Кому на Руси жить хорошо (fb2)

- Кому на Руси жить хорошо 2057K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Николай Алексеевич Некрасов

Николай Алексеевич Некрасов
Кому на Руси жить хорошо

© Лебедев Ю. В., вступительная статья, комментарии, 1999

© Годин И. М., наследники, иллюстрации, 1960

© Оформление серии. Издательство «Детская литература», 2003

* * *

Ю. Лебедев
Русская одиссея

В «Дневнике писателя» за 1877 год Ф. М. Достоевский подметил характерную особенность, появившуюся в русском народе пореформенного времени, – «это множество, чрезвычайное современное множество новых людей, нового корня русских людей, которым нужна правда, одна правда без условной лжи, и которые, чтобы достигнуть этой правды, отдадут все решительно». Достоевский увидел в них «наступающую будущую Россию».

В самом начале XX века другой писатель – В. Г. Короленко вынес из летней поездки на Урал поразившее его открытие: «В то самое время, как в центрах и на вершинах нашей культуры говорили о Нансене, о смелой попытке Андрэ проникнуть на воздушном шаре к Северному полюсу, – в далеких уральских станицах шли толки о Беловодском царстве и готовилась своя собственная религиозно-ученая экспедиция». Среди простых казаков распространилось и окрепло убеждение, что «где-то там, „за далью непогоды“, „за долами, за горами, за широкими морями“ существует „блаженная страна“, в которой промыслом Божиим и случайностями истории сохранилась и процветает во всей неприкосновенности полная и цельная формула благодати. Это настоящая сказочная страна всех веков и народов, окрашенная только старообрядческим настроением. В ней, насажденная апостолом Фомой, цветет истинная вера, с церквами, епископами, патриархом и благочестивыми царями… Ни татьбы, ни убийства, ни корысти царство это не знает, так как истинная вера порождает там и истинное благочестие».

Оказывается, еще в конце 1860-х годов донские казаки списывались с уральскими, собрали довольно значительную сумму и снарядили для поисков этой обетованной земли казака Варсонофия Барышникова с двумя товарищами. Барышников отправился в путь через Константинополь в Maлую Азию, далее – на Малабарский берег, наконец, в Ост-Индию… Экспедиция возвратилась с неутешительным известием: Беловодья ей найти не удалось. Спустя тридцать лет, в 1898 году, мечта о Беловодском царстве вспыхивает с новой силой, находятся средства, снаряжается новое паломничество. «Депутация» казаков 30 мая 1898 года садится на пароход, отправляющийся из Одессы в Константинополь.

«С этого дня, собственно, и началось заграничное путешествие депутатов Урала в Беловодское царство, и среди международной толпы купцов, военных, ученых, туристов, дипломатов, разъезжающих по свету из любопытства или в поисках денег, славы и наслаждений, замешались три выходца как бы из другого мира, искавшие путей в сказочное Беловодское царство». Короленко подробно описал все перипетии этого необычного путешествия, в котором, при всей курьезности и странности задуманного предприятия, проступала все та же, отмеченная Достоевским, Россия честных людей, «которым нужна одна лишь правда», у которых «стремление к честности и правде непоколебимое и нерушимое, и за слово истины всякий из них отдаст жизнь свою и все свои преимущества».

В великое духовное паломничество втягивалась к исходу XIX века не только верхушка русского общества, к нему устремлялась вся Россия, весь ее народ. «Эти русские бездомные скитальцы, – замечал Достоевский в речи о Пушкине, – продолжают и до сих пор свое скитальчество и еще долго, кажется, не исчезнут». Долго, «ибо русскому скитальцу необходимо именно всемирное счастье, чтоб успокоиться, – дешевле он не примирится».

«Был, примерно, такой случай: знал я одного человека, который в праведную землю верил, – говорил очередной странник в нашей литературе, Лука, из пьесы М. Горького «На дне». – Должна, говорил, быть на свете праведная страна… в той, дескать, земле – особые люди населяют… хорошие люди! Друг дружку они уважают, друг дружке – завсяко-запросто – помогают… и все у них славно-хорошо! И вот человек все собирался идти… праведную эту землю искать. Был он – бедный, жил – плохо… и когда приходилось ему так уже трудно, что хоть ложись да помирай, – духа он не терял, а все, бывало, усмехался только да высказывал: „Ничего! Потерплю! Еще несколько – подожду… а потом брошу всю эту жизнь и – уйду в праведную землю…“ Одна у него радость была – земля эта… И вот в это место – в Сибири дело-то было – прислали ссыльного ученого… с книгами, с планами он, ученый-то, и со всякими штуками… Человек и говорит ученому: „Покажи-ка ты мне, сделай милость, где лежит праведная земля и как туда дорога?“ Сейчас это ученый книги раскрыл, планы разложил… глядел-глядел – нет нигде праведной земли! „Все верно, все земли показаны, а праведной – нет!“

Человек – не верит… Должна, говорит, быть… ищи лучше! А то, говорит, книги и планы твои ни к чему, если праведной земли нет… Ученый – в обиду. Мои, говорит, планы самые верные, а праведной земли вовсе нет. Ну, тут человек и рассердился – как так? Жил-жил, терпел-терпел и все верил – есть! а по планам выходит – нету! Грабеж!.. И говорит он ученому: „Ах ты… сволочь эдакой! Подлец ты, а не ученый…“ Да в ухо ему – раз! Да еще!.. (Помолчав.) А после того пошел домой – и удавился!»

1860-е годы обозначили крутой исторический перелом в судьбах России, порывавшей отныне с подзаконным, «домоседским» существованием и всем миром, всем народом отправлявшейся в долгий путь духовных исканий, отмеченный взлетами и падениями, роковыми искушениями и уклонениями, но путь праведный именно в страстности, в искренности своего неизбывного стремления обрести правду. И пожалуй, впервые откликнулась на этот глубинный процесс, охвативший не только «верхи», но и самые «низы» общества, поэзия Некрасова.

1

Поэт начал работу над грандиозным замыслом «народной книги» в 1863 году, а заканчивал смертельно больным в 1877-м, с горьким сознанием недовоплощенности, незавершенности задуманного: «Одно, о чем сожалею глубоко, это – что не кончил свою поэму «Кому на Руси жить хорошо». В нее «должен был войти весь опыт, данный Николаю Алексеевичу изучением народа, все сведения о нем, накопленные „по словечку“ в течение двадцати лет», – вспоминал о беседах с Некрасовым Г. И. Успенский.

Однако вопрос о «незавершенности» «Кому на Руси жить хорошо» весьма спорен и проблематичен. Во-первых, признания самого поэта субъективно преувеличены. Известно, что ощущение неудовлетворенности бывает у писателя всегда, и чем масштабнее замысел, тем оно острее. Достоевский писал о «Братьях Карамазовых»: «Сам считаю, что и одной десятой доли не удалось того выразить, что хотел». Но дерзнем ли мы на этом основании считать роман Достоевского фрагментом неосуществленного замысла? То же самое и с «Кому на Руси жить хорошо».

Во-вторых, поэма «Кому на Руси жить хорошо» была задумана как эпопея, то есть художественное произведение, изображающее с максимальной степенью полноты и объективности целую эпоху в жизни народа. Поскольку народная жизнь безгранична и неисчерпаема в бесчисленных ее проявлениях, для эпопеи в любых ее разновидностях (поэма-эпопея, роман-эпопея) характерна незавершенность, незавершаемость. В этом заключается ее видовое отличие от других форм поэтического искусства.

так выразил свое понимание эпического замысла Некрасов еще в поэме «Коробейники». Эпопею можно продолжать до бесконечности, но можно и точку поставить на каком-либо высоком отрезке ее пути.

До сих пор исследователи творчества Некрасова спорят о последовательности расположения частей «Кому на Руси жить хорошо», так как умирающий поэт не успел сделать окончательных распоряжений на этот счет.

Примечательно, что сам этот спор невольно подтверждает эпопейный характер «Кому на Руси жить хорошо». Композиция этого произведения строится по законам классической эпопеи: оно состоит из отдельных, относительно автономных частей и глав. Внешне эти части связаны темой дороги: семь мужиков-правдоискателей странствуют по Руси, пытаясь разрешить не дающий им покоя вопрос: кому на Руси жить хорошо? В «Прологе» как будто бы намечена и четкая схема путешествия – встречи с помещиком, чиновником, купцом, министром и царем. Однако эпопея лишена четкой и однозначной целеустремленности. Некрасов не форсирует действие, не торопится привести его к всеразрешающему итогу. Как эпический художник, он стремится к полноте воссоздания жизни, к выявлению всего многообразия народных характеров, всей непрямоты, всего петляния народных тропинок, путей и дорог.

Мир в эпопейном повествовании предстает таким, каков он есть, – неупорядоченным и неожиданным, лишенным прямолинейного движения. Автор эпопеи допускает «отступления, заходы в прошлое, скачки куда-то вбок, в сторону». По определению современного теоретика литературы Г. Д. Гачева, «эпос похож на ребенка, шествующего по кунсткамере мироздания. Вот его внимание привлек один герой, или здание, или мысль – и автор, забыв обо всем, погружается в него; потом его отвлек другой – и он так же полно отдается ему. Но это не просто композиционный принцип, не просто специфика сюжета в эпосе… Тот, кто, повествуя, делает „отступления“, неожиданно долго задерживается на том или ином предмете; тот, кто поддается соблазну описать и то и это и захлебывается от жадности, греша против темпа повествования, – тот тем самым говорит о расточительности, изобилии бытия, о том, что ему (бытию) некуда торопиться. Иначе: он выражает идею, что бытие царит над принципом времени (тогда как драматическая форма, напротив, выпячивает власть времени – недаром там родилось тоже, казалось бы, только „формальное“ требование единства времени)».

Введенные в эпопею «Кому на Руси жить хорошо» сказочные мотивы позволяют Некрасову свободно и непринужденно обращаться со временем и пространством, легко переносить действие из одного конца России в другой, замедлять или ускорять время по сказочным законам. Объединяет эпопею не внешний сюжет, не движение к однозначному результату, а сюжет внутренний: медленно, шаг за шагом проясняется в ней противоречивый, но необратимый рост народного самосознания, еще не пришедшего к итогу, еще находящегося в трудных дорогах исканий. В этом смысле и сюжетно-композиционная рыхлость поэмы не случайна: она выражает своей несобранностью пестроту и многообразие народной жизни, по-разному обдумывающей себя, по-разному оценивающей свое место в мире, свое предназначение.

Стремясь воссоздать движущуюся панораму народной жизни во всей ее полноте, Некрасов использует и все богатство устного народного творчества. Но и фольклорная стихия в эпопее выражает постепенный рост народного самосознания: сказочные мотивы «Пролога» сменяются былинным эпосом, потом лирическими народными песнями в «Крестьянке» и, наконец, песнями Гриши Добросклонова в «Пире на весь мир», стремящимися стать народными и уже частично принятыми и понятыми народом. Мужики прислушиваются к его песням, иногда согласно кивают, но последнюю песню, «Русь», они еще не услышали: он еще не спел ее им. А потому и финал поэмы открыт в будущее, не разрешен.

Но странники не услышали песни «Русь», а значит, еще не поняли, в чем заключается «воплощение счастия народного». Выходит, что Некрасов не допел свою песню не только потому, что смерть помешала. Песни его не допела в те годы сама народная жизнь. Более ста лет прошло с тех пор, а песня, начатая великим поэтом о русском крестьянстве, все еще допевается. В «Пире» лишь намечен проблеск грядущего счастья, о котором мечтает поэт, сознающий, сколь много дорог впереди до его реального воплощения. Незаконченность «Кому на Руси жить хорошо» принципиальна и художественно значима как признак народной эпопеи.

«Кому на Руси жить хорошо» и в целом, и в каждой из своих частей напоминает крестьянскую мирскую сходку, которая является наиболее полным выражением демократического народного самоуправления. На такой сходке жители одной деревни или нескольких входивших в «мир» деревень решали все вопросы совместной мирской жизни. Сходка не имела ничего общего с современным собранием. На ней отсутствовал председатель, ведущий ход обсуждения. Каждый общинник по желанию вступал в разговор или перепалку, отстаивая свою точку зрения. Вместо голосования действовал принцип общего согласия. Недовольные переубеждались или отступали, и в ходе обсуждения вызревал «мирской приговор». Если общего согласия не получалось, сходка переносилась на следующий день. Постепенно, в ходе жарких споров, вызревало единодушное мнение, искалось и находилось согласие.

Сотрудник некрасовских «Отечественных записок», писатель-народник H. Н. Златовратский так описывал самобытную крестьянскую жизнь: «Вот уже второй день, как у нас идет сход за сходом. Посмотришь в окно, то в одном, то в другом конце деревни толпятся хозяева, старики, ребятишки: одни сидят, другие стоят перед ними, заложив руки за спины и внимательно кого-то слушая. Этот кто-то махает руками, изгибается всем туловищем, кричит что-то весьма убедительно, замолкает на несколько минут и потом опять принимается убеждать. Но вот вдруг ему возражают, возражают как-то сразу, голоса подымаются выше и выше, кричат в полное горло, как и подобает для такой обширной залы, каковы окрестные луга и поля, говорят все, не стесняясь никем и ничем, как и подобает свободному сборищу равноправных лиц. Ни малейшего признака официальности. Сам старшина Максим Максимыч стоит где-то сбоку, как самый невидный член нашей общины… Здесь все идет начистоту, все становится ребром; если кто-либо, по малодушию или из расчета, вздумает отделаться умолчанием, его безжалостно выведут на чистую воду. Да и малодушных этих, на особенно важных сходах, бывает очень мало. Я видел самых смирных, самых безответных мужиков, которые <…> на сходах, в минуты общего возбуждения, совершенно преображались и <…> набирались такой храбрости, что успевали перещеголять заведомо храбрых мужиков. В минуты своего апогея сход делается просто открытой взаимной исповедью и взаимным разоблачением, проявлением самой широкой гласности».

Вся поэма-эпопея Некрасова – это разгорающийся, постепенно набирающий силу мирской сход. Он достигает своей вершины в заключительном «Пире на весь мир». Однако общий «мирской приговор» все-таки не выносится. Намечается лишь путь к нему, многие первоначальные препятствия устранены, по многим пунктам обозначилось движение к общему согласию. Но итога нет, жизнь не остановлена, сходки не прекращены, эпопея открыта в будущее. Для Некрасова здесь важен сам процесс, важно, что крестьянство не только задумалось о смысле жизни, но и отправилось в трудный, долгий путь правдоискательства. Попробуем поближе присмотреться к нему, двигаясь от «Пролога. Части первой» к «Крестьянке», «Последышу» и «Пиру на весь мир».

2

В «Прологе» о встрече семи мужиков повествуется как о большом эпическом событии.

Так сходились былинные и сказочные герои на битву или на почестей пир. Эпический размах приобретает в поэме время и пространство: действие выносится на всю Русь. Подтянутая губерния, Терпигорев уезд, Пустопорожняя волость, деревни Заплатово, Дырявино, Разутово, Знобишино, Горелово, Неелово, Неурожайна могут быть отнесены к любой из российских губерний, уездов, волостей и деревень. Схвачена общая примета пореформенного разорения. Да и сам вопрос, взволновавший мужиков, касается всей России – крестьянской, дворянской, купеческой. Потому и ссора, возникшая между ними, – не рядовое событие, а великий спор. В душе каждого хлебороба, со своей частной судьбой, со своими житейскими интересами, пробудился вопрос, касающийся всех, всего народного мира.

У каждого мужика была своя дорога, и вдруг они нашли дорогу общую: вопрос о счастье объединил народ. И потому перед нами уже не обыкновенные мужики со своей индивидуальной судьбой и личными интересами, а радетели за весь крестьянский мир, правдоискатели. Цифра «семь» в фольклоре является магической. Семь странников – образ большого эпического масштаба. Сказочный колорит «Пролога» поднимает повествование над житейскими буднями, над крестьянским бытом и придает действию эпическую всеобщность.

Сказочная атмосфера в «Прологе» многозначна. Придавая событиям всенародное звучание, она превращается еще и в удобный для поэта прием характеристики народного самосознания. Заметим, что Некрасов играючи обходится со сказкой. Вообще его обращение с фольклором более свободно и раскованно по сравнению с поэмами «Коробейники» и «Moроз, Красный нос». Да и к народу он относится иначе, часто подшучивает над мужиками, подзадоривает читателей, парадоксально заостряет народный взгляд на вещи, подсмеивается над ограниченностью крестьянского миросозерцания. Интонационный строй повествования в «Кому на Руси жить хорошо» очень гибок и богат: тут и добродушная авторская улыбка, и снисхождение, и легкая ирония, и горькая шутка, и лирическое сожаление, и скорбь, и раздумье, и призыв. Интонационно-стилистическая многозвучность повествования по-своему отражает новую фазу народной жизни. Перед нами пореформенное крестьянство, порвавшее с неподвижным патриархальным существованием, с вековой житейской и духовной оседлостью. Это уже бродячая Русь с проснувшимся самосознанием, шумная, разноголосая, колючая и неуступчивая, склонная к ссорам и спорам. И автор не стоит от нее в стороне, а превращается в равноправного участника ее жизни. Он то поднимается над спорщиками, то проникается сочувствием к одной из спорящих сторон, то умиляется, то возмущается. Как Русь живет в спорах, в поисках истины, так и автор пребывает в напряженном диалоге с нею.

В литературе о «Кому на Руси жить хорошо» можно встретить утверждение, что открывающий поэму спор семи странников соответствует первоначальному композиционному плану, от которого поэт впоследствии отступил. Уже в первой части произошло отклонение от намеченного сюжета, и вместо встреч с богатыми и знатными правдоискатели начали опрашивать народную толпу.

Но ведь это отклонение сразу же совершается и на «верхнем» уровне. Вместо помещика и чиновника, намеченных мужиками для опроса, почему-то происходит встреча с попом. Случайно ли это?

Заметим прежде всего, что провозглашенная мужиками «формула» спора знаменует не столько первоначальный замысел, сколько уровень народного самосознания, в этом споре проявляющийся. И Некрасов не может не показать читателю его ограниченность: мужики понимают счастье примитивно и сводят его к сытой жизни, материальной обеспеченности. Чего стоит, например, такой кандидат на роль счастливца, каким провозглашается «купчина», да еще «толстопузый»! И за спором мужиков – кому живется весело, вольготно на Руси? – сразу же, но пока еще исподволь, приглушенно, встает другой, гораздо более значительный и важный вопрос, который составляет душу поэмы-эпопеи, – как понимать человеческое счастье, где его искать и в чем оно заключается?

В финальной главе «Пир на весь мир» устами Гриши Добросклонова дается такая оценка современному состоянию народной жизни: «Сбирается с силами русский народ и учится быть гражданином».

По сути, в этой формуле – главный пафос поэмы. Некрасову важно показать, как зреют в народе объединяющие его силы и какую гражданскую направленность они приобретают. Замысел поэмы отнюдь не сводится к тому, чтобы непременно заставить странников осуществить последовательные встречи по намеченной ими программе. Гораздо важнее оказывается здесь совсем иной вопрос: что такое счастье в извечном, православно-христианском его понимании и способен ли русский народ соединить крестьянскую «политику» с христианской моралью?

Поэтому фольклорные мотивы в «Прологе» выполняют двойственную роль. С одной стороны, поэт использует их, чтобы придать зачину произведения высокое эпическое звучание, а с другой – чтобы подчеркнуть ограниченность сознания спорщиков, уклоняющихся в своем представлении о счастье с праведных на лукавые пути. Вспомним, что об этом Некрасов говорил не раз уже давно, например, в одном из вариантов «Песни Еремушке», созданной еще в 1859 году.

Эти же два пути, пропетые над Русью ангелом милосердия в «Пире на весь мир», открываются теперь перед русским народом, празднующим поминки по крепям и встающим перед выбором.

Эта песня звучит над Русью оживающей из уст посланника самого Творца, и судьба народная будет прямо зависеть от того, на какой путь выйдут странники после долгих блужданий и петляний по русским проселкам.

Пока же поэта радует лишь само желание народа искать правду. А направление этих поисков, соблазн богатством в самом начале пути не может не вызвать горькой иронии. Поэтому сказочный сюжет «Пролога» характеризует еще и невысокий уровень крестьянского сознания, стихийного, смутного, с трудом пробивающегося к всеобщим вопросам. Мысль народная еще не обрела четкости и ясности, она еще слита с природой и выражается подчас не столько в слове, сколько в действии, в поступке: вместо размышления в ход пускаются кулаки.

Мужики еще живут по сказочной формуле: «поди туда – не знаю куда, принеси то – не знаю что».

Не потому ли и нарастает в «Прологе» тревожный, демонический элемент. «Баба встречная», «корявая Дурандиха», на глазах у мужиков превращается в хохочущую ведьму. А Пахом долго умом раскидывает, пытаясь понять, что с ним и его спутниками случилось, пока не приходит к выводу, что «леший шутку славную» над ними подшутил.

В поэме возникает комическое сравнение спора мужиков с боем быков в крестьянском стаде. И заблудившаяся с вечера корова пришла к костру, уставила глаза на мужиков,

На губительность спора, перерастающего в нешуточную драку, откликается природа, причем в лице не столько добрых, сколько зловещих ее сил, представителей народной демонологии, зачисленных в разряд лесной нечисти. На спорящих странников слетаются взглянуть семь филинов: с семи больших дерев «хохочут полунощники».

Переполох нарастает, ширится, охватывает весь лес, и, кажется, сам «дух лесной» хохочет, смеется над мужиками, отзывается на их перепалку и побоище злорадными намерениями.

Конечно, авторская ирония в «Прологе» добродушна и снисходительна. Поэт не хочет строго судить мужиков за убогость и крайнюю ограниченность их представлений о счастье и счастливом человеке. Он знает, что эта ограниченность связана с суровыми буднями жизни крестьянина, с такими материальными лишениями, в которых само страдание принимает порой бездуховные, уродливо-извращенные формы. Это случается всякий раз, когда народ лишается хлеба насущного. Вспомним прозвучавшую в «Пире» песню «Голодная»:

3

И для того чтобы оттенить ограниченность крестьянского понимания счастья, Некрасов сводит странников уже в первой части поэмы-эпопеи не с помещиком и не с чиновником, а с попом. Священник, лицо духовное, по образу жизни наиболее близкое к народу, а по долгу службы призванное хранить тысячелетнюю национальную святыню, очень точно сжимает смутные для самих странников представления о счастье в емкую формулу.

Конечно, от этой формулы сам священник иронически отстраняется: «Это, други милые, счастие по-вашему!» А затем с наглядной убедительностью опровергает всем жизненным опытом наивность каждой ипостаси этой триединой формулы: ни «покой», ни «богатство», ни «честь» не могут быть положены в основание истинно человеческого, христианского понимания счастья.

Рассказ попа заставляет мужиков над многим призадуматься. Расхожая, иронически-снисходительная оценка духовенства обнаруживает тут свою неправду. По законам эпического повествования поэт доверчиво отдается рассказу попа, который строится таким образом, что за личной жизнью одного священника поднимается и встает во весь рост жизнь всего духовного сословия. Поэт не спешит, не торопится с развитием действия, давая герою полную возможность выговорить все, что лежит у него на душе. За жизнью священника открывается на страницах поэмы-эпопеи жизнь всей России в ее прошлом и настоящем, в разных ее сословиях. Здесь и драматические перемены в дворянских усадьбах: уходит в прошлое старая патриархально-дворянская Русь, жившая оседло, в нравах и обычаях близкая к народу. Пореформенное прожигание жизни и разорение дворян разрушило вековые ее устои, уничтожило старую привязанность к родовому деревенскому гнезду. «Как племя иудейское», рассеялись помещики по белу свету, усвоили новые привычки, далекие от русских нравственных традиций и преданий.

В рассказе попа развертывается перед глазами смекалистых мужиков «цепь великая», в которой все звенья прочно связаны: тронешь одно – отзовется в другом. Драма русского дворянства тянет за собою драму в жизнь духовного сословия. В той же мере эту драму усугубляет и пореформенное оскудение мужика.

Не может быть спокойно духовенство, когда бедствует народ, его поилец и кормилец. И дело тут не только в материальном оскудении крестьянства и дворянства, влекущем оскудение духовного сословия. Главная беда священника в другом. Несчастья мужика приносят глубокие нравственные страдания чутким людям из духовенства: «С таких трудов копейками живиться тяжело!»

В исповеди попа говорится не только о тех страданиях, которые связаны с общественными «нестроениями» в стране, находящейся в глубоком национальном кризисе. Эти «нестроения», лежащие на поверхности жизни, должны быть устранены, против них возможна и даже необходима праведная общественная борьба. Но есть еще и другие, более глубокие противоречия, связанные с несовершенством самой природы человеческой. Именно эти противоречия обнаруживают суетность и лукавство людей, стремящихся представить жизнь как сплошное удовольствие, как бездумное упоение богатством, честолюбием, самоуспокоенностью, оборачивающейся равнодушием к ближнему. Поп в своей исповеди наносит сокрушительный удар тем, кто исповедует подобную мораль. Рассказывая о напутствиях больным и умирающим, священник говорит о невозможности душевного спокойствия на этой земле для человека, неравнодушного к ближнему своему:

Получается, что совершенно свободный от страдания, «вольготно, счастливо» живущий человек – это человек тупой, равнодушный, ущербный в нравственном отношении. Жизнь не праздник, а тяжелый труд, не только физический, но и духовный, требующий от человека самоотречения. Ведь такой же идеал утверждал и сам Некрасов в стихотворении «Памяти Добролюбова», идеал высокой гражданственности, отдаваясь которому невозможно не жертвовать собой, не отвергать сознательно «мирские наслажденья». Не потому ли и поп потупился, услышав далекий от христианской правды жизни вопрос мужиков – «сладка ли жизнь поповская», – и с достоинством православного служителя обратился к странникам:

И весь рассказ его – это, по сути, образец того, как может нести крест каждый человек, готовый жизнь положить «за други своя».

Урок, преподанный странникам священником, еще не пошел им впрок, но тем не менее внес смуту в крестьянское сознание. Мужики дружно ополчились на Луку:

Ирония автора при этом не случайна, ведь с таким же успехом можно было «отделать» не только Луку, но и каждого из них в отдельности и всех их вместе. За мужицкой бранью здесь снова следует тень Некрасова, который подсмеивается над ограниченностью первоначальных представлений народа о счастье. И не случайно, что после встречи с попом характер поведения и образ мыслей странников существенно изменяются. Они становятся все более активными в диалогах, все более энергично вмешиваются в жизнь. Да и внимание странников все более властно начинает захватывать не мир господ, а народная среда.

4

В «Сельской ярмонке» странники приглядываются к народной толпе, являющейся главным действующим лицом. Поэт любуется вместе с ними хмельным, горластым, праздничным народным морем. Этот разгул народной души открывается яркой картиной купания богатырского коня. Черты богатырства подмечаются Некрасовым и в собирательном образе сельской ярмонки. Широка, многолика, стоголоса и безбрежна крестьянская душа. В ней нет середины и меры, в ней все на пределе: если уж радость – так безудержная, если покаяние – так безутешное, если пьянство – так бесшабашное. Поэт не скрывает и здесь ограниченности крестьянского сознания. Оно находится еще в плену жестоких суеверий. Не скрывает и убогости эстетических вкусов народа: торговцы выбирают на потребу мужиков изображение «сановника За брюхо с бочку винную И за семнадцать звезд». Порой Некрасов не выдерживает, вмешивается в повествование, произносит обращенный к читателю монолог:

Но тут же рядом поэт восхищается народной отзывчивостью на чужую беду в эпизоде с пропившимся Вавилушкой, народной чуткостью к бескорыстной доброте Павлуши Веретенникова, выручившего деньгами беспутного мужика.

В «Сельской ярмонке» раскрывается не только душевная щедрость, но и природная одаренность народного характера. Как смотрят мужики комедию, разыгрываемую в балагане Петрушкою? Они не пассивные зрители, а живые участники театрального действа. Они «хохочут, утешаются И часто в речь Петрушкину Вставляют слово меткое, Какого не придумаешь, Хоть проглоти перо!».

В третьей главе «Пьяная ночь» праздничный пир достигает кульминации. Атмосфера праздничного разгула постепенно становится драматически напряженной, взрывоопасной. То тут, то там вспыхивают ссоры.

Ожидается грозовое разрешение, разрядка. И вот в финале «Пьяной ночи» оно происходит. Самим движением народного мира подготовлено появление из его глубины сильного крестьянского характера, Якима Нагого. Он предстает перед читателем как сын матери сырой земли, как символ трудовых основ крестьянской жизни: «У глаз, у рта Излучины, как трещины На высохшей земле», «шея бурая, Как пласт, сохой отрезанный», «Рука – кора древесная, А волосы – песок». Яким уже не поддакивает барину, Павлуше Веретенникову. Он мужик бывалый, в прошлом занимавшийся отхожим промыслом, поживший в городах. У него есть свое, крестьянское представление о сути народной жизни, свое, крестьянское чувство собственного достоинства. В ответ на упрек Веретенникова народу в пьянстве Яким достойно и дерзко обрывает барина:

Отстаивая трудом завоеванное чувство крестьянской гордости, Яким видит и общественную несправедливость по отношению к народу:

Но за этими словами стоит и крестьянское сознание значительности труда хлебороба как первоосновы и источника жизни всех сословий русского общества. Наконец, в устах Якима о народной душе звучит и грозное предупреждение:

Пока все вином кончается, но Яким неспроста предупреждает, что придет «беда великая, как перестанем пить», что парни и молодушки «удаль молодецкую про случай сберегли». И народный мир отзывается на предостережения Якима удалой и согласной песней.

Наконец с Якимом Нагим случается история, которая ставит под сомнение провозглашенный странниками собственнический, денежный критерий счастья. Но только теперь это делает не священник, а сам крестьянский мир. Во время пожара Яким бросается в избу спасать любимые им картиночки, а жена его – иконы. И только потом крестьянская семья вспоминает о «богачестве», скопленном в течение всей многотрудной жизни. Сгорел дом – «слились в комок целковики».

Картиночки да иконы оказались дороже целковых, хлеб духовный – выше хлеба земного.

Начиная с главы «Счастливые» в направлении поисков счастливого человека намечается поворот. По собственной инициативе к странникам подходят «счастливцы» из низов. У большинства из них велик соблазн хлебнуть вина бесплатного. Но сам факт их появления знаменателен: вопрос, озадачивший странников, оказывается доступным и близким всем мужикам. Внимание странников все более и более захватывает многоголосая народная Русь. Звучат рассказы-исповеди дворовых людей, солдат, каменотесов, охотников. Все мужицкое царство вовлекается в диалог, в спор о счастье. Конечно, «счастливцы» эти таковы, что странники, увидев опустевшее ведро, с горькой иронией восклицают:

Но в финале главы звучит рассказ о счастливом человеке, подвигающий действие вперед, знаменующий более высокий уровень народных представлений о подлинных и мнимых жизненных ценностях. Ермил – «не князь, не граф сиятельный, А просто он – мужик». Но по своему характеру и по влиянию на крестьянскую жизнь он посильнее и поавторитетнее любого графа. Сила его заключается не в богатстве, а в доверии народного мира и в опоре Ермилы Гирина на этот мир. Поэтизируется богатырство народа, когда он действует сообща. Рассказ о Ермиле начинается с описания тяжбы героя с купцом Алтынниковым из-за сиротской мельницы. Когда в конце торга «вышло дело дрянь» – с Ермилом денег не было, – он обратился к народу за поддержкой.

Это первый случай в поэме, когда народный мир одним порывом, одним единодушным усилием одерживает победу над неправдою.

Подобно Якиму, Ермил наделен острым чувством христианской совестливости. Лишь однажды он оступился – выгородил из рекрутчины «меньшого брата Митрия». Но этот поступок стоил праведнику жестоких мучений и завершился всенародным покаянием, еще более укрепившим его авторитет. Совестливость Ермила не исключительна: она является выражением наиболее характерных особенностей крестьянского мира в целом. Вспомним, как Ермил рассчитывался с мужиками за мирской их долг, собранный без всякой записи на базарной площади.

Всей жизнью своей Ермил опровергает первоначальные представления странников о сути человеческого счастья. Казалось бы, он имеет все, «что надобно для счастья: и спокойствие, и деньги, и почет». Но в критическую минуту жизни Ермил этим «счастьем» жертвует ради правды народной, ради заступничества за ближних и попадает в острог. Значит, счастье не в спокойствии, не в деньгах и не в почете, а в чем-то другом. Постепенно в сознании крестьянства рождается идеал подвижника в мирском, гражданском варианте, человека, радеющего за народные интересы.

В пятой главе первой части «Помещик» странники относятся к господам уже с явной иронией. Хотя помещик и выставляет себя перед мужиками их защитником и благодетелем, странники ему не верят и над ним подсмеиваются. Они уже понимают, что дворянская «честь» не многого стоит.

На глазах меняются странники! Они заговорили теперь с барином так же дерзко и раскованно, как и Яким Нагой. Но даже не это более всего удивляет Оболта-Оболдуева, помещика, хорошо знающего прежнего, крепостного мужика. Его приводит в изумление, что бывшие крепостные взвалили на себя теперь бремя исторического вопроса: кому на Руси жить хорошо? Это так неожиданно для барина, что он, как лекарь, руку каждому из мужиков пощупал: уж не больны ли они, не «тронулись» ли? Почему? Да потому, что вчерашние «рабы» взялись за решение проблем, которые издревле считались дворянской привилегией. В заботах о судьбе Отечества и граждан его видело дворянство русское свое историческое предназначение и после отмены крепостного права. А тут вдруг эту единственную миссию, оправдывающую его существование, у дворянства перехватили мужики. Вот почему,

За желчной иронией Оболта-Оболдуева скрывается горькая для него жизненная правда: судьба помещичья теперь оказывается зависимой от этих мужиков, ставших гражданами России. «И мне присесть изволите?» – обращается вчерашний господин с вопросом к вчерашним своим «рабам».

Глава «Помещик» в отличие от главы «Поп» более драматична. Исповедь Гаврилы Афанасьевича, глубоко лирическая, многоплановая и субъективно честная, все время корректируется ироническими репликами мужиков, снижающих ее возвышенный пафос. Монолог помещика Некрасов выдерживает от начала до конца в традициях эпопеи: речь идет не столько об индивидуальном характере Оболта-Оболдуева, сколько о дворянском сословии вообще. Поэтому рассказ помещика включает в себя не только «удар искросыпительный», но и поэзию старых дворянских усадеб с их русским хлебосольством, с общими для дворян и мужиков утехами, и тысячелетнюю историю дворянства, и серьезные раздумья над современным состоянием русской жизни, в чем-то близкие авторским.

Как замечает современный исследователь эпопеи Некрасова H. Н. Скатов, «такой емкий образ вряд ли можно было бы найти в романе, повести или драме. Этот образ эпический, который тоже представляет своеобразную энциклопедию помещичьего сословия, но включенный именно в народную поэму, оцененную народным умом. Потому-то весь рассказ помещика спроецирован на крестьянское восприятие и постоянно корректируется им. Мужики здесь не пассивные слушатели. Они расставляют акценты, вмешиваясь в помещичью речь редко, да метко. Недаром рассказ помещика и всю эту последнюю главу первой части завершает мужицкое слово, мужицкий приговор:

Как и в случае с попом, повествование помещика и о помещике не есть простое обличение. Оно также об общем, катастрофическом, всех захватившем кризисе. И о том, что народ есть в этом положении сила единственно здоровая, умная, красивая, – условие развития страны и обновления жизни. Потому-то в последующих частях поэмы Некрасов оставляет намеченную сюжетную схему (поп, помещик, купец…) и художественно исследует то, что и составляет суть и условие эпического произведения, народной поэмы – «жизнь и поэзию народа в их неисчерпаемости».

5

«Крестьянка» подхватывает тему дворянского оскудения, впервые прозвучавшую в главе «Поп» и развернутую в главе «Помещик». Странники попадают в разоряющуюся дворянскую усадьбу: «Помещик за границею, А управитель при смерти!..» Толпа отпущенных на волю, но совершенно не приспособленных к труду на земле дворовых растаскивает потихоньку господское добро. На фоне вопиющей разрухи, развала и бесхозяйственности трудовая крестьянская Русь воспринимается как созидательная и жизнеутверждающая сила.

В центре этой толпы, воплощая в себе лучшие качества русского женского характера, предстает перед странниками Матрена Тимофеевна.

Воссоздается тип «величавой славянки», крестьянки среднерусской полосы, наделенной строгой, аристократической красотой, исполненный чувства собственного достоинства. Этот тип крестьянки не был повсеместным. История жизни Матрены Тимофеевны подтверждает, что он формировался в условиях отхожих промыслов, в краю, где большая часть мужского населения уходила в города. На плечи крестьянки ложилась не только вся тяжесть крестьянского труда, но и вся мера ответственности за судьбу семьи, за воспитание детей. Суровые условия оттачивали особый женский характер, гордый и независимый, привыкший везде и во всем полагаться на свои собственные силы.

Рассказ Матрены Тимофеевны о своей жизни строится по общим для эпопеи законам повествования. «„Крестьянка“, – замечает H. Н. Скатов, – единственная часть, вся написанная от первого лица. Однако это рассказ отнюдь не только о ее частной доле. Голос Матрены Тимофеевны – это голос самого народа. Потому-то она чаще поет, чем рассказывает, и поет песни, не изобретенные для нее Некрасовым. „Крестьянка“ – самая фольклорная часть поэмы, она почти сплошь построена на народно-поэтических образах и мотивах.

Уже первая глава – „До замужества“ – не простое повествование, а как бы совершающийся на наших глазах традиционный обряд крестьянского сватовства. Свадебные причеты и заплачки – „По избам снаряжаются“, „Спасибо жаркой баенке“, „Велел родимый батюшка“ и другие – основаны на подлинно народных. Таким образом, рассказывая о своем замужестве, Матрена Тимофеевна рассказывает о замужестве любой крестьянки, обо всем их великом множестве.

Вторая же глава так и названа – „Песни“. И песни, которые здесь поются, опять-таки песни общенародные. Личная судьба некрасовской героини все время расширяется до пределов общерусских, не переставая в то же время быть ее собственной судьбой. Ее характер, вырастая из общенародного, совсем в нем не уничтожается, ее личность, тесно связанная с массой, не растворяется в ней.

Матрена Тимофеевна, добившись освобождения мужа, не оказалась солдаткой, но ее горькие раздумья о предстоящем рекрутстве мужа позволили Некрасову „прибавить о положении солдатки“.

Действительно, образ Матрены Тимофеевны создан так, что она как бы все испытала и побывала во всех состояниях, в каких могла побывать русская женщина».

И в этой ее способности войти в положение разных людей, пережить одновременно со своей жизнью жизнь, страдания и радости других русских женщин, проявляется широкая и щедрая душа талантливой женщины из народа, умеющей переноситься сердцем в другого человека, брать на себя чужие страдания и чужую боль.

По-своему обращается Матрена Тимофеевна и с духовным богатством народа – с фольклором. Иногда мы слышим из ее уст готовые народные песни, но чаще всего она «примеривает на себя» традиционные фольклорные образы и ситуации, индивидуализируя и творчески переосмысливая их. Мотивы традиционных крестьянских плачей вплетаются в речь Матрены Тимофеевны, как краски, сходящие с палитры художника на индивидуально-неповторимое живописное полотно. Некрасов показывает, как устное народное творчество живет, обновляется и одновременно участвует в формировании одаренной народной личности, как обобщенный фольклорный образ, созданный народным гением, возвращается в жизнь, обогащается индивидуальным образом «счастливицы». «Эти два образа, – пишет исследователь эпопеи Некрасова В. Г. Прокшин, – сливаются друг с другом, образуют художественное единство индивидуального и эпопейного».

Так добивается Некрасов укрупнения эпического характера: сквозь индивидуальное и частное просвечивают общерусские его черты. В эпопее это укрупнение осуществляется еще и через внутренние связи и переклички между разными частями и главами: то, что лишь намечено в одной из них, часто углубляется и развертывается в другой. В начале «Крестьянки» раскрывается заявленная в «Попе» и продолженная в «Помещике» тема дворянского оскудения. Обозначенный в исповеди попа рассказ о том, «какой ценой поповичем Священство покупается», подхватывается в описании детских и юношеских лет Григория Добросклонова.

От главы к главе нарастает в поэме мотив народного богатырства, пока не разрешается в «Крестьянке» рассказом о Савелии – богатыре святорусском, костромском крестьянине, выросшем в глухом лесном краю у Корёги-реки. Название «корёжский край» привлекало Некрасова как символ трудовой выносливости и неизбывной физической силы народа-богатыря. Даже внешний вид Савелия олицетворяет могучую лесную стихию, обладающую громадной силой терпения и не менее громадной силой сопротивления всякому насилию, всякому давлению извне:

Нельзя не заметить в этой силе мужика-богатыря и что-то природно-первобытное, пугающе-непредсказуемое. Он терпел и «дрань» Шалашникова, и козни немца-управляющего, терпел долго. Но когда лопнуло терпение, он же первым и произнес свое бунтарское: «Наддай!» Столкнув ненавистного Фогеля в яму, мужики-землекопы так «наддали», что в секунду сровняли яму с землей.

Савелий – первый в поэме открытый борец с несправедливостью. Но в грозной силе его есть изъян: физическая мощь лишена нравственной просветленности и одухотворенности. Жизненная философия Савелия основана на поэтизации стихийного возмущения как результата стихийного долготерпения: «Недотерпеть – пропасть, перетерпеть – пропасть». Он познал и острог в Буй-городе, и сибирскую каторгу. И когда его называют «клейменым, каторжным», он отвечает весело: «Клейменый, да не раб!»

В терпении народном Савелий видит воплощение несломленных, бурлящих в глубине до времени, бунтующих народных сил.

Но богатырь этот сравнивается в поэме не с христианином Ильею Муромцем, а с язычником Святогором – самым сильным, но и самым неподвижным богатырем былинного эпоса, ставшим жертвой своей собственной непомерной силушки. Не случайно Матрена Тимофеевна в ответ на рассуждения Савелия замечает иронически:

Трагедия, случившаяся с Савелием, когда он не уследил любимого внука Демушку, смягчает сердце богатыря. Смерть мальчика он воспринимает как наказание за прошлый грех убийства. Из бунтаря в финале поэмы он превращается в религиозного подвижника, уходящего на покаяние в Песочный монастырь.

Но и религиозное подвижничество Савелия отмечено крайностью резкого перехода от стихийного бунтарства к безграничному долготерпению и смирению со всем, в том числе и с тяжким общественным грехом крепостничества.

Матрена Тимофеевна по мужеству и жизнестойкости – ровня Савелию-богатырю. Но есть в ее характере и явное преимущество: она не терпит – она действует, борется с жизненным злом, ищет и находит выходы из самых драматических обстоятельств. Если в «Морозе, Красном носе» Некрасов с горечью говорил об измельчании «величавой славянки» («Ты вся – воплощенный испуг, ты вся – вековая истома»), то в «Кому на Руси жить хорошо» эта славянка вернулась в лице Матрены Тимофеевны, сильной духом, волевой женщины, которая говорит о себе:

Деятельный характер Матрены отнюдь не противоречит ее религиозности. Вспомним, как в трудную минуту жизни, отправляясь в губернский город спасать мужа от рекрутчины, она молится в зимнем поле, на белоснежной равнине, под звездами, обращаясь к Матери Божией, Владычице и Заступнице народной, касаясь снежной скатерти горящей головой:

Подобно Достоевскому и другим классикам русской литературы, Некрасов спорит с тем мироотречным уклоном в православии, который проявлялся и у деятелей русской церкви, и в народной среде. Став религиозным подвижником в конце жизненного пути, Савелий готов отвернуться от грешной земли как юдоли плача и страданий и проповедовать полное смирение со злом мира сего. Некрасов в поэме утверждает другие, освященные христианским вероучением активные формы противостояния злу, вплоть до пресечения его силой. Обращаясь к народу, он говорит: «Чем хуже был бы твой удел, Когда б ты менее терпел?» Социальная пассивность духовенства тоже наводит его на грустные мысли, особенно в пореформенную эпоху.

При этом народный поэт не отступает от традиций отечественного благочестия. Известно, что основатель русского монашества св. Феодосий Печерский не чуждался участия в политических делах. Когда сильными мира сего предавалась поруганию правда-истина, он забывал о кротости и смирении, гневно обличая их. Он отказался принять и благословить самого князя Святослава, силой захватившего великокняжеский престол у своего брата.

Некрасов в то же время не разделяет те формы борьбы со злом, которые утверждаются практикой современного ему революционного движения. Он и в мыслях не допускает революционного насилия, не контролируемого высшими нравственными принципами, не принимая политики, не освященной духовными ценностями Евангелия. В легенде «О двух великих грешниках» из «Пира на весь мир» поэт наиболее зримо очертил те пределы, которые позволяют христианину поднять меч и пресечь зло силой.

Говоря о врагах, которым нужно прощать все, Христос имел в виду личных врагов человека, но отнюдь не врагов Божиих. Призывая терпеть личные обиды и прощать людей, их причиняющих, Христос никогда не призывал благословлять тех, кто ненавидит и попирает все святыни. «И если бы христианин когда-нибудь усомнился в этом, – говорит русский мыслитель Иван Ильин, – то ему достаточно было бы вспомнить о тех громах, которые божественно гремели над фарисеями и книжниками, над торговцами в храме, над Иерусалимом, избивающим пророков своих, и над теми, кто соблазняет малолетних».

Пан Глуховский – наглядное воплощение доведенной до предельной степени извращенности человеческой души, прельстившейся всеми греховными соблазнами. Это одержимый извращенным сластолюбием погубитель и растлитель человеческих душ. Схимник и трудник Кудеяр, не теряя надежды на возможность и его спасения, в поучение великому грешнику рассказывает историю своей жизни, своего покаяния и возврата на Христовы пути. Но когда в ответ слышится сатанинский хохот растлителя и циничная, попирающая все святое похвальба, —

А вслед за этим чудом совершается второе: падает дерево, которое трудническим подвигом, по обету, подтачивал ножом монах.

«Чудо с отшельником сталося», потому что в душе своей он ощутил не личную обиду, а Божий гнев, гнев не за себя, не за личное оскорбление, а за хулу на святыню, за издевательство над Богом и ближними.

Конечно, Некрасов спорит в легенде с теми представителями послепетровской церкви, с теми воспитанными ею православными христианами, которые абсолютизировали долготерпение, непротивление злу, упрощая или односторонне толкуя смысл заповедей Спасителя. Не исключено, что и сам Некрасов в этой полемике перегибает палку в противоположную сторону.

Христианину Савелию, проповедующему пассивное непротивление и смирение с царящим в мире злом, противостоит в поэме христианка Матрена Тимофеевна, глубоко убежденная в том, что «вера без дела мертва», что цель и призвание христианина на этой земле – активное добро, заступничество за правду, отстаивание достоинства тех, кто страдает от незаслуженных обид и унижений. При этом Матрена менее всего думает о себе, целиком отдаваясь праведному труду, семье, заступничеству за пострадавших и оскорбленных.

Так постепенно, по мере смены событий и героев, в поэме складывается, вызревает образ иного «счастливца», чем тот, которого ищут странники. Таким счастливцем окажется борец за высшую правду, за духовные святыни, за народные интересы. От Якима Нагого – к Ермилу Гирину, от Ермилы – к Савелию и далее к Матрене – по нарастающей – созревают предпосылки к появлению яркой народной индивидуальности, ищущей счастье не в том направлении, не на тех путях, по которым решились идти опрометчиво мужики-правдоискатели.

Далеко не случайно, по-видимому, колебался Некрасов в момент работы над «Крестьянкой» по поводу места этой части в художественном целом еще не сложившейся в его воображении поэмы-эпопеи. В черновом автографе у него встречается помета «из второй части», вполне оправданная самим развитием сюжета. Встречаясь с Матреной Тимофеевной, странники говорят:

«Ясно, – писал П. Н. Сакулин, – что „Крестьянка“ должна идти за 1 частью, непосредственно за главою „Помещик“, и составлять, значит, часть вторую».

Правда, некоторые исследователи указывали, что тут нарушается календарь сельскохозяйственных работ, естественное течение времен года: в «Первой части» – ранняя весна, в «Последыше» – сенокос, а в «Крестьянке» – осенняя уборка хлебов. Если «Крестьянку» поставить перед «Последышем», – эта естественность нарушится.

Но ведь в поэме Некрасова – не простое время, а условное, сказочное. На него прямо ссылается поэт, рассказывая о пути странников к Матрене Тимофеевне:

А обращаясь к Матрене, странники говорят: «Полцарства мы промеряли». При таком условно-сказочном масштабе странствия образ времени в поэме принимает, конечно, фантастический характер, не соответствующий реалистической хронологии.

Смертельно больной Некрасов, стремясь закрепить созревший в его воображении замысел финала, специально указывал, что финал этот сюжетно связан с главой «Последыш» и должен идти после нее. Что же касается подзаголовка «Крестьянки» «из третьей части», то, как справедливо полагает В. Г. Прокшин, «работа над эпопеей продолжалась, и порядок расположения частей Некрасов мог изменить, подобно тому как это сделал Лермонтов в окончательном варианте романа „Герой нашего времени“, не посчитавшись с последовательностью создания и публикаций вошедших в него частей». Такой же точки зрения, правда иначе аргументированной, придерживался другой авторитетный исследователь Некрасова – Б. Я. Бухштаб.

6

После «Крестьянки» в поэме намечается очевидный поворот в направлении народных поисков. Внимание странников переключается от персональных «счастливцев» к народному миру в целом. На вопрос Власа в «Последыше»: «О чем же вы хлопочете?» – странники отвечают не привычной формулой спора, а совсем иной:

Теперь у Некрасова предстанет в движении и развитии, в духовном становлении и росте не отдельная народная индивидуальность, а собирательный образ крестьянского мира.

В «Последыше» мужики деревни Большие Вахлаки разыгрывают после реформы «камедь» подчинения выжившему из ума князю Утятину, соблазнившись посулами его наел едников-сыновей. Некрасов создает сатирический образ тех полукрепостнических отношений, которые установились между помещиками и крестьянами после реформы 1861 года, когда крестьяне на многие десятки лет остались в фактической зависимости от господ. В начале «Последыша» вновь звучит сквозная в эпопее тема народного богатырства:

Так создается почти скульптурный памятник, олицетворяющий неистощимую силу и мощь крестьянского мира. Но в резком контрасте с этим мажорным вступлением оказывается поведение мужиков, играющих роль добровольных рабов перед напоминающим Лихо Одноглазое вымороченным князем Утятиным.

Вначале эта «камедь», эта фальшивая игра в покорность вызывает улыбку читателя. Тут есть и артисты вроде мнимого бурмистра Клима Лавина, с каким-то упоением входящего в назначенную ему роль:

Но чем долее продолжается игра, тем чаще в ней проскальзывают черты правдоподобия. Возникает сомнение: игра ли это? Уж слишком похожа она на правду. Сомнение подтверждается как словами Пахома: «Не только над помещиком, Привычка над крестьянином Сильна», – так и реальными поступками вахлаков. Вот мужики идут посмотреть на комедию, которая будет разыграна с приездом князя Утятина, но встают «почтительно поодаль от господ». Вот Клим входит в очередной раж и произносит очередную фальшивую, верноподданническую речь, но у дворового человека вместо смеха «слезы катятся по старому лицу». А рядом с этими непроизвольными проявлениями холопства встает холопство Ипата – уже по призванию и убеждению. Да и самый главный шут Клим Лавин в минуту откровения говорит:

Временами комедия превращается в жестокую, трагическую игру, убийственно действуя на Агапа Петрова – человека с проснувшимся и еще не окрепшим чувством собственного достоинства. И если сперва вахлакам кажется, что они потешаются над помещиком, то вскоре выясняется, что в действительности они унижают самих себя. Неспроста говорит мудрый Влас разыгравшемуся шуту Климке Лавину:

Против мужиков оборачивается их наивная вера в сыновей князя Утятина, «гвардейцев черноусых», посуливших за вахлацкую комедию поёмные луга. Умирает Последыш,

Сюжетно «Пир на весь мир» – продолжение «Последыша»: вахлаки после смерти князя Утятина справляют «поминки по крепям». Но по существу в «Пире» изображается принципиально иное состояние мира. Это уже проснувшаяся и разом заговорившая народная Русь. В праздничный пир духовного пробуждения вовлекаются новые и новые герои: весь народ поет песни освобождения, вершит суд над прошлым, оценивает настоящее и начинает задумываться о будущем. Далеко не однозначны эти песни на всенародной сходке. Иногда они контрастны по отношению друг к другу, как, например, рассказ «Про холопа примерного – Якова верного», рисующий холопский путь протеста против господского святотатства, и легенда «О двух великих грешниках», в которой народ пытается найти христианское оправдание самым крайним формам борьбы с растлителями народных святынь. В уныние приводит народный мир рассказ о грехе крестьянина Глеба, предавшего своих же братьев мужиков. Об осознании непростительности такого греха свидетельствует та беспощадность, с которой вахлаки теперь преследуют другого предателя – Егорку Шутова.

Однако сама противоречивость и пестрота исполняемых народом песен, сама их разноголосица свидетельствует, что та «песня», которая объединит проснувшуюся и освободившуюся от крепей народную Русь, еще не созрела в народных сердцах – она еще впереди.

7

Но именно на волне народного духовного подъема входит в поэму последний «народный заступник» в поэзии Некрасова. Из многоголосья спорящих, сталкивающихся друг с другом, подчас разноречивых народных песен, поднимаясь над ними, начинают звучать песни Гриши Добросклонова, народного интеллигента, из которого несколько поколений русских читателей и почитателей Некрасова пытались сделать революционера. Как-то не принималось во внимание, что Некрасов приступил к работе над образом Гриши Добросклонова в период разгрома народников-вспышкопускателей, тщетно пытавшихся путем так называемой летучей пропаганды звать Русь к топору. Как-то забывалось, что именно ко второй половине 1870-х годов на смену «ряженым» ходокам в народ с революционными целями пришла новая смена русской интеллигенции из земских учреждений: школ, больниц, агрономических обществ, сельского духовенства. Их целью была повседневная и кропотливая созидательная работа по культурному подъему деревни. С надеждой присматривался к этой молодежи Некрасов. В своей поэме он попытался дать идеальный образ нового русского интеллигента, целиком отдающего себя народному служению, живущего «для счастия Убогого и темного Родного уголка». Этот тип счастливца-жизнеустроителя во многом перекликается с Якимом Нагим и Ермилой Гириным, несет в своей душе что-то от Савелия, что-то от Матрены или своего крестного отца – деревенского Власа-старосты. В характере нового общественного деятеля Некрасов еще решительнее подчеркивает народно-христианские его истоки, ориентируется на традиции отечественного благочестия.

Создавая образ Гриши Добросклонова, поэт, по-видимому, держал в уме в качестве одного из его прототипов не только личность Добролюбова, но и свойственную русскому идеалу святости преобладающую черту – добротолюбие, неискоренимое убеждение, что не может быть истинной веры и истинной святости без добрых дел.

Некрасов конечно же был знаком с житием очень чтимого на Руси святителя Тихона Задонского, которое издавалось при жизни поэта неоднократно – дважды в 1862 году, затем – в 1866-м. Наконец, в 1873 году в Петербурге вышел труд В. Михайловского «Святой Тихон, епископ воронежский и задонский». Не исключено, что некоторые подробности и штрихи его жития Некрасов использовал в описании детских и юношеских лет Григория Добросклонова. Св. Тихон родился в 1724 году в селе Короцке Валдайского уезда Новгородской губернии, в доме бедного дьячка Савелия Кириллова. Семья его терпела страшную нужду и спасалась от голодной смерти благодаря помощи крестьян-односельцев. Крестьянский образ жизни, нравственные устои деревенского мира оказали огромное влияние на формирование личности святителя. Прежде всего – нестяжательство, труд, удовлетворяющий скромные потребности человека в хлебе насущном, затем – любовь к ближнему, терпящему нужду или беду, постоянная готовность прийти к нему на помощь.

Некрасов тоже делает своего героя не сыном городского дьякона или священника, какими были Чернышевский и Добролюбов, а сыном бедного сельского дьячка. Идеал будущей России в сознании Гриши Добросклонова связан с теми же христианскими идеями нестяжательства и скромного достатка.

Житие св. Тихона Задонского показывает, что в духовном облике праведника постоянно сказывалось его крестьянское происхождение. Святитель не любил философствований, отвлеченных догматических рассуждений. Он считал, что истинная святость должна проявляться в деятельном добре, в живом практическом поступке. В своей инструкции семинаристам он внушал, что идеалом пастырского служения является постоянный подвиг ради ближних, составляющий основу священнического труда. Богатство он считал Божией собственностью, а владельца – не хозяином, а распорядителем этой собственности – работником у Бога. Простой народ видел в св. Тихоне «отца и ходатая» перед сильными мира сего. Никогда не забывал праведник, что родился и вырос он среди бедных крестьян, и всю жизнь оставался их заступником от притеснений жестоких и несправедливых господ, защитником несчастных, особенно невинно осужденных.

Некрасов тоже подчеркивает народно-крестьянские основы добротолюбия своего юного праведника. Недаром крестным отцом его является Влас, который добрейшей душой своей «Болел за всю вахлачину – Не за одну семью». И в сердце Григория «С любовью к бедной матери Любовь ко всей вахлачине Слилась». Ведь именно крестный Влас и другие сердобольные вахлаки не дали семье дьячка Трифона умереть с голоду.

В числе наставников отрока упоминается и учитель в духовной семинарии, отец Аполлинарий, народолюбец и патриот. Его мудрость тоже входит в финальную песню «Русь», сочиненную Гришей:

Знаменательно, что любимым евангельским образом святителя Тихона в его проповедях и нравственно-богословских трудах была «притча о сеятеле», та самая, которая лейтмотивом прошла через все творчество Некрасова от поэмы «Саша» до «Кому на Руси жить хорошо». Близкими к духовным идеалам Некрасова-поэта оказались и суждения св. Тихона о святости, которую он называл «христоподражательным житием».

Исследователь творчества Некрасова H. Н. Скатов отмечает, что во внутреннем облике некрасовских «сеятелей» по мере творческого развития поэта нарастают народно-христианские и святоотеческие черты, что «идеал гражданина, высшего человека, героя менялся у Некрасова, все более приобретая качества высшей духовности и идеальности, абсолютизируясь и даже осеняясь именем Христа».

Одновременно с этим расширялась, демократизировалась и та социальная среда, из которой выходили и на которую опирались его «народные заступники». В «Кому на Руси жить хорошо» поэт впервые показал рождение народного заступника не из высших слоев общества, а из самой крестьянской среды, составлявшей в эпоху Некрасова коренную основу национальной жизни.

Претерпело заметную эволюцию и представление Некрасова о роли героической личности в истории. В начале 1860-х годов поэт в «сеятелях» видел первопричину движения истории, без них, считал он, «заглохла б нива жизни». В «Пире» Некрасов связывает надежды на перемены не с исключительной личностью, а с ангелом милосердия, который будит восприимчивые души людей из народа и зовет их с путей лукавых на иные, узкие пути:

Некрасов долго, упорно работает над этим ключевым моментом поэмы. В черновиках ее встречаются разные варианты. Один из них звучит так:

В другом варианте еще более усиливается мотив богоизбранности Григория Добросклонова:

Но в окончательном тексте Некрасов снял мысль о богоизбранности лишь одного, великого и исключительного человека. Ангел милосердия зовет у него теперь на честные пути не одну, а множество сильных душ. Призывная песня, которую он исполняет, песня о двух путях, широком и узком, и о двух диаметрально противоположных нравственных установках (торной дороге соблазнов и тесной дороге на бой и труд за угнетенных и обиженных) восходит к известным словам Иисуса Христа: «Входите тесными вратами; потому что широки врата и пространен путь, ведущие в погибель, и многие идут ими; потому что тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят их» (Мф., гл. 7, § 13–14).

Народные заступники у Некрасова по-прежнему остаются людьми, отмеченными «печатью дара Божьего», и по-прежнему судьба их подобна комете – «падучей звезде». Но круг их расширяется – и не только количественно: происходит качественное обновление, в него все более активно включаются выходцы из самого народа:

Встали те, которых никакие «сеятели» не будили: их пробуждение произошло не по людскому самоуправству, а по Божьему произволению. Гриша в этом смысле гораздо скромнее предыдущих героев Некрасова, он не мыслится поэтом в роли «гения», призванного вести за собой, как стадо, «спящую» Русь. Она уже не спит – она давно бодрствует, она учит отрока всматриваться в ее жизнь. «Сеятелем» теперь оказывается не интеллигент с богатым книжным опытом, а высшая сила, движущая историю.

«Встали – не бужены, вышли – не прошены» – пробуждение народа воспринимается теперь Некрасовым как органический процесс, концы и начала которого, как ключи от счастья женского, да и народного счастья вообще, находятся в руках у Бога самого. Это пробуждение напоминает рост хлеба на Божьей ниве, сулящей терпеливому труженику, орошающему ее потом, богатый урожай. И о «поднимающейся рати» здесь говорится как о природном явлении, как о ниве, на которой, по Божьей воле и человеческому усердию, созрели обильные хлеба. Вспомним грезы Дарьи в поэме «Мороз, Красный нос»:

Но если народное пробуждение – природный процесс, подчиненный законам Божеским, а не человеческим, требующий от человека лишь соучастия в нем, то его нельзя ни искусственно задержать, ни умышленно ускорить: к нему надо быть чутким и действовать не по своему произволу, а в соответствии с его скрытым ритмом, подчиняясь его самодовлеющему ходу. Всякие попытки «торопить историю» – искусственны, неорганичны и заведомо обречены на провал. Нельзя до времени найти счастливого или насильственно осчастливить народ. Можно лишь в «минуту унынья» мечтать о его будущем, но при этом смиряться с тем, что рождение гражданина в народе сопряжено с долгим, но плодотворным процессом роста и созревания, цикл которого установлен свыше и человеком не может быть укорочен или удлинен.

Эта мудрая правда – открытие позднего Некрасова, связанное с постепенным изживанием и преодолением просветительства. Гриша потому и доволен созревшей в нем песне «Русь», что в ней как бы помимо его воли «горячо сказалася» «великая правда». И в готовности завтра разучить эту песню с вахлаками нет теперь у Гриши былой просветительской самоуверенности. Он знает меру своим словам и своим слабым человеческим силам, чтобы самонадеянно уповать на сверхчеловеческие способности. Потому и возникает сразу же посылка к силам иным, горним и высшим, – «Помогай, о Боже, им!». Гриша знает теперь, что его песня, сколь бы удачной она ни была, может повлиять на мужиков с помощью Божией, и лишь в той мере, в какой эта песня выразила Его произволение. А поскольку и брат Гриши, выслушав «Русь», сказал по ее поводу: «Божественно!» – у народолюбца есть надежда, что она будет понята народом. Такой финал в поэме Некрасова буквально вопиет против произвола народнического радикализма, против теории героя и толпы, столь популярной в идеологических построениях этого общественного движения.

Но ведь и песня «Русь» – еще не предел и не итог. Как к святому в «тонком сне», к Грише приходят еще невнятные и не оформленные в слова звуки или наития новой песни, лучше и краше прежней. Эти «благодатные звуки», пока еще не сложившиеся в песню, обещают «воплощение счастия народного», тот ответ, который тщетно искали потерявшие активность, как бы слившиеся с миром народной жизни некрасовские ходоки. А потому пути странников, как и пути народных заступников, устремлены в таинственные дали истории.

Ю. Лебедев

Кому на Руси жить хорошо

Часть первая

Пролог

Глава I
Поп

Глава II
Cельская ярмонка

Глава III
Пьяная ночь

Глава IV
Счастливые

Глава V
Помещик

Крестьянка

Пролог

Глава I
До замужества

Глава II
Песни

Матрена

Странники (хором)

Матрена

Странники (хором)

Хор

Хор

Хор

Глава III
Савелий, богатырь святорусский

Глава IV
Демушка

Глава V
Волчица

Глава VI
Трудный год

Глава VII
Губернаторша

Глава VIII
Бабья притча

Последыш

Глава I

I

II

III

Пир на весь мир
(Посвящается Сергею Петровичу Боткину)

Веселая

Барщинная

Про холопа примерного – Якова верного

О двух великих грешниках

Крестьянской грех

Голодная

Клим

Солдат

Клим

Солдат

Клим

Солдат

Клим

Солдат

Эпилог
Гриша Добросклонов

I

Соленая

II

Бурлак

Русь

III

Комментарии Ю. Лебедева

Текст «Кому на Руси жить хорошо» печатается по пятому тому «Полного собрания сочинений и писем Н. А. Некрасова в пятнадцати томах» (Л.: Наука, 1981–2000).

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Впервые опубликовано:

«Пролог» – Современник. 1866. № 1;

«Поп» – Отечественные записки. 1869. № 1;

«Сельская ярмонка» – Отечественные записки. 1869. № 2;

«Пьяная ночь» – там же;

«Счастливые» – Отечественные записки. 1870. № 2;

«Помещик» – там же.

После публикации первой части Некрасов, обдумывая дальнейший план работы, 26 февраля 1870 года обратился с письмом к поэту А. М. Жемчужникову, мнение которого высоко ценил: «Напишите мне, пожалуйста, Ваше мнение о последних главах „Кому на Руси жить хорошо“ во 2 № „Отечественных записок“. Продолжать ли эту штуку? Еще впереди две трети работы».

Жемчужников отвечал: «Две последние главы вашей поэмы „Кому на Руси жить хорошо“, и в особенности „Помещик“, – превосходны. Поверьте, что я не желаю расточать перед Вами учтивость и комплименты. Вы желаете узнать мое мнение, и я сообщаю Вам его правдиво и серьезно. Эта поэма есть вещь капитальная, и, по моему мнению, в числе Ваших произведений она занимает место в передовых рядах. Основная мысль очень счастливая; рама обширная, вроде рамы „Мертвых душ“. Вы можете поместить в ней очень много. Продолжайте; без всякого сомнения продолжайте! И не торопитесь окончить, и не суживайте размеров поэмы. Как из Вашего вопроса: продолжать ли поэму, так и из разных других современных литературных признаков, я заключаю, что Вы не находите вокруг себя несомненной, энергичной поддержки. Не обращайте на это внимания и делайте свое дело… В первый раз я не мог прочесть всего без остановки, спокойно. Я несколько раз вскакивал со стула и прерывал чтение в избытке удовольствия. Глава „Помещик“ мне понравилась особенно, как я уже сказал. Не буду перечислять тех мест в обеих главах, которые, по моему мнению, в особенности хороши, но укажу только на одно превосходное место; а именно – на три стиха: удар искросыпительный и проч., именно потому, что я прочел неодобрительный отзыв об этих трех стихах. Рецензент высказал здесь, по моему убеждению, поразительное непонимание. Этот крепостнический пафос, до которого незаметно для себя самого дошел Ваш помещик; эта лирическая высота, на которой он очутился так неожиданно и так некстати и с которой, опомнившись, сейчас же поспешил сбежать вниз, – это великолепно!»

Жемчужников прав: критические отклики на первую часть действительно не могли вдохновить Некрасова. В. Г. Авсеенко называл ее «длинной и водянистой вещью», которую «даже ревностнейшие друзья и поклонники г. Некрасова отнесли… к числу неудачнейших произведений их любимого поэта». Критик отмечал ее фельетонный характер, считая, что поэзия Некрасова является иллюстрацией «идей петербургского журнализма» и в изображении жизни слепо следует «квазинародной литературе» Решетниковых и Успенских.

Критик «Нового времени» В. П. Буренин снисходительно отнесся к «Последышу», а главы первой части назвал «слабыми и прозаичными в целом, беспрестанно отдающими пошлостью и только местами представляющими некоторые достоинства». «Рубленые стихи» ее «режут ухо прозаичностью».

Иначе подошел к оценке эпопеи обозреватель «Киевского телеграфа». Он отмечал правдивость Некрасова в освещении народной жизни: «…Поэт перестал бы быть верным истине, потому что светлые явления в простонародье чрезвычайно редки, а поэзия, по справедливому выражению одного нашего писателя, заключается в правде жизни». Цитируя речь Якима Нагого, рецензент писал: «Сколько здравого смысла и жизненной правды заключается в этих немногих словах и сколько снисходительности и сочувствия могут вселить эти строки к простому и незатейливому горю крестьянина, которое, однако, вследствие его невежества, находит исход только в пьянстве».

Нельзя не заметить, что и в этом, будто бы положительном, отзыве проявляется поразительная критическая глухота к эпической широте в освещении Некрасовым народной темы. Поэма трактуется как рядовое обличительное произведение в духе старой «натуральной школы». Критик не видит масштабности созданных Некрасовым народных характеров, жизнеутверждающего пафоса изображаемых им народных картин.

Отмечается как недостаток и свойственная природе эпического повествования композиционная рыхлость и расслабленность поэмы. Один из критиков пишет: «Поэма эта несколько растянута, в ней вы встречаете многие сцены совершенно излишние, мешающие общему впечатлению, напрасно утомляющие читателя и тем немало вредящие цельности впечатления. Но при всем том поэма Некрасова имеет неотъемлемые достоинства; в ней столько чувства, столько глубокого понимания жизни, что как-то невольно забываются все мелкие недостатки. Многие сцены этой поэмы прочувствованы и выражены так ярко и сильно, что невольно пробегаешь их по нескольку раз, и чем больше вчитываешься в них, тем прекраснее они кажутся».

Обратим внимание: критик противоречит сам себе, ведь полное понимание жизни как раз и достигается за счет полноты ее охвата вследствие нежесткой, расслабленной композиции произведения. Не замечает критика и подлинного пафоса Некрасова, подчеркивая в качестве достоинства в его произведении авторские симпатии к «несчастному русскому народу». Такое приземленное и одностороннее восприятие поэзии Некрасова вообще и «Кому на Руси жить хорошо» в частности опровергал Достоевский в «Дневнике писателя за 1877 год»: «Он болел о страданиях его (народа. – Ю. Л.) всей душою, но видел в нем не один лишь униженный рабством образ, звериное подобие, но мог силой любви своей постичь почти бессознательно и красоту народную, и силу его, и ум его, и страдальческую кротость его и даже частию уверовать и в будущее предназначение его».

Пролог (с. 45)

На столбовой дороженьке… – Столбовой дорогой назывался почтовый тракт с верстовыми столбами.

Семь временнообязанных… – Реформой 1861 года земля признавалась собственностью помещика, а не крестьянина, и крестьяне должны были выкупать у него усадебную землю и полевые наделы. Переход к выкупу полевого надела зависел не от желания крестьян, а от воли помещика. Крестьяне, не перешедшие на выкуп земли, назывались временнообязанными, так как обязаны были нести все повинности в пользу помещика, как и при крепостном праве. Выкуп земли крестьянами затянулся на многие годы и был отменен лишь аграрной реформой П. А. Столыпина в 1906 году.

Подтянутой губернии <…> Неурожайна тож… – Примечательно, что, показывая через эти названия тяжелое положение крестьянства в пореформенное время, Некрасов пользовался не только услугами собственного воображения. Такие названия деревень ему подсказывала и сама жизнь. В Ярославской губернии, например, были деревни Горелово, Погорелово, Пожарово, Гари, Голодухино, Дымоглотово. В Нижегородской губернии – Горелово, Заплатино, Дырино, Несытово.

Прием символической характеристики с помощью говорящих названий употреблялся и в устном народном творчестве. В «Пословицах русского народа», собранных В. И. Далем, встречаются, например, такие поговорки: «Обыватель Голодалкиной волости, села Обнищухина».

Сошлися и заспорили… – Здесь и далее ощутимы переклички «Пролога» со сказкой «Правда и Кривда», где возникает спор о том, чем лучше жить, Правдой или Кривдой, и в поисках ответа на вопрос герои сказки пускаются в путешествие.

Мужик что бык: втемяшится <…> Всяк на своем стоит! – В стихах используются пословицы и поговорки: «Мужик что бык – упрется, не своротишь», «У упрямого на голове хоть кол теши!», «Хоть кол на голове теши – он все свое».

Так просто с недоуздочком… – Недоуздочек – узда без удил.

Так шли, куда не ведая… – Сказочный мотив: «Поди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что» – название одной из народных сказок.

Когда б им баба встречная, Корявая Дурандиха… – На Руси существовало поверье: если встретится женщина, то в предпринятом пути успеха не будет.

Хлестнула ведьма мерина… – «Ведьма, колдунья в деревнях XIX–XX вв. как бы персонифицирует беды, опасности и случайности, подстерегающие и преследующие крестьян. Часто ведьма является в образе женщины-всадницы» (см.: Власова М. Новая абевега русских суеверий. СПб., 1995. С. 70–78).

Ой тени! тени черные!.. <…> Нельзя поймать-обнять… – Стихи основаны на загадках про тень: «Что с земли не поднимешь?», «Что глазами видеть можно, а руками взять нельзя?», «Чего не догонишь?» Тень – распространенная форма появления домового, особенно духа лесной избушки, хозяина лесного жилья, который может «шутить» над людьми, останавливающимися в лесу на ночлег. Появление домового-тени – дурное предзнаменование (Власова М. Указ. соч. С. 323).

Ну! леший шутку славную Над нами подшутил! – «Леший „водит“, сбивает с пути людей, пугает их шумом, хохотом, свистом… Кознями лешего крестьяне объясняли непонятные, трагические происшествия; в тех случаях, когда человек без видимой причины долго блуждал в лесу, говорили, что он попал „на дорогу лешего“, которая и увела его прочь с человеческих путей» (Власова М. Указ. соч. С. 211–212).

Косушки по три выпили… – Косушка – полбутылки водки.

Потом кукушка старая <…> Кому-то куковать! – По кукованию кукушек гадают о сроке наступления смерти. Когда слышат весной первую кукушку, стараются быть веселыми и позванивать имеющимися в кармане монетами или ключами – тогда весь год будешь счастливым, веселым и не иметь нужды в деньгах (Славянская мифология. М., 1995. С. 237).

Слетелися семь филинов… – «Эта птица в народе считается пагубною, потому что предвещает несчастье» (Забелин М. Русский народ. Его обычаи, обряды, предания, суеверия и поэзия. М., 1989. С. 281).

И ворон, птица умная… – Ворон в народных представлениях – нечистая, зловещая птица, живущая сто лет и владеющая тайнами: предсказывает смерть, войну, дает советы героям в былинах, в сказках указывает клад, в песнях приносит матери весть о гибели сына. Ворона считают нечистым оттого, что он связан с дьяволом. В народном восприятии ворон связывается с войной и кровопролитием. Если ворон каркает над головой путника, путник скоро умрет (Славянская мифология. С. 116–117).

Корова с колокольчиком, Что с вечера отбилася От стада… – Вероятно, подобно мужикам, корова попала под влияние «лешего», на его «тропу», и отбилась от стада. В славянской мифологии корова – одно из наиболее почитаемых домашних животных, требующее особой защиты от нечистой силы. В «шальных речах» мужиков ей слышится что-то недоброе.

А эхо вторит им <…> Без языка кричит! – Некрасов дает здесь художественную обработку народной загадки: «Живет без тела, говорит без языка, плачет без души, смеется без радости; никто его не видит, а всяк слышит».

Ему одна заботушка – Честных людей поддразнивать, Пугать ребят и баб… – Существует поверье, что эхо в лесу – это проделки лешего: «Невидимый леший ведет себя очень шумно: он свистит, щелкает, кричит на разные голоса, визжит, дразнится, хлопает в ладоши, сродни эху и шумящему под ветром лесу» (Власова М. Указ. соч. С. 204).

Сова – замоскворецкая Княгиня… – В былине «Каково птицам жить на море» птицы уподобляются людям разных сословий: княгиня – лебедушка, купеческая жена – утушка, воевода – орел и т. д. Княгиня замоскворецкая – купеческая жена, так как Замоскворечье издревле было купеческой частью Москвы.

И молвил: «Пташка малая, А ноготок востер!» – Ср. народную пословицу: «Невелика птичка, да ноготок остер».

Не прели бы онученьки… – Онучи – портянки, обвертки на ноги под сапоги или лапти.

ГЛАВА I

Поп (с. 56)

Широкая дороженька, Березками обставлена… – Некрасоведы считают, что поэт здесь описывает «низовой» Ярославско-Костромской тракт, проходивший через Грешнево.

Пришла весна – сказался снег! <…> Когда умрет, тогда ревет. – Ср. народную загадку о снеге: «Лежит – молчит, сядет – молчит, а помрет да сгниет, так и заревет».

…Строит вас Не лишняя копеечка, А кровная беда!.. – Речь идет о пожарах, частых в русских деревнях. В тексте чернового автографа далее шли строки: «Ой вы! пожары лютые, Что вы пустили на ветер Крестьянского труда!»

Солдаты шилом бреются, Солдаты дымом греются… – Народная пословица: «Солдат шилом бреется, дымом греется».

Лука похож на мельницу <…> Небось не полетит… – Поэтическая вариация Некрасова на тему загадки про мельницу: «Птица-юстрица на девяти ногах стоит, на ветер глядит, крыльями машет, а улететь не может».

В чем счастие, по-вашему?.. – Священник в данном случае отделяет христианское представление о счастье от того, какое имеют в виду странники-мужики.

Какой ценой поповичем Священство покупается… – До 1869 года существовало правило, по которому место священника предоставлялось выпускнику семинарии лишь при условии его женитьбы на дочери или наследнице своего предшественника, умершего или ушедшего на покой по возрасту.

О ком слагаете Вы сказки балагурные И песни непристойные, Кого вы называете Породой жеребячьею?.. – Положение духовного сословия в послепетровской России, где церковь оказалась в полной зависимости от светской власти, превращало священника в глазах народа в представителя этой власти. Рождались недоверие крестьян к священнослужителям, насмешка над ними, появились сказки, песни, бывальщины, в которых поп превращался в лицо комическое.

С кем встречи вы боитеся… – Народная примета: «Встретил попа – не хорош выход».

Смеется солнце красное, Как девка из снопов… – Некрасов использует здесь народное сравнение из загадки про солнце: «Красная девушка в окошко глядит».

Там с золотыми нитками Развешаны мотки… – «…Одновременно с уподоблением облаков и туч спутанным волосам возникло представление их мохнатой волною овец (руном) и куделями, из которых прядутся нити; сверх того, облака, как небесные покровы-одежда, признавались тканями, приготовленными из легкой пряжи поднимающихся с земли паров и туманов. Отсюда становится вполне понятною связь облачных дев с девами прядения и тканья и с возделыванием льна… В великорусских губерниях уверяют, что на краю света – там, где небо сходится с землею, бабы затыкают свои прялки и вальки за облака» (Афанасьев А. Н. Поэтические воззрения славян на природу. В 3 т. М., 1994. Т. 3. С. 128–129).

Как племя иудейское, Рассеялись помещики… – В пореформенный период значительная часть помещичьих имений разорилась и была продана. Да и преуспевающие господа предпочитали жить в столицах, нанимая для ведения хозяйства управляющих. Поэтому Некрасов сравнивает образ жизни помещиков пореформенного времени с рассеянием еврейского народа по многим странам Европы, Азии и Америки.

Законы, прежде строгие К раскольникам, смягчилися… – До 1864 года раскольники подвергались жестким притеснениям и находились под надзором местного духовенства, которое должно было следить за регулярностью посещения ими церковных служб. Раскольники часто откупались от этой обязанности, поэтому присутствие их в сельском приходе превращалось в негласную доходную статью для духовенства. С 1864 года надзор за раскольниками был передан гражданским властям.

Никто не вышьет во́здухов… – Воздух – большой покров на чашу, в которую вливается вино с водою, и на дискос – небольшое круглое блюдо на подставке, на которое полагается хлеб для освящения. Этот покров называется «воздухом», так как он знаменует то воздушное пространство, в котором явилась звезда, приведшая волхвов к яслям Спасителя.

Родится хлеб сам-друг… – то есть всего лишь вдвое по сравнению с посеянным.

Да женщины печальницы <…> И труженицы вечные… – В местах распространения отхожих промыслов все заботы по хозяйству и воспитанию детей падали на женские плечи.

За требу воздаяние… – Треба – отправление таинства, или священного обряда.

Дворяне колокольные <…> Поповы терема… – Поэт использует здесь народные поговорки о священнослужителях: «Из высоких дворян, чьи терема под небеса ушли», «Из колокольных дворян».

ГЛАВА II

Сельская ярмонка (с. 68)

И облака дождливые, Как дойные коровушки… – сравнение, восходящее к индоевропейской мифологии. «В ведических гимнах говорится, „что облачные коровы струят из своих сосцов светлый мед“ (Афанасьев А. Н. Поэтическое воззрение славян на природу. T. 1. С. 372). «Дождевые облака… представлялись небесными коровами, а дождь и роса метафорически назывались молоком» (там же. Т. 3. С. 487).

Земля не одевается <…> Печальна и нага… – Образ взят из народной загадки: «Не хилела, не болела, а саван надела». В основе этого образа – древний праславянский миф о брачном союзе Неба и Земли, Солнца и Земли: «В зимнюю пору она каменеет от стужи и делается неплодною; с приходом же весны земля, по народному выражению, „принимается за свой род“. „Не земля родит, а небо“, – выражается пахарь пословицею, обозначая тем, что без влияния благоприятных условий, посылаемых небом, земля бессильна дать урожай». На древнем поэтическом языке травы, цветы, кустарники и деревья назывались волосами земли. «Признавая землю за существо живое, самодействующее (она родит из своей материнской утробы, пьет дождевую воду, судорожно дрожит при землетрясениях, засыпает зимою и просыпается с возвратом весны), первобытные племена сравнивали широкие пространства суши с исполинским телом, в твердых скалах и камнях видели его кости, в водах – кровь, в древесных корнях – жилы, и, наконец, в травах и растениях – волоса» (Афанасьев А. Н. Указ, соч. T. 1. С. 127, 138–139).

Лишь на Николу вешнего… – Весенний Николин день празднуется 22 мая по новому стилю (Никола зимний – 19 декабря). В народной пословице сказано: «Два Николы: один с травой, другой с морозом».

Замок – собачка верная <…> А не пускает в дом… – Использована народная загадка про замок: «Черненькая собачка свернувшись лежит: не лает, не кусает, а в дом не пускает».

И праздник храмовой… – то есть праздник того святого, в честь которого в селе выстроен храм.

Есть лавки постоянные Вподобие уездного Гостиного двора… – Гостиный двор – торговые ряды, в которых под одной крышей располагается множество торговых лавок с разными товарами. Гостинодворец – купец или его помощник, торгующий в рядах.

Крестьянские шлыки… – Шлык – здесь в значении плохой, измятой шапки.

Десятка штофных лавочек… – Штоф – четырехугольная бутыль, равная ¹/₁₀ части ведра (1 л). В штофной лавочке продавалось вино на разлив (распивочно).

Да «ренскового» погреба… – то есть лавки иностранных («рейнских») и русских виноградных вин с продажей их на вынос.

Гляди, что протянулося Крестьянских рук со шляпами… – Под предлогом занятости подносчики брали сперва под залог какую-нибудь вещь, а расплату вели уже с подвыпившими мужиками, которых легче было обмануть, обсчитать или подтолкнуть к новым питейным «подвигам».

Штаны на парнях плисовы. – Плис – бумажный бархат по льняной основе.

Подол на обручах! – Имитация модного в 1860-х годах кринолина: в пышную юбку для поддержания ее формы вшивались полосы из металла или китового уса.

Стоит до Петрова! – Петров день (29 июня старого стиля) был началом сенокосной поры. «С Петрова дня красное лето, зеленый покос», – говорит народная пословица.

А ситцы те французские Собачьей кровью крашены… – Газета «Русская речь» от 7 сентября 1861 года (№ 72) писала: «В Вятском, Орловском, Котельническом, Яранском и Нолинском уездах Вятской губернии прошла молва, что хлеба плохи оттого, что многие из крестьян и крестьянок носят рубахи и головные уборы из ситца, что Бог за это прогневался, и, для умилостивления его, общества присудили отобрать у всех наряды из красного ситца, снести их в лес и закопать там в землю. Многие добровольно согласились на такую жертву и отдали свои наряды в полном убеждении, что красная краска для ситцев приготовляется из собачьей крови и поэтому в одежде, сшитой из этого ситца, нельзя ходить в церковь. Сказано – сделано: наряды закопали в лесу, откуда сами проповедники их вскоре украли. Узнав об этом, народ стал закапывать наряды, предварительно изрубив их, а другие продавали их за бесценок. Но явилось возражение, что вещь, приобретенная на деньги, полученные через продажу нечистой вещи, в свою очередь становится нечистою. Крестьяне стали портить свои ситцевые наряды и бросать их в негодном к употреблению виде в реки» (с. 310).

По конной потолкалися… – Конная – место на ярмарке, где продаются лошади, а рядом – сбруя, телеги и прочие товары, обеспечивающие крестьянский труд на земле.

Косули, грабли, бороны… – Косуля – употребляемая в северо-восточной части Нечерноземного края тяжелая соха с одним лемехом, отваливающим пласт земли на одну сторону.

Там шла торговля бойкая С божбою, с прибаутками… – «Без божбы не продашь», – утверждает народная поговорка, придуманная, по-видимому, коробейниками – мелкими торговцами.

Подлец ты, не топор! <…> А ласков не бывал! – В речь мужика Некрасов вплетает образы народной загадки про топор: «Кланяется, кланяется, придет домой – растянется».

Издельем кимряков… – Село Кимры Тверской губернии издревле славилось на всю Россию производством обуви.

Башмачки козловые… – то есть сшитые из выделанной козьей шкуры (сафьяна).

Да был тут человек, Павлуша Веретенников… – В первоначальных набросках образ Павлуши Веретенникова соотносился с известными собирателями устных произведений народа, кропотливыми исследователями и знатоками его жизни и быта – П. Н. Рыбниковым и П. И. Якушкиным. Но в окончательном варианте Некрасов это сходство устранил, подчеркнув в герое юношеское верхоглядство: «миляга», «горазд <…> балясничать», «в поддевочке», с «книжечкой», «башка порожняя», готовый мерять крестьян «на мерочку господскую». В поэме показан серьезный урок, который дает Веретенникову-собирателю умный крестьянин. Именно потому, что перед нами юный энтузиаст, еще наивный и легковерный, Некрасов и дал ему фамилию П. Веретенникова, автора статей о торговле и промышленности в «Московских ведомостях» 1840-х годов.

Так рады, словно каждого Он подарил рублем! – Некрасов дает здесь авторскую вариацию известной народной поговорки: «Что взглянет, рублем подарит».

А генералов надобно? <…> А статских не желаете? – Речь идет о лубочных картинках (раскрашенных гравюрах) для народа, получивших название «лубочных» потому, что они гравировались на липовых досках (лубках). В XIX веке они были постоянным украшением крестьянских, купеческих и мещанских изб. Картинки печатались преимущественно в Москве мастерами, жившими в подмосковном селе Измайлове. При громадном распространении лубочных картин в народе был установлен надзор духовной и светской цензуры за их производством: следили, чтобы в листах религиозного содержания не было ереси, а в изображении царских особ не нарушалось благообразие. Однако предписания на этот счет не выполнялись.

С Лубянки – первый вор! – В Москве, близ Лубянской площади, существовал знаменитый Никольский рынок, где офени и коробейники оптом покупали у московских купцов лубочные картины. Но в дни больших ярмарок и сами купцы с Лубянки приезжали на них с лубочным товаром.

Спустил по сотне Блюхера… – Речь идет о лубочной картине с изображением прусского генерала Г. Л. Блюхера (1742–1819), отличившегося в битве при Ватерлоо в 1815 году.

Архимандрита Фотия… – лубочный портрет архимандрита Фотия (в миру Петра Никитича Спасского; 1792–1838), сына новгородского дьячка, консерватора в своих религиозных убеждениях, оказавшего большое влияние на Александра I в последний период его царствования.

Разбойника Сипко… – авантюриста середины XIX века, занимавшегося со своей шайкой подделкой денежных документов и выдававшего себя за австрийского графа Мошинского, подпоручика Скорякова или за богатого украинского помещика И. А. Сипко. В 1859 году он поселился в Петербурге и женился на богатой тверской помещице, а потом выкрал у нее весь капитал. В 1860 году он был арестован, следствие по его делу вызвало огромный интерес у жителей Петербурга, широко освещалось в печати. Вскоре, на потребу широкой и невзыскательной публики, вышла книга «Мнимый капитан Сипко» (СПб., 1860).

Сбыл книги «Шут Балакирев» и «Английский милорд»… – В 1836 году К. А. Полевой выпустил в свет «Полные избранные анекдоты о придворном шуте Балакиреве», будто бы любимце Петра I, куда на самом деле Полевой включил собрание шутовских острот всех стран, переведенных в 1780 году с немецкого Васильевым. Книга Полевого приобрела большую популярность в народе, неоднократно переиздавалась дешевыми народными изданиями. С тех пор Балакирев стал пользоваться славой остроумного шута, не имевшего ничего общего с реальным И. А. Балакиревым (1699–1763), слугой Петра I, произведенным в шуты лишь при императрице Анне Иоанновне и сыгравшим недобрую роль в казнях и ссылках многих чиновных особ.

Книга «Повесть о приключениях английского милорда Георга и бранденбургской маркграфини Фредерики Луизы» была издана в 1782 году Матвеем Комаровым, автором многих книг, ставших популярными в народе лубочными изданиями.

И рад бы в рай, да дверь-то где? – перефразированная пословица: «И рад бы в рай, да грехи не пускают».

Комедию с Петрушкою, С козою с барабанщицей… – На сельских ярмарках и народных гуляниях пользовались особой любовью комические кукольные представления, главным героем которых был Петрушка – кукла с большим крючковатым носом, смеющимся ртом и колпаке с кисточкой. Кукольник говорил за Петрушку, применяя так называемый пищик, благодаря которому металлический, резкий голос Петрушки был слышен на далекое расстояние. Пьеса состояла, как правило, из юмористических сценок и диалогов сатирического содержания о том, как Петрушка торговал у цыгана-барышника беззубую клячу и «расплачивался» с ним дубинкой, как побоями расправлялся с капралом, вербовавшим его в рекруты, с квартальным и другими представителями власти. М. Горький, характеризуя образ Петрушки, писал: «Была создана фигура, тоже известная всем народам: в Италии – это Пульчинелло, в Англии – Понч, в Турции – Карапет, у нас – Петрушка. Это непобедимый герой народной кукольной комедии, он побеждает всех и всё: полицию, попов, даже черта и смерть, сам же остается бессмертен. В грубом и наивном образе этом трудовой народ воплотил сам себя и свою веру в то, что в конце концов именно он преодолеет всё и всех» (Горький М. Собр. соч. М., 1953. Т. 24. С. 494). Коза-барабанщица – народная медвежья потеха, обязательным персонажем которой была Коза-барабанщица. «Коза», которую изображал ряженый, била в ложки или барабан, а ее действия сопровождались смешными, а чаще сатирическими рифмованными пояснениями хозяина, вожака медведя. В рифмованных монологах высмеивались знатные господа, их кичливость, преклонение перед всем иностранным, взяточничество чиновников и полиции. Вожаками и их спутниками обычно были люди из среды городских ремесленников, отставных солдат – остроумных, бывалых людей, знающих цену шутке.

ГЛАВА III

Пь яная ночь (с. 78)

За тем этапным зданием… – зданием, где останавливались для ночлега идущие «по этапу» в Сибирь арестанты.

Победные головушки… – головушки, претерпевшие много бед и несчастий.

Ночь тихая спускается <…> Ни глупым не прочесть. – Некрасов поэтически перерабатывает здесь народную загадку про небо и звезды: «Написана грамотка по синему бархату, и не прочесть этой грамотки ни попам, ни дьякам, ни умным мужикам». В свою очередь, сама эта загадка восходит к трудам церковных писателей, уподоблявших небесный свод раскрытому свитку, на котором Божественный перст начертал таинственные письмена о своем величии и бытии мира. «Небесный свод наводил человека на вопросы: откуда солнце, луна и звезды, зори – утренняя и вечерняя, облака, дождь, ветры, день и ночь? И потому с народным стихом, посвященным космогоническим преданиям («Голубиная книга»), соединено сказание о гигантской книге, в которой записаны все мировые тайны и которой ни обозреть, ни вычитать невозможно. С этим представлением неба книгою слилась христианская мысль о Священном Писании как о книге, писанной Святым Духом и открывшей смертным тайны создания и кончины мира; так как голубь служит символом Святого Духа, то необъятной небесной книге было присвоено название голубиной:

(Афанасьев А. Н. Указ. соч. T. 1. С. 51–52).

Куда же ты, Оленушка? <…> Погладить не далась! – Стихи используют мотивы народных загадок про блоху: «Мала, а проворна; где бывает – там повелевает. Пои, корми, а погладить не дается».

Добра ты, царска грамота, Да не при нас ты писана… – Здесь сказывается критическое отношение народа к официальным документам, «царским грамотам». Это отразилось в пословице: «При нас читано, да не про нас писано». Вероятно, под «царской грамотой» тут имеются в виду Манифест 19 февраля 1861 года и «Положения об освобождении крестьян». Эти «грамоты», с одной стороны, давали прежним крепостным мужикам «права состояния свободных сельских обывателей», а с другой – относили крестьян к «податному сословию» и ставили их в зависимость от помещиков вплоть до полного выкупа нарезанной им надельной земли.

Акцизные чиновники <…> С базара пронеслись… – Служащие акцизных управлений, осуществляющие контроль за продажей спиртных напитков, собирающие питейные налоги и наживающиеся на взятках за допущенные ими «послабления».

И веник дрянь, Иван Ильич <…> Куда как напылит! – В основе этой реплики, возможно имеющей отношение к «царской грамоте», лежит народная загадка про веник: «Не велик мужичок, ножки жиденькие, подпоясан коротенько, а по избе пройдет – так пыль столбом».

Кричит священник сотскому… – Сотский – низший полицейский чин, выбиравшийся мужиками на деревенской сходке от каждых ста дворов. Находился в подчинении у станового пристава, возглавлявшего местную полицейскую власть в пределах административной единицы – стана.

Не веретенце, друг! <…> Пузатее становится… – Ср. народную загадку про веретено: «Чем больше я верчусь, тем больше толстею».

Кряхтят – на скалке тянутся… – Скалка – деревянный гладкий валик, служащий для раскатывания теста или катания (глажения) белья.

Умны крестьяне русские, Одно нехорошо, Что пьют до одурения… – В пореформенное время либеральные статисты, толпами бродившие по Подмосковью, собиравшие всевозможные сведения о жизни крестьянства, писали, например, в «Современной летописи „Русского вестника“ за 1862 год», что русский народ – «глубоко испорченный народ», и доказывали эту «испорченность» его «склонностью к пьянству». Именно против таких «статистов» и восстает Яким Нагой, отстаивающий далее крестьянские честь и достоинство.

Весь век пила железная Жует, а есть не ест! – В основе образа – народная загадка про пилу: «Скоро ест и мелко жует, сама не глотает и другим не дает!»

Да брюхо-то не зеркало… – Ср. народную пословицу: «Брюхо – не зеркало: что попало в него, то и чисто».

А есть еще губитель-татъ <…> Все слопает один! – Имеется в виду пожар, опустошающий деревню. Тать – вор, грабитель.

По кочкам, по зажоринам… – Зажорины – здесь в значении топкого места, покрытого тонким слоем болотной растительности.

Ползком ползет с плетюхами… – Плетюха – большая высокая корзина (берестяная или лубочная) с двумя ручками для носки сена и мелкого корма.

Целковых тридцать пять… – Целковый – серебряная монета достоинством в один рубль.

Рука – кора древесная, А волосы – песок. – В духовном стихе «О Егории Хоробром» мысль о единстве человека и природы выражена так: «Волоса у них яко ковыль-трава, Тело на них – кора яловая». В «Голубиной книге» читаем: «Телеса наши от сырой земли, Кости крепкие взяты от камени, Кровь-руда от черна моря».

А свиньи ходят по́ земи – Не видят неба век!.. – Поэтическая обработка Некрасовым народной загадки про свинью: «По земле ходит, неба не видит».

Привстал – и бабу за косу, Как редьку за вихор! – Ср. загадку про редьку: «Кто ни подошел – всяк меня за вихор».

Иван кричит: «Я спать хочу!» <…> А Марьюшка: «Угреемся!» – Использован фрагмент свадебной величальной песни.

ГЛАВА IV

Счастливые (с. 90)

Что счастие не в пажитях… – то есть не в земельных угодьях.

Весь вертоград Христов! – Вертоград – сад; вертоград Христов – рай. Здесь употребляется в значении «весь Божий мир».

А вся гряда – сажени три, А в поперечь – аршин! – Сажень – три аршина, или 213 см. Аршин – 71 см.

Каменотес-олончанин… – Жители Олонецкой губернии добывали и обрабатывали природный мрамор, песчаник, известняк.

Четырнадцать пудов… – то есть 224 кг, один пуд – 16 кг.

Что режу пеунов… – Пеун – петух.

Дворовый человек – при крепостном праве – человек, находившийся в услужении у помещика при барском дворе.

По да грой именуется! – Подагра (от гр. podagra – «капкан для ног») – болезнь суставов ног.

С французским лучшим трюфелем… – Трюфель – гриб, растущий под землей и употребляемый для приготовления приправы к различным блюдам.

С мякиною, с кострикою… – Мякина – полова, пелева, плевелы – избитый цепом хлебный колос, от которого отвеяли зерно; отходы при обмолоте хлебных злаков. Кострика – здесь в значении сорной травы – метелицы, овсеца, житняка.

Досыта у Губонина… – П. И. Губонин (1827–1894) – крупный подрядчик, занимавшийся строительством шоссейных и железных дорог. Стремился прослыть человеком, участливым к судьбе бедняков, организовавший благотворительные столовые.

Спросить Ермилу Гирина… – Одним из прототипов Ермилы Гирина был сельский староста Алексей Дементьевич Потанин (1797–1853), славившийся в народе своей честностью, отменивший решение односельчан сдать в рекруты вместо его сына вне очереди сына вдовы-крестьянки. Местность, где располагалось его село Фоминка, называлась в народе значащим метким определением «Адовщина» (некогда она была вотчиной князей Одоевских). Некрасов, отдыхая во владимирском имении отца Алешунине, навещал село Фоминка и был лично знаком с Потаниным. Образ его он воссоздал в повести «Тонкий человек». В ранней редакции «Счастливых» Гирин, как и Потанин, живет под Владимиром. В окончательной редакции это указание Некрасов снял. К тому же вместо смирения и кротости Потанина он придал Ермилу Гирину твердость и непреклонность (см.: Некрасов Н. К. По их следам, по их дорогам // В кн.: Н. А. Некрасов и его герои. 2-е изд. М., 1979. С. 158–161).

…сиротскую Держал Ермила мельницу… – то есть мельницу, которая была взята в опеку Сиротским судом по слабоумию или смерти владельца, не имевшего наследников.

Унжа – река в Костромской губернии, впадающая в Волгу.

В палату на торги… – казенная палата, находившаяся в губернском городе и устраивавшая публичные торги, на которых вещь доставалась тому, кто назвал высшую сумму.

На площадь на торговую Пришел Ермило… – К. И. Чуковский обратил внимание, что сцена на торговой площади с рассказом о «щедрости народной» могла быть заимствована Некрасовым у П. И. Мельникова-Печерского, который в «Отчете о современном положении раскола» (1854) рассказал о такой истории, случившейся с нижегородским купцом П. Е. Бугровым. Эту историю впоследствии использовал и сам Мельников-Печерский в первой главе романа «В лесах».

Сказали: с переторжкою… – то есть с вторичными торгами, на которых и будет установлена окончательная цена.

Целковиков, лобанчиков… – Лобанчик – монета с изображением головы царя, соответствующая по ценности половине империала – 5 рублям.

Крестьянской ассигнации… – Ассигнациями назывались тогда бумажные деньги.

Иная гривна медная… – Гривна – здесь в значении десятикопеечной монеты.

Весь день с мошной раскрытою… – Мошна – кошель, сумка, денежный мешок на вздержке или с завязью.

Слыхали про Адовщину, Юрлова-князя вотчину? – «Адовщина» в эпоху Некрасова принадлежала уже не Одоевским, а супруге генерал-адъютанта, графа А. Ф. Орлова, которого Некрасов превращает в Юрлова из цензурных соображений.

Тут ни строки без трешника, Ни слова без семишника, Прожженный, из кутейников… – Трешник – копейка серебром (три с половиной копейки в переводе на бумажные ассигнации). Семишник – двухкопеечная монета (семь копеек на ассигнации). Кутейник – от слова «кутья» – насмешливое прозвище семинаристов и лиц духовного звания. Кутья – рисовая каша с изюмом и медом, подаваемая на поминках.

Бурмистра выбирать… – Бурмистр – поставленный от помещика над вотчиной староста из крестьян, исполняющий одновременно должность управляющего имением. В данном случае Ермила Гирин сменил на этом посту «корпуса жандармского полковника со звездой».

В семь лет мирской копеечки… – Мирской – то есть принадлежащий крестьянскому миру, кому-то из крестьян, входивших в «мир» данной вотчины.

Что в деннике с веревкою… – Денник – просторное стойло в конюшне, с затвором, где лошадь стоит без привязи.

Чтоб мы им помирволили… – Мирволить – давать волю на худое, баловать, давать потачку, поблажку. От слова «мир» в значении крестьянской сходки, «мира», где сообща решались семейные конфликты, судились по совести мелкие преступления.

Сам государев посланный К народу речь держал… – После обнародования Манифеста 19 февраля 1861 года в стране начались стихийные крестьянские волнения, охватившие около двух тысяч помещичьих имений. Александр II командировал тогда в губернии флигель-адъютантов и генерал-майоров из своей свиты, дав им право «действовать именем высочайшей власти». Бунтующие мужики заявляли: «Земля наша, леса, луга, господские строения – все наше, а барину нет ничего».

ГЛАВА V

Помещик (с. 111)

Гаврилу Афанасьича Оболта-Оболдуева… – Помещики с фамилией Оболдуевы существовали во Владимирской губернии, где Некрасов часто охотился, проживая в Алешунине. Ярославский историк и писатель К. Ф. Яковлев показал, что в рассказе помещика проскальзывают биографические мотивы, связанные с жизнью, повадками и привычками отца поэта, Алексея Сергеевича Некрасова.

Венгерка с бранденбурами… – куртка для верховой езды, расшитая золотыми шнурами, как у венгерских гусар.

Он пистолетик выхватил… И дуло шестиствольное На странников навел… – Имеется в виду не пистолет, а револьвер архаической конструкции: шестизарядный, представляющий из себя вращающийся шестиствольный барабан с зарядами в укороченных стволах.

С медведями Немало их шатается, Прохвостов, и теперь… – Мужики комически снижают пафос помещика, сравнивая его пращура с современными скоморохами, вожаками медведей по сельским ярмаркам.

А ты, примерно, яблочко С того выходишь дерева? – Иронический смысл крестьянского вопроса раскрывает пословица, которую мужики держат в подтексте своего вопроса: «Каково деревце, таковы и яблочки» или «Яблоко от яблони недалеко падает».

Борзовщики-разбойники… – Борзовщик – охотник, стоящий с борзыми собаками в поле на опушке и спускающий их с поводка при появлении зайца, волка или лисы.

А там, в лесу, выжлятники… – Выжлятник – старший псарь, который водит стаю гончих, напуская ее на поиск зверя и сзывая по окончании травли.

Сто гончих в напуску… – сто гончих в смычке, готовых к спуску на поиск зверя.

Я в воскресенье Светлое… – Имеется в виду великий праздник Пасхи – Воскресения Христова.

Двунадесятым праздником… – Двунадесятыми назывались двенадцать важнейших христианских праздников после Пасхи: Рождество Богородицы, Введение во храм, Благовещение, Рождество Христово, Сретение, Крещение, Преображение, Вход в Иерусалим, Вознесение, День Св. Троицы, Успение Божией Матери и Воздвижение.

Крестьяне всё подрядчики… – то есть крестьяне, подряжавшиеся на работы, уходившие в отхожие промыслы.

Небось не к Кривоногову… – Имеется в виду Я. А. Кривоногов – петербургский купец-виноторговец, торговавший под видом иностранных винами собственного изготовления.

Поляки пересыльные… – Имеются в виду ссылаемые в Сибирь поляки, участники Польского восстания 1863 года.

Да глупые посредники… – Речь идет о «мировых посредниках», призванных способствовать «полюбовным соглашениям» между помещиками и крестьянами по разделу земли и подписанию «уставных грамот». В «мировые посредники» первого призыва попало немало людей передового образа мысли, отстаивавших интересы крестьян. Туда вошли многие из вернувшихся с поселений в Сибири декабристов. Отсюда идет уничижительная их характеристика из уст помещика-крепостника.

Дормезов шестерней… – Дормез – длинная дорожная карета, в которой можно было лежать, вытянувшись во весь рост, и в которую цугом (гуськом) впрягалось шесть лошадей.

Носил ливрею царскую… – то есть носил одежду царского слуги, служил царю и отечеству в военной или другой государственной службе.

КРЕСТЬЯНКА

Впервые опубликовано: Отечественные записки. 1874. № 1, с подзаголовком: «Кому на Руси жить хорошо (Из третьей части)».

Замысел «Крестьянки» возник у Некрасова в самом начале работы. Исследователи его творчества обратили внимание, что в раннем наброске глав и эпизодов встречаются две записи: «Баба – конь в корене» и «Губернаторша». Первая запись говорит о намерении показать волевой и независимый женский характер, а вторая – подчеркнуть его исключительность в мнении односельчан.

Обратим внимание, что в рассказе Матрены Тимофеевны о жизни «до замужества» Некрасов использует автобиографию народной сказительницы Ирины Федосовой, включенную в собранную Е. В. Барсовым и вышедшую в 1872 году книгу «Причитания Северного края». Некрасов читает эту книгу вместе с «Песнями, собранными П. Н. Рыбниковым» (СПб., 1861–1867. T. 1–4), делает выписки и в творчески переработанном виде включает причитания и бытовые песни в рассказ героини. Установили, что в главе «Демушка» поэт использует плачи Ирины Федосовой «О старосте», «О писаре», «Об убитом громом-молнией», а в главе «Трудный год» звучат мотивы «Плача по мужу» (см.: Беседина Т. А. Крестьянка Матрена Корчагина (О приемах типизации в творчестве Н. А. Некрасова)// В кн.: Очерки по истории русской литературы. Л., 1966; Чуковский К. И. Мастерство Некрасова. 4-е изд. М., 1962. С. 424–670).

В то же время H. Н. Скатов справедливо утверждает, что создать активный женский характер, складывающийся в борьбе и преодолениях, нельзя, исходя «только из устного народного творчества, даже из такой оперативной его формы, как песня, не говоря о более архаичных причитаниях». Исследователь считает, что «образ героини поэмы вырос на вполне реальной жизненной основе, которую во многом дал Ярославско-Костромской край».

Действие «Крестьянки» «совершается в Костромской губернии на реке Корёге, впадающей в реку Кострому в Буйском уезде. Известно, что бассейн реки Костромы был местом постоянных охотничьих скитаний поэта». Но дело не только во внешних приметах, но еще и в том, что сам «женский тип этой местности был благодатным материалом, отвечающим сущности некрасовского замысла». Особые условия жизни формировали особый тип людей, и, в частности, особый тип русской женщины-крестьянки. Важнейшим из этих условий H. Н. Скатов считает отходничество, ведь муж Матрены Тимофеевны – «Филипп Корчагин – питерщик, по мастерству печник». Как влиял отход на женский характер? В качестве исторического свидетельства H. Н. Скатов приводит описание женского типа в соседнем с Буйским Солигаличском уезде Костромской губернии, сделанное известным костромским статистиком прошлого века Д. Н. Жбанковым.

«Солигаличская крестьянка и ее жизнь резко отличается от крестьянок оседлых уездов… Всякому, посетившему летом северо-западную часть Костромской губернии, невольно вспомнится мифологическое царство амазонок. Всегда и везде, во всех проявлениях крестьянской жизни, на всех работах наблюдается поразительное преобладание женщин. И действительно, благодаря отсутствию в это время мужчин женщины являются главными хозяйками и почти единственными работницами. Привыкшая обходиться одна, без мужской власти и помощи, солигаличанка вовсе не похожа на забитую крестьянку земледельческой полосы: она независима, самостоятельна, полная хозяйка дому не только без мужа, но и при нем, так как мало сведущие в хозяйстве мужья невольно подчиняются женам. И вообще равенство женщины с мужчиной сказывается почти везде и во всем» (см.: Скатов H. Н. О реальных источниках поэмы Некрасова «Кому на Руси жить хорошо»// Литература в школе. 1964. № 4).

Публикация «Крестьянки» в журнале «Отечественные записки» не принесла поэту удовлетворения. С резкой критикой ее вновь выступил В. Г. Авсеенко, который не принимал того «направления в литературе», «выразителем» которого был Некрасов. Авсеенко увидел в «Крестьянке» «литературное падение» автора, произведение, стоящее «ниже самой снисходительной критики».

Другой критик, П. Павлов, увидел в «Крестьянке» преувеличение тягот народной жизни, сентиментально-слезливое хныканье: «В сущности, не так горько живется Матрене, как поэту это доказать хочется» (Гражданин. 1874. № 10).

В. П. Буренин обвинил Некрасова в «поэтизации рабской терпеливости» народа, в «фальшивом, деланном простонародничанье»: история Матрены «может быть так изобретена и, главное, так рассказана только в роскошном кабинете человека, имеющего барское представление о горечи крестьянской семейной жизни». По поводу народной песни «Мой постылый муж» Буренин, не зная о ее фольклорном происхождении, заявлял: «Чудесно и необыкновенно реально! Так реально, что такого грубого реализма не обнаружит сам народ в своих безыскусственных песнях» (Санкт-Петербургские ведомости. 1874. № 10).

В защиту Некрасова против выпадов Авсеенко выступила «Неделя». Показывая несостоятельность этой статьи, рецензент писал, что в лице Матрены Тимофеевны Некрасов создал образ крестьянки, «перед которым русский читатель, обладающий сердцем, родственным своему народу, готов преклониться с благоговением» (Неделя. 1875. № 14).

Пролог (с. 127)

Уж налились колосики. Стоят столбы точеные… – В описание созревших хлебов Некрасов включает образы народной загадки: «На поле ногайском, на рубеже татарском стоят столбы точеные, головки золоченые».

Не столько росы теплые, Как пот с лица крестьянского… – Авторская интерпретация пословицы: «Не столько роса с неба, сколько пот с лица» (орошает ниву).

Ты тем перед крестьянином <…> На рожь, что кормит всех… – Авторская переработка пословицы: «Матушка рожь кормит всех дураков сплошь, а пшеничка – по выбору».

Горох, что девку красную <…> На семьдесят дорог! – Объединение пословицы («Горох в поле – что девка в доме: кто ни пройдет, всяк щипнет») и загадки про небо, звезды или град («Рассыпался горох на двенадцать (на семьдесят) дорог»).

Такая свекла добрая! Точь-в-точь сапожки красные… – Ср. загадку про свеклу: «Красненькие сапожки в земельке лежат».

Над домом башня высится… – Здесь и далее дается описание усадьбы Карабиха в тот момент, когда Некрасов купил ее у князей Голицыных в 1861 году.

Как прусаки слоняются… – Прусаки – рыжие тараканы.

…у девок каменных Отшибены носы! – то есть у садовых мраморных или гипсовых скульптур.

Есть дьякон… тоже с голосом… – «Голосистых дьяконов, не найдя в своей, ищут по другим епархиям; красноречивых священников переманивают предложениями добавочного содержания» (Максимов С. В. Бродячая Русь// Отечественные записки. 1874. № 9. С. 75).

ГЛАВА I

До замужества (с. 138)

В день Симеона батюшка <…> По пятому годку… – День Симеона-столпника, получивший в народе название Симеона-летопроводца, отмечается 14 сентября по новому стилю и знаменует начало бабьего лета. В Семин день существовал обычай «вывода из младенчества», когда совершался постриг и сажание на коня. «Для сего созывают родных, приглашают кума с кумой. После молебствия отец подает куму ножницы, а кум выстригает у крестника гуменцо. Выстриженные волосы кума передает матери. Волосы зашивали в ладанку. Кум и кума выводили своего крестника на двор, где отец ожидал их с конем, а мать расстилала для них ковер. Здесь кум, на ковре, передавал своего крестника отцу с ласковым словом, а отец, принимая своего сына (или дочь), с поклоном сажал на коня. После сего кум водил коня по двору за узду, а отец придерживал сына. У крыльца отец снимал сына с коня и передавал его куму; кум отдавал его из-под полы своей куме с поклонами; кума с ласковым словом вручала его матери. Наконец, отец с матерью одаривали кума с кумой, а они крестника» (Сахаров П. И. Сказания русского народа // Народный дневник. Праздники и обычаи. СПб., 1885. С. 126).

Наян – нахал, назойливый ухажер.

Я личиком разгарчива, А матушка догадлива… – Словосочетание, часто употребляемое в народных песнях: «Мое личико разгарчивое, Моя матушка догадливая».

Святки – период с Рождества до Крещения, отмеченный праздничным разгулом, ряжением, катаниями с гор, всевозможными проказами молодежи.

Гарнитур – здесь: плотная шелковая ткань.

Ты стань-ка, добрый молодец <…> Я вся тут такова! – Художественная обработка Некрасовым свадебного причитания: «Становись-ка, млад отецкий сын <…> Мне-ка жить бы да не плакаться» (Рыбников П. Н. Указ. соч. Т. 3. С. 374). При этом причитании жених и невеста становились на одну доску (половицу) и смотрели друг другу в глаза.

ГЛАВА II

Песни (с. 143)

На широкий двор <…> Кто непряхою… – Поэт использует широко распространенные мотивы народной песни о том, как молодую «от венчаньица ведут к свекру-батюшке на двор». Ее разные варианты зафиксированы в сборниках Рыбникова, Якушкина, Соболевского, Шейна и др. Но Некрасов отбрасывает типичный для всех вариантов финал, где молодая жена отвечает на брань еще более грубо, а на оплеуху мужа – оплеухой.

Деверь – брат мужа. Золовка – сестра мужа.

Спится мне, младешенькой, дремлется <…> Сонливая, дремливая, неурядливая! – Некрасов использовал здесь народную песню, почти не перерабатывая ее, он лишь исключил смягчающий драматизм финал, где «мил-любезный» муж утешает «загоненную, заброненную» жену.

Не плюй на раскаленное Железо – зашипит! – Ср. народную пословицу: «Шипит, как каленое железо, когда плюнешь».

Любить-голу бить некому, А есть кому журить… – Некрасов использует народное речение: «Журить, бранить есть кому, а жаловаться некому».

Надула в уши свекру… – Надуть в уши – просторечное фразеологическое выражение, означающее – наговорить напраслину.

Что рожь добрее родится Из краденых семян… – Народное поверье: «Краденые семена лучше родятся».

В Екатеринин день… – 7 декабря по новому стилю. «С этого дня начинаются в городах зимние гуляния на санях. В старину к этому гулянию бывали особенные приглашения. В дом богатого и зажиточного семьянина, где была осенняя свадьба, сходились все родные смотреть, как поедут новобрачные. За молодыми снаряжался длинный поезд всех родных. Здесь впервые показывалась молодая после свадьбы и, по старому обычаю, должна была раскланиваться всем соседям. Сани новобрачных всегда отличались перед другими: их или расписывали красками с выводами, или подзолачивали сусальным золотом. Боярские сани украшали волчьи меха. Поездом новобрачных управляли самые близкие родственники. Свекор и свекровь, отправляя свою невестку на гуляние, просили провожатых беречь молодую от всякой беды, а более всего от лихого глаза. Подле порога, в сенях, постилали овчинную шубу навыворот. Когда приезжали с гуляния, на этой шубе свекор и свекровь встречали свою невестку. Здесь провожатые сдавали с рук на руки молодых. Вечерняя пирушка оканчивала торжество» (Сахаров И. П. Указ, соч. С. 149–150).

У ней коты разбилися… – Коты – теплые женские полусапожки.

Мой постылый муж <…> Кровь побрызнула… – игровая хороводная песня, распространенная в разных вариантах. Некрасов исключил в ней начало, где рассказывается, что жена разгулялась с дружком и, виноватая, возвращается домой. Ее встречает разгневанный муж.

Филипп на Благовещенье ушел… – Благовещенье – православно-христианский праздник в честь Девы Марии, получившей благую весть о грядущем рождении Христа. Отмечается 7 апреля по новому стилю. В народе этот праздник связывается еще и с наступлением весны: «На Благовещенье весна зиму поборола».

…а на Казанскую я сына родила… – Казанская – праздник в честь чудотворной иконы Казанской Божией Матери, отмечается два раза в год: 21 июля и 4 ноября по новому стилю.

ГЛАВА III

Савелий, богатырь святорусский (с. 150)

…Ему уж стукнуло По сказкам сто годов… – Имеются в виду ревизские сказки – списки принадлежащих помещику крестьян с указанием их возраста, составлявшиеся по объявляемой верховной властью переписи (ревизии) населения.

Читает святцы, крестится… – Святцы – месяцеслов, книга, в которой дается подневное перечисление памяти святых, приводятся тексты церковных песнопений (тропарей), описание жизни святых, краткое изложение содержания церковных праздников, поучения ветхозаветных пророков и новозаветных апостолов, избранные молитвы.

Эх вы, Аники-воины! – Аника-воин – герой русских былин и духовных стихов, самоуверенный, хвастливый и трусливый.

Надумалась Корёжина… – Корёжина – лесной край на реке Корёге в Буйском уезде Костромской губернии.

Во времена досюлъные… – Досюлъные – прежние, старые времена.

Недаром есть пословица, Что нашей-то сторонушки Три года черт искал. – Имеется в виду пословица: «Буй да Кадуй черт три года искал, трои лапти истоптал».

Поднес нам травнику… – Травник – водка, настоянная на травах.

Домой под подоплекою… – Подоплёка – подкладка рубахи на плечах.

Под Варною убит… – во время осады города-крепости Варна на Черном море в Болгарии в сентябре 1828 года, в период русско-турецкой войны.

Илья-пророк <…> На колеснице огненной… – Согласно ветхозаветному библейскому преданию, Илья-пророк вознесся в вихре на небо в огненной колеснице с огненными конями. В представлении русского крестьянина «на огненной колеснице могучий седой старец с грозными очами разъезжает из конца в конец по беспредельным небесным полям, и карающая рука его сыплет с надзвездной высоты огненные каменные стрелы, поражая испуганные сонмы бесов и преступивших закон Божий сынов человеческих… Таков, по воззрениям народа, Илья-пророк, олицетворяющий праведный гнев Божий. Повсюду на Руси он именуется «грозным», и повсюду день, посвященный его памяти (2 августа по новому стилю), считается одним из самых опасных. Во многих местах крестьяне даже постятся всю ильинскую неделю, чтобы предотвратить гнев пророка и спасти от его стрел свои поля, свои села и скотину… Приписывая пророку Илье власть производить гром и молнию и направлять тучи по своему усмотрению, то есть отдавая в его руки самые страшные и вместе с тем самые благодетельные силы природы, наш народ твердо верит, что плодородие земли есть дело пророка и что без его воли не может быть урожая» (Максимов С. В. Крестная сила. М., 1993. С. 480, 483).

Покамест тягу страшную <…> Не слезы – кровь течет… – Отзвук былины о Святогоре и тяге земной: «Кабы я тягу нашел, Так всю бы землю поднял», – храбрится богатырь. Но, пытаясь поднять суму переметную с земной тягой, он по колени увязает в землю, «а по белу лицу не слезы, а кровь течет».

Кабак… острог в Буй-городе… – Буй – уездный город в Костромской губернии, неподалеку от Корёжской волости.

По манифесту царскому Попал опять на родину… – В день коронации 26 августа 1856 года Александр II издал манифест, по которому были освобождены многие преступники, в том числе и государственные – декабристы и петрашевцы.

ГЛАВА IV

Демушка (с. 161)

Налой и крест поставили… – Налой – искаженное от «аналой» – высокий столик с откосом для Евангелия и креста рядом с ним. Понятые и ответчики перед допросом давали присягу перед этими святынями, что они будут говорить только правду.

Становой (становой пристав) – чиновник уездной полиции, стоящий во главе полицейской административной единицы в тогдашней России – стана. Он занимался проведением следствий по случившимся в его стане преступлениям, взимал с крестьян налоги и недоимки, следил за соблюдением нравственных законов жителями своего стана.

Ни новины, пропащая… – Новина – рулон сурового домотканого холста длиной до 30 аршин (21 м).

Высоко Бог, далёко царь… – Народная пословица: «До Бога высоко, до царя далеко».

ГЛАВА V

Волчица (с. 172)

До Спаса не беру… – Имеется в виду Второй Спас, или праздник Преображения Господня, отмечающийся 19 августа по новому стилю. В народе он получил название Яблочного Спаса, так как с этого времени разрешается есть садовые плоды и огородные овощи. «Сообразно с этим в день 6 августа вся паперть в приходских церквах бывает заставлена столами, на которых навалены горы гороха, картофелю, огурцов, репы, брюквы, ржи, ячменя, яблок и проч. Все эти плоды урожая священник благословляет после обедни и читает над ними молитву, за что благодарные прихожане ссыпают ему в особые корзины так называемые начатки, то есть понемногу от каждого сорта принесенных плодов. После освящения и благословения крестьяне набожно осеняют себя крестом и разговляются яблоками. Есть плоды до этого времени считается большим грехом, и если кому случится, по забывчивости или невоздержанию, попробовать яблок раньше срока, то такой человек не должен есть их в течение сорока дней после Спаса, чтобы тем искупить свою вину. Особенно должны воздерживаться от преждевременного вкушения плодов те крестьяне, у которых умерли в младенческом возрасте дети, так как на том свете на серебряных деревьях растут золотые яблочки и эти яблочки раздаются только тем умершим детям, родители которых твердо помнят закон и строго воздерживаются от употребления плодов до Второго Спаса» (Максимов С. В. Крестная сила. С. 489).

Платочком обметала я Могилу, чтобы травушкой Скорее поросла… – «Приходя на могилу, родные во многих местах Олонецкой губернии обыкновенно платком обметают и очищают могильный холм, чтобы свободнее вырастала на нем зеленая дуброва» (примеч. Е. В. Барсова к первому тому «Причитаний северного края»). За этим обрядом скрывается древнее верование о переходе души усопших в цветы, травы или деревья, растущие на могиле. «В песенных сборниках всех европейских народов можно указать на многие свидетельства, что на могилах юноши и девицы, умерших от несчастной любви, вырастает лилия, боярышник и другие цветы и деревья, а на могилах злых, завистливых людей – крапива, волчец и разные вредные зелья» (Афанасьев А. Н. Указ. соч. Т. 2. С. 500).

В Песочный монастырь… – Игрицкий Богородицкий монастырь на речке Песошне, притоке Волги, в пятнадцати верстах от Костромы, по знакомому Некрасову низовому Ярославско-Костромскому тракту. На месте монастыря в древности было вымершее село с опустевшим, заброшенным храмом. 12 июня 1620 года местные пастухи случайно заглянули в этот храм и увидели в алтаре на престоле икону Смоленской Божией Матери, оказавшуюся чудотворной. В честь этой иконы был построен новый храм, а в 1625 году открыт монастырь. Он назывался Игрицким от урочища Игрищи, близ которого был построен и где в древние времена совершались народные игры.

Три петли: шелку белого <…> А третья – шелку черного.. – Некрасов использует здесь фольклорный, былинный образ: «Первую петелку шелку да красного… Вторую петелку шелку да белого… Третью петелку шелку да черного» – из былины «О царе Саламане, царице Саламании и прекрасном царе Василье Окульевиче» (Рыбников П. Н. Указ, соч. Т. 2. С. 298).

По средам и по пятницам… – Среда и пятница – по православному вероучению – постные дни.

ГЛАВА VI

Трудный год (с. 180)

В тот год необычайная Звезда играла на небе… – Очевидно, имеется в виду комета 1858 года, о которой И. С. Тургенев писал: «Были прекрасные ночи, величественные, тихие и ясные, с большим хвостом кометы, сверкающим таинственно в небе». По народным представлениям, «метлы» (кометы) небо подметают перед Божьими стопами и предвещают гнев Господень – войну, мор или другие бедствия.

Да только на Антихриста… – Согласно православно-христианскому вероучению, перед вторым пришествием Иисуса Христа в силе и славе и Страшным Судом на земле на короткое время возьмет верх Сатана и над всеми народами воцарится Антихрист.

Рубаху чистую Надела в Рождество… – Некрасов ссылается на В. И. Даля, имея в виду «Толковый словарь живого великорусского языка», в котором эта примета зафиксирована: «На Рождество не надевай чистой рубахи, разве обновишь суровую, а то жди неурожая».

На сходку свекор-батюшка Отправился… – Рекрутов от деревенского мира по списку очередников утверждал «мирской сход» – главный орган крестьянского самоуправления, состоявший из работоспособных мужиков-общинников, жителей деревни.

Да правды из мошейника <…> Что тени из стены… – Некрасов использует здесь фольклорные образы из загадки о тени: «Чего из стены не вырубишь?»

Задарен… все задарены… – Бурмистр, деревенский староста, а порой и вся мирская сходка подкупались богатыми мужиками-общинниками, чтобы уберечь своих сыновей от рекрутчины.

Нет мужа, нет заступника! – Ср. народную пословицу: «Есть дружок – есть заступничек».

Построились в ряды… – Матрене Тимофеевне представляется тут самое страшное наказание, которое существовало в армии тех лет – прогон сквозь строй.

На горе стоит елочка <…> Леса темны, караулы есть… – Некрасов использует народную песню, записи которой есть в сборниках И. П. Сахарова, А. И. Соболевского, П. В. Шейна.

ГЛАВА VII

Губернаторша (с. 186)

Спасибо ветру зимнему <…> Рассудок воротил… – Некрасов схватывает в религиозном сознании народа отголосок древних языческих верований. В «Голубиной книге» сказано: «У нас белый вольный свет зачался от Суда Божия, Солнце красное от лица Божия, Самого Христа, Царя Небесного, Млад светел месяц от грудей Божиих, Звезды частые от риз Божиих; Ночи темные от дум Господних, Ветры буйные от Свята Духа, Дробен дождик от слез Христа, Самого Христа, Царя Небесного».

Рабочий конь солому ест, А пустопляс – овес! – Ср. народную пословицу: «Рабочий конь на соломе, а пустопляс на овсе». Пустоплясами в народе звали барских, нерабочих, легковых лошадей.

Торговцы-колотырники… – мелкие торговцы, перекупщики.

Стоит из меди кованный <…> «Чей памятник?» – Сусанина… – Некрасов ставит в полный рост единственный тогда на Руси памятник простому костромскому мужику, спасителю царя и отечества. Реальный памятник скульптора В. И. Демут-Малиновского, установленный в Костроме на Сусанинской площади в 1851 году, выглядел так: «У колонны (на которой возвышался бюст царя Михаила Романова. – Ю. Л.) на коленях, в молитвенном положении, с очами, устремленными на небо, с любовью к царю во взоре и с твердым упованием на Бога, с мужественной готовностью умереть, изображен тот, в честь подвига которого благодарное потомство воздвигает этот памятник. Изображение Сусанина сделано из бронзы; он представлен молящимся; руки его сложены на груди, может быть, как бы в минуту смерти; Сусанин представлен обхватившим руками висящий у него на шее тельник» (нательный крест. – Ю. Л.) (Московские ведомости. 1850. № 103).

Шандал да самовар… – Шандал – подсвечник.

А силой тот не хвастайся, Кто сна не поборал! – Ср. народные загадки про сон: «И рать и воеводу в один мах перевалял», «Кого не осилит ни князь, ни псарь, ни княжий выжлок?» (то есть гончая собака).

ГЛАВА VIII

Бабья притча (с. 195)

Уж взяли одного! – то есть взяли в рекруты.

Не Бог стрелой громовою Во гневе грудь пронзил… – «Русские, сербы, литовцы и немцы одинаково убеждены, что молния есть стрела Божия и всегда бьет в то место, где бывает дьявол… Наши простолюдины верят, что убитый грозою человек очищается от своих грехов, потому что бывает невинною жертвою укрывавшегося за ним дьявола» (Афанасьев А. Н. Указ. соч. T. 1. С. 264, 266).

У Гроба Иисусова Молилась, на Афонские Всходила высоты, В Иордань-реке купалася… – Паломничество в Палестину ко Гробу Господню, к реке Иордан, в которой Иоанн Креститель крестил Иисуса Христа, было очень распространенным в дореволюционной России. На горе Афон в Греции существует один из древнейших православных мужских монастырей, но паломницы-женщины в афонские обители никогда не допускались.

ПОСЛЕДЫШ (с. 199)

Впервые: Отечественные записки. 1873. № 2, с заголовком «Кому на Руси жить хорошо. Часть вторая. Глава 1. Последыш».

Критика начала свои упреки в адрес «Последыша» с того, что Некрасов «никогда не поспевает со своей сатирой вслед за действительностью и обличает крепостное право ровно через 12 лет после его отмены». В. Г. Авсеенко заявлял далее, что русский мужик «никогда не станет забавляться бессмысленными фарсами, которые представляются столь забавными петербургскому поэту». Сюжет «Последыша» основан «на совершенно невероятном и, можно сказать, вполне бессмысленном анекдоте» (Русский вестник. 1874. № 7).

В доказательство правдивости сюжета «Последыша» комментаторы «Кому на Руси жить хорошо» приводили следующий факт. Декабрист А. В. Поджио в письме к доктору Н. А. Белоголовому сообщал, что в селе Щуколове Дмитровского уезда Московской губернии «владелица имения скрывала факт освобождения крестьян от своего разбитого параличом мужа, и ежедневно счастливый еще помещик отдает по-прежнему приказания старосте: „Завтра – сгон, собрать баранов, баб не спускать“ и пр.». К. И. Чуковский высказал предположение, что Белоголовый, лечивший поэта, рассказал ему эту историю. Но изучение автографов поэмы показало, что замысел «Последыша» возник у Некрасова задолго до знакомства его с Белоголовым. Что же могло послужить ему источником?

Прежде всего осознание парадоксальности самого «освобождения», оставлявшего крестьян на длительный срок в фактической зависимости от помещика. К этому следует добавить наблюдения Некрасова над парадоксальностью поведения самих крестьян в сложившейся ситуации. Распространился слух, что через два года государь издаст новый указ, по которому вся земля помещиков перейдет в полное крестьянское владение. И мужики решили не торопиться с выходом на волю, не подписывать уставные грамоты, не переходить с барщины на оброк. С таким сопротивлением крестьян столкнулся, например, И. С. Тургенев в Спасском-Лутовинове.

Помещики, психологически не готовые к освобождению крестьян, тоже шли на всяческие уловки, чтобы оттянуть на неопределенный срок подписание уставных грамот. Так, в Угличском уезде Ярославской губернии помещик Осталопов, «придравшись к тому, что некоторые крестьяне не отработали положенные им девять дней на барщине, отказался подписывать уставную грамоту, всячески затягивая дело освобождения. А крестьян требовал подвергнуть телесному наказанию» (Русская речь. 1861. 14 сентября).

В 1862 году в журнале «Светоч» известный в свое время беллетрист и педагог Н. Ф. Бунаков опубликовал рассказ «Кошмар Топтыгина», в котором потомственный дворянин Дмитрий Иванович Топтыгин, узнав о предстоящей реформе, замышляет аферу сродни той, которую предпримут у Некрасова «дети» Последыша, князя Утятина. «Как бы ухитриться хоть в нашей стороне приостановить это дело? Послать разве от себя бумагу, что, мол, крестьяне мои очень довольны своим положением и воли для себя совсем не желают, да и хуже им только от этого будет?.. Расписать тут всяких четвергов с пятницами, да и мужикам велеть подписаться… А уж коли и они переменились да набрались фанаберии дурацкой, так я из рощи таких славных лозанов напазгаю да и задам им, подлецам, такую выдержку, что небу жарко станет и дурь-то вся разом из головы вылетит» (Светоч. 1862. № 2. Отд. 1. С. 100–115).

Не исключено, что Некрасов читал этот рассказ и что под его воздействием возник у него не только сюжет «Последыша», но и образ генерала Топтыгина. Во всяком случае, «камедь» «Последыша» точно выражала всю двусмысленность совершившегося «освобождения» и достоверно передавала настроения господ и мужиков в новой, пореформенной ситуации. В «Последыше» как в капле воды отражалась всероссийская комедия пореформенной деревенской жизни.

«Последыш» создавался в 1872 году, но проблемы, в нем поставленные, не утратили своей актуальности, несмотря на целое десятилетие, прошедшее с момента провозглашения реформы. Земля по-прежнему не была собственностью крестьянина, выкуп ее растянулся на многие десятилетия. Незадолго до своей трагической гибели Александр II в разговоре с Лорис-Меликовым с величайшим недоумением сказал: «Я никак не ожидал, чтобы в двадцать лет дело это не могло окончиться, а потому полагаю ныне, что оно должно быть завершено».

Пока тянулось «это дело», возникли еще и новые, непредвиденные осложнения. По Положению 1861 года объем полученной крестьянами земли существенно уменьшился в сравнении с тем, каким они владели при крепостном праве. В ходе реформы производились «отрезки» от бывших крестьянских угодий в пользу помещиков. За пореформенное десятилетие сельское население выросло почти на 50 процентов, а площадь надельной земли осталась прежней. В борьбе с начавшимся безземелием крестьянская община была вынуждена расширять пашню за счет сенокосных угодий, число которых катастрофически сокращалось и влекло за собой сокращение поголовья лошадей и крупного рогатого скота. В связи с этим резко уменьшилось количество органических удобрений и началось прогрессирующее падение урожайности хлебов.

«Лугов у крестьян мало. Вследствие малоземелья под луга оставляются площади, неудобные для пашни. Вся остальная земля распахана. Для прокорма скота крестьяне поставлены в необходимость нанимать луга» (Слобожанин М. Из истории земских учреждений в России. СПб., 1913. С. 122).

Некрасов не случайно начинает действие «Последыша» в разгар сенокосной поры, а потом рассказывает о тяжбе мужиков с сыновьями князя Утятина за поёмные луга. В 1870-е годы острая нехватка сенокосных угодий превращалась в стихийное бедствие для всех деревень Европейской России.

ГЛАВА I

Петровки. Время жаркое… – Петровками в народе называлось время поста перед Петровым днем (праздником св. апостолов Петра и Павла 12 июля по новому стилю), это было время жаркой сенокосной поры.

Старо-Вахлацкой волости, Большие Вахлаки… – Вахлак – неуклюжий, грубый, неотесанный мужчина (Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка. T. 1. С. 168).

Стоят «князья Волконские» <…> Родятся, чем отцы… – вариации Некрасова на темы загадки о снопах, копнах и скирдах (зародах): «Наперед отца и матери детки родятся», и загадки о стоге: «Тетушки текут, бегушки бегут, хотят Волынского князя сломать». Л. А. Розанова высказала предположение, что Некрасов вместо «Волынского» в загадке поставил в поэме «Волконских», так как в Костромской губернии находились земельные угодья этих князей.

Как бес перед заутреней, Юлил… – Весом в народе называли человека мстительного и злобного или хитрого, лукавого, изворотливого: «Мелким бесом перед кем-либо рассыпается».

«А чья же?» – Нашей вотчины… – Наша вотчина (владение) – земля, находящаяся в нашем владении.

Мы люди чужестранные… – то есть люди странствующие, пришедшие сюда из другой местности.

Исправник – начальник уездной полиции и председатель земского суда.

Известно, не корысть, А спесь его подрезала, Соринку он терял… – В ходе размежевания помещики не только не потеряли, но постарались увеличить свои земельные угодья за счет «отрезков» от крестьянских полос и переселения этих полос «на песочек». Поэтому князь Утятин огорчен не материальным ущербом. Реформа ударила по его спеси – сословной помещичьей гордыне, всевластию, самоуправству над крестьянами.

А ну на поселение Сошлют – пропали денежки! – Ссылка на поселение в Сибирь имела характер пожизненно назначаемого по суду наказания. При этом поселенец полностью освобождался от власти помещика, попадая в зависимость от правительственной администрации.

Соринка – дело плевое <…> И море все заплакало… – художественная обработка Некрасовым поговорки: «Это дело плевое» – и загадки о соринке в глазу: «Пал дуб в море: море плачет, а дуб нет».

По ней с посредником Установили грамоту… – Речь идет об «уставной грамоте», утверждавшей «полюбовное размежевание» земли между помещиком и крестьянами.

Корят жидов, что предали Христа… – У римлян существовал обычай отпускать на свободу одного из преступников на иудейский праздник Пасхи. Иудеям самим дозволялось назвать его. Во время суда над Иисусом римский прокуратор Понтий Пилат хотел воспользоваться этим обычаем для освобождения Христа. Он выставил перед иудейской толпой разбойника Варраву и Христа. Но иудеи настояли на том, чтобы освободить разбойника, а Иисус Христос был предан мучительной и позорной смерти на кресте.

Явилось «Положение»… – Имеется в виду «Положение о крестьянах, выходящих из крепостной зависимости».

Мы гусем в пять коней… – то есть запрягали в экипаж пять лошадей друг за другом (цугом, или гусем).

И посади фалетуром… – искаженное слово «форейтор», верховой ездок, сидящий на первой лошади и управляющий ею при езде цугом, или гусем.

Бог приберет Последыша… – Последышем назывался последний ребенок в семье. В названии князя «последышем» – намек на вырождение всего дворянства как сословия.

С работы, как ни мучайся <…> А будешь ты горбат! – Ср. народную пословицу: «От работы не будешь богат, а будешь горбат».

Как рукомойник кланяться Готов за водку всякому… – Рукомойник устраивался в виде чайника, подвешенного на веревке. Чтобы налить воду в ладони, требовалось наклонить рукомойник рыльцем вниз. Отсюда загадка о рукомойнике: «Один богомол – и всем кланяется».

Гнилой товар показывать С хазового конца… – Хазовый (казовый) конец ткани – вытканный особенно тщательно и оставленный в куске сверху, напоказ.

Что за погудку правую Смычком по роже бьют! – Смычок – здесь в значении веревки, которой попарно связывались (смыкались) гончие собаки при выходе на охоту. Существовала пословица: «За правдивую погудку смычком по роже бьют».

У Клима совесть глиняна, а бородища Минина… – Народная пословица: «Бородка Минина, а совесть глиняна». Минин (Кузьма Минич Захарьев-Сухорук) – нижегородский купец, организатор народного ополчения против польско-литовской интервенции в Смутное время начала XVII века. В народе Минин считался образцом честности и совестливости.

…икается, Я думаю, ему… – Народ считал, что икота – признак того, что кто-то тебя в данный момент вспоминает: «Икается – на помин» или «Икнулось – подобру ли вспомянулось?».

И правили тягло… – Тягло – трудоспособная семья, имеющая свой надел и справляющая на помещика барщину или оброк, а на государство – подать.

Сидел на губернаторстве <…> Что спятил он с ума! – Имеется в виду генерал В. К. Бодиско, якутский губернатор 1860-х годов, сошедший с ума и освобожденный от должности.

У ундера Софронова… – Ундер (от нем. «унтер» – «нижний», «младший») – первый военный чин после рядового.

Амир дурак – доймет! – Ср. народные пословицы: «Мужик умен, да мир дурак», «С миром не поспоришь», «Мир с ума сойдет – на цепь не посадишь». По мере того как в крестьянской жизни происходило имущественное расслоение, дела на мирских сходках стали решать в свою пользу богатые мужики – «мироеды», покупавшие голоса бедных общинников.

Пойду взгляну камедь! – Камедь – комедия. Ср. пословицу: «Русский народ – глупый народ: вали смотреть на камедь» (Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка. Т. 2. С. 80).

…Георгия Победоносца крест… – орден Святого Великомученика и Победоносца Георгия, которым награждались офицеры за боевые подвиги и за выслугу лет. В петлице сюртука носили Георгиевский крест IV степени.

Бедами упиваемся, Слезами умываемся… – Ср. народные пословицы: «Упился бедами, опохмелился слезами», «И почище нас, да слезой умываются».

Бояре – кипарисовы <…> И гнутся-то, и тянутся… – Ср. народную пословицу: «Бары кипарисовые, мужики вязовые (и гнутся, и тянутся)».

Под мужиком лед ломится, Под барином трещит! – Ср. пословицу: «Под кем лед трещит, а под нами ломится».

Придет пора последняя <…> А мы дрова подкладывать! – соединение народной загадки о могиле: «Заедешь в ухаб, не выедешь никак» – и народного выражения: «Знать, будем мы и на том свете на бар служить: они будут в котле кипеть, а мы дрова подкладывать».

Мужик богатый… Питерщик… – Питерщиками в Ярославско-Костромском крае называли мужиков-отходников, уходивших на заработки в Петербург.

Из дурака, родименький, И горе смехом прет! – Ср. пословицу: «Из дурака и плач смехом прет».

Орет, как на девишнике… – Девишник – последний досвадебный вечер, на котором невеста, прощаясь с девицами-подругами, поет-голосит плачи.

По рюмке простяку… – Простяк – простое вино, водка.

Курьерской подорожною… – При езде на перекладных по казенной надобности выдавалась курьерская подорожная, по которой станционный смотритель обязан был немедленно, вне очереди, предоставить лошадей до следующей станции.

В амбаре крысы с голоду Подохли… – Амбар – кладовая для хранения зерна. Здесь у Некрасова – вариация на тему народной пословицы: «У него в амбаре и мыши перевелись».

ПИР НА ВЕСЬ МИР (с. 234)

Впервые опубликовано в нелегальном издании «Пир на весь мир. Соч. Н. Некрасова». СПб., 1879. Глава из поэмы «Кому на Руси жить хорошо», вырезанная цензурой из ноябрьской книжки «Отечественных записок» за 1876 г., дополнена по рукописям автора.

В легальном издании впервые опубликовано в измененном виде. Отечественные записки. 1881. № 2.

Судьба «Пира на весь мир» в высшей степени драматична. После запрета его публикации в 1876 году Некрасов «несколько раз принимался за переделки поэмы, пользуясь короткими промежутками между страшными болями и записывая стихи на отдельных листах бумаги» (Белоголовый Н. А. Воспоминания и другие статьи. М., 1897. С. 451). Поэт намеревался опубликовать «Пир…» в январском номере «Отечественных записок» за 1877 год. В письме в Цензурный комитет поэт отмечал: «Теперь прибегаю к Вашему превосходительству с просьбою ускорить решение по этому делу, так как поэма моя предназначена в 1 № «Отечественных записок», срок выхода которого приближается… Я принес некоторые жертвы цензору Лебедеву, исключив солдата и две песни, но выкинуть историю о Якове, чего он требовал под угрозою ареста книги журнала, не могу – поэма лишится смысла… Я же, признаюсь, жалею и тех мест, на исключение которых согласился, – я сделал это против убеждения».

Но в январском номере «Отечественных записок» вместо текста «Пира…» было опубликовано лишь такое объявление: «Печатание поэмы Н. А. Некрасова „Пир на весь мир“ отложено по нездоровью автора». Однако причина была, конечно, в другом. Она связана не с болезнью, а с очередным запретом цензуры. В письме к А. М. Жемчужникову от 28 марта 1878 года М. Е. Салтыков-Щедрин сообщал, что «Пир на весь мир» два раза, при жизни Некрасова, вырезался цензурой из журнала. Работа Некрасова над текстом «Пира…» была в это время направлена на то, чтобы смягчить текст и провести его через цензуру. Многое тут вносилось, по словам Салтыкова-Щедрина, «со скрежетом зубов, лишь бы последнее, дорогое ему детище увидело свет». Отрывок из «Пира…» Некрасов пытался опубликовать в книге «Последние песни», включив в текст строки, славящие царя-освободителя: «Славься, народу Давший свободу! Дело любви, Господи правый, Счастьем и славой Благослови!» Но и этот отрывок был запрещен к публикации.

Только спустя три года после смерти поэта «Пир…» увидел свет на страницах «Отечественных записок» (1881, № 2). Но в этом же номере журнала, в «Записках современника», Н. К. Михайловский сообщал: «Печатаемая ныне глава написана в 1876 г., но в свое время не могла появиться на свет по причинам цензурного свойства. Покойный поэт очень хотел видеть ее в печати и, уже больной, при смерти, делал, в угоду цензуре, разные урезки и приставки, лишь бы пропустили. В этом именно виде, то есть с урезками и приставками, поэма печатается теперь» (Отечественные записки. 1881. № 2. С. 262).

В этой публикации действительно отсутствовали песни «Веселая», «Солдатская», рассказ о «пенции» и о солдатских ранах, исключен ряд строк, произведены цензурные замены. Текст был разделен на пять глав и вступление. Четыре главы имели названия: «Горькое время – горькие песни», «Странники и богомольцы», «И старое, и новое», «Доброе время – добрые песни».

В той же редакции «Пир…» был опубликован в «Стихотворениях Н. Некрасова» (СПб., 1881) с подзаголовком «Из четвертой части». Советские некрасоведы вернули в текст цензурные купюры. Но тем не менее вплоть до недавнего времени за основу публикаций «Пира…» брался текст «Отечественных записок» 1881 года. И только в последнем академическом собрании сочинений поэта редакция решила взять за основу не пропущенный цензурой первоначальный вариант «Пира…», предназначавшийся для десятого номера «Отечественных записок» за 1876 год. Этим как раз и объясняются те разночтения, с которыми может встретиться читатель нашей книги, если он обратится к публикациям «Кому на Руси жить хорошо», сделанным до 1982 года.

Между «Пиром на весь мир» и «Крестьянкой» у Некрасова возникла большая творческая пауза, длившаяся не менее трех лет. Когда в феврале 1875 года писатель А. Шкляревский спросил у Некрасова, каков будет финал поэмы, тот отвечал с иронией: «Если порассуждать, то на белом свете не хорошо жить никому» (Шкляревский А. А. Из воспоминаний о Н. А. Некрасове // Неделя. 1880. № 48. С. 773–774). Тогда же, в беседе с Г. И. Успенским, Некрасов сказал иронически, что «счастливцем» будет у него «спившийся с кругу человек», повстречавшийся странникам в кабаке.

Но такой финал поэмы противоречил основному пафосу ее, ведь это был замысел книги, полезной для народа. Скептические суждения поэта скорее свидетельствовали о переживаемом им творческом кризисе, из которого он вышел лишь к 1876 году. Почему?

Обычно замысел «Пира…» связывают с начавшимся в 1870-х годах общественным подъемом и «хождением в народ» революционно настроенной молодежи. Однако вряд ли это так. «Хождение в народ» началось в первой половине 1870-х годов и уже к 1874 году закончилось катастрофой – арестами и судебными процессами 193-х и 50-ти. Некрасов не мог не восхищаться энтузиазмом и самоотвержением молодых революционеров, но и не мог, как народный поэт, не сознавать, что их подвиг бесплоден и трагически обречен. Не отсюда ли идут пессимистические настроения, охватившие тогда Некрасова?

Но именно к середине 1870-х годов в умонастроении народолюбивой молодежи произошел назревавший исподволь существенный перелом. Убедившись в невозможности поднять крестьянство на революционную борьбу, молодежь, осевшая в деревне, все больше втягивалась в столь нужную для России культурническую, созидательную работу: организацию школ, больниц, библиотечного дела, агрономию и ветеринарию, подъем культуры сельского хозяйства. С этой частью молодежи начинала сближаться так называемая третья сила в русском общественном движении – выраставшая в провинциальных земских учреждениях культурная прослойка из сельских врачей, учителей, агрономов, волостных и уездных писарей, сельского духовенства. Это были люди из низов, получившие в пореформенных условиях доступ к образованию и вернувшиеся в деревню с добрым намерением «жить для счастия убогого и темного родного уголка». И. С. Тургенев в романе «Новь» благословил эту новую, третью силу, поднимавшуюся от земли, в лице своего Соломина, глубоко сочувствующего революционным народникам, но избирающего для себя иной путь – практика-«постепеновца», чернорабочего русской истории. «Вспышкопускателей» сменяли в деревне спокойные и сознательные работники, мужественные и трезвые труженики, способные «честное дело делать умело».

В апреле 1877 года Некрасов получил письмо от сельской учительницы А. Т. Малозёмовой, в котором она писала, что чувствует себя счастливым человеком, так как отдает все свои силы народу и старается воспитывать у крестьянских детей сознание человеческого достоинства. Некрасов ответил ей на это письмо такими словами: «Счастие, о котором вы говорите, составляет предмет продолжения моей поэмы – ей не суждено кончиться».

Именно в такой, может быть негромкой, но систематической, повседневной трудовой, жертвенности русского интеллигента увидел умирающий Некрасов ярко выраженные созидательные начала. Вот почему в 1876 году он приступает к интенсивной работе над определившимся замыслом новой, финальной части поэмы – «Пир на весь мир». И тогда же, в беседе с А. С. Сувориным, уже больной поэт с одушевлением скажет об этом так: «Начиная, я не ясно видел, где ей конец, но теперь у меня все сложилось, и я чувствую, что поэма все выигрывала бы и выигрывала» (Н. А. Некрасов в воспоминаниях современников. М., 1971. С. 344).

Положение, Как вышло, толковали им… – Царский манифест и «Положения» были написаны настолько трудным для народа языком, что требовали специального толкования, которое и осуществлялось на мирских сходках.

Луга поёмные… – то есть заливные луга.

Свои луга поёмные Сдать старосте на подати… – то есть оставить луга в общем пользовании, а полученный с них доход употребить на выплату государственной подати.

– Где ж корова наша? – «Увели, мой свет!» – В случае неуплаты оброка и податей крестьянское хозяйство описывалось и за недоимки лишалось чаще всего главного богатства крестьянской семьи – коровы, поилицы и кормилицы.

Съел их земский суд; Взял еще подводу Да сулил постой… – В случае наезда судейских чиновников в деревню крестьянский мир должен был обеспечить им питание, проживание (постой) и транспорт (подводу). На постой в деревню определялись также правительственные войска.

Царь возьмет мальчишек… – в рекруты, на военную службу.

Только в субботу аукнется С барской конюшни жене… – По субботам за всевозможные провинности крепостных крестьян по указу барина секли на конюшне.

С запяток в хлебопашество Прыгнул! – то есть ездил всю жизнь на запятках барской кареты, а теперь, вместе со всеми дворовыми выпущенный на волю, оказался неприспособленным к крестьянскому делу, никудышным хлеборобом.

Про холопа примерного – Якова верного. – В основу этой легенды положен действительный факт, рассказанный Некрасову известным адвокатом и общественным деятелем А. Ф. Кони, который в воспоминаниях о поэте писал: «На мой вопрос, отчего он не продолжает „Кому на Руси жить хорошо“, он ответил мне, что по плану своего произведения дошел до того места, где хотел бы поместить яркие картины из времен крепостного права, но что ему нужен фактический материал, который собирать некогда и трудно, так как у нас даже недавним прошлым никто не интересуется. Постоянно будить надо, – без этого русский человек способен позабыть и то, как его зовут», – прибавил он.

Кони тут же и рассказал Некрасову историю, слышанную им от сторожа волостного правления, о местном помещике, зверски обращавшемся с крепостными и находившем «усердного исполнителя своих велений в своем любимом кучере». «У помещика, ведшего весьма разгульную жизнь, отнялись ноги, и силач кучер на руках вносил его в коляску и вынимал из нее.

У сельского Малюты Скуратова был, однако, сын, на котором отец сосредоточил всю нежность и сострадание, не находимые им в себе для других. Этот сын задумал жениться и пришел с предполагаемой невестой просить разрешения на брак. Но последняя, к несчастью, так приглянулась помещику, что тот согласия не дал. Молодой парень затосковал и однажды, встретив помещика, упал к нему в ноги с мольбою, но, увидя его непреклонность, поднялся на ноги с угрозами. Тогда он был сдан не в зачет в солдаты, и никакие просьбы отца о пощаде не помогли. Последний запил, но недели через две снова оказался на своем посту, прощенный барином, который слишком нуждался в его непосредственных услугах.

Вскоре за тем барин поехал куда-то со своим Малютой Скуратовым на козлах. Почти от самого Палькина начинался глубокий и широкий овраг, поросший по краям и на дне густым лесом, между которым вилась заброшенная дорога. На эту дорогу, в овраг, называвшийся Чертово Городище, внезапно свернул кучер, не обративший никакого внимания на возражения и оклики сидевшего в коляске барина. Проехав с полверсты, он остановил лошадей в особенно глубоком месте оврага, молча, с угрюмым видом, как рассказывал в первые минуты после пережитого барин, отпряг их и отогнал ударом кнута, а затем взял в руки вожжи. Почуяв неминучую расправу, барин в страхе, смешивая просьбы с обещаниями, стал умолять пощадить ему жизнь. „Нет, – отвечал ему кучер, – не бойся, сударь, я не стану тебя убивать, не возьму такого греха на душу, а только ты так нам солон пришелся, так тяжело с тобой жить стало, что вот я, старый человек, через тебя душу свою погублю“. И возле самой коляски на глазах у беспомощного и бесплодно кричавшего в ужасе барина он влез на дерево и повесился на вожжах» (Кони А. Ф. Собр. соч.: В 8 т. М., 1968. Т. 6. С. 260–263).

Такой способ мести, типичный скорее для восточных народов (японское харакири), был распространен и на Руси. Он назывался «сухой бедой». Считалось, что самоубийство на глазах у обидчика причинит ему непременные несчастья. «Тащить сухую беду» – это значило назло своему заклятому врагу повеситься у него во владении, чтобы заставить его мучиться всю жизнь.

Сам на долгуше свезет до сестры… – Долгуша – длинный экипаж (линейка), в котором можно было лежать, вытянувшись во весь рост.

Зги не видать! только совы снуют <…> Чу! их слетелось до сотни! – Сова, ворон, волк в народной демонологии – зловещие, предвещающие беду птицы и животные.

Разбой – статья особая… – Русский народ отрицательно относился к ворам и грабителям, но противопоставлял им образ благородного разбойника, мстящего богатым и заступающегося за бедных.

Бездомного, безродного <…> Что больше тут злосчастия, Чем лжи, – им подают. – В описании народного «нищенства» Некрасов использует мотивы и образы книги С. В. Максимова «Бродячая Русь», опубликованной в «Отечественных записках» за 1876 год.

За просфоры афонские, За «слезки Богородицы»… – Речь идет о просфорах, освященных в одном из монастырей в Греции на горе Афон, и о твердых крупных семенах растения «слезки Богородицы», употреблявшихся для изготовления четок.

Был старец, чудным пением <…> А перепортил всех… – Здесь Некрасов использует рассказ С. В. Максимова о секте «скрытников» из книги «Бродячая Русь»: «Велики грехи скрытницких старцев, и самый большой из всех – баба. Ради нее многие старцы уходят в пустыню, отрицая брак, обучают женщин пению стихов в пустыне, со стихов, собственно, и начинается подыгрывание и смущение новичков, намеченных в секту скрытных».

Как турка взбунтовавшихся Монахов в море гнал… – В 1821 году началась борьба греков за независимость, к которой присоединились и монахи в афонских монастырях. В ответ на это турки убили константинопольского патриарха Григория V и начали массовое избиение христиан. Восставшие афонские монахи были разгромлены, загнаны турками в море и потоплены. Возрождение афонских обителей началось только после победы России над Турцией в войне 1828–1829 годов и заключения Адрианопольского мира, по которому Греция получила свободу и независимость.

Кто видывал, как слушает <…> Пред ним широкий путь! – Ср. в книге С. В. Максимова «Бродячая Русь»: «Вот, батюшка странничек, покушай горяченького да сказывай, что видел, что слышал. Больно мы странных захожих людей любим…» Обогрелся странник и повеселел не столько от теплой избы, жаркой печи и вкусной яичницы, сколько от ласковых слов, от первого спопутного привета» (Отечественные записки. 1874. Кн. 9. С. 89).

Поля старозапашные – поля, долгое время находившиеся под пашней.

Был Кудеяр-атаман… – легендарный атаман разбойников, герой народных сказаний. Некрасов дает в поэме свою трактовку этого героя, способного от великого греха подняться к высокому духовному подвигу (см.: Гин М. М. О двух легендах из «Кому на Руси жить хорошо»// В кн.: Некрасов и русская литература второй половины XIX – начала XX в. Ярославль, 1981. С. 25–26).

Образ раскаявшегося разбойника был особенно дорог сердцу русского народа. Генетически он восходит к евангельскому разбойнику, покаявшемуся на кресте и попавшему в Царство Небесное. Популярно в народе было также «Житие преподобного отца нашего Моисея Мурина», который, будучи атаманом разбойников, много злодействовал, наводя ужас на всю огромную страну (он жил в IV столетии в Египте), а потом покаялся и монашескими подвигами достиг высот святости. Но Моисей Мурин ждал от Бога одной величайшей милости, чтобы собственной кровью омыться от прежних своих душегубных дел, ссылаясь на слова Спасителя: «Вси, приимшие меч, мечом и погибнут». Так и случилось. Он погиб от меча варваров, напавших на обитель, в которой Моисей Мурин служил дьяконом.

И днем-mo трусу празднуют… – то есть проявляют малодушие, опасаются, трусят.

Аммирал-вдовец по морям ходил… – М. М. Гин доказывает, что прототипом «аммирала-вдовца» является граф А. Г. Орлов-Чесменский, ставший генерал-адмиралом и награжденный Екатериной II богатейшими поместьями (см.: Гин М. М. Указ. соч. С. 28–39).

Под Ачаковым бился с туркою… – Имеется в виду Русско-турецкая война 1787–1791 годов, когда после упорной шестимесячной осады русские войска взяли турецкую крепость Очаков.

Драть будет волостной… – Имеется в виду волостной старшина, утверждавший и приводивший в исполнение постановления волостного суда, за которым было оставлено право телесного наказания (сечения розгами) освобожденных от крепостной зависимости крестьян. Эти наказания были отменены лишь в 1904 году.

…из пещура Достал краюху – ест… – Пещур – здесь: дорожный кошель, котомка для хлеба, сплетенная из лыка или бересты.

Светает. Снаряжаются <…> Прогнали, как сквозь строй! – Сестра Некрасова А. А. Буткевич в письме к книгоиздателю С. И. Пономареву от 13 декабря 1878 года так прокомментировала этот эпизод: «А знаете ли, что это истинное происшествие: в 74-м году я провела лето с братом в бывшем его имении Ярославской губернии, в селе Карабихе. Не могу сказать наверное, сам ли исправник или один из акцизных чиновников рассказывал при мне брату о крестьянине-шпионе, который возбудил подозрение в мужиках тем, что, ничего не делая, одевался щеголем и имел всегда деньги, – вот они и добрались откуда и, сообразив, что это за птица, заманили его в лес и избили. Мужик-шпион убрался из своей деревни, но всюду, где он появлялся, его били по наказу. Помнится, что история эта кончилась трагически. Все это, конечно, не для печати, но со временем, через много-много лет, когда появится на свете „Пир на весь мир“, было бы кстати разъяснить, за что бьют этого злосчастного Егорку, – иначе не будет смысла…» (Литературное наследство. Т. 53–54. С. 190).

Некрасов имел намерение продолжить историю с Егоркой Шутовым: в набросках планов дальнейшей работы над поэмой есть запись: «Как мужики распорядились шпионами из своих». Эта история является своеобразным противовесом к рассказу мужиков о крестьянском грехе, повергшем в уныние весь крестьянский мир.

Давно ли там десятого Пороли? – Во время подавления народного возмущения власти требовали от мужиков назвать зачинщиков. Если крестьяне отказывались сделать это, начинали пороть каждого десятого.

Райком кормился дедушка… – Раёк – ящик с передвижными картинами, на которые смотрели зрители сквозь вделанное в стенку райка большое увеличительное стекло. Показ картин сопровождался юмористическими комментариями.

«Чай, по чугунке тронешься?» <…> Платить, так черт с тобой! – В 1870-е годы стремительно росли цены на проезд в железнодорожном транспорте. В некрасовских «Отечественных записках» В. В. Берви-Флеровский по этому поводу писал: «Явились в свет чудовищные паровозные тарифы, которые постоянно повышались в то время, когда они должны были понижаться; для перемещающегося по железным дорогам населения они сделались невыносимым гнетом, народ во множестве идет пешком, вместо того чтобы платить непомерные тарифы. Железные дороги все более превращаются в гнетущую монополию» (Отечественные записки. 1875. № 5. С. 143).

У богатого, У богатины <…> Оскотинился; Только трех Матрен <…> Матрена вторая Несет каравая… – В этих местах поэт вводит в песни солдата раешные стихи. В черновиках к роману «Жизнь и похождения Тихона Тростникова» Некрасов сделал такие записи: «Ванюха, давай-ка табачку понюхам носового да помянем Кузьму Мосолова, Тюшу да Матюшу, избранную душу, Аверьку да Романа, коверкало бы его да ломало, трех Матрен да Луку с Петром… У богатого, у богатины много пива и меду, да мало в том проку».

На рубль пятнадцать с деньгою… – Деньга́ – здесь в значении полкопейки.

Эпилог

Гриша Добросклонов (с. 271)

Средь мира дольного <…> И будь им друг! – Песня ангела милосердия над оживающей Русью – вольное переложение Некрасовым известных слов Спасителя: «Входите тесными вратами; потому что широки врата и пространен путь, ведущие в погибель, и многие идут ими; потому что тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят их» (Мф., гл. 7, § 13–14).

Потомок татар, как коня, выводил… – Уподобляя крепостное право общенациональному злу, подобному монголотатарскому игу, Некрасов допускает поэтическое преувеличение. После падения Казанского ханства татарская знать действительно пополнила ряды русского дворянства, но не составляла в них подавляющей силы.

Примечания

1

Кукушка перестает куковать, когда заколосится хлеб («подавившись колосом», – говорит народ).

(обратно)

2

Крутая радуга – к вёдру; пологая – к дождю.

(обратно)

3

Обычай.

(обратно)

4

Во время последней вечеринки, или порученья, с невесты снимают волю, т. е. ленту, которую носят девицы до за-мужества.

(обратно)

5

Первое катание на санях.

(обратно)

6

Деревенский колодец.

(обратно)

7

Полуимпериалы.

(обратно)

8

Взято почти буквально из народного причитанья.

(обратно)

9

Примета: если мать умершего младенца станет есть яблоки до Спаса (когда они поспевают), то Бог, в наказание, не даст на том свете ее умершему младенцу «яблочка поиграть».

(обратно)

10

Если младшая сестра выйдет замуж ранее старшей, то первая называется бракованной.

(обратно)

11

Комета.

(обратно)

12

Примета: не надевай чистую рубаху в Рождество, не то жди неурожая. (Есть у Даля.)

(обратно)

13

Стоги.

(обратно)

14

Копны.

(обратно)

15

Могила.

(обратно)

16

Тизенгаузена.

(обратно)

17

Примета: чтоб иметь хорошую память, нужно есть сорочьи яйца.

(обратно)

Оглавление

Ю. Лебедев Русская одиссея

Кому на Руси жить хорошо

  Часть первая

    Пролог

    Глава I Поп

    Глава II Cельская ярмонка

    Глава III Пьяная ночь

    Глава IV Счастливые

    Глава V Помещик

  Крестьянка

    Пролог

    Глава I До замужества

    Глава II Песни

    Глава III Савелий, богатырь святорусский

    Глава IV Демушка

    Глава V Волчица

    Глава VI Трудный год

    Глава VII Губернаторша

    Глава VIII Бабья притча

  Последыш

    Глава I

  Пир на весь мир (Посвящается Сергею Петровичу Боткину)

    Веселая

    Барщинная

    Про холопа примерного – Якова верного

    О двух великих грешниках

    Крестьянской грех

    Голодная

  Эпилог Гриша Добросклонов

    Соленая

    Бурлак

    Русь

Комментарии Ю. Лебедева