Прости меня, если сможешь (fb2)

- Прости меня, если сможешь [SelfPub] 988K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Яна Ясная

Яна Ясная
Прости меня, если сможешь

Глава 1

Лиза

— …постановил признать Лизу Миллс виновной в совершении преступлений, предусмотренных статьей 204 Уголовного кодекса…

Я сидела на скамье подсудимых — руки сложены на коленях, плечи опущены, взгляд в пол. А выражение ликующего торжества в глазах было тщательно спрятано за густыми ресницами — спасибо маме с папой за наследственность.

Получилось! У меня все получилось! Двести четвертая статья — это условный срок и общественные работы. Это позор на имя и на род, это клеймо предательницы среди темных, но это — жизнь. Как могла бедняжка-дурочка Стелла променять жизнь на вечную славу в родовых летописях, я не понимала, но была ей искренне благодарна. Если для кого-то проигрыш в войне и был равносилен смерти, то не для меня, спасибо. Ради идей надо жить — любой ценой жить! — а не умирать.

Впрочем, что теперь осталось от тех идей…

Когда началась война, девочка Лиза из рода Миллс (символ — остролист, позднее присвоенная классификация — темный) пошла по стопам родителей и старшего брата и примкнула к восстанию против накладываемых на магию жестких ограничений. Но девочка Лиза была неглупа и быстро поняла, что гарантий победы в этой войне никто ей не даст, а потому задумалась о том, как обезопасить себя. Так, на всякий случай.

Состряпать видимость того, что я вернулась домой, чтобы поддерживать семью исключительно морально, оказалось довольно просто — к женщинам на войне в принципе относились скептически. Взять личину и новое имя — еще проще. Так что место Лизы Миллс в боевых рядах заняла Джессика Хайд — гроза светлых, темная ведьма, прослывшая непобедимой.

Ведьма, может, таковой и была. По крайней мере, очень старалась, потому что хотела жить. А вот восстание, увы…

Оно длилось долгие годы, но все же было подавлено. Зачинщики и самые яростные предводители восстания были казнены. И среди них — та самая Джессика Хайд, оказавшаяся на деле не кем иным, как… Нет, не Лизой Миллс, а Стеллой Уиннифред из всеми почитаемого, сильного, но вставшего на сторону темных рода.

Стелла была слабачкой. И трусихой. Но очень честолюбивой слабачкой и трусихой, для которой одобрение семьи значило больше, чем голова на плечах. Впрочем, вполне возможно, что если бы не светлые, то ее прикончили бы и сами родственники. Уиннифреды славились нетерпимостью к трусости, а из-за Стеллы, невовремя удравшей вместо того, чтобы прикрывать брату спину, они лишились сильнейшего наследника. Между мучительным возмездием от дядюшки с тетушкой и быстрой казнью от светлых она выбрала второе и воспользовалась моим щедрым предложением — взяла мое вымышленное имя и взошла на эшафот с остальными вместо меня.

Про Лизу Миллс тоже вспомнили, правосудие не забыло никого.

Я провела долгий год в заключении, только дожидаясь, пока очередь дойдет до рассмотрения дел всех тех, кто имел к восстанию лишь косвенное отношение. Год непрерывного опасения, что все раскроется. Что моя афера выплывет наружу, и что мир повторно возликует об известии о казни Джессики Хайд, на этот раз — настоящей.

И сегодня, в день, когда меня, наконец, вели на слушание, мои колени ощутимо подрагивали.

— На основании статьи 69, части 3 Уголовного кодекса, по совокупности преступлений путем частичного сложения назначенных наказаний окончательно назначить Лизе Миллс наказание в виде…

Все, что звучало дальше, не имело для меня никакого значения.

Обошлось.

Я буду жить. Отработаю положенное — и вернусь домой, в опустевшее родовое гнездо. А может быть, даже скорее всего, просто уеду из страны, меня здесь теперь ничего не держит. Начну жизнь с нуля в другом месте. И черт с ним, с состоянием, которое светлые не замедлили присвоить. При мне моя магия, а значит…

— …пожизненного условного лишения свободы…

Что?!

— …запечатывания магии…

Нет…

— …и исправительных работ на благо пострадавших во время восстания.

Мир рассыпался на глазах. Я не удержалась, вскинула голову и теперь смотрела в упор на судью, который монотонно и бесстрастно зачитывал приговор. Через него прошло уже столько темных, что теперь он, наверное, не испытывал даже крохотного злорадного торжества, ему просто было на нас плевать.

— Однако, с учетом смягчающих обстоятельств, суд счел возможным оставить виновной право на искупление, условия которого прописаны в пятнадцатой поправке к статье 119, части 4 Уголовного кодекса. До вступления приговора в законную силу избранную в отношении Лизы Миллс меру пресечения в виде содержания под стражей в следственном изоляторе Ньюкасла оставить без изменения.

Право на искупление? Это что еще за чушь?!.

— Обжалованию приговор не подлежит.

Удар деревянного молотка возвестил об окончании слушания и крушении всех моих столь тщательно выстроенных планов.

— С вещами на выход.

Необходимости бросать прощальный взгляд на камеру, в течение года служившую мне местом жительства, я не испытывала. Нехитрые пожитки — три книги и две тетради — я прижала к груди и вышла за надсмотрщицей, не оглядываясь.

Коридоры и двери, тусклый свет ламп, серые стены. Пока мы шли, они казались бесконечными, сливающимися в один лабиринт без выхода, но вот моя конвоирша остановилась, толкнула одну из дверей и пропустила меня вперед.

— Мисс Миллс, — Генри Тайлер, мой госзащитник, поднялся, чтобы поприветствовать меня и даже любезно отодвинул стул, приглашая присесть.

Темные не имели права на личных адвокатов. Я могла бы задаться вопросом, как именно это соотносилось с Конституцией нашего славного государства, но не видела в этом смысла — все равно денег на адвоката у меня больше не было. А потому, когда я впервые увидела того, кому предстояло защищать мои интересы в суде даже через его собственное «не хочу», я отнеслась к этой встрече со всей серьезностью. И преуспела.

Готова была поспорить: Генри Тайлер, мужчина за сорок, сухощавый, лысый и подслеповатый, воспылал к своей подзащитной, как минимум, родственными чувствами. Бедная, скромная сиротка Лиза Миллс, втянутая семьей в круговерть войны, сумела вызвать в нем сочувствие. Тихая, откровенная, предельно открытая для сотрудничества. От нее, к сожалению, не было никакого толку — ничего важного она не знала — но и никакого вреда тоже.

Он говорил, что примерное поведение и всяческое содействие следствию гарантируют мне смягчение наказания. И в первые мгновения после объявления приговора я так разозлилась на Генри Тайлера, что, ей-богу, была даже рада, что на мне гасящие магию браслеты. Однако сутки в камере позволили мне успокоиться, прийти в себя. Напомнили, что главное по-прежнему — это то, что я жива, когда могла бы и не быть. Поэтому госзащитника я встретила не скрипом зубов, а растерянной улыбкой. Желание придушить мерзавца, так подло обманувшего меня ложными надеждами, было затолкано глубоко-глубоко внутрь.

— Мистер Тайлер! Я ничего не понимаю, вы же говорили об условном сроке и исправительных работах…

— Но, мисс Миллс, — мужчина поправил очки и посмотрел на меня с недоумением. — Вам и дали условный срок и исправительные работы.

— Пожизненный условный! Я вообще не представляла, что такое бывает!

— Мы сейчас живем в такое время, мисс, что чего только не бывает, — философски отозвался мистер Тайлер. — Собственно, цель нашей встречи как раз и заключается в том, чтобы я разъяснил вам детали вашего нынешнего положения и того, что вас ожидает за стенами этого учреждения. После чего вас сопроводят в место отбывания наказания — дом вашего смотрителя.

— Смотрителя? — беззвучно переспросила я, только шевельнув губами. Нет. Надо молчать. И слушать. И не сорваться. Терпи, Лиза. Если хочешь жить — терпи.

— Суд очень строг ко всем участникам темного восстания, как прямым, так и косвенным. А особенно — к членам влиятельных семей, тех, что возглавляли движение, и к числу которых относится и ваша, мисс Миллс. Ко всем применяется высшая мера наказания — казнь, пожизненное заключение или пожизненное условное заключение, которое подразумевает запечатывание дара и необходимость раз в полгода в обязательном порядке отчитываться в участке, к которому вы прикреплены. Объясняются эти суровые меры просто — государство хочет обезопасить себя от повторения подобного сценария.

Я внутренне хмыкнула. Чтобы обезопасить себя от повторения подобного сценария, государству достаточно было пересмотреть отношение к некоторым аспектам магической жизни. Но, конечно же, убивать и сажать за решетку людей — проще.

Грустно улыбнувшись, я подняла на госзащитника полные мольбы глаза.

— Я прекрасно понимаю все это, мистер Тайлер, но ведь я же…

— Я знаю, мисс Миллс, — мужчина меня перебил. — Именно поэтому я настаивал на применении в отношении вас пятнадцатой поправки — ее еще называют поправкой Искупления. Она введена около полугода назад, и суть ее заключается в том, чтобы дать темным шанс исправиться. В качестве исправительных работ вас поставят в услужение к одному из ветеранов восстания, он или она станет вашим смотрителем — тем, кто решит вашу дальнейшую судьбу. Если он или она посчитает, что вы не представляете угрозы обществу, то магия будет вам возвращена, а обвинения, а с ними и отбывание наказания, сняты.

Я смотрела на него с недоверием. Это сейчас серьезно? Моя жизнь будет завесить от кого-то, кто почти наверняка ненавидит темных до глубины души? А я буду должна ему (или ей, чтоб вас всех!) прислуживать? Без магии? Заглядывать преданно в глаза и молить о прощении?..

— Но ведь это несправедливо, — пробормотала я.

— Поправка была принята Государственным советом практически единогласно. Если человек может убедить в своей невиновности того, кто больше всего пострадал от действий темных, то он однозначно заслуживает прощения. Мисс Миллс, это спланированная государственная программа, которая проходит под жестким контролем. Будет иметь место регулярная проверка, которая ставит перед собой задачу выявить нарушения как в ваших действиях, так и в действиях вашего смотрителя. Обязанности есть не только у вас. Более того, в том случае, если смотритель будет угрожать вашей жизни или здоровью — как физическому, так и душевному — вы имеете право на него донести, и после разбирательства вам могут его заменить.

Уже лучше. То есть если меня зашибет ненароком поехавший крышей вояка, то в посмертии я буду утешать себя тем, что он не имел на это права.

— И кто будет моим… смотрителем?

На язык куда больше просилось слово «тюремщик». А мрачное воображение рисовало меня в рванье, занесенный над головой кнут и зловещий гогот: «Это расплата за твои грехи, темная!»

— Эта информация, к сожалению, находится вне моей компетенции. Но в любом случае вы уже скоро это и сами узнаете. Я буду искренне надеяться, что вам с вашим смотрителем удастся найти общий язык.

— Спасибо…

Генри Тайлер снова поправил очки.

— Ну-ну, мисс Миллс, вы выглядите совершенно убитой. На самом деле все не так плохо. Вам дается шанс. Неужели вы бы предпочли ему тюремное заключение? Вы будете почти свободным человеком — перемещение в пределах города для вас будет свободно, за город — в сопровождении смотрителя и при наличии разрешения. Фиксированный рабочий день, выходной. Фактически жизнь среднестатистического человека. Многим из нас за пределы столицы выбираться не приходится даже и без необходимости запрашивать разрешение — он улыбнулся, пытаясь меня подбодрить.

Среднестатистического обычного человека. Не мага. Я смирилась с браслетами, находясь в четырех стенах под бдительным надзором. Но во внешнем мире, да еще и в логове врага… беспомощность меня злила.

— Что ж, если у вас больше нет вопросов…

— Нет, — смиренно кивнула я. — Я благодарю вас за помощь, мистер Тайлер. Что бы я без вас делала?

— Я просто выполнял свой долг, — госзащитник скупо улыбнулся и поднялся. — В эту дверь, пожалуйста, и дальше вас сопроводят.

Я поднялась, но, сделав несколько шагов, обернулась.

— А есть уже те, кто освободился? Кто воспользовался поправкой и был освобожден от обвинений?

Мужчина кашлянул и отвел взгляд.

— С запуска программы прошло всего полгода, мисс Миллс…

Ясно.

Я не стала заставлять его договаривать, улыбнулась самыми уголками губ и вышла в указанную дверь.

Тюремный фургон неимоверно трясся и, казалось, был готов развалиться на винтики прямо под нами.

На каждом ухабе маленький потрепанный чемодан, который мне выдали в составе «личных вещей», больно бил меня по коленям. Что в нем — я понятия не имела. При задержании при мне и на мне были только желтое домашнее платье и туфли, в которые меня сейчас и переодели, после чего — вручили эту ношу. С этим самым расплывчатым пояснением — «личные вещи».

А еще на каждом ухабе дама из конвоя одаривала меня таким взглядом, будто я лично выкопала на дороге эти ямы. Впрочем, вполне возможно, оно так и было. Я прекрасно помнила, как разлетались от ударов куски асфальта под ногами. Успели ли они за год все отремонтировать?..

Фургон остановился, и меня выволокли на улицу. Я не сопротивлялась и не упиралась, но конвоирше, очевидно, доставляло особенное удовольствие меня подпихивать и подгонять.

Машина стояла возле двухэтажного дома в ряду таких же, словно сошедших с картинок о мирной и процветающей жизни. Ступеньки крыльца. Мелодично тренькнувший звонок.

Я чувствовала, как сердце начинает биться чуть быстрее. Что ждет меня в этом доме, за этой свежевыкрашенной дверью? Кто ждет меня?..

Приближающиеся шаги. Щелчок замка. И дверь открылась, явив нам высокую, чуть полноватую женщину с идеально уложенными седыми волосами. Она окинула недоуменным взглядом меня с потрепанным чемоданом и еще более недоуменно уставилась на мое сопровождение в форме тюремного офицера.

— Мисс Лиза Миллс доставлена для отбывания наказания, — отрапортовала конвоирша, вытянувшись по струнке. — Мистер Тернер должен нас ожидать.

— Какое еще?.. — пробормотала дама себе под нос и обернулась, чтобы крикнуть куда-то вглубь дома. — Мэтт?

Снова шаги. Я взглянула на лицо мужчины, шире открывшего дверь, чтобы увидеть, в чем дело — и сердце, и без того слегка пошаливавшее, ухнуло в пятки.

— Мэттью Тернер, сэр? — холодно уточнила конвоирша и после спокойного кивка возобновила свою скороговорку. — Мисс Лиза Миллс доставлена…

— Я в курсе, — голос был негромкий, но какой-то веский и лично меня пробирающий до мурашек по позвоночнику. Хотя, возможно, сам голос имел к этому куда меньше отношения, чем его владелец. — Доставлена. Спасибо за работу, сержант, можете быть свободны.

— Есть, сэр, — козырнула женщина, с которой мы провели незабываемые полчаса на ухабистой дороге, повернулась на каблуках и спустилась по ступенькам, чтобы сесть в машину и никогда больше мне не встретиться на жизненном пути. По крайней мере, я искренне верила в то, что встречаться с работницами женского следственного изолятора мне больше не придется.

— Проходите, мисс Миллс, — проговорил светлый, заставив меня вздрогнуть от собственного имени, произнесенного этим голосом. — Не стойте на пороге, счастье из дома выскочит.

Старая поговорка в его устах почему-то звучала как будто бы с издевкой.

Я сделала несколько шагов вперед, и дверь за моей спиной закрылась. А как только она закрылась, голос дамы взвился до потолка фальцетом.

— Мэттью Чарльз Энтони Тернер! Что все это значит?

— Том попросил меня об услуге, и я намерен ему ее оказать. Первая дверь налево, мисс Миллс.

— Темная? В нашем доме?

Я почувствовала, как челюсти против воли сжались. К счастью, я уже успела двинуться в указанном направлении, и светлые могли в лучшем случае увидеть мою напряженную спину.

— Ма, успокойся. Я должен ее проинструктировать, а потом — мы поговорим.

Моего мнения никто не спрашивал, но если бы вдруг спросил, то я бы честно признала, что это «мы поговорим» звучало как — «вы поговорите, я послушаю и все равно сделаю по-своему». А может быть, опять же во всем была виновата отпечатавшаяся в памяти картина — волны огня, расходящиеся клином, а на его острие человек. Он просто шел, а все филигранно выстроенные щиты ломались с хрупким звоном, как самое обычное стекло. Сила. Мощь. Таран. Чертов магический носорог! Разогнался — не остановить. Я впервые была рада тогда, что не участвовала в лобовой атаке. Лобовая атака была смята в лепешку.

Я оказалась в гостиной — пара диванов, кресла, искусно вышитые подушки, телерадиола, шторы в мелкий цветочек. Все такое… мирное. Домашнее. К горлу подступил ком, я сглотнула его, и почти сразу в комнату зашел светлый, закрыв за собой дверь.

— Садись, — бросил он, махнув рукой на кресло, а сам опустился напротив и потянулся к пачке сигарет, лежащей на столике. — Будешь?

Я отрицательно помотала головой — я была бы и не против, но резкий переход на панибратское «ты» вкупе с сокрушительной картиной, не покидающей мозг, и общим напряженным ощущением неопределенности и непредсказуемости положения не давали расслабиться и подумать о маленьких плотских радостях.

— Значит, так, Лиза, — произнес мужчина и затянулся сигаретой. — Тебе отведена комната на чердаке, а в твои обязанности будет входить помощь миссис Тальберг, нашей экономке.

Дым пах вкусно. Терпкий запах хорошего табака, а не той дряни, что тянули мои соседки по камере. А мужчина в кресле выглядел невозмутимым и даже расслабленным. Я готова была к злости и презрению, к ненависти и боли в голосе, к оскорблениям, к проклятиям, к попыткам отыграться на мне за все прямо сейчас. Но ничего этого не было. Он был спокоен. Равнодушен.

Копна волос цвета темной меди и такие же рыжие брови и ресницы. Глаза теплого коричного оттенка, идеально прямой нос. Очертания губ слегка терялись в неухоженной многодневной щетине, но даже несмотря на нее можно было сказать — красивый мужчина. Красивый и страшный. Опасный.

Я смотрела на пальцы, подносящие ко рту сигарету небрежным, привычным жестом, и против воли вспоминала, как от легкого движения этих пальцев одно из наших укреплений разлетелось в щепу. Пусть на руку светлым тогда сыграло еще и то, что мы не были готовы к нападению — все равно эта мощь потрясала. И я гнала от себя эти воспоминания и эти мысли, но они вновь и вновь возвращались в голову. Страх того, что меня узнают, выведут на чистую воду, снова оплетал своей липкой паутиной и заставлял сильнее сжимать ледяные пальцы сложенных на коленях рук. Вряд ли он меня тогда видел, а если и видел, я была под личиной, но…

— Ее рабочий день начинается в восемь утра, а значит, и твой тоже. Заканчивается в восемь вечера. Воскресенье — выходной. Есть будешь с ней на кухне. Раз в неделю тебе будут выдаваться пятьдесят шиллингов на карманные расходы. Государство также оплачивает твою работу по ставке полфунта за час, эти деньги поступают на твой накопительный счет. Но он заблокирован, и ты сможешь получить к нему доступ только после освобождения. В случае острой необходимости за деньгами обращаешься ко мне.

Он перечислял все это так, будто его совершенно ничего из сказанного не волновало. И мне от этого еще больше становилось не по себе. Капелька пота неприятно стекла по позвоночнику. В людское великодушие и доброту я верила куда меньше, чем в подлость и мстительность. Со светлого станется запудрить мне мозги своей вежливостью, а потом ударить, как только я расслаблюсь.

— В доме живут моя мать, миссис Эйприл Тернер, и три моих сестры — Камилла, Абигайль и Синтия. Мистер Тернер временно в отъезде. По правилам ты подчиняешься только мне, но я полагаю, что для всех будет спокойнее, если тебя не затруднит исполнять некоторые мелкие поручения, которые могут тебе дать остальные члены семьи.

Он впервые внимательно посмотрел на меня за все время разговора, и я сочла необходимым кивнуть. Но почему все же он так спокоен? Будто горничной собеседование проводит, а не инструктирует своего врага о жизни в собственном доме.

Удовлетворившись этим кивком, светлый закончил.

— Первая проверка состоится через три месяца. До тех пор любые вопросы, которые у тебя возникнут, решать придется со мной.

— У меня есть вопрос, мистер Тернер, — произнесла я, глядя прямо в карие глаза, и замолчала.

— Задавай, — кивнул светлый, затянулся и выпустил тонкую струйку дыма.

— У меня есть шанс получить свободу?

«…или ты меня взял только в качестве бесправной рабыни для хозяйства?» Окончание фразы я, естественно, прокрутила только в мыслях, усиленно сражаясь с поднимающейся откуда-то из глубин сознания ненавистью. Ненависть эта дремала почти год, пришибленная необходимостью выжить, а теперь, когда угроза смерти отступила, она возвращалась на свое законное место. Ты ведь считаешь себя лучше меня — верно, светлый? Защитник в белом перед преступницей и убийцей. А сколько наших ты убил?..

Не подозревая о том, какая буря кипит у меня внутри, мужчина вскинул брови и хмыкнул.

— Вижу, ты, Лиза-темная, не из тех, кто ходит вокруг да около.

— Я просто… — я попыталась смягчить прямой вопрос пояснением, но светлый меня перебил.

— Нет. Отпускать тебя я не планирую.

Я сжала руки так, что ногти впились в ладони.

— Я видел, на что способны темные, Лиза, — он ткнул недокуренную сигарету в пепельницу и наклонился вперед, упершись локтями в колени и сцепив руки в замок. — Я видел это так же близко, как тебя сейчас. И потому я придерживаюсь правительственного мнения — вас нужно держать под присмотром. И раз на какое-то время я могу этот присмотр обеспечить — этим я и займусь.

В моей памяти мелькнули развороченная стена Мелкор-холла, изломанное тело Эзры…

О да! Я тоже видела, на что способны светлые. Так что, мистер Тернер, будем честны, дело не в этом.

— Но… — я закусила губу, сдерживая рвущиеся наружу грубости. — Я же… неужели у меня нет ни единого шанса?

Жаль, господь бог не наделил меня в должной степени актерским талантом, слезы в широко распахнутых серо-голубых глазах наверняка смотрелись бы сейчас драматично и крайне уместно. Увы, глаза были — слез не было. Отродясь не была плаксой.

Светлый посмотрел на меня и, помолчав несколько долгих секунд, произнес.

— Ты голодна?

Я недоуменно сморгнула. Что это? Разговор окончен?

— Мы скоро сядем за стол. Ты можешь поесть сейчас или дождаться, пока мы закончим. Миссис Тальберг сегодня отпросилась пораньше.

— Спасибо, я не голодна, — я опустила глаза, снова пряча их за ресницами. — И если сегодня в моих услугах вы не нуждаетесь, то я хотела бы побыть одна.

Мужчина откинулся обратно на спинку стула.

— По лестнице на третий этаж, дверь налево. Если передумаешь, после десяти кухня в твоем распоряжении.

— Спасибо, мистер Тернер.

Я поднялась, подхватила свой чемодан, в уюте этой гостиной смотревшийся до отвращения неуместно, и поплелась в указанном направлении. Задумчивый взгляд светлого сверлил лопатки так, что мне хотелось ими передернуть.

Стоило мне распахнуть дверь, как от нее испуганными зайцами прыснули в разные стороны две девицы. Справившись с первой, инстинктивной, реакцией, а еще, наверное, отметив, что перед ними я, а не их брат, девицы выпрямились, приосанились, одернули юбки и смерили меня любопытно-презрительными взглядами. На вид им вряд ли было больше тридцати на двоих, медные волосы, карие глаза. Одна в веснушках, другая — без. И было странно видеть на лицах этих девочек то выражение, которое я скорее воображала на лице ветерана.

Пигалицы.

— Мисс Тернер, мисс Тернер, — я кивнула каждой и прошла мимо, к лестнице.

За спиной тут же взорвался возбужденный шепот, который меня уже мало волновал.

Поднимаясь по лестнице, я думала о том, что, задавая свой вопрос, я в общем-то и не надеялась на положительный ответ. Нейтрально-доброжелательное отношение моего смотрителя сбивало с толку и заставляло настраиваться на худшее. Но я себе этого не позволяла. Я — Лиза Миллс. Милая, тихая девушка, ни в чем не виновная. А мой надсмотрщик пока что кажется достаточно спокойным, относящимся ко мне без очевидной ненависти, несмотря на весь свой опыт. Даже его переход на «ты» в отсутствии посторонних выглядел не пренебрежительно, а скорее снисходительно, покровительственно. Могло быть и хуже. Намного хуже. Я просто буду паинькой, и у меня все получится. Да? Да.

Я толкнула указанную дверь на третьем этаже и оказалась в маленькой комнате с низким, мансардным потолком. Кровать, тумба, стул, узкий шкаф. Запах пыли с ноткой лаванды, исходящей от стопки белья на кровати. Я посмотрела на полотенце и подумала, что неплохо было бы помыться. И я даже взялась за ручку двери, чтобы спуститься и спросить у светлого, где я могу это сделать, но почти сразу передумала.

Завтра.

В этой комнатке, совершенно не похожей на тюремную камеру, я вдруг почувствовала себя человеком. В ней было что-то похожее на клеть студенческого кампуса — и создавалось иллюзорное ощущение, будто я вернулась на несколько лет назад, в дни, когда все было совершенно иначе. Когда мы не могли даже представить, какое будущее нас ожидает.

И мне отчаянно захотелось продлить это ощущение. А для этого было достаточно просто не выходить пока из этой комнаты. Только и всего.

Я положила чемодан на кровать и щелкнула пряжками замка, чтобы удовлетворить, наконец, свое любопытство.

Государство заботилось о своих гражданах. Даже провинившихся. В чемодане обнаружились два одинаковых грязно-серых платья — что-то среднее между тюремной робой и нарядом горничной — набор гигиенических принадлежностей, два комплекта простенького хлопчатобумажного белья, две сорочки, две пары грубых чулок, теплые ботинки с толстой подошвой, плотный кардиган и «Памятка для отбывающих срок с правом искупления».

Последнее меня почему-то до невозможности развеселило. Я отложила занимательное чтение на другой раз, небрежно побросала все богатство обратно в чемодан и, переодевшись в сорочку, забралась в кровать.

Дом. Комната. Свежее, вкусно пахнущее белье. Иногда не так уж и много нужно человеку для счастья.

Глава 2

Мэтт

Когда Том высказал мне свою просьбу, я сначала подумал, что он то ли шутит, то ли издевается, то ли не в себе. Остановившись на последнем варианте, я высказал искреннюю озабоченность его душевным здоровьем.

— Ты сдурел?

Наверное, голосу не хватало то ли искренности, то ли озабоченности, потому что старый друг, боевой товарищ и по совместительству жених моей сестры — а значит, будущий, чтоб его, родственник — только поморщился. И продолжил упорствовать как в собственном здравомыслии, так и в желании осчастливить моей семейство дармовой рабочей силой.

— Мэтт, ну я тебя как друга прошу, ну некуда ее пристроить. Программа держится на соплях и загибается, а ты же понимаешь, как для меня это важно! Это временно, пока я не найду для нее другой дом. Ну пойми, она совсем одна и без вины виноватая.

Только Том мог назвать без вины виноватой представительницу темного рода. Ну и еще пара-тройка человек, ностальгирующих по времени «до».

Как ни странно, я не ненавидел темных. Несмотря ни на что. Не ненавидел и не презирал. Они были мне глубоко безразличны. Все равно практически все, кто стоял у истоков восстания либо погибли в бою, либо приняли смерть от рук правосудия. А остальные… Остальные — такие же пешки, как и мы, светлые. Убивали так же, как и мы. И умирали так же, как и мы. И теряли близких так же, как и мы. Просто мы — победили, а они — нет.

Но это вовсе не означало, что мне настолько плевать и что я готов притащить в дом одну из них.

— Нет.

— Мэтт!

— Да с какого перепугу? Сдай ее кому-нибудь, кому оно надо. Мы вполне можем позволить себе горничную, благодарю.

— Да будь ты человеком! Это всего лишь женщина, одинокая и напуганная. Да еще и без магии! Она в этой войне потеряла едва ли не больше, чем ты! — вскипел Том.

И почти сразу осекся. Наверное, даже до того, как на моей физиономии проступила каменная маска.

Я молчал. И думал.

Том тоже молчал. И все больше нервничал, вглядываясь в мое лицо.

— Мэтт? Мэтт, прости, а? Ну я не…

— Давай сюда свою темную, — невыразительно произнес я, приняв решение, и, не дожидаясь реакции друга, стянул с его стола папку с ее личным делом.

А теперь мне предстояло принять на себя последствия этого решения. И если кто-то скажет, что семейный ужин совершенно не похож на столкновение сил темных и светлых — тот не ужинал с семейством Тернер.

Когда я зашел в столовую, все уже были в сборе. В воздухе потрескивала гроза, и я даже испытал нечто похожее над предбоевой азарт с его выбросом адреналина. Мать сидела, поджав губы. Камилла скучающе теребила салфетку. У погодок Абигайль и Синтии, похожих как близнецы, глаза блестели от возбуждения.

Не обращая на все это ни малейшего внимания, я прошел на свое место и, не поддаваясь на провокации, потянулся к блюду с мясом. И только когда я закончил накладывать и даже отправил первую ложку в рот, до матушки дошло, что первым начинать витающий в воздухе разговор я не планирую (я враг себе, что ли?). Она зыркнула на дочерей и те тоже потянулись к еде, а когда, наконец, все были осчастливлены порцией ужина, проговорила спокойно и с деланной непринужденностью.

— Мэттью, ты не хочешь нам ничего объяснить?

— Не хочу, — буркнул я. — Но разве у меня есть выбор?

Старшая из младшеньких от души пнула меня под столом. Я скривился и великодушно поделился:

— Как я уже сказал, Том попросил меня о помощи в его программе, и я согласился. Девушку зовут Лиза Миллс, и она будет жить с нами на правах помощницы по дому. Что тут еще объяснять?

— Дорогой, тебе не кажется, что подобные решения ты должен согласовывать с нами?

— Она никого не потеснит, никаких вложений не потребует, окажет помощь в ведении хозяйства. Решение каких бы то ни было проблем, которые могут быть с ней связаны, ложится исключительно на меня. Так что нет, мне не кажется, что это решение я должен был согласовывать.

— Но она будет жить в нашем доме!

— И?

— Темная!

— И?

— Это недопустимо!

Я испытал острое желание бросить ужин и уйти к себе только потому, что знал, что будет сказано дальше, и это заранее бесило — но в разговор неожиданно вступила Камилла.

— Война давно закончилась, мама. Нет больше темных и светлых.

— Еще скажи, что ты считаешь это разумным! — возмутилась матушка. — И объясни мне, дорогая, как вообще твоему Тому могла прийти в голову подобная идея? За кого он нас принимает?

— Он настолько же мой, ма, насколько и Мэтта… — сестрица нарочно пыталась держать нейтральный тон, и я на всякий случай отодвинул ноги подальше — на ком-то же ей надо будет с таким трудом сдерживаемые эмоции спустить. — Я была не в курсе этой просьбы, но раз Том попросил нас, значит, так надо. А Мэтт действительно имел право принять такое решение. И я уверена, что мисс Миллс не доставит нам хлопот — это не в ее интересах.

— Да! — подала голос Абигайль. Девице стукнуло пятнадцать, и она пребывала в святой и наивной уверенности, что теперь имеет право голоса в семейном совете. — Я тоже за то, чтобы она осталась. Нужно же показать этой дряни, где ее настоящее место!

Мне остро захотелось схватить мелочь за шкирку и хорошенько тряхнуть. Мы все на мгновение настолько обалдели от подобного заявления, что потеряли дар речи, и Абигайль воодушевленно продолжила.

— А что? Пусть погорбатится хорошенько, отработает. Чем ей еще заниматься? Без магии-то! Ты бы видела ее, мам, шавка драная!

Я резко отодвинул стул, готовясь осуществить первую мелькнувшую в голове мысль, но движение оборвал громкий удар по столу — такой, что аж тарелки подпрыгнули и звякнули бокалы.

— Встань, — коротко скомандовала мать, глядя на среднюю дочь в упор. И когда та втянула голову в плечи, еще, очевидно, не понимая, в чем провинилась, но надеясь, что гроза минует, повторила уже жестче. — Я сказала «встань!»

Абигайль поднялась, гордо вскинув подбородок — избежать битвы не получилось, значит, надо держать форт до последнего.

— Подойди.

Сестрица обогнула стол и приблизилась к тоже поднявшейся матери.

И как только она остановилась, по столовой разнесся звонкий звук пощечины.

Абигайль, не издав ни звука, схватилась за щеку, уставившись на мать огромными, мгновенно наполнившимися слезами обиды и злости, глазами.

— В моем доме так говорить о женщине ты не будешь. И так разговаривать со старшими — тоже. А если я еще раз услышу от тебя подобные выражения — отошлю к тетке Кристен, чтобы она напомнила тебе о манерах, полагающейся юной леди твоего воспитания.

С учетом того, что тетка Кристен в воспитании не чуралась болезненных, но дивно доходчивых методов, угроза звучала внушительно.

— А теперь ты уйдешь к себе в комнату и не выйдешь до завтрашнего утра. Ясно?

— Но мама!..

— Ясно?

Абигайль всхлипнула, повернулась на пятках и вылетела из столовой. Раздалась нервная дробь каблуков по лестнице, громкий хлопок двери, и все стихло.

Я помедлил несколько мгновений и опустился обратно на стул. Синтия ковырялась в своей тарелке, излучая молчаливое несогласие и волны тлеющей агрессии. Камилла устало потерла глаза. Сестричке-целительнице хватало работы в госпитале, чтобы еще маяться пациентами (правда, скорее психиатрического плана) дома. Мне было ее искренне жаль, что не меняло моей убежденности в правильности решения.

Мама села и перевела взгляд на меня.

— Мэтт…

— Все в порядке, ма.

— Нет, не в порядке. Она только приехала, а мы уже… Ох, господи, война год как закончилась, а разрушениям не видно конца и края. Поэтому я не хочу, чтобы она оставалась с нами, Мэттью, я не хочу, чтобы она вставала между нами. Чтобы из-за нее мои дети — мои милые, добрые девочки — говорили и думали подобное.

— Я предполагал, что все так и будет, поэтому и не планировал оставлять ее здесь, — я откинулся на спинку стула. — Вернее, если бы все прошло гладко, то мы бы, конечно, остались, но я не особенно на это рассчитывал.

— Я не понимаю, о чем ты, — она нахмурилась.

— Было бы, конечно, неплохо остаться здесь на недельку-другую, пока в Уизел-холле не наладят хотя бы электричество, но теперь я думаю, что будет лучше, если мы уедем завтра же.

— Уизел-холл?.. — растерянно проговорила мама.

— Уизел-холл?! — громко изумились обе оставшиеся сестрицы. А Синтия пораженно добавила, — В эту развалину?

Она тут же прикусила язык, метнув в мать опасливый взгляд — вдруг попадет за неуважение к родовому поместью, но миссис Тернер была слишком поражена моим заявлением, чтобы уделить внимание этому замечанию.

Уизел-холл — или новый Уизел-холл — трехэтажный особняк середины прошлого века, построенный на месте предыдущего, который мой далекий предок по неосторожности спалил в ходе не очень удачного эксперимента (издержки огненных родов!) — не был главной резиденцией Тернеров уже более двадцати лет. С тех самых пор, как отец занял должность главного целителя Центрального госпиталя Святого Петра и потерял возможность тратить по два часа на дорогу до дома — который пусть и находился в черте города, но по расстоянию, казалось, был в другом мире. Отец снял квартиру, где мог бы ночевать, когда заканчивал слишком поздно, и когда мать внезапно осознала, что муж стал появляться дома только на выходных, а то и реже — решительно заявила о переезде всего семейства в центр.

Отец на радостях купил хоть и небольшой (по сравнению с родовым особняком), но респектабельный дом на набережной. И Уизел-холл сначала превратился в место, где дети проводили каникулы, потом в место, куда вся семья выезжала раз в год на неделю отдохнуть, а потом — в «место-которое-нельзя-называть». Потому что при упоминании ветшающего особняка родители мрачнели, начинали терзаться чувством вины, но все равно не находили ни желания возвращаться на окраину, ни свободных денег, которые можно было бы выделить на поддержание дома в достойном состоянии. А потом началась война, и всем окончательно стало не до поместья.

Я вспомнил о нем несколько недель назад, наткнувшись на альбом с детскими фотографиями. Среди них — я, лет шести от роду, на руках с совсем мелкой Камиллой в многочисленных рюшах, сидел на ступеньках высокого крыльца, ведущего на увитую плющом веранду. И мне вдруг вспомнилось, как я любил эту веранду, особенно летом, когда на белом железном столе с причудливыми завитушками стоял графин со свежим лимонадом.

План побега из дома, от душащих стен и бесконечной опеки начал зреть медленно, но неотвратимо, а предложение Тома стало финальным и самым важным штрихом — темная была гарантией того, что за мной никто не сунется.

Правда, я думал, что за ближайшую пару недель наведаюсь в родовое гнездо и организую там условия для жизни хотя бы в паре комнат, но… нет, так будет даже лучше.

— Мэтт, ты не можешь там жить в принципе, и ты не можешь там жить с ней! — возмутилась матушка. — Последний раз мы с отцом там бывали еще до войны, и уже тогда дом был абсолютно непригоден для жизни!

— Ма, при всем уважении, твоя характеристика «непригодности для жизни» может означать отсутствие окон, выходящих на солнечную сторону, или там… — я покрутил рукой, подбирая что-нибудь столь же нелепое, но чрезвычайно веское, — поскрипывающий пол.

Камилла хихикнула и тут же заткнула себя стаканом воды, а Синтия спряталась за салфеткой. Все семейство прекрасно помнило — когда у нас внезапно стала скрипеть лестница, маман не могла угомониться, пока лестницу не поправили, и без конца возмущалась, что «в этом доме невозможно находиться!»

— Не передергивай! Ох, Мэтт, ну одумайся. Зачем тебе это нужно? Мне тяжело это признавать, но Синтия права — Уизел-холл сейчас просто развалина. И потом… оставаться один на один с темной. В твоем состоянии…

Она осеклась, и я привычным усилием подавил волну бессильного бешенства, зарождающегося в груди.

— Я способен в случае необходимости справиться с одной, лишенной магии женщиной, благодарю за заботу. Я принял решение и не собираюсь его менять, завтра мы уезжаем.

Я поднялся из-за стола, бросив салфетку в недоеденное мясо.

— Мэтт! Ужин!..

— Я сыт.

По горло.

Дверь в отцовский кабинет скрипнула, открываясь, и я метнул в нее бешеный взгляд. Можно было бы и запереться, но тогда я окончательно чувствовал бы себя неуравновешенным подростком, вроде младших сестричек.

Впрочем, злость быстро угасла, когда в комнату вплыл поднос, а за ним Камилла. Она небрежно захлопнула дверь пяткой и подошла.

Поднос с бутербродами под кружевной салфеткой и чаем в неприлично большой кружке опустился на стол. Сестренка знает, как я люблю — чай, наверняка, крепкий, сладкий и горячий. И я был ей за него невероятно благодарен.

— Абигайль — дура, — буднично и непринужденно сообщила мне Камилла. — Но у нее это возрастное. Пройдет.

Тонкая белая рука взъерошила мне волосы, и я только поморщился, снося снисходительную ласку от младшей, но такой взрослой сестры.

— Могли бы с Томом меня и предупредить.

— Я думал, он тебе скажет, — я пожал плечами, без зазрения совести подставляя старого друга под огненный темперамент невесты. А ничего, пусть тренируется, им еще жить вместе. Камилла гневно сощурилась, точеные ноздри на мгновение раздулись, но сестренка быстро взяла себя в руки, отложив расправу до лучших времен.

Я жевал бутерброды, запивая их обжигающе-горячим чаем.

Камилла небрежно сидела на подлокотнике моего кресла, сочтя свой долг — накормить мужчину в доме — исполненным, но не спешила уходить.

— У меня сегодня пациентка умерла.

Так вот чего она такая меланхоличная. Не любит пациентов терять. Это отчетность портит, репутацию под сомнение ставит и вообще… Не любит она этого.

Я молча вгрызся в бутерброд. Камилле, судя по тону, не нужен был собеседник. Ей нужен был слушатель.

— До войны я бы ее вылечила. А сейчас… Нельзя. Поназапрещали! — она помолчала и продолжила. — Весь раздел магии крови признан темным и условно запрещенным. За каждым чихом бегай за разрешающей бумажкой. Ритуалисты от злости лезут на стену. Отдел ментальных расстройств исходит ядом, шлет проклятия на чиновные головы и предлагает лечить всех подорожником. Диагносты грозятся всей специальностью свалить за границу. Будут нам диагнозы гадалки ставить. Это просто ужас, Мэтт! Война год как закончилась, а по ощущениям все потери еще впереди…

— А с пациенткой что? Неужели ничего нельзя было сделать? — я прожевал толстый ломоть хлеба с ветчиной и почувствовал в себе достаточно сил, чтобы вступить в разговор.

Камилла развела руками.

— При нынешних ограничениях — ничего.

— А твоя заведующая? Ну, помнишь, ты рассказывала, злющая такая тетка.

— У-у-у, вспомнил тоже. Ее давно забрали. Еще когда мы с тобой за темными гонялись.

— Как это?..

— А вот так. Она темный маг. Ее прямо на выходе из операционной приняли. Хотели с операции забрать, но там ординаторы насмерть встали и не дали им зайти. Она наивно верила, что здравый смысл победит и, не скрываясь, практиковала непопулярные методы, исследования какие-то вела. Теперь уже никто не узнает, какие. Они обезглавили нашу медицину, Мэтт. Выдернули из неё позвоночник. Мою пациентку не темные убили, ее убили такие идиоты, как Абигайль — воевать они не воевали, но до изнеможения, до трясущихся ножек хотят продемонстрировать собственную причастность и бескомпромиссность. Принципиальность! Твари…

Мы оба замолчали. Мне нечего было сказать. Мое мнение о нынешнем состоянии медицины она знала, и лестным оно не было. Мы все когда-то, как и ее заведующая, наивно верили, что как только закончится война — все вернется на круги своя. Пусть не сразу, в тот же день, но постепенно, потихоньку…

Увы. Становилось только хуже.

Гражданская война — страшная вещь. В ней враг не враг, и победитель не победитель. Вот только понимание этого приходит только тогда, когда ты уже увяз в ней по уши.

— Так что, — вдруг проговорила Камилла и, наклонившись, поцеловала меня в макушку, — езжай в Уизел-холл, братик. Вези подальше от идиотов эту злосчастную темную. Я считаю, что ты прав. Но буду приезжать не реже двух раз в неделю! А с Томом я еще поговорю…

Когда я, наконец, решил покинуть отцовский кабинет, весь дом уже спал.

Я давно привык ложиться поздно и вставать рано, и как Камилла ни пыталась убедить меня, что среди прочего мне вредит и недостаток сна, я только огрызался. Снотворные не помогали, хуже того — от них сновидения становились ярче, а пробуждения болезненнее.

Лестница не скрипнула.

Я свернул в коридор и с некоторым удивлением отметил, что дверь в ванную очерчена тонкой полоской света.

«Камилле не спится, — решил я. — Тяжелый день, бурный вечер…»

И в тот самый момент, когда я проходил мимо, дверь распахнулась, погасив мое «сама-то чего не дрыхнешь?» на вдохе.

Не Камилла.

Темная приглушенно ойкнула, почти налетев на меня, тут же отшатнулась назад, и мы уставились друг на друга, как два барана на узком мосту.

Черные волосы — мокрые, всклокоченные, рассыпались крупными локонами по наброшенному на плечи полотенцу. Капли воды с них стекали и на полотенце, и на льнущую к еще влажному телу сорочку, облепившую высокую полную грудь и темнеющие сквозь светлую тонкую ткань соски.

Мне потребовалось несколько мгновений, чтобы понять, куда я пялюсь, но как только это осознание пришло, взгляд тренированно метнулся вверх, чтобы уставиться в широко распахнутые голубые глаза.

Девушка тоже опомнилась и нервно стянула края полотенца, чтобы прикрыться.

— Простите, мистер Тернер, — произнесла она, и севший, хрипловатый голос вызвал мимолетную дрожь вдоль позвоночника. — Я думала, все спят. Я не хотела…

— Вы имеете полное право пользоваться ванной в ваше свободное время, мисс Миллс, — отозвался я, остро ощущая, что и мой голос звучит как-то иначе.

Официальное обращение, цель которого была создать прямо сейчас между нами невидимую дистанцию, кажется, немного успокоило темную. Напряженные плечи, дрогнув, опустились.

— Даже хорошо, что я вас встретил, — продолжил я, будто мы столкнулись не посреди ночи в дверях ванной, а среди бела дня на кишащей прохожими улице. — Планы поменялись. Не разбирайте ваш чемодан — мы уезжаем завтра утром.

— Куд… — она осеклась и торопливо исправилась. — Мне нельзя покидать пределы столицы без получения разрешения в полиции.

— Пределы столицы мы не покинем.

Взгляд неумолимо стремился вниз — туда, где бледные пальцы сжимали края полотенца, где влажно поблескивала в льющемся из ванной свете чистая нежная кожа шеи — поэтому разговор я предпочел стремительно свернуть.

— Доброй ночи, — кивнув, я повернулся к темной спиной.

— Спокойной ночи, мистер Тернер, — полетело мне вслед.

Я зашел к себе и завалился, как был, на неразобранную постель.

Мысли, покрутившись еще немного возле столкновения в коридоре, снова скакнули к случившемуся за ужином.

Она не виновата.

Нет, не Лиза — Абигайль. И матушка. Хотя и Лиза, выходит, тоже.

Никто не виноват, и это самое хреновое.

Я поворочался в поисках удобной позы. Как всегда, не нашел. Суставы опухли и ныли. Крутило, как на непогоду. Это мелочь — физическое проявление перекошенных магических потоков.

«Все пройдет!» — уговаривали меня друзья.

Те, кому повезло больше — не остаться калекой в тридцать лет.

«Всё пройдет!» — фальшиво пели доктора. — «Мы определимся с тем, чем именно вас поразили и подберем успешную схему лечения! А пока что — пейте микстурки, они снимут симптомы!»

Только сестренка высказалась честно — но сплошь непечатно. Камиллу тоже здорово перекроила эта война.

Огненная ведьма, она долго придерживалась нейтралитета, ради медицины и возможностей темной магии в ней, не одобряя ущемлений и ограничений, но взбесилась и подалась в гражданское ополчение военным врачом после того, как темные покусились на святое — на госпиталь Святого Петра. Уходила доверчивой девушкой — а вернулась взрослой женщиной и невестой Тома. И, пожалуй, могла себе позволить высказываться резко — даже и в присутствии старшего брата.

Микстурки, кстати, симптомов не снимали — в лучшем случае, ослабляли. И чем дальше, тем меньше.

Я покосился на стоящие на тумбочке флаконы, задавил привычное желание запустить ими в стену, перевернулся на другой бок и провалился в сон.

Лиза

Я лежала в отведенной мне комнате и смотрела в потолок. Мысли то рассеянно разбегались в разные стороны, то возвращались всем скопом, прокручивая события вечера.

Крики в столовой были слышны мне даже на третьем этаже. И злой топот ног по лестнице, и громкий хлопок дверью. Тяжело было сказать, кто с кем не сошелся во мнении, но причина была настолько очевидна, что я только зябко поежилась под своим одеялом, вслушиваясь в происходящее — не зазвучат ли сейчас шаги и на моей лестничной клетке, не откроется ли дверь, и не скажут ли мне выметаться.

Не сказали.

В доме еще довольно долгое время была слышна возня отходящего ко сну семейства — негромкий шум воды в ванной, которая, судя по всему, находилась практически подо мной, приглушенные женские голоса. Мужского слышно не было. А когда все окончательно стихло, я вдруг поняла, что не могу уснуть.

Нет, есть мне не хотелось, несмотря на то, что я так и осталась без ужина. А вот вымыться — хотелось до невыносимого зуда в теле. Принять нормальный душ, одной, с горячей, а не полутеплой водой, постоять под ним, сколько хочется — а не пока тикает секундомер, смыть с себя весь этот год содержания в изоляторе.

Я лежала, сражаясь с этим желанием, больше часа, и в итоге все же не выдержала. Все уже наверняка видят третий сон. Я быстренько, туда — и обратно.

Халата государственная щедрость не предусматривала, поэтому в коридор я высунулась, как была, в сорочке, прижимая к груди полотенце и гигиенические принадлежности.

Тишина и темнота.

Слух меня не подвел, и дверь в ванную я угадала с первой попытки.

Это были прекраснейшие полчаса моей жизни за весь последний год.

…и надо ж было светлому все испортить!

Признаться, в первые мгновения я не на шутку испугалась. Сначала — когда, выйдя в пустоту коридора, чуть не налетела на живое препятствие, потом… потом — когда увидела этот взгляд. Нормальный заинтересованный взгляд нормального мужчины при виде все равно что обнаженной женской груди.

В горле пересохло и колени подкосились. Я торопливо запахнула полотенце, а в голове уже вовсю варилась паническая мешанина из мыслей. Боже правый, вот уж о чем год содержания в женском изоляторе заставляет позабыть, так это о том, что ты — женщина. Да еще и, спасибо матушке-природе, вполне себе привлекательная. И беззащитная. Лишенная магии, отданная практически во владение. Что я смогу сделать, если светлый ко мне полезет?

Ничего.

Никто не будет рассматривать заявление об изнасиловании от темной с пожизненным уголовным сроком, а с мечтами об «искуплении» можно будет распрощаться.

Светлый удивил.

Настолько, что когда он отвернулся и пошел прочь, я еще несколько секунд смотрела ему в спину, переваривая случившееся. А потом торопливо убежала к себе, где с трудом удержалась от совершенно идиотского желания подпереть стул дверью — на тот случай, если мужчина передумает.

Стул остался стоять, где стоял, а светлый не передумал.

Он наверняка уже видел третий сон, а я все еще таращилась в потолок.

Сон — черная яма. Сны мне не снились, и иногда я об этом остро жалела, а иногда — неистово радовалась. Но, тем не менее, я почему-то начала бояться спать. В изоляторе тютю и рохлю Лизу Миллс, примерную домашнюю девочку, не обижали. А когда попробовали, быстро уяснили, что с сестрой Дэвида Миллса лучше не связываться — благо, содержали там точно таких же условно-виновных темных, как и сама Лиза. Две бешеных драки, изодранные в кровь противницы, обзаведшиеся изрядными проплешинами — и я получила возможность тихо жить в уголке, не опасаясь, что меня во сне придушат.

Забыть. Забудь об этом, Лиза! Думай о хорошем. Настраивайся на сон.

Здесь мне и вовсе незачем бояться засыпать. Тихая комната — даже уютная по-своему. Тесная, темная — но на одну меня. Без соседок. Хорошо.

Хорошо же, Лиза?

Чистое белье. Запах лаванды. Душ — не температуры окружающей среды, а настолько теплый, насколько тебе хочется, и одной, тебе одной! И можно мыться, сколько угодно, и не спешить!

Но ты все равно спешишь.

Ты отвыкла от свободы (даже такой, условной), и она тебя беспокоит, Лиза.

Ничего, пройдет.

Нужно просто спать и не думать о прошедшем дне.

Вообще не думать о прошлом.

Но сон-черная-яма пугает, и внутренний собеседник не способен ни переубедить, ни отвлечь, и мысли лезут сами.

У Дэвида было прозвище «Скорый Поезд». Заслуженно — он несся к цели по прямой, как по проложенным рельсам, игнорируя какие бы то ни было препятствия, через реку — мост, через гору — туннель. Увлеченный человек, харизматичный мужчина и сильный маг.

В детстве мы не были особо близки — и сошлись внезапно, уже оба будучи почти взрослыми, на почве темной магии. Тогда, когда со мной приключилась первая любовь — острая, сладкая, страстная, взаимная.

Я влюбилась в теорию магии крови. Тогда еще — просто науку, не названную бесчеловечной, не вымаранную со страниц учебников и не запрещенную к изучению и преподаванию.

Я изучала это искусство и наслаждалась открывающейся мне гармонией, безупречной логикой причин и следствий, красотой и лаконичностью построений и связей. Познавала ее — как познают возлюбленного, открыто и доверчиво распростертого передо мной, и болезненно вздрагивала, натыкаясь — словно напарываясь — на ограничивающие эдикты и законодательные вето.

Искусство магии крови было широко, полноводно, и течения его уводили туда, под решетки и пики запретов. Я испытывала почти физическую боль от невозможности проверить свои выкладки, подтвердить или опровергнуть предположения. Практически в ярость впадала — теория магии крови увлекла меня целиком, и я ухнула в эту свою страсть с головой, как в омут.

Мы с Дэвидом могли часами сидеть ночами на кухне, обсуждая и делясь, сопереживая друг другу и друг друга подпитывая.

Дэвид уже тогда примкнул к течению, выступающему за послабление магических ограничений, и я страстно его поддерживала.

Дура.

Я заворочалась.

Ночь затянула тучами небо, заволокла луну и звезды. Снова кольнуло беспокойство — а что, если светлый все же возьмется приставать? Что делать?

«Если пристанет — дать!» — цинично посоветовал внутренний собеседник. Подозрительно похожий на здравый смысл.

Да иди ты!

«А что? Он мужик видный, противно не будет, если с умом взяться — а долгое воздержание вредит здоровью и портит характер», — глумился внутренний голос.

Беседа с самой собой свернула определенно не в то русло.

Но… если подумать — то к любовнице он должен быть помягче, а снисходительность светлого мне, определенно, пригодилась бы.

Да и мужик он, действительно, видный.

Да и я, действительно, давно одна.

…а характер у меня и в лучшие дни благостностью не отличался…

Так, стоп!

Спи, Лиза!

А если не можешь — то думай хотя бы не о прошедшем дне, а о дне грядущем.

Это всяко эффективнее.

То, что после побега из страны нужно сваливать — это ясно, как день. Во-первых, здесь темную беглянку властям выдаст всякая собака — если, конечно, выдадут, а не сами линчуют. Во-вторых… Тошнит меня от милой родины. Моя б воля — умчала бы отсюда прямо сейчас и не останавливалась бы до самого Северного Полюса. Или Южного. Ханжи. Лицемеры чертовы.

Но до побега еще нужно дожить — раз. И сбежать еще нужно суметь — два.

Так что мне нужен план. Вариант плана — получить освобождение через прощение кого-то там я даже не рассматривала. Нашли идиотку!

Итак.

Первое. Исследовать браслеты — пока что у меня не было возможности изучить поближе сие чудо магической мысли, всё недосуг как-то: то светлые рядом крутятся, мою судьбу решают, то еще ерунда какая отвлечет. Мелочи.

Ничего, надеюсь, там, куда мы едем, будет поспокойнее.

Снять блокираторы я сама не смогу, ясное дело. Но мне вполне по силам хотя бы к ним присмотреться, чтобы знать, чего ожидать от этих совершенно излишних на мне украшений, и кто бы — чисто теоретически — мог бы помочь мне от них избавиться.

Кроме Мэтта Тернера, конечно.

Второе. За год, проведенный в изоляторе, я выпала из жизни и сейчас не владею информацией о происходящем, а это не дело, и в моем положении может стоить если не жизни, то будущей свободы. Нужно любой ценой восполнить пробелы. Выяснить, кто из потенциально способных помочь находится на воле, кого поймали, кто погиб. Мало знать, как могут быть сняты магические ограничители — нужно еще найти того, кто сумеет это сделать.

Тех, кто знал, что Лиза и Джессика — одно лицо, и раньше было наперечет, а теперь и вовсе, считай, никого не осталось, но это неважно. Лизе Миллс тоже не откажут в помощи, но ввязываться в самоубийственные трепыхания остатков сопротивления я больше не буду. Хватит, поумнела.

Третье…

Сон-черная-яма подкрался незаметно. И в нем сначала мелькали тени ушедших — тело Дэвида, Эзра, еще живой — и он же перемолотый, изувеченный, безнадежно мертвый. Стелла Уиннифред, увидевшая, как Джессика Хайд, знаменитая Джесси-Тихий-Омут, подкладывает свои личные вещи одной из покойных соратниц. Губы Стеллы шевелятся — она вновь бросает свои ядовитые слова о бегущих с корабля крысах — но звука нет. Я помню эти слова наизусть. Но, как и тогда, они почти не ранят — я разочаровалась в Сопротивлении.

…а в глазах Стеллы — затравленное, загнанное выражение отчаявшегося человека, мечущегося и понимающего, что спасения нет.

Моя протянутая рука с приметным кольцом Джессики, и ее жадное движение навстречу всем телом. Царапнувшие ладонь ногти, когда она схватила его…

Мама. Папа. Летний день, мы пьем чай в саду, и Дэвид, весь изломанный заклинанием, что-то рассказывает, оживленно жестикулируя под молчаливое неодобрение родителей — джентльмену пристала бОльшая сдержанность в манерах…

Смутные, немые, смазанные образы, мельтешащие на границе сна и яви.

А потом всё. Черная яма.

Глава 3

Я не заводила будильник, зная, что проснусь ровно в шесть тридцать сама. Это было время подъема в следственном изоляторе, и за год организм уже настолько привык к нему, что вряд ли я смогла бы проспать дольше, даже если бы очень захотела.

Не ошиблась. Открыв глаза, я увидела перед собой часы, на которых часовая и минутная стрелка почти сошлись на цифре шесть.

Я перекатилась на спину, с удовольствием потягиваясь на мягкой постели, понежилась пару минут, а потом решительно села. Новый день. Новая жизнь.

В семь я спустилась вниз, интуитивно направившись в сторону кухни. Интуиция меня не обманула, и кухню я нашла, а в ней — светлого, сидящего за разделочным столом с огромной чашкой.

— Доброе утро, Лиза.

В окна лился солнечный свет, а с ним вернулись и снисходительно-покровительственные нотки.

— Доброе утро, мистер Тернер.

— Мы сегодня переезжаем в наше загородное поместье. Мы будем жить там вдвоем, и, признаться, наедине я бы предпочел, чтобы ты обращалась ко мне на «ты» и по имени.

Он замолк, выжидательно уставившись на меня.

— Как скаже… те… шь, — с некоторым трудом я победила обращение, но светлый продолжал смотреть, и я добавила уже увереннее, — Мэттью.

Мужчина удовлетворенно кивнул.

— Чаю?

— А кофе можно? — выпалила я, решившись на наглость, раз уже мы тут раскланиваемся без брудершафтов.

— Если сваришь, — пожал плечами светлый. — Кофе там, турка там. Кажется…

— А где все? — полюбопытствовала я, откручивая крышку жестяной банки. Аромат кофейных зерен ударил в ноздри, и я чуть ли не застонала от наслаждения, сравнимого разве что с оргазмом. Ко-о-офе… Боже, вот оно — счастье!

— Спят. Камилла — после тяжелой смены, у девчонок каникулы, а миссис Тернер никогда не была ранней пташкой.

А ты, значит, ранняя. Запомним…

— А почему мы уезжаем? Если это из-за…

— Нет, Лиза, это не из-за тебя, — светлый откинулся на спинку стула, наблюдая, как я вожусь у плиты, и время от времени делая глоток из своего… тазика. Называть кружкой этого монстра язык не поворачивался. — Я планировал туда перебраться уже давно. Окраина, воздух свежее, людей меньше — практически курорт. Правда, я должен тебя предупредить, что не уверен, что это действительно курорт, а не кэмпинг. Дом долгое время был заброшен, и я понятия не имею, в каком состоянии он сейчас находится. Но ничего. Если что, мы разобьем палатки в холле!

Я спрятала смешок, отвернувшись.

Отчего-то мысль, что мой надсмотрщик вознамерился меня увезти к черту на кулички, да еще и в какую-то развалину, совершенно не пугала. Возможно, потому что вчерашние вопли в исполнении четырех рыжих фурий, пугали куда больше. А возможно, потому что после ночного столкновения перспективы остаться со светлым наедине я уже не боялась. А палатки… что я, палаток не видела, что ли? Главное — кофе с собой обязательно прихватить!

С этой мыслью я искренне заверила светлого в своей полной готовности.

— Ничего, я умею варить прекрасный суп из тушенки на костре!

Выехали мы только к полудню.

Я даже немного не поверила, когда темно-зеленый автомобиль, посигналив на прощание, наконец, отчалил от тротуара и двинулся вдоль набережной, постепенно набирая скорость.

Светлый намеревался свинтить, как только проснется миссис Тернер — попрощаться и фьють! — но план с треском провалился. Потому что миссис Тернер, железная леди, отказалась отпускать малое дитятко без должного запаса одежды, белья, пледов, посуды (там же ничего нет!), недельного запаса провизии и ценных указаний.

Носорог страдал, но терпел, демонстрируя сыновью любовь наравне с недюжинной выдержкой. А я всегда думала, что рыжие вспыльчивы… Он только сопел и мотал башкой, когда мать пыталась запихнуть в багажник что-то совершенно вопиющее — вроде резиновой грелки (лето на дворе, ма!), фотографий (я не на Южный полюс в годовую экспедицию уезжаю!) или вороха простеньких, но местами весьма выручающих в быту амулетов. Последние светлый отверг особенно гневно — и решительно захлопнул и запер багажник, заставляя противника отступить.

Теперь машина уверенно мчала по бульвару, за окном, отражая солнечный свет, мелькали витрины, и я испытывала внутренне небывалый подъем. Все же прав был Генри Тайлер — все не так плохо, как могло бы быть!

Я уже начала прикидывать в уме приблизительную стратегию поведения — что делать, что и как говорить, в каком направлении пытаться выстраивать отношения с моим носоро… надсмотрщиком, как автомобиль вдруг начал сбрасывать скорость, а потом и вовсе вильнул к обочине, остановившись неподалеку от торговой галереи. Я повернула голову и вопросительно посмотрела на светлого — неужели мы все же умудрились что-то забыть и теперь это надо докупить?

Мужчина выудил из кармана несколько крупных банкнот и протянул мне.

— Купи себе халат, — спокойно произнес он, и я мгновенно залилась краской, затрудняясь сказать, чего испытывала в тот момент больше — смущения или злости.

Мне потребовалось несколько мгновений, чтобы справиться и с тем, и с другим — и ответить как можно ровнее:

— Здесь намного больше, чем нужно на халат.

— Да. Но воспитание не позволяет мне прямо заявить женщине, что она отвратительно одета. Следование моде совершенно очевидно не входит в приоритеты заботы о гражданах, и государство вполне можно понять — но, бога ради, не надевай ты больше этот ужас!

Я почти оскорбленно расправила жесткую ткань выданного платья, в которое залезла этим утром с некоторым отвращением. Он издевается, да? Видит бог, больше всего на свете мне хотелось бы сменить эту дерюгу на что-то по размеру и фигуре и пошитое не из ближайшего родственника мешковины. Но в конце концов я ему прислуга, а не кукла, чтобы меня наряжать! Сколько мне там полагается карманных денег? Я за эту сумму потом буду сидеть несколько месяцев без единого пенни? Благодарю!

Мэттью невозмутимо наблюдал за моей внутренней молчаливой борьбой, и когда я уже открыла рот, чтобы сказать ему, что в благотворительности я не нуждаюсь и как-нибудь обойдусь, произнес, опередив меня на доли секунды.

— Эти траты частично оплачивает система, частично я вычту их из того жалования, что капает на твой сберегательный счет. Так что это твои деньги, мне это ничего не будет стоить. Чеки только принеси.

После такого сокрушительного аргумента жажда обновить гардероб одержала безоговорочную победу.

Уже возвращаясь с пакетами обратно в машину, я вдруг подумала, что это могла быть просто проверка — подчинюсь ли, не сбегу ли, и еще бог знает что. Но мне было все равно, потому что разглядывая витрины, бродя среди магазинов, заходя в них, примеряя одежду, оплачивая то, что приглянулось и было впору — я просто оживала, вновь чувствовала себя человеком. И откровенно была признательна светлому за эту подаренную возможность. И на мгновение, когда я села в машину, сгрузив покупки на заднее сидение, я даже испытала порыв его поблагодарить, но под заинтересованным и откровенно насмешливым взглядом этот порыв благополучно завял, и я только сунула ему чеки и буркнула, вновь испытывая смущение:

— Передай системе и моему счету, что через месяц-полтора мне понадобится осенняя одежда.

Светлый хмыкнул, небрежно сунул бумажки в карман брюк и провернул ключ зажигания.

Откровенно говоря, когда Мэттью Тернер с усилием отворил ржавые, скрипучие ворота и завел машину на поросший травой двор, я подумала, что все это — шутка. Дом, показавшийся в окне автомобиля, был, как по мне, образцовым представителем того типа зданий, которые смело можно записывать в «проклятые дома», «дома с привидениями» и прочие ужастики.

Мрачное строение прошлого века — асимметричное, с многочисленными балкончиками, выступами, с закрытыми, местами покосившимися или отвалившимися ставнями. Крыльцо было деревянным и сплошь поросло мхом и, по-моему, еще и ростками каких-то деревьев. Завершала картину разрухи и одичания… ласка. Натуральная коричневато-рыжая ласка вытянулась сусликом на пороге, уставившись на пришельцев с выражением крайнего недоумения на мордочке.

При виде зверька светлый неожиданно развеселился, решительно хлопнул по рулю и вышел из машины, окончательно убеждая меня в том, что все же он свернул, куда надо. Я опасливо дернула свою дверцу и спустила ноги на траву. Под травой хрустнуло — когда-то там, видимо, был гравий.

— Предлагаю ставить палатки снаружи, — мрачно предложила я, переминаясь с ноги на ногу.

Светлый, обернувшись, хмыкнул и взялся за перила лестницы.

— Я посмотрю, что там внутри — ты пока можешь прогуляться, оглядеться.

Шаг. Оглушительный треск. Я втянула голову в плечи, сжимая пальцы в кулаки — вновь приобретенная привычка, удерживающая от попыток колдовать. А следом раздалась ругань Мэтта, высвобождающего ногу из провала в ступеньках, и явно оскорбительный писк, доносящийся из-под крыльца.

— Да. Надо будет ступеньки поменять.

Бедолага. Плохо у него с логикой, ой как плохо! Как по мне, самый очевидный вывод в такой ситуации — валить отсюда надо, а не ступеньки менять!

Светлый вставил в дверь огромный ключ, провернул его с усилием и скрипом — и в воздухе почувствовалось что-то, будто дышать стало легче. У-у-у, тяжелый случай. Тут еще и охранка, на ключ завязанная. Так уже лет десять никто не делает — с одной стороны, надежнее, конечно, чем современные контуры, а с другой — посеешь ключик и усе, тю-тю. Защиту только под корень сносить, а вместе с ней можно снести и то, что она защищает.

Интересно, подумалось мне, когда Мэттью поглотила коридорная тьма, если сейчас этого психа там завалит насмерть, я перейду по наследству или меня отправят к кому-то другому? Как вся эта ор-ригинальная система работает?

Передернув плечами, я решила все же воспользоваться щедрым предложением — и пошла осмотреться. Должна же я знать, откуда мне, вероятно, предстоит бежать.

Когда-то вокруг дома, несомненно, был сад. Даже тропинка угадывалась под ногами и виднелись контуры клумб. Но их камни поросли мхом, а изнеженные садовые культуры уступили место дикарям без боя. Только розы воинственно растопырили шипы и не оставили своих позиций, да ещё пара яблонь.

Я сорвала заманчиво маячащий перед носом плод — почти белый, прозрачный. Белый налив. Вкуснющие. У нас тоже такие растут. Росли.

С наслаждением вгрызшись в брызнувшую соком мякоть, я продолжила обход.

Если дом был под заклинанием, то территория оставалась совершенно незащищенной — мы въехали сюда без каких-либо манипуляций, если не считать проблем с открытием ржавых ворот. И чутье подсказывало мне, что вряд ли Мэттью Тернер будет заморачиваться дополнительными щитами, несмотря на то, что в их доме в центре города стояла новомоднейшая игрушка, легко узнаваемая по тонкой вязи рун на косяке. Умная и наверняка настраиваемая на то, кого впускать, а кого не выпускать. Игрушка, несомненно, необходимая четырем дамам, две из которых пребывают в возрасте, пока ещё несовместимом с разумностью.

Но не носорогу.

Так что, когда я надумаю закончить свою головокружительную карьеру домработницы, проблем с тем, чтобы сбежать, не будет никаких. Взять ключ, отпереть дверь и выйти. Делов-то…

Я обогнула угол дома и напоролась на заросли остролиста. Родовой символ встретил меня более чем радушно, приняв в свои колючие объятия со всей страстью. Я зашипела и собиралась уже сдать назад, но тут заметила кое-что любопытное, прячущееся за глянцевыми темно-зелеными листьями.

Почти все маги относятся к тому или иному роду. Способности передаются генетически, среди обычных людей проявляются редко, и чаще всего такое «внезапное» проявление вполне можно увязать с тем, что мать ребенка оказалась не до конца верна либо своим брачным клятвам, либо обещаниям быть хорошей девочкой и до свадьбы «ни-ни». В большинстве случаев, власти не заморачиваются отслеживанием родословной, если только сам маг не заинтересуется, а его третьему поколению позволяют даже выбрать свой магический символ.

Кто-то считает это позерством, ведь никакой магической нагрузки этот символ в себе не несет. Он просто маячит в украшениях, в орнаментах дома, в одежде.

А для меня он значил в первую очередь единство, родство, понимание того, что ты не один, что у тебя есть семья. Поколения предков. И наследие, которое ты передашь своим детям. И даже сейчас, когда я осталась совсем одна, когда родители и брат были перемолоты в жерновах войны, я напоролась на остролист и лишний раз вспомнила, кто я. Кто мы.

Мы с родными никогда не были близки, уважение личного пространства каждого члена семьи стояло во главе угла. Мы с Дэвидом росли по старой аристократической схеме, когда детьми занимались няни, потом учителя, а родители уделяли им час в день перед ужином. В одиннадцать лет каждый из нас был отправлен в частную школу: Дэвид — для мальчиков, я — для девочек. А в семнадцать каждый плавно переехал оттуда в студенческий кампус. И наши с ним дороги могли бы сильно разойтись, если бы не совершенно случайное совпадение интересов.

Дэвид любил политику. А я — магию, которую теперь было признано считать темной.

Я тряхнула головой, растерла между пальцами несколько капель крови, выступивших, когда я отводила с пути колючую ветку, и осторожно потянула на себя стеклянную дверцу оранжереи.

Изнутри она казалось такой хрупкой, будто вот-вот рухнет и погребет меня под остатками стекла и тонких деревянных реек. Стекла через одно разбились, красивые резные стойки, на которых стояли пустые горшки с обвисшими истлевшими листьями, держались на магии и честном слове (которое тоже сродни магии), а под ногами вместо диковинных цветов и редких трав стелилось все то же дикое буйство. Хотя, если приглядеться…

Такую, упоенно зарывшуюся в траву и землю, меня и нашел на удивление не поглощенный домом-призраком Мэттью Тернер.

— О! — прозвучало над ухом, и я вздрогнула, выпуская из пальцев стебель того, что подозрительно напоминало мне мандрагору. — Ты тут. А я думал — сбежала.

— Я есть хочу, — буркнула я, вскинув голову и уставившись на возвышающегося надо мной мужчину. — Какой дурак бежит на голодный желудок?

— У нас в машине припасов на неделю, а ты решила утолить голод травой?

— Нет, решила озадачиться, что мы будем есть, когда эта неделя закончится, — огрызнулась я на подначку и выпрямилась, отряхнув юбку.

Мэттью все равно рядом со мной был значительно выше и стоял так близко, что у меня по позвоночнику пробежала дрожь. Обостренное годами чувство опасности требовало увеличить дистанцию, а здравый смысл скептично парировал — бесполезно. Захочет — и догонит, и растопчет. Я предпочла прислушаться ко второму и, вскинув подбородок поинтересовалась.

— Как в доме?

— Лучше, чем могло бы быть — но хуже, чем я надеялся. Идем, посмотришь.

— Электричество, газ и вода работают — я думал, что их еще не успели подключить, так что это приятный сюрприз. Но лампы почти везде надо менять. Из четырех ванных комнат функционирует только одна, зато кухня в порядке — только почистить.

Мэтт вывел меня к другому, не центральному входу.

Здесь была широкая терраса, укрытая от солнечных лучей буйно разросшимся по клети плющом, и мне подумалось, что раньше здесь, наверное, пили вечерний чай, любуясь закатом и видом на сад. За террасой — столовая, за столовой — кухня. Я фыркнула, окинув масштаб работ — только почистить! Только! Ясное дело только — раз чистить не ему!

— Там гостиная, там библиотека, она пустая, там была бильярдная, там кабинет. Это все сейчас неинтересно. Спальни наверху.

Мы поднялись по скрипучей лестнице, памятуя о происшествии на крыльце, я отчаянно цеплялась за перила и внимательно смотрела куда ставлю ногу, в отличие от беспечно шагающего светлого, которого печальный опыт, кажется, ничему не научил. Перила были гладкие и удивительно теплые на ощупь. А завершались они искусно вырезанными… ласками.

Я даже остановилась на мгновение, приглядываясь к любопытным мордочками и рассматривая детально вырезанные коготки. Ласка на пороге. Усмешка светлого. Ну точно! Это же родовой символ Тернеров.

— Лиза, ты где застряла?

— Пока нигде, — буркнула я и преодолела второй пролет.

Мэттью окинул меня смешливым взглядом.

— Ванная, — объявил он, потянув на себя покосившуюся дверь — и та отозвалась душераздирающим скрипом.

Прежде, чем я успела подумать о том, что тюремный душ был не так уж плох, светлый захлопнул дверь обратно.

— Я буду жить там, — он махнул в конец коридора, завершающегося большим круглым окном с широким подоконником. — Ты — там.

Жест-взмах на противоположный конец. Печется о моей девичьей чести? Как мило.

— Сейчас мы поедим, а потом… что за выражение вселенской скорби на лице, Лиза? Где трудовой энтузиазм и жажда доказать обществу в моем лице свою полезность и искреннее желание исправиться?

Странно, но слова эти совершенно не звучали оскорбительно. И я поймала себя на том, что чем дальше — тем сложнее мне было воспринимать носорога всерьез.

— Я скорблю не об этом, — отозвалась я, глядя в насмешливые карие глаза. — А о том, что насчет палаток в гостиной ты пошутил, и мы их не взяли…

Светлый довольно хмыкнул, пожал плечами и уверенно поскакал по ступенькам лестницы вниз. А я, терзаемая любопытством, заглянула за дверь той комнаты, что была мне предназначена. Стало ясно, что моя девичья честь волновала Мэттью Тернера меньше всего.

Крохотное помещение с маленьким круглым окошком, узкой кроватью, тумбочкой при ней и занимающим чуть ли не полкомнаты шкафом. И полкомнаты он занимал вовсе не потому, что был большой. Когда-то здесь наверняка жила прислуга.

Я мысленно расфырчалась, но признала за ним это право. А потом даже утешилась — меньше драить!

И отправилась помогать разгружать машину.

Этой же ночью я поняла, что была неправа. Мэтт отселил меня на другое крыло дома не потому, что хотел указать мне место.

Вопль заставил меня скатиться с кровати, уходя из-под возможного удара, когда я еще не успела проснуться. Я стукнулась коленом об пол, но не обратила на это внимания, схватила подушку, швырнула ее в сторону двери, чтобы отвлечь внимание нападающего… и замерла. Тяжело дыша, зажавшись в щель между шкафом и стеной, судорожно сжимая кулаки. Браслеты щекотали кожу совсем слабыми электрическими разрядами, гася рвущуюся наружу магию.

Вязкая тишина забивала глотку. Кровь стучала в висках, несла адреналин по венам.

В моей комнатушке никого не было. Никто не нападал. Но вопль — вопль, который я узнала бы из тысячи — повторился.

Так кричит человек под пытками. Протяжный вой, исполненный боли и муки. И доносился он до меня из противоположного крыла. Оттуда, где спал светлый.

Я стремительно вылетела из комнаты и беззвучными скачками понеслась вперед — не думая, не рассуждая, просто зная, что как-то должна это остановить, и все.

Плевать на магию. И без магии человеку можно многое сделать.

Металлическая статуэтка, подхваченная где-то по дороге, удобно легла в руку.

Дверь в комнату светлого я открыла рывком, зная, что приоткрыть и посмотреть, что происходит, или проскользнуть незаметно все равно не получится — все двери в доме скрипели, как обездоленные старушки. Поэтому я распахнула ее и сразу ударила наотмашь перед собой, отпрыгнула в сторону и…

— Ну и что это за ритуальные пляски?

Ровный, спокойный голос светлого обрушился на меня, как ведро ледяной воды.

Я сглотнула, понимая, что в комнате он один. Чужих нет. Врагов нет.

Никого нет.

Не надо драться, не надо спасать.

Уже год, как не надо. Что все вот это вот — рывки, скачки, уход из-под ударов, отчаянное нападение — все в прошлом.

Занесенная для удара рука бессильно опустилась.

Это что же, мне приснилось? Примерещилось спросонья?

Ну и идиоткой же я себя выставила.

Я медленно подняла взгляд на Мэттью и поняла, что с последним выводом поторопилась.

Мужчина сидел на кровати, чуть сгорбившись, уперев локти в колени. Лунный свет, падающий в незадернутое шторой окно, серебрил светлую кожу и подчеркивал тенями рельефы мышц и шрамов. Он путался в мокрых, всклокоченных рыжих волосах и заставлял сверкать капли пота на лбу.

А еще светлый дышал. Тяжело и часто, будто это он, а не я только что несся по коридору, не разбирая пути.

— Кошмары? — осторожно спросила я, сопоставив два и два.

— Не твое дело, — отрезал мужчина, отворачиваясь к окну.

Значит, кошмары. А ведь столько времени прошло. И не похож носорог на впечатлительную и ранимую натуру. Чтобы так заставить орать мужчину вроде Мэттью Тернера, это должно быть что-то…

— Давно? — я удобнее перехватила статуэтку в мокрой ладони.

— Не лезь.

Он показательно на меня не смотрел, и все лицо выражало только злую досаду. Он не хотел, чтобы я стала свидетельницей такого. А какой бы мужчина хотел? Вот и отселил меня подальше. Ну уж извини, светлый, надо было тебе орать в подушку!

— Уходи.

Карий взгляд ввинтился в меня, будто хотел вышвырнуть из комнаты просто силой мысли. А я стояла и не могла сдвинуться с места. В голове мелькали образы, страницы книг, рисунки, наброски заклинаний. Конспекты-лекции. Домашняя библиотека.

Нет, это не психологическая травма. Не может быть просто психологической травмой. Я видела такое. Я бы заметила ее раньше. Он бы не был днем таким… спокойным. Ироничным. Уравновешенным. Нет, тут что-то другое. Что-то…

Темное.

— Оглохла? Я сказал — уйди из моей комнаты.

Носорог откинул одеяло и поднялся. Я мазнула взглядом по обнаженной груди с темными плоскими сосками, по рельефному животу с белесым пятном шрама от ожога, опомнилась, вскинула голову, уперлась в пылающий раздражением взгляд и упрямо спросила.

— Что у тебя?

Носорог наступал и мне показалось, что воздух стал горячим, как в пустыне. Он сделал еще шаг, я отступила. Еще. И еще. Пока не уперлась спиной в косяк, против воли вскинув зажатую в руке статуэтку, готовясь отбивать удар.

Дура. Статуэтка против магии.

— Я сказал — убирайся, темная, — тихо и зловеще повторил светлый. — И не смей больше заявляться без приглашения.

— Но я могу…

— Вон!

— Иди к черту. Светлый, — выплюнула я, швырнула статуэтку в сторону и с удовлетворением услышала звон — во что-то определенно попала.

А потом, рывком повернувшись и почти наверняка хлестнув по Мэтту волосами — так близко он стоял — ушла к себе под звук захлопнувшейся двери.

Славно поговорили.

Я вернулась к себе, легла, но заснуть никак не удавалось. Мысли кружили в голове, вновь и вновь тянулись через коридор в комнату светлого — и в конце концов я не выдержала, плюнула и села на кровати. Да чего я так распереживалась? Нашла из-за кого! Можно подумать, у меня своих проблем нет, еще чужие расхлебывать!

Я потерла ладонями лицо и, опуская руки, зацепилась взглядом за главную проблему.

Вот. Раз не спится, займись лучше делом.

Так-с, браслетики.

Начать, пожалуй, стоит с визуального осмотра — магию мне отрезали, но глаза-то не выкололи (и слава богу, и не будем подавать энтузиастам свежих идей).

Я всмотрелась в любезно предоставленное правительством украшение — ох уж этот навязчивый сервис!

Эти браслеты мне надели перед самым выездом к Тернерам, в изоляторе были другие, попроще. Завязанные, собственно, на место, в котором мы содержались, они потеряли бы свою силу за воротами. А эти…

Металл с выраженным золотистым блеском — но не золото, определенно. Широкие, сантиметров пять. Массивные квадратные звенья соединены друг с другом в шахматном порядке, символично образуя то ли решетку, то ли ошейник. Гладкие снаружи, исписанные знаками изнутри. Вывернуть их и разглядеть, что именно там нацарапано, не получалось.

А разработочка-то темная — поняла я, погрузившись в изучение магических нитей блокираторов, и испытала легкий приступ злорадства. Что, лицемерные твари, как припекло, так собственные запреты побоку?

Внешне — ничего особенного. А вот в магическом плане браслеты явно представляли собой магическую систему — причем, магическая система включала в себя носителя как обязательный элемент. То есть, запитаны они от моей силы и без меня артефактом не являлись.

Идем дальше. Судя по некоторым специфическим узлам, а также по характерным особенностям ауры, браслетики представляют собой не два парных артефакта, а один раздвоенный.

Угу, понятно, знаем мы такие штуки — снять браслеты можно только оба сразу. Если снять только один, то при нарушении целостности системы второй выдаст такую реакцию, что… мда.

Я, конечно, хочу на свободу, но не калекой. И не в виде овоща.

Ага. Смотри-ка ты. Ошиблась. Разработка не совсем темная, тут что-то на базе — но модифицированное под требования законодательства. Ладно, господа лицемеры, беру свои слова обратно. Интересно, кстати, а как они классическую активацию жертвой обошли?

А, прикрутили в чары механизм запитывания от носителя и замкнули его на потенциал в спокойном состоянии. Любое возмущение магических потоков носителя артефакт расценивает, как попытку колдовать, и подавляет. Вот вам и жертва, но — в рамках закона.

Что у нас тут? Маяк.

Я хмыкнула. Ай-яй-яй, я ведь дала свое честное благородное слово, что за пределы столицы без разрешения «ни-ни». Что, не верят, что ли? Обижусь и заплачу! Впрочем, маяк, вроде как, работает на пересечение границы, а не на отслеживание перемещений. То есть, если я выеду из города, они узнают, а если пойду в магазин, провалюсь в канализационный люк и утону там, то черта с два меня кто-то найдет.

Это хорошо, это несколько упрощает мою жизнь — контролировать каждый шаг в сторону с моими намерениями все же было бы проблематично.

Я чуть спустила браслеты, насколько позволяла их ширина, и потерла запястья.

Нет, они не давили, не мешали, не были тяжелыми или неудобными, но все равно я ощущала себя так, будто ношу массивные кандалы.

Я оперлась затылком о стену комнатушки, чуть повернула голову, глядя на темное ночное небо, расчерченное узором старой, поеденной молью тюли.

Смотрела, смотрела… и так и провалилась в сон.

Мэтт

Замахнувшись для удара, я все же чудом сдержался и не шарахнул кулаком по захлопнувшейся двери, а медленно опустил его на шершавое от потрескавшейся краски дерево. Другой рукой потер грудь, стирая щекочущее прикосновение хлестнувших по ней волос.

Проклятое темное плетение, свившее гнездо внутри меня, перекроившее магические потоки, сделавшее меня магически неполноценным на этом не угомонилось. Оно просачивалось болью днем и кошмарами ночью.

И если, бодрствуя, я еще мог держать себя в руках, то над снами был не властен.

В такие моменты я остро жалел, что проклятье не сделало свое дело, как должно.

Лучше бы мне вообще не быть, чем переживать такое позорище.

Я тихо сполз голой спиной по дереву двери и сел на полу — ссутулившись, упершись локтями в колени и обхватив голову ладонями.

Жалкое зрелище.

Меня, взрослого мужика, боевого мага, примчалась спасать пониженная в правах, не нюхавшая пороху пигалица. С матушкиной бронзовой статуэткой наперевес.

…дура, если бы за мной действительно пришли, то ей с ее блокирующими браслетами не грудью на врага бросаться надо было бы, а забиваться под шкаф и молиться, чтобы о ней не вспомнили.

…хотя, её, может, и не тронули бы…

Кое-как выпрямившись, я побрел в постель, как старая развалина.

Темная, наверное, решила, что я тряпка.

Я повозился в прозрачном сумраке летней ночи, нащупывая одеяло, и натянул его на себя, закукливаясь.

Смешно сказать — я в плену провел всего-то пару дней, нас отбили почти сразу же, а поди ж ты. И пусть умом я понимал, что это, в общем-то, не моя вина, это проклятие выискивает бреши в моей защите — все равно перед перепуганной девчонкой было стыдно.

Резкий всплеск эмоций и сидение голышом на полу дали себя знать — спина, голени и колени противно болели. Даже не болели, а так — ныли на грани восприятия. Вроде бы терпимо, но нудно, изматывающе.

Я поплотнее завернулся в теплую шерсть одеяла, с запоздалой благодарностью вспомнив мать, и мимоходом подумал, что решение уехать было верным — иначе сейчас надо мной вместо одной озабоченной наседки четыре скакали бы. И на мать с сестрами не прикрикнешь, чтобы ушли и не добивали остатки самоуважения…

Уже уплывая в сон, я успел поймать за хвост мысль — надо бы завтра ее проинструктировать. Чтобы в случае реальной опасности сидела мышью и не вздумала в драку встревать. После того, как все закончится — там уже решать надо по обстоятельствам, смотря кто победил. А до того… Не надо.

Пусть она и темная, и бывший враг — все равно. Я несу за нее ответственность.

Глава 4

— Доброе утро, Лиза.

Вот уж чего я не ожидала услышать, так этого. Я спустилась на кухню сразу, как проснулась, в шесть тридцать — невыспавшаяся и до сих пор злая, как черт. Понадеялась, что если потороплюсь, то смогу позавтракать в одиночестве, а там зароюсь в уборку. Потому что вчера мы успели только распаковаться, проветрить и слегка вымести комнаты, приготовить постели и навести что-то вроде порядка на кухне. Запрусь в ванной и не выйду оттуда, пока: а) не остыну и б) не отдраю все до такой степени, что там действительно можно будет мыться, а не плесень собирать мочалкой. Правда, я не уверена была, какой из этих пунктов наступит раньше. Потому что зла я была — очень.

Казалось бы, ну орет и орет по ночам — какое мое дело, что там с этим типом, мне с ним детей не рожать. Но…

Вчера, после беспокойных мыслей перед сном, его вопль разбудил меня, и я спросонок рванулась на крик еще на военных, дотюремных рефлексах — на помощь, как к своему. А светлый взял и вышвырнул меня, как щенка.

Идиот. И я дура. СтОим друг друга однозначно!

А теперь он сидел за столом все с тем же «тазиком» и все с той же спокойно-ироничной улыбкой на губах и желал мне доброго утра!

Ну не гад ли?!

Я замерла.

Вот и посидела в одиночестве!

Я настороженно остановилась на пороге кухни. Не то, чтобы я ждала, что меня сейчас выставят и отсюда…

Но пойти мыть ванную я вполне могу и без завтрака!

Моя злость требовала выхода, а ванная комната генеральной уборки, так что…

Потом поем.

Но не успела я развернуться, как светлый снова меня окликнул.

— Лиза, доброе утро! — впрочем, агрессии или злости в его голосе, несмотря на нажим, не прибавилось, и я сделала над собой усилие.

— Доброе утро, Мэттью, — я улыбнулась так ослепительно, что мужчина напротив аж прищурился.

Ясно же, что человек пытается сделать вид, что ничего не было — так не будем обострять.

— Как спалось? — безмятежно поинтересовался светлый.

Нет, вы посмотрите на него!

— Вы…

— Ты.

— Ты…

— Вы.

— Вы… — я осеклась. Прикрыла глаза. Вдохнула. Выдохнула. Задавать вопрос уже не было смысла, и так ясно — издевается.

И я, так ничего и не сказав, отвернулась готовить свой кофе.

— Лиза, — почти сразу прозвучало мне в спину, я непроизвольно дернула плечом, но не обернулась. — Лиза, посмотри на меня, пожалуйста.

Я скрипнула зубами, но… приказ есть приказ. Помни об этом, темная ведьма. Он приказывает — ты подчиняешься. Молча.

Дождавшись, пока я подниму на него глаза, светлый улыбнулся и произнес:

— Извини, я не должен был на тебя кричать.

Я удивленно сморгнула. Извиняется?

Сначала издевается, потом извиняется… что вообще в голове у этого типа? Господи боже, дай мне сил и волшебный напильник. Срезать эти дурацкие браслеты и свалить из этой сумасшедшей страны.

— Нет, это я не должна была, — я мотнула головой. — Меня это не касается.

— Не касается, — легко согласился Мэттью. — Поэтому ты больше не будешь врываться в мою комнату вне зависимости от того, что ты услышишь.

— А если… — я начала и прикусила язык.

— А если — что? — иронично уточнил светлый.

— Ничего.

— Вот и прекрасно.

Одурительный аромат кофе наполнял кухню, вытесняя неловкий холод воцарившейся тишины. Я села за стол, обхватила обеими ладонями обжигающую чашку и покосилась на мужчину, невозмутимо почитывающего какой-то толстенный том.

— Я уеду сегодня на целый день, — произнес он, заставив меня слегка вздрогнуть, будто меня застукали за подглядыванием.

— Хорошо, — кивнула я, ожидая распоряжений.

Которых не последовало. Светлый продолжил пить чай и читать.

Прождав с десяток секунд для верности, я все же уточнила:

— А мне что делать?

Мэттью вскинул голову и пожал плечами.

— Что хочешь. Только будь любезна, если соберешься сбежать, спрячь ключ под цветочный горшок у входа, ладно? Он у нас единственный, не хотелось бы, знаешь, фамильной защиты лишиться.

— Я не собираюсь сбегать, — отчеканила я, оскорбленно поджав губы. Что я, дура что ли, так сразу?!

— Чудно. Тогда ужин приготовь, вещи разбери, хлеба купи, ну я не знаю — придумай что-нибудь. Кто из нас женщина, в конце концов? Магазин, если что, есть в паре кварталов направо. Телефон исправен. Я оставлю тебе на всякий случай номер городского дома, спросишь Камиллу. Или Тома — Томаса Грина, он курирует твою программу. Ну мало ли. Деньги оставлю. Что еще?

— Мясо или птицу? — с каменным лицом уточнила я.

Светлый недоуменно вскинул брови.

— На ужин. Мясо или птицу?

— Сама решай, — бросил он и уткнулся в книгу, явно давая понять, что разговор окончен.

Тяжелый физический труд помог — как и всегда. Гнев стек, как талая вода, и разум прояснился. Я намывала просторную ванную комнату, обставленную по моде начала века и когда-то вполне милую, но теперь, как и весь дом, запущенную и мрачную — и мысли в голове приходили в порядок.

И крутились они, что неудивительно, вокруг светлого. По всему выходило, с ним что-то здорово не в порядке.

Ночные кошмары — ладно еще. Мало ли, чего он хлебнул в этой войне — я и сама, если вдуматься, могу похвастаться премилым нарушением сна, просто не таким шумным.

Нет, беспокоило меня что-то другое, а что — я, пожалуй, и сама не могла сказать. И теперь, попеременно надраивая то мелом, то щеткой мраморный бок ванной, я пыталась выловить царапающие ощущения — как вертких рыбок в голубоватой воде паркового пруда.

Ощущения не вылавливались — но и мрамор так просто не сдавался.

Первое — его мать. Возможно, это и нормально, что боевика, задавшего жару (в прямом смысле этого слова!) темному Сопротивлению, опекают как младенца, но мне почему-то кажется, что нет. Беспокойство на ее лице было неподдельным и глубоким.

Второе. Светлый даже не пошевелился произвести мало-мальскую настройку домашней защиты — хотя, казалось бы. Послевоенное время как-никак. Достаточно одного-двух темных магов, рыскающих в поисках поживы (тут я вспомнила, каков на вид этот дом, и мысленно поправила себя — ладно, укрытия), чтобы доставить обитателям бо-о-ольшие неприятности. В ту же копилку — защитить свою спальню он тоже не потрудился. А ведь опытный носо… то есть, человек. Должен бы понимать, чем чревата такая небрежность рядом с темной. Конечно, по легенде Лиза Миллс — тихоня и паинька, но год в следственном изоляторе кого угодно доведет до размахивания бронзовыми статуэтками. Что мне помешало бы прокрасться в его комнату ночью и попросту придушить светлого подушкой (тут я призадумалась — а правда, что?)

Третье. Пожалуй, на третью позицию поставлю его отношение ко мне. С одной стороны — твердо и однозначно высказанный отказ выпускать меня на свободу. С другой… Ну, простите, никак не тянет его поведение на темноненавистника. Ни тебе насилия над беззащитной подопечной (я мысленно сплюнула, чтобы не накаркать), ни тебе тирании и унижений. «Я уеду, займись чем-нибудь». И если бы я сама не задала ему вопрос — вполне могла бы весь день просидеть сиднем, не слишком утруждая себя домашними делами. Однозначно, должна быть логичная и весомая причина, по которой столь лояльный и уравновешенный человек, как носорог, считает опасным выпускать на свободу «бедную» «маленькую» Лизу Миллс.

Было еще четвертое — мои смутные ощущения. Но поймать их я так и не смогла, а потому просто отставила их в сторону до лучших времен, и с новым энтузиазмом обрушилась на скопления грязи. На сей раз мое внимание привлекла раковина умывальника — мраморная, как и ванна, приятной округлой формы, но настолько грязная, что над ней даже просто умыться было противно. Не говоря уже о том, чтобы положить мыло или зубную щетку.

Я выпрямилась, сдула с лица налипшую прядь и обвела дело рук своих критическим взглядом.

Жаль, ох, жаль, что Мэтт отказался от той связки артефактов, которую пыталась всучить ему миссис Тернер. Глядишь, и нашлось бы среди них что-то поэффективнее мела и моей мускульной силы.

Ванная мрачно серела во мраке — вместо того, чтобы призывно белеть. Раковина выглядела примерно так же — лишенный должного регулярного ухода нарядный белый камень пошел неопрятными разводами, посерел, и вернуть ему первозданный вид имеющимися в моем арсенале средствами возможным не представлялось.

Что ж, философски заключила я. По крайней мере, теперь я знаю, что здесь чисто. И не упаду в обморок, если вдруг моя зубная щетка упадет на раковину — ограничусь легким головокружением.

Юмор юмором, конечно, но что в следственном изоляторе было поставлено на уровне, так это гигиена. Регулярная уборка силами заключенных под надзором сотрудников плюс систематическое использование дезинфицирующих заклинаний сбоев не давали.

Очищающие чары, проходя сквозь людей, находящихся в помещении, ежедневно дарили несколько неприятных минут, оставляя ощущение какой-то подкожной сухости и дискомфорта, быстро сходящего на нет. Зато у инфекций, легко возникающих в местах высокой скученности людей, не было шансов.

А что волосы и кожа испортились… Скажем прямо — это нынче наименьшая из моих проблем.

…может быть, если как следует порыться в доме и в оранжерее, удастся состряпать что-нибудь подходящее из подручных средств.

Опомнившись, я горько усмехнулась собственным мыслям — ну надо же, трех дней не прошло, как вышла под надзор, до свободы еще дорогу грызть и грызть, а мысли уже о женском, мирном.

Ванная отобрала у меня три часа, и, погрузившись с головой в работу, я пропустила момент, когда мой надзиратель (с полной безответственностью игнорирующий свои, собственно, надзирательские обязанности) уехал. И спохватилась только ближе к обеду.

Кофе, выпитый за завтраком, давно забылся, и организм недвусмысленно намекал, что ему неплохо бы предложить полноценный обед. В животе поселилось знакомое сосущее чувство. Я прислушалась к нему, решая, чего я хочу больше — есть или осмотреться на местности. Выйти на улицу, без сопровождения и конвоя — туда, где нет стен, где над головой солнце и небо…

Пожалуй, обед все же подождет.

Что там он говорил утром? Ужин, вещи, хлеб?

Кажется, его план придется подкорректировать. Ничего не имею против ужина и хлеба — но прежде, чем раскладывать вещи, неплохо бы разобраться с тем, куда их класть.

Но сначала — разведка.

Платье, купленное в торговой галерее, закрывало браслеты и сидело здорово — пусть и не сшитое на заказ, но отлично подобранное по размеру, деньги обнаружились там, где светлый и сказал — и магическая защита беспрепятственно выпустила меня за порог. И не знаю, отчего — но в голове было пусто и звонко, на сердце неприлично радостно, а в ногах легко.

Уизел-холл, утопленный вглубь участка, остался за спиной. Я повертела головой. Слева и справа, насколько хватало обзора, виднелись такие же солидные ограды: кованка, литье, пики наверший и декоративные накладки, сквозь которые виднелись дома, каждый — сердце участка. Приличный район с солидными особняками, и соседские, на первый взгляд, выглядели вполне ухоженными, не заброшенными, как наш.

То есть, Тернерский.

Через дорогу особняков не было — там, сквозь металлическое кружево старой ограды, просматривались клены и самшиты одного из городских парков.

Я повертела головой, стоя на тротуаре. Пара кварталов направо, верно?

Через пару кварталов направо по улице оказался, впрочем, не магазин, а целая небольшая торговая площадь. Округлая, застроенная по краям лавками и магазинчиками, озелененная и уютная. До торговых галерей в центре города ей, конечно, было далеко — но и оскорбительного «магазин через два квартала направо», брошенного Мэттом Тернером, она не заслуживала.

В ряду магазинчиков, кроме того, в который меня, собственно, и отправили — со свежей выпечкой — приткнулась еще и лавка мясника, зеленщик, сапожная мастерская и…

Я было скользнула взглядом мимо, но вернулась, зацепившись за вывеску «Бакалея матушки Фру». Серая ванная взывала к моему чувству прекрасного, а ноющие руки к улучшению условий труда. Поэтому я пересекла площадь и толкнула тяжелую дверь с большим матовым стеклом. Мелодично тренькнул задетый колокольчик, а женщина за прилавком — высокая, с приятным округлым лицом — тут же расплылась мне навстречу улыбкой.

— Доброго дня, мисс…

Финал фразы слегка повис в воздухе — бакалейщица не узнала во мне ни одну из постоянных клиенток, из чего можно было рассудить, что новые лица здесь появляются не так часто. Но она тут же продолжила, сглаживая неловкость.

— Чем я могу вам помочь?

— Что у вас есть из чистящих средств? — я окинула рассеянным взглядом лавку — небольшую, но аккуратную, заставленную товаром по самый потолок. — Желательно с магической составляющей.

— Наводите порядок в новом доме? — прозорливо уточнила дама, уже двинувшись к нужной полке.

— Если бы в новом, — пробубнила я, закатив глаза.

— Порошок «Чистоблеск». С примесью алхимической алмазной пыли. Прекрасно подходит для камня и железа, но я не рекомендовала бы использовать его для стекла и дерева. Признаюсь вам откровенно, он стоит своих денег. Когда моя дочка вышла замуж и переехала к своему супругу, только он ее и спас от того, что ее драгоценный супруг сотворил с квартирой за десять лет одиночества и нежелания платить домработнице.

— Беру, — легко согласилась я. — Давайте три… нет, четыре! Или, может быть… пять?

— Что вы собираетесь чистить? — простодушно изумилась бакалейщица. — Обелиск на Триальской площади?

Я мрачно подумала, что обелиск отчистить было бы проще и призналась:

— Резиденцию Тернеров.

— Матерь божья! — матушка Фру воскликнула настолько искренне, что мне даже стало приятно, что хоть кто-то оценил весь масштаб стоящей передо мной задачи. — Вот, еще обязательно возьмите эту пасту: мелочь всякая — серебро, медь, бронза — засияют как новые! И еще, если позволите, могу посоветовать…

В итоге прилавок оказался заставлен всяческими моющими-чистящими-полирующими и прочими средствами. И я этому совершенно не препятствовала, переживая только об одном — хватит ли на это счастье выданных носорогом денег. И черт с ним, с хлебом!

— А плотника не посоветуете? — пребывая в мечтах о том, как изменю свою (ну и Мэтта заодно) жизнь к лучшему, я вспомнила еще о пугающих меня ступеньках.

— Конечно, мистер Уэлс, прекрасный мастер! Он как раз должен будет заглянуть ко мне сегодня вечером за сахаром, хотите, я передам, что в его услугах нуждаются мисс…

— Миллс.

—..мисс Миллс из особняка Тернеров, — с улыбкой закончила она, и вдруг эта улыбка застыла на ее лице, будто приклеенная скверным клеем — кривовато и неестественно.

Я даже машинально обернулась, кто там вошел в лавку, что бедную женщину так перекосило. И только потом сообразила, что звонка колокольчика слышно не было. А смотрела она на меня. Теперь уже — с неприятной смесью испуга и брезгливости. Знает. Понятия не имею откуда, но знает — четко осознала я. Настроение мгновенно улетело в отметку «глубокий минус», в душе всколыхнулась злоба и раздражение.

— Сколько? — процедила я, решив, что встану насмерть, но без товара отсюда не уйду и пусть только попробует отказаться меня обслужить. Что я сделаю — я понятия не имела, но почему-то это было невероятно важно.

— Четыре фунта, пять шиллингов, три пенса, — механически произнесла миссис Фру, отмерла и продолжила упаковывать покупки, вот только лицо у нее при этом сделалось такое, будто она с огромным удовольствием мне рожу Чистоблеском начистила бы сама.

Рука моя, достающая деньги, не дрогнула, несмотря на то что это было почти все, что оставил мне Мэттью, и я подозревала, что оставил не на один поход в магазин. До того, как лицо бакалейщицы сделалось гипсовой маской, я бы, может, и прикинула, что взять сейчас, что оставить на потом, чтобы не транжирить попусту. Но сейчас мне просто хотелось убраться отсюда подальше и поскорее. Мне даже неинтересно было, как она узнала, кто я. Хотя вру. Неинтересно, но важно. Но спрашивать это сейчас я не могла. Расплатившись, я забрала сдачу, сгребла увесистые пакеты и покинула «Бакалею матушки Фру» с такой прямой спиной, будто проглотила одну из пик парковой ограды.

Мэтт

— Ты реально свалил с ней в Уизел-Холл?

— И тебе привет, — буркнул я, усаживаясь в одно из кресел для посетителей, скинул ботинки и закинул ноги на второе.

— Идиотская привычка, — проворчал лучший друг, глядя на это действо неодобрительно. — У меня сразу появляется ощущение, что ты мой дядюшка Яша из дальних стран, приехавший на пару дней, и оставшийся на десятилетку.

— Можно подумать, ты мне не рад. Спасибо скажи, я сдерживаю очередь из очень нудных просителей. — Нет там никаких просителей! — Это потому, что я их сдерживаю. Том закатил глаза и откинулся на спинку своего кресла. — Так ты реально свалил с ней в Уизел-Холл?

— Ну да, — я пожал плечами, взял со стола друга фото Камиллы и принялся его разглядывать так, будто видел в первый раз.

— С ума сошел? — Не ты ли уверял меня, что она бедная несчастная, безобиднейшая девочка? — Я не про то! Эта развалина непригодна для жизни! — Какие вы все неженки. — И ты оставил ее сейчас там одну? — А что я обязан надзирать за ней круглосуточно? Том ударил себя ладонью по лбу и обреченно потер глаза. — Я начинаю жалеть, что попросил тебя об этой услуге. — Чудно. Тогда, может, заберешь ее и передашь кому более надежному? Я произнес это как можно непринужденнее, но Том мгновенно напрягся. — Что случилось?

— Ничего.

Взгляд друга сделался тяжелым.

— Ничего! — повторил я погромче и поубедительней. — На самом деле я не за этим пришел, но попытаться стоило.

Том продемонстрировал мне кулак. Раньше в таких случаях он отвесил бы мне ментальный подзатыльник, и я отдал дань дружескому такту. Мы были ровесниками и знали друг друга чуть ли не с пеленок. Даже родились в один месяц, и даже почти в один день — Томас опередил меня на какие-то сутки, но очевидно эти сутки были какими-то невероятно значимыми в астральном плане, потому что иногда создавалось ощущение, что приятель старше меня на пару лет, а иногда — на десяток. Он всегда знал, как надо и всегда знал как лучше. Я, бывало, шутил, что, если бы мир прислушивался к его мнению, мы бы давно уже жили в Утопии.

Впрочем, Том и впрямь поначалу решительно пробивал себе дорогу к мировому господству, выбрав политическую карьеру. Вот только теперь гробил ее непопулярными программами.

— Так зачем ты пришел?

— Соскучился! Ладно, ладно, — я прекратил ерничать и вернул фото Камиллы на место. — Хотел задать пару вопросов. У мисс Миллс осталась какая-то семья?

— Насколько мне известно — нет. И родители, и брат погибли. Дядя и кузен были казнены. О более дальних мне ничего не известно. Даже если они и есть, семья не особенно поддерживала контакт.

— А их дом? — Конфискован, как и все ценное имущество. — А не ценное? — К чему ты клонишь? — Том заинтересованно приподнялся, разглядывая меня со странным выражением лица. — Ну… одежда, фото, книги, прочая дребедень? Личные вещи, мелочи, не имеющие ценности?

— Одежда вполне возможно передана в центры помощи малоимущим. Книги — в библиотеки. Остальное… если честно, понятия не имею, это не входит в мою компетенцию.

— А узнать можешь? — Попробую. Зачем тебе? — Не мне, — я мотнул головой. — Она спрашивала?

Я чуть помолчал. Нет, она не спрашивала. Ее просто доставили на порог моего дома, как посылку, с одиноким чемоданом в руках, набитым казенной ерундой. Нате, пользуйтесь. Я знал, что суть программы Тома заключалась не в том, чтобы унизить темных, поставив их в услужение, а в том, чтобы хотя бы так перемешать нас обратно. Начать стирать эту жирную черту, проведенную между черным и белым. Я знал, что он тщательно выбирает надзирателей для своих подопечных. Я знал, почему он выбрал меня. Я еще поэтому я не хотел становиться тем, кто даст свободу Лизе Миллс. Я не хочу вмешиваться в политику. Не хочу, чтобы мое имя полоскали заголовки а-ля «Герой войны отпустил на свободу одну из тех, кто искалечил его жизнь».

Если она действительно не заслужила своей участи, то она легко получит свободу в другом месте. А пока пусть чуть выдохнет и почувствует себя обратно человеком. — Да, спрашивала, — ответил я, открыто и честно глядя товарищу в глаза. — Ладно, выясню. — Том тоже помолчал, а потом посмотрел на меня, как психотерапевт на пациента — ласково-ласково. — Ну, как вы там? Я пожал плечами. — Все будет зависеть от того, как она готовит. Сожжет ужин — больше на меня со своей программой не рассчитывай! — Мэтт! Ты ей это озвучить, я надеюсь, не додумался?

— Ой да расслабься, твоя «безобидная девочка» сегодня ночью всех привидений в доме распугала. Воинственная особа со статуэткой наперевес. Можешь за нее не переживать.

На лице друга отразилась тяжелые душевные терзания и размышления на тему «а хочу ли я знать?», глас разума вмешался, и подсказал ему правильно — нет, не хочет. Поэтому Том нахмурился, как всегда, когда пытался казаться взрослее и серьезнее, и произнес:

— Вообще хорошо, что ты зашел. До меня тут неприятные сведения донесли. В общем, правительство программу, вроде как, по-прежнему поддерживает, и мне в принципе удается склонять некоторых деятелей на свою сторону. Но вот в прессе и среди жителей всякое творится. Кто-то продолжает раздувать бучу, недовольство, что темные разгуливают на свободе. Мы, конечно, бросаем все силы на пропаганду, но результаты пока… так себе.

Только этого мне еще не хватало. Я вздохнул, и Том мой вздох расценил правильно, тут же набычившись: — Слушай, ты и так дома сидишь целыми днями, ерундой страдаешь, а тут хоть с пользой.

Да, дружеского такта лучшего друга хватило ненадолго. Впрочем, на него я не обижался. Он и Камилла были единственными, кому я мог подобное простить. Том посопел, не дождался моей реакции — ни гнева, ни раскаяния и заверений, что я исправлюсь — и предпринял еще один шаг в известном направлении: — Ты к работе возвращаться не собираешься? Я заломил бровь, выражая полное недоумение. — Мэтт, не делай идиотскую рожу. Магия нужна тебе только для трети твоих обязанностей. Все остальное… — Нет, спасибо, — я осклабился. — Мне понравилось, как ты выразился, страдать ерундой. Я скинул ноги с кресла, вставляя их обратно в ботинки. — Ладно, возвращаю тебя твоим нудным посетителям и отправляюсь надзирать за своей милашкой-темной. Завидуй. — Она, кстати, правда милашка, — покладисто согласился Том. — Я Камилле это передам. — Ага, да, — угроза не произвела никакого эффекта. — Я, кстати, вчера Беллу видел. Она спрашивала, как ты.

Я дернул плечом и ничего на это не сказал.

На пороге дома меня встречала ласка. Верткое серое тельце, глаза-бусинки, она наблюдала за моим приближением с таким выражением, на мелкой мордочке, которому ужасно не хватало цветастого передника и упертых в бока рук — «Шастають тут всякие! А потом мыши пропадают!». Я цокнул на родовой символ языком, и зверь стремительно исчез под сломанным крыльцом.

«Надо бы плотника вызвать», — подумалось мне, но я тут же махнул на эту мысль рукой. Ну его!

И я старательно гнал от себя мысли о том, что будь при мне моя сила, я бы сделал из этой развалины конфетку за пару недель. С моими-то знаниями и связями… Дверь была не заперта. — Лиза? — крикнул я в пыльную пустоту старого дома, и ответом мне была тишина.

Но прежде, чем я успел всерьез озадачиться, а не воспользовалась ли темная моим щедрым предложением сбежать, как откуда-то сверху донесся глухой шум, сопровождаемый грохотом, чиханием и злыми шагами. «Дома», — успокоился я и отправился на кухню, обед я сегодня как-то прогулял и есть хотелось зверски.

Едой там не пахло. Впрочем, и для ужина еще было рано, подгоняемый запугиваниями Тома, я вернулся быстрее, чем рассчитывал. Вытащив завернутый в тряпицу вчерашний хлеб, я отрезал себе здоровенный ломоть, водрузил на него кусок копченого окорока и вгрызся в это безобразие блаженно прикрыв глаза. Из нирваны меня выдернул приближающийся звук шагов. Лиза возникла в дверях, и я чуть не подавился — всклокоченная, в пыли и паутине, с грязным пятном на щеке и порванным подолом. Завершал образ — надменный взгляд, говорящий: «Я прекрасно знаю, как выгляжу, но попробуй только хоть слово сказать!».

Прости, Лиза, слишком велико искушение. Я пропихнул кусок в горло и произнес:

— Хорошо, что сегодня нет проверки, а то ей богу, меня бы оштрафовали за насилие над темными личностями. Душа моя, я, конечно, не великий специалист по уборке, но, по-моему, для этого гигиеничнее будет использовать тряпки.

Ярко-голубые глаза злобно сощурились.

— Ай-яй-яй, мистер Тернер! Что сказала бы ваша почтенная маменька? В какой ужас она бы пришла, увидев, как вы едите всухомятку, не помыв руки, да еще и разговариваете с набитым ртом!

— Конечно, всухомятку, — выцепил я одну претензию, пропустив мимо ушей остальные, — ужина-то нет!

— Откуда мне было знать, что вы будете ужинать на полдник?!

— «Ты», Лиза, «ты».

Глаза темной как-то странно сверкнули и она, сменив тон, вдруг совершенно спокойно спросила:

— Зачем?

— Мне так проще. — Мне — нет. Я пожал плечами: — Можешь считать, что фамильярничанье со мной является частью твоей невыносимо тяжелой трудовой повинности. Где, кстати, свежий хлеб? Я не нашел. Выражение лица Лизы сделалось каменным. — Я не купила. Она стояла передо мной напряженная, зажатая, будто готовилась атаку отражать, и я против воли сбавил обороты и поинтересовался как можно миролюбивее:

— А что ты делала на чердаке? Темная пересекла кухню и шлепнула передо мной мелко исписанный лист бумаги. — Заменить стекла, заменить крыльцо, заменить пол террасы… со знаком вопроса?

— Он пока держится, но начал подгнивать, — невозмутимо пояснила Лиза, впрочем, ясности для меня не прибавилось.

— Ставни, ковер на главной лестнице, полки в библиотеке, лампы, дверь, щель, ванные, трубы… что это такое все?

— Это еще не все, там еще с обратной стороны! — Я машинально перевернул лист, бросил взгляд и тут же снова вперил его в темную, и та пояснила, глядя на меня с вызовом: — Это перечень необходимого минимума ремонтных работ.

— Для чего? — Для того, чтобы сделать этот дом пригодным для жизни! — Лиза, — вкрадчиво уточнил я, — Мы здесь живем? — Живем, — нехотя признала «беззащитная девочка», уже понимая к чему я клоню. — Значит, этот дом пригоден для жизни!

Лиза Миллс смотрела на меня так, будто раздумывала, что лучше — отвесить мне подзатыльник или сразу прибить к чертям. Такой взгляд периодически появлялся на лице Камиллы, потому и был мне прекрасно знаком. Однако в исполнении темной выглядел как-то иначе… выразительнее, что ли? Весомее.

— Как долго мы будем здесь жить? — вдруг спросила она.

Я пожал плечами. Пока что современный городской особняк в самом центре не манил меня совершенно.

— Неделю? Две? Больше?

— Больше, — поразмыслив ответил я. Мне здесь нравилось. А нудящий женский голос над ухом — это не страшно. Их же не четыре.

— Тогда я пожалуюсь в комитет о ненадлежащих условиях содержания, — выдала девица и уставилась на меня с торжеством.

— Чего-о-о? — против воли протянул я и, откинувшись на спинку стула, даже отложил бутерброд.

— Вот, тут все написано.

Лиза покопалась в переднике и выудила, чтобы шлепнуть передо мной поверх списка, — прямоугольную брошюру. «Памятка для отбывающих срок с правом искупления». Я даже не стал ее открывать. Интересно, зачем ей это вообще нужно? Тоска по утерянному дому? Попытка завоевать мое расположение? (Хотя нет, если бы она хотела завоевать мое расположение, меня бы ждали хлеб и ужин, а не нотации и список ремонтных работ). Желание чем-то себя занять? Принести пользу обществу в моем лице?.. Я спросил бы, но мне было интереснее угадать.

— Черт с тобой, делай, что хочешь, — я отодвинул все бумажки в сторону и снова взялся за бутерброд, пробормотав себе под нос: — А ведь я всего лишь попросил свежего хлеба купить…

Лиза, помедлив, протянула руку и забрала свою макулатуру. — О хлебе… — Завтра купишь, — отмахнулся я. — Куплю, — она вздохнула. — Если денег дашь. — Каких денег?

Она молча достала из «волшебного» макулатурного передника чек и положила передо мной.

— Я тебе это на неделю выдал!

— Ну… — прозрачно-голубые глаза смотрели на меня с кристальной невинностью. — Ты же сказал, что я могу делать, что захочу…

— Я это сказал после, а не…

Так. Стоп, Мэтт. Вдох. Выдох. А то ты свой бутерброд не доешь никогда, вы и так с ним сейчас, как двое возлюбленных, которым не суждено быть вместе из-за черноволосой стервы-разлучницы.

— Лиза. Сделай доброе дело — Уйди. — Дам я еще денег.

— И…

— Ужин потом приготовишь.

— Еще к нам завтра плотник придет. Возможно… — выражение лица ее сделалось задумчивым.

— Лиза!!!

— Ладно, ладно, — она наконец повернулась ко мне спиной и направилась к дверям. Подумаешь, хлеба не купила, чего ж так орать-то?..

Глава 5

Лиза

Я очень старалась не смеяться и, опасаясь, что трясущиеся плечи и сдавленные похрюкивания выдадут меня с головой, почти вылетела из кухни, состроив на всякий случай оскорбленный вид. Настроение, напрочь испорченное нетолератнтной бакалейщицей каким-то чудесным образом после разговора с носорогом улучшилось. Возможно, это было как-то связано с тем, что он категорически отказывался на меня злиться. Вот наотрез. Уж я и так, и так пыталась вызвать его на скандал, спустить пар и убедиться в том, что все светлые не заслуживающие моего внимания подонки, а он не злился и все тут. И даже сдвинутые к переносице темно-рыжие брови не могли меня обмануть. Ему правда было плевать и на не выполненные указания, и на мое самоуправство. Настолько плевать, что это даже создавало какое-то неправильное в моем положение ощущение вседозволенности.

Может быть, это проверка? Усыпляет мою бдительность? Надеется подловить на чем-то пострашнее бытового неповиновения и под благовидным предлогом сдать обратно?

Бес его знает…Но надо быть осторожнее и границы проверять потихоньку. Родовой символ не просто так выбирается. Ласка на вид — милейший зверек, но при этом один из самых агрессивных хищников на планете. Мне снова почему-то вспомнилась ночь, и раскаленный воздух в спальне, и надвигающееся на меня тело — и по позвоночнику пробежала дрожь. Я даже плечами передернула. Правильно, Лиза. Помни об этом. Особенно — когда тебе хочется шутить и подначивать бывшего врага. Особенно — когда он шутит в ответ.

Остаток дня прошел невыразительно. Вооружившись новейшими разработками в области чистящих средств, я вернулась в ванную, полная решимости на этот раз довести ее до совершенства. И на удивление — мне это даже удалось. «Чистоблеск» в полной мере себя оправдал. Настолько, что даже стало немножко жаль убитого утром времени.

Потом я взялась за ужин, который стараниями и заботой миссис Тернер, достаточно было достать из холодильника и разогреть (перетрудилась!).

Ели мы в тишине. Я — погруженная в путаные мысли о прошедшем и грядущем. Мэтт — в газету. Было настолько тихо, что я даже чуть вздрогнула, когда светлый издал недовольный хмыкающе-фыркающий звук.

— Что там? — не утерпела я.

Эта газета манила меня с тех самых пор, как я увидела ее на столике, рядом с небрежно брошенными ключами от машины. Очевидно, Мэтт купил ее по дороге домой. Мне нужна была информация о происходящем в мире, но я боялась показать излишне живой интерес.

— На.

Вместо ответа носорог сложил газету так, чтобы выделить статью в нижней части одной из последних страниц, и протянул мне.

«Вчера, 22 августа 19.. года, был приведен в исполнение приговор Лизы Миллс, последней представительницы темного рода Миллсов, зачинщиков и лидеров Темного Сопротивления. Мисс Миллс не участвовала в боевых действиях, однако поддерживала идеи восстания, а потому была приговорена к пожизненному условному сроку с правом Искупления. Это поправка в закон, внесенная по инициативе одного из молодых и подающих надежды представителей либеральной партии Томаса Грина. И согласно этой поправке, Лиза Миллс была отправлена на исправительный работы в дом Мэттью Тернера, героя и ветерана войны…».

Я не стала читать дальше — это уже все объясняло. Там даже была моя фотография. Жутковатая — из тех, что были сделаны при задержании, а фотограф изолятора далек от высокого глянцевого искусства. Но узнаваемая. Особенно вкупе с именем. И реакция бакалейщицы становилась легко объяснимой. Уж она-то наверняка читает утренние газеты…

Статейка была написана в общем-то нейтрально, разве что с легким налетом восхищения подвигами мистера Носорога, но все равно оставила гадливое ощущение. А еще — только усилила желание дотянуться до всего, что я упустила. Если уж пресса упоминает даже о таком незначительном событии как суд, спустя год, над одной из участниц Сопротивления, то я наверняка найду море полезной информации в более ранних выпусках. Нужно было только добраться до этих самых ранних выпусков. «Завтра же займусь этим», — решила я для себя. И пусть эти люди сколько угодно плюют мне в спину, я больше не буду убегать от их презрения, поджав хвост. Наверняка где-то поблизости должна быть библиотека, для начала можно попытать счастья там. Они частенько хранят в архивах старые выпуски…

— Будь осторожнее.

Голос Мэтта выдернул меня из размышлений, даже чуточку испугав — на мгновение мне показалось, будто он прочитал мои бунтарские мысли.

Поймав мой взгляд, чтобы убедиться, что завладел моим вниманием, он пояснил:

— Будь осторожнее, когда выходишь на улицу. Меня предупредили сегодня, что настроения среди населения витают не самые доброжелательные. Если боишься — можешь в принципе не выходить, я не буду тебя заставлять.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍ — Я не боюсь, — я против воли вздернула подбородок.

— А надо бы, — неожиданно отозвался Мал. — Может быть, и даже наверняка, ты уверена, что ни в чем не виновата. Возможно, так оно и есть. Возможно, этому верю я, или Том, или еще пара-тройка-десяток человек. Зато другой десяток человек может счесть тебя угрозой, или пожелать отомстить темным. А ты лишена магии и не можешь за себя постоять.

— Спасибо, что напомнил, — огрызнулась я.

— На здоровье, — отозвался светлый и уткнулся в тарелку.

Затолканные далеко в глубину души чувства вновь взбурлили в душе. Произнесенное им «ты ни в чем не виновата», почему-то резануло меня острым лезвием. Защищал бы он меня так, если бы знал, кто я на самом деле? Или лично бы свершил народную вендетту? Или сдал бы властям, чтобы прочитать потом за очередным завтраком о свершившейся казни?

— Почему ты не ненавидишь темных? — не выдержала я, глядя на Мала в упор.

— Тебе было бы легче, если бы ненавидел? — поинтересовался тот, не поднимая головы. — Нет, но это было бы понятнее. — Я ненавидел. Поначалу, когда война только закончилась — ненавидел. А потом надоело. — Надоело? Он помолчал, тщательно прожевывая кусок, поднял голову, посмотрев правда не на меня, а куда-то в пустоту за моим плечом и добавил:

— Все хороши.

После чего, снова вернулся к ужину, явно давая понять, что дальше на эту тему беседовать бесполезно. Вспыхнувшая лампочка — новенькая, из тех, что Мэттью привез с собой из дома — под протертым от пыли и грязи матовым плафоном, приятно осветила ванную, и я еще раз довольно полюбовалась на дело рук своих. Вот странно, но впервые результат физического труда приносил мне такое удовлетворение. Возможно, потому что у меня в душе поселилось какое-то сюрреалистичное ощущение, будто приводя в порядок этот дом, я навожу порядок и в своей жизни.

Я включила воду, покрутила краны, подбирая температуру, разделась и шагнула под мягкие струи. Шторки здесь не было, но ванна была широкой и позволяла стоять под душем, не устраивая вокруг потоп. Оно и к лучшему, потому что сегодня я планировала простоять здесь столько, сколько мне захочется. Абсолютно никуда не торопясь. Я любила воду. И плавать любила. Рядом с нашим домом было озеро и крохотный пляж, на котором мы, будучи детьми, могли проводить целые дни. Что теперь с тем домом, и с тем озером, и с тем пляжем?..

Мысли текли вяло. Вспыхивали воспоминания, и я медленно перебирала их, разглядывая, как когда-то мамины драгоценности в большой малахитовой шкатулке. С чего все началось? Когда мы свернули не туда? Мы ведь жили в прекрасное мирное время, время, полное возможностей. Наверное, мы просто завидовали поначалу. Тому, что одни магические области могут развиваться без малейших ограничений, а другие только и натыкаются на запреты и законы, многие из которых устарели, а многие казались просто абсурдными. Магия крови, магия смерти, зельеварение, даже отдельные разделы природной магии (особенно в области жертвоприношений), а потом под раздачу стали попадать и астральные практики… кто-то счет, что контролировать духов — неэтично.

Наша семья всегда славилась особыми способностями по части магии крови. Я решила, чему хочу посвятить жизнь еще в семь лет и с тех пор ни разу не жалела о принятом решении. И мне было четырнадцать, когда я впервые подслушала, стоя у двери, за которой родители принимали важных гостей, о том, что многие ограничения, накладываемые правительством, несправедливы.

«Скажите на милость!» — вещал отец низким, хорошо поставленным голосом. «Как они планируют приготовить яичницу, не разбив яиц?».

Эта поговорка, наверное, была чуть ли не слоганом всего Сопротивления. Жертва во имя прогресса. Жаль только, что скорлупа все же не имеет ничего общего, скажем, с необратимыми родовыми проклятиями. Или человеческим жертвоприношением. Именно оно стало последней каплей. Движение ратующих за послабления в пограничных, полуопасных и опасных областях магии, росло и множилось медленно, но верно, на протяжении нескольких лет. Я успела выучиться, поступить в аспирантуру, загореться, проникнуться этой идеей до печенок. А Дэвид — став одним из лидеров — даже добиться существенных послаблений в законодательстве.

Успех окрыляет, и…Пожалуй нас понесло.

Мы горели, нам казалось, что раз нам уступают, значит, мы правы, что нам до недовольства немагической части населения? Разве они могут понять? Это же и для них в том числе. Для развития медицины, сельского хозяйства, для их счастливой и спокойной жизни. И кому какое дело до скорлупы? Шаткое равновесие рухнуло, когда движение выдвинуло требование разрешить жертвоприношение приговоренных к смертной казни, цинично рассудив — жизнь все равно потрачена, так пусть она будет потрачена с пользой.

Народное недовольство забурлило вровень с краями и, чтобы удержать мир, власти запретили митинг темных — тогда уже за глаза нас стали так называть — в поддержку очередного требования. А темные взяли и все равно на него вышли. Я вышла. Я помнила свой азарт, свою жажду справедливости, жажду доказать всему миру нашу правоту. Как можно не понимать, что принести пользу обществу своей гибелью — это же все равно, что шанс на искупление для маньяков, насильников и убийц?..

Я помнила свой протест, когда несанкционированную демонстрацию попытались разогнать. Кто тогда ударил первым? Я не знала. Но я помнила самую первую вспышку магии и последовавший за ней хаос. Дэвид вытащил меня оттуда и вернулся, чтобы отбить товарищей. Был арестован, начались судебные процессы. Всем, кто в тот день оказал сопротивление, дали реальные сроки. Небольшие, от полугода до года — пострадавших особенно не было. Но и этого оказалось достаточно. Темное движение восприняло эти суды как пощечину и вместо того, чтобы подставить другую щеку — ударило в ответ…

Если бы мы знали тогда, чем все это обернется. Я часто пыталась вспомнить, в какой момент борьба за идею превратилась для меня в борьбу за собственную жизнь. Когда погибли родители? Брат? Эзра? И не могла. Война стирала воспоминания о мотивах и чаяниях, оставляя только желание жить. Из высоких идей, из желаний сделать мир лучше, из жажды совершить прорывы и великие открытия все свелось к одной просто истине: «Или ты, или тебя».

Вода текла, смывая с тела усталость и мрачные мысли, даря легкость голове. Но, потянувшись за мылом, чтобы начать, собственно, мыться, а не стоять под душем недвижимой статуей, я подумала вдруг. Интересно Мэтт сказал. Он ненавидел темных поначалу. Когда война закончилась. Поначалу. Когда закончилась. Поначалу чего тогда?..

Мэтт

Не спалось.

Вязкая дремота не отпускала, не позволяла ни бодрствовать, ни провалиться в сон, пусть даже кошмарный, а пребывание на границе между тем и тем выматывало. И бесило. Не выдержав, я сел, с силой потер лицо ладонями, бросил взгляд на старый будильник, громко тикающий на тумбочке.

Десять минут до полуночи.

Я встал, открыл окно, впуская в комнату свежий ночной воздух, вдохнул его полной грудью и, поразмыслив отправился на кухню. Чашка горячего чая или взбодрит, или усыпит, я был уже на все согласен, только бы выбраться из этого отупляющего пограничного состояния. В коридоре было неожиданно светло — ярко сиял желтый прямоугольник контура ванной. И шумела вода. И я мог поклясться, что сквозь шум едва слышно до меня долетает слегка фальшивое мурлыканье какого-то очень знакомого, явно из детства, мотива. Мотив был меланхоличный, похожий на колыбельную. Я настолько не ожидал, что темная еще не спит, что в первые мгновения даже замер, подобравшись, остро чувствуя замершее на кончиках пальцев пламя магии и пытаясь сообразить, кто это может петь. И мне с трудом удалось погасить самое первое, совершенно неуместное желание распахнуть дверь с ноги и вмазать заклинанием по неведомой твари, прикинувшейся безобидной маленькой девочкой.

…У той девочки были голубые глаза и три пасти клыков и первого из тех, кто к ней приблизился, чтобы помочь, она разорвала за долю секунды…

Я тряхнул головой, упрямо отгоняя ненужное. Кухня. Чай. Сон. Все. Никаких девочек. Никаких темных. Никаких темных девочек. Проходя мимо ванной, я зацепился взглядом за случайный блеск, и замер. Дверь, как и все в этом доме была старой. Старой, покосившейся, с трудом закрывающейся на ржавый замок. И петли скрипели. А еще между косяком и ссохшимся полотном зияла огромная щель.

— Баю-баюшки-баю, — негромко тек сквозь плеск воды знакомый с детства напев.

В коридоре пахло ванилью. Чем-то еще, таким же женским, капризным и томным. Немного — чистящим средством. Влажным мелом. Неистребимым запахом долго пустовавшего старого особняка. Сыростью. Ваниль доминировала. Контур двери, обведенный узкой полоской желтого света — и длинная щель вдоль косяка.

Чай. Кухня.

Мэтт, ты хотел пить.

— Спи мой маленький малыш…

Тихо-тихо, аккуратно-аккуратно, чтобы не потревожить певучих досок пола, я сделал шаг…назад.

Длинная щель перед глазами и ванная комната залита маслянистым светом, и обзор не слишком обширный, но если есть опыт наблюдения из укрытия, то можно увидеть…

— Тебе песенку пою…

…можно увидеть всё. Белые плечи в мыльной пене. Изгиб спины. Округлая попа.

— С неба опускайся тишь… Узкие ладони медленно двигались по телу, темные пряди прилипли к коже. Плавное движение кистей вниз, размазывая мыло. Медленное, неторопливое — вверх. Ее руки скользили по груди, я этого не видел, но воображение, встрепенувшись, дорисовывало — упругие полушария, бледно-розовые соски, разводы белой пены с ароматом ванили… Темная наклонилась взять мыло, вспенила его в ладонях, затем вернула брусок на место, ее рука опустилась вниз, и меня словно молнией прошило, а услужливое воображение развернуло перед мысленным взором дополненную картину.

«Мэттью Чарльз Энтони Тернер! Немедленно пошел отсюда к черту!» — зло приказал я сам себе.

Но сумел только закрыть глаза. Лучше бы не закрывал. Лучше бы вообще не выходил из своей спальни. Темная снова запела — без слов, один только старый, как мир, мотив и от грудного голоса по моей коже пробежала дрожь. Глаза распахнулись обратно сами собой. Я простоял там до тех пор, пока она не потянулась за полотенцем, готовясь завершить водные процедуры, и лишь тогда я нашел в себе силы отлепиться взглядом от щели и бесшумно покинуть свой пост.

На кухне я некоторое время стоял, вперившись взглядом в раковину, не в силах сообразить — а что я здесь делаю? Потом налил себе воды из графина, жадно выпил ее и только убедившись, что наверху хлопнула дверь, покинул свое убежище.

Глава 6

Лиза

Выйдя на кухню и обнаружив, что светлого там нет, я испытала острую радость, густо замешанную на облегчении. Вчера ночью в свою комнату я вернулась на дрожащих ногах. И нет, не только страх был тому причиной. Взгляд светлого я почуяла спиной — чутье опытной боевой ведьмы не обманешь. Да что там чуять, он же во мне дыру чуть не прожег! Я ощущала его как нечто физическое, материальное. И — прошла по острой грани. Мои чувства, мои ощущения, будто разделили на два. Одна часть испытывала страх. А вторая — острое преступное удовольствие. Я разом тряслась от ужаса, и дрожала от восторга, ликуя от осознания своей красоты и силы. Я не думала, что я стану делать, если светлый сделает шаг вперед — я упивалась женским торжеством. Только чудом и остатками выдержки я сумела не выдать себя, ничем не показать, что знаю о наблюдении — и даже голос не дрогнул, хоть во рту и моментально пересохло. Но это было ночью. А с утра я не то, чтобы ужаснулась (хоть бы и самой себе) — но платье надела самое невзрачное. И не была уверена, что сумею ничем не выдать себя, и смогу держаться с ним ровно, так что возможность позавтракать в одиночестве пришлась весьма кстати.

Я установила сковороду на плиту, проверила, ровно ли горит пламя — кого бы Мэтт не приглашал для отладки кухонного оборудования, дело свое этот человек знает на совесть. Старенькая плита работала, как часы — пламя было неизменно голубенькое, идеально правильной формы и не давало ни шума, ни чада. Расставила на столе соль и специи. Приготовила нож. Открыла холодильник, мельком отметив, что он (мягко говоря, «устаревшей модели»), в отличии от плиты, справляется с обязанностями не так хорошо, и скоро придется приглашать бытового мага — полоска индикатора, отмечающая, насколько еще нам хватит наколдованного мороза, отливала синевой. Когда накопители полные или свежезаряженные, индикатора не видно вообще, он белый, как и все нутро холодящего шкафа. Потом начинает голубеть и становится все насыщеннее по мере потери заряда. До темно-синего цвета лучше не доводить, приглашать бытовика раньше — а это снова траты.

Я вздохнула, сделала мысленную пометку внести вызов мастера в список дел, которые светлому предстоит одобрить, читай — оплатить, достала яйца и бекон и вынырнула обратно, чтобы продолжить готовить завтрак. Мирная и затягивающая круговерть обыденных мыслей и дел была настолько размеренной и успокаивающей что, поддавшись этой иллюзии, на звонок в дверь я обратила внимание только потому, что до сих пор к нам никто не приходил.

— Мистер Тернер? Хорошего дня, — голос пришедшего я слышала хорошо, через открытое кухонное окно.

Увы — а может, наоборот, к счастью, — он у меня никаких ассоциаций не вызывал.

— И вам доброго дня. С кем имею честь?.. И, простите, чему обязан визитом? — а вот голос носорога слышно был слышен еле-еле, но додумать и восстановить недоподслушанное сложности не составляло.

— Мистер Тернер, вы доброволец войны с темными и герой, вы воевали и теряли близких, как и все мы, и мы прекрасно понимаем, что вы ни в чем не виноваты, и таково решение властей. Но мы, жители этого района не желаем, чтобы темная, — это слово человек за окном произнес, как выплюнул, — оставалась рядом с нами, расхаживала здесь, как у себя дома, практически на свободе и безнаказанная! Ей нечего здесь делать! После всего, что они совершили, после всего, что… Она виновна! Она… Она… — человек говорил страстно, быстро, задыхаясь своими эмоциями. Я понимала, к чему он ведет. Это было не так уж и трудно. — Она не человек, она отродье! А эта пародия на суд! Господь всемогущий, они ее отпустили! Отпустили!!!

Речь визитера становилась все быстрее, все выше, звеня болью.

— Чего вы хотите от меня? — голос носорога, наоборот, был низок и нетороплив.

— К вам у нас претензий нет, — произнес тот, другой. — Отдайте нам темную, мистер Тернер. Мы будем ее судить. Мы имеем на это право.

Внутри что-то неприятно похолодело вместе с пониманием — светлый мне не защитник. Зачем ему это — ссориться с соседями, связываться с толпой…Он уступит. Я бы уступила. Я поймала себя на том, что молча и бессмысленно пялюсь на пузырьки со специями. В голове — и в груди — было пусто. Не было ни мыслей, ни планов действий, ни вариантов спасения. Ничего. Все то, что обычно наполняло меня в критические моменты, захлестывало с головой, побуждало действовать, сейчас было вытеснено гулкой пустотой. Я устала. А может, так тому и быть? Я протянула руку и взяла баночку со специями. Повертела, разглядывая этикетку. Красный перец.

Я устала бороться. Повернула крышечку по резьбе, и она поддалась легко, заскользила, раскручиваясь. Я устала притворяться тем, кем я не являюсь. Перец — в карман передника, благо, он широкий. Эти люди хотят судить исчадие ада. Так может, показать им исчадие ада? Показать им, как уходят темные ведьмы? Узкое и длинное лезвие ножа оказалось острым. Не ритуальный, конечно. Кухонный. Но и так сойдет. Чтобы задрать платье и оголить ребра, пришлось потрудиться — и я отстранено порадовалась, что со времен войны у дам не в почете корсеты. Я уже не слушала, что там дальше говорят за окном, их слова сейчас были мое время — время на подготовку. Холодная сталь, никогда не знавшая человеческой плоти, выплавленная и заточенная совсем для другого, коснулась моей кожи. Я подсунула его под плотную темную ткань, стараясь дотянуться как можно выше, и провела вниз — и за лезвием поехала тонкая алая полоса, быстро набухая мелкими бисеринками-каплями, готовыми сорваться в потеки. Сперва слева, а после и справа.

Я одернула платье. Не хватало еще накапать кровью на пол и выдать мои намерения до срока. Хорошо, что я надела сегодня именно его. На нем долго не видно будет медленно расплывающихся пятен, и выступившая из порезов кровь не уйдет до срока в землю, бездарно расплескивая силу. Вы ведь рассчитываете на браслеты, верно? Думаете, если мою силу сковали — то и бояться вам нечего?…и темная ведьма не сумеет ответить ударом на удар, и пойдет за вами покорной овцой. Пойду. Нужно будет дать им увести меня подальше от дома.

Мне нечего делить со светлым, он честный враг, он честно одержал свою победу — а я умею уважать тех, кто этого достоин. Что бы они обо мне ни думали. А те, кто пришел за эфемерной справедливостью и собирается казнить перепуганную девчонку без сил и защиты…

Глупцы. Никакие браслеты не удержат под контролем, если колдовать через собственную смерть. Я не зря так внимательно изучала треклятый артефакт, теперь я точно знала, что он может — и знала, что смогу поднести своим судьям пренеприятнейший сюрприз. Я сегодня уйду — мне действительно нечего здесь больше делать. Но вы, вершители судеб — пойдете вместе со мной.

Я больше ничего не замечала, сосредоточившись на своих ощущениях, прислушиваясь в ожидании момента, когда крови станет достаточно, чтобы выдернуть из нее ярко-алую нить силы. Пока еще нет — но я чувствовала, что осталось еще немного. Еще чуть-чуть. Предчувствие магии разливалось онемением в животе, и колотьем в кончиках пальцев. Сосущей пустотой в сердце. Внутренние органы болезненно поджимались. Предчувствие. Ведьма в преддверии силы. Главное, не открыть эту дверь слишком рано. Ждать. Ждать, пока светлый войдет. Пока скажет — иди, там за тобой. И только когда между нами останутся и дом, и двор, и… Куда-то же они должны меня привести, чтобы казнить?

Вот там всё и случится. Стукнула дверь. Я собралась. Носорог вошел в кухню и, глядя мимо меня безразличным взглядом, бросил:

— У тебя яичница горит. Ч… Что? Я непонимающе сморгнула, пытаясь сообразить — из какого контекста, из какого вообще мира эта фраза?

— Лиза, — терпеливо повторил Мэтт, — ты что, не слышишь? У тебя яичница горит!

Стоп. А где… Ну, где всё? Где пафосные речи (можно, конечно, и без них). Где проводы меня в руки вершащейся справедливости? Я тут готовлюсь умирать, вообще-то! И это всё, что он может мне сказать?! «У тебя яичница горит!»?! Я молча смотрела на носорога. В упор, не отводя глаза и не мигая, как сова. Состояние, в которое я намеренно себя вогнала, раскачивая собственные эмоции, чтобы как можно дороже отдать свою жизнь, отпускало медленно. Тернер, поняв, что от меня адекватных действий не дождешься, сам шагнул к плите и выключил газ. Потом взял в руки раскрученную пустую перечницу, повертел ее и поднял взгляд на меня:

— Ты что, все слышала?

Я молча сверлила его взглядом.

— Ага, — ответил сам себе светлый.

— И этим собиралась отбиваться?

Я действительно готовила перец маневр. Не уверена была только, что удастся его применить, но всегда лучше иметь запасной вариант. Носорог покачал головой, выразительно приподняв брови — мол, беда с этой темной!

А я, резко опустив глаза в пол, тихо попросила: — Можно мне в ванную? И на непонимающее молчание светлого пояснила: — Перец… Я высыпала его в карман…

А еще мне надо сменить и застирать платье, и обработать царапины, пока кровавая капель не пролилась на пол, но об этом, светлый, тебе лучше не знать. А еще я банально хочу прийти в себя, остаться в одиночестве — но этого я тоже тебе не скажу. Светлый, поставив на стол пустую баночку, сочувственно-понимающе разрешил:

— Иди.

Я кивнула, принимая к сведению, и в этот момент голова вдруг пошла кругом, в ушах зазвенело, тело стало разом легким и ватным. Я почувствовала, как у меня темнеет в глазах — и самым позорным образом хлопнулась в обморок.

Мэтт

— Значит, тихая домашняя девочка?

Темная, только-только очнувшаяся от обморока, и теперь озирающаяся по сторонам, пытаясь понять, где она и что здесь делает, замерла и медленно обернулась ко мне.

— Да, — обреченно подтвердила она. — А еще — аспирантка теоретической кафедры Эльшойской академии магических наук, отделение магии крови.

Это было отражено в ее личном деле, которое дал мне Том. Что ж, это действительно объясняло наличие у нее весьма специфических знаний. Теоретическая магическая база у Лизы явно была богаче моей. В конце концов, у нас на архитектурном магия вообще была прикладной дисциплиной, а отучившись, я отнюдь не стал в нее углубляться, а ушел на вольные хлеба — изучать не теорию, а практику. Тогда, на кухне, когда темная вместо того, чтобы отбыть в ванную, вдруг начала оседать на пол, я едва успел подхватить ее — кухня не то место, где трепетные дамы могут свободно падать в обморок, не опасаясь острых углов и лишних препятствий. В первый момент я не то что не испугался — даже не удивился.

Перепугалась, дуреха, бывает… А потом почувствовал на пальцах мокрое и липкое. И вот тут перепугался уже я. Дальше действовал быстро, как в бою. Подхватил на руке обмякшее, будто ватное тело, в два счета взлетел по лестнице. Второй этаж, ряды закрытых дверей, единственная приоткрытая — в мою комнату. Здесь, стараниями матушки, у меня имелась походная аптечка, мало уступавшая (а то и превосходившая) полевую укладку Камиллы. Содрать с темной платье было делом минуты. Начни я его расстегивать да развязывать — получилось бы дольше, конечно, но я попросту вспорол плотную ткань заклинанием и испытал при этом легкое мстительное удовольствие — просил же, чтобы я этого кошмара больше не видел! Самая упрямая, да? Заклинание вышло корявоватое, и в другой момент я бы здорово на эту тему подосадовал, но, когда я отвел в сторону влажные, липкие полы того, что раньше было платьем — посторонние мысли из моей головы вылетели.

Два длинных тонких разреза начинались у темной от подмышек и заканчивались чуть ниже ребер. Ровные, почти параллельные, недостаточно серьезные, чтобы стать угрозой жизни или здоровью, но достаточно глубокие, чтобы кровь до сих пор не свернулась. И я прекрасно знал, что, когда вчера вечером темная принимала душ — ничего, даже отдаленно похожего на это, на ее теле не было. Нанести эти раны могла только она сама. Зло и цветисто выругавшись, я встал и спустился на вниз, на кухню, потом зашел в ванную, чтобы вернуться к себе в комнату с полотенцами и тазом горячей воды. Мрачно промывая раны Лизы Миллс, я старался не слишком глазеть на девичьи формы — пусть и скрытые от взора нижним бельем, но все равно вполне приятные. Чтобы отвлечься от мелькнувших перед глазами воспоминаний о вчерашнем вечере, я принялся репетировать речь, которую толкну Томасу, как только доберусь до этого недостойного отпрыска уважаемого семейства.

Основными мотивами можно было назвать «Во что ты втянул меня, ублюдок?» и «Если это аукнется моей сестре — я намотаю тебе на колени твои же кишки».

На мой взгляд выходило убедительно. И вполне по-дружески.

Промытые, царапины по-прежнему не выглядели опасными — только кровь по-прежнему сочилась, но это даже хорошо. Бог знает что могло налипнуть на них с платья, к тому же, я понятие не имею, чем темная себя резала — так что, пусть уж лучше все инородное вынесет с током крови. Перекись зашипела и вспенилась сперва белой, а потом розоватой пеной над первым из порезов. Я дождался, пока она завершит свою работу, отер салфеткой излишки перекиси, и потом нанес на рану желтовато-белую пасту из тюбика, размазывая и плотно прижимая к коже девушки. Гемостатическая паста на воздухе очень быстро прихватывалась к любой влажной поверхности, надежно и эффективно закрывая мелкие порезы и останавливая кровотечение при средних. Более серьезные, конечно, приходилось все же шить, прибегая к помощи отрядного целителя — издерганного, усталого, от избытка работы перманентно магически истощенного… Я мотнул головой и непрошеные воспоминания развеялись, а взгляд сосредоточился на пасте, которая успела просохнуть, обретя структуру плотной мелкопористой губки и порозоветь, слегка пропитавшись кровью Лизы.

Мрачно костеря в уме пустоголовых самонадеянных идиоток с повышеннои склонностью к суициду, я обтер влажным горячим полотенцем наиболее яркую представительницу этого племени. Плюнув на остатки приличий, стащил с темной белье в кровавых пятнах, переложил ее на чистую и сухую половину кровати и укрыл одеялом. Обвел взглядом место действия — н-да. Комната напоминала полевой госпиталь — кругом окровавленные салфетки, постель в красно-бурых следах, а на полу, неряшливым комом валялось бывшее платье темной.

Добавила же ты мне работы, мисс Миллс! Ну что ж, по крайней мере, один плюс в этой ситуации есть — от платья избавился с гарантией! Утешив себя этой саркастической мыслью, я уселся в кресло, решив еще немного подождать. Если в течение пяти минут Томасов подарочек не очнется — буду приводить в чувство доступными методами.

Устроившись поудобнее, я внимательно изучал свою нежданную-негаданную пациентку. Бессознательная, темная выглядела ранимой, беззащитной — и браслеты, попавшиеся мне на глаза чуть ли не впервые с момента знакомства, странным образом лишь усиливали это ощущение. Что же ты за зверь, Лиза Миллс? Я ведь не дурак. Я примерно понимаю, зачем ты сделала то, что сделала… И, выходит, (не тебя я сегодня спас, а соседей), не зря я не хотел давать тебе свободу. Темные опасны.

Густые черные ресницы дрогнули, глаза распахнулись, Лиза дернулась, подскочила, и вместо того, чтобы спросить ее о самочувствии, я против воли выпалил совершенно другое. Она ответила на этот саркастический вопрос без запинки, но в глазах плескался вызов, совершенно не характерный для тихой домашней девочки, пусть даже и аспирантки какой-то там кафедры. Вообще, если подумать, ее образ во многом расходился с тем, который мне нарисовал Том, основываясь на показаниях тюремных наблюдателей, дознавателей и прочих людей, работавших с Лизой Миллс, но ухватить это ощущение и оформить его в какие-либо еще вопросы не получалось. Не пришьешь же к делу выражение глаз…

Она сидела, прижимая к груди одеяло — голые плечи, прикрытые растрепанными кудрями, приоткрытые губы… — Что ты собиралась сделать? — я оторвал от них взгляд и посмотрел ей в глаза. — Подороже отдать свою жизнь. — Конкретнее.

— Чтобы объяснить конкретнее, мне понадобится толстая тетрадь и пара учебников по магии крови и ручка. Набросаю тебе теоретическую выкладку.

— С учебника по магии крови сейчас в стране, знаешь ли, напряженка… — Ладно, давай без них. Но учти тогда — картинок не будет! Удержать лицо и не рассмеяться удалось с трудом. Ершистая. Наглая. — Ладно. Как они тебя нашли? Лиза дернула плечом и помрачнела.

— Заметку помнишь? — она дождалась моего кивка и продолжила: — Я в бакалее еще и имена назвала. И свое, и твое. Не подумала…

Голос ее звучал досадливо. Я побарабанил пальцами по подлокотнику. Что же мне с тобой делать, Лиза Миллс?..

— Я решу этот вопрос.

Темная посмотрела на меня недоверчиво. Неудивительно, я бы на ее месте тоже бы задался вопросом, как один человек остановит бешеную толпу. Но, к счастью, толпа пока была недостаточно бешеная, а я достаточно безрассуден. Можно было бы просто запретить ей выходить из дома. Но чем бы тогда это отличалось от тюремного заключения?

— Отдыхай пока.

— Но…

На корню задушив все порывы темной немедленно подняться и навести порядок, я демонстративно высыпал в стакан одну дозу сонного порошка, дождался, пока голубоватые искорки в жидкости погаснут, и вручил его Лизе:

— Пить. И спать.

А когда она, покорно проглотив волшебное, не раз спасавшее меня средство, уснула, я спустился вниз. Что мне делать с темной, я пока и близко не знал, а вот что буду делать непосредственно сейчас — знал очень даже хорошо.

— Здравствуй, друг мой Томас! — телефонный аппарат в доме был один, и был очень удачно установлен внизу, в бывшем отцовском кабинете, подальше от ушей моей, с позволения сказать, подопечной. — Как жизнь, как здоровье? Ничего не беспокоит?

— Что случилось? — старый боевой товарищ, отлично знавший все мои интонации, мгновенно подобрался. — Мэтт, что у тебя стряслось?

— Нет, дорогой друг, — вкрадчиво отозвался я, разозлившись на опекающие нотки в его голосе. Тоже мне, нашлась, наседка! — Не у меня стряслось, а у вас! Как тебе такая новость: сегодня к моему дому явилась группа неравнодушных граждан, недовольных решением суда, с требованием выдать им темную. Им, видишь ли, не терпелось пересудить ее правильно!

— У вас там всё в порядке? — переполошился друг, не иначе, представивший, что с ним сделает Камилла, если из-за его затеи с темной пострадаю я.

— Всё в порядке, никто не пострадал, темную я напоил успокоительным — выпила и спит, — я поспешил его успокоить, пока он не поднял по тревоге и не отправил к моему порогу магический спецназ. — Но, в связи с этим, у меня к тебе несколько вопросов! Скажи, в твоем ведомстве хоть кто-нибудь думает на пару шагов вперед?

— Мал, ради всего святого, прости — журналисты освещают каждый такой процесс в плановом режиме, мы и так уже запретили им оглашать имена поручителей, урезали аккредитацию до самых лояльных изданий — теперь, по крайней мере, они тонны грязи на нас и на освобожденных не льют, но мы не можем еще и требовать не печатать портретов подсудимых! Черт, я попробую как-то это уладить, не хватало еще подобных инцидентов, как будто без того проблем мало…

— И это было только «во-первых», — вкрадчиво перебил я встревоженное бормотание Тома. — А во-вторых — ты кого мне подсунул, урод?!

— Милую девушку, приятную во всех отношениях, — настороженность просто сочилась из трубки вместе с голосом Тома.

— Угу, мечтай. Скажи-ка, сколько собственной крови нужно магу-на-крови, чтобы взломать твои браслеты?

— Их вообще не взломать, — растерялся Томас. Ни на крови, ни как-нибудь иначе — все, накопленное магом-носителем, уйдет на усиление блокирующих плетений.

— О, вон оно что! Тогда как ты объяснишь два продольных пореза от подмышки до нижних ребер, глубиной около двух миллиметров, у одной милой, приятной во всех отношениях темной?!

Сдавленные ругательства, которые Томас прошипел сквозь зубы, пролились бальзамом на мое сердце.

— Я озадачу ребят из отдела разработок, — обреченно пообещал Грин. — Но, Мэтт, не паникуй, ладно'? Она теоретик. Далеко не факт. Что она сумела бы выполнить задуманное. Теория и практика порой существенно расходятся. Да в конце концов — отнюдь не факт, что у нее бы банально хватило духу такое сотворить!

— У нее хватило духу самой себя порезать, — напомнил я другу очевидный факт. — Что возвращает нас к предыдущему вопросу: кого ты мне подсунул?

— Сестричку Дэвида Миллса, — буркнул друг — Выходит, мисс Миллс, в случае нужды, способна постоять за честь семьи и подтвердить ее громкую славу…

— Томас, заткнись. И скажи мне, что мне делать с этой девицей — которой, если ты помнишь, ты обещал быстренько найти другого поручителя.

— Как же я могу тебе что-то сказать, если ты сам велел мне заткнуться?! — изумился этот клоун, который успокоился, как только убедился, что ситуация более-менее под контролем. — Увы мой дорогой нелюдимый друг, ничего я тебе сказать не могу — только посоветую проверять на ночь замки и держать охранную систему активированной, и снова заткнусь! Я постараюсь что-нибудь решить с защитой мисс Миллс, да и с настроем в обществе, — посерьезнев, добавил он. — Ты можешь назвать по именам кого-нибудь из тех, кто к тебе приходил?

Я ломаться не стал, и мстительно перечислил всех, кто мне по ошибке представился.

— Спасибо, что позвонил, — поблагодарил меня Том. Я отмахнулся: — Не за что! — и уже вешая трубку, услышал, как он ворчит: «И ничего я не урод, вон, и Камилла так думает!».

Глава 7

Лиза

День потянулся за днем. Они все были друг на друга немного похожи, оставляя после себя ощущение некого сюрреализма — одна (иногда вдвоем) в огромном доме днем, я чувствовала себя домохозяйкой со стажем. Совместный завтрак, беседы ни о чем и обо всем. Уборка, покупки, готовка, уборка, ремонт. Совместный ужин, насмешливые похвалы моим кулинарным талантам. Наведение порядка, на удивление, всерьез меня увлекло. Этот старый дом был действительно красив, и мне нравилось наблюдать, как проступает эта красота под моими руками. Нравилось, сдирать тряпки с портретов и картин, разглядывать фотографии. Было жалко раритетной мебели, побитой временем, молью и мышами. Последние, кстати, урон хозяйскому имуществу наносить перестали. Об этом, очевидно, позаботилась новая хозяйка дома. Уже на третий день нашего пребывания здесь, ласка вспомнила, что это мы, а не она — вредители и завоеватели, и я, зайдя на кухню, обнаружила коричневую кисточку хвоста, торчащую из разодранного пакета с хлебом. Спустя мгновение оттуда высунулась узкая мордочка с глазами-бусинками. Зверь окинул меня оскорбленным взглядом — ну, и где нормальная еда? — и удалился, еще раз осуждающе глянув на меня из окна. Я опустила руку с полотенцем и пошла доставать из холодильника мясо. Скоро Мэтт вернется, а ужин еще не готов. А то, что после готовки под крыльцом оказалось несколько мелко нарубленных обрезков — так это чистая случайность!

Когда надоедало дома, я уходила в оранжерею и упоенно откапывала в ней то, что еще может пригодиться по жизни, и среди сорняков и прочих дикорастущих, находила много интересного: от полезных домашних травок до интересных магических. Вопрос с соседями носорог действительно уладил. Уж как — мне неведомо. А может, до них дошло просто, что за мой суд судить потом уже их будут. Меня, конечно, обливали презрением всякий раз, стоило показаться на улице, но дальше этого дело не заходило.

Воспользовавшись тем, что финансовой отчетности Тернер не требует, я-таки записалась в районную библиотеку. Она не могла похвастаться широким выбором художественной литературы, зато имела архив. А в архиве — огромные папки с газетами за прошедшие три года. Впрочем, меня интересовали только новости последнего года, в особенности все, что касалось подавленного темного восстания. Темным в изоляторе газет не давали. Своеобразная форма наказания и страховка — отрезать от связи с внешним миром, поместить в информационный вакуум, а там смотреть, какую пользу из этого можно выжать.

Я не интересовалась новостями о «единомышленниках» даже у соседок по камерам, не говоря уже о юристе. Лиза Миллс — прилежная девочка, бесконечно далекая от всего этого и мечтающая только оказаться уже на свободе, вернуться к прежней тихой жизни. Однако сейчас мне нужно было знать. Кто казнен, кто заключен, кого нет ни в тех, ни в тех списках. И есть ли среди них те, кто знал меня-маску или меня-под-маской.

Браслеты на руках давили на психику сейчас куда больше, чем за стенами изолятора. Мне казалось, я привыкла к ним за год, но нет. В быту без магии я чувствовала себя калекой. А вот с какой стороны подступиться к избавлению от этой досадной помехи, пока не знала. Впрочем, в пучину уныния меня это не вгоняло. Всегда найдется тот, кто что-то где-то слышал, что-то где-то видел, кого-то где-то знает. Надо просто найти это кто-что-кого. А это дело требует просто-напросто времени и терпения. И того, и того у меня навалом.

Так что я читала газеты, восстанавливая потерянный год, и вычеркивала одно за другим имена тех, кто мог бы приблизить меня к свободе. Дело двигалось медленно. Я боялась пропадать целыми днями в библиотеке — светлый не всегда уезжал, а пару раз, уехав, возвращался совершенно неожиданно, и мне не хотелось бы объяснять ему, где меня носит несколько часов. Домой брать газеты тоже не рисковала, мало ли как он расценит мой интерес к прошлому и кому о нем доложит. Так что я выкраивала на библиотеку пару часов в день, а остальное время занималась домом.

А вечерами…Я сама не понимала, почему, но вечерами я не уходила в свою комнату, а оставалась с Мэттом в гостиной, мы занимались каждый своими делами, а иногда — играли в шахматы.

— Что это? — вдруг спросил Мэтт, кивнув на мою левую руку, лежащую возле доски.

Я покосилась вниз и торопливо спрятала кисть под стол — на ней красовалась парочка свежих укусов — ласка подношения принимала благосклонно, но за попытки наладить тактильный контакт приходилось давать взятку собственной кровью.

— Ерунда. Поцарапалась.

Светлый хмыкнул.

— Ты в курсе, что в старину ласки были довольно распространенными домашними животными? Еще до кошек. Они легко приручались и прекрасно справлялись с отловом мышей. Правда, параллельно отлавливали и кур. А еще донимали лошадей.

— А лошадей-то каким образом? — удивилась я, даже не особенно оскорбившись на то, что меня так легко рассекретили.

— Они любят слизывать кристаллы соли и пот с лошадиных шкур, поэтому забираются в гривы, щекочут, устраивают бедолагам нервный срыв и бессонницу, — светлый ухмыльнулся. — Может, слышала — домовой лошадям косы заплетает. Так вот этот домовой — ласка. Знаешь, как принято было спасаться? В конюшню заводили козла. То ли от нечисти, то ли от ласки, с ним ни те, ни те, не дружат.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍- Наш человек, — пробормотала я в сторону. — Любит потных жеребцов, и на дух не переносит козлов.

…Пару дней назад, вынося мусор я услышала, доносящийся из сада странный шум. Негромкий мерный звук, будто поблизости кто-то накачивал велосипедное колесо. велосипедов у нас в доме не было. Раз, два, три, четыре…

Таясь, скорее по привычке, чем из необходимости, я заглянула за угол. Источником звука оказался… Мэтт.

Но Мэтта я опознала не сразу, потому что в первую очередь я увидела спину. Голую мужскую спину, которая безраздельно завладела моим вниманием. Широкие плечи, узкая талия. Чуть затемненная линия позвоночника. И мышцы, перекатывающиеся под поблескивающей бисеринками пота кожей.

Мэтт подтягивался. Зацепившись обратным хватом за перекладину арки, когда-то — цветочной, а ныне мрачно голой, он приподнимался, почти касаясь ее то подбородком, то, выгибаясь, грудью. Подъем — волна движения прокатывается по спинным мышцам, вздуваются бицепсы, ярче вычерчивая выпуклые вены. Спуск — шумный выдох, ноги скрещены в щиколотках, земли не касаются.

Перехватил удобнее руки, обмотанные специальными бинтами по первую фалангу пальцев. И снова подъем-спуск. Подъем-спуск. Дыхание ровное. в отличие от моего…

Я разомкнула пересохшие губы, с трудом подавив желание их облизать. Рыжие волосы потемнели, намокли, липли ко лбу и шее мелкими змейками. бисеринки пота постепенно превращались в капли, и одна из них, сорвавшись, скользнула вниз прямо по гладкой выемке позвоночника.

Я сглотнула…

Светлый расхохотался на мое замечание, выдернув из непрошеного воспоминания, и я, все еще пребывая в нем, против воли залюбовалась отсветом огня в рыжих лохмах, одернула себя и напомнила про опасных хищников, прячущихся под маской любопытного очаровательного зверька. Он вообще виртуозно умел сказать ровно столько, сколько нужно и ни граммом больше. И речь уже совершенно не о ласке. Он с легкостью игнорировал мои попытки выяснить, что же с ним такое, и почему иногда по ночам дом оглашают такие дикие крики, что можно и впрямь подумать, что здесь живут привидения.

Моя навязчивая идея от этого, правда, только крепла и попыток я не оставляла. Вот только облегчать мне задачу светлый и не думал. Например, все те толстенные тома, которые он почитывал, оказались художественной литературой, а не редкими справочниками с закладками на страницах со страшными темномагическими заклинаниями, проклятиями и способами избавления от оных. Гад? Гад. Впрочем, сложность задачи только подстегивала любопытство и азарт. Ну а еще его было просто по-человечески жалко. Особенно ночами, когда я, отвернувшись к стене, скрипела зубами и напоминала себе об установленном запрете врываться в его спальню. Заканчивалось все тем, что я не выдерживала, срывалась… и стояла под дверью, держась за ручку и вслушиваясь в тяжелое дыхание и злые шаги. И только когда и то, и то успокаивалось — возвращалась обратно к себе.

Ухудшение наступало исподволь. Переломным стал момент, когда я, пытаясь разобраться, что не так со светлым, а заодно попытать на прочность границы дозволенного, принялась понукать Тернера: сделай то, поправь это… Мелкие магические поручения, ничего не стоящие для человека с силой. Задания разного плана, сложности и направленности, нацеленные не столько на мой драгоценный ремонт (да, мой — светлый им так и не проникся, а вот я против ожиданий втянулась), сколько на то, чтобы проанализировать общую картину магических проблем светлого. Он ворчал, бухтел, кривил недовольно физиономию — но покорно делал. Все «неотложные просьбы» он выполнял одинаково успешно — но и одинаково криво. Мало похоже на опытного мага с боевым опытом. Совсем не похоже. К сожалению, ясности моя затея принесла мало — разве что понятно стало, что по всем вопросам, которые носорог не считает для себя принципиальными, из него можно веревки вить. Зато по тем вопросам, которые принципиальными все-же считал…

Он все больше и больше казался мне похожим не на носорога, а на скалу — огромный обломок гранитной породы, обрушившийся в море, и сколько бы не ярился вокруг прибой, сколько бы не налетали на него приливы и отливы, эта скала останется на месте. И эта скала придавила мои надежды стать свободной. Я напоминала себе, что и не рассчитывала «искупить» и «заслужить», что бы там не выдумал и не приговорил светлый суд, я собиралась бежать, лишь только соберу нужную информацию и сориентируюсь в происходящем, так что мне совершенно нет никакой разницы, «носорог» он там, или «скала»… И несмотря на это, иррациональная обида плескалась где-то на самом дне души. До тех самых пор, пока поведение светлого не стало меняться. Он старался держать себя в руках, но раздражение, который светлый давил, прорывалось в мелочах. Во взглядах. В дернувшемся в ответ на колкость уголке рта, в перекатившихся желваках — а раньше он не скрывал раздражения. Раньше мое присутствие, вместе с колкостями и мелким неповиновением его просто не раздражало.

Это… пугало. Я привыкла чувствовать себя в этом доме в безопасности, да. Но, что самое скверное, мой страх был не за себя — а за чертова носорога Мэтта Тернера. С ним происходило что-то скверное. Заметив, что его эмоции прорываются, он стал избегать меня — так больное животное избегает людей. Прячет свою боль. Не стало совместных трапез и вечерних посиделок. Не стало помощи в уборке. Не стало…

Ничего не стало. Этот мерзавец взял, и единым махом лишил меня всего доступного мне общения. И не то, чтобы я так уж остро в нем нуждалась — но с его стороны это было свинством! Из дома выходить, впрочем, он, кажется, и вовсе перестал. Приезжавшая в Уизел-Холл Камилла уезжала мрачной. Припомнив годы обучения в аспирантуре, когда жизнь еще не сошла с ума и не полетела под откос бешеными кульбитами, я сочла, что самый простой способ получить ответ — это задать вопрос, и зажала Тернера в углу, и призвала к ответу:

— Что с тобой происходит, светлый?

— Зачем это тебе?

Он осунулся за эти несколько дней, и голос звучал откровенно нездорово — сиплый, скрипучий. Я внимательно обшаривала его взглядом, пытаясь угадать правильный ответ (то есть, такой, после которого меня не пошлют в пешее путешествие, а ответят):

— Позлорадствовать? Я беспокоюсь? — нужного отклика в карих глазах не появлялось, только задавленная боль, привычно притворяющаяся раздражением, и я пошла ва-банк. — Я боюсь остаться одна, если ты вдруг загнешься?

Тернер, пытавшийся попросту меня обойти, на этих словах остановился.

— Я ведь давал тебе номера Тома — рабочий и домашний. В любой экстренной ситуации ему и звони, если меня рядом не будет. И пошел, куда собирался. Я прикрыла глаза, и выдохнула. — Я просто хочу помочь! — слова вырвались сами собой, а в следующую секунду неведомая сила припечатала меня лопатками к стене. — Это. Тебя. Не касается! Поняла? — выдохнул светлый, аккуратно, но ощутимо и очень доходчиво сжимая мое горло. — Поняла?

Он еще раз слегка стукнул меня спиной о стену — действительно слегка, профилактически, не иначе — и взлетел по лестнице, скрывшись в направлении своей комнаты. Единственное, что я из всей этой ситуации поняла — это то, что методы мирного времени в применении к носорогам не работают. Ночью иду на дело, решила я, задумчиво разминая гортань, неделикатно облапанную светлым. Интересно, мне показалась, или руки у него слегка горячее нормы? И если не показалось, то что означает повышение температуры — воспалительные процессы в организме, или?.. Так, где бы взять что-то, что можно будет, в случае самой крайней нужды, использовать как огнеупорный щит? Огнеупорного щита не нашлось — пришлось идти так.

Было уже около двух ночи, когда я решила, что час пробил, и покинула свое убежище. Я шла по коридору, а ночь кралась за мной на кошачьих лапах. Рой сомнений мельтешил вокруг надоедливой мошкарой. Что я делаю? А то ли я делаю? А надо ли оно мне? А мне ли это делать? А не рискую ли я больше, чем может позволить себе благоразумная девушка в сложном положении? Делаю я, очевидно, глупость. Нет, она мне определенно не нужна. Да, благоразумная девушка рискует получить неприятностей больше, чем приобрести пользы. Но — благоразумная девушка осталась там, на солнечной веранде, за семейным столом, увязла, как муха в янтаре в семейном чаепитии, случившемся четыре лета назад.

Темная ведьма в длинной белой сорочке, хладнокровная и любопытная, шла по ночному коридору с волшебной лампой в руках.

Потемневшая бронза дверной ручки подалась под ладонью, и дверь отворилась медленно, без шума. Я скользнула внутрь и тут же ее прикрыла, во избежание, еще не хватало потревожить носорожий сон сквозняком. С того дня, как я сама лежала на этой постели, здесь ничего особо не изменилось — разве что не тазик с водой и окровавленными полотенцами стоял на тумбочке в изголовье, а выстроились шеренгами пузырьки с микстурами и пилюлями. Одежда светлого — аккуратной стопкой на стуле. Одеяло — сбившимся комом в ногах.

Носорог — разметавшейся по простыням темной фигурой. Очень удачно, как по мне. Пристроив лампу на столе, я поправила ее так, чтобы на мужчину падал рассеянный луч, не попадая, впрочем, на лицо. Итак, что тут у нас? Я окинула тело, лежащее на спине, беглым взглядом.

Тело, кстати, было весьма ничего так — скульптурно вылепленное, с гармонично развитыми мышцами. Прикрытое только бельем в стратегическом месте. Мужское, ладное. Строго шикнув на расшалившиеся не ко времени мысли, я вернулась к осмотру. Мужчина, тридцать два года, маг, предпочитаемая отрасль магии — стихийно-огненная. В прошлом — боевой маг. В прошлом — маг-архитектор. Это, как и возраст светлого я почерпнула из газет. Не только же о бывших соратниках мне в библиотеке было собирать…

Рост… я окинула расслабленно вытянувшееся тело взглядом: учитывая, что мой рост метр семьдесят, а светлый выше на ладонь примерно… Полагаю. около ста восьмидесяти пяти сантиметров. Вес — ну, пусть будет около восьмидесяти килограммов, это не имеет принципиального значения, достаточно того, что визуальный осмотр не выявил ни истощения, ни ожирения — которые могли бы оказаться как симптомами проблем Тернера, так и причинами этих проблем. Кожа — там, где доступна для осмотра, а то есть почти везде, чистая, без язв, нарывов и гематом. Слегка опухшие суставы пальцев рук я заметила уже давно, и теперь убедилась. что и ноги сия участь не миновала.

Спал он плохо. Веки подрагивали, глазные яблоки дергались, на лице застыло тревожное, болезненное выражение — мало похоже на здоровый сон в самую глубокую часть ночи, прямо скажем. Температура мне, похоже, не почудилась — одеяло он сбросил не просто так. Жар. Пульс частил, как сумасшедший.

Гоня невесть откуда взявшуюся тревогу, я наклонилась поближе к носорогу, чтобы лучше видеть его в весьма умеренном освещении нетерпеливо заправила за ухо выбившуюся прядь, облизнула пересохшие губы, перешла на магическое зрение и внимательно вгляделась в неподвижно лежащее тело. Беспокойство, грызшее меня неоформленными подозрениями, сформировалось, обрело вес, плоть и доказательную базу и рухнуло на меня. Руки сами собой опустились и безвольно повисли вдоль тела, глаза закрылись. Я зажмурилась, слабо надеясь, что так удастся отогнать видение, а когда открыла — всё осталось без изменений.

Ну, привет, Эзра. Давно не виделись… Я сглотнула ставшую густой и вязкой слюну. Со светлым действительно все было очень паршиво. Вся его магическая структура, все потоки были перекорежены темномагическим проклятием. Перекрученные, перекошенные. Все в разрывах и спайках — они наверняка причиняли Тернеру постоянную боль. Сила, лишенная возможности циркулировать свободно, распирала истерзанные каналы, усиливая мучения светлого. Любые магические действия оборачивались для него пусть и не пыткой — но все же неприятным испытанием и, мало того, усугубляли состояние. Наверняка, после того как он поймал проклятье, его лечили, восстанавливали потоки, сращивали каналы… Наверняка, из больницы он вышел как новенький, с идеально функционирующей энергоструктурой.

…наверняка, он был в отчаянии, когда спустя малое время ее начало корежить вновь, а срощенные каналы принялись распадаться.

Авторские проклятия коварны. Они страшны именно своей непредсказуемостью, неизученностью — пойди угадай, чего навертел в нем создатель, поди вылови все петли, крюки и ловушки. Особенно, если составлял его более-менее талантливый маг. Это проклятие составлял очень талантливый маг. Я точно знаю. Я в этой разработке была одним из двух авторов.

Целью проклятия было, конечно, иное — примененное в боевой обстановке, оно должно было не только быстро и эффективно лишить противника магической силы, но и деморализовать его, вышибая из дальнейшего сражения. Не раз случалось так, что волшебники, поняв в запале боя, что их магия заперта, не колеблясь хватали в руки что подвернется, и врубались в общую свалку — воодушевляя и заражая своим примером соратников. Это проклятье таких осечек не давало. А еще — проникало в структуру носителя, маскируясь под нее, прорастало в силовые потоки и растворялось в энергетическом узоре. Маленький цепкий коварный сюрприз.

А самое скверное в том, что я теперь только очень приблизительно могла предсказать, как поведет себя наша разработка. Мы не рассчитывали последствия на долгосрочную перспективу, посчитав достаточным заложенный эффект: боец обезврежен и выведен из строя, в свалке магического боя это считай, что мертв, а что там с ним дальше будет, если вдруг выживет…

Подопытный выжил, вернулся в строй и продолжил весьма успешно доставлять проблемы сопротивлению. Надо полагать, пока он активно и регулярно использовал магию в больших объемах, наведенные целителями структуры держались в целостности. Когда война закончилась, необходимость часто и помногу колдовать у носорога пропала, и система начала стремительно, но незаметно для пораженного деградировать. И при первой же попытке сотворить сколько-либо значительное волшебство — обвалилась.

Я словно видела это воочию: кризис, обветшавшие без видимых причин каналы, больница, целители, «вам не о чем беспокоиться», обследования, другие целители — и новые обследования, «мы обязательно вам поможем», стремительный регресс, бессильно разводящие руками специалисты — «мы делаем все возможное»…

Я закрыла глаза и в жесте бессильного сочувствия провела ладонью по его руке — чтобы тут же с осесть на стул с беззвучными, но злобными ругательствами. Температура тела светлого существенно возросла. Я, со свойственной мне удачей, угодила на очередной кризис. Ну и что мне теперь делать?! Вцепившись пальцами в полотно ночной рубашки, я стремительно прогоняла варианты.

Первый — я могу встать и уйти. И останусь не причем — никто не привяжет скромную девочку Лизу Миллс к смерти светлого. К тому же, он, может, еще и не умрет!

Второй — вызываю целителей. «Кричал, горячий, испугалась». Черт их знает, чем они помогут, но мне не так страшно бояться будет, как одной. В этой ситуации я опять же, бедная непричемная девочка, но еще и в профите — не бросила в беде, помогла. Овации, цветы, благодарная публика, дамы Тернер в полном составе целует мне руки (в этом месте почему-то ярко представилось, как после этих лобзаний кожа с моих рук слезает лохмотьями).

В принципе, вот и все варианты. Потому что третий — рассказать им правду — я даже не рассматривала. Светлый перевернулся на бок, сжался в комок и болезненно застонал. Свирепо ругнувшись, я из трех вариантов выбрала четвертый — помочь светлому, чем удастся. Идиотка, что с меня взять!

Быстрый взгляд на прикроватную тумбочку — а вернее, на ярлыки выстроившихся там пузыречков. Зелья-магстабилизаторы, призванные сбалансировать энергоструктуру, разномастные пилюли, большей частью, обезболивающие, а которые не — гасящие симптомы. Отдельно ото всех — бутыль с дивным средством, которое порой дают пленным и заключенным в тюрьмах, чтобы связать дар. Очевидно, рекомендовано для того, чтобы в критических ситуациях ослабить дар и снизить до минимума «давление» магии в «системе». Пустой — значит, выпил. Горлышко влажное — значит, можно надеяться, то сегодня.

В принципе, всё, чем он мог облегчить свое состояние, он принял. Может, и пронесет. Должно пронести. Значит, мое дело — продолжить благодарный целительский труд, который я бы сформулировала как симптоматическое лечение. Я устало опустилась на кровать носорога. Последние полтора часа ему уверенно становилось хуже, и все это время я занималась тем, что обтирала взрослого мужчину, как младенца — подмышки, внутреннюю поверхность рук и ног, растирала ступни и ладони. Светлый метался и бредил — но в себя упорно не приходил.

Это начинало беспокоить. Чем он накачался?! Пряча беспокойство и жалость за злобным шипением, я старательно орудовала полотенцем, смоченным в растворе обычного уксуса и отжатым. Несмотря на кажущуюся простоту действий, я обессилела. А, возможно, виной тому была внутренняя опустошенность — и усталость, рухнувшая мне на плечи, была моральной. Когда мы воевали, всё было не так. Все казалось… правильным. Оправданным. Потом понемногу всё стало меняться, я медленно разочаровывалась в происходящем — но не в самих идеях. Но даже тогда я была уверена, что все делаю правильно.

А теперь мои поступки легли мне на плечи непомерным грузом. Мне не раз и не два доводилось удерживать по эту сторону черты поломанных, изувеченных людей. Вцепившись зубами, тащить с того на этот свет пострадавших соратников. Но никогда эти страдания не были делом моих рук. Понимая, что больше для Мэтта сделать я ничего не смогу, я осторожно пристроилась рядом и прижала рыжую голову к своей груди, обняла горячие плечи и, прислонившись к его макушке щекой, принялась тихонько напевать колыбельную, укачивая светлого, стараясь вернуть его ощущениями в детство и дать то чувство защищенности и безопасности, какое только младенец может испытывать, когда его укачивает мать.

— Баю-баюшки-баю… — напевала я, оглаживая широкие плечи и, кажется, сама понемногу успокаивалась, чувствуя под ладонью горячую гладкую кожу. — Спи мой маленький малыш…

Пальцы сами собой запутались во влажноватых чуть вьющихся прядях, и я потерлась о них щекой.

— Тебе песенку пою, — мурлыкала я в макушку светлому, — С неба опускайся тишь…

Горячее неровное дыхание щекотало грудь даже сквозь ткань ночной рубашки. Мэтт притих, перестал метаться, и я смела надеяться, что это означало только то, что кризис наконец миновал, а не то, что это дыхание на груди — последнее. Я и сама против воли начала придремывать, на удивление уютно устроившись в этих то ли недо-, то ли полуобъятиях, пригревшись и успокоившись, и продолжала мурлыкать мелодию уже без слов, под нос, только для того, чтобы не уснуть окончательно.

По-хорошему, надо было бы уже выпутываться и бежать, бежать, раз уж мое присутствие все же осталось незамеченным, но… Еще чуть-чуть. Еще вот минуточку. И я лежала еще минуточку, и еще одну, и еще. Медитативно перебирая пальцами рыжие пряди. До того самого момента, как они вдруг не выскользнули у меня из руки, потому что Мэтт Тернер вскинул голову и уставился на меня пусть и слегка мутными, осоловевшими, но вполне себе открытыми глазами.

Светлый смотрел на меня слегка расфокусированным взглядом, и, кажется, в нашем случае «открыл глаза» не было равно «пришел в себя». Но это ерунда, главное, что собственный бесконтрольный дар больше не грозит сжечь Тернера изнутри, а это его состояние наверняка побочное действие той мешанины зелий. По крайней мере, наше с Эзрой проклятие подобного рода симптомов вызвать не могло, а раз так — ерунда и к утру пройдет… Я шевельнулась, пытаясь подняться (что-то я и впрямь тут разлеглась, как у себя!) — и вдруг как-то быстро, одним рывком оказалась снова лежащей на постели и прижатой к ней немалым весом светлого, а он сам навис надо мной угрожающей раздавить глыбой…

Сквозь тонкую преграду сорочки я ощущала его тело — горячее, тяжелое и твердое. В определенных местах — в особенности. Я могла бы попытаться вырваться. Сбежать, спрятаться. Я могла хотя бы попробовать сопротивляться. Вот только… Мне до смерти надоело сопротивляться. И я устала прятаться. И я сама потянулась к его губам, выгнулась навстречу, прижимаясь животом, грудью… Поцелуй получился жадным, голодным. Светлый целовал напористо, прикусывая — а я в ответ ласкала языком его губы, была нежна и доверчива в его руках. Горячая ладонь сжала мою грудь, и я подавила гортанный стон, и прогнулась ей навстречу. Вцепилась в его плечи пальцами, чувствуя, как быстро и ярко отзывается на ласку мое бедное тело. И когда носорог нетерпеливо рыкнул и попытался рвануть ворот сорочки, я вывернулась и сдернула ее сама — и снова была подмята горячим телом, и это было очень, очень приятно. Гораздо приятнее, чем я запомнила.

Потерлась — горячая, гладкая кожа, и это правда гораздо лучше, чем в моих воспоминаниях — бесконечно давних, еще военных. Руки Тернера везде — они тискают, гладят. Ладони скользят по бедрам. По ребрам — вверх. К груди. Он накрывает ее ладонями, сжимает, отпускает. Пальцы умело и ловко творят волшебство — и я вьюсь под ним, прижимаясь теснее, полнее. Мои руки мечутся по его плечам и спине. А его — снова скользят по телу, опускаются ниже, он подхватывает меня под попу, и мнет ее, сжимает, а горячий рот — во всех смыслах горячий! — впивается в грудь. Втягивает в рот сосок и ареолу. Жадные, сосущие движения. Жадное, сосущее чувство внизу живота. Я притягиваю его голову ближе, подаюсь навстречу… Но когда его колено пытается вклиниться между моими бедрами — я сжимаю ноги.

Он недоволен, я всей кожей чувствую этот ворчащий звук, который вырывается у него, но молю его без слов — глазами, губами, прикосновениями: подожди еще! Дай мне еще — я так соскучилась по этим ласкам, прикосновениям. По этим играм. По языку тел. По безмолвному воплю — ты мне нужна! Я молю его — дай мне этого еще, дай! Дай мне. Пожалуйста. Дай мне еще немножечко человеческого тепла… И носорог уступает. И снова его руки везде. И проворные пальцы, и бесстыжий язык. И я вся целиком, полностью — в его руках и в его власти. И я вся — таю. И когда он заводит мои руки над головой, стискивает запястья над браслетами — я не сопротивляюсь этой новой несвободе. Я млею от нее. И голова мечется по подушке — сбивает в колтуны волосы. И когда тяжелая ладонь по-хозяйски уверенно сжимает лобок — я не сжимаю ноги, а прогибаюсь, ласкаюсь к этой грубой и властной ладони. Пожалуйста, пожалуйста, сделай так еще — о, как мне хорошо!

Безумие. Горячечная дрожь. Пальцы Мэтта внутри меня, и я не соображаю уже, почему я там раньше сопротивлялась. Сейчас, когда мои ступни судорожно елозят по простыням, я понимаю только одно — мне хорошо. Мне хорошо-хорошо-хорошо! И когда он наваливается сверху всей массой — это почти счастье. И когда он входит толчком — счастье становится полным. Движения напористые, резкие. Пальцы впиваются в ягодицы. Сладко, почти больно! Чертов ты носорог.

Я больше не сдерживаю стонов, и собственный голос, искаженный желанием, севший, отраженный от стен, окружает меня. Он задает темп, и я подчиняюсь. Повинуюсь. Следую. Угол проникновения, скорость — он контролирует всё. Я отдаюсь. Я стараюсь. Я угождаю ему — чтобы мое наслаждение возвратилось сторицей. И когда мне кажется, что всё, больше уже невозможно — мир взрывается разрядкой.

Когда по телу Мэтта прошла волна дрожи, и он обмяк, уткнувшись лбом в подушку рядом с моей головой и прижался виском к виску, я погладила его спину — ну хорошая же спина, отличная просто, я еще в саду оценила! — и несколько очень долгих мгновений просто лежала так. Закрыв глаза, приходя в себя. А когда, наконец, нашла в себе силы и аккуратно выбралась из-под светлого, он уже успел провалиться в дрему. Ухмыльнувшись, я нашла свою ночную рубашку, повертела скомканное одеяние в руках, разбираясь, где подол, где ворот, и поежилась — ночной воздух неприятно холодил влажную кожу. А потом, натягивая сорочку, не удержалась и тихонько рассмеялась.

Все же мужчины — это нечто! Им, для того чтобы полноценно функционировать в некоторых вопросах, сознание не требуется… Кое-как пригладив ладонями волосы, я склонилась над Мэттом. Ну надо же! Дыхание ровное, температура понизилась — пусть и не норма, но уже гораздо ближе к ней. Мышцы расслаблены, поза не напряженная, и глазные яблоки под веками не мечутся, выдавая кошмарный сон. Какой, однако, целительный эффект! Если быть честной, то распространялся он в обе стороны — я себя чувствовала тоже гораздо лучше. На физическом плане — приятная усталость и вместе с тем бодрость. А на эмоциональном… Кажется, Мэтт Тернер попросту выбил из моей головы опустошенность и уныние. Голова работала ясно, я испытывала четкость мысли, которой давно уже не припоминала. А вот сожалений — не испытывала совсем.

Кажется, мне это было нужно не меньше, чем ему. Нет, определенно эффект чудодейственныи!

Я еще раз задумчиво оглядела раскинувшееся передо мной на смятой постели тело, кусая губу. Теперь, когда я так качественно и хорошо отвлеклась от эмоциональной встряски, которую принесла мне встреча с делом рук своих, мои мозги прояснились и снова заработали. Я знала, что мне следует сделать. Не то, чтобы мне это сильно нравилось, но выбирать не приходилось. В который раз за вечер я оглядела прикроватную тумбочку. Сверху того, что было мне нужно, не обнаружилось. Вздохнув, я присела и начала осторожно выдвигать ящики — где-то в них я видела то, что могло мне помочь. Несколько минут поисков — и я замерла, разглядывая поочередно свою добычу и носорога. Тьма с тобой, светлый! Цени мою доброту! Убедившись, что мой нечаянный любовник спит и очень крепко, я приступила к делу.

Глава 8

Утро для меня началось в полдень. Даже внутренний будильник, настроенный в изоляторе, дал сбой. А когда я заглянула в комнату Тернера, то убедилась, что для него утро дай бог если к вечеру начнется. Носорог все так же дрых, зарывшись головой в подушки. Я еще раз скользнула заинтересованным взглядом по мужскому телу, оценивая его и при свете дня, хмыкнула сама с собой и тихонько прикрыла за собой дверь. Ну и прекрасно! Раз его надзирательство почивать изволят, я со спокойной душой могу заняться своими делами, которые подразумевали в числе прочего поход до аптеки.

Я искренне надеялась, что ночная импровизация не аукнется мне одной большой проблемой (если не двумя, упаси боже, близнецов у нас в роду хватало!), но сейчас на эту тему старалась не переживать — теперь-то поздно уже! А вот позаботиться о том, чтобы в дальнейшем переживать не приходилось — можно. Не знаю, насколько рассчитывал на «дальнейшее» Мэтт Тернер, но по его вине, между прочим, мне пришлось стоптать подошвы, прогуливаясь до аптеки в соседнем квартале, и выдерживать осуждающий взгляд пожилого фармацевта, выдавшего мне необходимое с таким лицом, будто своим распутством я оскорбила его до глубины души. Я прятала глаза. Старик, вероятно, думал, что от стыда, но мне ужасно хотелось смеяться. На фоне всех моих прегрешений, распутство, право слово, это как вишенка на торте — украшение и пикантная особенность! Настроение было удивительно хорошим. Ровно до того момента, как, свернув за угол, я столкнулась с мужчиной.

Тот раздраженно что-то бросил, поправил шляпу и продолжил свой путь, и со стороны, наверняка, наше столкновение выглядело абсолютной случайностью, вот только после него у меня в руке остался клочок бумаги, который я машинально стиснула, когда он толкнулся мне в ладонь. Внутри что-то оборвалось и похолодело. Я пошла дальше с невозмутимым видом, но с каждым шагом мне казалось, будто я увязаю в паутине. Записка жгла ладонь, и сделав вид, что роюсь в сумочке в поисках носового платка, я прочитала ее:

«В сквере на соседней улице. Третья лавка справа. Сейчас».

И маленькая мерцающая закорючка — магический символ видный только тем, кто стоял у истоков темного движения, кровью вписавшись в участие в нем. Я снова двинулась вперед, комкая в руках платок. Эмоции отступили на задний план. Вообще все. Сотни соображений проносились, крутились, вертелись в голове, грозя просто взорвать мне мозг. Подделать знак невозможно. Имитировать тоже. Он был одной из тех немногих разработок, о которой светлые так и не узнали. Возможно, потому что и далеко не все темные были в курсе, а большинство избранных было уже мертво. Но в начале движения знак очень выручал нас во всем что касалось шифрования и шпионской деятельности. Отсюда выходило два варианта.

Первый, маловероятный: светлые таки сунули в это свой нос и сейчас это проверка и ловля на живца. В него я не верила, в конце концов, даже если и, я всегда могу сказать, что мне просто было любопытно, я пошла посмотреть одним глазком, а потом тут же помчалась к мистеру Тернеру — оповещать и все подобное. И никто не докажет, что я клюнула именно на знак, так что…Нет. Это почти наверняка остатки сопротивления.

Ледяной комок в груди, резко возникший после прочтения записки, никуда не делся, вместо этого словно бы разрастался, покрывая инеем все внутренние органы. Я буквально чувствовала, как медленно леденеют пальцы. Да, я просиживала часы в библиотеке, читая старые газеты как раз для того, чтобы понять, остался ли в живых хоть кто-то, кто мог бы мне помочь. Чтобы найти их, убедить, избавиться от браслетов, и тогда, наконец-то, стать свободной. Но я это делала исключительно исходя из суровой необходимости. Если бы у меня был выбор, я и на пушечный выстрел не подошла бы к остаткам Сопротивления.

А потому…Если бы я их нашла — это одно. Они нашли меня — это совсем-совсем другое. Мое разочарование в Сопротивлении наступило не потому, что мы проиграли. Я разочаровалась раньше, когда поняла, что темная магия делает с теми, кто не воспринимает ее всерьез. А мы — те, кто сильнее всех отстаивал ее право быть полноценной наукой — как оказалось, именно мы и не воспринимали. Не понимали. Ратуя за ее общедоступность, за расширение границ, мы не понимали, что в чем-то светлые очень правы.

Общедоступной ей быть не стоит. И границы установлены не просто так. И очень правильно народ стремительно окрестил ее темной. Прекрасной наукой она была до определенной черты, превращаясь за ней в страшное орудие, уничтожающее и уродующее не только жертв, но и тех, кто держит это орудие в руках.

Я сама была на грани. И мне куда приятнее было бы думать, что я удержалась на ней сама, но это было не так. То, что я сохранила здравый рассудок, не поехав медленно крышей, не потеряв понимание разницы между допустимым и непростительным, было заслугой Эзры.

Я застыла на улице, делая вид, что разглядываю витрину магазина посуды. Эзра и Дэвид — только эти два человека связывали меня-Лизу и меня-Джессику, зная полно обе грани моей жизни. Но Дэвид — это Дэвид. Эзра был женихом Лизы. И любовником Джессики. И другом обеих. Любовь? Между нами не было любви. Взаимное уважение. Уверенность друг в друге. Партнерство. Мы понимали и ценили друг друга. А такого, как описывают в дамских романах — не было. Да я и подозревала, что подобного просто не существует. По крайней мере, я не видела.

Но когда его не стало, вся картина происходящего сделалась для меня еще более четкой. И я бросила Сопротивление. «Крыса» — так назвала меня Стелла. Наверное, она была права. И теперь вопрос — кем считают меня те, кто ждет сейчас на третьей справа лавке, в сквере на соседней улице?.. Не пойдешь — не узнаешь. Ладно, Лиза, утешайся тем, что если бы бывшие соратники хотели тебя убить, они бы сделали это тихо и очень легко…

Лавка пустовала. Я на всякий случай огляделась, пересчитала, сравнила право и лево, убедилась, что не ошиблась. Сквер вообще был совершенно пуст. Я прошлась по усыпанной битым кирпичом дорожке, села на скамейку и достала из сумки потрепанный томик любовного романа. Я брала их в библиотеке, на всякий случай, чтобы оправдать походы туда, и сегодня собиралась этот возвращать.

Что ж, почитаем-с, пока те, кто назначил мне встречу, не убедятся, что за мной никто не следит. Шаги послышались через десять минут. Я даже головы не подняла, делая вид, что все так же погружена в чтение.

— Привет, Джесс, — от хрипловатого голоса над ухом, а вернее даже, от произнесенного им имени, у меня по спине пробежала противная дрожь.

Волна теплого воздуха коснулась лица, окружающий мир чуть дрогнул и застыл в иллюзии — два человека, не обращающих друг на друга ни малейшего внимания. Она — читает книгу, он — кормит голубей. Почувствовав, что чары встали на места, картинка утвердилась и теперь нерушима, я вскинула голову — и увидела, как рядом со мной на скамью опускается Итон Харвис, высокий белобрысый парень с простодушной улыбкой и контрастно тяжелым взглядом. Впрочем, раньше была просто улыбка, взгляд появился много позже.

Он был учеником Эзры, одним из. — Лиза, — невозмутимо поправила я. — Привычка, — пожал плечами Итон.

Он исхудал. Осунулся — скулы проступили, щеки ввалились, уродливым багровым червяком змеился шрам по правой щеке. Его не было, когда мы виделись в последний раз. Но чему удивляться, вряд ли жизнь уцелевших темных была полна спокойствия и веселья. Он узнал о том, кто я, случайно, Эзра оговорился. Но мы были спокойны — Итон души не чаял в наставнике, заглядывал ему в рот, ел из рук и вообще… преданнее существа было не найти на свете. Смерть наставника его подкосила. Больше, чем меня, больше, чем кого-либо. Того Итона, который сейчас сидел передо мной я не знала совершенно.

— Расслабься, Дж… Лиза, — он ухмыльнулся, все так же простодушно, хоть и кривовато. — Мы тебе не враги.

Я повела плечом. Острое чувство неловкости и отчуждения никак не желало проходить. А ведь это Итон! Мальчишка Харвис, которого я когда-то опекала, как младшего брата, ради Эзры.

— Как вы меня нашли?

— Ну, чтобы вывести след до этой дыры пришлось, конечно, повозиться. Тернер умно, конечно, тебя сюда уволок. Но — да здравствует наше гласное правительство — хотя бы имена у нас были. Я ведь до последнего не верил, что у тебя получится обдурить абсолютно всех. Каждый день ждал заголовка на первой странице о разоблачении века. А в итоге первую ведьму всея Сопротивления все равно что опустили с миром! — Итон довольно хохотнул. — Ты хитрая, ты всегда была хитрая…

Он произнес это быстро, сбивчиво, но с очевидным усилием взял себя в руки, подавив нервное возбуждение. Я снова пожала плечами в пренебрежительном жесте — мол, это не я хитра, это светлые идиоты. И наконец заставила себя вытолкнуть вопрос, который мне совершенно не хотелось задавать, но которого от меня однозначно ждали.

— Как вы?

И судя по тому, как быстро прозвучал ответ — я угадала, да, ждали.

— Живы. Нас на деле порядком уцелело, Джесс, — привычка у Итона оказалась сильнее. — Не фигуры первой величины, конечно, вроде тебя, — он слегка приподнял шляпу в жесте почтения, — но и не полные неучи. Так что, что бы там светлые ублюдки себе ни думали, Сопротивление не сломлено. И мы ждем тебя, Джесси-Тихий-Омут. Ты нам нужна.

Я хмыкнула невесело.

— Боюсь, что Джесс сейчас, увы, находится вне досягаемости.

— Показывай, — распорядился парень, а вернее, уже мужчина, повзрослевший слишком быстро и слишком рано.

Я поддернула рукава платья, выставляя браслеты напоказ. Итон взял мои руки, пристально вглядываясь в украшения на них. Между бровей залегла глубокая морщина.

— Дела… — крякнул он через несколько долгих минут. — Задачка…

Несколько пассов над браслетами — я внутренне дернулась, но напрасно. Просто диагностика и запечатление — создание иллюзорной модели плетения. Это логично. Я бы тоже так сделала, если бы могла. Итон нервно и злобно хихикнул, разглядев то же, что и я — в основе лежат темные наработки. Встряхнул руки, еще немного поколдовал, осторожно и чутко, просто примеряясь к тому, как «кандалы» среагируют на это. И я видела, что он все делает правильно, но мне все равно было отвратительно не по себе. Я чувствовала себя, как случайный зритель циркового представления, которого выволокли на сцену демонстрировать мастерство метателя ножей — одно неверное движение, и… Итон убрал руки, и я с затаенным облегчением одернула рукава обратно.

— Будем думать, что с этим делать. У самой идей никаких? — Не моя область. Был бы доступ к литературе… Мужчина снова издал нервный смешок.

— Доступ! Ха! Ладно, мы посмотрим, что у нас есть, посоветуемся. Уверен, что-нибудь придумаем. А пока придется тебе, Джесс, еще тут покуковать. Извини, но без магии, да еще и с таким якорем…

Ну слава богу! Я не была уверена, что бывшие соратники сразу потащат меня в свои тайные убежища, но все равно опасалась этого момента. Снять браслеты — да. Бежать в них — я не идиотка. Пока на мне эти ограничители, мне в сотню раз спокойнее и безопаснее с Мэттом. И хорошо, что не пришлось выдавать наспех слепленные аргументы, почему я не спешу воссоединиться с собратьями по оружию.

— Ну а пока мы не нашли решения нашей общей маленькой проблемы, мы ведь можем рассчитывать на то, что если вдруг ты краем уха услышишь что-то полезное, то ты дашь мне знать?

— Конечно, — мгновенно и уверено среагировала я без колебаний, подумав при этом: «Да щас-то!». И добавила для убедительности:

— Все, что смогу. Мы живем, конечно, в дыре. Но у Тернера дружок в правительстве, так что…

Все равно если они так внимательно отслеживают газеты, дружба Мэтта с Томасом Грином для них не секрет, я сама об этом читала, а чуть-чуть самоотверженности добавит убедительности образу.

— Только как мне с тобой связаться в случае необходимости?

— Оставить записку на этой скамейке, — он указал на щель между сиденьем и изогнутыми ножками, куда действительно при желании можно было засунуть сложенный бумажный лист. — Будем проверять раз в несколько дней. А если мало ли что-то совсем срочное, то явишься лично по адресу улица Лилас, дом 17… - он посмотрел на меня жестоким колючим взглядом. — Только учти, Джесс, если, упаси бог, по этому адресу…

— Это ты мне угрожаешь? — холодно оборвала я его, смерив надменным взглядом сверху-вниз. — Мне?

Льда во взгляде поубавилось, и Итон развел руками:

— Суровые времена, Джесс, никому нельзя верить. Всякие на нашем пути уже встречались… ладно, дела-дела, засиделся я. Рад был тебя видеть, Лиза, — он наконец с усилием произнес это имя. — И рад, что ты с нами.

Последнее предложение все же прозвучало, как угроза, но я закрыла на это глаза.

— Насчет «верить», Итон, — он уже собирался встать, но я его остановила. — И раз уж мы тут расставляем точки над i, не чураясь оскорблениями. Кто еще знает о том, кто я на самом деле? Не хотелось бы, знаешь, чтобы кто-то не выдержал и купил себе свободу, сдав правительству настоящую Джессику Хайд.

— Только я, — оскорбленно отрезал темный. Отрезал, как огрызнулся — зло, торопливо. — Твои имена — это твое личное дело, пока оно не мешает делу общему.

Он бросил быстрый нервный взгляд по сторонам. А потом почему-то еще раз оглядел меня с головы до ног, и выражение лица у него при этом было как будто даже обиженное. Неужто оскорбила недоверием? Сам-то он угрозами вон раскидывается. Странная все же реакция, но, вроде бы, искренняя… Дождавшись моего кивка — понятно, спасибо. Он поднялся.

— Берегите себя, — произнесла я. Вполне искренне, как внешне, так и внутренне. Гибели я бывшим соратникам все же не желала. Итон кивнул и покинул меня. А я еще некоторое время сидела на лавке, переводя дух, перебирая мысли. Последние ощущения от разговора не отпускали. Моя тайна всерьез меня волновала. А что, если?..

Эзра ведь был не только стихийником-боевиком. Он был еще и менталистом — и именно эта грань его дара привела его в Сопротивление. Метальные техники ограничивались еще больше, чем магия крови. Действие, конечно, сложное и не слишком этичное, особенно в отношении соратника, но… Если… если на минутку предположить, что Эзра поставил на ученика печать, запрещающую тому разглашать некоторые подробности из жизни его невесты — что это нам дает? А ничего, пожалуй. Во-первых, может, ее там и нет. Во-вторых, при должном старании печать можно обойти или сломать. Тут всегда всё очень индивидуально. Эзра, конечно, был очень опытным магом, и раз Итон до сих пор с печатью не справился, это о чем-то да говорит. Но раньше у него стимула толкового не было. И в последнее время малыш здорово вырос… Словом, понятно, что ничего не понятно.

В любом случае, чем бы ни было обусловлено молчания Итона, выдавать меня прямо сейчас он не будет — не захочет терять такой рычаг давления на скромницу Лизу Миллс. Все же мне невероятно повезло, что в этом новом, чужом Итоне осталось много от старого, которому и в голову не могло прийти, что Джесси Тихий Омут на самом деле может бросить Сопротивление. И наверняка он оправдал мое сбрасывание волчьей шкуры спасением во имя дальнейшего сражения. Они ведь тоже уцелели, потому что смогли вовремя скрыться… А еще мне было немного страшно. Я шла вперед по тонкой ниточке, протянутой над пропастью. И сам собой напрашивался бестолковый, но волнующий вопрос. Что случится раньше: я доберусь до своего пункта назначения, или нитка лопнет, и меня сожрет одно из беснующихся на дне чудовищ — темное или светлое…

Мэтт

Проснувшись, я даже не сразу смог открыть глаза. Я даже не мог с уверенностью сказать, что я сделал — проснулся или пришел в себя. Сознание пробуждалось медленно и как-то нехотя. Так же медленно и нехотя пробуждались и органы чувств, так что я не торопился подключать зрение, чтобы сверх меры бедный организм не нагружать. Вместо этого вслушивался в тишину, внюхивался в запах стирального порошка, старого дома и, почему-то, уксуса. Я дернул носом и решил, что уксус мог и примерещиться. Перекатился по кровати, жестко потер ладонью лицо. Голова гудела, во рту пересохло, но, в общем и целом, состояние было куда лучше, чем вчера. Я смутно помнил, как, чувствуя приближение третьего за время моей инвалидной жизни кризиса, наглотался всего, чего только можно и провалился в беспокойный сон.

Сам сон я тоже помнил. Обрывочные кошмары, пугающие видения… А потом колыбельная, и запах ванили, и теплая мягкая грудь под щекой. Нежные губы, шелковистая кожа, цепкие пальцы, зарывающиеся в волосы. Отзывчивое тело, узкое, горячее, низкие грудные стоны, эхом вибрирующие внутри…

И все это так ярко, так полно. Как наяву. Приснится же. Я с усилием распахнул глаза и сел, щурясь и прикрывая их ладонью. Комната выглядела точно так же, как вчера, если не считать смятой постели. Никаких следов чужого присутствия. Да и откуда бы ему взяться? Если бы темная и заявилась ко мне, то только чтобы настучать по башке статуэткой, потому что спать мешаю, а не пела бы колыбельную в обнимку.

Бред. Навязчивые ощущения-обрывки сна никак не желали таять. Но валяясь в кровати от них и не избавишься, так что подъем Мэттью Энтони Тернер, хватит тут лежать, погрузившись в неуместные сексуальные фантазии!

Кряхтя, как старый дед, я поднялся и медленно натянул одежду. Тело привыкало к изменениям. Первые несколько дней оно еще будет слегка деревянным, потом разработается и на какое-то время мне даже покажется, что мне стало лучше, а потом все пойдет на новый круг И так — пока все магические потоки не разрушатся полностью.

Но что я все о веселом? Слегка шаркая и отчаянно зевая, я спустился на первый этаж, от души гаркнул: «Лиза!» — но ответа не услышал. Странно. Может в саду ковыряется. Объяснение нашлось на кухне вместе с запиской, прислоненной к моей чашке. «Ушла в магазин». Я снова сонно потер лицо и поставил на плиту чайник. После зелий все еще слегка мутило, и есть не хотелось, а вот горячего крепкого чайку… — Тук-тук-тук, — звонко сообщила Камилла, входя в кухню. — Заходи кто хочешь, бери, что надо… — Чай будешь? — Буду. — Чего не на работе?

— И тебе здравствуй, милый братик, я тоже по тебе очень скучала! — ядовито отозвалась сестрица, усаживаясь на один стул и закидывая ноги на другой. — Отгул взяла. Достало все. Приезжаю, а у вас тут хорошо, тихо, птички поют, цветочки…

— Где цветочки?

— Ну, крапива, какая разница! Очень, между прочим, полезная травка… — Камилла бросила на меня укоризненный взгляд, принимая кружку с кипятком. Разбавленный чай она не признавала. Ох уж эти целители, стерилизуют все, даже себя изнутри! — Так вот. Птички, цветочки… идиллия словом. Думаю, может, бросить эту работу чертову и тоже сюда податься? Помогу Лизе с ремонтом, а то вроде мужик в доме, а толку как с козла молока…

— С каким ремонтом? — изумился я. — Она же уборку делает…

— Крыльцо она, по-твоему, подметая, случайно починила? — Это не она, это плотник. — А кто его нанял? — вопрос звучал протянуто-наводяще.

— Я! — Огрызнулся.

— Что, вот прям сам? — ахнула Камилла, глядя на меня умиленно, как мамаша на малыша, делающего самые первые в жизни шаги.

— Чьи деньги, тот и нанял, — окончательно разбухтелся я, понимая, что чем больше отбиваюсь, тем сильнее сестра веселится, поэтому махнул рукой, подытожив: — Наглая ты рыжая морда.

— От рыжей морды слышу!.. — она обхватила чашку двумя ладонями, каким-то чудом не обжигаясь — вот ведь огненная ведьма! — и вдруг посмотрела на меня серьезно и проникновенно: — Как ты, Мэтт?

Вот надо было все испортить!

— Нормально, — я дернул плечом и сам уселся за стол, напротив сестры.

— Мэтт, — голос Камиллы сделался еще проникновеннее. — Ты же знаешь, что я все равно тебя осмотрю и все выпытаю, потому что ты мой брат и я тебя люблю, и я хотела бы, чтобы мне было плевать, но мне нет. А еще я устала просто адски, и я тебя по-хорошему прошу, будь раз в год хорошим мальчиком и расскажи мне все как на духу без вот этих вот танцем с бубном вокруг твоего раненого самолюбия.

— Злая ты, Милли. А еще целитель, — я отхлебнул горячего чая и откинулся на спинку стула, довольно зажмурившись. — У меня закончилась твоя чудодейственная «погасшая искра». Выпишешь рецепт?

Камилла рывком выпрямилась на стуле, со стуком скинув ноги на пол. — У тебя что, кризис был?! Какого черта ты мне не позвонил, идиот?! Я потер лицо одной рукой, размешивая сахар в чашке другой.

— А что бы ты сделала, а? — спросил я отрывисто и жестко. Возможно, даже чересчур. — Ну бросила бы ты все, примчалась бы сюда, сидела бы у постели и мучилась в бессильном бешенстве напополам со слезливым состраданием. Чего ради?

— Тебе становится хуже, Мэтт, — сестра одарила меня не менее жестким взглядом. — Да, я не способна тебя вылечить, но не дать тебе загнуться раньше времени я могу. И что-то мне подсказывает, что на тот свет ты все же пока не торопишься. А потому нельзя, чтобы в такие часы ты оставался совсем один.

— Я был не один. — Лиза была рядом? — уточнила Камилла с долей удивления. — Да, на другом конце коридора. Как по мне, достаточно «рядом».

Сестра смотрела на меня так, будто ей нестерпимо хотелось если не свернуть мне шею, то хорошенько треснуть и чем-нибудь очень тяжелым. Отчасти я ее понимал. Вот только неужели она не понимает, насколько меня все это достало?

— Ладно, — примирительно произнесла она, чуть сдавая позиции, хоть я и знал, что белого флага я от нее не дождусь. — Давай я тебя осмотрю. Минута. Другая. Третья… сосредоточенное сопение. Дышите-не дышите… — Ну видишь! — жизнерадостно воскликнула Камилла, закончив и усаживаясь обратно на свой стул. — И ничего… — А ну брысь! — вскрикнул я одновременно с ней, заметив наглый хвост, торчащий из пакета с хлебом, и швырнул в этот хвост полотенцем. Ласка, будь она не ладна!

Вместо того, чтобы как любой нормальный дикий зверь умотать куда-подальше, мелкий хищник юркой стрелой метнулся… на Камиллу. Сестрица завизжала, ласка, привыкшая от человеческих женщин в одном темномагическом лице к совсем иному обращению, обалдела от такого звука, сиганула на стол… Спустя несколько мгновений, две вспышки заклинаний и с десяток цветастых проклятий, ласка таки вылетела в окно, оставив после себя хаос и разрушения. Кипяток был разлит по столу и полу, вода в графине по Камилле, а варенье из большой банки — по мне. В повисшей тишине задумчиво тлела штора…

— Что это было?! — взвилась сестрица.

— Это Лиза, — меланхолично отозвался я.

— … В прошлый раз она показалась мне несколько крупнее…

— Это Лиза прикормила ласку, — терпеливым тоном, как для слабоумных, столь любимым самой Камиллой договорил я. — У нее убежище под крыльцом.

— Бездушная сволочь, — встряла Камилла, — Мог бы и в доме девочке комнату выделить!

Стиснув зубы, я подавил желание устроить хорошенькую трепку любимой сестричке и продолжил:

— Раньше ей еду под крыльцо носили, а теперь эта тварь обнаглела, и приходит за ней сама. Я сейчас говорю о ласке, а не о мисс Миллс. Я, надеюсь, ты это поняла?

— Поняла, — скорбно вздохнула Камилла. — Я поняла, что ты, дорогой брат, настолько обленился, что даже уход за родовым символом свалил на чужие плечи!

Я закатил глаза. — Видишь, чем заканчиваются твои осмотры? Я в ванную. Кажется, сейчас я начал чуть меньше любить сливовое варенье.

Лиза

— Что здесь стряслось?

Вид еще с утра идеально прибранной кухни обескуражил меня настолько, что вопрос вылетел сам собой. Тернеровская сестра, видимо, тоже пребывала в растрепанных чувствах, потому что внезапно миролюбиво ответила небрежным тоном:

— Да так… Небольшой медосмотр.

Таким тоном мог бы говорить герой, победивший легендарное чудовище и до конца сам еще не верящий, что ему это удалось — когда голос полон нарочитой легкости, а ноги до сих пор дрожат.

— Ого… И он дался?

Я вполне разделяла мнение о носорожьей легендарности и его же легендарной нелюбви к ко всякого рода целителям, жалетелям и прочим помощникам. В конце концов, как человек, недавно приткнувший к их стройным рядам, я лучше многих знала, какое тяжкое бремя мы несем!

— Как видишь, — вздохнула Камилла Тернер и, подняв с пола перевернутый стул, поставила его на место.

Я тоже вздохнула — и пошла за половой тряпкой. В конце концов, кто-то должен убрать лужу. А потом, быстро и профессионально (начал сказываться накопившийся опыт уборки) затирая следы «оказания сопротивления при медосмотре», я стремительно продумывала стихийный план оказания помощи светлому через Камиллу. Чем дальше, тем больше мне нравилась эта идея. В конце концов, Лиза Миллс тихоня, но не идиотка. В ее положении попытаться помочь — это не просто разумно, это вообще единственно возможный вариант развития событий. Это нужно сделать, хотя бы просто чтобы не вызвать подозрений, в конце концов!

Я же желаю искупить свою вину, получить прощение и законно обрести свободу, верно? И потому, быстро закончив с уборкой, я не ушла к себе в комнату, а, спрятав в чулан ведро и швабру, вернулась на кухню. Камилла сидела на носорожьем месте и пила чай из носорожьей кружки. На соседнем месте, накрытая печеньем, стояла еще одна. Судя потому, что по размеру она была именно как кружка, а не как средних размеров ведерко — для меня.

— Угощайся! — махнула надкушенным печеньем в сторону этой кружки Камилла, подтверждая мои предположения.

— Благодарю, — чай оказался крепким, сладким и горячим. Сделав символический глоток (надеюсь, в доме собственного брата светлая меня не отравит), я осторожно спросила, прощупывая почву: — Мисс Тернер…

— Камилла, — перебила меня она, отмахнувшись от моей вежливости. — Могу я рассчитывать на ответную любезность?

Я склонила голову, одновременно принимая ее разрешение и давая ответное, и вернулась к прерванному вопросу. От того, что светлая на него ответит, зависело очень многое.

— Камилла, почему ты ко мне так относишься? Мне гораздо понятнее отношение твоих сестер или наших добрых соседей. Как ты можешь так спокойно общаться со мной, после всего, что вам сделали темные?

— Ну не ты же лично, — с деланной беспечностью отмахнулась она.

— И все же, — я старалась не давить слишком сильно, но и не дать замять разговор.

Соблюсти нужную пропорцию настойчивости и неуверенности в голосе было непросто, но, кажется, мне удалось, потому что Камилла вздохнула и устало сказала:

— Лиза, я просто хочу жить нормальной, здоровой, полноценной жизнью, — выделив голосом слово «нормальной». — Если для этого нужно простить — я прощу. Если понадобится закопать — закопаю.

Я понятливо кивнула. Такая позиция была мне ясна. Да и в принципе для моих целей подходила куда лучше прочих. Понадеявшись, что Мэтт не появится на кухне еще некоторое время, я сделала следующий шаг в своей маленькой партии:

— Как он?

Камилла подняла на меня вопросительный взгляд.

— Я про состояние М… мистера Тернера, — пояснила я свой вопрос. — Регресс системы сильный?

— Откуда ты знаешь? — взгляд целительницы стал бритвенно-острым и настолько же опасным. — Про регресс!

— Мисс Тернер… Камилла, — заговорила я, тщательно следя за словами и интонацией. — Мне заблокировали магию, но не зрение. Я была аспирантом на кафедре магии крови и специализировалась как раз на изучении старых и наследуемых проклятий крови от четвертой ступени и выше. Я готовилась защищать ученую степень по этой теме.

Посмотрев ей в глаза, я твердо сказала:

— Я могу помочь.

— А что взамен? — деловито уточнила Камилла. Особо заинтересованной моим предложением она не выглядела. Как и верящей в мои возможности, впрочем.

— Разумеется, прощение!

— Бесполезно, — хмыкнула мне в тон целительница. — Он никогда на это не согласится!

— Это он сейчас так думает, — веско и вкрадчиво обронила я, — А вот когда на него надавят чувство благодарности, совесть и старшая сестра…

— Я младше.

— Я не про возраст.

Камилла не выдержала и рассмеялась.

— Ладно, чем ты можешь помочь? Погреметь браслетами? — иронично уточнила светлая, и я поняла, откуда у носорога такая прочная шкура.

Нарастил за годы общения с сестрицей!

— А что, приглашать специалистов по смежным направлениям для консультации в нашей медицине уже не принято? — вернула я подачу. — Брось, Камилла. Если носорога подшибли кровным проклятьем — то кровному магу его и снимать!

— Все методики, которые могли бы помочь или хотя бы облегчить состояние, отнесены к темномагическим и запрещены. Так что даже если ради спасения своей шкуры Мэтт даст тебе свободу — что вряд ли, он слишком щепетилен для этого — то, как только ты возьмешься колдовать, то получишь свои украшения обратно, а в дополнение к ним — веревочное ожерелье на шею!

— Камилла, ты не хуже меня знаешь — у любой проблемы есть больше одного варианта решения. Если нет возможности применить простую, но запрещенную методику — ее всегда можно заменить громоздкой, но разрешенной. Да и вообще… Давай не будем забегать вперед… — я светло улыбнулась. — А детально обговорим условия сделки!

— Ого! А есть что обсуждать?

— В общем-то нет, — я продолжила сиять улыбкой. — Условия простые: я делаю всё, что могу, для того чтобы вылечить твоего брата — ты делаешь всё, что можешь, чтобы он меня отпустил.

— Хорошо, — согласилась Камилла. — С первым вопросом разобрались. Теперь второй. Как-как ты его назвала? — А как я его назвала? — Носорог? — Тебе послышалось! — открестилась я. — Да ладно, ему подходит, — великодушно решила светлая и откусила от печенья.

— Слушай, — произнесла она, и мне показалось, что ей неловко. — Я понимаю, что для тебя проблема Мэтта — шанс освободиться, и потому ты вцепилась в него зубами, но… Особо не рассчитывай.

Она подняла ладонь, не давая перебить.

— Я не сомневаюсь, что ты толковая, Лиза, я умыкнула у Тома твое личное дело и видела список твоих научных работ, впечатляет, правда, но… Когда у Мэтта вылезли эти проблемы, мы пытались лечить его здесь, но почти сразу стало ясно, что специалистов нужного профиля у нас не осталось. И мы ездили в Нирланд, и в Тарсию — и там, и там очень сильная школа магии крови. Вернее, Мэтт ездил, а папа его сопровождал, а в Тарсию и я ездила… В общем, неважно. Факт в том, что это у нас такие методики запрещены, а у них-то — нет!

Я замерла. Почему всё это время мне не пришла в голову такая простая мысль? Лечиться не у нас — что может быть проще?

— И почему нет результатов? — осторожно спросила я.

— Почему — нет, — невесело ответила мне Камилла. — Они хотя бы суть проблемы увидеть смогли. У нас, с нашими обрезанными возможностями, мы не сумели даже установить, что именно с Мэттом произошло. Вот только…

Она опять тяжело вздохнула.

— Лиза, никто не взялся нам помочь. Проклятие, которое поразило моего брата — это очень специфическая разработка, с аналогами никто до него не сталкивался, и в тех двух частных клиниках, где готовы были попробовать, сразу предупредили — придется формировать исследовательскую группу конкретно под наш случай. И это будет очень, очень дорого. Очень. И при этом без гарантий, что решение будет найдено вовремя. И что оно в принципе будет найдено. Светлая повертела в руке огрызок злосчастного печенья и положила его на блюдце. У нее явно пропал аппетит.

— Семья, в принципе, готова была продать всё — но Мэтт воспротивился. Да и… этого все равно бы не хватило. Мы искали других пострадавших, надеялись, что совместными усилиями сумеем наскрести нужную сумму, но это проклятие — авторское, им пользовался только разработчик, так что тех, кто под него попал мало, а тех, кто дожил до сегодняшнего дня, еще меньше… Ладно, я это к тому — не особо надейся, что дело выгорит. Чтобы не пришлось расстраиваться. — она встала и подошла к окну.

Из всего её монолога я выхватила только самое важное:

— Выкладки! У тебя есть их выкладки? Они мне понадобятся!

— Что? — растерялась Камилла, оглядываясь. — Ты меня что, вообще не услышала?

— Это ты меня не услышала! Камилла, Нирланд и Тарсия — это другие школы! Конечно, им потребуется много времени и сил, чтобы разобраться в наших схемах, и не факт, что получится!

— А у тебя, значит, получится?

Скепсис на лице светлой был написан так явно, что я сочла момент удачным, чтобы выложить козырь.

— Если у кого и получится — то только у меня. Камилла, вы знаете, кто проклял Мэтта? — Эзра Абернати. Я печально улыбнулась, кивнула сама себе и сдержанно произнесла:

— Возможно, это не нашло отражения в моем личном деле, потому что официально зарегистрировать отношения мы не успели. Но… Эзра был моим женихом. Я знаю создателя проклятия, Камилла, я понимаю его ход мыслей, как никто другой…

Теперь целительница смотрела на меня задумчиво. — Женихом, говоришь? А разве не Джессика Хайд?.. — Это сплетни, — твердо отсекла я предположение. — Они были просто соратниками.

Камилла хмыкнула, она очевидно хотела помочь брату, но, как и он, относилась к нам, темным, со здоровым недоверием. А я понимала, что снова ступила на тонкий лед, но твердила себе как мантру — не паникуй, не показывай свое волнение. Ни у кого нет причин предполагать, что Джессика — это ты. Ее казнили, она умерла. Никому подобное и в голову не придет.

— Ну-ну, о покойных, конечно, или хорошо, или никак… Я открыла рот, но ответить не успела. — Мне кости перемываете? — в кухню зашел Мэтт.

От звука его голоса у меня внутри что-то подпрыгнуло, сделало кульбит и плюхнулось обратно. Приход Камиллы сбил с толку, отвлек, и я как-то не была готова к тому, что встретиться с носорогом после прошедшей ночи мне придется не наедине, а в чьей-либо компании. Я подняла на него глаза. Тернер был только из душа — наскоро просушенные полотенцем волосы, непривычно темные, влажные, свежая рубашка с расстегнутой верхней пуговицей, светлые брюки… Я смотрела на него как-то жадно, заново оценивая при свете дня и быстро себя одернула, но Мэтт этого, кажется, не заметил. Он, кажется, вообще ничего не заметил. Потому что смотрел он на меня как обычно, как всегда. И я готова была поклясться, что даже такой невозмутимый тип, как носорог, чем-то бы себя да выдал. А значит… Мне вдруг стало весело. Очень-очень весело. Поздравляю тебя, Лизка, ты изнасиловала бессознательного мужика! Я спрятала рвущийся наружу смех в чашке с чаем. Мэтт смерил взглядом сестру, занявшую его место и его чашку, но ничего не сказал на эту вопиющую демонстрацию.

— Ну? — напомнил он о своем вопросе, усаживаясь рядом и вытягивая длинные ноги. Камилла посмотрела на меня, утопившуюся в кружке, кажется, не нашла протеста, а потому выдала:

— Да нет, ради разнообразия не тебе. Мы, между нами-девочками, обсуждаем тут Лизину личную жизнь. Так что кыш! — И что там в личной жизни? — заинтересовался Мал. Давиться чаем и не ржать становилось все сложнее. Прости меня, Эзра! Я знаю, что ты бы простил!

— Эзра Абернати, оказывается, был Лизиным женихом, и она утверждает, что все те слухи, что ходили про него и Джесси Тихий Омут — наглая ложь! Ну-с, что ты думаешь по этому поводу? — в голосе целительницы звучал вызов — влез в чужой разговор, пожинай плоды!

Мэтт с самым невинным видом умыкнул у отвлекшейся Камиллы из-под носа свою кружку, сделал глоток и начал говорить откуда-то сильно издалека:

— Три года назад, когда темные вышибали пресс-секретаря министра из Грай-холла, защитный слой с особняка продавили с расстояния в три квартала. Там, где наши наблюдатели активность уже не видели. Ударили по соседнему строению «колоколом», и пока наши пытались вычислить, для чего темным вдруг понадобилось это бесполезное здание, те под прикрытием резонанса прошли алой тропой в Грай-холл… и вся та толпа ополчения, что там находилась их просто не заметила. Группу вела Джессика Хайд.

Мэтт завозился на стуле, устраиваясь удобнее, хмыкнул, и подвел итог:

— Так что, если бы я надумал завести отношения с кем-то вроде Тихой Джесси, я бы предварительно все же разорвал помолвку. Обманывать сразу двух темных ведьм чрезвычайно вредно для здоровья…

Я поперхнулась чаем, который столь старательно поглощала, раскашлялась, и светлый дружески похлопал меня по спине.

— Извини, засмущали мы тебя и вообще… — Камилла сдала назад, прекратив развивать тему. — Мал, мне у тебя крови еще надо нацедить, и я свалю, так и быть.

— Кровопийца, — проворчал носорог, но поднялся.

Спустя полчаса целительница нас и правда покинула. И мы снова остались вдвоем в большом старом доме. Закрывая за ней дверь, я против воли предвкушающе улыбнулась.

Глава 9

Мэтт

Весь день, вернее, то, что от него осталось, я провел в странном ощущении, что вокруг происходит что-то важное, о чем меня забыли поставить в известность. Лиза вела себя странно. Нет, начиная анализировать, я приходил к выводу, что она ведет себя как обычно, но мне упорно казалось, что что-то изменилось в ее взгляде. В нем появилось что-то отдаленно похожее на превосходство. Я начал подозревать, что Камилла таки растрепала Лизе что-то на мой счет. Но, с другой стороны, у сестрицы такого заговорщического выражения на лице не было. А уж она-то бы не преминула меня помучить подобными загадками. Я даже предпринял попытку задать наводящие вопросы, когда темная перестилала белье у меня на кровати (заняться человеку нечем, позавчера же свежее постелили).

— Лиза, я тебя сегодня ночью не разбудил?

— Нет, я спала как младенец, — безоблачным светлым тоном отозвалась она, бросила на пол скомканную простынь и принялась застилать чистую.

Я плюнул и, чтобы не видеть больше этого загадочного выражения, отправился в сад. Большим любителем спорта я никогда не был, а вот после ранения — пристрастился к регулярным физическим упражнениям. Даже не столько потому, что врачи рекомендовали («в здоровом теле и магия здоровее!»), сколько… наверное, я так в какой-то степени компенсировал утрату, и доказывал сам себе, что ничего я не помирающий лебедь, а вполне молодой мужик. Несмотря ни на что. Когда я вернулся в дом, ванная оказалась занята. Шум воды в тишине старого особняка я услышал еще с первого этажа, подал плечами — вечером было уже свежо, чувствовалось наступление осени, так что не так уж я и вспотел. Стянул майку, наскоро ополоснулся в раковине на кухне и принялся подниматься к себе.

Предательскую щель между косяком и дверью ванной никто так и не сообразил заделать. Сегодняшний сон-бред, такой полный и яркий, всплыл воспоминанием. Таким отчетливым, вплоть до вкуса шелковой кожи под моими губами, до умопомрачительного удовольствия, которое я испытывал, вколачиваясь в тугую горячую плоть…

Дьявол. Вот же наваждение. Угомонись, Мэтт. Лиза, конечно, красивая девушка. Несомненно, приятная, и ты, откровенно говоря, здорово привык к ней за это время. Но именно поэтому и не смей даже думать! Яркий свет щели манил. Негромкое мурлыканье, на этот раз разнузданно-веселое, вплеталось в шум падающей воды. Ненавидя себя за слабоволие, я шагнул вперед, снова ловя тот прекрасный угол обзора. На этот раз она стояла ко мне лицом и, ловя спиной водные струи, намыливала голову. Она была совсем такая, как во сне. Высокая грудь с розовыми сосками, полная, упругая. Они съежились от холода — две острые вершинки, которые ласкала то вода, то пена, стекающая с волос. Округлая линия бедер и темный треугольник внизу. И даже две родинки на животе, я готов был поклясться, что у той Лизы они тоже были.

Ты идиот, Мэтт. Иди спи. Сам ты идиот, какое уж теперь нам «спи», когда вообще все проснулось! Мысленная ругань с самим собой не принесла результата. А Лиза, смыв шампунь, намылила руки…Пенные ладошки легли на грудь, огладили, сжали, свели вместе два полушария, образуя глубокую ложбинку, в которую стекала вода, снова огладили. Соски скользнули между пальцев, и пока одна рука продолжила усердно намыливать грудь, другая скользнула вниз…

Темная стояла, запрокинув голову, прикрыв глаза, приоткрыв сочные губы, и откровенно ласкала себя у меня на глазах. А я стоял. Глазел. И старательно напоминал себе, что самоудовлетворяться в коридоре, глядя на собственную подопечную — низко и недостойно. Дождись, пока закончит, и хотя бы до комнаты дойди…

И мурлыканье прекратилось. Теперь Лиза только дышала, неровно, тяжело, хватая ртом воздух и воду. Вот она повернулась, чтобы смыть мыло спереди, я мазнул взглядом по уже знакомому виду сзади и остолбенел. На белой коже бедра, ближе к приятным округлостям попы, красовались четыре весьма характерных синяка. А если очень приглядеться, то можно было различить и след слабого ожога в форме пятерни.

Вспышка-воспоминание — я впиваюсь пальцами в ее бедра, чтобы войти еще глубже, и она запрокидывает голову, оплетает меня ногами с гортанным стоном удовольствия…Как наяву. Вот… стерва!!!

Возмущение близкое к гневу захлестнуло меня с головой, заставив даже на мгновение забыть о сладком зрелище, которое, теперь я это отчетливо видел и понимал, для меня сейчас специально разыграли. И становились совершенно понятны все эти взгляды и с трудом сдерживаемые усмешки. Весело ей! Я запрокинул голову, жестко упершись затылком в стену, и закрыл глаза, твердо решив дождаться, когда темная выйдет из ванной. К счастью, долго ждать не пришлось. Она вышла с улыбкой, довольная собой, потянулась к выключателю, чтобы погасить свет в ванной, но так и замерла, увидев меня.

— Лиза, — вкрадчиво произнес я, глядя в голубые, слегка растерянные сейчас глаза. — А ты ничего не хочешь мне сказать? Впрочем, растерянность из них быстро испарилась. — Нет, — отозвалась она, вполне правдоподобно изобразив удивление. — Что бы? — Например, почему ты нарушила запрет и пришла ночью в мою комнату. — Зачем бы мне это? — она пожала плечами, выключила-таки свет и сделала шаг в направлении своей комнаты.

— Вот и я гадаю — зачем бы?

Я тоже шагнул и перегородил ей дорогу.

— Ну?

Наступая на темную, вынуждая ее пятиться обратно к двери ванной, я не имел в виду ничего такого. Я просто не хотел, чтобы она улизнула сейчас — мне нужно было прояснить ситуацию, добиться признания… и, наверное, просто понять — на самом деле, зачем? Туман, большей частью застилающий воспоминания этой ночи, отдельных моментов все же не скрывал. Она ведь не сопротивлялась. Ни мгновения. Уступила сразу и без боя.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь, — прошептала Лиза, упираясь спиной в стену.

Она смотрела мне в глаза и страха в ее взгляде не было. И уголки губ подрагивали, с трудом удерживая улыбку. Кровь стучала в висках, запах ванили щекотал ноздри. И эта чертова провокация в душе… она знала! Она знала, что я там! И просто в открытую издевалась! Рука сама собой метнулась вверх, обхватив беззащитное женское горло. Лиза тихо ахнула, приоткрыв рот, и я не выдержал — впился в него поцелуем жадно и напористо. «Вот о чем!» — билось в голове. — «Вот о чем, я говорю!». Она отозвалась мгновенно. Запрокинула голову, ловя мои губы, и руки взметнулись, но вместо того, чтобы оттолкнуть, вцепились ноготками в грудь, сминая футболку. Моя ладонь скользнула с шеи на затылок, зарылась пальцами во влажные черные волосы, стискивая их, заставляя ее выгнуться еще сильнее. Сумасшествие. Помутнение рассудка.

Я был зверски зол на нее — она не должна была этого делать! Не должна была приходить, и уж тем более, не должна была под меня ложиться! И утаивать. И устраивать это представление. Потому что теперь, сейчас, я хочу ее. Хочу настолько, что не способен соображать. И я целую сладкие губы, и шею, в которой частит пульс. Срываю махровый халат и стягиваю бретельки сорочки, лишь бы только жадно обхватить губами этот тугой розовый сосок, втянуть его в рот, услышать тихий стон над головой, почувствовать, как она снова выгибается навстречу этой ласке. И ногти царапают спину, торопясь стиснуть, зацепить, сдернуть с меня футболку. Я послушно вынырнул из ворота и снова прижался к ней. Руки хаотично скользят по телу — и ее, и мои. Задирают подол, расстегивают ремень и брюки. И мы стонем в унисон, когда мои пальцы входят в жаркую, тугую, влажную дырочку, а ее — сжимают мой член. Скользящим движением на выходе я касаюсь клитора, и Лиза всхлипывает и шепчет что-то невнятное, но очень похожее на «Мэтт, пожалуйста…».

И я уступил — и ей, и себе, задавив крошечные остатки внутреннего сопротивления. Я прижал ее к стене еще плотнее, закинул ее ногу к себе на бедро, заставляя раскрыться полностью, и качнулся вперед, окончательно теряя голову от умопомрачительно сладкого ощущения. Такая узкая, такая горячая. Лиза цеплялась за меня, подавалась вперед, навстречу моим движениям, насаживаясь сильнее. Ее пальцы царапали грудь, соски, цеплялись за плечи, за волосы. Лишь бы прижаться теснее, получить больше. И от этих каких-то отчаянных ласк, от хриплых стонов, от жаркого «да-да-да», звучащего прямо в ухо, у меня сносило крышу.

Ее дыхание вдруг замерло, она напряглась и сжала меня внутри еще сильнее. Я жадно сорвал ее стон с губ поцелуем и, ударив вперед еще один раз, почувствовал, как и мое тело скручивает сладким опустошительным спазмом…

Лиза

Экстаз. Абсолютный и не передаваемый словами.

Я была потеряна во времени, и понятия не имела, сколько мы простояли так — полуголые, посреди коридора. Он все еще был во мне, и тело все еще смаковало и скользящие движения твердой плоти, и собственную разрядку, и пульсацию чужой. Я была придавлена к стене немаленьким весом Мэтта, сам светлый уткнулся в нее лбом, и его горячее дыхание жгло мое обнаженное плечо, но шевелиться не хотелось совершенно. Было ощущение, что я могу простоять так вечность.

Да. Это именно то, что мне было нужно. И, судя по реакции, не одной мне!

Я чуть шевельнула рукой, выпутывая пальцы из сбившихся рыжих волос, и Мэтт тут же вздрогнул, будто очнувшись, чуть отстранился, покидая мое тело. Принялся колдовать. Я не стала его останавливать. Во-первых, мне было лень. Во-вторых, о том, что я уже позаботилась на этот счет, ему знать вовсе не обязательно. В-третьих, пусть колдует, ему полезно.

Магическое тепло щекочуще коснулось внутренней стороны бедер и влажных складочек. Я нашла в себе силы чуть приподнять ресницы, попыталась разглядеть в коридорной темноте выражение лица носорога. Тот, закончив с очистительными процедурами, поддернул брюки, застегнул их, взялся за ремень. Лицо у него при этом было непроницаемо-сосредоточенное. Ну? И где мое «спасибо, Лиза, ты прекрасна и божественна, и это был лучший секс в моей жизни!»? А? Мэтт молчал. Я глазела на него, так и не переменив позы, даже не поправив стянутую с плеча сорочку. Я ждала. Наконец, носорог справился с ремнем и поднял на меня тяжелый взгляд.

— Зачем? — коротко спросил он и, признаться, это было не совсем то, что я ожидала услышать. Нет, насчет лучшего секса я, конечно, шутила, но все же…

Я ответ на мои приподнятые в удивлении брови, Тернер соблаговолил развить мысль:

— Зачем ты пришла прошлой ночью? Ах вот оно что… — Тебе было плохо, и я хотела помочь. — А дальше? И сейчас? Я знала, о чем он думает. Это немного царапало, но его можно было понять.

Я все же поправила сорочку и шагнула к нему, зацепила пальчиками ремень, привстала на цыпочки и поцеловала — легонько коснулась губами совсем не отзывчивых сейчас губ.

— Мне захотелось, — легко призналась я, оторвавшись. — Я не наивная, дурочка, Мэтт. И не торгую телом.

Угол сжатых губ дернулся, светлый собирался что-то сказать, но я снова поцеловала его, не позволив этого сделать.

— Я не надеюсь, что ты, воспылав страстью, отпустишь меня. И даже не думала таким образом выжимать из тебя прощение. Но и в том, что оно само так получилось, я не вижу ничего дурного.

Мэтт обхватил меня рукой за талию, и когда мой живот, коснулся его живота, пусть даже и сквозь ткань сорочки, внутри снова все равно что-то екнуло.

Это ведь правда, Мэтт. Ты даже не знаешь, насколько. Одна из немногих вещей за последнее время, которую я совершила, не высчитывая пользу и выгоду. — А как же хваленое темное коварство? — хмыкнул носорог, чуть отстраняясь. — Так это оно и есть, — заверила я его. — На самом деле, я на все это и рассчитываю, но не могу же вот прямо так в лоб сказать? Шутка получилась не очень удачная, я видела это по вновь отразившимся на лице сомнениям, а потому беспечно продолжила: — Раз уж мы тут разоткровенничались, мне действительно кое-что от тебя нужно! — Что? — Во-первых, ты отменишь запрет на приход в твою комнату! Носорог насмешливо заломил бровь — а что, это кого-то когда-то действительно останавливало? — Да-да, не смотри на меня так! — я продолжала клоунаду, решив по-своему трактовать этот скепсис. — Это в твоих же интересах! — Допустим. А во-вторых? Мэтт окончательно успокоился и теперь смотрел на меня с привычной усмешкой. — А во-вторых, ты поможешь мне с домом! — Ну, не-е-е-ет…

— Завтра же куплю шторку в ванную!!! Мэтт расхохотался, запрокинув голову. И я сама разулыбалась, глядя на него. — Ведьма.

— Ничего не знаю! Тебя предупреждали! В личном деле так и записано!

Широкая ладонь вдруг обхватила мой затылок, и Мэтт жадно впился в мои губы, на этот раз с полным осознанием того, что делает. Сердце разогналось, ноги подкосились, сознание поплыло, и когда я уже чуть ли не снова потянулась к его брюкам, он отстранился. С удовольствием оглядел картину — горящие щеки, припухшие губы, часто вздымающуюся грудь под сорочкой и горошинки сосков, проступившие сквозь ткань.

— Спокойной ночи, Лиза, — произнес он, развернулся и ушел в свою комнату.

Гад, обреченно признала я. Мстить слабой женщине! Как это низко!..но хоро-ош…

Я на цыпочках подошла к закрытой двери, приложив к ней ухо, убедилась, что Мэтт улегся. Постояла еще немножко, а потом, прихватив по дороге фонарь, так же тихонечко отправилась на чердак. После похода в аптеку и оранжерею, есть у меня там еще одно незаконченное дело. Раньше, когда этот особняк еще был домом для семейства Тернер, а не полупозабытым родовым гнездом, здесь жили травники. Об этом сказал мне остов оранжереи, обнаруженный в первый же день пребывания. Об этом шепнули пучки магических и лекарственных трав, выжившие в зарослях сорняков. А после, занявшись приведением своего нового жилища в порядок и изучая масштабы бедствия, я отыскала еще одно доказательство — его обитатели растили травы для нужд городских целителей и аптекарей.

Мансарда ветшающего дома была поделена на части и оборудована в идеальное рабочее место травника. Удобные открытые стеллажи возле окон, сейчас пустующие, но раньше, без сомнения, заставленные горшками и ящиками с растениями. Теперь горшки с ящиками были свалены неопрятной горой в углу, а сами стеллажи заросли пылью. На натянутых под крышей струнах, на длинных столах и крючках разного размера когда-то явно сушились травы — даже сейчас, спустя много лет кое-где сохранился мелкий сор от раскрошившихся стеблей и листьев, а характерный дух въелся в эти стены, кажется, навечно.

Мне здесь нравилось.

Вздохнув, я подняла фонарь выше и прошла через всю мансарду — там, у самой дальней стены, у хозяев этого дома было отгорожено место под домашнюю лабораторию. Рабочие столы со множеством ящиков внизу. Полки и шкафы, заполненные лабораторной посудой. Весы и мерные емкости, ножи и ступки, медь, латунь и бронза — все так и хранилось здесь, под замком. Ключ от которого носорог отдал на общей связке, еще в первые дни нашего совместного существования. Аккуратно закрыв за собой дверь, я не стала включать свет, а только пристроила свою лампу повыше, на один из шкафов. Размяла пальцы привычным движение, досадливо одернула мешающий браслет…

Ну-с, приступим!

Глава 10

Я пряталась от Мэтта в его же собственном кабинете — и попутно наводила порядок в бумагах. За последнюю неделю носорогу явно стало лучше — и это выражалось в числе прочего и в том, что он начал на меня орать. Как правило, у этого ора были какие-то весомые причины, потому я смотрела на подобное сквозь пальцы — вернее сказать, «слушала сквозь беруши».

В самый первый раз это случилось, когда я случайно уронила на него доску. Мы убирали в бывшей библиотеке — я, как более легкая и маневренная, забралась по стремянке чуть ли не под самый потолок, а Мэтт выполнял роль грубой физической силы и удерживал равновесие. Доска, кем-то оставленная на библиотечных шкафах в незапамятные времена, мне жутко мешала, я постоянно передвигала ее с места на место и в итоге случайно столкнула вниз. Да, я была виновата. Да, я тоже была согласна со всем, что светлый мне сказал (а сказал он много, не стесняясь в выражениях и вовсю используя богатый лексикон). Да, я…Минут через пять я устала извиняться и слушать и вдоволь отвела душу, вывалив кучу встречных претензий, упреков и обвинений — а потом ушла, хлопнув дверью, чтобы нареветься у себя в спальне — всё же, я очень за него, дурака толстошкурого, испугалась. Там он меня и нашел, зареванную и злую, когда пришел извиняться через полчаса. Извинения с утешениями закончились полным примирением и разоренной постелью — а также сладкой усталостью во всех мышцах и красноватыми потертостями от Мэттовской щетины на самых нежных местах.

Через пару дней после первого скандала на столицу обрушился циклон — и принес с собой обильные ливневые дожди. Обветшавшей крыше такое изобилие удержать оказалось не по силам. Капающая на голову вода и обвалившаяся штукатурка сами по себе никому не добавляют радости жизни, а я еще и перепугалась за сохранность лаборатории. Мне повезло, и ветер, задувавший в этот раз с юго-запада, пощадил мои сокровища, но ждать такой удачи от будущего было бы глупо. Потому, как только носорог отбыл по своим таинственным делам, я без малейших колебаний залезла в его кабинет и вскрыла единственный запирающийся на замок ящик. Убедившись, что интуиция меня не подвела, а также что светлые ветераны прошедшей войны отнюдь не бедствуют, государственной щедростью, я, не считаясь с последствиями, вызвала на дом контору, предоставляющую услуги магов-строителей. Крышу они перекрыли в один день, а заодно поправили окна и заделали обвалившиеся потолки, сделав носорога беднее на внушительную сумму денег — а меня беднее на энное количество нервных клеток.

Господа строительные маги, светлые до нимбов над головами, условно-освобожденную темную узнали и разговаривали со мной исключительно через губу, смотрели с презрением, просьбы и пожелания учитывали со скрипом и вообще, всячески стремились дать мне понять, где мое место. Я их мнение о своей омерзительной персоне видала там же, где и остальные мнения непрошеных доброжелателей, но необходимость с боем добиваться того, что я должна получить за свои же — ладно, носорожьи! — деньги ужасно злила. Худо-бедно спасало имя носорога. Его хватило примерно до обеда, а к обеду явился он сам собственной персоной, и под ледяным взглядом светлого героя дело пошло бодрее. Строители выполнили заказанные работы, убрали за собой мусор, получили расчет и свалили подобру-поздорову. Я бы с удовольствием последовала их примеру — но увы, судебная система милой родины не оставила мне такой возможности.

Светлый схватил меня за локоть и затащил в дом, а там…Боже, как он орал! Ах, как билась жилка на виске! Как сжимались руки! В целом, состояние больного мне нравилось, и динамика выглядела очень приятно — за последнее время Тернер ощутимо ожил. Если раньше он мои провокации игнорировал, то теперь выдавал здоровую реакцию мужского организма на раздражитель.

Я умилялась и испытывала желание сделать еще что-нибудь. Хотя, возможно, влезать в его деньги было все же перебором, — подумала я, пятясь к кабинету, когда Мэтт медленно и угрожающе двинулся в мою сторону, поняв, что раскаяния от меня не дождется. Странное дело, но вид надвигающегося на меня, взбешенного Мэтта будил во мне совсем не те чувства, которых, совершенно очевидно, ожидал от меня светлый. Осторожно отступая в сторону кабинета, я думала не о том, что этот мужчина может запросто свернуть мне шею, и ему за это, по большому счету, ничего не будет. О нет, я думала совсем о другом! Светлый рывком бросился ко мне, и я лишь в последний момент успела юркнуть в кабинет, и щелчок замка совпал со звуком удара по двери. Светлый, кажется, приложился к ней от души.

Я сползла спиной по стене. Прижала ладони к лицу. Дура ты, Лизка. Ду-у-ура!

Щеки горели, ноги дрожали, а сердце колотилось как сумасшедшее. И виной тому был совсем не страх. Светлый еще раз грохнул кулаком по двери. Если выломает — я его убью, и чинить эту дверь он будет сам, без всяких плотников. Немного подумав, я озвучила эту мысль — всё же, надежные старинные замки изрядно придали слабой девушке смелости… Буйство за дверь прекратилось. А потом, после непродолжительного молчания, Мэтт вдруг сказал:

— Лиза, пожалуйста, не делай так больше. Ты понимаешь, что однажды уважения к моему имени и моему дому может и не хватить?

На следующий день Тернер, ничего не объясняя, взял меня под локоток и отвез в город, в торговую галерею. Там мы поцапались еще разок — хотя из-за присутствия посторонних, так некстати явившихся в ту же самую галерею, обошлись без размаха. После продолжительного шипения и ядовитого фырканья с обеих сторон, я уступила, и сделала то, чего мне самой хотелось до дрожи — обзавелась добротным осенним гардеробом. Вещи, пусть неброские и непритязательные, были практичными и качественными и — моими, только моими.

Государство задолжало Тернеру кругленькую сумму за мое содержание — чеки я аккуратно собирала и в конце закупок торжественно вручила молчаливому носорогу. Словом, к яркому вспыльчивому природному темпераменту, проглянувшему из-под слегка облезшей плесени проклятия, я приноровилась. Легко и, пожалуй, даже с удовольствием.

Сегодняшний скандал случился из-за того, что я вынуждала носорога колдовать. Тернер пребывал в странной уверенности, что если доктора ему колдовать не рекомендовали, да и получается у него всё равно косо-криво, тяжело и больно, то и нечего нарушать врачебный запрет, а мне непременно нужно было там подвинуть, там заделать, вот тут обеззаразить… После того, как пытаясь подвинуть шкаф, он его повалил, а обеззаразить сумел только с третьей попытки, Мэтт-таки вспылил, наорал на меня обозвав бессердечной стервой и темной эгоисткой.

Я попыталась донести до его дубовой светлой башки, что это перед приступом колдовать ему вредно, а вот сейчас — как раз полезно, каналы разрабатываются, да и вообще… Я же не просто так говорю! Но куда там — «Лиза, пожалуйста, не пытайся со своим куцым опытом и аспирантурой быть умнее квалифицированных целителей!» Словом, в Тернера полетела тряпка для пыли, швабра, флакон с патентованным средством «Чистоблеск» и здоровенный кусок строительного мела. Когда я выплеснула на него еще и воду, он окончательно взбесился, и теперь я трусливо отсиживалась в кабинете. После того, как я влезла в его деньги, входить в кабинет носорог мне запретил — но ключа не отнял, и по непонятной мне самой причине, после всех ссор я пряталась именно здесь, хотя в другое время послушно и благовоспитанно не нарушала запрета.

— Мэтт! — крикнула я, приоткрыв дверь, но из надежного убежища не выходя. — Где чеки на мою осеннюю одежду? Давай их сюда, я их тоже подколю.

— Я с ними уже разобрался, — буркнул носорог, оказавшись гораздо ближе, чем я ожидала.

— В смысле? Еще же месяца не прошло, на моем счету еще нет начислений… — от удивления я даже высунулась из укрытия, чтобы подозрительно взглянуть светлому в глаза.

— Нет, я просто отвез их в городской дом! Когда деньги поступят… — и ловким рывком Тернер выдернул меня из кабинета, взвалил на плечо и, пинком захлопнув дверь, что еще недавно была мне защитой и опорой, понес меня в неизвестном (хотя, конечно, отлично известном!) направлении.

Но, увы, его благое и, не побоюсь этого слова, мудрое начинание было пресечено на взлете стуком в дверь.

Я соскользнула с обжитого плеча, смерила разочарованного Мэтта взглядом «как-вы-могли-я-не-такая!», и пошла открывать двери — как и положено образцовой горничной в приличном доме. Вот только дама, стоявшая за дверью, сбила с меня весь игривый настрой. Крепко сбитая, затянутая в форму как в броню, она один-в-один походила на сотрудницу изолятора, которая доставила меня в дом Тернеров. В руках — папка и объемистая сумка через плечо. Сурово поджатые губы и глаза, выискивающие малейших непорядок, довершали образ. Интересно, их где-то специально выращивают?

— Добрый день, — сдержанно поприветствовала я официальное лицо при исполнении.

— Лиза Миллс? Я инспектор Дафна Кован, в мои обязанности входит проверка исполнения приговора по делу пятьсот девяносто семь дробь восемьдесят три от двадцать второго августа этого года. Я могу увидеть вашего смотрителя?

Несмотря на формулировку, это был не вопрос. Это был приказ. Я молча отступила от дверей, позволяя инспектору Кован войти. — Мистер Тернер, доброго дня, я инспектор…

Светлый спустился по лестнице следом за мной, и теперь суровая дама обращалась напрямую к нему. Носорог был спокоен и благожелателен, а у меня сердце обвалилось в желудок, сделало там кульбит, пустив тошнотворную волну по внутренностям, после чего вернулось на место, но застучало в два раза чаще. Время замедлило ход. Все ощущения обострились и усилились, а мысли обрели бритвенную остроту — как всегда бывало в моменты опасности.

— Проходите, — пригласил ее тем временем Мэтт. — Здесь, как видите, несколько не обжито, поэтому удобнее будет говорить на кухне.

— Благодарю, — благосклонно улыбнулась инспектор Кован, и я восхитилась про себя.

Да этот мерзавец, кажется, и каменную глыбу обаяет! Светлые устроились на кухне, и я заставила себя пройти за ними. Дафна Кован разложила на кухонном столе бумаги, и теперь въедливо допрашивала Тернера, как я себя вела, проставляя пометки в казенного вида бланках после каждого вопроса. Чашка, из которой Тернер пил свой утренний чай стояла рядом с ней. В желудке мерзко екнуло, и кончики пальцев занемели. Я с трудом подавила волнение силы — не хватало еще побеспокоить браслеты прямо перед инспектором. — Проявляла ли ваша подопечная склонность к физическому насилию? Светлый оглянулся на меня… Ну, Тернер, если ты сейчас мне ту доску припомнишь!..

— Нет, ну что вы! — отперся Мэтт, явно по моему лицу увидевший, что если вздумает сейчас шутки шутить, то физическому насилию быть! — Вы посмотрите на нее и на меня, инспектор Кован. Какое физическое насилие?

— Агрессию? Неповиновение?

Если бы я не пыталась всеми силами подавить признаки страха и волнения, я бы расхохоталась — уж больно выразительным стало лицо светлого при этом вопросе:

— Мисс Миллс очень сдержанная и дисциплинированная девушка, — заверил Мэп.

— Ваша подопечная делала попытки колдовать? Появлялись ли у нее знакомые, которых вы могли бы охарактеризовать как подозрительных? Ваша подопечная делала какие-либо заявления, касающиеся темной магии и ее ограничений?

Вопросов было много. Очень много. И были среди них весьма опасные. Тернер отвечал быстро и уверенно, и, если верить его ответам, Лиза Миллс представляла собой воплощенную кротость и смирение. Листы опросника быстро покрывались пометками.

— Ну что ж, мисс Миллс, подойдите, — в этот раз она обратилась ко мне с куда более доброжелательным выражением лица. — Присаживайтесь рядом, протяните мне руки. Вот так, да, сперва правую…

Щелкнули замки на ее чудовищной сумке, и из недр ее инспектор выудила короткий жезл с шариком на конце, увенчанный маленькими крылышками. Я замерла, глядя на него, как загипнотизированная.

— Не бойтесь, мисс Миллс, это совершенно не больно, — снисходительно обронила светлая. Жезл налился зеленовато-золотистым светом. — Я просто проверю, не было ли совершено попыток вмешаться в работу артефакта, воздействовать на него магией либо снять. Если вы не делали ничего подобного — вам не о чем переживать…

Заткнулась бы ты, тупая овца, и делала свое дело молча! Я подавила вспышку злобы и протянула милейшей Дафне вторую руку. Жезл порхал вокруг браслетов, рассыпая изумрудные искры на стол, на бумаги, на забытую чашку и на нас с Тернером. Я каменно молчала, не в силах выдавить из себя ни слова. — Что ж. всё в порядке. — с некоторым, как мне показалось, разочарованием констатировала инспектор Кован.

О, да, конечно. Лиза Миллс, магистр магии крови, без пяти минут доктор наук, могла бы оказаться настолько глупа, чтобы сделать с блокирующими артефактами что-то, что власти сумели бы отследить! Или — если бы уж сделала, то столь глупа, чтобы к этим властям вернуться…

— Осталось всего два пункта: опрос и проверка условий содержания, обрадовала нас с Тернером дама, убрав жезл — в футляр, а футляр — в сумку.

— Мне показалось, вы меня уже опросили, — кивнул на бумаги светлый, и в его голосе прозвучало зарождающееся раздражение.

— Всё верно, — поторопилась согласиться посетительница, — Но я должна также убедиться, соблюдаются ли права мисс Миллс.

Она произнесла это почти извиняющимся тоном, будто ей неловко было произносить само словосочетание — «права мисс Миллс». Опрашивая меня, она не заполняла никаких бумаг — видимо, государство не сочло какие-то там права условно оправданных темных достаточно весомой причиной переводить бумагу.

Все вопросы свелись к одному — не обижает ли меня мой смотритель. Светлого, тем не менее, из кухни никто не выставил. Как будто, окажись я в самом деле такой, как указано в досье, я бы посмела жаловаться в присутствии своего мучителя — при условии, конечно, что Тернер вдруг оказался бы садистом и сволочью.

…а если бы вдруг посмела — можно представить, во что бы это потом глупышке вылилось. Неприязнь к Дафне Кован становилась все сильнее. Дрянь.

Ладно — я. Я, по сути, заслужила всё ужасное отношение светлых, которое могло случиться. Но там, в изоляторе было полно людей, которые на самом деле виновны были перед светлыми лишь тем, что родились в радикальной семье или придерживались свободы магических взглядов. Они не вступали в войну, не нарушали новых позорных законов — просто оказались связаны происхождением или взглядами с темной стороной. Даже не с темными как таковыми… И сейчас все они оказались во власти людей, воевавших и озлобленных кровопролитиями. И эта гадина вместо того, чтобы просто добросовестно выполнять свою работу, лебезит перед Тернером и не побеспокоится даже о том, чтобы задать свои формальные вопросы наедине! Занимавшаяся во мне злоба была, конечно, неуместна. Но она была лучше, чем разъедавший выдержку страх. Мысль о предстоящей «проверке условий содержания», как деликатно обозначили досмотр, пугала. Это было некстати.

Инспектор аккуратно собрала свои бумаги, и я подумала, что, возможно, стоило бы предложить ей чаю — но не раскрыла рта. Острая неприязнь к этой женщине глупо и иррационально перевешивала возможность, не вызывая подозрений, смыть содержимое чашки в сток. Плевать! Если Тернер считает нужным предложить ей чай — пусть сам и предлагает!

— Что ж, остался только осмотр, — изрекла инспектор Кован, застегнув сумку. — Вы не могли бы меня проводить?.. Где обитает мисс Миллс?

Возможно, она обращалась к носорогу, не знаю. Я вспомнила, кто в этом доме горничная, и это не Мэтт, и пригласила чиновницу следовать за мной.

— Проходите, инспектор, — пригласила я, открывая дверь, и сама постаралась взглянуть на свою комнату отстраненным взглядом.

Помещение тесное и темноватое, освещаемое одним узким окном, но содержащееся в безукоризненном порядке. Вещи убраны, кровать заправлена и подушка на ней идеальной формы… Я молча и бесстрастно смотрела, как в моих личных вещах роется посторонняя тетка. Инспектор Кован действовала быстро и профессионально. Следовало отдать ей должное — намеренного беспорядка она не производила, стараясь свести следы своего вмешательства к минимуму, но… Сложно ожидать, что государственный инспектор станет ровнять уголок к уголку вещи в стопках в шкафу или выкладывать одеяло безукоризненной линией.

Тернер стоял в дверях за моей спиной — то ли оказывал мне поддержку, то ли опасался, что я придушу эту милую женщину, и, когда она взялась за постель, выразил неудовольствие:

— Не слишком ли вы перегибаете палку? — Прошу прощения, мистер Тернер. Это мои обязанности. Я только нервно дернула углом рта.

Пусть её, светлый! Чем дольше она провозится тут — тем дольше не перейдет к другим помещениям. Возможно, когда дело дойдет до чердака — она устанет в нужной степени, чтобы оказаться недостаточно внимательной. Закончив досмотр физический, она снова достала жезл-индикатор, и у меня нервно дернуло в животе. Я напомнила себе, что раз артефакт не сработал на кухне — то здесь и подавно ничего не почувствует, но здравый смысл подсказывал, что на кухне он мог быть просто настроен не на поиск следовых проявлений в целом, а исключительно на обнаружение воздействия на браслеты, а здесь инспектор настроечки-то сменила!

Магическая проверка завершилась стремительно, и я скептически хмыкнула про себя: половина минуты на проверку комнаты площадью около четырех квадратных метров артефактом первоуровневой мощности — это, простите, уже халатность! Имитация проверки.

— Куда вас теперь сопроводить? — вежливо, но с допустимой в моем положении прохладцей поинтересовалась я, гадая про себя, удастся ли мне улизнуть под предлогом наведения порядка у себя в комнате, пока Кован будет проверять нижний этаж — а самой тем временем попытаться скрыть следы на чердаке.

— Сопроводите меня на кухню, мисс Миллс, — иронически ответила она.

И только когда жезл вернулся в футляр, а футляр госпожа инспектор принялась убирать в сумку, я поняла: масштабного осмотра не будет. Инспектор не станет искать следы магии во всем доме — да и проверка моей комнаты, кажется, была ее личной инициативой. В целом, она действительно пришла, чтобы изучить условия содержания… Ну и проверить браслеты, конечно.

— Хотя я вполне способна найти ее сама. Вы можете вернуться к прерванным делам — остальные бумаги мы заполним с вашим смотрителем.

Я не стала отвечать ей, что вернуться к прерванным делам я все же не смогу — когда она постучалась, я как раз собиралась заняться любовью со своим смотрителем — а просто молча отступила в сторону, давая ей выйти из моей комнаты. А потом всё же отправилась вместе со светлыми на кухню. С трудом дождалась, стоя в уголке, пока они покончат с формальностями, проводила инспектора к выходу и закрыла за ней дверь. С немалым облегчением. Носорог проводил взглядом инспектора Кован и уперся в закрывшуюся дверь. (Кстати, а витражные стекла в ней хорошо бы помыть…)

— Ты переезжаешь в другую комнату, — внезапно объявил он, полюбовавшись этой самой дверью.

— Брось, — поморщилась я. — Я всё равно в нее прихожу только переночевать и, периодически, под утро. А иногда и вовсе — только переодеться.

— Ты переезжаешь в другую комнату.

Я утомленно закатила глаза и, раздумав устраивать скандал, кротко спросила: — В какую?

Надо же оправдывать данную мне Тернером характеристику… Вместо того, чтобы оценить мои усилия и кротость нрава, а еще лучше — поощрить меня, это толстошкурое животное только отмахнулось:

— Сама выбери.

— Оу! — обрадовалась я, решила, что кротости со смирением нужно выдавать понемножку, и объявила: — Тогда я, пожалуй, выберу твою. Когда ты ее освободишь?

Тернер шутку не поддержал, лишь вымученно улыбнулся и ушел. А когда я прошла на кухню, он был там. Стоял, облокотившись бедром о давно остывшую плиту и держал в руках чашку. Ту самую чашку.

Меня окатило мгновенным страхом, и тут же — надеждой. Возможно, Мэтт просто решил допить остывший чай? Может, он просто… Нет. Не просто. Он рассматривал содержимое чашки. — Что здесь? Надежда погасла так же тихо, как родилась.

Мэтт

Визит инспектора был неожиданным как для Лизы, так и для меня. Не то чтобы он доставил мне такие уж неудобства — но, если бы Дафна Кован явилась минут на двадцать позже, могло бы получиться ужасно неловко. Про себя ухмыляясь, я пригласил даму в наиболее обжитую комнату первого этажа — на кухню. А потом начались странности. Бог с ней, с инспектором Кован, по-видимому, разделяющей убеждения сестрички Абигайль. Я не осуждал эту женщину, мало ли, что или кого она потеряла в прошедшей войне, но и поддерживать ее не собирался. А вот Лиза беспокоила меня всерьез.

Мисс Лиза Миллс, если подумать, с первого дня, как поселилась в моем доме, если подумать, мало соответствовала образу, нарисованному когда-то Томом — но я не дурак, и прекрасно понимаю, почему он тогда охарактеризовал ее так, а не иначе. Если бы старый друг мне сказал что-то вроде «Слушай, она язва и девица со стальным стержнем, но она не виновата в том, какую кашу заварил ее братишка», я бы просто отказался ее взять — девушка со сталью в характере не пропадет и без моей помощи…

Мисс Миллс, если уж на то, с первого вопроса — «Вы меня отпустите?» — дала понять, что робость и смущение не для нее. Не сомневаюсь, если бы тогда, в первую ночь возле ванной, я действительно воспользовался бы ситуацией — через пару дней споткнулся и сломал шею при падении с лестницы, а все улики неоспоримо указали бы на несчастный случай. Моя подопечная же, вместе с ее боевой статуэткой, осталась бы не при чем.

Я ни минуты не жалел о том, что уступил Тому. Я ни минуты не жалел о том, что перешел грань в отношениях между смотрителем и условно-освобожденной темной ведьмой. Она меня бесила. Она меня возбуждала. Она возвращала меня к жизни. Тогда, стоя между взбудораженными соседями и темной ведьмой, я понял, что я всё еще в строю. Впервые за долгое время ощутил себя не обломком мага, не инвалидом — а мужчиной. Защитником. Я орал на нее, опекал ее и занимался с ней любовью. Я. Жил. И не жалел об этом — впервые за долгое время. И теперь ждал ответа на свой вопрос. Потому что — не так она должна была отреагировать на эту женщину, с ее опросниками и индикаторами. Если, конечно, ей нечего было бояться.

Это Дафна Кован, увидевшая Лизу Миллс впервые в жизни, могла полагаться на показания своего жезла. Я же знал эту женщину уже достаточно хорошо, чтобы и безошибочно определить ее страх, готовый моментально перейти в действия. И понять, как она трясется из-за этой треклятой чашки. Той самой чашки, из которой я пил чай сегодня. И вчера. И все те дни, что мы живем в этом доме.

Не будь я таким безнадежным идиотом, я бы слил тихонько эти остатки и через Тома постарался выяснить, что это такое и как давно меня этим поят. Но я дурак. Поэтому теперь стоял и ждал ответа на свой вопрос. И не отводил взгляда от лица Лизы, на котором сменяли друг друга выражения, слишком быстрые, слишком невесомые, чтобы я мог с уверенностью их определить.

— Чай, — помолчав, отозвалась она.

Это ее выражение я опознал точно — настороженное выжидание, моя темная решала, что и как сказать мне, чтобы не сказать слишком много. И в какую сторону, если что, сбегать. Но мы оба знали, что бежать ей некуда — всё ее имущество конфисковано, а без денег и в браслетах далеко не убежишь. И я слишком заинтересован был в ответе на свой вопрос, чтобы отступить, только потому что она беззащитна и боится.

— То есть, я могу взять этот чай и попросить Тома провести вдумчивое исследование? — чуть усилил давление я.

— Не надо. Там… не только чай. Он… на травах.

«На травах». Какое емкое, обтекаемое определение. Только не юлила бы ты так, не изворачивалась, если бы там были только травы.

— Не спрашивай, Мэтт, — вдруг очень серьезно и предельно честно попросила Лиза. — Просто — не спрашивай. Поверь, я не хочу тебе зла. И не сделала ничего во вред — ни тебе, ни кому-то другому. Давай сойдемся на том, что в этом чае — только травы, идет?

Вряд ли она всерьез рассчитывала на то, что я соглашусь. И потому я просто молча ждал, что она скажет. Чашка в руках казалась тяжелее чем обычно, а остатки чая с мелкими черными крапинками чаинок вызывали желание выплеснуть их в раковину и тщательно смыть. Лиза переступила с ноги на ногу, бросила на меня быстрый взгляд с надеждой — ну, может, все-таки не надо, а? И опустила ресницы. Потом сделала пару шагов и села, положив на стол сцепленные в замок руки.

— Помнишь, когда Камилла заходила… сразу после кризиса? — Я кивнул, и темная, помолчав мгновение, продолжила: — Разговор тогда зашел о том, что Эзра был моим женихом.

Она говорила медленно, делала паузы, было очевидно, что она сейчас лихорадочно подбирает слова и выстраивает мысль так, чтобы сказать, как можно меньше. И это бесило. Поднимало внутри горячую волну ярости, но я давил ее усилием воли и продолжал ждать объяснений.

— Это всплыло не просто так. Мы разговаривали о твоем проклятии, и я сказала, что могу помочь, потому что Эзра делился со мной своими идеями и разработками, в чем-то я ему помогала… — ее голос сделался чуть тише. Разработка темных заклинаний — это уже не мирное сидение в особняке с исключительно моральной поддержкой Сопротивления. — Ну и… я предложила помочь.

Она снова замолкла, и я, не утерпев, ядовито уточнил: — Камилле? — Что? — Предложила помочь Камилле? Это она у нас в помощи нуждается?

— Можно подумать, ты бы стал меня слушать! «С твоим куцым опытом», огрызнулась темная, передразнив мои слова.

Я сверкнул глазами, но пока еще сдержался. — Я слушаю сейчас, Лиза. Что. В чашке. Упомянутая тара стукнула о стол так, что все остальное, что осталось на нем с завтрака, звонко подпрыгнуло. — Чай, — упрямо повторила темная, испытывая мое терпение, но потом торопливо добавила: — И зелье.

— Лиза, — о-очень терпеливо произнес я. — Если я буду вынужден задать хоть еще один дополнительный вопрос, эта чашка вместе с ее содержимым, как я и обещал, отправится к Тому.

Темная подняла на меня взгляд и отчеканила, глядя прямо в глаза:

— Темное зелье. На крови. Твоей, моей. Источником силы служат магические травы, часть, безобидную, я купила в аптеке, часть нашла в оранжерее. Оно не вылечит тебя, но оно значительно замедляет разрушительные процессы, укрепляет систему магических потоков. Рецепт продиктовать?

В голосе теперь звучали колкие нотки — Лиза ушла в глухую оборону, свернувшись клубком, как еж, и выставив иглы во все стороны. А я пытался осознать до конца, что она только что заявила.

— Ты идиотка? — выпалил я, бухнув руками о стол, наклоняясь вперед и нависая тенью над вздрогнувшей темной. — Ты вообще соображаешь, что ты наделала?! Это, — я снова схватил чашку, и сунул ее ей под нос, — темная магия, Лиза. Натуральная темная магия. Ты вообще не понимаешь, что сейчас происходит в стране?! Ты год просидела в изоляторе ни за что и до сих пор не понимаешь?! Ты знаешь, что с тобой сделали бы, найди инспекторша это зелье?!

— Оно на травах, — упрямо повторила темная, глядя на меня исподлобья. — Чтобы его обнаружить надо провести экспертизу или застукать меня за созданием. Ты же не почувствовал…

— То, что я идиот, вовсе не означает, что другие — такие же!

— Я просто не была готова к инспекции, — упрямо продолжила темная, — и от неожиданности слегка перенервничала. В следующий раз…

— В следующий раз?! Какой к черту следующий раз? Я больше не приму ни капли, и если для этого мне понадобиться проверять все, что я тащу в рот, я буду проверять все — понятно?

Меня распирало. И я снова орал на нее, и снова не знал, почему — потому что зол или потому что испугался.

— Неужели ты думаешь, что если бы Камилла могла безнаказанно отпаивать меня темномагическим зельем, она бы этого не сделала? И не говори мне про сговор с ней, я знаю свою сестру. И знаю, что она ни за что не попросила бы тебя о подобном. Она не отправила бы тебя на смертную казнь.

Лиза все также сжимала пальцы и все так же смотрела на меня с бесящим каменным выражением лица.

— А если бы мне приспичило завтра сдать анализы, а? Что целители нашли бы в моей крови? Ну?

— Да ты никогда…

— Что?

Лиза молчала. Ясное дело — что. И да, я никогда не бегал по целителям, я бегал от них. И да, анализы у меня берет только Камилла, а она ни за что не сдала бы ту, которая пытается с риском для жизни помочь ее брату. И да, я заметил эту чертову чашку только потому, что за почти два месяца жизни бок о бок, целый день, каждый день, выучил эту девицу и ее реакции как облупленную.

Но…

— И что бы они после этого сделали? Ну? Со мной? И с тобой? Ты хочешь свободы, Лиза? Отпустить тебя? «Простить», — я передернул плечами и произнес это слово со всем доступным мне ядом, — тебя? Интересные у тебя способы доказать окружающим свою безопасность для общества.

— Хватит уже, — она резко поднялась. — Я поступила так, как считала нужным.

— Нужным для кого? — рявкнул я.

— Для себя! — неожиданно яростно огрызнулась темная. — Ты думаешь, мне легко? Ты думаешь, это так просто — смотреть, как ты загибаешься от того, к чему я приложила руку?! Жить с тобой, спать с тобой и знать, что однажды, очередной кризис может пойти по худшему сценарию, и ты полностью лишишься магии — или умрешь. Откуда тебе знать, каково это? Все те, кому ты навредил, уже в могилах, и не маячат перед тобой, разрывая душу на части!

— Так может мне лучше поскорее сдохнуть, чтобы твоей совести полегчало? — зло рыкнул я.

Лиза вспыхнула, закусила губу, выпалила «Да катись ты к Дьяволу, Тернер» и вылетела из кухни. Удаляющийся топот каблуков отбил барабанную дробь по лестнице, громко хлопнула дверь, и я стиснул кулаки, прикрыл глаза, пытаясь выровнять дыхание. Не получалось. Бешенство кипело, бурлило в крови, требовало догнать, встряхнуть, наорать еще, чтобы наверняка дошло.

Злосчастная чашка попалась на глаза, я схватил ее и со всей дури шандарахнул о кафельный пол. Грохот и звон осколков прозвучал музыкой.

Лиза

Рыдания душили. Я заталкивала их внутрь, глубоко-глубоко, чтобы ни звука не сорвалось с губ, и от этого почти не могла дышать. Только жадно, беззвучно хватала воздух и старалась не шмыгать заложенным намертво носом. Со слезами было проще — я их не удерживала, они катились по щекам, капали с носа, с подбородка на грудь, на рабочий стол в том самом углу мансарды.

Влетев к себе в комнату, я окинула взглядом каморку, все еще хранящую следы присутствия инспекторши, и поняла, что не могу там находиться. Как влетела, так и вылетела, и поднялась на чердак, где теперь озлобленно и упоенно отдраивала старое дерево от следов своей идиотской деятельности. Ну и пыталась не реветь. Дерево не опиралось, не реветь — не получалось. Все шло не так. Что со мной происходит вообще? Куда подевалась хладнокровная невозмутимая ведьма, изворотливая, как черт, и равнодушная ко всему, кроме дела и обожаемой магии? Где ты, Джесси Тихий Омут? Во что ты превратилась?

Жалкое зрелище.

Я все продумала, когда бралась за это зелье. Я все учла. Я хладнокровно взвесила все «за» и «против». Я прекрасно отдавала себе отчет о рисках. И ведь я не ошиблась. Я действительно все просчитала, кроме одного — Мэтта. Чертова упрямого носорога, которого мне так отчаянно хотелось спасти. И я сорвалась, я сказала ему то, что он не должен был слышать. Дура. Надо было лепетать чушь про жажду получить прощение, быть полезной, да что угодно, но только не то, что думала на самом деле! Тернер в ту проклятую ночь кризиса пробрался мне в душу, засел там занозой, и пока я делала вид, что мне это совершенно не мешает, мерзкий осколок вошел еще глубже, да так глубоко, что, чтобы его вытащить, придется просто разворотить к чертям вообще все.

Я по Эзре не рыдала так, как сейчас, надраивая желтое дерево в темных разводах. Я плакала от бессилия. От безысходности. От окончательного понимания того, чем закончилась война. Травяная настойка и наперсток крови вместо того, чтобы облегчить страдания одного человека, теперь загонят в могилу другого. Мне остро хотелось вцепиться в браслеты зубами, содрать их пусть даже вместе с кожей, и сбежать, сбежать как можно дальше. Но вместо этого я стояла и елозила щеткой по дереву, и размазывала слезы по щекам тыльной стороной ладони.

Погруженная в собственные переживания, я услышала шаги, только когда под ними долго и пронзительно скрипнул старый чердачный пол. Я замерла на мгновение, сдерживая очередной всхлип, а потом принялась тереть еще ожесточеннее.

— Уходи. Я обещаю, что больше не полезу к тебе со своими идиотскими инициативами, — голос звучал прерывисто, но это можно было списать на физическую деятельность и запыхавшееся дыхание. — Я уберу здесь, и даже если дом перероют с магической лупой, никто не найдет следов темной деятельности. Можешь быть спокоен.

Шаги замерли, но назад не повернули. Я чистила, Мэтт молчал. Тишина становилась все более осязаемой, мне ужасно хотелось повернуться, швырнуть в него этой щеткой, как я сделала бы во время любой другой пустяковой ссоры, но я стиснула зубы и делала свое дело.

Мэтт продолжал молчать. И в какой-то момент я даже озадачилась, а тут ли он? Может, он уже, послушавшись меня, ушел, а я не заметила? Нафантазировала себе буравящий спину взгляд, и психую, тогда как носорог давно уже внизу и плевать хотел на опасную подопечную. Отложив щетку, я сполоснула руки в тазике с чистой водой, плеснула и на лицо, вытерлась и только тогда обернулась — не ушел.

Тернер сидел на огромном старом продавленном диване, и терпеливо дожидался пока я то ли закончу, то ли перебешусь. То ли перебешивался сам. Про диван этот я вообразила себе историю, будто кто-то так любил его, что не захотел расставаться, когда пришел срок, и вместо того, чтобы избавиться от рухляди, затащил ее в свое убежище на чердак. Где в тишине и одиночестве, можно было валяться на нем и купаться в запахе трав…

Мэтт не валялся, он сидел, по привычке вытянув ноги и откинув голову на потертую спинку. Судя по виду, о сказанном он не жалел. А жалел о том же, о чем и я — о том, как все закончилось. А еще я поняла, почему он молчал. По хмуро сдвинутым бровям и слегка озадаченному лицу — поняла. Он просто сам не знал, зачем пришел. Но пришел ведь. Не укатил из дома. Не отправился звонить своему Тому с ультиматумами — забирай свою темную или я сейчас тут ее придушу. Не занялся своими делами, махнув рукой на попытки достучаться. Нет. Пришел. И у меня от этого почему-то опять защипало глаза. Не дав только-только утихшим эмоциям снова расшататься, я решительно преодолела расстояние между нами.

Одно колено на диван возле мужского бедра. Другое — возле другого. Карие глаза, от которых я, приближаясь, не отрывала взгляда дрогнули, расширяясь, и — закрылись. Потому что я, обхватив ладонями лицо светлого, прижалась губами к его губам. А он… он будто только этого и ждал — настолько естественно откликнулся на жест, продолжив его своим. Ладони скользнули по бедрам, стискивая, задирая ткань платья, все тело подалось вперед, навстречу этому поцелую, жадно перехватывая инициативу. Я обвила руками его шею, позволяя горячему языку ворваться в мой рот, и окончательно перестала думать.

Не хочу думать. Я устала думать. Хочу выдохнуть. Хочу… его. Сильные мужские руки обвили мою талию, надавили на спину, заставляя податливо прогнуться, прижаться грудью. Я почти застонала прямо в целующие меня губы, как светлый вдруг отстранился.

— Лиза, — произнес он хрипло, и, господи боже, я почти поймала оргазм только от звуков своего имени, произнесенного так.

По крайней мере, низ живота стрельнуло острым удовольствием, и я потерлась бедрами о ткань его брюк, четко чувствуя, что желание абсолютно точно взаимное. А потому…

— Заткнись, — ласково посоветовала я, пусть и не зная наверняка, но подозревая, что Мэтт собирается мне поведать. Извини, что сорвался, но ты сама виновата, ты должна понимать, что… Бла-бла-бла.

Карие глаза опасно сверкнули. Он открыл рот, но я опередила:

— Мэтт, я устала выяснять отношения, которые, по идее, и не существуют, — я потянулась к пуговицам платья, которые, по счастливому стечению обстоятельств находились спереди. — Я устала чувствовать себя загнанной в ловушку, из которой нет выхода. Мне нужна передышка. Поэтому не знаю, как ты, а я просто хочу… а-ах…

Лиф сполз с плеча, открывая жадному взгляду приподнятую бюстгальтером грудь с вызывающе проступающей сквозь атласную ткань вершинкой соска. И не только взгляду. Когда к ней прижался горячий рот, я забыла, что хотела сказать.

— Просто хочешь…? — любезно напомнил мне о потерянной мысли светлый, и снова припал к ставшей невероятно чувствительной груди.

— Просто. Хочу.

Думаю, разговор на этом можно прекрасно закруглить. Зарывшись пальцами в рыжие кудри, я закусила губу и только тихонько постанывала, когда поцелуи и легкие укусы были особенно остро-чувствительными. Добившись перенесения разговоров на потом, я отпустила инициативу и передала контроль ситуации Тернеру. Позволяя ему самостоятельно высвобождать грудь из оков белья, ласкать ее, посасывать, покусывать, сжимать. Хмелея от пряного удовольствия, которое дарили эти прикосновения.

Приласкай меня, — вопило что-то безмолвно внутри. Покажи мне, что ты не сердишься. Что эта ссора, как и другие — не всерьез. Что ты веришь мне. Что ты хочешь меня, как и раньше. Приласкай меня…

И Мэтт ласкал. Неторопливо, но жадно. Избавил от платья, и от бюстгальтера, оставив только трусики и чулки. Пальцы нежно погладили подрагивающий живот и нырнули ниже, проникая под белую ткань, нащупывая набухшие влажные складки.

Приласкай меня… Пальцы скользили в горячей тугой глубине, выныривали, чтобы подразнить, и снова погружались в мое тело, и я горячо дышала, и двигала бедрами, чтобы ярче, сильнее ощутить дразнящее проникновение. Жадные губы терзали сосок, а я только сильнее сжимала в кулаке рыжие волосы и, запрокинув голову, жадно впитывала солнечное безграничное наслаждение, которое дарил мне мой любовник. Возможно, мне нужно было удержаться на грани, остановить его за несколько мгновений до, но я не смогла. Только закусила губу и протяжно застонала, чувствуя, как внутри все сжалось, а потом меня накрыла остро-сладкая вспышка удовольствия.

Носорог боднул меня, лизнул грудь и вытащил пальцы. Мое тело, будто лишившееся поддержки, стержня, опоры обмякло и… медленно сползло вниз, на пол. Я бросила на Мэтта томный взгляд снизу вверх, и взялась за пуговицу на брюках, выпуская на свободу его достоинство, давно готовое к ответной ласке.

Спустила брюки вместе с бельем ниже — и Тернер понятливо избавился от обуви, а следом и от одежды. Я, стоя на коленях у его ног, ощущала что-то вроде головокружения. Странное, непонятное. Что-то, подозрительно похожее на свободу. Бесшабашную, лихую. Ни преград, ни условностей. Чушь какая-то… Безумие!

Но, лукаво поглядывая на Мэтта снизу вверх, я вдруг поняла одну ослепительно простую и важную вещь. У тебя только одна жизнь, Лиза! В ней и так достаточно внешних ограничений и разграничений, чтобы добавлять еще новые. Самой себе. И да, я отчетливо поняла, что мне… плевать. Вообще на всё: на Сопротивление, правительство, на темных, на светлых… На запретительные эдикты и блокирующие браслеты. На законы, правила и порядки. На этикет и приличия. Есть только я. И моя внутренняя свобода — и она не зависит от браслетов и магии. И этот мужчина — тоже есть. Сейчас и здесь. Он. У меня. Есть. Его может не стать у меня очень скоро, куда раньше чем доделает свое дело проклятие, он возьмет и просто решит перестать быть моим, но пока еще не решил, и он еще мой, и от этого в голову словно ударили пузырьки шампанского, и кровь понесла их по венам, пьяня меня без вина…

Я игриво взглянула на Мэтта снизу вверх. И с силой провела ногтем по бедру. В пикантной близости от возбужденного члена. И снова взглянула, проверяя произведенный эффект. Тернер замер, впившись пальцами в обивку дивана, и я довольно улыбнулась — верно мыслишь, дорогой! Это только начало… Я медленно, с чувством, лизнула оставленный след — и будто случайно коснулась щекой напряженной плоти. И отчетливо ощутила, как дернулась она от этого мимолетного прикосновения. Подумала — и потерлась еще раз, поймав Тернеровский взгляд, откровенным кошачьим движением…

И ощутила что-то, подозрительно похожее на ликование, когда ощутила щекой дрожь, увидела, как дернулись мышцы живота Хороший носорог! Сильный, но чувствительный!

Я с удовольствием поцеловала твердый живот, щедро зачерпнула смелости в том чувстве, что текло сейчас по моим жилам вместе с кровью, и решилась. Коснулась губами твердого члена, повела ими, не размыкая пока, от основания к головке… И ощутила, как мои волосы на затылке довольно жестко забрали в кулак.

— Нет, Лиза. Остановись.

Низкий, хриплый голос погнал мурашки по спине. По груди. Отозвался пульсацией там, где только что я чувствовала его пальцы. А слова… Слова мне не понравились. Я демонстративно высунула язык и провела влажным кончиком по нежной бархатистой кожице. И с вызовом взглянула на Тернера: и что ты мне сделаешь?

— Я сказал — хватит! — сглотнув, с усилием выпихнул из глотки слова носорог — Прекрати. Ты не должна…

Я сердито шикнула и прихватила мужское достоинство губами, влажно потерла его язычком и собралась протянуть это прикосновение выше — или ниже, еще не решила, когда меня грубо остановили. Очень грубо! Тернер резко потянул меня вверх, вынуждая подняться, и когда добился своего — толкнул в спину, заставляя опереться о диван…

— Я же сказал тебе, — угрожающе произнес Мал, и широкая пятерня от души шлепнула меня по заду — прекратить!

И добавил ещё разок — кажется, всерьёз я его допекла со своими внезапными инициативами…Не знаю, какой реакции он от меня ожидал, но я, прислушиваясь к горящему ощущению в месте, где моей кожи коснулась его ладонь, по кошачьи прогнулась в спине…

Мэтт почти жалобно простонал-выдохнул:

— Ли-и-иза-а-а! — и в мои бедра жадно впились широкие ладони, а между ног, в том месте, где все сводило судорогой от предчувствия, я ощутила касание.

Сначала легкое, нежно-шелковистое, оно сменилось давлением — и наполненностью, когда Мат вошел в меня толчком. Замер на мгновенье, и задвигался, напористо и резко. Толчки отдавались во всем теле, вынуждая меня упираться в диван. Ладони надежно фиксировали бедра, вынуждая двигаться в его ритме, и я двигалась, извивалась, старалась… В животе зарождалось предчувствие наслаждения, отзываясь дрожью в груди, в уставших руках… Мэтт обхватил меня поперек талии, фиксируя в захвате и продолжая свирепые толчки, накрыл ладонью мой лобок, нащупал пальцем чувствительную точку и в несколько прикосновений довел меня до оргазма. Я до крови закусила губу, чувствуя, как меня уносит водоворотом ярких, желанных ощущений — и почувствовала, как Тернер через несколько толчков догнал меня в этом головокружительном спуске. Он навалился сверху на мою спину грудью, отвел в сторону волосы и поцеловал в шею. Провел ладонями по влажным, усталым рукам — а потом сжал в объятиях, потянул — и в несколько движений устроил нас на диване.

— Знаешь, Тернер, — пробормотала я, вытягиваясь и устраиваясь поудобнее в обнимку с ним. — Порка в твоем исполнении пробуждению совести совсем не способствует…

Дурман страсти отходил, оставляя болезненную нежность и острую потребность в этом мужчине. И нежность. И сожаление обо всем.

И нежность.

И мне ужасно хотелось целовать его, и обнимать несмотря на то, что поцелуев только что было бессчетное количество, а объятия — вот они, есть прямо сейчас. Мне просто до одури хотелось продлить эти долгие текучие томные мгновения, полные какой-то невероятной гармонии, разделенной на двоих. Раньше у меня такого не было.

Секс с Эзрой всегда был стремительным, страстным, яростным, торопливым — в перерывах между, в урванных у войны минутках. Секс-разрядка, после которого было опустошение, сытое довольство, но никогда — такого упоительного, острого чувства нежности. Не было сладких долгих прелюдий, не было поваляшек в обнимку после. Да и… Тогда каждому из нас остро нужно было получить свое удовольствие. А теперь я открыла для себя, что заботиться о чужом — ничуть не менее, а даже иногда более приятно. Думая об этом, я легонько поглаживала обнимающую меня руку вдоль костяшек пальцев и косточек кисти и, кажется, даже задремывала, поэтому вопрос, прозвучавший над ухом, застал меня врасплох:

— Кто ты?

Я дернулась, обернулась, недоуменно вскинув брови. Мэтт полулежал, придерживая голову согнутой в локте рукой. В отличие от меня, откровенно поплывшей, он выглядел собранным и крайне серьезным. Сердце отказалось заходиться в панике, а голова просчитывать варианты безопасных ответов на этот весьма странный, надо признать вопрос. Самым верным было бы для начала уточнить, что же это такое он имеет в виду, но я молчала. А Тернер неожиданно сам расщедрился на пояснения:

— Та Лиза Миллс, которая живет в моем доме, ни за что бы не отсиживалась за родными стенами, пока ее родные и близкие гибнут на войне. Не смогла бы. Но и делами темных занимаются не идиоты, если бы на тебя можно было бы нарыть хоть что-то они бы нарыли. Вместо этого, девицу, которая способна создавать уникальные авторские проклятия, которая темные зелья варит с легкостью вместо чая, фактически отпускают. Я не понимаю. Объяснишь?

Я смотрела во внимательно изучающие мое лицо карие глаза и по-прежнему не находила в себе ни малейшего желания изворачиваться и уходить от неудобной темы. Не сейчас. Не с ним. Приподнявшись на локтях, я потерлась носом о гладко выбритую сегодня щеку, легонько поцеловала в губы, не с намеком на отвлечь от вопроса, а просто — потому что захотелось. Пообещала:

— Объясню.

А потом села и потянулась за одеждой. Если меня сейчас повяжут и потащат в полицию, будет лучше все же выглядеть прилично. Мэтт последовал моему примеру, а потом мы оба, не сговариваясь, снова сели на диван, на этот раз — на разные концы, друг напротив друга.

— Ты прав, Мэтт. Я участвовала в войне, — произнесла я, и заметила, как дернулся угол рта у моего носорога. — Просто… знаешь, брат часто упрекал меня в том, что я иногда слишком много думаю. Но я привыкла — думать, просчитывать варианты. И по многим вариантам выходило, что Сопротивлению не гарантирован успех. Я верила в него, тогда — верила, но все равно решила подстраховаться. И для участия в боевых действиях взяла себе другое имя. Единицы знали о том, кто я на самом деле. И почти все из них теперь мертвы. Меня на самом деле зовут Лиза Миллс, но я никогда не сидела дома.

Мне все же понадобилось несколько мгновений, чтобы окончательно собраться с духом, мелькнула дурацкая мысль, что я толкаю какую-то глупую и излишне пафоснию речь…

— Имя, — поторопил Мэтт, и я решилась:

— Джессика Хайд.

Он не поверил. Он сначала просто не поверил — это настолько явно читалось на его лице, что мне даже на мгновение стало обидно — чем это я хуже какой-то там выдуманной Джессики?!

— Ее казнили, — отрезал носорог, явно ожидая подробностей — и все еще не веря.

— Да. Я собиралась инсценировать смерть, но так получилось даже лучше. Стелла Уиннифред никогда не была Джесси Тихий Омут, но очень хотела. Хотя бы так.

Мэтт поднес руку к лицу, с силой потер глаза и подбородок. Он молчал, но у меня создавалось ощущение, будто между нами земля пошла трещинами и начала обваливаться, создавая гигантскую пропасть — все шире с каждым мгновением.

— Хорошо, — медленно произнес он голосом, который ничего хорошего не предвещал. — И что ты планировала дальше?

— Ничего, — торопливо выпалила я и так же торопливо поправилась: — Ничего, что кому-либо угрожало бы. Я просто хочу жить, Мэтт…

Я дернулась к нему, но сама себя остановила.

— Я выцарапывала себе жизнь не для того, чтобы снова бросить ее на баррикады. Я хочу только избавиться от браслетов и уехать куда-нибудь подальше. А еще… — я помялась, но все же сказала: — я хочу помочь тебе.

Носорог стиснул челюсти, на скулах перекатились желваки, и я против воли закусила губу — не зря ли? Пусть даже это и правда, но как прозвучало — я тебе помогу, а ты меня отпусти.

— Ладно, — медленно произнес Мэтт, глядя куда-то мимо меня, потом поднялся. — Запиши рецепт. — Что?.. — Рецепт зелья. Запиши его. И дай мне.

— Хорошо. Сейчас… — я обшарила комнату растерянным взглядом в поисках письменных принадлежностей.

— Не срочно, — бросил Тернер, поднялся и направился к выходу.

В дверях он все же замер, заставив мое сердце подпрыгнуть, и бросил вполоборота:

— Переезд в другую комнату в силе.

Он вышел, а я смогла только бессильно спрятать лицо в ладонях. Такой короткий разговор выжал почти все силы. Кажется, прямо сейчас меня властям он не сдаст. Но это совершенно ничего не означало. Сейчас он переварит, и… Глаза снова защипало. Кто тянул тебя за язык, Лиза? Неужели не могла, как всегда, соврать и выкрутиться?.. Не могла. Я не хотела ему врать. Несколько мгновений я просто сидела, спрятав лицо в сложенных лодочкой ладонях. Мне все в этом мире всегда казалось кристально понятным и объяснимым. И когда оно вдруг настолько успело запутаться? Внутренний голос подсказывал — это не мир запутался, а ты сама. Увязла, как муха в паутине. Мирная рутина расслабляет, ослабляет бдительность, а человеческое тепло и вовсе… Мне почему-то ужасно нравилось, как он меня опекал. И пусть я не нуждалась в его опеке, она не раздражала, а наоборот — дарила какое-то наслаждение, граничащее с восторгом.

Что теперь будет?

Отчаяние плеснуло было где-то в глубине и вновь растеклось ровной гладью, подернутой пока еще слабой дымкой безразличия. Как там говорил древний мудрец? Все пройдет, и это тоже. Со скрипом поднявшись, я вернулась к столу и снова взялась за щетку. Повторный визит инспектора меня уже не волновал, но чем не занятие? Не лучше и не хуже прочих.

Глава 11

Мэтт

Мы молчали уже неделю. Вернее, молчанием это назвать было нельзя — если я задавал вопрос, она отвечала, если она задавала — я отвечал. И все равно в доме повисло тяжелое, гнетущее молчание. Потому что нельзя назвать разговором диалог а-ля «Я завтра буду в центре, тебе что-нибудь нужно? — Нет, спасибо» или «Ты не против, если я приглашу плотника еще раз, заменить часть полок в библиотеке? — Приглашай».

Я был чертовски зол на нее. За то, что она оказалась не той, за кого себя выдавала. За то, что оказалась той, кем я ее видел, но не понимал еще. За то, что втянула меня в отношения, на которые я подсел, как на наркотик. За то, что призналась и все испортила. Даже за то, что спрашивала про дурацкого плотника! Вот это, почему-то, бесило особенно. Но несмотря на то, что внутри все кипело и бурлило, я держался. Я был отстранен, равнодушен и холоден. Я был таким, каким должен был бы быть с самого начала, чтобы не допустить всего этого.

Лучше поздно, чем никогда, да? Я думал об этом уже неделю и по-прежнему не находил ответа. Я не знал, что мне делать с ее признанием. Чем, черт побери, она думала, когда вываливала на меня такое?! Легенда темного Сопротивления, дьявол бы ее побрал!

Я не встречался с Джессикой Хайд во время боевых действий, не пришлось. Но, как говорится, был наслышан. Безжалостная, хладнокровная, изворотливая темная ведьма. Она не могла быть той женщиной, которая плавилась в моих объятиях, как топленый воск. Ехидной девицей, доводящей меня до белого каления своими выходками. Но…

Две долгих царапины на боках, сочащиеся кровью, и обреченная решимость во взгляде. И ночь, которую она провела со мной, когда я метался в горячечном бреду. И зелье. Рецепт я, поразмыслив, показал Камилле.

— Откуда ты это взял? — напряженно уточнила сестренка.

— У твоей сообщницы.

Камилла только дернула плечом, даже не потрудившись изобразить раскаяние — слишком занята была изучением бумаги.

— Мэтт, я ничего подобного в жизни не встречала. Это уникальная разработка, подогнанная именно под твое проклятие. Она надергала основ и принципов из разных рецептов и совместила их в один. Да еще и без применения собственной магии. И хорошо, что здесь кроме нас с тобой никого нет, потому что меня расстреляли бы, но я скажу — это гениально.

— Это — темное зелье, Милли.

Я забрал листок, свернул его и спрятал в нагрудный карман.

— Ну… это по меркам наших дней темное. Во времена моего студенчества некоторые учебники то, что включало меньше пяти миллилитров крови, в принципе относили в раздел чистого зельеварения, а не магии крови. Хочешь мое мнение? — сестра наклонилась вперед, опираясь локтями на стол.

— Валяй.

— Пей.

Я изумленно заломил бровь.

— Я серьезно, Мэтт. Пей. Ты все равно давно не ходишь по целителям, никто не потащит тебя проверяться насильно.

— Кроме тебя.

— Я тоже не потащу, ты слишком тяжелый, я как дура топчу ноги за тобой бегая, — отмахнулась сестрица. — Оно не вылечит тебя, но оно даст тебе реальный шанс дожить до того момента, когда этот дурдом закончится.

— Ты думаешь, он закончится?

— Рано или поздно. Война забудется, Мэтт, медленно, но верно. А темная магия слишком важный элемент нашей жизни, чтобы мы могли от нее отказаться в мирное время. Одного чиновника скосит рак, который не вычистить хирургически, а вот с помощью магии крови — можно было бы. И он помчится лечиться заграницу как на крыльях, пока обычный человек от этого рака умрет в нашей больнице. Ты думаешь, это кто-то оставит без внимания потом, когда страх перед темными отступит и забудется? Или, когда одно маленькое жертвоприношение — не человеческое отнюдь, заметь — могло бы отвести ураган или спасти урожай. Или, когда преступность вырастет, потому что раскрываемость снизилась, потому что некромантия-то запрещена-с, больше никаких допросов убитых и гаданий на костях. Так что рано или поздно, Мэтт, рано или поздно. И хотелось бы, чтобы рано. Но если что, ты доживи, пожалуйста, до поздно, хоть и маленькой хитростью, а?..

И я почему-то не был удивлен. Вот ни грамма. Сестрица трактовала мое молчание как сомнение и добавила:

— Хочешь, я сама сварю?

— Спасибо, я способен справиться с зельем.

— Ладно, — легко отступила сестренка, убедившись, что я ее услышал. — Лиза проконтролирует. Ты только ей не давай его делать, ладно? Мало ли… не давай. И рецепт перепиши своей рукой, а этот уничтожь.

Я только кивнул.

*** Скрип калитки я услышал, сквозь бьющуюся в ушах кровь. Соскочил с турника, передернул плечами, отвел со лба мокрые от пота волосы. Кого там черти принесли? Гравий заскрипел под каблуками, поверх пожелтевших кустов, за которыми скрывалась моя спортивная площадка мелькнула яркая желтая шляпка. Поразмыслив, мгновение я не ломанулся наперерез, а вернулся в дом через террасу, по лестнице и в ванную, где торопливо сунулся под кран с водой.

— Мистер Тернер, — в дверях возникла Лиза, и при звуках этого голоса мне в очередной раз захотелось схватить эту девицу за плечи и как следует встряхнуть. — Там к вам…

— Проводи в гостиную, пожалуйста. Я сейчас.

Стянул насквозь пропотевшую майку, кое-как ополоснулся, переоделся в комнате и спустился. При виде меня, и без того солнечная, Белла засияла просто ослепительно.

— Мэтт! — она подскочила с дивана, но вопреки моим опасениям не бросилась мне на шею, а чинно приблизилась и расцеловала в щеки. — Прости, что я без приглашения, но ведь от тебя приглашения не дождешься!

Можно было бы грубо высказаться на тему «раз не приглашают, так может видеть не хотят?», но мне не хотелось ее обижать. Мы с Беллой были теми, глядя на кого все общие знакомые умиленно приговаривают: «им просто суждено быть вместе». Мы знали друг друга чуть ли не с рождения — родители были соседями. Потом, ходили в один детсад, в одну школу, потом мои родители переехали в центр. И ее родители переехали в центр, и мы снова оказались в соседних классах. Потом учились в одном университете, а потом она работала в той же фирме, что и я, а когда я основал свое дело, то взял ее на работу. И, вроде как, даже смирился, мы начали встречаться, сходили на пару свиданий… а потом началась война.

Белла не отвернулась от меня, когда я вернулся с проклятьем — я сам ее прогнал. Но она все равно с ослиным упорством приходила, приносила какие-то бумаги, пыталась втянуть меня обратно в работу. Пока я не переписал все дело на своего партнера, оставив себе только долю от собственных проектов. И не выгнал ее. Белла исчезла из моей жизни, но упорно оставалась ее частью. «Кстати, сегодня видела Беллу, она спрашивала, как ты». «Вчера встретил Беллу, она спрашивала, как ты». «На днях столкнулась с Беллой, она спрашивала, как ты». Очевидно, наконец ей надоело спрашивать, и она явилась задать вопрос лично. Она хорошо выглядела. Как всегда — будто сошла с обложки модного журнала, яркая блондинка, которая не испытывала недостатка внимания мужского пола, но почему-то упрямо продолжала цепляться за неслучившееся. Привычка — дело такое…

— Я встретила Камиллу, она сказала, что свежий воздух пригорода пошел тебе на пользу. А мы тут неподалеку строим дом, мне надо было завести кое-какие бумаги, и я подумала, что загляну поздороваться…

Я почему-то обернулся на дверь гостиной, которую не подумал закрыть за собой. За всю неделю нам с Лизой ни разу не приходилось общаться в присутствии посторонних, и произнесенное равнодушным голосом «мистер Тернер», когда она позвала меня, неприятно резануло слух. Чем она занимается сейчас?..

— Высматриваешь пути отступления? — с насмешкой уточнила подруга детства, не оставившая этот взгляд без внимания. — Брось, Мэтт, я правда просто проезжала мимо и подумала, что мы триста лет не виделись. Я соскучилась и просто хочу узнать, как у тебя дела.

— Прекрасно. Просто замечательно. Лучше не бывает. Белла вздохнула и тут же улыбнулась. — Давай я сделаю нам чаю и поговорим. Кухню в этом доме ты никуда не передвинул?..

Лиза

Вот уж не думала, что именно сегодня череде тоскливо одинаковых дней суждено прерваться. Когда в дверь позвонили, я ожидала увидеть на пороге кого угодно — от попрошаек до полиции с ордером на арест, но никак не девицу в желтой шляпке, в желтых перчатках и с такими идеальными стрелками на глазах, которые мне никогда в жизни не научиться рисовать. Растянув накрашенные яркой помадой губы в приветливой улыбке, девица радостно и — а вот это уже пугало — доброжелательно выдала:

— О, вы должно быть мисс Миллс! Я Белла. Мэтт дома?

Я машинально кивнула, и девица тут же бойко шагнула вперед, на ходу стягивая перчатки, шляпку и любопытно крутя головой. Волосы у нее были светлые, красивого бледно-золотистого оттенка, уложены идеальными волнами по последней моде.

— Надо же, здесь совершенно ничего не изменилось. Мэтт? — звонко позвала она, нарушая привычную тишину.

Внутренне скривившись от ощущения, будто кто-то ножом по стеклу провел, я бросила: «Сейчас я его найду» — и отправилась на поиски. В саду, куда он с час назад ушел заниматься, светлого не оказалось, а потом со второго этажа донесся шум воды. При виде склонившегося над раковиной носорога у меня неприятно заскреблось что-то внутри. Его молчаливый бойкот выворачивал душу наизнанку, но черта с два я дам ему это понять. Ничего, будем считать, что это как ветрянка — сейчас переболею и все пройдет.

И никакого мне нет дела до того, что за блондинки к нему шастают как к себе домой! «Ничего не изменилось!» — внутренний голос передразнил гостью на редкость противно.

Вот я сейчас пойду к себе в комнату, лягу на кровать с книжкой и буду предаваться праздному безделью, а они там пусть… чему угодно предаются. Самообман не продлился и минуты, стоило мне увидеть, как девица расцеловывает Мэтта, как кулаки сжались, а ноги категорически отказались поворачивать и уносить меня подальше от гостиной. Не было похоже, что носорог так уж ей рад, но пробудившемуся зверю, о существовании которого я и не подозревала, на это было плевать. Зверь был большим, ядовито-зеленым и рычал: «Руки прочь!». А когда эта Белла (тьфу!) еще и вызвалась похозяйничать на кухне, я не выдержала и, постучав по открытой двери для привлечения внимания и соблюдения этикета, спросила:

— Может быть, вам подать чай? — Это очень любезно с вашей стороны! — Не надо.

Я удивленно заломила брови, от прозвучавших одновременно, но более чем противоречивых пожеланий. Тернер поднял на меня глаза. Я смотрела на него взглядом безмятежным, как солнечный летний полдень на деревенском лугу. Внутренний зверь ядовито плевался и фырчал, что не будет эта девица готовить на моей кухне чай моему носорогу, и аргументы вроде того, что и кухня, и носорог к моей собственности не имеют ни малейшего отношения, ему были до лампочки.

Мэтт буравил меня взглядом несколько долгих секунд, а потом махнул рукой — бес с тобой, темная. В этом обреченном согласии (твори, что хочешь, только не убейся!) мелькнула тень наших прежних отношений, и оно почти заставило меня улыбнуться. Но солнечные заверения Беллы (ну какое ж имя бесячее!), что она мне признательна невероятно за любезность, тут же смазали эту мимолетную радость. На кухне обнаружилась ласка. При моем появлении, она вытянулась сусликом, издала какой-то странный писк.

— Обижают тебя тетки всякие, — ворковала я, ставя чайник на плиту. — Стучат своими каблуками по крыльцу, когда их тут никто не приглашает. Ну ничего, ничего мы их больше не пустим!

В конце концов, дом большой, а я такая занятая, имею полное право не услышать дверного звонка!

— Нет, вот ты мне скажи, — продолжала я беседу с благодарным слушателем. — Он, видите ли, молчит, дуется, девиц всяких чаями поит, а мне что прикажете делать? Бедной девушке с неопределенным будущим?

Ласка смотрела на меня, почти не мигая и не двигаясь, что давало ощущение, будто она меня и впрямь слушает. А мне неожиданно понравилось рассуждать вслух.

— Ладно, будем честны, я и сама о чем думала — непонятно. Тащить всяких носорогов в постель — это однозначно дурная затея, и нечего оправдывать ее аффектом и прочими «он первый начал», договорились? Почему? А потому, что, если бы я и правда полезла к нему в постель из соображений скорейшего спасения, это было бы одно. Цинично, конечно, но хладнокровно. А я ведь… ну нравится он мне, понимаешь? Нравится. Сам по себе, без всей этой темно-светлой-серо-буро-малиновой шелухи. Я выставила на поднос чашки с блюдцами, вазочку с печеньем, сахарницу, щипчики.

— Поэтому и глупо. Затевать что-то подобное с человеком, который тебе нравится нельзя, если совместного будущего у вас нет и быть не может. Чревато, знаешь ли… всякими там… осложнениями.

Мое бормотание под нос прервал свисток чайника. Ласка подскочила на месте, потом скакнула в сторону, но не удрала. Я бросила в заварку несколько свежих листочков мяты и щедро залила все дело кипятком. Потом вздохнула и полезла за отложенным специально для зверя мясом, за которым нахалка и явилась, мимоходом, из одолжения выслушав мои словоизлияния. Помахав в воздухе добытым кусочком курицы, я похлопала по плечу. Мохнатая гостья, поддающаяся дрессировке с вальяжной неохотой, неторопливо для такого юркого зверька, вскарабкалась по моему рукаву и уселась, где сказано, чтобы получить подношение. Мягкий мех щекотал щеку, а кончик хвоста — шею.

— Я ужасно по нему соскучилась, глупо, да? — прошептала я в крохотное ушко, после чего зверь фыркнул, выхватил у меня мясо и удрал. Еще один неблагодарный!

Я поставила заварившийся чай на поднос, вскинула голову и обнаружила в дверях кухни Мэтта.

— Спасибо, я заберу, — он приблизился, оттеснил слегка остолбеневшую меня от стола и подхватил поднос. А потом вышел, оставив меня самостоятельно паниковать на тему того, как долго он там, в дверях, стоял, и что из всего наговоренного слышал. Проклиная внезапную болтливость и коварство родового символа Тернеров (они сговорились, точно!), я еще потопталась на кухне, сунула нос в припрятанное носорогом за специями зелье. По уровню жидкости убедилась — пьет. Заверила себя, что он только-только пришел, и ничегошечки вообще не успел подслушать, напомнила, что его дела меня касаются, только когда они касаются меня, и… не выдержав, отправилась шпионить.

Дверь в гостиную была приоткрыта, и я добрых полчаса, как идиотка, исходила ядом, наблюдая, как Белла (никогда мне это имя не нравилось!) прилежно испытывает на Тернере все женские средства обольщения, как по учебнику.

Как она сидела, коленками сверкала, ногу на ногу перекладывала, старательно демонстрируя узкие щиколотки и изящную ступню в дорогой туфельке. Как смотрела, ей богу, таки взглядом из-под пышных ресниц можно было бы расстреливать армейские полки! Бам-бам-бам! Стреляет и стреляет! А потом в ход вообще пошла тяжелая артиллерия — девица придвинулась поближе, наклонилась пониже (стратегическое декольте!) и взяла Мэтта за руку, что-то внушая ему глубоким низким голосом.

Когда желание ворваться в гостиную, и настучать нахалке по блондинистой башке тем самым учебником, достигло апогея, я круто повернулась на пятках и буквально заставила себя убраться куда подальше, настойчиво прокручивая в голове принятое решение. Все, Лиза, у него своя жизнь — у тебя своя. Хватит уже ждать носорожьей милости. Может, оно и к лучшему, что так все сложилось, пока ситуация не зашла слишком далеко.

Не зашла, слышишь, Лиза?

Мэтт со своей крокодилицей (носорог и крокодил отличная же пара!) прочирикали всю вторую половину дня. Одно хорошо — обошлось без приглашения на ужин. Зато они долго еще о чем-то договаривали на крыльце, после чего я мстительно сожгла мясо и не доварила картофель. Впрочем, Тернер за ужином сидел с таким отсутствующим видом, что этого, кажется, даже и не заметил, а после — заперся в кабинете. Когда я, закончив мытье посуды и уборку кухни, поднималась к себе — там еще горел свет. Спала я последнюю неделю плохо. Признание что-то вскрыло в душе, то, что я уже больше года надежно прятала, от чего отказалась. Будто бы признав, что Джессика — это я, я снова вернула ее к жизни со всеми скелетами в шкафах, со всеми призраками за плечами. Орать я, как некоторые носороги, не орала, но сон был беспокойный, сновидения чересчур яркими, и я просыпалась в холодном поту, а потом долго снова не могла уснуть.

…Первыми вступали боевики. Тараны, штурм и прочие лобовые удары — это их работа. Моя — ждать, стоя в безопасном месте. Пока наши измотают защищающихся. Пока ослабят оборону противника. Пока… пока крови станет достаточно. Я стояла, погруженная в вязкое состояние покоя, как удав, ожидающий добычу, и внешний мир был припорошен серым, затянут пеленой отчужденности. Мое нормальное боевое состояние, все внимание было направлено внутрь, на собственные ощущения и чувства. Алая заря магии крови разгоралась медленно и не терпела невнимательности.

Прикрывали меня сегодня двое. В одном металось черное пламя, нетерпеливое и горячее, зависало на кончиках пальцев и рвалось наружу. Начинающий некромант, молодой еще парнишка. Сунули охранять ведьму, чтобы держать подальше от активных боевых действий. Кажется, его звали Итон.

Второй был погружен в спокойствие сродни моему, боевой некрос. Эзра расщедрился.

Кто ставил на нас троих защиту, я не увидела.

Там, где кипела битва, грохнуло, потом еще раз и еще — и окружающий магический фон стал меняться. Пошел резкий приток моей силы. Я вдохнула, выдохнула, очищая сознание от посторонних мыслей, и приступила к работе.

Маги-на-крови — страшные ребята, светлые, вам привели самую страшную…

Я рывком вскинулась на постели. Дыхания не хватало, от фантомного ощущения тогдашней силы звенело в висках, колотилось сердце, а запястья ныли и браслеты как будто сдавливали их сильнее, было душно и одновременно знобило, так что не понятно было, что и предпринять — откинуть одеяло или закуклиться в него плотнее. Мне было страшно от самой себя.

Я спрятала лицо в ладонях, легонько раскачиваясь, пытаясь прийти в себя, когда раздался стук в дверь, а следом негромкий голос: — Лиза? У тебя все в порядке? А этому-то какого беса не спится?!

— Лиза.

— Да, все в порядке, — отозвалась я хрипло, пока носорог не выломал дверь — с него станется. За дверью помолчали. — Точно? — и после паузы Мэтт пояснил: — Ты стонала…

Я проглотила грубую и неуместную шуточку о том, что девушка, знаете ли, может иногда и доставить себе чуточку удовольствия без того, чтобы всякие извращенцы под дверью подслушивали. С трудом — но проглотила. Я злилась на него. Умом я понимала, что ничегошечки Мэттью Тернер мне не должен, даже скорее наоборот, но ничего не могла с собой поделать.

— Сон приснился, — буркнула я, плюхнулась на кровать и завернулась в одеяло. Легким призраком мелькнуло понимание, что в чем-то он был прав, когда в твои кошмары лезут посторонние это не самое приятное дело!

Несколько мгновений тишины почти убедили меня в том, что носорог благополучно утопал, но…

— Я могу войти? — А я могу запретить? — скептически уточнила я, устав сдерживать агрессию. — Можешь.

— И это сработает? — Вряд ли. Надо поговорить. Я вздохнула. — Два часа ночи, Мэтт. Завтра поговорим.

С легким щелчком опустилась дверная ручка. Рука дернулась сама собой, и подушка метко влетела прямо в физиономию не готового к такому повороту событий Тернеру. Тот обалдело тряхнул головой, уставившись на меня с изумлением. А я скривила губы, и швырнула вторую. Ее Мэтт уже принял на локоть, откинув в сторону. Я потянулась за следующим ближайшим оружием — будильником.

— Лиза, ты что делаешь? — изумленно уточнил носорог, разглядывая как я взвешиваю на руке тяжеленные часы.

— Проявляю склонность к агрессии и неповиновению, — отчеканила я голосом незабвенной инспекторши и таки швырнула будильник.

Мэтт ушел в сторону, часы с жалобным грохотом врезались в стену, прыснули осколками и деталями. Когда рыжий вскинул на меня голову на этот раз, взгляд сощуренных глаз не предвещал ничего хорошего.

Глядя на него не моргая, я нащупала на тумбочке книгу. «Летящая в ночи» в ночи летала куда хуже, чем будильник. Обложка, раскрывшись, сбила траекторию, и я ей даже близко не попала в носорога, который, рывком метнулся вперед, и попытался ухватить меня за ногу. Я отбрыкнулась, и накинула ему на голову одеяло, змеей соскальзывая с кровати и кидаясь к двери. Та захлопнулась перед самым моим носом. Клацнул, замок, я схватилась за ключ и ойкнула, ожегшись о раскаленный металл.

Обернулась в поисках нового оружия и… опоздала. Мэтт оказался прямо передо мной, взъерошенный, разозленный и едва ли не пускающий пар из ноздрей. Я приготовилась дорого отдать свою жизнь. Мэтт сгреб меня в охапку, поднял и, игнорируя мои визги и попытки его ударить или пнуть, в два шага перетащил и плюхнул на кровать. А потом, пока я судорожно соображала, как спасаться дальше, навалился сверху и впился в губы поцелуем.

Кажется, отдавать придется совсем не жизнь.

Я мгновенно обмякла, принимая этот поцелуй, подстраиваясь под него, вовлекаясь в танец языков, а когда носорог расслабился, куснула его за губу и снова попыталась вырваться. Глаза Мэтта азартно сверкнули — игру он принял. Такого сумасшедшего секса у нас еще не было. Все — на грани, на хрупкой грани между болью и удовольствием, между насилием и безоговорочным согласием. Укусы, царапки, пальцы, впивающиеся в кожу до синяков, жадные поцелуи, оставляющие засосы. И тут же зализывания, нежности, щекотные ласки и поглаживания. Злость и обида на мир, текущая в жилах обоих, выплескивалась сейчас в бешеном коктейле эмоций, в лихорадочных движениях тел, в ненасытности, с которой мы цеплялись друг за друга. Все ощущения смешались, я потерялась в этом хаосе, в чем-то слишком большом, чтобы ухватить это цельной картинкой. Моего сознания хватало лишь на урывки.

… Поцелуи вперемешку с укусами обжигают голый живот, а потом дыхание касается нежнейших складок, и я, дернувшись в приступе внезапного стеснения, пытаюсь сдвинуть колени…

…а потом извиваюсь, выгибаюсь, цепляюсь за рыжие лохмы, потому что то, что Мал делает сейчас языком — это пытка, сладкая, прекрасная, невыносимая пытка удовольствием, которое каждый раз замирает в шаге от долгожданной разрядки…

… но когда она все-таки наступает, я все равно зла и не удовлетворена, потому что это хорошо, но мало, а внутри так пусто и нужно еще, больше, только по-другому…

… и я сижу верхом на мужском животе, еще осоловевшая от пережитого оргазма, смотрю сверху-вниз, чувствую, как мне в ягодицы упирается каменно твердый член, и медленно двигаю бедрами, приподнимаясь и опускаясь, позволяя горячей головке коснуться входа и даже проникнуть в него, раздвигая влажные складки, но совсем чуть-чуть — и снова выскользнуть. Медленные, тягучие движения — я-то теперь могу и потерпеть, а ты — можешь?..

… взгляд с поволокой, пересохшие губы, шепчущие мое имя…..движения внутри, яростные, глубокие, до упора….. и ослепительный миг полного абсолютного единения.

Я без сил рухнула на грудь Мэтту и закрыла глаза.

Мокрая от пота грудь под моей щекой вздымалась часто, а сердце ударяло в висок набатным колоколом. И распласталась на мужском теле, растеклась по нему, слилась с ним, переставая в какой-то степени быть собой — настолько мне было сейчас хорошо именно так — в единстве. Хотелось закуклить это мгновение, завернуть его от всего мира, сохранить, унести с собой. В голове звенело от пустоты. Мэтт шевельнулся подо мной, я недовольно заворчала, плотнее обхватила его руками, не давая себя скинуть. Мне нужно еще этих мгновений, не отбирай! И светлый послушно замер, обхватил меня за плечи, зарылся пальцами в волосы.

Я закрыла глаза. Хорошо…

Почему мы не встретились раньше? До того, как началась война? И что было бы — встреться мы раньше? А может, мы друг друга и не заметили бы. У меня был Эзра, и рыжие мне не сказать, чтобы нравились… Но мне почему-то сейчас отчаянно хотелось верить, что, если бы мы действительно встретились раньше — мы бы сразу все поняли. И не позволили бы друг другу втянуться в эту войну, которая перемолола нас и выплюнула искалеченными. И Мэтт был бы здоров, а я бы уже давно была миссис Тернер, и в доме бегали бы рыжие детишки. Можно даже в этом доме. Мне нравится этот дом… Я не хотела думать, что то, что между нами сейчас — это просто попытка заполнить пустоту, компенсировать утерянное, забыться. Это должно быть что-то большее. Мне так хотелось, чтобы это было что-то большее.

— Лиза.

Я мелко помотала головой — нет, я не готова еще выныривать из этого блаженного состояния. — Тебе холодно. Дай я принесу одеяло. Ой, подумаешь, пупырышками покрылась! Пупырчатые существа тоже нуждаются в любви и ласке! Но я все же нехотя выпустила своего носорога из рук. Мэтт принес не только одеяло, но и раскиданные мной по комнате подушки, осторожно обойдя осколки будильника. Я украдкой глазела на него, обнаженного, и потихоньку возвращала себе мыслительную деятельность. Светлый ухмыльнулся, глядя на меня, растрепанную, обхватившую плечи руками, и накрыл одеялом с головой, а пока я, пыхтя, выпутывалась, вернулся на кровать, устроился на подушках, и стоило моей голове показаться из плена — тут же притянул обратно к себе, уютно устроив нас в теплом коконе.

— Не спи! — заметив, что я вознамерилась задремать, уткнувшись носом в носорожью шею, Мэтт ущипнул меня за попу. Я, ойкнув, взвилась, разом взбодрившись, но уставилась на него обиженно — больно же!

Шершавая ладонь легла мне на щеку, большой палец погладил губы. — Ты такая красивая… Эти слова разлились на сердце медом — я! я красивая! Не эта дамочка с ее идеальной укладкой, безупречным макияжем и стильной одеждой, а я!

— …когда ревнуешь, — закончил Мэтт, и я с трудом подавила в себе желание вытолкать его с кровати к чертям, пинком под голый зад, и вслед еще что-нибудь кинуть. Вместо этого, прижав одеяло к груди, я с достоинством вздернула нос.

— Самомнение у вас, мистер Тернер! — Скажешь нет? — карие глаза выразительно прищурились. — Конечно, нет! — окончательно оскорбилась я. — Ну… ладно, раз мы оба, отпив этого чая, остались живы, может, и правда — нет…

Я таки не удержалась и пикнула его локтем, Мэтт, пытаясь увернуться, чуть не свалился с кровати, рассмеялся, сгреб меня в охапку и поцеловал. Сочно, со значением, мол, все я видел, глупая темная ведьма, все я знаю, но можешь дальше сохранять видимость независимости. Этот поцелуй незаметно стал переплавляться в ласки, ласки в просыпающееся внутри желание, и я уже была совсем не против зайти и на второй круг, но Мэтт вдруг остановился.

— Стой. Дай я скажу кое-что. Это важно, — произнес он, перехватив мои запястья, я высвободилась, но руки откуда надо убрала и подняла на него вопросительный взгляд.

Светлый помедлил буквально пару секунд, разглядывая меня, а потом выдал как на духу:

— Завтра утром мы вместе поедем к Тому и оформим все бумаги для твоего освобождения.

Мне понадобилось несколько мгновений, чтобы понять, что он сейчас сказал. Но, кажется, даже и спустя эти мгновения, стало понятно не до конца, поэтому я с опаской уточнила:

— То есть?

Мне не верилось в то, что он сказал. Это было слишком внезапно, слишком… странно. Я искала подвох, не находила, но от этого только больше настораживалась.

— С тебя снимут браслеты. Я никому ничего не скажу, не мое это дело — будить мертвых, — он кривовато усмехнулся, и я, наконец, обратила внимание на перемену в его настроении — благодушное довольство смыло без следа. — Ты хотела уехать. Теперь сможешь. Если нужны деньги или еще что-то — я помогу…

Он замолк. А я…Я сидела, вцепившись побелевшими пальцами в прижатое к груди одеяло. Я смотрела на него. И все еще не верила. Так… просто?

Не придется взламывать, сбегать, скрываться, юлить? Просто пойдем, подпишем… и все? Свобода? Завтра? Я какие-то глупые, неуместные, непонятно откуда вообще взявшиеся мысли, наполняли голову шумным роем. Я даже еще не решила ведь, куда ехать! Нет, первым делом, конечно, к соседям, у нас с ними визы нет, разрешение на работу есть и добраться дотуда быстрее всего, но жить с лягушатниками мне никогда не хотелось, куда я дальше? Как?

А пальто в химчистке, как я полечу без пальто? Верхняя одежда стоит дорого, а мне в моем положении и деньги на ветер тратить ни к чему, и выглядеть беженкой совершенно неуместно. Какое к дьяволу пальто, Лиза?! Ты о чем вообще?! Ты будешь свободна! Тебе вернут магию! Ты понимаешь это? Понимаешь, что это значит?!

— Мэтт! — я выпустила одеяло и вцепилась в руку светлого, тот слегка поморщился, и я ослабила хватку, но все равно произнесла, задыхаясь от важности осознания: — Поехали вместе! Поехали со мной! Мне вернут магию — я смогу тебя вылечить там! Я смогу, я знаю, что смогу! Те практики, которые понадобятся, там не запрещены… надо будет проверить на всякий случай, но я уверена, что нет. А даже если и да, там все равно больше свободы, я обязательно что-нибудь придумаю! Поедешь?

Сердце колотилось от радости, несмотря на то что мне еще до конца не верилось в такое счастье. И я совершенно не готова была к тому, что вместо того, чтобы улыбнуться и сказать что-то вроде «ну, конечно, поеду», Тернер отведет глаза и как-то странно дернет плечом, не торопясь отвечать.

— Мэтт? — неуверенно окликнула я. Может, я чего-то не знаю? Может, есть еще какие-то бюрократические сложности?

— Над этим надо подумать, — помолчав, нехотя выдавил светлый, по-прежнему не глядя мне в глаза.

Я нахмурилась, бегом проматывая в голове только что сказанные слова — может, я ляпнула что-то не то? Нет, ничего крамольного вроде сказано не было, а потом… Следующая мысль была кристально ясной, четкой, понятной и объясняющей вообще все. Меня не освобождают. От меня избавляются. Он просто не знает, что со мной делать. Сдать полиции не позволяет совесть, ведь он не считает себя лучше меня, не хочет мне смерти. Оставлять при себе — надоело, да и зачем такая тикающая бомба под боком? Исключительно ради неплохого секса? Ну так за сексом далеко ходить не надо, тут вон и блондинистая доставка на дом при необходимости имеется.

А ты, Лиза, размазня — дом, детишки…

Я слишком долго переваривала это, молчание затянулось, Мэтт не уходил, но смотрел куда-то в сторону. Было обидно и горько, но я затолкала это разочарование поглубже и произнесла, разбивая неловкую тишину:

— Как знаешь, — и даже плечами пожала, постаравшись вложить в этот жест максимум равнодушия. — И правда, я могу ведь просто оставить тебе наработки и теоретическую выкладку по проклятию. Обратишься в любую клинику заграницей, с этой информацией тебе и без меня помогут.

Мэтт как-то неопределенно кивнул.

— Ладно, — продолжила я. — Новости, конечно, прекрасные («и секс был ничего так», — оскорбленно-ядовитое фырчание я проглотила), но я ужасно спать хочу.

— Спи, — кивнул Мэтт и приподнялся, готовясь встать и уйти.

Я почти позволила ему это сделать, но в последний момент не выдержала и перехватила за запястье.

— Может останешься? Холодно. — А чтобы просьба не звучала совсем жалко, я добавила с усмешкой: — И постель твою мне завтра лень перестилать, раз уж сюда пришел.

Мэтт хмыкнул, но на удивление подчинился. Мы повозились, устраиваясь, и я, проваливаясь в сон думала о том, как это странно, обнимать его сейчас, после той пропасти, что пролегла между нами. Но мне просто хотелось. Напоследок.

Глава 12

Мэтт

Я проснулся необычно рано. Наверное, если бы будильник не пал вчера в неравной битве, он показывал бы часов пять-шесть, не больше. Лиза еще спала, на боку, сжав в объятиях угол одеяла, и мне были видны темные волосы, разметавшиеся по подушке, нежная линия щеки и длинные ресницы, шея, округлое плечико и белая кожа спины. До одури хотелось прижаться к ней губами, поцеловать, оставить след. А лучше просто сгрести эту невыносимую девицу в охапку и не отпускать. Но решение было принято, и отступать в мои намерения не входило.

Визит Беллы открыл мне глаза. Просто глядя на эту женщину — привлекательную, интересную, пусть привычную, но по-хорошему привычную, я думал только о той, которая неделю назад стонала и кричала подо мной, которую последнюю неделю мне хотелось попеременно то выгнать, то придушить, которая жаловалась на кухне ласке о том, что скучает по мне. Я не знал, что это было — правда или умелая ложь. Может быть, она почувствовала мое присутствие, как чувствовала тогда в ванной, и выдала этот спектакль. В конце концов, она обвела вокруг пальца высшие полицейские чины и всю систему государственной безопасности вместе взятую, что ей какой-то там бывший архитектор — на один зуб.

Я мог сколько угодно ее желать, но откуда мне было знать, что я желаю ее, а не созданный для меня и тщательно поддерживаемый образ? Может, и в ее признании была манипуляция? Она сказала это тогда, когда посчитала нужным, чтобы надавить на одной ей известные точки, и ведь успешно же. Белла, уходя, спросила меня, что я думаю делать с темной, считаю ли я, что она достойна свободы. И тогда я принял решение. Пожалуй, самое очевидное в данной ситуации. Я не мог сдать ее властям, не мог перевести другому надзирателю, зная, кто она на самом деле. Но мог отпустить. Если хотя бы доля того, что она говорила мне, правда, она действительно уедет. И на этом все будет кончено. Если же она меня обманула, то я собственными руками выпущу в мир нового лидера второй волны темного Сопротивления. Перспектива, конечно, так себе, но вариантов больше не было.

Я не был готов к тому, что она позовет меня с собой. И, признаться, просто растерялся, а потому и ответил нечто неопределенное. Впрочем, не было заметно, что она сильно расстроилась. Удивилась — ну и чего этот дурак лечиться не хочет? — это да. Но не расстроилась. И славно, в общем-то, мне не хотелось, чтобы она чувствовала, будто чем-то мне обязана. Впрочем, мне и ее отъезда не хотелось, но тут уж…Она не могла остаться, и я понимал, почему. А я не мог уехать. Не мог оставить мать и сестер. И, как это ни странно, эту страну. Я слишком много потерял, защищая ее, и уехать теперь — это оставить горькое разочарование, что все это было просто зря.

Не удержавшись, я все же невесомо провел костяшкой по белой, слегка подсвеченной рассеянным светом линии плеча. Влюбился, как мальчишка. В нее настоящую или в созданный образ — так ли это важно? Даже если все правда, держать ее при себе на цепи в браслетах было бы жестоко и эгоистично. Ладно. Подъем, Мэтт Тернер, хватит уже тут нюни распускать, как девица прошлого века.

Время.

*** Звонок в дверь раздался, когда мы завтракали. Лиза, взъерошенная и сонная на вид, которая только-только надкусила свой бутерброд, вскинулась, но я ее остановил и пошел открывать сам.

— Мэтт, дружище! — на пороге стоял Том.

Я на всякий случай глянул на часы.

— Тебя что ни свет ни заря подняло? — изумился я, пропуская друга в дом. Ему от порога до порога только полтора часа пути.

— А, я не ложился, — махнул тот рукой в ответ, без приглашения направляясь на кухню вперед меня. — Кофе есть? Мисс Миллс, доброе утро! Нет-нет, вы не вставайте, я сам! Кстати, это вам.

Чуть промедлив с запиранием двери, я вошел на кухню как раз в тот момент, когда Том сгрузил на стол перед Лизой достаточно объемную коробку, которую держал подмышкой. На двойной вопросительный взгляд, он пожал плечами и бросил, потянувшись за туркой:

— Ты просил выяснить, не уцелело ли что-то из личных вещей Миллсов. Вот — все, что удалось найти. Не так уж много, конечно, но…

— Спасибо, — поблагодарил я друга.

— Спасибо, — эхом отозвалась Лиза, глядя на меня.

Она обхватила коробку ладонями, притянула ближе, но не торопилась открывать. Впрочем, на ее месте я бы тоже, наверное, предпочел бы это сделать без свидетелей. Я отвел взгляд от голубых глаз, и выдернул свою кружку из-под носа у Тома, который вознамерился ее экспроприировать.

— И ты притащился сюда в шесть с лишним только для того, чтобы отдать мисс Миллс личные вещи?

— Может, я просто проезжал мимо, — ухмыльнулся Том.

— Прямо эпидемия какая-то, мимопроезжательная, — пробормотал я, усаживаясь рядом с темной и вместе с ней наблюдая с легким изумлением, как ворвавшийся гость энергично хозяйничает на незнакомой ему кухне, полагаясь на логику, интуицию и божественное провидение.

— Его на темную магию проверяли? — полушепотом произнесла Лиза, чуть наклонившись ко мне. — Не может человек в шесть утра выглядеть таким бодрым.

— Может! — весело возразил друг. — Если вторые сутки живет на кофеине и желании кого-нибудь пристрелить. Последнее, ответственно заявляю, — особенно бодрит!

Он, наконец, прекратил суетиться, сел напротив нас, вцепившись в чашку с кофе, как в свое единственное спасение, и как-то сразу стало заметно, что веселость и бодрость не более чем маска, даже скорее костюм, такой, скелетообразный. Который поддерживает тело и не позволяет ему расползтись бесформенной печальной массой. Под глазами у Тома залегли тени, возле губ прорезались жесткие складки, а взгляд был тяжелым и мрачным.

— Дело в общем такое… — он покрутил чашку, сделал глоток. — Вы может в газетах видели, что несколько условно осужденных темных получили прощение и освобождение?

Я кивнул, Лиза неопределенно дернула плечом, но я знал, что она тоже видела. Новости эти меня, честно говоря, порадовали. Я был действительно рад, что программа Тома работает, потому что статьи об освобождениях были написаны позитивно, да и вообще создавалось ощущение, что к этим событиям люди отнеслись с куда меньшей враждебностью, чем можно было бы подумать.

— Так вот. То, что я вам сейчас скажу, нам удалось утаить просто титаническими усилиями, потому что что делать с этой информацией я пока не знаю. Вышестоящие власти оставили решение этой головной боли на мою ответственность, раз уж я всю эту кашу заварил… — Том потер лоб рукой. — Их убили, Мэтт. Всех. По очереди, в порядке освобождения.

Лиза не дрогнула, я мрачно вздохнул, припомнив злую толпу, стучавшуюся в мои двери и требовавшую выдать им темную. Печально, конечно. И хорошо, что Лиза планирует уехать из страны.

— Нет, дружище, — Том, наверное, читал мои мысли, потому что он покачал головой. — Их не наши убили. Темные. Очень показательно с использованием самых запрещенных техник. Тех, которые еще до Сопротивления были запрещены.

— Зачем? — изумился я.

— Потому что предатели, — мрачно отозвался друг — Прогнулись, продались светлым. Предателям — смерть.

Здрасте приехали…

— Ну и самое прекрасное в том, что они были убиты еще до выхода статьи. А значит, сопротивление узнало об этом не из газет. Выходит, что они следили за собратьями, так что я, собственно, и приехал, чтобы вас предупредить — будьте осторожны, что ли… и, если заметите что-то подозрительное.

Я молчал. Лиза молчала. Том заглатывал кофе.

— Ну и кофе у тебя хороший, — выдал он, опрокинув в себя остатки. — Не то, что эта растворимая дрянь в офисе. Вырваться хотелось. Ты понимаешь, как обидно, Мэтт? У нас только что-то стало получаться… за что их убивать? Вот за что? Эти люди и так через столько прошли… ну чего они никак не угомонятся?

Я пожал плечами и, откинувшись на спинку стула, сообщил: — Мы собирались сейчас ехать к тебе, оформлять бумаги на освобождение. Том сморгнул, а потом лицо его посветлело:

— Что, правда? Серьезно, Мэтт? Это же прекрасно! Мисс Миллс, я вас поздравляю! — и тут же он сник, запуская пальцы в волосы и ероша прическу так, что вид у него разом сделался слегка полоумный. — Мда. Совсем уже крыша едет со всей этой работой. Ребят, вы же понимаете, что в такой ситуации лучше подождать?

Я понимал. А еще я понимал, что это «подождать» сейчас звучит как обещание пытки. Лиза — в шаге от вожделенной свободы. Я…

Я испытывал какие-то смешанные чувства.

— Извините, мисс Миллс, — Том на меня сейчас особо не смотрел. — Мне правда жаль, что так вышло…

— Я готова рискнуть, — произнесла темная, и голос ее звучал как-то холодно и отстраненно. — Я все равно планировала уехать сразу после освобождения.

— Мисс Миллс, мы прилагаем сейчас все усилия для поимки этих негодяев, но поймите… — он осекся, глядя на собранное и сосредоточенное, а главное — категорически непреклонное выражение лица моей подопечной. А потом задумчиво подпер подбородок кулаком. — Послушайте, а что, если… Мисс Миллс, у меня к вам очень серьезное предложение. Раз вы готовы рискнуть.

Мне все резко перестало нравиться окончательно, но это был не мой разговор. — Какое? — Лиза почему-то бросила на меня быстрый взгляд. — Что, если вашим освобождением мы попробуем убить сразу нескольких зайцев?

Мне захотелось встать и выставить лучшего друга за дверь с его гениальными идеями, которые вмешиваются в мою жизнь и переворачивают ее с ног на голову. Сначала он мне подкинул эту темную, а теперь что собирается?..

— Мы можем сделать из вашего освобождения демонстрацию, призыв, пример, — продолжал Том, с каждым словом загораясь все больше. — Я приглашу телевидение, подключу в нужном ключе газеты. В конце концов, вы — сестра Дэвида Миллса, а это для людей может значить очень много. То, что вы получаете свободу, говорит о том, что вы — абсолютно чисты перед законом, несмотря на то, кем были ваши родичи и каких взглядов они придерживались. Это сильный эмоциональный посыл. Я уверен, что он способен окончательно качнуть чашу весов в нашу сторону. Продемонстрировать людям, что те, кого они считают темными, не зло во плоти…

Он подался вперед, опершись локтями на столешницу.

— Ну, а со стороны государства я обещаю обеспечить вашу защиту после освобождения. И если вдруг остатки Сопротивления попытаются причинить вам вред, мы разделаемся с ними раз и навсегда.

Лиза молчала, глядя в чашку перед собой. Что творилось в этой голове сейчас? Неужели она всерьез обдумывает такую возможность? Это не твоя забота, темная, ловить бывших сослуживцев! Брось!

— Что думаешь, Мэтт? — кажется, Томас решил привлечь меня в качестве моральной поддержки, но я вынужден был его разочаровать и честно ответить:

— Дурацкая затея.

— Предлагаешь освободить мисс Миллс так же, как и других? Без шума и гама? Знаешь, что мне сказали, когда я предложил в свою очередь приставить слежку за каждым из освобожденных, а лучше — полноценную охрану? Мне сказали, что я идиот. И государственные ресурсы на это не рассчитаны. И что хватит с меня и того, что моя программа в принципе внедрена и поддерживается. А за то, что происходит с темными после освобождения, государство ответственности уже не несет. Поиски уцелевших темных ведутся, но круглосуточная охрана освобожденных это уже перебор.

Он скривился, как от зубной боли, и было ясно, что этот пересказ еще значительно смягчен.

— На условиях, которые я озвучил, я могу требовать защиту для мисс Миллс. Потому что она внесет значительный вклад в развитие программы. Так что… — Хорошенькие условия — подставиться под удар. — Но ведь она сама!..

— А ты и рад стараться. — Том задохнулся от возмущения, а я упрямо продолжил: — И вообще, Лиза все равно собирается уехать из страны. Уж до самолета я ее как-нибудь уберегу.

— А где гарантии того, что заграницу они не сунутся, а? Мы вообще-то имеем дело с фанатиками! Я открыл, было, рот, но меня перебил голос Лизы: — Я согласна.

Лиза

Сонное утро, начавшееся кое-как. Мэтт в моей постели. Он вставал осторожно, кажется, не хотел меня будить, но я все равно проснулась и молча наблюдала, как он натягивает брюки — сухое жилистое тело, отлично прорисованные мышцы, яркие царапины на светлой коже, при виде которых внутри удовлетворенно ворчали какие-то древние собственнические инстинкты. Рыжая лохматая голова, собранное, но все равно сонное лицо. Что уж, настолько не терпится от меня избавиться, что поднялся ни свет ни заря?

Мысль была как-то неприятной и… неправильной. Может и стоило так думать, но не получалось. Мы оба молчали. Молчали, когда одевались, умывались, завтракали. Я пребывала в каком-то подвешенном состоянии неверия. Не может быть, что вот сейчас оно все так просто закончится. Ну не может.

Накаркала, ведьма!

Даже когда Том вручил мне коробку, обозначив ее как личные вещи мисс Миллс, я все равно не поверила, что он приехал только с хорошими вестями. Ощущение подлянки зрело внутри, и когда он выдал про убитых темных, внутренний пессимист только злорадно крякнул: я так и знал! «Вы же понимаете, что в такой ситуации лучше подождать?..» Подождать? Ну уж нет! С меня хватит! Из страны я уж как-нибудь выберусь, а там пусть Итон и компания только попробуют ко мне руку протянуть, откушу вместе с головой. Вот только… Могу ли я так все оставить?

«Всех темных, получивших прощение, убили в порядке освобождения с показательным использованием запрещенных техник». Я не подавала виду, и даже самой себе не хотела в этом признаваться, но… Это известие было для меня сродни удару обухом по голове. Когда?! Когда из людей, борющихся за равенство возможностей и за лучшее будущее для всех, Сопротивление стало горсткой моральных уродов, с показательной жестокостью казнящих тех, кто не виноват ни перед одной стороной, ни перед другой?

Более того — тех, за чье лучшее будущее мы и сражались?

Вот оно, то, о чем предупреждал Эзра, когда я, молодая ведьма, ошалевшая от собственной силы и свободы, от падения запретов и ограничений, проверяла, где отныне пролегают границы моих возможностей… Вот об этом он говорил.

У остатков Сопротивления от запретных техник, судя по всему, окончательно поехала крыша. А бешеной собаке — собачья смерть. В предложении Тома был риск, и риск вовсе не тот, который он себе представлял. Рисковать жизнью мне было не в первой, но без браслетов и с силовой поддержкой, я была уверена в успехе операции. Другое дело, что мне было чем рисковать помимо жизни. Что, если Итона возьмут живым и выковыряют из него правду? Получится ли у меня успеть убежать и убежать так далеко, чтобы руки правосудия не дотянулись до головы одной изрядно согрешившей темной ведьмы? Готова ли я пойти на этот риск? А там попытаться незаметно взять дело в свои руки. В горячке схватки чего только не случается… как тут сказал Том — двух зайцев одним выстрелом?..

Размышляя обо всем этом, я не могла удержаться и украдкой поглядывала на носорога, из сосредоточенного сделавшегося хмурым. Он недовольно поджимал губы, бросал на друга злые взгляды и отчаянно не хотел, чтобы меня в это втягивали, хоть и пытался прикрыть это маской равнодушия. И от этого на сердце делалось теплее. От этого. От коробки, лежащей рядом со мной. Он попросил вещи Миллсов. Он подумал обо мне, о моей семье.

Почему ты не хочешь уехать со мной, упрямец? Ладно эту мысль я подумаю позже. И пока мальчики не принялись тыкать друг в друга чайными ложечками, стоит, пожалуй, вмешаться.

— Я согласна.

Том улетел окрыленный, рассыпаясь в благодарностях и заверяя меня, что я ни за что не пожалею, и что государство будет мне бесконечно признательно, и прочее-прочее-прочее. Он сказал, что ему понадобится время на организацию всего мероприятия на высшем уровне, дней пять. А уж потом… Мэтт закрыл за другом дверь и поднял на меня тяжелый взгляд. Ну ладно, носорожик, потерпи еще чуть-чуть. Каких-то пять дней.

— Зачем? — хмуро поинтересовался он.

— Хочу быть полезной любимой Родине, — хмыкнула я и, повернувшись к нему спиной, пошла обратно на кухню, где меня ждали остывший кофе и таинственная коробка.

— С каких пор? — Мэтт проследовал за мной.

— Всегда, — отрезала я. Возможно, переборщив с резкостью, но светлый на удивление понял.

— Ладно, вопрос некорректный. Ты уже отвоевала свое, Лиза. Куда ты лезешь?

Я села, стянула коробку со стола к себе на колени и погладила крышку, не торопясь открывать. В конце концов, если уж я рассказала ему про Джесси Тихий Омут, то какие еще могут быть тайны?

— Я знаю, кто убивает освобожденных. Как минимум одно имя. Итон Харвис, ученик Эзры. Он выходил на связь некоторое время назад. И он знает, кто я на самом деле. Поэтому у меня, знаешь ли, кровный интерес в том, чтобы это знание он унес с собой в могилу.

Я помолчала немного и добавила неуверенно:

— У меня есть, конечно, подозрения, что Эзра заткнул его печатью молчания: когда мы виделись, Итон как-то странно отреагировал на мой вопрос о том, кому он уже успел рассказать обо мне. Но на все сто я не уверена, да и это не абсолютная защита…

Мэтт сел, подпер подбородок кулаком. — Чего я еще не знаю? Я пожала плечами. — Да, в общем-то, теперь ты знаешь все! — Что он хотел от тебя?

— Сотрудничества. Подтверждения того, что, избавившись от браслетов, я присоединюсь ко второй волне Сопротивления.

— А ты?

— Заверила его в своей безграничной преданности темным идеям, — ядовито произнесла я.

Мэтт промолчал, кажется, он все же верил, что я не брошусь крошить светлых направо и налево сразу, как получу свободу.

— Значит, они действительно могут следить за темными, — заключил он. — За тобой в том числе. Ты не знаешь, сколько их? Как их найти?

— Он дал мне адрес для связи в случае форс-мажора, и я, конечно, могла бы слить эту информацию Тому. Но… смысл? Вряд ли они там все кучкуются, скорее всего это что-то вроде пункта связи и налет на него даст в лучшем случае пару заговорщиков, зато вспугнет и переполошит остальных. Тогда как предложенная Томом акция действительно выманит их, заставит прийти самих.

Носорог передернул плечами. — Мне это не нравится. — Не переживай, я запрусь на пять дней в своей комнате, ты меня даже не увидишь! Подсовывай только хлебушек под дверь, ладно?

— Лиза!

Так привычно, так знакомо прозвучал этот одергивающий рык, что я против воли победно улыбнулась, а Мэтт насупился еще сильнее и отвернулся, пытаясь удержать грозную мину. Вопрос был решен. Я взялась за крышку коробки и потянула ее.

Семейный альбом с фотографии, несколько отдельных снимков стопкой — их вынули из рамок. Пачка писем, перевязанных атласной лентой, их писал отец матери еще до брака, и мама хранила их в своей шкатулке с драгоценностями. Саму шкатулку, конечно же, оставить никто не потрудился. Несколько книг — те, что с дарственными надписями. Надо же, как чутко. Среди них — томик романтической поэзии, который подарила мне на пятнадцатилетие тетушка. И потемневшая от времени жестянка — девичий секретик, который хранился в тайнике под кроватью (основательно же они перерывали дом). В коробке лежала пара брошек, вышитая лента, записки подружек, засохшая роза, три перламутровых раковины и с десяток разномастных красивых бусин и пуговиц.

Глаза предательски защипало. Я провела пальцами по массивной обложке альбома — выделанная кожа, узор из остролиста, и не нашла в себе сил открыть его. Но уже то, что он у меня был, казалось чем-то невероятным.

Мэтт не ушел, пока я разглядывала свои «сокровища», но и на меня не смотрел, уставившись в окно. Я поднялась со своего места и, сделав пару шагов, встала рядом с ним, прислонившись попой к столешнице.

— Спасибо.

Дождалась, пока светлый поднимет на меня голову, и, обхватив руками его лицо, прижалась губами к губам. Мэтт вздрогнул, будто даже дернулся протестующе, но я его не выпустила. Нет уж, упрямец! Даже если у меня осталось всего пять дней, я намерена воспользоваться ими по максимуму! И никуда ты от меня не убежишь.

Кажется, он чуть опомнился, когда я уже сидела на столе, с задранной юбкой и голой грудью, выглядывающей из лифа платья, когда губы горели, а внутри все сжималось в предвкушении. Мотнул рыжей башкой, поднял на меня осоловелый взгляд.

Я напряглась, приготовилась отбиваться от очередных взбрыков светлой совести и подозрительности… Но Мэтт только шумно выдохнул, закрыл глаза, будто разрешал себе наконец не думать, и вошел в меня — одним движением до конца. Я вскрикнула, выгнулась, с наслаждением впитывая в себя это неповторимое ощущение наполненности, цельности. И ловя приближающуюся вспышку оргазма под ритмичное звяканье чашек на столе, подумала, что никуда я без него не уеду.

Семейные фотографии, разбросанные по столешнице, смотрели на происходящее неодобрительно. И нам очень повезло, что Камилла, решившая навестить брата и проконтролировать его здоровье, явилась лишь сорок минут спустя…

Мэтт

Я проснулся, как от толчка. Ощущение, разбудившее меня, было новым — но в то же время хорошо знакомым. Кто-то вскрывал защиту особняка. Возвращение в прошлое далось легко и быстро — как будто и не было этих полутора лет мирной жизни. Пол упруго толкнулся в босые ступни. Искать обувь — тратить драгоценные секунды. Я бесшумно выскользнул из комнаты. Мелькнула и пропала мысль запереть Лизу и Камиллу в их спальнях: если я не справлюсь, им лучше иметь простор для маневра и возможность уйти. Хотя я и понимал — они не уйдут. Нет, не эти две ведьмы. Если я не справлюсь — они ввяжутся в бой. Первая в браслетах, другая — военный лекарь.

А я могу не справиться. Один калека — против неизвестного количества нападающих. Мысль о том, что в дом ломятся возможные любители легкой поживы, даже не рассматривалась. Я точно знал, кто пришел. И за кем…и что ее ждет, если я не справлюсь. Значит — я справлюсь. Любой ценой. Чужое творение вгрызлось в защиту Уизел-Холла, и застряло, давая мне нужные мгновения для подготовки.

В считанные секунды я пересек коридор и замер в темноте и тишине спящего дома, оценивая обстановку и выбирая позицию. Лестница вниз, и я на самом ее верху, впереди — ступени и темный просторный холл. Прямо напротив меня — входная дверь. Идеальная атакующая позиция — я наверху и враг как на ладони. С укрытиями, правда, не сложилось, но после первого удара можно будет соскочить вниз и укрыться в библиотеке… Из плюсов: я жду их, и это моя территория. Из минусов: я один и… Просто — я один.

Время текло медленно-медленно, я будто застыл в вязком киселе, и только мысли были стремительными, бешеными. Добраться до телефона в холле? Вызвать подмогу? Не успею, а преимущества в высоте лишусь. Вложить силы в поддержание защиты, дать сигнал тревоги и молиться о том, чтобы соседи пришли на помощь? А смогут ли они помочь? И — придут ли?

Нет, надеяться надо на себя. А сигнал тревоги я дам тогда, когда он меня уже не выдаст. Я чувствовал, как защита медленно, миллиметр за миллиметром, уступает агрессивному заклинанию. Что ж, кто бы его не создал — он был хорош, и в какой-то момент его усилия оправдались настолько, что созданная брешь стала достаточной, чтобы в нее можно было протиснуться.

Я был уверен: они не станут ждать, пока защитное плетение падет окончательно. Они попытаются проникнуть сейчас. Велико было искушение пришибить сунувшегося первым у этой самой щели — но тогда оставшиеся снаружи были бы предупреждены о моем присутствии. Это меня не устраивало. Замерев без малейшего движения, я ждал. Лиза рассказала мне о том маге, который знал ее имя.

Если он здесь — а он здесь, я был в этом уверен, нынешний предводитель Сопротивления сам возглавлял карательные рейды — то здесь он и останется. Иначе всё будет напрасно: печать молчания, которую не мог снять он сам, вполне могут распутать маги дознаватели, и тогда…Нет. Уйти не должен никто. Нападающие должны полечь здесь все. Готовое заклинание лежало в ладонях доверчивым клубком. Сила гудела в крови — в первые с окончания войны, я призвал ее всю.

Темнота ночного дома надежно укутывала меня от взглядов, а боевая маскировка — от чар. Я не видел людей, просачивавшихся в дом по одному, не ощущал их живого присутствия за защитами — но слышал шорох их движений, сдерживаемое дыхание… Еще чуть-чуть — и обостренный слух, кажется, сумел бы хватить стук их сердец. Один, второй… четвертый. Я замер, прислушиваясь, есть ли кто-то еще — но, кажется, это были все противники. Если снаружи был кто-то еще — то он не собирался входить.

Ну, что ж. Начнем, пожалуй. Заклинание развернулось из клубка, и пламя ушло вперед широкой яростной дугой. А вместе с ним взлетел в небо и раскрылся над домом тревожным маяком магический призыв на помощь. Кто-то из нападавших, не успев закрыться, бешено заорал. Не, знаю, какого приема они ожидали от хозяев дома, в который вломились, но явно — не напалма.

Пламя залило холл, озарило его весь — рыжее море, в котором не видно ничего, и опало, зацепившись за людей и предметы. Нападавших действительно оказалось четверо. Рыжие языки плеснули по стенам. Взметнулись к потолку — и старый дом встряхнулся, как злой кот, стряхивая хозяйское пламя с обоев. На незваных гостей. Весь дом, от подвалов до чердака, прошил вопль пострадавшего, а я покачнулся, борясь с накатившей слабостью. Под носом стало горячо и мокро, во рту появился узнаваемый и отчетливый металлический привкус крови… В голове зашумело. Общее самочувствие от умеренно-паршивого стремительно катилось к отметке «паршиво-хуже некуда». Изуродованные магические каналы и измученный проклятием организм не справлялись с боем.

Ну что ж, прыжок на первый этаж с уходом в библиотеку отменяется, обороняться будем отсюда. Поборов приступ тошноты, я походя отмахнулся от атакующего заклинания и снова ударил. От первого удара до второго прошло секунды три. Одного из нападавших смело первой атакой, второй попал под раздачу, когда защита дома стряхнула со стен зарождающий пожар, но все равно строчил заклинаниями со скоростью швейной машинки, мелкими, но злыми, а еще двое… Вот они-то и беспокоили меня всерьез, потому что молчали.

К гадалке не ходи — там сработанная пара, и один сейчас держит щит, а другой выплетает что-то убойное. Защиту от ударов подранка я удерживал кое-как, готовя заклинание емкое, коварное, и подлое. По телу распространялась противная слабость. Третья атака должна стать последней.

Руки, пальцы ощущались вялыми, и хвала небесам, что сопровождающие жесты для подготовки не требовались, а щит что, щит можно и на локоть повесить, и развернуться к холлу боком — так легче его держать, и подранок, отвлекая внимания, долбит в него что есть сил, налегая не на силу, а на скорость. Это хорошая тактика, потому что защита моя тает, тает-тает-тает, и мне всё хуже, и чтобы просто стоять усилия требуются нечеловеческие, и мое заклинание почти готово, но я тяну, мешкаю с ударом, потому что жду, и эти доли секунды тянутся бесконечно.

Заклинание темного я ощутил гулом басовой струны. И в тот же миг мое собственное детище сорвалось в полет…

…вой рвущегося воздуха, треск перил, задетых разворачивающейся мощью. Чары высосали меня до дна, и все равно этого не хватило. Заклинание ушло недостроенным, чтобы на контратаке смести встречным движением подарок от темных, подцепить — и утянуть его хвостом за собой.

Теперь всё! Можно. Гул удара и прокатившуюся по дому отдачу я ощутил, уже летя физиономией в ступени и чувствуя только одно — облегчение. Я всё сделал как надо.

Лиза

Я проснулась, как от толчка. От близости боя. Воздух гудел от призванной силы, и это ощущение отзывалось вибрацией в костях и ломотой в зубах… За мгновение до того, как я змеей вывернулась из постели, взревело пламя, и ночь вспорол истошный крик — и пусть кричал не Мэтт, меня все равно хлестнуло ужасом.

Он же один! Он же…

Не давая панике окончательно задавить мозги, я метнулась от дверей в коридор к окну, дернула раму, поднимая её и кляня сквозь зубы горе-ремонтников: перекошенное дерево поддавалось плохо. Если это Итон и компания, явившиеся по мою душу, то под окном меня запросто могут ждать — и либо я сейчас выпаду в гостеприимные объятия бывших соратников, либо они еще не знают, что я переехала в другую комнату.

Только на это я и уповала. Прихватив проверенную статуэтку, я спрыгнула с подоконника наружу. Осенняя ночь встретила неприветливо: холодом, туманом и мокрой травой. Горячими объятиями не встретила — а значит, мне повезло. Надо было обуться. Надо было потратить лишние секунды. и одеть что-то менее заметное в темноте, чем белая ночная рубашка. Надо было… Я поудобнее перехватила статуэтку, и отправилась вокруг дома к главному входу.

Замерла, осторожно выглянула из-за угла, никого не увидела — и рванула к ступеням крыльца. Затаилась, вслушиваясь — и осторожно потянула на себя дверь. Что предосторожность была излишней, я поняла, как только входная дверь захлопнулась за моей спиной.

Холл выглядел так, будто в нем бесновалось стадо слонов — а не один болезный носорог. Изломанная мебель, длинные подпалины на стенах, изувеченный паркет… Чем же он таким шарахнул? Не важно, впрочем — главное, всем хватило. Самому Тернеру, однако, тоже хватило — он лежал у основания лестницы, и Камилла, такая же растрепанная, как и я, тоже в одной ночной рубашке, склонилась над братом, и я чувствовала, как разворачиваются вокруг них обоих токи целительских сил.

Я хотя все во мне рвалось туда, к нему — я все же заставила себя подойти к каждому нападавшему, и проверить пульс. Сейчас, когда Мэтт был беспомощен, а его сестра целиком занята его спасением, неприятные сюрпризы от, вроде бы, погибших нападавших были совсем ни к чему. К счастью, предосторожность оказалась излишней — мои бывшие соратники были действительно мертвы, и на лицах их истаивали серебристыми искрами Маски Отторжения.

Подобное заклинание носила когда-то и Джессика Хайд — круглосуточно, не снимая. Оно заставляло окружающих видеть твои черты другими, смазывало, скрадывало движения и характерные жесты, неузнаваемо меняло голос. Я помню, какой незащищенной я себя почувствовала, когда отдала свое боевое имя Стелле и сняла Маску. Будто голая.

Эти были сложнее — доработали, значит. Настоящие лица темных проявились еще до того, как я успела закончить обход — и только тогда смогла разжать руку и уронить статуэтку.

Надо же, второй раз не пригодилась…..кроме Итона из нападавших я не узнала никого. Оно и к лучшему. Не то, чтобы по знакомым я стала бы скорбеть — но так всё равно было легче. — Как он? — спросила я у Камиллы, повернувшись, наконец спиной к нападавшим и приблизившись к Мэтту и его сестре. — Помощь нужна? — Плохо, — лаконично отозвалась Камилла, игнорируя предложение помощи.

Судя по магическим потокам вокруг них, «плохо» было существенным преуменьшением. Поврежденная энергоструктура носорога не выдержала напора пропущенной сквозь нее силы, и сейчас представляла собой месиво из изувеченных каналов. Проклятье, расползшееся по ним паразитом, а кое-где и подменившее участки собой, препятствовало возвращению к норме, и заложенная природой способность энергетической структуры к самовосстановлению служила сейчас своему хозяину дурную службу: она тянула из тела, которое и так было едва живо, остатки сил, что жизненных, что магических.

— Я ничего не могу сделать, ничего! — отчаяние, плескавшееся в голосе светлой, звонило похоронным колоколом. — Твои травы помогут ему продержаться чуть дольше. но… Этого мало! Чудо, что он еще жив! У меня есть при себе артефакт экстренного вызова, я позвала на помощь коллег, но…

Целительница вцепилась в брата зубами, ногтями, целительским искусством и правом родства, но всего этого было мало. Мы обе видели: Мэтт отходит.

Я тебя ненавижу, Мэттью Тернер. Ты понял? Ты всё испортил. Всю мою жизнь. Ты всё пустил по ветру, когда до свободы оставалось полшажка! Бессознательное тело ничего не ответило на мои мысленные обвинения.

— Камилла, я знаю два способа его вытащить, законный и быстрый, — она подняла на меня изумленный взгляд, и я как можно безразличнее дернула плечом. — Да, я много об этом думала, и что?

— Начинай с законного, — сориентировалась собеседница.

Я кивнула, внимательно глядя на длинные узкие ладони, лежащие на голой груди носорога. Она поддерживала уставшее биться сердце, своей волей, своей силой гнала по его жилам кровь. Эти руки не просто лежали на его груди — они держали моего мужчину.

— Грамотный ритуалист может до некоторой степени заменить мага крови. Суть идеи в том, чтобы полностью уничтожить всю энергетическую структуру пострадавшего. Останется только ядро — проклятие его не затрагивает, оно нацелено на каналы.

— Но ведь…

— Да, в этом случае маг погибнет — поэтому сразу после процедуры его следует поместить в изолированный магический кокон без малейшего доступа к внешним магическим потокам, а саму операцию следует проводить внутри комплекса стабилизирующих знаков.

Я перечислила нужные фигуры, из тех, что помогли бы ослабленному человеку пережить убийственные манипуляции и тех, которые должны подтолкнуть естественную регенерацию каналов.

— Подпитку кокона лучше всего проводить женщине. — продолжила я, облизнув пересохшие губы и не отводя взгляда от рук Камиллы. Они, эти руки, держали сейчас в живых не только Мэтта, но, по ощущениям, и меня. — В идеале — родственнице, но это уже капризы, можно обойтись. Процедура долгая, сложная, энергозатратная и, полагаю, дорогостоящая — в магическом коконе пациента придется держать… — я запнулась, забыв простейшую вещь. — К какому сроку у эмбриона полностью формируется собственная энергоструктура?

— К седьмому месяцу. — отстраненно отозвалась Камилла, что-то яростно высчитывая в мыслях.

— Вот от шести до семи месяцев. значит. — заключила я, — В зависимости от подпит…

— Давай второй, — перебила меня она, и голос ее был настолько спокойным и будничным, что я сочла нужным предупредить:

— Камилла, эти эманации не удастся выдать за последствия побоища.

— Камилла не дура, Камилла знает, чем это грозит, — светски отозвалась целительница. и вдруг заорала: — Быстрее телись, идиотка, он умрет в любую минуту!

И я услышала, как с легким звоном лопнула ниточка, удерживающая при мне здравый смысл и инстинкт самосохранения.

— Всё просто. Есть четыре трупа, всем четверым он лично пустил кровь еще при жизни, закидываем Мэтта в центр, и работаем тандемом — я буду глазами, а ты руками. — усмехнулась я, с легким сердцем мостя себе дорогу на эшафот. Это у Камиллы — героический жених и личные заслуги перед государством, она выплывет, а мне с моей сомнительной биографией, одна дорожка.

— Приходилось когда-нибудь видеть, как с садовых растений снимают вьюн-паразит? Отлично. Вся энергоструктура Мэтта сейчас оплетена чем-то подобным, к тому же этот паразит маскируется под хозяина. Ритуал на крови жертв, во-первых, проявит его, а во-вторых, напитает, и этим заставит в некоторой степени отделиться от носителя. Я подскажу, куда смотреть и что делать — а ты просто вытянешь из него проклятие, как нить.

Звучало, конечно, просто. А на деле…

Я собиралась творить темную магию руками светлой, подсунув проклятию обманную жертву, и уделавшись попутно по уши в соответствующие эманации. Всё-таки, новое Сопротивление в чем-то было право — нельзя связываться со светлыми, от этого одни неприятности!

Глава 13

«23 ноября на дом героя войны Мэтью Тернера было совершено нападение группой неизвестных, причисляющих себя к Сопротивлению. Мистер Тернер оказал решительное сопротивление, в результате чего нападавшие погибли, а сам мистер Тернер существенно пострадал, ему была оказана помощь с применением запрещенной законом магии крови, преступницы арестованы».

— Что скажете? — поинтересовалась у меня следователь Элен Харрис, дама гренадерского сложения, но вполне гармоничных форм.

Я пожала плечами, возвращая ей газету с крохотной заметкой внизу предпоследней страницы:

— А что тут скажешь? Написано верно — напали, погибли, преступницы арестованы… Никаких претензий.

Вообще, я не слишком хорошо понимала, для чего меня допрашивают. Подозревать меня в сговоре с Сопротивлением было глупо — не после того, как я вытаскивала носорога с того света. Предположить, что мое прошлое несколько темнее, чем сказано в моей биографии тоже, вроде бы, никто не мог — а я вовсе не планировала признаваться. Бог с ней, с громкой славой, я отдала ее Стелле, и по сей день считаю, что это была хорошая сделка. Даже при том, что меня всё равно казнят — зато на целых полтора года позже.

Пусть год из этого времени я провела в тюрьме, все равно — это много. Нас арестовали сразу после того, как Тернера уложили на носилки и бодрой рысью унесли к карете скорой помощи. Повезло — могли бы и раньше, но…Первым на помощь старому другу прискакал Томас, увидел, чем заняты его подопечная с его невестой, выдал длинную фразу из тех, которыми роняют в обморок нежных дев, и захлопнул дверь.

— Парни, прочесываем местность вокруг дома! — послышался его бодрый командный голос.

— А в доме что? — донесся издали незнакомый голос кого-то из «парней».

— А в доме Мэтт уже управился. Пока медицина не явится, не лезьте — сестра его держит, но всё паршиво.

Целители подъехали с отставанием минут в пять, дождались, пока мы закончим свое темное дело, с потрясающим цинизмом шуганув кого-то из подопечных Тома, всё же сунувшегося в дом, одной фразой: «Слушай, они все равно уже на высшую меру наколдовали, так пусть хоть до ума доведут», и тот сник. Я не очень-то прислушивалась к происходящему — всё мое внимание было сосредоточено в тот момент на Камилле и ее действиях, мне всё казалось, что она действует медленно, неуклюже, неловко, меня мучительно разламывало от желания выхватить нити проклятия у нее из рук, и показать, как надо, а время тянулось медленно-медленно…

Синдром зрителя.

А потом всё закончилось, и время помчалось вдвое быстрее, и проклятие, всю процедуру покорно лежавшее клубком в руках целительницы, окончательно отцепленное от носителя вдруг попыталось взбунтоваться, дернулось, ища за кого зацепиться, но окуталось пламенем и осыпалось пеплом — Камилла не зевала. Бессознательного Мэтта в четыре руки ловко упаковали на носилки, и понесли, а Камилла рысцой понеслась следом, на ходу рассказывая что-то старшему из бригады целителей, а он нес Мэтта, но слушал ее, и внимательнейше, и кивал на бегу…

Я не спеша вышла на крыльцо и остановилась. Том стоял рядом, вокруг дома суетились его люди. «Ласку испугали», — лениво плеснула хвостом в глубине сознания мысль и снова затихла. В голове было пусто-пусто. Я бездумно стояла на пороге дома, который стал мне куда дороже, чем просто груда камней, вдыхала холодную осеннюю ночь и была… ну, если не счастлива, то абсолютно спокойна. К Тому подбегали люди, тут же убегали снова, на меня поглядывали, ожидали бог весть чего — всего, наверное. Но они даже не представляли себе, насколько мне было всё равно. И когда какой-то мальчик, тот, что влетел под руку целителям, подошел ко мне, чтобы арестовать — я просто протянула руки.

— Может быть, вы дадите мне одеться?! — язвительно поинтересовалась Камилла, испепеляя взглядом стража порядка, подступившего к ней с той же целью, и мой смутился, спохватился и отступил.

— Мисс, вам следует найти одежду, — подсказал он, видя, что я и не думаю двигаться с места.

— Следуйте за мной, — кивнула я.

Странная, сюрреалистичная ночь, где светлые до последнего защищают темных, темные любой ценой спасают светлых, а арестантки командуют своими конвоирами…

— Мисс Миллс, вы слышали мой вопрос?

Я сморгнула и вернулась мыслями в реальность. Тут всё было, как я привыкла, и меня как раз допрашивала следователь Элен Харрис.

— Я спрашивала, знаете ли вы кого-то из людей, напавших этой ночью на дом мистера Тернера.

— Да, знаю, — устало ответила я, в сотый раз повторяя одно и то же. — Эзра Абернати был моим женихом и другом моего брата. Я знала его личного ученика, Итона Харвиса.

— Кого-нибудь еще, кроме него? — следователь выложила передо мной снимки, на которой все четверо нападавших были изображены в двух видах, под маской и с истинным лицом — и я снова была вынуждена признать, что никто из них мне не знаком.

— Вы знаете, почему они напали на Уизел-холл?

Я снова отрицательно покачала головой, но спохватилась:

— Вернее, я знаю, почему они напали — мистер Грин рассказал Мэ… мистеру Тернеру о показательных расправах с моими предшественниками в программе, теми, кто получил свободу, но я не знаю, почему они напали так рано.

Следователь усмехнулась.

— Один из нападавших, вот этот, — она поворошила снимки, выбрала нужный, — В своей официальной жизни служил в ведомстве Тома Грина мелким клерком. Он-то и поставлял информацию Сопротивлению. Очевидно, новость о том, что сестра Дэвида Миллса собирается выступить с публичным заявлением, Ворона взбесила. — Видя мое недоумение, она пояснила: — Это боевое прозвище Итона Харвиса.

«Ворон». Я усмехнулась — в бытность мою Джессикой Хайд, ученик Эзры именовался куда как скромнее. Я, к примеру, знала его как Грача.

— Скажите, мисс Миллс, зачем вы провели ритуал на крови?

О, тот вопрос, ради которого всё и затевалось! И я честно, с легкой ноткой злорадства, призналась:

— Понятия не имею! Сама над этим думаю! Меня ведь почти отпустили…

— Да, с вашей стороны это было глупостью, — хмыкнула офицер Харрис.

— Согласна. А со стороны мистера Тернера было глупостью вступать в бой с превосходящими силами противника, но что поделаешь. Люди идиоты. Не перестаю этому изумляться!

И уж в этих словах не было ни грамма фальши.

— Знаете, наши эксперты озадачены, — доверительно сообщила Элен Харрис, чуть наклонившись ко мне через разделявший нас стол в допросной. — До чего быстро вы смогли разобраться с этим проклятием! Лучшие специалисты у нас и за рубежом не смогли, а вы — раз — и так быстро… — с нескрываемым намеком восхитилась она.

— Знаете, — скопировала я доверительную интонацию собеседницы и тоже наклонилась к ней навстречу. — Если бы ваши эксперты заглянули в одну из моих монографий, то, возможно, они не были бы так озадачены!

Я ступала сейчас на тонкий лед и сама не могла поверить, что меня это не волнует. Просто какая-то сила внутри меня требовала отыграть роль полностью. Подоткнуть слабые места в легенде. Возможно, эта сила звалась инерцией. Всё, что я делала теперь, я делала по инерции. Я больше не притворялась скромной домашней девочкой — мне это было больше не интересно. И если бы Элен Харрис вывалила передо мной железные доказательства, что Джесси Тихий Омут жива, и что это я — я бы просто пожала плечами. Меня это больше не интересовало.

Я устала. Я устала притворяться робкой Лизой Миллс. Я устала притворятся бесстрашной Джессикой Хайд. Я. Просто. Хочу. Быть. Собой.

А быть собой для меня — это значит, рыться в фолиантах. Заниматься расчетами и формулами. С головой закопаться в мою драгоценную теорию магии крови. И не видеть больше никогда этих светлых, этих темных, этого идиотского искусственного разделения, не видеть больше ни-ког-да ничего этого! Господи, казните уже меня скорей, я вас всех видеть уже не могу! Я вздохнула и произнесла вслух не всё то, что думала об окружающей действительности, а то, чего требовало следование информационной безопасности легенды:

— В некотором роде я участвовала в разработке проклятия, которым поразили мистера Тернера. И некоторых других участников военных действий на стороне властей, — подумав, добавила я справедливости ради.

Офицер Харрис взглянула на меня с интересом:

— Да. Об этом я тоже хотела с вами поговорить.

— Ну, раз вы всё знаете, значит, я могу не объяснять! — обрадовалась я, но, как оказалось, преждевременно.

— Не так быстро, мисс Миллс. Объясните, пожалуйста, что вы подразумевали под словами «в некотором роде» и при чем тут ваши монографии.

— Не все, а одна из них, — поправила я Элен Харрис и пояснила: — Прием с энергетической структурой, оплетающей энергетические каналы, был мной разработан до начала войны и описан в той самой монографии. Там этот конструкт рассматривал как один из этапов лечения людей, пораженный проклятиями крови. Он поддерживал энергоструктуру носителя, пока она не восстанавливалась, а в некоторых случаях мог частично ее заменять. Как видите, эту методику, как и любой инструмент, оказалось возможным использовать разными способами…

Офицер Харрис глядела молча, с недоверием и даже недоумением, и я позволила себе немного раздражения в голосе:

— Почему вы так смотрите? Да, я собиралась стать специалистом по борьбе с наследственными и приобретенными проклятиями крови. Да, я планировала сделать себе на этом поприще имя и неплохую карьеру. Да, я всё это угробила, когда не уехала из страны с началом военных действий. Я со всем этим согласна. Смотреть-то так зачем?!

— Нет-нет, не обращайте внимания… Для меня просто оказалось неожиданностью, что вы не просто… э… сестра и невеста, а действительно выдающийся молодой ученый…

— Была.

— Были. Она подвигала бровями, перебирая свои бумажки, потом спохватилась:

— Мы сделаем запрос, и если ваши слова подтвердятся… То это ничего не изменит. И мы обе это знали. Элена Харрис скомкала окончание фразы и перешла к следующему вопросу: — В каких отношениях вы состояли с мистером Тернером? — В интимных. Я планировала через постель получить свободу, да вот сорвалось, — светски просветила я офицера, и эту тему мы обе тоже сочли исчерпанной.

Я, грешным делом, подумала было, что меня наконец-то отпустят в камеру — там уютно, там хорошо, там можно лежать, уткнувшись носом в стену, и грубо слать всех лесом, если начнут приставать, — но нет, запас вопросов у моего следователя был неистощим.

Господи, зачем всё это? Кому всё это надо? Нет ответа! Уж точно — не мне! Элен Харрис, бодро, как будто ее и не достало до печенок наше с ней бессмысленное времяпровождение, вопросила: — Вы знакомы с Джонатоном Кларенсом? Я задумалась: — Нет. Не припоминаю. — Это старший целитель бригады медиков, приезжавших вчера на вызов мисс Тернер к мистеру Тернеру. — Мы не представлены, — уже увереннее ответила я. — Он пытался с вами встретиться. — Не представляю, зачем ему это могло бы быть надо… — я не лукавила, я действительно была озадачена. — В личной встрече ему было отказано, но… Что вы можете сказать об этом? — и она протянула мне папку с бумагами. Я листала их, на поверку оказавшиеся медицинской документацией:

— Ну, это — схема проклятия Мэтта Тернера, а второй лист — схема ритуала на крови, с помощью которого оно было снято… Им, наверное, для лечения подробности нужны, вы не одолжите ручку?

Я стремительно строчила дополнения и пояснения прямо на отданных мне документах, спеша передать коллегам всю важную информацию, пока следователю не надоело ждать.

Окинула взглядом свой труд — ну, вроде важное всё указала! Отложила ручку, и перелистнула страницу:

— Угу, а это — схема ритуала, с которым можно было сделать всё то же самое, но законным образом…

— Не совсем, — любезно поправила меня милейшая Элена. — Наши эксперты посчитали, что вот в этом узле, видите, — она наклонилась, и колпачком нашей общей ручки очертила участок, который имела в виду. — Здесь уровень некроэнергии будет около тридцати пяти единиц.

Я смотрела на нее с недоверием: и что? Тридцать пять единиц — это ничто. Пшик.

— По последним нормативам, максимально допустимый уровень — двадцать восемь. У меня опустились руки. Я некоторое время ворочала в голове тяжелые, как валуны мысли, пытаясь в них разобраться:

— Как же они проклятия лечат? У нас же война недавно была, по самым скромным прикидкам — каждый двадцатый был задет хотя бы вскользь! А заболевания? Наследственные заболевания они как лечат?

Сказать, что я была раздавлена — значило, ничего не сказать. А потом во мне всколыхнулась здоровая злость: — Так, дайте ручку! Дайте ее сюда!

Я выдернула из папки лист, перевернула его, и начала на обратной стороне набрасывать новую схему, зачеркивая на ходу неудачные варианты. Так и эдак пытаясь обойти ограничение узла и понизить присутствие некроэнергии на проклятые семь единиц.

— Нет, — в конце концов, я сдалась. — Тридцать три — это полный минимум. Ниже уже не смогу. Конструкция и так излишне усложнена, а если попытаться ввести еще какие-то переменные — просто развалится под энергопотоком.

— А следующие бумаги? Что вы о них скажете?

Я бегло пролистала остаток документов в папке:

— Это медкарты. Судя по симптоматике и результатам анализов — речь идет о проклятиях, вот это что-то новенькое, такого я не видела. А это старая добрая классика, методы борьбы отработаны, правда в новых реалиях придется перекладывать нагрузку на ритуалистов. Ну, а вот тут явно мое родное проклятие крови, да причем не приобретенное, а наследственное… если не ошибаюсь, носитель только вступил в пору полового созревания? Ну вот тут родители пусть не тянут, берут чадо под мышку и галопом несутся в Тарсию. Или в Нирланд.

— То есть, рассчитать схему лечения с использованием ритуальной магии вы бы для него не смогли бы?

— Смогла бы, — жестко отрезала я. — Но наследственные проклятия крови у подростков — не то, с чем следует заигрывать. Эксперименты можно ставить на взрослых, а в этом случае — живо мчаться к профильным специалистам, при нестабильном гормональном фоне можно ожидать чего угодно в любой момент.

Я пролистала лаку до конца: — Ну, дальше всё — эхо войны. Если вы согласитесь подождать… — Нет-нет, — торопливо отказалась офицер Харрис, видимо, напуганная вероятностью, что придется ночевать со мной в комнате для допросов. Вы можете забрать это с собой, я ничуть не возражаю!

Кажется, полежать носом в стену мне не удастся. Что ж, пересчитывать ритуалы из одного метода в другой — перспектива, пожалуй, ничуть не хуже.

— Последний вопрос, мисс Миллс.

Я изумленно подняла на нее взгляд: как, еще?!

— Скажите, почему вы не пытаетесь себе помочь? Вы вполне могли бы попытаться обратить обстоятельства дела себе на пользу. Вы нарушили закон, но из благородных побуждений, вы редкий и ценный специалист — в нынешних условиях, практически уникальный. Почему вы практически сами себя топите?

Я не сразу поняла, что эти хриплые, каркающие звуки — мой смех.

— Офицер, тот узел в схеме лечения проклятия Тернера-Абернати, превысил норму на семь единиц — и заблокировал всю схему, — проговорила я, отсмеявшись.

Следователь продолжала на меня смотреть, и мне волей-неволей пришлось продолжить:

— Вот здесь, — я подняла листы, с расписанным вчерашним воздействием на Мэтта, — на добрую тысячу. До войны для того, чтобы получить разрешение на подобное, мне пришлось бы обойти кучу инстанций, доказывая необходимость и допустимость подобных манипуляций. В случае экстренного применения, как вчера, меня бы ждало мгновенное отстранение и разбирательство, со скрупулезной проверкой правомерности моих действий. В нынешние времена, тысяча единиц некроэнергии — это смертная казнь.

Я подумала и добавила с мрачным цинизмом:

— Одно хорошо — бумажной волокиты меньше.

Мэтт

Я сидел в кабинете Тома в гостевом кресле, вытянув ноги и сцепив руки в замок. Мысли метались в голове, как те самые ласки: быстро и стремительно. Том, сгорбившись над своим рабочим столом, сверлил взглядом его лакированную поверхность. Он только что закончил пересказывать мне, что произошло с того момента, как я потерял сознание и полетел по лестнице со второго этажа Уизел-холла на первый. Целители продержали меня в спящем состоянии около полутора суток. «Надо было бы больше», — сказал мне врач, выведший меня из целительского сна сегодня утром, — «Но…» Он рассказал мне, что мою сестру — его коллегу и помогавшую ей Лизу арестовали. Что против них выдвинуты серьезные обвинения, что встретиться ни с одной, ни с другой ему не позволили — а он пытался! — и, кажется, положение девушек хуже некуда.

Я да, я был с ним полностью согласен — сон сейчас был непозволительной роскошью. Из госпиталя я выскочил как ошпаренный, на ходу бросив маме и сестрам — «Всё потом!» Одежду и бумажник мне в больничную палату наверняка принесла мама, больше некому. Я торопливо бросил мальчишке-газетчику монету, подхватил свежий номер, и бросился к стоянке такси.

Вот так я и успел частично познакомиться с ситуацией по дороге к Тому, и про себя благодарил высшие силы уже за то, что в мирное время подобные дела не решаются столь же стремительно, как было это во время войны… А теперь, у Тома в кабинете, ознакомился с деталями и перспективами. Перспективы были, прямо скажем, так себе…

За время, прошедшее с момента задержания Лизы и Камиллы, Том успел поднять все свои связи, задействовать все знакомства, но в этой ситуации связи и знакомства стыдливо отводили глаза. «Прости, Том, но… ты сам понимаешь». Том не понимал. И не желал понимать. Его помощники, два энергичных и деятельных парня из последнего призыва ополчения, смотрели на начальника и бывшего командира с сочувствием.

На их месте, я бы сочувствовал «связям» и «знакомствам»: Том был парнем цепким, упертым и злопамятным. Конечно, мало кто знал его с этой стороны — мало кому довелось повоевать с ним бок о бок почти всю войну, но… Подлости, трусости и мелкого шкурничества мой друг не прощал.

— Ко мне тут коллеги Камиллы и вашего отца приходили, — сказал Том, когда молчать сделалось совсем нестерпимо. — Негодовали, требовали справедливости… Спрашивали, что я намерен предпринять.

— Ну и что ты им сказал? — невесело сощурился я.

— А что я мог им сказать? То же, что и тебе. Что я работаю. Что делаю всё возможное. Что… Дело не только в Камилле, Мэтт. Не только в том. Что она их коллега и дочь их главврача. Им надоело терять специалистов… — он с силой потер худое, уставшее лицо, словно стараясь стереть с себя собственную беспомощность.

— Как ты? — спросил Том.

— Ушиб, ожог, три ребра, магическая травма. Если бы додержали в целительском сне столько, сколько нужно — послезавтра уже был бы как новенький, а так придется восстанавливаться естественным путем. Мелочи. Могло быть гораздо хуже.

Не знаю, что конкретно он имел в виду, но обсуждать свое душевное состояние я готов не был — ограничился физическим.

— Колдовать можешь? — Том тоже предпочел не развивать тему.

— С месяц не рекомендовано. Но в случае необходимости — смогу.

— Я нанял лучшего адвоката, которого можно получить за деньги, — вдруг невпопад вставил Том. — Целители из Святого Петра готовы объявить акцию протеста, я пытаюсь договориться с властями, пока что не слишком успешно, но шансы есть, у нас еще есть время! — и это прозвучало почти с отчаянием. — Мы её вытащим, мы обязательно вытащим ее!

Он действительно очень любил мою сестру, вот только…

— А на Лизу, тебе, значит, плевать? — тихо и зло спросил я старого друга.

— За кого ты меня принимаешь? — ощерился тот. — Неужели ты думаешь, что я брошу без помощи девчонку, угодившую в беду во многом из-за меня?! Если бы не моя гениальная идея с публичным обращением… Адвокат защищает их обеих, и целители скорой отзывались о Лизе с огромным уважением, и…

— Мистер Грин, — заглянула в кабинет седовласая дама-секретарь, — звонили из приемной премьер-министра. Он сможет вас принять, но не ранее, чем через две недели…

— Да, Уна, я понял. — Он вдохнул, выдохнул, успокаиваясь, и нашел в себе силы сказать: — Это отличный результат, Уна. Я представляю, чего тебе это стоило.

Женщина улыбнулась ему ободряюще, но тут же вернулась к сдержанному деловому тону:

— У вас на это время назначена встреча с собственниками производств, которые согласны брать на работу наших подопечных, нужно согласовать изменения…

Том разговаривал со своим секретарем, а я… Я слышал всё это словно издали. Мысли, скакавшие огненными ласками по черепной коробке, вдруг замерли, и с ними замер и я, боясь упустить то, что могло оказаться шансом.

— Том, — окликнул я старого друга, когда его секретарь покинула кабинет, — скажи, а те договоренности с телевидением по поводу выступления Лизы — они что, еще в силе?

Том чертыхнулся:

— Я совсем забыл про них! Я сейчас скажу миссис Браун, она позвонит и все отменит! Спасибо что напомнил…

— Нет-нет, не надо ничего отменять, — перебил я старого боевого товарища. — Наоборот! Наоборот, пусть позвонит и обязательно напомнит, что все договоренности в силе.

— Мистер Тернер, — робко подал голос один из помощников Мэтта. — Вы представляете, что может наговорить на камеру обиженная ведьма, которая за свое доброе дело вот-вот может быть казнена?

— Да и потом, — поддержал его второй, — даже если мы сумеем убедить мисс Миллс не говорить лишнего, нам всё равно не позволят забрать ее из изолятора! Это нереально, абсолютно!

— Вот именно, — согласился я сразу с обоими. — Поэтому перед телевидением выступлю я сам. А еще… Том, дай-ка мне свой телефон! И что ты там говорил про скорую?

— Старший целитель той бригады, что забрала тебя из Уизел-холла, утром после задержания пытался увидеться с мисс Миллс. Камилла успела поделиться с ним какой-то ее идеей, сослалась на Лизу, так он на следующее утро с пачкой заключений в изолятор поскакал. Их адвокат появился там чуть позже, но ему рассказали, что целитель Кларенс не ушел, пока следователь, назначенный на дело, не поклялась, что покажет их задержанной.

— Угу, — кивнул я, набирая рабочий номер отца.

То, что рассказал Том, это было хорошо, это было очень кстати — я передумал просить отца организовать своих подчиненных на осмысленное возмущение. Следовало попросить совсем о другом.

— Здравствуй, папа. Ты не мог бы совершить небольшое должностное преступление для меня и Камиллы?

— Здравствуй, сынок. Извини, что я не был у тебя в больнице — я был немного занят…

— Я все понимаю, отец…

— Нет, думаю, нет, — перебил меня папа. — Я подаю в отставку и привожу дела в порядок. С меня хватит. Я не смог защитить много кого из своих подчиненных, но родную дочь — это перебор!

От волнения ли, от усталости, но речь его, обычно четкая и с точными формулировками, сделалась сумбурной.

— Говори, что ты хотел, сын. Я сделаю для вас всё, что смогу.

Я подобрался в кресле:

— Отец, мне нужны адреса пациентов, которых до войны у вас успешно лечили, а теперь им вынуждены отказывать. А еще мне нужны ветераны войны, те, кто получил ранения или был проклят, и кому у вас могли бы помочь — но не могут из-за запретов и ограничений…

— Я все сделаю, сынок, — отец не спросил, зачем мне это нужно. То ли и так понял, то ли был слишком плох, и держался на чистом упрямстве — и у него не было сил еще и на посторонний интерес. Я положил трубку на место и вернул аппарат хозяину. Том смотрел на меня, как на гения: с восторгом и неверием. — Чертов ты носорог! Ты этого не сделаешь?.. — Сделаю, — буднично и спокойно заверил я. — Мы сделаем.

*** — Добрый день, миссис Валлер. Я хотел бы поговорить с вами о здоровье вашей внучки.

Сухопарая дама с мрачным выражением на лице, приходящаяся Агате Бронсток, пациентке госпиталя Святого Петра, родной бабкой, молча посторонилась, пропуская меня в дом. То ли узнала меня в лицо, то ли так беспечна, что пускает в дом любых незнакомцев.

— Значит, пока речь шла о моей несчастной внучке, никого не волновала сложившаяся ситуация, — медленно заговорила миссис Валлер, выслушав, что мне надо от их семьи.

Я явно видел, как закипает в ней гнев, и молодая женщина, так и не представившаяся, мать Агаты, умоляюще заговорила:

— Мама, мама, пожалуйста, прошу тебя, не надо!

— Молчи, Аннетка! — громыхнула почтенная дама, и в голосе послышались отзвуки грома, и вся вода, что была в этом доме, в трубах, в графинах, отозвалась на ее гнев.

Пожалуй, такая могла себе позволить быть беспечной, и впустить в дом чужака, не опасаясь, что он может навредить трем беззащитным женщинам.

— Когда наша девочка болела. Когда ей раз за разом отказывали в помощи… На это всем было плевать! А теперь, когда пострадали вы сами и ваша сестра… — она задыхалась от гнева, от боли и обиды за свою семью.

Ну, что ж, я знал, что просто не будет. И я не собирался отступать.

— Миссис Валлер, — в противовес женщине я говорил размеренно и негромко. — Я могу вам помочь!

— Молчите! Молчите, вы пришли не потому, что нам нужна помощь! Вы пришли, потому что помощь нужна вам! Пока вас не зацепило — вы ни-че-го не делали! — ее голос снова громыхнул, пахнуло близкой открытой водой, и я…

— Ну так и сделали бы вы сами! Плюнув на дипломатию, политесы и этикет, встав ей навстречу во весь рост, я тоже позволил своим чувствам полыхнуть в голосе и в ауре… И вода отступила, встретив гнев, равный своему. Женщина осела на диван, и закрыла лицо ладонями. Выдохнула, переступая через саму себя: — Извините, молодой человек. Я… позволила себе излишнюю эмоциональность. — Бывает… Вы тоже извините меня, — я сел на свое место. Не стоило нависать над ней в этот момент. — Повторите, будьте любезны, что вам нужно от нас и Агаты? — голос ее звучал ровно, корректно, но я всё равно слышал в нем отзвуки застарелой боли. Я собрался, пытаясь подобрать правильные слова. От того, удастся ли это мне будет зависеть многое:

— Я прошу разрешения рассказать вашу историю. С экрана. Несколько слов о проблемах Агаты. Я хочу привлечь внимание властей. Привлечь на нашу сторону общественность. Ведь дело не только в Камилле и Лизе. Большинство людей просто не осознает масштабов проблемы. Те, кто столкнулся с подобным, думают, что это только их беда. А те, кого подобное несчастье не коснулось лично, и вовсе не подозревают…

— Что ты собираешься делать? — глаза старой женщины смотрели спокойно и жестко, и я подавил желание поежиться под этим взглядом.

— Через четыре дня, в пятницу, Лиза Миллс должна была бы выступить по телевидению с обращением к общественности. Но она не сможет. Я хочу выступить сам. У меня есть другие адреса. И ваша история… Без подробностей, всего несколько слов, самое главное — просто чтобы люди знали!

— Нет.

У меня опустились руки. Я был уверен, что смог привлечь Магду Валлер на свою сторону. А выходило… Если я не смог убедить одну женщину — то как я буду убеждать множество людей? Мне придется над этим подумать. Нужно будет лучше подобрать слова, проработать аргументы… Я не отступлюсь.

— Нет, — твердо повторила миссис Валлер. — Действовать следует иначе.

Глава 14

— Меня зовут Мэтт Тернер, я ветеран ополчения и герой этой страны. Два дня назад на мой дом напали четверо, я защищался и был ранен. Сейчас моя сестра и моя невеста ожидают казни за то, что спасли мне жизнь. И, в связи с этим я прошу вернуть дозволенный уровень темномагического воздействия в границы тридцать седьмого года. Я замолчал, и почти сразу в другом конце студии заговорила следующая участница нашего коллективного обращения, рассказывая свою двадцатисекундную историю, а я шагнул в сторону, освобождая место перед камерой. Ассистентка уже вела к камере номер один третью выступающую, помощник оператора готовился подать сигнал, по которому женщине следовало начать говорить. Каждый сам решал, что в его жизни и в его беде самое важное. Сам решал, что он хочет донести до людей по ту сторону экрана за отведенное ему время.

Помощник Тома предлагал написать обращения для всех участников специалистам, исходя из обстоятельств, но друг отказался:

— Не надо. Так будет честней.

Эти три дня мы работали, не зная сна и отдыха. Все выступления были подготовлены, согласованы и заучены. Порядок выступающих утвержден. И теперь, на телестудии, люди пусть были взбудоражены и нервничали, но знали, что и почему они здесь делают.

— Меня зовут Рой Стивенс, я ветеран, воевал в ополчении, защищая своих близких и свою страну, попал под темномагическое проклятие и каждый день терплю боль — у нас проклятие можно только купировать, а лечение за границей я себе позволить не могу. Я прошу вернуть дозволенный уровень темномагического воздействия в границы тридцать седьмого года.

Это ведь война Света и Тьмы, как пафосно величают ее ныне в прессе, началась в сорок пятом году. А началось всё гораздо раньше. Тридцать седьмой год — это тот год, когда было сделано первое законодательное послабление для некоторых разделов магии, подлежащих особому контролю. Предлагать вернуть все на тот уровень, какой был перед началом войны, было бы предательством. Это стало бы пощечиной для всех, кто воевал, признанием, что все смерти и потери не имели смысла.

Никто не был готов пойти на такую подлость.

А ограничения в рамках тридцать седьмого года… В этих рамках мы жили бок о бок с тем, что нынче с перепуга назвали «темной магией» и запретили, десятилетиями. И всё было прекрасно, пока в магию не вмешали политику…С такой формулировкой у нашей затеи был шанс выгореть.

— Я Агата Брандсток, мне двенадцать лет, у меня наследственное проклятие крови. До войны маму вылечили наши доктора, а меня не успели. Теперь папа ищет работу в Тарсии, чтобы мы могли переехать, потому что без лечения я умру, — чистый детский голос и огромные глаза внучки Магды Валлер не оставляли равнодушных и брали за душу.

Магда Валлер, приняв решение, обрела мощь разогнавшегося паровоза. Это было именно ее идеей — провести обращение именно в таком формате. Когда каждый скажет за себя сам — пусть и за двадцать секунд. Когда Том предложил не тащить ребенка на телевидение, ведь от ее имени вполне могла выступить мать, эта железная женщина отмела предложение словами:

— Пусть эти, в парламенте, видят, с кем воюют…

Сразу после Агаты камера взяла крупным планом молодую женщину с младенцем на руках:

— Меня зовут Кейт Броскот, и я надеюсь, что, если вдруг ребенок премьер-министра заболеет раком, у него хватит денег, чтобы лечить его за границей. У нас с мужем таких денег нет. И мы ходатайствуем о возвращении дозволенного уровня темномагического воздействия в границы тридцать седьмого года.

— Меня зовут Дилан Каверли, моя мать, Уилла Каверли, заведовала хирургическим отделением в госпитале Святого Петра. Она тринадцать лет спасала жизни, а на четырнадцатый ее за это осудили и казнили. Интересно, что по этому поводу думают около пятнадцати тысяч ее пациентов? Ради ее памяти, я прошу вернуть дозволенный уровень темномагического воздействия в границы тридцать седьмого года.

Я знал ее мать — когда-то Камилла была ее личной ученицей. И кто бы мог подумать, что судьба так повторится…Люди выступали один за одним и не уходили, оставались ждать и слушать других. Целитель Кларенс счел нужным сказать, что Лиза даже сейчас, будучи заперта в изоляторе, делает благое дело: переводит схемы лечения магией крови в разрешенные законом методы. И эти схемы ей везут уже не только из столицы: в стране не осталось специалистов, разбирающихся в вопросах магии крови. Он отступил, и заговорила темноволосая девушка с табличкой «Мы хотим жить!» на шее. Я видел, как эту мисс пытались уговорить отказаться от таблички и излишнего драматизма, но как видно, девушка так и не дала себя согнуть.

— Меня зовут Хлоя Браун, у меня рак и я хочу жить. Я получила разрешение на «молчащий пикет» для себя и своих друзей, и завтра мы с моей табличкой пойдем молчать у здания Парламента с девяти до девяти. Если у вас есть желание — приходите помолчать со мной…

Лицо Тома побледнело. У меня за малым не остановилось сердце — девушка должна была говорить совсем другой текст! Мы и так здорово рисковали с этим обращением, не хватало еще, чтобы на нас повесили призыв к акции протеста!

— Мисс Браун, вы понимаете… — Том перехватил девушку подальше от камер, чтобы его голос не попал в эфир и попытался объяснить, чем может обернуться ее самовольное выступление, но…

— Идите к черту, мистер Грин! — зашипела она в ответ, тоже стараясь не попасть в эфир повторно. — Я получила разрешение на этот пикет у властей законным образом, понятно вам? — Она свирепо наседала на Тома, тыкая его пальцем в грудь. — И, если кто-то вдруг придет меня поддержать — я с радостью назову его другом!

Я осторожно оттащил за локоть друга, распираемого сразу сочувствием к девушке и злостью на ее выходку: — Оставь, Том! Пусть. Всё не могло пройти без эксцессов… Это эпизод. Всего лишь один эпизод. А их сейчас разворачивалось перед нашими глазами много. Судьбы. Жизни. Люди делились своей болью. Они просили помощи и поддержки.

Последней выступила женщина, чей муж погиб, сражаясь в Ополчении против темных. Ее никто не звал — никто не посмел бы просить ее о таком одолжении. Она откуда-то узнала и пришла сама. И когда она встала перед камерой, по ее лицу текли слезы. И я никогда бы не подумал, что могу так бояться — но сейчас мне было страшно, что и она тоже вдруг возьмет, и изменит решение. И скажет что-то совсем другое. Что-то, что будет стоить жизни Лизе и Камилле…

— Меня зовут Меган Фейт, я жена Кевина Фейта, погибшего смертью храбрых, защищая Свет. Мой муж, он… — она прерывисто вздохнула, выравнивая голос и дыхание. — Он умер не для того, чтобы другие умирали. Он умер, чтобы другие жили! Люди… Дети… — она, не стесняясь тысяч зрителей, простецки вытерла мокрое от слез лицо ладонью. — Пожалуйста, его светлой памятью, памятью человека, отдавшего Свету всё, я прошу… Я умоляю, верните всё как было до всего этого безумия!

— Нас всех уволят, — жизнерадостно предрек оператор, когда камеры были выключены.

— Это что, — снисходительно ответил ему помощник Тома. — Вот нас всех посадят! — Вы чем это меряетесь? — с усталостью в голосе спросил Том. — Подвигом, — ответил ему его собственный помощник. Вполне серьезно ответил. Интересно, это у Тома что, какой-то особенный дар — находить идеалистов?

— Мисс Хлоя Браун! Кто здесь мисс Хлоя Браун? — хорошо поставленный пронзительный голос незнакомой барышни в очках, по виду — типичнейшего секретаря, прозвучал как нельзя кстати.

Совершенно несчастная «мисс Хлоя Браун», так и просидевшая весь остаток передачи в углу в обнимку со своей табличкой, повернулась на голос — и девица процокала каблуками к ней. Остановилась, нависла, внимательно рассмотрела бедолагу с видом записной стервы, спустив очки на кончик носа, и изрекла:

— Для вас оставили сообщение. Некто Гордон Эванс из предместий позвонил на студийный телефон, сообщил, что он с друзьями собирается присоединиться к вашей акции у стен парламента и просил придержать для них местечко… Так же со сходными сообщениями к нам дозвонились некто Эмма Людвиг, Дэвид Браверман, Элис и Брайан Вискоты… Вот, я всё записала. Так же есть некоторое количество сообщений для «девушки с табличкой». Полагаю, это тоже вам, — студийная барышня всучила онемевшей собеседнице несколько плотно исписанных листов, и не обращая более внимания на мисс Хлою Браун, размазывающую слезы по лицу, развернулась к Тому.

— Мистер Грин, ваш секретарь просила передать, что звонили из приемной премьер-министра. Вашу аудиенцию перенесли на сегодняшний вечер, на семь часов, детали у вашего секретаря.

— Когда она звонила? — вскинулся Том.

От волнения его голос охрип.

— Около трех минут назад, — невозмутимо отозвалась барышня. — Я сразу же пришла к вам. И заодно передала мисс Браун ее корреспонденцию.

Окинула нас всех фирменным стервозным взглядом поверх очков, и уцокала на свое телефонизированное рабочее место.

Том хмыкнул и обернулся ко мне: — Я поеду. Мне нужно готовиться, сам понимаешь…

— Удачи!

Лиза

— Эй, Миллс! — контролирующий персонал в изоляторе особой куртуазностью манер не отличался. — Тебе передачка.

Три толстые, потрепанного вида книги плюхнулись на нары.

— Харрис сказала, те книги, о которых ты говорила, она не нашла, а из того, что нашла, передать разрешили только это. И на допрос тебя сегодня вызовут после обеда.

Я поблагодарила охранницу вполне искренне — для своих возможностей она была исключительно мила. С момента моего водворения в изолятор прошло уже почти четыре месяца. Вообще, нынешнее мое заключение отличалось от предыдущего разительно: сокамерницы задирать меня не пытались, охрана поглядывала сочувственно…

Окружающие отчего-то решили, что на преступление я пошла из великой любви (чушь какая-то!), и теперь во имя нее страдаю. Разубеждать я никого не рвалась, да и вообще, общаться не стремилась. На допросы меня таскали регулярно, опять же — в отличии от прошлого раза.

Адвокат, нанятый Томасом Грином (боже правый, какой еще адвокат, для чего он мне?) настаивал на своем непременном присутствии на этих, с позволения сказать, допросах. Вопросы задали одни и те же, а то и вовсе не задавали, а вручали стопку диагнозов, забирали предыдущую, пересчитанную, и мы по тридцать сорок минут мирно имитировали некую следственную деятельность. Я, впрочем, ничего не имитировала, я считала — и сама удивлялась, насколько цепкой оказалась моя память. Я ожидала, что за пять лет знания из нее выветрились, а вот поди ж ты… Но и память моя оказалась не всемогущей, и когда я пожаловалась Элен Харрис, что без справочников тяжеловато, она невозмутимо заявила, что «посмотрит, что тут можно сделать».

И вот — сделала.

А медицинская документация теперь изменилась. Если в первые разы это были просто выписанные на отдельный лист сведения, то теперь — магические копии, снятые с официальных бланков. На них попросту замазывали персональные данные пациентов — медицинской этики ради, которая велит блюсти тайну пациента. Но и оставшегося на виду было достаточно, чтобы понять: эта документация из разных медицинских учреждений. Кажется, ко мне тащили диагнозы со всей столицы. Единственным, пожалуй, совпадением с прошлым было полное отсутствие свиданий. Только в прошлый раз навещать мен в изоляторе было некому, а в этот…

— Мэтт Тернер подал прошение о свидании, — сказала мне как-то на одном из допросов офицер Харрис. — К сожалению, ему отказали.

— Слава богу, — буркнула я в свои бумаги, не поднимая головы. — Почему? — изумилась следователь. — Потому что я и так знаю, что он хочет мне сказать: что он благодарен и ему жаль. Что на такое можно ответить?

Я действительно не представляла — что. И действительно была рада, что Мэтту отказали. Но в тот день, вернувшись в камеру, я впервые разрыдалась… С тех пор Тернер повторил свое прошение о встрече еще четырежды — офицер Харрис считала необходимым зачем-то меня информировать. Все четыре раза ему отказали. Точно так же о встрече просили миссис Тернер, Джонатан Кларенс, целитель со скорой и представители прессы. Всем, к моему немалому злорадству отказали. Адвокат кривился, твердил о нарушении моих прав, настаивал на каких-то жалобах и прочей бессмысленной деятельности…

Я глядела на него с искренним интересом. Мне не понятно было, чего этот человек добивается? Лично мне как день ясно было, что он должен сосредоточиться на спасении той подзащитной, у которой больше шансов — а не развивать бурную, но бессмысленную деятельность вокруг покойницы. Нет, он вещал, конечно, о том, что мои друзья за меня борются, что мне нужно держаться, но не то чтобы я в эти бессмысленные заявления верила.

Разве что, Томас Грин платил ему по часам — и тогда, конечно, его просиживания в допросной за милой беседой с Элен Харрис смысл-таки имели. Да и попытки подбодрить «бедную несчастную Лизу Миллс» тоже. Нет, я не обвиняла парня за профессиональный цинизм — каждый зарабатывает на хлеб с маслом как может. Но если бы спросили меня, честно отсоветовала бы настолько бессмысленные траты.

*** День суда приближался медленно. Очень медленно. А случился как-то внезапно.

В прошлый раз я поторапливала его, отчаянно, по-звериному надеясь, что за ним меня ждет свобода. В этот раз мне было не то чтобы все равно… В этот раз надежды не было. Я точно знала, что да — свобода ждет. Последняя. Зал суда был полон людьми — были среди них и знакомые лица.

Мэтт, в строгом костюме, собранный, хмурый, с жестким взглядом. Он выглядел существенно лучше, чем в нашу последнюю встречу — да даже чем и в первую. Я порадовалась, что у нас с Камиллой всё получилось, хоть и тандем был не сработанный, и подготовки никакой не было, да и условия проведения ритуала оставляли желать лучшего — а мы все равно справились! Есть, чем гордиться!

Да и просто — мне было приятно его видеть. Приятно, что он жив. Возможно, шевельнулась в головушке крамольная мысль, не так уж и не правы были те, кто утверждал, что спасла я его от великой любви… Я поймала взгляд Мэтта, направленный на меня, и отвернулась. Нечего! «Долгие проводы — лишние слезы»! Или как-то так. Томас Грин, как и Мэтт, сидел на первой скамье и выглядел зеркальным отражением носорога, только не таким шикарным. За их спинами я узнала миссис Тернер с младшими дочерями, сухощавого рыжего мужчину с залысинами — видимо, ее супруга. Дафна Кован, незабвенный инспектор, приходившая с инспекцией, хмурила белесые брови во втором ряду.

Неподалеку от них взгляд выхватил хмурого лысого мужика с целительским цеховым знаком на лацкане пиджака — змеей, обвившей чашу. Не уверенна, но кажется это и был тот самый Джонатан Кларенс, таскавший мне диагнозы. Он сидел в группе таких же змееносцев — кажется, коллеги пришли поддержать Камиллу. Она обнаружилась тут же. Ее привели первой, и она сидела на скамье подсудимый, чинно расправив платье и сложив на коленях руки, рыжиной и сосредоточенно-собранным выражением лица похожая на брата. Мы с ней не виделись с того момента как попали в изолятор — нас, проходящих по одному делу, разумно рассадили по разным камерам. Мысленно я от души пожелала ей удачи.

Адвокат вился около нас, давая на ухо последние наставления: не бойтесь, держитесь, говорите правду и имейте в виду, если что — я рядом! Смерив его взглядом и дав понять, где бы я его видела (уж определенно — не рядом!), я заняла свое место, приготовившись к ожиданию. Больше в зале заседаний, забитом под завязку, знакомых я не обнаружила. Разве что, мимолетом подивилась обилию прессы: журналистская братия, как и целители, держалась кучно и среди прочих любопытствующих выделялась своей громоздкой аппаратурой.

Ждать пришлось недолго: судья в традиционной мантии и в парике вошел в зал, и секретарь объявил:

— Всем встать, суд идет!

В прошлый раз я была как Камилла — я готовилась к бою и ловила каждое слово до самого приговора. В этот раз ловить было нечего — и я просто впала в оцепенение, готовясь пережидать нудную процедуру.

Мэтт

Камилла держалась молодцом, а вот Лиза выглядела откровенно плохо. Я пытался пробиться к ней все эти четыре месяца, но меня откровенно отфутболивали: поднятая нами волна изрядно нервировала, чтобы не сказать бесила, официальные власти, и кто-то из них нашел отличный способ отыграться. Отчасти, я их понимал.

С момента выхода нашего группового обращения сторонники восстановления темной магии в правах на уровне тридцать седьмого года изрядно потрепали им нервы. Пикеты, митинги и прочие акции гражданского протеста случались повсеместно, если и не каждый день, то каждую неделю откуда-то приходило известие о группах протестующих. Целители в полный голос заговорили о централизованной забастовке. Мы вскрыли нарыв.

Суд по нашему делу оттягивали изо всех сил — сперва власти, пытаясь дождаться, пока волнения улягутся, а потом уже мы сами — всеми правдами и неправдами пытаясь дотянуть до необходимого нам законодательного послабления. В итоге народу на заседание пришло куда больше, чем мог вместить зал суда, и внутрь пустили только причастных — но и то яблоку было негде упасть. А сочувствующие и сопереживающие толпились на улице. Напряжение, неуклонно нараставшее всё это время, достигло пика и замерло на максимуме.

— Для дачи показаний вызывается подсудимая Лиза Миллс, — объявил судья после положенных подготовительных процедур, и Лиза ненадолго взбодрилась от нападок прокурора, но вернувшись на скамью подсудимых снова впала в апатию.

Я ругнулся сквозь зубы — ну что за сволочи! Почему меня к ней не пустили? Я бы живо вытряхнул ее из этой хандры! Том, услышавший меня, шикнул, требуя вести себя пристойно, но посмотрел с сочувствием.

Да, я на взводе. Да, мне следует держать себя в руках. В конце концов, на кону стоит слишком многое, чтобы позволить моим нервам всё испортить. Камилла держалась хорошо — сожалела, что пришлось нарушить закон, но не скрывала, что при необходимости сделала бы то же самое. А после нее для дачи показаний пригласили меня, и я все время думал о том, чтобы не сорваться и не устроить в зале суда построение на табуретках…

Вроде, удалось. Хотя где-то к середине у меняя и возникло устойчивое впечатление, что без зубов прокурор выглядел бы куда лучше… А потом время понеслось вскачь, и события воспринимаются как-то урывками.

Офицер, конвоировавший Лизу, пожимал плечами:

— Да она пришибленная какая-то была. Когда мистера Тернера увезли, мисс Тернер про одежду вспомнила — а мисс Миллс так и стояла на крылечке. Такое ощущение, если бы ее в ночной сорочке увезли, она бы и не заметила…

Вот Абигайль, которую заинструктировали перед заседанием чуть ли не насмерть, запрещая рыдать и раздражать этим судью, изо всех сил давила слезы:

— Я собиралась ей веселую жизнь устроить… Я же не знала, что она такая!

Соседка миссис Флай скрипела со свидетельской трибуны:

— Мы ее, эту девочку, поначалу очень невзлюбили, и даже требовали, чтобы Мэтью ее отправил, откуда взял, но она такая беззлобная девочка оказалась… Роберту моему помочь после травмы никто не брался, а она лечение подобрала, не отказала — хоть мы ей дурного и желали…

Я тер переносицу, старательно пряча лицо. Это было идеей нанятого Томом адвоката, а он подцепил ее у врачей скорой помощи. Если Лизу не любят соседи — надо найти тех, у кого проблемы по части магии крови, и постараться хоть их перетащить на свою сторону. И я согласился, только Лизе просил не говорить, для кого она схему корректирует.

Целитель Кларенс, не стесняясь, рассказывает, что коллега Тернер ему рассказала о снятии проклятия, и о том, что мисс Миллс предлагала заменять магию крови ритуалистикой, и он попробовал, и получалось очень неплохо, процент повторных обращений пациентов за помощью снизился втрое — один минус, специалист в данной сфере у нас сейчас один, и новых не предвидится, так что приходилось анамнезы в изолятор отправлять. Да, делился впечатлениями с коллегами, и не скрывает. Что коллеги? А ничего — мисс Миллс для половины страны расчеты делала, вот и всё, что коллеги говорят!

И адвокат не упустил случая вступить:

— Этот закон был отменен! Вчера премьер-министр подписал указ о возвращении нормативов к уровню, принятому в 1937-году! И вообще, моя подзащитная даже из заключения спасала жизни! А вы ее в чем-то обвиняете!

Зал возмущенно шумит, газетчики волнуются в своем углу, и судья стучит молотком по столу:

— Тишина в зале!

Новые выступающие, и снова шум, но мне нет до этого дела, потому что я смотрю на Лизу, и пытаюсь поймать ее взгляд, но она так и сидит, безучастным зверьком, мечтающим только спрятаться в свою норку, а в зале кто-то тем временем вещает голосом Дафны Кован:

— Я предоставляла следствию результаты своей проверки, но могу и на словах повторить: очень законопослушная девушка. Неудивительно, что вынужденное нарушение закона и повторное заключение стало для нее таким стрессом…

И на прокурорский вопрос, уверена ли инспектор, что мисс Миллс не нарушала правил условного освобождения, Дафна Кован зашлась возмущением:

— Если вы желаете поставить под вопрос мою компетентность, будьте добры сделать это в установленном законом порядке!

В зале снова поднялся шум, и разгневанный судья угрожает выставить всех из зала суда… Я воспринимал это кусками, урывками, потому что Лиза так и не поднимает головы. И я смотрю-смотрю-смотрю на нее, пытаясь мысленно докричаться: всё будет хорошо! Всё будет хорошо, слышишь?! Я не дам тебя в обиду!

Но она не слышит меня. Слишком углубилась в свои мысли — и могу спорить, веселого там мало… И слова «суд удаляется на совещание» я цепляю только краем сознания. Потому что моя темная поднимает на меня взгляд. И мир вокруг перестает существовать.

Лиза

Взгляд Мэтта я чувствовала щекой как ожог. Я не хотела на него отвечать. Я не хотела на него смотреть. Я не хотела, чтобы он видел, насколько… Насколько он мне дорог. Зачем? Зачем засаживать в него новые крючки, которые ему придется болезненно из себя выдирать после моей смерти? Зачем показывать ему, насколько я его люблю, если это лишь усугубит его чувство вины потом? Когда он, давая показания, назвал меня своей невестой — я чуть не захлебнулась сразу от боли и счастья. Чуть не застонала вслух — ну заче-е-ем?! Зачем ты всё усугубляешь?! И я смотрела в пол, и серый день наседал на меня со всех сторон, и я изо всех сил старалась отрешиться от происходящего, утонуть в этой серости…

И вдруг случайно, неосторожно подняла глаза — и поймала его взгляд. Ощущение было такое, будто тот самый треклятый крючок, от которого я старалась уберечь Тернера, воткнулся в саму меня. Глубоко-глубоко, в самое сердце — и выдернул его тела. И теперь это глупое сердце висит, обнаженное, трепещущее, живое, над головами людей, сидящих в зале суда, и вот-вот глупое, сорвется, упадет, покатится…Но не срывалось. Не падало. И я смотрела на Мэтта, не отводя глаз, когда внутри меня все корчилось от боли и орало от бессильной злости: ну зачем, зачем, господи, ты дал мне это только сейчас?! Зачем дал — и сразу забираешь?! Мне же больно, больно, больно! Я еще живая, ты слышишь?! Я не хочу умирать! Я не хочу оставлять его и уходить!

И билось в ушах, гудело набатом: ты сама виновата! Ты все это заслужила!

Да, виновата. Да, заслужила! Но за что его-то, господи?!

И когда новое «всем встать, суд идет!» подняло на ноги зал, я встала вместе со всеми, зная, что это — последние мгновения, что мне остались. Потому что больше я этого ненормального, чокнутого, ненаглядного носорога не увижу…

И я пила его взглядом, стараясь напиться впрок, на весь коротенький остаток своей жизни, чтобы, когда придет мой час, утешать себя хотя бы тем, что Он. У меня. Был!

— …постановил признать подсудимых Лизу Миллс и Камиллу Тренер невиновными в совершении преступлений, предусмотренных статьей 204 уголовного кодекса, и освободить из-под стражи в зале суда!

Бог его знает, что там дальше было. Я не видела. Я грохнулась в обморок.

Эпилог

Десять лет спустя

Мы самозабвенно целовались, спрятавшись в одной неприметной больничной кладовке — бесстыдно и безоглядно, тискались, как два подростка. Упавшая на Мэтта швабра и большая коробка с каким-то чистящим средством на этот процесс никак не повлияли. Я плавилась в его руках, отчаянно цеплялась за широкие плечи, и думать не думала о том, что я, вообще-то, на работе. И, вроде бы, взрослая ответственная женщина. И меня там, возможно, уже потеряли.

— Целитель Лиза Тернер! Целитель Лиза Тернер! Простите, вы не видели целителя Тернер? — голос Энн Свенсон, молоденькой аспирантки госпиталя Святого Петра, донесшийся из коридора, подтвердил мои опасения.

Я дернулась, попыталась отвести жадные и забравшиеся куда-то совсем уж не туда руки (на самом деле, очень даже «туда», но время, но место! Пациенты, опять же…) и пресечь непотребство — обязанности звали. Обязанностям было плевать, что мой муж вернулся из длительной (целых пять дней!) командировки, что мы, вообще-то, соскучились. На все им было плевать, этим обязанностям.

Энн Свенсон, расспрашивая всех встречных, не видели ли они неуловимого целителя Тернер, убежала куда-то по коридору. Мэтт мои трепыхания проигнорировал и вместо того, чтобы отпустить меня работать работу, вовсе даже наоборот, навалился всем телом.

Ну, носорог, что возьмешь! Мое тело, в свою очередь, отреагировало с энтузиазмом: грудь заныла, внизу живота сделалось жарко и томно…

— Так, — я взяла себя в руки и волевым усилием отстранила мужа от себя. Не сильно. Насколько смогла. Все равно старательная Энн сейчас не найдет меня в ординаторской и побежит обратно, а у нас пациента в четвертом боксе готовились в кокон погружать…

— Ты придешь сегодня домой пораньше? — шепнул на ухо Мэтт, осторожно гладя меня по спине. И периодически сползая ниже.

Я сглотнула и попыталась собрать в кучу расползающиеся мысли: так, ну у нас сегодня показательное снятие проклятие для студентов, потом здесь же, в больнице нам выделят помещение для коллоквиума, и это вот никак не отменить, потому что непременно нужно по свежим впечатлениям провести, а вот всё остальное вроде бы терпит, и если не случится никаких форс-мажоров, то в университет я сегодня не поеду, отчетность до завтра подождет. А вот дети не подождут, дети нас с отцом вообще редко видят, а чтобы прям сразу вместе обоих — это у них вообще праздник почти как Рождество!

Да, решено!

Я кивнула — несколько судорожно, поскольку со спины злокозненные Мэттовские руки окончательно сползли ниже, и теперь вдумчиво оглаживали мою пятую точку.

— В четыре, да? — жарко выдохнул Мэтт в мою макушку.

Предложение было очень соблазнительным, потому что наши дети (те самые, которые сироты при живых родителях) в это время еще в школе, но… Коллоквиум. Помимо двоих родных детей рыжей масти у меня еще было неполных два десятка чужих и разномастных. Плюс время на дорогу…

Вопрос о том, что, возможно, нам и стоит внять мудрому примеру родителей Тернера, и перебраться в центр — ближе к работам, учебе и цивилизации в целом, поднимался как минимум раз в пару месяцев, но как поднимался, так и благополучно не получал развития. Покидать плотно обжитые стены вернувшего былое великолепие старого дома было жалко до слез. Сколько я в этих стенах мозолей натерла! Да и что станется с уже третьим поколением ласок, так и живущих под крыльцом?..

Кстати, не забыть, что в пятницу приходят на ужин Камилла, Том и их рыжая свора (вот неистребимая никакими лишними генами порода!), так что в пятницу точно надо отпроситься пораньше…Я вдруг вспомнила, с чего вообще начала обо все этом думать, и, вернувшись к заданному вопросу, обреченно выдала:

— В шесть.

— В шесть — это не пораньше, в шесть это почти как всегда! — возмутился Тернер. — Я вот почему-то смог приехать пораньше!

— Вот если бы ты меня об этом предупредил, то и я бы смогла! — огрызнулась я шепотом.

Энн уже добежала до ординаторской и рысцой неслась обратно. Пора было выходить. Только сперва — дождаться, чтобы она пробежала мимо и выйти у нее за спиной. Пусть думает, что я по лестнице с первого этажа поднялась!

— В пять! — Мэтт надежно перекрыл выход и всем своим видом давал понять, что враг не пройдет и вынужден будет договариваться.

Когда на него нападало такое вот дурашливое настроение, с трудом удавалось вспомнить, что это — взрослый серьезный мужчина, крупный специалист, маг-архитектор и совладелец успешной проектной фирмы.

— Доктор Лиза Тернер! — протрусила мимо дверей Энн, и я решилась на отчаянные меры.

Ухватив мужа за воротник, потянула его на себя, впилась поцелуем в губы, прижалась всем телом и прошептала, искренне и от всей души то, что говорила ему непозволительно редко:

— Я люблю тебя!

— Я люблю тебя! — эхом откликнулся Мэтт, прижимаясь ко мне… Щель между ним и дверью оказалась достаточной, чтобы в нее выскочить. Ноги подгибались, и в мышцах еще не утихла сладкая дрожь, но Энн я догнала, имея вид исключительно собранный и деловой.

— Всё готово, Энн?

— Ой! Доктор Тернер, а я вас потеряла! Да, недочеты устранили, студенты ждут, бокс готов!

Я кивнула и вместе с аспиранткой, почтительно пропустившей меня в дверях, прошла в четвертый бокс. Окинула взглядом рабочее помещение, проверяя подготовку, привычно пересчитала студентов по головам одобрительно кивнула и скомандовала:

— Ну что ж, начинаем!

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Эпилог