Империя. Путешествие по Римской империи вслед за монетой (fb2)

- Империя. Путешествие по Римской империи вслед за монетой (пер. Ольга А. Уварова,Мария Никитична Челинцева,Надежда Юрьевна Чамина) 10279K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Альберто Анджела

Альберто Анджела
Империя. Путешествие по Римской империи вслед за монетой

Монике, Риккардо, Эдоардо и Алессандро. Ведь самое прекрасное путешествие я совершаю каждый день, глядя в ваши глаза…

Alberto Angela

IMPERO

Viaggio nell’Impero di Roma seguendo una moneta

© 2010 Rai Radiotelevisione Italiana, Roma

© 2010 Arnoldo Mondadori Editore S.p.A., Milano

© 2017 Mondadori Libri S.p.A., Milano

© Н. Ю. Чамина, перевод, 2018

© О. А. Уварова, перевод, 2018

© М. Н. Челинцева, перевод, 2018

© Издание на русском языке. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2018

Издательство КоЛибри®

* * *

Альберто Анджела — итальянский палеонтолог, археолог, автор нескольких бестселлеров в жанре научно-популярной литературы и известный телеведущий. Итальянцы называют его «чуть ли не единственным, кто делает интеллектуальные программы на телевидении».

Главное — рассказывать о научных фактах и концепциях на понятном всем языке и говорить о том, что может быть интересно обычному человеку. Люди идут за тобой, если ты находишься с ними на одной волне. Есть, наконец, и внутренний инстинкт — если ты действительно хочешь донести что-то до своей аудитории, ты сможешь говорить о таких сложных, абстрактных вещах, как теория гравитации, устройство Вселенной и прочее. Просто нужно быть искренним.

Альберто Анджела

Следовать за монетой — не самый привычный способ изучения истории Древнего Рима, но Альберто Анджела знает, что делает. В родной Италии Анджела давно заслужил статус признанного мастера сложнейшего жанра — «занимательной истории». Посвященная преимущественно разнообразным аспектам повседневной жизни, которой так часто пренебрегают академические исследования, «Империя» приглашает читателя познакомиться с миром, возможно не столь отличным от нашего собственного.

Italian Tribune

Эта чудесная книга об истории — великолепный путеводитель по древней империи, раскинувшейся от Шотландии до Кувейта, от Португалии до Армении. Следуя за монетой, переходящей из рук в руки, мы узнаем огромное количество любопытнейшей информации о повседневной жизни давно исчезнувшего мира. Без долгих раздумий присоединяйтесь к этой удивительной экспедиции!

Celtic Connection

Альберто Анджела приглашает своих читателей на время окунуться в жизнь древней империи, отправиться в путешествие по ее обширным территориям, встретиться лицом к лицу с населявшими их людьми, а главное — понять, каково это — жить в Древнем Риме.

i-ItalyNY

Введение

Посмотрите на карту Римской империи в период ее наибольшего распространения. Поражает обширность территории. Она простирается от Шотландии до Кувейта, от Португалии до Армении…

Как жили в то время? Каких людей мы встретили бы в ее городах? Как удалось римлянам создать столь большую империю, объединив столь различные народы?

Цель данной работы — помочь вам совершить путешествие по Римской империи в попытке ответить на такие вопросы.

Книга, которую вы сейчас держите в руках, является продолжением предыдущей книги «Один день в Древнем Риме», где я описал повседневную жизнь в столице империи на примере одного обычного дня, предположив, что речь идет о некоем вторнике в период правления императора Траяна.

А теперь представьте, что вы проснулись на следующее утро, то есть в среду, и отправились в путешествие через всю империю. Вдыхая атмосферу улочек Александрии Египетской, аромат духов прогуливающихся по Милану дам, слушая перестук молоточков в афинской лавке резчиков по мрамору, разглядывая разноцветные щиты легионеров на марше в Германии, разрисованные тела варваров на северных рубежах, в Шотландии…

Какой способ повествования выбрать для описания подобного путешествия по Римской империи?

Я подумал о монете. А точнее, о сестерции. Если проследить передвижения монеты, постоянно переходящей из рук в руки, можно в принципе оказаться в любой точке империи за несколько лет (не больше трех). И самое главное, следуя за людьми, которые поочередно становятся обладателями монеты, мы можем открыть для себя их лица, чувства, их мир, жилище, правила и привычки.

Наша монета будет переходить из рук легионера в руки землевладельца, от раба к хирургу, который пытается спасти ребенка во время сложной операции, от богатого торговца гарумом (любимый соус римлян) к проститутке, от певицы, чуть не погибшей во время кораблекрушения на Средиземном море, к моряку и так далее… до самого императора. Через множество рук.

Путешествие наше, разумеется, будет воображаемым, но вполне правдоподобным. Персонажи, с которыми вы будете встречаться, за малым исключением, — реальные исторические лица того времени, действительно жившие в тех местах. Имена их подлинные, как и род занятий. Все это — результат долгого изучения надгробных надписей и древних текстов. Даже облик многих из них нам известен благодаря необыкновенному собранию так называемых фаюмских портретов, найденных археологами в Египте и датируемых первыми веками нашей эры, как раз в то время мы и совершаем наше путешествие. Это портреты обычных людей, которые хранились в доме, а после смерти их помещали на мумии усопших и хоронили вместе с ними. Некоторые из персонажей этой книги выбраны среди изображенных на них.

Будто по волшебству, на улицах города, в портовых закоулках, на палубе корабля мы встретимся с их древними, но столь знакомыми лицами. А искорка, которую мы уловим в их взглядах, позволит нам открыть для себя небольшой фрагмент культуры и повседневной жизни того времени.

Все реплики, которые вы услышите из уст римлян, в большинстве случаев являются «оригинальными»: они заимствованы из произведений знаменитых латинских авторов, таких как Марциал, Ювенал, Овидий…

Моим намерением было дать максимально правдивое представление об эпохе, о людях и местах. Если в городе Лептис-Магна в Северной Африке, к примеру, при Траяне еще не было больших терм (они были возведены несколько лет спустя, уже в правление Адриана), то вы и не увидите их во время прогулки по городу вслед за сестерцием.

Стиль повествования порой выглядит похожим на художественную прозу, но при этом все места, природные условия, все памятники и пейзажи, которые вы встретите во время чтения, были тщательно изучены по древним текстам и археологическим памятникам, чтобы их описание в книге совпадало с тем, какими их видели римляне. А если и будут ошибки, то пусть читатель меня простит.

Целью написания этих страниц было, в том числе, помочь читателю погрузиться в реальную повседневную жизнь того времени. Дать возможность человеку, увлеченному историей и археологией, узнать детали и прочувствовать обстановку, которую обычно в книгах не описывают: запах толпы, собравшейся поглядеть на состязания колесниц в Большом цирке, рисунок света, проникающего через решетки на окнах…

Поскольку мы не имеем возможности знать обо всем, что в точности происходило в годы нашего путешествия (завершающегося в 117 году н. э.), в некоторых редких случаях приходилось вносить поправки, к примеру если некий эпизод в действительности происходил немного в другое время, чем когда о нем рассказываю я. Однако вполне возможно, что и тогда он мог бы случиться.

Источники, которыми я пользовался, самого разного рода. Прежде всего это античные авторы. Затем археологи, которые лично рассказывали мне о своих находках. Потом ученые, которые в своих книгах и исследованиях дают подробнейшие описания и толкования тогдашней жизни. Всех перечислить невозможно, я упомяну лишь одного — профессора Лайонела Кэссона,^[1] великого исследователя путешествий.

Что вы сможете узнать, прочитав эту книгу? «Закулисную» сторону жизни Римской империи.

Вы увидите, насколько мир римлян, по сути, был похож на наш. Они смогли осуществить первую великую глобализацию в истории. Во всей империи можно было расплачиваться одинаковой монетой, был один официальный язык (вместе с греческим на Востоке), почти все умели читать, писать и считать, был единый свод законов и свободный товарооборот: вы могли зайти в таверну в Александрии Египетской, Лондоне или Риме и заказать одно и то же вино, привозившееся из Галлии, или заправить свою еду одним и тем же оливковым маслом, привозившимся из Испании. В соседней лавке вы могли купить тунику из египетского льна, сшитую в Риме (вроде наших футболок), и т. д.

На дорогах вы могли найти мотели и придорожные станции обслуживания, как и у нас, взять напрокат транспортное средство для перемещения между городами.

В общем, путешествуя по Римской империи, проникаешься ощущением, что дышишь знакомым воздухом…

И тогда были проблемы, похожие на наши: рост разводов и падение рождаемости, перегруженность судебной системы из-за непомерного числа процессов, скандалы, вызванные хищением государственных средств, выделявшихся на строительство крупных объектов, так и оставшихся недостроенными, уничтожение лесов в некоторых районах ради удовлетворения потребности в древесине, застройка пляжей огромными виллами… Были, уже в то время, войны в «Ираке»! Вторжение Траяна в Месопотамию, то есть в тот же географический регион, где спустя две тысячи лет шли боевые действия сил Коалиции, выявило военные и геополитические проблемы, удивительным образом схожие с современными.

Если проанализировать все века прошедшей истории, больше всего поражает, насколько античное общество напоминает современное. В чем секрет? Как мы увидим, не только вследствие вооружения, но и благодаря превосходству инженерной мысли (акведуки, термы, дороги, города со всеми удобствами) им удалось завоевать тогдашний мир.

Поражает также их историческая исключительность: ни одна другая культура или цивилизация не сумела создать того же, вплоть до современной эпохи. Можно задать себе вопрос: это они опережали свое время или мы так сильно отстаем?

Путешествие, которое вы совершите, отражает волшебный момент в истории: единственный раз Средиземноморье и Европа оказались объединенными. Такая ситуация сохранялась первые четыре столетия христианской эры: да, можно было путешествовать без границ (а также без пиратов или врагов) от одного края до другого. А потом эта необыкновенная пора сразу закончилась и никогда уже не возобновилась.

Наконец, в этой книге есть персонаж, без которого наше путешествие было бы иным: Траян.

В книгах по истории редко подробно останавливаются на этом императоре. В Италии сегодня никто не назовет сына Траяном (что бывает с именами многих других великих людей прошлого, таких как Цезарь, Август, Константин, Александр, даже Адриан, наследник Траяна). А ведь это тот самый император, при котором империя достигла максимума протяженности, процветания, богатства, благополучия; «счастливейший век», никогда более не повторившийся в римской истории. Карты империи периода ее наибольшего распространения, которые вы видите в книгах, относятся именно к эпохе правления Траяна.

В нашей книге мы стремились вернуть внимание к этому персонажу, «наилучшему принцепсу»,^[2] как его называли, и в первую очередь к той необыкновенной эпохе, которую он сумел создать.

В добрый путь. Vale.^[3]

Альберто Анджела,

Рим, 9 ноября 2010 года

Рим
Где все начинается

Римские трущобы

Она спешит мимо людей по немощеным улочкам, прикрыв лицо платком, чтобы ее не узнали, — элегантная дама с изящными руками. Пальцы длинные и тонкие, с ухоженными ногтями. Эти руки незнакомы с работой… Ей действительно не место здесь, в Субуре, народном квартале Рима, где нет ни шелков, ни мрамора, лишь голод и бедность.

С кошачьей грацией она уклоняется от прикосновений, хоть это и непросто. Ей навстречу попадаются беззубые мясники с четвертями бычьих туш на плечах, крикливые маленькие толстушки-матроны, тощие бритоголовые рабы, от которых разит немытым телом, бегающие дети. Приходится смотреть под ноги: по улочке разливаются ручейки помоев, над образовавшимися лужицами роятся тучи мух, облепляющие босые ноги прохожих.

Вдруг справа раздается резкий и возбужденный женский голос: за дверью ссорятся. Она пытается прислушаться, но тут вспорхнувшая курица заставляет ее повернуть голову в сторону лавки, заставленной множеством деревянных клеток, от которых исходит резкий запах курятника.

Женщина торопливо шагает вперед, будто стремясь как можно меньше времени провести в этом переулке, и, проходя, задевает краем одежды сидящего старика, который поднимает голову, почувствовав не столько мягкое прикосновение туники к своему колену, сколько исходящий от женщины нежный и свежий аромат. Тщетно его глаза, один из которых затянут бельмом, ищут эту «фею»… Здоровым глазом ему удается заметить лишь колышущийся край покрывала, исчезающий за углом.

Мы пришли: вот оно, это место. «Повернув за угол, иди по улице под горку, прежде чем дойдешь до конца, увидишь эдикулу: маленькое святилище, пристроенное к стене. Напротив него вход, ступени ведут вниз, там ты ее и найдешь», — объясняла ей ее повивальная бабка.

Молодая женщина колеблется: вход такой узкий, ступени ведут в темноту… Она озирается: кругом высятся стены многоэтажных инсул, жилищ бедноты, потемневшие от сырости и покрытые пятнами грязи, окна сломаны, балконы держатся на честном слове, видны свисающие веревки… «Как люди могут жить в таких условиях? — думает женщина. — Что я здесь делаю?» Ответ перед ней. Она встречается взглядом со старухой в мятой тунике, выглядывающей из окна. С материнской улыбкой та кивает, приглашая зайти, будто поняла, зачем женщина пришла, и хочет ее подбодрить… Сколько она таких повидала.

Женщина глубоко вздыхает и входит внутрь. И сразу на нее накатывает резкий запах чего-то подгоревшего, но чего именно, понять невозможно. Жутковатая атмосфера лишь подтверждает: она именно в том месте, которое искала. Сердце бьется так сильно, что ей слышится это биение в окружающей тишине и полумраке. Еще пара шагов… И вдруг из темноты появляется лицо. Женщина в ужасе отшатывается.

Это и есть колдунья.

«Колдунья» и колдовство

Плотного телосложения простолюдинка, в неухоженных волосах просвечивает множество седых прядей. Пронзительный взгляд черных глаз, решительный и уверенный. «Все принесла?» Молодая женщина протягивает сверток. Колдунья хватает ее за руки. «Ты хочешь его смерти?» Она впилась глазами в лицо молодой женщины, та испуганно кивает.

Колдунья должна совершить обряд, чтобы мужчина, женившийся на молодой девушке по решению родителей, выбыл из игры. Он жестокий человек и истязает ее побоями. А она уже некоторое время назад нашла утешение в другом. Между ними разгорелось большое чувство. И вот женщина решила прибегнуть к магии, чтобы найти выход из положения…

Колдунья разворачивает сверток, в нем обрезки волос и ногтей ненавистного мужа, которые молодой женщине удалось раздобыть. Начинается подготовка обряда: колдунья должна вылепить фигурку из теста, начиненного обрезками волос и ногтей жертвы.

Конечно, сначала она хочет, чтобы ей заплатили. Молодая женщина достает кожаный кошелек и протягивает колдунье; та раскрывает его и трясет, чтобы увидеть содержимое. Улыбается: денег много. Отворачивается и прячет его в маленькой колыбели, подвешенной к потолку на лентах, там спит девочка. Колдунья слегка раскачивает колыбельку. В свои тридцать пять — сорок лет она выглядит старухой.

Жилище колдуньи темное и грязное, освещаемое по большей части огнем, разведенным в очаге. Над огнем висит небольшой котел, в нем кипит странное месиво, оно-то и источает резкий запах. Возможно, это приворотное зелье или другой колдовской настой, который хозяйка готовит для клиентов.

Подобные котлы, называемые caccabus, были в ходу у простолюдинок, готовивших лечебные снадобья из растений. Они же при необходимости наводили порчу, как рассказывает Вергилий. Котел-caccabus на протяжении многих лет будет ассоциироваться с образом ведьмы. Согласно стереотипному представлению, ведьма — немолодая женщина, она уже утратила всякое очарование (и скорее откровенно уродлива), небогата, одевается скромно, жилище ее — лачуга, а занятие — приготовление ядов. Вот с чего все начинается — с некоего типа женщин-простолюдинок, которые занимались колдовством и наведением порчи, пользуясь доверчивостью людей, их слабостями и особенно их страданиями.

Поэтому кошельки с сестерциями, драхмами, флоринами, шиллингами, попадая в их руки, веками были самым коварным видом кражи, в наименьшей степени караемым властями. То же самое имело место и в Риме эпохи Траяна.

Статуэтка готова. Ей придан облик мужчины, заметны половые органы. Женщина вырезает на поверхности фигурки магические формулы. Потом, совершив различные обряды и продекламировав заклинания, чтобы призвать божества загробного мира, статуэтку помещают вниз головой (в символическом положении) в цилиндрический свинцовый сосуд, который, в свою очередь, кладется во второй, больший по размеру, а затем и в третий. После этого колдовскую «матрешку» запечатывают воском, на поверхности которого колдунья вырезает ножом заклинания и священные изображения. Лицо ее горит, она поднимает сосуд над головой, выкрикивает еще несколько заклинаний и наконец протягивает его женщине. «Иди, — говорит она ей, — ты знаешь, куда его отнести». Женщина берет сосуд: по размеру он нам напоминает большую консервную банку, но гораздо тяжелее, ведь он из свинца. Она обертывает его тканью и выходит на улицу, не глядя на колдунью. Освещение изменилось, и, хотя в римских переулках лучи солнца не достигают земли, девушка понимает, что солнце перешло на другую сторону крыш. Кто знает, сколько времени она провела у колдуньи…

Теперь ей надо спешно уходить.

Источник Анны Перенны

На следующий день женщина, под предлогом визита к родственнице, выходит из города вместе со своей повивальной бабкой. Они идут по Фламиниевой дороге. Почти сразу по правую руку вырастают желтые гребни, покрытые лесом. Это «холм», возвышение, дошедшее до наших времен, на котором ныне располагается римский квартал Париоли. Теперь здесь густонаселенная часть города, но участок леса сохранился до сих пор в самом центре — один из зеленых островков столицы. Деревья, на которые бросают беглый взгляд автомобилисты и прохожие, — прямые потомки тех, что росли в священной роще римской эпохи.

Женщины сошли с Фламиниевой дороги и шагают по проторенной тропе в направлении низины около «холма». Вокруг них — священная роща, место необыкновенной красоты. Тишина, только пение птиц. Как все здесь разительно отличается от римского хаоса! По сторонам низины среди деревьев располагаются гроты, посвященные нимфам. Эти рощи неприкосновенны, для римлян они подобны храмам, здесь запрещено рубить деревья. Впрочем, и в обычном лесу надо быть осмотрительным, прежде чем рубить дерево, ведь римляне считают, что, например, под дубовой корой обитают нимфы-гамадриады, чья жизнь тесно связана с жизнью дерева. Поэтому, прежде чем рубить дерево, необходимо, чтобы жрец совершил обряды для удаления нимф.

В центре низины, на лугу, бьет источник. Он обнесен кирпичной кладкой, с центральной емкостью, где собирается вода, и боковыми, из которых священную воду могут черпать верующие.

Этот источник посвящен божеству с необычным именем: Анна Перенна. Не следует думать, что речь идет о каком-то лице.

Это божество, в чьем ведении находится годичный цикл с его постоянным обновлением. Не случайно одно из пожеланий, которое вы можете услышать от римлян, звучит так: «Annare perennereque commode», то есть что-то вроде «Пусть год будет удачным от начала и до конца», — наиболее часто эти слова можно услышать в начале нового года.

А кстати, когда у римлян наступает новый год? В императорскую эпоху — 1 января, а в республиканскую — в знаменитые мартовские иды, то есть 15 марта. Тысячами стекаются римляне на празднество вокруг священного источника Анны Перенны. И по словам древних, выглядит это впечатляюще.

Новый год у римлян: Вудстокская ярмарка античности

Представьте себе длинную процессию, выходящую из Рима и направляющуюся сюда пировать, петь, веселиться. Вдоль Фламиниевой дороги расставлены столы, но почти все располагаются на траве, будто на огромном пикнике. Люди поют, танцуют, хмелеют (некоторые тосты содержат невыполнимые задачи: по кубку вина за каждый год, который намереваешься прожить…). Все это напоминает наш Новый год. Даже больше: празднество выглядит как древний Октоберфест.

А может, и того похлеще…

По словам Овидия, событие проходит очень весело и имеет откровенный эротический характер. Люди пьют и занимаются сексом. Овидий рассказывает, что женщины, распустив волосы, распевают куплеты с сексуальным содержанием. Действительно, праздник представляет собой своего рода инициацию, и многие девушки во время него теряют невинность.

В обстановке, слегка напоминающей Вудстокскую ярмарку, парочки возлежат на траве или прячутся в импровизированных шалашах из ветвей, тростника и одежды. Ученые полагают, что обломки дерева, найденные в центральной ванне источника, могут быть остатками этих импровизированных шалашей.

Источник был обнаружен во время строительства подземного паркинга. В ходе раскопок под руководством профессора Марины Пираномонте из Главного археологического управления Рима было найдено множество предметов, которые бросали в воду в качестве приношений. Например, яйца (символ плодовитости и плодородия). Или шишки (символ плодовитости и целомудрия). И другие предметы, вызвавшие интерес археологов, связанные не с культом Анны Перенны, а с магическими обрядами наведения порчи.

Магические предметы

В ходе раскопок были найдены: великолепный caccabus (котел для колдовства), не меньше пятисот монет, которые римляне бросали в священных и значимых местах, как многие делают и сегодня. Подобно современной эпохе, монеты эти никогда не бывают ценными: в основном это ассы, равные по стоимости четверти сестерция (приблизительно 50 евроцентов).

Было обнаружено около семидесяти светильников. И странным образом все они почти новые. Зачем нести так далеко за город столько новых светильников и выбрасывать их в источник, на протяжении нескольких столетий? И Овидий, и Апулей описывают магические обряды античной эпохи. Почти все они проводились ночью, следовательно светильники были необходимой вещью как для колдунов, так и для клиентов. И они должны были быть новыми. Те, что были найдены во время раскопок, возможно, связаны с каким-нибудь магическим обрядом или колдовством, а не с культом Анны Перенны. В том числе потому, что на внутренней поверхности шести из них высечена на свинце надпись-проклятие.

Вопрос проклятий (defixiones) — интересный, в ванне источника их было обнаружено около двадцати. Речь идет о небольших «листках», свинцовых пластинах. Свинец — мягкий металл и не подвержен коррозии, поэтому его предпочитают иным материалам. На тонкой пластинке вырезают магические заклинания против какого-нибудь человека, потом ее складывают и помещают в могилу, колодец, реку или источник (например, источник Анны Перенны). Верили, что из всех этих мест был прямой доступ к потусторонней реке или к божествам потустороннего мира, которым и надлежало исполнить проклятие. Любопытно и забавно, что в тексте заклинаний и между особыми «волшебными» буквами (characteres), служащими для усиления эффекта, можно прочитать имя жертвы, многократно повторенное, или ее подробное описание (живет там-то, занятие такое-то и т. п.). Все это для того, чтобы божество-«киллер» не ошиблось и не поразило невиновного.

Кто же становился жертвой?

В одной из найденных табличек-defixiones, к примеру, вырезана человеческая фигура, указаны имя (Sura) и должность изображенного, что-то вроде судьи. У богов загробного царства просят вырвать ему глаза: сначала правый, потом левый (!), ибо, как там написано: «Qui natus est da vulva maledicta…»^[4]

Римские статуэтки «вуду»

Однако открытие источника Анны Перенны стало известным благодаря находке семи фигурок человека, куколок вуду, использовавшихся в магических обрядах, подобных знаменитым заговорам.

Именно такие мы видели у колдуньи.

Лабораторные исследования выявили, что эти фигурки были сделаны из теста, замешенного на молоке. Только одна из них выполнена из воска. У каждой есть глаза, рот, а также груди или пенис — в зависимости от половой принадлежности фигурки. По крайней мере в одном случае намеренно раздроблены ступни. Эти хрупкие статуэтки сохранились до наших дней, поскольку они попали в слой жидкой глины, лишенный кислорода, что помешало бактериям разрушить их за много столетий.

Все они — в свинцовых сосудах, которых всегда три, один в другом: несомненно, это число носит магический характер. «Хребтом» у фигурок служит кость, у одной из них на кости нанесены буквы латинского алфавита. Это соответствует рекомендациям знаменитых греческих магических папирусов, где описываются подобные обряды.

Однако на статуэтках можно обнаружить следы и других обрядов. Например, одна исписана магическими буквами, а в голове глубокая дыра — легко догадаться, чего хотел клиент, заказавший обряд.

Больше других производит впечатление статуэтка, вокруг которой обвилась большая змея с гребнем, кусающая фигурку за лицо. Объятия змеи подкрепляет металлическая пластина, обернутая вокруг жертвы. И в дополнение ко всему еще пластина с проклятиями прибита к фигурке: один гвоздь вбит в пупок, другой в ноги. Возможно, у всего этого есть символический смысл.

Многие римляне пользовались подобными обрядами. Об этом говорит тот факт, что существовало «серийное» производство свинцовых сосудов. Лица, желающие совершить обряд, покупали их и несли к колдуньям. В общем, существовал развитый рынок сбыта подобных предметов, их продажа приносила хорошую прибыль.

Изучая один из сосудов, запечатанный смолой, исследователи заметили отпечатки пальцев. Предмет показали экспертам из полиции, которые заключили, что рука, закрывавшая сосуд, была небольшой, следовательно принадлежала совсем молодому мужчине или… женщине! Вот и подтверждение рассказов древних авторов о колдуньях.

Посылка божествам загробного мира

Молодая женщина и повивальная бабка подходят к источнику. Озираются: никого. Быстрым движением повивальная бабка разматывает кусок полотна, хватает цилиндрический сосуд и подбрасывает его над источником. Цилиндр исчезает из виду, и спустя мгновение раздается плеск воды. Женщины с улыбкой переглядываются…

Источник Анны Перенны долго был средоточием культа, связанного с плодородием, добрыми предзнаменованиями, празднованием Нового года, по крайней мере до III века н. э. В дальнейшем эта религиозная традиция постепенно угаснет, и в V веке окончательно сменится мрачными обрядами с использованием свинцовых сосудов и проклятий.

Женщины удаляются от источника. Их миссия выполнена. На дне главной ванны, среди яиц и шишек, покоится темный сосуд, хранящий просьбу о смерти. Будущая жертва же преспокойно едет верхом, направляясь в деловую поездку, и ни о чем не подозревает.

Для наших женщин его смерть отныне лишь вопрос времени… Они уверены в этом. И этой ночью молодая женщина воспользуется отлучкой мужа и снова встретится со своим возлюбленным.

Краски ночи

Цвет ночи отражается в ее глазах. Лунный свет проникает через оконную решетку, рисуя на полу причудливые арабески, вторящие ее узору. Подобно побегам плюща, они прорастают внутрь комнаты, заползают на постель, дотягиваются до подушек, обвивают ее нагое тело, лаская груди и лицо. Свет и тени будто пустились в погоню друг за дружкой на поверхности ее кожи. Вот в островке света мелькнули ее чувственные губы, нежная улыбка. Вот выхвачены из темноты ее глаза, зеленовато-карие. Днем они привлекают взгляды и желания, а теперь, впитав лунный свет, они кажутся двумя звездами, сверкающими в бесконечной вселенной. Но взгляд женщины погружен в другую бесконечность — в бездну ее ощущений.

Вот что-то сверкнуло на ее груди, привлекая наше внимание: подобно бриллианту, капелька пота проступает на коже, вздрагивая в такт последним содроганиям ночи любви. А когда наконец напряжение в теле полностью спадает, подобно тому, как ветер покидает паруса в штиль, каплю эту подхватывают губы мужчины…

После долгого нежного объятия мужчина поднимается с постели. Луна будто играет с его мускулистым телом, в каждом движении обрисовывая плечи и ягодицы. Пройдя через комнату, мужчина выходит на широкую террасу и облокачивается на деревянные перила. Его грудь вздымается, подобно кузнечным мехам. Стоит раскаленная летняя ночь.

Спустя мгновение он слышит легкие шаги женщины и чувствует прикосновение ее тела. Хорошо, что эта терраса в особняке на вершине Квиринала всегда овевается легким ветерком. Они долго молча стоят, обнявшись, любуясь грандиозным зрелищем. Перед ними раскинулся великолепный вид, один из прекраснейших за всю историю человеческой цивилизации: город Рим в апогее своей красоты и могущества.

Освещенный полной луной, Вечный город кажется безграничным. Его здания простираются везде, куда может проникнуть взор. Ближайшие легче разглядеть. Вокруг высятся огромные инсулы, похожие на наши многоквартирные дома, с белыми оштукатуренными стенами и черепичными крышами. Темные пятна окон с распахнутыми ставнями. Силуэты балконов, многие украшены цветами, как в наше время. Можно разглядеть и балконы, полностью забранные решетками, подобно тем, что сегодня распространены в Индии. Они похожи на шкафы, подвешенные на стенах зданий.

За окнами темнота, люди спят. То там, то тут свет фонаря выхватывает сценки повседневной жизни, не стихающей с приходом ночи. Огоньки светильников и фонарей рассыпались по городу, превращая его в галактику жизни, парящую в ночи.

Днем миллионный город погружен в хаос звуков, ночью же все иначе. Где-то тишину нарушает журчание городского фонтана, где-то лай собаки, чья-то перебранка…

А еще ночь — время доставки товара в лавки, магазины, термы… Грохот повозок, возгласы возниц на перекрестках, ругань недовольных задержкой товара лавочников молниями пронзают улицы и кварталы.

Тем не менее Рим ночью обретает свое очарование, вполне ощутимое и сегодня во время ночной прогулки по его улицам.

С высоты Квиринальского холма, названного так по храму, посвященному Квирину — божеству доримской эпохи, можно различить в свете луны темные очертания некоторых из семи холмов и знакомые контуры Колизея.

Влюбленные шепчут слова любви, соприкасаясь головами. Их взгляды обращены на силуэт огромного амфитеатра, все четче проступающий в светлеющем предрассветном небе. Белоснежная мраморная громада с факелами и фонарями, подвешенными к сводам арок, словно магнит, притягивает их взгляды. Они не ведают, что чуть дальше, где они замечают какие-то огни, происходит что-то важное. Это что-то и позволит нам совершить необыкновенное путешествие до самых затерянных уголков Римской империи, через самые величественные ее места. Наш путь берет начало в ужасном месте. Совсем недалеко от Колизея располагается настоящий ад. Это монетный двор.

Рождение сестерция

Здесь удушающе жарко: на улице нечем дышать, а тут настоящее пекло. Желто-оранжевый свет масляных ламп обволакивает все в помещении. Наше внимание привлекает длинная стена за тяжелой дверью с накладками. Штукатурка кое-где отвалилась, по потрескавшейся поверхности скользят темные тени. Появляются, дергаясь в неистовой пляске, снова исчезают. Отголосок происходящего в этом большом зале. Что же там творится?

Пройдем в дверь. Могучие удары сотрясают воздух, гулко отзываясь в голове. Слышен звон металла. Мы оборачиваемся, и перед глазами предстает дантовская сцена: потные полуголые мужчины стоят группами, над ними мы видим тяжелые молоты, поднимающиеся и с грохотом опускающиеся. Здесь рождаются сестерции, которые имеют обращение в империи. И не только они: в разные периоды года здесь чеканят и серебряные денарии, золотые ауреусы и всякого рода бронзовые (дупондии) и медные (ассы, семиссы) монеты.

Согласно строгой монетной системе, введенной Августом, заложившим основы торговли в Римской империи, один ауреус (золотая монета) соответствует:

— 25 денариям (серебряная монета);

— 100 сестерциям (бронзовая монета);

— 200 дупондиям (бронзовая монета);

— 400 ассам (медная монета);

— 800 семиссам (медная монета).

Подойдем к одной из групп. С изумлением мы понимаем, что эти люди — рабы. Они принадлежат к так называемой familia monetalis. За ними надзирают и следят. В зависимости от периода года они работают непосредственно с серебром или золотом. Подобные операции требуют огромного внимания от охранников. В конце смены рабов поочередно подвергают особо тщательному обыску, чтобы предотвратить кражи. Чистят щеткой сандалии, проверяют волосы, заглядывают в рот и т. д. Даже пол сделан из решетки, чтобы можно было подобрать все упавшие кусочки металла.

Сегодня чеканят сестерции, и мы увидим, как они рождаются. Первый этап — изготовление бронзовых стержней.

В соседнем помещении расположен небольшой плавильный цех, где готовят металл, там невероятно жарко. Кузнец достает тигель из плавильной печи с помощью длинных щипцов и выливает его содержимое в форму из огнеупорной глины. Льющаяся бронза — густая обжигающая жидкость — заполняет форму. Из входного отверстия вылетает облачко дыма, кузнец щурится, его глаза воспалены от непрерывной работы. Лицо раскраснелось и горит ярче его рыжих волос. Теперь надо дождаться, пока металл остынет. Тем временем другой раб вскрывает уже остывшие глиняные формы и достает бронзовые заготовки.

Их нарежут кружками, подобно колбасе. Каждый кружок — будущий сестерций. Конечно, придется их слегка обработать, чтобы придать идеально круглую форму (вот почему на жаргоне он зовется кругляшом). Заготовка пока еще без надписей и изображений. Ее тщательно взвешивают. Это очень важный этап, ведь стоимость монет определяется не их номиналом, а их весом (в отношении золота это кажется само собой разумеющимся, но тот же принцип применяется и для бронзовых сестерциев, серебряных денариев и т. д.).

Затем заготовку снова подогревают и передают работникам, которые отчеканят профиль императора на одной стороне, а все надписи и изображения — на другой (орел и решка, проще говоря).

Вот мы рядом с этими людьми. Они изнурены беспрерывным трудом и жестокостью охранников, карающих, подобно тюремщикам, за каждый промах.

Один из рабов, удерживая щипцами раскаленный кругляш, кладет его на маленькую круглую наковальню. Причем не как попало, а точно в центре, где расположен чекан, то есть вырезанное изображение императора. При ударе этот чекан будет отпечатан на одной стороне будущей монеты. А как быть с другой стороной? Точно так же. Пока раб держит заготовку монеты в середине наковальни, другой раб ставит на нее металлический цилиндр с оборотным чеканом. Все готово для удара молотом. Третий раб заносит над головой массивную кувалду.

Трое обмениваются взглядами. Раб с молотом, рыжеволосый великан-кельт, мощным ударом рассекает воздух. Двое других закрывают глаза. Сириец крепко зажмуривается, темные глаза исчезают в морщинах. Сверкают стиснутые зубы африканца.

Удар столь силен, что решетчатый пол сотрясается. Все на миг оборачиваются, даже охранник соседней группы. Удар подобной силы — исключителен. У сирийца гудит в ушах, по рукам бегут мурашки. Он благодарит богов, что гигант не промахнулся и не раздробил ему кисти. Африканец молчит. Рыжеволосый кельт бросает удовлетворенный взгляд. Неожиданно столь заурядная операция приковывает всеобщее внимание. Все смотрят на монету. Старший чеканщик берет ее щипцами. Это полный мужчина с курчавой бородой. Он всматривается. Удар был идеальным. Лицо императора точно в центре. Надписи читаются. Но есть и недостаток: с одной стороны монета дала трещину. Никто в этом не виноват. Чекан, как говорят, «устал», слишком много им сделано сестерциев, возможно, он треснул. Мужчина бросает монету в ящик со свежеотчеканенными сестерциями. Затем криком велит рабам немедленно возобновить работу. Троица вновь берется за чеканку. На этот раз удары не такие сильные.

Мало кто представляет себе только что выплавленную бронзу, по оттенку она похожа на золото. Монета с трещиной сверкает, как живая. На ее поверхности отражаются, как в древнем зеркале, фигуры рабов, продолжающих чеканить другие монеты…

Этот сестерций станет нашим проводником по Римской империи и за ее пределами. Никто здесь, на монетном дворе, даже представить себе не может, насколько невероятным будет это путешествие.

Лондон
Изобретения римлян

На заре долгого путешествия

Солдат свистит. Рослые белые кони начинают тянуть толстые канаты, привязанные к большим кольцам на двух тяжелых деревянных створках ворот. Давно бездействовавшие петли сначала скрипят, потом выпускают облачка пыли и наконец поддаются с протяжным металлическим стоном.

Створки ворот медленно раскрываются, подобно рукам сонного гиганта. Освещенные восходящим солнцем, они отбрасывают широкие черные тени на стены форта, изъеденные лишайником. Мрачному скрежету петель вторят сухие, типично военные приказы, отдаваемые на латыни с сильным германским акцентом. В этом небольшом форте расположилось подразделение солдат вспомогательной части, тунгров,^[5] выходцев с земель к северу от Арденн, «романизированных» несколько поколений назад.

Тяжелые створки еще не успели полностью распахнуться, как из форта вылетела галопом турма — конница из тридцати всадников. Это военные курьеры. На лошадях навьючены только что отчеканенные монеты. Они везут их в самые удаленные уголки северной части империи: форты, столицы провинций, резиденции наместников, ключевые для экономики империи города, стратегические аванпосты…

Так принято: как только отчеканят новую монету, ее следует тотчас же разослать в четыре окраины империи. В эпоху, когда не существует ни телевидения, ни радио, ни телефона, монета является не только экономическим инструментом, но и орудием пропаганды и средством информации. Даже так: монета — настоящий боевой листок императора. С манифестом и провозглашенными (и достигнутыми) целями…

Действительно, на одной стороне — его лицо в профиль. Император Траян серьезен, увенчан лавровым венком, голова обращена направо, как велит традиция. Скрытый текст послания подданным обнадеживает: самое могущественное лицо империи (единственный, чья должность пожизненная) верит в традиционные ценности, он солдат, «сын» Сената, избранный императором Нервой, почитающий традицию и преемственность.

На другой стороне монеты — достигнутая цель. Иногда это памятник, возведенный им для римского народа, например Большой цирк, новый порт в Остии, величественный мост через Дунай, большой акведук для Рима, форум в центре города и т. п. Это может быть изображение военной победы над очередным народом, например над Дакией (территория современной Румынии), который представлен фигуркой побежденного.

Порой изображают божество с вполне определенным значением (Изобилие, Провидение, Согласие и т. д.), в знак того, что боги благосклонны к императору.

Любое завоевание, новый памятник, назначение или избрание должны достичь ушей всех подданных империи, подобно радионовостям при тоталитарном режиме. Монета служит именно этой задаче: с ее помощью самый могущественный человек империи общается со своими подданными.

Можете представить себе, сколь важное значение это приобретает, когда приходит к власти новый император: за несколько часов успевают отчеканить новые монеты с изображением его профиля, чтобы разослать во все уголки империи. Изредка для их изготовления используют чекан с профилем предыдущего, только что скончавшегося императора, «подправляя» черты его лица (своего рода «фотошоп» античности). Но гораздо чаще за работу принимаются настоящие гении резца, спешно изготавливающие чекан с профилем нового правителя, — благодаря изображению на монете вся империя будет знать его «в лицо».

Важность имиджа для политика не является изобретением современности: римляне одними из первых поняли его действенность и активно пользовались им. За отсутствием телевидения или газет они по максимуму использовали все имевшиеся на тот момент «средства массовой информации»: монеты и статуи, надписи на каменных плитах и зданиях, барельефы на памятниках и т. д.

В обычных ситуациях, подобных нашей, сестерции изготавливают с большим старанием, потребители остаются довольны. И вот этот миниатюрный шедевр, клонированный стотысячным тиражом, готов к отправке во все концы империи.

Монеты, путь которых мы решили проследить, представляют собой «пропагандистскую листовку».

Остальные тысячи монет-близняшек ожидает тривиальная судьба. С монетного двора они поступят в казну и оттуда начнут обращение, сперва в Риме, переходя из рук в руки на рынках, в лавках, в харчевнях. Постепенно они окажутся повсюду, перемещаясь вместе с торговцами, путешественниками, на судах и т. д. Их повсеместному распространению будет способствовать также деятельность менял и таких персонажей, как аргентарии (человеческий аналог современных банков).

Естественно, не все монеты будут расходиться одинаково. Серебряные перемещаются быстрее: их стоимость выше, а размер небольшой, так что они идеальны в путешествиях. Приличная сумма в этих монетах занимает мало места и весит совсем немного (вроде наших сегодняшних банкнот достоинством 50 и 100 евро).

Золотые же монеты проникнут еще дальше, ведь золото повсюду пользуется спросом и его ценность признается всеми. Представьте себе: археологи нашли римские золотые монеты даже в дельте реки Меконг, во Вьетнаме, а также в Северном Афганистане. Римляне туда не добрались, а вот их деньги — да, стараниями местных торговцев.

Сестерции — совсем другое дело: они в ходу преимущественно вблизи места своей чеканки, ведь стоят они меньше. Но и среди них найдутся путешественники, как наш экземпляр, за перемещениями которого мы сейчас следим.

Турма всадников в походе уже многие дни: они перевалили через Альпы, пересекли Галлию, перебрались через Ла-Манш на судах. Высадившись на берег в Дубрисе (Дувр), в Британии, они переночевали в небольшом форте, непривычном к подобным визитам (скрип главных ворот подтвердил нам, что их открывают редко). По пути, в каждом важном городе или крепости, они вручали, согласно указаниям, небольшое количество монет командующим или уполномоченным чиновникам. И двигались дальше.

Вот турма всадников в развевающихся красных плащах вновь пустилась в галоп, двигаясь на север. Конечная цель их пути — граница империи, сегодня мы называем ее Адрианов вал. В дальнейшем граница будет сдвинута вперед возведением второй линии укреплений, вала Антонина Пия. Но прежде чем достичь границы, они должны посетить важный пункт: Лондон.

Солдат вспомогательных войск, стоящий часовым в форте, который они только что покинули, щурится, пытаясь не потерять из виду отряд удаляющихся всадников, крошечное цветное облачко, скользящее вдоль длинной дороги из мелкой гальки.

Когда турма скрывается за горизонтом, солдат обращает взгляд к небу, вглядываясь в другие облака. Те бегут низко, будто пытаясь нагнать курьеров, не обещая ничего хорошего, готовые вот-вот пролиться дождем. Солдат поправляет шлем на голове и морщится. В Британии погода никогда не меняется, что летом, что зимой — постоянно дождливо…

Лондон — римское «изобретение»

Конный отряд в пути уже много часов, по дороге им попадались небольшие повозки торговцев и группки пеших путников. Воины понимают: город уже близко, людей на дороге встречается все больше. Вот появляются первые деревянные дома, в основном хижины, то там, то сям по обочинам дороги. Спустя некоторое время строений становится все больше, пока они не образуют сплошную стену по обеим сторонам. Продвигаясь вперед по этому городскому «проспекту», всадники рассчитывают добраться до центра города, возможно до форума. Однако их ждет сюрприз: они ошеломленно переглядываются, остановившись. Дорога кончилась, путь преграждает огромная река. Это Темза. На противоположном берегу — Лондон.

Во II веке н. э. его действительно невозможно узнать. Небольшой городок. Никто и представить не может грандиозный мегаполис, что вырастет здесь через две тысячи лет.

Однако есть кое-что, сближающее его с современным Лондоном: длинный мост через Темзу, с разводной центральной частью, позволяющей пропускать суда. Что удивительно, этот древнеримский предок Лондонского моста стоял в том же месте, как выяснили несколько лет назад английские археологи. В отличие от современных мостов он не железный, а деревянный. Тридцать всадников перебираются по нему на другой берег.

От ударов конских копыт мост гудит, подобно гигантскому тамтаму. Это привлекает внимание рыболовов на берегу и моряков на пришвартованных судах. Многие прохожие останавливаются поглазеть на красные плащи всадников. Всадникам, правда, тоже есть на что подивиться: никто из них не был тут прежде, и они с любопытством разглядывают приближающийся город.

Мы вот-вот сойдем на тот берег реки, где в будущем возникнет Сити, но ощущение такое, что ступаешь на другой континент. Ни одной многоэтажки, только низенькие деревянные домики. Небоскребы вырастут еще не скоро… Да и не только они: те места, где в будущем появятся символы города — Букингемский дворец, Вестминстерский дворец с Биг-Беном, даже дом 10 по Даунинг-стрит, резиденция премьер-министра Великобритании, пока еще представляют собой пересеченную речушками сельскую местность. То же самое с местами паломничества туристов — Трафальгарской площадью, магазином Harrod’s, площадью Пикадилли или Риджент-стрит…

Лондон, или Лондиниум, как его называли, действительно римское «изобретение». До прибытия легионов здесь была сельская местность, с песчаными островками на Темзе. Но именно римляне приняли решение основать в этом месте Лондон. Почему?

На мосту становится понятна основная причина: Темза здесь сужается (облегчая задачу строительства моста), но при этом достаточно глубока, что позволяет грузовым судам причалить к ее берегам. И действительно, у города имеется длинная пристань, где пришвартованы большие и малые транспортные суда, многие из них парусные.

У пристани кипит лихорадочная жизнь: с одного судна сгружают амфоры с вином, прибывшие из Италии, с другого, только что приплывшего из Галлии, — изящную керамику терра сигиллата, ярко-красного цвета, с рельефными фигурками и узорами, использовавшуюся на торжественных пирах. И многие другие товары: льняные ткани и туники из Египта, изящные кувшины из выдувного стекла из Германии, амфоры с гарумом из Южной Испании…

Любопытно, что при этом отсутствуют склады больших размеров (на всем протяжении порта археологам удалось найти лишь два таких). Это означает, что товары не складировали, а сразу же переправляли дальше. Длинные лондонские причалы, таким образом, служили чем-то вроде аэропорта, откуда товары перемещались вглубь острова.

Все это указывает на то, что город находится в самом расцвете своего развития, являя черты типично римские, а никак не кельтские.

Лондон родился из ничего не в силу военных соображений, а в интересах торговли. Действительно, археологи не обнаружили следов лагеря легионеров, из которого впоследствии развился бы город, — столь частого явления для других мест. Иначе говоря, именно деньги, в том числе сестерции, предопределили рождение Лондона: город находится в правильном месте для доставки морем всевозможных товаров империи, которые затем развозятся по всей Британии.

В обмен Британия поставляет империи множество собственных товаров: от рабов до охотничьих собак и минералов…

Забавно, что Лондон родился для торговли и что его изначальное ядро возникло в том же месте, где сегодня находится Сити, финансовый центр Лондона и Великобритании. Его коммерческий фундамент, можно сказать, присутствовал в нем с самого основания…

Сборные конструкции Лондона

Мы добрались до конца моста и вместе с турмой входим в город. Больше всего нас поражает, что Лондон выглядит невзрачным захолустным городишком. Все дома вокруг деревянные и невысокие, не выше двух этажей. Улицы зимой грязные, а летом пыльные. По ним движутся лошади, пешеходы, повозки… Все это совсем не похоже на города из мрамора и кирпича, типичные для Средиземноморья. Действительно, здесь каменная кладка — редкость.

Всадники минуют строящийся дом и с любопытством обнаруживают, что он большей частью представляет собой сборную конструкцию из готовых блоков. Лондиниум строится с помощью хорошо знакомой нам технологии. Почти каждый дом имеет каркас из дубовых брусьев с идеально совместимыми пазами. Брусья привозят в готовом виде, и строителям остается лишь собрать конструкцию.

Система простая: вы когда-нибудь видели, как устроена приставная деревянная лестница? У нее два длинных бруса с отверстиями, куда плотно вставляются поперечины.

Так вот, стены домов Лондиниума имеют весьма похожую конструкцию. Строители кладут на землю толстый брус с заранее проделанными отверстиями, вставляют в них вертикально тонкие брусья и замыкают конструкцию сверху еще одним толстым брусом с отверстиями.

В общем, каждая стена напоминает огромную лестницу, опрокинутую одним боком на землю. Соединяя между собой несколько подобных конструкций, получают каркас дома. Затем стены заполняют кирпичами из высушенной глины или горизонтальной деревянной обрешеткой (получается что-то вроде шведской стенки), куда вплетают вязанки хвороста, не забывая оставить проемы для окон и дверей. И наконец сверху «намазывают» штукатурку.

Хитроумная система пазов в брусьях, которые позволяют соединять их по диагонали в просвете стены, придает конструкции дома прочность и надежность. Этот конструктор в стиле лего покрывается широкой крышей со многими стропилами. Бо́льшая часть кварталов римского Лондона была построена подобным образом, а-ля ИКЕА.

Но не только постройки Лондиниума поражают тридцать всадников, прибывших из Рима, но и его жители. Они белолицые, веснушчатые, белокурые или медноволосые, что типично для кельтских народов. Темная кожа и кудри встречаются редко, преимущественно среди рабов, торговцев или солдат. Обратная картина той, что мы видим в средиземноморских городах империи. Очевидный факт, но в книгах об этом не прочтешь. А здесь такое различие само бросается в глаза…

Юноша восьмидесяти лет, переживший трагедию

Лондон — совсем юный город Римской империи: ему меньше восьмидесяти лет! Поражает, насколько поздно вся Британия была присоединена к империи. Для ориентира: когда распяли Иисуса Христа, Британия была большим островом за пределами империи. Прошло еще десять лет, прежде чем Клавдий в 43 году решил захватить этот остров и устроил там исторически знаменитый D-Day, только наоборот.^[6]

Римские легионы и торговцы постепенно проникли в Британию и распространились по всей территории.

Спустя несколько лет был основан Лондон (остатки деревянного дренажного канала по обочинам римской дороги указывают на 47 год как дату основания города). Немалым мужеством надо было обладать, чтобы жить в те времена в Сити: местность граничила с землями, где находились очень враждебные племена. И действительно, спустя чуть более десяти лет после своего основания Лондон был стерт с лица земли женщиной Боудиккой,^[7] возглавившей объединенное войско племен, восставших против римлян.

Шел 60 год н. э., и, как рассказывает Тацит, повстанцы к тому времени уже разрушили город Камулодунум (современный Колчестер), победили один легион и двигались на Лондон. Легионеры, посланные на защиту города, были слишком немногочисленны, чтобы противостоять врагу, наступавшему большим войском, и было принято решение пожертвовать городом, чтобы спасти провинцию, — отдали приказ о стратегическом отступлении. Тацит далее пишет: «Ни мольбы, ни слезы взывавших к нему^[8] о помощи горожан не поколебали его решимости, и он подал сигнал к отступлению, взяв с собою в поход пожелавших ему сопутствовать; те, кого удержали от этого, были истреблены врагами».^[9]

Реакция римлян не заставила себя долго ждать. В крупном сражении легионы Светония разгромили восставшие племена, и Боудикка, как полагают, покончила с собой, приняв яд. Тацит говорит о 70 тысячах погибших — настоящая бойня.

Таким образом, тот Лондон, что мы видим вместе с всадниками, несмотря на свой юный возраст, уже пережил разрушение и возрождение.

Встреча с наместником провинции

Турма пересекла город и добралась до выходящего на Темзу дворца наместника провинции. На площади перед дворцом, с привычной педантичностью, всадники построились в ряды, как на перекличке в казарме: три ряда по десять, по бокам декурионы.^[10]

Согласно классической военной римской иерархии, первый избранный декурион руководит двумя остальными. Именно он сейчас вместе со своим заместителем, белокурым великаном-батавом (то есть «голландцем»), направляется во дворец, у входа которого застыли в карауле двое стражников.

Представившись, он вручает начальнику охраны скрепленный печатью свиток для наместника. Ожидая приема у одного из чиновников из канцелярии наместника, он разглядывает дворец, резко контрастирующий с остальной архитектурой города.

Здание живописно красуется на берегу Темзы, располагаясь на нескольких уровнях, с длинными колоннадами, нишами, бассейнами и террасами. С того места, где он стоит, декурион может охватить взглядом только одно крыло, а с противоположной стороны, очевидно, находится другое, симметричное первому. Взгляд декуриона падает на беломраморные капители, колонны и статуи из самых знаменитых каменоломен Средиземноморья. Он прикидывает расходы на строительство такого красивого здания в столь удаленном месте.

Подобный дворец он видел только в Колонии,^[11] когда служил в Германии. Это тоже был дворец наместника провинции, также располагавшийся на берегу реки, на этот раз Рейна… «Тот же архитектор или то же желание поразить?» — думает он…

Однако ход его мыслей прерывает мужчина за спиной, приветствующий декуриона ударом ступни о землю. Шум металлических нашлепок на подошвах сандалий выдает его принадлежность к воинскому сословию. Декурион оборачивается, сверкнув голубыми глазами. Это один из телохранителей наместника, он просит декуриона следовать за ним.

Войдя в тяжелые дубовые ворота, они минуют несколько изящных залов и небольших двориков. Шаги гулко отдаются в пустоте, здесь возвышаются лишь статуи императора, с фонтанчиками. В других, служебных помещениях им попадаются чиновники администрации, со свитками под мышкой.

Декурион шагает рядом с телохранителем наместника: ему неприятно идти позади него, к тому же от телохранителя несет духами. Солдат, пользующийся духами, изнеженный жизнью во дворце. Прошли времена Боудикки! В Лондоне теперь спокойно.

Двое поднимаются по широкой лестнице, на верхней площадке стражники вытягиваются по стойке смирно, приветствуя их. За ними виден большой сад, окруженный изящной колоннадой. На глаз его площадь 40 на 20 метров. В центре — длинный бассейн со скругленными бортами. Декурион замечает статуи, из которых бьет струей вода, низкую ухоженную живую изгородь и большие ниши, где расположены гроты нимф. Настоящий рай по сравнению с тем, что он видел в городе по дороге сюда.

Телохранитель знаком приказывает ему остановиться. Спиной к ним стоит человек. Он смотрит на Темзу, опершись руками о парапет. Его взгляд прикован к паруснику, входящему в порт на всех парусах. Он вздыхает и оборачивается с вопросом: «Что нового в Риме?»

Это красивый загорелый мужчина: волосы с проседью, длиннее, чем полагалось бы при его должности, усталые глаза глубоко-синего цвета. Поражает его улыбка, открытая, искренняя, со складками в уголках рта, открывающая белоснежный ряд зубов. Это Марк Аппий Брадуа, совсем недавно назначенный на эту должность. Нам он весьма напоминает актера Рекса Харрисона (исполнившего роль папы Юлия II в фильме о Микеланджело «Агония и экстаз», где художника сыграл Чарлтон Хестон). Декурион удивлен и немного смущен непосредственностью наместника, которого он встречает первый раз в жизни. Он хорошо знает, что такие люди могут быть лживыми и безжалостными. Но в данном случае он испытывает невольную симпатию к этому человеку.

Наместник Аппий Брадуа недавно прибыл в Лондон — его загар из прошлого, когда он исполнял другую должность на берегах Средиземного моря. И его ностальгия по теплым краям вся сосредоточена во взгляде, которым он следит за парусником, входящим в порт.

Он вглядывается в декуриона, потом поднимает руку: в пальцах поблескивает монета. Один из сестерциев, привезенных сюда турмой. Да нет, это именно наш сестерций! Как ему это удалось?

На мраморном столике под колоннадой декурион видит один из открытых мешков с монетами. Наместник сделал ловкий ход, приказав сдать ему причитающиеся монеты, не дожидаясь формальной процедуры передачи. На то у него и власть.

Декурион удивлен и слегка уязвлен, он понимает, что именно благодаря этой способности предвосхищать и опережать шаги противника Марк Аппий Брадуа так высоко взобрался по лестнице власти.

Наместник угадывает настроение декуриона и щелкает пальцами, чтобы подали два кубка вина. Формальности отброшены. Наместник попросту, без условностей этикета, беседует с декурионом, выслушивает римские новости о дворе, о важных персонах, а также интересуется настроениями на римских улочках, в Большом цирке и по пути в Лондон. Во время беседы он крутит в пальцах сестерций, часто подносит его к лицу и рассеянно стучит им по губе.

В конце разговора он взглядывает декуриону в глаза, раскрывает его ладонь, кладет в нее сестерций и снова закрывает, сверкнув белоснежной средиземноморской улыбкой: «В память о нашей встрече». Затем отворачивается и вновь погружается в созерцание парусника. Паруса сложены, началась разгрузка товара.

Декурион уходит в сопровождении все того же надушенного телохранителя. На выходе из сада он бросает взгляд на сестерций, лежащий на его ладони. Что-то он тяжеловат для бронзовой монеты… И действительно, он не один. Наместник дал ему еще и серебряную медаль с символическим изображением победы. Очередной «трюк» этого удивительного человека. Улыбнувшись, декурион спускается по лестнице.

Когда Сити был городом Дикого Запада

Тридцать всадников расположились на ночлег в форте Лондиниума, в северной части города. В мирное время он не столько служит для защиты, сколько используется для размещения войск.

Наконец-то настало время заслуженного отдыха в термах. Здание терм одно из немногих больших строений в городе, оно выстроено на берегу Темзы в долине, где состоялась встреча с наместником.

Лучшее время для посещения терм — обеденное, когда вода, как все говорят, самая горячая. Накупавшись и насладившись массажем, многие воины направляются в бордели на поиски любовных приключений.

А старший декурион вместе со своими двумя коллегами решает совершить прогулку по будущему кварталу Сити.

После роскоши дворца наместника и гидравлического совершенства терм город представляется им весьма неказистым. Он очень напоминает поселения… Дикого Запада.

И это не случайный пример, ведь как европейские переселенцы продвигались на запад на Североамериканском континенте, так же и римляне движутся по Европе, постепенно перемещаясь… к западу. А Британия — одна из точек «дальнего» Запада… поистине «Far West».

И точно так же, как первые привезли с собой в земли индейцев технический прогресс, городскую культуру и образ жизни, характерные для западной цивилизации XVIII–XIX веков, римляне распространили свою культуру в землях галлов, британцев и германцев. Со схожими в целом проблемами и их решениями.

Лондиниум эпохи Траяна действительно во многих деталях напоминает те самые городки Запада: помимо деревянных домиков, здесь есть магазинчики, где торгуют всем понемногу, как в поселковых лавочках первопоселенцев. Имеются трактиры, где можно пригласить в номера девушек, прислуживающих за столиками. Изобилуют конюшни и кузницы, цирюльники при случае могут и зуб вырвать, а порой улицу переходит «индеец»-кельт, украшенный символами своей культуры: татуировкой и узорами своего племени, вместо туники — рубаха и штаны в клетку, как на пледе.

Поражает мысль, что здесь через две тысячи лет будут сновать деловые люди в котелках, знаменитые черные такси, красные двухэтажные автобусы и «роллс-ройсы» банкиров… На фоне высоченных стеклянных небоскребов…

А пока что стекло редкость. И хотя Лондон стал столицей Британии, одной из сорока пяти провинций империи Траяна, застекленные окна — роскошь, которую не многие могут себе позволить: стекло все еще слишком дорогое удовольствие в этих удаленных местах.

Прогулка по Сити: самая древняя стиральная машина?

Один из трех декурионов остановился купить великолепный торквес,^[12] нагрудное украшение кельтских воинов в форме подковы, которое предлагает ему бродячий торговец вместе с другими изделиями из бронзы и железа, среди которых прекрасный погнутый кинжал, — все они явно происходят из разграбленного захоронения: мечи и кинжалы покойника сгибались, чтобы ими нельзя было больше пользоваться.

Другие декурионы, дожидаясь товарища, заглядывают в дверь, из-за которой слышны странный шум воды, скрежет ржавого металла и скрип дерева. Внутри темно, можно лишь догадываться, что помещение очень просторное. Скоро глаза привыкают к темноте, и декурионы видят происходящее: с одной стороны много маленьких ванн, а с другой — людей, движущихся как бы в замедленном ритме, при слабом свете фонарей. Это рабы, они медленно шагают внутри двух деревянных колес, похожих на беличьи колеса в клетках, только эти колеса — по три метра в диаметре!

Вращаясь, они приводят в движение другие колеса, меньше размером, которые тянут вверх длинные цепи с ведрами, полными воды. Так извлекается вода из колодцев пятиметровой глубины. Движение никогда не прекращается, потому что цепи, как в наших велосипедах, образуют замкнутое кольцо, вращающееся бесконечно… Зачем все это нужно?

Декурионы, стоящие на пороге этого странного места, тоже озадачены.

Мальчик-раб почтительно просит их дать ему пройти. В руках у него кучка грязной одежды. Двое провожают его взглядом. Он опрокидывает свой груз в одну из ванн. Декурионы понимают, что перед ними — огромная прачечная. Никто из них никогда не видел подобного. Даже в современную эпоху это место вызывает большое любопытство.

Когда несколько английских археологов объявили об открытии этого удивительного места, в сентябре 2001 года, многие окрестили его «самой древней стиральной машиной в истории». Несмотря на свою некоторую громоздкость, она была способна удовлетворить потребности тысяч лондонцев римской эпохи…

Однако не все с этим согласны. И действительно, какой смысл было изобретать «стиральную машину» в эпоху, когда имелись тысячи рабов, готовых выполнить эту работу? Впрочем, и сегодня, несмотря на почти повсеместную электрификацию, вдоль берегов многих рек Индии или Пакистана можно видеть сотни прачек за работой, целый день под палящим солнцем стирающих одежду. Я слышал, что, если у них спрашивают мнение о стиральных машинах, они отвечают, пожав плечами, что у этих машин нет будущего…

Поэтому не исключено, что это странное место на самом деле использовалось для выделки шкур, — подобные ему сооружения со многими емкостями мы можем видеть в наши дни в Марракеше.^[13] По одной недавней гипотезе, водяное колесо, возможно, служило иной цели: снабжать город водой. С того места, откуда мы смотрим, понять это невозможно. Слишком темно, да и расстояние большое. Мы только знаем, что перед нами удивительное техническое сооружение.

Наши изобретения? На самом деле их придумали римляне…

Тем не менее идея стиральной машины весьма заманчива. Так какие же изобретения или привычные действия, которые мы считаем принадлежностью современной эпохи, на самом деле восходят к древним римлянам?

Их целое множество, от букв, которые мы используем в наших компьютерах, до законов, образующих наши правовые кодексы, — всего не перечислишь.

Вот только некоторые, и, возможно, они вас удивят: бикини, носки, ветчина, подшипник, свечи, шкив, игра в стеклянные шарики, вареная колбаса и колбаски для барбекю, ножницы, обогрев помещений (термы), предвыборные плакаты, винтовой пресс, печенье «хворост» (frictiliae), которое мы едим во время карнавала, бетон, канализация, щипцы для горячей завивки волос, увеличительная линза…

Даже названия дней недели,^[14] восходящие к именам семи планет, уже известных в античную эпоху, придуманы римлянами. Суббота и воскресенье — названия, введенные после распространения христианства (при этом воскресенье назначено выходным днем еще по решению римских императоров). Когда-то эти два дня были посвящены Сатурну и Солнцу. В английском языке так и осталось, эти дни называют Saturday и Sunday.

Надо сказать все же, что некоторые из этих изобретений не совсем римские: на самом деле они были задуманы в еще более древние времена. Но римляне восприняли их, видоизменили и придали гораздо бо́льшую эффективность в использовании, актуальном и по сей день.

Пример — линза для очков. Уже в Древней Греции были знакомы с линзами, но применяли только для разжигания огня с помощью солнечных лучей.

Римляне первыми стали употреблять их для усиления зрения. Плиний Старший, в частности, утверждает, что Нерон использовал драгоценный камень вогнутой формы (возможно, изумруд), чтобы лучше разглядеть гладиаторские бои. Многие полагали, что он таким образом корректировал свою близорукость. Но до первых очков придется ждать больше тысячи лет: они появятся лишь в конце восемнадцатого столетия, в эпоху Средневековья, и будут изобретены… итальянцами.

Среди изобретений римлян, которыми мы пользуемся до сих пор, не только предметы, но и распространенные приметы и суеверия. Например, про рассыпанную по столу соль (и разлитое масло, добавили бы римляне). Происхождение этого поверья весьма прагматично: во времена римлян соль стоила немалых денег.

Раб, купивший себе раба

Какова численность населения Лондиниума? Трудно сказать. Полагают, что в 60 году н. э. там было от пяти до десяти тысяч жителей. Теперь же, при Траяне, их, должно быть, уже около 20 тысяч. Состав населения — как в странах третьего мира: детей много, стариков мало.

В самом деле, в Лондоне римского времени, как и во многих других городах империи, чуть ли не половина рождающихся умирает, так и не став взрослыми. И только четверть населения доживает до старости. Причем под «старостью» не стоит подразумевать невероятные цифры прожитых лет: римлянин, преодолевший сорок лет, уже вступает в преклонный возраст…

Три декуриона продолжают путь. На них натыкается смеющаяся парочка. Она — почти девочка. Пара выглядит необычно. При столкновении падает вощеная табличка. Один из декурионов подбирает ее и раскрывает. Потом показывает двум своим товарищам и произносит вслух написанные в ней имена: Вегет и Фортуната. Те ошеломленно оборачиваются и, испугавшись трех военных, возвращаются.

Упавшая табличка — договор о покупке… девицы! Она — рабыня, а человек, который держит девушку за руку, только что ее приобрел.

Табличку нашли археологи (датировали 80–120 годами н. э., как раз наша эпоха), и она окажется настоящим сюрпризом для ученых. Из договора мы узнаем, что Вегет приобрел Фортунату за 600 денариев (сумма примерно соответствует 4800 евро).

Но можно прочесть там и еще кое-что любопытное: сам Вегет тоже является рабом-«помощником» некоего Монтана. Который также раб великого императора (то есть государственный раб, занятый в администрации или на общественных работах). Удивителен этот документ тем, что показывает три различных уровня рабства, что говорит о сложной и разветвленной организации тогдашнего общества.

Действительно, как мы обнаружим во время нашего путешествия, существует много различных категорий рабов: от самых простых и забитых, работающих в деревне, до тех, с которыми обращаются очень хорошо благодаря их учености и воспитанию. Последние заняты делами, требующими внимания и щепетильности, в администрации или в домах богачей. Очевидно, они (как, например, Монтан) могут заводить себе помощников (Вегет), которым иногда удается скопить деньжат на покупку рабыни (Фортуната).

Мы не знаем, какое применение он найдет для этой рабыни, но хочется верить, особенно учитывая выложенную круглую сумму, что этот эпизод является счастливым окончанием истории любви и рабу наконец-то удастся заключить в свои объятия любимую женщину, выкупленную им у ее хозяина. Бывает и такое в римскую эпоху…

«Покажи ему средний палец, Сестилл!»

Декурионы возвращают парочке табличку и сворачивают с главной улицы в переулок. Их влечет, подобно невидимому магниту, аромат свежевыпеченного хлеба. Толкнув дверь из трех досок, скрепленных крест-накрест приколоченными дубовыми планками, декурионы видят помещение лавки пекаря. За столами несколько рабов вращают небольшие ручные мучные мельницы. Остальные катают тесто, придавая будущему хлебу форму толстых дисков с глубокими, расходящимися от центра бороздами (по которым будут резать хлеб).

В углу двое рабов просеивают муку через сито, создавая весьма завораживающую картину: свет, проникающий узкими полосками через высоко расположенные небольшие оконца, проходя через облако муки, образует пучки лучей, пересекающих все помещение, как когда-то в кинотеатрах, до того как ввели запрет на курение в кинозалах. Рабы все усыпаны мелкой белой пылью. И сильно вспотели: вдоль одной из стен в печах беспрерывно пекутся хлебы, которые затем выкладывают на шаткие полки.

Торговля хлебом идет в глубине дома. А декурионы заглядывают в заднюю дверь лавки, выходящую в переулок.

Мы можем видеть почти весь интерьер дома насквозь, это значит, что в некоторых кварталах Лондона дома расположены рядами, бок о бок, фасад выходит на одну улицу, а черный ход — на другую.

Декурионы покупают булки и удаляются, аппетитно похрустывая горячей корочкой. Выходя, они прикрывают за собой дверь пекарни. Для них это банальность, а для нас — курьез.

Вы обратили внимание? Все римские двери открываются внутрь дома, никогда — на улицу. Почему так?

Причина проста: в противном случае участок общественной земли использовался бы в частных целях. Действительно, пространство напротив входа в дом используется для открывания двери и тем самым «отнимается» у общества… Только римские богачи и власть имущие могут себе такое позволить. Остальные — нет.

Это правило через века дошло до нашего времени. То же самое бывает и с нашими входными дверями: от дверей квартир до дверей подъездов многоквартирных домов. Сходите посмотреть на дверь в подъезде вашего дома…

Введение норм безопасности начало вытеснять это правило: во многих заведениях и общественных зданиях двери оснащены специальной системой открывания наружу, чтобы обеспечить быстрый выход людей в чрезвычайной ситуации. Ведь если вдуматься, именно в результате этой традиции случались многие трагедии, когда толпа людей, напиравших на дверь изнутри помещения, не могла открыть ее и покинуть опасное место.

Среди множества сохранившихся до наших дней элементов римского наследия есть еще один, который, возможно, удивит вас.

Три декуриона сейчас подошли к лондонскому амфитеатру, одному из объектов, которыми гордится город. После утренних схваток с дикими животными, полуденных смертных казней сейчас, возможно, на арене сражаются гладиаторы. Действительно, из-за ограды доносятся крики зрителей. Но этот шум не сравнится с тем, который трое мужчин привыкли слышать в Риме. Ведь в Колизее могут поместиться от 50 до 70 тысяч зрителей. А здесь — всего лишь шесть тысяч человек… в десять раз меньше. Кроме того, амфитеатр еще деревянный. Лишь при императоре Адриане здесь возведут каменный амфитеатр.

Свернув за угол, декурионы становятся свидетелями ссоры. Некто пытается увести своего друга, которого продолжает оскорблять его противник. Он говорит другу: «Посмейся над тем, кто обозвал тебя мужеложцем, Сестилл, покажи ему средний палец».

Друг повинуется и, обернувшись к противнику, плюет в его сторону и показывает средний палец, что считается оскорблением. Завязывается потасовка, одна из многих, которые можно каждый день видеть в лондонских переулках.

Декурионы удаляются, не желая ввязываться в драку.

Эта сцена для нас была весьма интересна, — оказывается, один из самых оскорбительных жестов нашего времени, поднятый средний палец, не является порождением нашей вульгарности, а восходит к древности: его использовали уже римляне… Об этом говорит и Марциал в своих «Эпиграммах».

Догоним трех декурионов. Они только что повернули за угол, выйдя на декуманус, одну из главных улиц будущего лондонского Сити. Затеряемся вместе с ними в толпе «лондонцев».

Древний праздник очищения

Турма возобновила свой путь к самой северной границе империи. Еще несколько дней в дороге. Конечный пункт следования — Виндоланда (современный Честерхолм), одна из самых удаленных крепостей римской оборонительной системы, через нее пройдет Адрианов вал. Здесь пока еще горячая пограничная зона, часто вспыхивают стычки с племенами, живущими по ту сторону границы, населяющими Каледонию, современную Шотландию.

Всадников беспокоит такая перспектива, они начеку. Но пока в этом нет необходимости: хотя города, виллы богачей и дома бедняков встречаются все реже, контроль Рима в этой части Британии продолжает быть весьма надежным.

Климат становится все суровее, ночами холодно. В низинах лежит снег. Серые тучи толстым слоем покрывают все небо, будто зимней шубой. Каждый день дождь поливает всадников, холодный ветер превращает капли в ледяные иглы, колющие лица и руки.

Турма миновала Линдум (сегодня Линкольн), потом Эборак (современный Йорк), где располагается VI Победоносный легион (Legio VI Victrix). Везде они вручали новые сестерции, а на следующее утро вновь садились в седло и продолжали путь.

Теперь им предстоит провести последнюю ночь в населенном пункте, прежде чем достичь цели своего путешествия. Они останавливаются на ночлег в маленьком городке Катарактониум (современный Каттерик, в Северном Йоркшире), выросшем рядом с военным укреплением.

Солдаты разбрелись по переулкам, тавернам и борделям городка, а три декуриона в сопровождении коллеги направляются на праздник местных племен в честь наступающего лета. Время года — между весенним равноденствием и летним солнцестоянием, примерно 1 мая.

Солнце уже зашло. Группка солдат шагает гуськом по полю, еще покрытому снегом. На этих широтах лето явно не торопится с приходом. Деревья в лесу все еще будто охвачены зимним оцепенением.

Солдаты останавливаются на вершине холма, где собирается множество людей из соседних селений. С ними их скот. Многие с обнаженным торсом, несмотря на холод. Декурионы держатся в сторонке, но с большим любопытством наблюдают за происходящим.

В центре большая куча дров и веток, все сходятся туда, будто притянутые магнитом. Масляные лампы и факелы образуют множество маленьких огоньков, парящих в темноте, подобно светлячкам. То же самое происходит на вершинах других холмов. Зрелище необыкновенно захватывающее. В свежем, кристально чистом ночном воздухе холмы будто увенчаны огнями, соперничающими со звездным небом.

Вдруг все замолкают. Держит речь человек. Это друид. Он говорит на своем языке. В ночном сумраке все лица обращены к старику, медленно и четко произносящему слова и фразы. Римляне не понимают ни слова, но прекрасно чувствуют всю торжественность момента. Их провожатый объясняет, что речь идет о празднестве очищения перед началом теплого времени года, — друид должен разжечь большой костер и провести через него скот, чтобы «очистить» его. Затем настанет черед остальных участников обряда.

Друид вглядывается в окружающие холмы: на одном из них факел ритмично покачивается. Это сигнал. Узловатым пальцем он указывает на дрова и произносит священные слова. Полуголые юноши подносят к дровам факелы, занимается пламя. При свете факелов римляне замечают изящные татуировки, обвивающие их тела, подобно плющу.

Костер разгорается, пламя охватывает поленья, принимая форму огненного собора. Декурионы смотрят на толпу, лица людей освещены огнем, их взгляды сосредоточенны.

Подталкивая, скот заставляют проходить рядом с костром. Это нелегко, животные напуганы, их можно понять. Над их спинами машут факелами.

Старший декурион смотрит на другие холмы, они пылают подобно вулканам, на снегу пляшут блики пылающих костров, разгоняя ночь. Будто разгорелся мировой пожар. Отовсюду слышны крики и возгласы. Прорвав рамки торжественного священнодействия, праздник превращается в радостное массовое действо. Зима позади, а впереди — время сбора урожая.

«Этот обряд служит для плодородия всего живого», — размышляет один из декурионов. Но не успевает он закончить свою мысль, как у подножия холма появляется множество факелов, их держат обнаженные юноши. Мускулы будто бурлят под кожей. Они кричат. Есть и девушки, тоже без одежды, они бегут, размахивая факелами. Можно разглядеть ритуальные рисунки на теле. На них только кожаные онучи на шнурках — caligarii. Их тела при свете костров кажутся язычками пламени, пляшущими на снегу.

Добежав до вершины, они толкают людей, чтобы те перепрыгивали через горящие в снегу небольшие костерки. Таков ритуал: надо перепрыгнуть через огонь, чтобы очиститься. Стариков же и детей проводят под факелами.

Несколько молодых людей отделяются от остальных и бегут к римлянам. Во главе их — девушка с длинными волосами, рассыпавшимися по плечам… Следом за ней еще одна, широкобедрая, не так ловка в беге. Груди колышутся при каждом движении. От света факелов на их телах красноватые блики, скругляющие формы. Не добежав до римлян нескольких метров, девушка что-то кричит, широко открыв рот, будто собирается их укусить. Вглядывается в них на мгновение, на лице мелькает улыбка, факел, подобно мечу, пронзает воздух в их сторону, и вот она уже отвернулась и скрылась во тьме.

Пламя факела, словно огненный флаг, проносится перед глазами римлян. Когда глаза вновь привыкают к темноте, молодые люди уже снова среди своих, со смехом подталкивают тех, кто замешкался прыгнуть через огонь.

Старшему декуриону этот «укус» девушки видится «рыком» культуры покоренных Римом племен. Империя победила оружием, но их племенные традиции еще предстоит победить.

Каким далеким кажется Рим в этих частях империи…

Традиция разжигать костры на холмах и вершинах гор сохранилась до нашего времени во многих сельских празднествах. И у нас в некоторых приальпийских долинах Северной Италии. Трудно установить, насколько эти обряды напрямую связаны с древними очистительными ритуалами, а насколько их следует связывать с более поздними обрядами и празднествами в честь наступления тепла, во время которых «сжигается» все старое или символизирующее «плохое», холодное время года. Ведь многие из этих праздников проходят в разгар лета.

Прощание

C рассветом небо понемногу светлеет, но тяжелые серые тучи мешают рождению красок дня: все покрыто холодным металлическим налетом. И деревянная избушка с лишайником на стенах.

Неожиданно на горизонте пробиваются первые солнечные лучи. Как сквозь пробоину в стене, яркие лучи пронзают холодный воздух, рассекают ледяной ветер и опускаются на крышу избушки, словно усталые птицы. Потом потихоньку скользят по двери, лаская ее, будто хотят постучаться.

Невероятно, насколько солнечный свет изменяет цвет двери. Она будто оживает, из черной становясь все светлее и наконец обретая древесный оттенок.

Солнце превратилось в слепящий огненный шар, прилипший к горизонту. Оно вот-вот исчезнет, проглоченное густыми серыми тучами, постоянными спутниками местных небес.

В этот момент дверь распахивается. Выходит старший декурион, рука на перевязи на уровне меча, наготове. Он смотрит по сторонам, затем, успокоившись, обращает лицо к солнцу и, прикрыв глаза, наслаждается ускользающим волшебным мгновением.

Он не один. Из-за двери показывается женщина, она завернулась в теплое покрывало в крупную цветную клетку. Подходит к декуриону, видны ее белоснежные босые ноги.

Мужчина оборачивается и одной рукой нежно привлекает к себе девушку. Она смотрит на него улыбаясь, лицом уткнувшись ему в грудь. Это та самая вчерашняя девушка, «укусившая» римлян…

Очевидно, декурион еще долго оставался там, и они воспользовались праздничной суматохой…

Сейчас ему надо быть готовым до того, как прозвучит сигнал к общему сбору турмы за стенами форта Катарактониума. Страстное объятие предшествует расставанию. Оба знают, что вряд ли свидятся еще раз. Поймав последний глубокий взгляд девушки, декурион направляется к месту сбора. Остановившись, он оборачивается к ней, лицо его освещено улыбкой. На щеках девушки следы от слез, она плотнее закутывается в покрывало.

Они еще не знают, что частичка декуриона останется здесь… Через девять месяцев у девушки родится сын, в котором со временем проявятся черты отца: две лукавые складочки по бокам рта. Такие же, что сейчас обрамляют его улыбку. Декурион закрывает глаза и продолжает путь к месту сбора.

Что-то в поясном мешочке при ходьбе стучит по бедру. А он думал, там пусто. Засовывает руку и обнаруживает сестерций, подарок наместника. Смотрит на него, улыбается и, зажав в кулаке, шагает дальше.

Наконец он на месте сбора; белокурый гигант-адъютант оседлал ему коня и докладывает, вытянувшись по стойке смирно, что остальные два декуриона уже забрали оставшиеся сестерции, хранившиеся в форте для надежности.

В считаные минуты турма в полном сборе строится за пределами форта. Некоторые солдаты кашляют. Еще один сморкается. Их сразили местные холода и дожди… И не только они. У одного из солдат лицо распухло после потасовки. Другого мутит после попойки. Многим из них надолго запомнится эта остановка в Катарактониуме…

Декурион улыбается, хотя знает: теперь надо быть начеку, на них могут напасть. Он оглядывает своих людей, затем расправляет плечи и выкрикивает приказ выдвигаться. Турма медленно движется по главной дороге, с выставленными напоказ флажками и штандартами, привлекая любопытные взгляды.

Через несколько минут солдаты выходят из городка и по дороге выбираются на гребень холма. Кто-то провожает взглядом турму до тех пор, пока последний пурпурный плащ не скрывается за холмом. Взгляд этот затуманен слезами. Это та самая девушка.

Виндоланда

Во время перехода пришлось быть бдительными, тревогу могли поднять из-за малейшего шороха, особенно когда шли через лес, но теперь цель их долгого пути близка. На горизонте появляется укрепление, длинная полоса башен и крыш, под покрывалом огромных серо-белых облаков. Вокруг все леса вырублены, ярко зеленеет свежая трава. Во многих местах еще лежит снег, как бы отрицая окончание зимы.

По одну сторону от укрепления расположился небольшой поселок, где живут семьи солдат, ремесленники и т. п. Официально солдаты не могут жениться до окончания срока службы (а она длится двадцать пять лет!), но неизбежно завязываются отношения, особенно в таких удаленных местах, где солдаты застревают на многие годы: в стихийно возникающих семьях рождаются дети, и руководство смотрит на это сквозь пальцы.

Турма у входа в крепость, старший декурион передает верительные грамоты начальнику караула. Надо соблюдать формальности, колонна ждет разрешения войти. А старший декурион пользуется этим, чтобы осмотреть форт. Невысокие деревянные стены (около шести метров), но при штурме через них трудно перебраться: вокруг крепости прорыт глубокий ров, за счет него высота стен увеличивается. Кроме того, стены прикрыты слоем земли и травы, чтобы противостоять огню. Интересно заметить, что уже в римское время существовали зубцы на стенах, как в средневековых замках (наверное, точнее было бы сказать наоборот…).

Над стенами возвышаются две деревянные башни с необшитым остовом: они похожи на строительные леса, наверху которых квадратная платформа, где дежурят часовые.

Башни поставлены на равных расстояниях, выбранных не случайно, а исходя из дальнобойности римской боевой машины, чтобы в случае штурма одна башня могла защитить другую.

Укрепление представляет собой в плане квадрат большой площади, примерно равный четырем футбольным полям. С места, где находится старший декурион, видны крыши спален, конюшен и всех зданий, составляющих эту большую приграничную «казарму».

Еще один любопытный факт: лагерь имеет четыре входа, по одному с каждой стороны, и их местоположение легко определить даже издалека, по бокам стоят «в карауле» башни. Подобное можно видеть и сегодня во многих городах, некогда основанных римлянами. Да и в самом Риме. Главные ворота в оборонительных укреплениях всегда узнаваемы по двум округлым башням, высящимся, подобно часовым. От них, к примеру, берет начало знаменитая Виа Венето,^[15] на уровне ворот Порта-Пинчана. Две цилиндрические башни указывают начало старой дороги — Виа Салариа, которая затем сливалась с Салариа-Нова.

Старшего декуриона и его всадников пропускают в крепость. Он сходит с коня и приказывает своим идти в отведенные им для постоя помещения. А сам, с двумя коллегами, должен подать рапорт и… вручить сестерции.

Трое шагают по главной улице форта в сопровождении молчаливого великана-батава, несущего последний мешок с сестерциями с такой легкостью, будто в нем сухие листья.

Форт подобен небольшому, полному жизни военному городку. Вот проходит конюх, ведущий под уздцы лошадь. Из открытых дверей солдатских спален доносится смех. Несколько солдат, прислонившись спиной к деревянным опорам ангара, слушают других, жестами объясняющих ход сражения, в котором они участвовали. После стольких дней путешествия в полном снаряжении старший декурион наконец видит группки солдат «в штатском»: никаких кольчуг и шлемов, только подпоясанная туника. Конечно же, на поясе висят меч и боевой кинжал (ведь мы в зоне боевых действий).

По пути он слышит непривычные имена. Они поражают и нас своей «иностранностью», латинского в них нет ничего. Некоторые — германского происхождения: Бутимас (первая часть имени означает «добыча»), Ваттус, Хнисс, Храуттиус, Гамбакс (от древнегерманского gambar — «крепкий»), Хвепнус, Хвете…

Другие — типично кельтские: Троуцисс, Катусса, Каледус, Уксперус, Акраниус, Цессауциус, Варценус, Вириоциус…

Все эти имена были действительно найдены археологами в форте Виндоланда.

Форт, после долгого пребывания в нем солдат-батавов (то есть «голландцев»), теперь занят первой когортой воинов-тунгров (выходцев из местности к северу от Арденн). Это важная деталь. Действительно, они не легионеры, а солдаты из племен, завоеванных римлянами много поколений назад. От этих ныне преданных империи народов требуют присылать солдат, которые будут служить бок о бок с римскими легионерами. Командует ими обычно не римлянин, а знатный представитель их же народа. Такие подразделения отличаются с культурной и языковой точки зрения бо́льшим единством, но сражаются они за дело Рима. Самоотверженно. Ведь форты с легионерами находятся в тылу, а эти — на первой линии. Поэтому именно эти «колониальные» войска Рима первыми встречают врага: как в боевом построении (они и там стоят в первых рядах), так и в приграничных фортах. Легендарные легионеры всегда готовы вступить в бой, но во вторую очередь.

Такова организация римской армии.

По окончании военной службы наградой для этих солдат вспомогательных войск — ауксилариев (так их называют в отличие от легионеров) служит земельный надел, разрешение узаконить брак со своей женщиной (и своих детей, если они уже появились) и, главное, римское гражданство, самая вожделенная цель.

С этого момента они уже не будут романизированными варварами, а станут полноправными гражданами Рима и империи, как и их дети. Эта «золотая пенсия» побуждает многих солдат, стиснув зубы, идти до конца. Если дойдут, конечно: на передовой смерть — обычное дело.

В форте много «кварталов» с низенькими постройками, покрытыми белой штукатуркой, вдоль фундамента которых по всему периметру проведена широкая темно-зеленая полоса. Это спальни солдат, центурионов и их командиров. Но в них располагаются и лошади одного из подразделений солдат первой когорты вардулов, выходцев из Испании. Как мы видим, приграничные форты являются пристанищем римских «иностранных легионов».

Сандалии поверх носков: мода почти двухтысячелетней давности

Встреча с начальником крепости была душевной и теплой. Во время разговора со старшим декурионом он произносил слова с характерным батавским северным акцентом, слегка растягивая слова. И не мог не покачать укоризненно головой, когда увидел мешок сестерциев на своем столе: он человек практичный и считает ненужной тратой военных сил задействовать целую турму, чтобы везти в такую даль какие-то монеты… Но улыбнулся, когда увидел новую военную удачу императора, изображенную на реверсе. Еще одна победа для Рима… Настоящий воин, он воспринимает Траяна равным себе, человеком, сформировавшимся в армии. Как он, так и его солдаты питают к императору безграничное уважение.

Несколько дней назад в крепость дошло известие об отряде каледонцев, которые, подобно коммандос, вторглись на римскую территорию. Были даже найдены следы их повозки на снегу, но у реки они затерялись. «Это демоны из холодных краев, — говорит он. — Они движутся с необыкновенной ловкостью по непроходимым местам и совершают внезапные набеги на наши тыловые посты». Единственный надежный способ их остановить — стена от берега до берега, с фортами на равных промежутках. «Это единственный способ: все, кто находится здесь, убеждены в этом. Так можно было бы предотвратить набеги и лучше контролировать движение товаров…»

Его идея будет воплощена через несколько лет, в правление следующего императора, Адриана, по приказу которого будет возведена стена высотой шесть метров, толщиной два-три и длиной… 180 километров! Она пройдет через весь север Британии, от Ирландского до Северного моря. Настоящая европейская Китайская стена, со сторожевыми башнями через каждые 500 метров и фортами через каждые полтора километра, охраняющими узкие ворота в стене: надежный фильтр для провоза товаров и прохода людей.

Перед стеной, со стороны, обращенной к варварам, параллельно ей будет прорыт трехметровый ров, препятствующий штурму врагов. С «римской» стороны стены вдоль нее будет проложена дорога, соединяющая форты, и, что любопытно, еще один оборонительный ров с земляной насыпью, — это говорит о том, что набеги случаются и с «дружеской» территории.

Множество других больших фортов (как форт в Виндоланде) будут возведены вдоль Адрианова вала, подобные готовым к атаке сторожевым псам.

Стена будет выполнена столь добротно, что бо́льшая часть этой длинной каменной змеи доживет до наших дней.

Выйдя из комнаты начальника крепости на центральный дворик штаба, декурион становится свидетелем сценки, не вписывающейся в рамки военного «протокола». Большеглазый мальчик с длинными светлыми волосами бежит к начальнику, крича: «Папа, папа…»

Служанка пытается его остановить, но малыш проворный, он ловко карабкается по ступенькам, ведущим к деревянному портику, где стоят двое мужчин, и прыгает в распахнутые объятия отца. «Вот он, мой маленький Ахилл, готов к бою!»

Декурион замечает, что сандалии малыша, сидящего на руках у отца, имеют такие же клепки на подошве, как и обувь легионеров. Он замечает также толстые разноцветные чулки на ногах мальчика. Здесь почти все солдаты надевают такие под сандалии (caligae).^[16]

В наши дни от подобного сочетания (хотя недавно некоторые модельеры — Burberry, Givenchy и Dior — вновь ввели его в моду) воротят нос, здесь же, в холодном климате, так называемый стиль Socks & Sandals (или udones et caligae — на римский манер), о котором многие сегодня отзываются презрительно, принимают сразу.

А вот и жена начальника, элегантная женщина с изящными манерами, несомненно из знатного семейства. Она вручает несколько писем одному из секретарей, тот позаботится об их отправке. Писать письма и получать их — обычное дело для здешних мест, но для археологов это настоящая манна небесная, ведь из них можно почерпнуть столько информации. Как мы вскоре увидим.

Декурион прощается с начальником форта. Между ними колоссальная разница в чине, как между генералом и простым капралом… И все же прощание проходит хоть и в военном стиле, но весьма сердечно.

Затем он направляется к месту ночлега, которое делит с двумя коллегами. Холод и сырость проникают в форт, пробирая до костей; он ускоряет шаг. Возможно, климат и есть настоящий враг римских солдат, ведь он нападает на них каждый день. И не только на них, но и на здания.

Ведь этот форт возведен из дерева, только через несколько лет его заменят на каменное укрепление меньших размеров. Здания недолго выдерживают в здешнем сыром климате, меньше десяти лет. Каждый раз, как сносят здание или перестраивают угол форта, все — обломки и мусор — покрывается слоем глины, не пропускающей влагу, а сверху снова возводят постройки.

Этот слой глины препятствует и доступу кислорода в почву, без которого не живут бактерии, разрушающие предметы. Поэтому многие из них дошли до нас в почти неповрежденном виде, сохранившись во влажном грунте, в некоторых местах почти в жидкой грязи.

И вот результат: археологи и добровольцы из «Виндоланда траст»^[17] под руководством неутомимого Робина Бёрли (Robin Birley) за последние сорок лет извлекли из земли тысячи неповрежденных предметов после почти двухтысячелетнего сна.

Многие из них выставлены в музее на месте раскопок, и благодаря их уникальности Виндоланда — один из самых интересных археологических памятников римской эпохи.

Найденные предметы — самые разнообразные: это и золотые монеты с профилем Траяна, и дорогие перстни с резными печатками. Находят и кольца попроще, с трогательными посвящениями, — так, на маленьком бронзовом кольце написано: MATRI PATRI (то есть «Матери и отцу»).

Все находки невозможно описать, перечислим лишь некоторые: гребень для волос в кожаном футляре (такой же, какой у многих мужчин лежит сегодня в нагрудном кармане), столовая посуда из Франции, которой никогда не пользовались, поскольку ее повредили при перевозке, черепки винных амфор, стеклянный кубок с изображением сражающихся гладиаторов, медальон с целующейся парочкой (будто с обложки журнала), алтари для жертвоприношений.

Кроме того, было найдено больше двух тысяч (!) всевозможных сандалий и другой обуви. Практически целых, даже со шнурками и украшениями. Так мы узнаем, что солдаты на службе носили часто полусапожки до середины лодыжки (прообраз наших солдатских ботинок). На многих подошвах металлические клепки (как в наше время — резиновые на подошвах мокасин марки Tod’s), с ними обувь дольше носится и меньше скользит.

Нашли даже теплые носки, которыми пользовались римские солдаты.

Но самой впечатляющей оказалась находка детского башмачка, тоже с клепками, и маленького деревянного меча. Их нашли в доме начальника форта Флавия Цериала. Возможно, они принадлежали его сыну.

Кроме того, был найден странный парик из длинных темных растительных волокон (то ли женский головной убор, то ли сетка от насекомых, точно не известно). Возможно, этот предмет принадлежал жене начальника форта Лепидине.

Об этой чете (Флавий Цериал и Лепидина) нам многое стало известно благодаря находкам археологов. Они жили здесь, в форте, за десять-двенадцать лет до нашего прибытия, а потом уехали куда-то в другую часть империи. Мы знаем, что у них как минимум двое детей: археологи нашли под их домом несколько башмачков, идеально подходящих детям двух и десяти лет. Они не могли принадлежать одному растущему ребенку, ведь семья пробыла в форте всего лишь четыре года. Затем вся когорта батавов под командованием Цериала была переброшена в Дакию, где Траян вел завоевательные операции, — такое впечатление, что этот переезд породил массовое дезертирство среди солдат, не желавших оставлять на произвол судьбы созданные «стихийные» семьи.

Но более полные сведения об этом семействе мы можем получить из отправленных и полученных ими писем.

«Пришли мне две пары штанов…» Письма с границы империи

Раскопки Виндоланды вошли в историю археологии благодаря почти двум тысячам писем и документов, обнаруженных исследователями.

Их изучение дает представление о жизни в приграничных районах империи, сведения о римской военной машине, например о снабжении войск: списки необходимого, стоимость палаток, повозок, одежды. Описано уголовное преступление, возможно случай коррупции в форте, виновный был депортирован из провинции в цепях… Характерное наказание за столь тяжкое преступление.

В случае начальника крепости письма и отправленные им в другой форт или полученные оттуда документы должны были уничтожаться. Как-то раз его адъютанты разожгли для этого костер, но неожиданно разразившаяся гроза затушила пламя, позволив письмам сохраниться до наших дней.

Интересно, на чем писали римляне? На деревянных дощечках с приподнятыми бортиками, внутри которых был слой воска, на нем длинным металлическим стержнем процарапывали текст. Или на «фанерках» толщиной не больше полутора миллиметров, вырезанных из стволов ольхи или березы. На этих «листах» длиной 18 и шириной 9 сантиметров писали чернилами. В качестве ручки использовали деревянные палочки размером с сигарету, на которые было надето металлическое кольцо с торчащим вперед острием, подобно заточенному когтю. Это была очень эффективная конструкция. Современные эксперименты показали, что один раз обмакнуть перо в чернила хватало, чтобы написать три-четыре слова.

Еще более впечатляет тот факт, что часто деревянные палочки имеют сквозное продольное отверстие, и это позволяет думать, что их могли употреблять подобно нашим ручкам с «вечным пером», используя затекавшее внутрь желобка небольшое количество чернил (правда, уверенности в этом нет). Всего было найдено больше двухсот таких «авторучек».

Интересен также способ складывания римских писем. Конвертов не было: «дощечки» располагали в ряд, подобно фишкам домино, и связывали друг с другом шнурком через проделанные отверстия. Чаще всего их было две, и они накладывались лицевой стороной друг к другу, подобно ресторанному меню. А если их было больше, то их собирали «гармошкой», как мы сейчас складываем дорожную карту.

На первой странице писали имя адресата, как мы пишем на конверте.

Эти письма, столь недолговечные, сохранились благодаря влажной и лишенной кислорода почве и — в момент их обнаружения — шести-восьмиметровой глубине. Археологи сначала не понимали, что это такое. Надписи в некоторых случаях выцвели. С помощью инфракрасного освещения удалось полностью прочесть все тексты. Часто письма состояли всего из нескольких строк, но тем не менее привести здесь текст всех посланий невозможно. Вот несколько примеров того, что писали на границах империи:

Донесение от 15 апреля, IX когорта батавов: все люди в наличии, снаряжение в порядке!

Высылаю тебе несколько пар носков, две пары сандалий и две пары штанов.

У британцев нет доспехов, у них хорошая конница, однако они не пользуются мечом. Эти жалкие «британишки» даже не умеют метать дротики, сидя в седле.

У людей кончилось пиво. Прикажи, чтоб привезли еще.

Спасибо за прекрасный отпуск, который я провел с тобой.

Сообщаю тебе, что со здоровьем у меня все прекрасно, надеюсь, и у тебя, ленивца, не приславшего мне ни одного письма!

(Письмо отправлено солдатом Солемнисом своему товарищу по имени Парис.)

Но самое трогательное — письмо Сульпиции, супруги еще одного начальника форта, к Лепидине, жене Цериала. Возможно, это приглашение на день рождения. Это самое древнее из известных нам писем от женщины к другой женщине.

Сульпиция Севера своей Лепидине, здравствуй! В третий день до сентябрьских ид [11 сентября], сестра, в день празднования моего рождения, сердечно приглашаю тебя к нам, чтобы своим присутствием сделать мой день еще счастливее, если придешь (?).

Привет и твоему Цериалу. Мой Гелиос и сынок приветствуют его. Жду тебя, сестра! Будь здорова, сестра, дражайшая душа моя, как я и себе желаю здравствовать, и прощай.

Сульпиции Лепидине, [супруге] Цериала, от Северы.

Наконец, на обороте одного письма нашли даже домашнюю работу сына начальника форта Цериала! Мы можем прочитать там фразу из «Энеиды» Вергилия (IX, 473), написанную им под диктовку учителя, домашнего «ученого» раба (возможно, звали его Примигений). Со всеми ученическими ошибками. Легко представить себе голос медленно диктующего раба: «Interea pavidam volitans pennata per urbem nuntia Fama ruit matrisque adlabitur auris Euryali», что значит: «Тут понеслась на крылах, облетая трепещущий город, / Вестница горя — Молва, и несчастную мать Эвриала / Быстро настигла она».^[18] Сегодня, спустя почти две тысячи лет, мы можем видеть, что написал ученик: «Interea pavidam volitans pinnata p’ubem…»

Мальчик написал «p’» вместо «per» и «ubem» вместо «urbem»…

Невольно проникаешься симпатией к бедняге, ведь ему приходилось изучать «Энеиду» в столь удаленном месте. А также уважением к отцу, стремившемуся, несмотря ни на что, дать ему самое лучшее образование, даже на краю земли!

Все это пока что лежит под полом претория, дома начальника, который только что покинул старший декурион. Он совсем продрог и, возможно, захочет искупаться в термах. В конце концов, он заслужил немного отдыха после всех этих напряженных дней. К тому же это самые северные термы в империи. Будет что рассказать по возвращении в Рим.

Чтобы понять, как далеко находится здание терм, старший декурион поднимается на стену форта, но там ему в лицо ударяет порыв ледяного ветра, заставляя укрыться за зубцом. Двое закоченевших молодых солдат в карауле смотрят на него, их глаза слезятся от холода.

Старший декурион выглядывает наружу. В нескольких десятках метров от стен форта группа солдат тренируется в стрельбе из «скорпиона», орудия, похожего на большой арбалет на козлах. Мишень — череп коровы — лежит метрах в семидесяти.

Выпущенный дротик, свистя, рассекает воздух и попадает прямо в череп, уже продырявленный во многих местах предыдущими удачными выстрелами. Точность попадания этого орудия впечатляющая, мы поймем это в следующих главах. Пока под крики центуриона солдаты перезаряжают орудие, декурион замечает кое-что в дальнем рву. Это изуродованное тело. Должно быть, один из каледонцев, напавших на постоялый двор (mansio). Декурион слышал, что солдаты поймали воина, которому удалось бежать с места нападения. Его допрашивали, пытали и убили, а тело выбросили в дальний ров…

Старший декурион не знает этого, но много столетий спустя, во время раскопок, археологи найдут два черепа: коровий, изрешеченный стрелами, и, в другом месте, череп двадцати-тридцатилетнего мужчины с явными следами жестоких побоев.

Старший декурион бросает взгляд на север, где находятся земли каледонцев. Низкие холмы простираются вплоть до горизонта, где сливаются с пятнами снега и лесами. Там уже не империя. Вот он, край изведанной земли. Декурион добрался до ее самых удаленных границ.

С варварских земель неожиданно налетает порыв ледяного ветра, ударяя в лицо, подобно пощечине. Старший декурион отворачивается. Потом, щуря глаза, с вызовом глядит на горизонт.

Проклятое место, думает он: вдали от тепла Рима и Средиземного моря, вдали от городов, от жителей империи, которые ведать не ведают, что здесь есть все эти форты и все эти солдаты. Место, где живет лишь ненависть приграничных племен и… ненависть климата.

Он отворачивается и быстро спускается по лестнице, направляясь в термы, последний знак римской культуры в этих краях. За ними — пустота.

Париж
Когда он был меньше, чем Помпеи

Наша монета продолжает свое путешествие по Римской империи. Она сменила хозяина самым банальным образом: декурион разделся в термах Виндоланды, свернул свою одежду кое-как, торопясь, чтобы наконец окунуться в горячую ванну, поясной мешочек перевернулся, сестерций выпал и закатился вглубь маленькой ниши, служившей вместо шкафчика в раздевалке…

Долгое время его никто не замечал. Пока один человек не увидел блеск монеты, проходя со светильником мимо ниши. Протянув руку, он поднял ее. Теперь она покоится в кошельке виноторговца, доставившего несколько амфор на границу империи и направлявшегося обратно. Британия позади, монета вернулась на континент и движется по большой дороге Лугдунской провинции (Provincia Lugdunensis), в самом центре современной Франции.

Торговец едет верхом, с ним его надежный раб. Вот уже много часов они движутся под проливным дождем.

А как римляне защищаются от дождя? Если вы полагаете, что зонты — современное изобретение, то ошибаетесь. Они существовали уже в то время! И даже раньше.

Археологи нашли их даже в этрусских гробницах.

Они слегка отличаются от наших, в них нет ни тонких металлических спиц, ни пружин. Зато они очень напоминают китайские зонты, с толстыми прямыми спицами.

В этом сходство с нашим временем. А вот применение зонтам было совсем иное. Этрусский экземпляр, хранящийся в музее Вилла Джулия в Риме, к примеру, — из слоновой кости. Это означает, что ими пользовались богачи и они были настоящими статус-символами аристократии.

Сюрприз заключается в том, что эти изделия использовали для защиты не от дождя, а… от солнца: знатные дамы, чтобы избежать загара, ходили по улицам с зонтиком, точно так же как делали в Европе XVIII, XIX и начала XX века и как до сих пор поступают на Дальнем Востоке.

И в самом деле, назывались они umbrella, от umbra («тень»), и по сей день итальянцам не приходит в голову назвать их «противодождиками».^[19] Раз зонты служили для защиты от солнца, то как же римляне укрывались от дождя? С помощью другого изобретения, которое мы считаем современным, — пончо, то есть дождевика!

На наших всадниках и на некоторых пешеходах, попадающихся им по пути, надеты кожаные пончо (paenula), промазанные жиром, чтобы сделать кожу непромокаемой. Другие, как, например, легионеры, пользуются плащами из валяной шерсти, с той же целью пропитанными маслом.

Все варианты плащей всегда с капюшоном, часто заостренным. Издалека поэтому римляне под дождем кажутся ходячими пирамидками, с лицом, выглядывающим через круглый вырез, — почти как рекламные человечки, переодетые бутылками, у входа в супермаркеты…

Скелет римской глобализации

Ни один из всадников об этом не задумывается, но дорога из гальки или щебня, по которой мы движемся уже несколько часов, останется в истории человечества как одно из самых великих свершений. Она — часть необыкновенной дорожной сети, опутывающей всю империю.

Если задаться вопросом, какой самый главный памятник построили римляне, невольно обращаешься умом к Колизею, Большому цирку, термам Каракаллы…

А на самом деле это дороги. Они еще и самый долговечный памятник, оставленный нам римлянами, протяженностью более 80 тысяч километров. Иными словами, по римским дорогам можно было бы дважды обойти вокруг Земли…

Такие цифры дают представление о необычайности этого предприятия. Зачем они создали столь обширную сеть путей сообщения? Первоначально дороги имели военное значение: с их помощью легионы могли быстро достичь любого уголка римской территории, чтобы отразить любую угрозу. В этом смысле мы можем рассматривать римские дороги в качестве авианосцев античного времени… Таково было их предназначение на протяжении многих столетий. Но вместе с тем они стали использоваться и в других целях, в первую очередь экономических: для движения торговцев, товаров и сестерциев. И культурных: ведь с их помощью перемещались люди, а значит, идеи, художественные стили, мода, новости и знания, законы и верования.

Все это позволило римской цивилизации распространиться и пустить корни повсюду, а также (наряду с навигацией, то есть морскими «дорогами») дало возможность воспринять идеи, образ жизни и произведения различных культур, что привело к формированию многоликого, многонационального и динамичного общества, аналог которого мы оказались способны создать лишь в наши дни. В этом смысле дороги были изначально мышцами римской цивилизации, а затем стали и ее кровеносной, и, наконец, нервной системой…

Без дорог (и навигации) первая глобализация в истории, осуществленная римлянами, никогда бы не смогла состояться. Возможно, дело бы ограничилось прибрежными территориями, как в случае с финикийцами, цивилизациями Эгейского моря или греками. Но было бы невозможным объединить десятки миллионов человек единым языком, общим сводом законов, манерой одеваться, есть и жить… И мы бы сегодня не были такими, как есть.

Автострады античной эпохи

Что же было особенного в дорогах римлян?

Самое удивительное — то, что само понятие дороги для римлян невероятно схоже с нашим.

Доказательство каждый день у нас перед глазами. Мы, правда, не замечаем этого, но в городах мы часто продолжаем пользоваться римскими дорогами, чтобы добраться до работы, доехать до центра, отвезти детей в школу, съездить за покупками или за город на пикник или в отпуск. Часто асфальтовая дорога проложена поверх древней, выполненной римскими инженерами, или проходит рядом.

Стоит вспомнить знаменитые консульские дороги, такие как Фламиниева, Кассиева, Аппиева, Виа Салариа, Виа Аурелиа…

Существует и целая сеть второстепенных дорог в сельской местности, оставшаяся неизменной, в доказательство правильности расчетов римских проектировщиков. Их потребности были схожи с нашими, потому что их мир был схож с нашим…

Если вы посмотрите на консульскую дорогу, например на Старую Аппиеву, многокилометровую прямую, то поймете, что уже римские инженеры разработали современное понятие автострады: дороги, пересекающие территорию по прямой, оставляя в стороне второстепенные населенные пункты и не останавливаясь перед такими препятствиями, как долины, горы, скалы, но преодолевая их (в то время как раньше дороги приспосабливались к рельефу, обходя возвышенности, следуя вдоль гребней гор и т. д.).

И действительно, когда римлянам надо было построить дорогу, имеющую значение для легионов и экономики, они не приспосабливались к природе, а наоборот, часто приспосабливали ее к своим нуждам: сносили целые гряды прибрежных скал (как в Террачине, где для проведения Аппиевой дороги по приказу Траяна кирками вырубили большой участок скального массива), прокладывали тоннели (как галерея Фурия в области Марке, где до сих пор можно видеть следы римских зубил), высекали дороги и арки прямо на скалистых склонах гор (как в Доннасе, область Валле-д’Аоста)…

Римлянам удалось проложить горные дороги через перевалы на высоте почти 2500 метров над уровнем моря (как перевал Большой Сен-Бернар), по которым многие века проезжали кареты, вплоть до появления автомобилей. Виадуки, арки, мосты позволяли сравнительно быстро пересечь низины и перевалы, сохраняя угол наклона дороги не более 8–9 градусов (лишь в исключительных случаях достигавший 10–12 градусов).

Поэтому дороги, построенные римлянами (повторить это не будет излишним), были настоящей революцией: впервые Европа была объединена надежной и прочной дорожной сетью, и это «изобретение» сохранилось во многих языках. Римляне называли дорогу «via strata», то есть «мощеный путь», откуда итальянское «via» и «strada», английское «Street», немецкое «Strasse».

Секреты римских дорог

Когда мы смотрим на древнюю дорогу в Риме, то задаемся вопросом, как это возможно, что они до сих пор целы, спустя почти две тысячи лет, в то время как наши дороги без должного обслуживания сразу разрушаются и покрываются выбоинами. Над этим ломали голову и в Средние века, когда продолжали использовать римские мосты и дороги, называя их «тропами гигантов» или «мостами и дорогами дьявола»…

Секрет — в их конструкции: они изначально задумывались для многолетнего использования.

Путешественники, у которых наш сестерций, могут увидеть это собственными глазами. Дождь прошел. Но дорогу не развезло, и луж не видно: вода не осталась на поверхности, дорога устроена так, что превосходно пропускает влагу, как наши автострады. Как такое возможно?

Наши герои подъехали к участку, где ведутся ремонтные работы: дорогу вскрыли, как во время хирургической операции, и они приостанавливаются и с любопытством разглядывают ее анатомию.

Если обобщить и схематизировать, можно сказать, что, когда строят дорогу, сначала выкапывают большой ров, шириной от четырех до шести метров и глубиной до двух метров. Своего рода длинный канал, идущий через сельскую местность.

Канал начинают заполнять тремя слоями камня: внизу слой больших круглых валунов, затем слой средних булыжников и наконец слой ближе к поверхности, из гальки, смешанной с глиной (римляне строго придерживаются правила: не брать их с того же места, где проводят дорогу). Применение извести, начиная примерно с эпохи, о которой мы говорим, придает дороге бо́льшую прочность.

Эта слоистая структура из булыжников, от крупных к мелким, и есть настоящий секрет римских дорог: подобно фильтру, она отводит с поверхности дождевую воду, не давая ей скапливаться.

Но это еще не все: последний, поверхностный слой дороги состоит из больших плоских камней, выложенных шашечным рисунком, они-то и служат дорожным покрытием. Нам, видящим их сегодня, они кажутся тонкими плоскими плитами, положенными одна вплотную к другой. На самом деле они очень толстые, целые каменные блоки почти кубической формы: их вес и массивность необходимы для стабильности дороги.

Их выкладывают таким образом, чтобы дорога была слегка «горбатой» и дождевая вода стекала на обочины (как бывает на наших улицах), частично впитавшись в многослойную подложку из булыжников.

Это описание структуры римской дороги относится к идеальному случаю, если можно так выразиться. А в действительности инженеры имеют дело со столь различными по составу грунтами, что каждый раз им приходится подгонять под них схему строительства дороги. Именно это разнообразие и множество решений позволяют оценить удивительные способности и умения римских инженеров.

Там, где возможно, дороги строят шириной около четырех метров, чтобы могли разъехаться две повозки. По обочинам тянутся тротуары шириной три метра, для пешеходов. На многих картинах или в фильмах ошибочно показывают людей, шагающих посередине дороги, — гораздо удобнее идти по плоскому и приподнятому тротуару, чем по «выпуклой» дороге. Если вы попросите «современного» легионера (члена одной из групп исторической реконструкции, занимающихся важным делом экспериментальной археологии, воссоздавая костюм и образ жизни народов прошлого) пройти по римской дороге, покрытой плитами, такой, как мы видим в Риме, Остии или Помпеях, ему придется нелегко. Почему? Его военные caligae с металлическими клепками будут скользить, словно он движется по льду…

Отсюда вывод: легионы, если дорога была покрыта плитами, шагали маршем по тротуарам. Но это еще не все. Есть множество малых деталей, о которых никогда не рассказывают. Кромку тротуаров обычно обрамляют продолговатые каменные «брусья», положенные цепочкой, как бордюр на наших городских тротуарах. Но есть одна разница: через равные промежутки в несколько метров расположены небольшие каменные «пеньки» (gomphus), похожие на защитные тумбы. Для чего они могли служить? Чтобы сходить с лошади. Или садиться на нее. В эпоху, когда еще не было стремян, эти тумбы служат вместо табурета. Ими пользуются и те, кто слезает с повозки.

Практичность римлян проявляется во многих деталях устройства дорог. Еще один интересный факт: в низинах при прокладке дорог делают насыпи, чтобы дороги легко можно было различить под снегом и чтобы их не затапливало. Например, в области Венето они приподняты на 4–7 метров и проложены по насыпям шириной 36 метров. Кроме того, стараются проводить дороги по склонам холмов, а не в низинах, чтобы избежать разливов рек и иметь выгодную позицию в случае нападения врага. В горах же часто в камнях прорезают «колеи» в виде длинных желобков, чтобы повозки, попав в них колесами, не могли соскользнуть на обочину и сорваться в пропасть.

Правда ли, что у римских дорог, в отличие от сегодняшних, не бывает выбоин?

В действительности качество дорог меняется в зависимости от местности: в Италии у каждой дороги есть свой curator, инспектор, в чьем ведении находится ее «техобслуживание» силами специального служебного подразделения (что-то вроде итальянской ANAS^[20]), в провинциях же дела обстоят иначе. За сохранностью и исправным функционированием дорог призваны следить местные общины по приказу проконсула. А те, задушенные поборами, не всегда делают это надлежащим образом или в срок. Поэтому в некоторых частях империи выбоин или их аналогов античной эпохи предостаточно… Еще одна схожая черта с нашим временем, пусть и по другой причине.

Другой миф, который необходимо развенчать, — это представление, что римские дороги везде в империи вымощены базальтовыми плитами, на манер Старой Аппиевой дороги… Ничего подобного. На самом деле мостовые можно встретить только там, где дороги переходят в главные улицы городов. Слишком уж это дорогое удовольствие… За пределами населенных пунктов мостовые тянутся недолго, а потом их сменяет мелкая щебенка. Между городами дорога, хоть и сохраняет свое подземное «дренажное» устройство, не вымощена каменными плитами и обычно представляет собой glarea strata, то есть галечную или посыпанную щебенкой дорогу, как называют ее римляне. Любопытный факт: подобные дороги были очень пыльными, настолько, что на это жаловались многие латинские авторы (Цицерон открыто говорит: «Этот переезд мы совершаем в жару и по пыльной дороге».^[21] Такие дороги превращаются в настоящее бедствие на тоннельных участках, как свидетельствует Сенека, описывая свой проход через Crypta Neapolitana, тоннель, соединяющий Неаполь и Поццуоли (Epist. V, 57, 1–2).

Неизменный атрибут римской дороги, жизненно важный для путешественников, — мильные камни (miliarii). Это каменные столбы, поставленные, как гласит их название, на расстоянии «тысячи шагов»^[22] друг от друга, то есть римской мили (1478,5 метра). Если посчитать, шаг размахом в полтора метра покажется широковатым для идущего, но дело в том, что здесь под «шагом» подразумевается момент, когда та же нога второй раз коснется земли, завершая цикл движений при ходьбе; поэтому на самом деле имеется в виду двойной шаг (какой чеканит взвод на марше).

Мильные камни — настоящие «счетчики пробега» для путешественников. На них вырезают число пройденных миль от пункта отправления, а иногда и другие сведения — например, сколько осталось до конечного пункта, интересные места на пути следования, имена должностных лиц, руководивших ремонтными работами, и т. п.

В роли «нулевого километра» для этой бесконечной сети дорог империи выступает miliarium aureum,^[23] столб, обшитый позолоченной бронзой и установленный Августом на одной из оконечностей Римского форума; на нем высечены расстояния между Римом и наиболее важными населенными пунктами империи.

Забавным образом это представление о «центральной позиции» Римского форума для консульских дорог частично живо и сегодня. Если вы пройдете по Виа Кассиа, удаляясь от центра Рима, то сможете прочитать на мраморных табличках с названием улицы, что нумерация домов соответствует расстоянию в метрах от Капитолия. То есть от того места, которое когда-то было сердцем Рима, рядом с форумом…

Когда Париж был меньше, чем Помпеи

Дождь прошел, двое всадников движутся шагом по дороге, вдоль которой идет длинный акведук. Между его пролетами можно видеть надгробные камни кладбища — знак, что близко населенный пункт. Кладбища устраивают всегда непосредственно за городской чертой. Вскоре двое оказываются среди шумной толчеи на главной улице. Что же это за город?

Взгляд падает на табличку при входе в харчевню: кроме цен, там указано и название заведения и есть рисунок «Петух Лютеции». Оказывается, мы в Лютеции (Lutetia Parisiorum), будущем Париже!

Узнать его невозможно. Это безликий городок, насчитывающий около восьми-десяти тысяч жителей.

Он меньше, чем Помпеи, там было около 20 тысяч жителей. А занимаемая им территория едва покрывает нынешний Латинский квартал Парижа.

Поражает, что будущая столица великой Франции размером с коммуну Ветралла,^[24] в три раза меньше, чем Бусто-Арсицио^[25] или Пинероло!^[26]

А в сегодняшнем Бари в двадцать раз больше жителей (плюс море, как гласит поговорка^[27]). Вот так обстоят дела в Париже римского времени…

Мы следуем по cardo maximus, главной дороге, ведущей с севера на юг, которую французы назовут улицей Сен-Жак, игнорируя ее подлинное происхождение. Дома невысокие, не больше двух этажей.

Интересно было бы попытаться узнать в римском городе черты будущего современного города. Нас ждет много сюрпризов. Главный — это вовсе не столичный город, а всего лишь один из провинциальных городков. Столица — Лион (Lugdunum), и он гораздо больше. Возможно, Лион в то время — самый большой город к западу от Альп. Париж получит свое современное имя только к концу римской эпохи, а столицей станет спустя четыре столетия, в 508 году, при франках, которые дадут свое имя всему государству (Франция); и хотя эти варвары дали начало первой королевской династии, удивляет, что французы, всегда гордившиеся своим галльским происхождением (настолько, что любую находку римского времени на своей территории называли «галло-римской»), сохранили имя германского народа-захватчика…

Продолжим наш путь по городу. Мы проезжаем на лошади мимо «бистро», то есть попины,^[28] или таверны, обычной для любой части империи.

Подслушаем разговор нескольких посетителей, стоящих с терракотовыми бокалами с белым вином, тем самым «blanc», которое и сегодня заказывают у стойки бара…

«Недавно Геллиан, проводящий торги, продавал одну девицу со скверной репутацией, из тех, что сидят в борделях. Предлагали слишком низкую цену, и он, пытаясь убедить всех, что девица невинна, прижал ее к себе, а она рукой притворно отталкивала его. И вот он поцеловал ее один, два, три, четыре раза… И что он выиграл от этих поцелуев? Тот, кто сначала предлагал 600 сестерциев, потом передумал!»^[29] Приятели балагура разражаются громким смехом.

Мы не знаем, подлинная ли это история, или наш герой позаимствовал знаменитую шутку из «Эпиграмм» Марциала, выдав ее за собственную.

Понаблюдаем за другими посетителями таверны. Мы видим лица кельтов и торговцев, которые сошли с прибывших по Сене кораблей. Ситуация весьма напоминает лондонскую. Ведь Париж тоже был «изобретен» римлянами.

В этой местности сначала жило племя (возможно, кочевое) паризиев, из числа сенонских галлов. Во время завоевательной кампании в Галлии легионеры Юлия Цезаря нанесли поражение в 52 году до н. э. воинам паризиев, и вся местность вокруг будущей столицы Франции перешла в руки римлян. Спустя несколько десятилетий был основан город, названный Lutetia Parisiorum (то есть «Лютеция паризиев»). Река давала возможность перевозить товары и солдат. А посередине Сены было два островка, облегчавшие переход реки вброд, которые наверняка напоминали римлянам их островок Тиберина.

Так, благодаря римлянам, родился Париж, частично на левом берегу Сены (буквально на «Рив-Гош»), частично на большем из островков, будущем Иль-де-ла-Сите.

Теперь, при Траяне, Париж хоть и небольших размеров, но обладает всеми чертами типичного римского города. Поражаешься, если представить, что там, где сейчас форум, вырастут здания современной улицы Суфло, а там, где находятся две термы Лютеции, мы столкнемся с туристами, выходящими из метро между бульваром Сен-Мишель и бульваром Сен-Жермен, или увидим великолепные интерьеры Коллеж-де-Франс…

А что было в римскую эпоху на месте собора Парижской Богоматери? Мы можем увидеть это собственными глазами: за небольшой промежуток времени мы пересекли весь город и добрались до берегов Сены, туда, где в будущем вырастет Малый мост. В наши дни здесь открывается романтический вид на парижские мосты, развалы букинистов на набережной Сены, а на заднем плане высится силуэт собора. А в римскую эпоху?

Никаких букинистов, только товары, торговцы и рабы, занятые разгрузкой судов, пришвартованных к деревянным пристаням, укрепленным в глинистых берегах Сены.

Никаких прогулочных корабликов (bateaux mouches) с туристами, только суда, набитые бочками с вином, амфорами и людским товаром, пойманным по ту сторону границы.

И конечно же, никакого Нотр-Дама. Он будет построен спустя более тысячи лет! На его месте — величественный храм в честь Юпитера с колоннами и фризами, отделанными позолоченной бронзой. В некотором смысле этот остров — как парижский Капитолий. После храма Юпитера здесь вырастет христианская базилика, потом романская церковь и наконец большой собор. Место, которое римляне считали священным, сохранило эту характеристику и пронесло ее, подобно эстафетной палочке, через много столетий, до постройки архитектурного чуда Нотр-Дам. Сегодня, правда, никто об этом не задумывается.

В римское время все кажется настолько иным… а может быть, и нет. Романтическое обаяние Парижа, вот оно: двое влюбленных, прекрасная блондинка и высокорослый «кельт», опершись на парапет моста через Сену, страстно целуются. Античная вариация на тему знаменитого «Поцелуя» Робера Дуано,^[30] которым сегодня можно любоваться на стольких плакатах и открытках с видами Парижа…

Мы идем дальше: хозяин и его раб должны добраться до конечной цели своего путешествия, чтобы организовать еще одну поставку вина. Они направляются в места, где производят одно из самых знаменитых вин северной части империи. Вино, которое делают из винограда, произрастающего вдоль берегов реки Мозель.

Трир
Как производят нектар богов

Северное вино

Спустя несколько дней пути под дождем мы прибываем в город Августа-Треверорум (Augusta Treverorum), современный Трир. Сегодня это живописный немецкий городок на границе с Люксембургом.

До сих пор этот город не перестает удивлять всякого: не ожидаешь найти столько римских памятников в Северной Европе. Весь город усеян термами, мостами, амфитеатрами, цирками для состязаний колесниц, здесь есть огромная базилика (где заседал сам император Константин). Должно быть, все это было удивительным и для того, кто после многодневного путешествия через леса и озера вдруг оказывался в большом, богатом «римском» городе так далеко к северу, в холодных землях.

Но есть «памятник», который мы еще не встречали и который сохранится дольше и лучше города и его построек, унаследованный нами в первозданном виде. Это культура виноделия.

Двое путников прибывают ближе к вечеру, измотанные дорогой. Они оставляют лошадей в конюшне, оплатив их «ночлег» несколькими монетами, среди которых наш сестерций. Он опять меняет хозяина. Мы больше не увидим двух путешественников, они затеряются в складках повседневной истории Римской империи.

Но и сестерций не слишком задержится в руках нового владельца. В ту же конюшню на следующее утро войдет хорошо одетый юноша.

Он ненадолго оставил здесь коня, чтобы перекусить в городе, — это прекрасный, могучий и резвый скакун, как в наши дни… спортивное авто. Поэтому юноша оставил его в надежно охраняемом «гараже». По возвращении он заплатил 1 денарий и получил сдачу из нескольких сестерциев, среди которых и наша монета.

Лошадь, богатая одежда и денарии — все это говорит о знатном положении юноши… И действительно, он сын владельца виноградников. И направляется как раз на семейную «фазенду». Нам повезло: сейчас отведаем мозельского вина…

Через час конь привозит нас в самый центр виноделия.

Дорога идет вдоль реки Мозель, широкими извивами стелющейся между холмами и лесистыми горами, подобно огромной сонной змее. Пейзаж редкой красоты и умиротворения. Но больше всего в нем впечатляют виноградники, раскинувшиеся на склонах холмов от самой реки и до горизонта, куда достает взгляд.

Так здесь и теперь. Возможностью до сих пор наслаждаться прославленными винами из этой местности мы обязаны именно римлянам, которым удалось понять природную силу этих холмов и дать невероятный толчок развитию виноделия.

Политика римлян в отношении вина действительно весьма любопытна. В течение нескольких столетий они удерживали абсолютную монополию на этот продукт. Вино нравилось в первую очередь кельтским народам Северной Европы (они познакомились с ним благодаря этрускам), которые вошли в римскую орбиту после завоеваний, начатых Юлием Цезарем. Нравилось настолько, что римским работорговцам удавалось покупать мужчин и женщин, предлагая взамен амфоры с вином.

Сами варвары ловили других варваров из соседних местностей, чтобы продать их работорговцам. Вино, можно сказать, следовало за легионами, подобно верному псу, и появлялось всюду, где возникали новые поселения римлян. Оно было своего рода «топливом» повседневной жизни.

И тогда, как сегодня, вино высоко ценилось и спрос на «нектар богов» со стороны колонистов или покоренных народов был весьма велик. Можете представить, как много амфор плыло из Италии на север на судах. На причалах портов, подобно солдатам, стояли ряды амфор, готовые к погрузке. Более того, самые красивые амфоры из тех, что сейчас находятся в музеях, обтекаемой формы, с удлиненным горлышком, относятся именно к этому времени завоеваний и экспансии. Видеть их — это словно посмотреть на «фото» того времени. Можно с уверенностью утверждать, что они относятся как раз к десятилетиям, предшествующим Рождеству Христову, что были изготовлены (исключительно) в гончарных мастерских Кампании и содержали вино с виноградников, в основном произраставших от юга Лациума до местности к северу от Неаполя. В этих амфорах везли и знаменитое фалернское, воспетое древними авторами. Они доставлялись повсюду в Средиземноморье, особенно в Галлию. Но не всем удавалось достичь места назначения. Большое количество остатков груженных амфорами римских торговых судов, покоящихся на дне северо-западной части Средиземного моря, относятся именно к данному периоду: эпохе колонизации севера.

Следовательно, нет ничего удивительного в том, что римские провинциальные чиновники осознавали прибыльность этого «бизнеса»: было официально запрещено возделывать виноградники на новых землях, что вынуждало тамошнее население импортировать вино за большие деньги.

В дальнейшем, с расширением империи, стали проводить политику «концессий», но в течение долгого времени единственными, кому разрешалось возделывать виноградники, были солдаты легионов. Их присутствие на границах (limites) привело к «делокализации» виноделия, поскольку они и сами были активными потребителями вина. Виноград часто возделывали ветераны, получавшие в тех пограничных местностях земельные наделы в качестве награды по окончании военной службы.

Наконец, виноделием было позволено заниматься и частным лицам, что привело к возникновению обширных винодельческих районов, как тот, который мы сейчас исследуем.

На обоих берегах реки виноградники покрывают каждый пригодный для возделывания квадратный метр на склонах холмов. Как же удается производить вино в такой северной части империи, какие методы при этом используются?

В этом смысле окрестности города Трир уникальны, потому что раскопки и археологические открытия позволили реконструировать этапы и методы местного виноделия, при этом не обошлось без сюрпризов.

Как римляне производят «нектар богов»

Юноша обгоняет деревянные четырехколесные повозки, запряженные волами и нагруженные корзинами с виноградом. В этих местах во многих хозяйствах производят вино.

Сейчас время сбора винограда, и вдоль шпалер видны колонны рабов, поднимающихся и спускающихся с полными плетеными коробами на спине. Спустя несколько поколений эти виноградники будут воспеты Децимом Магном Авсонием.

Удивительно, что шпалеры сильно отличаются от наших. Побеги лозы не тянутся на десятки метров по железной проволоке. Виноград на плантации растет деревцами, посаженными в одну линию, тянущуюся сверху вниз по склону холма. Деревца эти имеют любопытную форму: побеги лозы закручены, подобно проволоке, в восьмерку, высотой примерно в человеческий рост. Это хитроумное решение позволяет в ограниченном пространстве «завить» довольно длинный побег лозы. Грозди растут по двум сторонам этой восьмерки, некоторые из них — в великолепном обрамлении двух колец, составляющих ее.

Сын хозяина подъезжает к большой деревянной калитке. Его конь бьет копытом. Прекрасного белого скакуна, знак больших доходов семейства, увидели издалека. Раб спешит открыть калитку и почтительно приветствует всадника. Юноша проезжает мимо, не ответив на приветствие. Он пускает коня в галоп и направляется вверх по холму к низкому строению, где давят виноград. При его приближении группка рабов, двигавшихся цепочкой, останавливается и кладет на землю коробы, склонив голову в знак почтения. Они вспотели, их торсы обнажены, кожа стала липкой от смолы, вытекающей из срезанных гроздьев. Юноша сухо приказывает им не останавливаться и продолжать работу. Затем он заходит в здание, резко оттолкнув в сторону раба, замешкавшегося на пороге. Внутри — одно большое помещение. Можно сравнить всю эту конструкцию с промышленным ангаром. Рабы, выстроившись в очередь, опрокидывают в большую ванну содержимое тяжелых корзин, оттягивавших им плечи. За эти дни им придется перенести тонны виноградных гроздьев, непрерывно бросая их в эту ванну.

Другие рабы, calcatores, топчущие виноградины, совершенно обнажены, с них льется пот. Работа на износ, приходится часами «вышагивать», бесконечно давя виноградные ягоды, которых, кажется, не убывает, среди полчищ ос и криков надзирателей. Чтобы облегчить свой тяжкий труд, они поют песни родных краев и опираются на странные палки, похожие на костыли, чтобы не потерять равновесие. Естественно, не останавливаясь…

За происходящим бдительно наблюдают два божества, изображенные на стене и весьма почитаемые в здешних местах. Суцелл, бог галльского происхождения, патрон мозельских виноделов, часто изображаемый с виноградными гроздьями, бочками и прессами. И Бахус, божество средиземноморского происхождения, который, в свою очередь, покровительствовал любителям выпивки.

Виноградный сок вытекает обильными струями из нескольких отверстий в форме львиной головы, попадая в ванну меньших размеров, стоящую ниже. Жидкость пропускают через корзины из ивовых прутьев, которые фильтруют сок, задерживая кожуру и дохлых ос. Насекомых привлекает виноградный сахар, они тут повсюду, настоящее мучение для рабов.

Сок протекает через корзины и понемногу наполняет малую ванну. Его периодически аккуратно переливают в небольшие амфоры.

Как на бесконечном конвейере, рабы вставляют палки в ручки амфор и несут их на двор. Они выливают виноградный сок в большие терракотовые кувшины — долии (dolia), — размером со стиральную машину, вкопанные по горлышко в землю. Там-то сок и будет бродить и вызревать в вино. Долий — римское изобретение. А галлы нашли альтернативное решение, тоже весьма эффективное: они изобрели бочку!

Римляне немедленно восприняли новинку и распространили ее во многих частях империи. Бочки будут применять для брожения в течение веков, вплоть до наших дней.

Здесь же используют обе тары. Другие рабы выливают сок в выставленные в ряд большие бочки.

В таких хозяйствах, распространенных по всей империи, используются очень передовые методы для повышения «производительности труда». Прибыль увеличивают, выжимая до последней капли источник дохода… Иными словами, виноградную ягоду. Действительно, после первого отжима ягода может дать еще много сока. И римляне прекрасно это знают. Но как это сделать? С помощью огромного пресса, torculum. В центре постройки высится гигантский «щелкунчик». Это громадный брус, длиной 12 метров, из цельного дубового ствола. Сейчас мы увидим, как он работает. Несколько рабов уже заканчивают приготовления.

Мякоть и кожуру ягод, то есть выжимки, замачивают на несколько дней. Это делает их мягче, водянистее — так будет легче их давить.

Затем собирают и кладут под брус, в нечто вроде деревянной ванны с множеством отверстий, ровно посередине. Большой брус действует в качестве рычага, давя мякоть и кожуру.

На первый взгляд, уже сама тяжесть этого огромного бруса может выжать достаточно сока… Но этого мало. Римлянам удалось придать своему прессу невиданную во всей античности силу с помощью хитроумного решения.

Действительно, если одним концом брус прикреплен к стене, то на другом у него огромный деревянный винт, доходящий до земли и прикрепленный к массивному каменному блоку, весом в тонну. Вращая этот винт, придвигают брус к каменному блоку, сдавливая со страшной силой кожуру и мякоть.

Когда все готово, подается сигнал, и два крепких раба подходят к деревянным рычагам, крестообразно вставленным в винт, и начинают медленно его вращать.

Вся конструкция издает громкий скрип. С каждым оборотом винт входит в брус, который постепенно опускается и превращается в безжалостный пресс, давящий мякоть и кожуру, выжимая из них все до последней капли. Дерево издает впечатляющий стон, все присутствующие могут видеть жидкость, вытекающую из отверстий деревянного корыта и попадающую в резервуар для сбора сока.

Его тоже сольют в долии и бочки, как и сок первого отжима.

Сын хозяина с удовлетворением глядит на сахаристую «нефть», безостановочно текущую из-под пресса. Он не знает, но это изобретение — виноградный пресс — сохранится без изменений до XIX века, когда винт станет железным (сейчас используют гидравлические прессы).

Что произойдет дальше с виноградным соком? Его оставят бродить дней на десять (сусло начнет в буквальном смысле «кипеть»). Затем большие, вкопанные в землю кувшины запечатают терракотовыми крышками, и начнется вызревание вина, которое продлится месяцы или годы. В древности не было понятия «молодое вино», больше ценили вино, состаренное в течение нескольких лет. В некоторых случаях вино вызревало лет сорок…

Естественно, все это в теории, практика — в руках виноделов, которые стремятся во что бы то ни стало продать вино как можно раньше, чтобы получить прибыль, возможно, уже через год. В этом им помогает своей медлительностью римская система распределения товаров: складирование, перевозка по суше и по воде (причем навигация шесть месяцев в году закрыта из-за сильных штормов), — могут пройти месяцы и даже годы, прежде чем амфору раскупорят и вино подадут к столу…

Под прессом еще остается органическая масса, которую не выбрасывают: ее высушивают, формуют брикеты и используют для розжига огня в домах и на кухнях… Ничто не пропадает. Античная утилизация отходов.

Выйдем из помещения с прессом torculum, которое называют torcularium, и вновь окунемся в море виноградников. Какие сорта винограда возделывают римляне здесь, на Мозеле? Археологи узнали это, изучая виноградные семечки, найденные во время раскопок. Стало понятно, что речь идет о полуокультуренных сортах. Однако они прошли селекцию и могут произрастать и плодоносить в суровом климате Северной Европы. Вероятно, их распространение шло вдоль Роны, через хозяйства, расположенные в окрестностях Лиона. Оттуда они «мигрировали» к северу, вплоть до нашей местности.

Здесь, на берегах Мозеля, производят белое вино, но вот что любопытно: то тут, то там нам под ноги попадаются вишневые косточки. Что они делают в хозяйстве, где выращивают виноград?

Это не случайность. Их находят и археологи, вместе с плодами ежевики и бузины. Вишню добавляли, чтобы окрасить вино в красный цвет. Это не считалось фальсификацией…

Так же, как и добавление меда, чтобы при ферментации сахар повысил градус алкоголя в вине. Это имело два преимущества в глазах римлян: вино больше нравится, когда оно крепче, ибо больше пьянит, и не портится во время долгой перевозки в самые удаленные области империи (высокий процент спирта препятствует деятельности микроорганизмов, вызывающей разложение вина, — как, например, в винах с высоким содержанием алкоголя типа портвейна).

А вот то, что совершенно не нравится, — это… «копчение» вина, технология, изобретенная в Нарбонской Галлии. Этот способ позволяет ускорить процесс старения вина. Но в результате у вина появляется неприятное послевкусие «с дымком», как отмечает Марциал… Скажем так, в те времена вина сильно отличались от наших: часто имели консистенцию патоки, зимой их разбавляли кипятком, летом ледяной водой, не говоря уже о добавляемых специях…

Кроме того, виноград давят целыми кистями, не отделяя веточки от ягод, от этого вкус напитка получается горьковатый… Для придания вину более сладкого вкуса его выдерживают в больших свинцовых резервуарах, добавляют свинцовые брикеты или свинцовый порошок. Со временем на свинце образуется белесый налет, сладковатый на вкус. Естественно, римляне не знают о вредоносном воздействии свинца: отравление свинцом, сатурнизм, вызывает анемию, желтуху, конвульсии, отек мозга и смерть…

На этот счет стоит сделать небольшое отступление. Часто говорят о падении Римской империи из-за массового отравления свинцом, из которого были сделаны водопроводные трубы в городах. На самом деле эта история столь же распространенная, сколь недостоверная. Не следует исключать того, что свинец привел к человеческим потерям (что, впрочем, случается и сегодня). Но его воздействие было не столь массовым, чтобы ослабить и уничтожить целую империю, от правящих классов до армии и простых людей. Даже страшным эпидемиям, которые уносили жизни императоров (Марк Аврелий), это было не под силу…

Несмотря на все эти проблемы и различия с сегодняшним днем, вино любили. И даже очень, если судить по лодкам, доверху нагруженным бочками и снующим перед нашими глазами вверх и вниз по Мозелю. И на дорогах попадаются телеги, груженные бочками. Мозельское вино экспортируется во все части империи. В общем, эта местность — настоящее винное эльдорадо, приносящее богатство многим семействам.

Интересно, что археологи нашли много кувшинов и кубков, использовавшихся на пирах в окрестностях Мозеля. Они из дорогой темной керамики, со светлыми узорами и красноречивыми надписями. Речь идет о тостах, которые произносили на пирах: их вырезали на кубках, словно увековечивая таким способом голоса пирующих. Тосты посвящали виновнику торжества, возлюбленной, жизни… или хозяину таверны, чтобы он не слишком разбавлял вино водой (хотя как его обвинишь, ведь часто вино по градусам приближалось к крепким напиткам!).

Одна из таких фраз дожила до наших дней. Когда немец поднимает бокал и говорит «прозит», на самом деле он говорит по-латыни. Римлянин изучаемой нами эпохи понял бы его сразу. «Прозит» означает «пусть будет тебе на пользу», то есть «за твое здоровье». В этом пожелании и жесте заключен целый мир. Мир вина в римскую эпоху…

Когда с вами говорят покойники: «Spoon River»^[31] империи

Молодой всадник возвращается в Трир. Как и во всех римских городах, в этом крупном центре на севере империи на подступах к городу расположены кладбища. Настоящий город мертвых встречает путешественника: справа и слева от дороги в траве виднеются погребальные стелы, каменные саркофаги, надгробные памятники, мавзолеи… Повсюду можно прочитать имена, увидеть бюсты и статуи, сурово взирающие на нас. Будто проходишь сквозь строй покойников. Наш взгляд неизбежно падает на надгробные надписи. Они — ценнейший источник информации.

Из них мы узнаем, что век римлянина недолог… Бо́льшая часть надгробий — на могилах людей, которых мы бы сегодня назвали молодыми. Много подростков, еще больше детей. Много взрослых, умерших еще до появления у них седых волос. Статистика безжалостна: в Римской империи мужчины в среднем живут сорок один год, а женщины — всего двадцать девять. Низкая продолжительность жизни объясняется в первую очередь высокой детской смертностью. Большая разница в средней продолжительности жизни мужчин и женщин возникала из-за того, что женщины начинали рожать в юном возрасте (до четырнадцати лет) и часто умирали во время или после родов.

Во всяком случае, следует уточнить, что речь идет о среднестатистических данных: как в том случае, когда говорят, что все съедают по полкурицы на воскресном обеде, а потом выясняется, что богач съедает целую, а бедняк — ни одной. Но статистика, как уже остроумно отмечал поэт Трилусса,^[32] приписывает обоим по полкурицы…

Некоторые живут долго. Но их немного. Эти данные говорят нам, что в Римской империи на улицах преобладает молодежь, а старики попадаются редко. Именно такую картину мы имеем сегодня на Ближнем Востоке или в странах третьего мира…

Однако есть и исключения: на одном римском кладбище для бедняков, раскопанном в Ватикане, мне довелось видеть надпись, высеченную на камне, в честь усопшего по имени Абаскант, умершего в возрасте… девяноста лет! Он прожил вдвое больше среднего римлянина. Наверное, современники считали его бессмертным…

Поражает, что римляне с помощью надписей на могилах стараются завязать «диалог» с живыми. В то время как на наших могилах, в современную эпоху, мы почти всегда читаем посвящение, обращенное к покойному, у римлян имеет место противоположный подход: это покойник сообщает нам что-либо.

Именно расположение кладбищ порождает это желание общаться. В отличие от современности некрополи не отделены оградой от мира живых, а являются его составной частью: могилы окружают самые торные дороги на въезде в город. Естественно, поэтому неминуемо возникает диалог между мертвыми и живыми. И не между покойным и его родственниками, а между ним и теми, кто проходит мимо его могилы.

В некотором смысле мертвецы подобны тем старичкам с приятными манерами, которых вы можете встретить в переулках сидящими на стульях перед входом своего дома. Если вы проходите мимо, они наверняка что-то вам скажут.

Кроме того, у римлян есть еще одна причина для «одушевления» могил: они верят, что после смерти душа усопшего бродит вокруг его могилы, поскольку потустороннего мира (рая, ада или чистилища) не существует — разве что унылый мир мертвых (Гадес), где хладные и бледные души блуждают в полумраке, лишенные памяти (как мы читаем в VI книге «Энеиды», где рассказывается о сошествии Энея в царство мертвых). Елисейские поля^[33] были уготованы лишь для немногих достойных этого героев, которые таким образом получали счастливую возможность встретиться с великими людьми прошлого.

В эпитафиях, как правило, вкратце дается описание личности покойного, порой в романтическом, а порой в саркастическом ключе и часто с юмором, который спустя столетия заставляет улыбнуться и нас с вами.

Вот некоторые из эпитафий, найденных археологами в различных частях империи, которые были собраны Лидией Сторони Маццолани^[34] в книгу «Римские надгробные надписи».

Гимн жизни

Термы, вино и Венера разрушают наши тела. Но термы, вино и Венера — это и есть жизнь.

Могила трудяги…

Здесь покоюсь я, Лемиз. Лишь смерть избавила меня от трудов.

Никто не избежит этой участи

(проклятия и жесты вполне уместны)

Эй, прохожий, подойди. Отдохни минутку. Трясешь головой, не хочешь? Все равно ты сюда вернешься.

Вот твое убежище. Против воли я попал сюда, а все же пришлось.

Путник, путник, я тоже был тем, кто ты теперь. А ты тоже будешь тем, кто теперь я.

Вы, кто еще живы, наслаждайтесь жизнью

Здесь лежат кости Примы Помпеи. Судьба сулит многое многим, но никогда не держит слова. Живи день за днем, час за часом. Поскольку ничто не принадлежит нам.

До восемнадцати лет я жил как умел, баловень отца, любимец друзей. Шути, веселись, советую тебе, — здесь царит крайняя суровость.

Ты, кто будешь читать это, живи здраво, люби и будь любимым, пока не настанет твой час. Благо благим.

Вышедшие из игры

Я вырвался, я вне игры. Надежда, Фортуна, прощаюсь с вами. Мне больше нечего с вами делить. Дразните кого-нибудь еще.

У смерти — свои преимущества…

Здесь покоятся с миром кости: все, что остается от человека. Мне тут не страшен голод, подагра не грозит. И не придется искать поручителя за рассрочку. У меня вечное право пользования бесплатным жильем.

Попытки понять значение жизни и смерти

Мы — ничто, а были смертными. Читающий это, задумайся: из ничего мы стремительно низвергаемся в ничто.

Утешение жизнью. Что мы? О чем говорим? Что такое, наконец, наше существование? Минуту назад человек жил вместе с нами, а теперь его больше нет: осталось лишь имя на надгробии и никаких следов. Впрочем, что есть жизнь? Она не заслуживает того, чтобы ты пытался это узнать.

Жизнь — добро это или зло? Смерть — не то и не другое. Решай своим умом, что из двух тебе больше подходит?

Спокойный уход

Прожив достойную старость, под грузом лет, я призван богами, дети, о чем сокрушаетесь?

Меня похитило Солнце.

Внезапный уход

Гаю Тадию Северу, тридцати пяти лет, похищенному бандитами.

Филомену и Евтихии, которые уснули вместе в полном здравии и были найдены бездыханными в объятиях друг друга.

Смерть в родах

Причиной моей смерти стали роды и злая судьба. Но перестань лить слезы, мой возлюбленный супруг, храни любовь ради нашего сына. А мой дух теперь среди звезд на небесах.

(Рустицея Матрона, прожила двадцать пять лет)

Горе-лекари двухтысячелетней давности

Здесь покоится Гефесия, добрая мать, добрая жена. Обманув расчеты лекарей, умерла от вызванной ими злокачественной лихорадки. Этому преступлению… есть одно лишь утешение: смерть забрала столь любезную женщину, потому что ей более пристало общество богов.

Смерть «кентавра»

Я, Флор, покоюсь здесь, юный возница. Рано начал состязаться, рано был низвергнут во мрак.

А теперь хватит…

Меня достаточно оплакивали, пусть горю будет положен конец, ведь мертвым не по душе стенания.

Необыкновенна своим юмором эпитафия актера, который много раз исполнял на сцене роль умирающего… Его слова вызывают в нас большую симпатию и желание (невыполнимое) познакомиться с ним.

Здесь похоронен Лебурна, мастер декламации, проживший около ста лет. Я умирал много раз! Но так — никогда! Вам, что остались наверху, желаю здравствовать.

Поражает на римских надгробиях указание продолжительности жизни покойного: оно присутствует почти навязчивым образом, мало того, в некоторых случаях, помимо лет, месяцев и дней, пишут даже часы! Будто желают сосчитать каждую «каплю» прожитой жизни.

Каллиста прожила шестнадцать лет три месяца шесть часов. Должна была выйти замуж 15 октября. Умерла 11-го.

Обнаруживается также множество курьезов. На некоторых надгробиях добавляют предостережения путнику-невеже, как то: не справлять нужду на могиле, обращаясь к нему прямо так: cacator…

Луций Цецилий, отпущенник Гая Луция Флора, прожил шестнадцать лет и семь месяцев… Кто на эту могилу будет какать или писать, на того разгневаются боги земные и подземные.

Действительно, именно потому, что эти места малолюдны и изобилуют памятниками, за которыми так удобно спрятаться, они часто служат путешественникам туалетами.

И не только: легко встретить и проституток, занимающихся своим ремеслом. Причина проста: в точности как в наше время, по этим удаленным дорогам перемещаются в основном люди, путешествующие по делам, плюс к тому можно уединиться между могилами, дабы сохранить все в тайне…

Небоскребы для богатых мертвецов

Таким образом, можно «напрямую» познакомиться с людьми, жившими в прошлом. Как с простыми, так и с более могущественными семействами. Мы можем в этом убедиться, продолжив прогулку по трирскому некрополю.

Некоторые склепы на этих кладбищах высятся подобно небоскребам: они похожи на квадратные башни, заканчивающиеся заостренной вершиной на двадцатитрехметровой высоте. Богачи, имевшие при жизни самые большие и красивые дома, после смерти продолжают роскошное существование… И сегодня можно видеть эти сооружения, особенно в одном месте — археологическом музее Трира (Rheinisches Landesmuseum). Многие относятся к III веку, но мы можем обоснованно предположить, что и во II веке были им подобные.

Порой это настоящие произведения искусства. С множеством вырезанных в камне сцен, представляющих покойных при жизни, занятых своими повседневными делами. Ни одно из них не выбрано случайно… Эти сцены всегда «статус-символы». Они разворачиваются перед нашими глазами.

Самый удивительный факт: стараются рассказать, как семейство разбогатело, часто показывая, не без бахвальства, даже кучки монет. Например, мы видим сидящего за столом родоначальника и клиентов или слуг, выстроившихся цепочкой с мешками, полными монет, которые они высыпают на стол. Покойник изображен в момент, когда он, подобно заправскому счетоводу, со скрупулезной точностью ведет запись всех своих доходов в большой учетной книге.

Порой на другой стороне склепа можно встретить изображение супруги покойного, сидящей на плетеном стуле с высокой спинкой (совершенно таком же, как наши!), пока рабыни тщательно причесывают ей волосы. В другом месте мы видим, как учитель преподает отпрыскам семейства языки (в богатых семьях все владели двумя языками: латынью и греческим, не считая местного наречия, а также знали и другие предметы).

Все эти сцены нарисованы красками в духе «наивной живописи» — лазоревой, красной, желтой, зеленой — с тщательной проработкой каждой детали.

Разумеется, не упускают случая вырезать в камне гору амфор, часто служащую навесом для надгробия. Они изображаются лежащими друг на друге, в идеальном порядке, как апельсины на рынке. Вот источник богатства покойного: виноторговля. И мы обнаруживаем еще одну необыкновенную деталь: на всех амфорах надето «платье» из плетеной соломы, торчат лишь горлышко и ручки. Понятно, это способ избежать их повреждения при перевозке. А нам неизбежно приходят на ум наши оплетенные бутыли для вина. Ведь их защищают подобным же образом. Возможно, этот обычай, примеры которого постоянно присутствуют у нас перед глазами, дошел до нас со времен римлян — настоящая археологическая древность!

Убить отца?

Еще один могильный памятник вдоль дороги привлекает внимание: он сделан в форме римского судна, нос, рассекающий волны, украшен двумя глазами. Спереди, как на драккарах викингов, торчит голова дракона. Сзади, на «закрученной» корме, — морда медведя. Можно заметить много гребцов, а посередине корабля — пять огромных винных бочек… Покойник сидит в лодке и указывает рукой на бочки, будто говорит: «Посмотрите, сколько вина мне удалось продать… Представляете, как я обогатился?» Сегодня никто бы не изобразил себя на могиле подобным образом, но в то время, когда единственное, что важно, — деньги и общественное положение, эта сцена — нормальное явление…

Можете представить, какие мысли роятся в голове юноши на коне. В обществе, столь одержимом конкуренцией и оценивающем человека только по его «счету в банке», сыновья богачей оказываются в невыгодном положении. Пока их отец жив, они находятся под его опекой и властью и не могут ни в малейшей степени распоряжаться имуществом и располагать собственными средствами. Что нормально, пока они молоды. Но дело становится неудобным и щепетильным, когда отец-долгожитель продолжает держать в своих руках власть над имуществом, а у сыновей тем временем уже пробивается седина. Пока отец жив, положение сохранится неизменным.

Ничего удивительного в том, что нередко кто-то из сыновей покушается на отца. Порой мотивом являются долги: убить отца, наняв киллеров или с помощью яда, означает получить наконец доступ к семейному сейфу и расплатиться с кредиторами.

Эти мотивы Македониан, человек, живший при Веспасиане, приводит в оправдание отцеубийства. История наделала шуму, и Сенат провел закон (Senatus consultum Macedonianum), запрещавший кому бы то ни было давать деньги в долг лицам, все еще находившимся под отцовской властью…

Чем же рискует сын, убивший отца? Наказание ужасно. Виновного засовывают в мешок с живой змеей, петухом, обезьяной и собакой. Отверстие мешка зашивают, а мешок бросают в реку.

Это наказание осуществлялось в Риме множество раз: имеются сведения о нем и при Константине, и при Клавдии, который, по словам Сенеки, «засунул в мешок» за несколько лет больше отцеубийц, чем все его предшественники…

Замерзшее вино

Юноша въезжает в город. Он этого не знает, но в будущем то место, где он находится, будут фотографировать тысячи туристов, съехавшихся со всех уголков света, чтобы посмотреть на римские развалины Трира. Возможно, этот город — самый впечатляющий археологический памятник римской эпохи в Северной Европе. В частности, эти въездные ворота являются его настоящим символом. Их называют Porta Nigra, то есть «черные ворота». Они состоят из двух башен высотой соответственно в три и четыре этажа, с бесконечными аркадами и проемами. Сегодня, проходя под ними, испытываешь определенное волнение, представляя, сколько римлян делало это на протяжении столетий. Но это чувство не касается нашего всадника: массивные ворота будут возведены только через пару поколений.

Они настолько большие и просторные, что в Средние века их нижнюю часть превратят в церковь, а верхнюю — в монастырь. Затем здесь побывает Наполеон, по его приказу будут сняты все «религиозные» накладки и украшения фасада, и римские Черные ворота предстанут такими, какими мы их видим сегодня. Кажется странным, как некоторым местам удается несколько раз войти в историю. В Трире родится святой Амбросий, чей отец был префектом претория. А в десятках метров от Черных ворот много веков спустя родится Карл Маркс… его дом, сохранившийся до сих пор, — один из многих, выстроившихся в ряд вдоль улицы, начинающейся у больших ворот города. Сегодня это улица со множеством магазинов, ресторанов и кафетериев. А в римское время?

Улица, с понятными отличиями, существует уже во времена Траяна, и мы движемся по ней верхом. Как будто все то же самое: лавки, магазины, заведения, где можно выпить и поесть. Время идет, ничего не меняется.

Наш юноша спешился: перед нами харчевня (popina). Привязав коня, он садится за один из столиков на тротуаре (уже тогда выставляли столики на улице) и заказывает… вина, само собой. «И чтоб было ледяное», — добавляет он.

Сегодня мы бы подали ему бутылку белого вина из холодильника. А как поступают во времена римлян? Сейчас мы это узнаем…

Заказ немедленно передают внутрь трактира. Девушка за стойкой достает из ящика немного льда и кладет его внутрь бронзового дуршлага, придавливая, будто это шарик мороженого. Затем поднимает кувшин и льет сверху вино. Лед окрашивается цветом «нектара богов», и спустя несколько мгновений из отверстий дуршлага выходит охлажденное, почти ледяное вино, льющееся в прекрасный терракотовый кубок. Затем девушка добавляет специи. Ее движения быстры, уверенны и очень изящны.

Кубок холодного вина на подносе в руках девушки. Она идет между столами. Многие посетители отмечают эту смуглую стройную девушку с приятными манерами и подведенными глазами, движущуюся с удивительной легкостью. Она незаметно подходит к сидящему юноше, отрешенно глядящему на людской поток.

Юноша поднимает глаза, сначала на кубок, потом смотрит в глаза девушки, улыбающиеся и глубокие, полные жизни.

Почти механически он достает наш сестерций, не отрывая глаз от лица девушки, и кладет его на поднос. Чаевые щедрые — он намекает, что поражен ее красотой…

Девушка сжимает в руке сестерций и улыбается. Их взгляды становятся все выразительнее.

Бегом на край света

За соседним столиком за этой сценкой наблюдает краем глаза мужчина. Он высокий, светловолосый и светлоглазый. Несомненно, с севера. Короткая бородка выдает его ремесло: он военный.

Действительно, в эпоху Траяна борода не в моде. Вот уже несколько поколений. Римлянин всегда чисто выбрит, по примеру императора.

Ситуация изменится, когда следующий император, Адриан, начнет носить бороду, введя моду, которая продлится в течение многих последующих поколений…

В эпоху нашего путешествия тот, кто отпускает бороду, — либо носит траур, либо находится под судом (пытаясь таким образом разжалобить суд), либо варвар, либо… военный.

Трудно бриться каждый день, когда ты в походе или на войне. Поэтому легионеры, как и солдаты вспомогательных войск, освобождены от обязанности быть чисто выбритыми.

Молодой воин подает знак девушке: он хочет рассчитаться за съеденный обед. В качестве сдачи он получает… наш сестерций!

Затем он встает и направляется к своему коню. Куда мы теперь поедем? Скоро узнаем. Последний взгляд на оставляемую нами парочку… Чем закончится дело? Кто знает… Узнавать это нам недосуг, сестерций снова в пути.

Военный направляется на границу империи вдоль Рейна. Он — центурион. Еще несколько дней назад он был в увольнении, но его спешно призвали обратно в центурию, базовую единицу легиона, состоящую из восьмидесяти человек. Он предполагает, что начинается подготовка к чему-то — возможно, к военной операции — в ответ на чрезвычайную ситуацию на границе.

Любопытно, наша монета перешла с северной границы в Шотландии на запад, вдоль Рейна, где граница, возможно, еще более нестабильная. За этой великой рекой живут, пожалуй, самые опасные варварские народы: германцы.

Важность операции центурион постепенно осознает по пути. На длинной дороге, ведущей к Рейну, он встречает множество подразделений и отрядов (vexillationes), часто весьма многочисленных, направленных другими легионами или приграничными фортами. Некоторые на марше уже несколько дней. Впереди каждого отряда — флажки и эмблемы, которые несут в первом ряду сигниферы.^[35]

Центурион видит, что все основные легионы севера прислали подкрепление — например, VIII Августовый легион, расквартированный в Аргенторате (Страсбург), организованный Августом и отличившийся во многих сражениях, особенно в битве при Акции против Марка Антония и Клеопатры…

Или I легион Минервы, располагающийся в Бонне, с изображением соответствующей богини, хорошо видным на эмблемах, тот самый, который всего лишь несколько лет назад противостоял варварам-дакам в жестоких и кровопролитных сражениях в ходе завоевания Дакии (Румыния) под руководством Траяна.

Все они — профессионалы военного дела, способные самым быстрым способом, за несколько секунд, убить человека. Сейчас они молча маршируют в направлении своей новой миссии, с тяжелым снаряжением и направленными вверх копьями. Слышен ритмичный металлический шум — бряцание оружия и доспехов… Он разносится на большое расстояние, подобно барабану, возвещающему об их прибытии…

Некоторые отряды поют боевые песни, чтобы легче шагалось в ногу, запевалами у них командиры.

Центурион приветствует коллег, но вопросов не задает: по тому, как они маршируют, в постоянном сдержанном ритме, ему становится ясно, что приказ был дан явиться в кратчайшее время…

Действительно впечатляет скорость, с которой перемещаются легионеры. Они приучены покрывать 36 километров (20 римских миль) всего за пять часов! А ведь они обременены 30-килограммовым грузом снаряжения!

Эти воины приучены нести каждый свое снаряжение: доспехи, оружие, кухонную утварь, лопаты и даже по два заостренных кола для оборонительной изгороди в лагере. Ведь, оказавшись на вражеской территории, надо немедленно разбить лагерь! Это означает прорыть траншею длиной в три километра, глубиной от одного до трех метров (в зависимости от степени существующей опасности) и шириной столько же; нарытую землю использовать для насыпи вдоль рва, куда будут воткнуты заостренные колья. Внутри этого оборонительного «кольца» надо разбить палатки на шесть тысяч солдат… (Они из козьих шкур — поэтому римляне говорят, что они встают не «под ружье», а «под шкуры».^[36])

В итоге получается квадратное пространство со сторонами почти 800-метровой длины, разбитое тесными рядами палаток, разделенными на «кварталы», с главными улицами, штабом и т. д.

И знаете, сколько времени им требуется, чтобы разбить такой огромный лагерь? Не больше двух часов!

И все потому, что каждый из шести тысяч солдат в легионе знает, что должен делать, и делает это быстро и в нужном месте.

Ясно, почему легионы уже несколько поколений — непобедимая армия: в эпоху, когда в случае войны обычно созывают в спешке возможно большее число готовых сражаться воинов на данной территории, полагаясь только на численность и силу (так поступает большинство варваров), римляне создали профессиональную армию.

Эта армия постоянно тренируется. Даже в мирное время легионеры совершают по три 36-километровых марш-броска в месяц, с 30-килограммовым грузом за плечами. И все это продолжается в течение всех двадцати — двадцати пяти лет службы!

Естественно, пробежки они совершают не в кроссовках и не по беговым дорожкам городских парков: солдаты маршируют в калигах по грунтовым дорогам или прямо по полю, в летнюю палящую жару, под осенним дождем или в пронизывающие зимние холода…

Понятно, что мобильность легионов превышает таковую у любого врага. И не только: как мы увидим, они также умеют правильно располагаться в сражении и знают, в какое место следует поражать мечом тело врага. Это совершенная боевая машина, где дисциплина, быстрота, тренировка и способность приспосабливаться к любой ситуации являются настоящим секретом их побед.

Всем этим они весьма похожи на современные армии. В самом деле, это античная разновидность современной ментальности, в которой организация, стратегия и технология — ключевые факторы любого сражения.

Стать легионером нелегко, на начальном этапе проводится тщательный отбор. Тренировки крайне тяжелые. Как во всех современных элитных армейских корпусах, от морских десантников до спецназа. Мы привыкли видеть в фильмах, особенно американских, как садисты-сержанты измываются над бедными новобранцами, подобно тюремным надзирателям… А для легионеров дело обстоит еще хуже: центурионы еще неумолимее и избивают новобранцев (как, впрочем, и уже утвержденных легионеров) своей тяжелой узловатой дубинкой из ветви оливы… В случае серьезной оплошности, например если солдат заснет в карауле на вражеской территории, — казнь: товарищи должны будут забить его палками до смерти.

Тренировка включает в себя бег, прыжки, в некоторых случаях плавание, а также верховую езду.

Новобранцы учатся сражаться, используя методы гладиаторов: рубят кол, воткнутый в землю, чтобы отточить удар по узкой и длинной мишени. Все удары наносятся вдоль линии тела врага: в лоб, потом в нос, горло, грудную клетку, живот и лобок, эти раны будут иметь серьезные, часто смертельные последствия. Сначала они в течение долгого времени тренируются с тяжелым деревянным оружием. Так приобретается мощность и сила движений. Потом, когда этот уровень пройден (за тренировками всегда следят сидящие на трибунах старшие военачальники), переходят к настоящему оружию, которое покажется более легким в сравнении с деревянным. Поэтому удары будут смертоносными.

По одному свидетельству римской эпохи, тренировки выглядят бескровными сражениями, а сражения — кровопролитными тренировками…

За Рейном
Битва с варварами

Римский «аэропорт»

Центурион добирается наконец до Могонтиакума (современный Майнц). Перед его глазами величественно течет Рейн. Город стоит на его берегах и является крупным речным портом.

Поразительный факт — вы обратили на него внимание? Почти все крупные города Римской империи находятся на реке или на море.

В наше время не так. Связь с водными путями не является жизненно важной. А в древности вода была основополагающим элементом больших городских центров. Как потому, что она необходима для повседневной жизни и любой ремесленной и производственной деятельности, так и потому, что река — идеальное средство для перевозок внутри континента.

Река в античную эпоху является эквивалентом современных авиатрасс: по ней путешествуют люди и товары, в большем количестве и быстрее, чем по дорогам, ведь повозки мало вмещают и движутся медленно.

Могонтиакум, таким образом, настоящий «аэропорт» античности, предшественник современного Франкфурта-на-Майне, подобный Лондону или Парижу, где мы уже побывали (с их аэропортами Хитроу и Шарль де Голль). Множество судов, которые видит наш центурион вдоль городских причалов, — эквивалент самолетов, стоящих у шлюзов для прохода пассажиров. С одной лишь разницей, пожалуй…

Могонтиакум еще и военный центр, один из основных на границе Римской империи. Среди самолетов «гражданских», так сказать, можно заметить множество «истребителей» и «самолеты» для переброски войск.

Могонтиакум — один из портов classis Germanica, то есть Рейнского флота.

У римлян два вида флота: морской и речной, не менее важный. Военное присутствие имеет важнейшее значение. В самом деле, Рейн и Дунай не только являются стратегическими путями торгового сообщения, по существу они служат еще и границами. Их воды постоянно патрулируются легкими и быстроходными военными судами.

Именно их наш центурион сейчас внимательно разглядывает с близкого расстояния, пока проезжает на коне вдоль длинного городского причала.

Сейчас, например, приближается «Либурна», подгоняемая течением. Судно закладывает широкую дугу, чтобы пришвартоваться к причалу. Это транспортное судно продолговатой формы, длиной метров двадцать, с низким носом («утюжком»), рассекающим воду, и кормой, украшенной изящным завитком из окрашенной древесины, который поднимается к небу.

Его большой квадратный парус спущен: «Либурна» плывет на веслах, солдаты гребут совершенно синхронно, судно похоже на скользящую по воде многоножку. Отдан приказ вытащить весла из воды: их длина более четырех метров, интересно видеть, с какой легкостью они убираются внутрь судна. «Либурна», плавно ведомая кормчим, сидящим в «будке» на корме, мягко приближается к причалу. Двое солдат спрыгивают и проворно крепят петли швартовов к деревянным тумбам.

Будто не желая закончить долгое плавание по Рейну, «Либурна» слегка разворачивается бортом и издает долгие скрипы, натягивая швартовы. Потом как будто сдается и замирает у причала, слегка покачиваясь на воде.

Солдаты встают с мест, собирая снаряжение, оружие, копья и луки, идеально подходящие, чтобы поражать врага на берегу: после очередного патрульного рейда по реке они сходят на берег и прогуливаются недалеко от судна.

На носу центурион замечает артиллерийское орудие «Либурны» — настоящую пушку того времени. Это «скорпион», большой арбалет, с такой же рамой, как у того арбалета, что мы видели в Виндоланде, в Шотландии. Правда, эта модель несколько отличается. Для перезарядки у нее есть забавный механизм с ручкой, приводящий в движение «велосипедную цепь», которая натягивает тугую тетиву, стреляющую дротиками. Почти как на чертежах Леонардо да Винчи.

Невероятно, кажется, будто глядишь на современные корабли морфлота с пушкой на носу…

Центурион внимательно разглядывал другие пришвартованные суда. Погрузка в разгаре: снаряжение, палатки, провиант… Действительно, назревает что-то серьезное. Размышляя обо всем этом, он пришпоривает лошадь в направлении городского форта, где расположился его легион: XXII легион Фортуны Перворожденной (XXII Primigenia). В мгновение ока он скрывается в толпе, прокладывая себе путь среди солдат и штатских, несущих в порт мешки и ящики.

По реке тем временем скользят два легких римских весельных судна. Они точно такие же, как драккары викингов: весла, много круглых щитов по бокам и торчащая вперед драконья голова на носу.

Эти маневренные суда — настоящие «истребители» того времени. В предзакатном свете их ярко окрашенные остовы чертят две четкие пенные полосы. Будто кометы, бесшумно скользящие по золотистой поверхности воды.

По ту сторону от двух судов, на противоположном берегу, лишь тьма, густые леса и воинственные народы, до сих пор живущие в железном веке и готовые разделаться с вами при первой возможности.

Умелая пограничная стратегия Римской империи

Каков наилучший способ организации границы, подобной той, что протянулась вдоль Рейна? Интересно попытаться это понять, потому что и это — римское «изобретение».

Естественно, задача решалась по-разному, в зависимости от ландшафта и исторического периода Римской империи. В целом мы можем сказать, что граница не является, как в наше время, линией, проведенной на карте: «по эту сторону — одна страна, по ту — другая…»

Римская граница — это широкая полоса земли с дорогами и фортами, по которой перемещается армия.

Здесь может помочь пример с нашей кожей: она не является пленкой, а состоит из многих слоев, помогающих друг другу. Наружный слой — клетки эпидермиса, которыми можно пожертвовать и которые принимают на себя первый удар наших врагов (бактерии, царапины и т. д.). Под ним — живая ткань, очень толстая, с кровеносными и лимфатическими сосудами, разносящими повсюду «войска» (антитела, белые кровяные тельца и т. д.) и «провиант» (жиры, углеводы, кислород и т. д.).

В некотором смысле то же самое происходит и на римской границе. Эта полоса земли, подобно коже, имеет внутренние элементы, расположенные на различном расстоянии от границы. Несущая ось любой римской границы — это всегда дорога, вдоль которой, подобно тому как бывает с кровеносными и лимфатическими сосудами, перемещаются войска и ресурсы для обороны, расходясь по второстепенным дорогам и попадая в форты, крепости и башни, расположенные в ключевых пунктах.

Римляне всегда выбирают естественную преграду, вдоль которой прокладывают дорогу: гору или реку (в нашем случае Рейн), либо создают искусственную, как Адрианов вал.

Идея проста. По ту сторону естественной преграды (например, Рейна), во вражеском тылу, располагают аванпосты, сторожевые башни и маленькие форты, занятые не римскими войсками, а союзническими вспомогательными войсками — так называемыми ауксилариями. Это «мертвая кожа» империи, ими легко жертвуют, ведь они не римляне. Они возьмут на себя первый удар врага, подняв тревогу и начав сражение.

По эту сторону преграды, на дружественной территории, находятся другие форты, с более многочисленными и организованными войсками, а еще глубже в римском тылу — форты с легионами. В общем, легионеры всегда располагаются на определенном расстоянии от собственно границы и никогда — на передовой. Логика такова: лучше сначала свести врага с более простыми воинами, а уж затем, если ситуация будет этого требовать, — с лучшими воинами Рима, цветом римской армии.

Подобно тому, как на футбольном матче лучший игрок был бы поставлен не в центр поля, а в защиту; тогда нападающий противника должен сначала обойти всех остальных игроков, а потом, если это удастся, ему придется иметь дело с самым сильным игроком…

Понятно, подобную организацию границы применяли не всегда. В пустынях Азии и Африки, к примеру, предпочитают располагать форты только в оазисах, в городах, то есть там, где есть вода, либо в местах торгового обмена.

Помимо этой военной границы, есть еще одна, которую мы могли бы обозначить как «дипломатическую». Римская империя на самом деле не имеет четких границ (таких, чтобы можно было сказать: хорошие люди — по эту сторону полосы фортов и дорог, а плохие — по ту). За границей расположены буферные государства, «клиенты» Рима. Часто против своей воли. Поскольку они находятся в пределах досягаемости легиона, Рим получает их в союзники с помощью дипломатического и военного давления.

За этими государствами — еще одна полоса безопасности, земли народов и племен, на которые Рим оказывает не столь прямое, но не менее действенное влияние. В связи с этим надо сказать, что Рим неоднократно покупал дружбу народов и племен за звонкую монету. И всегда умело сеял раздоры и зависть между ними, выделяя один народ в ущерб другому, чтобы они оба, объединившись, не могли стать силой, которой было бы невозможно противостоять и которая была бы способна захватить империю, — по принципу «разделяй и властвуй» («divide et impera»).

Многие нашествия произошли, когда Рим уже не мог заставить другой народ поверить в свое могущество (военное или дипломатическое) по ту сторону границы.

XXII легион Фортуны Перворожденной выступает на врага

Наша монета, вместе с остальными, лежащими в кошельке центуриона, была спрятана под деревом, у выступающего из земли корня. Центурион не хочет, чтобы деньги достались врагу в случае его смерти или плена. Так поступают и многие другие солдаты. Это даже стало своего рода средством от сглаза. Центурион присоединился к товарищам, с рассвета они шагают по вражеской территории.

Это важная «полицейская» операция по ту сторону границы, которая, однако, не оставит следов, потому что до нас не дойдет подтверждающих ее документов.

Потребовалось два дня, чтобы добраться сюда. Все люди, снаряжение и лошади были переправлены на тех судах, что были в наличии: от легких типа «Либурны» до широких и вместительных барж, которые, как выяснили археологи, были вполне распространенными «тяжеловозами» на Рейне. Затем последовал долгий марш-бросок по буферной территории. И наконец добрались до границы. Поводом для римского вторжения послужило разрушение нескольких сторожевых башен и уничтожение двух аванпостов вспомогательных войск действовавшим здесь крупным отрядом варваров-хаттов. Этот гордый и воинственный народ на протяжении нескольких десятилетий был инициатором жестоких схваток с Римом и разорительных набегов. Римлянам оказалось чрезвычайно трудно установить с ними долговременные соглашения. В данном случае, возможно, они воспользовались удаленностью императора Траяна от этой зоны боевых действий — ведь он сейчас занят на войне в Месопотамии. Необходимо отразить нападение этого варварского отряда, испытывающего на прочность римскую оборону, созданную усилиями всего населения, прежде чем идея слабости Рима распространится и охватит другие племена.

На варваров движется целый легион со вспомогательными отрядами.

XXII легион Фортуны Перворожденной был основан императором Калигулой чуть менее восьмидесяти лет назад, в 39 году н. э. Он уже не в первый раз вступает в столкновение с хаттами, ему приходилось это делать часто, каждый раз выходя победителем. Легион славится своей «суровостью» и привычкой сражаться с самыми упрямыми и непреклонными врагами империи.

Конечно, были и годы, о которых лучше забыть, когда в братоубийственных схватках с другими легионами, последовавших за падением Нерона, этот легион часто выбирал не ту сторону… Но он всегда умел заработать прощение: этот легион единственный в Германии выдержал нападение врага во время восстания батавов в 79 году н. э., что говорит о стойкости его легионеров. Затем он участвовал в разгроме узурпатора Сатурнина (Луций Антоний Сатурнин) в 89 году н. э., заслужив благодарность императора Домициана, наградившего легион титулом «Pia Fidelis (Domitiana)», то есть «честный и верный».

Если взглянуть на шагающих легионеров, мы увидим твердые взгляды, крепкие тела, привыкшие к многолетней жизни на границе, о чем свидетельствуют шрамы. Но прежде всего видна решимость воинов-профессионалов и почти что нетерпение наконец принять участие в большой пограничной операции против их заклятых врагов.

Колонна римлян на марше уже много часов, рельеф становится все более сглаженным, холмы встречаются реже, а вдали виднеется темная полоска густого леса. Оттуда, по рассказам выживших, и появились варвары, напавшие на приграничные оборонительные посты, там же они и скрылись, как мурены среди подводных скал.

На марше легион подчиняется четкому распорядку. В передовом дозоре — всегда конница, подобно рою пчел, расчищает путь, «разминируя» его от возможных засад; затем — легковооруженные воины вспомогательных войск и наконец — корпус легиона с его когортами, обозами, боевыми машинами.

Наш центурион Тит Альфий Магн (из Бононии, современная Болонья) шагает у головы легиона, задавая шаг своим людям.

Солдаты пристально вглядываются в окрестности, готовые засечь врага.

Иногда центурион оборачивается и смотрит на длинную колонну римлян: он замечает белого коня легата, командующего легионом, — решительного и уверенного человека, к которому он питает большое уважение.

Хорошо видны и знаки отличия легиона: козерог и Геркулес — на верхушке многочисленных флажков и штандартов, колышущихся над шлемами легионеров.

Не говоря уже о золотом орле, душе легиона, «шагающем» с солдатами первой когорты на конце длинного шеста. Почетное задание нести его поручено аквилиферу (aquilifer), воину, чей шлем выглядывает из разинутой пасти львиной шкуры, спускающейся ему на плечи, подобно плащу. Утратить орла в бою — великое бесчестье, он значит гораздо больше флага: это дух легиона, настоящее божество. Если его захватят или уничтожат, не станет и всего легиона…

Столь же важен и золотой лик императора в выемке, на конце шеста: он символизирует прямую связь между ним и легионом.

В этой «куще» копий и штандартов виднеются и другие странные значки: у каждой центурии есть длинные копья, на которых навешены по вертикали ряд золотых тарелочек и полумесяц.

Не вполне ясно, что они изображают, — возможно, битвы, в которых участвовал легион (тарелочки), или моря и реки, которые ему пришлось преодолеть, чтобы вступить в бой (полумесяц). Дело в том, что во всех легионах их число не превышает шести, а значит, у них иной смысл, нам неизвестный. На верхушке можно видеть то позолоченные лавровые венки, то символические изображения, например раскрытую ладонь, как при приветствии (олицетворяет верность). Тот, кто несет эти значки (сигнифер), покрыт шкурой медведя или волка, чья морда с клыками — поверх шлема.

Цифры легиона

Раз уж на то пошло, мы можем также на скорую руку объяснить некоторые термины, которые все мы слышали, например: что такое когорта? А центурия?

Начнем с необычного места: с казармы в римском форте. В каждой комнате спало по восемь солдат, которые в силу этого обстоятельства образовывали сплоченную группку-контуберний, основу легиона. Вот как из них образуется легион:

— 8 человек образуют контуберний;

— 10 контуберниев, то есть 80 человек, образуют центурию;

— 6 центурий составляют когорту;

— 10 когорт — легион.

Что и говорить, римляне — весьма практичные люди…

На самом деле все обстояло не столь прямолинейно, ведь когорты не все одинаковы. Поэтому, если стремиться к точности, каждый легион состоит из:

— 9 обычных когорт, по 6 центурий (480 человек) в каждой когорте;

— одной особой когорты (первая когорта) из 800 человек, состоящей из 5 двойных центурий — по 160 человек;

— 120 всадников;

всего 5240 человек.

Каждая центурия находится под суровым командованием центуриона. Вот и наш Тит Альфий Магн только что ударом дубинки «поправил» отвлекшегося легионера, державшего свой щит слишком низко.

Гениальна сама идея сплоченных «кирпичиков» из восьми человек, составляющих целый легион (ведь они и на марше строятся в десять рядов по восемь человек и т. д.). Это — один из секретов римской армии: многолетнее сосуществование бок о бок порождает единство этих восьмерых и в бою, способствуя тем самым сплоченности римской наступательной линии.

Враг в поле зрения!

Наш центурион одним из первых замечает поднимающуюся из-за холма пыль. Расстояние еще большое, но столб пыли уже высоко в небе. Враг выступает против легиона!

Несколько всадников из передового дозора возвращаются, подтверждая это известие.

Вскоре после этого командующий легионом — легат — отделяется от колонны и поднимается на холм вместе с солдатами сопровождения и со своими «маршалами».

С вершины холма открывается впечатляющее зрелище. Хатты еще далеко, в нескольких километрах, но они стянули новые силы, сейчас их несколько тысяч. Они дерзко движутся прямо на них, будто огромная голодная акула. Не будем забывать, что здесь их земля и легионеров никто не приглашал…

Все люди из XXII легиона, а также те, кого прислали из VIII легиона Августа, из I легиона Минервы, все воины вспомогательных подразделений неотрывно следят глазами за фигурой легата на коне, сухими жестами отдающего четкие приказания. Галопом возвращаются несколько командиров. Приказ — перебраться на другую сторону холма и расположиться на склоне, напротив врага. Там и произойдет битва. Мы подождем, не станем выступать навстречу врагу.

Это типичное поведение римских полководцев: они всегда выбирают место, где дадут врагу бой. И вступают в него первыми, только если их позиция более благоприятная. Действительно, склон холма представляет стратегически выгодную позицию, позволяя римлянам стрелять в атакующего врага сверху вниз; кроме того, солнце будет у них за спиной, а значит, врагу оно будет светить в глаза.

Во многих местах колонны слышны сигналы рожка и сухие приказы. Штандарты склонены вбок. Быстро, но не смешивая ряды, солдаты начинают двигаться. За несколько минут они перебираются на другую сторону и строятся там.

На вершине холма останавливается обоз, под защитой нескольких центурий из вспомогательных войск и легионеров из VIII легиона Августа, последние начинают быстро копать вокруг глубокий оборонительный ров. Снаряжение — жизненно важно, необходимо его защитить.

Рядом с вершиной холма выстраивают в линию и быстро собранные артиллерийские орудия, «скорпионы» и их подобия большего размера — баллисты. Нам они напоминают арбалеты на треножнике. В каждом легионе таких орудий не меньше шестидесяти (по одному на центурию). Но в данном случае их больше, потому что на поле битвы появляются необычные орудия — «скорпионы» на небольших повозках, запряженных двумя лошадьми. Это предки танков, их использовали и при завоевании Дакии несколько лет назад. В повозке — двое, один целится и стреляет дротиками («канонир»), а другой перезаряжает орудие с помощью оригинальной системы рычагов, натягивающих тетиву. Снаряды длиной 60 сантиметров, с железным наконечником и высокой точностью попадания. Стрелки могут выбрать жертву даже с расстояния в сто метров и поразить ее…

Сила выстрела впечатляет. Известно об одном готском вожде, пораженном таким дротиком: снаряд прошел насквозь через его доспехи, через тело, опять через доспехи и наконец пригвоздил вождя к дереву.

Если целиться вверх и стрелять по параболе, дальность выстрелов увеличивается до 400 метров и более, а частота — до трех-четырех в минуту. Очевидно, что точность снижается, но зато враг оказывается под градом снарядов, выпускаемых 240 орудиями (60–80 дротиков в минуту) и способных пронзить шлемы, доспехи, черепа и торсы.

Ниже артиллерии располагаются в несколько линий легионеры, включая нашего центуриона, который оказывается почти у самого подножия холма. Его легионеры находятся сразу за первой линией, которая, как всегда, образована воинами вспомогательных подразделений.

Передовая линия римской армии состоит из различных типов вспомогательных войск.

Перед центурией Магна стоят реты, жившие на территории современной Баварии и других приальпийских областей и стран Центральной Европы. На штандартах можно прочесть, что речь идет о второй когорте, следовательно эти реты — из Заальбургской крепости, в одном дне перехода от места, где мы сейчас находимся. Их знак — медведь, бьющий лапой, он изображен вместе с красным полумесяцем (lunula) на их больших желтых овальных щитах.

Наш центурион разглядывает их, — надо сказать, они весьма отличаются от его легионеров. На последних, как правило, надет панцирь из железных пластин, из-под него видна туника, спускающаяся на бедра, подобно юбке, в руке — прямоугольный щит. А самое главное, легионер — римский гражданин. На ретах железные кольчуги, короткие штаны, в руке щит овальной формы. И еще они — бывшие варвары, покоренные народы, чрезвычайно полезные, если, как в данном случае, речь идет о могучих и рослых германцах.

Дело ясное: скоро варвары-хатты схлестнутся в бою с бывшими варварами, баварцами из вспомогательных войск… Это будет братоубийственная схватка.

Римляне весьма прагматично эксплуатируют боевые качества своих бывших врагов, ставя их на передовую линию. И само собой, главным призом, как мы уже говорили, будет приобретение римского гражданства. Если удастся до этого дожить… Ведь их всегда ставят на передовую!

Жалованьем их тоже обделяют: рискуя гораздо больше, чем их «коллеги»-легионеры, они получают в три раза меньше (и раз в сорок меньше, чем их начальники-центурионы).

Магн рассматривает приближающихся воинов противника. Их в два-три раза меньше. Враг еще далеко, но он все равно затягивает потуже ремни шлема и трясет головой, проверяя, насколько прочно он сидит. Ремни впиваются в кожу на шее, оставляя следы.

Своими действиями он привлекает внимание некоторых своих солдат: ведь шлем центурионов легко узнать по гребню из орлиных перьев, прикрепленному поперек и похожему на веер. Причина проста: солдаты должны легко находить и узнавать его во время сражения.

Психологическая война до начала сражения

Хатты еще далеко, но уже доносится звяканье их оружия и доспехов. Тысячи вооруженных до зубов людей приближаются сюда с намерением разорвать римлян в клочья. Немудрено, если римские солдаты слегка встревожены…

Командующие легионами знают, что это очень тонкий момент, в котором психологический аспект играет ключевую роль. Поэтому, пока центурионы продолжают своими хриплыми голосами отдавать приказы легионерам и воинам вспомогательных войск, неожиданно перед войсками появляется легат, без сопровождения (намеренно), и начинает краткую речь. Он тщательно подбирает и выговаривает слова, чтобы его услышали даже на вершине холма. Отметив выдающиеся качества всех воинов, находящихся перед ним, он просит их о победе… Это знаменитое обращение с речью — adlocutio, — которую каждый полководец должен произнести перед началом битвы, чтобы вдохнуть мужество в своих воинов и сообщить им, что он — вместе с ними.

Магн, привыкший к речам своих полководцев, уже и не слушает. Зато он разглядывает «маршалов» легата, стоящих в сторонке. Так называемых трибунов. И они ему совсем не нравятся. Ведь они не военные, а… политики, присланные Сенатом или «сословием всадников». Они сформировались не в армейской среде и мало разбираются в военных делах — он гораздо больше всех них, вместе взятых, знает о том, как вести себя в бою. Но они его начальники, приходится подчиняться…

Легат закончил речь, солдаты разражаются громким криком и стучат копьями по щитам.

Враги все ближе, им открывается вид не на большой холм, а на бесконечную лестницу цветных щитов, с которой доносится ритмичный устрашающий стук копий, будто сообщая: «Мы здесь и ждем вас, чтобы разорвать в клочья…»

Так начинается психологическая война, предшествующая любому сражению. Хатты встают перед легионом и затягивают боевую песнь, в которой повествуется о самых славных подвигах их героев. Понять ничего нельзя в мешанине тысяч голосов: похоже на то, как поют болельщики на стадионах во время матчей. Пение укрепляет их дух.

Потом они начинают петь нечто мрачное, предназначенное для запугивания врага. Пение, таким образом, используется ими как дальнобойное оружие, поражающее врага в самую душу. Тацит описывает это словом «barditus»^[37] (отсюда в итальянском языке слово «barrito»^[38]): «Стремятся же они больше всего к резкости звука и к попеременному нарастанию и затуханию гула и при этом ко ртам приближают щиты, дабы голоса, отразившись от них, набирались силы и обретали полнозвучность и мощь». Помимо сценического эффекта, воздействие, по мнению некоторых специалистов, более тонкое: полагают, что таким образом порождается звуковая волна низких тонов, способная стимулировать и возбуждать автономную нервную систему противника, в частности так называемую симпатическую систему, отвечающую за инстинктивные реакции на опасность, такие как страх или бегство, вызывающие учащение сердцебиения, расширение зрачков, уменьшение слюноотделения и т. д.

Естественно, германцам незнакомы все эти физиологические подробности: они знают только, что, действуя подобным образом, им часто удается запугать врага и вызвать в нем беспокойство… Как говорит все тот же Тацит, они знали, что в зависимости от того, хорошо или плохо исполнен barditus, можно загадывать исход сражения.

К этому смертному звуку добавляется еще один. Он тоже имеет психологическое воздействие. Многие штандарты хаттов и других варваров — головы волка или дракона с раскрытой пастью — металлические и полые (похожие, таким образом, на трубу) и заканчиваются длинным хвостом из тонкой материи, который надувается, как рукав на ветру. Эти головы закрепляют на верхушках длинных шестов. Вращая шестом и «ловя» ветер, можно заставить головы звучать, подобно тому как дуют в горлышко бутылки. В результате раздается долгое завывание, похожее на волчье. Когда вы сталкиваетесь с сотнями или тысячами подобных инструментов, их воздействие действительно впечатляющее…

В течение долгих минут две армии противостоят друг другу в настоящей психологической схватке, предшествующей сражению.

Убить, чтобы стать мужчиной

Для римлян хатты — одно из самых трудных для завоевания германских племен. Как говорит Тацит, они обладают большой силой, крайней решимостью, хитростью и ловкостью в бою. Сражаются только в пешем строю, возглавляют их всегда полководцы, избранные общиной, которым они беспрекословно подчиняются.

Подобное описание заставляет нас предполагать, что перед нами настоящие коммандос. Но есть и другая впечатляющая черта этого народа. Магну удается разглядеть их невооруженным глазом. Он замечает, что в первом ряду стоят бородатые и длинноволосые воины. Почему? Ответ дает Тацит: «Едва возмужав, они начинают отращивать волосы и отпускать бороду и дают обет не снимать этого обязывающего их к доблести покрова на голове и лице ранее, чем убьют врага. И лишь над его трупом и снятой с него добычей они открывают лицо, считая, что наконец уплатили сполна за свое рождение и стали достойны отечества и родителей».^[39]

Тацит далее утверждает, что сражение всегда начинают воины с длинными волосами и бородой, стоящие в первом ряду.

Начинается сражение

Хатты уже совсем близко, надвигаются плотной массой, выкрикивая боевые гимны. Так они придают себе решимости перед нападением. Римляне это знают. Вспотевшие ладони сжимают копья, в горле у многих пересохло…

Вот море хаттов всколыхнулось. Оно покрывает всю травянистую низину перед римлянами, подобно ожившему лесу…

Неожиданно начинается атака. С протяжным криком тысячи германцев бросаются на римлян, мечи блестят на солнце, цветные щиты ритмично раскачиваются, длинные копья нацелены на противников…

Они уже на расстоянии 300–400 метров. А сигнал к атаке римлянам все не подают… Легат ждет подходящего момента. И вот раздается долгожданный приказ. Как в трогающейся с места машине, сигнал многократно повторяют командиры подразделений. Гудят рожки, большие, как велосипедные колеса, — рация античной эпохи. С вершины холма «скорпионы» и баллисты выпускают десятки длинных дротиков. Жужжа, те, словно рой разъяренных шершней, пролетают над головой центуриона Магна. За несколько секунд они долетают до варваров и градом сыплются на них. Множество воинов будто проваливаются сквозь землю, оставляя прорехи в наступающей толпе. Но нападение не остановить. Дротики все летят и летят. Ряды хаттов столь сомкнуты, что почти каждый выстрел попадает в цель. Враг все ближе.

Раздается еще один сигнал рожков. На этот раз из рядов римлян взметнулись облака стрел. Это еще одно вспомогательное подразделение легиона — сирийские лучники. Их композитные луки^[40] — самые мощные в империи. Если «скорпионы» и баллисты — античные пушки, то эти луки — пулеметы.

Над головой центуриона и его людей к жужжанию дротиков добавляется свист стрел — будто раздается отчаянный звериный визг и стон. После каждого выстрела падают новые хатты, сраженные длинными стрелами. Велика точность попадания, да и безветренная погода прибавляет меткости. Сирийцы — одни из самых высоко ценимых стрелков. Их отряды легко узнать на холме. На них заостренные конические шлемы и длинные, до земли, одежды.

Но и это еще не все.

Вот сверху слышится третий звук. Его издают снаряды, выпущенные балеарскими пращниками. Они также в составе вспомогательных подразделений легиона. Римляне всегда использовали оружие и военные приемы своих самых коварных врагов. Пращники — смертоносный отряд. У себя на островах они могут на лету сбить из пращи птицу. А уж попасть в человека для них — проще простого. Даже со ста метров они могут размозжить врагу череп. Они настоящие снайперы, каждый их выстрел поражает цель. Невероятно, всего два витка пращи в воздухе — и снаряд вылетает с потрясающей скоростью. Часто, попадая в тело врага, он впивается глубоко в ткани, и края раны при этом смыкаются, отчего его чрезвычайно сложно извлечь.

Снаряды по форме и размерам напоминают желудь, они из свинца. По сути дела, это пули, изготовленные очень простым способом: расплавленный свинец разливают в маленькие формы или в дырки, проделанные пальцем в песке.

Иногда на них пишут оскорбления или ругательства. На одном снаряде, ныне хранящемся в городском музее города Реджо-Эмилия, обнаружили фразу, ставшую знаменитой. Сторонник Марка Антония вырезал на нем весьма красноречивое послание для Октавиана: PETE CULUM OCTAVIANI.^[41]

Множество хаттов повержено, но толпа все наступает; грубая сила — основа стратегии многих германских народов. Ударная волна, опрокидывающая все на своем пути, — дух их атаки. А в момент рукопашной — каждый сам за себя. Все сражаются по отдельности.

Римская стратегия — диаметрально противоположная. Воины побеждают, потому что держатся вместе и сражаются «единой командой».

Враг приближается. Магн приказывает своим четырем линиям легионеров быть наготове.

Воины хватаются за копья, готовые метнуть их по очереди: сначала первая линия, затем вторая, третья и, наконец, четвертая, подобно смертоносной волне.

Центурион выкрикивает сигнал. Во врага летят копья с первой линии. Затем со второй, третьей и четвертой. За несколько секунд только из этого сектора в небо взметнулось восемьдесят копий. Грудой валятся тела и щиты. Настоящая бойня.

Римское копье (pilum) — смертоносное оружие, усовершенствованное римлянами за несколько поколений. Это не просто копье, это оружие «хай-тек». У него длинное деревянное древко, а вместо листообразного плоского наконечника — длинный тонкий железный стержень, заканчивающийся большим заостренным конусом. В центре — железный или бронзовый шар-утяжелитель, придающий оружию необходимую массу для увеличения пробивной способности.

Хатты поднимают щиты, пытаясь отразить летящие копья. Но тщетно.

Если острие попадает в человека, копье пронзает его насквозь. А если в щит — то проходит через него (острие проделывает широкое отверстие и продолжает свой путь, вонзаясь в тело врага). Или же острие застревает в щите. Металлический стержень сделан из мягкого железа, которое легко гнется (есть даже внутренние деревянные штифты, ломающиеся при ударе, после чего копье болтается на древке). В результате варвары не могут метнуть такое копье обратно в римлян и, кроме того, вынуждены бросить щит, отяжелевший из-за застрявшего в нем копья. А воин без щита легко уязвим в бою, вернее сказать, он практически покойник.

Копье в бою сравнимо с ружьем, этаким «винчестером» своего времени: его задача — косить врага.

Когда все копья выпущены, легионеры достают мечи. Сомкнув ряды, они ждут врага, чтобы начать, как метко выразился один римский полководец, «труд мясника». И мы скоро это увидим. Хатты почти остановились, им надо перестроиться, поставить новых воинов на место убитых. Потери, понесенные ими, действительно очень велики.

Центурия Магна получила приказ встать рядом с ауксилариями, чтобы противостоять столкновению, так как хатты расширили строй и их действительно много. Легионеры вынимают мечи из ножен. Любопытно: ножны не слева, как мы привыкли, а справа, чтобы не мешать руке, держащей щит. Поэтому, чтобы достать меч, нужно совершить особое движение кистью, но привычные легионеры извлекают свое оружие за доли секунды.

Стена из легионерских щитов

Враг бежит на римские линии. Вот-вот начнется рукопашная схватка.

Легионеры сжимают щиты и оружие. Вместе с воинами вспомогательных войск они образуют длинную стену из сомкнутых щитов, о которую вскоре разобьется толпа хаттов. Столкновение невероятной силы. Будто в шторм волны разбиваются о твердый мол. И начинается бойня.

Гладий — на самом деле особенный меч, он массивный, не слишком длинный (около полуметра), обоюдоострый. Используют его странным образом. Легионеров учат не рубить врага, а колоть его короткими и быстрыми выпадами, потому что хорошо известно: даже рана глубиной в четыре-пять пальцев обычно бывает смертельной. Кроме того, так гладий не застрянет в теле противника, его можно быстро извлечь и снова быть готовым к бою.

В этом легионеры преуспели: по сторонам от щитов вспыхивают серебряные молнии, подобно укусу змеи, поражающие врага. И тот падает навзничь. Некоторые легионеры намеренно целятся в лицо, потому что раны, нанесенные в лицо, оказывают устрашающее воздействие на вражеское войско. Другие неожиданно приподнимают щит, как дверь гаража, и поражают врага снизу.

Центурион Магн делает свое дело — сражается, но при этом не забывает о своих воинах.

«В живот, Марк! В живот! Коли снизу!» В самом деле, это короткий быстрый удар. У варваров длинные мечи, они прекрасно годятся для рубящих движений, но, замахиваясь, варвар открывается для колющего удара легионера.

Бока легионера защищены лучше: на нем пластинчатые доспехи, дающие ему большую мобильность, несмотря на то что они весят 15 килограммов. Любопытный факт: в легионах все доспехи одного размера, потому что с помощью шнурков их можно ослабить или затянуть, в зависимости от «габаритов» воина.

Самое удивительное, что центурионы в разгар сражения дают советы, критикуют и подбадривают легионеров, как во время тренировки. Как тренер боксера у ринга. Только в данном случае и они сами находятся на ринге, в гуще сражения…

Варвары бросаются на римские щиты не организованной «командой», а каждый сам по себе, согласно традиционной для них логике героического боя, римляне же действуют сообща. Пока один легионер сражается, другой за его спиной поднимает щит и, слегка наклонив, выставляет его вперед, чтобы прикрыть шею и левый бок товарища. А при необходимости может ударить щитом врага в лицо.

Вдруг у центуриона на мгновение темнеет в глазах. На его голову только что обрушился страшный удар, к счастью смягченный благодаря ребрам жесткости на куполе шлема. Не растерявшись, он направляет гладий прямо в горло противнику — тот опрокидывается на землю. И сразу — новый удар, в бок другого варвара, застывшего на долю секунды при виде смертельно раненного друга.

Однако первая линия римлян слабеет. Центурион, продолжая сражаться, замечает это краем глаза и поджидает подходящего момента. Едва варвары отступают на время, готовя новую атаку, он приказывает: «Mutatio!»

Солдаты первой линии делают шаг назад, а те, что стояли позади, занимают их место. Теперь первая линия снова состоит из свежих воинов, а варвары все больше изматываются, утрачивая свежесть.

Центурион смотрит на центральный сектор римских линий, где сосредоточены атакующие силы противника. Центр держит оборону и постепенно теснит нападающих хаттов.

С ужасом он видит, что один из воинов вспомогательных войск только что обезглавил врага: он держит голову за волосы зубами. Подобные сцены не должны приводить в изумление. Ауксиларии — варвары, и отреза́ть головы врагов — в традиции этих народов. Кельты, к примеру, прибивают черепа врагов на балках своих хижин, подобно охотничьим трофеям, или выставляют головы и черепа убитых врагов на въезде в свои деревни. Европа по ту сторону от римских границ населена племенами «охотников за головами».

Переломный момент

Ход сражения обретает определенность: хаттам не удалось прорвать ряды римлян и их натиск слабеет, ведь сверху на них продолжают градом сыпаться дротики, стрелы и свинцовые снаряды. Наступает ответственный момент. Можно сказать, ключевой.

Сражение принимает неожиданный оборот. Чувствуя, что враг колеблется, легат, следящий за битвой из середины римских рядов, рядом со своими людьми, дает приказ к наступлению. Он знает, что именно в этот момент подобное действие, пусть и рискованное, может дать завершающий толчок, который обратит врага в бегство.

Знамена наклонены вперед, рожки подают сигнал к наступлению. Центурион вспотел, из-под шлема течет кровь после удара по голове; он поднимает меч, замечая, что штандарт его когорты склоняется в направлении врага. Ему не видно, как легату, все поле боя сверху, он — в гуще сражения: крики, отчаянные возгласы, пот и кровь. Но он без колебаний подчиняется и выкрикивает приказ к наступлению, набрав воздух в легкие и вложив в свой голос всю мощь ударов, которыми он осыпает врага.

Некоторые солдаты в первой линии оглядываются на него, чтобы убедиться, что они его правильно поняли в пылу сражения. Поза центуриона с нацеленным вперед мечом не оставляет места сомнениям… Следуя приказам центуриона, первая линия начинает движение, сначала медленно, потом все быстрее. Центурион шагает сбоку и проверяет, чтобы ряд солдат двигался сплоченно, единым строем, с сомкнутыми щитами в одну линию. Это важно, чтобы не образовывалось зазоров. При этом ему надо заботиться и о собственной жизни, пока он движется среди врагов. К счастью, рядом с ним опцион (optio), его заместитель, он следит за тем, чтобы на центуриона никто внезапно не напал.

Легионеры шагают, держа щит за горизонтальную ручку, подобно тому как носят чемодан. Их поза похожа на боксерскую, левая сторона защищена щитом, в правой руке наготове меч.

Однако варвары не отступают, они стойко держатся на занятой позиции. Линия римских солдат быстро движется на них. Даже легат слышит стук сталкивающихся щитов. Для него это — хороший знак. Ведь римские солдаты ежедневно усиленно упражняются в рукопашном бою, как никакое другое войско.

За многие годы эти легионеры приобрели привычку к рукопашной схватке и ловкость во владении оружием в ограниченных пространствах, которой, несомненно, нет у хаттов. Это видно по числу мертвых тел варваров, усеявших поле боя.

Ожесточенная схватка продолжается в центре низины, тысячи обессиленных варваров отчаянно сражаются, но все же не сдаются.

Окончательный удар наносит римская конница, которую легат держал в запасе. Вот она налетает на правый фланг врага. Это последняя капля. Ряды хаттов, и без того поредевшие, окончательно смяты. Всадники, подобно своре разъяренных псов, набрасывающихся на жертву, с невероятной стремительностью налетают на фланг варварского строя, в неожиданное для врага место. Хатты отброшены и бегут, расталкивая друг друга, в поисках спасения.

Конница в древности использовалась не столько для того, чтобы убивать мечом и копьем, сколько для того, чтобы сминать и рассеивать вражеские ряды, подобно дорожному катку или шару в боулинге. Десятки лошадей в галопе выглядят устрашающе, все равно как попасть под машину. И непонятно, кого больше следует бояться — коня или всадника, пытающегося тебя поразить. Ты уже сражаешься с врагом, наступающим спереди, а конница атакует с фланга: воины отступают, разбегаются и сплошная линия фронта рассыпается. А разобщенный враг не страшен: реакция переходит на индивидуальный уровень и люди становятся легкой добычей для таких профессионалов военного дела, как легионеры.

Именно это сейчас и происходит. Воспользовавшись сумятицей, созданной конницей, римляне напирают и усиливают атаку, прорывая фронт врага. Кроме того, легат дает приказ отрядам VIII легиона Августа и I легиона Минервы начать окружение.

Хатты понимают: все кончено. Перед их глазами растянулась стена красных щитов легионеров, с обеих сторон сжимающаяся вокруг них. Несмотря на то что их несколько тысяч, они не могут маневрировать. Мечи легионеров и ауксилариев методично рубят их в куски. Римское войско теснит врага.

С неба продолжают сыпаться дротики баллист и «скорпионов»: они неожиданно поражают хаттов, подобно молниям. Воины слышат лишь недолгое громкое жужжание, а потом падают навзничь.

Самые стойкие предпочитают яростно сражаться, но бо́льшая часть хаттов понимают бессмысленность этого и отступают беспорядочной толпой в сторону своих повозок.

Легионеры преследуют их, нанося удары налево и направо. Настоящая бойня.

Сражение продолжается почти до вечера около возов, где хаттам удается все же удерживать последние рубежи обороны, используя свои повозки в качестве баррикад. Затем гаснут и последние язычки пламени этой войны… Это конец.

Конница преследует немногочисленных оставшихся в живых хаттов, укрывающихся в лесу…

В чем смысл происходящего?

На поле боя то тут, то там раздаются ликующие возгласы. Вместе с девизами когорт и легионов…

Слышны и стоны раненых. Центурион Магн еще жив. В его центурии на первой линии умерли два легионера, пятнадцать — ранены. Он рядом со своим заместителем — опционом, тот сидит на траве, раскинув ноги, на лице — маска страдания. На внутренней поверхности бедра — длинный порез, врач обрабатывает его.

С удивлением мы замечаем, что по полю боя ходят медики и их помощники. Римская армия — единственная во всей древней истории Европы и Средиземноморья, где есть постоянный корпус врачей. Еще одна аналогия с современными армиями. Это не уникальный случай: в древнеиндийском трактате «Артхашастра» (350–280 годы до н. э.) описываются повозки скорой помощи, запряженные лошадьми или слонами, следовавшие за войсками в бою.

Они занимались своим делом на протяжении всего сражения. Конечно, они не располагают всеми доступными сегодня средствами и медикаментами. Но им известны уже многие приемы и методы. Лекари стремятся остановить кровотечение, знают, как извлечь наконечники стрел, не задев артерий, умеют ампутировать конечности с невероятной быстротой, прижигая рану раскаленным железом…

Центуриона просят снять шлем. Он и забыл, что получил страшный удар. К счастью, рана неглубока, врач накладывает припарку из трав и масел. Магн разглядывает свой шлем. Хатт рассек плюмаж надвое, но благодаря крестообразным ребрам жесткости шлем остался цел, меч соскользнул по куполу и остановился на забрале. Если бы не оно, варварское лезвие отсекло бы центуриону нос.

Если вы посмотрите на шлем римского легионера, то заметите, что во всех местах, куда мог достать вражеский меч, предусмотрена защита. Металлическая пластина, расширяющаяся в сторону плеч, чтобы остановить прямые удары в затылок и шею. Нащечники — для защиты лица, оставляющие открытыми только рот, нос и глаза. И частое забрало на лбу, от одного до другого уха, для отражения прямых ударов меча в лицо или ударов сверху. Для защиты ушей предусмотрены небольшие дугообразные забрала… Сходство с полицейскими шлемами, используемыми при подавлении массовых беспорядков, действительно впечатляет. Как, впрочем, и щиты, и приемы противодействия демонстрантам. Ведь по сути и ситуация весьма схожая: с одной стороны — немногочисленные, но обученные и действующие в строевом порядке отряды, с другой — беспорядочно нападающая неорганизованная толпа…

Начинается поиск добычи. Солдаты роются среди трупов и раненых, приканчивая протестующих. Женевская конвенция еще не подписана…

Опять проходят несколько ауксилариев, держа за волосы отрубленные головы хаттов. Для них и головы — добыча… Центурион смотрит, но ничего не говорит. Обычай человеческих трофеев просуществует еще долго: даже во время Второй мировой войны французские (североафриканские) колониальные войска отрезали части тел убитых немецких солдат.

Нескольких связанных пленников пинками подгоняют к месту, где уже сидят остальные, со связанными за спиной руками. Среди них есть женщины. Их взгляды обращены в никуда. Жизнь их переменится навсегда, они знают это. Здесь собирают всех пойманных хаттов. Возможно, будет допрос, но почти наверняка легионеры будут стараться не «испортить» их, ведь они тоже часть военной добычи, которую продадут работорговцам, а вырученные деньги распределят между легионерами.

На поле боя наступает странная тишина. Тысячи неподвижных тел, земля курится легкой дымкой, картина выглядит нереальной. Повсюду торчат стрелы и дротики, мечи и штандарты. Все они наклонены в разные стороны, как надгробия на заброшенном кладбище. Их постепенно заволакивает туманом.

Центурион шагает среди мертвецов, на его поножах кровь, щит покорежен, исцарапан и весь в кровавых брызгах. Дантовская картина. Солнце — красный шар, лежащий на линии горизонта, посылающий последнюю ласку тем, кто всего несколько часов назад был молод, горд и полон жизни. В обеих армиях. Легионер останавливается: перед ним два сплетенных в схватке тела — легионера и юного хатта с длинной бородой и волосами. Ему еще никогда не приходилось убивать, это очевидно…

Кто-то сказал, что сражение двух армий сравнимо с одной большой армией, кончающей жизнь самоубийством. Видя эту сцену смерти, где все павшие похожи друг на друга, понимаешь, что это так и есть. Но для подобных рассуждений данная эпоха не очень подходит. Здесь действует только один принцип: «Mors tua vita mea».^[42]

Центурион, проходя, задевает тела врагов мечом, который будто обнюхивает их, чтобы удостовериться, что они действительно мертвы. Затем склоняется над телом варвара: это был один из вождей, римлянин видел, как тот сражался в центре своего отряда. Настоящий зверь, достойный враг. Центурион снимает с трупа кольцо и браслет, потом забирает меч: прекрасный сувенир, он будет хранить его в форте Могонтиакума.

Но за линией лесов память об этой битве будет совсем другого рода и с совершенно иными последствиями… В чем мы сейчас убедимся.

Власть больше, чем сила

Мы только что видели легион в бою, цвет античных воинов, на чью подготовку потрачено немало сил и средств. Попробуем на мгновение покинуть поле боя. И попытаемся проникнуть в разум римлянина. Каково значение того, что мы видели, и в первую очередь — победы?

Ответ может заключаться в одном слове, которое частично объясняет долговечность Римской империи: сдерживание.

Легионеры сражались, чтобы отмести группу варваров, которые не представляли, честно говоря, настоящей опасности для империи. Они — нет, но их действия — да. Если бы их не наказали и не стерли с лица земли, многие народы в других местах стали бы им подражать, а это могло бы создать большие проблемы.

В этом заключается стратегия римлян и легионов: устрашать. Легионы — это «атомное оружие» античной эпохи.

Однако это не все, ведь в прошлом многие другие армии вызывали страх. Но системы, страны и империи, которые их создали (от Аттилы до Чингисхана, от Наполеона до Гитлера), сошли с исторической сцены очень быстро, в сравнении с тысячелетним присутствием римлян на Западе и последующей тысячей лет на Востоке (если считать Византию).

Римлянам удавалось невероятно действенным образом находить равновесие между стратегией власти и силы, что позволило их миру существовать так долго. А легионы были основой этой стратегии.

Они сумели создать великолепную армию, чей секрет заключался в постоянной подготовке. Устрашающая военная машина. И все это для того, чтобы… не воевать! Ведь подобная армия служила настоящим сдерживающим средством.

Таким образом, стратегия, которую всегда стремился воплощать императорский Рим, заключалась в максимальном использовании власти и минимальном — силы.

Если коротко, послание врагу заключалось в следующем: я готов, всегда готов и очень силен. Если ты бросишь мне вызов, я тебя уничтожу. «Si vis pacem para bellum», то есть «если хочешь мира, готовься к войне».

Яркий пример использования власти — то, что произошло в Масаде в 73 году н. э.

Иудейское восстание, вспыхнувшее в Палестине (Иудея до 135 года н. э., затем Сирия Палестинская), было потоплено в крови: небольшим группкам повстанцев удалось бежать и укрыться в удаленных районах провинции, таких как Масада, где в 66 году н. э. тысяча зелотов (мужчин, женщин и детей) заперлись в неприступной крепости на вершине 400-метровой отвесной скалы. До сих пор вид Масады поражает: подобно айсбергу, она высится над адской долиной Мертвого моря, с его устрашающими температурами. И все же Веспасиан направил целый легион (Х легион Пролива) плюс семь тысяч человек в помощь легионерам. Легион окружил крепость длинной стеной с восемью лагерями. Можете себе представить, как сложно с организационной точки зрения было поддерживать в течение многих месяцев (возможно, двух лет, точно не известно) 13 тысяч человек в самой засушливой пустыне планеты, снабжая их всем необходимым: водой, пищей, дровами… Но и это еще не все. Простой осады было недостаточно — послание должно было быть ясным: мы захватим вас, где бы вы ни были. Римляне возвели длинную насыпь из обломков породы, песка и стволов деревьев (привезенных невесть откуда), по которой проложили дорогу — циклопический труд — до самых стен крепости. И затолкали наверх деревянную башню с тараном, высотой в восемь-десять этажей. А когда, пробив брешь в стене, на следующее утро римляне вошли в Масаду, все зелоты уже были мертвы, покончив с собой.

Весть об этом разнеслась повсюду, в том числе благодаря трудам Иосифа Флавия, и стала предупреждением для всех. Кто бы ни попытался восстать в провинциях, до него доберутся и уничтожат…

Много месяцев держать целый легион в пустыне требует огромных расходов, особенно если учесть, что цель этого — захватить в плен всего лишь тысячу человек. Но это предприятие сулит и огромные выгоды: во-первых, поможет предотвратить восстания в будущем, а следовательно, избежать еще более обременительных расходов. Во-вторых, возросшая власть Рима заставит непокорных признать римские законы и Рим станет еще более могущественным.

В связи с этим Эдвард Люттвак,^[43] крупный специалист в области римской военной стратегии, отметил, что каждый раз, когда Рим использовал власть и имел успех, он получал усиление своей власти.

В то же время, когда приходится использовать армию, то есть силу, получается иначе: в бою погибает много солдат, длительное время тренировавшихся, — это расход. Иными словами, сила растрачивается во времени и делает тебя более слабым, власть же, при правильном ее применении, постоянно растет и сокращает расходы. В этом и состоит основное отличие.

Следовательно, хоть у римлян и была самая мощная армия античного времени, они использовали ее с оглядкой, мы бы сказали, «в хирургических целях». Зато каждый день они занимались другого рода битвами, не перебрасывая легионы: битвами сдерживания…

Секреты силы легионов

Никто, как утверждает Люттвак, и не думал, завербовав солдата в январе, отправить его в Ирак в ноябре. Проходила минимум пара лет, прежде чем новобранцы могли увидеть врага в лицо. Они долго готовились, чтобы стать «профессионалами» военного дела. Каждый легионер, следовательно, представлял собой немалую инвестицию; отсюда понятно, почему они никогда не стояли на первой линии.

В Риме императорской эпохи к тому же не поощрялся «героизм». Персональные подвиги являлись частью греческого, германского или кельтского мира. Стал знаменитым ответ Сципиона Африканского^[44] одному своему врагу, который вызвал его на личный бой: «Мать родила меня повелителем, а не рубакой».^[45]

Но когда римляне сражались, то были безжалостны. Ведь они понимали, что применение силы имеет лишь одну цель, следовательно надо быть беспощадным, чтобы в кратчайшие сроки добиться мира (для империи).

Они могли так поступать, потому что их не снимали телерепортеры и общественное мнение не впадало в ужас при виде жертв среди гражданского населения. Поэтому они были способны совершать неслыханные по масштабу «преступления против человечности», как их бы определили в наши дни. В этом тогдашний мир сильно отличался от нашего…

Есть одна вещь, о которой мы никогда не думаем и которая объясняет жестокий характер схваток. В Европе и в Средиземноморье того времени было много лесов, обширные малонаселенные пространства, небольшие деревни. В целом в империи жило, возможно, около 100 миллионов человек — так мало! Всего лишь две Италии, на пространстве от Средиземного моря до Северной Европы и до Азии. Поэтому с помощью небольшого числа сражений завоевывали целые регионы, отбрасывали врага на длительное время. Битвы были подобны не чемпионатам, а финальным встречам, которые надо было выиграть всухую. А римляне нашли наилучший способ достижения цели — с помощью своей армии профессионалов.

Что же по сути защищали легионы? Не императора и не города, а римский жизненный уклад: от торговой сети до финансовой системы, культуры, образа жизни. Империя гарантировала спокойную жизнь. Все блага первой необходимости (пища, вино, секс, гигиена) стоили дешево. Все умели читать, писать и считать. Каждый день были зрелища, бесплатные или почти бесплатные (состязания колесниц, театральные постановки). По сравнению с жизнью племен в лесах римляне были впереди на несколько световых лет…

Действительно, варварам все это должно было казаться настоящим раем. Вот ради чего они наседали на границы — не для разрушения Римской империи, а чтобы влиться в нее. В точности как сегодня тот, кто живет в странах третьего мира, хочет не стереть с лица земли Нью-Йорк или западную цивилизацию, а надеть джинсы, кроссовки и жить в «системе» со всеми ее привилегиями.

Этого хотели варвары, скапливавшиеся на границах империи. Ошибкой было бы думать, что они намеревались ее уничтожить. Варвары стучались, чтоб и их пустили поучаствовать в празднике жизни…

Этого хотели готы — земель, на которых они могли бы обосноваться, и со временем им это удалось. Италия стала остготским королевством. Знаменитое разграбление Рима было продиктовано не желанием стереть с лица земли римскую цивилизацию, а жаждой мщения со стороны вестготов, поскольку император Гонорий отказывал им в просьбах о земле. В итоге они осели на юге Франции и в Испании. Как и вандалы, бургунды, франки, англы, саксы, лангобарды, которые расположились в различных частях Европы после падения Римской империи. Падение прежде всего «административное», поскольку повседневная жизнь продолжала сохранять свой «римский» характер, с ее улицами, фресками, термами, конскими бегами, пусть и склоняясь к упадку. Все варвары, расселившиеся по Европе, в конце концов обрели желаемое: цивилизацию. Вместо кочевой жизни, повозок и шатров — комфорт городов и дворцов. Изменилась их манера одеваться, есть… То самое привлекательное «западное общество», которое ныне толкает тысячи эмигрантов пересекать Средиземное море или мексиканско-американскую границу, оно существовало и тогда, но имя его было иным: Римская империя.

На протяжении веков, таким образом, легионы на границах сдерживали натиск варваров с помощью единственно возможной системы: силы и, прежде всего, угрозы применить ее в любой момент.

Во сколько же это обходилось римскому налогоплательщику?

По мнению Эдварда Люттвака, стратегию можно измерять на основе того, насколько она обеспечивает безопасность коллектива. Он приводит в пример Калигулу, которого помнят только как жестокого диктатора. На самом деле император, как полагает Люттвак, был первоклассным стратегом в плане управления государством. В его правление империю защищали двадцать пять легионов (то есть немногим более 130 тысяч легионеров) плюс примерно такое же число ауксилариев. Итого получается чуть больше 250 тысяч солдат. Действительно, совсем не много, чтобы защитить всю империю (хотя при Калигуле Британия еще не входила в ее состав). Всем им прилично платили, хорошо кормили, у них была медицинская служба и больницы. Самым большим расходом была пенсия. Но сама мысль о том, что целую империю, простирающуюся на три континента, защищает «горстка» солдат, которых едва хватило бы, чтобы заполнить два-три футбольных стадиона, представляет собой нечто удивительное и единственное в своем роде для античной эпохи.

Армия оплачивалась за счет налогов, и империя была устроена таким образом, чтобы получать со всего деньги.

И это еще не все: с помощью таких сооружений, как Адрианов вал, системы других валов, рвов и крепостей, империи удалось сократить число солдат, располагавшихся вдоль границ, а следовательно, и расходы на их содержание (валы играли роль своего рода солдат-роботов, заменявших легионеров точно так же, как автоматические станки в промышленности ручной труд).

Позднее, когда была принята иная система охраны границ — уже не оборонительная линия, а открытая граница с разрозненной оборонительной армией, размещенной в тылу, — расходы возросли.

Ночь

По окончании сражения римская армия уходит обратно. Но сначала на поле битвы был воздвигнут трофей: огромный ствол в форме буквы Y. На него прибили шлем, щиты и оружие врага — получилось этакое военное пугало в честь победы. После благодарственных обрядов и церемоний легионы покинули поле боя, оставив лишь трупы врагов, на которые уже начали садиться вороны.

Центурион Магн снова в Могонтиакуме. После возвращения в казарму наконец всем дали увольнительную. В переулках и на улицах слышны возгласы, смех и музыка — почти во всех заведениях празднуют победу. Когда он идет мимо одной из таверн, женщина с большим бокалом вина в руке обнимает его, целует и пытается завлечь в заведение, но центурион грубо отталкивает ее.

Магн не собирается участвовать в городских празднествах: у него важная встреча, личная. Посередине одной из широких улиц при слабом свете фонаря ему удается разглядеть вывеску трактира: на ней нарисован человек, восходящий на вершину горы. Это ориентир. Чуть дальше — неприметная дверь. Вход в трехэтажный дом в центре города.

Магн заходит внутрь. Шум городского праздника едва доносится сюда, в полутьме он видит лестницу, ведущую на верхние этажи. При каждом шаге деревянные ступени издают скрип. На самом верху из-под двери просачивается свет. Вот мы и пришли. Он решительно открывает дверь.

Внутри — изящно обставленная комната. Бронзовые светильники по углам создают островки света, выхватывающие элементы обстановки: два складных плетеных кожаных стула, мраморный столик, ткани, несомненно восточные, похожие на ковры, висят на стене, повсюду много фресок. Потолок высокий, с балками — немного необычный для римского времени.

На столике около постели — статуэтка из синего стекла, изображающая прекрасную голубку. Хвост голубки отбит.

И сделано это нарочно. На самом деле это… флакон духов!

В римскую эпоху стеклодувы умели создавать бутылочки в форме птицы с длинным хвостом — настоящие миниатюрные шедевры. Внутрь наливали духи, затем заливали стеклом конец хвоста, запечатывая содержимое. Чтобы воспользоваться духами, женщина должна была отломить кончик хвоста, как в наше время — головку ампулы с лекарством.

Некоторые из этих флакончиков чудесным образом сохранились целыми до наших дней и выставлены в музеях. Странно, что эта идея (по крайней мере, форма сосуда) не была воспроизведена какой-нибудь крупной современной парфюмерной фирмой.

В глубине комнаты Магн наконец замечает женщину, с которой у него назначено свидание. Он видит ее зеленые глаза, издалека глядящие на него, улыбку пухлых губ, белокурые волосы. Приближаясь, центурион взглядом ласкает ее тело, изящно раскинувшееся на диване под большим окном. Это местная аристократка, с которой у центуриона бурный роман. А комната — их любовное гнездышко.

На ней туника из прозрачного шелка, оставляющая открытой часть тела. Ее кожа мягко мерцает, будто посыпанная золотой пудрой.

Между ними идет безмолвный диалог. Центурион подходит к светильнику и гасит его. Затем поворачивается к женщине, вставшей тем временем с дивана. Теперь ее тело освещено только сумраком из окна. Магн стоит перед ней, он снял тунику и жадно вдыхает воздух, будто изголодался по нему.

Его руки распускают тунику на женщине. Прикосновения легки как перышко. Руки, которые убивали, способны проявлять любовь и нежность.

Одним движением Магн развязывает строфий, римский «бюстгальтер», — это полоска мягчайшей замши, приподнимающая и поддерживающая грудь.

Строфий брошен на пол, обнаженные груди будто ищут центуриона.

Точно так же Магн распускает шнурки на «нижнем белье» женщины: трусиках из мягкой кожи, передняя часть которых украшена дырчатыми арабесками и геометрическими узорами. Подобные предметы одежды найдены археологами и наводят на мысль, что за две тысячи лет ничего не изменилось…

Два тела слились в объятиях. Ее ладони скользят по его шрамам, его — по ее женственным изгибам.

Сейчас женщина сверху на центурионе, ее формы вырисовываются тенью на фоне потолочных балок, зеленые глаза радостно мерцают. Это одно из самых нежных и чувственных видений этой ночи, и он его никогда не забудет.

А ведь он мог и не оказаться здесь. Мог быть уже кремирован. Тело его превратилось бы в пепел, если бы этот удар мечом, поразивший его в голову, был сильнее. Еще и по этой причине он отдается ароматам и ощущениям этой ночи… Утренняя заря застанет их в объятиях друг друга.

Милан
Женская эмансипация

Торговец янтарем

Сквозь темную чащу с громадными деревьями пробирается небольшой караван повозок. Ветер играет кронами, словно следуя ритму древнего танго. Этот величественный танец сопровождается бесконечным свистом, напоминающим далекое завывание. Кажется, что взвыли все волки здешних бескрайних лесов.

У странника в последней повозке напряженное лицо. Он то и дело с тревогой смотрит по сторонам и вверх. От взгляда его темных глаз не ускользает ни единое движение в глубине чащи и за стволами деревьев.

Здесь нападение германцев может произойти в любой момент, поскольку мы движемся на юг параллельно границе и вблизи от нее. И все-таки это вряд ли возможно. Данная дорога всегда патрулируется, и небольшие отряды конной охраны расположены в стратегических точках невдалеке друг от друга.

Мужчина все знает, он неоднократно колесил по этой дороге. Однако его особенно волнуют не столько возможные внешние опасности, сколько то, что находится внутри его повозки: много янтаря.

Так и есть. Этот человек — торговец янтарем. Но так много этого сокровища ему пока не доводилось перевозить.

Наш сестерций, как вы уже догадались, перешел к нему. Он оказался в сдаче, полученной при покупке пары новых сандалий у лавочника в Могонтиакуме (ныне Майнц). А тот в свою очередь взял его от центуриона, зашедшего приобрести прекрасные расшитые женские босоножки. «Для моей невесты», — сказал он…

Торговец янтарем зашел в лавку пару минут спустя, вернувшись из дальнего заграничного путешествия, во время которого он совершенно разбил свою прежнюю обувь. Но дело того стоило: в странствии ему удалось купить куски янтаря невиданных размеров и качества.

Почему римлянам так нравится янтарь?

Янтарь добывается из Балтийского моря. Местные жители собирают его на своих холодных берегах. Ни один римлянин не осмелится добраться туда. Это слишком опасно. Но существует развернутая сеть мелких местных торговцев и перевозчиков, которые несут, словно муравьи, кусочки янтаря в сторону Римской империи. Распространители перемещаются по артериям троп, известных им одним, которые и составляют «янтарный путь». Можно провести сравнение с европейским Шелковым путем — по нему текут миллионы сестерциев, настоящая золотая река, несущая свои воды к римской цивилизации. Конечный пункт находится в Аквилее, военном городе у границ империи, по соседству с нынешним Триестом. Здесь простые кусочки затвердевшей смолы превращаются в шедевры ювелирного искусства.

На самом деле янтарь открыли не римляне. Он ценился уже шесть тысяч лет назад. Даже микенские женщины и правители украшали себя янтарными ожерельями. От них не отставали египтяне, греки и этруски…

Из янтаря изготавливали кулоны, бусы, кольца, игральные кости, женские туалетные принадлежности (шкатулки для цветных порошков для лица или тарелочки в форме раковины с лопаточками для крема). А также малюсенькие статуэтки. Об их высокой ценности отзывался Плиний Старший: «…маленькая янтарная статуэтка человека была более дорога, чем человек (раб), живой и здоровый».^[46]

Почему же янтарь так желанен? Из-за его цвета, редкости, но прежде всего благодаря электростатическим свойствам, которые в древности казались магическими. Действительно, при трении янтарь заряжается электричеством и притягивает волосы на голове или на коже рук. Воистину сверхъестественное качество. Греки называли янтарь electron, к этому термину восходит наше «электричество»…

Янтарь хорошо продается среди римлян еще и потому, что ему приписывают целебные свойства. Плиний Старший, великий исследователь природы, погибший в Помпеях при извержении Везувия, обладавший немалым военным опытом, в своей «Естественной истории», известном натуралистическом трактате энциклопедического масштаба, пишет: «И поныне крестьянки по ту сторону По носят янтарь вместо ожерелья на шее, более всего для украшения, но также и для врачевания опухолей шейных желез и болей горла, причиняемых разными тамошними водами».^[47]

Янтарь действительно притягивает, и до сих пор распространено поверье, что он снимает головную боль и изгоняет кошмары, вероятно благодаря насекомым, которых он «пленил».

Эти насекомые, как известно, умерли сорок пять миллионов лет назад, когда капли смолы из доисторических стволов заключили их в свои вечные объятия. Мы знаем об этом благодаря научным исследованиям палеонтологов. Но какое объяснение могли дать сами римляне подобному явлению?

Поражает, насколько убедительное истолкование дает Плиний Старший — в эпоху, когда слово «окаменелость» еще не существовало. Удивительно наблюдать, как в нескольких строчках разворачивается его рациональная мысль, в духе изысканий лейтенанта Коломбо.^[48]

«Янтарь рождается из сока особого вида сосны… То, что это была сосна, доказывает запах, производимый янтарем при трении, и тот факт, что он горит абсолютно так же, как смоляной факел, с похожим запахом. О том, что янтарь был жидким при рождении, свидетельствуют отдельные тела, различимые внутри прозрачного куска, такие как муравьи, комары и ящерицы, прилипшие однажды и оставшиеся в застывших тисках навсегда…»^[49]

Таково объяснение рационального римлянина. Однако многие из его соотечественников дали бы мифологическое истолкование: кусочки янтаря — слезы, пролитые элиадами (дочерьми Солнца) в знак скорби по Фаэтону, возжелавшему прокатиться на колеснице Аполлона и низверженному в реку Падус (совр. По). Это название прозвучало не случайно. Ведь именно здесь находится конечная точка «янтарного пути», проложенного от балтийского побережья…

Наш торговец, разумеется, не задается подобными вопросами — ему важно продать товар и «сделать бизнес». Он уже многое преодолел. Благодаря германскому эмиссару и отличным связям ему удалось приобрести редчайшие экземпляры необработанного янтаря и доставить их в обход классического пути на границу империи. Такой труд заслуживает вознаграждения.

Янтарь оказался превосходного качества: эта разновидность именуется «фалернской» — из-за сходства с одноименным благородным вином. Он прозрачен и напоминает горячий мед.

Человеческий товар: повозки с рабами

Теперь торговец имеет только одну цель: побыстрее добраться до Италии, чтобы продать свой ценный товар. Дорога среди лесов ему совсем не нравится. Поэтому он примкнул к каравану торговцев рабами, с их повозками-клетями, внутри которых теснятся десятки германцев. Охранники, сопровождающие и контролирующие телеги с человеческим товаром, призваны отразить возможные атаки.

Рассмотрим эти повозки. Если бы мы провели сравнение с современными автомагистралями, то без труда сблизили бы их с фургонами для перевозки животных, иногда обгоняемыми нами на трассах. Сколько раз мы спрашивали себя: что станет с той овцой, коровой или свиньей? И знали ответ: их ожидала короткая жизнь с незавидным концом в супермаркете или мясной лавке. А потом наша машина набирала скорость, грузовик оставался далеко позади и испарялся из памяти.

Римляне реагируют так же. Сколько раз римский мужчина, женщина или ребенок видели, как мимо них проезжают те самые повозки, груженные человеческим товаром? Сотни раз… Возможно, они на минуту отвлеклись, проводили их взглядом, с любопытством рассматривая лица рабов. А затем вернулись к своим обыденным заботам. Рабство — совершенно привычная вещь. Никто не возмущен. В этом — одно из огромных различий между нами и Римской империей.

Но и у нас еще есть рабство, в области секса и нелегалов-иммигрантов. При такой демократии, как наша, где готовы защищать даже права кошек и собак, подобное недопустимо. Чудовищна сама мысль, что до сих пор существуют работорговцы. Но еще ужаснее то, что есть люди, готовые покупать или использовать невольников. В некотором смысле работорговцы и их клиенты никогда не исчезали и сегодня живут среди нас. И совсем не похожи на чудовищ. Более того, зачастую тот, кто пользуется сексуальными услугами девушек-рабынь или нанимает на работу нелегальных иммигрантов, выглядит вполне нормальным человеком, который, возможно, сидит в ресторане за соседним столиком.

Подойдем ближе к веренице из четырех повозок с рабами. Парадоксально, но факт: подобная сцена никогда не описывалась в исторических книгах.

В первую очередь поражает вид самих повозок, скрипучих и шатких, где малейшее движение перерастает в землетрясение. Колеса сплошные, без спиц, наподобие круглых столешниц. Оси — из железа, но в детских повозках они деревянные.

Рассмотрим людей. Это германцы. У всех сальные, спутанные волосы, особенно у женщин. Они словно прекратили заботиться о себе. Полуголые, грязные. Остатки жалких одежд порваны или истлели. После многих дней пути никто и не помышляет о стирке. Перед нами — лишь живой товар. И потом — запах. Он, пожалуй, поражает больше всего: телеги источают зловоние. Никто не только не моется вот уже много дней, но и не выходит… по нужде, которая справляется здесь же, «на борту».

Наши глаза стараются, естественно, поймать взгляды рабов, но это удается нечасто. Все развернуты спиной к решеткам, словно решив закрыться от мира. Кто-то стоит на ногах, другие сидят. Никто не разговаривает. Они вперили взоры в землю, смятые судьбой, которая в одночасье превратила их из свободных мужчин и женщин в вещи. И теперь их ждет жизнь, полная мучений. До самой смерти. Может быть, скорой. А как бы вы себя чувствовали?

Особенно впечатляет детское молчание. Подойдем к самой маленькой из повозок. Тут никто не плачет и не протестует. У них также закончились слезы. Один малыш скорчился в углу без движения. Поза неподвижного тельца, лишенного всякой помощи, воплощает собой всю антигуманность рабства. Острое страдание столь очевидно, что пронзает сердце. Вот, пожалуй, самая жуткая сцена, виденная нами в этом путешествии. Отчаяние ребенка, обреченного на рабство, бесконечно. Словно угас свет будущего — не только для него, но и для всего человечества.

Мужчины, женщины и дети, которые молча едут навстречу своей печальной участи. Нельзя не думать об иных эшелонах, которые почти две тысячи лет спустя, в тех же самых землях, по рельсам совершат обратный путь, груженные обреченными на истребление людьми.

Одна девочка смотрит на нас. Лицо обрамлено прутьями решетки. Взгляд ее невозможно понять: в нем нет мольбы, злобы или печали. Она просто смотрит на нас, и все. Таков взгляд тех, кто перегорел и чье сердце опустошено. В свои годы она могла бы играть с другими детьми, а вместо этого окончит дни, услаждая ночами греческого лавочника, или, что хуже, в борделе на далматском побережье.

К нам приближается охранник и теснит прочь, свирепо сверкая глазами. Мы вынуждены остановиться. Но ангельское лицо, удаляясь, продолжает смотреть на нас.

Работорговец

К подобному зрелищу нам невозможно привыкнуть. Неужели ни один римлянин не возмутился торговлей людьми?

На самом деле римляне ненавидят любого работорговца (mango). Человек, чье состояние может достигать невероятных размеров. Человек без принципов. И мы в этом сейчас убедимся. Дверь деревянной повозки, по виду вполне напоминающей дом на колесах, открывается, из нее высовывается работорговец, который обозревает небольшой караван. Сквозь приоткрытую дверь нам удается рассмотреть целую передвижную «квартиру», с кроватью, крытой шкурами, с сидящей белокурой девушкой, без сомнения рабыней.

У мужчины маленькие беспощадные глазки, длинный нос, тонкие губы. Торчащий живот говорит о хорошем питании, а множество колец свидетельствуют о его обширной торговой деятельности. Он и вправду ни на секунду не останавливается. Постоянно бывает на границах, куда доставляют «груз» его германские «поставщики», захватывающие людей из соседних племен и привозящие их ему на продажу. В других случаях он следует за легионами во время полицейских пограничных операций или в момент набегов. Его повозки наполнены не только пленными воинами, но и женщинами и детьми, похищенными во время военных рейдов по деревням за пределами границ. Когда же нет крупных военных операций, существуют другие источники пополнения рабского товара: он посылает своих приспешников в города подбирать детей, покинутых родителями. В любом городском центре имеется место, куда их подбрасывают по ночам или ранним утром, — храм, колонна, угол улицы или свалка. Почему детей бросают? Потому что родители не хотят или не могут воспитывать их. Из-за бедности или многочисленности семейства. Рожденные проститутками тоже становятся подкидышами… Кроме того, есть дети, отвергнутые «благочестивыми» семьями, когда есть подозрение, что они стали плодом измены или просто оказались нежеланного пола…

Сломать младенцу руку или сделать хромым — довольно распространенное дело, потому что они чаще востребованы теми, кто нуждается в малолетних рабах, просящих милостыню.

И римских граждан могут похитить. Речь идет о свободных гражданах, пропадающих внезапно, например в деловых поездках. Ими также пополняют невольничий рынок… Эту сторону дела мы сможем рассмотреть в течение нашего путешествия в другой точке Римской империи.

Прибытие в Италию

Через несколько дней караван переходит через Альпы и готовится к пересечению Паданской равнины. Они удлинили путь, поднимаясь высоко над уровнем моря. Похолодало. Горы еще покрыты снегом. Однако никто не отваживается штурмовать вершины в древнеримскую эпоху. Альпинизм не развит, время «любителей гор» еще не настало. Горные хребты считаются враждебным местом, опасным и запредельным. Как сегодня — пропасти. Нет желающих подняться на вершину, кроме разве что редких охотников за горными козлами или сернами. Поразительно, но где-то там, наверху, среди ледников Альп, еще ждет своего открытия мумия ледяного «человека из Симилауна» (тирольского доисторического человека, чьи останки были обнаружены в леднике в полной сохранности, вместе с топором, луком, стрелами, одеждой и пр.). Представьте, что в древнеримскую эпоху она провела там во льдах уже три тысячи пятьсот лет, то есть больше времени, отделяющего нас от Рамзеса II. Но пройдет еще две тысячи лет, прежде чем мумию обнаружат и изучат.

Караван пересек горные хребты. Несмотря на то что германцы привыкли к экстремальным условиям, уже трое рабов скончалось от холода, голода и суровых испытаний перевозки. Другие натерли раны на щиколотках и шее от железных оков и ошейников.

Работорговец излил гнев за упущенный куш, подвергнув жестокой порке собственных слуг, прекрасно осознавая, что в этом не их вина. В каждом путешествии неизбежны людские потери среди рабов.

Но теперь необходимо преодолеть еще одно, последнее, препятствие — таможню.

Прохождение таможни: уловки и проверки

Римские таможни располагаются в стратегических точках по всей империи, и не только непосредственно на ее границах, как было бы логично предположить, но и между землями двух близлежащих провинций. Каждый вид товара, проникающий в их пределы, должен быть обложен налогом, несмотря на то что он привезен с территории империи.

Можете себе представить длинные ряды таможенников, которые ищут любой повод разжиться лишней монетой… Все это разворачивается в данный момент. Наш караван замер на долгие часы.

Закон предельно прост: все, что необходимо в пути, не облагается пошлиной. Поэтому повозки, быки, мулы, кони, «чемоданы» с одеждой и весь прочий скарб usum proprium,^[50] в частности кольца, личные украшения, документы, карманные солнечные часы, не требуют налогообложения.

Все остальное облагается пошлиной. И речь идет действительно обо всем: два брата в небольшой повозке спорят с таможенником, собирающимся обложить платежом урну с прахом отца, которую они везут домой на захоронение в семейном склепе. Мертвый должен быть оплачен. Остается определить цену… Именно вокруг этого вопроса разворачивается спор…

Таможенники, или portitores, запрашивают в первую очередь список ввозимых вещей, так называемый professio. Налоги между тем вполне приемлемы, они составляют около двух процентов от стоимости товара и могут достигать максимум пяти процентов.

Однако совершенно другой вопрос — предметы роскоши. Шелк, драгоценные камни, дорогие ткани облагаются пошлиной в 25 процентов. Ясно, что нашему торговцу янтарем придется расстаться с приличной суммой денег. Но он, как полагается, все предусмотрел, ибо является «человеком мира»… Так, он намекнул, что хотел бы поговорить с глазу на глаз с управляющим таможней. И когда тот взошел на малую крытую повозку, он заплатил кругленькую сумму золотыми монетами за частичную проверку янтаря и вложил в руку таможенника прекрасный камень, чтобы осмотр на этом и завершился… «Сделаешь великолепное украшение своей жене», — сказал он. Разумеется, самые ценные и крупные куски янтаря расположены внизу, в надежном укрытии, поэтому они ускользнули от глаз таможенников, которые проверили материал среднего качества, специально выставленный торговцем напоказ.

На самом деле притворяются обе стороны. Таможенники прекрасно знают, что если бы продолжили проверку, то обнаружили бы более ценные куски, однако и при данном раскладе все остаются довольны: управляющий снял с купца высокую для пограничных налогов сумму (хватит даже на неплохой остаток, чтобы разделить его среди коллег). Торговец, со своей стороны, знает, что заплатил лишь часть пошлины и прилично сэкономил. В результате молодая жена таможенника получит изысканно отделанное ожерелье.

По правде сказать, двое мужчин встречаются не впервые, и всякий раз между ними действует молчаливое соглашение о неполной проверке товара…

Как будто ничего не изменилось за два тысячелетия…

Главный таможенник сходит с колесницы и приказывает своим подчиненным скрепить печатью разрешение на проезд для торговца янтарем. Те понимают с полуслова и знаком показывают небольшой повозке отделиться от каравана и продолжить путь.

Вскоре раздаются радостные восклицания одного из таможенников. На дне мешков у задержанного на границе погонщика мулов обнаружены великолепные серебряные блюда… Ясно, что тот намеревался, используя свой смиренный облик бедняка, провезти роскошные вещи. А вдруг они похищены? Или его послал хозяин, желающий избежать проверки? Нам неизвестно. Мы знаем только, что в данном случае чутье таможенников не подвело. Опыт подсказывает им, что некоторые бедные на вид, безвестные странники могут преподнести массу сюрпризов и подарков. И они научились определять их…

И что дальше? Закон прост: все будет изъято. Но виновник может выкупить изъятые вещи, разумеется по цене, которую ему назначат таможенники! То есть как минимум вдвое превышающей истинную стоимость предметов.

Сокрытие рабов

Совсем иная ситуация складывается с повозками с рабами.

Работорговец нервно расхаживает взад-вперед, подгоняя таможенников, потому что его «товар» зачах от холода. Однако эти действия лишь усугубляют тщательность проверки. Задетые его резким и нахальным тоном, контролеры принимаются шарить повсюду, в том числе и среди личных вещей, в поисках незадекларированных предметов. Обыскиваются даже сопровождающие охранники и все члены каравана.

Хозяин волнуется не из-за проверок. Он чист и знает, что ничего обнаружено не будет. На самом деле он лукавит в другом. Гибель нескольких рабов снизила будущую выручку, и поэтому он пытается провезти двух невольниц под видом членов своей семьи. Одна — это светловолосая девушка, которую мы мельком видели на кровати в повозке. Другая — девочка с остановившимся взглядом. Он одел их в приличные одежды и посадил рядом с собой во главе повозки, заявляя, что перед нами — его жена и дочь.

Выбраны именно они, молодые и красивые, поскольку это — его самый ценный товар и на рынке за них можно много выручить. Кроме того, можно рассчитывать на их молчание. Одна затравлена и запугана работорговцем, который угрожал ей расправой. Другая никогда не говорит… Такой трюк уже проходил не единожды. Но он рискован.

Римский закон в этом отношении ясен, как напоминает Лайонел Кэссон, доцент Нью-Йоркского университета и крупный специалист в области путешествий в древности: если на границе некто скрытно пытается провезти раба, выдавая его за члена семьи, а раб тем временем выдает свое истинное происхождение, то последний немедленно освобождается. Он прекращает быть рабом.

Начальник таможни обращает внимание на девушку и малышку… и начинает подозревать. Неудивительно, что у работорговца красивые жена и дочь. Однако одна деталь выбивается из этой истории: взойдя на повозку, он видит только одну кровать. И для одного человека это ложе кажется узким, а уж для пары и подавно. И где тогда спит девочка? Даже на полу нет места.

Он понимает, что здесь что-то не так. Осматривает обеих, сидящих в повозке, и поражается растерянному взгляду ребенка. Такое выражение глаз невозможно забыть. Глава таможни все понял… Но как освободить ее? Ведь сама она не может заявить, что рабыня…

Он придумал следующее. Снимает шлем. Подходит к девочке и с улыбкой начинает тихонько напевать колыбельную на германском наречии. Такие песни поет новорожденной дочке его жена (молодая женщина, которая получит янтарное украшение). Он женился на получившей свободу рабыне (так называемой либерте), также уроженке Германии. Однако сложно установить, из того ли она племени, что и малышка. Германские народы многочисленны, их обычаи и диалекты разнообразны. Но лингвистическая основа у всех едина. Как знать, может, ему и удастся расшевелить девочку…

Начальник таможни смотрит ребенку прямо в глаза и запевает первый куплет… но ничего не происходит. Начинает второй… безрезультатно. Пробует нежно на ушко девочке пропеть третий… Она обнимает его маленькими ручонками. Ее глаза наконец заблестели. И раздается громкий крик «мама!»…

Словно лист, несомый течением, ее судьба снова неожиданно совершила крутой поворот. Начальник берет ее на руки, а затем протягивает руку и тянет также девушку-«жену» в здание таможни. Работорговец с жаром бросается на них, стараясь удержать, но замирает, когда два других таможенника, наблюдавшие за сценой, обнажают клинки и приставляют к его груди и горлу. Тот поднимает руки в знак повиновения и отступает к колеснице. Он понял, что игра проиграна.

Освобождение

Колонна повозок, согласно правилам, остановлена и сгруппирована у края дороги, чтобы не задерживать проезд остальных. Посылают за женой начальника таможни. Она входит в комнату-кабинет своего мужа и обнаруживает там малышку с темно-синими глазами и всклокоченными белокурыми волосами, закутанную в покрывало и с кружкой молока в руках.

Женщина произносит всего несколько слов на знакомом наречии — и девчушка бросается ей навстречу, ища защиты в складках длинных одежд.

Требуется совсем мало времени, чтобы выяснить, что торговец ей не отец, а светловолосая девушка — не ее мать. Сложнее заставить заговорить последнюю, окаменевшую от страха. Но и в этот раз с помощью жены таможенника и общего для женщин языка лед постепенно растапливается.

Обеих поймали в самом сердце Германии «ловцы людей» из их же народа, а затем перепродали работорговцу.

Начальник таможни, собрав своих людей, направляется к работорговцу и официально заявляет, что тот освобожден от надзора за двумя рабынями, как предписывает закон. Мужчина выпучивает глаза и багровеет от ярости, но не имеет права возражать. Заплатив свою таможенную пошлину, он командует колонне возобновить движение.

Сотрясаемые резкими толчками, качаясь, повозки отправляются дальше по направлению к Паданской равнине. В клетках никто не оглядывается назад. Все ожидают разрешения собственной участи на первом же невольничьем рынке, который не за горами. Это вопрос нескольких дней.

Таким образом, караван, груженный разными судьбами, удаляется, поскрипывая, сворачивает и скрывается за поворотом.

До последнего момента его провожает взглядом девочка, сжимающая руку новой мамы… Итак, начальник таможни уже понял, что сегодня его семья пополнилась новым членом…

Милан того времени

Торговец наконец прибыл на Паданскую равнину. Он мог бы направиться в Аквилею, где существует развитый рынок янтаря. Но он предпочел пройти здесь, поскольку знает отличного покупателя для своих необработанных кусков. Это одно из самых видных семейств древнего города, именуемого… Медиоланум. То есть Милан.

Размеры Милана в древнеримскую эпоху, естественно, не соответствуют настоящим: достаточно сказать, что место, где впоследствии будет воздвигнут замок Сфорца, ныне самый центр мегаполиса, в период правления Траяна находится за городской чертой. Несмотря на это, Милан играет большую роль на шахматной доске императорского Рима. Он оказался необходимой базой в тылу для кампаний Юлия Цезаря, а в дальнейшем Август повелел обнести его длинным рядом оборонительных укреплений.

Каков же его размер? Попробуйте поставить одну за другой шесть-семь площадей Миланского собора — и обойдете поселение от края до края в границах его республиканских укреплений. Итак, Медиоланум не громаден, но обладает всем необходимым: форумом, термами, красивым театром и даже протяженным цирком для колесничных и конных бегов в стенах города, что необычно для римского центра (как правило, они располагаются за его пределами). А стадион «Меацца» (так же известный как «Сан-Сиро») римской эпохи, то есть амфитеатр для гладиаторских боев, наоборот, находится за стенами. Таким образом, миланцам приходится выходить за ворота, чтобы попасть на зрелища.

Медиоланум — романский вариант кельтского имени. Действительно, семь веков назад его основало племя инсубров.

По мнению некоторых ученых, селение было названо Медиоланум, поскольку занимало срединное положение на перепутье дорог. С самого основания его сердце совпало с местом современного городского центра — Пьяцца дель Дуомо.

В те времена, разумеется, не было никакой фигуры Мадонны, возносящейся в небеса. Однако на ее месте возвышалась иная сакральная женская статуя, располагавшаяся внутри важного храма. Речь идет о Белизаме, богине искусств и ремесел, связанных с огнем. Полибий, греческий историк, живший за двести лет до рождения Христа, уподоблял ее Минерве.

Внутри этого храма, своеобразного собора кельтского времени, хранились истово почитаемые штандарты времен войны с кельтским народом — галлами-инсубрами, прозванные «бессменными».

Пришедший сюда издалека, после долгого путешествия, узнает в Медиолануме знакомые очертания: протяженную линию низких стен с башнями на равном расстоянии друг от друга. Струйки дыма поднимаются там и сям над древними защитными укреплениями, свидетельствуя о населенном пункте, живущем в полную силу. Именно этот факт радует торговца янтарем, который устал от долгого странствия и мечтает о термах. Он ускоряет ход повозки и становится мелкой точкой вдали, вскоре исчезающей в жерле ворот города.

Места в стиле Виа Монтенаполеоне^[51] в Медиолануме

Пройдемся по улицам Милана, в районе Театра (нынешний театр Ла Скала вырастет в нескольких кварталах отсюда, недалеко от своего «предка»).

Сестерций снова поменял владельца.

Теперь он покоится в кошельке одного из членов той самой зажиточной миланской семьи, что приняла у себя торговца янтарем. Все пировали, пока он раскладывал свой товар. Но в тот момент сестерций уже распрощался с ним. Монета перешла в другие руки, когда он заплатил рабу семейства за надзор за повозкой. И вот она уже лежит в кошельке одной из дочерей богатого миланца, купившего янтарь для изготовления украшений.

Это — красивая женщина, высокая, худощавая; черные волосы на затылке собраны в сложнейшую прическу, причудливую, словно фараонов головной убор. Они приподняты надо лбом и образуют замысловатую конструкцию, напоминающую папскую тиару. Подобное чудо сотворено с помощью легкого деревянного каркаса, оплетенного черными волосами, привезенными из Азии. Вот оно — настоящее «наращивание» римской эпохи.

Поражают, однако, ее одежды: они высочайшего качества и, безусловно, очень дорогостоящие. Никто на улице не обладает столь дорогой одеждой. Сегодня мы бы сказали, что на ней все исключительно «фирменное».

Ее сопровождает другая женщина, подруга, равного с ней положения, о чем повествует схожесть одежд. Обувь изготовлена из тонко выделанной и ароматизированной кожи (римляне умели специально обрабатывать кожу, чтобы она источала приятный запах, к сожалению, в наши дни никто не перенял это изобретение).

На обеих женщинах — тончайшие туники, соблазнительно облекающие их тела. Ленты из ярко-красной ткани крест-накрест перехватывают грудь и сходятся на талии, подчеркивая юные формы.

Если прохожие мужского пола обращают внимание на их физические достоинства, то женщины, подглядывающие из окон или из глубины торговых лавок, в первую очередь смотрят на их одежды. И эти взгляды полны зависти.

Прежде всего поражает шаль-палла из чистого шелка, наброшенная на плечи.

Крайне сложно приобрести шелк подобного качества, лишь богачам удается достать его. Его привозят издалека, из-за границ Римской империи, непосредственно из Китая. Материал прибывает сюда благодаря бесконечной цепочке торговцев, пересекающих далекие жаркие пустыни, снежные горы Азии и просторы тропических океанов.

Данный вид одежды, в силу его редкости, по праву должен находиться в музее, а не здесь, посреди улицы.

Несомненно, обе женщины принадлежат к сливкам медиоланского общества. Это можно заключить также, глядя на их охранников-рабов, элегантно одетых и следующих за парой на близком расстоянии.

Главным образом впечатляет раскованность женщин, открытый смех, манера, с которой они приобретают в магазине покрывала или драгоценности у мелкого лавочника на углу улицы. Платят легко и непринужденно, что говорит об их достатке. Это доставляет им удовольствие, ведь они сами, а не мужья или братья распоряжаются деньгами.

Мы вполне можем представить и сегодня подобное зрелище на одной из элегантных улиц современного Милана или любого другого города.

Но насколько обычна такая сцена для эпохи, о которой мы повествуем? Мы привыкли рассуждать о строгости правил, определяющих поведение женщин во времена Древнего Рима. Однако эти две дамы совершенно не вписываются в рамки такой схемы. Итак, их «эмансипированность» — это норма или исключение?

Эмансипированная женщина

Подобное крайне раскованное поведение на деле является плодом долгого и поступательного процесса эмансипации римской женщины, начатого несколько поколений тому назад.

Конечно, утекло немало воды со времен римской архаики, когда женщина молча сидела на скамеечке, пока муж, возлежа на ложе триклиния, наслаждался трапезой с гостями.

Теперь римские женщины по закону могут свободно распоряжаться наследством и деньгами семьи, без вмешательства мужа или брата. Они едят, возлежа, на пирах, посещают термы и — о ужас! — пьют наравне с мужчинами. Провоцируя ярость некоторых авторов-женоненавистников (поскольку сама мораль общества того времени была женоненавистнической), например Ювенала, который в своих «Сатирах» в какой-то момент говорит: «…подобно змее, свалившейся в бочку… женщина пьет и блюет. Тошнит, понятно, и мужа: он закрывает глаза, едва свою желчь подавляет…»

Ювенал был особенно ядовит в своих суждениях о независимых женщинах, слишком свободных по его мнению.

За историю Римской империи женская независимость действительно достигла уровня, сравнимого с тем, что сегодня переживают страны Западной Европы. Удивляет, сколько общего с нашей эпохой можно обнаружить с этой точки зрения, а также в области взаимоотношений в браке. Например, развод.

Если вы думаете, что разведенный или разведенная — типичные фигуры для современности, где теряют смысл традиционные семейные ценности, — вы заблуждаетесь. Римляне в этом смысле шагнули даже дальше.

Здесь абсолютно естественно встретить мужчин или женщин, разведенных не единожды, а несколько раз подряд.

Развестись настолько просто, что в жизни многих женщин неоднократно сменяются мужья. Это происходит еще и потому, что за всем стоит приданое и расчет… и истории обретают бесконечные линии развития, достойные мыльной оперы. Попытаемся понять, каков же этот «мир второго тысячелетия»… двухтысячелетней давности.

Разводы… и никаких детей

Две дамы продолжают свой путь по улице. В какой-то момент к ним присоединяется привлекательный мужчина. Он хорошо одет, с приятными манерами, притягательной улыбкой. Он берет под ручку черноволосую женщину и продолжает идти вместе с ними. Этот человек — ее новый ухажер…

После нескольких лет брака с мужчиной старше себя черноволосая женщина «организовала» развод, и теперь она нашла нового спутника, с которым собирается вступить в брак.

Разумеется, новый претендент гораздо привлекательнее и моложе предшественника… однако этот человек, по мнению многих, считается охотником за приданым. Он тоже недавно разведен и вот уже некоторое время ищет достойную «женскую партию».

Охотники за приданым довольно распространены в римском обществе и наводняют его, словно акулы, в поисках своих жертв. Даже Марциал упоминает о них в «Эпиграммах». Давайте послушаем:

(Под кашлем подразумевается хлипкое здоровье, болезнь, которая сведет ее в могилу. Таким образом, Гемеллу, охотнику за приданым, достанется все наследство Марониллы.)

Троица скрывается в глубине улочки, смеясь и громко переговариваясь, под постоянным надзором двух рабов-теней…

Как мы уже говорили, подобная группа — совсем не редкость в римском обществе, еще вероятнее то обстоятельство, что ни у кого из троих нет детей. Они нежелательны.

Никто не имеет детей, все разводятся… как же так? Во многом корни стоит искать в древности.

В рамках римского брака во времена республики все дела решались в пользу мужа, а не жены. В браке «cum manu» (лат. «с рукой») забота о жене («manus») передавалась от отца к мужу, словно это была вещь или домашнее животное. В общем, жена переходила из-под отцовского надзора под контроль супруга (вот почему вплоть до наших дней существовала традиция похода жениха к будущему свекру за «рукой» дочери. Речь идет не буквально о руке, а о власти над дочерью. То есть судьба будущей супруги решалась ее отцом).

Разумеется, римская женщина в отношениях такого типа не могла решать, бросать мужа или нет. Она находилась под его patria potestas^[53] в той же степени, как и их дети. А муж мог отречься от нее в любой момент и по любому поводу.

Постепенно, с концом республики, эта форма брака исчезла и сменилась супружеской формулой «sine manu» (лат. «без руки»), согласно которой власть над женщиной оставалась в семье ее рождения. Это означало, кроме прочего, что и женщина имела право выгнать мужа в любой момент. А если жена происходила из состоятельной семьи, а муж — нет, то в случае развала брака он оказывался без средств к существованию.

Подобное право вручило римской женщине громадную власть и известную независимость от мужа.

Стоит добавить еще один основополагающий факт, освободивший ее еще больше: римский Сенат проголосовал за закон, позволяющий женщине участвовать в управлении всеми денежными средствами и имуществом, доставшимися ей по наследству от отца (то, чего не случалось прежде: всеми богатствами распоряжались ее муж или брат).

Итак, с завершением эпохи республики женщина стала экономически независимой и обрела в браке одинаковые с мужем права. Для развода было достаточным поводом, чтобы один из двух супругов в присутствии свидетелей выразил такое желание, и оба незамедлительно оказывались разведенными. Куда более скоростная процедура, чем в наши дни.

Развод стал настолько легкодоступным, что распространялся, как жирное пятно. И наступила настоящая «эпидемия супружеских разводов», как утверждал Жером Каркопино, один из крупнейших исследователей Древнего Рима.

Действительно, если взять «великие имена» римской эпохи, то перед нами пройдет череда многажды разведенных персонажей. Об этих вещах умалчивают исторические источники. Вот некоторые из них.

Сулла: в старости, после четырех разводов, в пятый раз женился на девушке, в свою очередь разведенной.

Цезарь: был разведен один раз.

Марк Порций Катон Утика: развелся со своей женой Марцией, но впоследствии вновь женился на ней, главным образом из-за денег, поскольку к тому времени она уже успела обзавестись новым мужем, а тот умер, значительно умножив ее состояние…

Цицерон: выгнал Теренцию, с которой имел детей, после тридцати лет брака, ради девушки Публилии, гораздо моложе себя и неслыханно богатой. Однако изгнанная жена не впала в депрессию и, как истинная эмансипированная женщина, пережила еще два замужества…

В основе подобных «сердечных порывов», как вы поняли, чаще всего лежали деньги, в том числе и потому, что в случае развода женщина имела право взять обратно все приданое, кроме тех средств, которые судья мог отписать мужу на воспитание детей и в качестве возмещения убытков.

Свобода выбора количества браков

Итак, богатая дама императорской эпохи и во времена правления Траяна — это имеющая власть общественная единица. Она независима, имеет законное право распоряжаться собственными средствами и, наконец, способна удерживать при себе мужа (даже очень известного), особенно если он взял ее в жены из-за денег…

Не случайно поэтому женщины, подражая мужчинам, вступают в брак по нескольку раз.

Впервые в истории они поступают так по собственному выбору, по любви или ради выгоды, но не по принуждению, как случалось ранее с их предками. В раскопанном в Ватикане некрополе обнаружены надгробия мужей некой Юлии Трепты. Она установила памятники один за другим (как знать, что почувствовал третий избранник, если предположить, что таковой имелся).

Вызывает улыбку то, что для первого мужа был сделан целый алтарь отличного качества, в знак любви. Для второго супруга — памятник низкого качества, с краткой эпитафией общего характера…

Описывая это общество, кажущееся по многим показателям более прогрессивным, чем наше, Сенека говорит: «Ни одна женщина не собиралась краснеть [от стыда] за свой развод, учитывая, что даже многоуважаемые дамы завели привычку вести свое летоисчисление не по именам консулов, а по именам собственных мужей».

Жером Каркопино с явным сарказмом описывает изменения нравов римской женщины со времен республики до времен империи: «Женщина, которая [прежде] была радикальным образом подчинена власти своего правителя и хозяина, ныне ему достойно противостоит, если не превосходит его. Она следовала режиму совместного владения имуществом, а теперь живет по законам почти полного его разделения. Раньше она гордилась своей плодовитостью, ныне страшится ее. Она была верна, а теперь непостоянна и порочна. Разводы были редкостью, а теперь случаются столь часто, что, как пишет Марциал, этот процесс равносилен узаконенной измене».

Демографический спад в Римской империи

Спад рождаемости — еще одна особенность этого периода, дополняющая женскую эмансипацию. Римское общество на протяжении поколений переживало хроническое снижение рождаемости, подобное тому, что много лет наблюдается в странах современной Западной Европы.

В наше время причины стоит искать в том, что женщины не стремятся рано выйти замуж, а наоборот, делают это поздно (соответственно, с возрастом женщине сложнее забеременеть), а также в общем подорожании жизни (затраты на жилье, автомобили, покупки, коммунальные платежи и пр.), что снижает вероятность образования многодетной семьи. Помимо этого существует постоянное навязывание жизненных клише, призванных оправдать общество потребления, где деньги вкладываются в первую очередь в качество жизни, а не в потомство (в отличие от идеалов наших дедов, которые считали семейные колена вложением в будущее, настоящей пенсией)… Каковы же причины спада рождаемости в Древнем Риме?

Они туманны. Существуют многочисленные гипотезы. Например, масштабные отравления свинцом, содержащимся в вине. Но этот довод не слишком убедительный в приложении к целому народу. Или виной всему узаконенный отказ римских женщин (высших слоев общества) иметь детей ради сохранения стиля жизни, не скованного материнскими обязанностями, и молодого, притягательного тела, не деформированного повторяющимися беременностями, к тому же небезопасными, как мы увидим впоследствии.

Действительно, в круговороте замужеств и разводов дети могли показаться тяжким ярмом.

Однако все эти объяснения плохо вяжутся с естественной склонностью женщины к продолжению рода и воспитанию детей. Итак, как отмечалось, причины неясны, но проблема остается. Как обнаружил Каркопино, «существует устрашающее число надгробных стел, поставленных освобожденными рабами (либертами) [вместо потомков] своим хозяевам».

Разумеется, у империи имелись свои противоядия. В высших слоях общества распространяется обычай усыновления. Так, в старости многие богачи усыновляют вполне зрелых людей, чтобы обеспечить продолжение своей фамилии.

Чтобы противостоять падению рождаемости, появляется традиция освобождения рабов при жизни или по завещанию, дабы освежить кровь римского общества, которое по природе своей многонационально (но монокультурно, что первостепенно).

«Фоторобот» эмансипированной римской женщины: vivere vitam (да здравствует жизнь)

Какие человеческие типы представляют собой эти эмансипированные женщины? Если бы нам удалось пригласить их домой на ужин, кто бы оказался перед нами? Конечно, прошло немало веков, но есть способ это обнаружить. Если попробовать прочесть между строк в творениях Ювенала, то по его карикатурам римской женщины нам удастся составить настоящий «фоторобот» ее подлинной личности.

Мы откроем для себя женщину необычайно прямолинейную, остроумную, мудрую, способную поддерживать за столом разговор на любую тему, от поэзии до международной политики. Это — женщина, которая старается быть в курсе всего, стремится понять свое время и, прежде всего, выразить собственное мнение. Вот почему мужчины так напуганы (и критически настроены).

Ювенал в шестой из своих «Сатир» повествует, что женщины перестали вышивать, играть на лире, петь, читать вслух… Ныне они увлекаются политикой, интересуются новостями со всех уголков империи, жаждут собрать точнейшие данные о текущих событиях, городские сплетни в городе и высших кругах. Они «осознают всю серьезность угрозы, нависшей над правителем Армении, и до того безрассудны, что с шумным нахальством излагают генералам, в присутствии онемевших мужей, свои теории и планы», пишет Каркопино.

Римские женщины, таким образом, вливаются в социум, выходят из дома, сбросив свою паранджу, сковывающую умственные и общественные действия. Они расхаживают по улицам, посещают театр, Колизей, болеют в цирке на колесничных бегах. А также ходят в термы и раздеваются там. Наслаждаются водными процедурами вместе с мужчинами, что является невиданным революционным шагом для римского мужчины эпохи архаики.

И прежде всего это эрудированные женщины, любительницы чтения, сочинения, интеллектуальной беседы. Это — современные женщины. Женщины настоящие.

В том числе и в сексе. Почему лишь мужчине дозволено вкусить удовольствия жизни? Ведь теперь и женщины обрели экономическую независимость и могут разводиться когда захотят. Кто-то добавил, что поскольку они столь свободны, то во многих случаях становятся простыми… сожительницами своих мужей. Возможно, но и муж может проводить время с любовницей в одной из комнат их дома. И такая ситуация считается законной и принимается римским обществом. И что же? А то, что, очевидно, жизнь этих женщин характеризуется одной фразой: vivere vitam.

Но каково число женщин, охваченных этой эмансипацией? Как мы отмечали, их много, но не все. Более того… Те, что живут в среде простонародья или в сельской местности, все еще имеют древние взгляды на семейные отношения.

Справедливо полагать, что данная революция нравов затронула лишь богатые классы крупных городов. В остальных же областях, в бедных слоях населения, в самых отдаленных от «светскости» местах, в семейной жизни правят архаические порядки.

Естественно, данные о женской доле, дошедшие до нас в письменных источниках, в массе своей принадлежат перу мужчин. Было бы интересно узнать, что бы сказали сами женщины.

Брак в десятилетнем возрасте

Троица из двух женщин и будущего супруга одной из них только что скрылась за углом. Во время прогулки они не заметили девушку, проходящую вплотную к стене. По виду ее одежд мы предположим, что перед нами — представительница низших слоев общества. Она идет, опустив голову, укутавшись в невзрачную паллу. Она следует за мужчиной, отставая на пару метров. Муж шагает впереди, не обращая к ней ни единого слова. Он гораздо старше девушки и запросто может сойти за ее отца. Каков же тот мир, в котором живет эта женщина? Сейчас мы это выясним. Это мир, состоящий из страхов и смертей, поджидающих миллионы женщин на каждом углу.

Римское женское население подобно медали: с одной стороны — эмансипированная часть, только что нами исследованная, с другой — древние традиции.

Жизнь женщин, связанных с традиционными отношениями, непроста. Их детство длится крайне мало, как при Траяне, так и в прочие периоды империи. Их очень рано выдают замуж. Иногда в тринадцать лет, но иногда и раньше, в десять!

В подобных случаях, однако, по договоренности между сторонами, молодожену запрещается вступать в половую связь с женой-ребенком. Эта традиция останется навсегда в римском мире и будет продолжена в дальнейшем в Византии. Но нам известно о мужьях, которые нарушали соглашение и наносили непоправимый вред здоровью малолетних жен, вызывая постоянные разрывы у девочек.

Столь ужасная традиция выдавать замуж девочек в очень раннем возрасте, то есть прежде чем они вступят в репродуктивный период (и сейчас подобная практика распространена в странах третьего мира, особенно в исламских), может поразить того, кто, как мы, привык к образу женщины, стремящейся выйти замуж как можно позже, в возрасте, в котором римлянки империи зачастую уже давно покоились в земле.

Действительно, перед нами — одно из кардинальных различий между обществом нашего времени и Древнего Рима. Почему же их заставляют вступать в брак такими юными?

Причин предостаточно, но главная заключена в том, что им предстоит нарожать множество детей, зная, что многие умрут и что самим им уготована недолгая жизнь. Очень недолгая…

Но — обо всем по порядку. Детская смертность в Древнем Риме крайне высока, на уровне показателей стран третьего мира, а то и выше. В некоторых случаях она достигает 20 процентов. То есть один младенец из пяти погибает в первый год жизни.

Иногда этот показатель удваивается.

Вот, например, что выяснилось при изучении некрополя Портус в Изола-Сакра (в Остии). Там обнаружен могильник, который был исследован более других (2000 захоронений, из них в 800 сохранились полные скелеты). Ученые стояли перед лицом пика детской смертности, достигавшей 40 процентов в течение первого года жизни ребенка…

Таким образом, каждая римская супружеская пара осознает, что должна произвести на свет много детей, если хочет быть уверена, что выживет хотя бы один. Закон подталкивает граждан в том же направлении: первый римский император Август, будучи свидетелем страшного демографического спада, постановил, что для получения особых экономических субсидий и налоговых послаблений одна римская женщина должна была родить хотя бы троих детей (а либерта — как минимум четверых!).

При всем желании, римской женщине непросто прийти к подобному показателю. Естественно, этому отнюдь не способствует хроническая сложность заиметь детей, которая, как было сказано, буквально объяла все римское общество.

Боязнь родов у женщины угадывается в изобилии святилищ, возведенных в честь божеств женского плодородия (как правило, связанных с водой или некими чудодейственными источниками), а также подтверждается наличием вотивных приношений (ex voto), обнаруженных археологами. Можно себе представить то колоссальное социальное давление, которое эти женщины должны были вынести на своих плечах…

Иногда причиной временных проблем с деторождением является скверное питание, довольно распространенный фактор в ту эпоху. Но наши предки об этом не ведают и мало что могут предпринять…

Есть еще и временной фактор. Женщины осознают, что, в отличие от мужчин, их жизнь коротка. И причина заключается как раз в родах. За отсутствием навыков в области медицины и гигиены, подобных современным, акт произведения на свет ребенка в те времена превращается в истинный героический подвиг.

Роды: русская рулетка

У римской женщины риск умереть во время родов в тысячу раз больше, чем у нашей современницы-итальянки.

Данные красноречивы: если сегодня в Италии примерно одна из десяти тысяч женщин умирает при родах, то в римскую эпоху (как показали бы специальные расчеты) смерть настигает примерно одну из десяти. Настоящая русская рулетка.

Женщин в основном убивают устранимые в наши дни осложнения при родах (как то: плацента, мешающая выходу ребенка, неправильное положение плода и пр.). Но даже если роды заканчиваются благополучно, дело довершают внезапные кровотечения.

К этому стоит добавить чудовищные смертоносные инфекции, развивающиеся в послеродовой период.

Учитывая подобные опасности и тот факт, что женщинам приходится переживать роды по нескольку раз в жизни, неудивительно, что лишь немногие из них достигают преклонного возраста или переживают собственного мужа.

Одна из надгробных стел, найденная в Салоне близ Сплита, под именем усопшей рабыни содержит следующую красноречивую надпись: «…той, которая страдала 4 дня в родах, но так и не разродилась от бремени и завершила свою жизнь. Воздвиг Юстус, товарищ в рабстве».

Если сами роды сопоставимы с выполнением военной миссии, то остаток жизни сопровождается еще более серьезными трудностями для многих римских женщин.

Рядом с эмансипированными дамами, которые, как мы проследили, добились равноправия в отношениях с противоположным полом, живет множество женщин, чье существование определяется другими людьми.

Девочку выдают замуж, потому что так решил отец. В юном возрасте она вступает в брак с человеком гораздо старше себя, зачастую с одним из приятелей отца. Между супругами вполне может быть разница в четверть века. Нередко о свадьбе договариваются, когда девочке исполняется четырнадцать лет (это — минимальный возраст для супружества, установленный законом). Но ее могут уже заранее послать жить в дом будущего мужа.

Разумеется, в подобном случае (как и во всех вариантах договорных браков) женщины связывают свою жизнь с нелюбимыми мужчинами.

Что же происходит потом? Римский закон и мораль диктуют женщине очень четкие правила поведения: абсолютную верность супругу и публичную сдержанность. Подобно той, что проявляет девушка, следующая по дороге за своим хозяином-мужем. Теперь он вошел в ворота, ведущие в их небольшие апартаменты на втором этаже невзрачного здания. Она проходит за ним и оказывается в своей «тюрьме».

Аренда транспортного средства (city car) в Древнем Риме

На рассвете некая девушка и ее громадный слуга спешат по главной улице города. Прохожих не видно. На середине улицы лишь две собаки ссорятся из-за кости, которую выбросили сегодня ночью при уборке харчевни. Девушка покрывает голову длинным полотнищем паллы, защищаясь от холода. Однако ее спутник, огромный раб, словно не чувствует холода. На нем — туника, сквозь ткань которой проступают мышцы мощной груди. Это — германец с предупредительным взглядом и преждевременно поседевшими волосами.

Он без видимых усилий несет два огромных баула, наполненные всем необходимым для путешествия. Так и есть. Девушка планирует совершить небольшую поездку и взяла с собой в спутники слугу.

А кстати, что берут с собой древние римляне, отправляясь в дорогу? Этим вопросом некогда задался Лайонел Кэссон, автор фундаментального труда на данную тему.

Больше всего места занимает кухонная утварь, ибо в пути придется готовить пищу самостоятельно. Также берут туалетные принадлежности, одеяло, полотенце, кое-какое белье и одежду на смену, удобные сандалии и тяжелые башмаки от дождя и снега и, естественно, шляпу, предохраняющую от осадков или солнца, в зависимости от погоды.

Кроме того, надо предусмотреть подходящую одежду для тех мест, которые предстоит пересечь: легкую накидку (лацерну) для погожих дней, длинный шерстяной плащ с капюшоном (биррус — аналог арабского бурнуса), пенулу — римское пончо от дождя и т. д.

Не стоит забывать и подарки для человека, который готов принять нас или которого мы намерены навестить. И еще несколько вещей. На самом деле, за исключением случаев поездки в колеснице, с собой берется немногое.

Если вы знакомы с кем-то, проделавшим пешком неблизкий путь до Сантьяго-де-Компостела, он наверняка расскажет вам, что быстрее всего усваиваются две походные истины: во-первых, брать с собой минимум необходимого (то есть самую малость вещей, желательно легких, потому что все равно придется регулярно стирать) в невесомом рюкзачке. И во-вторых, после первых двух или трех дней настоящих страданий входишь в ритм равномерного шага, позволяющего преодолевать десятки километров в день. Так вот римляне в определенном смысле ежедневно совершают паломничество в Сантьяго-де-Компостела: они привыкли много ходить. Гораздо больше нас с вами.

А деньги? Где их прячут путешественники? В привычных мошнах, подвязанных к поясу, или в небольших мешочках из тончайшей кожи, закрепленных на веревке на шее под туникой. Так делают и в наши дни: достаточно присмотреться к ассортименту магазинов duty-free в аэропортах — россыпь искусно изготовленных легчайших сумочек и кошельков.

Вместе с деньгами кладутся ценности.

Женщинам, разумеется, не советуется привлекать внимание к надетым драгоценностям: кольца, серьги, браслеты и ожерелья необходимо спрятать. Кое-кто кладет их в обшивку своего лифчика-строфия, а кто-то зашивает в невидимые складки одежды. Именно так поступила девушка, заполучившая наш сестерций.

Но этого недостаточно. Надо собрать и другой багаж. Психологический. Римляне истово верят в вещие сны. Они содержат вести, которые нужно учитывать, невзирая на их краткость. Своего рода эсэмэски от богов.

Как и в неаполитанской каббалистике,^[54] здесь каждый сон имеет точное толкование и являет собой настоящий светофор для отъезжающих. Приведем несколько примеров.

Зеленый свет — тем, кому снится безоблачное звездное небо либо боги — Афродита или Меркурий, покровители путешественников.

Осел и мул — тоже добрые знаки. Они говорят, что в дороге нечего опасаться, но она будет… медленной.

Желтый свет светофора — для тех, кто увидит во сне газель. Нужно обратить внимание на свое самочувствие. Если парнокопытное активно — странствие пройдет хорошо, а если хромает или ложится — это недоброе предзнаменование.

Красный свет — тому, кому приснятся кабан (сильные бури), сова (грозы и бандиты на дороге) или куропатка (опасность оказаться жертвой мошенничества или подвергнуться нападению разбойников). Дионис и Диоскуры, посетившие вас во сне, также несут дурные вести.

Наконец, доброе предсказание — встретить во сне статую божества, которая как будто шевелится: можно смело отправляться в путь, благосклонность богов — на вашей стороне.

У нас будет возможность вернуться к этим вещим знакам, когда настанет час взойти на парусник в Остии и пересечь Средиземное море. Тогда же нам откроются и другие суеверия, связанные с путешествиями.

На соседних улицах наша пара часто замечает небольшие группки, направляющиеся к окраинам города. Это слуги со свертками, узлами и баулами. Они сопровождают хозяев, собравшихся в путь. С тех пор как в городе запрещено разъезжать на повозках после восхода солнца, большинство нагружает вещами своих рабов или наемных рабов-грузчиков, чтобы те отнесли все до ждущих у ворот города колесниц. Иногда случается переносить и самих хозяев. Вот довольно тучная дама разлеглась в носилках, которые с трудом тащат четверо рабов. К счастью, идти им недалеко.

Добравшись до городских ворот, девушка и раб направляются к нескольким, уже открытым, конюшням. Останавливаются, чтобы ознакомиться с ценами, которые выставлены на табличках. Затем заходят внутрь. Эти конюшни представляют собой древний аналог бюро автопроката AVIS или HERTZ. Только здесь в аренду берут… колесницы! Увидев входящих, раб-грек незамедлительно показывает им варианты транспортных средств, имеющихся в наличии.

Вот — небольшая бирота, то есть двуколка, рассчитанная максимум на двух ездоков. Рядом — эссеум, повозка побольше и поэлегантнее. Мы можем сравнить их с легкой бричкой и с роскошным тарантасом. Грек перечисляет имена знатных горожан, чей выбор некогда пал на эти колесницы (поди узнай, так ли это)…

Здесь же стоят несколько раед — открытых четырехколесных возков — и одна каррука похожей конструкции, но с перекрытием: это родственница повозок из вестернов про Дикий Запад. Она схожа с семиместной каретой для многочисленной семьи. Некоторые разновидности карруки располагают лежачими местами и являются своеобразными домами на колесах римской эпохи.

Для самых громоздких колесниц, однако, помимо кучера, необходим помощник, который бы, находясь на земле, держал коней под уздцы и шагал рядом с повозкой. Знаете, как называется этот несчастный путешественник? Курсор… Такой термин мы сегодня используем в компьютерной лексике (палочка, подмигивающая нам в конце печатной строки).

Девушка выбирает колесницу в глубине каретного двора. Это конвиннус. Он невелик, прост в управлении и с легкостью может быть назван «авто для города», аналогом «смарта» римской эпохи, широко распространенным на дорогах империи. Единственное отличие от современности в том, что его можно использовать и для загородных поездок, не в сутолоке городского движения. Центры многих крупных городов, по сути, являются пешеходными островками, поскольку, как мы уже упоминали, днем движение колесниц по городу запрещено.

Договорившись о цене и оплатив аренду транспорта, двое садятся в повозку. Раб берет вожжи. Кони вскидывают головы и неспешно пускаются в путь. Как только конвиннус проходит сквозь городские ворота, раб хорошенько стегает лошадей, и они переходят на рысь. Сквозь волны развевающихся грив девушка видит белую дорогу, ведущую за горизонт. Она улыбается. Путешествие началось.

Они обгоняют небольшой караван богатея. Помимо бесчисленного скарба, на повозки погружена практически разборная квартира, готовая к ежевечернему возведению. Сложилось так, что богачи не спят на постоялых дворах, а возят все необходимое с собой. Слуги соорудят большую палатку со стульями, столами, удобной кроватью, коврами и пр. Разумеется, будет принесена посуда и утварь для приготовления еды. Все это очень напоминает роскошные сафари-рейды нашего времени, в которых турист после поездки на внедорожнике в сопровождении рейнджера возвращается в лагерь на ужин, поданный лакеями в ливреях, а затем ночует в разбитых чертогах-палатках, укомплектованных кроватью, столами, душем и туалетом.

На пути нашим странникам встречается еще один путешественник, адвокат, возлежащий на носилках. Он вслух зачитывает текст защитной речи, которая должна прозвучать в следующем городе. Жестикулирует и громко говорит. Восемь рабов, несущие его на спинах, не обращают внимания на это «включенное радио».

Те, кто, как он, предпочитает носилки повозке, делают это по единственной причине: в них не трясет. Однако путешествие обещает затянуться. А кто спешит? В римское время, в отличие от сегодняшнего дня, никто не торопится… Не исключено, правда, что на первой же почтовой станции рабов сменят два мула.

Кого можно встретить на «солнечной магистрали»^[55] империи?

Путешественники кардинально отличаются от тех, которые сегодня наводняют наши магистрали. В отличие от нас римлянами движут иные причины. Среди них мало туристов, и никто не стоит в пробках, возвращаясь после уик-энда. Подавляющее большинство путешественников составляют те, кто передвигается с места на место по работе. Прежде всего это члены государственного аппарата. Существует постоянное перемещение «государственных служащих» любого ранга. От чиновников и сборщиков налогов до крупных шишек императорской власти. Например, управляющих провинциями.

Их кортежи, состоящие из сотрудников, помощников, солдат, всякого рода персонала и рабов, впечатляют своими размерами… Возникает ощущение, будто перед нами настоящие императоры.

Но если случится проезжать императору, это становится большим событием. Все замирает, как бывает в наше время, когда на время проведения соревнований перекрывают улицы, блокируя движение транспорта. Шествие императора превращается в истинный парад, сравнимый с празднованием 2 июня.^[56] Все стекаются сюда, чтобы увидеть самого могущественного в мире человека.

Лишь один кортеж превосходит по протяженности императорское шествие. Желательно его никогда не встретить. Речь идет о легионах. Легион на марше, включающий тысячи солдат, повозки с ранеными и погибшими и разобранные орудия, способен перекрыть трассу на долгие часы.

А если вдруг, по неблагоприятному стечению обстоятельств, вам доведется встретить целое войско в походе — останавливайтесь и разбивайте лагерь. Вам, возможно, придется задержаться на несколько дней. Так действительно произошло, когда Траян решил вторгнуться в Дакию и призвал к бою многие легионы.

Представим суматоху на дорогах, любопытство и страх населения маленьких городков провинций, через которые полилась подобная река солдат и транспорта. А также сделки, заключенные предприимчивыми дельцами, пользующимися положением тысяч людей в походе…

Между тем можно провести некоторые параллели с современностью. На пути встречаются транспортные средства, сравнимые с нашими грузовыми фургонами (медленные повозки, запряженные быками), с нашим частным транспортом (колесницы и возки), мотоциклами (всадники), велосипедистами (наездники на мулах), и, наконец, масса пешеходов. Подметки были наиболее распространенным средством передвижения в древности.

Любопытное уточнение касается лошадей. Они были гораздо мельче известных ныне пород. То есть чуть больше пони… Поэтому рискнем назвать их «мотоциклами» той поры, из-за их компактности и маневренности. В городах невозможно было увидеть крупных лошадей, таких как показывают нам в ковбойских фильмах. А если бы такие лошади и появились в империи, то римляне сочли бы их великанами. И конечно, посчитали бы неповоротливыми и невыносливыми в дорогах и битвах, не приспособленными к бездорожью.

Приведем еще один интересный факт: лошади вообще редко могут нам встретиться, потому что использовались в основном для войны, почтовой службы и охоты. Плюс ко всему большинство людей не могли себе позволить содержание коня. Поэтому по дорогам чаще, чем лошади, курсировали ослы.

Кроме обычных людей, на дорогах встречается много больных, которые совершают паломничества к святилищам, чтобы просить богов о здоровье. Либо путешественники в направлении известных термальных мест. Это — близкие нашему мироощущению стороны античности.

Случается, что римляне путешествуют «автостопом». Чаще всего их подбирают крестьянские повозки. Такое путешествие длится очень долго. Оно скучно и невыносимо для чувствительных ушей. Стоит ужасный скрежет…

Дорожные станции обслуживания и постоялые дворы

На девятой от Медиоланума миле странствия появляются красные черепичные крыши каких-то жилищ. В этом месте в Новое время вырастет городок Меленьяно, и вполне вероятно, что древнее ядро города составляли именно эти дома. Перед нами — mutatio, придорожная станция обслуживания, вроде тех, что снабжены бензозаправочным насосом, а также мастерской срочной помощи на дороге. И точно, здесь находятся конюшни, где можно заменить уставших лошадей (отсюда и название) на свежих (другими словами — залить полный бак). Здесь же конюхи, ветеринары, кузнецы и ремесленники, готовые починить колесницы (самая настоящая ремонтная мастерская). Более того, как в любом придорожном заведении, здесь можно поесть. Вам, конечно, не предложат прославленных сэндвичей под названием «Нерон», «Охотничий» или «Юлий Цезарь», но можно откушать простые и сытные блюда из ягненка, поросенка, а также творог с лепешками.

Практически всегда вблизи дорог существуют трактиры. Здесь имеется все: от койки до шлюхи. Но тот, кто совершает остановку, как правило, не ночует, ведь и мы поступаем так же в наших придорожных кафе. Здесь перекусывают, меняют лошадей, а затем уезжают. В течение дня, проведенного в дороге, можно до захода солнца встретить один или пару таких сервисных точек. А затем, словно по мановению волшебной палочки, на пути появляется большой постоялый двор. Римляне называют его mansio. Между двумя постоялыми дворами никогда не бывает больше 50 километров. Таково среднее расстояние проходимого за день пути. Здесь странник может перекусить и выспаться, а также сменить лошадей и… хорошенько выкупаться. Почти всегда при постоялом дворе имеются небольшие термы. И не только: для почтальонов и курьеров предусмотрена даже бесплатная смена одежды.

Для обеспечения безопасности передвижения с течением лет будут возведены полицейские пункты (stationes), с патрулями, следящими за порядком на дороге. Вдобавок в некоторых областях устанавливались контрольные посты с часовым, по одному на каждую милю.

Злоупотребления и использование служебного транспорта в личных целях

Но отнюдь не все путники могут воспользоваться услугами придорожных станций и постоялых дворов. Во всяком случае, не бесплатно.

Подобные точки обслуживания предназначены для тех, кто состоит на государственной службе, то есть разъезжает по заданию властей. Например, курьер-вестник: он должен каждый раз представлять специальное письмо (diploma), которое уполномочивает его менять лошадей и мыться в термах.

Эта сервисная система, так называемая cursus publicus, была изобретена Августом главным образом для рассылки государственной корреспонденции по территории империи. Курьеры (speculatores) могут быстро сменить лошадей и поспать, чтобы затем снова продолжить путь. Вполне удачное предприятие, если представить, что после этого почта ускорится лишь с изобретением локомотива.

Тот, кто путешествует по своим делам, может рассчитывать на подобные удобства только за плату. Разумеется, многим власть имущим хотелось бы обладать дипломом, однако требуется получить одобрение императора. Действительно, только он или же его уполномоченный представитель может подписать диплом. Многие даже оказывают давление, чтобы обзавестись разрешением. Другие в официальном порядке просят императора сделать для них исключение и подписать бумагу. Так случилось с Плинием Младшим, правителем Вифинии, провинции в Малой Азии, который в 111 году (то есть «совсем недавно» по отношению к изучаемой нами эпохе) обратился к самому Траяну со следующими словами: «Мой господин, я до сих пор не предоставил диплом никому… Между тем моя жена узнала, что умер ее дед, и, поскольку ей нужно было добраться до своей тетки, мне показалось жестоким отказывать ей в выдаче диплома…»

Конечно, злоупотреблений со стороны власть имущих было предостаточно, с фактами передачи и даже продажи дипломов (подобное преступление каралось смертной казнью).

Сегодня мы могли бы сравнить с императорским разрешением полномочия использовать в личных целях служебную машину с водителем и мигалкой…

Известны отдельные случаи с участием государственных чиновников, которые в обход правил пытались реквизировать у постоялых дворов имеющихся лошадей (там содержалось до сорока голов коней и мулов) либо старались устроить на ночлег в своих комнатах друзей и родственников.

Когда быстрая и легкая повозка с девушкой и рабом выезжает с постоялого двора и продолжает путь, навстречу ей галопом несется всадник. Он врывается во двор и на ходу соскакивает с коня. Это — императорский вестник (speculator). Управляющий догадывается о срочности дела по озабоченному выражению лица курьера. Он очень молод, весь в веснушках и красных пятнах от напряжения. Юноша достает диплом из кожаного футляра-тубуса, висящего наперевес, и подает управляющему с просьбой выдать самого быстрого скакуна. Мужчина немедленно приказывает запрячь коня и разворачивает документ ради формальности, даже не вчитываясь. Затем внимательно смотрит в глаза молодого человека: «Парень, все в порядке?» Тот жадно пьет из кувшина, и струйки воды стекают ему на грудь. Жена управляющего, принесшая юноше воды, просит пить не спеша. На лице женщины играет материнская улыбка. Она видит в нем одного из своих детей, взятых на службу в один из северных легионов, XXII легион Фортуны Перворожденной. Хозяева узнали о приграничных стычках от другого курьера, проезжавшего здесь несколько дней назад. Затем новости прекратились. Вестники не должны ничего сообщать посторонним, однако некоторые новости все же просачиваются. Такие, как весть о крупной победе над варварами. И юноша, слегка волнуясь, подтверждает, что грядут поощрения и повышения для всех. Его документ адресован как раз на север, в Могонтиакум, командующему легионом.

Управляющий улыбается, кладет руку на плечо юноше и вручает ему флягу доброго вина со словами: «Возьми и употреби с пользой, но только после скачки!» Молодой человек смущенно благодарит, а затем впивается зубами в лепешку с пресным сыром, приготовленную женой управляющего. Но завершить трапезу нет времени. Конь готов и запряжен. Одним махом юноша взлетает в седло, не нуждаясь в табуретке, подставленной конюхом. Потом оборачивается и, улыбаясь, прощается с хозяевами постоялого двора. Еще секунда, и он уже скрылся за воротами в облаке пыли…

Скорость римского курьера составляет в среднем 7 километров в час, с учетом остановок из-за перемены коня. Подобная цифра означает прохождение 70 километров в день (в отличие от 20–30 километров, проходимых пешеходом, и 35–45 километров у едущих в колеснице).

Лайонел Кэссон подсчитал, что, двигаясь таким образом, курьер, выехав из Рима, может прибыть в Бриндизи за семь дней, в Константинополь — за двадцать пять, в Антиохию (в Сирии) — за сорок, а в Александрию Египетскую — за пятьдесят пять дней.

На самом деле, когда приходится «жать на газ», вестникам удается увеличить скорость втрое и покрывать до 210 километров за одни сутки, с учетом ночной скачки. Здесь используется уже знакомая нам система с ездой без передышки или с краткими остановками, напоминающими пит-стоп в «Формуле-1».

Так произошло, например, с вестью о мятеже в рядах легионов в Могонтиакуме, в Германии (где находится «штаб» нашего XXII легиона Фортуны Перворожденной), в 69 году. Понадобилось всего восемь или девять дней, чтобы об этом узнали в Риме.

Во всех этих придорожных структурах простым путникам не запрещено есть и спать, но только тогда, когда имеются свободные места. И потом, придется платить за услуги из своего кармана, в то время как держатели диплома все получают бесплатно. Кроме того, если вы заняли комнату, но прибыла официальная делегация, а мест не оказалось, вас попросят освободить помещение без лишних церемоний.

Реджо-Эмилия
Античные анекдоты

Сцены одной свадьбы

После долгой дороги женщина провела ночь в одной из гостиниц Пьяченцы (Placentia), а затем вновь отправилась в путь, чтобы вовремя добраться до Фиденцы (Fidentia) и не опоздать на свадьбу лучшей подруги.

Состоялась превосходная церемония. Невеста была облачена в великолепную, шафранного цвета паллу, лицо полуприкрыто огненно-оранжевой фатой, столь яркой, что девушка казалась факелом (недаром эту фату называют «фламмеум»), голову украшал миртовый венец.

Жених сегодня, как ей показалось, стал еще соблазнительнее с момента их знакомства. Возможно, благодаря особенному дню или соседству подруги, воистину исключительной женщины. Она внимательнейшим образом следила за каждым этапом церемонии. Конечно, во время жертвоприношения быка ей пришлось зажмуриться, но жрец-предсказатель вдруг улыбнулся столь непринужденно, искренне обещая молодоженам счастливую жизнь, что все лишь подивились его оптимизму. Как правило, столь положительные заключения не часто услышишь… Но, хорошо зная новобрачных, все согласились, что они заслужили их сполна.

Роскошный пир со множеством приглашенных продолжался до вечера, невзирая на попытки ветра помешать гостям.

А затем наступил ее черед внести свою лепту.

Когда все поднялись и свадебный кортеж направился к дому жениха, именно она, лучшая подруга невесты, сопроводила ее на брачное ложе, где уже возлежал супруг, улыбаясь полной желания улыбкой. Он снял с новобрачной плащ и развязал тройной узел туники. Пока гости покидали дом, оставляя пару наедине, подруга, прежде чем уйти, бросила прощальный взгляд на страстно целующихся влюбленных. Она закрыла дверь с улыбкой, вздохнула и примкнула к остальным.

Пока все удаляются с факелами и лампадами, мы задержимся. Вечер свеж, звезды сияют, одаривая нас своим дрожащим светом. Мы возвращаемся, храня в памяти образ целующихся молодоженов… Что же, римляне целуются в точности как мы?

Поцелуи по-римски

Да, римлянам, как и нам, знакомы «глубокие» поцелуи. Хотя вернее было бы сказать, что это мы целуемся, как они, раз уж кто-то нас предварил…

Римлянам известны три типа поцелуев. «Базиум» — классический эмоциональный поцелуй, которым обмениваются влюбленные. Он сладок и наполнен чувством. Достаточно увидеть некоторые статуэтки из раскопок в Трире с изображением целующихся пар. Как и наши современники, они склоняют голову вправо (судя по всему, две трети людей в наши дни делает так же).

Еще существует «оскулум», уважительный поцелуй, который предназначен родителям.

И наконец, «савиум» — поцелуй исключительно эротический, связанный с влечением, но не затрагивающий глубокое чувство. Им обмениваются партнеры во время сексуальных утех. Такой поцелуй предназначен, например, проституткам.

Если вы удивлены подобным разнообразием поцелуев у римлян, считая, что в наше время все по-другому, остановитесь и вглядитесь в окружающий мир. И вы обнаружите, что он гораздо богаче на разновидности поцелуев.

Друзей и родственников целуют дважды, символически (соприкасаясь щеками), при встрече после более или менее длительной разлуки, в то время как один раз целуют людей, которым глубоко доверяют и с которыми видятся ежедневно (например, таков супружеский поцелуй на прощание перед уходом на работу). За границей иногда встречаются многократные поцелуи: в Голландии, Франции и ряде других европейских стран распространены троекратные поцелуи (а также четырех- и даже пятикратные, в зависимости от территорий).

Людей, вызывающих у нас особое чувство привязанности, мы целуем в щеку — например, детей, родителей или близких друзей.

Затем, учитывая поцелуй руки и прочие целовальные традиции отдельных групп людей, мы приходим к выводу, что мир поцелуев древнего римлянина был куда проще нашего…

В истории «поцелуя по-римски» есть одна любопытная вещь. Рассказывают, что изначально «оскулум», наиболее сдержанный поцелуй, на самом деле имел исследовательскую подоплеку. Муж проверял, пила ли жена вино. Также могли поступить и все родственники, проверяя дыхание женщин семейства… Происходила своеобразная перекрестная проверка ради сохранения доброго имени рода.

На пути изучения поцелуев в Древнем Риме нас ожидает еще один сюрприз: вероятно, римляне первыми в истории… запретили целоваться!

Почти два тысячелетия назад император Тиберий запретил поцелуи в общественных местах. Причина? Борьба с эпидемией герпеса. Несмотря на полное отсутствие знаний в этой области, Тиберий был прав, поскольку инфекция распространялась именно таким образом. Нам доподлинно не известно, насколько точно соблюдался его запрет, особенно впоследствии. Ведь поцелуи не знают границ.

Реджо-Эмилия. Римские анекдоты

Прошло несколько дней. Сестерций, отданный девушкой в оплату за ночлег в гостинице, добрался до города Региум-Лепиди (современное название Реджо-Эмилия), преодолев расстояние в 50 километров в кармане одного из клиентов заведения. Теперь этот человек вместе со своим другом оказались перед харчевней.

На несколько мгновений оба блаженно замерли, не говоря ни слова, присев на простые табуретки в тени громадного платана. Легкий ветерок овевает свежестью их лица.

Затем, почувствовав жажду, один обращается к разносчику: «Два бокала красного, слегка разбавленного водой. Да смотри не переборщи!»

Как нам уже доводилось упоминать, вино в период империи обладает настолько высоким содержанием алкоголя, что его принято разбавлять водой. Почти везде, из поколения в поколение, виночерпии склонны прилагать излишнее усердие, охотно разжижая «божественный нектар» ради своей выгоды. Но неподалеку отсюда происходит как раз обратное. Если верить Марциалу, в самой Равенне. В городе настолько мало питьевой воды, что она сравнялась в цене с вином! Один из путников к месту вспоминает:

Другой вторит ему:

Верно, вода там столь дорога, что не виноградником мне, водоемом владеть бы в Равенне: больше нажиться я там мог бы продажей воды.

Эти простые, меткие высказывания на латыни Марциал записал в своих «Эпиграммах» (Кн. III, 56–57).^[58] Не зря поэт провел некоторое время в этих местах.

Искреннее желание посмеяться и насладиться жизнью после тяжелого труда — распространенное состояние для данной местности. И столетия ничего не изменили. Пропустить стаканчик-другой с друзьями, в сопровождении анекдотических рассказов, здесь больше чем привычка…

Какие же забавные истории имеют хождение в античности? Каково чувство юмора у древних? Изменилось ли оно? Были ли в ту пору аналоги анекдотов про полицейских? Ответ — да!

Некоторые анекдоты, распространенные в римскую эпоху, известны нам благодаря сборнику «Филогелос».^[59] Речь идет о юмористическом собрании из 265 шуток, записанных на греческом языке, и составленном, вероятнее всего, около V века н. э.

Внутри, как в современном сборнике анекдотов, смешные истории группируются по темам: про жителей отдельных городов, слывущих «заторможенными» (Кумы, Сидон, Абдеры и пр.), про некоторых персонажей с явными изъянами в характере, представленных в повседневных ситуациях, как, например, скряга, острослов, гедонист, завистник, вонючка и пр.

Но существует фигура, о которой сложена чуть ли не половина всех остроумных текстов. Это — педант-литератор (слегка напоминающий героя Фурио, мужа Магды из великолепного фильма Карло Вердоне «Белый, красный и зеленый») с чертами неисправимого мечтателя. Мы бы, пожалуй, могли назвать его легкомысленным всезнайкой. Анекдоты про него до сих пор пользуются неизменным успехом наравне с шутками о полицейских. Необходимо уточнить, что чувство юмора — не камень, оно быстро меняется с течением времени. Чтобы вызвать смех, шутка должна быть свежа, как сорванный с ветки плод, и связана с историческим моментом. Иначе ей грозит забвение (вы, наверное, заметили, что большинство анекдотов наших дедушек с трудом могут нас рассмешить). Но наряду с остроумием, шагнувшим за рамки времени, поражает и то, что некоторые античные шутки до сих пор сохраняют свою актуальность, несмотря на прошедшие столетия…

Итак, представьте, что вы сидите в трактире и слушаете анекдоты предков.

Цирюльник — клиенту: «Как вас постричь?»

Клиент: «Молча».

Один тип приходит к врачу со словами:

«Доктор, когда я просыпаюсь, у меня в течение получаса страшно кружится голова, а потом все проходит, и я чувствую себя хорошо. Что посоветуете?»

Врач: «Просыпайтесь на полчаса позже!»

Всезнайке приснилось, что он наступил на гвоздь, проснулся и поранил ногу. Его друг, такой же умник, осведомившись о причине, произнес: «Конечно, правы те, кто считает нас глупцами. Почему ты не надел башмаки, ложась спать?»

Умер один из двух близнецов. Педант встречает выжившего и спрашивает его: «Кто же умер, ты или твой брат?»

Учитель из Абдер^[60] (город в Греции, чьи обитатели часто становились мишенью для насмешек), заметив евнуха в обществе женщины, спрашивает у друга, не жена ли это евнуха? На ответ приятеля, что евнух не может иметь жену, тот восклицает: «Тогда, должно быть, она его дочь!»

Педант встречает друга и говорит ему: «Мне сообщили, что ты умер!» Друг отвечает: «Однако ты же видишь, что я жив-здоров!» Педант: «И все же я доверяю больше тому, от кого услышал новость!»

Во время морского странствия разразилась страшная буря. Всезнайка, видя своих рабов в слезах, воскликнул: «Не плачьте, в моем завещании я всем вам даровал свободу!»

К отъезжающему умнику обратился один из друзей с просьбой приобрести ему двух пятнадцатилетних рабов. Тот ответил: «Хорошо, но, если я не найду таковых, куплю тебе одного. Тридцатилетнего…»

Один человек спрашивает у всезнайки: «Не одолжишь ли мне тунику до деревни?» А тот отвечает: «Мне очень жаль, у меня есть только до щиколотки, до деревни — нет».

Высмеиваются скряги…

Жадина, составляя собственное завещание, упомянул единственного наследника. Себя самого!

…а также лентяи:

Два лентяя легли спать на одной кровати. Ночью в дом забрался вор и украл одеяло. Один заметил пропажу и заорал другому: «Эй, вставай и беги за тем типом, он стянул наше одеяло!» На что другой ответил: «Да брось ты! Мы отберем его потом, когда он вернется за матрасом…»

Истории о тру́сах и подлецах…

У одного труса спросили, какие корабли самые надежные для путешествия, военные или пассажирские. «Которые нужно тянуть посуху», — был ответ.

…и о тяжелом дыхании.

Один тип с убийственным запахом изо рта встречает врача и просит: «Доктор, взгляните мне в рот, я боюсь, что у меня опустился язычок в горле». — «Нет, это не язычок опустился, а задница у тебя поднялась», — отвечает врач.

…о жителях Сидона (еще одного города на ливанском побережье, ставшего мишенью для насмешек; ныне Сайда)…

В одной из школ Сидона ученик спрашивает учителя: «Какова емкость пятилитровой амфоры?» Учитель: «Ты имеешь в виду — с вином или с маслом?»

…и о жителях города Кумы (в наши дни — одного из населенных пунктов в окрестностях Поццуоли):

Куманец верхом на осле проезжал мимо сада. Увидев ветвь со спелыми плодами инжира, склоненную над дорогой, он, встав на спину ослу, схватился за ветку. Но осел тронулся, оставив седока висеть на дереве. Пришел сторож сада и спросил, почему тот висит. А куманец ответил: «С осла свалился».

Куманец сразу после смерти отца в Александрии Египетской отдал тело для мумификации. Прошло время, и, видя, что тело до сих пор не забальзамировано, он попросил его назад. Служащий, у которого на складе скопилось великое множество тел, спросил, по какому признаку он может узнать умершего отца куманца. «Он часто кашлял», — был ответ.

…о невеждах:

У недалекого умом учителя спросили, как звали мать Приама, последнего правителя Трои. Не зная, что сказать, тот ответил: «Мы из вежливости зовем ее Госпожой».

…о женоненавистниках:

Женоненавистник, у которого умерла жена, шагает в похоронной процессии. Прохожий спрашивает его: «Скажите, кто отошел в лучший мир?» — «Я, — отвечает тот, — поскольку избавился от нее!»

Модена: атака соблазнителя

За столом в таверне сидит офицер кавалерии. Ему весело. Время от времени он разражается хохотом, реагируя на остроты окружающих. Для него они имеют более глубокий смысл: он никогда не хотел жениться. Более того, он — убежденный холостяк. Жены у него нет, но дети, вероятно, рассеяны повсюду. Сегодня мы бы назвали его донжуаном.

Признаемся, эта черта — отчасти семейный порок. Еще его дед вошел в историю не столько благодаря количеству связей, превративших его в античного Казанову, сколько из-за невероятных любовных похождений. Однако вам, возможно, его имя совсем незнакомо. Звали его Квинт Петиллий Цериал.

Он жил в Британии при Нероне и командовал IX Испанским легионом в момент восстания королевы иценов Боудикки. Мятежники разрушили Лондон (как повествуется в главе, посвященной Британии) и прочие центры. Цериал попытался стянуть все воинские силы, чтобы защитить город Камулодунум (ныне Колчестер).^[61] Но, несмотря на героическое противостояние, его малочисленные силы были быстро отброшены прочь. Сам он чудом избежал гибели.

Однако не всегда Цериал черпал свои силы в битвах. Далеко не всегда.

Придя к власти, Веспасиан послал Цериала в Германию, вновь командовать легионом. И там… он снова попал в эпицентр восстания. На этот раз бушевали батавы на севере империи. Ему удалось усмирить противников (силами XXII легиона Фортуны Перворожденной, о котором речь шла в главе о Германии) и заслужить всяческие почести от императора Веспасиана (бывшего его шурином)…^[62]

Именно на этой войне произошел эпизод довольно пикантного характера.

Однажды ночью римский лагерь атаковали варвары. Но Цериала там не обнаружили. Он тем временем был занят в ином «сражении» — с достопочтенной римлянкой. На вилле неподалеку. На поле боя он явился полуобнаженным…

Но это еще не все. Во время подготовки ночной переправы через Рейн, с целью добраться до авангарда римских солдат, варварские лазутчики, подплыв на небольших посудинах, потихоньку отвязали швартовы штаб-корабля Цериала и неслышно угнали его. Однако, когда враги ворвались внутрь, чтобы убить военачальника, их ожидал сюрприз. Герой исчез. Он проводил время вдали отсюда, в объятиях любезной местной дамы, а впоследствии должен был пробивать дорогу в тылу неприятеля, чтобы вернуться к своим солдатам. На следующий год Цериал стал правителем Британии и вынужден был бороться с другим племенем, бригантами. Но собственных любовных привычек не утратил. Он установил «дипломатические отношения» с бывшей королевой бригантов по имени Картимандуа,^[63] своеобразной Клеопатрой севера, женщиной влиятельной, с характером.

Цериал завершил свою службу и жизнь в Риме, дважды побывав консулом и войдя затем в высочайшие придворные круги при Домициане.

Тацит описывает его скорее как отважного солдата, нежели мудрого военачальника («…смелый солдат, но неосторожный военачальник, который предпочитает бросать все силы на одно-единственное сражение. Он обладал природным даром красноречия, с помощью которого настраивал на битву своих солдат. Его преданность тем, кому он служил, была непоколебима»).

Абсолютно так же он поступал и с женщинами. Его влияние на солдат было огромным благодаря простой и прямолинейной манере обращения и гранитной выдержке.

Как соблазняют на балу

Теперь монета перешла в руки нашего привлекательного офицера с проникновенным взором, ныне возлежащего на ложе триклиния на пиру. Он — один из приглашенных в доме крупного торговца тканями. Его статус — не самый высокий из приглашенных, среди которых существует четкий кодекс «лежачих» мест, указывающих на иерархию гостей.

В промежутках между подачей блюд, чтением стихов и короткими танцами ведутся разговоры, затрагивающие множество тем: от изобильного урожая до новостей с Востока, от воспоминаний о путешествиях по провинциям до обсуждения странностей местных привычек. Молодой офицер вежливо выражает свое мнение, но в целом хранит молчание, поскольку сосредоточен на ином «обмене мнениями». Он оказывает знаки внимания жене хозяина дома, возлежащей рядом. Это — рискованное предприятие, но именно поэтому оно особенно возбуждает. Кроме того, хозяйка, которая гораздо моложе своего супруга, похоже, тоже включилась в игру. Она обладает пышными формами, выразительными глазами и копной рыжих волос, отдельными прядями спускающихся на плечи, подобно тугим завиткам виноградных лоз.

Молодой военный, сколь странно это бы ни показалось, не преследует заоблачных целей. Он лишь воплощает на практике то, что советует предпринимать в подобных ситуациях Овидий. Его сочинение — настоящее руководство по соблазнению во время пиров.

Как же действовать? Послушайте, что советует великий поэт, автор трех книг «Науки любви» («Ars amatoria»), живший примерно за столетие до происходящего.

Следуя этим рекомендациям, будет совсем легко «поведать даме вполголоса тысячи тайн, чтобы она поняла, сказано это о ней».^[64] Либо, продолжает Овидий, преподнести лесть таким образом, «чтобы твоей госпоже знать, чья она госпожа». «Взглядами взглядов искать, изъясняясь их пламенным блеском».

Затем поэт углубляется в тонкости, советуя сначала взять бокал, из которого пила женщина, и отпить в том же месте, приложив губы ровно там же, где находились ее уста. Такова разновидность «опосредованного» поцелуя.

Перед нами — настоящее преследование. Сначала взглядом и словом, затем — поцелуями на расстоянии, и наконец охотник вступает в контакт в присутствии посторонних, но осторожно и скрытно:

А что же муж? Удивительно, как искусно Овидий советует обмануть его. С помощью лести и притворства:

Иногда в ход пускаются небольшие уловки. На римских банкетах часто по жребию избирался «король застолья», то есть человек, которому поручалось следить за качеством подаваемого вина и числом выпитых чаш во время торжества. Овидий предлагает, кто бы ни был избран, передать жезл правления хозяину дома и поощрять все его высказывания:

Не совестно ли самому Овидию, хоть самую малость? Совестно. И он открыто заявляет об этом, хитроумно давая понять, что подобный обман неизбежен:

Наш герой все это в точности исполняет, руки обоих часто соприкасаются, взгляды встречаются и подолгу замирают друг на друге, зрачки расширяются…

А дальше? Вот что советует Овидий:

В этот момент между двумя игроками все становится ясным, и при первом же удобном случае, согласно Овидию, необходимо напрямую обратиться к женщине:

Итак, теперь начинается «грязная работа» соблазнителя. По совету Овидия именно с помощью лести и обмана охотник захватит свою жертву. Оружием искусителя, по словам поэта, являются фальшивые обещания, и в подобном деле сам соблазнитель должен быть ловок и безжалостен. Послушайте сами:

Довольно. Остановимся здесь, приглашая вас к прочтению всего сочинения целиком, если желаете получить другие советы в делах любви для мужчин (а… также и для женщин) от лица Овидия.

Нашему офицеру сегодня удается лишь на несколько минут уединиться с молодой женой хозяина дома, пока тот отводит гостей полюбоваться его прекрасными лошадьми, которых готовят к скачкам.

Не будем нарушать их близости. Но чем они рискуют в случае разоблачения?

Чем рискуют изменники?

На протяжении веков римляне трактовали измену в едином ключе — как половое сношение между замужней женщиной и чужим для ее семьи мужчиной. Это очень древний принцип: в рамках одной семьи мужчина волен иметь связи даже с домашними рабынями (и подобное не считается изменой), а женщина должна всегда хранить верность.

В период до правления Августа муж-рогоносец мог вершить самосуд, попросту убивая жену (это было во власти «отца семейства», pater familias). А любовнику грозила смерть или, вероятнее всего, кастрация.

Затем к власти пришел Август и попытался подвергнуть преследованию внебрачные связи (а их, надо полагать, было предостаточно!) под знаком всеобщего возвращения к здоровым жизненным принципам, лежащим в основе величия Рима. А также ради борьбы с ужасающим спадом рождаемости и ростом разводов.

Закон «Lex Julia de adulteris coercendis», провозглашенный Августом в 18 году до н. э., устанавливал четкие меры наказания виновных. Он продолжал действовать, с некоторыми поправками, на протяжении всей эпохи империи.

Главное заключалось в том, что в дела мужа и жены вмешивался закон. Измена уже не считалась «домашней» проблемой, а объявлялась общественным преступлением.

Закон предписывал супругу изменницы отказаться от виновной и потребовать развода. В течение 60 дней после развода муж мог просить открытия уголовного дела с участием свидетелей. По истечении указанного срока право вершить правосудие передавалось отцу изменницы, а по прошествии дальнейшего времени наказания мог требовать любой гражданин Римской империи.

Предусмотренные меры наказания

Виновная в адюльтере женщина теряла половину приданого, треть имущества и подвергалась ссылке на остров (ad insulam). В случае с Юлией Старшей, дочерью Августа, для ссылки был выбран остров Пандатерия.^[68]

Кроме того, по закону изменница более не могла вступать в брак и носить сто́лу, одежду матрон, сменив ее на коричневую тогу, отличительный признак проституток.

Свои меры наказания, хоть и не столь тяжкие, предназначались и прелюбодею-мужу, которому по закону предписывалось возвратить приданое, в случае если измена повлекла за собой развод.

А что же ожидало любовника прелюбодейки? Тяжелое наказание ожидало и его, в форме ссылки на другой остров и конфискации половины имущества.

Однако закон доходил и до более жестких мер. Устанавливалось право убивать обоих, так сказать, по долгу чести. Совершить казнь мог либо отец (кровный или приемный) женщины, либо ее муж. Однако нужно было соблюдать определенные правила.

Отец виновной в адюльтере имел право убить как ее, так и любовника, обнаружив их на месте преступления (в доме отца или мужа). Но — внимание! — в таком случае он должен был убить обоих! Если приканчивался только один прелюбодей, это убийство уже считалось преступлением.

Муж-рогоносец, в свою очередь, не имел права убивать изменившую жену (ибо она находилась «под властью отца»), но мог убить любовника в двух случаях: если тот имел низкое происхождение или был застигнут на месте преступления в доме хозяина.

Как только измена вскрывалась (с кровопролитием или без), закон обязывал мужа отказаться от жены во избежание обвинения в сводничестве (accusatio lenocinii), то есть в «побуждении и распространении проституции» (как бы мы сказали сегодня). А также должен был в течение трех дней заявить в магистрат об измене и произошедшем убийстве любовника.

В каких же случаях применялся этот закон? Довольно редко. На деле публично казненных за измены было мало. Хотя самих измен хватало. Речь шла по сути о наследии древности, которое за несколько десятилетий до интересующей нас эпохи было практически забыто: Домициану пришлось, таким образом, торжественно обновить (а на деле «вспомнить») его устои…

Но когда Римская империя пала, во всех образованных германских королевствах кровная месть старого образца снова стала рутинной практикой.

Несмотря на свою архаичность, этот закон тем не менее сохранял важную составляющую: он впервые наказывал мужчину. С другой стороны, женщина наконец освобождалась от всяческих жестоких выходок со стороны мужа.

И хотя в период правления Северов меры наказаний ужесточились (теперь прелюбодеи не просто высылались на остров, а приговаривались к смертной казни), число самих случаев адюльтера снизилось благодаря упрощению процедуры развода, как мы уже видели.

Насколько же были частыми измены в римскую эпоху? По словам Йенса-Уве Краузе, профессора древней истории Мюнхенского университета Людвига-Максимилиана, в те времена, как и сегодня, в народе ходили слухи, в первую очередь в маленьких городках империи, где все друг друга знали, и скрыть факт измены было невозможно. Поэтому в суд обращались часто. А по прочтении позднеантичных авторов вообще складывается впечатление, что посещение форума с судилищем над дамой, согрешившей с собственным рабом, было обычным повседневным делом.

Дион Кассий утверждает, что в период его консульства донесения об изменах поступали настолько часто, что из-за нехватки судей (это кажется нам особенно знакомым…) подавляющее большинство дел просто не имело продолжения. И так происходило во всех уголках империи.

С кем грешат женщины?

И вправду… если муж обладал колоссальной свободой в области внебрачных отношений, с кем же могла вступить в связь жена? Вернемся на банкет к блестящему соблазнителю Цериалу.

Почему жена хозяина столь доступна для этого незнакомого офицера? Естественно, в силу его обходительности и внешности. Но еще и потому, что, в отличие от наших дней, женщина в то время имела крайне мало контактов с внешним миром. У нее нет никакой возможности сформировать круг друзей и знакомых за пределами дома. И она вынуждена довольствоваться окружением мужа. Именно там женщина будет «вылавливать» своих любовников. С этой точки зрения не совсем ясно, кем является мужчина, при всех его способностях искусителя, — охотником или жертвой?

Любовник в римское время — это либо друг, либо приятель мужа или тот, кто вхож в его деловое окружение. Существует и четвертая категория любовников (пропустим в нашем перечне случайных попутчиков и подобных): рабы. Дома они всегда под рукой и, главное, вынуждены молчать.

Римини
Хирургическая операция

Дом хирурга Евтихия

Офицер покидает виллу, а остальные гости продолжают петь и декламировать стихи вместе с хозяином. Они уже давно утратили счет выпитым кубкам вина. И наш офицер перестал считать… соблазненных им женщин. Сегодня — очередная победа…

Раб приготовил ему коня. И даже выскреб его. Офицера приятно удивила эта непрошеная услуга, и он засовывает руку в кошелек. Ухоженные пальцы извлекают наш сестерций, чтобы вручить рабу. Сев на коня, офицер исчезает в ночи.

Грубые пальцы раба сжимают монету, словно челюсти хищника, и «проглатывают» ее, пряча в кулаке. У него крепкая хватка. Морщинистые руки, задубевшая кожа, широкие ногти. Руки человека, привыкшего работать на земле. За несколько секунд сестерций оказался в другом мире — мире раба. Завтра этот раб будет выполнять весьма щекотливое поручение. Его имя Лузий.

Шахматная доска цивилизации

Скрип и шуршание деревянных ободов колес небольшого возка сопровождают путников, словно старая заунывная мелодия. Все погружены в молчание: разговоры затихли много часов назад, подобно догоревшим свечам. В этом небольшом четырехколесном возке, запряженном двумя мулами, сидят отец и мать со своим больным сыном. Ребенок мирно спит у них на руках, несмотря на тряску. Возком управляют двое рабов, один из которых — тот самый Лузий, несомненно любимый раб хозяина, его правая рука.

Они отправились в это путешествие, надеясь спасти малыша, как мы вскоре узнаем. Но сначала стоит сделать небольшое отступление. Местность, по которой мы едем, действительно необычная.

По сторонам от дороги тянется череда полей одинаковых размеров и одного вида, граничащих друг с другом, нарезанных с хирургической точностью. А если бы мы могли подняться в воздух и увидеть эту местность сверху, нам бы открылась удивительная панорама: вместо девственной природы, лесов, озер и рек простирается огромная «шахматная доска» возделанных участков-близнецов. Строгая геометрия линий придает местности облик, схожий с парковкой около большого торгового центра. Мы не привыкли видеть подобный пейзаж, и в столь удаленную от нас эпоху он кажется совершенно неуместным.

Все это — результат точного раздела завоеванных легионами земель, которые римские власти предназначают для новых колонов.^[69] Это так называемая центуриация^[70] земель, имевшая место во многих регионах империи.

Не вдаваясь в подробности, скажем только, что земля делилась на 100 больших квадратов по 50 гектаров каждый. Римлянин описал бы это в других терминах: он бы сказал, что участки имеют площадь по 200 югеров. Латинское слово iugerum не случайно так похоже на слово «iugum», ярмо, с помощью которого впрягали пару волов. Ведь югер — это участок, который можно вспахать за день с помощью парной упряжки волов, то есть примерно 2500 квадратных метров. Римляне — практичные люди (как всегда). В горах, где землю пахать труднее, югер, разумеется, меньше размером — важный момент, если вы собираетесь приобрести там земельный участок!

Почему «центуриация»? При чем тут 100?^[71] Можно сказать, что это игра слов: каждый из этих больших квадратов называют centuria, потому что он состоит из 100 участков по 2 югера.

В других местах, на землях меньшего права, земля нарезана не на квадраты, а на прямоугольники (strigae или scamna, в зависимости от их ориентации), но это лишь незначительные вариации общей системы.

Эта шахматная доска участков пересекается идеальной решеткой дорог и тропинок (настоящие карды и декуманы, подобно тем, что мы видим в римских городах). В результате получается предельно упорядоченное деление на земельные наделы, которые Римское государство передает новым колонам и которые могут быть поделены только с официального разрешения сената.

Это новый, беспрецедентный способ эксплуатации природы. Во многих частях империи центуриация изменяет облик местности, как никогда доселе. Ярким примером служит территория будущей Эмилии-Романьи:^[72] четкая геометрия полей по обе стороны Виа Эмилиа представляет повсеместное распространение римского образа мыслей, которое, подобно просачивающейся воде, способно изменять даже природу.

Возок минует несколько человек со странными деревянными орудиями, они проверяют ряд межевых столбов, возможно в связи с тяжбой о межах (каковых случается множество, о чем свидетельствуют документы, — бывает, что кто-нибудь из колонов передвигает межевые камни, «воруя» длинный отрезок поля у соседа).

Проверка — дело простое. Скоро спор будет улажен. Впечатляет столь точный раздел участков в такую древнюю эпоху, без компьютера, лазера и аэрофотосъемки. Как им это удалось? Весь подсчет ведут люди, подобные тем, которых сейчас мы видим за работой: землемеры, с помощью простых, но действенных инструментов, таких как грома. Ее часто можно увидеть в книгах или музеях.

Этот инструмент немного напоминает остов пляжного зонта, но вместо спиц в нем деревянный крест; на концах перекладины висят нити со свинцовыми грузиками. Инструмент используют в качестве прицела, чтобы, к примеру, расставлять межевые камни для точного обозначения границ участков. Как мушка на дуле ружья должна находиться на воображаемой прямой с мишенью, так и здесь надо расположить в одну линию две нити с грузиками и вбитый на поле столбик, даже если он очень далеко. Воображаемая линия, которая соединит эти три ориентира, будет проведена на земле. И она будет прямой, как луч лазера.

Подобным образом римляне проводят совершенно прямые линии дорог, межей, городских стен, разбивают военные лагеря, так что последующие поколения веками ломают голову над тем, как им это удалось…

Удивительно то, что это деление полей можно увидеть и сегодня. Если, к примеру, вы посмотрите сверху на многие районы Эмилии-Романьи, земля будет выглядеть как огромный разноцветный клетчатый плед.

Тот же Карло Леви^[73] в своей книге «Христос остановился в Эболи» пишет о поездах, проезжающих через «математически расчерченные поля Романьи».

Во многих современных названиях городков Эмилии-Романьи (и долины реки По) можно найти следы античной центуриации: достаточно вспомнить Ченто (от cento — «сто»), Нонантолу (от nonaginta — «девяносто»), Дученту (от ducenta — «двести») и т. п.

За этим «хирургическим» разделом земли — четкая завоевательная стратегия Рима. Ветерану легиона, к примеру, выдается земельный надел, самое настоящее «выходное пособие», где он сможет жить со своей семьей. На протяжении многих поколений солдаты, выходившие на пенсию и получавшие римское гражданство, колонизировали благодаря этой системе территории, завоеванные легионами, способствуя распространению римской цивилизации.

Они служили гарантией безопасности: образовывали аванпосты на границах, сообщали о готовящихся вторжениях, но в первую очередь экспортировали римское начало в варварские земли, вовлекая местное население в римскую культурно-экономическую орбиту.

Поездка наудачу

Детский крик неожиданно нарушает молчание пассажиров возка. Ребенок горько плачет, его лицо искажено страданием. Мать безуспешно пытается его успокоить. Он подносит ручки к голове, ищет утешения в складках материнского платья, поближе к теплу ее тела. Ему не больше четырех-пяти лет, голова справа имеет выпуклость. У малыша гидроцефалия, но положение усугубляется опухолью, которая вызвала болезнь. Опухоль медленно росла, приводя к асимметрии головного мозга. Кости черепа под давлением постепенно деформировались в процессе роста ребенка.

Малыша преследуют жестокие головные боли, которыми он страдает из-за всевозрастающего внутричерепного давления. Настоящая пытка, в последнее время ставшая почти постоянной, вырывает его даже из объятий сна, как случилось сейчас.

Родители перепробовали все средства, чтобы вылечить сына: от лекарств, приготовленных врачами, до жертвоприношений богам и снадобий знахарок, занимающихся колдовским ремеслом. Все тщетно.

Они обращались даже к богине Карне,^[74] которую часто призывают матери и кормилицы, чтобы отогнать стриксов (striges), ночных птиц, в античную эпоху считавшихся аналогом наших вампиров: верили, что они проникали в дом под покровом ночи и сосали кровь детей, питаясь также плотью или внутренними органами. Родители малыша выполнили обряд, чтобы прогнать птиц (это были филины, совы и прочие ночные хищные птицы, сегодня, к счастью, воспринимаемые совсем по-другому): трижды проведя по двери комнаты сына веткой земляничного дерева, они спрыснули его порог святой водой, держа в руке внутренности молодой свиньи, предлагаемые стриксам вместо внутренностей их сына. Наконец они подвесили над окном ветку шиповника.

Но все без толку.

Теперь единственный выход — обратиться к великому хирургу: тот должен проделать дырку в черепе, чтобы выпустить «недуг», давящий изнутри, так им было сказано. Но не так легко найти умелого и надежного хирурга, кроме того, операция — дорогостоящее мероприятие. Совершенно неподъемная сумма для этого семейства: ведь оно принадлежит к самому простому сословию римского общества, сословию сельских рабов. Они входят в состав рабской «фамилии» (familia) на большой латифундии^[75] около Болоньи. И тем не менее они направляются именно к одному из лучших врачей в округе, принимающему в городе Ариминум (современный Римини). Как это стало возможно? Кто им помог?

Случилось маленькое чудо. Хозяин принял близко к сердцу их горе и предложил эту поездку, оплатив из своего кармана переезд, операцию и гонорар хирурга. Почему он это сделал? Возможно, он просто решил исполнить роль хозяина и покровителя всех своих домочадцев, включая рабов. Ведь по сути это и предполагает pater familias (отец семейства) согласно римскому менталитету.

Но возможно, есть и иной мотив, идущий вразрез с нашими стереотипными представлениями об отношениях между рабами и их хозяевами. Неправда, что хозяева всегда жестоки и бесчеловечны. Часто между ними и рабами устанавливаются спокойные, взаимоуважительные отношения, а в некоторых случаях — дружба и даже любовь. Этим можно объяснить тот факт, что многим рабам дают свободу, а порой отношения с хозяевами выливаются в официальный брак.

Мальчик захлебывается в плаче и крике. Он весь вспотел. Возок останавливается. Отец и мать пытаются его утешить, лаская и обнимая. Воспользовавшись остановкой, Лузий сходит с возка и осматривает окрестности. Случаю было угодно, чтобы они остановились прямо напротив небольшого святилища, куда приходят за исцелением. Вероятно, недалеко священный источник, ведь мы оказались в настоящей сельской глуши. Все это немного напоминает христианские церквушки или часовенки, которые порой можно увидеть по обочинам дорог (часто они происходят от языческих святилищ, возведенных ранее на том же месте: священное место меняет «одежды», но не свою роль).

Раб подходит к святилищу и поднимается по лестнице. Внутри — никого, на стенах множество вотивных даров (ex voto).^[76] Это части тела и органы из терракоты, камня и дерева (в более крупных храмах — также из меди, серебра и золота): головы, глаза, груди, руки, ноги, ступни, пальцы, ладони, уши, кишки и даже гениталии. Эти дары (donaria) принесли сюда люди, просящие о милости или получившие ее и выздоровевшие. В наши дни в археологических музеях можно увидеть множество подобных предметов.

Лузий, в точности как современные посетители музеев, разглядывает каждый предмет, удивляясь различным видам представленных недугов. Вот каменный вотивный предмет с двумя ушами и надписью, поясняющей, что галл Куций благодарит богов за исцеление слуха. Чуть дальше — терракотовая рука с круглыми рельефными бляшками диаметром примерно сантиметр: по всей вероятности, так изображен псориаз, болезнь, известная уже египтянам. Взгляд Лузия останавливается на глиняной женской голове. Пряди волос изображены на ней лишь местами. Он никогда раньше не видел подобной болезни. Мы знаем сегодня, что речь идет о гнездной алопеции, болезни, которая приводит к выпадению волос на голове только в некоторых местах.

Еще больше удивляется он, разглядывая изображения недугов половых органов. Вот непомерно раздувшаяся мошонка, а чуть поодаль — пенис, а рядом с ним — еще один, поменьше. Лузий таращит на все это глаза.

Надо сказать, эти развешенные вотивные предметы весьма хорошо отражают отношения римлян к различным патологиям. Поскольку научных знаний еще недостаточно, с болезнью борются, полностью доверяясь одновременно двум видам медицины: «священной», путем обращения к богам, о чем свидетельствует этот храм, и «научной», свидетельством чему — возок, направляющийся к хирургу. Еще сегодня, по сути, дела обстоят подобным же образом: достаточно зайти в церковь или часовню, и увидишь такие же вотивные дары, обычно в виде серебряной пластины в форме ноги, глаза или больного органа.

Главные божества, к которым обращаются с просьбами об исцелении в римскую эпоху, — Минерва, Карна, Мефитис^[77] (божество испарений земли), Фебрис.^[78] Затем существовала целая «династия» божеств-целителей: Аполлон-врачеватель, его сын Эскулап (Асклепий)^[79] и дочь последнего, Салюс,^[80] богиня здоровья.

Порой, чтобы смягчить гнев богов во время эпидемий, римский Сенат распоряжается провести особый обряд — лектистерний, то есть торжественный пир, где приглашенными являются статуи или иные изображения божеств: боги мужского пола возлежат на триклиниях, богини сидят на стульях, согласно строгому этикету архаического Рима.

И это еще не все. Существуют особые божества, у которых просят защиты от болезней. 21 декабря, например, проходит праздник Ангероналий («Divalia vel Angeronalia») в честь богини Ангероны, чье имя звучит для нас знакомо, потому что, возможно, происходит от angor^[81] («удушье, томление»), соответствующего нашей ангине: богиня Ангерона исцеляла сердечные недуги.

Теперь Лузий разглядывает изображение двух борющихся гладиаторов. На небольшом свинцовом рельефе — фракиец против мирмиллона, их щиты и шлемы украшены морскими фигурами. Возможно, так раненый гладиатор возблагодарил богов за свое исцеление. Болезнь не делает различий, она объединяет всех, от сенаторов до гладиаторов, свидетельством тому — висящие здесь сотни изображений частей тела.

Раб вздрагивает: кто-то крепко схватил его сзади за плечо. Это настоящая рука, сухая и костлявая, — она принадлежит служителю храма. Жреца нет: он пошел захоронить лишние вотивные дары в священную яму (периодическая уборка, необходимая во всех храмах Античности, благодаря которой археологи располагают сегодня роскошными коллекциями вотивных даров).

Охранять храм был оставлен только один полуслепой раб. Тощий, лысый, с длинной бородой, во рту осталось несколько кривых зубов, а глаз, затянутый бельмом, придает всему облику зловещий вид. Перепуганный Лузий поспешно удаляется и садится обратно в возок.

Поездка в Римини в римскую эпоху

Возок въезжает на длинный белоснежный мост. В воде отражаются его пять арок, получается великолепный оптический эффект: пять кругов разных размеров. Этот мост — одна из визитных карточек города Ариминум. Его начали возводить по приказу Августа и закончили при Тиберии, он — настоящее произведение искусства, сделан так хорошо, что переживет две тысячи лет истории (включая попытку нацистов при отступлении взорвать его во время Второй мировой войны). По мосту и сегодня еще движется интенсивный транспортный поток.

А вы никогда не задавались вопросом о происхождении названия Римини? Пассажиры возка тоже этого не знают, а ведь оно происходит от имени реки, которую они пересекают, и связано с любопытной историей.

Мы привыкли думать, что варвары жили далеко от Рима, в лесах Германии, или засушливых областях Северной Африки (слово «берберы» происходит от слова «варвары»), или за ближневосточными пустынями. На самом деле в начале своей истории Рим сражался с варварами «у себя дома», на нашем полуострове. А Романья, которую мы сейчас проезжаем, является этому примером: несколько поколений назад (до 268 года до н. э.) здесь была чужая территория, где обитали могущественные племена галлов, таких как лингоны или сеноны на юге. Название Сенигаллия, в итальянской области Марке, происходит как раз от этого племени, когда римляне основали там колонию Сена-Галлика.

В ходе завоевательных войн к северу от Рима Сенату пришла в голову идея отправить в земли Романьи шесть тысяч солдат, чтобы основать новый город-колонию посреди галльских территорий в качестве оплота для римской экспансии в долине реки По.

На деле они были скорее крестьянами-солдатами, то есть именно колонами, и происходили из Лациума и Кампании.

Было решено построить новый город в устье одной из рек, Аримина (современное название реки — Мареккья), поэтому город так и назвали: Ариминум. А сегодня его название — Римини.

Пройдя проверку на въезде в город, возок направляется в центр. Колеса стучат иначе: кончилось галечное покрытие Виа Эмилиа — длинной консульской дороги, по которой они ехали через сельскую местность. В Римини улицы мощеные, и обода передают жесткость камня позвоночнику пассажиров. С равными промежутками слышны постукивания колес о стыки между плитками вымостки, подобно тому как в наше время, когда путешествуешь поездом, тебя всегда сопровождает ритмичный стук колес на стыках рельсов…

Возок едет по одной из главных улиц, по обеим сторонам — портики, под ними — множество лавок и магазинов. Лузий пристально вглядывается, стараясь ничего не упустить: вот трое собеседников прислонились к колонне портика, вот дети сидят на земле под навесом и слушают учителя с неизменным атрибутом — розгой, рассекающей воздух. Слепой старик держится рукой за плечо юноши, своего раба, помогающего ему огибать товар и людей на тротуаре (аналог собаки-поводыря), двое детей, играющих в камешки… Все эти сцены предстают его взору во время движения возка.

Он улыбается усилиям толстяка снять подвешенную над входом в лавку небольшую амфору, оплетенную соломой. Обеспокоенный торговец спешит ему на помощь, но слишком поздно: неповоротливый и тучный клиент уже завалил, как костяшки домино, несколько амфор, расставленных на земле, и те покатились по улице.

Он удивляется четкой геометрии улиц, пересекающихся под прямым углом. Дома выглядят так, будто это «плановая застройка».

Лузий раньше никогда не бывал в этом городе. Он всегда жил на вилле-фактории и хранит лишь смутные воспоминания детства об извилистых улочках родного городка: сын рабов, он был сразу же после рождения продан хозяином своих родителей своему теперешнему владельцу. Правило простое: потомство четы рабов принадлежит хозяину, который волен продать их, как и когда ему заблагорассудится, подобно тому как поступаем мы с котятами или щенками. В ту древнюю эпоху часть человечества не только не владеет ничем, но не может даже обнимать собственных детей…

Нельзя забывать, что у раба весьма ограниченный мир: вряд ли он узнает что-то помимо дома, квартала и города, где работает. Остальное — вне пределов его досягаемости. Если же он живет на вилле-фактории, в сельской местности, это подобно ссылке.

Нередко рабы рождаются, живут и умирают в одном месте, так никуда из него ни разу не выехав. Понятно, так бывает не со всеми. Многих рабов продают, они переезжают в новый дом, или их заставляют работать в разных местах. Отдельный случай — рабы, заслужившие доверие хозяина, которые выполняют его поручения, совершают закупки, перевозят товары или ездят по его владениям и т. п. В точности как наш Лузий. Хотя ему впервые выпала столь дальняя поездка. В наши дни на автомобиле это расстояние можно покрыть меньше чем за час, а для него это все равно что загранкомандировка.

Вот он встречается глазами с девушкой, сидящей на деревянной скамейке. По одежде она не похожа на рабыню. Возможно, вольноотпущенница или римская гражданка: ему бы не стоило так на нее пялиться. Но инстинкт незнаком с социальными предрассудками. Она тоже на него пристально смотрит, улыбаясь, как умеют только женщины, выражая желание, искренность и вызов. Эта дуэль взглядов продолжается гораздо дольше двух секунд, предела, за которым, как известно, раскрывается тяга и интерес к кому-то. Словно под гипнозом, синие глаза молодого раба не отрываются от нее ни на миг — он будто оцепенел. Девушка так красива… и у нее такое дразнящее тело. Когда он наконец собирается с духом, чтобы открыть рот, возок сворачивает за угол. В глубине улицы завиднелось море с его резкими запахами и неумолчным рокотом. Вот оно, совсем рядом. Раб никогда раньше не видел моря, он впивается в него глазами, полуоткрыв рот, его светлые кудри колышет ветер. Белые квадратные паруса испещряют горизонт. Он так много слышал о море от других рабов… И вот оно в нескольких десятках метров от него, а подойти и потрогать нельзя. Он раб и подчиняется только приказаниям. Вот его грубо хватают за плечо. Это отец больного ребенка. Он хочет знать, где дом хирурга.

Юношу осеняет. Он сходит с возка и направляется к девушке, поразившей его сердце. Подходит к ней с опущенным взглядом, в знак уважения. Он знает, что сильно рискует, если будет вести себя неподобающе. Но знает также, что их взгляды установили тайную связь. Девушка удивлена его приближению, хотя втайне и надеялась на это. Смотрит на него своими темными лучистыми глазами, подобными звездной ночи в пустыне. Лицо обрамляют черные волосы с медным отливом. На ней странный металлический медальон, поблескивающий на солнце. После долгого обмена взглядами, больше похожего на поцелуй, он спрашивает, не знает ли она, где дом знаменитого хирурга. На средиземноморском лице девушки расцветает белозубая улыбка. Она покажет им дорогу. Раб шагает рядом с ней, держась за конскую уздечку. Он краем глаза следит за очертаниями тела девушки, колышущегося в такт ходьбе под туникой. Сама Венера, думает он про себя…

По дороге их руки много раз соприкасаются, незаметно для стороннего глаза. Он объясняет причину их визита, она молча слушает, несколько раз бросая полный сострадания взгляд в сторону мальчика, сидящего в объятиях матери.

Теперь им надо пешком пройти через форум, повозку пришлось оставить на соседней улице под надзором раба-кучера.

Здесь много народу, как на вокзале в час пик: беседующие мужчины в изящных одеждах, толкающиеся зеваки, отцы с сыновьями… Нельзя не заметить, что мужчин здесь больше, чем женщин. Так обстоят дела на форумах и на улицах всех городов империи. Несмотря на эмансипацию, достигнутую женщинами во II веке н. э., вне домашних стен по-прежнему главенствуют мужчины. Это похоже на ситуацию в наши дни в некоторых ближневосточных странах.

Они добрались до середины форума, где пересекаются главные улицы города. Лузий замечает столб со статуей. На площади есть и другие статуи, но эта — особенная. Она изображает Юлия Цезаря. Он слышит, как паренек объясняет нескольким приезжим: в этом месте Цезарь в 49 году до н. э. говорил со своими войсками, перейдя Рубикон и готовясь к походу на Рим. Этот столб существует до сих пор, и до сих пор находится кто-нибудь, готовый объяснить туристам его значение…

Площадь форума несколько раз пересекают в различных направлениях носилки, на которых возлежат в манерных позах мужчины и женщины с застывшим аристократически-надменным взглядом. И тут мы обнаруживаем деталь, которая не описана ни в одной книге. После того как носилки нас миновали, мы ощущаем шлейф аромата свежих духов матрон в сочетании с резкой, невыносимой вонью их вспотевших рабов-носильщиков — своего рода «выхлопные газы» этого транспорта античности.

Подобно занавесу, носилки, удаляясь, открывают нам необычную сцену: группа пожилых мужчин в тогах собралась перед белоснежной стеной. Они немного напоминают путешественников, изучающих расписание поездов на наших вокзалах. На самом же деле они читают эдикты и объявления, которые по приказу городской администрации написали на этих слепяще-белых стенах. Подобные им есть во всех городах империи. Когда объявления устаревают и нужно освободить место для новых, администрация отдает распоряжение побелить стену, и вот она уже готова к новым надписям. Именно белый цвет, по-латыни albus, дал официальное название таким стенам: album. Вот именно, слово, которое в наши дни используется для обозначения собрания фотографий, сувениров, вкладышей, и даже диск с записями певца берет свое начало на римских площадях двухтысячелетней давности. Ведь со временем слово «album» стало обозначать в более широком смысле любую поверхность для письма или памятных записей и в этом значении дошло до наших дней.

Войдем в дом хирурга

Сейчас наша группа свернула на боковую улочку и проходит мимо харчевни (popina), откуда плывет дразнящее облачко пара, пропитанное ароматом жарящихся колбасок, — настоящее искушение, но нельзя терять время. Темноглазая девушка проворно движется, отодвигая посетителей, облокотившихся на мраморную стойку, через отверстия которой подают вино и пригоршни олив. Кое-кто их них замечает сверток, который крепко прижимает к себе женщина, болтающиеся ножки и отстраняется, давая дорогу. Все знают, что в конце улицы — дом знаменитого хирурга, подобные сцены повторяются тут каждый день.

Нетрудно понять, где его дом. На каменных скамьях по обе стороны от входной двери — молчаливо ожидающие приема пациенты. Дойдя до большой зеленой двери с двумя бронзовыми кольцами, Лузий останавливается и ищет рекомендательное письмо от хозяина, листок папируса с его личной печатью. Но темноглазая девушка решает действовать напрямую и без промедлений. Она стучится и зовет кого-то по имени. Оказывается, она знакома с одним из домашних рабов, распоряжающихся в приемной врача. Действительно, встретить ее — для них большая удача.

Через несколько секунд приоткрывается одна из створок и показывается любезно улыбающееся лицо юноши в чистой тунике. Всего пара слов, и наша группка проходит в дверь.

Это странный дом. Его устройство не такое, как в особняках, которые находятся в Помпеях: по прошествии десятилетий в римских городах строителям приходится считаться с проблемой, нам хорошо знакомой: отсутствием места. Ведь период расцвета империи привел к росту населения городов и спроса на жилье. В точности как в Италии после Второй мировой войны. Как следствие, квадратные метры во всех городах Италии и империи стали слишком дорогими, чтобы «расточать» их на нефункциональные зоны, — для увеличения числа помещений в элегантных особняках стали возводить перегородки, стены и дополнительные верхние этажи, искажая тем самым их первоначальную структуру.

Исчезли атриумы с бассейнами: на их месте устроили комнаты и коридоры. Прекрасные внутренние садики с душистыми растениями, фонтанами и колоннадами, которые мы привыкли видеть в фильмах и на картинках, уменьшились в размерах и были превращены в обычные дворики, на которые выходят верхние этажи. И это еще не все. Часто перестроенный особняк разделяется на несколько отдельных квартир. Дом, где мы находимся, — пример такого разделения: половина его переоборудована под… врачебный кабинет.

Житель Помпей всего за два поколения до этого, привыкший к прекрасным виллам с садами и тишиной уютных колоннад, вряд ли бы мог согласиться жить в таких домах, с их плохой освещенностью и шумом…

Маленькая группа проходит по длинному коридору, ведущему в приемную. У всех такое чувство, будто находишься в месте, пропитанном священным духом. Коридор темноват, тускло светит лампа в несколько рожков, подвешенная посередине потолка. Плюс еще такой сильный аромат ладана. Как в храмах. А зачем воскуряют ладан в этом доме? Причина проста: он обладает мягким антисептическим действием и традиционно его рекомендуют использовать во всех местах, где собираются люди, нуждающиеся в лечении, — храмах, святилищах и, разумеется, врачебных кабинетах.

Пока Лузий разговаривает со своим коллегой-управляющим, показывая ему рекомендательное письмо, семья больного мальчика занимает место на деревянной скамье в приемной, в окружении других пациентов.

Здесь представлены образчики распространенных в то время недугов. Для нас это возможность узнать, чем болеют римляне.

Больные зубы в римскую эпоху

Надо сказать, что в ту эпоху и в целом в первые века нашей эры не существовало четкого разграничения между врачами и хирургами. Хороший врач должен уметь оперировать, а также готовить лекарства, то есть быть и фармацевтом. Есть определение врача (хирурга), которое я бы хотел привести лишь для того, чтобы дать понять, в каких условиях осуществлялась врачебная помощь. Автор этого определения — Цельс^[82] (Авл Корнелий Цельс), живший две тысячи лет назад при Августе и Тиберии и написавший интереснейший трактат по медицине: «Хирургу надлежит быть молодым, или хотя бы не слишком пожилым; рука сильная, твердая, чтоб никогда не дрожала и чтоб равно мог пользоваться как левой, так и правой; зрение острое и четкое; взгляд — смелый, сострадательный, но так, чтобы думать лишь об излечении своего больного, так, чтобы крики того не побудили его завершить дело раньше, чем должно, либо отсечь меньше, чем требуется…»

А вы бы решились зайти в операционную в наши дни, зная, что хирург не будет обращать внимания на ваши крики? Хорошее дело — изобретение анестезии…

Двое седовласых мужчин сидят напротив семьи больного мальчика: у одного подвязана челюсть, концы платка завязаны узлом на макушке, — ни дать ни взять пасхальное яйцо. Он держится ладонью за щеку, раздувшуюся из-за больного зуба. Обернувшись к товарищу, спрашивает, с трудом выговаривая слова: «Правильно ли мы сделали, что пришли сюда, может быть, стоило пойти к другому лекарю, Диавлу?»^[83]

Друг, пытаясь подбодрить его, едко острит: «Конечно правильно. Раньше Диавл был врачом, а сейчас он могильщик: то, что он делает как могильщик, он делал и когда был врачом!» А потом изрекает: «Aegrescit medendo…»,^[84] то есть, в вольном переводе, «лечение — хуже недуга…».

И правда, врачи не в почете у простого люда. Причин много: лекарства гораздо менее действенны, чем современные, да и знания о болезнях по сравнению с нашим днем скорее можно назвать зачаточными.

Кроме того, множество шарлатанов злоупотребляют людским доверием, предлагая мнимое лечение или «чудодейственные» снадобья.

Как бы в подтверждение этого народного предубеждения в отношении врачей тишину в приемной нарушает голос женщины, изливающей помощнику врача, подошедшему узнать о ее симптомах, свой гнев на другого лекаря, по имени Симмах: «Было мне худо: явился Симмах с сотней учеников. Сотни ледяных рук щупали меня: не было вначале лихорадки, а теперь есть, спасибо Симмаху».^[85]

Как будут лечить пациента с зубной болью? Он решил посетить кабинет известного хирурга, а ведь мог спокойно сходить к цирюльнику рядом с домом: они подрабатывают и удалением зубов. Быстрым методом, как можно представить.

А здесь будет по-другому? Пациент с зубной болью еще не знает, что, когда дойдет его очередь, ему придется вытерпеть настоящую пытку. Для извлечения зубов римские дантисты используют множество инструментов, и самый страшный из них — клещи, или forfex. Если же, как порой случается, во время операции коронка зуба отломится и корень останется в кости, придется применить другие клещи, еще более устрашающие, название которых говорит само за себя: rhizagra, в переводе с греческого — «корнедёр»!

И все это из-за кариеса. Кстати, а как лечат кариес в то время? То, что вы сейчас прочитаете и узнаете, поможет придать бо́льшую ценность тому, что мы с вами живем сегодня…

В римское время считают, что дырки в зубах (как в яблоках) прогрызает некий таинственный червяк, способный дырявить эмаль, подобно жучку-древоточцу. Это очень древнее представление, восходящее как минимум к эпохе Вавилона и сохранявшееся до Нового времени.

Первый шаг — воздерживаться от раздражающей пищи, принимать лекарства и делать полоскания с опиумом, ладаном, черным перцем и… черной беленой.

Белена, родственница картофеля и помидоров, обладает обезболивающим действием, кроме того, она — мощный галлюциноген. Но это растение очень опасно: его листья и в особенности маленькие черные семена чрезвычайно ядовиты. Шекспир упоминает белену при описании смерти отца Гамлета. Так что лечить зубы — рискованное дело, остается лишь надеяться, что врач не ошибется, готовя лекарство… Вот почему чаще предпочитают обращаться к светилам медицины, а не к первому встречному.

Следующий шаг — залепить дырку в зубе зернышками перца или ягодами плюща. Если, как можно ожидать, лечение не подействует, в дыру наливают масляную настойку душицы и мышьяка и запечатывают ее воском.

Но есть и более смелые решения. Некто Руф из Эфеса имеет обыкновение ставить пломбы, состоящие из смеси горных квасцов, миро, римского тмина, черного перца и уксуса. Настоящая «супертехнологичная» амальгама античной эпохи.

Насколько эффективны эти средства? У нас нет подтвержденной информации. Но вполне вероятно, что боль не проходит: с ней пытаются бороться с помощью вина и настоек из кошачьей мяты^[86] (той самой травки, о которую любят тереться домашние кошки).

В большинстве случаев приходится удалять зуб. Улыбки в римскую эпоху, по нашим понятиям, были весьма впечатляющими. В то время щербатые рты — обычное дело! Никто не обращает на это внимания.

Удивительный факт — впрочем, не настолько, если подумать, — кариес и проблемы с зубами поражают больше богатых, чем бедных. Характерная для зажиточных слоев диета, более богатая сахарами и углеводами, разрушает зубы гораздо сильнее. Конечно, голодающий бедняк тоже теряет зубы — от истощения… И все же в сельских захоронениях близ Рима выявился парадоксальный факт: зубы рабов чаще целее, чем зубы их хозяев.

А что делают, когда зубы выпадают?

Одно из средств для восстановления улыбки — заменить выпавший зуб искусственным, сделанным из зуба животного, чаще вола или теленка. Их вытачивают таким образом, чтобы они идеально подходили по форме.

Надо сказать, что уже с V века до н. э. этруски умели делать мостовидные протезы с помощью золотых пластин. Пластины эти «цепляли» за здоровые зубы, закрепив на них искусственные. Но эта техника не получила распространения в римскую эпоху.

Последняя леденящая деталь. Читая Цельса, мы узнаем, что существует бесчеловечная (по крайней мере, с нашей точки зрения) техника лечения абсцессов или проблем с деснами: прижигание больного места раскаленным железом…

Возможно, именно такую картину представляет себе пациент с зубной болью, судя по его застывшему взгляду.

Страдаете катарактой? Вот решение

Рядом с ним сидит другая пара: женщина с мужем. На голове женщины сложная прическа из косичек, свернутых спиралью на затылке и скрепленных костяной заколкой, вставленной в пучок горизонтально, подобно задвижке. Мужчина уставился в потолок, жуя странную жвачку из можжевеловых ягод и портулака (комнатное растение, сегодня используется для салатов). Эта античная жевательная резинка помогает от дурного запаха изо рта, благодаря свежему и резкому аромату можжевельника, предок бальзамических карамелек, которые можно увидеть в рекламе, таких сильных, что как положишь ее в рот — дыхание перехватывает…

Но настоящая проблема у его жены. Она ослепла на один глаз. Снадобье для глаз, которое ей прописывали и готовили, не помогло. Она как раз держит его в руках. Римские лекарства для глаз — не жидкие, как наши, а имеют форму палочки, представляющей собой высушенную пасту, которую надо разводить, желательно в женском молоке. Среди ингредиентов есть один необычный, castoreum, обладающий успокаивающим действием, его получают из выделений половых органов европейского бобра. Вы бы стали такое капать себе в глаз? Вряд ли. А в ту эпоху его считали панацеей!

На этих палочках с лекарством часто врач оставлял оттиск своей личной печати в качестве рекламы, а также во избежание подделок (представьте себе, уже тогда существовали фальшивые лекарства). На печати можно прочитать, кроме имени врача, также основной компонент и способ применения (предшественник современных инструкций к лекарствам).

У женщины катаракта, в ближайшие дни ее прооперируют. Римские врачи умеют выполнять тонкие хирургические операции на глазах.

Пациентку усадят против света, ниже врача, ассистент встанет у нее за спиной и будет удерживать голову в неподвижном положении. Затем, с максимальной осторожностью, врач введет иглу между роговицей и сосудистой оболочкой глаза и медленным движением опустит катаракту. Да, я уже чувствую вашу неловкость, поэтому не стану продолжать…

А из одной комнаты слышны странные звуки. Больше всего они похожи на любовные стоны. Все громче, наконец переходят в крик. И последний, долгий освобождающий стон. Несколько рабов-помощников переглядываются с улыбкой. У пациента, которого там лечат, действительно особенная проблема. Это женщина, и она страдает истерией.

Мало кому известно, что слово «истерия» происходит от греческого термина «гистера», что означает «матка» (не случайно сегодня для обозначения обследований или операций, связанных с маткой, говорят о гистерографии, гистерэктомии, гистеросальпингографии и т. д.).

Античные врачи полагали, что истерия поражает женщин, чья сексуальная «энергия» скапливается, не находя выхода. К группе риска относились, таким образом, вдовы, старые девы и прочие женщины, лишенные регулярной половой жизни. Уже с I века н. э. в качестве лечения предписывали клиторальный оргазм. Женщины обращались к врачу, который вызывал у них, как тогда говорили, «пароксизм», действуя руками. Эта практика дошла почти до наших дней и была распространена еще в конце девятнадцатого столетия.

А вот и врач!

Настал черед мальчика и его родителей. За ними послали одного из рабов — ассистентов врача. Они вскакивают и поспешно идут за ним. Дверь кабинета открывается. Они застыли на пороге. Им известно, что сейчас настанет один из самых важных моментов в их жизни. Отец решительно заходит внутрь, за ним жена с малышом на руках. Дойдя до середины комнаты, они останавливаются.

Врач будто их не замечает. Он сидит за письменным столом и пишет на восковой табличке предписания для пациента. На полу — великолепная мозаика, в отдельных квадратах — бегущие дикие звери: пантера, газель, лев, расположенные вокруг центральной фигуры. Это Орфей.^[87]

Изображение Орфея — не случайность. В мифах Орфей умел усмирять игрой на кифаре (лире) диких животных и побеждать смерть. Подобный образ помогает завоевать доверие пациентов.

Из кабинета врача дверь ведет в другую комнату, cubiculum, где виднеется кровать, освещенная слабым светом лампы. Там расположен «дневной стационар», в точности как в наших больницах. И пол тоже выложен весьма изящной мозаикой.

Глаза матери изучают каждый уголок комнаты. Стены расписаны картинами и узорами, по всему периметру комнаты в нижней части стен идет широкая красная полоса. Мебели мало. Помимо стола, есть еще ларь, этажерка с «книгами» и справочными трактатами (в виде больших свитков папируса). Глаза матери останавливаются на длинном низком столике, куда уже смотрит обеспокоенный отец: раб разложил там хирургические инструменты для операции. Выглядят они как пыточные орудия.

Нам кажется немыслимым, чтобы хирург оперировал в своем кабинете, но в римское время (и даже позднее) это — в порядке вещей.

Отец чувствует легкое прикосновение чего-то влажного к пальцам ног, обутых в сандалии. По ним прошлись тряпкой, пропитанной уксусной водой, которой раб смывает следы крови, оставшиеся на полу после предыдущей операции…

Врач встает из-за стола: красивый мужчина лет сорока, черные волосы с проседью, черты лица правильные, с мясистыми, четко очерченными губами. Поражают его большие черные глаза. И в особенности — его пленительный взгляд, возможно из-за морщинок, лучами расходящихся от внешних краев глаз. Черты лица и акцент выдают его происхождение: Греция.

Он хорошо знаком с хозяином семейства рабов, много раз бывал на его вилле-фактории. Он у него в долгу за помощь в решении некоторых своих проблем «на высшем уровне». Само собой разумеется, операция будет проведена бесплатно. Он молча слушает рассказ родителей о болезни сына. Мальчик смотрит на него, прижавшись к матери. Он не боится, врач кажется ему другом. Ребенок прав. Ведь это единственный человек, который может его спасти. Врач тоже глядит на малыша с симпатией, слегка наклонив голову, с легкой улыбкой.

Это столь ободряющее и «средиземноморское» лицо напомнило нам об одном очень интересном моменте. Ведь в начале римской истории не существовало профессиональных врачей. Отец семейства (pater familias) сам ухаживал за своими родичами и домашними рабами с помощью рецептов и знаний, передававшихся от отца к сыну. Затем, с завоеванием Греции, Рим впервые познакомился с профессиональными врачами. Они происходили из самых знаменитых врачебных школ того времени: из Эфеса, Пергама, Смирны, Антиохи. Восточное Средиземноморье было в ту пору аналогом сегодняшних Соединенных Штатов, с научно-исследовательскими центрами, университетами и библиотеками (достаточно привести пример библиотеки в Александрии Египетской).

Таким образом, сначала врачи, практиковавшие в Риме, были рабами греческого происхождения (и, похоже, высоко ценились, ведь на рынке они стоили гораздо дороже других рабов). В скором времени эти рабы были освобождены и в качестве вольноотпущенников смогли открыть собственные врачебные практики.

Это может показаться удивительным, но римлянину не подобало заниматься профессиональным врачеванием, в том числе потому, что, согласно его кодексу чести, римский гражданин не мог получать прибыль и выгоду от спасения ближнего, по крайней мере через ручной труд в чистом виде. Цицерон говорил по поводу понятия decorum (приличие) в своем труде «Об обязанностях»,^[88] что образованный римлянин мог знать медицину, но не практиковать ее. Все равно как если бы сегодня священник представил вам счет за каждую проведенную им службу или выслушанную исповедь.

Юлий Цезарь понял значение этих профессионалов и дал свободным врачам права римского гражданства, тем самым придав им официальный статус. Это случилось в 46 году до н. э.

При Траяне врач — распространенная фигура. Имеет место даже такое явление, которое мы бы сегодня обозначили словами «персональный тренер» для богатых римлян, а именно своего рода консультант по физическим и психологическим проблемам римских патрициев.

И все же, несмотря на смену поколений, профессия врача продолжала оставаться в руках греков: если судить по погребальным и прочим надписям, найденным археологами, 90 процентов врачей все еще греческого или восточного происхождения. А сто лет спустя, в III веке н. э., — 75 процентов…

Существует даже нечто вроде государственной службы здравоохранения, число врачей в которой (их называют «архиатры») колеблется от пяти до десяти, в зависимости от размеров города. Назначение, жалованье и некоторые привилегии определялись императорским указом.

Естественно, существует и уголовная ответственность врача в случае тяжких промахов, как предписывают закон Аквилия 286 года до н. э. и закон Корнелия, каравший отравителей, а также тех, кто прописал рецепт на яд, продал его и выкупил.

Не случайно поэтому многие с недоверием относятся к врачам. По сути дела, это раб, который может придумывать лечение и снадобья. Даже великий ученый и натуралист Плиний Старший определял врачей как людей «бессовестных, стремящихся к известности незаконным путем, шарлатанов, дурную и неукротимую породу»…

Начинается операция

Врач усаживает родителей, разговаривает с ними ободряющим тоном. Он представляет себе их горе и пытается успокоить, не преуменьшая сложности предстоящей процедуры. Пока он разъясняет им детали операции, мальчику дают выпить стакан с каким-то напитком, сильно подслащенным, чтобы облегчить глотание. Он содержит ингредиенты, которые оглушат ребенка настолько, что он будет почти без сознания. Прообраз общей анестезии.

Мать все никак не может оторвать взгляд от разложенных на столе инструментов. Их около тридцати, возможно, больше. Это лишь часть обширного «арсенала», состоящего минимум из ста пятидесяти инструментов, разложенных в кабинете врача. Некоторые — в своих цилиндрических железных футлярчиках (как у наших градусников), а другие — в деревянных шкатулках или кожаных трубках.

Она этого не знает: здесь находятся инструменты, с помощью которых можно выполнить почти все операции, описанные в древних текстах, по ним можно судить об умениях нашего хирурга во многих областях, от зубного дела до лечения глаз, урологии, ортопедии…

Какие инструменты он будет использовать? Выбор широк. Здесь много скальпелей, с ручкой в форме удлиненного листа. Не менее десяти различных типов лезвий, различающихся по форме и размерам, от невероятно узких до широких, использующихся для отделения мышц. Лезвия сменные, как в свое время у бритвенных станков.

Удивительно, насколько уже глубоки и современны знания в анатомии и приемы хирургии. Невероятным и уникальным примером этого является найденный экземпляр скальпеля, использовавшегося для вскрытия спинномозгового канала.

И это еще не все. Вот набор клещей для удаления зубов. Можно предположить, что их пустят в ход для лечения господина Пасхальное Яйцо… Блестящие бронзовые и стальные миниатюрные шедевры изготовлены в специальных мастерских по указаниям врача.

Некоторые щипцы служат для другого рода удалений — чтобы извлекать из тела осколки или стрелы. Вот зажимы для перекрывания кровеносных сосудов или стягивания краев раны при зашивании. Сегодняшний хирург без труда узнал бы эти инструменты, ведь они почти такие же, как те, которыми пользуется он…

Мы замечаем щипцы необычного вида, они очень напоминают длинные щипцы кондитеров, которыми они достают пирожные с витрины, но их назначение, само собой, иное: на концах у них две ложки с зазубренными краями, похожие на челюсти крокодила. С их помощью захватывают миндалины, смыкают «челюсти» и быстрым вращательным движением вырывают их…

Есть и инструменты для опасных процедур: S-образная трубка для удаления камней в мочевом пузыре через уретру и даже керамическая грелка в форме ступни, которую наполняют горячей или холодной жидкостью, для лечения артрозов, артритов и воспалений.

Мальчик лежит на операционном столе без сознания после приема смеси препаратов. В то время не существовало общей анестезии, лишь обезболивающие вещества, снижавшие болевую чувствительность. Составы на основе опиума, уже известные римлянам, наиболее эффективны вместе с крепкими алкогольными напитками.

Врач осматривает головку ребенка. Место, где будет проводиться операция, выбрито. Хирург торжественно берет скальпель: ручка его в форме копья, а лезвие остро заточено. Держа его подобно перу, он легко прикасается к мягкой коже малыша. Отец закрывает глаза. Мать зажмуривается от боли. В виде исключения им позволили остаться в кабинете, но они стоят в сторонке. У стола, помимо хирурга, еще двое рабов-ассистентов, один из которых придерживает голову ребенка. Врач нажимает на лезвие — почти сразу же показывается струйка крови. Мальчик слабо шевелится, но крепко удерживающие его руки (и проглоченная им смесь) не позволяют ему сопротивляться. Лезвие проворно вырезает в коже «окошко». Легкими движениями кожу отделяют от кости и отгибают, как страницу книги. Кровь струится в изобилии, ведь в коже головы много сосудов. Куском ткани и водой очищают место операции, становится виден череп. Теперь надо сверлить кость.

На столе среди множества готовых инструментов лежат и весьма изощренные трепаны (по сути это цилиндр с зубчатым краем), которые вращаются с помощью гибкой дужки. Но речь идет не о трепанации черепа взрослого. У такого малыша стенки черепа очень тонкие, поэтому надо действовать с большей осторожностью.

Рука хирурга медленно перемещается над инструментами, разложенными на столе. Затем останавливается над скальпелем. Этот подойдет. Хирург берет его и чрезвычайно аккуратно накладывает на кость над виском. И начинает вырезать маленькую бороздку, будто строгает кость, снимая понемногу слой за слоем.

Работа медленно продвигается. Врач применяет принцип, который будет изложен несколько десятилетий спустя Галеном в трактате «De methodo medendi», а именно что, когда речь идет об операциях на тонких черепах, простой разрез гораздо безопаснее трепанации. Отец онемел от ужаса.

Впечатляет ловкость этого хирурга. За невероятно короткий промежуток времени он смог открыть «люк» пяти сантиметров в диаметре в черепе малыша. Он бросает зубило и молоток в небольшое ведерко с водой, которое один из двух ассистентов тут же выносит прочь, — так очищают и «стерилизуют» хирургические инструменты в римскую эпоху…

Теперь с помощью другого инструмента он цепляет и тянет костяной диск, который надо убрать, тот постепенно поддается. Мы видим первую из мозговых оболочек, защищающих головной мозг. Если приглядеться, можно заметить пульсацию крови в сосудах, расположенных ближе к поверхности. Ассистент хирурга придвигает лампу поближе, чтобы тот выровнял и зачистил края отверстия в кости, оно не должно травмировать менинги. Это «окошко» в черепе будет своего рода выпускным клапаном для снятия давления на мозг, вызванного опухолью. Если мальчик выживет, нарастет новая кость и отверстие затянется. Но выживет ли он?

Хирург в глубине души прекрасно знает, что не решил проблему: он лишь облегчил боль. В ту эпоху опухоли не лечили.

Рану закрывают лоскутом кожи и зашивают: засвидетельствовано применение костяных фибул для соединения лоскутов кожи. Для зашивания ран Гален рекомендовал использовать нити из кетгута, полученного из кишок животных. Другой способ — нити из кельтского льна. Накладываются также примочки и мази с целебными травами, ускоряющими заживление раны.

Из терракотового флакончика хирург накладывает на рану густую жидкость. Это наш дубровник,^[89] который применяют для лечения порезов, абсцессов и язв: ведь его до сих пор используют в качестве полоскания для рта, промывания носовых пазух и чтобы противостоять распространению гангрены.

Тугая повязка обертывается вокруг головы мальчика, который начинает шевелиться, но действие оглушающих снадобий еще не прошло.

Операция заканчивается странным обрядом. Врач — один из лучших, но и ему не удается спасти всех. Многие смерти невозможно объяснить. Ни ему, ни другим врачам. Хирурги знают только, что в случае открытой раны у них есть всего сутки, а потом начинается инфекция. Причины этого неизвестны. Ведь никто незнаком с бактериями или вирусами, потому что никому не удалось их увидеть.

Не случайно поэтому врач окружает себя в своем кабинете амулетами, талисманами удачи и предметами, привлекающими расположение богов. Например, там есть маленькая бронзовая рука, связанная с культом Юпитера Долихена, божества, которое покровительствовало успеху военной организации: змея обвилась вокруг запястья и ползет вверх по большому пальцу, а на указательном — сосновая шишка. Рука закреплена на верхушке деревянного шеста, подобно некоему скипетру, и врач, произнося на греческом священные заклинания, водит ею над раной мальчика. Затем он смотрит на отца, улыбается и прикрывает глаза, давая ему понять, что все прошло хорошо. Знаком он показывает, что мальчика можно унести. Отец и один из ассистентов хирурга осторожно приподнимают маленького пациента и переносят в другую комнату, ножки безвольно свисают, как у тряпичной куклы.

Открытие моря

Спасется ли мальчик? Будем надеяться, хотя мы так этого и не узнаем. Ведь нам скоро опять в путь, вслед за монетой.

Одно несомненно: археологи нашли скелет пяти-шестилетнего ребенка, жившего на рубеже I и II веков н. э., сына рабов (или отпущенников), занимавшихся сельским трудом. У него была опухоль мозга, которая привела к деформации черепа, и на той же стороне — отверстие, проделанное хирургом. Ребенок выжил после операции и более не страдал от невыносимой головной боли. Но прожил он недолго. К сожалению, болезнь унесла его спустя полтора месяца. Теперь его череп и останки хранятся в Музее истории медицины Римского университета Ла Сапиенца. С той лишь разницей по сравнению с нашим рассказом, что мальчик, череп которого нашли археологи, жил в предместье Рима, в Фиденах.

После операции нельзя сразу пускаться в путь. Мать, отец и сын находят приют у клиента своего хозяина, предоставившего им комнату в своем доме, в двух кварталах от кабинета врача. Ребенок должен оставаться в полном покое в течение нескольких дней, прежде чем вновь отправиться в путь домой на возке. Греческий врач несколько раз навещал его, приносил мази и лекарства, менял повязки, проверял рану. Хоть врач и привык каждый день видеть страдания больных, он искренне привязался к мальчику, который каждый раз ему улыбается (особенно если тот приносит какой-нибудь небольшой подарок) и с которым судьба обошлась столь сурово.

А Лузий получил время и возможность осуществить свою мечту. Открыть для себя море и упасть в объятия Венеры. Та самая девушка и привела его на пляж, где умирают волны. Раб нерешительно улыбнулся, потом прикоснулся к воде, вошел по щиколотку. Оглядел морской простор, цвета, меняющиеся по мере того, как взгляд удаляется от берега, мощь волн. Он никогда прежде не видел столько воды и не думал, что такое возможно. И он не выдержал, стащил тунику и погрузился в воду, крича от восторга, но при этом стараясь не терять дно, ведь плавать он, разумеется, не умеет.

Пляж в Римини во времена Римской империи сильно отличается от того, который знаем мы: берег заходит глубже, чем сейчас, и побережье пустынно… Никакого массового туризма. А значит, никаких зонтиков, кабинок, купален, аниматоров и, разумеется… никаких спасателей и северных красоток. Пляж — это просто граница, ничейная земля между двумя мирами, суровая и неприветливая, как пустыня. Так к ней и относятся: никто не мечтает расстелить полотенце, позагорать, искупаться или провести там отпуск. Можно встретить лишь немногочисленных рыбаков и порой ребятишек, играющих с волнами. Море и пляжи не входят в число римских развлечений.

Позже, когда звезды усеяли небо светящимися точками, Лузий и девушка ложатся за брошенной лодкой, вдали от всех и от всего. Песок и звезды долго ласкают их обнявшиеся тела. Глаза девушки будто похищают все звезды с неба, затем закрываются, и на лице сияет лишь улыбка.

Утром перед отъездом Лузий расплатился за свой ночлег в скромном трактире. Там наш сестерций и сменил хозяина, оказавшись в деревянном ящике под замком у трактирщика вместе со своими собратьями.

Но вскоре ему предстоит вновь отправиться в путь. Из того же трактира, через две комнаты от хорошо одетого раба, выходит крепкий мужчина с суровым взором. У него массивная шея, решительный вид и военная походка: при каждом шаге его сандалии «очередями» звякают по полу. Несомненно, на его ногах калиги, подбитые металлическими клепками. Этот человек — солдат, батав из отряда, сопровождающего Гая Нония Цепиана, знаменитого военачальника при Траяне и позднее при Адриане. Он был с ним много лет, во время всех военных операций в Дакии. И теперь, когда тот руководит элитным подразделением всадников.

Когда он расплачивался, монета попала к нему вместе со сдачей. Он на секунду задержал на ней взгляд, улыбнувшись изображению императора, потом сунул в кошелек, спрятанный под поясом, сел на коня и направился к южным воротам города Римини. Проезжая под большой аркой Августа, он миновал пару влюбленных, обнявшихся на прощание. Лузия он не заметил и проехал мимо, а выбравшись из города, по обыкновению, пустил коня галопом. И вот он уже превратился в еле заметную точку на Фламиниевой дороге. Направление — юг.

Тибр
В Рим водным путем

Приближение

Пейзаж, открывающийся нашему взору, пересекает светло-зеленая река. Она медленно течет по долине широкими извивами, подобно огромной змее в поисках добычи. На берегах рядами растут большие деревья, передовая линия армии гигантских растений, покрывающей окрестные холмы и горы своей густой зеленой мантией, растянувшейся дальше по возвышенностям и низинам, куда хватает взгляда.

Это господство природы в Римской империи и в целом в античном мире впечатляет. Мы уже много раз отмечали во время нашего путешествия, но невозможно постоянно этому не поражаться: человек с его дорогами и беломраморными городами, столь важными в наших учебниках истории, на самом деле — всего лишь ничтожное исключение в этом зеленом океане жизни дикой природы, где царят леса, горы, водопады, озера и реки.

Но перед нами не какая-нибудь река. Этот поток имеет ключевое значение для истории цивилизаций. Как в свое время Тигр и Евфрат для Месопотамии, Нил — для Египта, Хуанхэ и Янцзы — для Китая.

Это Тибр.

Как известно, он тесно связан с рождением Рима. Как в мифах, так и в истории. Именно по этой реке, как гласит легенда, плыла корзина с новорожденными Ромулом и Ремом. Корзину эту прибило к берегу, там двух братьев-близнецов нашла волчица и вскормила их в пещере у подножия Палатинского холма. Недавно появилась информация, что во время обследования подземных полостей специальным буром археологи обнаружили великолепное помещение с полукруглым сводом. С помощью опущенной туда телекамеры удалось увидеть потолки, покрытые лепниной и мозаикой ярких цветов. Андреа Карандини из Римского университета, много лет руководящий важными раскопками на Палатине, проливающими свет на древнейшую историю Рима, полагает, что это, возможно, Луперкал, место, которое римляне долгое время почитали как легендарную пещеру Ромула и Рема.

В зарождении Рима Тибр действительно сыграл ключевую роль. Именно на его берегах встречались народы из северной и южной части Лациума, различавшиеся языком и культурой: этруски, латины, сабины, а еще раньше — группы и общины доисторической эпохи. Они торговали скотом, продуктами земледелия, приобретали металлические орудия. И это не считая торговцев, которые из Тирренского моря поднимались вверх по реке для продажи своих товаров. Соль прибывала именно так.

Все это происходило во вполне определенном месте — в районе большого острова, расположенного в середине реки и существующего по сей день: остров Тиберина. Это было идеальное место для переправы через реку, подобно камню посередине ручья, на который можно наступить ногой. Первоначально через Тибр переправлялись на простых лодках, затем выше острова по течению был возведен мост (мост Сублиция), который обеспечил постоянную связь между берегами. Это дало толчок связям и обмену.

На левом, восточном берегу высились знаменитые семь холмов, впоследствии названные Авентин, Капитолий, Целий, Эсквилин, Палатин, Квиринал, Виминал. Они представляли собой превосходный наблюдательный (и командный) пункт надо всей территорией. Некоторые из них имели отвесные склоны, а следовательно, были удобны для обороны — неудивительно, что они с незапамятных времен были заняты небольшими поселениями из хижин (о чем свидетельствуют отверстия от опорных колышков и множество различных предметов, найденных археологами).

Ровные лужайки у подножия этих холмов идеально годились для торговли. Здесь также заключали договоры и браки. Это был некий прообраз форума, который, вполне вероятно, возник уже в самые древние времена. Главным предметом торговли была соль, скот и пищевые продукты. Не случайно много веков спустя, в Риме императорской эпохи, на том же месте продолжают действовать два рынка: Бычий форум (где торгуют мясом и скотом) и Масляный форум (где продают плоды полей и огородов). История Рима действительно никогда не прерывалась.

Такие мысли и рассуждения теснятся в мозгу, пока мы возобновляем свой путь по дороге. При виде медленно текущего Тибра среди тишины дикой природы Рим, с его лихорадочным ритмом жизни, шумными улицами, переполненными рынками, кажется таким далеким. И все же до столицы Римской империи рукой подать: она отсюда всего в нескольких десятках километров. И знак этой близости — перед нашими глазами. Это городок, самый крупный в округе: Окрикулум. Здесь со времен республики накапливались целые состояния, возникали настоящие династии дельцов, способные сосредоточить в своих руках огромные богатства.

Что же способствовало обогащению Окрикулума? Торговля: своим расцветом этот город обязан расположению в точке, являющейся стратегической для торгового обмена между Римом и землями Умбрии и Сабины. Он находится в месте пересечения Фламиниевой дороги и Тибра — двух важнейших артерий для перевозки грузов. Поэтому он и стал ключевым пунктом для римской экономики, в большей степени, чем Ассизиум (Ассизи), Игувиум (Губбио) и Сполетум (Сполето), расположенные дальше к северу. В современную эпоху ситуация изменится на обратную: утратив свое стратегическое значение для торговли, Окрикулум станет почти безвестным городишком (Отриколи), а другие населенные пункты приобретут известность на уровне всей планеты.

Окрикулум расположен в излучине Тибра, в его порту постоянно причаливают и отчаливают грузовые суда и баржи с товарами. Множество судов пришвартованы вдоль пристани. Слышится неясный гул, сквозь который проступают крики и ругательства, в свою очередь перекрываемые скрипом шкивов. Течение играет чалками пришвартованных кораблей, то натягивая, то отпуская их, производя протяжный печальный звук, подобно виолончели.

Наше внимание привлекла лающая и виляющая хвостом собака. Она сидит на верхушке огромной дровяной поленницы, погруженной на баржу, только что отчалившую от берега и увлекаемую быстрым течением в сторону Рима. Внушительная груда бревен, досок и вязанок хвороста скользит мимо окружающего пейзажа, вдоль пришвартованных судов, подобно древесной горе. Груз этот будет использован не столько для изготовления столов, полов или балок для зданий, сколько для отопления терм. Одни только термы Каракаллы, и нет сомнений, что так же обстояло дело и с термами Траяна, потребляли не меньше 10 тонн дров в день. Было подсчитано, что в подвальных помещениях терм Каракаллы могло поместиться 2000 тонн дров — семимесячный запас. И это были только две из одиннадцати больших терм столицы, не считая как минимум восьмисот заведений меньших размеров. Рим поглощал огромные объемы дров каждый день, используя их для самых различных нужд. Спрос на дрова для Рима и других крупных городов империи привел к почти полной вырубке лесов Европы и многих регионов Средиземноморья, что повлекло исчезновение животных, растений и местных экосистем. В общем, римляне предвосхитили то, что происходит сегодня при интенсивном уничтожении лесов на обширных пространствах. То, что мы делаем в тропических лесах и в других частях света, римляне делали с миром, известным в то время. И тогда, как сегодня, дрова переправлялись на судах, не только через Средиземное море, но и по рекам империи. Как и здесь, в Окрикулуме, где можно было видеть проплывающие баржи, доверху нагруженные древесиной, срубленной в лесах вокруг горы Фумайоло, где находится исток Тибра и где располагались крупные лесосеки.

Любопытный факт: огромная баржа, только что отчалившая, возможно, обратно никогда не вернется. Нет смысла тащить ее против течения. Она слишком большая. Решение просто и гениально: ведь она из дерева, поэтому ее разберут и продадут на вес, как и ее груз!

Лай собаки на верхушке поленницы слышен все слабее, пока его полностью не заглушает гул и шум порта. Баржа отплыла далеко.

Не все суда разбирают после прибытия, а только баржи. А другие как сюда возвращаются? Одно дело — плыть в сторону Рима, это легко, достаточно следовать за течением. А обратно? Возникает необходимость в буксировке с берега с помощью длинных канатов. Здесь, в Окрикулуме, для этого используют волов. Этот способ применяли в Италии вплоть до начала двадцатого столетия, о чем свидетельствуют фотографии того времени. А в других местах римляне используют рабов (подобное имеет место еще сегодня в Китае, вдоль реки Шень-Нун, где вместо рабов — бригады «бурлаков»). Рабы тянут суда за счет силы ног, канаты петлей накинуты на грудь. Они шагают согнувшись, как будто против ураганного ветра. Это обычное явление на всех судоходных реках Римской империи. А значит, везде, где буксируют суда против течения, вдоль берегов рек проходят тропы и дороги без деревьев, срубленных, чтобы позволить протянуть канаты от судна к бурлакам. Эту деталь обычно упускают из виду, когда представляют себе пейзажи римского времени.

Вот юноша ловко запрыгивает на судно. На нем желто-оранжевая туника и подвешенный к поясу кошелек, болтающийся при ходьбе. А в нем лежит наш сестерций. Он там со вчерашнего вечера, выигранный в кости у военного, выехавшего верхом из Ариминума. Всего один раз выпала двойная шестерка — и судьба нашей монетки опять переменилась.

Юноша снимает плащ и смотрит на кормчего: «Вперед, Фульвий! Можно отправляться».

Двое рабов отвязывают швартовы и отталкивают судно от мола. Потом запрыгивают на борт. Судно тут же подхватывается течением и медленно скользит по реке, словно сухой листок. Кормчий уверенно правит, взглянув на горизонт: река свободна. Путь будет спокойным. Пункт назначения — Рим.

Центр мира

Леска натягивается, дрожит, будто собирается разрезать воду, ее резко мотает то влево, то вправо: рыба клюнула! Юноша умело подтягивает к себе удочку, согнувшуюся под весом рыбы. А вот и она, показалась из желтоватой воды, блеснув серебристой чешуей. Именно так: в Риме Тибр уже не того глубоко-зеленого цвета, как в сельской местности, в его воде взвесь осадочных пород из притока Аниене, впадающего в Тибр к северу от Рима, поэтому здесь его эпитет — «белокурый».

Рыболов медленно и осторожно подводит рыбу к берегу и вытягивает на траву. Хороший улов! Пока он возится, извлекая крючок (такой же, как наш), по реке проплывает судно, груженное амфорами с маслом, отчалившее из Отриколи, на его борту — юноша в желто-оранжевой тунике. Со времени их отплытия прошло три дня, сейчас он стоит на носу судна, глядя на берега, проплывающие у него перед глазами.

Вид Рима с Тибра во времена Траяна, в лучах восходящего солнца, — нечто неописуемое.

Сначала картина напоминает Ганг в Индии, протекающий через священный город Бенарес (сегодня Варанаси). На левом берегу ступеньки спускаются почти до самой воды, откуда протянулся в реку небольшой пирс. Здесь, понятное дело, нет гуру, но всюду множество беседующих людей в ярких туниках. Это первый городской «порт», облегчающий перевозку товаров по узким улочкам. У пирса качается несколько лодок, бок о бок, как гондолы в Венеции. Идет разгрузка товара для небольших лавочек, которые в этот ранний час уже принимают клиентов.

Вот лодка поравнялась с одной из нескольких арок большого моста. В нескольких километрах позади остался Мульвиев мост, а этот выстроен по приказу Нерона для более удобного доступа к садам и портику Агриппины, его матери. Нам же, жителям современной эпохи, это говорит нечто большее, ведь мост соединяет Рим с Ватиканом, где при Траяне еще нет никакой базилики, а есть сельская местность с несколькими постройками. Там находится цирк (то есть ипподром), где Нерон казнил христиан по обвинению в пожаре Рима. Здесь в 64 году н. э. погиб святой Петр; его захоронили, как и останки тысяч других людей, на большом кладбище вдоль дороги, ведущей к мосту. Верующие христиане возвели в его честь небольшую часовню и тайно приходили воздавать ему почести. Впоследствии над этой часовней была возведена базилика Святого Петра.

Проплывая под мостом, мы видим на нем довольно оживленное движение людей. Начинается час пик.

После моста Тибр делает свой первый большой изгиб внутри города.

Поражает неухоженность его берегов: вдоль почти всего течения реки не видно защитных сооружений, предохраняющих от разливов реки (а сегодня они есть), одни только луга, доходящие до самой воды, заросли тростника или небольшие песчаные пляжи, поросшие пучками травы. Так что разливы Тибра часто вызывают разрушительные затопления. По словам Тита Ливия, римская чернь настолько привыкла к затоплениям, что считает их «Божественными вестниками»: есть поверье, что наиболее крупные из них предвещают нечто серьезное, катастрофу или иное, что может вызвать потрясение в Риме. Чтобы понять частоту затоплений и количество наносов, достаточно знать, что такой священный памятник, как Алтарь мира, возведенный Августом на открытом пространстве, за полтора века настолько погрузился в почву, что для доступа ко входу пришлось сделать ступеньки, ведущие вниз.

По запущенности своих берегов, несмотря на соответствующие распоряжения императоров, Тибр походит на реку в стране третьего мира: берега усыпаны черепками битых амфор, костями животных и прочим мусором. Можно видеть прыгающих в воду с маленьких деревянных мостков ребятишек; поражают их белозубые улыбки и блестящие черные волосы, намокшие и прилипшие к голове. Чуть поодаль на одном из берегов белоснежные цапли сидят на увязших в песке стволах. Рядом валяется дырявая лодка. Из воды торчат остовы двух других небольших судов, постепенно поглощаемые Тибром. Естественно, есть и нетронутые лодки, вытащенные на сушу и разложенные в ряд. Они белые, с голубыми и красными узорами. В этот момент одна из них отходит от берега, стучат весла, на борту трое, груз — крепко завязанные мешки. Они ловко огибают разлагающийся труп животного, добычу ворон.

Подобное зрелище плохо соотносится с пышностью столицы империи. Будто мы попадаем в нее со служебного входа, который в фильмах всегда с переулков, усыпанных кучами мусора.

Но достаточно поднять взгляд, чтобы понять, что мы находимся в особенном месте. В нескольких метрах от этой «ничейной земли» идет непрерывный ряд зданий, напоминающий сомкнутые щиты легионеров. Они начинаются там, где берег выше на несколько метров. Это многоэтажные постройки, какие сегодня можно видеть, к примеру, на реке Арно во Флоренции, около Понте Веккио. Это инсулы, выходящие одним фасадом на римские улочки, а другим — на Тибр. Смотреть на эти здания, пока плывешь вниз по течению Тибра, — значит видеть шахматную доску окон на растрескавшихся стенах, ряды балконов, развешанные лохмотья и сцены из повседневной жизни. Подобно тому, как когда медленно едешь на поезде через город, а в окна видны кухни, столовые, где люди обедают или смотрят телевизор.

И здесь можно увидеть «моментальные снимки» повседневной жизни: вот старик ест лепешку, прислонившись к окну. Паренек надевает красную тунику. Чуть дальше только что проснувшаяся женщина распахивает створки окна, широко раскинув руки. На ней только тонкая ночная рубашка. Заметив нас, она инстинктивно прикрывается, метнув строгий взгляд. Через два окна мужчина выливает с четвертого этажа содержимое ночного горшка.

Вот мы на уровне площади Навона, фактически река огибает Марсово поле, а дальше течет по прямой к острову Тиберина. Появляются более монументальные здания. Перед нашими глазами проходят колоннады, статуи, портики, а внутри мы замечаем движение людей, уже занятых выполнением утренних дел. За этим первым рядом строений можно разглядеть и остальной Рим, с крышами зданий и храмов, а в утренней дымке на вершине Капитолия высится храм Юпитера Капитолийского.

Мы почти в сердце Рима. История — повсюду вокруг нас, с ее великими именами: мы проплываем под большими арками еще одного моста, возведенного по приказу зятя Августа — Агриппы, того самого, который построил Пантеон.

Минуем остров Тиберина: огибая его, мы замечаем, что он похож на лодку. Римляне также обратили внимание на его удлиненную форму и выложили блоками серого туфа, облицевав плитами травертина. Так остров стал памятником-кораблем, а в середине его был установлен обелиск — «главная мачта».

На корпусе «корабля» нанесены узоры и изображения, например Эскулапия с его змеей. Все выглядит как настоящее судно, и издалека в утреннем тумане его масса напоминает триеру, бросившую якорь посреди реки.

Уже четыреста лет на острове стоит храм Эскулапия. Причины, побудившие римлян возвести его здесь, очень практического свойства: это способ привлечь больных, тем самым держа их подальше от города, чтобы снизить риск эпидемий. Тибр, таким образом, является «санитарной зоной», созданной природой.

Естественно, для римской черни есть и еще одна причина, священного характера: в III веке до н. э. город поразила крупная эпидемия и были отправлены послы в Эпидавр^[90] (Греция), чтобы привезти в Рим статую божества.

Пока римские посланцы ожидали, змея, воплощение бога, выползла из храма и забралась на римский корабль, а когда они отплыли на родину, выскользнула в Тибр и доплыла до острова Тиберина. Для римлян это было Божественным знаком — они возвели на острове храм в честь Эскулапия, и эпидемия прекратилась.

Остров связан с берегами с помощью двух мостов (Фабрициев и Цестиев), под которыми мы сейчас проплываем. Наша цель — сразу за ними: длинный причал на левом берегу Тибра. Здесь расположены главные склады города: horrea. Они напоминают современные крупные автомобилестроительные заводы: занимают большие площади и выглядят как бесконечные ряды длинных крыш. Арки, выходящие на Тибр, похожи на разинутые рты. Да, мы можем их считать голодными ртами Рима, настоящего демографического монстра, Медузой,^[91] но не тысячеголовой, а тысячеротой, постоянно требующей пищи.

Зрелище впечатляет даже издалека: по множеству настилов, поднимающихся по диагонали от судов на якоре вдоль берега Тибра, движутся, подобно муравьям, бесконечные вереницы рабов, переносящих товары с кораблей в разинутые пасти складов. Все действуют согласованно и организованно, как в огромном муравейнике. Некоторые товары привезены из самых удаленных уголков империи. Здесь создается ощущение, что вся империя вращается вокруг Рима и ее цель — питать, защищать и приумножать силу этого города.

Рим
Центр мира

На прогулку по улочкам Вечного города

Мы шагаем по Риму вместе с юношей в желто-оранжевой тунике, только что сошедшим с корабля. Подглядев в бумаги, которые ему пришлось подписывать, мы узнаем, что его зовут Авл Кокцей Хилар (Aulus Cocceius Hilarus). После передачи товара и стандартных формальностей ему нужно до возвращения в Окрикулум выполнить поручение сестры. Как можно легко себе представить, человек, направляющийся в Рим, почти всегда завален просьбами друзей или родственников о покупке чего-нибудь, что трудно найти в провинции. Ведь в Риме есть все…

Хилар должен найти специи и духи. И вот он шагает по улочкам в поисках, для начала, taberna unguentaria, то есть парфюмерной лавки.

Складской сторож указал ему квартал в Риме, где есть хороший выбор и цены не так кусаются.

Хилар, как и все приезжие, старается держаться главных улиц, чтобы не заблудиться в лабиринте малознакомых улочек. Первое, что его поражает, — количество прохожих. В Окрикулуме подобное скопление народа бывает только в праздничные дни. А здесь это повседневное явление. Народу так много, что он больше тратит времени на уклонение от столкновений, чем на разглядывание города… Главная улица так запружена, что не видно даже мостовой. Ему попадаются навстречу тысячи лиц, в основном рабы, но встречаются и хорошо одетые адвокаты, направляющиеся на форум в сопровождении «хвоста» клиентов, женщины с мужьями или в сопровождении рабов, вышедшие в город за покупками.

Эта толпа на улицах — в «два этажа», как и жилое здание: на первом этаже — обычные люди, на втором — ВИП-персоны, те проплывают над толпой, возлежа на носилках. Таких много, и они движутся в обоих направлениях. Совсем как гондолы на Большом канале. Когда носилки встречаются, их «пассажиры», смерив друг друга взглядами, часто отворачиваются в сторону. А некоторые даже задвигают шторку. Явный знак превосходства…

Хилару приходится посторониться, чтобы пропустить носилки; раб, бегущий перед ними и раздвигающий толпу, как ледокол, бесцеремонно толкает всех, кто не успевает отойти. Юноша, чтобы его не сбили с ног, поднимается на тротуар под портиками и пытается разглядеть, кто же там, в носилках: матрона с двойным подбородком, в пышных одеждах, со скучающим взглядом. Она проплывает, как рекламный плакат, на который смотрит пассажир поезда из окна.

Хилар решает дальше двигаться под портиками, которые идут вдоль почти всех главных улиц Рима. Их поддерживают колонны или каменные пилястры, покрытые светлой штукатуркой, в нижней части — красная полоса. Такая же полоса — у основания всех зданий… Излишне говорить, насколько грязны колонны. Там и отпечатки рук, и трещины, через которые видно кирпичное основание, и надписи. Взгляд юноши падает на одну из них: «Влюбленные, подобно пчелам, ведут жизнь сладкую как мед». Он улыбается: трудно представить столь нежную фразу в таком хаосе. Юноша решает передохнуть, опершись спиной о колонну, и понаблюдать за людским потоком.

Почтальон всегда звонит дважды…^[92] если доберется!

В толпе пробирается почтальон, tabellarius, его зовут Прим (мы знаем об этом из надписи на надгробии, которую найдут археологи). Он пытается уточнить у прохожих адрес. Да-да, ведь в императорском Риме на домах нет табличек с номерами. Как же разыскать адресата? Сейчас увидим: у почтальона маленькая восковая табличка с необходимыми указаниями, которые основываются на памятниках, встречающихся по пути. Своего рода навигатор античной эпохи. Что же там написано? Вот один из маршрутов, запечатленный Марциалом^[93] в его «Эпиграммах» (I, 70):

Возможно, необходимо небольшое объяснение: за исходную точку принимается Римский форум, где находятся храмы Кастора и Поллукса, далее проходят мимо белоснежного храма Весты, поднимаются по Священной дороге (существующей и сегодня) до огромной статуи Нерона в короне в виде солнечных лучей (она могла бы соперничать с Колоссом Родосским; позднее Адриан переместил ее к Колизею, от нее амфитеатр и получил свое имя), затем, проходя другие, ныне утраченные храмы и памятники, стоявшие на Палатинском холме около арки Тита, добираются до места назначения.

Возможно, «табелларии» того времени были хорошо знакомы с местностью, как в наши дни таксисты, поэтому не нуждались в столь длинных и подробных указаниях. Тем не менее Марциал дает нам понять, что и тогда местные достопримечательности служили «маяками» для ориентации в городе. Как для «табеллариев», так и для простых людей.

Кто ходит по улицам?

Взгляд Хилара останавливается прежде всего на тех, кто движется медленно или стоит, потому что их легче разглядывать. Вот бродячий торговец булочками идет в толпе, раскачивая корзиной с товаром в ожидании клиентов. Он проходит мимо заклинателя змей, вокруг которого собралась кучка зевак, среди них — мальчик с широко раскрытыми глазами. Ребенок не знает, что у змей вырваны зубы и что секрет заклинателя — не в музыке, а в пучке цветных перьев на кончике его музыкального инструмента, двигающемся из стороны в сторону перед головой змеи, отвлекая ее. Никто не умеет «заклинать» змей.

Заунывная мелодия флейты заклинателя постепенно перекрывается охрипшим голосом уличного торговца съестным, разносящего дымящиеся колбаски на горячих подносах. Настоящий предшественник продавцов колбасок и хот-догов, которых можно видеть на улицах Нью-Йорка.

А вот проходит со своей ношей слуга бакалейщика. Настал час доставки заказов, и он знает, что сегодня придется одолеть немало лестничных пролетов. Ведь в римских инсулах нет лифтов… Ему повезло хотя бы в том, что богачи живут на нижних этажах, поэтому ему не каждый раз придется подниматься на самый верх. Но его ожидает столько заказов и лестниц, что к концу дня он будет падать от изнеможения.

Среди стоящих на тротуаре людей Хилар замечает сторожа лавки и еще одного человека, возможно, это низкопробный рифмоплет в ожидании клиентов (кое-кто платит ему за незамысловатые вирши в подарок возлюбленной или чтобы улестить влиятельное лицо). Чтобы заработать пару монет, этот тип берется писать письма для неграмотных, хотя их в римском обществе гораздо меньше, чем позднее, в Средневековье и последующие эпохи, вплоть до Нового времени.

Вот еще один представитель мира искусства медленно шагает в толпе — это актер, он беседует с организатором зрелищ, развалившимся на носилках. К актерам в римском обществе отношение крайне пренебрежительное, их статус немногим лучше, чем у проституток, но этот актер — исключение, даже импресарио велел остановить носилки и прислушивается к его словам. Актер — любимец публики, Джордж Клуни своего времени, зовут его Нумерий Квинкций. По имени мы понимаем, что это бывший раб, а ныне вольноотпущенник, освобожденный могущественным семейством Квинкций. С ним его жена, также отпущенница, ее зовут, естественно… Примилла Квинкция. В римской традиции освобожденные рабы принимают имя своих бывших хозяев.

Все эти персонажи не являются плодом фантазии, они взяты из наследия древних: сочинений о повседневной жизни (Марциала и других авторов) и надписей на погребальных плитах. Включая того, чей голос в определенный момент Хилар слышит у себя за спиной. Обернувшись, он видит двоих, сидящих в харчевне (popina). Они давние друзья.

Хилар улыбается… В этом городе тысячи возможностей, подобная жизненная философия руководит действиями и выбором сотен тысяч людей. И не только их: она в основе жизненной концепции большинства римлян эпохи Траяна. Мы еще вернемся к этому вопросу: для римлян есть лишь сегодня. После смерти нет ничего…

Внимание Хилара привлекает сильный кашель. Это вполне обычные звуки на римских улицах. Их издает пожилая пара, медленно движущаяся ему навстречу. Мужчина высокий и худой, светлоглазый, эдакий «англичанин», а женщина более миниатюрная и живая, если бы не кашель. Чувство юмора в римскую эпоху всегда присутствует в повседневной жизни. Мы слышим, как «он» говорит «ей»:

Свернем в переулок

Хилар продолжает путь. На этот раз, однако, поравнявшись с большой статуей Матер Матуты (богини утренней зари), взирающей на улицу со своей высоты, он сворачивает в переулок. Здесь гораздо темнее и прохладнее. Солнце сюда не заглядывает, и Хилару кажется, что дома вот-вот раздавят его, настолько близко они стоят друг к другу.

Часто улочки Рима идут не по прямой линии, и эта — не исключение: она извилистая, то свернет направо, то налево, огибая строения.

Вместо дорожного покрытия — утоптанная земля со зловонными лужицами. Запах стоит невыносимый, особенно когда проходишь мимо мусорных куч, приходится зажимать нос. Хилару попадаются навстречу мужчины и женщины всех слоев общества. По этой улочке ежедневно проходят бедняки, рабы и богачи. На носилках тут было бы непросто проехать. Прежде всего, для ноздрей их пассажира. И это — тоже Рим…

Переулок выходит на улицу. Наконец-то! Она шире, по сторонам выстроились лавки, здесь можно дышать. Хилара окатывает вкусный аромат жарящейся на решетке рыбы… Он идет откуда-то сверху. Остановившись, Хилар поднимает голову: со второго этажа тянется светлый дымок. Там-то и готовят еду… А еще выше, над облачком дыма, открывается впечатляющий вид на высоченные инсулы. А между ними — паутина веревок и канатов. На многих из них развешаны для просушки туники и белье.

Его взгляд скользит по стенам. Внизу они из крепких кирпичей, но чем выше, тем более бросовые материалы использованы для постройки. О чем безжалостно свидетельствует облезшая с годами штукатурка (тоже низкого качества). Как на картинке в учебнике анатомии, со здания будто содрали кожу, выставив напоказ скелет и мышцы. Хорошо видны балки, четко очерчивающие контуры различных этажей и помещений. Будто смотришь на средневековые дома в Нормандии, с их балочным каркасом, на котором до сих пор видны удары плотников. Вместо кирпичей в стенах — глиняный раствор низкого качества, набросанный на обрешетку из прутьев и щебня.

В окнах нет стекла, оно слишком дорого стоит, их прикрывают деревянными ставнями, похожими на дверцы шкафчиков.

Во многих местах на стенах домов будто подвешены шкафы. На самом деле это маленькие крытые балкончики (яркий пример нелегальной застройки, сказали бы мы сегодня), они позволяют расширить крошечную квартирку, выиграв небольшое пространство, висящее в воздухе. Там обычно устанавливают жаровни для приготовления пищи. Окна или решетки пропускают воздух. Другие «шкафчики», меньших размеров, изящно украшенные, защищают окна, подобно маскам. Через них можно выглядывать на улицу так, чтобы тебя не заметили…

На самом верху торчат карнизы крыш с длинным рядом маленьких глиняных лиц, украшающих черепицу.

Здания не все одинаковые. Есть и пониже, а есть дома с небольшими надстройками, похожими на башенки, с этажами, пристроенными в разное время, и т. д. Верхние этажи обычно не из кирпичей и глины, а почти целиком из черепицы и дерева. Здесь живут самые бедные. Рим, увиденный снизу вверх, можно определить таким способом: это ряд наложенных друг на друга городов, слоеный пирог, где в каждом слое использованы различные материалы, живут разные люди с разным менталитетом. Богачи живут на нижних этажах. Чем выше, тем больше отчаяния и нищеты. Будто в одном здании объединили зажиточный аристократический квартал и трущобы Калькутты.

Шопинг на улочках древнего Рима

Хилар продолжает свой путь по улице, мимо тянущихся бесконечной вереницей магазинов и лавок со всевозможными товарами. Как найти парфюмерную лавку? Народу так много, что каждый раз разглядывать товар на витрине становится непросто. Толкотня и давка как на восточном базаре. Тогда он решает поступить так же, как мы, когда спешим. Смотреть на вывески!

Ведь у каждой лавки есть своя вывеска, как и у наших магазинов. Правда, они поменьше, размером с чемодан, обычно прикреплены над входом (как и сегодня), но многие располагают их в виде флажка на улице, чтобы их могли заметить издалека, с другого конца. Для этого их могут подвешивать на кольцах за потолочные балки портиков.

Эти вывески выполнены из деревянных, мраморных или терракотовых пластин. Они почти всегда покрыты резными рельефами, и, поскольку неонового освещения еще не изобрели, их раскрашивают в яркие цвета.

Хилар изучает вывески разных магазинов.

Вот подвешенные в ряд пять свиных окороков, точь-в-точь как наши. Очевидно, тут лавка мясника.

Рядом — вывеска с изображением козы. Здесь продаются молочные продукты: сыры, молоко. На стенах висят корзинки с творогом, завернутым в фиговые листья.

Чуть дальше три составленные в ряд амфоры — вывеска винной лавки.

А за ней — вывеска харчевни, можно прочесть меню на щите, как в наши дни в ресторанчиках центральной части города. Читаем: ABEMUS IN CENA: PULLUM, PISCEM, PERNAM, PAONEM, BENATORES («У нас на ужин: курица, рыба, ветчина, павлин, дичь»). Что и говорить, изысканная кухня, даже павлина подают. Хозяин пририсовал и знак радушного приема (сердце).

Дальше — магазин тканей. Хилар понимает это, заметив над головами посетителей несколько подвешенных за уголок подушек и дорогие ткани, свисающие из-под потолка, с бронзовых шестов, подобно полотенцам. Один покупатель изучает образцы, разложенные перед ним торговцем, а его жена ожидает, сидя на скамье.

По пути ему встречается и лавка ювелира с ожерельями из стеклянной пасты и перстнями. Хозяин торгуется с клиентом из-за золотого браслета в форме змеи.

Здесь же расположены лавки и других ювелиров, — очевидно, они держатся рядом из соображений безопасности.

Еще несколько магазинов, а за ними — винная лавка, хозяин которой сидит за прилавком, а за спиной у него — множество стоящих в ряд амфор. Прилавок этот весьма необычный: он такой высокий, что скорее напоминает балкон. Хилар останавливается, заинтригованный: ему никогда не приходилось видеть подобного способа продажи вина. Здесь им торгуют в разлив. Клиент подходит с собственной небольшой амфорой, заказывает вино определенного сорта и платит вперед. Затем подставляет открытую амфору в нишу и крепко держит обеими руками. Хозяин наливает заказанное вино в раковину-воронку, соединенную с нишей. Клиент быстро наливает «полный бак» и уходит. В прилавке устроено не меньше трех таких ниш. Возможно, для разных сортов вина.

Хилар останавливается, привлеченный глухими ударами. Они доносятся из лавки, где мясник с размаху рубит большой кусок мяса. В наши дни мясники пользуются специальным столом, где разделывают туши, а этот кладет куски на странную табуретку, сделанную из ствола дерева, стоящую на трех ногах. Еще сегодня в некоторых странах, например в Египте, можно видеть точно такие же сцены, как будто и не прошло столько времени с тех пор. Вокруг мясника на крюках подвешены разделанные туши, засиженные мухами, между ними несколько свиных голов. В глубине лавки сидит его жена, волосы ее зачесаны назад, а на затылке накладные косички образуют пучок в три ряда. Поражает изящество и спокойствие на фоне грубой силы супруга. Но ведь и работа ее совсем иная: она занимается кассой, следит за доходами и расходами, ведет расчетную книгу.

Наконец Хилар замечает лавку парфюмера, на вывеске написано, что того зовут Секст Апроний Юстин. Уже на пороге лавки нас обволакивает облако сладких ароматов. Парфюмер спешит навстречу с улыбкой? «Чем могу служить?»

Рим — город искусств уже в римское время

Хилар перенюхал множество терракотовых пузырьков, пока не нашел то, что заказывала сестра. Он взял небольшой запас духов. Не слишком много, ведь в то время духи сохраняли свой аромат недолго.

В лавке, как можно легко догадаться, преобладают посетители женского пола, но вот мы видим, как несколько мужчин заходят сделать для себя покупки. Если вы полагаете, что мужская косметика — современное изобретение, то ошибаетесь. Уже в римскую эпоху многие мужчины пользовались духами, кремами и мазями. Порой уход за внешностью занимал немало времени. Как подчеркивает профессор Ромоло Аугусто Стаччоли, многие «щеголи соперничали друг с другом экстравагантностью ароматов и проводили целые часы у цирюльника, опрыскивая себя духами…». И не только: ученый далее раскрывает нам, что на пирах и в общественных местах, таких как цирк или амфитеатр, щедро разбрызгивались ароматические вещества — порой прямо на сиденья, чтобы перебить запах крови и смерти, идущий с арены, где гибли осужденные на казнь гладиаторы и дикие звери.

Когда юноша расплатился, наш сестерций опять сменил владельца. Но он недолго оставался в лавке парфюмера Секста Апрония Юстина. Чуть позже туда заглянул элегантный богатый римлянин, чье телосложение говорит о его благополучии. Высокий, крепкий седовласый мужчина, чернобровый и голубоглазый, с прямым взглядом. Его выступающий орлиный нос подчеркивает благородство черт лица. Нам он весьма напоминает актера Адольфо Чели.^[94]

И мы определенно его уже где-то видели… Он тоже смотрит на нас, возможно полагая, что мы его клиенты, в латинском смысле слова (clientis), то есть люди, приходящие просить об одолжениях. Он каждый день принимает много таких, ведь он — влиятельное лицо. Потом мужчина улыбается, прикрывает глаза и кивает… Он узнал нас: мы виделись в… предыдущей книге! Прокрались на цыпочках к нему в дом ранним утром, чтобы описать пробуждение римлянина… Улыбнувшись, он спрашивает, как наши дела и не нуждаемся ли мы в чем-либо, потом желает нам удачного путешествия и, посмотрев на наш сестерций, полученный от парфюмера вместе со сдачей, излагает свою жизненную философию: «Homo sine pecunia est imago mortis» («Человек без денег — труп»).

Эта фраза в римском обществе пугающе реальна, единственное, что имеет здесь значение, — социальный статус: человека судят по тому положению, которое ему удалось занять благодаря деньгам.

С тем же изяществом, с каким он сюда вошел, наш собеседник расплачивается, забирает стеклянный флакон в форме голубки и идет к своим носилкам, сопровождаемый «свитой» рабов и клиентов. Его следующая остановка — портик Октавии, где он встретится с женой и преподнесет ей сюрприз в виде флакона духов. А в кошельке у него лежит наш сестерций.

Портик Октавии — место, расположенное вдали от толчеи улиц, идеальное для спокойных прогулок. Там много греческих бронзовых статуй — настоящий музей. Это наводит нас на интересную мысль. Рим уже в древности является городом искусств, со своими музеями. И посетителями, которые любуются «экспонатами».

Это одно из многих лиц города, который сегодня называют Нью-Йорком античности благодаря своим небоскребам, Амстердамом — за кварталы «красных фонарей», Калькуттой — за трущобы бедноты, Рио-де-Жанейро — за праздники и огромные «стадионы», наподобие стадиона Маракана (Колизей и Большой цирк), а также Парижем — за великие музеи и т. д.; ни один современный город не объединяет в себе одном все эти черты.

Конечно, думать о древнем Риме как о городе искусства может показаться странным: какие памятники античного искусства можно выставить в городе, который сам — античный? Греческие.

Все это появилось в Риме не сразу — первоначально он напоминал некоторые современные города Северной Европы или Соединенных Штатов. В нем не было выдающихся шедевров. Все переменилось после войн и присоединения новых земель. Особенно после Пунических войн. Как подчеркивает Лайонел Кэссон, со взятием Сиракуз в Рим было привезено множество греческих статуй (и картин), которые полководец Марцелл расставил в различных местах Вечного города.

Как будто прорвали плотину: с завоеванием Греции и территории современной Турции в Рим на протяжении ста пятидесяти лет стекались в огромном количестве разнообразные произведения искусства. Речь идет о сотнях вывезенных бронзовых статуй — произведений величайших мастеров прошлого.

Например, после взятия одного только греческого города Амбракия было вывезено двести восемьдесят пять бронзовых статуй и более двухсот тридцати мраморных. Одержав победу над Персеем, Эмилий Павел вывез столько произведений искусства, что его триумфальное шествие длилось целый день… А затем настала очередь Коринфа…

Только представьте себе эти греческие города с разграбленными святилищами и храмами: в свидетельствах того времени говорится о пустых подножиях, с отверстиями в местах, где крепились статуи…

Сегодня мы бы назвали это массовым разграблением. Подобным тому, которое произвел Наполеон с Италией, Ватиканом^[95] и другими странами, переправив в Париж море произведений искусства, где до сих пор бо́льшая их часть и находится, в нарушение соглашений (и этических обязательств) об их возврате.

Так же поступали и римляне, скажет кто-нибудь… Возможно, но для всей античной эпохи, Средневековья и Возрождения такова была цена, которую приходилось платить за поражение. Все это знали. А случай с Наполеоном совсем иной. Именно во Франции за несколько лет до того, во время революции, была провозглашена необыкновенная Декларация прав человека и гражданина (частично принятая даже Организацией Объединенных Наций, которая включила ее во Всеобщую декларацию прав человека). Важнейшая веха в истории человечества, с которой рождается уважение к правам человека и, как следствие этого, в идеале и уважение к неприкосновенности культурного наследия народов… Следовательно, французы прекрасно понимали, что творят. И тем не менее они и не вспомнили о собственной декларации.

Декларация прав человека и гражданина 1789 года могла бы служить в качестве разделителя между тем, что страна должна вернуть, и тем, что является ее наследием прошлого. Италия представляет собой пример понимания этого различия: мы вернули огромную аксумскую стелу Эфиопии, фрагмент фризов Парфенона — Греции и даже статую Венеры (римскую) — Ливии, и это только самые известные примеры.

Мы надеемся, что подобная позиция будет находить все больше единомышленников, чтобы таким образом устранить последствия грабежей, краж и несправедливых захватов, имевших место в прошлом.

Музеи города

Более двух тысяч лет назад эти понятия были неизвестны: мир был совсем иным. Итак, огромное число кораблей везло в Рим целую художественную сокровищницу после разграбления греческого мира. Во время морского путешествия некоторые из судов терпели кораблекрушения. Поэтому часто с морского дна достают великолепные античные статуи, такие, например, как «Бронзовые воины из Риаче». Кто знает, сколько их еще погребено на морском дне под слоем песка или находится на слишком большой глубине, чтобы их можно было обнаружить. Мы надеемся на прогрессивные методы подводной археологии, благодаря которым удастся их найти, извлечь со дна и выставить в музеях, чтобы мы с вами могли ими полюбоваться.

В римскую эпоху эти произведения выставлялись в храмах и общественных местах, но во время республики среди богатых римлян распространилось увлечение коллекционированием шедевров в собственных жилищах: на виллах богачей были специальные комнаты и помещения, предназначенные исключительно для картин и статуй, настоящие частные музеи.

Мы знаем, что Цицерон был одним из таких коллекционеров. А Веррес, наместник Сицилии, которого Цицерон привлек к суду (и выиграл дело) за крупномасштабные ограбления, заполучал экспонаты в свою коллекцию путем вымогательства (так, к примеру, знаменитая статуя Эрота Феспийского работы Праксителя была фактически отнята у владельца, получившего за нее просто смехотворную «плату») или конфискации, а порой даже нанимал для этого похитителей…

В эпоху империи ситуация изменилась: греческое искусство вернулось в общественные места благодаря Цезарю и Августу, вслед за которыми все последующие императоры в течение около двухсот лет поступали так же. Рим превратился в музей под открытым небом.

Что считалось жемчужиной коллекции? Работы Праксителя, Лисиппа, Мирона, Апеллеса, Зевксиса, Скопаса… Ими можно было полюбоваться в главных «музеях» города, то есть в тех местах, где собирались люди, но для иных целей — например, чтобы совершить приятную прогулку (портик Октавии, где можно было видеть как раз ту самую статую Эрота Феспийского работы Праксителя или двадцать пять бронзовых статуй Лисиппа, изображавших Александра в окружении всадников). Или посмотреть на спортивные состязания (Большой цирк, где стоял «Геракл» Мирона).

И участники религиозных церемоний могли созерцать великие шедевры: знаменитые картины Апеллеса, например, находились в храмах Дианы и Божественного Юлия (Цезаря). Даже те, кто направлялся в термы, проходили мимо бессмертных творений, таких как Лисиппова статуя «Апоксиомен» в термах Агриппы.

Наконец, многие произведения находились на Капитолийском холме («Кайрос» и «Тихе» Праксителя, «Геракл» Лисиппа и т. д.).

Этот краткий перечень (в который не вошли театры и другие «общественные» места) дает понять, в какой степени Рим был не только административной, экономической и военной столицей империи, но и «мировой» столицей искусства. Невольно содрогаешься при мысли о том, сколько шедевров погибло во время пожаров, например в правление Нерона, или было пущено в переплавку ради получения бронзы в эпоху Средневековья…

Но там были не только художественные музеи. Существовали также предметы и коллекции, которые мы могли бы определить как историко-археологические и природоведческие. Меч Юлия Цезаря был выставлен на всеобщее обозрение в храме Марса Ультора (Мстителя), правда позже его похитили, как случается в современных музеях. А в храме Юпитера мы могли бы посмотреть на кинжал, которым убили Нерона…

А еще в одном храме хранилась кожа огромной змеи, убитой легионерами в провинции Проконсульская Африка (Тунис) во время Первой Пунической войны.

Взойдя на Капитолий, мы могли бы увидеть впечатляющий кристалл горного хрусталя весом 45 килограммов…

Уже в этих коллекциях (к которым мы должны добавить собрания ювелирных украшений и драгоценных камней: один только Цезарь выставил шесть различных коллекций в храме Венеры-прародительницы) можно найти предпосылки к современному увлечению культурной пищей для мозгов, о чем не вспоминают, когда приписывают Вечному городу только развлечения в виде пиров да бойни в Колизее. Римское античное общество в этом было схоже с нашим, со всеми его разнообразными проявлениями, от наслаждения работами Праксителя и Лисиппа во время прогулок с друзьями или возлюбленной до созерцания публичных убийств в Колизее (бывших по сути, как мы часто напоминаем, исполнением смертных приговоров, а не развлечением, подобно состязаниям колесниц). С другой стороны, что бы мог подумать римлянин о современной публике, наполняющей залы кинотеатров, чтобы посмотреть фильм ужасов с бессмысленными кровопролитиями и потрошениями?

Где и как «снять» красотку в древнем Риме

Как и во всех городах, включая современные, в древнем Риме одно дело — общественные, религиозные здания и произведения искусства и совсем другое — повседневная жизнь. И сегодня, если вы спросите, в какой части города приятнее провести вечер за ужином, вам укажут квартал с ресторанчиками, местоположение которого не совпадает с городскими достопримечательностями.

Все места, которые мы посещаем, относятся, само собой, и еще к одной «географии», а именно представляют собой площадки для… ухаживаний.

Мы бы никогда об этом не узнали, если бы не античные авторы. В самом деле, как смогут узнать через две тысячи лет после нас, что Латинский квартал или Монмартр в Париже — это места, где собираются туристы и парочки в поисках особой атмосферы или достойных запечатления пейзажей, если не будут найдены документы — путеводители или рассказы, в которых об этом идет речь? Стены и чертежи домов, раскопанных в Риме археологами, не расскажут нам, где можно было полюбоваться самым красивым закатом с видом на город и куда пойти, чтобы закадрить девицу. А вот латинские поэты — да. Особенно Овидий в своей «Науке любви» знакомит нас с лучшими местами для охоты на прекрасных дам!

По его словам, Вечный город был полон красоток:

Овидий в своих «рекомендациях» словно намекает на определенную доступность римских женщин, особенно зрелых… Мы никогда не узнаем, насколько это соответствует действительности. Но поражает точность топографической «привязки» советов поэта.

Овидий рекомендует направиться под портик Помпея либо Ливии или Аполлона, где находятся произведения искусства («Где привлекают глаза краски старинных картин»). Женщины весьма ценят искусство и покой в таком хаотичном городе, как Рим. Форум Цезаря — тоже идеальное место, по его словам, около храма Венеры, рядом с фонтаном. Затем он упоминает и храм, посвященный богине египетского пантеона Изиде. Почему? По мнению Овидия, здесь бывало много женщин, посещавших храм, надеясь обрести потомство. Довольно циничный выбор для латинского любовника…

И конечно же, театры. Поэт считает их настоящими охотничьими угодьями для ухажеров:

Несомненно мужская точка зрения, как в целом общество античной эпохи…

Женщин в театре много, ведь это одно из мест светских развлечений Рима: поэт утверждает, что они посещают его и для того, чтобы смотреть, и для того, чтобы смотрели на них… В общем, идеальное место для флирта в римскую эпоху.

Состязания колесниц в цирке, вероятно, предоставляют еще больше возможностей, ведь там толпа, толчея, нет необходимости плести сеть с помощью знаков и взглядов, как в театре, а можно просто сесть рядом с женщиной, и все будет гораздо проще.

Тут Овидий дает ряд рекомендаций, как лучше «подцепить» женщину в Большом цирке. Сегодня подобные уловки заставляют нас улыбнуться, но они весьма интересны, поскольку описывают уже не существующий мир: вот краткий перечень советов, составленный на основе его произведения.

— Стараться попасть на бега, где состязаются самые известные колесницы. Цирк будет переполнен, а это дает ряд преимуществ и возможностей. Не придется использовать тайные знаки, подаваемые издалека при помощи пальцев.

— Очень важно проворно занять место рядом с женщиной, за которой собрались ухаживать.

— Подсесть как можно ближе к ней, пользуясь теснотой. Физический контакт помогает сойтись.

— Найти предлог, чтобы начать разговор (слова глашатая на арене всегда дают отличный повод для этого).

— Понять, за какую конюшню или лошадь болеет дама, переживать и ликовать вместе с ней.

— Быть заботливым кавалером: поправлять ей подушку, если жарко, обмахивать импровизированным веером, раздобыть деревянную подставку ей под ноги, следить, чтобы те, кто сидит ступенькой выше, не давили ей в спину коленями.

— Найти тысячу предлогов, чтобы приласкать ее или прикоснуться. Например, пальцами стряхнуть с ее платья, на уровне живота, пыль (настоящую или воображаемую), поднятую колесницами.

— Чтобы якобы не испачкать край ее туники или плаща, метущий по земле, приподнять его… Если девушка не возражает, можно будет рассмотреть ее ножки!

В общем, любой предлог годится… или, как подчеркивает сам Овидий:

Естественно, добавим мы, ухаживание сработает только в том случае, если и женщина этого хочет: мужчина — охотник лишь внешне, на самом деле это женщина «ловит» и разрешает себя «поймать»…

Бесплатный хлеб для всех (или почти всех)

Монета опять сменила хозяина. Теперь она в кошельке одного из клиентов влиятельного господина (dominus): он получил ее в качестве регулярного подарка (sportula). Господин каждое утро раздает подарки своим клиентам, когда в виде еды, а иногда деньгами.

Последуем за ним по улицам Рима. Его зовут Марк, мы слышали имя от цирюльника, с которым он по дороге поздоровался.

Теперь он шагает вдоль стены, примыкающей к Театру Бальба. Это один из трех больших театров Рима. По правде говоря, этот — самый маленький, ведь он вмещает «всего» 7700 человек. Но для римлян он — настоящий волшебный ларчик, ведь его оформление самое богатое: шесть черных блестящих колонн из оникса, настоящих шедевров природы, и скульптуры из этого хрупкого материала.

Но наш человек нисколько не интересуется театром, он торопливо шагает мимо. Мы замечаем, что у него в руке болтается пустой мешок… Зачем он ему нужен? Куда он направляется? Попробуем разобраться.

В глубине улицы, на углу, свернувшийся калачиком на земле нищий тянет к нему руку, но тщетно. Место им было выбрано не случайно. Ему пришлось побороться за эту выгодную для сбора милостыни точку. Мы сначала не обратили внимания, что на этой улице множество других нищих, сидящих или стоящих у стен. Некоторые из этих несчастных похожи на сваленные в кучу лохмотья. Среди них есть и женщины с крошечными детьми. Лица грязные, глаза ввалились. Эти люди голодают. Но наш мужчина не удостоил их даже взглядом. Нищих здесь всегда много — всем не угодить.

Он попадает на небольшую площадь, где уже собралась толпа, человек сто, и у каждого в руке мешок, как у него. Они выстроились гуськом, будто в очередь за билетом на какое-то необыкновенное зрелище. Начало очереди — у портика большого здания. Что там — нам неведомо.

Марк тоже встает в очередь. Попытаемся понять, кто все эти люди, стоящие впереди него. Похоже, они все разные, кажется, что между ними не может быть ничего общего, не считая пустого мешка. Есть старики и юноши, белокурые, курчавые, худые и толстые… Здесь будто представлены все образчики мужского населения Рима. Действительно, женщин среди них нет. Очевидно, тут проводится некая формальная процедура с ограниченным допуском… Да, именно так: у многих в руке деревянная или свинцовая «карточка».

Подытожим увиденное: пустой мешок, очередь, карточки, разношерстная публика… Наверное, это то место, где проводится бесплатная раздача зерна, так называемая фрументация! И вот вскоре мы видим, как по ступеням медленно сходит с помощью внука старик, согнувшись под тяжестью наполненного зерном мешка. Из небольшой прорехи высыпаются зерна, из-за которых происходит жестокая драка между нищими, как только старик с внуком выходят за ворота на улицу.

Как удовлетворить всех (или почти всех)

В этом — один из сюрпризов Рима. Каждый месяц выдается бесплатно приблизительно по 35 килограммов зерна, или 5 модиев (1 модий соответствует примерно 7 килограммам). Не все, однако, имеют на это право. Надо состоять в официальных списках на раздачу, куда не включены женщины и дети. Условия простые: необходимо быть римским гражданином и постоянно проживать в Риме. В таком случае вы относитесь к числу «акципиентов», то есть лиц, имеющих право пользоваться бесплатными раздачами. Вам выдадут деревянную или свинцовую табличку, на которой вырезано не только ваше имя, но и номер арки, где вам будет выдано зерно, а также назначенный день. Это эффективная система для «сортировки» целой армии людей, обладающих правом на раздачу: 200 тысяч. Каждый день перед каждой аркой собирается группа в 150 человек, и то же самое на следующий день и т. д.

От таких цифр голова идет кругом, поэтому требуется чрезвычайно эффективная система управления и организации. Эта система называется «аннона» (снабжение продовольствием), во главе ее — префект (praefectus annonae), он должен осуществлять общий надзор. Это самый настоящий «министр Зерна». Его обязанности не из простых, ведь необходимо не только раздать, но сначала раздобыть зерно, организовать его доставку в Рим, развезти на пункты раздачи, а только потом раздать.

Аннона обеспечивает гражданам Вечного города одну из их первичных потребностей — в хлебе насущном.

Система зародилась в первые века республиканского периода. Зерно свозили в Рим из соседних регионов. Первоначально не проводилось бесплатных раздач, а, подобно тому как в наши дни поступают с нефтью, в городе создавались стратегические запасы для использования в случае плохого урожая или чтобы сбить цену на хлеб, если она становилась слишком высокой.

Изначально зерно раздавалось по «политической» цене, гораздо ниже рыночной, и наконец в 58 году до н. э. законом Клодия (Lex Clodia Frumentaria) была введена бесплатная раздача зерна всем римским гражданам (в первую очередь малоимущим), за исключением сенаторов, которые, впрочем, не очень-то в нем и нуждались, а также членов всаднического сословия, тоже не бедствовавших (первые были в большинстве своем крупными земельными собственниками, а вторые — предпринимателями того времени).

Все это означало, что каждый год надо было раздавать зерно 300 тысячам человек. Затем это число было сведено к 200 тысячам.

Очередь, хотя и медленно, движется: служители анноны работают слаженно. Люди беседуют, смеются, кое-кто в разговоре «закидывает удочки», надеясь поужинать за чужой счет (излюбленное занятие римских гуляк). А мы с вами тем временем произведем подсчеты и попытаемся ответить на один вопрос. Если надо накормить в месяц 200 тысяч человек, выдав каждому 35 килограммов зерна, это означает 84 000 тонн зерна в год. Откуда оно берется? По дороге в Рим мы не заметили бескрайних пшеничных полей. Да и в остальной Италии тоже.

«Нефтяные скважины» Римской империи

Ответ прост: зерно везут из тех регионов империи, где возделывают пшеницу в крупных масштабах, — Сицилии, Сардинии, Испании, Северной Африки, и прежде всего Египта. Представьте себе, вместе эти регионы могут произвести гораздо больше зерна, чем необходимо, целых 200 000 тонн в год.

В особенности Северная Африка и, в частности, Египет являются настоящей житницей Рима (и остальной империи). Историк Иосиф Флавий, живший перед правлением Траяна, утверждал, что только провинция Африка (то есть современный Тунис) при желании могла бы кормить Рим в течение восьми месяцев, Египет же — в течение четырех. Вместе взятые, таким образом, они могут покрыть потребности Рима в зерне в течение целого года. Эти подсчеты помогают понять их стратегическое значение для Рима. Для него они как Аравия (Аравийский полуостров) с нефтяными скважинами… Ведь там, где нет промышленного производства и машин, хлеб — тот же бензин для работы голов и мышц государственных чиновников, ремесленников, военных и т. д. Одна булка того времени могла дать вдвое больше калорий по сравнению с нашей.

Если продолжить сравнение с нефтью, в римское время существуют «танкеры»: большие специальные суда для перевозки зерна, начинающие бороздить Средиземное море, как только это позволяют погодные условия (из-за опасностей морское судоходство прекращается каждый год с ноября по начало марта).

Когда с наступлением теплого времени года появляются на горизонте паруса этих больших судов, это радостное известие сразу же разлетается среди всех жителей Рима. Мы, привыкшие к постоянному наличию еды в супермаркетах, не в состоянии до конца понять этот аспект. В нем — одно из отличий нашего общества от императорского Рима.

И в римскую эпоху существуют «супертанкеры»: это огромные суда, «негабаритные» для античной эпохи, способные перевозить невероятно большие объемы зерна. Возможно, мы встретим их во время нашего путешествия по империи. Они настолько большие, что, когда добираются до Италии, не могут причалить к берегу: они встают на якорь в открытом море, а их ценный груз перевозят на берег на судах меньшего размера.

Мешки с зерном прибывают сначала в порт Траяна, рядом с Остией, а потом оттуда плывут вверх по Тибру, против течения, на судах, пригодных для речного судоходства (naves caudicariae), которые тащат либо волы, либо рабы. Эти суда доплывают до пирсов у подножия Авентина, где зерно сгружают и ссыпают в огромные, часто многоэтажные, хранилища (horrea). В них хранятся и другие съестные припасы для раздачи народу, не только зерно. За всем этим пристально следят надзиратели хранилищ — хорреарии.

Как же удается убедить провинции «подарить» жителям Рима 200 000 тонн зерна в год? Ответ прост: обложив их налогом, выплачиваемым либо в натуральной, либо в денежной форме. Налоги эти или общего характера, или в виде «арендной платы» за пользование государственными (ager publicus) или императорскими землями.

Интересный факт: как отметил профессор Элио Ло Кашо из Неапольского университета Федерико II, таким способом удается прокормить значительную часть населения города (не всех, поскольку из раздачи исключены рабы, вольноотпущенники и чужеземцы). В итоге удовлетворяются базовые потребности главы семейства и, возможно, еще одного члена семьи (жены или сына), что позволяет им распоряжаться своими деньгами для других целей, например для приобретения товаров повседневного пользования или еды. Этот механизм заставляет вращаться одно из колесиков экономики. И не самое маленькое: ведь Рим — крупнейший город империи, да и всей античной эпохи…

Вот и подошла наша очередь. Марк показывает табличку чиновнику анноны, сидящему за столом. Обстановка весьма расслабленная. Тот переписывает данные, болтая с коллегами, насыпающими зерно: рассказывает об оплошности шурина накануне за ужином. Все смеются. Но когда наступает момент выдачи зерна, воцаряется молчание, ответственный за выдачу тщательно отмеривает требуемое количество модиев. Модий — это деревянное ведерко. Чтобы гарантировать от махинаций чиновников, использующих ведерки меньшего размера, к верхнему бортику модия прикреплены крест-накрест две железные пластины. Кто угодно может измерить длину крестовин, чтобы убедиться, что ведро нужного размера.

Действия служителей похожи на исполнение торжественного обряда: каждый раз раб насыпает зерно в модий до краев. Образуется небольшая горка, которую ответственный выравнивает, снимая излишек зерна специальной лопаточкой в форме буквы Т, называемой «рутеллум». Вращательное движение напоминает жест кондитера, размазывающего глазурь по поверхности торта.

Всего несколько минут — и мешок полон. Марк выходит, попрощавшись со всеми. На этот месяц хлебом он обеспечен.

Преторианец

На следующее утро Марк заходит в лавку: ему нужна новая туника. Та, что была на нем, перепачкалась при переноске мешка с зерном, измазанного чем-то маслянистым. Он примеряет несколько туник. Они похожи на футболки длиной до колен. Выбор большой. Удивительный факт: есть стопки туник, сделанных «серийно» в мастерских, где работает много портных, свободных и рабов, — нечто среднее между ремесленным и промышленным производством. Марк примеряет несколько туник с помощью лавочника, услужливо расправляющего складки. Наконец он выбирает простую тунику, без цветных полос или узоров, похожую на одежду, которую носит большинство жителей Рима. Она из грубого льна, когда ее надеваешь, слегка царапает кожу. Придется немного потерпеть, прежде чем ткань станет мягкой и приятной в носке. Он платит за нее 15 сестерциев (около 30 евро) и выходит на улицу, освещенную косыми лучами утреннего солнца. Наш сестерций опять сменил хозяина. Теперь он находится в темном ящике кассы, смешавшись с другими монетами, каждая из которых прошла свой путь и могла бы порассказать нам много интересного и любопытного, о чем никто никогда не узнает.

Проходит совсем немного времени, и наш сестерций вновь пускается в дорогу благодаря еще одному клиенту, который заходил купить несколько сублигариев, то есть трусов по-римски, похожих на мягкие льняные набедренные повязки, которые оборачивали вокруг талии и пропускали между ног, прикрывая интимные места.

Следующим утром сестерций оказался у нового владельца, нервно крутящего его в руках. Имя этого человека — Гай Прокулей Руф. Его семья родом из Испании, а если точно — из города Астурика Августа (современная Асторга). Скоро, после подготовительного периода, начнется его новая работа. Он одет как солдат, но он не легионер, которому придется защищать границы империи, наоборот, он состоит в корпусе, который защищает ее сердце. Он — преторианец. Сегодня он впервые заступит на службу во дворце императора на Палатинском холме.

Преторианцев недолюбливают. Особенно их товарищи по оружию, легионеры с границ. Причины просты. Они несут службу не где-нибудь на отшибе империи, а в городе, где жизнь бьет ключом и полно развлечений, — Риме. Они не рискуют быть убитыми от рук варваров. Не страдают от холода на чужбине, вдали от дома. И при этом платят им больше, чем другим легионерам (которые получают от силы 100 сестерциев в месяц, то есть приблизительно 200 евро), срок службы у них короче (шестнадцать лет, а не двадцать пять), у них больше привилегий на момент отставки, лучшие возможности для продвижения по службе, а если к власти придет новый император, которому придется умасливать этих «телохранителей», они еще получат денежные премии. Этого более чем достаточно, чтобы их покрытые шрамами коллеги смотрели на них с презрением и завистью, а порой и с ненавистью. Да и остальное население их не любит, хоть и уважает за власть, которой они наделены. В политическом плане этот корпус весьма могущественный. В первую очередь потому, что они часто вовлечены в интриги, связанные с падением одного императора и приходом к власти следующего.

Это не означает, что они никогда не сражаются: когда император отправляется в военный поход, преторианцы следуют за ним. Но не все. Из десяти когорт, расквартированных в Риме, небольшая часть остается охранять императорские дворцы и владения. Наш новый преторианец как раз из этих.

Он прибыл на заре, и коллеги велели ему ждать в небольшом служебном помещении, на посту охраны. Он нервно мерит шагами комнатку: чтобы войти, придется дождаться смены караула. Правилам тут следуют буквально. Но вот наконец слышны шаги. Дверь открывается, и на пороге вырастает в лучах солнца фигура преторианца в парадной форме. Это его непосредственный начальник. Он только что отдал приказ о смене караула. В сияющем шлеме с золотыми украшениями, увенчанном «гребнем» из белоснежных страусовых перьев, он кажется еще выше ростом; преторианцы похожи на наших кирасиров: рослые, одетые в форму редкого изящества. Туника белоснежная, в противоположность красной, которую носят легионеры, как и subarmalis vestis. Что это такое? Помните такую широкую плоскую бахрому, образующую «юбочку», у статуй римских полководцев? На самом деле это нижняя часть стеганой кожаной «куртки» с короткими рукавами, надеваемой под доспехи и выглядывающей из-под них в виде той самой короткой «юбочки»: набивка защищает тело от трения металлических доспехов и смягчает удары в бою.

В общем, у преторианцев форма белая — как символ чистоты.

Оружие, само собой, такое же, как и всегда: гладий кинжал, копье и щит. А на щите — скорпион… Почему именно он? Ядовитое животное с дурной репутацией — не самый удачный выбор. На самом деле этот символ напоминает о важной реорганизации преторианской гвардии при Тиберии, проведенной… под созвездием Скорпиона (в июне).

После обмена формальностями начальник снимает с себя парадные доспехи, вешает в шкафчик и провожает новобранца в его первый обход по императорскому дворцу.

Нам повезло: благодаря новому «владельцу» сестерция мы сможем посетить дворец римских императоров. Здесь жили и правили самые могущественные люди античной эпохи. Этот дворец — римский аналог Белого дома.

Пока мы следуем за ними, зададимся вопросом о том месте, где возведен дворец: почему из всех римских холмов был выбран именно Палатин?

Палатин, где все начиналось

Палатин, несомненно, один из самых важных холмов в римской истории. Мы все об этом слышали. Но почему он столь важен?

По легенде, Ромул и Рем были вскормлены волчицей в пещере именно здесь, у подножия Палатина. Именно на этом холме Ромул основал Рим в 753 году до н. э., а затем убил Рема.

Но даже если отбросить легенды, факт остается фактом: на холме были обнаружены отверстия от опор древнейших хижин. Начиная с VIII века до н. э. на Палатине жили люди. Не Ромул и Рем, а настоящие люди железного века. Они выбрали этот холм, потому что с его высоты (и с соседнего Авентина) можно было контролировать единственный брод через Тибр на уровне острова Тиберина. Это было ключевое положение, в том числе и для экономики. В низине между Палатином и Капитолием возникли первые места торговли в Риме: Бычий форум (рынок скота) и Масляный форум (овощной рынок).

Поэтому римляне не ошибались, считая Палатин местом основания Рима, исходной точкой их могущества. Но они представляли себе это по легенде: до Ромула и Рема здесь как будто жили и греки, которые якобы встретили по порядку сначала Геркулеса, а потом Энея. В общем, на этом холме произошло чудесное смешение самых благородных ингредиентов и зародился Рим…

Когда Вечный город начал расти, на холме стали селиться важные персоны: патрицианские семейства, сенаторы.

У них были роскошные дома с мозаиками, фресками, колоннами, садами. Здесь жили почти все самые известные персоны Рима, от Цицерона до Катулла, Марк Антоний и многие другие.

На этом холме родился Август. Став взрослым, он решил здесь поселиться; невероятно, но спустя две тысячи лет дом Августа и примыкающий к нему дом его жены Ливии можно увидеть и даже посетить! Внутри до сих пор видны яркие фресковые росписи: пламенно-красные, насыщенно-синие, изумрудно-зеленые. Подумать только, ведь и Август много раз окидывал их взглядом, погруженный в бог знает какие мысли.

Можно увидеть и кубикулум, небольшую комнату с тщательно восстановленными росписями и украшениями, — место, где Август размышлял, писал, отдыхал.

Поражает простота убранства: самый могущественный человек не любил окружать себя роскошью. Конечно, это было уроком для всех в римскую эпоху.

А вот наследники Августа не отличались подобной скромностью.

За одно столетие облик Палатина радикально переменился. В итоге он превратился в единый огромный помпезный дворцовый комплекс, где жили многие императоры.

И сегодня если вы пешком подниметесь от форума, оставив за спиной толпы туристов с их суматохой, то неожиданно окажетесь среди тишины и зелени, в окружении величественных руин императорских дворцов. Здесь так приятно сидеть и читать или же просто остановиться и подумать: вы в одном из тех мест, где началась наша история. Здесь зародился наш образ мыслей, образ жизни, наш мир.

Дворец римских императоров

Двое преторианцев стоят перед огромным зданием, полным мрамора, колонн и статуй. Размерами оно — с большой собор. И тем не менее это лишь самое начало императорского дворца…

Эта невероятная конструкция возведена по приказу Домициана в конце I века н. э. (при Тиберии уже существовало нечто подобное, но меньших размеров).

Архитектору императора Рабирию пришла в голову удачная мысль — разделить дворец на две части. Одна — публичная, где император исполнял должностные обязанности, а другая — частная, где он жил и отдыхал. Обе части, естественно, купались в роскоши.

Последуем за двумя солдатами, прошедшими под колоннаду. Первый этап — караульное помещение преторианцев, зал, сегодня значащийся под названием «ларарий», а на самом деле представляющий собой своего рода небольшую казарму, одна из стен которой увешана копьями и гладиями в определенном порядке. Да тут настоящий арсенал! Ведь из этого помещения контролируется вход во дворец.

Двое солдат в тогах, ее ношение обязательно во дворце, подобно тому как пиджак и галстук обязательны, когда в наши дни входишь в Квиринал,^[97] Сенат или парламент.

Старший по званию открывает дверь и приглашает молодого преторианца пройти первым. Его жест сопровождается улыбкой, ведь он знает, какой эффект он произведет на юношу, которому едва исполнилось двадцать лет. Тот переступает порог и лишается дара речи. Он на пороге большого зала, где проводятся императорские аудиенции. Это Тронный зал (Aula regia). Взгляд юноши теряется в этом великолепном, огромных размеров зале: такое же ощущение мы сегодня испытывали, входя в собор Святого Петра, — высоченные своды и все выложено ценными сортами мрамора.

По бокам со всех сторон юный преторианец замечает великолепные колонны из мрамора павонаццетто^[98] и стены, покрытые цветным мрамором. Повсюду ниши со статуями из черного базальта. Он сразу узнает две из них: Геркулеса и Аполлона (их нашли в XVIII веке, и сейчас они представлены в Археологическом музее города Парма). Это место дышит величием и торжественностью. Юноша инстинктивно поднимает взор кверху. Вокруг бежит второй ряд колонн с арками, выложенными пестрыми мраморными плитами. А еще выше — широкие оконные проемы, через которые проникают лучи света, большими пятнами ложась на пол.

Потолок, возможно, выше 20 метров, украшен кессонами и поддерживается упорядоченным лесом стропил. Снизу не разглядеть, но похоже, что он из дерева, покрытого золотом, — непревзойденный шедевр, выполненный руками самых искусных ремесленников той эпохи.

Парень шагает вперед словно в забытьи. Размеры зала около 40 метров в длину и чуть больше 30 в ширину (он даже больше знаменитого Кирасирского зала в Квиринальском дворце, где при большом скоплении людей выступает с речами президент Италии…).

Теперь его взгляд обращен под ноги: пол представляет собой огромную шахматную доску из квадратов мрамора размером каждый с обеденный стол, внутри его чередуются круг из зеленого мрамора, квадрат из красного и т. д. Будто выстроился в ряд мраморный легион.

Молодой преторианец остановился, наступив на островок света, падающий из окна. Его тело будто облекает светящаяся аура, контрастирующая с полумраком окружающих ниш. Перед ним — полукруглая абсида с мраморной платформой: на ней стоит трон императора Траяна… Вот где сидит и правит самый могущественный в мире человек, вот где он вершит правосудие. Паренек словно окаменел.

Трон уже некоторое время не используется, ведь Траян далеко отсюда, воюет на Востоке с парфянами, азиатскими врагами Рима.

А когда он был в Риме, то именно в этом зале проводились аудиенции, принимали послов и выслушивали приветствия в адрес императора. Если Рим — сердце империи, то здесь — сердце Рима, а следовательно, и всего остального. Дрожь берет, если задуматься, сколько исторических событий здесь свершилось, сколько решений было принято именно здесь. Решений, которые сейчас изложены в наших учебниках истории…

Этот зал — не только великий архитектурный шедевр, но и политический инструмент. Он был задуман так, чтобы с первого взгляда внушать мысль о могуществе и богатстве империи. Здесь на протяжении почти трех столетий императоры будут принимать иностранных послов, ослепленных масштабами и великолепием этого места.

Двое возобновляют обход дворца.

Открывается дверь, за ней виден большой двор, окруженный колоннами из старинного желтого мрамора. Почти вся поверхность двора занята большим квадратным бассейном. В его центре бьет фонтан, а вокруг него, вровень с поверхностью воды, виднеется мраморный лабиринт, образующий восьмиугольник, предназначенный для игр с водой.

Начальник, разумеется, объясняет новобранцу его обязанности, внутренний распорядок, очередность караулов и т. д., но парень слушает вполуха. За бассейном — двери, ведущие в другие помещения. Вот — обеденный зал императора, по форме, мрамору и украшениям идентичный Тронному, но чуть меньше размерами. В этом зале с триклиниями, называемом также Coenatio Iovis, температура меняется в зависимости от времени года. Под полом, выложенным цветным мрамором, есть пустоты, куда зимой закачивают горячую воду, как в термах. Летом, наоборот, помещение охлаждают два нимфея с фонтанами и шутихами, куда выходят большие окна по обеим сторонам зала. Траян вкушает пищу, возлежа в большой полукруглой нише с приподнятым полом.

Войдем в дом императора

Визит юного преторианца продолжается, сейчас он в жилой части дворца. Она называется Domus Augustana и образует единое целое с той, которую мы только что осмотрели, — Domus Flavia, расположенной на двух этажах террасно, следуя склону холма. Представьте только: пол нижнего уровня — в 12 метрах от пола верхнего, то есть один этаж дворца высотой почти с четырехэтажное здание… Эти покои действительно огромные.

Преторианцы проходят по залам с высокими потолками, где в полной тишине гулко раздаются их шаги. В помещениях поменьше слышно только журчание воды в фонтанчиках. По пути им попадается необыкновенное собрание бюстов, мраморных изваяний и греческих статуй. Возможно, это один из самых прекрасных «музеев» античного искусства, которые когда-либо существовали. Но мы его никогда не увидим… все было разграблено в последующие столетия. Шедевров здесь не счесть: и фрески, и скульптура, и архитектурные изобретения. Вот удивительный бассейн, окруженный изящной колоннадой: посередине выступает островок с небольшим храмом в честь Минервы. Эту идею Адриан воспроизвел на своей сказочной вилле в Тиволи.

Преторианцы открывают дверь и встречают еще одно чудо: перед ними Эдем в миниатюре. Это сад площадью 160 на 50 метров. Юноша видит сверху деревья, душистые кустарники, клумбы правильной формы, фонтаны, произведения искусства… Вокруг — двухуровневая колоннада. Легко представить себе, как император прогуливается тут, размышляя или беседуя с друзьями.

За садом ухаживают молчаливые рабы. Хоть император с супругой сейчас и далеко отсюда, везде ежедневно поддерживается полная чистота и порядок, будто императорская чета вернется с минуты на минуту. Каждый день в вазах, украшающих столы залов и комнат, появляются свежесрезанные цветы.

Пока они ходили по дворцу, юноша почти не встречал слуг. Где они прячутся? Начальник показывает ему лестницу, ведущую вниз. Они спускаются по ней и вскоре попадают в «технические помещения» дворца. По этим тоннелям проходят рабы, прислуга с инструментами, тележками и т. д., а также преторианцы. Все это для того, чтобы не беспокоить обитателей верхних этажей (ту же систему применит и Адриан на своей вилле в Тиволи).

Отсутствие императорской четы позволило совершить неспешную прогулку по всем помещениям дворца. Если бы они были в Риме, распорядок караулов был бы иным.

Преторианцам удалось даже заглянуть в термы императора: их питает вода, отведенная из акведука Клавдия.

В завершение прогулки их ждет впечатляющее зрелище заката с балкона над Большим цирком.

Когда Траян стоит здесь, вокруг — Рим, а красный солнечный диск клонится перед ним, возможно, ему действительно представляется, что весь мир лежит у его ног.

Большой цирк
Секреты Бен-Гура

На следующий вечер преторианец Гай Прокулей Руф идет праздновать с друзьями свое новое назначение. Когда приносят счет, он расплачивается за всех и среди прочих монет отдает и наш сестерций. И вот он вновь пускается в очередное путешествие, покидая смеющихся участников застолья. Но не слишком далекое: за соседним столиком сидит с отсутствующим взглядом человек с заостренной бородкой. Ему-то трактирщик и вручает нашу монету со сдачей. Куда же он ее понесет теперь?

Быстрым шагом по темным римским улочкам

Вытянутая рука статуи Августа словно указывает на некую удаленную точку во мраке ночи. Несколько капель вот-вот сорвутся с кончиков позолоченных бронзовых пальцев. Всего пару часов назад с них лился целый поток. Этой ночью в Риме прошел дождь. С мокрых крыш инсул на бровку тротуаров продолжает мерно капать вода. Еще не рассвело, холодно и сыро, редкие прохожие, зябко кутаясь в плащи и накидки, торопливо скользят вдоль стен, подобно теням, стараясь обходить или перепрыгивать большие лужи в переулках.

Похоже, в этом городе лужи — вечная и неразрешимая проблема. Главные улицы вымощены камнем и имеют посередине «горбик», чтобы дождевая вода стекала с них, но часто и они «сдаются», заваленные горами мусора (разбитых корзин, тряпья, объедков), которые образуют настоящие плотины. Вдоль тротуаров разливаются целые озера. Лавочники и население постоянно жалуются, но у городских властей слишком много других забот. В переулках дела обстоят хуже, ведь они не замощены, поэтому, когда идет дождь, там непролазная грязь, как в болоте.

Монета сейчас находится в руках высокого худощавого мужчины с острой бородкой, сидевшего вчера за соседним с преторианцем столиком. По одежде не сказать, что он богат. На плаще заплаты, светлая туника залоснилась во многих местах. Однако он не похож и на бедняка или раба. Есть в нем нечто странное. Он торопливо шагает по улице, шлепая сандалиями по лужам, словно опаздывает на встречу. Грязная вода, попавшая в них, вытекает обратно между ремнями и пальцами ног, но ему, похоже, не до этого. Голова его занята другим, взгляд беспокойный. Что такое? Куда он спешит?

Свернув за угол, он вдруг прижимается к какой-то двери. Его едва не сбила мчащаяся тяжелая телега, неожиданно появившаяся из темноты.

Телега эта — одна из тех, что каждую ночь развозят товары по римским лавкам, ведь днем, как мы знаем, проезд им запрещен. Правда, на улицах днем тоже оживленно, но при этом движется людской поток, а не транспорт. Пройти по главной улице днем — все равно что пересечь вестибюль станции метро в час пик… Тебя постоянно толкают, по прямой двигаться невозможно, приходится постоянно обходить рабов, тучных мужчин, болтающих кумушек, носилки… А ночью улицы свободны. Но при этом, как мы видели, они могут быть опасными.

Мужчина сильно испугался, он слишком погрузился в свои мысли, а возничий, наоборот, на перекрестке прибавил ходу, сыпля проклятиями. Обижаться на этого «уличного пирата» бессмысленно: такие типы всегда готовы ввязаться в драку или перебранку. Вот он скрылся во тьме за следующим перекрестком, испустив протяжный боевой клич. А спешит он так потому, что, если не уберется из города до рассвета, ему грозит крупный штраф, а возможно, даже конфискация телеги.

Мужчина переводит дух и снова пускается в путь. Если бы на него налетела телега, никто бы не помог. Никто бы не остановил ее. С рассветом на улице нашли бы еще одно мертвое тело среди прочих: кого зарезали грабители, кто погиб в пьяной драке, кто — в потасовке нищих, с кем-то расправились молодые бездельники, кто-то умер от голода, а кто-то — от холода… Ночь в Риме подобна ночи в саванне: хищники затаились, выжидая добычу.

Настает рассвет, небо светлеет, мужчина почти добрался до места. Скоро мы узнаем, почему он так беспокоился.

Он замедлил шаг. По мере его продвижения на улице становится все больше людей: будто он пересекает галактику из человеческих существ. Вся толпа движется в одном направлении: куда-то на другой конец улицы. Необычная, почти библейская сцена.

Улица не такая темная, как переулки по пути сюда. Наоборот: еще не рассвело, а все лавки уже открыты — над входами качаются зажженные фонари, образуя длинную цепочку светящихся точек, уходящую вдаль до самого конца улицы.

И харчевни-попины уже открылись. При тусклом свете ламп, подвешенных к потолку, у стоек можно разглядеть клиентов, поглощающих ароматные жареные колбаски и макающих в мед свежевыпеченные лепешки.

Служанка разливает в терракотовые стаканы какую-то дымящуюся жидкость — нам сразу приходит в голову мысль о кофе, в такую-то рань. Но ведь в римскую эпоху с кофе еще незнакомы.

Действительно, кофе, который в наше время стал всемирным символом итальянского стиля жизни, благодаря эспрессо и капучино, в 117 году н. э. — всего лишь одно из диких растений эфиопских нагорий. Пройдет полторы тысячи лет, прежде чем он доберется до римских улиц: официальной датой, когда венецианские купцы впервые привезли кофе в Европу, является 1615 год, причем в мусульманском мире и в Йемене его начали пить почти на пару столетий раньше. Любопытный факт: слово «кофе» заключает в себе всю его долгую историю. Оно происходит от турецкого «кахве» (kahve), в свою очередь идущего от арабского «кяуа» (qahwa), которым обозначали горький напиток из кофейных зерен, обладавший столь возбуждающим эффектом, что его использовали в качестве лечебного средства!

Напиток, разлитый женщиной по стаканчикам, подносят к губам четверо мужчин. Он обжигающе горяч: на лицах гримаса боли, они молча прихлебывают маленькими глотками. А раз это не кофе, то что? Мы подходим поближе. Аромат проникает в ноздри, давая ответ: это вино… Никто из нас не стал бы пить горячее вино до рассвета. Не говоря уже о специях, полностью искажающих его вкус…

Правда, вино, которое пьют римляне, сильно отличается от нашего. Мы постоянно в этом убеждаемся во время нашего долгого путешествия по Римской империи.

Но задерживаться некогда. Наш человек проходит мимо всех, протискиваясь во все более плотной толпе, вызывая недовольные возгласы. Ароматы в этой давке неописуемые. Одежда пропиталась запахами помещений, где каждый из этих людей находился, прежде чем пришел сюда. Тут и лампадное масло, и жареные колбаски, конский пот, горелые дрова, луковый душок, промокшая под дождем шерстяная накидка… И само собой, пахнет немытыми, потными телами: с утра в термы никто не ходит…

Все торопятся пройти вперед. Да, но куда же? Мы поднимаем глаза: над толпой высится монументальное здание Большого цирка.

Здесь похитили сабинянок

Огромные арки Большого цирка кажутся бесчисленными разинутыми пастями монстра, пожирающего людей. У этого монстра есть и «глаза», делающие его укусы еще более страшными, — это множество квадратных окон двух верхних этажей.

В предрассветной мгле цвета еще не вполне различимы. Все приобретает призрачный вид… Проступает лишь массивный силуэт Большого цирка, с безостановочной чередой темных арок и светлых пилястров, тянущейся более полукилометра. Мы, очевидно, вышли к полукруглой оконечности конструкции, и перед нашими глазами ее прямая сторона, похожая на огромное административное здание.

В такое верится с трудом. Как удалось человеку возвести постройку столь огромных размеров? Ведь на дворе античная эпоха, а это — самый большой «стадион», или, если хотите, здание, предназначенное для проведения самых важных спортивных состязаний, из когда-либо построенных. Даже в наше время не удалось построить что-либо столь же огромное.

Большой цирк тесно связан с историей Рима. Хотите знать, где случилось похищение сабинянок? На этом самом месте. Согласно традиции, Ромул, первый царь Рима, организовал состязания колесниц и пригласил сабинян с единственной целью — отвлечь их, а затем похитил их женщин… Само собой разумеется, это лишь легенда, но реально увлечение состязаниями колесниц в Риме с самого начала его истории. В глазах первых римлян эта широкая и длинная низина между Палатином и Авентином (называемая valle Murcia) выглядела как дар богов, идеальная площадка для состязаний. Достаточно было прочертить дорожку. Но была и проблема: местность пересекал небольшой ручей. Решение было найдено около 600 года до н. э. Тарквинием Древним, пятым царем Рима, который заключил ручей в трубу и построил первый цирк для состязаний колесниц и лошадиных бегов.

Любопытный факт: от этого канала был отведен тот, что бежал вдоль дорожки, подобно рву в средневековом замке. Он был три метра в ширину и столько же в глубину. Для чего он был нужен? Чтобы дикие звери не могли броситься на императора. Ведь первоначально Большой цирк использовали для различных зрелищ: не только для состязаний колесниц, но и для гладиаторских боев, схваток с дикими зверями, театральных представлений и т. д.

Когда еще не существовало Колизея и других крупных развлекательных сооружений, Большой цирк представлял собой просторную площадку для любых массовых зрелищ. По сути та же многофункциональность в наших современных городах свойственна стадионам, где проводятся соревнования по легкой атлетике, футбольные матчи, рок-концерты, спектакли, митинги…

Следовательно, нет ничего удивительного, что это место для римлянина было еще более важным и воодушевляющим, чем Колизей. Здесь всегда что-то происходило, лишь несколько дней отделяли одно мероприятие от другого. Это была настоящая «фабрика развлечений» столицы Римской империи.

Возможно, именно по этой причине для правителей и чиновников Рима Большой цирк был полезен еще с одной точки зрения. Вы наверняка слышали выражение «хлеба и зрелищ».^[99] Это знаменитая фраза поэта Ювенала, которая выражала очень простую идею: «Дай народу хлеб и скачки в цирке, и у тебя не будет проблем». Политика раздач (хлеба, вина и т. д.) и организации досуга действительно получила широкое одобрение населения и отвлекала общественное мнение от политики. И императорам это было хорошо известно. Поэтому такое огромное здание было еще и важным орудием для поддержания власти.

По всем этим причинам (массовое увлечение, используемое в политических целях, а также — необыкновенная машина для делания денег, в чем мы скоро убедимся) Большой цирк непрерывно использовался (с небольшими изменениями, добавлениями и ремонтом) на протяжении многих столетий. Хотите знать точно? Тысячу двести лет!

Ведь первые состязания колесниц здесь проводились примерно в 600 году до н. э., а последние — в 549 году н. э., в правление готского короля Тотилы.

Можете представить себе стадион, который использовался бы непрерывно в течение тысячи двухсот лет? Все равно как если бы мы сегодня пошли смотреть футбольный матч на стадион, построенный при Карле Великом и с тех пор не знавший ни недели простоя…

Уже эти несколько фактов должны дать вам понять исключительность Большого цирка. Древние римляне, правда, так его не называли. Для них он был просто Circus. Это возвращает нас к зябнущим людям, столпившимся на рассвете под его арками. Что заставило их всех явиться сюда в такой странный час?

«На дне» Большого цирка

Человек, за которым мы шли, ныряет под арку Большого цирка. Мы замечаем, что арки связаны друг с другом и все вместе образуют длинный портик, точно такой же, как в исторических центрах наших городов. Самое удивительное — то, что в этом портике множество лавок с выставленным на продажу товаром, своего рода длинный торговый центр, город в городе.

Здесь торгуют едой навынос (хлебом, сыром, соленой рыбой), подушками, навесами от солнца, плащами от холода и дождя и т. д. В других лавках — товары, не имеющие ничего общего с бегами: одежда, оливковое масло, специи, терракотовая посуда, медная утварь и даже вотивные статуэтки. Мы в центре Рима, а портик выходит на одну из самых оживленных улиц столицы; поэтому здесь одно из лучших мест для торговли и «бизнеса». Любого рода.

Несколько девушек, прислонившись к пилястрам аркады, поджидают клиентов. Выглядят они как уроженки Востока: смуглые, с черными курчавыми волосами, полными бедрами и глазами удлиненной формы, нарочито грубо подведенными. Легкие одеяния едва прикрывают выставленный ими на продажу «товар». Некоторые мужчины, среди них есть и немолодые, останавливаются поговорить с ними и поторговаться. Первые клиенты в этот день…

Столичным мужчинам очень нравятся эти женщины средиземноморского типа. В отличие от наших дней, в эротических фантазиях римлянина нет места для нордических красоток, белокурых и светлоглазых; образцом чувственной женщины служат средиземноморские смуглянки с Востока: уроженки Греции, Турции, Сирии, Ливана…

Мужчина лет пятидесяти, скромно, но элегантно одетый, наблюдает сценку с улицы. Глаза его полны презрения, он корчит лицо в гримасе отвращения и что-то царапает на листках, уже испещренных записями. Затем подает знак рабу продолжить путь, прокладывая для него дорогу в толпе. Взгляд его вновь тот же, что и до того, немного отрешенный, с ноткой грусти. Он исчезает в толпе. Этот столь простой и неприметный на вид человек войдет в историю как один из самых остроумных и прославленных поэтов античности. Его имя — Ювенал.

Его едкость вошла в пословицы наравне с пессимизмом и постоянными отсылками к прежним временам, по его словам, бывшим более счастливыми. Часто его излюбленной мишенью становятся женщины, особенно эмансипированные и свободные, например в его «Сатирах». А также гомосексуалисты. Через несколько лет он обрушится даже на императора Адриана за его гомосексуальную связь с красавчиком Антиноем. И поплатится за это: предположительно, его сошлют в Египет, чтобы убрать со сцены, однако нам останется в наследство вся его беспощадная критика римского общества.

Сценка, свидетелем которой он вместе с нами только что стал, под портиком Большого цирка, войдет в литературу. Его взгляд, полный отвращения, породил фразы, наскоро записанные в его «блокнот», позднее мы встретим их в таком виде:

Ювенал часто сетует по поводу этой торговли любовью около Большого цирка, целясь своей сатирой в иммигрантов, в особенности выходцев из Сирии. Любопытно отметить, что и в римскую эпоху в проституцию часто оказываются вовлечены девушки с Востока, выброшенные на улицу… На этот раз — со средиземноморского Востока.

Сделать ставку в Большом цирке

Однако лавки занимают не весь портик Большого цирка. Между одной лавкой и другой всегда находятся два прохода к зрительским трибунам. Эту последовательность можно видеть и сегодня, разглядывая руины цирка, выступающие из земли: сначала лавка, потом вход-коридор, ведущий к первым рядам трибун (для ВИП-персон), а за ним — вход с лестницей, ведущей на «галерку», в дешевые сектора. И вновь в той же последовательности: лавка, коридор, лестница… И так далее.

Наш человек — в гуще толпы. Проталкиваясь вслед за ним, мы задаемся вопросом, почему же столько народу стекается сюда уже до рассвета. Причина проста: бесплатный (или за небольшую цену) вход на «народные» трибуны, где нет разметки мест. Правда, некоторые историки полагают, что для посещения зрелищ в римскую эпоху необходимо было иметь специальную карточку (tessera lusoria), своего рода театральный абонемент. Но в толпе вокруг нас мы ничего такого не видим… Значит, предвосхищая обычаи современных посетителей рок-концертов, многие римляне предпочитают приходить за много часов до начала, чтобы занять хорошее место, откуда будет лучший обзор. А поскольку не существует системы бронирования мест, нередко многие являются даже накануне.

В ярусах, предназначенных для богачей и вип-персон, дело обстоит по-другому: там есть обозначенные места. Вип-персоны придут гораздо позже, когда цирк будет битком набит народом, выбрав наиболее подходящий момент для своего «царственного» появления на глазах у всех.

В этом смысле цирк — настоящая театральная сцена для римских влиятельных лиц, где любят показываться и красоваться богачи, патриции, члены всаднического сословия и сенаторы, в обстановке, напоминающей красную ковровую дорожку на церемонии вручения «Оскара», в круговороте улыбок, дорогих нарядов и украшений.

Наш человек, однако, совершенно не выглядит заинтересованным в хорошем месте на трибуне. Он выходит из толпы, поднимающейся по ступенькам, и заходит в лавку под портиком. На самом деле это попина. Проходит мимо двоих уже набравшихся с утра клиентов, которые вот-вот подерутся, и направляется быстрым шагом к группке людей, собравшейся в стороне у одного из столиков. Они заключают пари насчет результатов сегодняшних состязаний. Это одна из многих группок, которые можно встретить около цирка.

Букмекерская деятельность распространена здесь в такой степени, что она одна оправдывала бы проведение состязаний. Возможно, даже больше, чем азарт болельщиков, впечатляющий сам по себе. Все это существует и теперь.

Для подобного количества заключаемых пари было бы логичным предположить существование больших залов с досками, на которых пишут название состязаний, имена возниц, в некоторых случаях — клички лошадей, и сведения эти постоянно обновляются. Такая система много поколений применялась на наших ипподромах. Возможно, так было и в римскую эпоху, но ни мы этого не видели, ни археологи не обнаружили ничего подобного.

Букмекер — белокожий толстяк с зелеными глазами и редкими длинными прядями светлых волос, которыми он пытается прикрыть растущую лысину. В руке у него двойная вощеная табличка с именами возниц, расписанием состязаний и котировками. В него впились взглядами участники пари, стоящие вокруг столика. Кто же они?

Глядя на их лица, мы видим, что это обычные люди. Среди них — мясник в тунике, покрытой запекшимися брызгами крови (жена не знает, что он здесь, он сказал ей, что идет к оптовику заказать новую партию мяса); государственный чиновник; низкорослый, почти лишенный растительности на голове лавочник; солдат в увольнении; ножовщик без двух пальцев на руке, очевидно утраченных из-за «производственной травмы»; раб в надежде на выигрыш, который позволит ему купить себе свободу. Рядом с ним — хорошо одетый господин, явно принадлежащий к зажиточному слою, нервно перебирает вспотевшими руками монетки, которые вот-вот окажутся на столе…

Все эти люди принадлежат к различным слоям общества, у них за плечами разные жизненные ситуации, лица их разнятся, но глаза каждого выражают характерную для игроков мрачную сосредоточенность. Страсть к игре объединяет всех, богачей и бедняков.

Теперь мы понимаем, какое напряжение толкало человека, вслед за которым мы пришли сюда. Понимаем причину его спешки и равнодушия к лужам, его рассеянность, чуть не стоившую ему жизни: ему не терпится сделать ставку. Голова была занята лишь этим: предвкушением ощущений, которые может дать только риск. Множество римлян разорилось, делая ставки в этих злачных заведениях. Он — один из таких. Заплаты на его плаще — словно шрамы, говорящие о его денежных неурядицах…

Букмекер, откашлявшись, продолжает читать список бегов. Когда он произносит кличку Сагитта, мужчина вздрагивает. По-латыни это значит «стрела», имя вполне отражает характер этой лошади. Он пришел сюда из-за нее.

Вот уже несколько дней римляне на улицах и в тавернах только и говорят о предстоящих бегах в Большом цирке. Они знают все имена возниц, лошадиные клички и родословные.

Неудивительно, что христианский автор Иоанн Златоуст однажды посетовал, что жители Рима могут без ошибок перечислить клички самых знаменитых лошадей, но при этом не знают ни имен, ни числа апостолов…

То же самое творится в наше время с футболом. Если вы вспомните, какими репликами обмениваются сослуживцы (или посетители бара), болеющие за команды-соперницы в дни, предшествующие матчу (или последующие), то вам легко будет представить то, что происходило в римскую эпоху в связи с состязаниями колесниц.

Сагитта не из тех, о ком судачат в римских переулках. Сейчас в фаворитах другие лошади. Время Сагитты прошло. Когда-то это была отличная лошадь, но по разным причинам она ни разу не одержала шумной победы, а только занимала хорошие места, поэтому ее ставки остались низкими. А теперь и того хуже, ведь лошади скоро пора «на пенсию»: никто не верит в высокие результаты.

Именно по этой причине человек, за которым мы шли, ставит на нее. Он ходил смотреть на лошадь во время тренировок (так поступают многие поклонники бегов в Риме, облепляя ограды загонов частных конюшен), видел ее силу и в особенности опытность возницы, зрелого мужчины, выигравшего немало состязаний и способного выжать из лошади всю ее энергию до последней капли. И у него возник вопрос: почему вдруг такой опытный возница выбрал именно Сагитту, поставив ее в свою квадригу вместе с другими тремя лошадьми? Что он увидел в этом скакуне? И вот, через несколько дней, он принимает импульсивное решение поставить на эту колесницу. А для этого ему приходится еще глубже залезать в долги.

На столе участники пари выложили немаленькую кучку сестерциев, внесенных ими в качестве ставок. Человек, за которым мы шли, делает свою ставку последним: он достает наш сестерций вместе с несколькими серебряными денариями и тремя ауреусами, сверкающими, подобно маяку на мысе. Затем высыпает кучку на стол. Тут все его деньги. Букмекер смотрит на его ставку: сумма необычно высокая, особенно для такой клячи, как Сагитта… Конечно, если лошадь победит, он получит целое состояние. Но это практически исключено, ведь придется мериться силами с настоящими чемпионами… Букмекер впивается в мужчину своими зелеными глазами: они похожи на глаза хищника, вцепившегося в добычу. Быстрым движением руки он хватает кучку монет и прячет в деревянной шкатулке, которая висит на цепочке, прикрепленная к его поясу. Металлический звон монет заглушает щелчок замка. Двое вооруженных рабов стоят по бокам букмекера и, подобно сторожевым псам, оглядывают всех, кто приближается к нему.

Ставки сделаны. Осталось дождаться состязаний…

Участникам пари выдается вместо чека костяная табличка, на которой вырезаны некоторые данные, те же, что вместе с суммой ставки записываются на восковой доске; затем букмекер переходит к следующему забегу.

Наша монета вновь сменила владельца. Вернется ли она к своему последнему хозяину вместе со многими другими? Все зависит от Сагитты…

Зайдем в Большой цирк

Наш человек выходит из заведения и наконец направляется к зрительским трибунам. У него легко на душе, словно он исполнил свой долг. Вместе с остальными он поднимается по длинной каменной лестнице.

Истертые ступени настолько отполированы тысячами ног, что можно поскользнуться. Один старик теряет равновесие, но толпа энергично подхватывает его, помогая подняться. Никто не может остановиться, все хотят идти вперед, вверх.

Система лестничных пролетов, расположенных зигзагообразно, чрезвычайно эффективна. Мы видим, что людям не приходится задерживаться во время движения. Проход толпы с улицы на трибуны организован с помощью очень простой системы: вместо одного общего входа — десятки проходов по всему периметру здания. Большой цирк с его бесконечным множеством коридоров и лестничных пролетов, разделяющих толпу на тысячи ручейков, давая возможность людям быстро заполнить стадион, напоминает голову швейцарского сыра.

То же самое решение было использовано и в Колизее, и в других постройках, предназначенных для массовых зрелищ: заставить всех ломиться в один проход было бы безумием, а ведь такое порой происходит в наши дни во время массовых мероприятий. Печальный пример — недавний «Парад любви» (Love Parade),^[101] проводившийся в Дуйсбурге, Германия, в июле 2010 года, когда девятнадцать молодых людей погибли, раздавленные и растоптанные толпой в единственном проходе — длинном каменном тоннеле. А более пятисот человек были ранены.

Звуки шагов и голоса гулко отражаются от стен, люди заполняют внутренние коридоры первого уровня цирка, потом — второго. Наконец лестницы становятся деревянными, они ведут на последний уровень, тоже из дерева. Цель уже близка. Еще несколько ступенек…

Выйти на трибуны Большого цирка

Как по волшебству, гул шагов смолкает и свежий воздух омывает по очереди каждого выходящего зрителя. На выходе к трибунам их будто поджидает солнце, поднимающееся над дальними горами и согревающее их закоченевшие от ледяного рассветного ветерка лица.

Отсюда открывается великолепный вид на Большой цирк во всей его красоте и монументальности. Мраморные трибуны тянутся до горизонта, подобно каменным лучам. Впечатление такое, будто смотришь сверху на волшебную белоснежную долину с бегущими ровными ступенями. Здесь другой мир по сравнению с хаосом окрестных улочек, будто кто-то расчистил часть Рима и оставил на месте города огромную гряду скал, на которых уже начинают рассаживаться «стайки» зрителей.

Инстинктивно ощущаешь, что этому сооружению уготована вечная жизнь…

Траян придал Большому цирку новый облик. При Домициане случился сильный пожар, уничтоживший две длинные стороны здания, и император начал восстановительные работы, но затем внезапно умер. Траян завершил начатое, придав строению ту самую монументальность и общий вид, которые прославили его на всю империю и на все времена. К сожалению, никто в новое время не имел возможности познакомиться с подлинным обликом цирка, который на протяжении столетий подвергался разграблению и покрывался слоем отложений. К счастью, существуют мозаики, монеты, рельефы и надгробия с его изображениями, которые помогли рассказать об этом дне состязаний. Кроме того, у нас имеются несколько описаний, оставленных античными авторами: настоящие «эмоциональные» портреты этого колоссального сооружения.

Плиний Младший, современник Траяна, заключил все его великолепие в нескольких словах, обозначив его как «достойное место для народа — победителя мира».

Размеры этого памятника говорят сами за себя. Его длина 620–660 метров, а ширина — 150. Площадь арены — более 45 000 квадратных метров, то есть двенадцать арен Колизея. А сколько народу он вмещает?

Самый большой и вместительный «стадион» в истории

Стоит ненадолго остановиться на этом, ведь из указанных цифр понимаешь всю исключительность этой постройки, возведенной руками человека.

Каждый ряд тянется по периметру постройки на 1400–1500 метров. Иными словами, километра на полтора… Так что лучше не ошибаться, когда ищешь свое место…

Общая вместимость цирка всегда была в центре споров и дискуссий. У нас нет точных данных. Но кое-кто пробовал производить расчеты, например Фик Мейер,^[102] профессор античной истории из Амстердамского университета.

На каждого зрителя выделено место шириной не более 40 сантиметров, глубиной 50 и высотой 33. Кроме того, надо учитывать промежутки, образованные проходами на трибуны (а их очень много), ступеньки, по которым зрители проходят до своего ряда, как в зале кинотеатра. А также разделительные перегородки и т. д. В итоге получается, что Большой цирк мог вместить приблизительно 150 тысяч зрителей.

Это честный и осторожный подсчет. Скажем так, это минимальная вместимость сооружения, которое, возможно, в состоянии вместить гораздо больше народу, как вроде бы намекает Плиний Старший в своей «Естественной истории»: по его словам, там умещаются 250 тысяч зрителей.

В позднеантичную эпоху Большому цирку приписывали еще большую вместительность — на почти полмиллиона человек (480 тысяч), что, возможно, является преувеличением.

Тем не менее и 150 тысяч человек, как предположил профессор Мейер, — это невероятно много, почти вдвое больше по сравнению с самыми крупными футбольными стадионами в Италии (стадион «Меацца» в Милане насчитывает немногим более 80 000 зрительских мест, «Сан-Паоло» в Неаполе — 76 000, а римский «Олимпико» — 73 000).

Вместимость Большого цирка — гораздо больше, чем у самых крупных современных стадионов в мире: начиная с легендарного стадиона «Маракана» в Рио-де-Жанейро (рассчитанного по проекту на 160 тысяч зрителей, но реально вмещающего только 95 тысяч) и заканчивая стадионами «Камп Ноу» в Барселоне (98 тысяч) и «Ацтека» в Мехико (101 тысяча), где проходил знаменитый футбольный матч Италия — Германия, закончившийся со счетом 4: 3.

Если верить данным про современные стадионы, часто цифры говорят о впечатляющей вместимости, но все же стоит принимать в расчет «реальные» сидячие места, а не когда во время массовых мероприятий на стадион набивается толпа народу, так что невозможно протолкнуться…

При таком сравнении только некоторые особо крупные сооружения могут сравниться с Большим цирком. Как, например, стадион для американского футбола в штате Пенсильвания (107 000 сидячих мест), стадион для игры в крикет в Мельбурне (100 000), стадионы в Калькутте (120 000) и Тегеране (90 000–100 000) и, наконец, такой «монстр», как Стадион Первого мая в Северной Корее, используемый и для партийных съездов: по официальной версии, он рассчитан на 150 000 сидячих мест. Но у многих есть большие сомнения относительно способа их подсчета.

И тем не менее, даже если бы эта цифра соответствовала действительности, она бы могла сравниться лишь с самой низкой из оценок вместимости Большого цирка!

Все эти сведения приведены здесь для того, чтобы подчеркнуть исключительность Большого цирка в истории. Сегодня никто на свете, даже располагая лучшими технологиями, самыми качественными сталью и бетоном, лучшими умами и программным обеспечением, не смог возвести ни одного более вместительного спортивного сооружения, чем Большой цирк.

Возможно, потому, что для этого нет особой необходимости: те, кто ходит на стадион или на автомобильные гонки, на скачки или на рок-концерты, — всего лишь незначительная часть населения. Нет смысла возводить огромные стадионы. А в случае с состязаниями колесниц в императорском Риме дело обстояло совершенно иначе. Цирк мог вместить, по некоторым оценкам, каждого седьмого жителя столицы, а по иным — и каждого четвертого.

Итак, перед нами в полном масштабе предстает увлечение римлян состязаниями колесниц и их значение для римского общества. Об этом аспекте говорят редко, поскольку все мы полагаем, что настоящим центром развлечений был Колизей. Но если взять данные о вместимости последнего («всего лишь» 50–70 тысяч зрителей), его роль и значение гладиаторских боев в сознании римлянина начинают представляться совершенно иначе.

Настроения на трибунах

Из тысяч выходов на трибуны, носивших название «вомиториев»,^[103] бесконечной вереницей выходят люди. Похоже на просыпающийся муравейник.

Лучи солнца скользят по трибунам все дальше и дальше, подобно светящемуся приливу. Тень же, наоборот, отступает и рассеивается, будто кто-то тянет за драпировку, накинутую на памятник перед торжественной церемонией его открытия.

Между первым, нижним рядом и последним — 35 метров, с такого расстояния чернь на «галерке» может различить лица важных персон, сидящих в первых рядах.

Распределение мест, подобно рентгеновскому снимку, проявляет структуру римского общества. Внизу сидят сенаторы, весталки, члены всаднического сословия, важные гости. А наверху — народ.

Последние верхние ряды Большого цирка защищает длинный навес. На самом деле — это изящная крытая колоннада, идущая по всему периметру, подобно короне, и слегка напоминающая длинный храм.

К сожалению, эта надстройка оказалась настоящей ахиллесовой пятой. Она неоднократно обрушивалась на нижние ярусы, с трагическими последствиями. В одном из случаев древние авторы упоминают о более тысячи ста погибших. В другом, в правление Диоклетиана, жертв было целых 13 тысяч…

Откуда привозили мрамор для Большого цирка?

Многие сектора еще не заняты и могут ослепить белизной мрамора любого, кто попытается скользнуть взглядом вдоль трибун. В этот момент цирк, по словам старика — любителя скачек, усевшегося рядом с нами, «обнажен», подобно купающейся Венере. Действительно, красотой и белизной он напоминает мраморные статуи богини, которые можно видеть в термах. И, подобно Венере, он постепенно «одевается» в туники, ткани и краски своих зрителей.

Глядя на эту белоснежную каменную «кожу», нельзя не задаться вопросом: откуда привезен мрамор для всех этих лестниц, колонн, капителей? Мы никогда не сможем этого узнать.

Правда, мы знаем, где жил по крайней мере один из поставщиков мрамора в Большой цирк. Археологи нашли его дом в Лунах (современный Луни), римском городе на лигурийском побережье, недалеко от Ла-Специи. Сегодня от этого города остались лишь молчаливые руины посреди полей, посещаемые по большей части иностранными туристами. А жаль, ведь это очень интересный археологический памятник, где до наших времен сохранились руины амфитеатра, форума (где недавно нашли клад с золотыми монетами, спрятанный перед вражеским нападением) и нескольких вилл римских богачей.

Именно в одной из этих вилл археологи обнаружили напольную мозаику с изображением Большого цирка — вид сверху, с трибунами и козырьком. Это одно из немногих изображений Большого цирка, дошедшее до нас с того времени, поэтому оно чрезвычайно важно для ученых, изучающих его облик.

Хозяином виллы почти наверняка был оптовый торговец мрамором (знаменитые каменоломни, откуда брал мрамор и сам Микеланджело, находятся неподалеку), и он весьма гордился тем, что был одним из основных поставщиков цирка. Настолько, что даже велел выложить его на своей мозаике. И это не исключительный факт: богачи часто изображали в мозаике источник своего богатства (виноторговля, поставка диких зверей для Колизея и т. д.).

А для того, чтобы похвастаться своим могуществом, они любили делать еще одну вещь: выставлять на всеобщее обозрение великолепную мозаику с изображением события или зрелища, которое они «подарили» согражданам. Если богач организовал, к примеру, состязания гладиаторов, по его приказу выкладывали мозаику с изображением арены, раненых, погибших, с именами знаменитых чемпионов. То, что нам кажется сценой жестокого зверства (разве вы стали бы изображать на полу своей гостиной людей, всаживающих друг в друга кинжалы, потоки крови, умирающих и трупы?), в то время являлось предметом гордости семейства, подарком, сделанным городу на собственные средства, естественно для получения голосов на выборах.

В общем, вот откуда взялись все эти прекрасные мозаики с гладиаторами, которые мы видим в музеях. То же самое и в отношении состязаний колесниц. И даже более того: описание состязаний, которые мы скоро увидим, взято именно из мозаик подобного типа, найденных на нескольких виллах, например в Пьяцца-Армерина, на Сицилии. И в самом деле, как бы это ни могло показаться нам странным, до нас не дошло ни одного полного описания скачек в Большом цирке. Только такие каменные «фотографии» (а также барельефы, узоры на светильниках, на саркофагах и т. д.) дают нам понять, как проходили эти знаменитые состязания колесниц.

Императоры и толпа в Большом цирке

С рождением нового дня все более оглушающий шум толпы с улицы переместился на трибуны, заполненные пестрой публикой.

Интересно, что именно этот шум в ранние утренние часы выводил из себя не одного императора. Ведь императорские дворцы располагаются на Палатине, в непосредственной близости от входов в Большой цирк. Легко представить себе, сколько императоров было разбужено неожиданным шумом, криками и возгласами толпы… И реакция не всегда была царственно-великодушной.

К примеру, император Калигула дошел до того, что послал своих солдат, чтобы те разогнали толпу дубинками. Из этого вышла настоящая бойня. То ли из-за дубинок, то ли из-за давки погибли десятки мужчин и женщин, среди жертв было множество членов всаднического сословия.

Еще один император, Гелиогабал, воспользовался способом, применявшимся при осадах, аналогом современных слезоточивых газов, но гораздо более опасным. Он велел швырять в толпу змей, заключенных в амфоры, результатом чего стало беспорядочное бегство с очередной давкой и множеством растоптанных жертв.

В ту эпоху, о которой у нас идет речь, этой опасности нет. Траян — народный любимец, и он умеет вызывать эту любовь. Вместо того чтобы располагаться на пульвинаре,^[104] императорской трибуне, возвышающейся над остальными зрительскими местами, подобно небольшому храму, на значительном расстоянии от остальной публики, он любит садиться среди зрителей, беседовать с ними на латыни с сильным иберийским акцентом, и люди ощущают, что он — один из них. А сегодня его нет в Риме, он далеко на Востоке. Но жители Рима и всей империи любят его и чувствуют его присутствие, словно он покровительствует их семьям и домам. Они воспринимают его как всеобщего «отца семейства»,^[105] который сумел расширить пределы империи, как никто до него, придав ей силу и увеличив богатство.

Зрелище начинается. Появление старого знакомого

Почти все места уже заняты. Рядом с нами уселся невысокий толстый господин с двойным подбородком, поросшим колючей щетиной. Он вглядывается в трибуны напротив, на другой стороне цирка. Вдруг он оборачивается к нам и долго не отводит глаз, очевидно пытаясь припомнить, где он нас уже видел. Но вот в глазах блеснул огонек, он узнал нас и приветствует улыбкой. Мы тоже его узнали: это «привратник» инсулы, которую мы посещали во время нашей предыдущей прогулки по Риму (в книге «Один день в Древнем Риме»^[106]). На нем все та же грязная туника, и манеры все те же. Не хватает только узловатой дубинки из оливкового дерева, которой он усмиряет ссоры и стычки между жильцами. Здесь она ему не нужна… По этой дубинке мы в прошлый раз поняли, что речь идет о впавшем в немилость центурионе, зарабатывавшем себе на хлеб новым ремеслом. За эти три года он не изменился. Теперь он угощает нас вином из кожаной фляжки и спрашивает, как прошла прогулка по Риму… И каждый раз улыбается, видя, с каким изумлением и энтузиазмом мы рассказываем о банальных для него вещах: гладиаторах в Колизее, термах, пирах, невольничьих рынках…

Беседу прерывают две молодые женщины, которым надо пройти мимо нас на свои места. Их широкие туники задевают наши ноги. Проходя, они улыбаются, и нас окутывает облако свежего и пьянящего аромата духов. Как только они усаживаются чуть поодаль, с ними сразу же заговаривают двое юношей. И женщины не остаются равнодушными: сначала, конечно, они немного ломаются, а потом дают себя вовлечь в болтовню. Их любопытство и готовность принимать ухаживания очевидны. Иначе к чему все эти духи…

И неудивительно: поскольку здесь бывают женщины, многие юноши посещают цирк специально, чтобы увиваться за девушками.

Сам поэт Овидий советует это в своей знаменитой «Науке любви»: Большой цирк — одно из лучших мест в Риме для знакомства с девушками. Но это не единственное такое место, как мы узнаем, когда выйдем отсюда. Мы сможем выяснить, куда надо пойти, чтобы закадрить девицу в древнем Риме! А пока двое молодых людей уже поинтересовались у новых знакомых, за какую колесницу они болеют, и делают вид, что тоже поддерживают ее… Сюжет настолько избитый, что даже центурион-привратник смотрит, улыбаясь и подмигивая нам… Когда-то и он вел себя подобным же образом… Так начинают ухаживание в Большом цирке…

Торжественное появление pompa circensis

Солнце уже осветило весь цирк, арену тщательно разровняли, несколько служителей бегут занимать свои места. Заканчиваются приготовления к соревнованиям, в целом они заняли несколько дней. Все готово. Публика гудит; уже несколько минут группки болельщиков скандируют имена самых знаменитых лошадей и возниц и речовки-дразнилки. А остальная публика смеется. Невероятно, насколько все это напоминает то, что мы видим сегодня на футбольных стадионах…

Начало состязаний — настоящая торжественная церемония, проводящаяся согласно строгому протоколу. Мы бы могли сравнить ее с церемонией открытия Олимпийских игр. Организатор, то есть тот, кто заплатил за организацию этих состязаний, выходит на арену во главе длинной процессии, шествующей издалека, от самого Капитолия. Как полководец во время своего триумфального шествия, он пройдет через расступившуюся толпу людей на форуме и вступит в Большой цирк, где совершит почетный круг по арене.

До наших ушей с улицы доносятся овации. Сначала они слышались вдалеке, но вот они раздаются все громче, значит процессия приближается к зданию цирка.

И вот, под рев труб, процессия выходит на арену, а 150 тысяч зрителей взрываются оглушительными криками. Это неописуемый момент, говорить невозможно, даже думать не получается в таком шуме и грохоте. Все обращают взор в сторону величественной триумфальной арки в центре полукруглой стены цирка, возвышающейся над трибунами, подобно горе.

Может показаться странным, что в Большой цирк «встроена» целая триумфальная арка. На самом деле она имеет отношение к торжественной церемонии в честь военных побед. Возведенная по приказу Тита, она является одним из ключевых сооружений по пути парадов победоносных полководцев, вступающих в Рим: путь следования триумфальной процессии пролегает через Большой цирк, где их восторженно приветствует толпа, а затем процессия направляется к форуму и Капитолию, где воздает почести Юпитеру. То есть эта процессия движется в направлении, противоположном той, за которой мы сейчас наблюдаем.

Первыми появляются молодые юноши верхом на лошадях, они из самых знатных и именитых семейств Рима. За ними другие, те идут пешком. Потом под всеобщие ликующие выкрики выезжают на своих квадригах возничие, которые будут участвовать в состязаниях. Каждый зритель пытается разглядеть своего любимчика, а узнав его, принимается выкрикивать его имя. Публика приветствует возничих стоя, они в ответ машут толпе рукой. Овации в этот момент достигают апогея, их слышит весь город, до самых дальних предместий. Сотни тысяч римлян, занятых своими повседневными делами, поворачивают головы в сторону цирка. На мгновение, как по волшебству, Большой цирк проникает во все дома, на все улицы, во все головы в столице Римской империи.

Сцену, подобную той, что мы сейчас видим, описал Дионисий Галикарнасский в эпоху правления Августа. Это так называемая pompa circensis.

Две колесницы следуют за участниками прочих состязаний и зрелищ: молодыми возницами, наездниками на своих скакунах и акробатами, которые будут развлекать публику в перерывах.

Здесь есть и танцоры с музыкантами (с лирами и флейтами), одетые в пурпур. Служители несут в процессии статуи божеств и предметы культа.

Наконец, встреченный ликованием толпы, на арене появляется организатор сегодняшних состязаний, худощавый седой мужчина. Он въезжает, стоя на колеснице. Точнее было бы назвать ее квадригой.

Ведь в зависимости от того, две, три или четыре лошади запряжены в колесницу, ее называют бигой, тригой, квадригой и т. д. В состязаниях, бывало, участвовали и колесницы, запряженные десятью и даже двадцатью лошадьми. Конечно, в таком случае это было скорее представлением на потеху публики: состязаться на такой колеснице почти невозможно, она практически неуправляемая.

Болиды, конюшни и чемпионы

Процессия торжественно движется вперед, совершая почетный круг по арене; в течение долгого времени раздаются оглушительные крики. Вот квадриги едут мимо нас, и мы можем хорошенько разглядеть возниц. Поражают их «костюмы гонщиков», если можно так выразиться: они в них выглядят так, будто вот-вот должны отправиться на войну.

Кожаный шлем, плотно облегающий торс «бронежилет» из полосок кожи, щитки на ногах. И даже кинжал. К чему все это снаряжение? Чтобы выжить…

Риск погибнуть во время состязаний действительно высок. Часто колесница опрокидывается, и выпавший возница может сильно покалечиться; кроме того, существует риск быть растоптанным лошадьми колесницы, движущейся следом: шестнадцать копыт лошадей, скачущих галопом, — настоящая мясорубка, способная превратить любого возницу в кровавое месиво.

Самая страшная опасность тем не менее — иная: после падения колесницы лошади продолжают тянуть возницу, волоча его тело по всей арене. Поводья держат не в руках, а обматывают вокруг тела, подобно поясу, пропуская через петли. Таким образом, возница может использовать вес своего тела, наклоняясь то вправо, то влево, чтобы усилить натяжение поводьев и лучше управлять лошадьми. Это похоже на то, что делает виндсерфер, когда сильно наклоняется вбок.

Однако это означает, что в случае опрокидывания или поломки колесницы лошади неминуемо выдернут возницу с его места и протащат на поводьях за собой, калеча его тело и сдирая с него кожу. Поэтому крайне важно успеть обрезать кожаные поводья кинжалом, который возница берет с собой… Успеет ли? Многие не успели.

Колесницы сильно отличаются от нашего о них представления. Те, что мы видели в фильме «Бен-Гур» и во многих других, никогда бы не смогли участвовать в состязаниях. Почему? Они слишком тяжелые. В кино всегда снимают массивные колесницы с высоким бортом, идеально подходящие для триумфальных парадов полководцев. Но совершенно непригодные для гонок. Это ошибка Голливуда. Все равно как если бы наши потомки спустя две тысячи лет предположили, что гонки «Формулы-1» проводятся на городских моделях «феррари». Конечно, и эти автомобили быстроходные, но они не имеют ничего общего с используемыми в гонках, которые малого веса, обтекаемой формы, с низкой посадкой: специально разработаны, чтобы выиграть даже сотую долю секунды.

То же самое можно сказать и о бигах. Археологам так и не удалось найти ни одной беговой биги. Их было слишком мало, они были хрупкими и недолговечными: после состязаний их разбирали, если они до этого доживали. В точности как с автомобилями из «Формулы-1»… вряд ли спустя две тысячи лет удастся найти хоть один неповрежденный экземпляр. Гораздо вероятнее, что до тех времен сохранится где-нибудь городская модель «феррари». То же самое случилось и в археологии: в этрусских гробницах были обнаружены остатки «парадных» биг (или квадриг), а римских беговых колесниц никогда не находили.

Как же выглядели беговые колесницы? Вот одна из них проезжает мимо нас. Но вот сюрприз: она сильно отличается от того, что мы ожидали увидеть. Бортик совсем низкий, еле доходит до середины бедра возницы: он сделан из прочного дерева и обит разрисованной кожей. Колеса на удивление маленькие: диаметром с небольшой поднос. И расположены не посередине возка, как в фильме «Бен-Гур», а сильно кзади, почти на краю, чтобы возок был накренен вперед, — этот трюк позволяет держать центр тяжести конструкции низко, что помогает не отрываться от земли на поворотах.

Существуют ли гоночные клубы, подобно «Феррари», «Уильямс», «МакЛарен», «Лотус»? Ответ утвердительный. В ту эпоху их четыре, называют factiones. И в точности как на гонках «Формулы-1», в римскую эпоху у каждого клуба свой цвет. Их так и называют: зеленые (prasina), красные (russata), белые (albata) и голубые (veneta). На возницах «костюмы» цвета их команды, в точности как у гонщиков «Формулы-1».

Еще одна удивительная вещь — лошади. Они приземистые, иногда не выше полутора метров, похожи на наших пони. Так выглядят все античные лошади: даже в легионах кони низкорослые. Они меньше устают, им легче двигаться по пересеченной местности и т. д.

Наиболее ценная порода лошадей — «гетульская», то есть берберская лошадь из Северной Африки, вероятный предок наших арабских скакунов. Ценятся также и лошади из Каппадокии (на территории современной Турции), из Испании и Сицилии.

На упряжи побрякивают бронзовые подвески-талисманы; самый распространенный талисман — полумесяц с обращенными книзу рогами, так называемая lunula, — которым пользуются и римские женщины.

«Музей» в качестве разделительной перегородки

Процессия выходит с арены вдоль длинной разделительной перегородки, идущей посередине, называемой spina: она облицована ценными породами мрамора, в первую очередь зеленоватым серпентином. На ее верху — статуи, небольшие храмы и фонтаны. Но больше всего поражает огромный египетский обелиск, высотой 25,9 метра. Он был установлен в Египте в правление фараона Рамзеса II, а впоследствии по приказу Августа переправлен в Рим.

Мы видим также и систему отсчета кругов на скачках: это конструкция, похожая на балдахин, с семью парными позолоченными статуями дельфинов. Все вместе напоминает огромный шашлык из креветок. После каждого круга один из дельфинов поворачивается головой вниз и выливает из пасти большое количество воды. Благодаря этому все на арене могут считать уже сделанные и еще оставшиеся круги. В другие эпохи вместо дельфинов использовались семь позолоченных яиц, которые по одному падали в резервуар с водой после каждого круга.

Участникам состязаний предстоит сделать семь кругов по арене против часовой стрелки. Почти пять километров. Для этого понадобится чуть менее десяти минут.

Процессия исчезает за воротами. Все готово к состязаниям.

Большие гонки

Уже несколько часов состязания идут полным ходом. Были и зрелищные эпизоды, и неожиданные победы. В программе целых двадцать четыре гонки, а в перерывах — испытания на ловкость, выступления конных гимнастов (под громкие аплодисменты), соревнования между победителями разных гонок.

В иные эпохи, например при Веспасиане или Тите, гонок бывало до сорока восьми, а при Домициане — под сотню, что отражает страсть римлян к лошадям.

Звучит монотонный голос глашатая, объявляющего очередные гонки. Многие зрители тем временем поднимались с мест, возвращались с едой или уходили совсем. Но наш человек, за которым мы шли сюда, не сдвинулся с места, он, не шевелясь, смотрел все забеги, нервно ожидая появления Сагитты. И этот момент уже совсем близко.

До сих пор состязались биги и триги, наездники со своими скакунами и были странные гонки квадриг, когда после пересечения финиша возницы, спешившись, продолжали преодолевать остальные круги бегом.

Эти состязания, называвшиеся pedibus ad quadrigam, — античный аналог нашего триатлона. Если вы смотрите по телевизору соревнования триатлонистов, в которых спортсмены на пределе своих сил плывут, едут на велосипедах, бегут несколько километров, и думаете о странностях современной эпохи, с ее модой к тренажерным залам и пищевым добавкам, то этот забег (pedibus ad quadrigam) скажет вам, что все идет из древнейших времен… Вот еще одна из множества сходных черт между нашим и древнеримским миром: соревнование, в котором объединены колесное транспортное средство и сила ног (плавания нет, потому что в римское время никто плавать не умел…).

Наш привратник-центурион ненадолго задерживает взгляд на мужчине и, все поняв, обращается к нам, покачивая головой: «Еще один одержимый скачками, да?»

Не успевает он закончить фразу, как очередной сигнал трубы заставляет нашего героя вскочить с места. Вот он, этот момент! Голос глашатая (возможно, их несколько в разных точках цирка, принимая во внимание его размеры) объявляет начало гонок и квадриги-участницы. Все зрители встречают известие оглушающим шумом. Многие вскакивают со своих мест.

Все впиваются взглядом в дальнюю часть Большого цирка, где находятся предстартовые отсеки, carceres, расположенные в ряд под арками низкого и длинного строения.

Служители разровняли арену, протащив по ней тяжелые циновки, разметили мелом дорожки на старте, засыпали песком ямы, прорытые колесницами, разлетевшимися на тысячи кусков. Запекшаяся кровь одного из возниц до сих пор не смыта с мраморной плиты перегородки. Ни у кого не было на это времени. Сейчас все внимание приковано к деревянным воротам, которые распахнутся через несколько минут.

В предстартовых отсеках все готово

За воротами возницы настраиваются и готовят колесницы. Это особый мир. На большой площадке кипит лихорадочная деятельность. Конюхи торопливо подводят за уздцы лошадей, квадриги занимают свои места. Другие колесницы стоят, ожидая своей очереди. Один возничий надевает кожаный шлем, а чуть поодаль другой слушает своего начальника, в который раз излагающего ему гоночную стратегию «клуба». Как на «Формуле-1», «механики» уточняют последние технические мелочи: одни проверяют, хорошо ли затянуты подпруги и закреплены поводья, другие приподнимают возок колесницы и вращают колесо, чтобы посмотреть, не делает ли оно «восьмерку» и не трется ли о другие части.

Две квадриги съезжаются навстречу друг другу, и впряженные в них жеребцы встают на дыбы. Возницы с трудом заставляют их отойти на безопасное расстояние. Напряжение этих лошадей контрастирует с невозмутимым спокойствием других, привязанных к длинной стене. Это запасные лошади.

У каждой конюшни должны быть десятки лошадей для различных состязаний, включая запасных для замены пострадавших в несчастных случаях. И небольшой отряд служителей, готовых починить, заменить, закрепить любую деталь в колеснице, присмотреть за лошадьми и возницей, чтобы все вместе они превратились в машину, приносящую победу.

Ключевая фигура — morator, конюх, следящий за ходом соревнований, успокаивающий лошадей, гладя их, он даже спит вместе с ними. На этой площадке их легко распознать, потому что они всегда рядом с лошадьми, до последнего момента приподнимают им ноги, чтобы проверить копыта (важная деталь, ведь в ту эпоху еще не умели подковывать лошадей), или сжимают морду животного, шепча ему ободряющие слова. Для них лошади — словно дети.

Наше внимание привлекает человек, чьи пальцы унизаны золотыми перстнями, в роскошных одеяниях, сопровождаемый служителями. Он беседует с возницей, тот слушает, склонив голову, почтительно сняв шлем.

Это dominus factionis, хозяин. В каждом «клубе» есть такой человек. Мы могли бы сравнить его с президентом футбольного клуба или клуба «Формулы-1». Это человек, умело распоряжающийся финансами (сегодня мы бы его окрестили ловким предпринимателем), за спиной которого стоят большие интересы, как предполагает Фик Мейер в своей книге «Мир Бен-Гура». Он не только держит в своих руках управление «клубом», но и вымогает у организаторов гонок большие суммы за участие своей команды. Однако это лишь один из сговоров, заключающихся в связи с соревнованиями. Существуют и многие другие тайные соглашения, в которые вовлечены только возницы и обслуживающий персонал.

Правила, махинации и тайные сговоры

Ведь еще до того, как квадриги сорвутся со старта, уже разгорелось другое «состязание», которое никто не видит. Речь идет о combinae — тайных сговорах, имеющих целью подстроить победу определенного возницы или определенного «клуба»… или, наоборот, помешать чьей-то победе.

Все это весьма напоминает обстановку на Палио^[107] в Сиене: и здесь контрады и их болельщики охвачены духом соперничества. И здесь плетутся тайные заговоры, которые рушатся в последнюю секунду. И публика в цирке знает это. Она знает, что имеют место нарушения, обман, продажные возницы и такие, которые притворяются, что продаются, а потом играют на руку команде противника, предложившей лучшую награду… Все это делает состязания еще более увлекательными.

На арене возницы ведут себя безжалостно. Идет в ход любой грубый маневр: столкнуть соперника, прижать его к стенке не является преступлением, наоборот, этого-то все и ждут. Хотя печально знаменитое «греческое» колесо из фильма «Бен-Гур», со ступицей, оснащенной ножами, дробящими колеса соперников, не существует. Это еще один вымысел Голливуда.

Чтобы избежать несчастных случаев в самом начале состязаний, порядок заездов и участия определяется с помощью системы, похожей на нашу лотерею: достают, не глядя, шары, окрашенные цветами «клубов», и с их помощью составляют список участников заезда.

Начало состязаний

Вот и долгожданный момент. Сигнал к началу состязаний подаст организатор бегов, магистрат. Как только он показался в своей фиолетовой тоге на специальной трибуне над стартовыми воротами, публика взрывается неистовыми криками. Сигналом к старту служит белый платок (mappa), который он развернет и бросит на землю.

В предстартовые отсеки шум голосов доносится приглушенно, как и солнечный свет, проникающий через доски ворот и отбрасывающий на лошадей и возниц необычный узор теней. Каждый возница держит в поднятой руке плетку, подобно мечу, готовый в момент старта хлестнуть лошадей «рубящим ударом». Все они неотрывно следят глазами за служителем у ворот. На лбу возниц проступают капли пота.

Нервозность передалась и лошадям: они фыркают, трясут головой, роют копытами землю.

С высоты своего места магистрат вытягивает руку; шум толпы усиливается, подобно рокоту барабанов.

Белый платок молнией скользит из его рук, весь цирк взрывается. За долю секунды служители распахивают ворота. Будто прорвали плотину; волна слепящего света окатывает лошадей и возниц. Зажмурившись, возницы кричат во всю глотку и рассекают воздух мощными взмахами кнутов. Колесницы срываются с места и исчезают в море света. Арена поглотила их.

Публика видит, как лошади появляются из-под арок, подобно язычкам пламени, вырываются из ворот яркие колесницы. Стадион ликует. Все впились глазами в колесницу, выигравшую первые несколько метров. Это крайне важно, чтобы оказаться в удобном положении на первом повороте. В начале забега правилами запрещается обгонять соперников, необходимо двигаться по своей полосе. А уж потом ради победы можно будет делать все, что угодно…

Человек, сделавший ставку, вскочил на ноги и кричит, подбадривая свою квадригу, из «голубых». Она хорошо взяла старт, но идет не первой, а где-то посередине, в основной группе, а две из трех квадриг «красных» на первой прямой сумели обойти все остальные. Это хорошее вложение в будущую победу, потому что они смогут вести командную игру, но никогда нельзя сказать наверняка… Каждый «клуб» выставляет на состязания по три колесницы, и главная выступает под прикрытием остальных двух, которые не дадут соперникам прорваться вперед или попытаются опрокинуть их.

В это мгновение двенадцать квадриг летят по прямой к первому повороту. Ясно, что на повороте места для всех не хватит, но никто не уступает, и публика догадывается, что неизбежно столкновение. Это понимает и центурион, широко раскрывший глаза.

На повороте первые две красные колесницы занимают лучшие траектории под возгласы толпы, скучившейся на ступенях полукруглого сектора трибун.

Сразу же за ними идут три квадриги, тщетно пытающиеся прижаться к стене, чтобы удачнее вписаться в поворот. Ближе всех к центру поворота — красная колесница, у которой неплохие шансы, но зеленая оттесняет ее к стенке и подрезает в нескольких метрах от поворота. Лошади шарахаются в разные стороны, возможно первыми почуяв неминуемую трагедию. Те, что оказываются прижатыми к стенке, встают на дыбы и наскакивают на квадригу зеленых. На мгновение лошади образуют огромную кучу, невозможно понять, которая от какой колесницы. Из этого клубка неожиданно высовывается вверх одна из двух колесниц, с отломанным дышлом. Это колесница «красных». Публика четко различает возницу, в отчаянии цепляющегося за бортик, с посеревшим от ужаса лицом, а мгновение спустя, подобно тонущему в бурю кораблю, он исчезает в бурлящем море лошадей.

Сцепившиеся колесницы и животные продолжают нестись в смертельной скачке. Возница «зеленых» не успевает высвободиться, и его колесницу заносит по диагонали вбок, одно колесо чертит глубокую борозду по песку, а другое медленно вращается в воздухе над ним. Публика стоя наблюдает за происходящим. Возница отчаянно пытается разрезать поводья ножом. Колесо, на которое приходится весь вес колесницы, не выдерживает, разлетаясь на части с сухим треском, колесница на мгновение застывает, переворачивается и начинает вращаться вокруг своей оси с огромной скоростью. Возница «зеленых», раздавленный собственной колесницей, остается лежать на арене.

Остальным колесницам удается избежать несчастного случая. Ни один возница не отвлекается на лежащего товарища. Это часть риска, связанного с их занятием. Они сосредоточены на гонках.

Все остальные минуют первый поворот без инцидентов и выходят на вторую прямую. Болельщики бешено кричат.

Отметим один любопытный факт. Возницы все управляют колесницами стоя, но не так, как мы видим в фильме «Бен-Гур». Там главные герои наклоняются вперед с поводьями в руках, как когда вытряхивают скатерть, свесившись с балкона. На самом деле возницы управляют, отклонившись назад, их поза напоминает положение тела виндсерфера, старающегося удержать равновесие, выставив одну ногу вперед, а другую — отставив назад. Необходимость управлять поводьями с помощью тела заставляет их принимать различные позы, похожие на позы боксера, уклоняющегося от ударов, воспроизведенные в замедленном режиме.

На прямом участке колесницы разгоняются до приличной скорости, почти до 70 километров в час. Оси колес разогреваются настолько, что каждый «клуб» расставляет вдоль прямого участка своих людей, выливающих целые ведра воды на колеса для их охлаждения… само собой, достается и возницам.

На повороте скорость снижается до 30–40 километров в час. Именно на этом участке случаются самые страшные столкновения. Это всем известно. Колесницы входят в поворот, песок под колесами взрывается фонтанами. Все возницы наклоняются к центру поворота, как делают мотогонщики, когда соскальзывают вбок с седла.

Небольшой диаметр колес позволяет закладывать крутые повороты, потому что центр тяжести колесницы остается внизу, подобно тому как у болидов «Формулы-1». Но настоящий секрет успешного прохождения поворотов — лошади. И мы в этом можем убедиться.

Лошади в четверке неодинаковые, они различаются между собой. Особенно две крайние (называемые funales), представляющие собой настоящий «руль» квадриги. Лошадь, идущая по внутреннему кругу, должна уметь делать самые крутые повороты. А та, что идет снаружи, пробегает гораздо больше метров и должна делать это синхронно с остальными в четверке. Для этого требуются годы тренировок. Порой скакунов привозят из дальних провинций, и их «экзаменуют» эксперты клубов, в точности как сегодня происходит с футболистами из дальних стран.

Хлестать по глазам лошадей противника

Наше внимание привлекает рев толпы. Две колесницы из основной группы пытаются оттереть и столкнуть друг друга. Один из возниц даже хлещет кнутом лошадей соперника. Это разрешается. Единственное правило — не хлестать самого возницу… У ветеринаров при конюшнях есть в распоряжении целых четырнадцать различных мазей и снадобий для лечения исключительно глазных травм лошадей от ударов кнутом…

Лошади обучены не реагировать, но возница с кнутом замечает, что внешняя лошадь колесницы противника нервничает, и начинает нещадно хлестать ее. Наконец животное сбивается с хода и перед самым вхождением в поворот сбивает с траектории всю колесницу, делая ее неуправляемой в самом опасном месте трассы. В одно мгновение колесница опрокидывается, лошади падают или приседают на задние ноги, на полном скаку в них врезается еще одна колесница. Остальные вынуждены резко подать в сторону, сбавив скорость.

Возница — виновник происшествия, поддавшись соблазну, оборачивается, чтобы посмотреть на созданный им хаос. Он улыбается и издает победный вопль, а груда лошадей, колесниц и человеческих тел остается за поворотом. Однако эта секундная слабость станет для него роковой. Перед ним неожиданно вырастает остов первой колесницы, разбитой в самом начале состязаний. Столкновение неизбежно. Люди вскакивают на ноги, протяжным криком сопровождая момент удара. Лошадям удается перепрыгнуть через обломки квадриги, а возок влетает в них на полном ходу: возница в ужасе вцепляется в бортик. На глазах тысяч зрителей возок, застряв в обломках, резко останавливается. Возница вылетает из него, вырванный своими четырьмя скакунами, которые, так и не поняв смысла происходящего, чувствуя, что им стало гораздо легче, ускоряют ход, волоча возницу по арене и поднимая клубы пыли. Тот отчаянно пытается одной рукой достать кинжал, но безуспешно. Каждый метр добавляет ему мучений, лошади все никак не остановятся. На следующем повороте он несколько раз переворачивается и теряет шлем, ударяющийся во внешнее заграждение. Лошади летят дальше по следующему прямому участку, и служителям конюшни удается остановить их, только когда перед ними вырастает груда обломков колесниц, разбитых при столкновении, вызванном их возницей. А тот уже не шевелится, потеряв сознание.

Из боковых дверей одной из конюшен выскакивают и бегут люди с носилками. На реанимацию нет времени, скоро здесь будут другие колесницы. Его неподвижное тело, запачканное землей и кровью, перекладывают на носилки. Рука свесилась и безвольно болтается в такт шагам несущих. Выживет ли он? Нам это неизвестно. Одно ясно: его спортивная карьера закончилась.

Из этого эпизода мы узнаем, что даже в случае серьезного столкновения (которое называется, представьте только, naufragium^[108] — возможно, из-за обломков, остающихся на арене) никто не останавливает состязания: служители уносят с арены раненых и остовы колесниц… но им приходится быть расторопными, ведь никто из участников гонок не собирается сбавлять скорость.

Дуэль за победу

Служитель у «счетчика кругов» переворачивает дельфина. Состязания подходят к концу. На дорожках состязаются только две красные колесницы, они впереди всех. А голубая колесница с Сагиттой все время шла последней, вгоняя в отчаяние человека, заключившего пари. Он все это время сидел молча, неподвижно, будто окаменев. Возможно, букмекер был прав. Сагитта на закате карьеры, чего можно ожидать от скакуна предпенсионного возраста? Но вот уже пара кругов, как его колесница рванула вперед с впечатляющей скоростью и нагоняет лидеров. Возница «голубых» нарочно придерживал лошадей, а теперь отпускает и понукает их, чтобы те выплеснули нерастраченные силы в финальный рывок. Эту тактику часто применяют в Большом цирке. Публика, поняв маневр, сопровождает каждый обгон оглушительным ревом. Вот голубая колесница настигла и обошла белую. Она все ближе к лидерам, красным колесницам.

Из ворот загона появляется всадник. Он одет в цвета «красных». Во время скачек конюшням разрешается выпускать на манеж всадников-гортаторов (hortatores), которые, подъехав к своим колесницам, сообщают им информацию о положении противников… подобно автомобилям-флагманам в велосипедном спорте или информационным табло в гонках «Формулы-1».

Всадник догоняет две красные колесницы, скачущие впереди всех с самого начала гонок. Он выкрикивает им приказы конюшни: их вот-вот нагонит голубая колесница, надо совместными усилиями не дать ей вырваться вперед. Затем он возвращается к загонам.

Голубая колесница движется вплотную за второй красной. Каждый раз, когда возница голубой колесницы пытается ее объехать, соперник загораживает ему дорогу. Эта дуэль вызывает энтузиазм публики. Доскакав до поворота, возница на красной колеснице совершает ошибку. Его соперник, закаленный в многолетних гонках, делает ложный выпад в сторону внешнего круга, вынуждая «красного» повторить его движение. А потом неожиданно резко поворачивает и вписывается между противником и внутренней дугой поворота. Обе колесницы проходят поворот вровень, огибая «мету». Но в конце голубая колесница выходит вперед. Публика ликует. А наш игрок вскакивает и кричит, выпучив глаза. Центурион улыбается, сохраняя невозмутимость.

Вновь разгорается дух состязаний. Весь цирк следит за дуэлью, скандируя названия обеих конюшен. Возница «голубых» сокращает разрыв, все ближе подходя к колеснице-лидеру. Расстояние еще велико, но лидер в невыгодном положении: он может увидеть соперника, только если обернется, что он изредка и делает нервным движением. Оба возницы — опытные спортсмены, это придает еще больший интерес к происходящему.

Движение квадриг по арене сопровождается волной крика, прокатывающейся по трибунам. Когда колесницы исчезают за поворотом, половина зрителей лишена возможности их видеть. Для них наступает своего рода момент затмения. А по словам древних, это ожидание лишь разжигает азарт, и, когда колесницы вновь появляются с противоположной стороны, полцирка взрывается в едином крике, пока вторая половина хранит молчание.

Драма на последнем повороте

Сагитта запряжена с наружного края квадриги. На каждом повороте ей приходится пробегать больше метров по сравнению с другими лошадьми колесницы, но она делает это с впечатляющей силой и легкостью. Грива, украшенная лазурными лентами и бантами, колышется на скаку, подобно знамени. Публика восхищенно любуется этой прекрасной лошадью в полном расцвете сил. Ровным ходом она ведет четверку, идеально вписываясь в каждый поворот и выходя на прямую линию. Они с возницей составляют единое целое и интуитивно понимают друг друга. Публика любит подобные рокировки и теперь болеет за колесницу, которую до начала старта никто не принимал всерьез.

Настал час расплаты. Перевернут последний дельфин, из его пасти течет поток воды, окрашенной красным: пошел последний круг гонок. Колесницы все больше сближаются и собираются войти в предпоследний поворот. Возница «голубых» повторяет свой трюк с обгоном по наружному краю круга, переманивая соперника на внешнюю дорожку и надеясь занять место ближе к внутреннему краю арены. Но возница «красных» раскусил его намерения и не поддается на обман. Он продолжает нестись вплотную к стене, чуть замедляя ход, заставляя возницу «голубых» сойти с траектории и войти в поворот по прямой… Он тоже стреляный воробей.

Однако возница «голубых» все равно решает совершить обгон, описав на повороте максимально широкую дугу. Конечно, это значит пробежать гораздо большую дистанцию, но у его лошадей еще достаточно сил. Неожиданно обе квадриги оказываются вровень и начинают входить в поворот. Все зрители снова вскакивают с мест.

Сагитта инстинктивно понимает, что надо делать. Она прибавляет ходу и невероятным усилием удерживается на одной линии с остальными. На всем повороте обе колесницы идут вровень, их колеса и лошади соприкасаются. Они идут так близко, что на выходе из последнего поворота выглядят как одна колесница, запряженная восьмеркой лошадей.

Но их ждет неприятный сюрприз. Две из колесниц, скакавших в хвосте, столкнулись и перевернулись, лошади бросились врассыпную. У одной из них сломана нога. На место инцидента еще не успели прибыть служители арены. Возница «белых» пытается успокоить лошадей. Другой, из конюшни «голубых», лежит на арене без сознания. Понемногу приходя в себя, он поднимает голову, трясет ею. В глазах, полных песка, — боль. И тут он видит две квадриги, несущиеся прямо на него, и лишь успевает прикрыть руками шлем. Возница «голубых» узнает своего товарища и так резко натягивает поводья, что Сагитта хрипит, но подчиняется. Колесница чудом огибает лежащего на земле человека.

Возница «красных» не столь щепетилен. Публика видит, как он хлещет кнутом своих лошадей, и в ужасе созерцает трагедию. Лошади скачут по телу упавшего возницы. Красная колесница, подскочив, переезжает через него. И продолжает свой путь, оставив позади бездыханное тело человека, к которому подбегает на помощь коллега из конюшни «белых». Он наклоняется над ним и приподнимает, сняв шлем. Лицо сплошь залито кровью. Но бедняга еще жив…

Публика протестующе свистит, а болельщики «красных» ликуют. Их колесница вернула себе позицию лидера и прочно удерживает ее.

Слышны крики отчаяния болельщиков «голубых», а наш герой сидит с погасшим взглядом. Центурион же, поднявшись с места, во всю глотку выкрикивает проклятия в адрес возницы «красных».

И тут Сагитта совершает свой подвиг. Прибавив ходу, она вынуждает остальных лошадей сделать то же самое: летящая стрелой голубая колесница нагоняет красную. Поравнявшись, Сагитта сокращает боковую дистанцию, прижимая противников к стене. Возница «голубых» на лету уловил намерения своей лошади и вторит им, ловко манипулируя поводьями. Маневр удается, красная колесница трется о мраморную стену, наезжая на нее колесом.

«Того и гляди опрокинется!» — восклицает, ликуя, центурион. Возница «красных» сбавляет ход, чтобы избежать трагедии, и выравнивает колесницу.

Обе колесницы идут вровень в этом последнем броске.

Возницы хлещут лошадей, но щелчки кнутов не слышны из-за рева болельщиков. Все вскочили на ноги в чрезвычайном возбуждении. До финиша осталось лишь несколько сотен метров.

Возница «красных» делает последнюю попытку отыграться: хлещет лошадей голубой колесницы. Он целится прямо в глаза ближайшей лошади, попадая по ним несколько раз, но та не сбивается с хода, а Сагитта разгоняется еще сильнее и тянет за собой всю квадригу, которая постепенно обгоняет колесницу «красных».

Возница «красных» понимает, что победа ускользает от него, и принимается что есть силы хлестать своего коллегу. Яростные удары рвут кожу и даже оставляют следы на шлеме. Весь цирк кричит, протестуя…

Как безумные метеоры, два «болида» проносятся стрелой мимо императорской трибуны.

Осталось совсем немного. Пара метров… Вот они пересекают финиш. Голубая квадрига — первая. Всего на полкорпуса, но без сомнений. Возможно, именно Сагитта вырвалась вперед, обогнав всех…

Публика беснуется, наш человек кричит, ликует, благодарит богов одного за другим, бросается обнимать всех, включая центуриона, который остается недвижим, а потом сурово отодвигает его. Большой цирк кажется единым живым существом, ревущим, трепещущим, торжествующим… В некоторых секторах болельщики затеяли драку, подобно современным футбольным фанатам — hooligans, мерящимся силами в стычках, отличающихся невероятной жестокостью. Власти делают все возможное, чтобы воспрепятствовать этому, но, как бывает и в наши дни, трудно противостоять этим потасовкам, часто превращающимся во всеобщую свалку с раненными и погибшими от удара ножом.

Заслуженная награда… в сестерциях

Обстановка на арене совсем иная. Люди из конюшни «голубых» высыпали наружу и празднуют победу вместе с возницей, пришедшим первым. Конюхи распрягают и гладят лошадей. Улыбающийся возница снимает шлем и бросает презрительный взгляд на красную квадригу, которая уныло тащится с арены и исчезает между арками предстартового загона, откуда она недавно выехала, столь уверенная в своей победе.

Организаторы гонок скрупулезно фиксируют результаты и пишут рядом с именем возницы «голубых»: «erupit et vicit», то есть «победил, вырвавшись вперед на толщину шерстинки». Каждая победа получает подобное краткое, но емкое описание, которое анналы сохранят для потомков: «successit et vicit» («долгое время был позади, но затем обогнал лидера гонки и победил») или «occupavit et vicit» («вырвался вперед и удержался первым до самой победы»).

Как будут чествовать победителя? Системы призовых мест не существует, награждают только первого. Про второго никто не вспоминает, хотя он и получает небольшую награду.

Квадрига-победительница должна совершить круг почета под аплодисменты и ликующие возгласы толпы. Возможно, эта победа была самой красивой за всю карьеру возницы. Он едет верхом на самой достойной лошади из четверки, обычно запряженной с внешнего края квадриги. В нашем случае это Сагитта.

Лошадь и всадник вновь на арене, и публика бросает им под ноги цветы, куски голубой ткани, распевает хором и скандирует имена возницы и лошади. Человек, заключивший пари, рыдает в голос, не в силах сдержать эмоций: он выиграл огромную сумму денег, каких никогда раньше в жизни не видел.

За спиной всадника служители убирают арену, готовя ее к следующим гонкам. Они засыпают ямы, разравнивают песок с помощью больших циновок, подбирают обломки колесниц, чтобы о них не поранились лошади…

Интересно то, что в точности не известен состав грунта, которым покрыта арена. Этот вопрос изучался только один раз, для съемок фильма «Бен-Гур». Заметив, что с беговых дорожек из утрамбованной земли летит слишком много пыли, стали искать и нашли лучшее решение: слои гальки, внизу — покрупнее, а чем выше, тем мельче, и наконец, на поверхности, — песок. Но какой на самом деле была арена Большого цирка? Ответ на эту маленькую загадку находится в восьми метрах под уровнем, по которому сегодня разгуливают туристы или трусят бегуны. Буровые работы выявили слой крупных черепков, отводящий дождевую воду — которая в противном случае превратила бы арену в болото, — над которым лежат слои все более мелких, дробленых черепков. Эта слоистая структура весьма напоминает по своему принципу те, что римляне применяли при строительстве дорог в сельской местности. Возможно, при создании арены Большого цирка был использован этот вариант.

Возница верхом на лошади совершил круг почета и остановился у финиша. Справа от него императорская трибуна — пульвинар, — где, в отсутствие императора Траяна, сидит организатор игр, который и вручит ему награду. Под возгласы толпы он сходит с коня и скрывается за дверцей, ведущей в ложу. Когда он показывается на трибуне, перед ним — улыбающийся человек в фиолетовой тоге.

Величаво-торжественно он произносит подобающие случаю фразы и вручает ему награду: пальмовую ветвь и лавровый венок, который вспотевший и покрытый пылью возница принимает, склонив голову. Он получает также и денежное вознаграждение: порядка нескольких десятков тысяч сестерциев (30 000–50 000 или более того). Если тот «обменный курс», который мы установили (2 евро за сестерций), правильный, то это означает сумму в 60 000–100 000 евро или больше. Огромные деньги для того времени! Учитывая, что гонки проводятся два-четыре раза в месяц (а возможно, и гораздо чаще), можно понять, насколько возницы — участники состязаний живут, так сказать, в ином измерении по сравнению с остальными римлянами.

Победитель удаляется, мужчины одобрительно хлопают его по плечу. А многие женщины бросают ему вслед выразительные взгляды, не нуждающиеся в пояснениях.

Сколько зарабатывает возница? Как он выглядит?

Надо сказать, что и в римскую эпоху, как и в современных мото- и автогонках, есть свои чемпионы.

До нас дошли некоторые имена таких возниц, например: Кальпурниан, одержавший 1127 побед, или Гай Аппулей Диокл, побеждавший в каждой третьей гонке, в общей сложности целых 1462 раза. Победы приносили им огромные деньги. Первый получил больше миллиона сестерциев, а второй — целых 36 миллионов, примерно 72 миллиона евро. Безумные цифры по тем временам, если учитывать, что легионер зарабатывал за месяц службы сумму, примерно соответствующую 200 евро…

Кто же именно были чемпионы Большого цирка, как они выглядели? Помимо мозаик и фресок, мы знаем это благодаря нескольким великолепным портретам, выставленным в одном из залов Национального музея Рима в палаццо Массимо, в двух шагах от вокзала Термини. Там находятся мраморные бюсты семи знаменитых чемпионов, подобных нашим Нуволари, Вильнёвам, Сеннам или Шумахерам.

Эти бюсты были обнаружены в небольшом храме в честь Геркулеса во время раскопок, сопровождавших постройку железнодорожной станции Трастевере в Риме в XIX веке. Сами возницы заказали высечь свои бюсты из лучшего мрамора и преподнесли их Геркулесу в благодарность за победы.

Этот храм стал своего рода Залом славы тогдашнего времени, местом, где на протяжении многих поколений можно было полюбоваться лицами чемпионов, блиставших на арене Большого цирка.

Они жили в различные эпохи, на протяжении ста двадцати лет между периодами правления Нерона и Марка Аврелия. Некоторые из них молоды, другие — старше, очевидно, из тех немногих, кто дотягивал здоровым до окончания спортивной карьеры. Кое-кто с бородой, по моде в правление Адриана. Имен их мы не знаем. Но можем угадать их происхождение. Черты одного из них выдают в нем уроженца Египта или Ближнего Востока. Этот юноша весьма заботился о своей внешности. Поражает почти маниакальная аккуратность его прически: волосы тщательно уложены бесконечными рядами правильных завитков. В самом деле, с каждой новой победой слава этих возниц все возрастала, они становились настоящими звездами: богатыми, обожаемыми, капризными и модными.

Делались попытки сравнить их с современными чемпионами. Некоторые жили в роскошных виллах и могли позволить себе любую прихоть, подобно патрициям. Простые люди завидовали им, а богатые аристократы презирали за неотесанность.

Почти всегда эти люди были малообразованными, грубыми, на которых неожиданно сваливались богатство и высокое положение в обществе. Хоть они и были спортивными чемпионами, но при этом они по-прежнему были людьми низкого происхождения, и поэтому на них смотрели неодобрительно.

Цирк пустеет

Толпа покидает трибуны. Скоро будут следующие гонки, но вряд ли они смогут быть более захватывающими. Эти состязания надолго запомнятся! В переулках и в кабаках, на пирах богачей или на форуме, повсюду много раз будут повторять имя Сагитты.

Центурион спускается по ступенькам и проходит коридорами вместе со всеми. Он расталкивает тех, кто движется слишком медленно, и наконец с блаженным видом встает лицом к стене (та почернела от тысячекратного повторения того, чем сейчас занят он). Мы не понимаем. Потом два человека отходят в сторону, и нам становится ясно: это писсуар. Один из многих, рассеянных по всему цирку. Просто углубление в стене, идущее вертикально через несколько этажей. Это значит, что все писсуары являются частью единой системы. Слива нет, зато внутри выемки постоянно струится вода, смывая мочу и дурной запах. Рядом нечто вроде умывальника или фонтанчика — видно плохо из-за скопления людей в коридоре, — многие из него пьют, моют там руки или ополаскивают лицо.

Это туалеты для простонародья. Богачи, сенаторы и вип-персоны располагают отдельными секторами и, естественно, отдельными туалетами, недоступными для основной массы зрителей. Они устроены подобно тем, которые мы можем видеть на многих местах раскопок: длинное каменное возвышение с отверстиями, расположенными в ряд, на которые садятся сверху. Никто не уединяется, как в наши дни, но интимные части тела можно все же прикрыть одеждой. Все остальное (гримасы, запах, звуки) — всеобщее достояние…

Подобные привычки выглядят столь странными для западного общества (но весьма распространены в других культурах, особенно в Азии и на Дальнем Востоке). И все же сам факт повсеместной доступности воды в таком огромном сооружении, как Большой цирк, позволяет оценить совершенство этого античного шедевра инженерной мысли.

Мы выходим на улицу. Над головой пролетают несколько голубей, одно крыло у них выкрашено голубым. Выдумка болельщиков команды-победительницы? Нет, необычный способ максимально быстро распространить весть о победе. Много лет назад идея эта пришла в голову одному жителю города Вольтерра, некоему Цецине, который хотел успокоить своих земляков, волновавшихся из-за сделанных ими ставок. Благодаря его остроумной выдумке ожидание ответа сокращалось до нескольких часов. Мы видим, что этот способ все еще в ходу в эпоху Траяна. Нам неизвестно, куда направились голуби, но ясно одно: страсть к заключению пари на скачках империи явление повсеместное…

Получить деньги за необыкновенный выигрыш

А где же наш человек, который заключил пари? Он пошел получать выигранные деньги. Вот мы видим его с большим кошельком и знаем, что тот полон золотых монет. Еще один кошелек, почти такого же размера, — с сестерциями. В целях безопасности он вышел из здания, где с ним расплатились за выигрыш, через служебную дверь. Он фактически опустошил букмекерскую кассу. И теперь шагает незнакомцем среди несведущей толпы. Глаза опущены, он еще не отошел от потрясения… Интересно, что он сейчас собирается делать. Как будет тратить свои деньги? На другие пари? Или этот выигрыш заставит его образумиться? Мы этого никогда не узнаем. Но зато нам известно, как будет потрачена хотя бы одна из выигранных им монет.

Он рассеянно направляется через перекресток, но останавливается, чтобы пропустить желтые носилки с красными узорами. Пока он ждет, чья-то рука сжимает его локоть. Он резко оборачивается, готовый защищать свои деньги. Но в этом нет нужды. Рядом с ним нищий, небритый, с ввалившимися щеками. Его глаза светятся мягкостью и добротой, взгляд их глубоко проникает в душу. Наш человек пристально смотрит на него. Он не знает почему, но чувствует, что должен помочь. Возможно, это ощущение, что он в долгу у судьбы, или он видит в этом Божественное знамение. Надо отдать монетку за удачу, которой наградило его некое божество. Он запускает руку в кошелек на поясе и достает сестерций — большие деньги для нищего. Положив монету на протянутую ладонь, он загибает пальцы нищего в кулак, улыбается и исчезает в толпе.

Нищий разжимает кулак и удивленно смотрит: на красивом сестерции изображена великая победа Траяна в Месопотамии. Это наша монета, она снова сменила владельца. Нищий уходит прочь: он истратит монету, чтобы купить как можно больше съестного и позволить своему несчастному семейству прожить еще один день.

Большой цирк остается у него за спиной, среди домов и улочек, словно трансатлантический лайнер, пришвартованный у причала порта, оставшегося далеко позади. Демонстрация могущества, бьющееся сердце Рима, источник финансовых удач тысяч людей, от начальников конюшен до участников пари и лавочников, — отсюда еще долгое время будет разноситься по всему Риму рев толпы.

Судьба Большого цирка тесно связана с судьбой Вечного города. Последние состязания пройдут здесь спустя более четырехсот лет, в правление короля готов Тотилы, через столетие после падения империи. Потом место превратится в болото, а саму постройку начнут растаскивать по частям. Позднее, при Карле Великом, здесь выстроят мельницы, используя ту самую проточную воду, которая смачивала арену и охлаждала ступицы колес. В конце концов со здания цирка полностью сдерут мраморную облицовку и вывезут обелиски, которые папы перенесут на Пьяцца дель Пополо и Пьяцца Сан-Джованни, в самом центре Рима.

Сегодня Большой цирк снова стал местом многолюдных собраний. Но теперь он служит для иных зрелищ: это рок-концерты, съезды и слеты, массовые празднества (как, например, по случаю победы итальянской футбольной сборной в 2006 году). Эти новые страницы тихо ложатся поверх остальных, дополняя собой перечень невероятных событий, откуда на нас смотрят лица императоров, возниц и безвестных зрителей древнего Рима.

Остия
Настоящая Вавилонская башня

Кто в империи иммигрант: румын или римлянин?

На следующее утро нищий потратил сестерций в лавке, где продают хлеб, сыр и другие продукты. Мы больше его не увидим: он и его семья составляют ту массу безвестных людей, что живут, вернее, выживают на улицах Рима. Сестерций продолжает свой путь.

Несколько минут спустя к тому же булочнику входит раб, чтобы купить хлеба и другой еды на день. На сдачу он получает наш сестерций. Раскрыв мешочек, который дал ему хозяин на дневные расходы, он опускает туда монету. Мы снова в пути. Куда теперь мы попадем?

Молодой раб идет быстрым шагом. Он насвистывает, довольный, потому что поручение, которое дал хозяин, наконец-то позволит ему ненадолго покинуть Рим и отдохнуть от всех этих дел, которые ему ежедневно приходится выполнять для хозяина. Он направляется в Остию. С собою у него всего несколько монет, включая наш сестерций.

Монета покинула столицу, где задержалась надолго. Неудивительно, ведь Рим — самый крупный рынок планеты в эту эпоху, на котором ежедневно что-то покупает почти миллион человек. Ежедневно. Можете себе представить, какая громадная денежная масса обращается здесь за двадцать четыре часа? Сестерций рисковал застрять в Риме навсегда…

Сейчас, однако, он у бритоголового раба родом из Дакии. Сегодня бы мы его назвали румыном, но в эпоху Траяна эта часть Европы только-только вошла в римскую орбиту в результате одной из самых кровопролитных завоевательных войн Рима, продолжавшейся целых пять лет (со 101 по 106 год). Теперь Дакия — одна из провинций империи. Молодой мужчина провел на римской земле уже десять лет, он один из военнопленных. Многих отправили на арены амфитеатров сражаться с дикими зверями или друг с другом на гладиаторских боях, так что римские граждане воочию могли убедиться, какова закалка у этих гордых врагов Рима.

Завоевание Дакии принесло Риму много золота, набив до отказа казну империи. Но история забыла судьбы тысяч мужчин, женщин и детей, покинувших родную землю: в конце войны население Дакии сильно поредело, так что Риму пришлось заново заселять территорию колонами.

Откуда же были родом колоны будущей Румынии? Из Италии, из Южной Германии и из Галлии (Франция). Да уж, тот факт, что при Траяне дела обстояли ровно наоборот и эмигрировали в Румынию (Дакию) тогдашние итальянцы, немцы и французы, заставляет о многом задуматься…

Стало быть, многие из нынешних обитателей Румынии (но не цыгане, эти выходцы из Северной Индии, пришедшие сюда позже) происходят от наших сограждан, перебравшихся на те земли девятнадцать с лишним веков назад. Их ДНК со сменой поколений, разумеется, смешивалась с ДНК других этносов, прибывавших впоследствии, и мы не знаем, в какой именно степени она присутствует в современном населении страны. Все же сохранилось и кое-что еще. Послушайте, как говорят румыны, и вы сразу заметите, насколько их речь понятна итальянцам, испанцам или французам. Некоторые из наших итальянских диалектов и те менее понятны.

Желая спросить «Как тебя зовут?» итальянец скажет «Come ti chiami?», а румын «Cum te numesti?»; «пожалуйста» по-итальянски «Prego», а по-румынски «Cu Placere», итальянскому «Di dove sei?» («Откуда ты?») соответствует румынское «De unde esti?», — наглядное свидетельство, что часть «культурной ДНК» этих простых римских колонов пережила череду позднейших завоеваний…

Мужчина следует по Остийской дороге. Он вышел из Рима рано утром. Как раз вовремя, чтобы стать свидетелем ареста хозяев одной из крупных пекарен Рима, на которых была устроена облава. Эта история наделает шума. В этих больших пекарнях мелют зерно, месят тесто и пекут хлеб. Близ пекарен владельцы также построили таверны, в которых можно выпить, закусить и… развлечься с проститутками в верхних этажах. Но у пекарни, о которой идет речь, нехорошая репутация. Многие клиенты, приходившие сюда купить хлеба или получить любовные ласки, затем бесследно исчезали. Впоследствии выяснилось, что их похищали, обращали в рабство и заставляли вращать мельничные жернова. Хозяева знали, кого похищать — не местных жителей, а приезжих. Кто их будет здесь искать? Это были desaparecidos, исчезнувшие в геенне Рима. Осечка вышла, когда преступники попытались похитить солдата, который стал сопротивляться и убил нескольких похитителей (это подлинный факт, о нем рассказывают античные авторы). И это тоже Рим…

Как отправить письмо в римскую эпоху

В наше время добраться до Остии можно меньше чем за час, но во времена античного Рима путь был долгий. Наш раб «проголосовал», пользуясь оживленным движением по Остийской дороге, несомненно одной из самых загруженных в империи, и теперь едет на попутной повозке. Что и говорить, Остийская дорога — это ворота в Рим для всех, кто приезжает в столицу морем. Не случайно южные районы Рима, сосредоточенные вдоль этой важной магистрали, во множестве населены иммигрантами.

Какое поручение должен выполнить раб? Если можно так сказать, ему следует «отправить» письма от хозяина, его родственников и друзей. Через плечо у него висит сумка, в которой лежит внушительное количество посланий.

В римскую эпоху, как мы видели, существует хорошо поставленная почтовая служба, cursus publicus, через которую депеши и официальные письма доставляются конными курьерами в любую точку империи в кратчайшие сроки.

Но частные лица, не исключая и богатых граждан, не могут пользоваться услугами правительственных курьеров. Поэтому им приходится выкручиваться самостоятельно.

Самый простой способ — отправить корреспонденцию с отъезжающим в нужном направлении человеком. Скажем, если ваш друг отправляется в галльский Лугдунум (Лион) проведать сына, вы дадите ему письмо, адресованное живущей там же вашей тетке, с которой вы давно не виделись. В письме II века н. э. говорится: «Поскольку я нашел человека, который из Кирены ехал в ваши края, я счел необходимым сообщить тебе, что жив и здоров».

Как объясняет Ромоло Аугусто Стаччоли, порой несколько человек кооперируются между собой, предоставляя по очереди раба, который проходит по удобному для всех маршруту, охватывающему все пункты назначения корреспонденции. В находчивости римлянам не откажешь, но и эта система имела свои недостатки: всякий раз необходимо ждать, чтобы скопилось достаточное количество писем в одном направлении. И часто уходит много времени. Профессор Стаччоли напоминает о письме Цицерона, в котором тот извиняется перед братом Квинтом за запоздалый ответ, с весьма красноречивым постскриптумом: «Это письмо было у меня в руках в течение многих дней из-за опоздания письмоносцев… Иногда же, когда на горизонте появляется письмоносец, приходится в большой спешке писать письмо». И еще Цицерон: «Странные у тебя письмоносцы… громким голосом требуют письмо, когда уезжают, но, когда приезжают, не привозят ни одного. В любом случае, они сделали бы мне одолжение, если б только дали мне две минуты на то, чтобы написать письмо, между тем как они входят, не снимая шапки, и говорят, что их товарищи ждут их у входа».

Нас одолевает любопытство: как отправляют письма в римскую эпоху? Есть ли конверты? Ответ — нет, конвертов не существует. Обычно письмо пишется на листе папируса (реже на пергаменте, то есть овечьей, козьей или телячьей коже). Но поскольку папирус дорог, письма в большинстве своем очень краткие. Затем листок сворачивают или складывают так, чтобы исписанная часть оказалась внутри, и обвязывают шнурком, закрепляя его каплей воска, на которой ставится именной оттиск (поверх узелка или на свободных концах шнурка). Целостность печати, подобно клейкому краю наших конвертов, служит гарантией того, что письмо в пути никто не вскрывал и не читал.

Становится понятно, почему среди римского населения (и в коллекциях нынешних музеев) так много колец-печаток. Они нужны для писем, для «подписи» документов, для запечатывания шкатулок, складских помещений и т. д.

Получатель указывается на внешней стороне письма, как правило, кратко и без указания адреса: «Авсонию от его брата Марка»… Что удивительного? Человек, которому поручено доставить письмо, должен быть осведомлен о том, как добираться.

Для отправки корреспонденции в совсем удаленные, заморские территории существует еще один способ.

Скажем, необходимо срочно послать письмо в Александрию Египетскую, но нет направляющихся туда знакомых — тогда человек едет в порт и, отыскав корабль, отплывающий в этот город, поручает письмо какому-нибудь пассажиру. Как если бы мы сегодня поехали в аэропорт, чтобы отослать письмо…

Как правило, ни один путешественник не откажется взять чужие письма, это устоявшаяся практика, в том числе и потому, что это способ обрести контакты (в лице получателя письма) в месте назначения, на случай если потребуется решить какую-то проблему.

Остия, настоящая Вавилонская башня

Наконец наш раб прибывает в Остию. Он сходит с повозки, на которой проделал часть пути, и прощается с бритоголовым, как и он, возничим, путь которого лежит на одну из здешних ферм.

Перед ним монументальные ворота Остии — Порта-Романа, громадная арка из белоснежного мрамора, шириной пять метров, с большими квадратными башнями из камня по бокам. Эти башни являются частью оборонительной стены города, созданной Суллой несколькими поколениями раньше.

Остия — город очень старый. Его название происходит от латинского слова ostium, что означает «вход», «устье», им оно обязано своему местоположению. У береговой линии, вблизи устья Тибра и неподалеку от соляных копей. Мы уже не придаем этому значения, но соль, продукт сегодня общедоступный, на протяжении тысячелетий представляла собой источник богатства…

Остию можно считать «аэропортом» древнего Рима. Сюда изо всех уголков империи прибывают морем грузы и люди. Через эту воронку вливаются в Рим капиталы, культуры, народности. Может быть, не случайно международный аэропорт Рима Фьюмичино расположен в каких-то двух километрах к северу от этого места? Многие самолеты, заходя на посадку, пролетают над руинами античной Остии. Здесь прошлое и настоящее поистине встречаются лицом к лицу.

Наконец, продолжая параллель с аэропортом, какие лица вы видите сегодня во Фьюмичино? Людей, приезжающих со всего света.

То же самое происходит и в античную эпоху. Войдя в город и следуя по главной улице, decumanus maximus, наш раб видит самые разные лики империи. Тех, кого мы сегодня назовем немцами, испанцами, англичанами, французами, македонцами, греками, турками, сирийцами, египтянами, ливийцами, тунисцами, алжирцами, марокканцами…

Огромная разнородная масса людей. Письмоносец не первый раз в Остии, но не устает поражаться лицам встречных. Вот прошли мимо два светловолосых купца с обгоревшей на солнце белейшей кожей, разговаривающих между собой на непонятном северном наречии, звуки которого рождаются в горле, а не на языке, как в латыни. Следом за ними — три моряка с очень смуглой кожей и курчавыми волосами. Их язык — прямая противоположность: у них во рту так и перекатывается барабанной дробью звонкое «р». Их слова заглушает ритмичный «металлический» шаг патрульных солдат. У первого из них светлые волосы, лицо в веснушках, и при каждом шаге слышится скрип кожаных облачений. Ведь и одежда указывает на самое разнообразное происхождение своих владельцев. Перед взглядом дакийца мелькают длинные цветные одежды восточных купцов, клетчатые штаны кельтов, рваные туники моряков, набедренные повязки рабов и т. д.

Происхождение людей выдают и запахи. На нашего дакийца упал на долю секунды взгляд зеленых глаз женщины под покрывалом. Обжигающий, как удар хлыстом. Эти зеленые глаза на смуглом лице явно принадлежат азиатской женщине. Ее экзотический, сладкий, насыщенно-резкий аромат волной накрывает юношу. Но лучше ему не отвечать на этот взгляд: она рабыня или наложница восточного купца, того низенького человечка, что чванно вышагивает впереди. Еще мгновение — и она скрывается в толпе за чужими туниками и плащами. Теперь в воздухе ощущается лишь пот портовых грузчиков.

Раб-письмоносец слышит много наречий одновременно. Этим Остия тоже напоминает зону регистрации в международном аэропорту. Настоящая Вавилонская башня. Единственная существовавшая…

Пока раб продолжает свой путь по улице, по обеим сторонам которой тянутся портики с разнообразными магазинами, мы можем сделать небольшое отступление. Все эти языки, от африканского наречия Ливии до германского из Северной Европы, продолжают существовать, несмотря на владычество римлян. Никто не навязал народам единого языка в ущерб местным. Римляне деликатно обращаются со всем, что касается традиций и культур составляющих империю народов. Кроме тех случаев, разумеется, когда они противоречат римским законам и порядкам.

Как следствие обнаруживается любопытный факт: если местные языки остаются в ходу в различных провинциях, это означает, что, куда бы вы ни поехали, вы всегда услышите два языка, местный и латынь (за исключением Рима, где латинский, собственно, и является родным языком). И не только. На латинском, хоть он и является вторым языком почти для всех жителей империи, говорят плохо! Ровно то же самое, что сегодня происходит с английским: его вроде бы все знают, но говорят на нем в мире с самыми разными акцентами. А теперь попробуйте вообразить латынь в устах германца, жителя Пиренеев или египтянина… Порой им трудно подобрать верное слово. В некоторых удаленных районах крестьяне и вовсе не говорят на латыни.

Разумеется, я имею в виду уличный разговорный язык. Так как повсюду в империи встречались люди, говорящие на безукоризненно правильном языке.

Второе наблюдение касается вот чего: даже если не говорить о местных языках, латынь — не единственный официальный язык империи, есть и еще один — греческий.

Империю можно в целом поделить на две части: от Британских островов до Адриатики говорят на латыни, от Адриатики до Ближнего Востока — на греческом. Греческий — язык культуры, и поэтому все патрицианские семьи учат детей и греческому, следовательно им, как правило, присущ билингвизм.

Оба языка следует знать и тому, кто много путешествует по Средиземноморью. Если из Остии он направится на запад, ему надо будет писать, читать и говорить по-латински; если на восток — по-гречески.

Город-космополит

Естественно, наряду с разными «национальностями» имеются и разные религии. Помимо римских, здесь, в Остии, присутствуют, вероятно, и все культы империи. Существует свобода вероисповедания. Археологи нашли несколько митреумов, то есть храмов Митры, божества родом из Персии (нынешний Иран). В ходе раскопок была обнаружена синагога, старейшая в Европе. Есть свидетельства о христианском культе. Мы знаем, что почиталась египетская богиня Изида, можно также с уверенностью говорить о существовании культа Великой Матери Кибелы (родом из Фригии): она была очень популярна в Остии, где имелась многочисленная восточная диаспора. Нам даже известно имя одной из ее жриц — Метила Акте — и ее супруга, Юния Эвхода (Junius Euhodus), их донесли до нас саркофаги.

Все это свидетельствует о том, что Остия была необычайно многоликим и мультиэтничным городом, в котором на этом этапе римской истории без труда уживались различные языки и религии.

Как говорит Карло Паволини, посвятивший долгое время раскопкам и исследованиям в Остии: «До двадцатого столетия не появлялось в мире такого открытого общества, каким было римское».

Но если не брать в расчет приезжих, кто живет в Остии?

Судовладельцы, отпущенники, рабы, рабочие, грузчики, ремесленники, торговцы, «административный персонал», работающий в конторах или на гигантских складах, работники сферы транспорта (как морского, так и сухопутного), пожарные, трактирщики, владельцы небольших гостиниц и т. д. Кто-то называл Остию «малым Римом».

Фоторобот прохожего

Археологи нашли захоронения жителей соседнего Портуса в некрополе на Изола-Сакра — Священном острове, в общей сложности восемьсот скелетов. В интервью журналу «Нэшнл джеографик» Лука Бондиоли из музея Пигорини в Риме, руководивший анализом находок, поведал об интересном факте: оказывается, зубы можно считать своего рода персональным «черным ящиком», поскольку в их эмали сохраняются изотопы кислорода из воды, которую люди пили в период роста зубов. При сравнении данных первого и третьего моляра^[109] (который начинает расти позже, между десятью и семнадцатью годами) выяснилось, что треть похороненных в некрополе родились в других районах империи, но перебрались в Остию в подростковом возрасте, вероятно вместе с родителями. И жили здесь до конца своих дней. Это, по словам Бондиоли, означает, что мигрировали не только одинокие взрослые мужчины, но и целые семьи.

Также из исследования захоронений стало известно о древнейшей ампутации: бедренная кость была отпилена выше колена, после чего человек прожил долгие годы. Еще одно подтверждение прекрасных познаний античных хирургов (с техникой ампутации были знакомы, вероятно, и потому, что она издавна практиковалась на поле битвы) и огромной стойкости тогдашних людей. Чего нельзя сказать об их росте. По данным анализа костных останков, средний рост женщин составлял 1,52 метра, мужчин — 1,63 метра. Одним словом, если бы нам довелось оказаться на улицах Остии, мы бы ощущали себя верзилами. И любопытно то, что Остия — фактически пригород Рима, следовательно восемьсот изученных командой Бондиоли скелетов представляют собой и «фоторобот» людской толпы, которую мы видели в столице. И это еще не все…

Наш раб заходит в харчевню. Его страшно мучит жажда. Дожидаясь, пока его обслужат, он наблюдает за сидящими за соседним столом четырьмя мужчинами. Простой люд, скорее всего рабочие с соляных разработок. Его поражает один из них. Кажется, что он вообще не раскрывает рот, словно сжимая что-то в зубах. Но он в данный момент не ест. Когда он смеется, становится заметно, что во рту не хватает передних зубов. Что же произошло с беднягой?

Нам ответ известен. Он страдает редкой врожденной болезнью, именуемой сигнатия. Нижняя челюсть сращена с черепом, отсутствует челюстной сустав. Человек не может раскрыть рот. Чтобы он мог питаться, ему удалили передние зубы, проделав тем самым «окошко» в ряду сомкнутых зубов. Человек не столько ест, сколько пьет жидкости и глотает пюреобразную пищу, как младенец. Но это не единственное выпавшее на его долю несчастье. Он работает на соляных копях, это очень тяжелое ремесло.

Обширный некрополь соледобытчиков был выявлен в наше время неподалеку от Остии, после того как в ходе стихийных раскопок начали появляться из-под земли скелеты и различные предметы. Археологи из Дирекции археологического достояния Рима под руководством Лауры Чанфрилья раскопали двести семьдесят захоронений. Эти бедняки хоронили своих мертвецов соответственно: скромно, просто, без ценных предметов или почти без таковых. Лишь в трети захоронений было что-то обнаружено: небольшой сосуд, серьги — но зато какое обилие информации! Например, чудесные бусы, простые, почти примитивные, но трогательные, найденные на шее у ребенка, — они должны были охранять его в загробном мире. На шнурок были нанизаны клыки животных, отшлифованные черепки, раковины, янтарь и подвеска с изображением египетского бога Бэса. Эти вещицы с большой вероятностью были не куплены, а где-нибудь подобраны. В ходе раскопок было обнаружено также семьдесят монет — во рту у покойного либо рядом с телом — плата за услуги Харона. Среди них был и сестерций Траяна. Он позеленел от окисления, голова императора затерлась в центре, на уровне скул и висков, — знак сильного износа из-за постоянных обменов, трения, ударов. Еще одна история, ждущая рассказа.

Мертвые рассказывают нам о своей суровой жизни через научные данные, полученные в ходе анализа их останков. Многие скелеты имеют следы переломов и различных нарушений позвоночника. Кроме того, явные свидетельства о продолжительных нагрузках и механических стрессах в местах присоединения связок и сухожилий к костям; костные протрузии; следы хронических воспалений…

Легко представить себе жизнь рабочих на соляных копях — тяжеленные мешки на плечах, ослепительная белизна ландшафта, от которой быстро портится зрение, и соль, безжалостно разъедающая самые мелкие царапины…

Из изученных скелетов 72 процента принадлежит мужчинам. Среди них немало молодых. Здесь тоже поражает возраст умерших: мужчины между двадцатью и сорока годами, женщины еще моложе. Мы можем назвать их тинейджерами — бо́льшая часть умерла в подростковом возрасте. Это не рабы или отпущенники, это бедные римские граждане. Именно среди этих скелетов были найдены останки мужчины, страдавшего сигнатией.

Наконец принесли кувшин, и наш бритоголовый раб принимается жадно пить, опершись на стойку. Его взгляд бродит по стенам забегаловки, сплошь покрытым вульгарными рисунками и надписями. Затем его внимание привлекает ряд портретов, украшающих одну из стен.

Эта стена в отличие от остальных расписана очень качественно. Здесь изображены семь «мудрецов», и под каждым из портретов этих «философов» записан девиз, в сжатой форме выражающий его философию. Он с интересом прищуривается, ожидая прочесть бог знает какие истины, а прочтя, разражается громким смехом. Столь звучным, что кое-кто даже оборачивается в его сторону. Что ж, давайте-ка тоже вчитаемся. Эти фразы обнаружили нетронутыми археологи, они хорошо передают атмосферу места: «Изобретательный Хилон обучал искусству пускать газы бесшумно»; «Талет советует страдающим запором тужиться сильнее»; «Кто хорошо какает, оставляет доктора ни с чем».

Большой порт Остии: яремная вена Рима

Вот уже наш рассыльный выходит из города. В действительности теперь Остия, вопреки распространенному мнению, лишь административный центр. Собственно порт в эпоху империи находится в двух-трех километрах к северу.

Когда начала расширяться власть Рима, стало ясно, что небольшой остийский речной порт совершенно недостаточен. Необходимо было справляться с постоянно возрастающим потоком грузовых судов, доставлявших в Рим продовольствие и прочие товары. Корабли, привозившие знаменитое зерно для столицы, слишком большие, чтобы подходить близко к берегу, бросали якорь в открытом море, где товары перегружали на малые суда. Либо плыли до Путеол, и уже оттуда корабли меньших размеров поднимались вдоль берега к Остии.

Короче говоря, для столицы империи явно требовался порт побольше. И император Клавдий затеял строительство гигантского порта к северу от Остии, порта Клавдия. Были сооружены два арочных мола, которые с двух сторон «обнимали» море, образуя гавань площадью 64 гектара. Гавань вмещала целых двести кораблей.

Но, вероятно, самым впечатляющим сооружением стал маяк. Инженеры привели сюда огромный корабль, на котором Калигула перевез из Египта монументальный обелиск, стоящий ныне на площади Святого Петра. Эти корабли были «авианосцами» того времени, их строили специально для транспортировки особого груза и использовали лишь единожды. Это был древнеримский эквивалент «Сатурна-5», ракеты, доставившей человека на Луну. Сейчас экземпляр ракеты выставлен в Хьюстоне на всеобщее обозрение, и то же самое случилось в римскую эпоху с одним из этих кораблей. Его вытащили на берег в Путеолах (современный Поццуоли) и оставили стоять как памятник римскому судостроению.

В Остии же римские инженеры вывели мегакорабль Калигулы в море и затопили его, заполнив бетоном. Таким образом был создан искусственный остров, на котором и возвели портовый маяк, формой своей напоминавший знаменитый Александрийский.

Сегодня береговая линия выдвинулась в море на четыре километра по сравнению с римской эпохой. Порт Клавдия был поглощен сушей и теперь является частью территории аэропорта Фьюмичино. Кое-какие остатки портовой структуры можно до сих пор увидеть в окрестных полях, среди дорог, стоянок и зданий. Имеется также небольшой музей, где хранятся найденные здесь обломки кораблей.

Остров-маяк располагался на месте перекрестка, где каждый день проезжают сотни водителей, не подозревающих о том, какое смелое инженерное сооружение похоронено под асфальтом. Неподалеку начинается одна из взлетно-посадочных полос аэропорта.

Порт Клавдия оказался полной неудачей, бури топили корабли в гавани, она постоянно заполнялась песком, требуя невероятных расходов на чистку. В итоге Траян построил новый порт. И он был настоящим шедевром.

Создавал его великий архитектор, Микеланджело античности, — Аполлодор Дамасский. Строительство велось двенадцать лет, но в итоге римляне получили уникальное для того времени сооружение: новую гавань, соединенную со старой, но уведенную вглубь материка, она имела форму правильного шестиугольника, с пристанями общей протяженностью 2000 метров.

Сооружение площадью 32 гектара, которое и сегодня с высоты птичьего полета поражает своим совершенством и красотой. Порт не только полностью отвечал потребностям города, но и имел смелую новаторскую форму. Мы можем сравнить его со стеклянной пирамидой над входом в Лувр.

Специально прорытый канал соединил Тибр с морем, вдоль пристаней выросли новые склады.

Как раз сейчас наш письмоносец проходит мимо этих громадных зданий. Они правильной линией обрамляют причалы шестиугольного порта.

И это тоже своего рода шедевры: чтобы избежать порчи зерна в мешках, полы во многих камерах (cellae) приподняты столбиками (suspensurae) на две пяди над землей, тем самым создается циркуляция воздуха и защита от влажности (и животных). Кроме того, двери в складских помещениях небольшие, стены толстые, двери хорошо пригнаны, света мало и воздух сухой.

Здесь хранятся стратегические запасы Рима — без них город не выживет. Зерно поступает в сезон сбора урожая — корабли из Египта входят в порт, и на буксире — scapha, небольшой весельной лодке, — их доставляют к пристани, разгружают и отправляются обратно. Непрерывный поток останавливается только с закрытием судоходного сезона. Ни один корабль не выходит в море зимой, то есть с октября по март. Навигация просто прерывается. Поэтому после того, как созданы необходимые запасы, город уходит в «спячку», примерно как медведь, живущий тем жиром, который накопил во время теплых месяцев. Действительно, в зимние месяцы из Остии в Рим регулярно отправляются мешки с зерном, с тем чтобы хлеба всегда было достаточно на столах у его жителей, во избежание бунтов, голода или же спекуляции на ценах.

Следовательно, по Тибру в течение всего года движется против течения нескончаемый поток «фур», груженных мешками с зерном. Это пузатые судна, называемые naves caudicariae (от caudex, что значит «бревно»). Судна эти тяжелые и маломаневренные, их используют в основном как баржи, которые тянут с берега быки или люди. Расстояние не так уж велико, примерно 25–27 километров, но на путь против течения уходит два дня.

Какая атмосфера царит на пристанях

Наш раб прибыл на причал. Он не верит своим глазам. До самого горизонта в море стоят десятки кораблей, ожидающих очереди на вход в порт и разгрузку. У многих сложены паруса, отчего хорошо просматриваются формы судов, изящные, с выпуклыми боками. Словно мы с вами присутствуем на античной высадке в Нормандии.

Юноша наблюдает за кипящей на пристанях работой: что только не выгружают с кораблей! Он проходит мимо «армии» амфор, туго обвязанных канатами гор тюков с неведомо каким товаром. Вот с корабля вереницей сходят saccarii, по-нашему грузчики, с мешками зерна на плечах, и доски сходней, наброшенные на корму, ритмично прогибаются под их ногами.

В другом месте грузчики при помощи специальных подъемных кранов, которые римляне называют ciconiae, собирают переложенные соломой стопки чаш из керамики терра сигиллата — такой посуды много в музеях, красные чаши с рельефным штампованным орнаментом. Они составляют непременный «парадный сервиз» каждой зажиточной семьи. Когда-то эта керамика была гордостью Италии, точнее, области Аретия. Теперь ее изготавливают в Южной Галлии. Примерно так сейчас происходит с нашими продуктами, которые копируют в Китае и предлагают затем по более низкой цене.

Среди всей этой суеты выделяется фигурка мальчугана лет двенадцати, веснушчатого и рыжеволосого, — он преспокойно сидит на причале, свесив ноги, и удит рыбу. Его улов — уже две кефали. Теперь же он ловит осьминогов, используя для этого примерно такие же крючки-якорьки, какие в ходу и в наше время.

Наш посыльный останавливается. С одного из кораблей выгружают на берег гигантских, никогда им прежде невиданных птиц. Это страусы. Один из рабов идет по шатким мосткам, прижимая птицу к груди. Они похожи на пару танцоров, репетирующую балетное па. Вот страус встрепенулся, выгнул длиннющую шею и больно клюнул носильщика в голову. Он пытается вырваться, но тот еще крепче сжимает его в своих объятиях, и они оба падают наземь. Птица бьет крыльями, подымая клубы пыли. На помощь упавшему носильщику бегут другие рабы и хватают птицу. Однако тут же вмешивается какой-то человек и жестоко колотит палкой нерадивого раба: страус — редкий товар, а раб его грозил «попортить». Весь в кровавых ссадинах, носильщик, хромая, отводит страуса к стоящему поодаль на повозке ящику.

Наш посыльный в изумлении разглядывает сходящих с борта этого корабля животных. Нам бы он напомнил Ноев ковчег. И корабль с таким грузом прибыл не один: с двух соседних тоже выгружают живой товар. Итак, перед его глазами проходят по порядку: газели и антилопы (с деревянными брусочками, надетыми на кончики рогов во избежание ранений или повреждений), затем слон в цепях. Его особенно сложно доставить на берег: в разные стороны натянуто много цепей и стоят наготове служители. Здесь же и procurator ad elephantos, императорский чиновник, отвечающий за высадку этих животных, он и руководит операцией. Вот он рядом с владельцем слона, отпущенником, несказанно разбогатевшим на этой торговле.

Настал черед тигра, на нем хитроумный намордник из красной ткани или кожи (издалека неясно), обматывающий нижнюю челюсть так, чтобы зверь не мог закрыть пасть и кого-то укусить. Непросто убедить тигра сойти на берег, он упирается, фыркает, пытается ударить лапой. Спереди и сзади тигр связан канатами, не позволяющими ему совершить прыжок. Люди, занимающиеся выгрузкой этого хищника, — профессионалы. Но все же глубокие шрамы на теле некоторых из них говорят о том, что это ремесло полно неприятных сюрпризов. Наблюдаемое нами зрелище очень напоминает сцены, изображенные на вилле в Пьяцца-Армерина (Сицилия): по-видимому, вилла в какой-то момент принадлежала богатому торговцу животными, и на громадном мозаичном панно представлены все способы отлова и перевозки животных для представлений в Колизее. Вилла в Пьяцца-Армерина — поистине уникальное место по богатству сохранившихся мозаик.

Раб-посыльный всматривается в содержимое ящиков, ждущих разгрузки на палубе. Сквозь проемы в передней части ящиков виднеются желтые глаза, окруженные густой гривой. Это львы. На внезапно раздавшийся рык одного эхом отзываются другие львы. Только из одного ящика не слышно ни звука. Рабочие достают бездыханное тело льва. В среднем из пяти животных лишь одно выживает в пути. Становится понятно, отчего торговля животными вызывает в империи колоссальное сокращение численности представителей дикой фауны. И все это ради живописного убийства в Колизее…

Великая римская глобализация

Наконец наш знакомец находит отходящий в Испанию, куда адресованы письма, корабль. Он здесь такой не один. Еще шесть рабов рыскают по пристани, отыскивая подходящий корабль для хозяйской корреспонденции. Посыльный обращается к хорошо одетому человеку. Стоящая рядом кожаная сумка подсказывает, что он пассажир. По всей видимости, это важный чиновник императорской администрации. Со всей деликатностью, к которой обязывает разница в социальном положении, раб с низко опущенной головой подходит к нему и спрашивает, не может ли тот отвезти письма его хозяина в Гадес (современный Кадис), куда направляется корабль. Это долгое плавание, предстоит миновать Геркулесовы столпы: город находится на юге Иберийского полуострова, на атлантическом побережье.

Мужчина внимательно смотрит на просителя, бросает взгляд на кожаную сумку и снова смотрит на раба. У него светлые глаза и хорошо вылепленное лицо. Гармонию нарушает лишь шрам на подбородке, впрочем он придает облику мужчины особую индивидуальность.

Наконец он с улыбкой принимает поручение. Раб вручает в придачу мешочек с небольшой суммой денег за хлопоты, который ему дал хозяин. Взвесив мешочек в руке, мужчина открывает его: в нем несколько сестерциев. Он хочет отказаться от платы, но раб, не переставая кланяться, уже отошел, и теперь его не дозовешься.

В то время как он провожает взглядом уходящего раба, его ладонь сжимает маленькая ладошка. Мужчина оборачивается и видит черные как уголь глаза девочки — это его дочь.

Позади дочери с улыбкой смотрит на мужа жена. Мужчина нагибается и нежно глядит на девочку, щекоча ей пальцем подбородок. Очевидно, домашние пришли проститься с отцом семейства. Женщин сопровождают два раба. Девочка поражает нас своим видом. В особенности нарядом: ради своего отца она надела самые лучшие одежды.

На ней белая льняная туника. На пальце янтарное колечко, шею украшает великолепное золотое ожерелье с маленькими сапфирами. На плечах изящная шелковая шаль. Все очень красивое, дорогое и элегантное, что говорит о зажиточности семейства.

Но нам эти вещи говорят еще и о другом. Туника соткана в Риме из выращенного в Египте льна. Янтарь родом с Балтики. Сапфиры привезены из Шри-Ланки. Шелк — из Китая…

Эта девочка являет собой символ того, что мы хорошо знаем и что впервые имело место в Риме, — я говорю о глобализации.

Мы привыкли считать ее чертой современного общества, на самом же деле достаточно оглядеться вокруг себя в империи, чтобы понять, что родилась она две тысячи лет назад. Пусть и имела тогда несколько иные черты, присущие той эпохе.

Во всех странах вокруг Средиземноморья, вплоть до пустынь на юге и на востоке и до ледяных просторов Северной Европы, имеет хождение одна монета, действует единый корпус законов, принят единый образ жизни, единый урбанистический стиль царит в городах. Даже язык и то единый (с прибавлением греческого на Востоке). Вы можете заказать одну и ту же марку вина хоть в Лондоне, хоть в Александрии Египетской. Люди одеваются по одной моде и моются тоже одним и тем же способом.

Как мы с вами видели на остийской пристани, здесь тоже встречаются «копированные» товары (чаши из керамики терра сигиллата).

И разумеется, присутствуют те же издержки глобализации: утрата местных традиций, архитектурных стилей, вытеснение национальных культур новым образом жизни.

Единый образ жизни, который в гигантских масштабах империи, раскинувшейся на трех континентах, привел к истощению многих природных ресурсов. От сплошной вырубки лесов в ряде прибрежных регионов на нужды судостроения до исчезновения дикой фауны из-за массового отлова животных для садов богатых патрициев или амфитеатров в разных городах империи. Вплоть до полного исчезновения редких лекарственных видов, таких как произраставший в Киренаике laserpicium — лазерпиций (называвшийся также сильфион). До нашего времени дошло лишь название этого чудодейственного средства от множества недугов.

И этот порт Остии, возможно, один из самых могучих двигателей глобализации. Достаточно оглядеться вокруг и увидеть корабли, выгружающие и загружающие товары всякого рода.

Один из них вскоре отойдет от причала и направится к западной оконечности империи. Вместе с ним продолжит путь и наш сестерций.

Испания
Золото Рима

В направлении древнеримской Испании

Корабль преодолел множество миль, разгружая и забирая товар в различных портах. Тот путь, который сегодня мы проделываем на самолете за жалких три часа, в римское время длился неделю. Остию и Гибралтар разделяют долгие дни морского плавания.

Стоит сделать некоторое замечание. Очевидно следующее: когда мы, люди XX века, пытаемся путешествовать и жить в римскую эпоху, нас не покидает ощущение, что все предстает как в замедленной съемке… Странствия нескончаемы, даже если речь идет о привычных нам местах отдыха в выходные. На получение писем, отправку весточек уходят долгие дни, недели и месяцы, и столько же требуется для получения ответа… Любой бы сразу почувствовал нехватку телефона, СМС-сообщений, не говоря уже об электронной почте…

Всякий бы отчаялся без отопления зимой, без шампуня, стиральной машины, заморозки в зубоврачебном кресле, без душа, машинных амортизаторов, подошв из мягкой резины, без безопасных бритв, газовых плит и кофе…

И тем не менее есть одна вещь, без которой спокойно можно обойтись в римскую эпоху, — это часы. Весь ход повседневности получает естественное «дыхание», словно мы в отпуске. Время остается даже на размышления и медитацию (если ты богат…), что все реже случается в современном обществе, управляемом безумными темпами. По сравнению с нашими неистовыми временами античность кажется истинным раем. Но у этой медали есть и оборотная сторона…

Можно наслаждаться спокойным течением повседневности, однако недолго: жизнь коротка, как мы успели убедиться. Это, пожалуй, единственная вещь нашего времени, которая могла бы вызвать зависть у древнего римлянина. Наша жизнь вдвое длиннее его и втрое — его жены. И не только: мы все моложавее встречаем преклонный возраст. В императорскую эпоху мужчина доживал до сорока лет практически беззубым, а сорокалетняя женщина выглядела гораздо старше своего возраста и считалась зрелой, чуть ли не пожилой дамой…

Подобные мысли приходят нам в голову, пока мы наслаждаемся видом ярко-синего моря, простирающегося далеко за горизонт. Несколько часов назад мы обогнули Гибралтарский пролив, в римскую эпоху — прославленные Геркулесовы столпы: перед нами простирается бесконечная гладь Атлантического океана. Для древних — это пропасть во всех смыслах, прежде всего с точки зрения познания. Здесь проходит граница известного мира, никто не осмеливается заглянуть за горизонт. К счастью, мы плывем рядом с берегом, скоро должен показаться Кадис (у римлян — Гадес)…

Неожиданно мы замечаем движение на борту судна. Все моряки и несколько пассажиров устремили взгляды на берег, по правую сторону от нас. Между нами и сушей видна небольшая группка малых суденышек, образовавших подобие кружка. Внутри его море пенится и кипит. Здесь ведется охота на тунца. Как раз у этих берегов Иберийского полуострова можно встретить самые известные и богатые тунцовые средоточия античности.

По словам Оппиана из Аназарба (поэта римского времени, создавшего громадный труд, состоящий из более чем 3500 четверостиший о рыбах и способах рыбной ловли, под названием «Галиевтика»), по весне целые полчища тунцов массово пребывают сюда для миграции. Рыбаки подстерегают их на специальных сторожевых площадках на высоких точках вдоль береговой линии. Речь идет об опытных охотниках, способных быстро определить численность плывущих тунцов и их направление. Как только знак подан, срабатывает ловушка. Крайне важно, чтобы побережье в этом месте оказалось отвесным, а глубина вод — значительной. Заметив тунцов, рыбаки закидывают сети в море. Как говорит поэт, их расстановка «напоминает вид города, где просматриваются ворота и комнаты», это — идеальный образ, объясняющий, как стая тунцов устремляется к тем местам, которые поэт называет «смертельными коридорами». Тунцовый поток столь обилен, что ловцам не под силу поймать их всех, и процесс заканчивается в тот момент, когда рыбаки видят, что расставленные ими сети не могут вместить больше ни одной рыбы. Тогда сети закрывают в том месте, откуда поступал рыбий поток. «Рыбалка удачна и поистине великолепна», — заключает поэт.

Что же происходит потом? Часть пойманной рыбы съедается на месте, однако другая часть подвергается необычной обработке. Благодаря богатым залежам соли в этих краях, удалось развить метод настоящей промышленной засолки. Об этом повествует греческий географ Страбон. Данный способ позволял поставлять на продажу тунцовое мясо даже в отдаленные области империи.

И это еще не все: к тунцовой охоте, за которой мы сейчас наблюдаем, восходит также заготовка еще одного продукта. Это гарум (garum)… Прославленный гарум, соус, без которого не обходится ни один пир высокого ранга в империи… Его стоимость, высокая ценность и спрос сравнимы с нашим бальзамическим уксусом (хотя вкус у него совершенно иной). Каким же образом его добывают?

Это мы сейчас и выясним.

Секреты гарума

Мы прибыли в Кадис, и наш сестерций звонко подскакивает в кошельке, привязанном к поясу императорского чиновника по имени Марк Валерий Прим. Тот выполняет ответственное административное задание и бесплатно остановился на постоялом дворе сервисной системы cursus publicus и теперь вышел на улицу, чтобы вручить письма, доверенные ему руководством. Одно из них адресовано как раз хозяину расположенного невдалеке от города предприятия, производящего гарум.

Дорога не занимает много времени, путь лежит вдоль берега. Издали чиновник уже замечает несколько лодок, перевозящих крупных тунцов, возможно пойманных во время ловли, которую он наблюдал по прибытии пару часов назад.

Его потрясает резкий, неприятный запах гнилой рыбы. Он распространяется в воздухе на приличном расстоянии от предприятия и поистине невыносим. Немудрено, что комплекс построен на некоторой дистанции от города… Он представляет собой конструкцию из ярко-белых камней на красном грунте. На последнем отрезке земли перед входом повсюду встречаются рыбные кости.

Марк называет имя адресата письма сторожу-рабу на входе, обнаруживая попутно, что речь идет о хозяине.

Через некоторое время появляется тучный мужчина, очень приветливый. После обмена приветствиями он берет письмо и целует его, воздев глаза к небу. Это — послание от его брата, который наконец ответил…

Он мгновенно прочитывает письмо, пожирая глазами строчки, испытывая счастье от полученных новостей, а затем спрашивает у Марка, видел ли тот когда-нибудь изготовление гарума. После отрицательного ответа гостя он предлагает ему ознакомиться с производственным комплексом. Удачный предлог и для нас, чтобы понять, как получается тот самый соус, что ценится наравне с золотом… Перед нами довольно крупное предприятие, оно включает несколько зданий, расположенных полукругом по краям просторного двора. В корпусах, замыкающих двор справа и слева, производится сам гарум. А в центральный корпус, обращенный к морю, поступает рыба для переработки. Здесь, кстати, не только изготавливают гарум, но и засаливают рыбу.

Войдем через дверь в центральное здание. Оно очень протяженное и занято каменными прилавками, на которых сотни рабов чистят рыбу, вскрывая тушки. Рыбу сдабривают первым слоем соли изнутри и снаружи, а после сырье поступает на заготовительный конвейер. Марка (и нас) поражает, что рыбья требуха не выбрасывается, а тщательно собирается и уносится в сопровождении туч мошки́.

Последуем за одним из носчиков, вместе с хозяином объясняющим, как изготавливается гарум. Существуют различные системы для получения разных видов соуса. Такие вещи лучше не рассказывать за столом… Если обобщить, то выходит, что рыбьи внутренности бросают в резервуар (или прямо в ванны) вместе с большим количеством соли. В состав добавляют мелких рыбешек, вроде аттерин (разновидность маленьких сардин), барабульки и пр. Полученную массу оставляют надолго перебраживать на солнце, постоянно помешивая. Жара и солнечные лучи разлагают смесь, но соль предотвращает окончательное гниение. В определенный момент в резервуар опускается сито из ивовых прутьев, довольно плотного плетения, которым содержимое придавливается ко дну. Прошедшая через сито зловонная жижа… и есть самый ценный продукт! Его разливают по маленьким амфорам и подают к столу. Это — гарум. Оставшееся на дне содержимое резервуара или ванны более плотной консистенции тоже послужит соусом, но менее дорогим. Его называют «аллек».

Также существуют другие разновидности подобного рецепта: одна из них предписывает собрать вместе скумбрий, килек и прочих рыбешек, перемолоть в кашицу и разложить по амфорам. Смесь выдержать на солнце в течение двух или трех месяцев, постоянно помешивая, потом добавить старого вина — из расчета две части вина на одну часть рыбной массы. Наконец амфоры закрываются и ставятся в погреб…

Можно себе представить, что после открытия жидкая субстанция будет иметь необычный привкус «рыбного вина»…

Теперь хозяин ведет нас в самое сердце предприятия. Здесь расположены бассейны с готовящимся гарумом. Ощущение, будто мы попали в атмосферу «Ада» Данте. Перед нами — ряды огромных ванн, наполненных плотной жидкостью фиолетового цвета. На поверхность то и дело всплывают рыбьи кости. Несколько рабов помешивают жижу длинными палками. Запах стоит чудовищный, тошнотворный, он разъедает ноздри и впитывается в одежду. Повсюду снуют тучи мух. Место поистине устрашающее. Лицо Марка искажает гримаса явного отвращения, что может показаться оскорбительным для хозяина. Однако тот, похоже, чувствует себя здесь абсолютно комфортно. Поднимая палец и указывая на некоторые амфоры, он сообщает, что именно тут производятся самые ценные виды гарума. Но перед тем как сбежать отсюда, послушаем последний рецепт. Потроха тунца смешать с жабрами, молочной сывороткой и кровью, добавить соль. Оставить все в глиняной емкости на два месяца, не больше. Затем в сосуде проделываются дырки, и то, что выльется, и будет гарумом высочайшего качества… или таковым, по крайней мере, считается.

Как может римлянам нравиться столь тошнотворная гадость? Вдумайтесь, на пирах соусом с благоговением сдабриваются мясные блюда и прочие яства. А каков он на вкус? Если попытаться воспроизвести древний рецепт, получится крайне соленая жидкость, вкусом напоминающая анчоусную пасту. Вероятно, соль мешает подобной бурде стать отравой. Представьте себе, что римляне используют его не только в качестве приправы, но и как консервант и даже как лекарство…

И последнее замечание. Вспомните о широком употреблении анчоусной пасты в приготовлении множества блюд в нашем рационе, и вам откроется та вкусовая нота, что была столь любима римлянами.

Экскурсия окончена. Марк выходит наружу и с наслаждением полной грудью вдыхает свежий воздух океанского бриза. Больше никогда в жизни он не понесет письмо в подобное место. Однако в руках он держит маленький сосуд с гарумом. Подарок хозяина. Самого высшего качества…

Откуда прибывает золото Рима

Прошло несколько дней. Марк продвинулся на север, минуя Гиспалис (Севилью) и Италику (родину Траяна). В те времена область эта еще не именуется Андалузией. Это — Бетика, по названию реки Бетис, современный Гвадалквивир. Андалузией она станет после падения Восточной Римской империи.

Наконец он добирается до цели, на самом севере. Эту местность, расположенную на границе Испании и Португалии, в наши дни назовут Галисией. Здесь находятся золотые прииски.

Марк, занимая должность императорского чиновника, был послан сюда, чтобы проконтролировать, как идет добыча золота на этих рудниках под открытым небом. Они являются самыми крупными в империи и находятся в поистине райском уголке земли.

Марк проснулся рано утром, засветло. Половина протяженного отрезка дороги, который он прошел вместе со строем солдат свиты и прочими чиновниками, проходила по краю горного разлома. Когда они добрались до вершины, солнце выглянуло из-за горизонта, открыв взгляду захватывающую картину местных приисков.

Вокруг нас повсюду, до линии горизонта, простираются волны горных хребтов, сточенных временем. Их бока подернуты зелеными вкраплениями каштанов. Там и сям вздымаются, словно айсберги, башни естественного происхождения, крутые скалы и буераки — порождение эрозии высокогорья.

Этот великолепный пейзаж внезапно нарушает апокалиптическое зрелище: у подножия плато, на котором остановилась колонна солдат и чиновников, на несколько километров вширь простирается огромный лунный кратер, лишенный деревьев и жизни. Он напоминает дно высохшего озера, но на самом деле гораздо страшнее: это настоящая глубокая рана на теле Земли, дыра, зияющая внутри столь гармоничного пейзажа.

Это не творение богов, а дело человеческих рук. В этом Дантовом организме тысячи микроскопических человеческих фигурок двигаются и волнуются, подобно муравьям. Они принялись за работу с первыми лучами. Снизу доносится неясный гул, в котором слились крики и звуки орудий. Пожалуй, ад действительно схож с этим местом.

Таков вид крупнейших золотых приисков империи.

Высоченная скала, на которой стоит сейчас Марк, должна обрушиться в жерло лежащей у ее подножия лунной долины. Таким образом можно будет обнаружить золотую жилу, скрывающуюся внутри. Для разрушения будет использована специальная система подрыва, буквально названная Плинием Старшим «разрушитель гор» (ruina montium). За этим названием скрывается целая программа…

Момент близок. Все почти готово для нового обвала. Минуту назад был дан сигнал покинуть шахты.

В нескольких точках невдалеке от Марка на поверхность плато выходят множество колодцев, из которых начинают появляться редкие группки шахтеров. Они истощены, грязны, лица напряжены, в глазах — ужас. Но момент обрушения, естественно, еще не наступил, однако они этого не знают.

Кто эти люди и что таится в недрах темных коридоров, вертикально прорезающих землю на малом расстоянии от края горного обрыва?

В мгновение ока река человеческих существ изливается из недр рудников. Кто-то из копателей спотыкается и попадает под ноги спешащих товарищей. Все словно обезумели, в спешке пихают друг друга к выходу по бесконечной череде деревянных ступенек, ведущих вон из этого подземного ада. Кто-то совсем наг, на других — истлевшие лоскуты материи, исхудавшие тела покрыты грязью, царапинами и ранами. Лица в рытвинах, с многодневной щетиной. Нехватка зубов подчеркивает безнадежность выражений их лиц.

Нам на ум сразу приходит догадка, что они рабы. Но это не так. Пришедшие сюда трудятся добровольно, будучи свободными людьми. То есть это — местные жители, а также всякого рода отчаявшиеся субъекты. Они получают мизерную оплату, которой едва хватает на выживание.

Такая ситуация очень напоминает происходящее сегодня в некоторых областях стран третьего мира, где добывается золото (Африка, Южная Америка и пр.). Труд в таких зонах крайне тяжел, условия работы чудовищны, но речь все же не идет о рабах, во всяком случае с официальной точки зрения. В каждом теплится надежда найти крупный самородок, который изменит его жизнь. На этих приисках тоже происходит нечто подобное.

При Траяне прииски в Лас-Медуласе достигают апогея своего использования. По проведенным подсчетам, здесь трудится как минимум восемь тысяч человек. Все они разделены по специальным видам деятельности: кто-то рубит породу, кто-то выгружает из штолен материалы наружу, кто-то просеивает… Излишне добавлять, что трудовые смены смертельно изнурительны.

В данный момент из шахт выходят последние работники. Они поддерживают раненых товарищей. Кого-то выносят на руках, с чудовищной раной на голове. Кровь хлещет из нее потоком. Видна кора мозга. По всей видимости, этот человек уже мертв. Разносится весть, что в глубине одной из малых штолен произошел обвал. Возможно, имеются жертвы. Такие происшествия довольно часты на этих приисках. Но римские власти научились не терять времени из-за похожих трагедий: производство золота для империи не может остановиться. Приказ ясен: никто не спускается в шахту в поисках выживших товарищей, а также не может вытащить тела умерших. Кто замешкался — поплатился жизнью. Таков закон приисков. И все об этом знали. Тела несчастных через некоторое время обрушатся вниз вместе с горной породой. Не понадобится даже думать о погребении…

Как обрушить гору

Марк приближается ко входу приисков. Он пытается что-нибудь рассмотреть, но глазам непросто приспособиться к темноте, и дальше первых нескольких метров ничего не видно. Мрак и пыль словно защищают это безнадежное место.

Мы тем не менее можем продвинуться дальше, поскольку археологи и ученые обнаружили остатки местных шахт и поняли, что происходило внутри.

Разработка этой возвышенности продолжалась на протяжении нескольких поколений с удивительной точностью.

Представьте, что вам надо отрезать кусок торта и вы прикладываете нож в определенном месте с целью наметить размеры куска. Именно эту операцию производят римские инженеры: они сверлят в плато отверстия на определенном расстоянии от края обрыва, отмеряя, сколько от него «отхватить». Затем в отмеченных точках работники вручную копают ведущие вниз наклонные траншеи. Такие шахты (прозванные arrugiae) уходят вглубь породы по диагонали, на равном расстоянии друг от друга и разветвляются сетью боковых коридоров, шириной не больше метра, в которых еле может уместиться в рост один человек.

Инструменты римских рудокопов просты: лопаты, кирки, заступы и клинья. Представьте себе их условия труда: работа идет в темноте, при свете простых горелок, отходы материала складываются в корзины и выволакиваются наружу. Воздуха не хватает, частицы пыли забиваются в легкие, стоит невыносимая жара.

Что же происходит потом? Каким образом можно отвалить целые ломти породы от горного массива за один раз? Единственный выход — использовать динамит. Но во времена Римской империи его еще не существует. Поэтому римские инженеры изобрели абсолютно гениальное решение, задействуя элемент, которым отлично умеют пользоваться. Это вода.

Им удалось использовать воду в качестве… взрывчатки. Сейчас увидим как.

Итак, все готово. Марк неотрывно следит за обширной поверхностью искусственного водоема, созданного на небольшом расстоянии от входа в шахту. Похоже на обыкновенное горное озерцо. Белые облачка, словно ватные шарики, мирно отражаются в зеркале воды. Не многие знают, что, чтобы наполнить этот резервуар, понадобилось воплотить настоящий шедевр гидравлической инженерии: акведук длиною целых 80 километров! Он забирает воду из дальних рек и доставляет сюда посредством системы каналов, называемых corrugi (часть из них можно увидеть и сегодня).

Наше внимание привлекает мельтешение цветных флажков — таким образом всем работникам и служащим шахт сообщается, что необходимо эвакуироваться из долины. Прииск тоже опустел (остались лишь тела мертвых и смертельно изувеченных). Служащие дамб искусственного озера ждут сигнала к началу операции.

Начальник, называемый procurator metallorum, представитель императора, медленно встает, край тоги изящно ниспадает с предплечья. Театральным жестом он воздевает другую руку, произнося слова в честь императора, а затем резко опускает ее.

Таков сигнал. Эхом разносится клич труб. И, словно в ритме звуковой эстафеты, следуют один за другим выкрики и приказы. Вплоть до последнего, решающего, который орут во всю глотку группе полуобнаженных рудокопов. Они стоят в определенных точках дамбы и по команде принимаются орудовать изо всех сил тяжеленными дубинами. Вдруг в величественном порыве стенки дамбы распахиваются и высвобождают колоссальную массу воды, сдерживаемую месяцами. Словно хищник, преследующий свою жертву, вода устремляется в русло специально вырытого канала и направляется к главному входу в шахты.

Все задерживают дыхание. Марк смотрит во все глаза, его сотрудники стоят с раскрытым ртом. Даже прокуратор с удивлением наблюдает за мощной волной, изготовившейся ударить в цель. Копатели с трепетом следят издали за водной массой. Сейчас выяснится, был ли толк в их нечеловеческих усилиях и жертвах.

Вода в качестве динамита

Вода с шумом врывается в нисходящие шахты. Ударная сила волны крошит стены, рушит горную породу, словно песочный замок. Обваливаются целые отрезки штолен. Из глубины шахт разносятся приглушенные, но мощные звуки, как будто земля ревет от боли, разрываясь и мучась.

Именно в этот момент вода превращается во взрывчатку.

Получается так, что она силой напора давит на остатки воздуха в тоннелях, на манер велосипедного насоса, если зажать его дырочку для выхода воздуха пальцем. И когда давление становится колоссальным, коридоры взрываются, откалывая от горы кусок.

Земля под ногами дрожит. Марк с сослуживцами озирается по сторонам, а затем смотрит вниз. Четко слышны толчки от взрывов штолен. Из главного входа в шахту хлещет гейзер из пара и пыли.

Сильнейший гул разносится в воздухе. По краю плато разверзаются одна за другой несколько расщелин. Наступила та цепная реакция, которой ждали инженеры и копатели. Как после взрыва системы гигантского водопровода, шахты извергают в пустоту сдавливавшую их жидкость, которая создает множество зрелищных водопадов, стекающих в долину. Но и это еще не все. Хребет начинает дрожать с глухим и зловещим рокотом. Подобно смертельно раненному гиганту, он раскачивается и наконец низвергается.

Целый фрагмент переднего откоса плато обрушивается с апокалиптическим грохотом. Взрывной волной накрывает всех. В глазах зрителей читается лишь одно: страх.

«Обломок горы обрушился с ревом и колебанием воздуха, коих человеческий разум постичь не в силах», — пишет Плиний Старший.

Теперь над долиной поднимается облако розовой пыли, смесь воздуха и водяных брызг, заслоняя собой землю и небеса. Солнце, будто испугавшись, на миг исчезло за этой плотной завесой. Словно шелковым покровом, слой пыли ложится на деревья, травы, тоги и лица…

Из развороченных тоннелей продолжают изливаться реки грязи и обломков породы, растекаясь по безжизненной долине. В последующие месяцы они будут сформированы в сеть искусственных каналов, которые разнесут содержимое в огромные накопительные резервуары. В них золото отделят от примесей методом просеивания через сито. Остатки сольют в долину, увеличивая поверхность этой омертвелой местности.

Почему империя функционирует благодаря золоту

В недрах этого «дантовского» пейзажа рождается жизненно важный источник для всей римской экономики.

Действительно, настоящие прииски представляют для Рима стратегическую значимость: это эквивалент наших нефтяных скважин. Золото во все времена являлось важным, но в римскую эпоху стало еще существеннее, более того, оказалось первостепенным, с тех пор как Август создал денежную систему, основанную на золотой монете, ауреусе.

Подобно тому как в Европе существует евро, а в США доллар, в римское время повсюду господствовал ауреус и все его составляющие.

Надо отметить, что со временем ситуация изменилась и содержание золота в монетах становилось все меньше, расшатывая и ослабляя систему денежного оборота и вызывая рост цен, инфляцию и пр.

Может показаться любопытным разговор об инфляции в римскую эпоху, но в мире, столь похожем на наш, экономические и финансовые проблемы также схожи.

Интересно в этой связи обнаружить еще одну аналогию римского и современного обществ. Речь идет о сходстве, касающемся простого, но ключевого правила: чтобы заставить функционировать экономику в крупных масштабах, необходимо иметь сильную монету-ориентир, признанную повсюду. Если вы задумаетесь, насколько евро и доллар важны как эталон для денежных отношений во всем мире, даже за пределами Европы и США, можете себе представить значение ауреуса внутри Римской империи и за ее пределами.

Такова одна из главных проблем римских финансов. Действительно, огромные количества золотых монет исчезают за границами империи во время всевозможных торговых сделок, в особенности при оплате наиболее дорогих товаров, например шелка. А впоследствии они больше не возвращаются в оборот, истощая систему. Этот процесс потери средств происходит постоянно.

Случай с шелком показателен. Как известно, его производят только в Китае и для переправки на Запад используются различные пути, среди которых знаменит Великий шелковый путь. Но между Китаем и Римской империей располагаются земли врагов Рима, парфян, служащие своеобразным фильтром. Таким образом, огромные количества золота не только исходят из империи, обедняя государственную казну, но и оседают в руках ее наиболее опасных восточных врагов. В некотором смысле тщеславие высокоразвитого общества патрициев и матрон помогает неприятелю. Так, в течение столетий римский Сенат предпринимал различные меры с целью ограничения покупки и использования шелка.

Однако, похоже, это не действовало.

Подобная утечка средств является не единственной проблемой. Существует постоянная нехватка золота, чтобы запустить хотя бы три фундаментальных устройства, без которых империя обречена на развал. Золотые деньги нужны в первую очередь для оплаты легионов, которые будут сдерживать натиск варваров, для поддержания администрации, которая будет контролировать разросшуюся до бесконечности империю, и для подпитки торговли и финансов. Другими словами — золото нужно для раскрутки римской экономики.

В итоге постоянная необходимость в обороте золота и во все возрастающем количестве привела даже к организации целых завоевательных походов. Если провести параллель с современностью, можно сравнить это с войнами за нефтяные скважины. Или, скорее, с борьбой за контроль над ними, чтобы гарантировать постоянный поток сырья. Как произошло во время конфликта в Ираке.

В период нашего путешествия по Римской империи нечто подобное (по сути) случилось совсем недавно: Траян несколько лет назад завоевал Дакию (современную Румынию), то есть земли, очень богатые… золотыми месторождениями!

Разумеется, причины этой войны были прежде всего стратегическими. Нужно было избавиться от опасного приграничного врага в лице даков под предводительством почитаемого и хитроумного короля Децебала. Кроме того, необходимо было смыть позор поражений, понесенных в предыдущие годы Домицианом на этих территориях и завершившихся унизительным для римлян мирным договором. Немыслимая вещь для римского духа… Но одной из наиболее убедительных предпосылок для начала войны, по мнению большинства современных историков (а также, возможно, и с точки зрения многих членов финансовой администрации императора тех лет), стал золотой голод в Риме. Придя к власти, Траян обнаружил опустевшую казну, и завоевание Дакии решило все финансовые проблемы. Несомненно, Рим вступил в кровопролитную войну, длившуюся долгие годы и запечатленную на колонне Траяна. Но с другой стороны, он познал новый период достатка и расцвета. Именно в этом климате впоследствии утвердится Адриан. Он впишет в историю римской цивилизации одну из самых исключительных страниц.

Размен монет

Чиновник Марк Валерий Прим задержался в этой области еще на несколько дней, собирая для своего руководства всевозможные данные о добыче золота на приисках. Затем он отправился в обратный путь.

Однако на этот раз он выехал не из Кадиса, а из Тарракона (современный город Таррагона), города, в сотне километров от Барселоны. Такой маршрут был продиктован деловым поручением в Сарагосе. Любопытно узнать, что столь странное имя города является не чем иным, как искажением, которое с течением столетий приобрело его римское название — Цезареа-Августа.

Странствие Марка по разным точкам почтовой системы cursus publicus оказалось длинным, но, поскольку за ночлег и содержание он здесь ничего не платил (все покрывалось из средств императорской администрации), затраты были ничтожны, и сестерций остался в его кошельке. Но в конце пути им придется расстаться.

Это происходит в лавке зеленщика в Таррагоне. Марк закупает фрукты для морского путешествия. И в момент оплаты сестерций меняет хозяина. Зеленщик берет монету липкими от фруктового сока руками. Рассеянно разглядывает и сразу передает жене, пожилой женщине с суровым взглядом, стоящей за кассой в глубине лавки. Мы слышим лишь звяканье монеты, упавшей в деревянный ящик, и скрежет ключа, закрывающего замок.

Марк прощается с торговцем и удаляется по улице в направлении порта с нарастающим желанием вновь увидеть свою семью. Он слишком много времени провел вдалеке от дома. Но теперь до возвращения остались считаные дни.

Зеленщика окликает продавец из соседней лавки: надо дать сдачу мужчине, только что купившему фрукты, а у него нет мелочи. Поэтому он просит коллегу разменять ему по возможности серебряную монету шестью сестерциями или более мелкими деньгами. Подобную сцену мы постоянно наблюдаем на рынках или на улицах современных городов. Но сейчас мы станем свидетелями непривычной ситуации.

«Неприветливая» жена в глубине лавки снова отпирает кассу, недовольно фыркнув, и аккуратно отбирает монеты заостренными пальцами. Ее руки похожи на паучьи лапы, захватывающие жертву. Затем с тем же непроницаемым выражением лица она протягивает горсть мелочи супругу.

Муж с улыбкой вручает монеты товарищу, тот благодарит, раскрывает ладонь, чтобы пересчитать деньги, и выдает сдачу покупателю. Однако в его раскрытой руке мы замечаем нечто необычное: некоторые монеты разломаны пополам. Речь идет о поделенных надвое сестерциях, смешанных с более мелкими монетами, вроде медных ассов, полуассов и пр.

Для чего делят монеты? И сохраняют ли они свою ценность после этого?

Ответ любопытен. Чем дальше мы удаляемся от Рима и крупных торговых путей, тем меньше монет видим в употреблении. Поэтому размен становится все сложнее. В условиях нехватки мелочи в качестве сдачи используют разделенные на части сестерции.

Такие расчлененные монеты римской эпохи очень похожи на наши «мини-чеки», имевшие хождение в шестидесятые годы по той же причине. Из-за нехватки мелочи в те времена вместо сдачи выдавались карамельки, марки и телефонные жетоны — удивительный набор обменных единиц западной страны. Остается только гадать, какую сдачу «натурой» можно было бы получить от лавочника в римское время.

Представьте себе, если бы сегодня, чтобы дать вам сдачу в размере одного евро у вас на глазах разрезали монету номиналом в два евро… Это нарушение закона. А в римскую эпоху — нет. Почему?

Причина заключается в том, что в отличие от современных монет, которые ценятся за то, что символически воплощают капитал страны, ее золотой запас и пр., ценность римских денег определял только их вес, в зависимости от содержания тех или иных металлов (золото, серебро, бронза, медь).

Соответственно, если вы попробуете вычислить ценность металлов, использованных для отливки одноевровой монеты, значение будет равно примерно 15 центам.

В витринах многих музеев, обратите внимание, иногда встречаются такие разделенные монеты. Однако объяснение явлению никогда не дается. Их всегда принимают за сломанные монеты. На самом деле они заключают в себе целый мир, который не описан. Мир повседневных покупок в самых периферийных областях империи. Разумеется, существовал эквивалент половины сестерция, имя ему дупондий, но поди поищи его в этих краях. Практический римский ум обнаружил выход из положения…

Вернемся к нашим зеленщикам. В Тарраконе, где рынок процветает, тем не менее иногда встречаются подобные разделенные монеты, прибывающие сюда из отдаленных земель, и торговцы стараются избавиться от них при первой же возможности. Что и проделала дама на наших глазах.

Покупатель получает сдачу и удаляется, поигрывая только что приобретенным яблоком, как жонглер — мячиком.

Этот мужчина — помощник гаруспика, священнослужителя, чья работа заключается в толковании Божественных посланий, скажем, с помощью исследования внутренностей жертвенных животных. Его уже ждет колесница. Путь их будет долгим и лежит в ту часть империи, что в наше время называется Провансом, на юг Франции.

Прованс
Нападение на дилижанс

Прибытие в Прованс

Гаруспик с помощником двигаются дальше на своей колеснице. Им предстоит неблизкий путь — другой предсказатель ждет их в Вазио-Воконтиоруме (современный Везон-ла-Ромен).^[110] Так называется центр (будущего) Прованса. Там собираются построить грандиозный храм. Перед началом строительства жертвы гаруспиков имеют первостепенную важность.

Город Арелат (современный Арль) — один из пунктов маршрута. По прибытии сюда оба странника видят необычную картину. Через широкую реку Рону в черте города переброшен длинный мост, но сейчас переход пешеходов по нему прекращен: по воде движется торговое судно и мост поднят… Сцена напоминает кинокадры, где сотни машин скопились и ждут, пока сомкнется разведенный мост, пропускающий речной транспорт. Здесь чувствуется то же настроение: очередь повозок и спешившихся людей ожидает завершения операции.

Каким же образом действует разводной мост в римскую эпоху? Его ближайшая к берегу часть сложена из камня, а затем следует деревянный отрезок, который покоится на лодках (чьи носовые части расположены вдоль по течению). В точке сочленения двух сегментов высится добротная каменная арка. Но не для красоты. Ее роль идентична воротам в средневековом замке с висячим мостом. Благодаря цепям, протянутым от двух пилонов арки, можно постепенно поднимать кусок деревянного моста длиною 10 метров — достаточный для прохода пассажирского судна.

Конструкция на самом деле состоит из двух таких мостов, расположенных по противоположным берегам реки, — поэтому на воде могут разойтись одновременно два корабля, не создавая заторов. Кроме того, судна проходят близко к берегу, так как течение здесь слабее и им, вероятно, легче маневрировать. Пока корабль медленно проплывает, кто-то замечает гаруспика и благоговейно приветствует его, а остальные даже осмеливаются осведомиться о будущем, спросить совета, рассказывают предсказателю о фактах из жизни и просят растолковать их. Для прорицателя это настоящий ад. С ним везде происходит одно и то же — окружающие не хотят оставить в покое, как случается сегодня с поп-звездами…

Помощник ударом плети разгоняет это небольшое сборище: мост снова сомкнулся и движение людей и транспорта возобновляется.

Ночевка окончена, путешествие продолжается. Миновав несколько промежуточных пунктов, колесница наконец прибывает в город. Наш сестерций тоже там.

На одной из улочек Вазио монета меняет хозяина во время покупки жертвенного животного. Гаруспику необходимо спросить совета богов, и его помощник, в конце концов, желает проглотить добрую порцию мяса…

Таким образом, сестерций попадает в руки продавца, но тот сразу сдает его своему хозяину, городскому богатею. Этот человек недавно занялся большой политикой и выиграл выборы…

Новая пара власть имущих

Нет ничего лучше лепешки с медом, смоченной в молоке, в качестве энергетической подзарядки в начале дня. А уж если к ней добавить кусок разогретого мяса со вчерашнего пира и стакан вина… Завтрак древнеримского путешественника перед дальней дорогой всегда проходит под знаком максимальной «загрузки» калориями. В том числе потому, что по дороге он вряд ли сможет как следует подкрепиться до наступления вечера.

И к тому же… вдруг что-то пойдет не так и сломается колесница — уж тогда пищи не видать до следующего дня. Поэтому всегда следует плотно поесть и даже взять с собой что-нибудь про запас (немного сыра, хлеб и пр.).

Итак, наш сестерций теперь лежит в кармане важного чиновника, недавно избранного на государственный пост. Вместе с супругой он должен ехать на открытие большого акведука, снова запущенного после окончания срочных профилактических работ. Для этого публичного персонажа любое важное событие — предлог, чтобы показаться на людях. Дорога обещает быть долгой, но вполне комфортной. Супругов ждет отличная повозка.

Двое проходят под крытыми галереями Вазио-Воконтиорума. В отличие от виденных ранее в странствиях по империи, эти поднимаются в гору, что необычно. У них даже имеются ступеньки. Но здесь нельзя устроиться иначе: город расположен в гористой местности. Действительно, мы находимся к востоку от реки Роны, там, где начинаются первые возвышенности, в дальнейшем перерастающие в Альпы.

В наше время данная область империи является частью Прованса, привлекая миллионы туристов своим мягким климатом и богатейшими остатками римской античности в таких городах, как Арль, Ним, Оранж, а также великолепным акведуком, так называемым Гарским мостом.^[111]

И конечно, стоит включить в поездку Вазио-Воконтиорум.

Этот город совсем не был малочисленным. Напротив, на площади 70 гектаров проживало 10 тысяч человек, а некоторые дома были площадью 2700 квадратных метров! Явный знак процветания и достатка. Владелец одного из этих гигантских домов, площадью свыше 2000 квадратных метров, — Квинт Домиций (расколотое надгробие, обнаруженное в его жилище, с посвятительной надписью «Аполлону в лавровом венце» не позволяет нам узнать его полное имя). Теперь он владелец нашего сестерция.

Под портиками прокатывается эхом смех прохожих, смешиваясь с топотом сандалий. Супруги, беседуя, становятся свидетелями множества сценок повседневной жизни: рядом с несколькими пустыми корзинами парочка детей играет на земле в бабки, а за ними наблюдает пестрый щенок, виляя хвостом. Мимо проходит мужчина с двумя ведрами воды, а какая-то женщина покидает лавку зеленщика с полными авоськами. Многие жители Вазио сохранили черты кельтских народов — воконтов, населявших эти земли. Черты их лиц грубы и выдают скорее крестьянский образ жизни, нежели склонность к городским развлечениям. Нашу пару все приветствуют, демонстрируя уважение. Завернув за лавку зеленщика, Квинт Домиций с женой наконец добираются до места, где их ждет колесница.

В колеснице…

Мы поражены тем, что эта колесница ничем не отличается от дилижансов пионеров, которые мы привыкли видеть в фильмах-вестернах… У нее квадратная «кабинка» с большими окнами и четыре крупных колеса. Единственное различие заключается в том, что вход находится сзади. Возок обильно украшен росписями и серебряными чеканными пластинами. Перед нами — настоящий лимузин римской эпохи. Такой вид транспорта называется «каррука».

Один из рабов открывает дверцу, и, согласно римским обычаям, первым заходит внутрь мужчина, а за ним женщина… Они комфортно рассаживаются в салоне кареты друг напротив друга (как в купе поезда): он — на «троне», она — на удобном сиденье.

Закрыв дверцу кареты, экипаж взбирается… на крышу возка. Помимо кучера, там располагается верный слуга Квинта, занимающий середину крыши, а затем «помощник» кучера, который садится на баул спиной к остальным. Он держит своеобразный гарпун с крючкообразным навершием, вероятно, чтобы раздвигать низко растущие ветки. А может, это просто копье — неясно. Все сопровождающие повозки вооружены: во время переездов постоянно приходится защищаться от разбойников. Кучер также вооружен. Это тучный грубый мужчина с абсолютно лысой головой, в кожаных одеждах и тяжелом плаще.

Мы замечаем еще одну поразительную вещь: на уровне лошадиных грив торчат заостренные клинки — это настоящие серпы с нацеленными вперед лезвиями.

Зачем они нужны? Этого мы не знаем.

Археологи обнаружили как раз в Везон-ла-Ромен каменный рельеф с изображением именно таких каррук с серпами. Просматриваются четыре клинка, заметно также, что они находятся и на уровне кучера, и на высоте остальных путников, сидящих в возке. Может, они будут рассекать ветки внизу, когда карета будет проезжать под деревьями? Вполне вероятно. Но возможно, существует и другое объяснение, о котором мы расскажем позже…

Раздается возглас, кучер ударяет хлыстом, и колесница трогается с места. Поначалу кони с трудом сдвигают с места тяжелый дилижанс, но постепенно тянуть его становится все проще. Следом за каретой движется еще одна повозка, нагруженная личными вещами Квинта и его жены (и их довольно много), в сопровождении нескольких всадников свиты. Прохожие с любопытством разглядывают этот небольшой кортеж, стараясь разглядеть, кто же находится внутри кареты. Квинт, как и подобает его статусу, ни на кого не обращает внимания и смотрит лишь вперед.

Огромные колеса царапают каменные плиты, которыми вымощена улица города. В некоторых местах, особенно на перекрестках, карету подбрасывает на ухабах, однако внутри эти толчки гасятся мягкой обивкой сидений.

Через несколько минут путники выезжают за пределы Вазио, проезжают по великолепному одноарочному мосту, перекинутому через русло небольшой речки, и берут курс на юг.

Прованс римского времени

Каков Прованс в римскую эпоху? Попробуем выяснить это, выглянув из дилижанса. По сторонам от нашего эшелона разворачиваются горные пейзажи и холмистые просторы, с рощами и невозделанными полями. Ландшафт не сильно отличается от современного, кроме одного момента: если сегодня, куда ни глянь, всюду заметно присутствие человека (дома, улицы, высоковольтные вышки), то в римское время вокруг, до самого горизонта, простираются владения природы… Города являются «человеческими островками» среди нетронутого природного царства.

Порой мы обгоняем медленно плетущуюся крестьянскую повозку, запряженную волами. Сразу становится ясно, что перед нами — местный житель, а не римлянин. Он одет иначе: кельты, испокон веков населявшие эти территории, носят штаны, а римляне — только туники, похожие на платья.

Иногда случается проезжать мимо стада. Пастух одет в белую тунику. Вероятно, его хозяйство расположено где-то неподалеку. В окна кареты проникает кисловатый овечий дух.

А иной раз, наоборот, ноздри ласкает сильный и очень приятный аромат — неужели лаванда? Нам не понять. В диком виде это растение встречается по всему средиземноморскому побережью Испании и Греции. Вполне возможно, что это именно она. Но, естественно, нигде не встретишь бесконечных и красивейших лавандовых полей, которыми можно любоваться (и аромат которых вдыхать) сегодня.

Тем временем чета внутри повозки ни на миг не умолкла с момента отправления. Нужно обсудить все новости касательно только что занятой должности, объем предстоящих работ в доме с пришествием благоприятного периода, покупку нового раба-садовника. Он все время носит повязку на лбу и длинные волосы. А вдруг он скрывает татуировку с надписью? Квинт серьезно кивает. Нужно будет выяснить.

Существуют ли татуировки в римскую эпоху? Ответ отрицательный. Во всяком случае, не в таком виде, в каком они известны нам. Варварские народы, как мы видели, довольно часто татуируются. Некоторые примеры поистине исключительны. А римляне, наоборот, как и греки, считают татуировку (как и нанесение любых знаков на тело) делом унизительным. Татуировку называют stigma, то есть самое настоящее клеймо. Этот подход многое говорит о том значении, которое придают татуировкам…

Ясно одно, что на лоб беглого и пойманного раба наносят буквы FUG (fugitivus — «беглец»), в знак того, что он уже однажды убегал. Либо выжигают только одну букву F, то есть fur — «вор», или CF, буквально: cave furem — «осторожно, вор!».

Жена Квинта справедливо волнуется, ибо часто случается, что работорговец готов сбыть покупателю проблемного типа в группе рабов. Со всем надо будет разобраться.

Нападение на дилижанс

Карета преодолела подъем и теперь спускается по склону. Вокруг — непроглядные заросли. Дорога практически проходит в тоннеле из деревьев. Именно здесь путников ждет засада. И хотя кучер очень опытен, в темноте лесной чащи он лишь в последний момент замечает в конце спуска канат, натянутый меж двух стволов.

Трос закреплен на такой высоте, чтобы сбить людей, находящихся на крыше кареты. Но четыре вертикальных лезвия на уровне голов лошадей делают свою работу… Тугой канат разрезается со свистом, похожим на щелканье кнута. Внутри кареты Квинт с супругой ничего не замечают, полагая, что это щелканье кнута кучера.

Кучер окликает своих людей и сопровождающих. Все готовы к атаке. Так и есть. В конце спуска, там, где дорога начинает подниматься в гору, путь перегорожен поваленным стволом дерева. Дальше ехать невозможно. Из леса выскакивают девять молодцов, до зубов вооруженных мечами, вилами, копьями и дубинками. Это разбойники.

Двое сопровождающих мужчин не успели приготовиться, оказались в окружении и были разоружены. А где же третий?

Пассажиров вынуждают сойти на землю. Квинт прячет золотое кольцо в складках тоги и первым выходит из кареты, присматриваясь к нападающим. Супруга страшно напугана. Она утратила дар речи, глаза вытаращены.

На земле лежит юноша с крючковатым копьем. Он попытался оказать сопротивление, но удар дубинкой оглушил его. Кучер тоже сидит ни жив ни мертв, прислонившись к колесу кареты, на голове зияет глубокая рана.

Парни действовали с молниеносной быстротой. Выбор места, техника и скорость действий говорят о том, что все это происходило не раз и они отлично знают местность… По иронии судьбы Квинт был избран на свой пост как раз потому, что обещал обеспечить максимальную безопасность на дорогах провинции.

Теперь он лицом к лицу столкнулся с данной проблемой.

Ремесло разбойника

Квинт пробует узнать нападающих, но никогда их раньше не встречал. По внешнему виду он заключает, что это — местная крестьянская беднота, двое выглядят беглыми рабами, еще один, с мечом, похож на дезертира или солдата, отбившегося от войска.

По виду шайки можно составить в общих чертах портрет разбойника римского времени. Это ни в коем случае не банды головорезов-профессионалов. Малые группы налетчиков собираются лишь для случайных набегов.

Естественно, не обходится без исключений. Античные источники повествуют о знаменитых предводителях разбойников, таких как Булла Феликс, чей отряд состоял из целых шестисот человек. В начале III века две его шайки свирепствовали в Италии, с удивительной ловкостью избегая лап правосудия, благодаря разветвленной сети информаторов. По свидетельству Диона Кассия, писавшего о главаре, тот был настолько изворотлив, что умудрился даже освободить из заключения двух своих людей, приговоренных к растерзанию зверями. Булла проник в тюрьму и при этом избежал суда… Во время ограблений он забирал только часть ценностей и сразу же отпускал свои жертвы. Награбленное затем щедро делилось. Довольно скоро вокруг его личности сложилась слава романтического разбойника античности, своеобразного Робин Гуда. Карьера его завершилась в тот миг, когда император Септимий Север послал по его следам мощное конное подразделение, участвовавшее в пограничных боях в Британии. Героя схватили. Но как? В ход пошел беспроигрышный метод, веками приводивший в темницы сотни преступников, включая глав мафии. Вкратце суть его сводится к следующему: «Ищите женщину!»

Эта столь распространенная сегодня фраза, как знают немногие, взята из романа Александра Дюма-отца «Могикане Парижа» (1854). В какой-то момент один из героев произносит: «В каждом случае есть женщина; как только они приносят мне отчет, я говорю: „Ищите женщину!“». Именно так поступили императорские войска. Они разнюхали, что у Буллы Феликса была связь с женой другого разбойника, и, пообещав, что ее не тронут, смогли схватить его в пещере во время сна. Он был растерзан дикими зверями на арене амфитеатра.

Но Булла Феликс — это исключение. Разбойники римского времени, как правило, нападают малочисленными разрозненными группами, выбирая дикие и ненадежные места, и отнимают то немногое из личных вещей, что везут с собой путешественники: одежду, монеты и, если посчастливится, животных.

В некоторых случаях, бывает, грабят постоялые дворы, но обычно с согласия владельца. Подобное умение сохранять прочные связи с представителями окружающих территорий позволяет им существовать. Если бы местное население им не потворствовало, не содействовало или, прямо скажем, не помогало, то разбойники бы вряд ли смогли долго продержаться.

Способы, которыми им удается войти в сговор с представителями правопорядка, многочисленны. Как считает немецкий историк Йенс-Уве Краузе, при захвате преступников многим удается запросто перетянуть на свою сторону собственных захватчиков. А некоторых даже не задерживают… Действительно, в ряде случаев разбойники заручаются поддержкой высокопоставленных чиновников, в карман которых идет часть добычи. Речь о представителях администрации или о местных авторитетах.

Нередко логово разбойников находится во владениях богатых землевладельцев, где они находятся под надежным прикрытием, так как официально «приняты на работу» в качестве наемников. Разумеется, хозяину известен род их деятельности.

Как уже было сказано, часто разбойниками являются местные жители, имеющие свою работу, или, более того, состоятельные граждане, время от времени решающие совершить нападение. Это настоящие хамелеоны, которые напоминают персонажа дона Диего де ла Вега, в миру — благополучного землевладельца, а для стражей правопорядка — бандита по кличке Зорро…^[112]

Тем не менее типично, что у разбойников не принято приканчивать пойманных людей. Они могут сильно избить их, но убийство — вещь редкая, поскольку оно не планируется. Главной целью является ограбление. Вспоминая евангельскую притчу о добром самаритянине, можно представить себе ее вариант на римских дорогах: человек, которому в дальнейшем помог добрый самаритянин, не был убит разбойниками, а лишь тяжело ранен.

Еще одно правило — никогда не осуществлять слишком масштабных или дерзких нападений, ибо они способны повлечь реакцию государства, чьи силы уничтожат всех. В нашем случае разбойники позарились на слишком крупный кусок добычи: нападение на эшелон чиновника уровня Квинта — явная ошибка. Вероятно, никто не ожидал встретить персонажа такого ранга, а также подобный дилижанс. Но засада сработала. Как бы то ни было, дело сделано. Может быть, поэтому они решают идти до конца… Нападение не останется без последствий. Все знают об этом. Прежде всего сам Квинт, пытающийся выяснить, кто здесь главарь.

Главарь разбойников выходит вперед. Это высокий тощий человек с орлиным носом, с вызовом смотрящий на чиновника. Как только Квинт пытается открыть рот, кулак разбойника отправляет его в нокаут. Жена принимает тело супруга в объятия. Разбойник подходит, протягивает руку и срывает с шеи женщины ожерелье, затем смотрит на нее, склонив голову, как будто вопрошает: «Это же дешевка, куда ты дела ценные украшения?»

Из кареты выходит один из членов банды. В руке у него маленький ларчик. Торжествуя и улыбаясь почти беззубым ртом, он произносит: «Так вот где они…»

Добыча оказалась крупной. Пара ехала на церемонию, открывающую политическую карьеру Квинта, и собиралась предстать на ней в своих лучших драгоценностях…

Грабеж продолжается. Бандиты вскрывают багаж, выбирают одежду покраше для перепродажи, а остальное бросают где попало.

Потом жестоко избивают всех сопровождающих и возниц. Главное — подавить любое сопротивление и выбить из путников все, что они скрывают. Во время ограбления двое из свиты активно переглядываются. В глазах у них один и тот же вопрос: куда подевался их товарищ, третий член свиты?

Грабители отбирают оружие, лошадей и все, что имеет ценность. Наша монета также оказывается в руках бандитов. Главарь сует ее в карман штанов, вслед за кольцами и драгоценностями.

Пока все срезают кинжалами серебряные фризы с карруки, один из разбойников поднимает голову и прислушивается. Он уловил какой-то звук… Другой следует его примеру. Похоже на цокот копыт вдалеке. Кто-то приближается… Может, новая жертва, еще одна добыча? Все на секунду задумываются. Но вскоре взгляды приобретают оттенок озабоченности: копыт много, даже слишком…

Разбойники инстинктивно столпились посередине дороги и смотрят на своего предводителя. Что же делать?

Через несколько секунд топот копыт сливается в сплошной гул. Главарь понимает, что на подходе не простые путешественники, а воины. Он криком призывает всех бежать, но уже поздно. По дороге несется целый отряд всадников.

Преступники пускаются врассыпную. Люди из свиты пользуются случаем, чтобы атаковать и обезоружить находящихся рядом грабителей.

В считаные мгновения всадники берут верх. Разбойники пытаются скрыться в лесу, но с добычей не так-то просто передвигаться. К тому же они находятся в своеобразной яме, вокруг — отвесные стены. Это место было выбрано, чтобы воспрепятствовать бегству жертв, но теперь оно обернулось ловушкой.

Вскоре все схвачены. Одолеть их оказалось несложно, перед нами не профессионалы, а простые граждане, у которых есть семьи. Серьезное сопротивление оказывают только два беглых раба и солдат, которому удается ранить одного всадника. Но сзади на подмогу приходит товарищ и с удивительной скоростью перерезает глотку преступнику. При виде этой сцены кто-то из разбойников сразу поднимает руки в знак капитуляции.

В итоге убиты три грабителя (рабы и солдат-дезертир), остальные сдались. Главарь угомонился, только когда всадник, родом из германцев, с квадратным лицом и маленькими глазками, блеснув белозубой улыбкой, приставил кинжал к его подбородку.

Как конному отряду удалось прискакать вовремя? О тревоге сообщил как раз третий человек из свиты чиновника, которого недосчитались во время ограбления. Незадолго до происшествия он отлучился в лес по нужде, но, когда вскочил в седло, увидел нападение. У него хватило ума не броситься в бой и потихоньку удалиться, а затем понестись прочь. Он прискакал на один из небольших военных постов (statio), которые рассеяны по римским дорогам в самых опасных местах. И оттуда сигнал тревоги передали на пост побольше, где как раз располагался отряд всадников. Как им удалось сообщить весть без радио, телефонов и сотовой связи?

С помощью системы, также основанной на… электромагнитных волнах. Но, скажем так, на порядок проще: мы имеем в виду потоки, посылаемые светом огня. Римляне придумали крайне действенную систему передачи сигналов тревоги, особенно на границах. Речь идет о сети деревянных башен, расположенных в важных стратегических точках. В случае опасности часовые зажигают на наблюдательной площадке огромный факел или крупный костер, поджигая заготовленный штабель древесины.

Каждый раз, когда с вышки замечают огонь на другой башне, сразу же зажигают свой, и т. д. Путем такой световой эстафеты сигнал за короткое время преодолевает огромное расстояние (верхом пришлось бы скакать часами) и вскоре добирается до форпостов в зоне происшествия, а те начинают действовать по обстоятельствам.

До изобретения радио подобная система коммуникации считалась самой высокоскоростной.

То же произошло и в нашем случае. Скорость прибытия отряда захвата подтверждает успешность такого метода. Отметим, что не существует специальных отрядов (turmae) кавалерии, ожидающих на постах-statio по всей империи. Этот был вызван для борьбы с другой шайкой бандитов в округе, промышляющей похищениями людей. Похищения тоже бич общества. Путешествия по империи влекут за собой и этот риск.

Для чего похищают людей?

Похищения с целью выкупа

Plagium (crimen plagii) — именно так римляне называют похищение человека. В империи это не редкость. Цель — получение выкупа. Так случилось в юности с Юлием Цезарем. Но и это не основная тенденция.

Главным образом похищения совершаются с целью порабощения. Людей крадут, чтобы превратить их в рабов. Не стоит думать, что это явление относится к делам давно минувших дней. И сегодня подобное продолжает происходить с девушками из Восточной Европы, например попадающими в сексуальное рабство на европейский рынок проституции. Единственное различие римской эпохи — в цифрах. Действительно, достаточно задуматься о колоссальном количестве невольников, наводняющих Римскую империю, чтобы осознать, что по мере вымирания и освобождения рабов образуется с каждым годом растущая дыра, которую необходимо заполнять десятками и тысячами новых рабов. По мнению профессора Краузе, число это примерно достигало полумиллиона человек… на каждые двенадцать месяцев.

Каким образом можно подпитывать такой рынок? Тремя способами: в ходе войн, с помощью покупки человеческого товара за пределами государства (силами специальных охотников за людьми, как до недавнего времени практиковалось в Африке) либо как раз в результате похищений.

Они случаются повсюду. Надежных мест не существует. Как мы наблюдали, даже управляющие крупных пекарен Рима похищают людей. Также для одиноких путников крайне опасны постоялые дворы с придорожными харчевнями. Часто хозяева кабаков, вступив в сговор с преступниками, выдавали похитителям собственных постояльцев, чтобы потом тех продали в рабство. Ближе к закату империи даже в доме хозяин не чувствует себя защищенным. В Северной Африке группы сухопутных пиратов осуществляли внезапные набеги на уединенные жилища и небольшие поселения, захватывая жителей и продавая их в рабство.

Но самая крупная опасность поджидает нас на дороге. В чем же состоит риск? Есть большие хозяйства, где многие римляне оказываются в заточении и трудятся, подобно рабам. Члены семьи находятся в постоянном страхе: отец или сын могут внезапно пропасть, возвращаясь домой или направляясь на работу. И о них больше никто не услышит.

Речь идет о самых тяжелых местах для жизни раба. Труд здесь крайне утомителен, питание скудное, а ночлег убог. Неудивительно, что люди очень часто гибнут. Поэтому владельцы земель вынуждены постоянно пополнять свой контингент рабов. Похищения представляют собой надежный путь быстрого и бесплатного получения рабочей силы.

Это явление распространилось столь широко в империи (а также и раньше), что во времена от Августа до Адриана организовывали неожиданные обыски в жилищах крупных землевладельцев с целью вызволения из рабства похищенных римских граждан…

Чем рисковал похититель? В эпоху республики он облагался только штрафом, а впоследствии карался отправкой на каторжные работы (если принадлежал к низшему классу) или временной ссылкой (если был знатен). При Диоклетиане ввели смертную казнь. Но, видя, что похищения не прекращались, Константин установил особо жестокую систему наказания для рабов и вольноотпущенников, виновных в похищении людей: их скармливали хищникам или убивали гладиаторы.

А вот — последний, леденящий кровь факт: излюбленными жертвами похитителей оказывались дети, ибо их было проще воровать. Если их увозили далеко от дома, те не могли объяснить, откуда прибыли.

Воровство людей, пожалуй, — одна из темных сторон древнеримского общества. Сегодня никто из нас не задумывается о предосторожности, выходя из дому. Но в древности любой, покидающий жилище, должен был мысленно вносить похищение в список опасностей окружающего мира.

Награбленное имущество возвращается Квинту и его жене. И соответственно, наш сестерций, после короткой пробежки по лесу, снова переходит в руки своего хозяина. Редкость, когда монета возвращается к своему же обладателю, однако в данном случае все абсолютно ясно. Квинт с супругой оправляются от шока в гостях на вилле у богатого землевладельца неподалеку отсюда.

На следующий день, засветло, они снова отправляются в путь. Квинт решает, что не следует простаивать на месте из-за вчерашнего инцидента и что стоит максимально использовать преимущество от распространившейся вести о грабителях. По прибытии к акведуку он встречен ликующей толпой, спрашивающей о деталях нападения. Однако он публично приносит жертву Меркурию, защитнику плавающих и путешествующих, врачей, торговцев и — по иронии судьбы — воров в том числе!

Меркурий, как известно, благодаря своей стремительности считается патроном многих сторон человеческой деятельности, требующих быстрого действия: краж, покупок и продаж, получения всяческой прибыли. Не случайно по отношению к купцам и миру торговли возникли такие латинские термины, как mercator и merx, коммерция.

А если к ворам и торговцам добавить еще и врачей, которым покровительствует этот быстрый бог, то можете себе представить, какого мнения были о них римляне.

Пока Квинт произносит свою речь, взглянем в долину. Здесь, над рекой, возвышается настоящее чудо античности — трехъярусный акведук.

Акведук с банкноты в пять евро

Если считается, что Рим утвердился на землях своей империи благодаря легионерам, то надо признать, что с помощью инженеров он повсюду пустил корни. Римляне тиражировали собственную модель города во всех завоеванных областях. И водопроводы-акведуки являются главным элементом этой системы. Они распространились по всей империи.

До нас дошли немногие из этих конструкций. Но некоторые действуют и по сей день, как водопровод Аква-Верджине в Риме, который, представьте себе, питает одно из чудес города — фонтан Треви. А также другие красоты Вечного города, например фонтан Баркачча скульптора Пьетро Бернини у подножия Испанской лестницы… Короче говоря, этот шедевр античности продолжает дарить жизнь другим шедеврам.

Если вы хотите сегодня насладиться зрелищем самого великолепного римского акведука в прекрасной сохранности, вам необходимо приехать сюда, в Прованс, где Квинт произносит свою речь. Мы имеем в виду Гарский мост.

Акведук переброшен через реку Гар (ее полное название Гардон) и поистине прекрасен и изящен. Он состоит из трех ярусов аркад, один над другим. Конструкция настолько гармонична и легка, словно перед нами — карточный домик.

Может быть, вы раньше не замечали, но этот акведук можно обнаружить у себя в кармане… Подобный этому акведук изображен на банкноте в пять евро. На самом деле задача изображений на бумажных евро — не показывать конкретные памятники, а давать представление о характерных особенностях архитектурных стилей, символов европейской культуры… И тем не менее нельзя не вспомнить о Гарском мосте, смотря на пятиевровую банкноту…

Реальные размеры постройки громадны. Представьте себе четыре футбольных поля, чуть поменьше стандартных, выстроенных вертикально, наподобие картин. Таковы пропорции Гарского акведука. Действительно, его длина равна 370 метрам, а высота 48. Поражает, что он состоит из трех регистров арок: 6 — на нижнем уровне (одна арка имеет высоту олимпийского бассейна, то есть 25 метров), 11 — на среднем уровне и целых 35 на верхнем. Зачем понадобилось столько арок?

За эстетическими потребностями на самом деле стоят точные инженерные расчеты. Речь идет не только о необходимости разгрузки несущей конструкции.

Последний ярус арок, наверху, например, нужен и для сокращения плотности поверхности, сопротивляющейся ветру: с той же целью делают отверстия в парусе. Арки в основании постройки, в свою очередь, имеют толщину 6,5 метра, чтобы противостоять напору течения реки.

Тот факт, что акведук до сих пор сохранился в первозданном виде после двух тысячелетий существования, говорит о гениальности замысла. Конструкцию возвели в 19 году до н. э., при Агриппе, зяте Августа, ради обеспечения водой города Ним^[113] (тогда Немаусуса, названного в честь кельтского водного божества).

Венчает постройку водопроводная труба, поставляющая в город воду. Если рассмотреть ее сегодня, то перед нами предстанет подобие длинного, темного и тихого коридора, озаряемого пучками света в местах пробоин перекрытия. Но в римскую эпоху его оживляло постоянное журчание. Каждый день, представьте себе, здесь ежедневно перегонялось 35 тысяч кубических метров воды. Цифра впечатляющая. Настолько огромное количество, что с трудом поддается подсчету. А теперь приведем пример. Помните полулитровые бутылки воды? Так вот соберите 70 миллионов таких бутылок, и вы получите количество воды, перегоняемой по этому акведуку ежедневно… В течение шести веков без перерыва.

Тайны акведуков

Каким же образом гнали воду на большие расстояния? С помощью простейшего наклона. И не какого-нибудь, а 25 сантиметров на каждый километр — ни убавить ни прибавить. На протяжении 50 километров — именно на таком расстоянии от города находились источники.

Понятно теперь, что за чудо совершили римляне. Особенно если представить себе, что весь акведук проложен под землей и лишь изредка выходит на поверхность в виде столь прекрасных мостов.

Такова тайна водопроводов: никакой гидравлики и насосов. Вода приходила в города исключительно благодаря наклону, то есть использованию силы земного притяжения.

Поэтому многие акведуки, вместо того чтобы пролегать по прямой, выделывали обширные траектории с изгибами и мостами, как этот, переброшенный через реку Гар. Это помогало поддерживать постоянный уровень наклона. Либо водопроводные конструкции специально прокладывали через владения какого-нибудь влиятельного мужа, извлекавшего из этого выгоду: земли выкупали у него по рыночной цене.

Для постройки акведука римлянам не требовалось много времени. Например, для Гарского водопровода, длиной в целых 50 километров и почти полностью проходящего под землей, понадобилось всего пятнадцать лет. Всего ничего, если представить себе, сколько сегодня тратится на прокладку линии метро или скоростной магистрали.

И все делалось с помощью инструментов той эпохи, без всяких скреперов и экскаваторов, почти «голыми руками». Для подъема каменных блоков использовались простейшие деревянные краны с большими колесами, внутри которых шагали рабы (как белки в колесе): колесо, вращаясь, двигало вверх или вниз трос с подвешенным на конце грузом.

Вернемся к Квинту, который продолжает размахивать руками, произнося свою речь. Через несколько недель они с женой войдут в амфитеатр Арелата (современный Арль), под ликующие возгласы толпы, и сядут в роли почетных гостей рядом с наместником провинции. А когда начнутся зрелища, после нескольких сцен охоты и развлекательных постановок, Квинт получит возможность насладиться возмездием. Среди осужденных на арену выведут главаря шайки разбойников вместе с его подопечными. Он выйдет хромая, и с трибун будут видны кровавые язвы от кандалов на лодыжках. Затем звериный рев положит конец этой некрасивой истории.

Но мы не будем при этом присутствовать. Наш сестерций уже сменил владельца. Это произошло примерно в конце церемонии, когда Квинт, сойдя в толпу, выронил монету. Ее заметил мальчонка, увидев что-то блестящее в пыли. Он передает монету отцу, торговцу гарумом, выезжающему завтра в Массалию (современный Марсель), чтобы встретить там судно, везущее драгоценный соус с испанской земли. Мы тоже окажемся с ним в порту и подождем. В надежде, что корабль не потонет в пути…

Взглянем в последний раз на величественный акведук, царящий над долиной. Какие-то детишки плещутся в воде, и их возгласы доносятся до нас. Под арками акведука проплывает небольшой парусник. Он похож на белую пушинку, уносимую вдаль течением.

История с Фонтеем

Торговец гарумом путешествует уже много часов на своей повозке. Сейчас она пуста, но по возвращении наполнится небольшими амфорами с соусом. Их продадут представителям мелкой местной знати, которые предпочитают роскошные пиры. На это, по крайней мере, он надеется.

Риск, что судно потонет, есть всегда у того, кто занимается морской торговлей. Но этот риск может быть разделен между несколькими членами. Довольно распространена практика создания своеобразного вхождения в долю: несколько торговцев заключают договор и каждый платит свою часть за путешествие на корабле. Таким образом, снижаются затраты на дорогу и в случае крушения потери ниже (даже если весь товар пропадет).

Кстати, о деньгах. Дорога, по которой едет купец, Домициева дорога,^[114] вошла в древнеримскую историю со скандальной славой, почти в современном духе.

В данной части империи это важная торговая артерия и место оживленного движения. Можно сказать, аналог современной магистрали, соединяющей север и юг Италии.^[115] И Марк Фонтей, живший почти за двести лет до нашего торговца, во времена Цицерона, наверняка это прекрасно осознавал.

В течение трех лет он являлся претором Нарбонской Галлии, имея абсолютную власть и пользуясь ее преимуществами для своего обогащения в ущерб жителям этой области.

Он прикарманивал огромные суммы денег, предназначенные для ремонта дорог, самой известной из которых была как раз Домициева дорога.

Убеждал правительство оплачивать несуществующие строительные работы. Разумеется, таковые все равно приносили ему прибыль.

Давал ход работам весьма сомнительного качества, которые осуществлялись компаниями, отстегнувшими ему взятки. Он постоянно конфисковывал и присваивал имущество, вынуждая сотни галлов обращаться за ссудами к римским банкирам-ростовщикам, его сообщникам.

Наконец, он учинил произвол, обложив тяжелейшим налогом винную торговлю.

В общем, этот тип показал себя как истинный гений бесчестья и коррупции, и мы не можем не отметить некоторой злободневности в отдельных его преступлениях…

Действуя подобным образом, он сумел скопить целых 23 миллиона сестерциев. Сложно вычислить их ценность в современных категориях, предположим, что цифра эта достигла 46 миллионов евро (если принимать курс обмена, при котором два евро равнялись одному сестерцию). Если и по сей день такая сумма кажется нам внушительной, то по тем временам она считалась просто умопомрачительной. Галлы возмутились и послали делегацию в Рим под предводительством своего глубоко почитаемого государя Индуциомара.^[116] Тогда против претора-коррупционера возбудили уголовное дело.

Но Марк Фонтей произвел неожиданный выпад. Он попросил, чтобы его защитником был тридцатишестилетний Цицерон, самый блестящий адвокат Рима, некогда по схожим причинам осудивший Верра, правителя Сицилии.

Похоже, что последний развращенный взяточник попросил адвоката общества чистюль о поддержке…

Тем не менее Цицерон согласился. До нас частично дошли тексты его выступлений, в которых он называет Фонтея, кроме прочего, «великолепным римским магистратом», «смелым и невинным римским гражданином, нуждающимся в защите судей».

Мы словно слышим его. Представьте себе властный голос, эхом прокатывающийся в тишине над сотнями слушателей: «Пусть свидетелями мне будут боги и люди! Нет, ни единый сестерций не был взят неоправданно…»

Логика защиты Цицерона подчинялась довольно простой идее. По сути, Фонтей притеснял исключительно галлов, чьи деды вырезали римских солдат. А Верр, алчный правитель Сицилии, грабил республику и утвердившихся в Сицилии римлян, что является более тяжким нарушением.

В результате Цицерон победил, а Фонтей был оправдан и удалился на покой в Неаполь, приобретя там виллу стоимостью 130 000 сестерциев!

Соответственно, его не осудили и не отправили в ссылку. Он даже штраф не заплатил. Однако он больше не занимал никаких постов в римской магистратуре.

Пройдя многие километры по различным дорогам, включая Аврелиеву^[117] (целый перекресток путей, сыгравший важную роль в истории завоеваний империи в Галлии), торговец гарумом наконец прибывает в Марсель. Здесь он останавливается на два дня в ожидании судна. Представьте себе аналогичную ситуацию сегодня: вы приезжаете в аэропорт за другом, а прилет надолго задерживается… На маршрут кораблей влияют множество изменчивых факторов (климат, задержки и… плохие прорицатели, как мы удостоверимся в дальнейшем), поэтому следует запастись терпением.

Наконец корабль прибыл, с различными ценными сортами гарума. Сделка заключена. На борту судна — торговец из Путеол (Поццуоли), он лично занимался погрузкой товара на корабль на испанском побережье, включив в состав груза ценные виды продукции: вино, оливковое масло, соленую рыбу и, разумеется, гарум. На берегах залива, где он живет, среди богатых римлян распространен стиль «сладкой жизни» и самый дорогой гарум льется рекой. Речь идет, пожалуй, о самом светском месте империи. Туда-то мы сейчас и отправимся.

Мелкий торговец из Галлии платит Евтихию звонкой монетой за амфоры с гарумом. Наш сестерций тоже примыкает к кучке монет. Его шутливо представляют как небольшой вклад со стороны сына купца, начинающего предпринимателя. Торговец из Путеол, поймав его взгляд, улыбается. Он сам является отцом. Затем разворачивается, берет деревянную статуэтку Меркурия (покровителя коммерсантов и путешественников, помните?) и вручает ее в качестве напутственного подарка. У него имеется целый ящик подобных вещиц для продажи лавочникам: в таком морском порту, как Путеолы, кишащем моряками и греческими путешественниками, они отлично распродаются.

Байя
Роскошь и сладострастие

Неаполитанский залив… без Везувия

Прибытие в воды Неаполитанского залива всегда впечатляет. Искья и Прочида виднеются слева, Капри и мыс Сорренто — справа. Мы словно оказываемся на сцене природного театра. Он раскрывает объятия и жаждет встречи.

Парусник, подгоняемый ветром, неслышно скользит в эти объятия. Богатый торговец стоит на корме. С закрытыми глазами он вдыхает аромат земли. Родной земли. Утреннее солнце согревает лицо.

Как самолеты, выстроившиеся в воздушную очередь перед приземлением, за нашей спиной просматриваются ряды других кораблей, прибывающих в Путеолы.

Наш парусник теперь направляется направо вдоль берега с бухтами и заливчиками. Именно там расположен порт Путеолы. Мы невольно смотрим направо в поисках Везувия… Но, к своему удивлению, не обнаруживаем величественную громаду вулкана. Где он? По сути, Везувия… пока еще нет (по крайней мере, в том виде, что известен нам сегодня)!

Как же так? Ведь не прошло и сорока лет с момента гибели Помпей…

На самом деле, что и говорить, не Везувий стал убийцей Геркуланума и Помпей. То есть другой Везувий, который, извергаясь и разрушаясь, постепенно изменил форму.

Знакомый нам Везувий родился после того опустошительного извержения, постепенно разрастаясь внутри «кромки» из остатков древнего вулкана, пока не достиг современных размеров.

Таким образом, при Траяне он еще слишком мал, чтобы мы смогли узнать привычный вид, запечатленный на сегодняшних открытках. Повсюду свежи явные следы катастрофы, несмотря на то что растительность уже отвоевала свое место у порожденных вулканом лунных пустошей.

Те же размышления касаются и Неаполя. Пока это — скромный городок, совершенно непохожий на известный нам спрутообразный мегаполис.

Но если столица Кампании довольно мала, на побережье рядом с ней уже началось активное строительство. Мы сразу замечаем непрерывную череду роскошных резиденций. Здесь, среди прочих, находились виллы Цицерона, Цезаря, Лукулла, Красса, Гортензия. Императоры — от Августа до Адриана, включая Тиберия, Клавдия и других, — также приезжали сюда.

Подобный феномен особенно очевиден в заливе Путеолы. Мы как раз входим в него. До этого путешествия мы не видели ничего похожего ни в одном из уголков империи. Можно сказать, что вся эта часть побережья Кампании оказалась буквально полностью одета римлянами в порыве невиданного строительного бума. По их собственному утверждению, это была Voluptas aedificandi (лат. строительная жажда). Так можно определить прежде всего происходящее в Байе. Байя — местечко в заливе Путеолы, где в большом количестве сосредоточились роскошные виллы, гигантские термы, общественные здания, дома и гостиницы и пр. Мы бы назвали его римским Акапулько. Это — место развлечений (доходящих до экстремальных форм) аристократии и состоятельного класса римлян.

Римская праздность отличается от нашей

На этих виллах устроены рыбные садки и можно увидеть также устричные хозяйства (ostrearia). Не случайно именно здесь зародилась традиция выращивания устриц, ставших деликатесным блюдом. Подобная мысль пришла в голову богатому римлянину, жившему в I веке до н. э., по имени Гай Сергий Ората. Он также изобрел отопительную систему для терм (если верить античным источникам). Судя по фамилии (ит. orata — рыба дорадо, морской карась), он выращивал еще и рыб… Был ли он на самом деле гениальным изобретателем или просто ловким дельцом, имеющим коммерческое чутье? Скорее всего, верно второе предположение.

Действительно, интересно попытаться понять римский способ мышления с точки зрения постоянного поиска прибыли. Их виллы в массе своей предназначались не для отдыха в нашем понимании: то было место для покоя и расслабления, но приносящее к тому же немалую прибыль. Так, если вилла находится в полях, она приносит хозяевам доход благодаря урожаям плодов, вину, оливковому маслу и пр. Если же она располагается на побережье, прибыль приносят рыбные хозяйства и устричные фермы.

В этом смысле собственник виллы, разумеется, предприниматель в постоянном поиске прибыли, даже если его жилище кажется нам предназначенным для развлечения.

Нет ничего удивительного в том, что сестерций в римском понимании является «горючим» для восхождения по социальной лестнице. Эта иерархия награждает богатых (в том числе способами, ведущими к законному наказанию).

Любопытно отметить, что все эти виллы зачастую снабжены портиками с видом на поля или фермы. Конечно, для надзора за собственным доходом, но в том числе и для демонстрации гостям… Вам больше нигде такое не встречалось?

Эти угодья очень напоминают колониальные виллы из «Унесенных ветром».^[118]

Долгожданный приезд

Вот мимо нас проплывает военная трирема, быстрая и бесшумная. Ее ростр угрожающе направлен вперед, а весла движутся с идеальной симметрией. Мы слышим, как загребной ритмично выкрикивает команды. Необходимо развеять общепринятое заблуждение: гребцы не были рабами или заключенными, как показывается в фильмах. Это свободные люди.

Еще одна занятная деталь. На суше военные моряки нашли себе дополнительную работу, справляясь с канатами обширных натяжных перекрытий-тентов для театров и амфитеатров. В Риме существует крупное подразделение моряков флота из нашего залива. По сути эта деятельность схожа с управлением парусами. Приходится справляться с восходящим из здания воздушным потоком.

Трирема идет очень быстро. Она выскользнула, подобно акуле, со своей базы, порта Мизений, что чуть дальше Байи.

Если задуматься, эта часть Кампании объединяет в себе многие из черт римского мира: роскошь, культуру, военную мощь, коммерцию… Есть Байя, приморский термальный курорт со своими виллами и развлечениями. Есть Неаполь, город культуры, идеальное место для интеллектуалов. Он основан греками и сохранил устоявшиеся греческие традиции и язык, поэтические и музыкальные соревнования. Есть Мизений, база Императорского флота. Есть Путеолы, торговый город-порт.

Мы уже почти готовы пристать. Корабль проплывает мимо странного, длиннющего мола, выступающего прямо в открытое море на 370 метров. Он кажется даже не молом, а мостом и состоит примерно из пятнадцати арок, уходящих в воду. Ни один из кораблей не швартуется около него. Мол действительно создан для защиты порта Путеолы от штормовых атак (поэтому-то он слегка выгнут, этот легкий изгиб позволяет обеспечить бо́льшую сопротивляемость сильным порывам ветра и ударам волн): арки пропускают течения и, соответственно, не позволяют порту обмелеть вследствие песочных наносов.

Кроме практической функции, порт имеет и художественную составляющую. Чуть выше виднеются две триумфальные арки. Первая, расположенная ближе к берегу, увенчана скульптурной группой с тритонами из позолоченной бронзы, вторая — квадригой морских коней, управляемой Нептуном. Все сверкает на солнце. Наконец мы видим две колонны со статуями Диоскуров, защитников моряков.

Античные сувениры

Итак, мы причаливаем. Евтихий соскакивает на берег, одной рукой касается земли, затем подносит ее горсть к губам и целует.

Продавец сувениров замечает это и улыбается. Затем возвращается к торгу с покупателем. Его «лавочка» состоит из тележки с россыпью безделушек для туристов под маленьким квадратным зонтиком. Среди прочего выделяются пузырьки из выдувного стекла. Один из них он как раз показывает своему покупателю. Заметим, что на них в рельефных формах, как на открытке, изображены все важные постройки и памятники, которые только можно увидеть вдоль побережья от Путеол до Мизения. Вот почему сегодня мы можем описать, каким было это побережье в римскую эпоху. Здесь просматриваются трактиры, термы, императорские дворцы и набережная у мола с триумфальными арками и колоннами.

Эти хрупкие пузырьки ныне хранятся в собраниях различных музеев — в Нью-Йорке, Праге, Лиссабоне, Варшаве, Одемире (Португалия), Ампуриасе (Испания) и в Италии, в Популонии. Они очень напоминают современные керамические кувшинчики с нарисованным пейзажем и надписью «привет из…» на прилавках маленьких туристических магазинчиков в провинциальных городах.

А какие еще сувениры можно было приобрести в древнеримскую эпоху? Лайонел Кэссон составил любопытный список на основе материалов различных археологических раскопок и древних текстов. Итак, из Афин привозили маленькую статуэтку богини Афины, сродни «Давиду» Микеланджело, выставленному в каждой лавчонке на улицах Флоренции. Богачи покупают, в свою очередь, копии знаменитых статуй в натуральную величину — для украшения собственных вилл, отчасти так, как мы сегодня приобретаем репродукции знаменитых картин или фотографий.

В Афганистане был обнаружен кубок с видом Александрийского порта: скромный сувенир, сравнимый со стеклянными шарами, внутри которых, если потрясти, идет снег. Кто знает, как этот кубок оказался на юге.

В наши дни паломники покупают статуи святых и Мадонны, чтобы потом расставить на комоде в спальне. То же происходит и в римское время: в Антиохии, на Ближнем Востоке, можно приобрести статуи богини доброй судьбы (Тихе), высотою в пядь.^[119] Из Египта привозят в дом «священную воду» Нила для ритуалов, посвященных культу Изиды, совсем как в наши дни происходит с водой из Лурда.^[120]

Также существуют типичные подарки из посещаемых мест. Если сегодня путешественники по Японии ищут прежде всего новинки электроники по выгодной цене, то в римское время те, кто ехал в Александрию Египетскую, знали, что найдут там по лучшей стоимости и в широком ассортименте шелка из Китая и специи — перец, имбирь, камфару и корицу — из Индии или из Индонезии. Из Индии, кроме того, везут хлопок, духи — с Востока, а ладан — с Аравийского полуострова. В Сирии, в свою очередь, покупаются ковры, стеганые ткани и ценные изделия из выдувного стекла.

Затем, разумеется, каждому приходится отчитываться за приобретения на таможне.

На причале Евтихия встречают его рабы. Именно они обеспечивают исполнение таможенных формальностей. Сам хозяин довольно быстро проходит осмотр: он хорошо знаком с каждым таможенником и привык дарить превосходные подарки. Не обходится без них и на этот раз. Он беспрепятственно проходит мимо служащих таможни, пока те буквально шерстят сирийского купца, который активно размахивает руками, изъясняясь на смеси греческого и своего языка.

Придя домой, Евтихий обнаруживает супругу в удобной позе на диване, с собачонкой в руках.

В римскую эпоху состоятельные женщины предпочитают общество маленьких собачек, как будет и впоследствии, по прошествии веков. Дамам нравится красоваться с песиком на руках. Кроме того, в этом жесте заключен особый смысл: собака символизирует верность.

Кошек же практически не встретишь в этих местах (кроме Египта). В Европе чаще можно увидеть женщин и детей с лаской, нежели с котом.

Проведя достаточно много времени с женой, Евтихий отправляется в великолепные термы Байи для заслуженного омовения. Он наконец прибыл в свой город.

Возвращение домой

После купания кожа его стала гладкой, а тело тонизировано массажем. На сердце легко, поскольку он знает, что сможет увидеть за ужином друзей после продолжительного путешествия и долгой разлуки. Он ступает по улицам в сопровождении верного раба, тенью следующего за ним.

Нас поражает вид заключительного отрезка дороги, ведущего прямо к его дому. По сравнению с утром сегодняшнего дня он непривычно пустынен. Не слышно гомона горожан, нет толкотни перед магазинами. Лишь изредка промелькнет пара прохожих.

Заметим, что ставни магазинов также захлопнуты. Вдоль тротуаров — череда закрытых наглухо ворот с висячими замками. Створки окрашены в разные цвета: зеленые, коричневые, голубые — в зависимости от типа лавки. Поблекшие на солнце, они кажутся частями одной обветшалой радуги.

Для Евтихия подобный вид — не странность. Эта череда облупившихся ворот заставляет его мысленно произнести: «Вот я и дома».

Пробегает дворняга, задирает лапу и пускает струю на углу той улицы, где работает продавец тканей. Еще пару часов назад ее бы прогнали прочь. Куда же все делись?

Лавки закрыты уже давно. За исключением кабатчиков, антиквариев и цирюльников, подавляющее большинство римских тружеников заканчивает работу в шестом часу (hora sexta) — летом, то есть с 11 до 12 часов, или в седьмом часу (hora septima) — зимой, то есть с 12 до 13 часов. Около полудня форум оглашается звуком трубы (или попросту громким воплем) и все застывает. Таков сигнал об окончании рабочего дня. Он аналогичен сирене на стройке. Сделки завершаются, конторы больше не принимают посетителей, политическая жизнь приостанавливается (во всяком случае официально, потому что потом все продолжится в термах в послеполуденных встречах между сильными мира сего).

Когда Евтихий исчезает за дверью дома, он оказывается во власти света и запахов, по которым так скучал. Последуем за ним. Пройдя коридором от входа, мы попадаем в атриум, с бассейном — имплювием^[121] — в центре. В нем отражается синева небес. Римлянин в раздумьях застыл над водой. Зеркало водоема, усеянное по случаю вечернего приема цветочными лепестками, отражает взгляд карих глаз. Евтихий поднимает голову и видит своего сына, со смехом бегущего ему навстречу. Это мальчик лет шести, очень худенький, с каштановыми волосами и озорным взглядом. К нему приставлена рабыня, она с улыбкой почтительно замирает позади ребенка. Бо́льшую часть дня дети проводят не с матерью, а с «нянями». На шее у мальчика — praetexta, круглая пузатая шкатулочка с защитным амулетом от болезней внутри. Мальчик нежно и долго обнимает отца. Потом он резво высвобождается из объятий и бежит к собачке, мордочка которой показалась из комнаты. Ребенок неудержим. Естественно, повсюду за ним следует рабыня.

Евтихий проходит по дому, проверяя, все ли готово для застолья. Поражают некоторые детали убранства этого характерного жилища богатого хозяина. Прежде всего — окраска стен, всегда ярких оттенков, чтобы оживить помещения, а также — мозаики, как самые настоящие «каменные ковры». У них такой же вид, с ясно обозначенной каймой по краю композиции. А в центре — геометрические мотивы или изобразительные вставки, зачастую с сюжетами отдыха или мифологическими фигурами…

Евтихий остановился у мозаики, обсуждая со слугой детали подготовки к ужину. Здесь изображены два корабля, плывущие друг за дружкой среди дельфинов, рыб и мурен. Несмотря на простоту композиции, сцена полна очарования (она исполнена из каменных тессер черного и белого цвета), поскольку повествует о возвращении после долгого путешествия. У корабля справа развернуты паруса, он пока еще находится в открытом море, с большим грузом. Корабль слева — это то же самое судно, но запечатленное уже в момент прибытия. Его паруса свернуты, а матросы снуют вверх-вниз, затягивая канаты. Корабль входит в порт с большим маяком. Чуть поодаль среди волн виднеется лодка с гребцами. По очертаниям непонятно — либо это «тягач», готовый отбуксировать корабль в порт, либо экипаж, который сходит с палубы. Четко видна мужская фигура на земле, возносящая хвалу богам за удачное, без катастроф, завершение плавания. Мужчина раскладывает на небольшом алтаре жертвенную трапезу. Мозаика заказана Евтихием и представляет нам его жизнь: постоянное странствие под покровительством богов. Также он хочет показать всем, что источник его благосостояния — торговля. Мозаики римских домов часто служат в качестве «рекламных вывесок», повествующих о коммерческой жилке хозяина.

Наш взгляд теперь привлекает один предмет мебели. Еще не пришло время массивных столов, книжных шкафов, пузатых трюмо. Мебель словно специально отступает на второй план, она не тяжела, необходимого размера, чтобы не заслонять собой мозаики полов, фрески стен или декорации потолков.

В этой комнате имеется превосходное тому доказательство: своеобразный стол-треножник, чьи ножки покоятся на кошачьих головах. Он похож на хрупкого неподвижного паучка, из угла взирающего на огромную напольную мозаику, как будто это его паутина.

Ваза из тонкого стекла с цветами создает изысканное цветовое пятно на черно-белом «каменном ковре». Такое вкрапление света и роскоши высокого уровня появилось здесь по воле хозяйки.

Повсюду по углам расположены стройные длинные бронзовые колонны, напоминающие ножки абажуров. Они увенчаны статуями божеств либо зажженными лампадами. В каждой комнате в римскую эпоху должны быть обязательно подобные «световые акценты».

Теперь хозяин дома находится в перистиле, в прекрасном домашнем саду, окруженном колонными портиками. Повсюду — ухоженные, благоухающие средиземноморские кустарники.

Евтихий проверяет вместе со своим рабом-садовником центральный фонтан с фигуркой бронзового олененка, спасающегося в прыжке от охотничьих собак. Струя воды должна быть обильной и издавать приятный звук при падении в чашу. Это крайне важно для пира. Через некоторое время позади павлина (на этот раз живого) появляется девочка, дочка Евтихия. Малышка бросается к ногам отца, он берет ее на руки…

Секреты хозяйки дома

Приоткроем потихоньку дверь. Просто ради любопытства. Чуть дальше, в центре комнаты с красными стенами, мы обнаружим сидящую хозяйку, домину. Руки покоятся на коленях. Две рабыни занимаются ее прической. На столике разложены все необходимые предметы, даже горячие железные щипцы для завивки волос. Подготовкой хозяйки дома к пиру не следует пренебрегать. Это — труд, начатый много часов назад и который продлится еще столько же. Окончательным результатом будет сияющее лицо, пунцовые чувственные губы, подчеркнутые мягкими тенями глаза и высочайший фонтан кудрей, ниспадающий на лоб.

Разумеется, как нам уже удалось убедиться во время нашего путешествия, эти кудри искусственные.

Домина опасается красить волосы в рыжий цвет, распространенный в римскую эпоху наравне с черным и белокурым. К сожалению, пигмент, дающий рыжий оттенок, токсичен. Римские дамы знают об этом, но многие все равно продолжают использовать его, пока пигмент буквально не сожжет их волосы.

Но выход есть — парик. Совсем не преступление носить его, тем более это модно. Каждая состоятельная римлянка регулярно носит парики. Уважающая себя домина имеет в наличии сразу несколько париков: блондин, брюнет, шатен, рыжий… На все вкусы и для любых случаев. По сути — это как ежедневное перекрашивание волос в разные цвета.

Шкатулки из слоновой кости для туалетных принадлежностей и украшения разбросаны повсюду. Здесь и лопаточки, и костяные гребни, и плошечки из янтаря с цветными порошками для макияжа.

С другого столика рабыня убирает остатки «маски красоты», которую использовали прошлым вечером. Каким же образом ее готовили в римское время? Овидий в одном из рецептов раскрывает нам секреты. Но будем внимательны, ибо все это напоминает скорее магическое зелье, нежели состав косметического средства:

— размочить полкило зерен чечевицы обыкновенной (ervus) с десятью сырыми яйцами;

— затем все смешать с полкило ячменя (желательно привезенного из африканских колоний);

— смесь высушить, а затем смолоть ее примерно с 50 граммами порошка из оленьих рогов;

— все просеять через сито. К полученному порошку добавить полкило меда, 50 граммов смеси смолы и полбы и 12 очищенных луковиц нарциссов, истолченных в ступке.

Результат, если верить Овидию, гарантирован. Женская кожа будет мягкой, бархатистой и гладкой, как зеркало.

Этот рецепт входит в арсенал средств обольщения у римлянок вместе с ежедневным купанием (до повсеместного распространения терм полностью мылись только раз в неделю, в остальные дни — лишь по частям). Мыло или активные очищающие средства считали очень агрессивными. Поэтому использовалась сода, щелок и пемза. Но ни в коем случае не в сочетании одного с другим. По сведениям Плиния Старшего, изобретением мыла мы обязаны галлам. В своей «Естественной истории» он впервые показывает его словом sapo,^[122] производным от галльского saipo. Соответственно, масла и жирные смеси очень распространены среди зажиточных римлянок в качестве защиты для кожи. Также в большом количестве употребляются духи.

Куда мы сегодня привыкли наносить ароматы? В основном за ушами и на грудь. Римская дама (а также ее мужчина) сбрызгивает духами ноздри, волосы и одежду. И не только. Сегодня на пиру все будут возлежать на триклиниях — неплохим правилом для гостей является надушить и ноги… Хозяин, доминус, со своей стороны, заботится об ароматизации стен и крыльев белых голубок, которых выпустят в определенный момент.

Готовить еду для пира

Закроем дверь, оставив домину в ее частном пространстве. Нас привлек приятный запах. Что это? Но наш нос уловил лишь часть основного аромата, утратившего ряд компонентов по мере распространения из комнаты в комнату. Последуем за ним, как сыщики, проходя через помещения, где слуги аккуратно раскладывают подушки на ложах триклиния, развешивают цветочные гирлянды, проверяют светильники. Мы видим также группу музыкантов и танцовщиц, которые готовятся в одной из комнат для рабов.

С каждым шагом аромат вновь обретает свои исходные качества, и нам становится ясно, о чем идет речь. Это — жаркое, но травы и специи, добавленные в него, абсолютно замаскировали естественный запах печеного мяса. Поэтому мы его и не распознали.

Таково одно из различий кухни нашего времени и древнеримской. Естественно, существует и много других. Газовая плита? Вместо нее — сложенный из камней очаг с дровами для огня. Металлические кастрюли? Здесь в основном в ходу глиняные горшки, хотя котлы и котелки изготавливают из меди. И никакой вытяжки, лишь решетки под потолком.

Чаще всего кухня очень невелика. Рабы трудятся здесь бок о бок, удовлетворяя потребности хозяина. Однако здешняя кухня довольно приличных размеров. Вероятно, Евтихию по душе вкусная еда.

Местные блюда принадлежат к средиземноморской кухне. Готовят еду на оливковом масле, с неизвестными нам приправами (вроде гарума). И не только. Тмин, кориандр, семена кунжута, имбирь и прочие специи применяются в повседневном приеме пищи, совсем как перец, базилик и душица (орегано) сегодня.

В результате, на наш вкус, блюда римской кухни могут показаться чересчур экзотическими, восточными.

Плюс ко всему римляне склонны смешивать противоположности, достигая кисло-сладкого сочетания за обедом, что в нашем понимании скорее присуще дальневосточной пище.

Итак, в данный момент magirus, раб-повар, с воспаленными от дровяного дыма глазами, готовит нечто особенное. Он вминает мясной фарш в медную посудину, схожую с современной формой для выпечки. С одной лишь разницей — у нее очертания животного. На стене висит еще одна — в виде зайца, распростертого в прыжке.

Нам известно, что римляне любят делать кулинарные сюрпризы. Это подтверждает Апулей в своих рецептах. Приготовленные яства зачастую имеют вид, не соответствующий их содержанию. В наши дни в емкости с очертаниями рыбы на стол подается смесь из тунца, картошки и майонеза. В римское время вместо тунца и картофеля (который пока произрастает в Андах в ожидании пересадки в Европу после открытия Христофора Колумба) используют печень и мясо. Иногда на стол подают «яйца», приготовленные из манной крупы.

Таков один из сюрпризов, призванный удивить гостей. Желание поразить пирующих действительно становится постоянной чертой застолий. Речь идет не только о еде. Гостей «потчуют», например, чувственными танцами. В самых отдаленных помещениях дома переодевается шут, а в глубине сада размещается группа музыкантов. Там, среди колонн, акустика считается наилучшей.

Все готово. Лежанки триклиния ожидают прибытия гостей.

Сегодня в меню значатся: кабан, соня-полчок на вертеле в меду с маковым семенем, улитки, фламинго, павлин, мурены (очень популярны) и дорада из садка.

Если в наши дни невозможно представить себе как деликатес рыбу, выращенную в неволе, то для римлян это — гарантия свежести. Такая рыба происходит из рыбохозяйства (piscinae), с непосредственным выходом в море, на одной из близлежащих вилл.

Морепродукты всегда украшают пиры. Для римлян они — настоящее сокровище. Как следует из соображений Плиния Старшего, море дороже всего обходится человеческому желудку, как по кулинарным, так и по вкусовым достоинствам…

Блюда из серебра, бокалы из выдувного стекла, тончайшего и цветного, выдержанное фалернское вино вместе с другими излюбленными сортами, фалернское массико и кекубо, придают пиру образ роскоши и высокий статус.

Но есть еще одно яство, прибытие которого гости ожидают с нетерпением. Это устрицы. Их также выращивают здесь, в Байе. Евтихий приказывает подать деликатес на небольшой горке льда. Все присутствующие в восхищении. Можем себе только представить вкусовой аккорд, когда ароматный гарум будет положен поверх устриц, отдающих морем!

Столовые приборы на римских пирах не предусмотрены. Как известно, здесь едят руками (или небольшими суповыми ложечками). На самом деле пищу подают заранее нарезанной. Но даже если из кухни принесут куски, то их нарежет специальный раб-резчик. К каждому едоку будет приставлен подобный ассистент, чтобы предварительно измельчать пищу.

Евтихий приготовил для гостей небольшие подарки. Такова традиция на пирах богатых римлян. Подобные дары называют xenia (этим термином обозначается свод правил гостеприимства греко-римского мира). Это роскошные подношения, иногда — серебряные ложечки или статуэтки из янтаря.

Наконец, еще одна занятная деталь. Во время пира принято воскурять фимиам. Для чего? Чтобы перекрыть запахи. Конечно, со всеми этими ароматами для тела, одежд, помещений, смрадом от пота, запахами еды и растений пир является настоящим испытанием для обоняния. И если вдобавок еще и воскурить фимиам… Марциал, критикуя один очень ароматный, но скудный на яства пир, писал, что поел он немного, но весь пропитался духами, да так, что ощутил себя… покойником (поскольку по традиции усопших покрывали пеплом и благовониями).

Золото, изумруды и танцовщицы из Кадиса

Первые гости прибыли. Всего ожидается девять приглашенных, идеальное число пирующих по римским обычаям.

Любопытно рассмотреть одежды. На мужчине — красная туника и тога густого синего цвета, с изысканным золотым шитьем по краю. На даме — изумрудная туника со множеством вышитых вставок. От этого ее одежда кажется звездным небом. Элегантная шаль-палла из расшитого шелка укутывает плечи, а через несколько мгновений передается рабу. Теперь можно увидеть великолепное золотое ожерелье с жемчугом и изумрудами, обвивающее шею. В ушах поблескивают золотые серьги в форме весов, где вместо чашек покачиваются небольшие белые жемчужины. Вся она буквально покрыта золотыми украшениями, как подобает состоятельной римлянке. На руках сверкают браслеты в форме змей, а на пальцах (кроме среднего, всегда свободного по магическим соображениям) — золотые кольца-печатки со вставками из голубой стекловидной пасты со знаком орла, в окружении драгоценных камней, в частности изумрудов и сапфиров.

Любопытный факт: кольца носят не только у основания пальца, но и на фалангах. Таков типичный обычай римлянок, что объясняет относительно малые размеры отдельных женских колец, представленных в музеях. Вероятно, многие из них носили девочки, а некоторые предназначались для украшения пальцев ног матрон (замужних женщин).

Жена Евтихия, например, носит маленькое и очень изящное колечко с вырезанной сверху надписью EVT VXI, означающей: «От Евтихия — его супруге»… Именно оно и было найдено археологами. Единственный предмет, говорящий о существовании этой пары.

Все гости в сборе и принялись пировать. «За кулисами» мы замечаем некоторое шевеление.

Раб, который декламировал стихи на греческом, только что покинул сцену и теперь, расслабившись, присел на табурет. Он доволен, что его номер пришелся по душе гостям. На сцене появился шут со своим набором гримас и хлестких шуточек.

В глубине сада личный раб хозяина, как режиссер спектакля, готовит к показу один из самых интригующих номеров вечера. К выходу готовятся несколько танцовщиц из Кадиса (у римлян — Гадес). Слава об их плясках проникла в самые дальние уголки империи. Подобных балерин, готовых показать свое искусство, можно легко найти повсюду. Как бы поточнее их описать? А давайте-ка лучше взглянем на их танец, который стоит превыше всяких речей.

Перед нами — очень красивые девушки. Настоящий танцевальный коллектив античности. Их длинные черные волосы распущены. На теле — столь легкие и прозрачные туники, что места для воображения просто не остается. Сквозь тончайшую материю одежд мы видим, что у всех вокруг талии обвита цветная тесьма, кончики которой ниспадают вдоль бедер. Также отметим, что на их телах нет ни единого волоска, как и положено всем римлянкам.

По условному сигналу оркестрик меняет музыкальную тему, сопровождая выход танцовщиц. Гости видят из триклиния, как те появляются из глубины сада, разбиваются на две группы и движутся справа и слева между колоннами окружающей сад галереи. Босые ноги ступают неслышно. Тела то появляются, то исчезают в промежутках колонн, в свете лампад, расположенных внизу. Создается крайне притягательный эффект — по стенам с фресками их тени летают, подобно изящным темным покрывалам.

В считаные секунды девушки появляются перед триклинием и замирают как вкопанные, воздев над головой руки. По краям сцены возникают два музыканта, в руках у каждого — по свирели Пана, треугольной формы, из стеблей тростника. Как только они сжимают губы и принимаются дуть, вся композиция моментально преображается. Девушки начинают ритмично двигать руками и ногами. И только теперь мы замечаем, что у них есть кастаньеты. Не такие, как мы привыкли видеть, похожие на две чашечки или плошки, чаще всего из дерева. У двух крайних танцовщиц кастаньеты другой разновидности, напоминающие ложечки. Их зажимают по паре в руке, наподобие китайских палочек, и ударяют ими в такт музыке.

Ритм захватывает всех вокруг. Этот танец удивительным образом напоминает фламенко. Не случайно он характерен для местности Кадиса, расположенного в Андалузии. Чувствуется желание соблазнить одним лишь взором, томление тела, нарастающее с безумным ритмом.

Но подобный танец имеет и другие особенности, как показывают редкие рельефы и мозаики с изображениями наших танцовщиц. Можно уловить гибкие движения, похожие на танец живота, а также позы, говорящие о полной потере контроля над собой и о вхождении в транс. Это заметно в одной из скульптур из Вазио-Воконтиорума (современный Везон-ла-Ромен).

пишет Марциал в своих «Эпиграммах».^[123]

Добавив к этой откровенной сцене образ с барельефа из Аквинкума (ныне Будапешт), в Венгрии, мы сможем реконструировать в воображении рисунок танца и отметить, что зачастую одежды и вовсе излишни. Девушка там пляшет совершенно нагой.

По условному сигналу танцовщицы сбрасывают туники и действительно продолжают плясать обнаженными. Остается лишь тесьма на талии, кончики которой извиваются по-змеиному. Каждая часть тела движется особо, как в танце живота. Под щелканье кастаньет тело волнуется, вздымаются груди, пульсируют ягодицы, дрожат мелкой дрожью соски. Это танец с сильной эротической составляющей. И он завершается так же, как и начался. Постепенно нарастающее щелканье кастаньет внезапно смолкает, тела танцовщиц замирают в прежней позе, с поднятыми руками и скрещенными ногами. Лишь груди вздымаются, легкие жадно ловят кислород.

Затем в мгновение ока балерины скрываются меж колонн под аплодисменты приглашенных. Все сразу возвращаются к прерванным беседам.

А кстати, никто не задумывался, хлопают ли римляне, как и мы? Ответ — да. Обычай этот появился задолго до них.

Роскошь и сладострастие

Выйдем из дома, оставив Евтихия с гостями. Скоро стартует comissatio, состязание по тостам. Пир начался между девятым (hora nona) и десятым (hora decima) часом, то есть около трех часов дня, но продлится еще долго, возможно шесть-восемь часов.

Солнце тем временем зашло, и на небе зажигаются первые звезды. Малые улочки окраин темны и пустынны, а в центре города еще не все погрузилось во тьму. Вдоль улиц — масса зажженных светильников. Огни горят над входами в гостиницы, кишащие путешественниками, около таверн, которые превращаются в тайные игорные дома, у борделей, работающих на полную катушку в таком приморском городе, как этот.

Прогуливаясь по улицам, мы услышим шум и смех других пиров за высокими стенами домов. Но постепенно характер звуков меняется, когда мы проходим мимо кабаков: страшные крики какой-то ссоры заставляют нас ускорить шаг.

Добравшись до причала, мы понимаем, что Путеолы никогда не спят. В свете тысячи огней грузчики сносят на землю разнообразный товар. Все здесь сверкает, как рождественские ясли. Мы с уверенностью говорим так, поскольку уже в наши дни будут обнаружены тысячи «использованных» светильников, сложенных по порядку в нескольких ячейках Портус-Юлиус, близ Путеол, в портовом пригороде, ныне скрытом под водой.

Может быть, эти фонари служили в массе своей для освещения при разгрузке громадных судов с зерном, прибывающих сюда так же, как и в Остию. Это была непрерывная деятельность, поставки зерна для Рима шли постоянно, пока стояла хорошая пора. Вот почему люди работали и ночью тоже. Отсюда, как мы уже видели, многие корабли уходили обратно в Остию, чтобы отгрузить зерно на склады.

Довольно скоро мы добираемся до озера Лукрино. Оно образовалось как внутренний водоем рядом с заливом Путеолы. Протяженная Геркулесова дорога связывает два водных пространства в виде дамбы. Встанем у одного из ее парапетов. Воздух свеж, ветер — горяч, в небе царит полная луна. Это место останется самым прекрасным в Италии на многие столетия как раз благодаря своей волшебной среде. В последнее время, правда, строительная экспансия отчасти принизила очарование местности.

В римское время тем не менее ситуация не слишком отличалась от нынешней. Как было сказано, вдоль всего побережья высятся тесными рядами виллы. Эта часть Кампании издавна избрана богачами для своих резиденций. В особенности нуворишами. А хотите узнать, откуда происходит название Позиллипо, современного холмистого пригорода Неаполя? От наименования виллы очень богатого человека, Публия Ведиуса Поллия, выходца из семейства бывших рабов. Он возжелал построить настолько роскошное (и аляповатое) имение, что оно дало имя целому холму, на котором возвышалось. Хозяин назвал виллу Pausilypon, буквально — «предел печалей», имея в виду захватывающую дух панораму, которой можно наслаждаться сверху.

Таков лишь один из примеров вилл, в изобилии представленных здесь. Некоторые стоят настолько близко к морю, что, по мнению Лайонела Кэссона, «чтобы порыбачить, достаточно высунуть удочку из окна». Почти все они ориентированы фасадами на море, с длинными анфиладами комнат под портиками, чтобы каждый мог порадоваться великолепному виду. Иногда на виллах выстроено по нескольку этажей таких портиков. Тем, кто хочет иметь «фотографию» тех мест, достаточно взглянуть на отдельные фрагменты фресок в домах Помпей, Геркуланума, Стабий и Оплонтиса. Там изображены вымышленные пейзажи, но часто встречаются виды побережий с линиями портиков и колоннад.

Продолжаем нашу прогулку вдоль Виа Эркулеа, под убаюкивающий плеск волн о скалы. Полная луна озаряет причал. Он кажется черной тенью на серебряной глади моря. Видны зажженные фонари, освещенные ими лица. Долетает гул голосов, смех мужчин и женщин… Это даже не пир, а нечто большее.

По правде говоря, если прислушаться к древним авторам, то разврат царит в стенах многих особняков, особенно в Байе и вдоль побережья в полукилометре от озера Лукрино. Местные термы пользуются большой популярностью. Стиль жизни хозяев вилл (или их съемщиков) ошеломляет даже самих римлян с их весьма свободными взглядами. Согласно Лайонелу Кэссону, «Байя привлекала в римскую эпоху любого, кто искал развлечений, приобретя репутацию места наслаждений, как законных, так и незаконных. Уважаемые представители приличного общества преспокойно плавали по озеру Лукрино при свете дня, а ночью приглашали на свои суда дамочек с сомнительной репутацией, купались голышом и наполняли просторы озера своими шумными возгласами». Об этом повествует и Варрон, современник Цицерона.

Варрон, однако, сообщил нам и еще кое-что. Например, что «незамужние девушки становились всеобщей собственностью, старцы вели себя как юноши, а многие юноши становились девушками».

Со сменой поколений ничего не изменилось, поскольку Сенека спустя столетие вторит ему следующими словами: «Почему я должен лицезреть пьяниц, шатающихся по побережью, и страдать от шума празднеств, вершимых на лодках?»

Марциал также подтверждает в известной эпиграмме, что эти места являлись средоточием искушений и «заразных» извращений. Посмотрите, что произошло с благочестивой замужней дамой:

Бог Кайрос, или «Лови ускользающее мгновенье!»

Итак, для многих римлян Байя представляет собой место безудержных развлечений. Естественно, речь идет о богачах. Но эта тяга к наслаждению в столетии, предшествовавшем Рождеству Христову, равно как и в первые два с половиной столетия нашей эры, соответствует довольно распространенному до воцарения христианства мировоззрению. При неверии в существование потустороннего мира очень крепка уверенность, что земная жизнь — единственная и она создана для наслаждения. И не обязательно в стиле байских нравов, но и в простоте повседневности.

Естественно, существуют разные философские течения и многочисленные религиозные верования, которые влияют на различное отношение к жизни. И тем не менее крайне обострено ощущение carpe diem («живи настоящим») — бери от жизни то, что она может предоставить тебе в настоящий момент твоего существования. Вчера и завтра не имеют значения, важен только момент, который ты переживаешь сейчас.

Интересный факт. Именно на этом восприятии зиждется все представление о роскоши, от банкетов и до вилл вдоль берега. Идея роскошной жизни, как справедливо предположила Элена Фонтанелла, куратор проведенной в Турине обширной выставки по данной теме (2010), понимается как обладание лучшими вещами, которые тебе может предоставить время в ускользающий миг твоей жизни.

Подобный образ жизни символизирует божество, как увидим, единственное в своем роде. Зовут его Кайрос. Он — бог древнегреческого происхождения, воплощающий не что иное, как… ускользающий момент!

Перед нами — юноша на шаре, с крыльями за спиной и на ногах в знак летящего времени. В левой руке он держит весы, одну чашу опустил ниже другой, как бы предупреждая: «благоприятные возможности на твоей стороне, но ненадолго». Поражает прическа божка: спереди волосы длинные, а сзади, на затылке, выбриты. Почему? Таков финальный аккорд этой жизненной философии: нужно хватать удачу на подходе, ибо, когда она промелькнула, твой шанс упущен навсегда.

Средиземное море
Превратности морского путешествия

Курс на Карфаген

Корабль отдает швартовы: взят курс на Карфаген. Судно, на котором оказался наш сестерций, — navis oneraria, то есть грузовой корабль. Монета перешла во владение греческого матроса. Как он ее раздобыл? Самым быстрым и бесшумным способом: он ее вчера украл.

Он был в термах и у входа обратил внимание на богатого купца со свитой клиентов. Тот говорил о застолье, устроенном им у себя дома прошлым вечером, и сетовал на то, какая до сих пор тяжелая голова из-за выпитого вина. Которое он, кстати, сам и привез из Галлии. Услышав эти слова, матрос-грек смекнул, что человек этот богат. Вдобавок он увидел, что купец, позволивший себе лишнее накануне вечером, устал и рассеян. Идеальная добыча. Он дождался, чтобы тот встал в очередь на вход в термы, и ножом перерезал шнурки висевшего на поясе кошелька. Обычное дело в термах. Но, открыв кошелек, моряк — увы! — обнаружил, что улов невелик: торговец — человек неглупый и, хоть и богат, носит с собой лишь пару сестерциев. Очевидно, он хорошо наслышан о том, что случается в Путеолах.

Теперь краденая монета в надежном месте — завернув в тряпицу, матрос сунул ее между двумя досками.

Моряк бросает взгляд за корму. Путеолы с виллами торговцев, термы Байи и, рай для плотских утех, озеро Лукрино постепенно уходят вдаль. Если вначале он чувствовал, как ровно идет судно, то теперь, по мере того как глубже уходит дно, начинает чувствоваться дыхание моря, вздымающегося и опускающегося под досками корпуса. На палубе уже кому-то дурно. Это один из трех десятков пассажиров, взятых на борт в Путеолах. В римскую эпоху путешествовать морем не очень удобно: пассажирских судов не существует, надо ехать в порт и, дождавшись, когда в нужном направлении соберется корабль, попроситься на него. Разумеется, за плату. Однако обслуживание на борту прескверное: ни кают вам, ни коек, ни одеял. Спать приходится на палубе. В придачу никакой кормежки, еду надо везти с собой и готовить самостоятельно. Конечно, речь идет о недолгих путешествиях, но все же они утомительны.

Римляне при наличии выбора предпочитают твердую почву под ногами; море — место, где они не чувствуют себя в безопасности. Да, плыть морем не так тяжело физически, как шагать дни напролет, но в отличие от других, гораздо более «морских» народов, таких как греки или финикийцы, они никак не могут свыкнуться с мыслью о том, что в любой момент корабль может пойти ко дну и придется прощаться с жизнью.

На путь из Путеол в Александрию Египетскую требуется около девяти дней. Это может показаться много, особенно по сравнению с тем, что сегодня на самолете на ту же дорогу у вас уйдет всего три часа. Но учтите, что речь идет о расстоянии в тысячу морских миль, то есть чуть меньше 2000 километров, — на тот же путь сухопутными средствами у древнего римлянина ушло бы самое малое два месяца.

Наше путешествие в Карфаген будет недолгим: требуется двое суток, чтобы доплыть до берегов Африки при скорости около 6 узлов, то есть примерно 11–12 километров в час.

Матросы снуют туда-сюда по кораблю, который — глядите-ка — называется «Europa» и имеет типичную форму римского грузового судна (oneraria): пузатое, с гигантской деревянной скульптурой на корме. Его вытесали в форме лебедя, изящно изогнувшего длинную шею. На всех onerariae есть подобная скульптура. Корабль имеет центральную мачту с большим квадратным гротовым парусом. Над ним небольшой парус треугольной формы — чтобы использовать малейшее дуновение ветерка в случае слишком спокойных дней.

На носу у нашего корабля еще одна мачта, она пониже и наклонена вперед, как копье всадника. Это бушприт, он тоже несет небольшой квадратный парус, идеальный для маневров.

Капитан дает матросам знак подтянуть некоторые снасти, чтобы лучше забирать ветер. Эти корабли, может, и красивы, но они не такие юркие, как современные парусные яхты, это транспортные судна, кряжистые и тяжеловатые на воде.

А имеется ли тут штурвал? Нет, как нет и так называемого румпеля, который вы держите одной рукой, когда управляете небольшой яхтой. В самом деле, поразительно, что только начиная со Средневековья корабли обзаводятся одним рулевым колесом посередине кормы. В античности этого «изобретения» еще не было. Поэтому у кораблей всегда имеется по два руля на корме, по бокам корпуса: один справа, другой слева. Они походят на два огромных весла, вертикально уходящих под воду. И кормчий должен синхронно управлять обоими, словно мотоциклист. Его рабочее место — небольшая «башенка», расположенная на корме корабля.

Суеверия моряков и путешественников

Последуем за моряком, пересекающим палубу. Он проходит мимо пассажира, который смотрит на удаляющийся берег, произнося вполголоса молитвы, призывающие покровительство богов. Никто на борту не обращает на это внимания: обычное дело, у каждого здесь свои суеверия. Эта деталь поистине проливает свет на менталитет древних.

Начнем с того, что заранее ни матросы, ни пассажиры не знают точно, когда корабль отправится в плавание. Порой приходится ждать по нескольку дней. Знаете, что определяет срок отплытия? Разумеется, ветер, но, помимо него, еще и суеверия.

Прежде всего, в римскую эпоху были дни, в которые религиозный календарь запрещал работать и совершать сделки. Они считались неблагоприятными днями, как в наше время пятница 17-е.^[126] Что-то из того дожило до наших дней, если вспомнить об иных поговорках с явно римскими корнями, вроде «Di Venere e di Marte non ci si sposa né si parte» («В дни Венеры да Марса — ни проводов, ни свадеб»).^[127] Желаете узнать конкретные даты? Вот, к примеру, 24 августа и 8 ноября.

Но даже когда благоприятствуют и ветры, и календарь, все равно есть риск остаться в порту: капитан вначале должен принести в жертву быка или овцу, чтобы узнать, что говорят боги. В случае отрицательного ответа отплытие откладывается.

Если вы считаете, что это осталось в глубоком прошлом, то знайте, что и в наши дни в надежде на благосклонность богов совершаются ритуальные убийства животных. На Западе наделало шума жертвоприношение коровы, совершенное египетской футбольной командой перед важным матчем с Анголой в четвертьфинале Кубка Африки. Фото, на которых одетые в форму игроков центральный нападающий, опорник и защитник перерезают горло корове, облетели весь мир.

Но и это еще не все. Необходимо прислушиваться к предзнаменованиям. Это отдельная история.

Собранный Лайонелом Кэссоном список этих знаков весьма любопытен.

Не дай бог чихнуть, когда поднимаешься по трапу на корабль. Дурной знак. Но он же добрый, если во время жертвоприношения чихнуть, повернув голову вправо.

Крайне дурное предзнаменование — карканье ворона или сороки, севшей на мачту корабля. Представляете напряжение среди моряков, когда они видят садящихся на мачты птиц.

Еще один дурной знак — прибитые к берегу накануне отплытия доски или обломки судна.

Еще есть вещие сны: ключ или мутная вода — явный запрет на плавание. Коза символизирует неспокойное море, бык или кабан — бурю. Филины и совы предвещают пиратов или шторм. Наконец, если во сне кого-то бодают, значит какому-то кораблю суждено пойти ко дну. Какому — это еще нужно понять.

Добрых предзнаменований немного, как отмечает Кэссон. Одно из них — птицы, садящиеся на корабль во время плавания.

Причина тому очевидна. Море настолько непредсказуемо, что добрые предзнаменования часто не сбываются. А то, что много дурных, по сути, даже неплохо, ведь чем меньше ходишь по морю, тем меньше рискуешь жизнью.

Разумеется, хуже всего, когда дурной сон снится члену экипажа или пассажиру, а корабль уже в открытом море, во власти стихии.

Наш матрос очень суеверен; проходя между людей, он проверяет, все ли ведут себя должным образом: может накликать беду тот, кто сквернословит, танцует или стрижет ногти или волосы в хорошую погоду (и, наоборот, их можно кидать в бушующее море, чтобы смягчить гнев богов).

На нижней палубе

Моряк перебрасывается парой слов с другим до пояса раздетым матросом. Когда не холодно, почти все матросы ходят с голой грудью, мы видим это по скульптурным изображениям. Теперь он спускается на нижнюю палубу, якобы проверить груз, а на самом деле убедиться, что «трофеи» (наш сестерций вместе с другими крадеными монетами) на месте. По центру корабля устроен квадратный проем со спускающейся вниз лестницей. Тут темно, без масляной лампы не обойтись. При ее слабом свете матрос пробирается между многочисленными мешками и амфорами. Они стоят впритык друг к дружке и в несколько рядов: верхние вставлены между горлышками нижних и т. д. В трюме понимаешь, что красивая веретенообразная форма амфор имеет практическое основание. Заостренное дно более прочное по сравнению с плоским.

Суженная форма амфор специально рассчитана на то, чтобы располагать их тесными рядами в несколько уровней. Вот как иным кораблям удается загружать в трюм целых десять тысяч амфор. Наконец, обращенные кверху ручки позволяют легко поднимать и опускать их.

Давайте оглядимся. Борта у корабля прочные; как держатся вместе доски обшивки? Тем же способом, каким соединяются выдвигающиеся элементы старого обеденного стола, когда в дом приходят гости: благодаря выступам-шипам, которые входят в специальные пазы. Продуманная пазовая система крепления гарантирует устойчивость конструкции. Кроме того, для более надежного крепления корпуса используются крученные трижды гвозди. Пример этой кораблестроительной техники (вместе с «шитой» — именно так — обшивкой) можно увидеть в Музее моря и античного судоходства в Кастелло-ди-Санта-Севера, к северу от Рима, расположенном на месте древнего этрусского порта Пирги. Музей небольшой, но единственный, в полной мере освещающий античную технику мореплавания.

Лабораторные исследования показали, что для киля и переборок древние предпочитали прочные твердые породы дерева, такие как дуб и олива; для деревянных гвоздей и обшивки выбиралась более легкая, гибкая и смолистая древесина — сосна, ель, лиственница.

В этом музее посетителей ждет сюрприз: единственная действующая реконструкция дренажного насоса. Все римские корабли имели такие насосы, чтобы откачивать воду в случае пробоины (либо чтобы осушить трюм, на дне которого накапливалась вода). Этот агрегат представляет собой деревянную трубу с протянутым внутри тросом, на котором закреплены по сечению деревянные диски. Простая и действенная система. Крутя ручку, приводят в движение трос, и диски, проходя по трубе, поднимают воду, словно ведра. Каков результат? Насос в состоянии откачать 200 литров в минуту. Интересно, что на античных кораблях имелись и более крупные насосы.

Громадная Изида, царица морей

С палубы доносятся громкие голоса. Матрос бегом взбирается наверх. Пассажиры показывают на приближающийся огромный корабль. Мы уже много часов плывем в открытом море, и этот парусный корабль, судя по всему, направляется в Остию. Он входит в состав знаменитого зернового флота. За ним колонной следуют другие. Эти корабли много дней назад отплыли из Александрии Египетской и пересекают Средиземное море, чтобы накормить Рим. Громадные и величественные, с красными парусами и завитком в виде головы животного на корме. В прошлом всякий раз, как корабль таких размеров прибывал в Путеолы, народ сходился на пристань поглядеть на него.

Корабль проплывает совсем рядом с нами, на палубе все затихли. Это самый большой корабль, какой можно встретить на Средиземном море. Длина его составляет 55 метров, ширина 13, а от самой нижней точки трюма до палубы расстояние 13,5 метра, то есть больше четырехэтажного дома.

Эта царица морей имеет опытнейший экипаж, быть членом такого экипажа все равно что входить в морскую «национальную сборную».

На носу мы видим изображения богини Изиды, имя ее написано на обоих бортах судна. Все здесь непомерно большое: якорь и якорная лебедка, вороты и даже кабины на корме. Человек же у руля, наоборот, маленький, с лысой макушкой и курчавыми волосами. Но их цвет — белый — свидетельствует о громадном опыте мореходства.

И все же под его управлением настоящий исполин. Вероятно, примерно то же испытывает командующий авианосцем класса «Нимиц»!

Этот корабль, по некоторым оценкам, способен перевозить более тысячи тонн зерна!

Интересно было бы узнать, как размещены мешки в трюме: ради сохранения устойчивости судна и во избежание контакта с вечно сырыми стенами трюма они наверняка изобрели какое-нибудь подобие стеллажа.

Матросы на кораблях обмениваются знаками приветствия.

«Изида» проходит мимо нашего грузового судна как облако — громадное и бесшумное в своем безостановочном движении.

Шторм

Спустилась ночь, плавание продолжается под звездами. Пассажиры на палубе устроились кто как может. Кто-то укрылся полотняными покрывалами, чтобы защитить себя от сырости. Кто-то свернулся в уголке под простым одеялом. Море черно как смоль. Кормчий, или gubernator, то и дело смотрит на звезды — единственный ориентир в ночи. Наш матрос видел сон с дурным предзнаменованием; он никому ничего не сказал, но команда поняла это, заметив, что он улегся у единственной спасательной шлюпки…

В действительности это простая лодчонка, которой пользуются для маневров в порту и схода на берег. В нее могут поместиться десять-двенадцать человек. Так что на всех ее не хватит. Мы смотрим вокруг: спасательных кругов нет, а ведь в римскую эпоху плавать никто не умеет, за исключением тех, что живут в тесном контакте с морем, скажем матросов. Так что можно понять страх, владеющий людьми, которым выпадает пересекать море, тем более такое, как Средиземное, где за несколько минут может разыграться смертоносная буря. По сохранившимся данным, один из каждых пяти везущих в Рим зерно кораблей тонет. Здесь кораблекрушение означает верную гибель: радио и сигналов SOS не существует, никто не приплывет тебя искать. Кроме того, по сравнению с нашим временем кораблей курсирует довольно мало, вероятность, что вас подберут, невелика. Кто не утонул во время шторма, остается во власти морской стихии и вскоре гибнет от переохлаждения.

В пять утра мы внезапно просыпаемся: море вздулось, поднялся порывистый ветер, волны хлещут по бортам корабля. Все в тревоге, среди пассажиров кто-то молится и взывает к богам, кто-то плачет, готовясь к худшему. В таких ситуациях необходимы слаженные действия всех людей, включая пассажиров. Льняные паруса подбирают так, чтобы их не изорвало ветром. Море становится еще неспокойнее и, когда над горизонтом показывается солнце (лишь на мгновение, его тотчас проглатывают черные тучи), штормит уже по-настоящему. Море кидает корабль как игрушку. Волны, громадные, как холмы, похожи на преследующих жертву волков. Внезапно волна захлестывает корабль и, как спрут, хватает и тащит за собой несколько пассажиров. К счастью, им удается ухватиться за канаты, остальные спешат им на помощь. Мешки и тюки пассажиров катаются по палубе, но никто и не пытается их удержать. Все думают о спасении жизни.

Корабль напоминает боксера, которого лупит неистовый противник. Но он держится. Борьба продолжается несколько часов, пока наконец, ближе к полудню, море не успокаивается, как погрузившийся в сон гигант. На борту подсчитывают потери. Уставшие, мокрые, замерзшие пассажиры смотрят друг на друга, стуча зубами. Главное — остались в живых.

Кто-то божится, что обратный путь проделает пешком через восточные земли.

Что и говорить, главная задача в шторм — удержать судно на плаву, это единственное спасение. Рассказ о плавании апостола Павла, попавшего в бурю в Средиземном море, весьма красноречив. По мере усиления шторма сначала за борт бросили устройство наподобие подъемного крана, затем продолжили снижать вес, пожертвовав даже грузом зерна, за которым и отправлялся этот корабль, на котором Павел был простым пассажиром. Это как в космосе, выжить можно, только если исправен космический корабль.

Спасение потерпевшего кораблекрушение

Через пару часов что-то замечают в море. Похоже, будто на воде качается большое бревно. Кормчий направляет корабль к этому объекту, то скрывающемуся из виду, то снова появляющемуся среди волн. Подойдя ближе, мы видим, что это человек, держащийся за доски с обшивки потерпевшего бедствие корабля.

Задача не из легких: парусное судно не может остановиться, как автомобиль. Чтобы поднять человека на борт, ему бросят канат, за который он должен будет крепко ухватиться. Хватит ли у него сил после проведенных в воде часов? Спасти его будет непросто. Но он полон надежды и машет рукой.

Корабль подходит ближе, на носу и на борту стоят наготове моряки с канатами.

Теперь потерпевший кораблекрушение прямо перед нами, кормчий мастерски подвел корабль, вот он отдает команду приспустить паруса, которые начинают колыхаться в воздухе. Корабль замедляет ход. Человек уже в нескольких десятках метров. Отсюда видно, что это женщина. Первый матрос кидает канат, но мимо, второму удается «попасть в цель», однако женщина не успевает схватиться за него — продолжающий ход корабль уводит его за собой. Ее мышцы одеревенели от долгого пребывания в воде, от переохлаждения силы покидают ее.

Сейчас черед третьего матроса, но он делает слишком короткий бросок. Пиши пропало, потребуется слишком долгий маневр, чтобы снова подвести корабль к месту ее нахождения, при условии, что удастся его найти: в море, среди волн, легко потерять объект из виду.

Вдруг с корабля летит еще один канат. Человек, который его бросил, как выяснится позже, — ветеран, то есть легионер, только что вышедший в отставку. Он привязал длинный канат к одному из весел шлюпки и изо всех сил метнул в сторону женщины это весло, как на протяжении двадцати лет он метал во врага pilum. Весло тяжелее копья, но женщина недалеко, кроме того, бросок был безупречен. Весло с привязанным к нему канатом перелетает через голову женщины и опускается в воду позади нее. Ей удается поймать его, но она слишком слаба, чтобы на него карабкаться. Она просто крепко обняла его. Люди на корабле дружно принимаются тянуть канат и подтягивают ее к самому борту. Еще немного — и она на палубе. Подкрепившись и отогревшись, она расскажет, что единственная спаслась с такого же, как этот, корабля, настигнутого штормом. На борту было много людей, не меньше шестидесяти, плюс экипаж. Она никого из них больше не видела, ночная тьма поглотила их всех. Она каким-то чудом нашла эти три сколоченные доски и уцепилась за них. Эти доски, замечает наш матрос, не сулят ничего доброго. Это часть обшивки, значит волны разнесли в щепки сам корабль и его обломки теперь на дне. Остальные пассажиры или погибли, или погибнут в ближайшие часы, унесенные куда-то волнами. То же самое могло случиться и с нами.

Миллион обломков, ждущих своего часа

Это заставляет нас глубоко задуматься. Если считать только по три кораблекрушения в день во всем Средиземном море (это сильно преуменьшенная цифра, даже учитывая многие месяцы, когда плавание в открытом море прекращается, поскольку прибрежное мореходство, от рыбаков до мелкого каботажа, не прекращается никогда), получается, что в год гибнет больше тысячи больших и малых кораблей. Если умножить эту цифру на тысячу лет, сколько длилась римская эпоха на европейском Западе, получаем миллион затонувших кораблей. Разумеется, не только римских, но и карфагенских, греческих, этрусских и т. д.

Если подумать о том, что суда бороздили море уже за много веков до того, понимаешь, что дно Средиземного моря — громадное кладбище, хранящее истории, которые нам не суждено узнать. Но и самый невероятный музей античности на всей планете. Если вспомнить все культуры, что когда-либо существовали на его берегах (минойская, микенская, греческая, египетская, финикийская, карфагенская, этрусская, римская и т. д.), представляете, какое необъятное собрание различных артефактов, изделий и шедевров всех эпох и культур находится на его дне! Сегодня они нам недоступны. Но как знать, может быть, в распоряжении у будущих поколений археологов будут такие средства для изучения средиземноморского дна, которые мы даже не можем себе вообразить. И они воскресят забытое прошлое без необходимости копать землю. Они там, ждут их — статуи великих греческих мастеров, быть может самого Фидия или Праксителя. Или один или несколько обелисков, предназначавшихся Риму.

Вскоре после полудня наш матрос замечает вдали землю. Слава богам! Это Карфагенский порт, он ждет нас.

Африка
Империя без расизма

Прибытие в Карфаген

Жаркий африканский ветер ударил в лицо морякам и пассажирам. Он несет с собой запах земли — не такой, как в Путеолах. В нем нет ароматов европейских побережий. Здесь чувствуешь лишь сухой и пыльный дух пустыни.

Карфаген вошел в историю своим могуществом и трагизмом конца. Основанный финикийцами, при их потомках-пунийцах ставший сверхдержавой на средиземноморской шахматной доске, он был уничтожен римлянами, которые буквально стерли город с лица земли, посыпав землю солью, дабы не возродилась на ней древняя карфагенская культура.

Город, который они затем построили, был полностью новым даже в планировке и не имел ничего общего со столицей пунийцев… Один из самых поражающих воображение случаев, когда поистине переворачивается страница истории.

От катаклизмов истории не пострадал только порт, в который входит сейчас «Европа». Римляне сохранили его и продолжили использовать.

Его начальный участок — прямоугольник площадью целых 7 гектаров. Мы медленно продвигаемся по нему вслед за тягачом, который представляет собой весельную лодку с шестью могучими чернокожими гребцами. Словно в замедленной съемке, проплывают один за другим корабли, пришвартованные к пирсам и разгружающие товар. Калейдоскопом проходят перед глазами кадры будничной жизни порта: вереница грузчиков с мешками на плече, владелец небольшой судоходной компании, покрикивающий на работника. Вот человек сошел по трапу и сжимает в радостных объятиях друга. Вот человек грызет ногти, сидя на связанных между собой веревками мешках, два раба несут на плечах длинную жердь с покачивающейся на ней амфорой, в точности как охотники с крупной добычей… Однако лица людей необычны. Несмотря на международный характер порта, преобладают курчавые волосы и темная кожа.

Корабль минует прямоугольный док и входит в водное пространство странной формы: оно напоминает космическую базу из «Звездных войн». Идеальная окружность с круглым же островком посередине. Во все стороны отходят доки, из которых некогда выходили карфагенские военные корабли. Длинная кольцевая крыша покрывала логовища этих морских хищников. Ослепительно-белая, она кажется творением архитектора XXI века. Эти проходы могли одновременно выпустить грозный рой из двухсот двадцати готовых к атаке галер. В центре, на островке, располагалось морское командование.

Римляне сохранили структуру, но поменяли ее назначение: военная гавань стала торговой. На острове был воздвигнут храм, а длинные узкие доки военных кораблей уступили место товарным складам. Зеркальную водную гладь порта кольцом обрамляет величественная колоннада из африканского мрамора. Захватывающий вид: представьте, что площадь Святого Петра со знаменитой колоннадой Бернини затоплена водой и вы вплываете на нее на парусной лодке… Вот какое ощущение испытываешь, оказавшись в Карфагенском порту.

Мы пришвартовываемся между двух кораблей, один приплыл из Александрии Египетской, другой с Крита.

Кормчий и матросы собрались на корме и на небольшом алтаре исполняют благодарственный обряд за благополучное прибытие в порт. Кормчий крошит пищу над огнем и произносит священные формулы. Этот ритуал исполняется на всех судах, как перед отплытием, так и по завершении плавания. Позже кормчий отправится в храм, чтобы поднести ex voto за спасение в шторм. И не он один.

Звезда римской эстрады

Лица у людей усталые, но счастливые. Однако надо как-то решать вопрос со спасенной в море женщиной. Она одна и без денег. Участники плавания дружно скидываются, чтобы помочь ей. Выходит немного, но достаточно, чтобы найти где переночевать и купить еду, а возможно, и новую тунику. Дальше ей придется устраиваться самой.

Последним вносит свою лепту наш матрос. Кормчий ободряюще хлопает его по плечу, и он протягивает несколько монет. Кормчий прекрасно знает, что деньги эти не заработаны честным трудом… оттого он и убедил своего матроса расстаться с ними ради благого дела. Так, отчасти чтобы не накликать беду, отчасти под давлением товарищей, отчасти в благодарность богам за спасение, он отдает женщине украденные монеты. Среди них и наш сестерций. Женщина смущена и робко произносит слова благодарности. Она еще не отошла от шока.

Весть о гибели корабля и о том, что она — единственный спасшийся с него человек, мгновенно разносится по городу. Элия Сабина — так зовут женщину — персона весьма необычная… Она виртуозный музыкант и певица: о ней говорят «artibus edocta», «сведущая в искусствах». Ее мастерство высоко ценится в городе, где она живет, — Аквинкуме.^[128] Длинные белокурые волосы, небесно-голубые глаза и высокий рост с первого взгляда выдают в ней северное происхождение.

Ее надгробную стелу археологи найдут именно в том городе. Из надписи на стеле узнают о ней многое — например, ее карьеру. Она начинала с игры на струнном инструменте, возможно кифаре или предке нашей гитары («pulsabat pollice chordas» — «нажимала пальцем на струны»). Перебирая струны, она пела необычайно красивым голосом («vox ei grata fuit» — «голос ее был приятен»).

Она была настолько одарена, что быстро перешла к другому инструменту, водяному органу, и тоже снискала успех.

В римскую эпоху этот инструмент являлся эквивалентом нашего фортепиано и был непременным участником любого музыкального события сколько-нибудь высокого уровня. Он звучал и на камерных концертах, устраивавшихся в богатых частных домах для узкого круга приглашенных, и в амфитеатре во время гладиаторских боев, создавая «звуковое сопровождение» для наиболее драматических моментов.

Мы знаем еще кое-что об Элии Сабине: она бывшая рабыня, отпущенница, и выйдет замуж за своего учителя музыки (но сейчас она еще не замужем). Чудесная история любви. И притом необычная: ее будущий муж, тоже органист, — легионер II Вспомогательного легиона.^[129] Прежде дислоцированный в Британии, легион был при Траяне переведен в Аквинкум, но недавно небольшой контингент был направлен сюда, в Африку. Она направлялась к любимому, когда на море разыгралась буря…

Элия Сабина теперь одна, в незнакомом городе, в провинции, где она никогда не бывала, и на континенте, о котором знает только из чужих рассказов. Ее жених далеко, в пустыне, и не знает о случившемся. Как ей теперь быть?

Как стать божеством

К счастью, весть о кораблекрушении доходит до ушей еще одной женщины, весьма влиятельной.

Секстия Педуцея, так ее зовут, дочь Квинта Педуцея Спеса, происходит из благородного карфагенского рода.

Это высокая, тонкая женщина с открытой, доброжелательной улыбкой. Смуглая кожа и длинные кудрявые волосы выдают в ней далеких пунийских предков.

Она жрица, а точнее, как выяснили из ее надгробной стелы археологи, фламиника, то есть служительница культа одного отдельного божества.

Мы уже встречали одну такую жрицу в Риме, в портике Октавии. И вот ее коллега. Она служит культу божества на самом деле несколько необычного… культу императора Августа. Действительно, помимо Юпитера, Марса и Квирина, в императорскую эпоху родились культы императоров и членов их семей, обожествленных после смерти. Представьте, если нашего президента республики или премьер-министра после смерти «канонизируют» и они на многие поколения вперед станут почитаемыми божествами с полагающимися им храмами и жрецами, фимиамом, подношениями, требами, праздниками, «рождествами» и «пасхами»… Вот одно из серьезных различий между нами и Римской империей.

В римскую эпоху первый император Август и его супруга Ливия, считавшиеся идеальной парой, положившей начало императорской эре, были обоготворены, и уже много десятилетий в каждом городе империи есть храм, посвященный исключительно им. Служат в них те самые фламины (flamines) или фламиники (flaminicae). Как здесь, в Карфагене.

В положении жреца есть свои преимущества: это сан, которого стремятся добиться все представители местной элиты, потому что это возможность выделиться в глазах других. В особенности жречество заманчиво для женщин, поскольку таким образом они получают важную публичную функцию в обществе, где главенствуют мужчины и почти все управление отдано в их руки.

Как только Секстия узнала о драме Элии Сабины, она послала за ней своих рабов. Им не пришлось долго искать ее. Когда женщины оказались одна против другой, все социальные барьеры между жрицей и отпущенницей тотчас рухнули и возобладала духовная близость.

Несколько дней Сабина была гостьей в доме Секстии и повсюду сопровождала ее. Это весьма энергичная женщина, помимо сугубо жреческих функций ведущая в городе самую разнообразную деятельность. Особенно много сил она отдает мероприятиям в поддержку родного Карфагена.

Власть имущие, спонсоры городской жизни

Так мы открываем для себя важную черту римского общества. «Альтруизм» богачей в отношении города и его жителей. К примеру, наша жрица использует деньги семьи на подарки Карфагену. То же самое делают другие влиятельные семьи — скажем, финансируя реставрацию важных памятников, или принося в дар статуи, или же в разные годы раздавая нуждающимся крупные суммы денег, организуя состязания квадриг или гладиаторские бои и т. д.

Все это входит в программу самоутверждения в глазах общества, реализуемую самыми видными родами каждого города. Это способ обеспечить лояльность сограждан и прославиться, впрочем практикуемый и по сей день. Порой семьи даже соревнуются за право сделать наиболее весомый дар.

Но в отличие от сегодняшнего дня, где почти всегда присутствует расчет на экономическую отдачу (спонсорство), в римскую эпоху дарения — официально «безвозвратные ссуды» и лишь отчасти служат для повышения престижа имени.

В действительности каждый богатый римлянин имеет нравственные обязательства вкладываться в город, в котором живет, потому что это всеобщий жизненный ориентир и центр тяготения, вокруг которого вращается все римское общество. «Noblesse oblige»,^[130] — сказали бы мы, то есть это гражданский долг богатого человека в отношении общества.

Сегодня это редкое явление, которое мы именуем филантропией. Но в римскую эпоху оно было столь распространено, что бо́льшая часть памятников, статуй, театров и амфитеатров в больших и малых городах империи появились благодаря пожертвованиям богачей. Зачастую их имена высечены в мраморе. Не будь этого морального долга богача, сегодня места археологических раскопок выглядели бы иначе — более скромно.

То, что акты щедрости являются социальным долгом, понятно и из похвального предприятия Траяна: он создал в Италии систему оказания помощи бедным детям, особенно в сельской местности, гарантируя им регулярные пожертвования на еду. Речь идет о незаконнорожденных детях, не имеющих никаких средств к существованию, истории которых, очевидно, произвели на Траяна сильное впечатление.

Разумеется, помощь распространяется только на детей римских граждан, не на рабов. И все-таки поражает такое чуткое и «современное» отношение к детям в столь древнем обществе. Сколько стран третьего мира и сейчас не имеет программ такого типа (эту миссию берут на себя неправительственные добровольные организации)!

Мы говорим об lnstitutio alimentaria — «продовольственном учреждении». Мы знаем о нем в том числе из знаменитой Велейской таблицы, одной из самых пространных бронзовых надписей, дошедших до нас от античного Рима. Археологи обнаружили ее во время раскопок античного поселения Велейя в итальянской провинции Пьяченца.

Траян пустил на это дело личные средства, предоставив их сельским собственникам в разных муниципиях Италии взаем под 5 процентов, призванных пополнять фонд, и под гарантию в форме земельной ипотеки.

Процентные поступления идут на питание нуждающимся детям, которые, таким образом, в течение ряда лет получают свой кусок хлеба и надежду на будущее.

Итак, те, кто богат, помогают детям бедняков (и сам император подает этому пример) или дарят городу монументы. Еще одно отличие римского общества от того образа, который у нас создается по фильмам или историческим романам. Общества, которое во многих чертах походит на наше.

Императорский цвет

Наконец через несколько дней доходит весть о том, что удалось связаться с женихом Элии Сабины. Он вместе с выделенным отрядом II Вспомогательного легиона находится в пустыне во внутренних областях страны. Жрица снаряжает повозку и часть дороги проделывает вместе с Элией Сабиной: уже давно она хотела навестить брата, живущего в Булла-Регии, как раз расположенной по пути.

На следующий день рано утром женщины в сопровождении небольшой свиты выезжают из Карфагена.

Они едут в крытой повозке carruca, похожей на ту, что мы видели в Провансе, но более легкой, принимая во внимание местный климат, и убранной внутри цветными пологами и элегантными подушками, выдающими изысканный вкус хозяйки.

В пути Элия Сабина обращает на что-то внимание и выглядывает из окошка. По бокам дороги лежат морские раковины, сначала понемногу, затем все больше и больше, наконец, высятся целые холмы. Несметное количество раковин, истолченных и бог знает когда оставленных здесь под лучами палящего солнца, выбелившего их до блеска. Поля по краям дороги кажутся свалками под открытым небом.

Это отходы производства огромной фабрики по изготовлению пурпура — можно сказать, «цвета номер один» в Римской империи.

Пурпурный пигмент, использовавшийся для окраски самых дорогих тканей, добывают из моллюсков семейства мурициды, в частности из иглянки (Haustellum brandaris): он содержится в небольшом мешочке — мантийной железе. Но в крайне небольшом количестве: буквально по капельке в каждом моллюске. Отсюда необходимость вылавливать огромные количества этих брюхоногих с помощью подводных вершей, расставленных вдоль побережья.

Затем следует трудоемкий процесс обработки: необходимо вручную извлечь моллюсков, причем, если они слишком малы, приходится дробить раковины на жерновах, потом их на несколько дней оставляют на солнце, после чего вываривают в свинцовых сосудах. В итоге, после удаления примесей, получают пигмент. Плиний Старший дал ему идеальное определение: «…тот драгоценный розовый цвет, что тяготеет к черному и переливается».

Каждый грамм пигмента добыт ценою жизни десятков тысяч морских моллюсков. Понятно, почему он так дорог и почему считается роскошью, как шелк.

Но для чего он нужен? Чтобы окрашивать тоги и другие одежды, но это и нечто большее, чем просто краска, — это статус-символ, как поясняет все тот же Плиний Старший: «…знак отличия сенатора от всадника, используется для умилостивления богов, и придает великолепие всякой одежде: в триумфах и смешанный с золотом. Поэтому следует простить всеобщую одержимость пурпуром…»

В самом деле, можно говорить об одержимости, потому что, хотя римляне и не были изобретателями метода получения пурпура, именно они поставили его на такой «промышленный» поток, что уничтожили популяции моллюсков-мурицидов в обширных областях Средиземного моря. Вот одно из неблагоприятных последствий римской глобализации, которая поразительно похожа на то, что мы наблюдаем сегодня, когда речь идет о воздействии на окружающую среду…

Карета проезжает мимо фабрики — запах валяющихся на солнце десятков тысяч моллюсков невыносим. Пахнет гнилым морем. И этот запах сопровождает нас на протяжении многих километров. Так мы обнаруживаем любопытный факт: фабрики всегда расположены с подветренной стороны (относительно преобладающего в местности ветра) к населенным пунктам, чтобы не отравлять воздух этими тошнотворными миазмами…

Путешествие в экономическую «кладовую» империи

В ходе путешествия кортеж проезжает по совсем не похожей на ту, что знакома нам, Северной Африке. Здесь гораздо больше зелени, словно мы где-нибудь в Испании или Южной Италии. Однако это провинция Проконсульская Африка, включающая нынешний Тунис, часть Алжира и Ливии.

Элия Сабина, убаюкиваемая легким покачиванием повозки, открывает для себя неведомый прежде мир. А вместе с нею и мы: наша повозка проезжает по пути многочисленные сельскохозяйственные усадьбы, широкие возделанные поля, одним словом, как и Египет, эти земли — закрома империи. И здесь выращивают не только пшеницу.

В изобилии имеются фруктовые деревья, инжир, виноград, фасоль. Затем оливковое масло — козырь здешних мест. Начиная с эпохи, в которой мы находимся, его производство настолько интенсифицируется, что уже составляет серьезную конкуренцию италийскому и испанскому маслу. Это явствует из амфор, которые находят археологи в местах раскопок или на затонувших судах этого периода: сосуды африканского типа постепенно вытесняют италийскую керамику.

Путешествие продолжается, навстречу нам, как сегодня на автомагистрали, движутся груженные товарами «фуры», направляющиеся в Рим и другие города империи. Оказывается, Северная Африка экспортирует гораздо больше, чем импортирует. Ткани, шерсть, посуда — в прибавление к дереву и мрамору, уходящему с побережья. Это один из столпов экономики империи.

В какой-то момент мы замечаем, что навстречу нам медленно движется грузовая повозка. Колеса у нее без спиц, они напоминают круглые столешницы и скрипят при каждом повороте. На повозке стоят большие деревянные ящики, их днище окрашено в ярко-красный цвет — это кровь. Очевидно, внутри ящиков — отловленные животные. Например, леопарды или какие-нибудь другие крупные хищники. В этих ящиках везут диких зверей для Колизея. Невозможно даже думать о титанических усилиях, требующихся для отлова этих опасных хищников, для транспортировки их на другой континент… чтобы затем в одно мгновение умертвить их на арене амфитеатра. Повозки скрываются за поворотом, надрывно скрипя колесами…

Спустя недолгое время мимо нас проходит другой живой товар — рабы. Это африканцы с черной как смоль кожей, уроженцы бог знает каких областей. Их схватили, когда они направлялись к реке за водой близ деревни или во время набега… У каждого за плечами своя история. Но у всех одно будущее — рабство, полная утрата свободы, не исключено, и скорая гибель на арене какого-нибудь амфитеатра или медленная смерть на плантациях. Бо́льшая часть из тех, кого мы видим сейчас закованными в цепи, с железными обручами на шеях, не проживет и нескольких лет…

Город в пустыне

Прибытие в Булла-Регию означает — настала пора расставаться. На следующий день Элия Сабина попрощается со жрицей и продолжит путь к возлюбленному одна, на предоставленной ей повозке. С ней последует несколько провожатых: здесь тоже случаются ограбления, особенно в безлюдной местности, которую ей предстоит пересечь. Но где же сейчас ее жених-легионер? Он в поте лица участвует в осуществлении одного из самых смелых проектов римской античности. Построить город с нуля во внутренних областях Северной Африки.

Если подумать, все основные города Средиземноморья расположены вблизи побережья либо непосредственно на морском берегу. Зачем отправляться на плоскогорье в тысяче метров над уровнем моря и в пяти днях пути от Карфагена? Дальше ничего нет: мы фактически у границ империи… Этот проект можно сравнить с рождением Лас-Вегаса, с молниеносной скоростью построенного в пустыне, вдали от всего. Если в случае со столицей игорного мира целью были заработки, то при создании Тамугади^[131] цель преследовалась совсем иная: покорить население. Но, как мы скоро узнаем, отнюдь не силой оружия.

Элия Сабина долго едет по раскаленной солнцем местности. Это солнце, кажется, приглушает все, даже звуки. Полупустынный ландшафт, бескрайний, но безмолвный. Слышно только цоканье конских копыт и поскрипывание колес по песку вперемежку с щебнем. На протяжении всего пути Элию Сабину не оставляет запах обожженных солнцем растений, горячий и непривычный, он щекочет ноздри.

И то, что она видит одним прекрасным утром, кажется невероятным. Перед ее глазами из ниоткуда материализуется город. Он расположен посреди бугристого плоскогорья, над которым довлеет горный массив Aurarius (нынешний Орес). После нескольких дней пустынных пейзажей перед ее глазами возникают термы, театр, рынки, лавки, форум, храмы… Кажется, будто это мираж.

Люди из свиты тоже заметно приободрились и ускорили шаг. В город они влетают почти галопом. При их приближении с земли поднимается мужчина и выходит на середину дороги навстречу кортежу. Он хорошо сложен, мускулист, с короткими черными волосами. Это жених Элии Сабины. Он ждал ее у входа в город. Повозка останавливается, влюбленные бросаются друг к другу. Долгое и страстное объятие, словно призванное стереть в памяти мысль о том, что могло бы случиться, если бы «Европа» не встретила по курсу обломки корабля с уцелевшей пассажиркой.

Оставим их. Им есть что рассказать друг другу… Она задержится здесь надолго. Корпус ее жениха был направлен сюда для завершения строительства города, начатого другими легионерами, ветеранами III Августова легиона (Legio III Augusta).

Согласно традиции — скажем об этом еще раз, — когда легионеры уходят в отставку после двадцати пяти лет военной службы, они получают диплом с выдержкой из официального акта, вывешенного в храме Божественного Августа на Римском форуме, и земельный участок, где они смогут завести семью, растить детей и провести годы старости. Почти всегда это периферийные области, порой только что завоеванные и нуждающиеся в колонизации, как, например, это плоскогорье.

Этих ветеранов даже попросили заняться строительством города. И они выстроили его за эти годы. Строительство началось в 100 году н. э., и город уже успел обрести свои формы, хотя многого еще и недостает. Ветераны прекрасно выполнили порученное им дело: раскинувшийся на 12 гектарах Тамугади создан по четкому римскому плану. Сто двадцать кварталов с регулярной планировкой, с двумя главными (cardo maximus и decumanus maximus) и малыми улицами, общественными постройками, храмами… одним словом, налицо все элементы римского города. По замыслу это копия Рима в уменьшенном масштабе. К чему все эти усилия? Ради чего Траян приказал своим ветеранам приехать сюда?

Оазис в пустыне

Стоящая за всем этим идея очень интересна. Рим завоевывал народы силой оружия — как мы видели, грозной силой. Здесь же был предпринят другой маневр. Тамугади — идеальный город, потому что он — «витрина» римской цивилизации. Его задача — покорить население региона не оружием, а римским стилем жизни. Начиная с обеспечения водой. В области, где вода является большой ценностью, внезапно появляется город с термами — и не одной, а двадцатью семью! Повсюду стоят цистерны и проложены линии канализации, не подпускающие к городу болезни. Археологи обнаружили, что город можно считать гигантской цистерной, собирающей воду во всей округе, фильтрующей и очищающей ее в отстойниках и направляющей ее затем в термы, дома и фонтанчики на углах улиц… В Тамугади вода не просто есть, она здесь течет потоком, и все это благодаря гидроинженерным познаниям римлян, которые копают колодцы, находят подземные источники, заключают их в акведуки и т. д. Это территории, где вода и по сей день считается ценным достоянием, потому что здесь ее мало; нет такого изобилия воды, что при римлянах… Одним словом, Тамугади — грандиозный оазис.

Но это лишь первый шаг. С самого начала задачи города были отчетливо ясны: Тамугади должен воздействовать как магнит на окрестные территории, притягивая и интегрируя местное население, а не завоевывая и подчиняя его. Людей завоюет повседневная жизнь, завоюет развлечениями, хорошей кухней (с невиданными и утонченными блюдами), термами, культурой. В каком-то смысле людей будут притягивать чары самого настоящего общества потребления, которое сумели создать римляне. Вот вам еще одно сходство с нашей эпохой.

Затем, есть и экономический аспект, связанный с деньгами и перспективой повысить свой уровень жизни и даже разбогатеть… И эта возможность открыта перед всеми. Тамугади дает шанс каждому, без различия национальности, попасть в римскую орбиту и участвовать в жизни империи. Такого не будет происходить в позднейшие эпохи, когда между завоевателем и завоеванным будет сохраняться четкая граница.

Интеграция — вот заветное слово, проливающее свет на цель создания этого города. Весьма прогрессивная для своего времени концепция.

Самый невероятный аспект римской политики — это то, что она не прибегла к силе для насаждения своей культуры: ее система интеграции и здесь, в Северной Африке, и в других регионах действует через город.

Один из примеров — здешний театр. Археологи обратили внимание, что театр рассчитан на 3500–4000 мест, многовато для города с численностью населения восемь-десять тысяч человек, каким оно было в пору строительства. Следовательно, с самого момента основания было известно, что идея сработает и город привлечет к себе множество людей…

И те, кто так думал, были правы: очень скоро город выйдет из первоначальных границ, хаотически обрастет периферийными районами, его территория вырастет с 12 до 50 гектаров… Полный успех. Спустя пятьдесят лет собственно римлян здесь будет мало, население почти целиком будет состоять из нумидийцев. Все будет в их руках: торговля, городское управление, повседневная жизнь… Но они уже мыслят не как нумидийцы: они впитали в себя греко-латинскую культуру и… думают как римляне.

В Тамугади археологи обнаружили граффито, говорящее само за себя: «Venari, lavari, ludere, ridere. Hoc est vivere», что означает: «Охотиться, ходить в термы, играть, смеяться. Это и есть жизнь».

Конечно, это одна из причин притягательности Тамугади для североафриканского населения. Но было бы упрощением думать, что народы империи завоевало одно лишь удовольствие.

Когда Траян дает приказ основать Тамугади, в действительности он начинает кампанию за распространение культуры выращивания олив в Северной Африке.

Эта кампания будет продолжена Адрианом. Те, кто сажает оливковые деревья, знают, что если они получат еще и римское гражданство, то смогут пользоваться значительными налоговыми льготами и продавать свою продукцию на всей территории империи. Это объясняет, почему столь многие нумидийцы и жители Мавритании без затруднений перенимают римский образ жизни.

В результате этой политики значительные территории Северной Африки покрываются оливковыми плантациями, и местное оливковое масло, как мы видели, наводняет империю, конкурируя с испанским и даже с итальянским.

Сила знания

Над африканским плоскогорьем занимается заря. Жених Элии Сабины пишет за столиком письмо. Оно адресовано возлюбленной, которая еще погружена в сон после долгого путешествия и долгой ночи, проведенной без сна… Он хочет, чтобы она, проснувшись, нашла от него пару нежных строк. Чуть в стороне, прислонившись к колонне портика, его дожидается товарищ. Их ждет утренний сбор.

Подходит молодой мужчина, в его глазах любопытство.

«Для чего это?» — спрашивает он, показывая на исписанный лист.

Легионер поднимает голову и внимательно смотрит на него. Перед ним хорошо сложенный нумидиец с курчавыми волосами и глазами, в которых есть интерес ко всему, что связано с римским миром. Он выходец с гор и принадлежит к одной из местных народностей.

Поразмыслив минутку, легионер говорит: «Скажи-ка мне что-нибудь, что знаешь только ты, и никто другой».

Тот отводит в раздумье взгляд и потом, глядя прямо в глаза, отвечает: «Моя женщина ждет ребенка».

Легионер записывает его слова на клочке папируса, складывает его и говорит нумидийцу: «Иди к моему товарищу, попроси развернуть листок и прочесть».

Нумидиец выполняет порученное. Сослуживец нашего легионера разворачивает листок папируса, читает, потом смотрит на молодого африканца и говорит ему: «Что ж, поздравляю, ты станешь отцом…»

Тот застывает, от удивления выпучив глаза и разинув рот.

«Откуда ты знаешь? Это чародейство!»

Легионеры разражаются смехом… Позже они угостят молодого нумидийца вином, чтобы отметить приятную новость.

Для тех, кто незнаком даже с алфавитом, письменность предстает как могущественное орудие, имеющее чуть ли не чудодейственную силу воздействия на людей. Подобные сцены происходят (и будут происходить) во всех пограничных зонах, где письменная цивилизация встречается с народностями, письменности не имеющими. И будет многократно повторяться в ходе истории. Но в случае с Римской империей есть одно отличие: достаточно поглядеть на надписи на стенах Помпей, или на амфорах, или же на монументах в римских городах, чтобы убедиться, что в Римской империи почти все, по крайней мере в городах, умеют писать и читать (а также считать). Никогда еще такого не случалось в мировой истории — и долго еще не повторится: в Средневековье и ренессансный период население будет обречено на массовую неграмотность. Так будет до начала нашего времени. Лишь на протяжении XX века в западных обществах грамотность снова достигнет римских масштабов и превзойдет их. Об этой черте римской цивилизации как-то редко задумываются.

Лептис-Магна, мраморный город

Элия Сабина нашла жилье неподалеку от места, где расквартированы легионеры. Первым делом она запасается парфюмерией — ее мужчина должен видеть ее во всей красе. Теперь у нее в руках разнообразные лопаточки, пудры и мази, между тем как наш сестерций… перекочевал в кошелек торговца, продавшего ей косметику.

Это низкорослый лысый мужчина с добрыми глазами. Он всегда готов улыбнуться, чтобы клиент не чувствовал себя неловко. На самом деле он человек очень стеснительный и не может подолгу выдерживать чужой взгляд.

На следующий день его нет в лавке. Раб объясняет Элии Сабине, что хозяин поехал в Лептис-Магну за партией духов и благовоний, прибывших из Александрии Египетской. Стало быть, наш сестерций снова в пути, под палящим солнцем пустыни.

Парфюмер прибывает в Лептис-Магну, проведя последнюю ночь на постоялом дворе. Город ему очень нравится, он сильно отличается от Тамугади: он крупнее и многолюднее. И здесь такой свежий воздух… Город стоит на море, на побережье нынешней Ливии, вдали от каменистых, раскаленных солнцем гор.

Нам же Лептис-Магна нравится тем, что это город мрамора, богатый и полный настоящих шедевров. Он еще не достиг того великолепия, которое ждет его столетие спустя, когда Септимий Север, император-африканец, рожденный именно здесь, застроит его новыми монументами. Но уже сейчас это живой, многолюдный город. Его улицы замощены светлой плиткой, освещающей черные глаза прохожих, что придает их взглядам особое очарование. Двое мальчишек гоняются друг за дружкой в толпе и нечаянно опрокидывают стоящую на улице корзину лавки зеленщика. Хозяин показывается и пытается догнать их, но они проворнее его и скрываются в толпе, юрко шныряя туда-сюда, как хорьки. Закрыв глаза, вдохнем витающие вокруг запахи. Ароматы проходящих мимо женщин отличаются от тех, что мы чувствовали в Германии или Провансе, они более экзотичные и резкие, может быть, потому, что мы недалеко от Александрии Египетской.

Шагая в толпе, мы замечаем, что люди здесь более низкого роста и в основном с густыми и курчавыми темными волосами. Мы поистине в сердце Средиземноморья. По улице проходят три матроны, их туники сшиты из ярких, красочных тканей: желтой, розовой, красной. У них пышные формы, но они, в отличие от нашего времени, не стараются скрыть их под одеждами, наоборот, с гордостью заявляют о себе броскими цветами. Их округлости притягивают взгляды многих проходящих мимо мужчин. В рассматриваемую эпоху идеал женской фигуры именно таков: пышные формы, особенно ягодицы. Худые женщины отнюдь не ходят в секс-символах, а те, что «в телесах», — да (разумеется, без крайностей).

Парфюмер проходит по местному рынку. Он представляет собой большую площадь с двумя зданиями цилиндрической формы, похожими на круглые храмы. Здесь нас также повсюду окружает мрамор. Даже зона рыботорговцев и та уставлена белоснежными мраморными столами с изящными ножками в форме дельфина. На прилавки выложена рыба. Поражает контраст между белизной мрамора и стекающими с рыбин струйками ярко-красной крови. Поток людей выносит нас к каменной тумбе; на ней высечены различные единицы длины: римский фут, египетский царский локоть^[132] и локоть пунический.

Двигаясь в толпе по рынку, мы обращаем внимание на высеченное в мраморе имя: ANNOBAL TAPAPIUS RUFUS — Аннобал Тапапий Руф. Имя наполовину римское, наполовину пунийское… Этот рынок был подарен городу семьей Тапапий более ста лет назад, в 9 году н. э., во исполнение все того же долга богатого гражданина перед обществом. И конечно, с мыслью оставить о себе память…

То же самое касается театра. Вот надпись, сделанная неким Тиберием Клавдием Сестием несколько лет назад (91–92 гг. н. э.), из которой выясняется ситуация, аналогичная той, что мы видели в Карфагене: упомянутый муж был тоже служителем культа почившего императора (Веспасиана) и подарил населению алтарь и сцену театра, потому что «любит свою родину, любит украшать ее, любит своих сограждан, любит согласие…».

Наш парфюмер — страстный поклонник театра. Он с успехом мог бы послать в это долгое путешествие своего раба, но любовь к театральному искусству такова, что он при всякой возможности спускается с гор и уж точно не упускает ни одного спектакля известных трупп. Да… мы привыкли к такому поведению в наше время, но, оказывается, любовь к театральному искусству не имеет возраста… во всех смыслах.

Театр Лептис-Магны великолепен. Полукружии трибун напоминает раскрытую створку раковины, театр напрямую связан с морем: с высоты последних рядов видна уходящая до горизонта гладь Средиземного моря. Римский театр, как мы знаем, — это театр под открытым небом. Идеальное сопряжение противоположностей: белизны мрамора с синевой моря, твердости ступеней с мягкостью волн. Это особенное место, оно чарующе прекрасно ближе к вечеру, когда солнце становится багряным диском. Место, дарящее радость глазу и пищу уму. И те, кто садится на эти ступени сейчас, две тысячи лет спустя, испытывают те же глубокие чувства.

Театр заполняется зрителями. Они прибывают небольшими группами. Женщины с макияжем и элегантно одетые, потому что, как мы узнали от Овидия, в античном Риме театр — одно из главных мест «светских рандеву» в городах. Очень скоро воздух наполняется ароматами их духов. Наш парфюмер прекрасно вычисляет, к какому рангу принадлежит женщина, по исходящему от нее аромату. И отнюдь не всегда это женщины в самой дорогой одежде… Сейчас, например, двумя рядами ниже нас проходит женщина с высокой прической в стиле эпохи. На волосах, среди накладных локонов и уложенных змейкой кос, сверкают и покачиваются драгоценности, как украшения на рождественской елке. Она не понимает, что выставляет себя на смех. Но никто не осмелится сказать ей об этом: состояние, которое она унаследовала после смерти мужа, делает ее одной из богатейших женщин города и одной из самых желанных и почитаемых… Стоит ли говорить, что духи у нее чересчур сильные и резкие? Даже наш парфюмер невольно морщится.

Давайте оглядимся. Сотни зрителей постепенно рассаживаются. Разнообразие лиц выдает различное происхождение. Конечно, Лептис — портовый город, здесь бывает люд с самых разных уголков Средиземноморья. Но посетители театра не моряки, не туристы и не торговцы — это жители города. И все они — римские граждане.

Империя, открытая всем и каждому.

Эти лица выявляют основной залог успеха и долговечности власти Рима на трех континентах. Это интеграция.

Краткая речь, которую вы прочтете сейчас, была произнесена почти две тысячи лет назад императором Клавдием, но с равным успехом ее можно было бы зачесть в нашем парламенте сегодня утром. Она посвящена интеграции различных народностей, не только в обществе, но и в политике.

В 48 году н. э. император Клавдий даровал галльской знати право входить в Сенат наравне с коренными римлянами. Разумеется, римские сенаторы возмутились, и вот что он им ответил. Слова поразительно актуальные и для сегодняшнего дня:

«Какой причиной объясняется падение спартанцев и афинян, если не тем, что, сколь бы они ни были сильны в военном плане, они отталкивали побежденных как чужестранцев?

Чужестранцы правили нами…

…Галлы уже сроднились с нами обычаями, культурой, семейными связями — так пусть они принесут нам и свое золото и богатства, вместо того чтобы держать их при себе! Сенаторы, все, что мы считаем старинным, когда-то было новым: магистраты-плебеи появились после патрициев, латины после плебеев, выходцы из других италийских народов — после латинов…»

В этих словах читается не только терпимость, но и желание принять и интегрировать «иных» в римское общество. Поистине поразительно.

Во всем Средиземноморье Рим отворял двери покоренным народам, создавая таким образом мультиэтническое общество. Да, мультиэтническое, но с единой «официальной» культурой. Римское право, римская система управления должны быть непоколебимы.

Кто не приносит жертву императору, не признавая тем самым его авторитет и автоматически весь римский мир, ставит себя в оппозицию к системе и рассматривается как враг.

Галлы, становясь сенаторами, подчинялись не своим племенным законам, а законам Рима. Это основополагающий элемент для понимания того, как Риму удалось стать «плавильным котлом» античности.

С другой стороны, ведь и в наше время иностранец, становясь гражданином другой страны, должен поклясться в верности ее конституции и законам (в Италии формула клятвы краткая, но ясная: «Клянусь хранить верность Итальянской Республике и соблюдать конституцию и законы государства»), следовательно принимаются не только права, но и установленные законом обязанности. И если эти обязанности не выполняются гражданином, кем бы он ни был, его ждет наказание. Таковы правила игры.

В каком-то смысле регулярно приносимые на небольшой алтарь императорского культа скромные жертвы равноценны клятве верности государству в наше время…

Это не диктатура: каждый из подданных империи дома, да и на улицах города, волен говорить на каком угодно языке, одеваться как пожелает, почитать какие угодно божества (в Римской империи свобода вероисповедания) и т. д. Но основополагающие нормы и законы Рима должны приниматься и соблюдаться: они не подлежат обсуждению и одинаковы для всех.

Вот вам пример. Представьте, если бы сегодня не было единого дорожного кодекса, но во имя всеобщей свободы существовало множество разных правил. В такой ситуации далеко на машине не уедешь.

А вот к религиозным вопросам отношение у римлян очень взвешенное и уважительное, ибо они знают, как быстро они могут перерасти в весьма серьезную проблему.

И в этом случае Африка демонстрирует любопытный пример. Римляне ничего не навязывают, но практикуют мудрый подход, благодаря которому местным религиям с их ритуалами и церемониями сохраняется право на существование. Достаточно, чтобы они выглядели римскими. Так, например, местный бог получает римское имя. Мужское божество пунийцев Ваал принимает имя Сатурна, а женское Танит получает имя Юноны Небесной… Одним словом, основы религии не трогают, она лишь подвергается «рестайлингу», чтобы выглядеть… по-римски.

Римский «Обама»

Существует ли расизм в Римской империи? Нет. Мы видим, как в театре Лептис-Магны бок о бок сидят люди с совершенно разными чертами лица. Действительно, римская эпоха по национальному вопросу осуществила, возможно, самую масштабную интеграцию в истории человечества. Здесь нет дискриминации по цвету кожи. Как сегодня никто не судит о футболисте или о пилоте самолета по цвету его волос: не важно, блондин он или брюнет, главное, чтобы хорошо знал свое дело… И для римлян так же.

Единственное, что имеет значение, — это социальный слой, к которому принадлежит человек, и состояние, которым он владеет. И вот тут действуют железные правила.

К примеру, чтобы стать сенатором, необходимо иметь состояние по меньшей мере в миллион сестерциев и владеть недвижимостью.

Римское общество мультиэтнично, потому что интегрирует побежденных, не дискриминируя их и не отводя им лишь маргинальное место в обществе. Римляне не только не знают расизма, но, наоборот, считают, что этническое разнообразие есть богатство, так как оно вытекает из социальных и экономических механизмов, гарантирующих будущность римской цивилизации. Этот аспект весьма интересен.

Обратимся к примеру все той же Северной Африки, коль уж мы в Лептис-Магне. Римляне дают африканцам возможность добиваться богатства, успеха, занимать самые высокие государственные посты. Разумеется, исходное требование при этом — они должны получить римское гражданство.

Шансы стать императором для уроженца Африканского континента таковы же, как и для италика или для галла. И такое имело место в истории империи. Если вам случится увидеть знаменитое изображение Септимия Севера со всем его семейством, самое настоящее «семейное фото» той эпохи, вы будете поражены цветом его кожи: он очень темный. Мы могли бы назвать его «Обамой» Римской империи. И при этом ни у кого не вызывал нареканий цвет его кожи. И даже тот факт, что он говорил на латыни с сильным африканским акцентом.

И все же Септимий Север был одним из выдающихся римских императоров, успешно защищавшим ее границы и управлявшим государством гораздо лучше, чем многие его «европейские» преемники и последователи.

Римская империя сумела возвести на высший пост африканца именно в силу того, что представляла собой систему, открытую включаемым в ее состав и принимавшим ее культуру новым народам. Это наиболее характерный аспект, отличающий Рим от недавних империй, не дававших доступа к высшим должностям представителям завоеванных территорий.

Например, никто никогда не видел кенийца с английской короной на голове, перуанца — с испанской, конголезца — на бельгийском троне или полинезийца — на французском. В Римской же империи такое случалось, и не раз. Тот же Траян был первым императором не италийского происхождения: он был рожден в Испании.

Чтобы понять, насколько действен этот механизм, скажу: в конце столетия, в путешествие по которому мы пустились, треть римских сенаторов будет иметь африканские корни, может быть, именно благодаря богатству и процветанию региона. И никто не будет задаваться вопросом о цвете их кожи…

Сестерций переходит в новые руки

Парфюмер не упускает ни единой реплики актеров, поражается театральным эффектам и аплодирует вместе с тысячами зрителей, когда опускается занавес. Вернее сказать, когда он поднимается… Да-да, потому что в римскую эпоху занавес выходит из передней части сцены и поднимается наверх, как экран, благодаря расположенному под землей механизму.

На следующий день парфюмер отправляется в порт, чтобы получить товар. Он без труда узнает судно своего египетского поставщика. У него оранжевый парус, а нарисованные на носу два глаза, призванные отгонять неудачу, — синего цвета и гораздо крупнее, чем у других кораблей. Главное же, легко узнать самого египтянина. Сухопарый, с длинными курчавыми волосами и глубокими черными глазами. На нем лишь белая юбочка, а торс открыт, являя всеобщему взору безупречную мускулатуру, включая рельефные «кубики» пресса.

В момент оплаты товара наш сестерций сменяет владельца. Мы скоро отплываем. Пункт назначения? Александрия Египетская.

Египет
Туристы античной эпохи

Путь в Египет

Очертания порта Лептис-Магна постепенно тают за нашей спиной. Этому городу уготовано любопытное будущее. Он еще долго будет богатеть и процветать, а потом, с первыми признаками развала империи и набегами астурийских варваров, его стремительно покинут элита и жители. Жить на границе становится опасно.

Лептис-Магна и схожие центры выросли в процессе глобализации Рима, который формировал их как очаги торговли и общественной жизни. То есть, как в случае с Нью-Йорком, у них нет стен или защитных укреплений.

Как только все обратились в бегство, в опустевших городах поселились местные племена, стоящие на низшей ступени развития. Подумать только, здесь будут находить наконечники стрел, прямо среди памятников, ставших местом охоты. Словно в ходе обратной перемотки процесса истории, века цивилизации покроются слоем пыли. Возникнет ощущение, что мы находимся в фильме «На следующий день» («The Day After»).^[133] Но в результате и эти поселенцы тоже уйдут. Так, Лептис-Магна превратится в город-призрак. Представьте себе опустевшие колоннады, среди которых гуляет ветер, в нишах театра поселились дикие звери, опустели лавки, в домах сорваны ставни, некогда шумные помещения терм ныне погрузились в молчание… И великолепные мозаики с яркими сценами жизни, эти счастливые лица, живые взгляды — все постепенно заносится слоями песка…

Истинным победителем действительно будет пустыня. Все постепенно будет погребено под ее саваном. В некоторых точках города уровень песчаных наносов достигнет 12 метров.

Тем не менее именно песок сохранит город от дальнейшего разрушения. Он вновь увидит свет только в XX веке. Итальянские археологи обнаружат остатки его погребенного великолепия. И сегодня Лептис-Магна — один из самых красивых археологических центров, которые стоит посетить. Настоящие «мраморные Помпеи».

Последующие дни путешествия протекают спокойно. Судно останавливается в городах Береника и Аполлония в Киренаике, а затем однажды вечером мы замечаем одинокую звезду, низко висящую над горизонтом. На нее нам указывает египетский купец. Но это не звезда, а одно из «семи чудес света» Древнего мира. Огонь Александрийского маяка.

Седьмое чудо света Древнего мира

Увиденное нами в точности соответствует описанию Посидиппа, греческого поэта, жившего в III веке до н. э.:

При виде маяка моряки произносят священные слова благодарности. Так и есть, маяк посвящен богам света, подобным Диоскурам Кастору и Поллуксу.^[135] Поэтому узреть его равнозначно получению благоволения небесных сил, посылающих тебе добрый сигнал…

На самом деле, говоря более рациональным языком, перед нами — результат блестящей инженерной мысли эпохи Александра Македонского, впоследствии погибший в хаосе Средневековья.

На вершине башни не просто установлена емкость с пылающим маслом. Вполне вероятно, что свет концентрируется поверхностями вогнутых щитов из ярко начищенной бронзы. Они действуют как параболические зеркала и посылают на горизонт световой поток. Таким образом, луч маяка можно увидеть на расстоянии до 48 километров! Это подтверждают слова историка Иосифа Флавия.

И это еще не все. Нам известно из описаний, что верхушка маяка — цилиндрической формы, что наводит на предположение о вращении щитов вокруг источника света, аналогично тому, как происходит с мигалкой у машины полиции или «скорой помощи». В результате луч «вертится» и достает до горизонта в радиусе почти 50 километров. А может ли он проникнуть дальше? Вообще-то, 50 километров — это то расстояние, дальше которого округлость Земли не позволяет увидеть луч маяка, посылаемый с высоты 120 метров.

На следующий день мы наконец прибываем в порт.

Маяк высится на острове у входа в порт. Это — белое величественное строение. Сегодня мы знаем, как он выглядит, благодаря монетам, отчеканенным в Александрии при различных императорах (среди них и Траян), а также благодаря мозаикам, светильникам и стеклянным предметам, обнаруженным в Баграме (Афганистан).

Башня состоит из трех частей. Самая нижняя представляет собой массивный блок, близкий к квадрату, высотой 60 метров. На каждом углу высится по позолоченной статуе тритона, дующей в огромную раковину. Выше располагается восьмигранная башенка поуже и наконец цилиндр с купольным перекрытием, увенчанным золотой фигурой Гелиоса, бога солнца (в древнегреческую эпоху там стоял Зевс Сотер, то есть Юпитер Спаситель, либо Посейдон).

В тех местах у берега, где дно мелеет, маяк служит важным ориентиром, помогающим обойти песчаные наносы, притаившиеся в засаде поблизости.

Приближаясь к маяку, мы замечаем в стенах вертикальные ряды окон — внутри обитает небольшая группа следящих за строением людей, административные служащие и охранники. Ведь это — стратегически важный объект. Подобный факт приводит нас к заключению, что перед нами — самый крупный небоскреб древности после пирамид Хеопса и Хефрена.

Согласно описаниям древних, Александрийский маяк должен был достигать 120 метров в высоту, как мы уже отмечали. Это означает, что его высота равна сорокаэтажному зданию.

Александрийский маяк являлся древним чудом света, которое прослужило людям дольше всех. Построенный примерно в 208 году до н. э., он продолжал действовать на протяжении более чем тысячи трехсот лет. Затем, в Средние века, мусульмане превратили его последний этаж в мечеть. Позже одно за другим произошли два землетрясения, в 1303 и в 1323 годах, положившие конец его роли ориентира для мореплавателей. Завершил разрушение маяка султан Египта Кайт-Бей ради сооружения крепости.

Последняя любопытная вещь. Башню построили на острове под названием Фарос напротив порта Александрии. Отсюда — его имя, которое впоследствии приобрело широкое хождение во всем Средиземноморье и применялось к башням с аналогичной функцией. Слово это дошло до наших дней. В итоге мы бессознательно пользуемся словом «фара»^[136] в повседневной жизни, не осознавая, что всякий раз упоминаем античное чудо.

На улицах Александрии Египетской

Не так-то просто причалить в Александрийском порту. Лишь рядом с величественным маяком существует узенький пролив. Мы собственными глазами видим то, о чем рассказывает Иосиф Флавий, предупреждая мореплавателей. Пролив ощетинился скалами, море всегда бурлит, поскольку волны бьются о маяк с одной стороны и о мол — с другой. Так и есть, наш корабль швыряет то вправо, то влево, но люди на борту привыкли к этому. Все знают, что в порт можно войти, исполнив своеобразный вираж. Так и происходит. И после него воды становятся абсолютно спокойными.

На рейде стоят на якоре многочисленные суда. Мы проплываем между двумя из них, замечая в воде людей, которые с равномерными интервалами погружаются на глубину. У каждого вокруг пояса обвита веревка, конец которой держит в руке человек, страхующий ныряльщика с корабля. Нет, это не ловцы губок. Здесь их называют забавным^[137] именем urinatores (от глагола urino, означающего «погружаться под воду»)…

Таковы предки современных подводников. Это — люди с развитыми способностями к задержке дыхания, которых задействуют в различных видах подводных работ, всегда связанных с большим риском: в ходе военных действий против кораблей противника (в качестве подводных десантников), а также для поисков и спасения затонувшего товара. Что и демонстрирует данная ситуация. Судно пошло ко дну в нескольких метрах от берега, и подводники спасают груз — амфоры. В эту эпоху еще не существует ни кислородных баллонов, ни масок с трубкой. Все гораздо сложнее.

Проплывая, мы замечаем одного из подводников вблизи нашего судна. Это крепко сбитый парень с решительным выражением лица. Он наблюдает за ходом корабля и приветствует нас лучезарной улыбкой. Затем делает несколько глубоких вдохов и снова погружается в воду.

Прохождение таможни всегда представляет определенную проблему. В том числе потому, что необходимо делать подарки. Но в итоге молодой торговец-египтянин справляется с осадой таможенников и с успехом провозит весь свой груз, в основном состоящий из амфор с маслом из Лептис-Магны.

Распределив товар на собственных складах, он наконец волен идти куда пожелает и сворачивает на одну из оживленных улиц Александрии Египетской.

Спустя пару минут мы снова оказываемся в толчее большого города. Однако это не просто один из населенных пунктов. Александрия по праву считается вторым по значимости после Рима городом империи (третьей за ней следует Антиохия, на берегах Оронта, столица провинции Сирия). Она была основана Александром Македонским и превратилась в настоящий античный мегаполис. Атмосфера и хаос ее улиц не уступают римским.

Тем не менее есть одна вещь, отличающая одни от других. Это — люди. Здесь действительно можно встретить кого угодно. И не только выходцев из любой точки Средиземноморья, но и «иностранцев»: моряков и торговцев из Эфиопии, арабов, индусов, персов. Существуют даже целые кварталы для иностранцев, как отчасти потом будет в Византии или в Венеции в Средние века и позже.

Александрия в некотором смысле является воротами империи благодаря своим морским связям с Индией и Африкой. Такое впечатление, что мы оказались на межпланетной станции из фильма «Звездные войны»… Здесь встречаются всевозможные лица, одежды и языки. Вот, к примеру, индийский купец с темной кожей и изысканными чертами лица. А сразу за ним проходит вихляющей походкой высокий эфиоп с белоснежными зубами. Следующий персонаж на редкость забавен. Это ближневосточный торговец, низкорослый толстяк в экзотической тунике, с россыпью колец на пальцах. Он общается с продавцом, активно жестикулируя. Каждое движение коротких ручонок теряется в складках одежд, придавая сцене комичность.

Молчаливые, высокие и статные, проплывают два нубийца. На темной коже ярко выделяются белые ожерелья. Нубийцы движутся в толпе, словно пара акул. На теле — ни единой складки жира, видно, как с каждым шагом работают их мускулы. Вдруг нас окатывает густой аромат специй. Остановимся. Справа виднеется магазинчик со множеством цветных холмиков на прилавке. А вот и продавец, сидит рядом на корточках и размахивает, как веером, куском циновки, отгоняя от товара мошек.

Вокруг изобилие лавок, продающих все, что душе угодно. Нас поражают прежде всего цвета — особенно ярки и разнообразны ткани. Протянем руку и попробуем погладить их поверхность — некоторые покажутся жесткими, но одна особенно мягка. Это — шелк. Как мы уже отмечали, на здешних улицах выгоднее всего в Средиземноморье покупать шелк, привезенный из Китая. Выбор огромен, а качество — отменное.

Остановимся на углу, под портиком, и понаблюдаем за любопытной сценой. Вот стоит человек и диктует письмо. Писец сидит на земле. Стоящего зовут Хиларион, он — простой рабочий, переехавший сюда из соседнего Оксирхинкуса. Это городок, гораздо мельче Александрии Египетской, объятый хронической бедностью и почти поголовной безграмотностью, — это все пережитки прошлого. Приблизимся и попробуем заглянуть писцу через плечо. Перед нами — послание сестре по имени Алис, которая, по всей видимости, на сносях. Он пишет, что если родится мальчик, пусть она оставит его у себя, а если — девочка, то ее нужно «выставить», то есть где-нибудь оставить, чтобы младенца смогли подобрать… Таково в действительности типичное мировоззрение в сельском мире египетских провинций. Все это подтверждает нам еще раз, насколько разнообразные традиции и народности сосуществуют в рамках Римской империи. Это письмо будет однажды найдено археологами (но мы так и не знаем, кто же появился на свет — мальчик или девочка…).

Чуть позже наше внимание привлекает душераздирающий крик. Он принадлежит торговке рыбой. Речь ее развязна, пересыпана ругательствами и крепкими словечками с явным сексуальным подтекстом, произносимыми с сильным испанским акцентом. Продавщица — несомненная знаменитость, и многие останавливаются ее послушать. Ее речи — часть «спектаклей» на сценах улиц подобных городов.

Проститутка из Александрии Египетской

А где же теперь находится наш сестерций? Вместе с молодым египетским торговцем он только что свернул в переулок, перескочив через грязную лужу. Вокруг — утрамбованная земля, пыль, никакого камня, как в Лептис-Магне.

Юноша проходит мимо таверны и направляется к открытой двери, о косяк которой оперлась девушка, разглядывающая свои ногти, кокетливо вертя рукой.

Одежды ее полупрозрачны, ясно просматриваются груди с крупными темными сосками. Но этого как будто мало. На ткани — широкие разрезы, чтобы хорошо было видно тело. Она представляет свой «товар» в точности так же, как это делал только что торговец специями…

Девушку зовут Нике (в переводе с греческого — Победа). Она проститутка. Как только молодой человек появился из-за угла, она сразу поняла, что ему нужно. Однако она не одна. В лупанарии^[138] находятся еще пятнадцать ее подружек.

Юноша подходит, улыбается, спрашивает, свободна ли она или с клиентом, даже не интересуется ценой услуги. Очевидно, что он провел слишком много долгих дней в море… Девушка лениво усмехается и заходит в полутемный коридор. Место это незатейливое, потрескавшиеся стены покрыты сальными пятнами и надписями. Этот лупанарий довольно узок и протяжен. Множество комнатушек расположено справа и слева от коридора. Освещение здесь скудное, воздух затхлый, но больше всего неловко от раздающихся отовсюду звуков. Вход в каждую из комнат завешен шторой, скрывающей от любопытных взглядов, но отнюдь не защищающей уши от шума. Слышится учащенное дыхание клиентов, иногда — их ритмичные стоны, сопровождаемые притворными звуками, издаваемыми проститутками.

Молодому человеку подобная обстановка совершенно не мешает. Он кладет руку на бедро девушки и нежно подталкивает внутрь одной из комнатушек. Сутенер (lenon), хозяин борделя, делает одобрительный знак из глубины коридора. Мы видим только его лицо, выхваченное лучом света в темноте. Простой, набитый сеном матрас на каменном лежаке станет местом любовных утех. Желание мужчины очевидно. Девушка задергивает занавеску и раздевается. Сегодня это — восьмой клиент.

Как становятся проститутками

Жрицы любви в лупанариях по максимуму эксплуатируются своими сутенерами. Это — совсем юные девушки с длинными вьющимися волосами, с ближневосточными чертами лица. Именно такие больше всего ценятся клиентами, поскольку считаются очень сексапильными.

А как становятся проститутками в римское время? Подавляющее большинство продажных женщин — рабыни или бывшие рабыни.

Кого-то подобрали в юном возрасте на улице, в местах, куда родители подбрасывают нежелательных младенцев. Иных — похищают, совершенно так же, как сегодня происходит с массой девушек из Восточной Европы. А затем их продают на невольничьих рынках: самые обширные из них, с богатым выбором товара, находятся в Греции, например в Делосе. А какова цена «услуг»? Довольно разная, в зависимости от случая. Марциал в своих «Эпиграммах» (VI, 66) упоминает девушку из Субуры, проданную за 600 сестерциев (около 1200 евро), но часто цены бывают гораздо выше. В античных текстах есть рассказ о том, как император Гелиогабал приобрел прекраснейшую рабыню за астрономическую сумму — 100 000 сестерциев (то есть 200 000 евро). Но он был императором и мог себе такое позволить…

Итак, девушка покупается сутенером и попадает в лупанарий. Ее профессиональный путь начинается, как правило, примерно в четырнадцать лет, но иногда и раньше.

В некоторых случаях, если девушка очень хороша собой, она может избегнуть стен лупанария и стать эскорт-дамой высокого уровня. То есть обслуживать состоятельных клиентов.

Другая печальная причина обращения к проституции — это бедность. Нередко сами родители толкают девушек на панель. Так случается среди беднейших слоев населения. Соответственно, в данном случае девушки — свободные граждане империи, а не рабыни или вольноотпущенницы.

Но не все случаи одинаковы. Свободные граждане, продающие себя в лупанариях, могут принадлежать и к самым высоким классам общества!

Отдельное явление представляют свободные проститутки. Речь идет о вдовах и незамужних женщинах. Сами посудите, существует не так много занятий, позволяющих женщине заработать (ремесло, производство украшений, ткачество или мелкая торговля). И они еле-еле дают сводить концы с концами. Особенно сложно, если в семье есть дети. Поэтому в случае потери мужа или смерти родителей для свободной женщины продажа своего тела — единственный путь заработать на жизнь.

Конечно, римлянки рискуют. Нередко несчастные женщины, выбирающие стезю проституции, оказываются в лапах ростовщиков или самих сутенеров, принуждающих их к рабскому положению.

Однако даже при подобной опасности для большинства женщин торговля телом с экономической точки зрения является выгоднее иной, обычной работы. Сделаем пару элементарных подсчетов и поймем почему. Тариф одного сношения — два или три асса. Если совершать в день пять половых актов (а рабыням приходится работать интенсивнее), то проститутка самого низкого пошиба в таком городе, как Рим, способна заработать вплоть до 15 ассов в день. Отнимаем треть, полагающуюся сутенеру, и получаем 10 ассов. Эта сумма в любом случае выше 8 ассов, дневного заработка ткачихи.

Разумеется, это — грошовый доход от подобного ремесла. Проституция может принести гораздо больше денег. Как это соотносится с современной шкалой исчисления? Сказать сложно. На страницах нашей книги мы установили следующий курс обмена денег для эпохи Траяна: 1 сестерций = 2 евро, что очень похоже на правду. Если так и есть, то половой акт в римское время стоит примерно 3 асса, или 1 евро (1 асс — четверть сестерция). Это крайне мало по теперешним временам, но так же было и для римлян. По схожей цене можно купить себе бокал вина. И притом не самого отменного.

Пожалуй, перед нами — еще одна характерная сторона римской эпохи. Развлечения и «насущные» потребности жителей империи стоят недорого: хлеб в Риме вообще раздается бесплатно, вино (часто, или даже как правило, разводится водой, а посему имеет сносную цену), входной билет на состязания колесниц, вход в термы (четверть сестерция) и вот теперь секс — все это более чем доступно.

Молодой египтянин поправляет тунику. Одаривает улыбкой девушку и даже вручает ей сестерций. Она отлично постаралась. Ответная улыбка девушки холодна. Краткий миг, и вот юноша уже скрылся за занавеской и исчез на улице. Девушка встает и идет мыться в конец коридора. Рассматривает наш сестерций, полученный из рук молодого купца. Подушечками пальцев поглаживает рельефные рисунки, надписи. Кто знает, откуда он прибыл и через чьи руки прошел, думает она. И не подозревает, сколь исключительная история уже сложилась у этой монеты.

Затем возвращается ко входу в лупанарий. Не успела она как следует расправить прозрачную тунику, как уже появляется новый клиент. Тучный мужчина. Она оборачивается. Следует утвердительный кивок сутенера, ведь прочие девушки уже заняты. Тем более что новый клиент хочет именно ее. Девушка снова улыбается и задергивает занавеску. Руки толстяка уже лапают ее тело…

Турист в античные времена

На следующий день, в ранний час, в лупанарий входит мужчина, высокий господин, волосы с проседью. По сравнению с прочими клиентами он очень вежлив и заботлив. Уважительно разговаривает с нашей девушкой, в частности во время секса. Он задерживается дольше других, и девушка впервые видит в нем личность, а не просто безликого клиента, как все остальные. Он не из Александрии Египетской, а грек. Человек расплачивается за услуги денарием и в сдаче получает с другими монетами также и наш сестерций. Уходя, он нежно треплет ее за щечку, улыбается и скрывается в переулке. Девушка провожает его взглядом и, непонятно почему, чувствует, что запомнит его надолго… Единственный, кто обращался с ней по-человечески… В общем, отличный от других человек. Но кто он?

Теперь грек снова влился в поток на улицах города. Он — не моряк, не торговец и не солдат. Его манеры более утонченные. Это… турист. Неужели в римскую эпоху существуют туристы? Да, но их действительно мало. В основном речь идет об интеллектуалах или врачах, есть также чиновники, которые совмещают рабочие командировки с туризмом. Как правило, это люди, интересующиеся культурой. Разумеется, они состоятельны… Интересный факт: если вы хотите встретить туриста, надо приехать именно в эту часть империи.

Туризм в античности и правда ориентирован на восточную, а не западную часть Средиземноморья. Почему? Причина проста. «Города искусств» располагаются в эллинистическом и египетском мире. А все, что находится в Западной Европе, к западу от Апеннинского полуострова, — не слишком интересно. Там — новые города, без прошлого и без значительных памятников, насыщенных смыслом. На востоке, наоборот, имеется все: от мифологии до истории.

Если мы захотим составить «хит-парад» излюбленных туристами мест, во главе встанет Греция, затем — Малая Азия (нынешняя Турция), а за ней — Египет. Для римлян они окутаны флером экзотики и считаются дальними странами. Как для нас — Восток. А каковы же наиболее популярные маршруты внутри этих мест? Пути, что ведут вообще в Грецию, на острова Делос, Самофракия и Родос и несколько островов в Восточном Средиземноморье. В Малой Азии едут в Эфес, на Книд, чтобы полюбоваться прекрасной «Афродитой», творением скульптора Праксителя. Но в основном путешествуют в Трою (абсолютно так же, как это делается сегодня), чтобы посмотреть на места, связанные с зарождением древней истории Рима. Благодаря Энею, который спасся из горящего города и с кучкой уцелевших добрался до берегов Лациума. Здесь он дал начало роду, одним из членов которого, по всей вероятности, оказался даже Юлий Цезарь. Поэтому Троя в римскую эпоху обладает колоссальными преимуществами, в частности освобождением от налогов, ибо считается «наследием», связанным с происхождением Рима. Место это кишит в римскую эпоху посетителями и назойливыми экскурсоводами.

Таковы самые желанные цели для античных путешественников. К ним стоит добавить некоторые области Сицилии (для многих туристов две тысячи лет назад захватывающим аттракционом становится штурм высот Этны, как сегодня — восхождение на Килиманджаро).

Тем не менее излюбленным местом для всех туристов остается город Рим. Люди устремляются со всех уголков империи, чтобы увидеть его. Как мы видели, здесь достаточно любопытных мест для посещения.

А сами жители Рима, куда они направляются в качестве туристов? Они становятся объектом критики Плиния Младшего. Он упрекает туристов за то, что те проделывают долгие путешествия в страны Востока с целью открыть далекие шедевры, в то время как игнорируют те, что находятся рядом с домом: «Мы странствуем по дорогам и морям, чтобы увидеть то, что не удостаиваем вниманием, когда оно находится у нас перед глазами… Мы воспеваем то, что далеко, и равнодушны к тому, что рядом…» Вот вам описание типичного для сегодняшнего дня отношения, уже существовавшего две тысячи лет тому назад…

Завершая наше отступление о туризме, можем добавить, что римляне совершенно не берут в расчет некоторые земли, ныне весьма любимые туристами, такие как Африка или Индия. Для римлян они слишком далеки, путешествия в те края довольно опасны. Поэтому туда отправляются чаще торговцы, нежели туристы.

Греческий турист посетил лупанарий с той же целью, с которой он осмотрел все прочие достопримечательности Александрии Египетской. Место это входило в необходимый «туристический пакет» каждого гостя города. Среди других важных культурных объектов — гробница Александра Великого, храм Сераписа, знаменитая библиотека… А затем — квартал с ночными заведениями, «Александрийский деловой центр», кварталы секса (наш турист его только что испробовал).

Александрия Египетская исключительна именно этим особым сплетением культуры и презренных монет. На мелких улочках бродячие музыканты всегда собирают массу почитателей. Помимо толп купцов, проституток и моряков, это город любителей музыки. Специалисты и древние источники сообщают нам, что на концертах для цитры даже самые нищие и безграмотные слушатели способны уловить малейшую фальшь в музыке. В этом смысле Александрия немного напоминает Парму, с ее знатоками и любителями оперы всех мастей и с самыми опасными критиками на галерке…

Круиз по Нилу

Греческий турист путешествует в группе философов, которая через несколько дней вновь собирается на большом судне, чтобы совершить плавание вверх по течению Нила и посетить уникальные места. Получается, что в римскую эпоху египетские памятники считаются древностями: Рамзес II жил за тысячу сто лет до Траяна.

Лайонел Кэссон открывает нам множество особенностей этого туристического маршрута, поразительно похожего на современный.

Действительно, данный путь очень удобен. Правда, пока еще не существует винтовых механизмов и двигателей, чтобы позволить бороздить воды Нила против течения, как это делают сегодня крупные круизные лайнеры. Но широко задействуется другой двигатель, подаренный самой природой: ветер. Чтобы подняться вверх по Нилу, поднимаются паруса и используются ветры, обычно дующие на юг, то есть «против течения»; а чтобы спуститься по реке, достаточно предоставить кораблю свободно скользить по волнам…

В наши дни в этих круизах отсутствует тишина. А тогда было слышно, как вода бьется о корпус корабля, хлопают на ветру паруса, весла стучат о деревянный борт судна, с плеском погружаясь в воду…

Под аккомпанемент этих звуков группа туристов плывет вверх по Нилу, мимо «зоопарка» земноводных среди зарослей тростника. Там привезенные из Индии носороги стоят в воде в ожидании погрузки и отправки в Рим, в Колизей.

Обязательный этап пути — Мемфис. Отсюда все отправляются посмотреть на пирамиды. Философу-греку удается насладиться таким зрелищем, которого мы никогда не увидим: это — еще не разрушенные пирамиды, с гладкой, блестящей облицовкой из камня (сегодня ее можно заметить лишь на верхушке пирамиды Хефрена).

Небольшая группка философов забавляется трюками ребятишек из деревеньки Абусир. За пару-тройку монет они с невероятной скоростью взбегают вверх по гладким граням пирамид.

Но самым невероятным зрелищем является священный бык Апис, живое воплощение бога Птаха. Его можно увидеть в Мемфисе, в святилищах, примыкающих к храмам.

Бык — не единственное священное животное, которым любуются туристы и гости Египта. Продолжая плавание, мы прибываем еще в один религиозный центр, где можно отведать мясо большого священного нильского крокодила, земной ипостаси бога Себека.

Священное место находится в административном центре Фаюм, этой житнице Египта и, соответственно, всей империи. Действительно, вокруг множество вилл и засеянных полей. На борт судна поднимаются три женщины и двое местных юношей. Некоторую часть пути они пробудут с нами. Эти люди направляются на праздник и одеты очень элегантно.

Продолжим рассматривать новых попутчиков, поскольку их облик дает нам представление о том, какими были египтяне во времена Римской империи. Они совершенно не похожи на сегодняшних жителей этой страны, представляющих собой результат миграций и последующих национальных напластований, с явными ближневосточными чертами и зачастую темнокожих. Сегодня они с легкостью бы сошли за греков из-за своих курчавых волос, светлой кожи и нередко светло-карих или зеленых глаз. Если же встречаются черные, то взгляд этот глубок, выразителен и страстен.

Прически женщин просты, но аккуратны. Любопытно, что брови не выщипаны, густы и иногда даже сходятся на переносице…

У первой девушки, худенькой и миниатюрной, на голове плотные мелкие кудряшки. В ушах — пара красивых золотых серег в форме весов, с тремя висячими жемчужинами, а на шее — лента изысканного ожерелья из сеточки белых жемчужин.

У второй девушки волосы собраны в пучок на затылке, а на шее — золотая цепочка с узорным диском посередине. Пурпурные одежды подчеркивают стройные и грациозные линии ее тела.

Третья дама кажется старше двух других. Это цветущая крепкая женщина. Настоящая матрона, с мясистым лицом и длинным крупным носом. Сзади волосы убраны в пучок, а лицо обрамляют ряды изящных кудрей. Примечательны ее серьги, напоминающие две большие виноградины из аметиста, покачивающиеся при каждом движении головы. Но особенно привлекает ожерелье — это золотой ободок, с которого свисают сотни гроздьев из маленьких золотых же шариков.

Дамы разговаривают с двумя молодыми людьми, безусловно, они братья, поскольку похожи. Между делом мы узнаем имя матроны, Алина. Но все зовут ее Тенос. Это любезная и обходительная женщина, мать двух девочек. Все смеются и подтрунивают друг над другом. Потом, прибыв на место назначения, они вежливо прощаются с нами и сходят по шатким балкам на причал.

Наблюдая за тем, как они идут по мосткам, в своих длинных туниках и столах, трудно не вспомнить наряды индийских женщин. Если хотите понять, как выглядели люди в римскую эпоху, подумайте об индианках. Движения, складки одежд, взгляды, ароматы (а также касты) приблизительно передают суть образа.

То, что мы сегодня наблюдали на корабле, могут увидеть посетители некоторых музеев. Легко представить облик этих дам благодаря исключительным портретам, которые были заказаны ими еще при жизни, висели в домах, а затем были положены после смерти на их мумии. Пески пустыни донесли их до нас в идеальной сохранности, и теперь они выставлены в разных художественных собраниях мира (портрет Тенос, кстати, хранится в Берлине). Изображений этих довольно много, и они объединены общим названием «Фаюмские портреты». Некоторые из них настолько реалистичны, что кажутся фотографиями. Их можно принять за снимки Оливьеро Тоскани,^[139] сделанные в древности.

Не утруждая себя походом в музей, можете рассмотреть эти лица дома, в интернете. Возникнет чудесное чувство, как будто перед вами — знакомые лица, вы где-то уже встречались. Поистине поразительно, насколько каждое лицо может быть одним из тысяч современных итальянцев. Вы обязательно «узнаете» в них коллегу по работе, продавца из магазина около вашего дома или бывшего школьного товарища…

Но больше всего поражают их проникновенные взгляды. Это глаза живых людей, которых мы встречали здесь, в Египте, в римское время. Некоторых, как Тенос, прямо в пути. Например, на корабле.

Гробницы фараонов

Наконец мы прибываем в Фивы (современный Луксор). Отсюда группа экскурсантов начинает маршрут, и по сей день привлекающий миллионы туристов. Осмотр захоронений фараонов. Это может показаться необычным, но местные гробницы были уже известны и посещаемы в римскую эпоху. Свидетельством тому являются не только античные тексты, но и граффити на стенах, начертанные римскими туристами. Можно сказать, что туризм в античности в зоне Восточного Средиземноморья, то есть в Египте, достиг своего наивысшего расцвета благодаря установленному миру. Ни врагов, ни пиратов. Поэтому начиная с I века и впоследствии можно спокойно путешествовать (бури — отдельная тема). Этот удивительный период завершится только с приходом арабов в VII веке.

Солнце уже высоко. Нил остался позади, и группа философов делает первую остановку у двух огромных статуй, словно стерегущих дорогу в Долину фараонов, царей и цариц.

Обе статуи — размером с шестиэтажный дом. Они изображают фараона Аменхотепа III, одного из самых могущественных, правившего около 1400 года до н. э. Но римляне (а до них — греки) уверены, что перед ними Мемнон, мифологическая фигура, — эфиопский царь, сын Авроры, прибывший в Трою с собственным войском ради спасения троянцев, но убитый в бою Ахиллом. Римлян сбило с толку то, что у статуй нет лиц. Их наполовину разрушило землетрясение. Прочитываются только очертания сидящего на троне человека. Но римляне убеждены, что речь идет о сыне Авроры, поскольку одна из статуй на заре издает протяжный стон, как бы обращаясь к матери, то есть к Авроре… По правде говоря, такое бывает уже при взошедшем солнце, но это частности…

Группа греческих философов останавливается перед парой статуй. Они тронулись в путь ночью и теперь ожидают вместе с остальными туристами прихода заветного момента. Небо тем временем из черного стало синеватым, и за их спиной горизонт продолжает светлеть. Наконец выглянуло солнце, обнимая своим светлым взором рельефы, скрытые в гробницах фараонов и их цариц. Кое-кто тихо переговаривается. Потом все внезапно замолкают. Момент близок. Как верующие, застыв в молитве перед двумя странными полуразрушенными божествами, пришедшие образуют полукруг. Наконец одна из статуй производит звук. Он пронзителен, как будто кто-то задел струну музыкального инструмента. «Не совсем внятный свист», — повествует нам географ Страбон. «…Звук, похожий на пение струны лиры или цитры», — пишет Павсаний, историк греческого языка, живший во II веке. Всем ясно, что это говорит статуя. Многие, в том числе философы, настроены скептически. Страбон — в их числе. Не зная, как объяснить происхождение звука, он тем не менее оставался рациональным и с позиций науки заявлял: «…легче поверить любому логическому объяснению, чем полагать, что звук порождают эти камни…» (он задавался также вопросом, не издает ли шум где-нибудь спрятавшийся человек).

Действительно, вполне возможно, что музыкальный эффект происходит от перехода камня из охлажденного состояния ночью в нагретое днем. Нам в любом случае так и не удастся выяснить причину звучания. Реставрация статуи при Септимии Севере заставила ее навсегда замолчать…

Теперь многие отправляются восвояси. Продолжать движение означает углубиться в огненные жерла Долины царей и цариц. Однако некоторые так и делают, включая группу греческих философов.

Какие же гробницы они посетят?

Захоронение Рамзеса VI, принимаемое за гробницу Мемнона. Затем гробницу Рамзеса IV (по непонятной причине она станет христианским святилищем) и немногие другие. Всего они увидят три-четыре места, не больше.

Откуда мы все это знаем? Лайонел Кэссон объясняет нам систему, с помощью которой ученым удалось узнать привычки и даже имена римских туристов. Многие из них (среди прочих даже некий убийца) специально оставили следы в форме… граффити.

Стены гробницы Рамзеса VI содержат больше тысячи надписей! В общей сложности было обнаружено 1759 граффити, нанесенных резцом, 300 — черной тушью и 40 — красной. Чтение и сопоставление этих строчек выявило множество деталей.

Что мы выяснили? Например, что туристы путешествуют не поодиночке, а в группах (в точности как в наших экскурсионных турах). Среди посетителей — семьи, императорские чиновники в рабочих командировках, солдаты либо группы интеллектуалов, как, скажем, философы.

Другой интересный факт — откуда прибывают туристы. Понемногу отовсюду: из Италии, из Персии, из Малой Азии, из Греции. Некоторые даже из Марселя или с берегов Мертвого моря. Это говорит об известности гробниц фараонов в рамках империи и за ее пределами.

Здесь побывали офицеры армии, адвокаты, юристы, поэты, профессора, ораторы, врачи (почти тридцать человек), а также философы. В общем, люди с определенным уровнем образования.

Поскольку каждый вместе с подписью оставлял дату, удалось выяснить, на какой период приходился «туристический сезон»: с ноября по апрель. Наилучшее время, когда не так знойно. Так же, как в наши дни… Как раз в этот период прекращалась навигация, позволяя провести большее время в поездках и странствиях внутри Египта.

О чем же повествуют эти граффити и надписи? Это восхищения красотой гробниц и росписями.

«Уникально! Уникально! Уникально!» — написал кто-то.

«Укоряю себя за то, что не смог прочитать надписи», — пишет другой, тщетно попытавшись разобраться в иероглифах.

«Вот я и завершил свое путешествие», — сообщает третий…

Кто-то, заскучав, ударяется в написание иных вещей. Таких, например, как анаграммы собственных имен: «Oniopsromse» (Семпрониос), «Onaysisid» (Дионисиас).

Но больше всего ошеломляет своей иронией и современностью следующее граффито: «А твоя мама знает, что ты здесь?»

В направлении Красного моря

Плавание по Нилу продолжается вплоть до самой южной границы земель, Асуана. Преодолев первый порог, философы продвигаются еще южнее, чтобы полюбоваться храмом на острове Филы. Но дальше не идут. Римское присутствие там обозначено несколькими пограничными аванпостами, небольшими населенными фортами, где царит далекая от реальности обстановка в духе фильма «Татарская пустыня».^[140] Таковы крайние южные рубежи империи. Терзаемые жарким солнцем, атакуемые песчаными бурями, оторванные от окраин цивилизации. Жизнь в египетских фортах описана в некоторых письмах, обнаруженных нетронутыми под слоями песка. Кое-что в них очень напоминает послания с других окраин, из Виндоланды. Содержание писем можно обобщить следующим образом: в трети передаются военные новости, в другой трети — просьбы привезти пива, еще треть посвящена женщинам… Жизнь легионеров на границе одинакова — что на студеном севере, что на жарком юге…

Но сходство этим не ограничивается. Помните домашнее задание сына начальника форта Виндоланда, дошедшее до нас вместе с чудесным образом сохранившимися письмами? Мальчик должен был написать строчку из «Энеиды» Вергилия (IX, 473), продиктованную ему учителем.

Самое поразительное обстоятельство заключается в том, что примерно в тот же период за тысячу километров оттуда происходило то же самое. Во время раскопок Фаюмского оазиса в местечке Хавара был найден папирус с прописью ученика, где семь раз повторялась одна и та же фраза. Она также была взята из «Энеиды» Вергилия, который, очевидно, считался «классиком» для учителей того времени. На этот раз, правда, другой фрагмент (II, 601): «Non tibi Tyndaridis facies invisa Lacaenae» («Нет, не спартанки краса Тиндаринды, тебе ненавистной»).^[141]

Где бы мы ни находились, во льдах ли Шотландии или в выжженной пустыне Сахара, Вергилия приходилось вызубривать без ошибок.

Группа философов возвращается из далекого путешествия и снова останавливается в Фивах на несколько дней. Затем, отдавшись водам течения, медленно плывет назад, в Александрию. Одной из остановок маршрута становится городок Коптос, сразу за Фивами. Он выстроен там, где Нил образует широкую излучину. Там путники останавливаются на обед.

Философы рассаживаются за столами небольшой харчевни, на зеленой террасе. Отсюда открывается великолепный вид на Нил, с медленно проплывающими парусниками. Рядом с группой двое солдат играют за столом в кости. Но игровые кубики у них явно оригинальные, они имеют форму стоящей на четвереньках дамочки: локти уперты в землю, коленки прижаты к груди, ноги раздвинуты. Цифры начертаны на различных частях тела. Перед нами — фривольный вариант костей, до сих пор нам неизвестный (сегодня подобными кубиками из серебра и бронзы можно полюбоваться в Британском музее).

Философ смотрит на них, улыбается, а потом встает и идет в небольшой магазинчик покупать флягу. Форма ее точно такая же, как в наше время, только сделана из глины и защищена «рубашкой» из растительных волокон. Наш сестерций пошел на ее оплату. Грек получает сдачу от старика с колоритной белой бородой, который улыбается ему и желает доброго пути. Чуть позже группа философов встает и возвращается на судно, обсуждая темы и вопросы, по всей видимости не имеющие решения. А куда же отправится наш сестерций?

Проходит два дня, и за тем же столом, где сидели философы, размещается плотный мужчина с крупными чертами лица. На первый взгляд он кажется кулачным бойцом. Короткие волосы зачесаны вперед, как у Траяна. Когда худенькая трактирщица приносит ему счет, он ухмыляется, обнажая сломанный клык. Кто знает, может, кто-то в драке заехал ему кулаком. Потом мужчина тоже идет покупать фляжку. Тут ему и вручают наш сестерций.

В данном случае фляжка — необходимость. Мужчине предстоит пересечь пустыню. Понятно, это не единственный запас воды, зато он будет все время под рукой. И точно, через некоторое время, в соломенной шляпе и с фляжкой наперевес, взобравшись на одногорбого верблюда — дромадера, он присоединяется к цепочке других всадников на дромадерах, которые друг за дружкой начинают шествие по караванному пути. Солнце сияет высоко в небе и раскаляет наш сестерций.

Караванный путь, открывающийся перед нами, — один из тех, что ведет за пределы Римской империи, точнее — в Индию… Но как туда добраться и, прежде всего, зачем туда стремиться?

Этот человек — торговец из Путеол. На Восток он везет очень востребованный товар: красные кораллы. Но путь предстоит нелегкий. Пройдет немало дней, прежде чем он доберется до одного из портов Красного моря: семь, если это Миос-Гормос (буквально: «мышиный порт»), и целых одиннадцать, если мы направляемся, как сейчас, в порт Береника-Троглодитика.

Чтобы употреблять меньше воды, переходы совершаются по ночам. И, как в море, караван будет ориентироваться по звездам. Этапы пути будут отмеряться очередными источниками воды и… контрольными постами. На протяжении всего пути нам будут встречаться башни и форты. Караванный путь нельзя проходить бесконтрольно. Существует выдача пропусков, оплата пошлин. По сути, подобная дорога представляет собой границу, поэтому каждый товар облагается пошлиной, и довольно ощутимой. У границы двойная роль: с одной стороны, это способ, с помощью которого государство получает прибыль, с другой — защитная мера, чтобы сдержать поток золота, изливающийся в форме монет (ауреев) за пределы империи безвозвратно.

Однажды утром, после длинного ночного перехода, караван приближается к священному месту под названием Панейон. Здесь бьет родник, посвященный богу Пану. В этом месте останавливаются все караваны. Верблюды опускаются на колени. Повсюду на скалистых отвесах поколения торговцев оставили надписи. Попробуем их прочесть. Вот начертано имя Лисас, который, возможно по указу своего хозяина (Анния Плокама), в I веке смог добраться до Цейлона…

А вот — еще одна поразительная надпись. Это имя: Гай Петиций (по-гречески). В наши дни Петиций — родовая фамилия, распространенная в регионе Абруццо! Это означает, что тут проходил древний римлянин родом из Брутиума (современный Абруццо). Подтверждение находим в археологическом музее города Кьети, где выставлена надгробная стела члена данного семейства, с силуэтом дромадера, перевозящего амфоры… Он торговал вином с Индией.

Порт Береника находится в очаровательном месте. Побережье здесь пустынно, песчаные пляжи белоснежны, а море — великолепного лазурного цвета. В наши дни на этих берегах выросли туристические комплексы, пляжи утыканы зонтиками, море бороздят серферы (знаменитый курорт Хургада находится недалеко от Миос-Гормоса). В римское время до этих мест было ехать как до луны. Любой, прибывший сюда, чувствовал громадную каменную пустыню за спиной и еще более обширную водную пустошь впереди. Для римлян — это мертвые земли, вовсе не для развлечений.

Глядя на прозрачные воды, рыб и кораллы, мы понимаем, насколько громадна Римская империя. С одной стороны она граничит со Скандинавией, а с другой — с коралловыми рифами…

Караван разгрузил товар. Береника-Троглодитика — цветущий город. Настоящие ворота Востока. Только представьте, каждый год отсюда в Индию уходят целых сто двадцать римских кораблей. Сто двадцать! Вот доказательство того, что связи империи и Индии вовсе не хаотичны и нерегулярны, как принято считать. Короче говоря, Индия является торговым партнером римлян.

Что же продают индийцам и что получают от них взамен? Достаточно пройтись по улицам Береники, чтобы найти ответ. В Индию римляне экспортируют вино, одежду, красные кораллы, предметы из выдувного стекла, металлические вещи… Из Индии в свою очередь везут в Рим шелк, драгоценные камни, такие как лазурит или жемчуг, слоновую кость, эфирные масла, специи (в первую очередь перец). В общем, предметы роскоши. А если мы тайком заглянем на склады, то заметим другие товары, проходящие через этот порт: дорогие породы дерева, кокосовые орехи, ладан и даже цветы!

Солнце только что зашло за нашей спиной. Синь небес темнеет, и уже видно, как зажигаются первые звезды. Рассмотрим гладь моря. Она ровная и спокойная, словно постепенно засыпает. Будет ли так и завтра? Корабль готов, товар на борту, предсказания гаруспиков благоприятны. Завтра — в путь.

Индия
За пределами империи

Путешествие в Индию

Корабль отплыл с первыми лучами солнца. Море спокойное, и плавание протекает без осложнений. Купца из Путеол зовут Юний Фауст Флор (Iunius Faustus Florus), он не единственный римский торговец на борту корабля, кроме него, еще восемь человек везут в трюме товар, готовый совершить «прыжок» через океан. А вот состав экипажа не римский. В этой части света римляне полагаются на египетских матросов и мореплавателей, а те — на мореходов Красного моря.

В самом деле, необходимо хорошо знать Индийский океан, чтобы плавать этими маршрутами. Корабль выйдет из Красного моря, обогнет побережье Аравийского полуострова и затем, как ныряльщик с вышки, возьмет старт, направив корабль в открытый океан, где на горизонте видна лишь вода… Но как доплыть до Индии?

Есть одна хитрость, и эта хитрость — ветры.

Долгое время арабы и индийцы ревностно берегли свою тайну, но в римскую эпоху секрет уже раскрыт — это муссоны. С мая по сентябрь они с постоянной силой дуют с юго-запада, подталкивая корабли в корму прямехонько к Индии. Затем, с ноября по март, они меняют направление и начинают дуть с северо-востока, возвращая римские корабли к дому. Это как щепочка, которую носит туда-сюда прибрежная волна…

Единственный недостаток: этот климатический цикл очень долог.

Мы никогда не узнаем, сколько кораблей пошло ко дну и сколько римлян поглотили морские воды во время этих межконтинентальных плаваний. Мы лишь знаем, что совершают эти плавания крупные, готовые к встрече со стихией Индийского океана суда, везущие на борту более 300 тонн товаров.

Мы приплываем в Индию ранним утром, в воздухе стоит легкая дымка из-за тропической влажности, повсюду вас сопровождающей в этой части света. У всех усталые лица и круги под глазами — сказывается ранний подъем.

Белая полоска побережья окаймлена густым пальмовым лесом. Виднеются темные пироги, выдолбленные из единого ствола дерева. Это лодки рыбаков, рано выходящих в море, как и в любом другом уголке планеты… Одна пирога проплывает рядом с нашим кораблем: мы видим очень смуглую кожу и белоснежные лучезарные улыбки на лицах людей, они в свою очередь показывают на Юния Фауста Флора и его товарищей. Светлая кожа может означать только одно: прибыл римлянин.

Когда Юний Фауст Флор сходит со шлюпки, ему все еще не верится, что под ногами наконец твердая земля. Голова продолжает кружиться из-за… «земной болезни».

Немного погодя навстречу ему выходит другой европеец, пробираясь в толпе индийцев, окруживших Юния Фауста Флора и других сошедших с корабля римлян. Он широко улыбается, и следует братское объятие: они земляки, оба родом из Путеол.

В каждом индийском порту римляне образуют небольшие общины и проживают в отдельных кварталах. Вдоль побережья они создали несколько эмпориев. Мы сейчас находимся близко к южной оконечности Индии, на западной стороне полуострова. Место это называется Мусирис (Muziris), оно указано на «Пейтингеровой таблице» (Tabula Peutingeriana), единственной дошедшей до нас карте Римской империи. В действительности речь идет о средневековой копии с утраченного античного оригинала. Но это — точнейшая копия, воспроизведенная монахами-переписчиками, и она приготовила нам немало сюрпризов. Начиная с формы: она не складная, как знакомые нам (и ненавистные) классические карты… Нет, это лист длиною семь метров, который сворачивался и убирался в кожаный тубус. Следовательно, это была «походная» карта, которую возили с собой на коне и, стоя в седле, одной рукой разворачивали, другой заворачивали, примерно как движется кинопленка в проекторе, чтобы найти нужный сектор. Удивительно, но карта следует принципу современных автомобильных навигаторов: указаны в основном дороги, реки, города, почтовые станции, постоялые дворы, в то время как элементы физической географии опускаются. Леса и горы, например, лишь намечены или изображены стилизованно.

По сути она напоминает схему, которую набросал вам приятель, когда вы собрались к нему в гости за город. Пропорции часто нарушены, но маршрут безукоризнен и обильно снабжен деталями (этапы, расстояние в милях, повороты и т. д.). Рассматривая карту, с удивлением обнаруживаешь, что римляне знают Шри-Ланку и даже часть индийского побережья по ту сторону южной оконечности полуострова. В ходе проводившихся в сороковые годы англичанами раскопок на той части побережья (Арикамеду) были найдены фрагменты италийской аретинской керамики с надписями на латыни, а также другие предметы римского происхождения, как, например, светильники и стекло. Это позволяет предположить, что один или несколько римских эмпориев находились на восточном побережье Индии.

Из «Пейтингеровой таблицы» мы выясним, какие познания имели римляне об Индии. Они были знакомы с Гангом и указывали расстояния на дорогах не в римских милях (1480 метров), а в индийских (3000 метров), а это означает, что они не только преодолели эти расстояния, но и подсказывали римским путешественникам различные этапы пути по «местной» системе, чтобы тем было проще ориентироваться на месте.

Больше всего поражает, когда на карте рядом с Мусирисом видишь изображение римского храма с подписью TEMPLUM AUGUSTI («храм Августа»). Посреди Индии!

Нет недостатка в подписях вроде IN HIS LOCIS SCORPIONES NASCUNTUR («В этих местах родятся скорпионы») и IN HIS LOCIS ELEPHANTI NASCUNTUR («В этих местах родятся слоны») и т. д. Или же INSULA TAPROBANE — так называли Шри-Ланку. Наконец, есть два слова, от которых замирает сердце, ибо они явно связаны с шелком: SETA MAIOR. Вероятно, они указывают на Китай или какую-то его часть.

Разговор о шелке весьма любопытен. Шелк прибывает в Европу двумя путями: по суше, но на этом пути его контролируют злейшие враги Рима, персы, занимающие территорию нынешних Ирана и Ирака. И морем, где в большей степени главенствует Рим. Морской путь стократ удобнее, потому что торговые суда могут перевозить значительно большее количество товара, нежели то, что отправляется по Великому шелковому пути. Поэтому римляне пробиваются все дальше на восток, стараясь добраться до «места рождения» шелка, Китая. Согласно Лайонелу Кэссону, в конце II века они начинают торговать с Молуккскими островами, Суматрой и Явой, упростив тем самым ввоз гвоздики, известной уже за много столетий до римлян.

Китайцы освоят морскую навигацию лишь в грядущие столетия, поэтому первыми в их дверь постучались римляне. Мы знаем официальную дату первого контакта: это, как мы уже упоминали на страницах книги, произошло в 166 году н. э. Тогда римское посольство было принято императором Хуань-ди.

Вероятно, речь шла не о посольстве от императора Марка Аврелия, а о простых купцах, которые, как лосось на нересте, поднялись вверх по Шелковому пути. Одним из аргументов в пользу этой версии служит то, что среди поднесенных императору даров (слоновая кость, рог носорога и панцири черепахи — все скрупулезно зафиксировано в китайских архивах) не было ни золота, ни драгоценных камней. Такие дары не соответствуют статусу императорского посольства. По мнению Лайонела Кэссона, по всей вероятности, речь шла о купцах, стремившихся выиграть в конкурентной борьбе, покупая шелк без посредников, напрямую в Китае…

Возвращение в Римскую империю

Стало быть, за пределами Римской империи вершились великие торговые «баталии». И следы этого интенсивного торгового обмена с Востоком время от времени обнаруживаются с находками римских монет: дальше всего забралась монета, найденная… во Вьетнаме, в дельте Меконга!

На территории Индии на сегодняшний день найдено по меньшей мере 2000 золотых (ауреусов) и 6000 серебряных монет (денариев). И это не считая монет более мелкого номинала. Поражает тот факт, что на некоторых из этих монет присутствуют следы сечения, практиковавшегося индусами, чтобы проверить, не подделка ли это и есть ли золото внутри монеты. А еще, наверное, всех римлян считали этакими Санта-Клаусами, коли в старинном тамильском тексте говорится, что в порт под названием Мучири (то есть в Мусирис) регулярно прибывали корабли с золотом и вином и отправлялись домой, груженные перцем.

Прошло несколько месяцев, ветры поменяли направление, и Юний Фауст Флор только что сел в лодку, которая отвезет его к стоящему на якоре в море большому кораблю, он отвезет его в Красное море, а оттуда купец вернется в Путеолы. На веслах в лодке — индус, с которым наш римлянин завязал крепкую дружбу, он будет его «контрагентом» в будущих торговых сделках. Поднимаясь на корабль, Юний Фауст Флор оборачивается, обнимает товарища и вручает ему в знак дружбы наш сестерций. Прошлым вечером индус заинтересовался изображенным на монетах профилем Траяна и попросил Юния Фауста Флора рассказать о своем «царе». Прекрасный сувенир на память о римлянине.

Месопотамия
Встреча с императором Траяном

Встреча с императором

Наш сестерций скоро уберут в шкатулку и на какое-то время о нем позабудут. Однако индийский купец достанет его, собираясь в дальнюю поездку, которая приведет его в Персидский залив, в устье Евфрата. Он слышал от арабских купцов, с которыми у него давние постоянные связи, что ситуация в Месопотамии меняется, владычество парфян клонится к закату. Там великое смятение, римляне завоевали северную часть Месопотамии и с триумфом наступают повсюду. Не исключено, что они завоюют всю страну целиком (так и произойдет). Индийский купец знает, как высоко римляне ценят (и щедро оплачивают) товары, которые он поставляет, он много беседовал об этом с Юнием Фаустом Флором и с другими римскими купцами. И он решает отправиться в путь. Возможно, удастся завязать новые связи и начать новую торговлю. И если они дойдут до юга, он хочет оказаться в числе первых, чтобы заполучить себе лучшие каналы. Это уникальный шанс выйти на новый уровень и разбогатеть. Надо попытать удачу.

И он садится на корабль знакомых арабских купцов, возвращающихся в Персидский залив.

Монета снова тронулась в путь…

Плавание проходит спокойно; прибыв в Персидский залив, торговое судно направляется к самой южной точке Месопотамии, туда, где сливаются воды Евфрата и Тигра, образуя обширную зону высокой влажности (сегодня крайняя оконечность Ирака). В этом месте находится портовый город, будто сошедший со страниц «Тысячи и одной ночи». Это Харакс, настоящая точка соприкосновения двух миров: через него проходит весь торговый поток, идущий морем из Месопотамии в Индию и обратно. Этот город столь значим, что вместе со своим царством пользуется независимостью, своего рода Монте-Карло Персидского залива. Именно здесь наш купец решает дожидаться римлян.

Его расчет оказался верен. Через считаные месяцы его мечты сбудутся. Ситуация в Месопотамии действительно стремительно меняется. Траян неумолимо движется вперед, словно дорожный каток. Одно за другим поступают ошеломительные известия.

Император продолжает начатую год назад завоевательную кампанию. В этом году он даже перебросил через пустыню сборные мосты, по которым его армия перешла через Евфрат, предприятие колоссальных масштабов. Войска Траяна покорили города с легендарными названиями — Ниневия, Вавилон…

Затем флот из пятидесяти кораблей спустился вниз по Евфрату. Это Императорский флот. На самом большом корабле, говорят, были паруса с вышитыми золотом именем и титулами императора. Правда это или нет, неизвестно, но суда с помощью валов и других приспособлений перекатили посуху на 30-километровую дистанцию, чтобы попасть из Евфрата в Тигр, и, застав всех врасплох, завоевали Селевкию и столицу Ктесифон… Царь парфян поспешно сбежал, оставив врагу золотой трон и собственную дочь.

Теперь Траян — безраздельный владыка Месопотамии. Известно, что по случаю были выпущены монеты с надписью PARTHIA CAPTA («Парфия взята»).

Римляне победили благодаря железной организации: даже сегодня транспортировка по пустыне мостов и судов — дело непростое. Но в немалой степени и по причине внутренних раздоров в парфянском государстве.

Траян находится в зените славы. Империя достигла максимальных границ. Это происходит именно в этот период, с весны по осень 116 года.

Вскоре в Харакс доходит оглушительная новость: прибывает сам император…

Весь город с трепетом ждет этого момента: до сих пор только один император из Средиземноморья ступал на эту землю, более четырехсот лет назад. Это был Александр Великий. Именно он и основал город, дав ему имя… Александрия, как всегда. Теперь сюда направляется Траян.

Римский император уже в городе. Местный царь Аттамбел уже изъявил покорность Риму, и его царство официально стало римским данником. Над Персидским заливом поднялись римские знамена.

Траян вышел на улицы города и направляется в порт. Все население нижней части города приникло к окнам и высыпало на улицы, чтобы приветствовать победителя. Первыми выступают всадники, солдаты и легионеры, они берут под контроль порт. Нет никакой напряженности, но мы на войне, и рисковать нельзя. Вот и сам Траян. Он едет на коне, окруженный конной охраной. На нем великолепные, сверкающие на солнце доспехи. Этот человек поражает своим… нормальным видом. Здесь тысячелетиями привыкли лицезреть всемогущих царей, всячески подчеркивающих дистанцию между ними и простым народом. Траян не таков. Он ведет себя не как власть имущий, а как обыкновенный человек, улыбается, поднимает руку, приветствуя народ. Его забрасывают цветами и приветствуют громкими возгласами. Почести, полагающиеся, впрочем, любому победителю. Людям бросается в глаза его седина. Траян поседел очень рано, и белоснежная шевелюра — отличительная черта его внешности, благодаря которой его легко узнать на поле битвы. Всем, и врагам тоже. Через несколько месяцев во время конной атаки на город Хатру, которой он лично будет командовать, вражеские лучники заметят его голову с белоснежными волосами и постараются сразить его; стрелы пролетят совсем близко и уложат несколько человек из его личной гвардии! Это дает вам представление о том, что за человек Траян. В свои шестьдесят два он себя не жалеет. Сражается с непокрытой головой, несется в атаку на коне, шагает, ест и терпит лишения бок о бок со своими солдатами. За это он пользуется всеобщей любовью, но по этой же самой причине выглядит значительно старше своих лет. Лицо испещрено морщинами, глаза впалые.

Это отмечает и индийский торговец, стоящий в первом ряду на пути следования императора в порту. Сегодня утром он пришел сюда попрощаться с земляками, отправляющимися обратно в Мусирис. Возможно, это последний корабль в этом сезоне, скоро ветры поменяют направление. Суматоха, поднявшаяся из-за прибытия императора, задержала его на пристани близ корабля. Но вот корабль отплыл и стал медленно удаляться. С некоторой тревогой купец замечает, что императорский кортеж направляется ровнехонько в его сторону. Процессия останавливается в нескольких метрах от него. Индиец, как и другие люди рядом с ним, застывает, словно окаменев. Кортеж смотрит, как удаляется корабль. Императору докладывают, что это последний корабль на Индию в этом сезоне и что он чудом его застал.

Между тем солдаты устраивают вокруг императора живое оцепление, тот сходит с коня и в окружении охраны приближается к краю пристани. Траян взирает на воды Персидского залива, на скользящий по морской глади парус и восклицает: «Я слишком стар, чтобы отправляться в Индию, как Александр Великий!» Он произносит эти слова как бы наедине с собой, однако достаточно громко, чтобы их услышали окружающие и чтобы они попали в анналы истории и дошли до нас…

Индиец понимает, что не должен упустить предоставившуюся ему уникальную возможность. Он не говорит по-латински, но может иным способом дать понять, что у него уже есть контакты с римским миром: он достает наш сестерций и поднимает высоко над головой, показывая свите Траяна.

Император оборачивается к берегу, чтобы вернуться к коню, и тут замечает этот блеск над толпой. Он догадывается, что речь идет о римской монете. Заинтригованный, император дает знак охране, кивая на купца. Властная рука забирает сестерций и подает его императору. Теперь его держит в руках сам Траян и внимательно рассматривает с обеих сторон. По его губам пробегает улыбка. Он хорошо помнит время, когда была выпущена эта монета. Потом он сжимает монету в кулаке и переводит взгляд на море, на удаляющийся в сторону Индии корабль. Мы не знаем, какие мысли посещают его в эти минуты. Но многие историки считают, что среди мотивов, побудивших Траяна дойти до этих далеких от Рима берегов, на территории нынешних Кувейта и Ирана, был и экономический.

Разгромив парфян, являвшихся посредниками во всей торговле с Востоком, он достиг трех целей: сокрушил злейшего врага, избавился от громадных наценок, которые парфяне накручивали на каждый проходящий через их руки товар (эти поступления шли затем на финансирование войн с Римом), и получил непосредственный контроль над торговыми путями из Индии и Китая, с Дальнего Востока.

То же самое он сделал при завоевании Дакии: избавился от жестокого врага и одновременно захватил золотые рудники.

В самом деле — похоже, именно после посещения порта Харакса Траян вернулся в Вавилон, чтобы внести ясность в экономическую сторону прямого выхода на Восток, установив, помимо прочего, подати и ставки пошлин, которыми должен будет облагаться прямой путь из Индии (и Китая) в Рим.

Траян отдает монету одному из своих гвардейцев и садится на коня. Солдат бросает монету купцу и тоже взлетает в седло. Вскоре кортеж удалится, оставив порт и потрясенного купца. Индиец долго будет еще рассказывать о знаменательной встрече своим детям и внукам.

Сестерций, сменивший уже столько владельцев, от рабов до философов, от проституток до легионеров, еще не завершил свой путь.

И правда, индийский купец, имеющий недюжинный деловой талант, наладив несколько многообещающих контактов, избавился от сестерция, от которого ему в Индии никакой пользы, хотя бы потому, что серебро низко ценится (будь это золотая монета, дело бы обстояло иначе). Так, однажды утром в одной из таверн Харакса он выменял статуэтку из слоновой кости, которую привез из родного города, на отличный металлический ларчик с римским замком, прибавив к статуэтке наш сестерций.

Рука, берущая сестерций, в эти недели лишила жизни много людей. Это рука центуриона. Доблестного мужа, память о подвиге которого дойдет до наших дней: он находился в плену в городе Аденистры (Adenystrae), и, когда на горизонте показались готовые к штурму римские войска, он вместе с товарищами сумел сбежать из-под стражи, убить командира вражеского гарнизона и открыть легионерам ворота города.

Центурион вернется в Вавилон вместе с Траяном. Будет свидетелем того, как император приносит жертвоприношения в большом царском дворце, а именно в комнате, где за четыре столетия до того принял смерть Александр Великий. Он будет там, когда начнут поступать вести об одновременных восстаниях против римлян в ряде мест Месопотамии и об усилиях Траяна восстановить контроль над ситуацией. Это будут мрачные месяцы, с многочисленными жертвами с обеих сторон. Руки центуриона снова обагрятся кровью, когда будут сровнены с землей такие города, как Нисибис, Эдесса и Селевкия: солдаты, пленные, женщины, старики и дети — все без разбору попадут под безжалостный карающий меч римлян…

Дело в том, что римляне, точь-в-точь как войска США в начале войны в Ираке, слишком сильно «выдвинулись вперед», не прикрыв тылы и не укрепив завоеванные территории по периметру. Парфяне, собрав силы, нанесли сокрушительные удары.

Но Траян, разбив врага в решающем сражении, не в состоянии контролировать столь обширную территорию. Он желает решить дипломатическими методами то, что не может сделать силой оружия, потому что в его распоряжении осталось слишком мало людей и сил.

Он поставит во главе парфянских территорий вассального царя Партамаспата. И вернется домой, на римскую землю. Многие историки считают, что Траян планировал вернуться в Месопотамию в будущем году, чтобы решить проблему раз и навсегда.

Письмо, которое он направит Сенату, следующего содержания: «Эта территория столь обширна и бесконечна и столь неисчислимо расстояние, отделяющее ее от Рима, что у нас нет возможностей управлять ею. Так что мы даем народу царя, который подчинен Риму».

Итак, наш сестерций вместе с римскими легионами пускается в обратный путь долгими маршами по бескрайним ближневосточным пустыням. К берегам Средиземноморья. К Антиохии.

Антиохия

Это третий по величине город Римской империи, расположенный на берегу реки Оронт, недалеко от ее впадения в Mare nostrum, как называют римляне Средиземное море. К сожалению, до наших дней от этого города почти ничего не дошло, если не считать великолепных мозаик. Но в античности город величали «Антиохия Великая» и «Антиохия Прекрасная». Юлий Цезарь возвысил ее до ранга метрополии, и все императоры вносили свой вклад в ее украшение, включая роскошную императорскую резиденцию. На сохранившихся мозаиках, когда-то украшавших дворцы и термы, можно увидеть городские виды с улицами и домами, театром, фонтанами, людными площадями, бегающей детворой, проходящими мимо женщинами, носильщиками, прилавками, тавернами и т. д. Есть и многоэтажные дома. Такие мы и видим перед собой, следуя за центурионом, который, расквартировавшись и как следует намывшись в термах, отправляется в город, получив увольнение.

Однако Антиохия переживает не лучшие времена: повсюду видны следы сильнейшего землетрясения, произошедшего, когда наш сестерций находился в Индии. Треть города разрушена. Это была трагедия громадного масштаба.

В те дни в Антиохии было особенно людно. Траян расквартировал здесь свои войска. В городе находилось огромное количество солдат, а также множество людей, стекшихся отовсюду, чтобы получить аудиенцию, совершить сделку, участники посольств и просто любопытные, желавшие поглазеть на императора. Римский историк Дион Кассий описывает землетрясение с такой точностью, что возникает ощущение, будто своими глазами наблюдаешь катаклизм. Это рассказ человека, не обладающего научными знаниями о землетрясениях, однако он поразительным образом верно выявляет динамику событий:

Вначале послышался внезапный рык из глубины. Затем земля начала двигаться с огромной силой. Почва сильно подскочила кверху, и здания взлетели на воздух. Некоторые поднялись, чтобы тут же упасть вниз и разлететься на тысячу обломков, другие толкнуло в разных направлениях и перевернуло…

Леденящий душу звук ломавшихся и дробившихся балок, черепицы и камней вкупе с огромным количеством поднявшейся пыли не давали ни говорить, ни слышать, ни даже видеть что-либо… Много людей было ранено, в том числе и те, что были в тот момент на улице… Немало покалеченных, многие погибли. Даже деревья со всеми корнями были подброшены в воздух. Невозможно установить количество умерших в домах людей. Многие погибли под завалами или от удушья под обломками. Худшая участь выпала на долю тех, кто застрял под камнями и балками, так как они умирали медленной смертью. Многих спасли из-под обломков, как и должно быть в таких случаях, но и они несли на своем теле следы драмы. Многие потеряли ноги или руки, у кого-то была проломлена голова, кто-то харкал кровью из-за внутренних повреждений. Консул Педон был среди них, и он скоро скончался…

Поскольку подземные толчки продолжались много дней подряд, оставшиеся под завалами не могли получить помощь. Многие из них погибли, раздавленные обломками зданий. Другие, оставшиеся в живых благодаря уцелевшим балкам или колоннам, умерли голодной смертью. Когда опасность миновала, один мужчина обнаружил застрявшую под обломками живую женщину. Она была не одна. С ней был ребенок. Они спаслись, поскольку оба пили ее молоко…

Траян спасся чудом, выпрыгнув в окно комнаты, в которой находился… он получил лишь несколько легких ран. Из-за того, что подземные толчки продолжались долго, он много дней был вынужден жить на ипподроме…

Это землетрясение совпало по времени с кровопролитнейшим иудейским восстанием, которое впоследствии назовут второй Иудейской войной (первая, возможно более известная, волна сопротивления вспыхнула за полвека до того при Нероне и была подавлена Веспасианом).

Некоторые считают, что разрушение этого города было предсказано как предвестие скорого пришествия Мессии, и следовательно, землетрясение стало искрой, от которой занялись пламенем восстания низшие слои иудейских общин, в особенности в сельской местности, восстания, которое всех застало врасплох, не только римлян, но и саму иудейскую элиту.

В действительности, по мнению историков, мотивы были иными. Прежде всего легшее на плечи иудейского населения всей империи бремя fiscus Iudaicus, подати, наложенной Веспасианом после разрушения Иерусалимского храма.

Другой причиной стали трения между еврейской и греческой общинами, в особенности в Египте. Греки сумели навязать римским властям дискриминационные меры в отношении евреев, которые в результате ощутили себя людьми второго сорта.

Имели место массовые расправы с мирным населением, греками и христианами, были разрушены и преданы огню целые города на территории от Киренаики (где все началось) до Кипра, Месопотамии, Египта. Александрия благодаря своим стенам превратилась в подобие крепости, где укрылись бежавшие из сельской местности тысячи людей, прежде всего греки. Город устоял и не был захвачен. Что и говорить, тот факт, что Траян находится далеко в Месопотамии, прибавил храбрости восставшим.

За подавлением восстания последовали жестокие, безжалостные репрессии. И они продолжаются до сих пор: пока мы с вами в Антиохии, в сельских районах Египта и во всех восставших областях ведется настоящая охота на людей.

Как знать, сколь многие из тех, кого мы видели и встречали в Египте и в Северной Африке, расстались с жизнью. Нам этого не узнать. Празднично одетые женщины на лодке, греческие философы… А торговец из Путеол Юний Фауст Флор? Он ведь вернулся в Египет в самый неподходящий момент, когда вспыхнуло восстание. Может быть, он застрял в Александрии, а может быть, немедленно отплыл, опередив развитие событий. Мы никогда этого не узнаем. Но восстание огнем прошло по многим областям империи. Восстали даже еврейские общины в Месопотамии.

Но иудейский бунт — не единственная дурная новость. За время нашего отсутствия в империи произошли и другие серьезные события.

Воспользовавшись военными предприятиями Траяна в Месопотамии, из-за концентрации сил на Востоке оголившими прочие границы, совершили нападения многие пограничные народы: в Мавритании, на нижнем Дунае. Имели место даже атаки со стороны нескольких британских племен. Именно там, где мы с вами находились несколько глав назад…

Что и говорить, империя переживает не самый спокойный период. Но повседневная жизнь идет своим чередом.

Убийство

Центурион проходит сейчас по уцелевшему району Антиохии; высокие здания здесь пострадали меньше, чем в других районах города.

Вдруг раздается крик. Он поднимает голову и видит, как падает вниз нечто, по виду напоминающее белое покрывало. За долю секунды он осознает, что это женщина в белой тунике, кричащая и размахивающая руками. Он ловит последний испуганный взгляд несчастной. Затем тело с глухим звуком ударяется о землю.

На несколько мгновений центурион, хотя и не понаслышке знаком со смертью, стоит в оцепенении, как и все присутствующие. Затем бросается к бездыханному телу. Женщина скончалась на месте, ее волосы разметались вокруг спокойного лица. Лишь по пальцам рук и ног пробегает последняя судорога. Вокруг головы начинает растекаться по камням лужица крови.

Люди стараются понять, откуда она упала. Центурион заметил в одном окне лицо в момент ее падения. Теперь это лицо снова появилось в окне. Это муж.

Несколько минут спустя к месту трагедии подойдут два вооруженных стражника, раздвигая толпу, разглядывающую тело с тем нездоровым любопытством, которое в таких случаях совершенно бесполезно, оно лишь посягает на достоинство погибшего человека.

Никто и не думает накрыть ее покрывалом. В этом мире, где со смертью сталкиваешься каждый день на улицах или в общественных местах, таких как, скажем, большой амфитеатр Антиохии (где людей разрывают на куски дикие звери), потребности в этом не ощущается. Это примерно то же, что укрывать мертвую кошку или птицу. Стражники с центурионом во главе быстро поднимаются в здание, из окна которого выпала женщина. Несколько раз стучат и, не получив ответа, сообща высаживают дверь. В небольшой квартирке (cenaculum) все вверх дном, повсюду следы жестокой ссоры. Внезапно показывается муж. В смятении, он пытается заставить нас поверить в то, что жена упала из окна, развешивая белье. Но три свежие царапины на его щеке говорят о другом… Что же произойдет?

Убийство жены в римскую эпоху — преступление нередкое. (Как, к сожалению, и в наше время: каждые два дня в Италии от рук приятеля, мужа или бывшего мужа погибает женщина.) Достаточно прочесть некоторые эпитафии на римских гробницах, чтобы убедиться в печальной действительности:

Реститут Писциненс и Прима Реститута дорогой дочери Флорентии, которая предательски была брошена в Тибр супругом Орфеем. Поставил зять Децембр. Она прожила 16 лет.

Тем временем на улице собралась огромная толпа. Все слышали о случае, произошедшем ровно столетие назад, при Тиберии. Тогда в деле оказался замешан претор Плавт Сильван, обвиненный тестем Луцием Апронием в том, что выбросил жену из окна.

Судебный процесс проходил в одной из базилик форума, собрав огромное количество публики; обвиняемый отстаивал свою невиновность, заявив, что жена сама выбросилась из окна, пытаясь покончить с собой… О деле, разумеется, гудел весь город. Внимание к процессу выросло настолько, что пришлось вмешаться императору Тиберию. Он лично отправился в спальню погибшей женщины, где все еще были видны следы отчаянной борьбы. Плавту Сильвану во избежание позорного смертного приговора и ради сохранения семейного имущества, которое в противном случае подлежало конфискации, было рекомендовано покончить с собой.

Этот случай убийства заставляет нас задаться вопросом, насколько опасна жизнь в римских городах. И много ли насилия в римском обществе по сравнению с нашим? Ответ, как увидите, далеко не очевиден.

Опасны ли римские города?

Возьмем в качестве примера Рим. Это самый большой город империи, следовательно он сталкивается с наиболее серьезными проблемами в плане безопасности. Хотя приходится признать, что Антиохия и Александрия Египетская не многим уступают столице в рейтинге самых опасных городов империи. Однако по Риму в нашем распоряжении больше данных и свидетельств современников.

Ходить ночью по улицам Рима, не сделав завещания, могут только безумцы — так считали древние. И правда, Рим — самый густонаселенный город в истории Запада до эпохи промышленной революции, он насчитывал около миллиона жителей или даже более того. Все его проблемы многократно умножены по сравнению с другими городами. Включая преступность.

Когда имело место насилие? Во многих ситуациях. Попробуем проанализировать их по порядку, как сделал профессор Йенс-Уве Краузе.

Вы могли стать свидетелем сцен насилия при взимании долгов кредиторами. Или же по самым ничтожным поводам. Например, из-за того, кто кого должен пропустить на дороге. В обществе, в котором, как сегодня в Индии, огромное значение придавалось сословным различиям, побои, удары палкой или камнем по первому поводу были почти нормальным явлением. Как следствие, бо́льшая часть конфликтов имела место в общественных местах (к удовольствию прохожих) — на улицах, рынках и даже в термах.

Вошел в историю переданный Плинием Младшим случай с представителем сословия всадников, которого в термах слегка подтолкнул раб, расчищавший путь своему господину. Он набросился не на раба, а на его хозяина, избив его до потери сознания за то, что посягнул на его достоинство, позволив своему рабу коснуться его. Нам, живущим в другом обществе, трудно понять эти ситуации, но в Индии, где кастовая система устанавливает поистине непроницаемые преграды между людьми, подобную реакцию сочли бы нормальной.

Если подобные вещи случаются еще сегодня в одной из великих мировых демократий (в которой, следует сказать, касты запрещены государственным законом, но в повседневной жизни кастовые законы остаются незыблемыми), что же удивляться реакции древнеримского всадника?

В термах сцены насилия могли быть связаны и с воровством. Известен случай, как на одну молодую женщину и ее свекровь в термах напали другие женщины, чтобы украсть у них драгоценности.

Другим виновником насилия был алкоголь, это касалось в основном молодых мужчин. Потасовки в питейных заведениях были обычным явлением; кроме того, возвращаясь домой веселой компанией, пьяные частенько нападали на одиноких прохожих.

Отсюда дававшийся в ту эпоху совет никогда не ходить по ночным улицам в одиночку, а только в компании, с факелами и лампами, чтобы хорошо освещать темные улицы.

Трактиры, таверны и постоялые дворы пользовались самой дурной «ночной» славой: их хозяева сами имели сомнительную репутацию, а их заведения не только привечали клиентов, готовых по любому поводу дать волю кулакам, но и давали приют весьма подозрительным личностям, среди которых были и убийцы, и воры, и беглые рабы, — так, по крайней мере, утверждает Ювенал.

Кроме того, на улицах Рима наводили страх молодежные банды. Если мы под этим термином понимаем разнузданных подростков из низших социальных слоев, то в римскую эпоху не всегда было так, часто ситуация была обратная: группы юношей из богатых семей шатались по улицам и совершали правонарушения. Это они, трезвые или в подпитии, вышибали двери лупанариев и скопом насиловали проституток или ловили на улицах одиноких женщин; это они нападали на прохожих и грабили магазины. Известно, что этим в молодости грешил Нерон, избивавший с дружками прохожих.

Наконец, грабежи: ночные улицы под покровом темноты были для них идеальным местом. Особенно в отношении пьяных прохожих. Тут не обходилось и без убийств.

Итак, если проанализировать, преступность жила не на периферии или в местах с дурной славой, а в самом центре города и в общественных местах.

Несмотря на все это, римские улицы были менее опасными, чем улицы наших городов. Интересно сравнить некоторые данные. К концу республиканской эпохи ввиду общей опасности очень многие люди носили при себе оружие. Ножи, кинжалы и мечи были всегда наготове.

Со временем ситуация в обществе стала более спокойной. Кроме того, с основанием империи Август издал закон, запрещавший ношение оружия, исключение составляли охота или путешествие (Lex Iulia de vi publica et privata — «Юлиев закон о публичной и частной жизни»). С этого момента быть уличенным в ношении оружия в общественном месте стало чревато серьезными последствиями. То, что происходит сейчас: попробуйте-ка выйти на улицу с автоматом через плечо или с помповым ружьем — и увидите, что будет… Все это привело к сокращению обращения оружия. Если в Средние века или в наше время оружия на руках достаточно, в результате чего нередки летальные исходы в случае потасовок, стычек и грабежей, в Римской империи происходило обратное. Небольшое распространение оружия приводило к тому, что в случае конфликтов в ход шли кулаки, палки и все, что оказывалось под рукой, — камни и т. д. Соответственно, и жертв было меньше.

Скажем, из примерно трехсот погибших при извержении Везувия в Геркулануме лишь один человек имел при себе оружие — меч. Это был солдат, следовательно он имел право на ношение оружия.

Что грозит убийце

Разумеется, убийства случаются и в римскую эпоху. Особенно в городе с миллионным населением.

Что говорит закон в случае поимки убийцы? Если посмотреть, что происходит в IV веке в случае драки с летальным исходом, поражает тот факт, что закон не «равен для всех», а «более равен для некоторых и менее — для других»…

Все зависит от того, к какому социальному слою относится убийца. Если он относится к низшему классу (humiliores), ему выносится фактически смертный приговор: ad metalla, то есть ссылка в рудники и карьеры (до самой смерти), либо ad gladium (damnatio in ludum gladiatorium),^[142] иначе говоря, в Колизей — сражаться с такими же осужденными — либо в гладиаторскую школу.

Если же убийца принадлежит к высокому сословию, его отправляют в ссылку с конфискацией половины имущества.

Одним словом, индийский кастовый принцип явно присутствует в римском обществе…

Убийство может произойти и в рамках семьи. Мы были свидетелями того, как муж выбросил из окна жену. Насилие внутри семьи широко распространено.

Жестокость отца семейства (pater familias), подвергающего физическим истязаниям рабов и детей, не преследуется по закону, за исключением вопиющих случаев. То же самое, если жертвой является жена: битье кулаками, сечение палками и розгами — самое обычное дело. По мнению профессора Краузе, к концу эпохи Римской империи бо́льшая часть женщин в африканских городах подвергалась избиениям со стороны мужей. Так что убийства порой случаются именно в домашних стенах. Если мужчину на убийство толкают алкоголь или вспышка гнева (например, при обнаружении супружеской неверности), с женщинами все совсем по-другому. Не говоря о том, что, судя по документам, женщины совершают убийства гораздо реже, нежели мужчины, методы у них более «утонченные».

Прежде всего, в отношении мужа не бывает вспышек гнева, а бывает умысел: то есть жена терпеливо размышляет о том, как и когда разделаться с мужем (зачастую чтобы иметь возможность жить с любовником). И затем, излюбленное женское оружие весьма своеобразно — это яд…

В республиканском Риме наделал шума ряд отравлений, в которых было замешано более ста пятидесяти женщин. Сам Катон Старший заклеймил эту слабость к яду знаменитой сентенцией: все женщины — прелюбодейки и отравительницы…

Комиссары Коломбо античного Рима

Профессор Краузе подчеркивает один примечательный факт. Когда виновные не принадлежат к той же семье, что и жертва, в большей части случаев они принадлежат к тому же общественному кругу, иными словами, знают друг друга. Иначе чем объяснить тот факт, что рабов жертвы могут допрашивать под пыткой? Это указывало на то, что виновные известны в доме, потому что являются родственниками или знакомыми.

Показательный случай имел место в Сирии к концу римской эры. Мужчина был убит ночью во дворе собственного дома. Рабы не только не защитили его, а спрятались, позволив убийцам скрыться. Наследники погибшего подали в суд, и были арестованы пятеро земляков жертвы. Они так и остались за решеткой ждать смерти, несмотря на отсутствие против них неопровержимых улик.

Интересны два аспекта этого дела, проливающие свет на систему правосудия в римскую эпоху. Во-первых, тюрьма не является приговором, как в наши дни. В римскую эпоху приговор прост: тебя или оправдывают, или приговаривают к изгнанию, к растерзанию дикими зверями (ad bestias), к гладиаторским боям, к рудникам и т. д. Никто не получает в качестве приговора тюремное заключение. Римлянин бы изумился, сочтя подобное наказание слишком мягким.

В римские времена тюрьма является лишь местом временного пребывания, в ожидании приговора. Отсюда преступник будет направлен куда-то еще.

Второй любопытный аспект — как в случае преступления (кража или убийство) дело попадает в суд. В римские времена не существует организованного корпуса полиции, как сегодня, нет летучих бригад, спешащих на место преступления с завывающими сиренами. Конечно, существует пожарная охрана, которая совместно с квартальными капитанами (vicomagistri) патрулирует улицы; тот же Август учредил в Риме небольшие посты городской полиции (cohortes urbanae), эквивалент итальянских комиссариатов, но что касается контроля за жизнью улицы и расследований, то тут широко практикуется метод «сделай сам». Сами горожане разнимают дерущихся, присматривают за чужаками и т. д.

Не существует полицейских в духе лейтенанта Коломбо. Родственники жертвы сами должны провести расследование, допросив рабов, соседей, собрав улики и т. д. Установив в ходе расследования личность виновного, они обращаются к адвокату и направляются прямехонько в трибунал. С этого момента вступает в действие механизм римского процессуального права с его дуэлью между обвинением и защитой.

Так завершались расследования в античном Риме.

Все же иногда до суда не доходит, если стороны приходят к взаимной договоренности. Обвиняемый — чтобы избежать сурового приговора. Обвинитель же избегает таким образом расходов на процесс, получив к тому же достаточное возмещение урона, к примеру в денежном эквиваленте.

Такое часто бывает в случае сексуального насилия по отношению к девушке из бедной семьи со стороны состоятельного мужчины.

Позднее появится еще один институт, позволяющий разрешить вопросы, не обращаясь в суд, — Церковь. Служители Церкви будут посредниками в переговорах между сторонами или, принимая во внимание их авторитет в общине, будут выносить собственные религиозные «приговоры». А в эпоху поздней античности будут образованы настоящие «епископальные суды».

Общество более мирное в сравнении с нашим?

Теперь можно подвести итоги по вопросу о преступности на улицах Рима и других городов империи, развенчав многие мифы.

Первый вывод заключается в том, что, как показывает профессор Краузе, в римском обществе не существует так называемого преступного мира. То есть не существует фигуры «профессионального» преступника, в духе Аль-Капоне или столичной «банды Мальяна». А если и встречается (разбойники), то скорее как исключение из правила.

Кражи зачастую совершаются из сиюминутной необходимости, — скажем, ремесленник или мелкий торговец не упускает удобного случая, «берет, что плохо лежит», чаще всего будучи стеснен в средствах, а затем возвращается к своей обычной деятельности. Либо преступниками становятся «на время» по какой-то особой причине (скажем, раб, которому приказано совершить нечто противозаконное).

В Риме не существует организованных банд или криминальных группировок, подобно мафии, ндрангете, каморре, восточным бандам, китайским и т. д. И в этом — первое существенное отличие от нашего общества: римские преступники, как правило, действуют единолично или прибегая к помощи друга или родственника. Наши же преступники действуют, создавая криминальную сеть: банды, семьи, приемы в члены и т. д.

Второй вывод: в римскую эпоху, несмотря на то что в обществе практикуется гораздо больше физического насилия (избиения рабов, членов семьи, стычки…), в ходу, как мы говорили, гораздо меньше оружия, чем сейчас.

Третий вывод следует из анализа числа обращающихся в суд:

— римлянин не склонен к самоуправству с применением насилия;

— есть доверие к правосудию. Хотя оно не «равно для всех», поскольку дает преимущество высшим классам общества и защищает их, простые люди все-таки идут в суд, не занимаясь самосудом.

Кто хотел получить немедленное возмещение за понесенный урон, обращался в органы правосудия.

В Средние века и эпоху Ренессанса человек, чья честь была задета, вынимал шпагу, римлянин же отправлялся в суд.

Также факты говорят о том, что в повседневной жизни римское общество было более спокойным, чем о нем думают, и уж точно на порядок спокойнее, чем в последующие эпохи.

Это противоречит образу, создаваемому многочисленными романами и голливудскими фильмами, которые представляют римское общество циничным, насквозь пронизанным насилием и интригами, где по малейшему поводу идут в ход кинжалы. Что и говорить, это было время, непохожее на наше, может быть, даже другая планета, где рабство, педофилия и смертная казнь были частью повседневности. Но оно парадоксальным образом было и более цивилизованным, мирным и демократичным, чем эпоха за́мков, прекрасных дам, рыцарей и куртуазной любви, периода, в отношении которого часто используется весьма красноречивое выражение: плащ и шпага…

Эфес
Мрамор империи

Личная война центуриона

Центурион заходит в харчевню, чтобы подкрепиться. В помещении масса народу, в основном это мужчины. При появлении вооруженного человека многие из посетителей оборачиваются. На самом деле в городе с раздражением относятся ко всем этим военным, расхаживающим по улицам после возвращения Траяна из Месопотамии. Однако это вопрос времени, население вскоре сменит привычки.

Центурион усаживается в сторонке за небольшой свободный стол и заказывает лепешку, оливки и маленьких рыбок в маринаде. Он ест в одиночестве, но максимально растягивает удовольствие от трапезы. Отхлебнув вина, он прикрывает глаза, задумываясь о своем заключении в далеком городе Месопотамии. О том, что он бы не оказался здесь, не приключись череда особенных событий: населенный пункт захватили римские войска и местным подразделениям пришлось врассыпную бежать к крепостным стенам, чтобы подготовиться к атаке. Надзиратель убежал со всеми, на ходу нахлобучивая шлем, и в спешке забыл на столе ключи. Совсем близко от окошка-глазка камеры… Не потребовалось особых усилий, чтобы разломать доску, служившую лежаком. А выудить ключи через окошечко оказалось и вовсе плевым делом. Дверь была открыта, выпущены остальные заключенные. Все сбежали по лестнице, убивая солдат неприятеля и захватывая их оружие. Центурион вновь переживает тот миг, когда он распахнул дверь в комнату вражеского главнокомандующего, застав того облачающимся в латы с помощью своих адъютантов. Вновь ощущает кипучую силу, наполнившую тогда все его существо. Он превратился в разъяренного зверя. Клинок разил тела с молниеносной быстротой, и в итоге, вонзив острие в бок командующего, тучного чернобородого мужчины с лысой, постоянно мокрой от пота головой, он почувствовал себя отомщенным за все те побои, что вынужден был сносить в тюрьме. Бокал вина застывает в воздухе. Перед глазами воина проплывают кадры пережитых моментов: вот он, задыхаясь, несется к воротам города, в то время как бой уже завязался, — открывает их, видит в проеме возбужденное, искаженное яростью лицо первого из вошедших римских солдат… Кто-то ненавязчивым движением опускает его руку. Это официантка. Взгляд ее мягок, но непреклонен… Нужно заплатить и освободить стол. Другие посетители заведения ждут своей очереди. Центурион еще некоторое время находится во власти своих снов наяву, дыхание прерывисто, он часто моргает. Затем достает монету, встает и, изобразив на лице неловкое подобие улыбки, выходит из харчевни. Он чувствует, как напряжены мышцы ног. Все его тело продолжает бороться. Эти спазмы накатывают неожиданно: так называемый посттравматический стресс. Кто знает, сколько таких же, как он, легионеров, вернувшись после Месопотамской кампании, вынуждены сталкиваться с подобными проблемами, которые знакомы солдатам войны во Вьетнаме или Ираке. Нам этого никогда не узнать. Естественно, легионерам помогает боевая сплоченность, братский настрой, объединяющий их и позволяющий каждому разрядиться в разговорах с остальными. В общем, происходит некое подобие групповой терапии…

Монета тем временем оказывается в руках у девушки, которая относит ее хозяину, в кассу. Там ей суждено пролежать всего несколько минут, пока новые посетители закусывают за столом, где только что сидел центурион. После оплаты в качестве сдачи им выдается как раз наш сестерций.

Смерть императора

Сестерций берет мужчина приятной наружности: волосы с проседью, притягательная улыбка, складки в уголках рта. Это торговец мрамором по имени Алексис. Вместе с ним — компаньон, кудрявый и худощавый. Они в последний раз обедают здесь, в Антиохии. Корабль уже готов к отплытию. Все складывается отлично: начиная от вещих снов, Божественных предзнаменований и жертв… С небес получено «разрешение» на отъезд.

Через пару часов оба уже стоят на палубе большого торгового судна, которое на всех парусах постепенно удаляется от берега. Мужчины снимают праздничные одежды. На борту они не нужны, только испортятся. Освобождаются и от обуви — это калиги (caligae). Когда они остаются босиком, мы замечаем любопытную деталь: на ступнях словно прочерчены коричневатые полоски. Об этой особенности обычно не пишут в исторических книгах. Тонкие кожаные тесемки, обвивающие ступни римлян, способствуют образованию своеобразного полосатого загара.

В отношении всех этих кожаных ленточек и шнурков невольно рождается вопрос: а удобно ли было римлянам надевать и снимать такие сандалии? Удобно. Надев такую обувь и затянув ремешки, можно спокойно отправляться в путь, а когда понадобится снять — достаточно просто расслабить наверху шнуровку, чтобы высвободить ногу, как происходит с современными ботинками. Римские сандалии, по сути, представляют собой те же кожаные ботинки, но со множеством «прорезей».

Расхаживать голым по палубе — нормальное дело, как мы уже говорили. Особенно в данных климатических условиях.

Однако надо быть начеку в другом случае. Речь идет об обманчивых ночных огнях. Крестьяне и рыбаки часто разжигают костры, убеждая моряков на судах с наступлением темноты, что те находятся близко от порта. На самом деле они специально выбирают опасные места, где корабль может застрять в тупике, чтобы напасть и ограбить судно и экипаж. Случаи таких организованных морских осад настолько участились, что император Адриан и впоследствии его преемник Антонин Пий вынуждены были выпустить довольно суровые законы. Антонин Пий, в частности, постановил: в случае, если ограбление носило жестокий характер, а стоимость товара была высока, приговаривать грабителей к избиению палками и к трехлетней ссылке, если речь шла о свободных или зажиточных гражданах. Если осаду совершил бедняк, его ждали три года каторжных работ. Рабов же без проволочек посылали на рудники… Закон, как мы уже упоминали, не совсем одинаков для всех, однако «равен», так сказать, для высших сословий…

Алексис, торговец мрамором, возлежит на корме под тентом, создающим небольшое затенение. Под убаюкивающее покачивание он наблюдает за отражениями блеска волн на киле, они похожи на языки пламени очага, словно корабль прокладывает путь по огненному руслу. Глаза его закрываются, он засыпает. Справа по борту медленно движется побережье будущей Турции.

Он пробуждается от взволнованных голосов обеспокоенных членов экипажа. Все указывают на плотную группу кораблей, пришвартованных у причала в порту Селинус (Газипаза). Это Императорский флот. Что он делает в столь диком месте? Здесь нет ни святилищ, ни дворцов. Побережье не примечательно ничем, кроме возвышенностей, поросших лесом, и пустынных пляжей, где черепахи откладывают яйца. Что здесь делает Траян? Каждый на борту задается этим вопросом, но не находит ответа.

Тем временем на берегу разворачивается настоящая трагедия. Умирает Траян. На обратном пути из Месопотамии, в Антиохии, с ним случился сердечный приступ, императора почти полностью парализовало. Он передал командование действиями прекрасному полководцу и будущему императору Адриану, а сам погрузился на «императорскую яхту» вместе с супругой Плотиной и направился в Рим, чтобы насладиться заслуженным триумфом в своей столице. Но на обратном пути состояние его ухудшилось. Пришлось искать ближайший порт и сойти на землю.

Для многих это не удивительно. В последнее время здоровье императора значительно подорвалось. Археологами был найден поразительный бронзовый бюст императора Траяна, выставленный на форуме в Анкаре, где тот запечатлен, возможно, в одну из последних недель своей жизни. Его не узнать. Этот человек кардинально отличается от статуй и портретов, вычеканенных на монетах (включая наш сестерций).

Лицо осунулось, щеки запали, скулы выделились, нос вытянулся. Утратилась гармония пропорций юности. Кожа истончилась, лицо покрылось морщинами. Согласен, таковы знаки времени, это лицо того, кто шел сквозь дожди, ветры, бури, бок о бок с собственными солдатами, на сорок лет моложе его. Но в шестьдесят два года он сильно сдал. Многочисленные физические недуги дают о себе знать. Он был слишком требователен к своему организму.

Почти наверняка в конечном счете отказало сердце. При нехватке определенных лекарств такой больной, как Траян, просто не пережил сердечного приступа…

По мнению Джилиан Беннет, вполне вероятно, что его прикончила сильная инфекция, подхваченная в Месопотамии. Действительно, по словам античного историка Флавия Евтропия, владыка страдал от внутреннего кровотечения. Тот факт, что один из его самых верных приближенных, денщик М. Ульпий Федим, скончался тремя днями позже, будучи всего двадцати восьми лет от роду, говорит в пользу версии об инфекции, которая стала последней каплей, переполнившей чашу страданий и так обессиленного организма.

Траян никогда в открытую не объявлял, кто будет его преемником. Но накануне смерти он, похоже, усыновил Адриана, открыв тому путь к императорскому трону. Предположительный тон с нашей стороны здесь неизбежен, так как очень долго имела хождение гипотеза о том, что супруга Траяна, императрица Плотина, сама определила преемника, заставив всех поверить в соответствующие слова императора на смертном одре. Этого мы никогда не узнаем…

Бухта с портом Селинус исчезает из поля нашего зрения вместе с Императорским флотом. После ритуальной церемонии тело стратега кремируют здесь, и золотая урна с его прахом на том же корабле отправится в Рим. Ее поместят в основании колонны Траяна, в самом сердце города. Даже умерев, он все равно насладится своим триумфом. Естественно, будет организовано огромное триумфальное шествие, во время которого изображение императора совершит проход по городу…

Так скончался optimus princeps, наилучший император, тот, кто позволил нам осуществить непрерывное путешествие по Римскому государству в период его апогея, ставшему при нем обширным, могучим и наводящим страх, как никогда прежде.

Он кардинально отличался от своих предшественников как император. Это был первый провинциал (хотя император Клавдий, родом из Лиона, также не может считаться чистым «италиком», а выходцем из испанских земель), имевший поразительно глобальное и современное видение империи. В нем прежде всего поражают качества личности. Это был солдат из самых низов общества, привыкший к труду и дисциплине. И главное, человек скромный, способный сидеть среди толпы зрителей в Большом цирке и питаться единым пайком со своими солдатами. Он даже был готов раздавать свои личные богатства ради помощи нуждающимся детям.

Данте вспоминает его в X песне «Чистилища». Но простые люди будут помнить его в веках как достойного человека, лучшего среди императоров, как истинного optimus princeps.

Мраморы Эфеса

Адриан уничтожит практически всех из окружения Траяна (хотя сам принадлежал к таковому), отправит в отставку военачальников, прикажет убить или отдалит лучших главнокомандующих. Смерть настигнет даже Аполлодора Дамасского, архитектора Траяна, истинного Микеланджело той эпохи, архитектора моста через Дунай, форума Траяна в Риме и строителя грандиозной колонны…

Но в первую очередь Адриан откажется почти от всех завоеваний Траяна в Месопотамии, вызывая возмущение Диона Кассия: «Римляне завоевали Армению, бо́льшую часть Месопотамии, войскам пришлось преодолеть неимоверные трудности и опасности… впустую!»

Подобное утверждение наводит на одну мысль: наша монета смогла вернуться в империю благодаря тому кратчайшему периоду, при котором Рим наладил выход в азиатский мир. В противном случае сестерций мог застрять в Индии, и там его бы впоследствии нашли археологи.

Пока переворачивается страница истории, судно Алексиса, торговца мрамором, продолжает свой путь к Эфесу. Он прибудет в город после нескольких дней спокойного плавания.

Причалив и разобравшись с таможенными формальностями, двое торговцев сходят на берег. И, беседуя, идут по одному из самых богатых и красивых городов всего античного мира.

До сих пор местные развалины производят ошеломляющее впечатление.

В период Римской империи город достиг своего максимального расцвета. Наличие порта и отличное стратегическое расположение на Средиземном море сделали его центром первостепенного значения. Пока мы следуем за нашими купцами, заметим, что Эфес процветает: его улицы выложены чистейшим мрамором.

Население города составляет более 200 тысяч жителей. Перед нами — бесконечная череда черепичных крыш, видны многочисленные арки, храмы, агора и масса общественных зданий.

Пройдемся по его громадному форуму, близ которого высится колоссальная базилика, протяженностью почти 200 метров, разделенная на три нефа. Приблизимся. Наше внимание привлекает гул внутри здания. Заглянем внутрь через главный вход: здесь полно людей в тогах, занятых различными сделками. Действительно, в римскую эпоху базилика вовсе не является церковью, а помещением, которое служит одновременно судом, торговой палатой и бизнес-центром. Соответственно, здесь — один из главных очагов жизни города.

Продолжим наше движение с толпой. Такое ощущение, что находишься в улье. Повсюду радуют глаз великолепные дворцы и величественные храмы. Мы проходим мимо храма, посвященного императору Домициану. В этой связи вспоминается любопытная вещь. Значение древнеримского города определяется также и по количеству храмов, возведенных в честь обожествленных императоров.

Однако взять и построить храм в честь императора оказывается непросто. Необходимо заручиться согласием владыки и выиграть в соперничестве с другими городами. Все это находится в руках крайне предприимчивых адвокатов, один из которых оставил здесь, в Эфесе, памятную доску с перечислением собственных сделок. Он сообщает, например, что не единожды посещал императора в Риме, сопровождал его в Британию, Германию, Паннонию, Вифинию и даже в Сирию. Успешно пожиная плоды собственного упорства. Надо полагать, этот юрист обладал дипломатическим талантом, был хитрецом и пройдохой. Но кроме прочего — еще и изрядным занудой…

Еще одно из чудес древности

Мимо нас среди народа проталкиваются несколько паломников. Они идут, не оборачиваясь. Путь их лежит из Египта за пределы города, где находится… святилище Артемиды, одно из семи чудес Древнего мира! Получается, что наш сестерций помог добраться до очередного чуда света. Но почему храм возвели именно здесь? Это увлекательная история, уходящая в глубь веков.

Уже три тысячи лет назад здесь господствовали самые ранние формы культа, возможно связанного с источником пресной воды, столь редким явлением на побережье. Считалось, что его обнаружила богиня, дающая приют нуждающимся.

Довольно быстро в ней признали Артемиду, греческую богиню, или, согласно другой гипотезе, связки бычьих яиц, повешенные на статуе в качестве подношений, либо, по другой версии, пчелиные ульи. Девственность богини признавалась символом надежности укрытия, которое предоставлялось всем изгнанникам. Таким образом, это место стало защищенным участком для любого политического беженца. Данная территория была священной и неприкосновенной.

Со временем приношения становились все роскошнее, что способствовало процветанию Эфеса. Все это привело к созданию одной из самых поразительных построек в Древнем мире. Две тысячи пятьсот лет назад Крез, в дальнейшем сменивший своего отца на троне в Лидии, попросил в долг у богача из Эфеса 1000 золотых монет, чтобы снарядить войско наемников, и пообещал перед Артемидой, что, став царем, построит храм невиданной красоты. Он сдержал свое слово.

Самый поздний вариант храма представлял собой величественное здание с более чем ста двадцатью колоннами по 20 метров высотой. Перекрытие было великолепно декорировано. Каждая колонна, изящно украшенная у основания бронзовым рельефом, возвышалась на постаменте из громадных блоков мрамора.

В какой-то момент на чудо света совершили нападение. Говорят, святилище поджег некий безумец Герострат, с единственной целью — войти в историю (и это ему удалось, раз мы упомянули о нем). Но вероятнее всего, в здание попала молния и деревянная крыша загорелась. Затем храм восстановили.

Сегодня от этого великого чуда Древнего мира осталась лишь одна колонна, стоящая среди болота. Но и она несет нам крайне интересное свидетельство, сообщая, что мысль о строительстве храма на топях пришла в голову архитектору Херсифрону, который задумал возвести святилище, чтобы свести на нет последствия землетрясений, довольно частых в этих местах.

Мы заходим в роскошные городские термы, голоса Алексиса с товарищем тонут в вездесущем людском гомоне. А мы подождем меж колонн и поглазеем на прохожих всех сословий и национальностей.

Подумать только, сколько выдающихся имен связано с этим городом. Здесь родился философ Гераклит, рассуждающий об изменчивости вещей: panta rei… И это еще не все. Здесь бывали Цицерон, Юлий Цезарь, Марк Антоний и… Клеопатра! Послушайте-ка одну историю.

Марк Антоний (в ту пору властелин восточных римских провинций) избрал местом своей резиденции как раз Эфес и привез сюда Клеопатру. Как известно, та была поистине очаровательной женщиной, но не менее хитроумной. В Эфес эта дама прибыла не только ради своего возлюбленного, но и чтобы свести счеты с сестрой Арсиноей, в то время скрывавшейся непосредственно в храме Артемиды, на нейтральной территории. С помощью Марка Антония ей удалось выманить жертву из стен святилища и убить. Никогда прежде никто не поступал так вероломно прямо у стен храма.

Сразу после полудня наши негоцианты выходят из мраморных помещений терм, прощаясь с пышно одетым гражданином, который пользуется всеобщим уважением, приобретенным, правда, несколько радикальным образом: именно он организует и координирует гладиаторские бои в Эфесе. Этот человек сказочно богат, купается в роскоши и проводит дни в пирах и празднествах… подобных тому, на которое приглашены сегодня вечером Алексис с коллегой. Мы вновь встретим их через несколько часов на его великолепной вилле, в окружении надушенных слуг и достопочтенных дам, которые выставляют напоказ свои тяжелые драгоценности и изысканные шелковые облачения.

Ад каменоломен

На следующий день, когда солнце уже высоко, поборов похмелье, два торговца на своем судне отправляются к мраморному карьеру. Рядом с Эфесом их около сорока, включая известный портовый центр Теос (современный Сигачик). Там добываются две особенные разновидности мрамора с разноцветными пятнами: «африканский» и «темный африканский» (с битумными включениями). Сейчас купцы увидят совершенно другой мир, настоящую прихожую преисподней.

Каменоломня располагается за скальным хребтом, преграждающим дорогу. Но ее близость чувствуется уже на подходе, где слышен оглушающий долбеж молотков трудящихся рабов. Обогнув хребет, двое добираются до поста охранника у входа в карьер. Их останавливает мужчина с длинной бородой и падающей на лоб челкой в окружении обширных залысин. Он вооружен и требует верительные грамоты. Затем, ознакомившись с пропускными бумагами, дает им войти.

Торговец с сестерцием ощущает неловкость, ему никогда не привыкнуть к подобному зрелищу. Здесь работают десятки, а может быть, и сотни рабов, кто — в тени каменных отвесов, кто — на солнце, чьи палящие лучи уже добрались до скалы. Мимо него двое проводят раненого рабочего. Отводят пострадавшего к лачуге сторожевого поста. Осколок камня попал ему в глаз и практически лишил чувств.

Труд здесь очень опасен и не предполагает остановок. Это похоже на непрерывный сборочный конвейер.

Первым делом нужно высечь борозды с помощью простейших зубил и молотков. Это самая изматывающая часть работ. Затем в полученные насечки вставляют деревянные клинья и заливают водой. Дерево постепенно разбухает и дробит скальную породу как раз в отмеченном месте, отделяя громадные блоки весом в пять-шесть тонн. Затем их двигают, используя деревянные лебедки и небольшие подъемные краны. Сердце обливается кровью, когда видишь, как надрываются худющие малолетки, у которых нет будущего. Это бесчеловечно. Данная эпоха заключает в себе не только множество чудес, но и море жестокости.

Ребенок утирает сопливый нос тыльной стороной руки и бежит набрать воды для старика-раба. Надсмотрщик орет на парнишку, хватает камень и швыряет в него, но тот проворно изворачивается, избегая наказания. В подобных местах устанавливаются чудовищные отношения между надсмотрщиками и рабами: охранники часто оказываются настоящими карателями, испытывая наслаждение от власти над другими и от вида их страдания.

Алексис с товарищем зашли забрать несколько баз и капителей для колонн, которые заранее заказали. Они проходят мимо участка, где рабы, выстроившись в линию, пробивают глубокие борозды в скальной породе. Действительно, двадцатью годами ранее в римских каменоломнях была введена новаторская технология повышения продуктивности работ. Выбрана самая тяжелая кирка, чтобы как можно глубже вонзиться в твердь мрамора. Используя этот инструмент и выстроившись в очередь, рабы работают с наибольшей выгодой. Затем блоки грубо обтачиваются без специальной обработки. Поистине великим нововведением является тот факт, что не приходится ожидать конкретных указаний, изготавливая «полуфабрикаты» колонн, капителей и саркофагов без дальнейшей окончательной отделки. Все эти формы изготавливаются серийно, складируются и отсылаются в различные точки империи, где в цехах каменотесов они обрабатываются по вкусу покупателей. По сути перед нами — система серийного производства допромышленного образца. Представьте себе, что у саркофагов зачастую одна стенка вытачивается в два раза толще другой, поскольку сюда включается и будущая крышка, которую каменотесы в городских мастерских должны потом «изъять» из толщи собственными тесаками.

Внимание наших двух коммерсантов привлекает любопытная деревянная конструкция, производящая страшный шум. Они приближаются. На первый взгляд ее можно принять за водное колесо, приводимое в движение напором течения, как в случае с мельницей. Но это отличается тем, что снабжено механизмом с зубчиками, очень похожим на машины, изобретенные Леонардо да Винчи, — движение такого колеса воздействует на пилу, а та постепенно рассекает блок мрамора. Такая вещь нас крайне изумляет. Ведь это — настоящий камнерезный станок… Значит, древние были в высшей степени способны соорудить его, а также сэкономить человеческий труд. Нужен только один раб, присматривающий за машиной (которая в данном случае становится «рабом раба»).

Почему же такая технология не приобрела более крупные масштабы?

В римскую эпоху встречаются некоторые примеры «автоматизации» труда, например в Барбегале, во Франции. Там система водных колес запускала в работу целую цепочку мельниц, вместе с тем задействуя некое подобие «канатного подъемника», к которому были прикреплены тележки, непрерывно поставлявшие на мельницы мешки с зерном. Однако главным соображением римлянина было следующее: а для чего, собственно, нужна автоматизация? У нас есть рабы, исполняющие ту же работу задаром… Может, как раз этот фактор препятствовал распространению технологий, которыми, как показывают археологические находки, римляне владели.

Упомянутый механизм для резки мрамора был, не без определенной гордости, изображен среди рельефов саркофага некоего мужчины, живущего как раз в Эфесе. Разумеется, саркофага мраморного.

Итак, заказ для двух торговцев исполнен: тридцать восемь коринфских капителей с едва намеченным рисунком листьев, который нужно доработать. Не требуется много времени, чтобы погрузить все на судно. Всего пару часов. Это время можно провести на веранде небольшого постоялого двора, где обычно ночуют покупатели. Пока негоциант, у которого находится наша монета, ожидает здесь, беседуя и потягивая вино, — другой флиртует с официанткой и отправляется с ней на второй этаж. Данное поведение привычно, ибо предполагается, что все хозяйки и официантки заведений готовы оказать сексуальные услуги наравне с проститутками.

Кораблекрушение

Корабль спешно загружен. Капители складываются наподобие перевернутых бокалов поверх баз для колонн. Благодаря подобной группировке «мраморных пар» трюм заполняется мгновенно. Когда корабль ложится на курс, выясняется, что он загружен под завязку, тяжел и продвигается с трудом. Течение несет их на север вдоль береговой линии.

Уже смеркается, море начинает волноваться. Темные тучи заслоняют звезды, волны вырастают на глазах. Плыть дальше было бы настоящим безумием, поскольку ночь уже близка, а море разбушевалось. Поэтому путники пытаются найти место, где бы пристать на участке берега, зажатом между двумя небольшими мысами.

Однако этого недостаточно. Ветер и волны толкают их к побережью. Паруса спущены, кто-то из экипажа продолжает закидывать в воду и снова вытаскивать на борт лот, то есть свинцовую гирю на веревке, чтобы установить глубину вод, замеряя, насколько глубоко будет утянут ко дну трос.

Еще один моряк крутит ручку трюмового насоса, сливая воду, просочившуюся в трюм, когда водой залило палубу. Все тщетно, корабль стремительно несется к берегу. В полумгле Алексис вместе с другим торговцем различают седые гребни волн, бьющихся о борта судна.

Один из членов экипажа незамедлительно бросает якорь, чтобы противостоять скорости корабля. Все бесполезно. Носом вздымаясь над зыбью волн, судно скачет, словно на водном родео, морские волны бьются о его борта. Затем наступает кульминация зрелища, киль за что-то цепляется, не исключено, что за подземный риф. Корабль начинает вращение вокруг этой точки и кренится набок под напором волн. Груз в трюме получает настоящую встряску и смещает центр тяжести. В результате судно теряет равновесие.

Алексис с ужасом следит, как корабль неумолимо продолжает свой крен набок. После подземного толчка в боку, видимо, образовалась пробоина, поскольку посудина, похоже, начинает оседать в морскую пучину… Действительно, насос выкачивает огромное количество воды. Словно у судна вскрылось внутреннее кровотечение…

Слишком поздно предпринимать какие-то иные маневры. Вода уже перехлестнулась на палубу и разливается повсюду. Достигнув большого люка, ведущего в трюм, она с шумом устремляется внутрь. Все кончено, спасайся кто может… Судно уверенно идет ко дну, стремительно, как нож, погружаясь в море.

Теперь Алексис и остальные моряки находятся в воде. Им даже не пришлось нырять — море само «слизнуло» их с палубы. Все разворачивается в темноте. Людей подхватывают и уносят громадные волны. К счастью, все спасаются. Побережье довольно близко.

Корабль опускается на гостеприимное дно. С течением десятилетий костяк корабля исчезнет, растворившись в пучине, благодаря моллюскам, прозванным «точильщиками обломков». Сохранится лишь груз, словно скелет того несчастного рейда. Его все еще можно прекрасно разглядеть там, под водой.

Поражает, однако, насколько изменился пейзаж вокруг места крушения. В том самом месте, где произошло кораблекрушение, теперь тянется линия роскошных и изысканных пляжей в окрестностях города Чесма, с зонтиками, лежаками, беседками, киосками и даже ночными танцовщицами, развлекающими клиентов. Но стоит отплыть на каких-то 50 метров от берега, и можно обнаружить прекрасные капители, покоящиеся на дне морском на глубине всего лишь четырех-пяти метров. Это — одна из самых красивых картин для пловцов и дайверов. И она рассказывает древнюю историю.

Не очень понятно, почему груз не был поднят со дна. Вероятнее всего, поскольку крушение произошло ночью, место происшествия впоследствии было сложно обнаружить. Либо, принимая в расчет близость каменоломен, решили, что будет дешевле заказать новые капители, чем тратить деньги и время на попытки поднятия груза с помощью знаменитых ныряльщиков — urinatores…

Алексис с другом спаслись, взобравшись на мелкую бортовую шлюпку. И теперь, оправляясь от шока, они сидят, дрожа, на песчаном берегу. В то время как на море бушует шторм.

Вскоре они пустятся в путь в сторону порта, куда ранее направлялись, в поисках помощи. А куда же делся наш сестерций? Неужели утонул в море? Нет, он все еще у торговца, лежит в его мешочке, закрепленном у пояса. Однако он провел немало времени в холодной воде и в сумраке бури.

После долгого пути двух торговцев мрамором вместе с экипажем принимают и размещают в маленьком порту. Как раз там Алексис вынужден приобрести чистую одежду за деньги, которые все еще при нем.

Таким образом, сестерций переходит в новые руки. Теперь он оказался вместе с себе подобными в холщовом мешке, который раскачивается в такт шагам некоего человека.

Этот мужчина управляет магазином, является вольноотпущенником, либертом, и несет дневную выручку хозяину, своему бывшему владельцу. Такого типа отношения довольно распространены после того, как рабу была дарована свобода. Это выгодно обеим сторонам, и прежде всего либерту, которому его давний хозяин помогает войти в «мир работы»…

Владелец магазина — человек состоятельный, имеет несколько предприятий, включая пять судов. На них ведется торговля с главными портами Эгейского моря. Завтра, по окончании непогоды, он тоже направится по морю в Афины. На борту, кроме прочего, находится ценная партия шелков, доставленных из Александрии Египетской, а также стеганые ткани, недавно привезенные ему из Антиохии.

Путь в Афины

Путешествие по Эгейскому морю проходит среди оживленного судоходства. На горизонте все время маячат какие-нибудь паруса.

На борту этих кораблей находятся не только товары, но и люди. Кто они и куда держат путь? Многие находятся в коммерческих и рабочих поездках (чиновники, администрация, солдаты и пр.), а другие едут навестить родственников. Зачастую товары и люди — одно и то же, как в случае с рабами, переправляемыми на продажу в Делос или на прочие рынки.

Тут же и туристы, как мы уже отмечали. Интересно, что в отличие от нас их не привлекают великолепные природные виды, захватывающие панорамы, снежные вершины или равнины, где не ступала нога человека. Более того, природа нередко воспринимается как источник коварства (волки, малярия и пр.). Центрами притяжения являются лишь те удобные места, где чувствуется присутствие божества: источник (и вправду… кто, если не божество, сможет высвободить воду из-под земли), священный лес с его тишиной, сольфатары (места выхода сернистых газов и воды) с внутренними реками и пр. Туристы римского времени, как правило, отдают предпочтение описанным местам, абсолютно игнорируя великие природные красоты и грандиозные панорамные виды. И это еще не все.

Исторические пункты, влекущие римлян, очень часто объединяют древнюю историю с мифологией. Так, помимо созерцания гробницы Виргилия в Неаполе или Сократа в Афинах, посещаются также захоронения мифологических персонажей, например Ахилла и Аякса, или, в частности, Спарта, где Пенелопа решила взять Одиссея в мужья…

С этой точки зрения изобилуют визиты к местам нахождения «любопытных» реликвий. В Арго, к примеру, под курганом, захоронена голова горгоны Медузы. На острове Родос выставлен кубок, из которого пила Елена Троянская, в форме одной из ее грудей. Народ идет подивиться на эти реликвии, в точности как сегодня отправляются приложиться к святым мощам. В отсутствие научных объяснений, запросто складывается так, что некоторые выставленные предметы приобретают фантастические объяснения, — например, ископаемые останки доисторических слонов считаются костями гигантов (или циклопов, как происходит в Сицилии).

Среди пассажиров кораблей также встречаются те, кто совершает паломничество к святилищам из-за состояния здоровья или чтобы получить ответы от оракулов.

Три святилища в особенности почитаемы как истинные «двигатели» паломничества: в Эпидавре, в Пергаме и на острове Кос. Каким образом они могут излечить?

В том числе с помощью терапией сном, как повествует Лайонел Кэссон. После очистительного (и гигиенического) купания пациенты входят в храм, молятся, а потом укладываются на ночлег на землю или на лежаки, как правило, в обширных общих залах. Сон приносит им… врачебный ответ, иногда ясный, иногда довольно туманный, который истолковывается жрецами. Речь всегда идет о простых средствах лечения: рекомендуется отказ от определенной пищи, водные процедуры или курс физических упражнений.

Как в море, так и на суше, на дорогах постоянно встречаются паломники, устремляющиеся к таким храмам.

Наконец, среди «всякого люда», передвигающегося на кораблях, есть также олимпийские атлеты. В 117 году (в момент нашего путешествия) в Греции стартуют 124-е Олимпийские игры.

Афины

Наш богатый предприниматель, сойдя с судна в порту Пирей, теперь находится в Афинах.

Гелиодор, так зовут этого человека (буквально: «дар солнца»), удобно устроился в носилках — леттиге, — несомых на плечах четырьмя дюжими рабами. Довольно комфортный способ путешествия. Для нашего современного восприятия, возможно, он покажется несколько шокирующим… Однако представьте, что вас, не поднимая с кровати, понесли в город по разным делам. Каковы были бы ваши ощущения?

Продвигаясь в сутолоке (вернее, «над сутолокой»), Гелиодор рассеянно рассматривает Акрополь. Любопытно, что его общий вид, поражающий взгляд, с течением веков почти совсем не изменился. Поэтому то, что видит Гелиодор, очень напоминает то, чем любуемся сегодня и мы. А вот и Парфенон, в ту пору схожий с сегодняшним, со своим лесом белоснежных колонн. Небольшое шествие с леттигой проходит в том месте, откуда открывается особенно красивый вид на Акрополь. Сегодня его сочли бы идеальным для фотосессии. Именно это и делают некоторые римские туристы…

В отсутствие фотоаппаратов, используются альтернативные средства, служившие столетиями: художники. За ничтожную плату вам исполнят быстрый набросок на листе папируса, с вашей физиономией на фоне Парфенона. Естественно, они здесь не единственные, всех туристов атакуют так называемые exegetai, местные экскурсоводы, назойливые как мухи…

Каменные близнецы

Покружив по городу и исполнив массу дел, Гелиодору осталось осуществить последнее… Оно, пожалуй, радует его больше всего. Надо зайти в мастерскую скульптора, которому он заказал изготовить бюст.

У входа чего только нет. Здесь выставлены несколько статуэток божеств, чтобы поставить в доме, мраморные ванны, постаменты и даже солнечные часы в форме чаши для размещения в саду. Зайдем. Все покрывает тончайший слой каменной пыли. Ступая по земле, мы чувствуем легкий скрежет мраморных песчинок.

Поражает огромное количество незавершенных творений, ожидающих заказчиков для согласования последних штрихов. Эти материалы аналогичны тем, что мы видели в каменоломне. Но если там речь шла о монументальных вещах (капители, колонны, саркофаги и пр.), то здесь можно найти более мелкие мраморные изделия. Перед нашими глазами проплывают, например, заготовки надгробных плит, ожидающих надписи, алтари без посвящений, пара саркофагов с фигурами умерших, намеченными в общих чертах, и даже статуи с еле заметными чертами лица, ждущие окончательной доработки. Все это наталкивает на мысль о художественных «полуфабрикатах». Перед нами доселе невиданное в древности явление: никто серийно не производил вещи, предполагая, что они будут затем доработаны, каждая по-своему…

Последуем за Гелиодором вглубь мастерской. Скульптор работает, но моментально вскакивает с табуретки, снимает с головы шапочку и идет навстречу богатому клиенту.

Он знает, зачем тот пожаловал, и указывает ему на бюст, покрытый тканью. Как только скульптор театральным жестом сдергивает материю, брови Гелиодора ползут вверх от удивления. Портретный бюст, сделанный скульптором, как две капли воды похож на заказчика. Ничего не скажешь… этот греческий мастер настоящий умелец. Творение можно назвать его каменным близнецом. Есть лишь одно отличие: прическа. У Гелиодора волосы лежат чуть по-другому. Но все равно сойдет и так, поскольку прическа статуи ориентирована на официальные портреты Траяна.

Интересно отметить, что и мужчины и женщины стараются, чтобы их изображали в статуях или портретах с прической первой леди государства или как у императора. Это означает, что достаточно взглянуть на волосы (и бороду) у статуи в музее, чтобы понять, когда она создана. Проблема в том, что Траян недавно умер. Впишется ли Гелиодор со своим портретным бюстом в моду, введенную при новом императоре?

Как тиражировать близнецов

Пока мужчины обговаривают стоимость изготовления последующих копий, выйдем во дворик мастерской. Нас привлекает звук бьющих по камню молотков. Отодвинув тяжелую занавеску, мы обнаружим «подмастерьев» за работой.

Все, расположившись рядком, высекают один и тот же сюжет. Они как раз занимаются тиражированием портрета одного и того же человека, важного правительственного чиновника. Перед нами — очень умелые копиисты, все статуи получаются на удивление одинаковыми. Такие скульпторы — настоящие копировальные установки для трехмерных изображений. Как же им это удается?

Теперь попробуем раскрыть их секреты. И вы поймете, почему сегодня, переходя из одного музея в другой в разных странах, вы можете любоваться копиями, верными до мелочей оригиналам. В случае с императором Адрианом, например, известно не менее тридцати мраморных «близнецов» его портрета, рассеянных по музеям всего мира. Римские скульпторы пользуются так называемыми геометрическими методами.

Если необходимо скопировать мраморный бюст императора (к примеру, Адриана), в классической позе со слегка повернутой головой, то копиист начинает предварительно намечать в мраморе очертания куба — для головы, оставляя блок покрупнее для плеч. Затем куб превращается в овал, а наверху отмечаются некоторые важные крайние точки будущего лица, как, в частности, кончик подбородка, мочка уха, место самого длинного завитка на бороде. Все они должны отстоять на равном расстоянии от намеченной на макушке точки, то есть от центральной кудряшки шевелюры. Это — ключевой ориентир, он выверяется с особой точностью, с использованием калибра.

В дальнейшем следует проработка главных поверхностей лица: лба, щек, сторон носа… Постепенно из мрамора вырастает фигура мужчины с резкими и выразительными чертами лица. Но еще важнее, что это произведение, которое просто скопировать, как раз потому, что различные элементы лица просчитаны с математической точностью и расстояния между ними промерены…

Профессии скульптора и копииста считались ключевыми в римскую эпоху. Действительно, если задуматься, в собраниях пластики в музеях бо́льшая часть древних статуй относится к древнеримскому времени. Почему?

Главная причина в том, что в римскую эпоху статуи расставлялись повсюду и с различной целью. Прежде всего, прославление: растиражированные копии образа императора оказывались во всяческих общественных местах, абсолютно так же, как сегодня фотографии президента республики украшают казармы карабинеров. Только статуи, кроме прочего, имели совершенно определенную задачу: воздействовать.

В одном экземпляре или группой, например в нимфеях, они всякий раз должны были вызывать в памяти определенную «тему», которая впоследствии давала бы почву для бесед о всевозможных материях — о войне, красоте жизни («Лаокоон», «Купающаяся Венера» и пр.), а также служить фоном для религиозных ритуалов (статуя Юпитера) или сопровождать общественные церемонии (статуя Августа или других императоров, божеств, связанных с принятием решений, и пр.).

Другими словами, эти скульптуры не просто украшали города, подобно цветочным композициям, а являлись настоящими катализаторами ряда моментов повседневной жизни.

Спрос на статуи был огромен, и не представлялось возможным снабдить всех желающих греческими оригиналами. Поэтому мастерские начали штамповать копии с греческих творений VI–V веков до н. э. в промышленных масштабах. В этом процессе фигуры скульптора и копииста становились основополагающими.

Так, постепенно, храмы и общественные места стали наполняться копиями греческих шедевров V–IV веков до н. э., иногда с незначительными «римскими» вариациями на тему, в то время как виллы и частные дома выставляли в собственных садах шеренги героев, философов, поэтов и греческих и римских властителей.

Теперь понятно, что факт запечатления в статуе приобрел для римлян характер статус-символа. Вследствие этого видные деятели или мужи, пусть даже с минимальным значением в общественной системе, принялись массово заказывать бюсты или статуи с самих себя и с членов своей семьи.

Музеи кишат подобными творениями, ошеломляет невероятный уровень реализма в трактовке их лиц и одежд: это настоящие трехмерные фотографии в камне. Римляне по контрасту с греками или египтянами стали первыми, кто не гнушался запечатлевать собственные дефекты: лысины, мешки под глазами, двойной подбородок, толщину лица и пр. У этой привычки забавное объяснение. Когда умирал некий человек, с его лица делали слепок, а потом на его основе создавали «оригинал», чтобы хранить в доме вместе с изображениями лиц других предков. Как если бы речь шла об их портретах. На похороны римлянина из приличной семьи приносили «лики» предков и несли во время шествия за гробом, чтобы продемонстрировать всем благородное происхождение усопшего. Такая традиция «прямой» фиксации черт модели породила повышенно реалистический стиль римских статуй.

И последняя любопытная вещь. Многие статуи и рельефы были раскрашены: волосы, глаза, губы, складки одежд. Почему же в наших музеях все они белые? Просто краски растворились… Однако об этом в эпоху Возрождения не догадывались. В том числе и Микеланджело. Поэтому вся пластика того времени создавалась с использованием белых пород мрамора, поскольку была вдохновлена «побелевшими» римскими статуями. Таковы плоды отдельного недоразумения…

Слишком суровый взгляд Августа

Возвращаясь в мастерскую скульптора, мы замечаем в углу поврежденный бюст Августа, а рядом — Нерона, по всей вероятности. Отметим огромную разницу между выражениями их лиц. Нерон кажется живым, будто это наш знакомый. А взгляд Августа обладает поразительной холодностью.

Это не случайно. Действительно, произошла эволюция стилей. Работающие при Августе мастера почти поголовно приезжали из Аттики и несли в своих творениях классические традиции греческих статуй, сформировавшиеся в веках. Это был идеальный стиль, точный, но строгий, статичный, лишенный жизни. С течением времени стилистика римской пластики изменилась, возможно при участии мастеров с Востока. Скульптуры приобрели теплоту и динамику, черты — живость. Когда мы смотрим на них в музеях, невольно думаем: «А ведь этого господина я уже где-то встречал…»

Статуи из музейных собраний и вправду бросают нам вызов. И если вы осмелитесь принять его, то посещение станет не таким скучным, а превратится в подобие игры. Например, можно понять, в какую эпоху изваяли статуи. Представьте себе моду. Вы ведь можете распознать, в какое время была сделана фотография, просто приглядевшись к женской или мужской прическе, к одежде. Вы думаете о шестидесятых, семидесятых или восьмидесятых годах… Так вот со статуями можно проделать то же самое. Стили одежд и причесок изменялись со сменой поколений, и поэтому вам легко угадать эпоху, к которой принадлежит статуя, всего лишь взглянув на одежды и стиль исполнения портрета.

После «веризма» Веспасиана, Тита и Домициана, накануне трагедии в Помпеях, при Траяне и Адриане скульпторы возвращаются на короткий период к «холодному» стилю: взгляды кажутся отстраненными, словно портретируемые не принимают в расчет зрителя (честно говоря, возникает неуютное ощущение, даже слишком). К счастью, этот стиль стремительно проходит. При следующих императорах, таких как Марк Аврелий или Септимий Север, мастера снова обращаются к созданию «живых» статуй, однако с применением важного новшества: эффекта игры светотени. Это гениальная находка. Подойдя поближе к саркофагам или статуям того времени, замечаешь дырочки в волосах, бородах, у рта и ушей, будто проеденные жучком-короедом. На самом деле они просверлены буравчиком. Как же так, почему их не закрыли в процессе отделки, как происходило ранее? Нет, их специально оставили на виду, чтобы добиться эффекта игры теней и света… Действительно, теперь статуи лишились абсолютной гладкости. Скульпторы оставляют шершавые зоны рядом с отполированными, чтобы подчеркнуть игру потоков света. Прорабатывается даже решеточка на коже… Меняется также и взгляд. Если глаза у статуи Цезаря пусты, в них нет зрачков (поскольку их прорисовывали), то теперь зрачки пробуравливают. Представьте себе цвет радужки глаза, к которому добавляется еще и тень выемки: взгляд становится более глубоким, во всех смыслах (эти приемы начали использовать уже при Адриане, обладавшем глазами насыщенного голубого цвета, как свидетельствуют вставки из стеклянной пасты в одном из бронзовых бюстов из собрания Археологического музея Александрии Египетской).

Оптическая иллюзия абсолютна, статуи достигают большей убедительности… И все это при использовании куска камня или бронзы… В античности подобная техника сопоставима с трехмерной графикой для создания динозавров фильма «Парк юрского периода»…

По прошествии столетий эта техника приобрела огромный успех. Возможно, ее распространителями стали скульпторы афродизийской школы, из земель современной Турции. Любопытный момент: изменились также размеры скульптурных бюстов, что позволяет нам точно датировать произведения. Вначале портретировалась область до основания шеи, затем, во II веке, мастера стали включать в изображения верхнюю часть туловища и руки, впоследствии, в III веке, было решено запечатлевать туловище целиком.

Иногда для изготовления одной статуи использовались разные породы мрамора: голову исполняли из белоснежного камня, одежды — из мраморов зеленых, розовых оттенков или крапчатых разновидностей. Достигалось впечатление изысканности и роскоши.

Однако данная удивительная живость статуй в какой-то момент исчезла. Это был последний всплеск древнейшей традиции искусства ваяния. Изображаемые в дальнейшем модели становятся суровее и неподвижнее, наподобие мертвецов, их глаза широко распахнуты, взгляд статичен. Так продлится вплоть до прихода византийского стиля. Именно такими хотели видеть изображения императорской власти и высшей божественной реальности. Теперь они отдалились от повседневности и были совсем не похожи на обычных людей.

Возвращение в Рим
Путешествие во времени

Гелиодор, довольный, выходит из мастерской. Что с того, что при новом императоре Адриане, уже взошедшем на трон, все переменится: станут иными не только стрижки, но и войдет в моду борода. Не солдатская борода, а борода философа. Одним словом, мраморный бюст Гелиодора успел «устареть», еще не покинув мастерской. Но для него все это не имеет значения — это всего лишь частности. Что имеет значение — так это деньги. А он совершил отличные сделки. С большой выгодой пристроил весь товар. Так что дела идут как нельзя лучше.

Вернувшись в порт Пирей, он задерживается перед магазином ювелирных дел мастера. Его взгляд упал на небольшую статуэтку Афродиты в чувственной позе, выставленную у входа. Уже много лет статуэтка служит символом мастерской, неизбежно привлекая взгляды потенциальных клиентов. Вопрос у Гелиодора один: есть ли кольца с печатью Афродиты? Его мысли обращены к дочери, хочется сделать ей хороший подарок ко дню рождения.

Владелец ювелирной лавки кивает, роется среди вещиц, загромождающих рабочий стол, и находит деревянную шкатулочку. Открыв ее, он показывает клиенту два кольца, совершенно одинаковых. Ювелир и наш Гелиодор, оба носители эгейского менталитета, привыкшие искать выгоду в самом мелком деле, ведут долгий торг. В итоге Гелиодор завершает торг символическим жестом, положив поверх своей суммы сестерций. Ювелир улыбается. Сделка совершена.

Благодаря нашему сестерцию Афродита пересечет Эгейское море, в свою очередь богиня отправляет сестерций в другое дальнее путешествие: ювелир тут же отдал его в сдачу римлянину, купившему второе из двух колец. Он все время торга стоял рядышком, услышал, на какой цене сошлись стороны, и заплатил ту же сумму, не теряя времени на долгие переговоры. Очень шустрый юноша этот римлянин. Кольцо он купил в подарок возлюбленной.

Зовут его Руф, и наш сестерций пустился в путь вместе с ним. Куда они направляются? В Рим.

Возвращение на корабле длится несколько дней, по пути мы пересекаем знаменитый Коринфский перешеек. Узкий канал для прохода кораблей был прорыт лишь в 1892 году, раньше же расстояние от одного до другого берега перешейка преодолевали волоком. Руфу тоже пришлось идти пешком. Затем он сел на корабль, идущий курсом на Брундизий.

Прибыв в Брундизий, Руф пускается на север по Аппиевой дороге, южное, сокращающее путь от Брундизия до Бария ответвление которой только что закончено Траяном, и вскоре прибывает в Рим.

Когда у нас перед глазами вновь показались силуэты крыш, храмов, колонн со статуями, нас посетило ощущение замкнувшегося круга. Отсюда однажды ранним утром мы уехали, сюда возвращаемся в предвечерний час.

Улицы, переулки, царящая здесь атмосфера — все осталось прежним. Кажется, будто с момента нашего отъезда прошло несколько часов, а между тем пронеслось несколько лет…

Руф оставил коня в конюшне у ворот Рима. Улицы в этот час обезлюдели, народ разошелся по домам-инсулам. Окна инсул осветились слабым светом ламп. Это особенное зрелище, к которому мы, дети эпохи электрических лампочек, не привыкли. Оно напоминает вытянувшийся по вертикали гигантский рождественский вертеп. Эти громадные здания продолжают пульсировать жизнью. Доносятся голоса, смех, перебранки, но постепенно все затихает. Остается лишь шум из открытых таверн, в которых продолжается ночная жизнь любителей выпить, игроков и проституток.

Руфус вышел на широкую улицу с рядами закрытых лавок по обеим сторонам. Стоит нереальная тишина, слышится лишь журчание воды в квартальном фонтане с высеченным из мрамора лицом Меркурия: из его уст льется в раковину струя воды. Вдалеке, приглушаемый стенами зданий, слышен шум телег и голоса ночных развозчиков, доставляющих товары по городу. Где-то залаяла собака. Освещаемая луной сетка базальтовых плиток мостовой походит на панцирь черепахи.

Мы следуем вперед, перед нами перекресток, посередине которого стоит фигура, наблюдающая за нами с легкой улыбкой на устах. Светлая кожа, собранные волосы, лента обрамляет лоб. На плечо спускается прядь. Руки ее протянуты к нам. Взгляд устремлен в бесконечность, словно она погружена в раздумья… Постойте! Этот взгляд нам знаком: мы уже видели эту статую.

Мы встречали ее в нашей прогулке по улицам Рима в другой книге. Это Mater Matuta (Милостивая Матерь), богиня доброго начала, плодородия и утренней зари.

Руф подносит ладонь к губам, целует свои пальцы и касается ими стопы статуи, глядя ей прямо в глаза. Он благодарит ее за благополучное возвращение домой.

Затем он стучится в одну из входных дверей. Несколько секунд спустя голос за дверью спрашивает, кто это.

«Руф!» — восклицает он.

Гремят засовы, и дверь со скрипом отворяется.

Масляная лампа освещает лицо: это привратник дома. Он искренне рад видеть Руфа. Губы расплываются в улыбке, обнажая редкие зубы. Они словно немногие оставшиеся зрители в театре его жизни.

Кивком привратник указывает на его квартиру на верхнем этаже.

«Все в порядке», — заверяет он, подмигивая.

Когда Руф, поднявшись по лестнице, толкает дверь, то сразу окунается в густой пьянящий аромат. Он улыбается. Оставив мешок на полу, он ныряет в полумрак.

Посреди небольшой гостиной стоит женщина. Открытая балконная дверь безупречно обрамляет ее силуэт. Льющийся из окна лунный свет мягко освещает складки ее одеяний.

Вот одежда внезапно спадает с нее, обнажая прекрасное тело. Ее бедра, грудь ласкают лунные лучи, проникающие сквозь оконную решетку, рисуя светом на ее коже причудливые татуировки.

Мгновение — и в эту симфонию света вступят с сольной партией пальцы Руфа.

Ожидание, долгие недели разлуки, страх не увидеться вновь теперь уступают место чистой любовной энергии. На созданной игрой света и тени шахматной доске их тела сливаются воедино.

Теперь они отдыхают. Она обвила его голову руками. Мы замечаем, как что-то блеснуло на ее груди. Она подносит к груди руку и, словно цветок, бережно берет золотое кольцо с символом Афродиты.

Снова жаркая ночь. Влюбленные, обнявшись, пересекают комнату; при каждом шаге свет скользит по их коже, как покрывало, и провожает их до балкона. Здесь они, прижавшись друг к другу, надолго замирают, созерцая величественную панораму Рима.

Где-то там внизу, в жарких кузницах, сотрясается при каждом ударе решетка пола. Могучие рабы ударяют молотом по чеканам, которые сжимают щипцами их напарники. В этих инфернальных помещениях рождаются новые сестерции с ликом нового императора.

Завтра утром они будут разосланы с гонцами, как знать, быть может, с тем же преторианцем. Почти наверняка он устроил так, чтобы оказаться в числе курьеров. У него есть причина вернуться в Шотландию.

По пути этих сестерциев пересекутся между собой новые истории, и новые маршруты прочертят территорию империи, следуя по путям, которые мы можем только вообразить, — как мы и сделали в этой книге. Надо помнить, что все жители империи регулярно пользуются этой монетой. Даже нищие или рабы хотя бы раз в жизни прикоснутся к ней. И эти траектории будут повторяться месяцами, годами, поколениями и веками, даже спустя много времени после исчезновения империи, — если поверить в то, что сестерции были кое-где в ходу еще на протяжении всего XIX века.

Итак, сестерций до бесконечности продолжает свои странствия, пока по какой-либо причине не останавливается — например, его теряют или он оказывается под землей или на морском дне. Что же наш сестерций? А он как раз относится к категории тех, что закончили свой путь.

Три дня спустя Руф стоит перед безжизненным телом своего учителя, того, кто научил его всем тайнам ремесла аквариуса, то есть гидроинженера: несмотря на молодость лет, он уже высоко ценится в своих кругах за умение находить подземные источники и поддерживать уровень воды в акведуках.

Он всем обязан этому человеку, что лежит теперь в простом деревянном саркофаге, обернутый в сударий. Перед тем как опустится крышка саркофага, Руф замечает, что никто не положил внутрь монету — символическую плату Харону, перевозчику душ в потусторонний мир. Родные просто забыли об этом, сокрушенные горем.

Руф сует руку в кожаную сумочку на поясе и достает… наш сестерций! Аккуратно вложив его в рот учителю, он дает знак опускать крышку саркофага.

Ритуал прост, место погребения находится вдоль одной из консульских дорог на выезде из Рима. Когда церемония завершится и усопший упокоится в земле, все разойдутся.

Лишь Руф остается у могилы. Там внизу — часть его самого. Он последний раз прощается с учителем и удаляется. Вскоре он нагоняет женщину, красивую, статную, с утонченной внешностью. На ее пальце сверкает кольцо Афродиты. Теперь они могут смело появляться на людях. Бывший супруг — больше не помеха: он покинул этот мир.

Заключение

Прошло тысяча восемьсот девяносто три года… на дворе 2010-й. Из надгробия Руфа и Домиции явствует, что они поженились и имели детей. Их молекулы ДНК пересекли столетия благодаря потомству, все больше перемешиваясь с другими. И сегодня, возможно, часть их присутствует в ком-то из вас, дорогие читатели.

Герои нашего повествования давно обратились в прах. Прахом стали и кони, на которых они скакали; корабли и повозки, в которых мы пересекли империю, тоже разрушены. Древний Рим, по улицам которого мы ходили, погребен под Римом новым… Исчезла с лица земли сама империя, первый великий образец глобализации. Но часть этого далекого прошлого неожиданно возвращается.

На земле склонилась над чем-то девушка. В руке ее кисть, которой она аккуратно смахивает землю, крупинка за крупинкой. Она археолог. Для нее это не просто работа, это страсть души. Иначе бы она не стала мириться с нищенскими трудовыми договорами, с пылью, болью в коленях и спине из-за того, что приходится работать в неудобном положении.

Она вместе с другими коллегами занята раскопками.

Сейчас объектом их внимания является могила рубежа I и II веков н. э. Из-под земли проступает скелет пожилого мужчины, это видно по стершимся зубам, по черепным швам, сросшимся настолько, что они практически исчезли, по изношенным суставам конечностей и ребрам с характерными наростами, свидетельствующими об испорченном позвоночнике.

Вот показался и череп с опущенной, как в крике, нижней челюстью. На самом деле это признак того, что тело разлагалось в свободном пространстве (в саркофаге), что и вызвало «выпадение» челюсти. Затем с течением столетий земля постепенно проникла в гробницу, и дерево сгнило, оставив после себя лишь ржавые гвозди. Расчищая кистью пространство вокруг головы, археолог что-то замечает, какой-то зеленоватый предмет. Деликатные движения кисти удаляют многовековой осадок, высвобождая предмет из тисков почвы. Перед нами монета. Сфотографировав ее и проведя необходимые съемки, девушка берет монету в руки. То, что она испытывает в этот момент, можно описать так: ощущение прямой связи с миром, которого больше нет, открытие окна в прошлое.

Эта монета — наш сестерций. Он весь покрыт зеленоватой патиной, вызванной процессами окисления, но в остальном в идеальном состоянии. В этот самый момент, хотя держащий его в руках человек этого не знает, вновь заработал механизм «передачи», благодаря которому сестерций пересек всю империю. В каком-то смысле монета снова ожила. После долгого перерыва она вновь встретилась с людьми уже в наше время. Девушка показывает монету работающим рядом коллегам, они передают ее из рук в руки, чтобы получше разглядеть. Затем в лаборатории ею займется эксперт, который установит дату выпуска. Наконец ее поместят в хранилище. Но ненадолго: принимая во внимание отличную сохранность монеты, ее решат выставить в витрине одного из крупных римских музеев. Так спустя недолгое время сестерций оказывается под стеклом — снова на свету, снова среди людей.

Однако, несмотря на его великолепие, не многие по-настоящему оценят его, лишь редкие знатоки. Большинство посетителей лишь бросают на него рассеянный взгляд или, не задерживаясь, проходят мимо.

Никто не знает о его истории, и никто даже отдаленно не представляет себе его невероятного путешествия, его одиссеи по землям империи. Эта монета, как и все другие в соседних витринах, побывала в руках десятков людей, и их истории, можно сказать, «кристаллизовались» в ней, превратив ее в «спасательную шлюпку» времени. Мы постарались собрать их и выслушать: каждая из этих историй поведала нам о том, каким был мир в начале II века н. э.

И вместе с монетой мы совершили путешествие по поражающей своей «современностью» империи античности — Римской.

Благодарности

Я хотел бы поблагодарить всех тех, кто помогал мне в этом долгом путешествии. Прежде всего, профессора Ромоло Аугусто Стаччоли — за внимательную вычитку текстов, за глубокое знание античной эпохи и за покоряющую силу его интереса к жизни обитателей империи.

Я также выражаю благодарность профессору Антонио де Симоне, чей громадный опыт в сфере изучения античности, в особенности Помпей, помог мне лучше погрузиться в образ жизни древних римлян и многое понять.

Спасибо профессору Патриции Калабриа, раскрывшей мне столько «секретов», которые таят сестерции и другие римские монеты, что позволило мне с большей точностью прочертить маршрут своего путешествия.

Адресую слова искренней благодарности профессору Джандоменико Спиноле за возможность лично наблюдать за археологическими раскопками. Также благодарю профессора Патрицию Бассо за ценные сведения о римской системе дорог.

Моя искренняя благодарность им, чья помощь была для меня незаменимой.

Эта книга охватывает очень широкие горизонты, как по тематике, так и в географическом плане. В связи с чем я хотел бы вспомнить имена тех исследователей, которые помогли мне в этой одиссее своими комментариями, замечаниями и советами.

Я не в силах перечислить здесь всех и заранее прошу прощения у тех, кто не увидит своего имени; но не могу не упомянуть Алессандру Бенни, Николу Кассоне, Бритту Халлман, Джанпьеро Орсингера, Алессандру Скуалья… спасибо им и многим другим!

Разумеется, эта книга не могла бы появиться на свет без труда поколений ученых, которые с преданностью делу и самоотдачей вели раскопки, проводили исследования, совершали открытия, «возвращая к жизни» столь многие места и моменты римской повседневности.

Также благодарю за энтузиазм и многочисленные ценные советы Габриэллу Унгарелли и Альберто Джельсумини из издательства «Мондадори», поверивших и в эту вторую книгу о римской античности. И разумеется, Эмилио Квинто за редакторский труд и «Studio Graphein», которому была поручена выверка текста, — за высокий профессионализм.

Наконец, dulcis in fundo, я хочу поблагодарить свою жену Монику за советы и ценные замечания, которыми она снабжала меня по мере того, как текст обретал форму. И главным образом — за терпение, которое она демонстрировала всякий раз, обнаруживая меня, с головой погруженным в очередное путешествие по дальним уголкам империи… Теперь я вернулся домой!

Фотографии

Бронзовый сестерций, серебряный денарий и золотая драхма (Ликия) с портретом императора Траяна. 98–117 гг.

Аполлодор Дамасский. Форум Траяна. Открыт в 113 г.

Аполлодор Дамасский (?). Триумфальная арка Траяна в начале Траяновой дороги из Беневента в Брундизий. 114–117 гг.

Золотой перстень с камеей. II в.

Золотой обручальный перстень. III в.

Золотые серьги с жемчужинами. I в.

Изображение ноги, обутой в калигу. Фрагмент бронзовой скульптуры

Калига. I в.

Девушка со стилусом и вощеными табличками для письма. Фреска из Помпеев. Ок. 50 г.

Портрет пекаря Терентиуса Нео со свитком и его супруги со стилусом и табличкой для письма. Фреска из Помпеев. Ок. 55–79 гг.

Надгробие Марка Целия, воина. I в.

Надгробие Публия Аидия и Публии Аидии. 1-я пол. I в.

Шлем легионера. Сер. I в.

Парадный шлем. 2-я пол. II в.

Бронзовая статуя императора Траяна (?) в парадных доспехах. Ок. 98–117 гг.

Римские легионеры. Барельеф колонны Юпитера в Майнце. I в.

Рельеф надгробия, изображающий всадника в доспехах. I в.

Вотивный рельеф с благодарностью за исцеление от глухоты. II–III вв.

Вотивный рельеф с благодарностью за выздоровление от глазной болезни. II–III вв.

Георг Релендер. Реконструкция Большого цирка в Риме. Кон. XIX в.

Состязания колесниц в Большом цирке. Рельеф саркофага из Аквино. II в.

Триумф наездника Полидуса. Мозаика из цирка в Трире. II в.

Мозаика со сценой пира. II в.

Акведук Пон-дю-Гар. I в.

Арка Траяна в Тимгаде. II в.

Стеклянный флакон в форме птицы. I в.

Девушка, наливающая благовония. Фреска из римского дома. 30–15 гг. до н. э.

Фаюмские портреты. 1-я пол. II–III вв.

Скульптурный портрет императора Домициана. 85–90 гг.

Скульптурный портрет императора Траяна. II в.

Скульптурный портрет императора Септимия Севера. III в.

Примечания

1

Лайонел Кэссон (1914–2009) — филолог-классик, почетный профессор Нью-Йоркского университета, специалист по морской истории. (Здесь и далее, если не указано иное, примечания переводчика.)

(обратно)

2

Optimus princeps — титул римских императоров (лат.).

(обратно)

3

Прощай(те) (лат.). — Примеч. ред.

(обратно)

4

«Он был рожден грязным чревом» (лат.). — Примеч. ред.

(обратно)

5

Tungri — племя, обитавшее в Северо-Западной Европе, на территории Бельгики (по Г. Л. Чизмену). — Примеч. ред.

(обратно)

6

D-Day — День Д (от англ. Disembarkation Day — букв.: День высадки) — Вторжение союзников в Европу. Произошло 6 июня 1944 г., когда войска союзников высадились на побережье Нормандии, Франция. Это была крупнейшая в мировой истории морская десантная операция. С точки зрения советских и российских историков, эта дата фактического открытия второго фронта во Второй мировой войне. Сравнивая операцию императора Клавдия с Днем Д, автор иронизирует, поскольку в данном случае Клавдий захватчик, а не освободитель. — Примеч. ред.

(обратно)

7

Боудикка (рим. Боадицея) — была женой Прасутага, вождя кельтского племени иценов. После смерти мужа ее королевство было аннексировано, земли конфискованы, а имущество описано. Согласно Тациту, Боудикку прилюдно выпороли, а ее дочерей изнасиловали. Она возглавила войско, в основном состоявшее из кельтских женщин, и отомстила римлянам. Однако в решающей битве, происшедшей между современными городами Лондоном и Колчестером (Camulodunum), Боудикка все же потерпела поражение и вместе со своими дочерьми попала в окружение. Но она и девушки предпочли яд римскому плену.

(обратно)

8

К римскому полководцу Светонию. — Примеч. ред.

(обратно)

9

Цит. по: Корнелий Тацит. Собр. соч.: В 2 т. Т. 1. М., 1993.

(обратно)

10

Декурион — командир декурии (лат. decuria), отряда в 10 человек. — Примеч. ред.

(обратно)

11

Современный Кёльн.

(обратно)

12

Разновидность шейной гривны.

(обратно)

13

Город в Марокко. — Примеч. ред.

(обратно)

14

В итальянском языке: lunedì (понедельник) — от Луны, martedì (вторник) — от Марса, mercoledì (среда) — от Меркурия, giovedì (четверг) — от Юпитера, venerdì (пятница) — от Венеры.

(обратно)

15

Виа Венето (ит. Via Vittorio Veneto, или Via Veneto) — одна из знаменитых улиц Рима, названа так после Первой мировой войны в честь битвы при Витторио-Венето. Здесь находятся Café de Paris и Harry’s Bar, показанные в фильме «Сладкая жизнь» Федерико Феллини, а также магазины ведущих мировых брендов класса люкс. — Примеч. ред.

(обратно)

16

Калиги были важнейшим атрибутом принадлежности к солдатскому сословию. Точное время их введения неизвестно. Стандартной обувью для римских солдат они были со времени правления Августа до начала II в. н. э.

(обратно)

17

Независимый благотворительный фонд, финансирующий раскопки вдоль Адрианова вала, сохранение археологических памятников и их пропаганду.

(обратно)

18

Цит. по: Вергилий. Буколики. Георгики. Энеида. М., 1971.

(обратно)

19

В современном итальянском языке есть слова, обозначающие «зонт от дождя», — parapioggia, и «зонт от солнца», — parasole; слово umbrella превратилось в ombrello. Эти слова активно используются. — Примеч. ред.

(обратно)

20

Итальянская организация, в ведении которой находится государственная сеть дорог и автострад.

(обратно)

21

…aestuosa et pulverulenta via. Цит. по: Письма Марка Туллия Цицерона к Аттику, близким, брату Квинту, Бруту. Т. I. М.; Л., 1949.

(обратно)

22

Miliarium от mille — тысяча (лат.).

(обратно)

23

«Золотой мильный столб» (лат.).

(обратно)

24

Ветралла (ит. Vetralla) — коммуна в Италии, располагается в регионе Лацио, подчиняется административному центру Витербо.

(обратно)

25

Бусто-Арсицио (ит. Busto Arsizio) — город в Италии, располагается в регионе Ломбардия, подчиняется административному центру Варезе.

(обратно)

26

Пинероло (ит. Pinerolo) — город и коммуна в Италии, располагается в регионе Пьемонт, подчиняется административному центру Турин.

(обратно)

27

Se Parigi avesse il mare, sarebbe una piccola Bari (Если б в Париже было море, он был бы маленьким Бари́).

(обратно)

28

Popina (лат.).

(обратно)

29

Цит. по: Марциал Марк Валерий. Эпиграммы. Кн. II, 66. М., 1968.

(обратно)

30

Робер Дуано (1912–1994) — французский фотограф.

(обратно)

31

Спун-Ривер (англ. Spoon River) — река в США, приток Иллинойса. Известна тем, что дала свое имя воображаемому городу в поэме «Антология Спун-Ривер» Эдгара Ли Мастерса (1916).

(обратно)

32

Трилусса (псевдоним Карло Альберто Салустри; 1871–1950) — итальянский поэт, получивший известность благодаря своим сочинениям на римском диалекте. Речь идет о стихотворении «Статистика».

(обратно)

33

В античной мифологии елисейские поля синоним христианского рая, той части загробного мира, где пребывают герои, праведники, чистые души. — Примеч. ред.

(обратно)

34

Lidia Storoni Mazzolani (a cura di). Iscrizioni funerarie romane. Milano, 2005.

(обратно)

35

Signifer (лат.) — младший офицер в древнеримской армии, несший эмблему когорты или легиона — сигнум.

(обратно)

36

Sub pellibus (лат.).

(обратно)

37

Древнегерманское слово, приводимое Тацитом («Германия», гл. 3) как обозначение боевой песни или клича, по отголоску которого, вызванному «поднятыми ко рту щитами», гадали об исходе битвы.

(обратно)

38

Рев слона (ит.).

(обратно)

39

Тацит. О происхождении германцев и местоположении Германии. Цит. по: Тацит Публий Корнелий. Сочинения в 2 т. Т. 1. Анналы. Малые произведения. СПб., 1993.

(обратно)

40

Композитный лук — лук, сделанный из различных материалов, плотно соединенных между собой, что позволяет достичь наибольшей эффективности лука.

(обратно)

41

Вставим в зад Октавиану (лат.). — Примеч. ред.

(обратно)

42

Букв.: «Твоя смерть — моя жизнь» (лат.).

(обратно)

43

Эдвард Люттвак (р. 1942) — американский военный стратег румынского происхождения, экономист, историк, политический аналитик и специалист по международным отношениям.

(обратно)

44

Сципион Африканский Младший (Публий Корнелий Сципион Эмилиан; ок. 185 — ок. 129 гг. до н. э.) — полководец, победитель Ганнибала в 3-й Пунической войне.

(обратно)

45

Фронтин IV, 7, 4. Цит. по: Фронтин Секст Юлий. Военные хитрости // Вестник древней истории, № 1, 1946.

(обратно)

46

Цит. по: Савкевич С. С. Янтарь. Л., 1970. С. 178.

(обратно)

47

Цит. по: Древние славяне в отрывках греко-римских и византийских писателей по VII в. н. э. // Вестник древней истории. 1941. № 1. С. 230.

(обратно)

48

Речь идет о следователе — герое американского детективного сериала.

(обратно)

49

Цит. по: Древние славяне в отрывках греко-римских и византийских писателей по VII в. н. э. // Вестник древней истории. 1941. № 1. С. 231.

(обратно)

50

Для личного пользования (лат.).

(обратно)

51

На Виа Монтенаполеоне в Милане в наши дни сосредоточены магазины самых престижных марок высокой моды.

(обратно)

52

Цит. по: Марциал Марк Валерий. Эпиграммы. М., 1968. С. 3.

(обратно)

53

Власть римского домовладыки (отца семьи) над отпрысками, в число которых включаются дети и дети детей, т. e. внуки, правнуки и т. д.

(обратно)

54

Книга, предсказывающая номера лотереи по сновидениям. — Примеч. ред.

(обратно)

55

Автор имеет в виду магистраль A1, так называемую Autostrada del Sole (букв.: «солнечная магистраль»), итальянскую трассу, соединяющую Милан и Неаполь и проходящую через города Болонья, Флоренция и Рим.

(обратно)

56

День провозглашения Итальянской Республики.

(обратно)

57

Здесь и далее цит. по: Марциал Марк Валерий. Эпиграммы. М., 1968.

(обратно)

58

См., в частности, изд.: Марциал Марк Валерий. Эпиграммы. М., 1968.

(обратно)

59

См. отдельные анекдоты из «Филогелоса» (букв.: «Любитель посмеяться»), приведенные в приложении к изд.: Федр. Бабрий. Басни. М., 1962.

(обратно)

60

Абдеры считались, по крайней мере в поздней античности, а возможно, и в Греции классического периода, каким-то захолустьем, а их граждане слыли наивными простаками. Их название вошло в пословицу и стало именем нарицательным. Немецкий писатель Виланд написал сатирический роман «История абдеритов». Он опирался на традиционный образ абдеритов и создал занимательную историю глупых поступков. — Примеч. ред.

(обратно)

61

Подробнее см., в частности: Голд А. Королева воинов. История Боудикки, королевы кельтов. М., 2007.

(обратно)

62

В молодости Цериал женился на Флавии, старшей сестре будущего императора Веспасиана.

(обратно)

63

Картимандуа (Cartimandua, Cartismandua, 43–69 г.) — королева племени бригантов. См.: Кельтская мифология / Пер. с англ. М., 2002. С. 544.

(обратно)

64

Цит. по: Овидий. Наука любви. М., 1990. С. 65.

(обратно)

65

Там же.

(обратно)

66

Там же.

(обратно)

67

Цит. по: Овидий. Наука любви. М., 1990. С. 66.

(обратно)

68

Речь идет о совр. острове Вентотене (Италия) близ Неаполя, в Тирренском море.

(обратно)

69

Колон (лат. colonus) — полузависимый крестьянин в Римской империи времен упадка (III–IV вв.).

(обратно)

70

Практика разделения местности вокруг римской колонии дорогами или другими границами на квадратные участки, обычно со стороной в 776 ярдов (709,6 м), служившие наделами колонистам.

(обратно)

71

По-итальянски 100 — cento, от лат. centum, однокоренного с centuriatio.

(обратно)

72

Административная область на северо-востоке Италии.

(обратно)

73

Карло Леви (1902–1975) — итальянский писатель, живописец. Участник движения Сопротивления, автор книги автобиографических очерков «Христос остановился в Эболи» (1945) о тяжелой жизни крестьян Южной Италии.

(обратно)

74

Карна (лат. Carna) — в римской мифологии хтоническая богиня, в честь которой справлялся праздник Карнарии, связанный с культом предков.

(обратно)

75

В Древнем Риме латифундиями назывались обширные поместья, специализирующиеся на экспортных областях сельского хозяйства: выращивании зерновых, производстве оливкового масла и виноделии. — Примеч. ред.

(обратно)

76

Вотивные предметы, вотивные дары (лат. votivus — «посвященный богам», от лат. votum — обет, желание) — различные вещи, приносимые в дар божеству по обету, ради исцеления или исполнения какого-либо желания. Обычай приношения вотивных предметов — смягченная форма жертвоприношения.

(обратно)

77

Мефитис — италийское божество, связанное с водой, к которому обращались с просьбами о плодородии полей и об исцелении женского бесплодия.

(обратно)

78

Фебрис — в римской мифологии богиня лихорадки, которой молились для избавления от этого недуга.

(обратно)

79

Эскулап, или, правильнее, Эскулапий (лат. Aesculapius) — то же самое, что Асклепий: древнеримский бог врачебного искусства.

(обратно)

80

Салюс (лат. Salus — «здоровье») — в римской мифологии богиня благополучия и здоровья, чье изображение часто встречается на монетах императорского Рима.

(обратно)

81

Ср. ит. angoscia — «тоска, тревога».

(обратно)

82

Авл Корнелий Цельс (Aulus Cornelius Celsus; около 25 г. до н. э. — около 50 г. н. э.) — древнеримский ученый-энциклопедист. Труд Цельса «О медицине» — единственное медицинское сочинение на латинском языке эпохи Древнего мира, которое дошло до нашего времени.

(обратно)

83

Ср. эпиграмму Марциала (кн. I, 47): «Врач был недавно Диавл, а нынче могильщиком стал он. То, что могильщик теперь делает, делал и врач». Цит. по: Марциал Марк Валерий. Эпиграммы. СПб., 1994.

(обратно)

84

Букв.: «Болезнь ухудшается при лечении» (лат.).

(обратно)

85

Ср. у Марциала (кн. V, 9): «Недомогал я, но тут ко мне, нимало не медля, / Ты появился, Симмах, с сотней своих школяров. / Начали щупать меня сто рук, ледяных от мороза: / Без лихорадки, Симмах, был я, а вот и она». Цит. по: Марциал Марк Валерий. Эпиграммы. СПб., 1994.

(обратно)

86

Котовник кошачий (лат. népeta catária).

(обратно)

87

Орфей (др. — греч. Ὀρφεύς) — персонаж древнегреческой мифологии, певец и музыкант.

(обратно)

88

De Officiis, I.

(обратно)

89

Дубровник обыкновенный, или дубравник обыкновенный (лат. tе́ucrium chamaе́drys).

(обратно)

90

Эпидавр — древнее святилище бога-врачевателя Асклепия (Эскулапия, Эскулапа), основанное в VI в. до н. э. в 150 км от Афин, недалеко от Микен.

(обратно)

91

Горгона Медуза (греч. Μέδουσα) — наиболее известная из сестер-горгон, чудовище с женским лицом и змеями вместо волос.

(обратно)

92

«Почтальон всегда звонит дважды» — детективный роман американского писателя Джеймса М. Кейна. Четыре раза экранизирован, в том числе Лукино Висконти. — Примеч. ред.

(обратно)

93

Эпиграмма приведена не полностью. Речь идет о путешествии книги в дом Прокула, друга Марциала. — Примеч. ред.

(обратно)

94

Адольфо Чели (1922–1986) — итальянский актер, режиссер и сценарист.

(обратно)

95

Скорее всего, автор имеет в виду Папскую область, которую Наполеон уничтожил. Ватикан был основан в 1929 г. — Примеч. ред.

(обратно)

96

Здесь и далее цит. по: Публий Овидий Назон. Наука любви. М., 1990.

(обратно)

97

Дворец Квиринал с 1947 г. выполняет функцию резиденции президента Итальянской Республики.

(обратно)

98

Павонаццетто — сорт итальянского мрамора пестрой текстуры с темно-фиолетовыми прожилками (ит. paonazzo — «темно-лиловый»).

(обратно)

99

Panem et circenses (лат.).

(обратно)

100

Цит. по: Ювенал. Сатиры. М.; Л., 1937.

(обратно)

101

«Парад любви» (англ. Love Parade) — один из крупнейших технопарадов в мире, проходивший в июле в различных городах Германии. После трагедии в Дуйсбурге было принято решение больше не проводить парады на территории Германии.

(обратно)

102

Fik Meijer. The Gladiators: History’s Most Deadly Sport. New York, 2007.

(обратно)

103

Vomitoria (лат.) — выход из театра. — Примеч. ред.

(обратно)

104

Pulvīnar (лат.) — букв.: «подушка для богов», позднее — императорское место в цирке.

(обратно)

105

Paterfamilias (лат.).

(обратно)

106

Анджела Альберто. Один день в Древнем Риме. Повседневная жизнь, тайны и курьезы. М., 2011.

(обратно)

107

Сиенское Палио (il Palio di Siena) — традиционные скачки, проходящие дважды в год, 2 июля и 16 августа, в Сиене, Италия. В них каждый раз участвует десять контрад, районных команд.

(обратно)

108

Кораблекрушение (лат.).

(обратно)

109

Моляры — коренные зубы. — Примеч. ред.

(обратно)

110

Везон-ла-Ромен (фр. Vaison-la-Romaine) — область во Франции, находится в регионе Прованс — Альпы — Лазурный Берег.

(обратно)

111

Гарский мост (фр. Le Pont du Gard) — римский акведук для водоснабжения в Ниме, Франция (I в. до н. э. — I в. н. э.).

(обратно)

112

Зорро (или Сеньор Зорро) — вымышленный персонаж, своеобразный Робин Гуд, «герой в маске», который приходит на помощь обездоленным жителям Новой Испании. Изначально Зорро был персонажем приключенческих книг Джонстона Маккалли (1883–1958). Впервые появился в повести «Проклятие Капистрано» (1919).

(обратно)

113

Ним (лат. Nemausus) — город на юге Франции, административный центр департамента Гар.

(обратно)

114

Домициева дорога (лат. Via Domitia) — первая римская дорога, построенная в Галлии и соединявшая древний Рим с провинцией Испания по суше. Была построена по приказу консула Гнея Домиция Агенобарба между 120 и 118 г. до н. э. и названа его именем.

(обратно)

115

Autostrada del Sole — «солнечная магистраль».

(обратно)

116

Индуциомар (лат. Induciomarus, Indutiomarus) — предводитель враждебной римлянам партии галльского племени треверов.

(обратно)

117

Аврелиева дорога (лат. Via Aurelia) — римская дорога, проходившая по средиземноморскому побережью Италии и Древней Галлии. Строительство дороги началось в 241 г. до н. э. по инициативе римского консула Гая Аврелия Котты.

(обратно)

118

«Унесенные ветром» (англ. «Gone with the Wind») — роман американской писательницы Маргарет Митчелл, события которого происходят в южных штатах США в 1860-х гг., во время и после Гражданской войны. — Примеч. ред.

(обратно)

119

Пядь — мера длины, равная 17,78 см.

(обратно)

120

Лурд — город во Франции, в департаменте Верхние Пиренеи, один из наиболее популярных в Европе центров паломничества (благодаря гроту Явления Богоматери).

(обратно)

121

Имплювий — в архитектуре древнеримского дома небольшой четырехугольный бассейн в атриуме, находящийся под таким же отверстием в кровле — комплювием. Вначале использовался для хозяйственных нужд (наполнялся дождевой водой), позднее в богатых загородных домах — для украшения и прохлады внутренних дворов. — Примеч. ред.

(обратно)

122

Итальянское слово «sapone» восходит как раз к этому корню.

(обратно)

123

Цит по: Марциал Марк Валерий. Эпиграммы. М., 1968.

(обратно)

124

Озеро Аверно находится рядом с озером Лукрино. В древние времена озера были соединены между собой тоннелем, а также верхней дорогой, которая существует до сих пор. Озеро Аверно считается входом в царство мертвых (Аид). — Примеч. ред.

(обратно)

125

Цит по: Марциал Марк Валерий. Эпиграммы. М., 1968.

(обратно)

126

Отличие итальянцев от англосаксонского мира, боящегося числа 13.

(обратно)

127

См. примеч. к с. 39.

(обратно)

128

Aquincum (лат.) — нынешний Будапешт.

(обратно)

129

Legio II Adiutrix (лат.).

(обратно)

130

«Положение обязывает» (фр.).

(обратно)

131

Thamugadi (лат.) — современный Тимгад.

(обратно)

132

В русской традиции — александрийский, или птолемеев, локоть.

(обратно)

133

«На следующий день» (англ. «The Day After», 1983) — телефильм режиссера Николаса Мейера. В фильме воссоздается ситуация наподобие Берлинского кризиса 1961 г., которая приводит к третьей мировой войне. События фильма показывают не только нагнетание, но и последствия ядерной войны: разруху, страх, голод, холод, болезни.

(обратно)

134

Цит. по: Библиотека всемирной литературы. Серия первая. Т. 4. Античная лирика. М., 1968. С. 625.

(обратно)

135

Существовало представление о них как о богах рассвета и сумерек, причем один был утренней, другой — вечерней звездой. Их считали покровителями мореплавателей во время бури. — Примеч. ред.

(обратно)

136

Речь идет, в частности, об итальянцах, для которых это слово является привычным обозначением маяка (ит. faro — «маяк»).

(обратно)

137

Комический эффект термина объясняется близостью к слову urina — моча (ит.).

(обратно)

138

Лупанарий — древнеримский бордель.

(обратно)

139

Оливьеро Тоскани — скандально известный итальянский фотограф.

(обратно)

140

«Татарская пустыня» (ит. «Il Deserto dei Tartari», 1976) — фильм итальянского режиссера Валерио Дзурлини по одноименному роману Дино Буццати.

(обратно)

141

Цит. по: Вергилий. Собр. сочинений. СПб., 1994.

(обратно)

142

К мечу (осуждение на гладиаторскую игру) (лат.).

(обратно)

Оглавление

Введение

Рим Где все начинается

  Римские трущобы

  «Колдунья» и колдовство

  Источник Анны Перенны

  Новый год у римлян: Вудстокская ярмарка античности

  Магические предметы

  Римские статуэтки «вуду»

  Посылка божествам загробного мира

  Краски ночи

  Рождение сестерция

Лондон Изобретения римлян

  На заре долгого путешествия

  Лондон — римское «изобретение»

  Сборные конструкции Лондона

  Юноша восьмидесяти лет, переживший трагедию

  Встреча с наместником провинции

  Когда Сити был городом Дикого Запада

  Прогулка по Сити: самая древняя стиральная машина?

  Наши изобретения? На самом деле их придумали римляне…

  Раб, купивший себе раба

  «Покажи ему средний палец, Сестилл!»

  Древний праздник очищения

  Прощание

  Виндоланда

  Сандалии поверх носков: мода почти двухтысячелетней давности

  «Пришли мне две пары штанов…» Письма с границы империи

Париж Когда он был меньше, чем Помпеи

  Скелет римской глобализации

  Автострады античной эпохи

  Секреты римских дорог

  Когда Париж был меньше, чем Помпеи

Трир Как производят нектар богов

  Северное вино

  Как римляне производят «нектар богов»

  Когда с вами говорят покойники: «Spoon River»[31] империи

  Небоскребы для богатых мертвецов

  Убить отца?

  Замерзшее вино

  Бегом на край света

За Рейном Битва с варварами

  Римский «аэропорт»

  Умелая пограничная стратегия Римской империи

  XXII легион Фортуны Перворожденной выступает на врага

  Цифры легиона

  Враг в поле зрения!

  Психологическая война до начала сражения

  Убить, чтобы стать мужчиной

  Начинается сражение

  Стена из легионерских щитов

  Переломный момент

  В чем смысл происходящего?

  Власть больше, чем сила

  Секреты силы легионов

  Ночь

Милан Женская эмансипация

  Торговец янтарем

  Почему римлянам так нравится янтарь?

  Человеческий товар: повозки с рабами

  Работорговец

  Прибытие в Италию

  Прохождение таможни: уловки и проверки

  Сокрытие рабов

  Освобождение

  Милан того времени

  Места в стиле Виа Монтенаполеоне[51] в Медиолануме

  Эмансипированная женщина

  Разводы… и никаких детей

  Свобода выбора количества браков

  Демографический спад в Римской империи

  «Фоторобот» эмансипированной римской женщины: vivere vitam (да здравствует жизнь)

  Брак в десятилетнем возрасте

  Роды: русская рулетка

  Аренда транспортного средства (city car) в Древнем Риме

  Дорожные станции обслуживания и постоялые дворы

  Злоупотребления и использование служебного транспорта в личных целях

Реджо-Эмилия Античные анекдоты

  Сцены одной свадьбы

  Поцелуи по-римски

  Реджо-Эмилия. Римские анекдоты

  Модена: атака соблазнителя

  Как соблазняют на балу

  Чем рискуют изменники?

  Предусмотренные меры наказания

  С кем грешат женщины?

Римини Хирургическая операция

  Дом хирурга Евтихия

  Шахматная доска цивилизации

  Поездка наудачу

  Поездка в Римини в римскую эпоху

  Войдем в дом хирурга

  Больные зубы в римскую эпоху

  Страдаете катарактой? Вот решение

  А вот и врач!

  Начинается операция

  Открытие моря

Тибр В Рим водным путем

  Приближение

  Центр мира

Рим Центр мира

  На прогулку по улочкам Вечного города

  Почтальон всегда звонит дважды…[92] если доберется!

  Кто ходит по улицам?

  Свернем в переулок

  Шопинг на улочках древнего Рима

  Рим — город искусств уже в римское время

  Музеи города

  Где и как «снять» красотку в древнем Риме

  Бесплатный хлеб для всех (или почти всех)

  Как удовлетворить всех (или почти всех)

  «Нефтяные скважины» Римской империи

  Преторианец

  Палатин, где все начиналось

  Дворец римских императоров

  Войдем в дом императора

Большой цирк Секреты Бен-Гура

  Быстрым шагом по темным римским улочкам

  Здесь похитили сабинянок

  «На дне» Большого цирка

  Сделать ставку в Большом цирке

  Зайдем в Большой цирк

  Выйти на трибуны Большого цирка

  Самый большой и вместительный «стадион» в истории

  Настроения на трибунах

  Откуда привозили мрамор для Большого цирка?

  Императоры и толпа в Большом цирке

  Зрелище начинается. Появление старого знакомого

  Торжественное появление pompa circensis

  Болиды, конюшни и чемпионы

  «Музей» в качестве разделительной перегородки

  Большие гонки

  В предстартовых отсеках все готово

  Правила, махинации и тайные сговоры

  Начало состязаний

  Хлестать по глазам лошадей противника

  Дуэль за победу

  Драма на последнем повороте

  Заслуженная награда… в сестерциях

  Сколько зарабатывает возница? Как он выглядит?

  Цирк пустеет

  Получить деньги за необыкновенный выигрыш

Остия Настоящая Вавилонская башня

  Кто в империи иммигрант: румын или римлянин?

  Как отправить письмо в римскую эпоху

  Остия, настоящая Вавилонская башня

  Город-космополит

  Фоторобот прохожего

  Большой порт Остии: яремная вена Рима

  Какая атмосфера царит на пристанях

  Великая римская глобализация

Испания Золото Рима

  В направлении древнеримской Испании

  Секреты гарума

  Откуда прибывает золото Рима

  Как обрушить гору

  Вода в качестве динамита

  Почему империя функционирует благодаря золоту

  Размен монет

Прованс Нападение на дилижанс

  Прибытие в Прованс

  Новая пара власть имущих

  В колеснице…

  Прованс римского времени

  Нападение на дилижанс

  Ремесло разбойника

  Похищения с целью выкупа

  Акведук с банкноты в пять евро

  Тайны акведуков

  История с Фонтеем

Байя Роскошь и сладострастие

  Неаполитанский залив… без Везувия

  Римская праздность отличается от нашей

  Долгожданный приезд

  Античные сувениры

  Возвращение домой

  Секреты хозяйки дома

  Готовить еду для пира

  Золото, изумруды и танцовщицы из Кадиса

  Роскошь и сладострастие

  Бог Кайрос, или «Лови ускользающее мгновенье!»

Средиземное море Превратности морского путешествия

  Курс на Карфаген

  Суеверия моряков и путешественников

  На нижней палубе

  Громадная Изида, царица морей

  Шторм

  Спасение потерпевшего кораблекрушение

  Миллион обломков, ждущих своего часа

Африка Империя без расизма

  Прибытие в Карфаген

  Звезда римской эстрады

  Как стать божеством

  Власть имущие, спонсоры городской жизни

  Императорский цвет

  Путешествие в экономическую «кладовую» империи

  Город в пустыне

  Оазис в пустыне

  Сила знания

  Лептис-Магна, мраморный город

  Римский «Обама»

  Сестерций переходит в новые руки

Египет Туристы античной эпохи

  Путь в Египет

  Седьмое чудо света Древнего мира

  На улицах Александрии Египетской

  Проститутка из Александрии Египетской

  Как становятся проститутками

  Турист в античные времена

  Круиз по Нилу

  Гробницы фараонов

  В направлении Красного моря

Индия За пределами империи

  Путешествие в Индию

  Возвращение в Римскую империю

Месопотамия Встреча с императором Траяном

  Встреча с императором

  Антиохия

  Убийство

  Опасны ли римские города?

  Что грозит убийце

  Комиссары Коломбо античного Рима

  Общество более мирное в сравнении с нашим?

Эфес Мрамор империи

  Личная война центуриона

  Смерть императора

  Мраморы Эфеса

  Еще одно из чудес древности

  Ад каменоломен

  Кораблекрушение

  Путь в Афины

  Афины

  Каменные близнецы

  Как тиражировать близнецов

  Слишком суровый взгляд Августа

Возвращение в Рим Путешествие во времени

Заключение

Благодарности

Фотографии