Таинственное происшествие в Стайлз. Таинственный противник. Убийство на поле для гольфа (fb2)

- Таинственное происшествие в Стайлз. Таинственный противник. Убийство на поле для гольфа (пер. Александр Давидович Смолянский,Ирина Гавриловна Гурова,Иван Е. Шевченко) 3054K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Агата Кристи - Лев Михайлович Хайлов (иллюстратор)

Кристи Агата
СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ
ТОМ ПЕРВЫЙ

АГАТА КРИСТИ (1890–1976)

Когда в 1977-м — год спустя после смерти Дамы^[1] Агаты Кристи Мэллоуэн — увидела свет одна из ее лучших книг, «Автобиография», миллионам поклонников приоткрылся секрет того неиссякаемого обаяния, которое помогло миссис Кристи завоевать и по сей день сохранить титул «королевы детектива». Сохранить, несмотря на критику, периодически обвинявшую писательницу в стереотипности персонажей, в надуманности сюжетов и во множестве прочих смертных литературных грехах. Несмотря на сильную конкуренцию в лице Марджери Эллингем, Дороти Сейерс и Найо Марш, а позднее Рут Ренделл и Филис Дороти Джеймс. Популярность ее продолжает расти, и даже для людей далеких от литературы и не прочитавших ни одной ее книги, само ее имя олицетворяет определенное явление и воспринимается как синоним высококлассного детектива. Она не просто достигла мировой известности, а стала явлением в мировой культуре и заняла прочное место в нашем сознании.

Конечно, «Автобиография» не явилась откровением: в каждом ее романе читатель ощущал богатый жизненный опыт и выстраданную житейскую мудрость. Именно это, в сочетании с недюжинной фантазией, позволяло ей создавать книги, столь любимые самой широкой аудиторией. Книги, в которых непостижимым образом соединялось сугубо английское и общечеловеческое, изощренность и простота, дух времени и ощущение вневременного.

Агата Кристи жила в своих книгах, она писала свою жизнь. В чертах ее персонажей вы найдете викторианскую чопорность и прямоту ее бабушек (одна из которых умела определять ложь «по запаху»), склонность к мистицизму и властность матери, обворожительный шарм отца, чарующий романтизм истории их любви — и при этом по-английски трезвое восприятие жизненных неурядиц.

Атмосфера ее книг пропитана светлым покоем детства и отголосками кошмарных снов. На их страницах уживаются неподкупность и алчность, эгоизм и жертвенность, пасторальная наивность и психоанализ, музыка и медицина, архитектура и секреты садоводства.

Ее молодые герои так и брызжут энергией, гоняясь за злодеями по всему свету, а пожилые детективы, уютно устроившись в кресле и потягивая горячий шоколад, разгадывают хитроумные криминальные загадки. Многие из них давно уже стали жить самостоятельной, независимой от книг жизнью. Их мир, безусловно, не такой, в котором живем мы, но мы, пожалуй, не отказались бы жить в их мире.

Агата Кристи умеет привлечь любого читателя иллюзией уютной предсказуемости, а в последний момент изящно обвести вокруг пальца. Она мастерски использует то, что от века было свойственно человеческой натуре, — тягу к театру, шутке, к мистификации. Она умеет найти равновесие между «мистификацией» и «дозой истины», каждое разоблачение, недосказанность, каждая «улика» в конечном итоге складываются у нее в единую картину. Причем все происходит на глазах у читателя. Миссис Кристи, как правило, предпочитает полагаться скорее на несколько искаженную интерпретацию происходящего, чем на утаивание каких-то фактов, — что и обеспечивает ей неизменное преимущество перед другими мастерами жанра. Она не боится показать читателю практически все, что можно. Именно в этой «приближенности» к читателю и скрыта причина успеха ее книг. В них обычные для нас заботы, сомнения, надежды предстают в виде увлекательных игр и упражнений для ума. Но главное не только, вернее, не столько это. Куда важнее, что делает она это с любовью. Что мы и ощущаем в каждой строчке. Да и сама она признается в этом на первых страницах «Автобиографии»: «Я люблю жизнь. Случалось, что мной овладевало беспросветное отчаяние, острая жалость к себе, жестокая печаль, но я всегда твердо знала, как это замечательно — жить… Я всегда считала жизнь увлекательнейшей штукой и считаю ее таковой и до сих пор».

Именно эта ее любовь к читателю и неуемное жизнелюбие, запечатленное в книгах, и заставляют нас время от времени хоть на несколько часов взять в руки томик Агаты Кристи.

Мэри Кларисса Миллер, буквально перед самым крещением нареченная Агатой, родилась 15 сентября 1890 года. Она была третьим (и последним) ребенком американца Фредерика Миллера и англичанки Клары Бемер.

Ее детские годы прошли б поместье Эшфилд в Торки. «Мне кажется, что одна из самых больших удач в жизни человека, — пишет она, — счастливое детство. Мое детство было очень счастливым. У меня были дом и сад, которые я любила, мудрая и терпеливая няня; мои отец и мать обожали друг друга и были прекрасными супругами и родителями».

Агата казалась медлительной и туповатой рядом с живыми и энергичными старшими детьми — умницей Мэдж и легкомысленным и безалаберным Монти. В семье все свыклись с мыслью, что она ничего в жизни не добьется. В лучшем случае — «прилично» выйдет замуж.

Агата относилась к числу тех детей, которые не скучают в одиночестве. Мир ее детства был наполнен воображаемыми друзьями; семья кошечек по фамилии Бенсон казалась ей куда милее, чем ожидавшие в детской куклы. А то, что позже разовьется в писательский талант, пестовалось многочисленными рассказами и историями — няниными, в первозданной их фольклорной чистоте, и мамиными, фантастическими и никогда не повторявшимися. Уже в четыре года, на удивление няне и родителям, она самостоятельно начала читать — и с тех пор не расставалась с книгами. Сборники сказок становятся для нее самым желанным подарком на праздники, а библиотека в учебной комнате подвергается частым набегам.

Тем временем у семьи Миллер возникают серьезные финансовые трудности — американские капиталы Фредерика непостижимым образом истощаются. Родители вынуждены сдать Эшфилд в аренду и на несколько лет уехать во Францию. Монти тогда учился в Харроу^[2], и они уезжают без него — вчетвером.

Все эти годы Агата практически не получала никакого образования, если не считать эпизодических уроков арифметики с отцом. Зато по возвращении начались серьезные занятия музыкой — у нее обнаружился хороший слух — и танцами, но если последнее осталось просто увлечением, то музыке суждено было сыграть значительную роль в жизни будущей писательницы. Вскоре она уже играет Шумана и Грига; впереди уроки пения в Париже… И если бы не врожденная стеснительность, мир, возможно, лишился бы одной из своих самых любимых писательниц.

Но безмятежное детство неумолимо подходило к концу. Безуспешные попытки поправить финансовые дела подточили здоровье Фредерика. Врачи так и не смогли выяснить причину его болезни. В ноябре 1901 года его не стало. А когда почти через год Мэдж выходит замуж за сына школьной подруги матери Джеймса Уоттса, которому в дальнейшем предстоит стать одним из самых преданных почитателей своей юной свояченицы, в Эшфилде остаются двенадцатилетняя девчушка и удрученная смертью мужа уже немолодая женщина. Время от времени Агате приходится вбегать среди ночи в мамину спальню с нюхательными солями, а чаще стоять у порога, тревожно вслушиваясь в ее дыхание, — у миссис Мидлер периодически случаются приступы. Ко всему прочему, им едва удается сводить концы с концами.

В это очень тяжелое для них время мать и дочь много читают вместе — Диккенса, Дюма, Теккерея, немного позже наступает период увлечения Лоренсом. Агата обладала тонким вкусом — ее любимыми писателями были Грэм Грин и Элизабет Боуэн. Среди поэтов она выделяла лорда Теннисона, Йейтса и Томаса Стернза Элиота. С книгами сэра Артура Конан Дойла она знакомится по пересказам Мэдж, которая, кстати, также не была лишена литературного дарования.

Неудивительно, что маленькая Агата частенько развлекалась сочинением бытовых сценок для своих воображаемых друзей по играм, а гуляя по саду, напевала отрывки из — ни больше ни меньше — придуманной ею оперетты! Не обошлось и без сочинительства стихов^[3].

Миссис Миллер последовательностью не отличалась, и это весьма сказалось на образовании дочери — за несколько лет она сменила несколько школ, сначала в Англии, затем во Франции. Собственно говоря, серьезного образования Агата так и не получила.

В 1908 году здоровье Клары резко ухудшается. Отчаявшиеся врачи рекомендуют ей сменить климат, и на зиму они едут в Каир. Несмотря на советы матери, Агата не спешит знакомиться с достопримечательностями Египта. Открыть для себя эту страну ей предстояло позже. «Как испортилось бы мое впечатление от красот Египта, — через несколько лет напишет она, — если бы я увидела их неподготовленными глазами». Экскурсиям она предпочитает удовольствия светской жизни — пикники, танцы, прогулки, постигая при этом тонкое искусство викторианского флирта.

В один из непогожих зимних дней выздоравливающая после гриппа Агата вяло раскладывала пасьянс. К ней в спальню заглянула миссис Миллер и, увидев на лице дочери скучающее выражение, предложила: «Почему бы тебе не написать рассказ?»

Агата отнеслась к этой идее скептически, но Клара уже несла тетрадь и ручку. Что ж, писать рассказ было все же приятней, чем в сотый раз раскладывать «Мисс Миллиген». Так у нее появилось новое увлечение.

После рассказа наступил черед романа. Он назывался «Снег в пустыне». По совету миссис Миллер, роман отдали на суд соседу — весьма популярному в то время писателю Идену Филлпотсу. Агата всю жизнь с благодарностью вспоминала его деликатность и весьма ценные для начинающего литератора советы.

А вскоре произошло еще одно событие: на одной из вечеринок она знакомится с Арчибальдом Кристи, очень приятным молодым человеком, который робко, но настойчиво начинает за ней ухаживать. Так началась романтическая история двух влюбленных, у которых не было денег на устройство семейной жизни; к тому же Арчи должен был уехать в Солсбери-Плейн, на летные курсы. В довершение всего и без того незавидное финансовое положение семьи Миллер вновь ухудшается, а у миссис Миллер катастрофически ослабевает зрение. За последующие полтора года то Арчи, то Агата неоднократно пытались расторгнуть помолвку, но каждый раз вызванный отчаянием благородный жест одного решительно не принимался другим… Между тем приближалась война.

В первые же недели войны Агата устраивается на работу в госпиталь. В военном госпитале, пожалуй, как нигде более, причудливо переплетены трагическое и комическое, великое и обыденное. Трудно сказать, как воспринимала увиденное двадцатичетырехлетняя девушка. Тем не менее в ее первых романах все это описывается с легким бытовым юмором. Видимо, редкостное жизнелюбие Агаты помогло ей приладиться к этому совершенно непривычному для нее образу жизни. Проходившие перед ней чужие судьбы, такие разные, давали пищу ее наблюдательности и, что очень важно, учили состраданию.

Накануне Рождества влюбленные принимают неожиданное решение — вступить в брак. В ужасной спешке, без заблаговременных приготовлений и даже не уведомив миссис Миллер, 24 декабря 1914 года Арчибальд и Агата становятся мужем и женой. Почти сразу после церемонии Арчи был вынужден уехать во Францию, а Агата возвращается в свой госпиталь, где ее переводят в аптечное отделение. Новые обязанности отнимали у нее гораздо меньше времени. Тогда-то подброшенная старшей сестрой Мэдж мысль — написать детективный роман — пускает корни. Новоприобретенные знания подсказывают идею романа, а знакомство с бельгийскими беженцами, жившими неподалеку, — «ключевой» образ. Прочие персонажи, как это часто бывало у Агаты Кристи, возникают благодаря случайно увиденным и совсем незнакомым людям. Чтобы ничто не отвлекало от работы, она берет отпуск и отправляется в Дартмур. Так появилось «Таинственное происшествие в Стайлз».

Роман, сочиненный как бы играючи в 1915 году, около пяти лет путешествовал по издательствам. Уже успела кончиться война, а у Арчи и Агаты — родиться дочь, когда в 1920-м, совершенно неожиданно для автора, издательство «Бодли Хед» принимает книгу к публикации. Впрочем, рождение будущей «королевы детектива» прошло практически незамеченным: было продан около двух тысяч экземпляров, а гонорар составил… 25 фунтов.

* * *

«Таинственное происшествие в Стайлз» можно охарактеризовать как вполне зрелый роман не совсем зрелого мастера. Это книга зависимая с первой до последней страницы. Влияние Конан Дойла на раннюю Кристи очевидно. Первые же строки вызывают в памяти записки доктора Ватсона. Читателю не может не броситься в глаза, сколь старательно автор спешит изложить ситуацию и подробно охарактеризовать каждое действующее лицо. Язык романа довольно тяжел и искусственен в сравнении с более поздними вещами, при всем том этот роман — своеобразный вызов стандартным и довольно примитивным детективам любимцев тогдашней публики — Флетчера или Уоллеса. Те стараются отвести подозрение как можно дальше от убийцы, а я возьму и сразу предъявлю ему обвинение! Английские законы, запрещающие дважды судить человека за одно и то же преступление, дают ей возможность очень остроумно построить интригу: навести следствие на ложный след и, усыпив бдительность полиции и читателей, надежно упрятать преступника в тень. Этим романом была начата длинная череда произведений с подставным убийцей, который «знает, кто настоящий убийца, но говорить не хочет». Не раз отмечалось сходство сюжета «Таинственного происшествия в Стайлз» с более поздними романами писательницы, поэтому признание Агаты Кристи одному из корреспондентов в том, что она, «вероятно, может написать одну и ту же книгу много раз», следует воспринимать на удивление буквально.

Несомненной удачей Кристи — наряду с оригинальным сюжетом — был конечно же образ мосье Пуаро, столь экзотического в типично английском окружении, чья нелепая внешность и манерность так своеобразно оттеняются полукомичной серьезностью и уж совсем не комичным умом.

В «Автобиографии» миссис Кристи рассказывает о том, как появился на свет этот персонаж. Размышляя, каким должен быть сыщик, она подумала: по соседству с госпиталем живет много бельгийских беженцев… Почему бы ему не быть одним из них?

«…Среди беженцев кого только не было. Может, взять полицейского? Отставной полицейский. Не первой молодости. Тут я здорово промахнулась, ибо теперь моему герою должно перевалить далеко за сотню.

Итак, я остановилась на сыщике-бельгийце и дала образу прорасти. Он будет отставным инспектором, чтобы кое-что знать о преступном мире. И очень пунктуальным и аккуратным, думала я, разбирая бедлам в своей спальне. Я уже видела его — аккуратного человечка, маниакально любящего порядок и предпочитающего квадратные предметы круглым. У него отлично должна работать голова — эти серые клеточки в мозгу. О, какая удачная деталь — эти серые клеточки! И имя у него пусть будет довольно пышное, вроде родовых имен семьи Холмс. Как там звали его брата? Да, Майкрофт Холмс.

А не назвать ли моего человечка Геркулесом? Маленький — и Геркулес. Совсем неплохо. Фамилия далась мне не без труда. Почему именно Пуаро, не помню — то ли я придумала эту фамилию, то ли вычитала в газете или где-то еще… Не важно. В общем — Пуаро. Лучше не Геркулес, а на французский манер — Эркюль. Эркюль Пуаро. Ну, с этим, слава Богу, все уладилось».

Не правда ли, как все просто. Почти случайно, как результат недолгих раздумий, появился на свет Один из популярнейших литературных персонажей.

Иностранное происхождение Пуаро дало писательнице возможность показать изобилующую условностями английскую жизнь как бы извне, увидеть ее глазами «человека со стороны», которому иногда приходится растолковывать правила, само собой разумеющиеся для англичанина.

Эркюль Пуаро выписан на редкость органично — последующие романы мало что добавили к его образу. Уже здесь имеются и аккуратность, и зачастую наигранные холерические всплески, и страсть к карточным домикам, и самонадеянность, и свойство принимать убийства близко к сердцу, и даже привычка самому расставлять стулья для публики! Здесь же находим и определение его знаменитого метода: «подозревать каждого, пока окончательно не доказана его непричастность к преступлению». Пожалуй, только одну его черту не сумел уловить простодушный Гастингс — бережное, если не сказать любовное, отношение к человеческой жизни.

Итак, мосье Пуаро предстает перед нами во всей своей красе, как некий тайный жрец ритуала следствия, чья нелепая внешность и экзальтированность совсем незаметны рядом с неутолимой страстью к истине и справедливости.

В первом же романе на долю Эркюля Пуаро выпадает чуть ли не самое запутанное в его послужном списке дело! Правда, преступника он вычисляет довольно быстро, но сколько сил и времени было потрачено на расследование побочных линий.

Роман явно перегружен этими линиями — мнение, подтвержденное впоследствии и самой Агатой Кристи: «Как все начинающие писатели, я старалась предельно усложнить сюжет». Довольно часто такое обилие перипетий приводит к ослаблению читательского интереса, но ей удается избежать этого. Она уже умеет держать читателя в постоянном напряжении, то заставляя его выслушивать, казалось бы, совершенно пустую болтовню Пуаро о бегониях, то неожиданно уведомляя об аресте одного из подозреваемых.

Следует помнить, что в те времена всякий уважающий себя любитель детектива стремился сам докопаться до истины. Агата Кристи ориентируется именно на такого пытливого читателя, стремящегося разгадать роман до denouemenz^[4]. Именно такому читателю ее романы доставляют наибольшее удовольствие.

Именно такому читателю она обычно и предлагает несколько «ключей» к разгадке.

В «Таинственном происшествии в Стайлз», впрочем, как и в большинстве романов, написанных позже, их три. Первый, естественно, метод Пуаро, предполагающий долгий и скрупулезный отбор улик и выстраивание логической цепи, ведущей от убийства к убийце. Второй — прямая улика, обычно простая, но искусно завуалированная. В «Стайлз», например, сразу становится ясно, что убийство не требовало присутствия убийцы на месте преступления — hey presto!^[5] в доме в ночь трагедии отсутствуют два человека. Последний, третий ключ, она, можно сказать, вручает читателю прямо в руки, но почти никто не обращает внимания на эту откровенную, ничем не прикрытую подсказку. «Она выкладывает туза прямо на ваших глазах», — так изящно выразился о приемах Кристи Джон Диксон Карр. Вспомните: «Что хотела сказать покойная своими предсмертными словами?» Они, разумеется, были обвинением… Правда, где-то по ходу дела эти слова истолковываются в прямо противоположном смысле, но даже и без этой уловки можно было бы обойтись.

Таковы правила игры, предложенные миссис Кристи своим читателям, и одна из многих причин ее популярности заключается в том, что играет она не только честно, но и достаточно рискованно.

* * *

Как только Арчи вернулся с фронта, Агата, оставив мать с бабушкой в Эшфилде, мчится к нему в Лондон.

Первый год их совместной жизни насыщен множеством событий. Арчи устраивается на весьма перспективную работу в Сити; у них рождается дочь — Розалинда, и, наконец, они усердно ищут подходящее жилье, что доставляет Агате нечто вроде спортивного удовольствия. Миссис Кристи обожала менять квартиры, а позже и дома.

Довольно неожиданно, с целью сохранить Эшфилд, она берется за второй роман — «Веселая авантюра», позднее переименованный в «Таинственного противника» (1922). Это типичный шпионский триллер, написанный легко, с юмором, не потребовавший от писательницы тщательно продуманных обстоятельств убийства, в общем, пользуясь термином Тибора Кестхейма, идеальный образчик «городской сказки». Читая его, невольно думаешь: в те годы не было, наверное, ни одной девушки и ни одного молодого солдата, которые не мечтали бы оказаться на месте Томми и Таппенс. В этой сказке чего только нет: и зловещие враги, и американские миллионеры, и ночные бдения, и погони, и любовь, такая романтичная и такая земная.

Как правило, критики относят триллеры Кристи как бы ко второму сорту — наверняка из-за их мелодраматически-сказочной атмосферы, но читатели всегда будут любить их наравне с ее каноническими детективами. Невозможно устоять против их юношеского задора.

Джон Лейн отнесся к триллеру довольно прохладно, и Агата решает вернуться к герою своего первого романа — Эркюлю Пуаро. «Второй» Пуаро («Убийство на поле для гольфа», 1923) явно написан в пару к «первому». Он вновь построен строго в соответствии с традициями — начиная с чтения почты за завтраком и кончая финальной сценой. Психологический портрет будущего всеобщего любимца еще немного «не устоялся» — в общении с официальными лицами он порою слишком прямолинеен, а один раз даже называет себя «никому не известным пожилым детективом» — фраза, через год-другой совершенно невозможная в его устах!

В целом история раскрытия преступления на вилле «Женевьева» написана более мастеровито, чем первый роман, хотя стиль пока еще несколько тяжел и театрален. В дальнейшем язык Агаты Кристи стал естественнее и живее, а повествовательный талант доктора Шеппарда («Убийство Роджера Экройда») значительно превосходит беллетристические способности капитана Гастингса.

Следом появился и первый сборник детективных рассказов «Пуаро расследует» (1924). Кстати, сама Кристи невысоко ставила «малый жанр», считая, что в детективном рассказе невозможно как следует развернуть интригу, и, однако же, это не мешало ей на протяжении всей жизни нередко к нему обращаться.

Пока популярность и заработки писательницы мало-помалу возрастают, Арчи окончательно разочаровался в Сити. И тут весьма кстати объявился его старый знакомый, некий майор Белчер, авантюрист, ухитрившийся устроиться на малопонятную, но ответственную работу по организации Имперской выставки, что требовало разъездов по колониям Британской империи. Он предлагает Арчи пост советника по финансовым вопросам. «Агата, разумеется, тоже может поехать», — добавляет он. Супруги долго раздумывали, но обоюдное желание повидать мир победило. Оставив Розалинду на попечение няни, мамы и сестры, чета Кристи в 1923 году отплывает в Кейптаун.

Для Арчи и Агаты это была счастливая пора. Расходы оплачивались правительством, их принимали как важных лиц. Из Южной Африки они отправились в Австралию, затем в Новую Зеландию. Отпуск, точнее отдых от непредсказуемого и раздражительного Белчера, они провели в Гонолулу, с азартом занимаясь серфингом.

Но по возвращении в Англию пришлось все начинать сначала — они остались без денег и без работы. Арчи с большим трудом устраивается в какую-то сомнительную фирму, а Агата принимается латать финансовую дыру единственным доступным ей способом — начинает работу над новым романом. Надо сказать, еще до отъезда Белчер предложил ей описать его дом и его самого — в роли убийцы, «потому что убийца всегда самый интересный персонаж в книге». «Тайну Милл-хауса» Агата решила написать от лица двух действующих лиц и отправила свою героиню в Южную Африку. (Персонажи Агаты Кристи всегда разъезжали вслед за ней по земному шару.) Роман, вышедший в конечном итоге под названием «Человек в коричневом костюме» (1924), примечателен тем, что сэр Юстес и Гай Пейджет явно списаны с реальных Белчера и его секретаря Бейтса. Такое бывало не часто — Агата Кристи неоднократно повторяла, что все ее персонажи — плод воображения. А также тем, что это одно из немногих ее произведений, где преступнику позволено избежать наказания. Видимо, потому, что убийца здесь разительно отличается от своих «коллег» в предыдущих романах — он обаятелен, обладает недюжинным умом и характером, а главное — абсолютно нормален и, безусловно, наделен той же «порочной» привлекательностью, что и прототип.

Затем последовал очередной уже триллер «Тайна замка Чимниз» (1925). Эта весьма романтическая история приносит ей новых поклонников и значительную сумму денег. А один из главных героев, лорд Кейтерэм, получился настолько колоритным, что его назовут одним из самых удавшихся ей типажей.

Жизнь понемногу налаживается, Розалинда растет, Кристи съездили на Гаваи, а по возвращении купили загородный домик. Незаметно для самой себя миссис Кристи становится профессиональной писательницей. «Бодли Хед» предлагает ей новый контракт. Ее доходами начинает интересоваться налоговая инспекция. Недолго думая, Агата обращается к литературному агенту своего «крестного отца» Идена Филлпотса, фирме «Хьюз Мэсси». Для тех, кто был хоть немного знаком с Агатой Кристи, неудивительно, что она сотрудничала с этой фирмой всю жизнь, а личный представитель фирмы Эдмунд Корк стал ее преданным другом — так же, как и племянник директора «Бодли Хед» Джона Лейна — Аллен, а позднее — сэр Уильям Коллинз. Практически все, кому приходилось близко сталкиваться с Агатой Кристи, относились к ней с уважением и искренней симпатией.

Продажа прав на публикацию «Мужчины в коричневом костюме» приносит неслыханную по тем меркам сумму в 500 фунтов; Арчибальду предлагают прекрасную работу. У них появляется возможность переехать в собственный коттедж в Саннингдейле. Агата с упоением погружается в творчество — пишет стихи, музыку к ним, пьесу «Эхнатон», а для нового издателя Уильяма Коллинза — знаменитое «Убийство Роджера Экройда» (1926).

Современному читателю трудно понять, почему вокруг этого романа поднялась такая шумиха. Дело в том, что детектив в ту пору как раз переживал свой «золотой век», и критики и писатели очень ревностно относились к соблюдению его жанровых канонов. Развязка «Роджера Экройда», нарушавшая одно из основных «табу» — рассказчик ни при каких условиях не должен быть преступником, — произвела эффект разорвавшейся бомбы. Роман был у всех на устах, он обсуждался на страницах газет, о нем спорили на автобусных остановках. Это был не просто успех, но грандиозная победа. Позади остались тревоги военного времени, постоянное безденежье, отсутствие работы… Кристи жили теперь в собственном доме, который они нарекли «Стайлзом», увековечив таким образом успех творческого первенца; у них было две машины, постоянный доход, они растили обожаемую свою Розалинду. Как сказали бы англичане, «слишком хорошо, чтобы быть правдой…»

* * *

Следующие три года своей жизни Агата Кристи не любила вспоминать и тем более комментировать. Уважая ее желание, изложим события, завершившие 1926 год, как можно короче, упомянув лишь общеизвестные факты.

Агата очень тяжело восприняла смерть матери. Она не захотела разделить свое горе с мужем, который очень болезненно переносил всякие неприятности, и поехала в Эшфилд одна. Арчи между тем все чаще искал общества своей новой знакомой — мисс Нэнси Нил, такой же, как и он, страстной любительницы гольфа. Однажды утром он уложил вещи и перебрался к ней. Узнав об этом, Агата села в машину и уехала в неизвестном направлении. Позднее ее автомобиль нашли на набережной в Суррее.

Исчезновение писательницы наделало много шума. В газетах появились громадные статьи. «Дейли Ньюз» сулила 100 фунтов за информацию. Полковник Кристи заявил, что очень обеспокоен исчезновением жены, сдержанно добавив, что его в тот день не было дома. Местный аптекарь, мистер Гиллинг, сообщил, что миссис Кристи не раз обсуждала с ним способы совершения самоубийства.

К концу недели розыски приняли невероятный размах. Сотни полицейских, тысячи добровольцев, отряды бойскаутов прочесывали район, где была обнаружена женская туфля. Наконец один из служащих гостиницы в Харрогите сообщил, что Агата Кристи провела эти девять дней у них. Очарованные манерами незнакомки, постояльцы показали, что она явно страдала потерей памяти. Публика была разочарована: результат никоим образом не оправдывал устроенной вокруг ее исчезновения шумихи. Были выдвинуты довольно скандальные версии, претендующие на реальность. Однако же никто из знавших Агату ни на миг не усомнился в том, что у нее действительно была временная амнезия.

Вскоре после этого происшествия последовал развод, и Арчи женился на мисс Нил.

Унаследовавшая от своих бабушек и матери твердый характер, Агата старалась быть стойкой, друзья поддерживали как могли. Кэмпбелл Кристи, брат Арчибальда, помог ей выполнить обязанности перед издательством и на скорую руку скомпоновать из нескольких ранее вышедших новелл очередной роман «Большая четверка» (1927), написанный в стиле популярного в то время, но теперь совершенно забытого американского писателя Эдгара Уоллеса.

А от нее ждут уже следующую книгу, и, уехав на Канарские острова, она нехотя, воспользовавшись сюжетом одного из своих рассказов, начинает работу над «Тайной голубого экспресса» (1928), по ее мнению, самым слабым из всех ее произведений. «Тогда я впервые, — пишет она, — осознанно взяла на себя бремя писательского труда».

Очередной роман «Тайна семи циферблатов» (1929), с героями, знакомыми читателю по «Тайне замка Чимниз» не прибавил ей популярности, не вызвал особого ажиотажа и сборник новелл о Томми и Таппенс — «Партнеры расследуют Преступления» (1929), составленный из пародий на известных мастеров детектива тех лет, включая Гильберта К. Честертона, сэра Артура Конан Дойла и саму… Агату Кристи, тонко поддевшую себя и своего Эркюля Пуаро в рассказе «Человек, под номером 16».

Тем не менее произведения ее продолжают выходить с завидным постоянством. Писательский труд, правда, из приятного развлечения превратился вдруг в единственный смысл жизни, а тут еще творческий спад, неудавшаяся семейная жизнь и полная неопределенность в будущем… Что-то оно ей готовит?

* * *

Когда в 1929 году неожиданное желание, почти сродни капризу, заставило Агату Кристи отменить поездку в Западную Индию и вместо этого отправиться на Восток, она, разумеется, не подозревала, насколько значимым станет для нее это путешествие. «Восточный экспресс» мчал ее к тому, что станет ее судьбой: к древнему миру, к археологическим раскопкам, к человеку, в котором она обретет возлюбленного и друга.

Но сначала были Дамаск и Багдад.

«Когда я оглядываюсь назад, — напишет позже Дама Агата, — то самыми яркими и отчетливыми оказываются воспоминания о местах, где я побывала». Случай привел ее в Ур, на раскопки, которые вел сэр Ленард Вулли.

Археология всегда интересовала Агату Кристи, хотя сама она совершенно ничего о ней не знала. Неожиданно оказавшись в археологическом лагере, она была очарована всем: людьми, их работой, а главное — реальностью прошлого человечества.

Жена сэра Ленарда, Кэтрин, только что прочитавшая «Роджера Экройда», восторженно приняла автора понравившейся ей книги. Агате не только предложили остаться пожить в лагере, но и пригласили приехать на следующий сезон — приглашение, против которого она не смогла устоять. Так в 1930 году она познакомилась с Максом Мэллоуэном, одним из помощников сэра Ленарда. Он показал ей страну, познакомил с памятниками древней цивилизации, некогда существовавшей на ее территории, а когда сезон раскопок закончился, вызвался сопровождать в Англию. «Я подумала тогда, — как, впрочем, часто думала и впоследствии, — какой чудесный человек Макс. Такой спокойный, он не торопится утешать. Он не говорит, а делает. Делает то, что нужно, и это оказывается самым лучшим утешением».

По возвращении в Лондон Макс сделал ей предложение. Она колебалась — ее смущал и печальный результат предыдущего замужества, и разница в возрасте (Макс был моложе на четырнадцать лет), — но он настоял, и, разумеется, с согласия Розалинды, осенью 1930 года они поженились.

Этот брак принес обоим супругам все, что должен приносить брак: глубокую любовь, уважение друг к другу, общность интересов. Оба занимались любимым делом, оба достигли значительных успехов и известности, оба получили дворянский титул. Позднее в своей автобиографии «Мемуары Мэллоуэна» сэр Макс напишет: «Сорок пять лет любви и радостного сотрудничества. Мало кому посчастливилось испытать, насколько обогащает жизнь гармоничный союз с творческим человеком, обладающим воображением».

Медовый месяц они провели в путешествиях — Югославия, Греция и даже южные районы тогдашнего Советского Союза.

Этот год отмечен и появлением романа «Убийство в доме викария» (1930), в котором в амплуа детектива выступает старая дева мисс Джейн Марпл, чем-то очень похожая на столь любимую автором Каролину Шеппард из «Убийства Роджера Экройда». И вновь миссис Кристи (она не стала менять фамилию, прочно связанную с прославившими ее книгами), не ведая о том, какое блестящее будущее ожидает ее новую героиню, сделала миссис Марпл очень пожилой. Она совершенно не собиралась возвращаться к этому персонажу и плохо помнила обстоятельства, при которых роман появился на свет.

И еще одно примечательное в ее творчестве событие произошло в этом на редкость счастливом году. Выходит первый из шести романов, которые Кристи публиковала под псевдонимом Мэри Уэстмакотт, — «Хлеб великанов» (1930).

Что же побудило ее, уже завоевавшего любовь публики автора детективов, приняться за обычные нравописательные романы, в которых к тому же явно угадывались личные переживания? Потребность заново переосмыслить жизнь и остаться при этом неузнанной? Писательские амбиции? Или любовь к мистификации? Это уже более полувека остается одной из множества загадок Агаты Кристи. Но если верно последнее, то ей это явно удалось, — о том, кто скрывается под псевдонимом Мэри Уэстмакотт, публика узнала только через пятнадцать лет после выхода первой книги.

Помимо обязательств перед издателями у Агаты появились новые серьезные обязанности: обустройство их с Максом дома в Уоллингфорде и непременное участие в экспедициях — отныне археология для нее хобби номер один.

Ее энергия поистине поразительна — она работает над сериалом для радиокорпорации Би-би-си, издает очередной детективный роман «Загадка Ситтафорда» (1931), в котором ощущается ее живой интерес к только-только изучаемым тогда телепатии, экстрасенсорике и т. д., а весной едет в Ур к Максу, с которым буквально через несколько дней возвращается домой через Персию, увидеть которую было ее давней мечтой.

Вернувшись, она с головой окунается в работу сразу над несколькими произведениями: романом «Загадка Эндхауза» (1932), в котором ощущается ее новое семейное положение и любовь к новому дому (дом здесь возвышается почти до уровня действующего лица), романом «Смерть лорда Эджвера» (1933), где она впервые применяет один из своих излюбленных впоследствии приемов (вызвавший, кстати, немало нареканий критики) — «перевоплощение», когда один персонаж (как правило, сам преступник) выдает себя за другого… сборником «Тринадцать загадочных случаев» (1932)…

Агата счастлива. Перемены в ее жизни очень напоминают счастливые развязки ее же романтических историй. Семейные радости органично переплетаются с творческими, одно другому совершенно не мешает, наоборот, Макс очень радуется успехам жены, и только одно омрачает эту идиллию — несостоявшееся рождение ребенка и понимание невозможности иметь с Максом детей в будущем.

* * *

В 1933 году Максу предлагают организовать небольшую археологическую экспедицию в Ирак. Экспедиция, в составе которой был сам Макс, Агата и один молодой археолог, производила раскопки под Ниневией. Результатом ее стала книга Макса о раскопках и выставка в Британском музее.

Агате лагерная жизнь пришлась по вкусу, она даже сумела организовать определенный комфорт. Она участвует в раскопках, готовит еду и при этом успевает весьма плодотворно работать.

В романе «Убийство в восточном экспрессе» (1934), написанном явно под впечатлением поездки в «Восточном экспрессе» в конце 1931 года, она дерзнула пойти на очередное нарушение канонов жанра — преступник должен быть один; правда, на сей раз это не вызвало бури негодования, так как уже стало очевидным, что жесткие рамки мешают развитию жанра.

Однако в рамках детектива (пусть даже и не очень жестких) невозможно осмыслить собственное «я». Чтобы попытаться разобраться в своем прошлом и по-новому взглянуть на драму первого замужества, она принимается за очередной роман — из тех, что публиковала под псевдонимом, — «Вдали весной». Он очень автобиографичен. Вместе со своей героиней ей наконец удается сбросить гнет прошлого.

Подведя такой своего рода итог пережитому, Агата с удвоенной энергией окунается в родную стихию и дарит читателям два сборника детективных рассказов — «Расследует Паркер Пайн» (1934) и «Тайна Лестердейла» (1934), а также авантюрный триллер «Почему не Эванс» (1935).

Оба сборника интересны тем, что они перерастают рамки собственно детективного жанра. В первом главный герой, по сути, не сыщик, а человек, устраивающий чужие дела: «Счастливы ли вы? Если нет, обратитесь к мистеру Паркеру Пайну, Ричмонд-стрит, 17». Многие рассказы из второго сборника можно было бы с полным основанием отнести, наряду с детективным, и к жанру научной фантастики…

В 1934–1937 годах Максу поручено возглавить экспедицию в Чогар-Базар (Восточная Сирия), его авторитет в научных кругах растет, и Агате это очень импонирует.

Археология в чем-то сродни детективам. Там тоже имеется анализ и дедуктивный метод, поскольку приходится по отдельным фрагментам восстанавливать целое, их роднит покров тайны, которую предстоит приоткрыть. Там тоже требуются интуиция и конечно же удача. Видимо, поэтому археология так ее захватила, видимо, поэтому она с таким трепетом и азартом ждала новых находок. Здесь она была не только творцом, но и непосредственным участником происходящих событий.

Один из коллег Макса, профессор Уайзмен, рассказывает в своих воспоминаниях, с каким энтузиазмом бралась признанная писательница за любое порученное ей дело. В Британском музее можно найти экспонаты, обработанные ее руками. Она занималась фотографированием, организацией питания, приемом гостей… И еще, разумеется, писала. «Мне нравится писать в пустыне. Там никто и ничто не отвлекает… там нет телефона, театров, оперы, дома, сада».

В свои произведения она привносит много личного. Так, в романе «Смерть в облаках» (1936) явно в пику Максу — видимо, в отместку за то, что он как-то отвез ее, больную, в Афины, поскольку самому ему срочно требовалось ехать в Сирию, — француз-археолог роняет фразу о том, что англичане больше заботятся о работе, чем о женах. Дань увлечению археологией она отдала в другом известном романе — «Убийство в Месопотамии» (1936), где довольно точно воспроизведены атмосфера, царящая в экспедиции, и кипящие там страсти. Кстати, в этом же романе в образе рассказчицы проскальзывают и черты самой Агаты. Этот образ получил самое неожиданное развитие в вышедшем почти одновременно романе «Карты на столе» (1936), где с присущей ей иронией она изображает создательницу детективов Ариадну Оливер, наделив ее собственными пристрастиями, например, обыкновением постоянно жевать яблоки, любовью к игре в бридж и т. п. А в романе «Немой свидетель» (1936) — кстати, первом у нее расследовании убийства из прошлого — в очередном «портрете с натуры» нельзя не узнать их семейного любимца, терьера Питера. Да и последний роман, написанный в Чогар-Базаре, — «Смерть на Ниле» (1937), навеян личными впечатлениями о путешествии по Нилу в 1933 году.

И все же среди всего написанного в этот период особое внимание читателей и критики привлекло знаменитое «Убийства по алфавиту» (1936), в котором одно вполне банальное убийство ради получения наследства закамуфлировано еще несколькими, предпринятыми лишь для того, чтобы направить следствие по ложному следу. Этот остроумный сюжетный ход впоследствии был позаимствован у Кристи многими известными авторами.

Между тем она уже шесть лет ездит в экспедиции — пять из них с мужем. Она всегда с удовольствием вспоминала эти годы — лето в Эшфилде с Розалиндой, Рождество в Энби, осень и весну на раскопках в пустыне, остальное время — в Уоллингфорде. И, как правило, — 2–3 книги в год. Весьма напряженная, но вполне благополучная и налаженная жизнь.

Весной 1937 ^года были начаты раскопки в Тель-Браке (10 миль от Чогар-Базара). Это было время романтиков, когда на помощь в раскопках было приглашено множество друзей. В экспедиции впервые участвовала Розалинда. Позднее эта веселая компания, где было много молодежи, перекочевала на страницы теплой и забавной книги археологических воспоминаний «Скажи, как живешь».

У Агаты, как всегда, было в запасе множество замыслов и интересующих ее тем. В романе «Свидание со смертью» (1938) она рискнула затронуть даже тему нравственного садизма. Кстати, этот роман и изданная почти одновременно с ним семейная драма «Убийство на Рождество» (1938) подняли ее творчество на новую высоту — эти романы, по единодушному мнению критиков, характеризуются более глубоким анализом драматических ситуаций.

Розалинда же между тем стала взрослой девушкой, и Агата начала активно заботиться о ее будущем. Дабы придать образованию и воспитанию дочери должный лоск, она отправляет ее в Париж, затем в Мюнхен и только после этого выпускает «в свет». Отныне миссис Кристи уже не зависит от каникул взрослой дочери.

Она расстается с Эшфилдом, тесно связанным с той жизнью, тем замужеством, тем более что Макс не любил дом ее прошлого, а родной Торки утратил прежнее очарование.

Кстати, скоро «охота к перемене мест» настолько войдет у нее в привычку, что в одном из интервью она скажет: «Мое хобби — покупать дома, обустраивать их, обживать, а затем продавать. Это очень дорогое хобби, но чрезвычайно увлекательное».

Она покупает дом в георгианском стиле, в десяти милях от Торки — «Гринвей-хаус».

Именно там была написана одна из самых блистательных ее книг — «Десять негритят» (1939). Едва ли кто из читателей не знает сюжета этого популярного романа: десять человек из разных слоев общества, совершивших в прошлом преступления, за которые их по разным причинам нельзя было привлечь к судебной ответственности, оказываются на необитаемом острове, где их настигает неотвратимое возмездие — в точном соответствии со «сценарием» известной детской песенки. Вся гамма человеческих отношений и чувств предстает перед читателем: потенциальные жертвы мечутся в поисках выхода, но их судьба предрешена. Насколько справедливо такое возмездие, вершимое, как, естественно, выясняется, человеком, а не высшими силами? Вот что тревожит автора. И все же, по ее мнению, этот человек грешен и заслуживает наказания. К слову сказать через тридцать пять лет Эркюль Пуаро умирает при подозрительно схожих обстоятельствах.

Совсем иная интонация и иные мотивы звучат в романтическом, пронизанном теплотой романе «Печальный кипарис» (1940). Этот роман в полной мере показал, насколько богата творческая палитра писательницы.

Между тем тревожная обстановка в Европе внесла коррективы в размеренную жизнь четы Мэллоуэн — Кристи. На пороге была война, первым предвестником которой стала отмена их поездки в Берлин на археологический конгресс.

* * *

Начало второй мировой войны застало супругов в «Гринвей-хаусе». Какое-то время они делят кров с эвакуированными и с солдатами (которые целыми днями отрабатывали тактику боя с десантом), затем переезжают в Лондон.

Макс со своим другом-египтологом, профессором Стивеном Глэнвиллом, приступают к работе в Министерстве воздушной обороны. Розалинда начала было устраиваться в разные военные офисы, но вскоре вышла замуж за офицера уэльского стрелкового батальона Хюберта Причарда и уехала в Уэльс. Агата, естественно, не могла оставаться в стороне, тут же предложив свои услуги аптечному отделению больницы при университете — два полных дня, три неполных и каждая вторая суббота; и конечно же продолжала писать, — отгородившись от окна подушкой — на случай осколков при воздушном налете.

Тема войны тут же нашла отражение на страницах очередного триллера «„Н“ или „М“?» (1941), где вновь появившиеся Томми и Таппенс, постаревшие на двадцать лет, но не утратившие молодого задора, раскрывают шпионское логово, устроенное на одном из курортов Англии.

Военное время оказалось очень плодотворным для миссис Кристи — она работала над несколькими книгами одновременно, и высокий темп не снизился даже тогда, когда ей пришлось уехать в Уэльс на помощь Розалинде.

Плодотворным, вопреки суровым испытаниям: разбомблен один из их домов, Макс надолго уезжает в Южную Африку военным советником — от него нет никаких вестей. Гибнет зять, и маленький Мэтью будет расти без отца.

И все же — вопреки или благодаря?

Ведь единственной отдушиной, единственной возможностью заглушить тревогу о близких была для нее все та же работа над книгами.

Почти все ее произведения военного периода пронизаны темой любви. Она использует множество драматических коллизий, которые дает писателю эта тема. Тут и очередной любовный треугольник («Зло под солнцем», 1941), и ревность («Пять поросят», 1943; «К нулю», 1944), и великое искушение преступить черту во имя любви («День поминовения», 1945), и пагубные последствия безоглядного обожания («Лощина», 1946). Кстати, «Лощина» словно написана в упрек тем, кто любит обвинять Агату Кристи в однотипности персонажей.

Теме любви посвящены и очередные романы под псевдонимом: излившийся буквально в три дня «Вдали весной» (1944) и написанный несколько позже «Роза и тис» (1948). Эти романы составляют своего рода диптих, построенный на контрасте: эгоизму, неумению и нежеланию понять близких, отраженным в характере героини первой книги, противопоставлены чуткость и душевная щедрость героев второй.

Размышляя над этими двумя романами, Кристи писала: «Хотелось бы мне знать, откуда приходят они — книги, которые почему-то не можешь не писать. Порою мне кажется, что это сродни откровению, когда ты всем сердцем чувствуешь — ведь именно тебе Господь дозволил познать радость чистого созидания. Ты смог создать нечто, чего не было до тебя».

Агата знает, что от нее ждут очередных подвигов Пуаро; кстати, один из ее сборников рассказов так и называется — «Подвиги Геракла» (1948), но она порядком устала — и от все больше раздражавшего ее маленького бельгийца, и от тоски и одиночества. Вот тогда-то и возвращается из небытия почтенная мисс Марпл («Труп в библиотеке», 1942; «Отравленное перо», 1942), отныне ей до самого конца предстояло делить лавры с великим Пуаро.

Особняком в творчестве Кристи стоит роман «Смерть приходит в конце» (1945), который написан с легкой руки Стивена Глэнвилла. Это своего рода экскурс в Древний Египет, где, впрочем, кипят вполне современные страсти. Агата признавалась впоследствии, что эта книга потребовала от нее «бесконечного изучения бытовых подробностей той эпохи».

В военные годы почти поневоле раскрылась еще одна сторона таланта Кристи. К тому времени уже три ее романа были инсценированы, но ни одна из театральных версий не пришлась ей по вкусу. Слишком уж вольно «соавторы» обращались с сюжетом и персонажами — к примеру, в пьесе «Алиби» (по «Убийству Роджера Экройда») они заметно омолодили Эркюля Пуаро и влюбили в него всех имевшихся в наличии девушек. В 1943 году она берется сама инсценировать «Десять негритят». Успех вдохновил ее: в 1945 году были осуществлены постановки по «Смерти на Ниле» и «Свиданию со смертью». «Несносный» Эркюль Пуаро в них отсутствует. «Десять негритят» и «Свидание со смертью», по сути дела, были написаны заново — слегка поступившись канонами детективного жанра, Агата Кристи придала им большую глубину и психологическую достоверность.

Находясь в разлуке с Максом, она с удовольствием вспоминает на бумаге времена довоенных раскопок в Сирии. А еще две книги — о последних расследованиях Пуаро и мисс Марпл — отправились в сейф: она хотела, чтобы их опубликовали после ее смерти^[6].

* * *

«Детективы хороши тем, что при работе над ними предоставляется богатый выбор: можно написать триллер, что довольно-таки легко и приятно, можно детективный роман с изощренным сюжетом. Это сложнее, такой роман требует тщательной проработки наимельчайших подробностей, но полностью искупает затраченные усилия. А можете выбрать то, что я привыкла называть детективным романом с драматической подоплекой, где, как правило, вашей задачей становится защита невиновных. Ведь важны именно они — невиновные, а не преступники».

Творческий путь Дамы Агаты условно можно разделить на три периода. Для первого, охватывающего 20-е и часть 30-х годов, характерны романы с чрезвычайно сложным сюжетом, в которых, как правило, соблюдаются традиции «золотого века» жанра, установленные Конан Дойлом, Ван Дайном, Филиппом Макдональдом, Паншоном и другими. Эти романы полностью подчинены детективной интриге и носят отчетливо игровой характер. И персонажи, и их взаимоотношения, и вся атмосфера служат лишь фоном или связующими звеньями для развития интриги и зачастую кажутся надуманными. По сути дела, все сводится к поиску и сбору улик, преступником же обычно оказывается персонаж, вроде бы и не имеющий отношения к делу. В романах этого периода не может не поражать неиссякаемая фантазия писательницы, изобретающей все новые и новые трюки, которые позволяют ей до поры до времени «скрыть» убийцу. Прелесть этих, казалось бы, сугубо «игровых» романов-головоломок состоит в том, что эмоциональность и психологизм проявляются не во взаимоотношениях персонажей, а в общении автора с читателем. В этой «дуэли» Агата Кристи проявила столько лукавства и изобретательности, что среди ее коллег не найдется ни одного, кто мог бы с ней сравниться. Роберт Барнард вполне справедливо утверждает, что ей принадлежит подавляющее большинство самых оригинальных детективных ходов.

В середине 30-х годов в ее творчестве начинают намечаться противоположные тенденции. В романах типа «Карты на столе» или «Десять негритят» она, вместо того чтобы прятать убийцу, практически сразу очерчивает круг, к которому принадлежит преступник. Соответственно иначе расставлены и акценты: на первый план выступают психологические факторы, а не материальные улики (окурки, случайно оброненные предметы и т. д.), или тщательный — до минуты — учет времени. Основное же место отводится человеческой драме, и детективная интрига целиком теперь подчинена ей. Читателю предлагают не просто сопоставить факты, но, вникнув в тонкости взаимоотношений и характеров действующих лиц, правильно определить мотив преступления. Кроме того, в романах той поры отразился и интерес Кристи к извечным загадкам бытия, к философским и религиозным проблемам, таким, как категория времени (она очень увлечена книгой Данно «Эксперимент со временем») или буддистское миросозерцание.

Тенденция отводить «детективному» элементу далеко не первое место стала особенно явственной в начале 50-х годов. Теперь убийства происходят уже не в самом начале романа, а ближе к середине и являются скорее кульминацией, а не отправной точкой (классический пример — «К нулю»). Расследование как таковое вообще перестает ее интересовать и зачастую выносится за рамки сюжета, а если оно все же происходит, то, как правило, касается преступления «из прошлого», преступления, совершенного до описываемого временного отрезка.

Произведения этого периода, условно назовем его третьим, считаются самыми слабыми. «Сегодня нет уже отменных трюковых романов, как те, что когда-то писали Кристи и Карр, а то, что эти двое пишут сейчас, никак таковыми не назовешь», — сетовал Джулиан Симонс. Правда, другой популярный автор детективов, Эдмунд Криспин, в 1959 году заметил: «У миссис Кристи осталось еще достаточно масла, чтобы сделать хороший бутерброд». Действительно, что-что, а изобретательности ей было не занимать до самого конца. Ей наверняка ничего не стоило ублажить публику очередным, изобилующим подвохами и хитросплетениями детективом, но к тому времени ей просто разонравилось их писать. Теперь ей куда интереснее было обыгрывать драматизм той или иной ситуации и, сплетя воедино прошлое и настоящее, до предела накалять эмоциональную «атмосферу», нежели копаться в обстоятельствах чьей-то очередной смерти.

Агата Кристи изменилась, однако читатели и критики по-прежнему ждали от нее новых «Роджеров Экройдов» и «Десяти негритят».

* * *

С концом войны жизнь постепенно возвратилась в привычную колею. «Гринвей» снова передан в их распоряжение, приведен в порядок, и в промежутках между экспедициями Мэллоуэн и Кристи с удовольствием там отдыхают в компании Розалинды, Мэтью и старых друзей — Аллена Лейна, Коллинза, Питера Сондерса, — всех тех, кто участвовал в создании Великой Империи Кристи.

Ее популярность просто невероятна. После тревог и хаоса войны детектив стал для многих своего рода лекарством, помогающим снять напряжение, и, если хотите, источником житейской мудрости.

Ее книги были так нужны людям, но именно сейчас она ничего не пишет, целиком посвятив себя домашним делам — война отобрала у миссис Кристи слишком много сил, и требовалось время, чтобы осмыслить пережитое.

Психологический перелом, о котором так мечтали ее издатели, последовал весной 1947 года — когда по желанию королевы Марии, как выяснилось, большой поклонницы Агаты Кристи, радиокорпорация Би-би-си заказала писательнице получасовую композицию для программы, посвященной 80-летию королевы-матери.

Так появилась радиопьеса «Три слепые мышки», в дальнейшем переработанная в повесть, а затем и в театральную пьесу, вот уже несколько десятилетий не сходящую со сцены.

Работа над радиопьесой дала новый импульс ее творчеству. Она пишет один за другим два романа, в основу которых заложены внутрисемейные коллизии: «Берег удачи» (1948) и «Кривой домишко» (1949). И если несомненным достоинством первого является блестящая сюжетная фабула, то главным достоинством второго — неожиданная, изумительная по силе воздействия развязка. В этом романе ей, кстати, удались и убедительные, психологически точные портреты детей, то, что не давалось прежде. «Не знаю, откуда взялись в моей голове Леонидасы — явились, и все тут; мне оставалось их только описать». Она всегда говорила, что «Кривой домишко» — самый любимый ее роман, и считала его наиболее удачным из всего написанного. «Правда, у меня были с ним трудности — издатели хотели, чтобы я изменила концовку… но я не поддалась». Как показало время, она была права.

В 1947 году Макс получает солидный пост в Институте археологии при Лондонском университете и сразу начинает подумывать об очередной экспедиции.

Раскопки в Нимруде, начавшиеся в начале 1949 года, были самыми масштабными и последними в жизни Мэллоуэна — Кристи; они продолжались 11 лет и принесли экспедиции громкую славу. Итогом их стала книга Макса (кстати, посвященная жене) «Нимруд и его реликвии», а также экспозиции в крупнейших музеях мира — в Британском (Лондон), Метрополитен (Нью-Йорк) и Иракском (Багдад).

Миссис Кристи полна сил и творческих замыслов, в свои 60 лет она весьма энергична. И уже вскоре после обустройства «археологического бивуака» просит раздобыть ей бесшумную пишущую машинку. «Поскольку в моих старых мозгах есть еще кое-какие идеи», — объясняет она.

Да, идей у нее всегда было в избытке. Любая мелочь или случайная фраза могли стать завязкой или основой будущей интриги. В «дело» шло все и на всякий случай заносилось в специальную книжечку. Отыскав в старом бабушкином сундуке побитое молью пальто и шесть игольниц, припасенных для подарка на Рождество слугам, она тут же находила им применение. «Вот видите, где я беру факты для мисс Марпл», — шутя говорила она очередному корреспонденту.

Миссис Кристи всегда сетовала, что она на редкость ненаблюдательна, и при этом явно лукавила, ибо очень тонко подмечала особенности характера и манеру говорить; с ней мало кто мог сравниться в умении дать типаж, к примеру, какой-нибудь чопорной викторианской старухи или несостоявшегося дипломата, которому чувство юмора и независимость суждений никогда не позволят достичь вершины карьеры.

К их дому в археологическом лагере пристроили еще одну комнату, которая так и называлась — «Агатина», именно здесь она проводила все свободное от домашних дел и сна время, именно здесь были написаны 14 романов, в том числе и два последних под псевдонимом Мэри Уэстмакотт.

Многие романы этого периода обладают очевидными литературными достоинствами и производят глубокое эмоциональное воздействие. Из их длинной вереницы хотелось бы отметить трагичный, пронизанный фатальной безысходностью детектив «Объявлено убийство» (1950), полный тонкого юмора триллер «Багдадская встреча» (1951) и мрачно-мистическое «В 4.50 из Паддингтона» (1957).

И все же наиболее интересным и заметным произведением этого периода стал роман «Испытание невиновностью» (1958), отмеченный и самой писательницей наряду с «Кривым домишком». Почему она отдавала предпочтение именно этим романам, а не таким общепризнанным шедеврам, как «Убийство Роджера Экройда», «Убийства по алфавиту», «Десять негритят» — очередная загадка Агаты Кристи. Может, потому что в них нет ни Пуаро, ни мисс Марпл. Может, романы без их участия она писала для души, а с ними — ради денег…

«Испытание невиновностью», собственно, роман о неразумной благотворительности, о добре, навязанном против воли и поэтому не оцененном, о добре, порождающем зло. В этом романе она с особой эмоциональностью говорит о том, что неизменно ее волновало: о подчас разрушительной силе любви, о непостижимости смерти, о том, что нужно уметь начать жизнь сначала, порвав с трагическим или ошибочным прошлым.

В 1955 году Агата и Макс отпраздновали серебряную свадьбу. 25 лет вместе. Ее биографы всегда задавались вопросом — что для нее важнее: творчество или семья? Наверное, однозначно на этот вопрос ответить невозможно, тем не менее во всех анкетах, в графе «род занятий», она неизменно писала «домохозяйка».

Макс счастлив — в раскопах попадается все больше обнадеживающих находок. Агата с ним почти неотлучно, лишь изредка уезжает на лето в Гринвуд, к внуку, дочери и зятю (в 1948 году Розалинда снова вышла замуж). «Больше всего она любила находиться в кругу родных, — вспоминает о своей бабушке Мэтью Причард, — мне даже кажется, что проведенное вместе с нами лето было для нее в какой-то мере наградой за завершение очередного романа и отдыхом после утомительных археологических экспедиций».

«Если бы я могла писать, как Элизабет Боуэн, Мюриел Спарк или Грэм Грин, я была бы на седьмом небе от счастья, но я знаю, что не сумею, и мне никогда не придет в голову подражать им», — с обезоруживающей откровенностью пишет Агата Кристи в «Автобиографии».

Тем не менее внимательного и чуткого читателя в ее книгах ждут неожиданные открытия. Внешние простота и доступность отнюдь не исключают многомерности. За незамысловатым детективным антуражем, за неоднократными повторами и налетом шаблонности скрываются житейская мудрость и душевная теплота.

Своим творчеством она вполне вписывается в традиции английской литературы — традиции Джейн Остин, Анны Радклиф, сестер Бронте и Джордж Элиот.

В ее романах можно встретить то, что почти всегда отсутствовало в «высокой» литературе, — откровенное, по-детски безудержное восхищение красотой. Агата Кристи была всегда чутка к красоте, будь то красота дома, сада, картины Эмиаса Крейла^[7]. И естественно — красота истины и справедливости. Наверное, ни Шерлок Холмс, ни Ниро Вульф^[8], ни доктор Фел^[9] не охотились за ними с таким самозабвенным азартом, как Эркюль Пуаро. Истина и справедливость были для него превыше всего личного.

Самой большой страстью писательницы было радение о торжестве справедливости, неизменное стремление к достижению равновесия, к идеалу, которому наиболее всего соответствует, пожалуй, образ мистера Кина («Загадочный мистер Кин», 1930).

Впрочем, мечты об идеале не мешали ей философски относиться к несовершенству мира. Агата Кристи не тешила себя иллюзиями. «Еще она узнала, что человеческая природа удивительно непостоянна и нельзя делить людей на „хороших“ и „плохих“, как она делала это в юности. Она видела, как один человек спасал другого, проявляя невероятный героизм и рискуя жизнью, — а затем обшаривал карманы спасенного в надежде на мелкую поживу» («Дочь есть дочь», 1952). Но она верила, что и в несовершенном мире всегда найдется место для людей с чутким сердцем и острым умом.

Нельзя не отметить и еще одно достоинство — в ее романах немало метких афоризмов. Веселая авантюрность ее политических триллеров не мешала ей с удивительной точностью, как выражаются англичане, «попасть по гвоздю»: «Как ни парадоксально, совершить революцию без честных людей невозможно. Народ сразу чует мошенников… В каждой революции участвовали честные люди. Впоследствии от них быстро избавляются („Таинственный противник“)». Или: «Я считаю, что люди гораздо чаще убивают тех, кого они любят, чем тех, кого ненавидят. Потому, наверное, что именно те, кого вы любите, могут сделать вашу жизнь невыносимой» («Кривой домишко»). И т. д.

Воздействие ее книг на читателей поистине необъяснимо. Наверное, это происходит оттого, что в умении сохранять напряженность интриги Агата Кристи была непревзойденным мастером. И это несмотря на то, что мотивировки преступления в ее произведениях практически всегда одни и те же — страсть к наживе и ревность, что, впрочем, не мешало ей с неизменным успехом сбивать своих поклонников со следа.

Собственно говоря, все старания Кристи тому и отданы: сделать так, чтобы читатель не догадался, кто истинный убийца. Она точно знает, в какой момент может усыпить его обыденностью повествования или интонацией, а в какой положиться на стереотипность его мышления.

Она говорит: в комнате играли в бридж, и все уверены, что в ней находилось четыре человека. Или: один звонок по телефону — и двое убийц получают железное алиби. Или еще: человек зашел домой за фонарем, а читателю и в голову не приходит, что, кроме фонаря, он мог прихватить что-нибудь еще. Обыденность ее повествования почти всегда нарочита — за убаюкивающей вроде бы информацией она умеет скрыть важное («До ближайшего города Экземптона было шесть миль», или: «Дорогая, если бы ты знала, какие мысли сейчас вертятся у меня в голове»). Особенно искусно она использует интонации. Вспомните последний разговор Филиппа Ломбарда и Веры Клейторн в «Десяти негритятах», когда каждый из них уверен в виновности другого.

А кому, скажем, придет в голову усомниться в праведности материнской любви? И что, кроме сочувствия, можно испытывать к разлученным «злодеями» влюбленным? И тут же всем ходом сюжета и развязкой Кристи напоминает: в жизни не бывает только хорошего и только дурного — все относительно.

Вот так, отвлекая и умело используя свойственную нам шаблонность мышления, она в самом конце единственной фразой расставляет все по местам. И рождается особое, а lа Christie, удивление, смешанное с восторгом и досадой на собственную слепоту.

Несмотря на то, что она сохранила верность правилам и нормам, родившимся вместе с жанром, именно ей удалось довести искусство мистификации простодушного читателя до совершенства. Ну какой нормальный человек, услышав о «тайном обществе», не решит: это шайка преступников? А на самом деле в «шайке» оказываются спасители Отечества.

Агата Кристи безбожно обманывает нас, не пряча мягкой укоризненной улыбки, — и мы любим ее за это, и она неустанно напоминает: у Добра и Зла одни и те же орудия, и справедливость и любовь — понятия не умозрительные, ибо Добро очень легко может обернуться Злом. Не следует доверять тому, что лежит на поверхности, постарайтесь разглядеть суть. Миссис Кристи прекрасно разбирается в людях и умеет понять, что движет тем или иным человеком, и мы с удовольствием и благодарностью учимся у нее тому же.

* * *

1960-й год. Агате Кристи 70 лет, но она по-прежнему энергична и бодра, разве что ухудшилось зрение и становится тяжелее ходить. Она по-прежнему очень любит купаться, занимается садом и напряженно работает. Теперь, когда археологические раскопки остались в прошлом, у нее появились новые увлечения — посещение оперы, которую она обожает, походы в театр. Она не пропускает ни одной модной пьесы, с интересом следит за кинематографом и, как обычно, полна творческих замыслов. «Каждый раз мне казалось, что я написала свою последнюю книжку, но потом вдруг опять что-то возникает и будоражит воображение».

Очередной плод ее воображения роман «Кошка среди голубей» (1959) многие критики называют лучшей из ее поздних книг. По фабуле он не уступает ее классическим романам, в нем не чувствуется ни вялости стиля, ни поверхностности. Мастерство, с которым миссис Кристи удается сочетать описание школьного летнего семестра в Мидоубэнке с революционными событиями в вымышленном арабском государстве, поистине удивительно. Даже второстепенные характеры написаны куда живее обычного.

Они с Максом совершают трехмесячный вояж в Персию и Кашмир. У Макса возникли проблемы со здоровьем — он перенес легкий удар и вынужден уйти из университета, но по-прежнему занимается археологией — уже в должности попечителя Британского музея и Британской академии. Он принят в члены ряда академий и институтов. Его заслуги вскоре будут отмечены рыцарским титулом — на три года раньше его знаменитой супруги.

У них два дома — в Девоншире около Оксфорда, а также маленькая квартирка в Лондоне, в престижном Челси.

Очередной роман миссис Кристи «Бледный конь» (1962) посвящен собственно категории зла. Очень типичный для нее роман, удивляющий разве что обилием старых знакомых: миссис Оливер, полковник и миссис Деспард («Карты на столе»), Дэн Калтроп («Отравленное перо»). Как точно, как емко, одним росчерком пера, завершает она свое исследование: «Зло по самой своей сути должно быть более впечатляющим, чем добро. Оно должно привлекать к себе внимание! Оно должно пугать и изумлять! Зло не является чем-то сверхчеловеческим, это нечто недочеловеческое».

Не успела она еще передать издателю очередной роман «И в трещинах весь круг» (1962), своего рода назидание — о том, к каким трагическим последствиям может привести обыкновенная безответственность, как в одном из писем не без юмора сообщает: «Написала первую главу очередного шедевра Агаты Кристи…»

Она все чаще обращается к мисс Марпл. Старая мудрая леди — изначально явный прообраз бабушки, теперь, спустя тридцать пять лет, весьма напоминает саму писательницу.

Миссис Кристи с неизменной признательностью относится к читателям, требовавшим от нее — ни больше ни меньше — по роману к каждому Рождеству, «чтобы земля не сошла с орбиты». Чувство юмора, оживляющее ее книги, покоряет и при непосредственном общении с ней. «Просто автомат для выделки колбас, безотказный автомат», — со вздохом называет она себя в беседе с очередным корреспондентом. И тут же добавляет: «А вдруг и правда напишу, вот смеху-то будет».

И действительно пишет. И снова в ее романах поднимаются вечные, волнующие каждого темы. Одна из удач позднего периода — роман «Ночная тьма» (1967), где она бичует стяжательство, в жертву которому принесена любовь. Какое отвращение испытываешь от исповеди этакого «невинного убийцы», не понимающего, что такое нравственность.

Жизнь писательницы стала бедна внешними событиями — все перешло в творчество, в отношения с окружающими людьми, в семейные заботы, из которых самые значительные связаны с женитьбой Мэтью. Она по-прежнему путешествует — правда, теперь только по странам Европы; по-прежнему любит театр, увлекается научно-популярной литературой.

Большинство произведений этого периода традиционно считаются слабыми, и, хотя в какой-то мере это мнение оправданно, нельзя не отметить, что и трагическая сказка «Пальцы чешутся, к чему бы?» (1968), и своего рода назидание «Пассажирка до Франкфурта» (1970), и страшная сказка «Немезида» (1971), и сентиментально-романтическая история «Слоны помнят все» (1972), и добрая сказка с приключениями «Врата судьбы» (1973), хотя и написаны беззащитно традиционно и страдают от повторов и сюжетных изъянов, в полной мере обладают стилистическими достоинствами и даже изяществом слога.

В 1971 году ей было присвоено звание Дамы Британской империи — в Букингемском дворце ее очень любили.

Так она дошла до заката жизни — по мере сил продолжала работать, совершала прогулки, неизменно пеклась о своем псе Бинго, который обожал ее и рьяно защищал, набрасываясь на всякого, кто приезжал в Уоллингфорд.

Но сил становилось все меньше, и январским утром 1976 года, прошептав: «Я возвращаюсь к моему Создателю», — она покинула этот мир.

На мемориальной службе, состоявшейся 13 мая в Сент-Мартин-ин-зе-филдс, ее давний друг и издатель, сэр Уильям Коллинз, сказал: «В ее жанре нам следовало бы наградить ее титулом гения, хотя сама она ни в коем случае не претендовала бы на него… все, кто знаком с ее произведениями, не могут не восхищаться ее многогранным талантом и неистовой любовью к жизни… Во многих сотнях писем, полученных уже после ее смерти от людей из самых разных стран, — бесконечное восхищение и любовь. Ибо Агате была доступна самая истинная из религий. И мир стал лучше благодаря тому, что она в нем жила. Что может быть большей данью ее светлой памяти?»

* * *

О какой же религии говорил сэр Уильям? Проповедника какой религии нашли в Даме Агате самые верные поклонники? Безусловно, о самой главной из всех религий — о любви к человеку.

Познавая мир, люди становятся мудрее и чище. Детективный роман тоже своего рода познание — через наблюдение к «озарению», к открытию истины. Во всяком случае, такой путь совершает наша мысль, когда мы читаем романы Кристи.

Чтобы проникнуться своеобразием ее мира, надо почувствовать трагедию доктора Шеппарда, вынужденного дорогой ценой заплатить за момент слабости («Убийство Роджера Экройда»), мучительную судьбу мисс Блэклок («Объявлено убийство»), суметь пожалеть помпезного лорда Уитфилда («Убить легко»)… Человеческие драмы в романах Агаты Кристи не выставляются на первый план, всегда остаются в глубине, «за кадром», оттого-то они и производят столь сильное впечатление. Словно в погоне за развлекательным сюжетом проходишь мимо человеческих судеб.

«…И тут сидевшая напротив них Джинна неожиданно произнесла:

— Бедная мама… все же что-то было в ней странное. И когда мы все так счастливы — мне ее даже жаль. Она не получила от жизни того, чего хотела. Ей, наверное, было тяжело.

И почти без паузы пропела строки из „Цимбелина“, и все, как зачарованные, вслушивались в музыку этих слов»:

И зло, так долго торжествовавшее, вдруг смывается на последней странице этой неожиданно прорвавшейся жалостью — у той, кто страдала сильнее всех.

Так всегда и бывает в мире Агаты Кристи, в мире, где царят любовь, великодушие и — не забывайте! — ум. Можно ли пожелать лучшего?

А. Астапенков, А. Титов.

ТАИНСТВЕННОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ В СТАЙЛЗ
The Mysterious Affair at Styles 1920 © Перевод Смолянский A., 1986

Глава 1
Я приезжаю в Стайлз

Необычайный интерес, вызванный нашумевшим в свое время «убийством в Стайлз», сегодня уже заметно поутих. Однако вся история получила в те дни такую широкую огласку, что мой друг Пуаро и сами участники драмы попросили меня подробно изложить обстоятельства этого дела. Надеемся, что это положит конец скандальным слухам, до сих пор витающим вокруг этой истории.

Постараюсь коротко изложить обстоятельства, благодаря которым я стал свидетелем тех событий.

Я был ранен на фронте^[11] и отправлен в тыл, где провел несколько месяцев в довольно неприглядном госпитале, после чего получил месячный отпуск. И вот, когда я раздумывал, где его провести (поскольку не имел ни друзей, ни близких знакомых), случай свел меня с Джоном Кэвендишем. Виделся я с ним крайне редко, да мы никогда и не были особыми друзьями. Он на добрых пятнадцать лет был старше меня, хотя выглядел гораздо моложе своих сорока пяти. В детстве я часто бывал в Стайлз, в поместье его матери в Эссексе^[12], и мы долго болтали, вспоминая то далекое время. Разговор закончился тем, что Джон предложил мне провести отпуск в Стайлз.

— Мама будет рада вновь увидеть тебя после стольких лет, — добавил он.

— Она в добром здравии? — поинтересовался я.

— О да. Наверное, ты слышал — она снова вышла замуж!

Боюсь, что я не сумел скрыть своего удивления. Отец Джона, после смерти первой жены, оказался один с двумя детьми, и миссис Кэвендиш, которая вышла за него замуж, была, насколько я помню, женщиной хотя и привлекательной, но уже в возрасте. Сейчас ей, видимо, было не меньше семидесяти. Я помнил, что она была натурой энергичной, властной, но весьма щедрой и к тому же обладала довольно большим личным состоянием. Постоянная помощь бедным и участие в многочисленных благотворительных базарах даже принесли ей определенную известность.

Усадьбу Стайлз-Корт мистер Кэвендиш приобрел еще в самом начале их совместной жизни. Находясь полностью под влиянием жены, он перед смертью завещал ей поместье и большую часть состояния, что было весьма несправедливо по отношению к двум его сыновьям. Впрочем, мачеха была исключительно добра к ним. К тому же братья были совсем маленькими, когда мистер Кэвендиш женился вторично, и всегда считали ее родной матерью.

Младший из братьев, Лоренс, был утонченным молодым человеком. Он получил медицинское образование, но вскоре оставил практику и поселился в поместье. Лоуренс решил посвятить себя литературе, хотя стихи его не имели ни малейшего успеха.

Джон занимался некоторое время адвокатской практикой, но жизнь сквайра^[13] была ему больше по нутру, и вскоре он тоже поселился под родительским кровом. Два года назад он женился и теперь жил в Стайлз вместе с супругой, хотя я сильно подозреваю, что он предпочел бы получить от матери большее содержание и обзавестись собственным домом. Однако миссис Кэвендиш была из тех людей, которые устраивают жизнь так, как удобно им, полагая, что все остальные должны прилаживаться. Что ж, она была права, ведь в ее руках был самый сильный аргумент — деньги.

Джон заметил мое удивление по поводу замужества матери и уныло усмехнулся.

— На редкость гнусный тип, — резко выпалил он. — Поверь мне, Гастингс, наша жизнь стала просто невыносимой. Что же касается Иви… Ты ведь помнишь ее?

— Нет.

— Да, видимо, ее тогда у нас еще не было. Она компаньонка матери, скорее даже ее советчица во всех делах. Все знает, все умеет! Эта Иви для нас просто находка. Конечно, не красавица и не первой молодости, но в доме она буквально незаменима.

— Ты говорил о…

— Да, я говорил об этом типе. В один прекрасный день он неожиданно свалился нам на голову и заявил, что он троюродный брат Иви или что-то в этом роде. Иви не выглядела особенно счастливой от встречи с родственничком. Было сразу видно, что этот тип совсем ей не нужен. У него, кстати, огромная черная борода, и в любую погоду он носит одни и те же кожаные ботинки! Однако мамаша сразу к нему расположилась и сделала своим секретарем. Ты ведь знаешь, она всегда состоит в доброй сотне благотворительных обществ.

Я кивнул.

— А уж теперь, когда война, этих ее благотворительных лавочек вообще не счесть. Естественно, этот тип был ей весьма полезен, но когда через три месяца она объявила о своей помолвке с Альфредом, это было для нас как гром среди ясного неба. Он же лет на двадцать моложе ее! Это просто откровенная охота за наследством. Но что поделаешь… Она ведь сама себе голова — вышла за него замуж, и все тут!

— Да, ситуация у вас не из приятных.

— Не из приятных? Да это просто кошмар!

Вот так случайная встреча и привела к тому, что тремя днями позже я сошел с поезда в Стайлз-Сент-Мэри. Это был маленький, нелепый полустанок, затерявшийся среди сельских проселочных дорог и зелени окрестных полей. Джон Кэвендиш встретил меня на перроне и пригласил в автомобиль.

— Получаем вот немного бензина, — заметил он. — В основном благодаря маминой деятельности.

От станции надо было ехать две мили до деревушки Стайлз-Сент-Мэри и оттуда еще милю до Стайлз-Корт.

Стоял тихий июльский день. Глядя на эти спокойные поля Эссекса, зеленеющие под ласковым полуденным солнцем, было трудно представить, что где-то недалеко шла страшная война. Мне казалось, что я вдруг перенесся в другой мир. Когда мы свернули в садовые ворота, Джон сказал:

— Брось, Гастингс, для тебя это слишком тихое место.

— Знаешь, дружище, больше всего на свете мне сейчас нужна именно тишина.

— Ну и отлично. У нас тут все условия для праздного существования. Я иногда вожусь на ферме и дважды в неделю занимаюсь с добровольцами. Зато моя жена бывает на ферме постоянно. Каждый день с пяти утра и до самого завтрака она доит коров. Да, и наша жизнь была бы прекрасна, если бы не этот чертов Альфред Инглторп.

Неожиданно он затормозил и взглянул на часы.

— Попробуем заехать за Цинтией. Хотя нет, не успеем: она, видимо, уже ушла из госпиталя.

— Твою жену зовут Цинтия?

— Нет, это протеже моей матери, сирота. Мать Цинтии была ее старой школьной подругой. Она вышла замуж за адвоката, занимавшегося какими-то темными делишками. Он разорился, и Цинтия оказалась без гроша в кармане. Моя мать решила ей помочь, и вот уже почти два года она живет у нас. А работает в Тэдминстерском госпитале Красного Креста в семи милях отсюда.

Пока Джон говорил, мы подъехали к прекрасному старинному особняку. Какая-то женщина в толстой твидовой юбке возилась у цветочной клумбы. Заметив нас, она выпрямилась.

— Привет, Иви! Знакомьтесь с нашим израненным героем. Мистер Гастингс. Мисс Говард.

Рукопожатие мисс Говард было крепким до боли. Выглядела она лет на сорок и обладала весьма приятной наружностью — загорелое лицо с удивительно голубыми глазами, крупная, плотная фигура. Голос низкий, почти мужской. Мисс Говард была обута в довольно большие ботинки на толстой добротной подошве. Говорила она в какой-то телеграфной манере:

— Сорняки растут, как на дрожжах. Не успеваешь справляться. Берегитесь, а то и вас впряжем.

— Я буду рад принести хоть какую-то пользу, — сказал я.

— Не говорите так. Потом пожалеете.

— Да вы циник, Иви, — рассмеялся Джон. — Где будем пить чай: в доме или на воздухе?

— На воздухе. В такой день грех сидеть взаперти.

— Хорошо, пошли. Хватит возиться в саду. Вы уже наверняка отработали свое жалованье. Пора отдыхать.

— Согласна, — сказала Иви и, стянув садовые перчатки, повела нас за дом, где в тени большого платана был накрыт стол. С одного из плетеных кресел поднялась женщина и пошла нам навстречу.

— Моя жена, Гастингс, — представил ее Джон.

Я никогда не забуду ту первую встречу с Мэри Кэвендиш: ее высокую стройную фигуру, освещенную ярким солнцем, тот, готовый в любую секунду вспыхнуть огонь, мерцавший в неповторимых ореховых глазах, то излучаемое ею спокойствие, за которым, однако, чувствовалась, несмотря на утонченный облик, своенравная, неукротимая душа. Этот образ врезался в мою память. Навсегда.

Она приветствовала меня красивым низким голосом, и я уселся в плетеное кресло, вдвойне довольный, что принял приглашение Джона. Несколько слов, сказанных Мэри за чаем, сделали эту женщину еще прекрасней в моих глазах. К тому же она была еще и внимательным слушателем, и я, польщенный искренним ее интересом, постарался припомнить смешные истории, приключившиеся со мной в госпитале. Джон, конечно, отличный парень, но собеседник из него не ахти какой.

Вдруг рядом из-за приоткрытой стеклянной двери раздался хорошо знакомый голос: «Альфред, после чая не забудь написать княгине. Насчет второго дня я сама напишу леди Тэдминстер. Или лучше дождаться ответа от княгини? Если она откажется, леди Тэдминстер могла бы быть на открытии в первый день, а миссис Кросби во второй. И надо не забыть ответить герцогине по поводу школьного fete^[14]». В ответ послышался тихий мужской голос, и затем снова голос миссис Инглторп: «Да, да, Альфред, конечно, мы успеем это и после чая. Милый мой, ты такой заботливый».

Стеклянная дверь распахнулась, и на лужайку вышла красивая седая женщина с властным лицом. За ней почтительно следовал мужчина. Миссис Инглторп бурно приветствовала меня:

— Дорогой мистер Гастингс, как чудесно, что через столько лет вы снова приехали к нам. Альфред, милый мой, познакомься. Мистер Гастингс. Мой муж.

Я взглянул на «милого Альфреда». С первого же взгляда меня поразил контраст между супругами. Неудивительно, что Джон так много говорил о его бороде: длиннее и чернее я в жизни не видел. Это невыразительное лицо не могло оживить даже пенсне в золотой оправе. Я подумал, что подобный человек смотрелся бы на театральных подмостках, но в реальной жизни выглядел диковато. Его рукопожатие было неестественно вялым, а голос тихим и вкрадчивым:

— Очень приятно, мистер Гастингс. — Затем, повернувшись к жене: — Эмили, дорогая, боюсь, что подушечка немного отсырела.

Пока он с подчеркнутой заботливостью менял подушечку, на которой сидела миссис Инглторп, она не сводила с него восторженных глаз. Подобная экзальтированность была довольно странной для этой весьма сдержанной женщины.

С появлением мистера Инглторпа в поведении всех присутствующих появилась какая-то скованность и скрытая недоброжелательность, а мисс Говард даже и не пыталась ее скрывать. Однако миссис Инглторп, казалось, ничего не замечала. За все эти годы ее словоохотливости нисколько не поубавилось. Она беспрестанно говорила, главным образом об организации предстоящих благотворительных базаров, уточняя у мужа числа и дни недели. Отвечая, он всячески подчеркивал свое заботливое отношение к жене. С самого начала этот человек был мне очень неприятен, и тот факт, что теперь первое впечатление подтвердилось (я редко ошибаюсь в людях!), весьма тешил мое самолюбие.

В то время как миссис Инглторп, повернувшись к мисс Говард, говорила о каких-то письмах, ее муж обратился ко мне своим вкрадчивым голосом:

— Мистер Гастингс, вы профессиональный военный?

— Нет, до войны я служил в агентстве Ллойда^[15].

— И вы собираетесь туда вернуться, когда закончится война?

— Не исключено. А может, возьму и начну все сначала.

Мэри Кэвендиш склонилась ко мне и спросила:

— А чем бы вы хотели заняться, если бы вам был предоставлен полный выбор?

— На такой вопрос сразу не ответишь.

— Что, никаких тайных увлечений? У каждого ведь есть свое маленькое хобби, иногда даже весьма нелепое.

— Боюсь, вы будете надо мной смеяться.

Она улыбнулась.

— Возможно.

— Что ж, я скажу. У меня всегда была тайная мечта стать сыщиком.

— Официальным при Скотленд-Ярде?^[16] Или как Шерлок Холмс?^[17]

— Да, да, как Шерлок Холмс! Нет, правда, меня все это очень привлекает. Однажды в Бельгии я познакомился с одним знаменитым детективом и благодаря ему буквально воспылал страстью к расследованиям. Я искренне восхищался этим славным человеком. Он утверждал, что вся детективная работа сводится к методичности. Кстати, моя система базируется на его методах, но я их, конечно, развил и дополнил. Да, это был забавный коротышка, страшный щеголь, однако человек редкого ума.

— Люблю хорошие детективы, — сказала мисс Говард. — Хотя написано много чепухи. Убийцу разоблачают в последней главе. Все поражены. А в жизни преступник известен сразу.

— Однако много преступлений так и остались нераскрытыми, — возразил я.

— Я говорю не о полиции, а о свидетелях преступлений. О семьях преступников. Этих не одурачить. Они все знают.

— Вы хотите сказать, — с улыбкой проговорил я, — что если бы рядом с вами произошло преступление, скажем, убийство, то вы могли бы сразу определить убийцу?

— Конечно! Может, не сумею доказать ничего законникам, но, как только он окажется возле меня, сразу его почую.

— А вдруг это будет «она»?

— Возможно. Но для убийства нужна ужасная жестокость. Это больше похоже на мужчину.

— Однако не в случае отравления, — неожиданно раздался звонкий голос миссис Кэвендиш. — Доктор Бауэрстайн говорил вчера, что, поскольку большинство врачей ничего не знают о мало-мальски редких ядах, то, возможно, сотни случаев отравления вообще прошли незамеченными.

— Ладно, Мэри, хватит. Что за ужасная тема для разговора! — воскликнула миссис Инглторп. — Мне кажется, что я уже в могиле. А, вот и Цинтия!

К нам весело бежала девушка в форме добровольного корпуса медицинской помощи.

— Что-то, Цинтия, ты сегодня позднее обычного. Знакомьтесь, мистер Гастингс — мисс Мердок.

Цинтия Мердок была цветущей юной девушкой, полной жизни и задора. Она сняла свою маленькую форменную шапочку, и я был восхищен золотисто-каштановыми волнистыми локонами, упавшими ей на плечи. Цинтия потянулась за чашкой, и белизна ее маленькой ручки тоже показалась мне очаровательной. Будь у нее темные глаза и ресницы, девушка была бы просто красавицей. Она уселась на траву рядом с Джоном. Я протянул ей блюдо с бутербродами и получил в ответ пленительную улыбку:

— Садитесь тоже на траву, так гораздо приятней.

Я послушно сполз со стула и уселся рядом.

— Мисс Мердок, вы работаете в Тэдминстере?

Она кивнула.

— Да, в наказание за грехи.

— Неужели вас там третируют? — с улыбкой спросил я.

— Попробовали бы! — с достоинством вскричала Цинтия.

— Моя двоюродная сестра работает сиделкой, и она просто в ужасе от «сестер».

— Неудивительно. Они действительно кошмарны, мистер Гастингс, вы даже себе не представляете, какие они противные. Слава Богу, что я работаю в аптеке, а не сиделкой.

— И скольких же людей вы отравили? — спросил я со смехом.

Цинтия тоже улыбнулась.

— Не одну сотню, мистер Гастингс.

— Цинтия, — обратилась к ней миссис Инглторп, — не могла бы ты помочь мне написать несколько писем?

— Конечно, тетя Эмили.

Она немедленно вскочила, и ее поспешность сразу напомнила мне, насколько эта девушка зависела от миссис Инглторп, которая при всей своей доброте не позволяла ей забывать о своем положении.

Мэри повернулась ко мне.

— Джон вам покажет вашу комнату. Ужин у нас в половине восьмого. В такое время, как сейчас, не пристало устраивать поздние трапезы. Член нашего общества леди Тэдминстер, дочь покойного лорда Эбботсбери, придерживается того же мнения. Она согласна со мной, что сейчас следует экономить во всем. Мы так организовали хозяйство в поместье, что ничего не пропадает зря, даже мелкие клочки исписанной бумаги собираем в мешки и отправляем на переработку. Все на счету, война ведь.

Я выразил свое одобрение, и Джон повел меня в дом. Мы поднялись по широкой лестнице, которая, разветвляясь, вела в правое и левое крыло здания. Моя комната была в левом крыле и выходила окнами в парк.

Джон вышел, и через несколько минут я увидел, как он медленно шел по лужайке под руку с Цинтией Мердок. Было слышно, как миссис Инглторп нетерпеливо позвала ее, и девушка, вздрогнув, бросилась назад. В ту же секунду из-за дерева вышел какой-то человек и неторопливо направился к дому. Это был мужчина лет сорока, смуглый, тщательно выбритый, со страшно унылым выражением лица.

Казалось, его одолевали мрачные мысли. Проходя мимо моего окна, он взглянул наверх, и я узнал его, хотя он очень изменился за те пятнадцать лет, что мы не виделись. Это был младший брат Джона Лоренс Кэвендиш. Я терялся в догадках, что же повергло его в такое уныние. Однако вскоре я вернулся к мыслям о своих собственных делах.

Я провел замечательный вечер, и всю ночь мне снилась загадочная и прекрасная Мэри Кэвендиш.

Следующее утро было светлым и солнечным. Предвкушение новой встречи переполняло все мое существо. Утром Мэри не появлялась, но после обеда она пригласила меня на прогулку. Несколько часов мы бродили по лесу и возвратились примерно к пяти.

Едва мы зашли в большой холл, как Джон сразу позвал нас в курительную комнату. По выражению его лица я сразу понял: что-то стряслось. Мы последовали за ним, и он плотно закрыл дверь.

— Мэри, произошла очень неприятная история. Иви крепко повздорила с Альфредом Инглторпом и собирается уехать.

— Иви? Уехать?

Джон мрачно кивнул.

— Да. Она пошла к матери и… А вот и она сама.

Мисс Говард вошла в комнату с небольшим чемоданом в руках. У нее был взволнованный и решительный вид. Губы плотно сжаты, и казалось, что она собирается от кого-то защищаться.

— По крайней мере, я сказала все, что думаю, — выпалила она.

— Ивлин, милая, этого не может быть, — воскликнула Мэри.

Мисс Говард мрачно кивнула.

— Все может быть! Думаю, Эмили никогда не забудет все, что я ей сказала. По крайней мере, простит мне это не скоро. Пускай. До нее хоть что-то дошло. Хотя с нее все как с гуся вода. Я ей прямо сказала: «Вы старая женщина, Эмили, а нет ничего хуже старых дур. Они еще дурнее молодых. Он же на двадцать лет моложе вас. Хватит вам в любовь играть. И так понятно, что он женился только из-за денег. Не давайте ему много. У фермера хорошенькая молодая женушка. Спросите-ка своего Альфреда, сколько он на нее тратит?» Ух, как она разозлилась! Понятное дело! А я свое гну: «Я вас, Эмили, предупреждаю, хотите вы этого или нет, он вас придушит прямо в постели, как только рассмотрит хорошенько. Зря вы вышли за этого мерзавца. Можете говорить мне что угодно, но запомните мои слова: ваш муж — мерзавец!»

— А она что?

Мисс Говард сделала язвительную гримасу.

— «Милый Альфред», «бесценный Альфред», «мерзкая клевета», «мерзкая ложь», «мерзкая женщина обвиняет ее бесценного мужа». Нет, чем раньше я покину этот дом, тем лучше. Словом, я уезжаю.

— Ну, не надо так сразу! Неужели вы уедете прямо сейчас?

— Да, сию же минуту.

Несколько секунд мы сидели, молча уставившись на нее. Наконец Джон решил, что дальнейшие уговоры бесполезны, и пошел справиться о поезде. За ним последовала его жена, продолжая что-то бормотать насчет миссис Инглторп и что надо бы ее убедить прислушаться к словам Иви.

Когда она вышла из комнаты, выражение лица мисс Говард изменилось, и она быстро наклонилась ко мне.

— Мистер Гастингс, вы честный человек. Я могу быть откровенной с вами?

Я был несколько обескуражен. Она взяла меня за руку и снизила голос до шепота.

— Присматривайте за ней, мистер Гастингс. Бедная моя Эмили. Ее окружает целая стая акул. Все без гроша в кармане. Все тянут из нее деньги. Я защищала ее пока могла. Теперь меня не будет рядом. Они все начнут водить ее за нос.

— Не беспокойтесь, мисс Говард, естественно, я сделаю все, что в моих силах, хотя уверен, что вы просто переутомились и чересчур возбуждены.

— Молодой человек, поверьте мне. Я живу на свете немножко больше вашего. Прошу вас только об одном — не спускайте с нее глаз. Скоро вы поймете, что я имею в виду.

Через открытое окно донеслось тарахтение автомобиля. Мисс Говард встала и направилась к двери. Снаружи послышался голос Джона. Уже взявшись за ручку двери, она обернулась и добавила:

— И прежде всего, мистер Гастингс, присматривайте за этим дьяволом, ее мужем.

Больше она ничего не успела сказать. Вскоре ее голос потонул в громком хоре протестов и прощаний. Четы Инглторпов среди провожающих не было.

Когда автомобиль отъехал, миссис Кэвендиш внезапно отделилась от остальных и, перейдя дорогу, направилась к лужайке навстречу высокому бородатому человеку, шедшему в сторону усадьбы. Протягивая ему руку, она слегка покраснела.

— Кто это? — спросил я. Человек этот показался мне чем-то подозрителен.

— Это доктор Бауэрстайн, — буркнул Джон.

— А кто он такой, этот доктор Бауэрстайн?

— Живет тут в деревне, отдыхает после тяжелого нервного расстройства. Сам он из Лондона. Умнейший человек. Кажется, один из самых крупных в мире специалистов по ядам.

— И большой друг Мэри, — добавила неугомонная Цинтия.

Джон Кэвендиш нахмурился и перевел разговор на другую тему.

— Пойдем прогуляемся, Гастингс. Все это ужасно неприятно. Конечно, язычок был у нее довольно острый, но во всей Англии не сыскать друга более преданного, чем мисс Говард.

В лесок, окаймлявший поместье с одной стороны, уходила тропинка, и мы двинулись по ней в сторону деревни.

На обратном пути мы столкнулись с хорошенькой, похожей на цыганку, женщиной. Она кивнула и улыбнулась.

— Какая прелесть, — сказал я восхищенно.

— Это миссис Райкес.

— Та самая, о которой мисс Говард…

— Та самая, — резко перебил меня Джон.

Я подумал о седой старушке, затерянной в огромном доме, о миловидном и порочном личике, только что улыбнувшемся нам, и меня наполнило смутное предчувствие чего-то ужасного. Я попытался отогнать эти мысли.

— Действительно, Стайлз — чудесное место, — сказал я Джону.

Он мрачно кивнул.

— Да, неплохое имение, когда-нибудь оно станет моим, и я выберусь из этой проклятой нищеты. Я бы уже сейчас мог владеть усадьбой, если бы отец составил справедливое завещание.

— Ты на самом деле сильно нуждаешься?

— Милый мой Гастингс, скажу тебе откровенно — я просто с ног сбился в поисках денег.

— А что, брат не может тебе помочь?

— Лоренс? Да он же все деньги потратил на печатание своих бездарных стишков в экстравагантных переплетах. Мы с ним действительно в бедственном положении. Я не хочу показаться несправедливым: мать всегда была очень добра к нам, вплоть до самого последнего времени. Однако после замужества… — Он нахмурился и замолчал.

В первый раз я почувствовал, что вместе с Ивлин Говард что-то неуловимо исчезло из атмосферы дома. Ее присутствие создавало ощущение надежности. Теперь же, казалось, сам воздух наполнился подозрительностью. Перед моими глазами опять проплыло зловещее лицо доктора Бауэрстайна. Внезапно все вокруг стало внушать мне смутное беспокойство, и меня охватило предчувствие чего-то ужасного.

Глава 2
16 и 17 июля

Я приехал в Стайлз пятого июля. Теперь речь пойдет о том, что случилось шестнадцатого и семнадцатого. Чтобы сделать свой рассказ по возможности более убедительным, я постараюсь не упустить ни малейшей мелочи. Во время следствия все эти детали выявлялись одна за другой с помощью долгих и скучных показаний свидетелей.

Через пару дней после отъезда Ивлин Говард я получил от нее письмо, в котором она сообщала, что работает медсестрой в большом госпитале в городке Миддлингхем, расположенном милях в пятнадцати от Стайлз. Она очень просила сообщить, если миссис Инглторп проявит хоть малейшее желание уладить ссору.

Единственное, что отравляло мое безоблачное существование, было постоянное, и для меня необъяснимое, желание миссис Кэвендиш видеть Бауэрстайна. Ума не приложу, что можно было в нем найти, но она все время приглашала его в дом, и они часто совершали длительные совместные прогулки. Должен признаться, что я не находил в нем ничего привлекательного.

Понедельник, шестнадцатое июля, был очень суматошным днем. В субботу состоялся большой благотворительный базар, а в понедельник вечером в честь его завершения планировался концерт, на котором миссис Инглторп собиралась прочесть стихотворение о войне. Целое утро мы провели в большом актовом зале, оформляя и подготавливая его к вечернему концерту. Пообедав позднее обычного, мы до вечера отдыхали в саду. Я заметил, что Джон в тот день выглядел странно. Он явно нервничал и, казалось, не мог найти себе места.

После чая миссис Инглторп решила прилечь перед своим вечерним выступлением, а я предложил миссис Кэвендиш партию в теннис.

Примерно без четверти семь миссис Инглторп крикнула нам, что мы рискуем опоздать на ужин, который был раньше обычного. Все очень торопились, и еще до того, как ужин завершился, к дверям подали автомобиль.

Концерт имел большой успех, а выступление миссис Инглторп вызвало настоящую бурю оваций. Было показано также несколько сценок, в них была занята и Цинтия. Подруги, с которыми она участвовала в представлении, пригласили ее на ужин, и она осталась ночевать в деревне.

На следующее утро миссис Инглторп не вставала до самого завтрака, отдыхая после вчерашнего концерта, но уже в двенадцать тридцать она появилась в прекрасном настроении и потребовала, чтобы мы с Лоренсом сопровождали ее на званый обед.

— Сама миссис Роллстон приглашает нас к себе. Она ведь сестра леди Тэдминстер, ни больше ни меньше. Род Роллстонов один из старейших в Англии, о них упоминается уже во времена Вильгельма Завоевателя^[18].

Мэри с нами не поехала, поскольку должна была встретиться с доктором Бауэрстайном.

Обед удался на славу, и, когда мы возвращались домой, Лоренс предложил заехать к Цинтии в Тэдминстер, тем более что госпиталь был всего в миле^[19] от нас. Миссис Инглторп нашла эту идею замечательной и согласилась подбросить нас до госпиталя. Ей, однако, надо было написать еще несколько писем, поэтому она сразу уехала, а мы решили дождаться Цинтию и возвратиться в экипаже.

Охранник в госпитале наотрез отказался впустить посторонних, пока не появилась Цинтия и не провела нас под свою ответственность. В белом халате она выглядела еще свежей и прелестней! Мы проследовали за девушкой в ее кабинет, и она познакомила нас с довольно величественной дамой, которую, смеясь, представила как «наше светило».

— Сколько здесь склянок! — воскликнул я, оглядывая комнату. — Неужели вы знаете, что в каждой из них?

— Ну придумайте вы что-нибудь поновее, — сказала Цинтия, вздыхая. — Каждый, кто сюда заходит, произносит именно эти слова. Мы собираемся присудить приз первому, кто не воскликнет: «Сколько здесь склянок!» Я даже знаю, что вы скажете дальше: «И сколько же людей вы отравили?»

Я улыбнулся, признавая свое поражение.

— Если бы вы все только знали, как легко по ошибке отравить человека, то не шутили бы над этим. Ладно, давайте лучше выпьем чаю. У нас тут в шкафу припрятано множество разных лакомств. Нет, не здесь, Лоренс, это шкаф с ядами. Я имела в виду вон тот большой шкаф.

Чаепитие прошло очень весело, после чего мы помогли Цинтии вымыть посуду. Едва были убраны чайные принадлежности, как в дверь постучали. Лица хозяек сразу сделались строгими и непроницаемыми.

— Войдите, — сказала Цинтия резким официальным голосом.

На пороге появилась молоденькая, немного испуганная медсестра, которая протянула «светилу» какую-то бутылочку. Та, однако, переадресовала ее Цинтии, сказав при этом довольно загадочную фразу: «На самом деле меня сегодня нет в госпитале». Цинтия взяла бутылочку и со строгостью судьи начала ее рассматривать.

— Это должны были отправить еще утром.

— Старшая медсестра просит извинить ее, но она забыла.

— Скажите ей, что надо внимательнее читать правила, вывешенные на дверях.

По лицу девушки было видно, что она не испытывает ни малейшего желания передавать эти слова грозной старшей медсестре.

— Теперь препарат не отправить раньше завтрашнего дня, — добавила Цинтия.

— Может быть, вы попытаетесь приготовить его сегодня?

— Ладно, попробуем, — милостиво согласилась Цинтия, — хотя мы ужасно заняты, и я не уверена, что у нас будет на это время.

Цинтия подождала, пока медсестра вышла, затем взяла с полки большую бутыль, наполнила из нее склянку и поставила ее на стол в коридоре. Я рассмеялся:

— Дисциплина прежде всего?

— Вот именно. А теперь прошу на балкон, оттуда видно весь госпиталь.

Я проследовал за Цинтией и ее подругой, и они показали мне расположение всех корпусов. Лоренс остался было в комнате, но Цинтия сразу же позвала его на балкон, затем она взглянула на часы.

— Ну что, светило, есть еще работа на сегодня?

— Нет.

— Ладно, тогда запираем двери и пошли.

В то утро я впервые по-настоящему разглядел Лорейса. В отличие от Джона, разобраться в нем было куда сложнее. Застенчивый и замкнутый, он совершенно не походил на своего брата. Но было в нем и некое обаяние, я подумал, что, узнав его поближе, невозможно к нему не привязаться. Я успел заметить его скованность в присутствии Цинтии, да и она при нем выглядела смущенной. Однако в то утро они были по-детски беспечны и болтали без умолку.

Когда мы проезжали через деревню, я вспомнил, что собирался купить несколько марок, и мы заехали на почту.

Выходя, я столкнулся в дверях с каким-то невысоким человечком и только собрался извиниться, как вдруг он с радостным восклицанием заключил меня в объятия. И расцеловал.

— Гастингс, mon ami^[20], — воскликнул он, — неужели это вы?

— Пуаро! — вырвалось у меня.

Мы пошли к экипажу.

— Представляете, мисс Цинтия, я только что случайно встретил своего старого друга мосье Пуаро, с которым мы не виделись уже много лет.

— Надо же, а ведь мы хорошо знаем мосье Пуаро, но мне и в голову не приходило, что вы с ним друзья.

— Да, — серьезно произнес Пуаро, — мы с мадемуазель Цинтией действительно знакомы. Ведь я оказался в этих краях лишь благодаря исключительной доброте миссис Инглторп.

Я удивленно взглянул на него.

— Да, друг мой, она великодушно пригласила сюда семерых моих соотечественников, которые, увы, вынуждены были покинуть пределы своей, страны. Мы, бельгийцы, всегда будем вспоминать о ней с благодарностью.

Пуаро обладал весьма примечательной внешностью. Ростом он был не выше пяти футов и четырех дюймов^[21], однако держался всегда с огромным достоинством. Свою яйцеобразную голову он обычно держал немного набок, а пышные усы придавали ему довольно воинственный вид. Костюм Пуаро был безупречен; думаю, что крохотное пятнышко причинило бы ему больше страданий, чем пулевое ранение. И в то же время этот изысканный щеголь (который, как я с сожалением отметил, теперь сильно прихрамывал) считался в свое время одним из лучших детективов в бельгийской полиции. Благодаря своему невероятному flair^[22] он блестяще распутывал многие загадочные преступления.

Он показал мне маленький дом, в котором жили все бельгийцы, и я обещал навестить его в самое ближайшее время. Пуаро изящно приподнял свою шляпу, прощаясь с Цинтией, и мы тронулись в путь.

— Какой он милый, этот Пуаро, — сказала Цинтия. — Надо же, мне и в голову не могло прийти, что вы знакомы.

— Да, Цинтия, а вы, значит, сами того не подозревая, общаетесь со знаменитостью? — И весь остаток пути я рассказывал ей о былых подвигах моего друга.

В прекрасном настроении мы возвратились домой. В это время на пороге спальни показалась миссис Инглторп. Она была чем-то очень взволнована.

— А, это вы!

— Что-нибудь случилось, тетя Эмили? — спросила Цинтия.

— Нет, все в порядке, — сухо ответила миссис Инглторп. — Что у нас может случиться?

Увидев горничную Доркас, которая шла в столовую, она попросила занести ей несколько почтовых марок.

— Слушаюсь, мадам.

Затем, чуть помедлив, Доркас неуверенно добавила:

— Может быть, вам лучше не вставать с постели, вы выглядите очень усталой.

— Возможно, ты и права, впрочем, нет, мне все-таки надо успеть написать несколько писем до прихода почтальона. Кстати, ты не забыла, что я просила разжечь камин в моей комнате?

— Все сделано, мадам.

— Хорошо. Значит, после ужина я смогу сразу лечь.

Она затворила дверь в спальню, и Цинтия в недоумении посмотрела на Лоренса.

— Ничего не понимаю. Что здесь происходит?

Казалось, он не слышал ее слов. Не проронив ни звука, развернулся и вышел из дома.

Я предложил Цинтии поиграть немного в теннис перед ужином. Она согласилась, и я побежал наверх за ракеткой. Навстречу мне спускалась миссис Кэвендиш. Возможно, это были мои фантазии, но, похоже, и она выглядела необычайно взволнованной.

— Прогулка с доктором была приятной? — спросил я с наигранной беспечностью.

— Я никуда не ходила, — ответила она резко. — Где миссис Инглторп?

— В своей спальне.

Ее рука стиснула перила, она чуть помедлила, словно собираясь с силами, и, быстро спустившись, прошла через холл в комнату миссис Инглторп, плотно закрыв за собой дверь.

На пути к теннисному корту я проходил мимо окна в спальне Эмили Инглторп, оно было открыто, и, помимо своей воли, я стал свидетелем короткого обрывка их разговора.

— Итак, вы не хотите мне его показать? — спросила Мэри, тщетно пытаясь сохранить спокойный тон.

— Милая Мэри, оно не имеет никакого отношения к тому, о чем ты говоришь, — раздалось в ответ.

— Тогда покажите мне его.

— Да говорю тебе, это совсем не то, что ты думаешь. Ты здесь вообще ни при чем.

На это Мэри воскликнула с растущим раздражением:

— Конечно, я и сама должна была догадаться, что вы будете его защищать.

Цинтия с нетерпением дожидалась моего прихода.

— Вот видите, я была права! Доркас говорит, что был ужасный скандал.

— Какой скандал?

— Между ним и тетей Эмили. Надеюсь, она его наконец-то вывела на чистую воду.

— Вы хотите сказать, что Доркас была свидетелем ссоры?

— Нет, конечно! Просто она будто бы совершенно случайно оказалась под дверью. Доркас утверждает, что там творилось нечто ужасное. Любопытно, что же все-таки произошло?

Я вспомнил о похожей на цыганку миссис Райкес и о предостережении мисс Говард, но на всякий случай промолчал, в то время как Цинтия, перебрав все мыслимые варианты, весело заключила:

— Тетя Эмили просто вышвырнет его вон и никогда больше не вспомнит.

Я решил поговорить с Джоном, но он куда-то исчез. Было ясно, что днем произошло что-то весьма серьезное. Мне хотелось забыть тот случайно услышанный разговор, но напрасно: я все время невольно возвращался к нему, пытаясь понять, какое отношение ко всему этому имела Мэри Кэвендиш.

Когда я спустился к ужину, мистер Инглторп сидел в гостиной. Лицо Альфреда, как и всегда, было совершенно непроницаемым, и меня вновь поразил его странный отсутствующий вид. Миссис Инглторп вошла последней. Она была по-прежнему чем-то взволнована. Весь ужин за столом царила напряженная тишина. Обычно мистер Инглторп постоянно суетился вокруг своей жены, поправлял подушечку, изображая чрезвычайно заботливого мужа. На этот раз он сидел совершенно отрешенный. Сразу после ужина миссис Инглторп снова пошла к себе.

— Мэри, пришли мой кофе сюда. Через пять минут придет почтальон, а я еще не закончила письма! — крикнула она из своей комнаты.

Мы с Цинтией пересели поближе к окну. Мэри подала нам кофе. Она явно нервничала.

— Ну что, молодежь, включить вам свет или вы предпочитаете полумрак? — спросила она. — Цинтия, я налью кофе для миссис Инглторп, а ты отнеси его, пожалуйста, сама.

— Не беспокойтесь, Мэри, я все сделаю, — послышался голос Альфреда.

Он налил кофе и, осторожно держа чашечку, вышел из комнаты. За ним последовал Лоренс, а Мэри присела рядом с нами.

Некоторое время мы сидели молча. Обмахиваясь пальмовым листом, миссис Кэвендиш словно вслушивалась в этот теплый безмятежный вечер.

— Слишком душно. Наверное, будет гроза, — сказала она.

Увы, эти райские мгновения длились недолго — из холла неожиданно послышался знакомый и столь ненавистный мне голос.

— Доктор Бауэрстайн! — воскликнула Цинтия. — Что за странное время для визитов?

Я ревниво взглянул на Мэри, она казалась совершенно безучастной, даже не покраснела.

Через несколько секунд Альфред Инглторп привел доктора в гостиную, хотя тот шутливо отбивался, говоря, что его внешний вид не подходит для визитов. И в самом деле, он был весь вымазан грязью и представлял собой довольно жалкое зрелище.

— Что случилось, доктор? — воскликнула миссис Кэвендиш.

— Приношу тысячу извинений за свой наряд, но я не собирался к вам заходить, — ответил тот. — Это мистер Инглторп затащил меня.

— Да, доктор, попали вы в переплет, — произнес Джон, заходя в гостиную. — Выпейте кофе и поведайте нам, что же произошло.

— Благодарю вас.

И доктор принялся весело рассказывать, как он обнаружил редкий вид папоротника, росшего в каком-то труднодоступном месте, и как, пытаясь сорвать его, поскользнулся и свалился в грязную лужу.

— Грязь вскоре высохла на солнце, — добавил он, — однако вид мой по-прежнему ужасен.

В этот момент миссис Инглторп позвала Цинтию в холл.

— Милая, отнеси мой портфель в спальню. Я уже собираюсь ложиться.

Дверь в прихожую была широко распахнута, к тому же я встал вместе с Цинтией. Джон тоже стоял рядом со мной. Таким образом, как минимум мы трое были свидетелями того, что миссис Инглторп сама несла свою чашку с кофе, не сделав к тому моменту еще ни одного глотка.

Присутствие доктора Бауэрстайна полностью испортило мне весь вечер. Казалось, что этот человек никогда не уйдет. Наконец он встал, и я вздохнул с облегчением.

Я пойду с вами вместе в деревню, — сказал мистер Инглторп. — Мне надо уладить кое-какие хозяйственные вопросы с нашим посредником. Повернувшись к Джону, он добавил:

— Дожидаться меня не надо: я возьму ключи с собой.

Глава 3
Ночная трагедия

Чтобы сделать дальнейшее изложение более понятным, я прилагаю план первого этажа поместья Стайлз (см. стр. 60).

Нужно отметить, что комнаты прислуги не соединены с правым крылом, где расположены комнаты Инглторпов.

Около полуночи меня разбудил Лоренс Кэвендиш. Он держал в руке свечу, и по его лицу было сразу видно, что произошло нечто страшное.

— Что случилось? — спросил я, приподнимаясь и пробуя сосредоточиться.

— Маме очень плохо. У нее, похоже, какой-то припадок. И, как назло, она заперлась изнутри.

Спрыгнув с кровати и натянув халат, я прошел вслед за Лоренсом через коридор в правое крыло дома. К нам подошли Джон и несколько до смерти перепуганных служанок. Лоренс посмотрел на брата.

— Что будем делать?

Никогда еще его нерешительность не проявлялась столь явно, подумал я. Джон несколько раз сильно дернул дверную ручку. Все было напрасно: дверь заперли изнутри. К этому моменту все обитатели дома были уже на ногах. Из комнаты доносились ужасные звуки. Надо было срочно что-то предпринять.

— Сэр, попытайтесь пройти через комнату мистера Инглторпа, — предложила Доркас. — Боже мой, как она мучается, бедняжка!

До меня вдруг дошло, что среди столпившихся в коридоре не было видно только Альфреда Инглторпа.

Джон вошел в его комнату. Сначала в темноте ничего нельзя было разобрать, затем на пороге появился Лоренс со свечой, и при ее тусклом свете нашему взору предстала пустая комната и кровать, в которой явно не спали в ту ночь. Бросившись к двери в комнату миссис Инглторп, мы увидели, что она тоже заперта или закрыта на засов. Положение было отчаянное.

ПЛАН ПЕРВОГО ЭТАЖА ДОМА.

— Господи, что же нам делать? — воскликнула Доркас.

— Надо взламывать дверь. И вот что — пусть кто-нибудь спустится и разбудит Бэйли, чтобы он срочно бежал за доктором Уилкинсом. Давайте ломать дверь. Нет, постойте. Есть же еще дверь из комнаты Цинтии.

— Да, сэр, но она заперта на засов. Ее никогда не открывают.

— Надо все-таки проверить.

Пробежав по коридору, Джон влетел в комнату Цинтии, где увидел Мэри Кэвендиш. Она пыталась растолкать девушку, но та, однако, спала чрезвычайно крепко. Через несколько секунд он пробежал обратно в комнату Инглторпа.

— Бесполезно, она тоже заперта на засов. Будем ломать эту дверь, она, кажется, тоньше, чем дверь в коридоре.

Все навалились на эту проклятую дверь. Наконец она поддалась, и мы с оглушительным грохотом влетели в комнату. При свете свечи, которая по-прежнему была в руках у Лоренса, мы увидели на кровати бьющуюся в конвульсиях миссис Инглторп. Рядом валялся маленький столик, который она, видимо, перевернула во время приступа. С нашим появлением ей стало немного легче, и несчастная опустилась на подушки.

Джон зажег газовую лампу и приказал горничной Энни принести из столовой бренди. Он бросился к матери, а я снял засов с двери в коридор. Решив, что в моей помощи более не нуждаются, я повернулся к Лоренсу сказать, что мне лучше уйти. Но слова замерли у меня на устах. Никогда еще я не видел такого мертвенно-бледного лица. Свеча дрожала в его трясущейся руке, и воск капал прямо на ковер. Лоренс был белый как мел, его неподвижный, полный смертельного ужаса взгляд был устремлен куда-то на противоположную стену. Он словно оцепенел. Я тоже посмотрел туда, но не разглядел ничего особенного. Разве что слабо рдеющую золу на каминной решетке и строгий узор на плите.

Миссис Инглторп стало, видимо, немного лучше, превозмогая удушье, она прошептала: «Теперь лучше… совершенно внезапно… как глупо… закрывать комнату…»

На кровать упала тень. Я поднял глаза и увидел в дверях Мэри Кэвендиш, которая одной рукой поддерживала Цинтию. Лицо девушки было очень красным, она все время зевала и вообще выглядела довольно странно.

— Бедняжка Цинтия, она так испугалась, — сказала Мэри тихо.

На миссис Кэвендиш был белый халат, в котором она работала на ферме. Это означало, что приближался рассвет. И действительно, тусклый утренний свет уже слегка пробивался сквозь шторы. Часы на камине показывали около пяти.

Удушливый хрип заставил меня вздрогнуть. Было невыносимо видеть, как бедная миссис Инглторп опять начала биться в страшных конвульсиях. Мы стояли возле кровати несчастной, не в силах ничем помочь. Тщетно Мэри и Джон пытались влить в нее немного бренди. В этот момент в комнату уверенной походкой вошел доктор Бауэрстайн. На какое-то мгновение он застыл, пораженный кошмарным зрелищем, а миссис Инглторп, глядя прямо на него, прохрипела: «Альфред! Альфред!» — и, упав на подушки, затихла.

Доктор подбежал к кровати, схватил руки умирающей и начал делать искусственное дыхание. Дав несколько приказаний прислуге, он властным жестом попросил всех отойти. Затаив дыхание, мы ловили каждое его движение, хотя в глубине души каждый из нас догадывался, что состояние миссис Инглторп безнадежно. По лицу доктора я понял — спасти умирающую он не в силах.

Наконец он выпрямился и тяжело вздохнул. В это время в коридоре раздались шаги, и в комнату суетливо вбежал небольшого роста толстенький человечек, которого я сразу узнал. Это был доктор Уилкинс, лечащий врач миссис Инглторп.

В нескольких скупых фразах доктор Бауэрстайн рассказал, как он случайно проходил мимо садовых ворот в тот момент, когда оттуда выезжала машина, посланная за доктором, и как, узнав о случившемся, со всех ног бросился в дом. Он грустно взглянул на усопшую.

— Да, печально, весьма печально, — пробормотал доктор Уилкинс, — она всегда так перенапрягалась… несмотря на мои предупреждения, так перенапрягалась… Говорил же ей: «У вас, миссис Инглторп, сердечко пошаливает, поберегите вы себя…» Да, именно так ей и говорил: «Поберегите вы себя», — но нет, ее желание делать добро было слишком велико, да, слишком велико. Вот организм и не выдержал… Просто не выдержал…

Я заметил, что Бауэрстайн очень внимательно смотрел на доктора Уилкинса. Пристально глядя ему в глаза, он сказал:

— Характер конвульсий был весьма странным. Жаль, что вы опоздали и не видели. Это было похоже на… столбняк. Я бы хотел поговорить с вами наедине, — сказал Бауэрстайн. Он повернулся к Джону: — Вы не возражаете?

— Конечно нет.

Все вышли в коридор, оставив их вдвоем. Было слышно, как изнутри заперли дверь. Мы медленно спустились вниз. Я был очень взбудоражен: от моего пытливого взора не ускользнула странность поведения доктора Бауэрстайна, и это породило в моей разгоряченной голове множество догадок. Мэри Кэвендиш взяла меня за руку.

— Что происходит? Почему доктор Бауэрстайн ведет себя так необычно?

Я посмотрел ей в глаза.

— Знаете, что я думаю?

— Что?

— Слушайте. — Я понизил голос до шепота и, убедившись, что рядом никого нет, продолжал: — Я уверен, что ее отравили. Не сомневаюсь, что доктор Бауэрстайн подозревает именно это.

— Что?! — Глаза Мэри округлились от ужаса. Она попятилась к стене и вдруг издала страшный вопль: — Нет! Нет! Нет!!! Только не это!

От неожиданности я вздрогнул. Мэри бросилась вверх по лестнице, я побежал следом, боясь, что она лишится чувств. Когда я догнал ее, миссис Кэвендиш стояла, прислонившись к перилам. Лицо ее покрывала смертельная бледность. Нетерпеливо взмахнув рукой, она произнесла:

— Нет, нет, прошу вас, оставьте меня. Мне надо немного побыть одной и успокоиться. Идите вниз.

Нехотя я подчинился. Спустившись, увидел в столовой Джона и Лоренса. Некоторое время мы молчали, затем я сказал то, что было, наверное, у всех на уме:

— Где мистер Инглторп?

Джон пожал плечами:

— В доме его нет.

Наши глаза встретились. Где был Альфред Инглторп? Его отсутствие было очень странным. Я вспомнил последние слова миссис Инглторп. Что они означали? Что бы она сказала, если бы умерла несколькими минутами позже?

Наконец сверху послышались шаги. Оба доктора спустились вниз. Доктор Уилкинс был очень взволнован, хотя и пытался скрыть это. Он обратился к Джону с необычайно торжественным и важным видом:

— Мистер Кэвендиш, мне требуется ваше разрешение на вскрытие.

— Неужели это необходимо? — мрачно спросил Джон, и его лицо передернулось от боли.

— Абсолютно необходимо, — сказал Бауэрстайн.

— Вы хотите сказать…

— Что ни я, ни доктор Уилкинс не можем дать заключение о смерти без вскрытия.

Джон опустил голову.

— В таком случае я вынужден согласиться.

— Спасибо, — поспешно поблагодарил доктор Уилкинс. — Мы предлагаем провести вскрытие завтра или даже лучше сегодня вечером. — Он посмотрел в окно. — Боюсь, что при сложившихся обстоятельствах дознание неизбежно. Но не беспокойтесь: это всего лишь необходимая формальность.

Все молчали, и доктор Бауэрстайн, вынув из кармана два ключа, протянул их Джону.

— Это ключи от комнат Инглторпов. Я их запер и думаю, что лучше пока туда никого не пускать.

Оба доктора откланялись.

Уже некоторое время я обдумывал одну идею и теперь решил, что пришло время поделиться ею с Джоном. Мне, однако, следовало делать это крайне осторожно, так как Джон до смерти боялся огласки и вообще принадлежал к тому типу беззаботных оптимистов, которые не любят готовиться к несчастью заранее. Его будет нелегко убедить в безопасности моего предложения. С другой стороны, вопросы светского приличия куда меньше волновали Лоренса, и я мог рассчитывать на его поддержку. Настал момент, когда надо было брать бразды правления в свои руки.

— Джон, — сказал я, — мне хочется кое-что предложить тебе.

— Я весь внимание.

— Помнишь, я рассказывал о моем друге Пуаро? Это тот самый бывший знаменитый бельгийский сыщик, который сейчас живет в Стайлз-Сент-Мэри.

— Конечно, помню.

— Так вот, я прошу твоего согласия, чтобы он занялся этим делом.

— Прямо сейчас, до результатов вскрытия?

— Да, нельзя терять ни минуты, если… Если, конечно, здесь что-то нечисто.

— Чепуха! — негодующе воскликнул Лоренс. — Все это сплошная выдумка Бауэрстайна. Уилкинсу и в голову это не приходило, пока Бауэрстайн не поговорил с ним. Каждый ученый на чем-нибудь помешан. Этот занимается ядами, вот и видит повсюду отравителей.

Признаться, меня удивила эта тирада Лоренса: он весьма редко проявлял эмоции. Что касается Джона, то тот явно колебался. Наконец он сказал:

— Я не согласен с тобой, Лоренс. Думаю, Гастингс прав, хотя я хотел бы немного подождать с расследованием. Надо во что бы то ни стало избежать огласки.

— Что ты, Джон, — запротестовал я. — Никакой огласки не будет. Пуаро — это сама осторожность.

— В таком случае поступай как знаешь. Я полагаюсь на тебя. Если наши подозрения верны, то дело это не слишком сложное. Прости меня Господи, если я возвел на кого-то напраслину.

Часы пробили шесть. Я решил не терять времени, хотя и позволил себе на пять минут задержаться в библиотеке, где отыскал в медицинском справочнике симптомы отравления стрихнином^[23].

Глава 4
Пуаро начинает действовать

Дом, в котором жили бельгийцы, находился недалеко от входа в парк. Чтобы сэкономить время, я пошел не по основной деревенской дороге, которая слишком петляла, а через парк. Я уже почти достиг выхода, как вдруг увидел, что навстречу мне кто-то идет торопливым шагом. Это был мистер Инглторп. Где он был? Как он собирается объяснить свое отсутствие? Увидев меня, он сразу воскликнул:

— Боже мой, какое несчастье! Моя бедная жена! Я только что узнал!

— Где вы были?

— Я вчера задержался у Денби. Когда мы закончили все дела, было уже около часа. Оказалось, я забыл дома ключ и, чтобы не будить вас среди ночи, решил остаться у него.

— Как же вы узнали о случившемся? — спросил я.

— Уилкинс заехал к Денби и все ему рассказал. Бедная моя Эмили… в ней было столько самопожертвования, столько благородства! Она совсем себя не щадила!

Волна отвращения буквально захлестнула меня. Как можно так изощренно лицемерить! Извинившись, я сказал, что спешу, и был очень доволен, что он не спросил, куда я направлялся.

Через несколько минут я постучался в дверь коттеджа «Листвейз». Никто не открывал. Я снова нетерпеливо постучал. На этот раз верхнее окно осторожно приоткрылось, и оттуда выглянул Пуаро.

Он был явно удивлен моим визитом. Я сразу стал что-то говорить.

— Подождите, друг мой, сейчас я вас впущу, и, пока буду одеваться, вы все расскажете.

Через несколько секунд Пуаро открыл дверь, и мы поднялись в его комнату. Я очень подробно рассказал ему о том, что случилось ночью, стараясь не упустить ни малейшей детали. Пуаро тем временем с необыкновенной тщательностью приводил в порядок свой туалет. Я рассказал ему, как меня разбудили, о последних словах миссис Инглторп, о ее ссоре с Мэри, свидетелем которой я случайно стал, о ссоре между миссис Инглторп и мисс Говард и о нашем с ней разговоре. Пытаясь припомнить каждую мелочь, я поминутно повторялся.

Пуаро добродушно улыбнулся.

— Мысли смешались? Ведь так? Не торопитесь, mon ami. Вы возбуждены, вы взволнованы — это естественно. Вскоре, когда мы немного успокоимся, мы аккуратненько расставим факты по своим местам, исследуем их и отберем: важные отложим в одну сторону, неважные — пуфф! — он сморщил свое личико немолодого херувима и довольно комично дунул, — отгоним прочь!

— Все это звучит прекрасно, но как мы узнаем, какие факты отбрасывать! По-моему, в этом и заключается главная трудность.

Но у Пуаро было другое мнение. Задумчиво поглаживая усы, он произнес:

— Отнюдь нет, друг мой. Судите сами: один факт ведет к другому, получается цепочка, в которой каждое звено связано с предыдущим. Если какой-то факт «повисает», значит, надо искать потерянное звено. Может быть, оно окажется какой-то незначительной деталью, но мы обязательно находим ее, восстанавливаем обрыв в цепочке и идем дальше. — Он многозначительно поднял палец. — Вот в этом, друг мой, и заключается главная трудность.

— Д-да, вы правы…

И, энергично погрозив мне пальцем — я даже вздрогнул, — Пуаро добавил:

— И горе тому детективу, который отбрасывает факты, пусть самые ничтожные, если они не связываются с другими. Подобный путь ведет в тупик. Помните, любая мелочь имеет значение!

— Да-да, вы всегда говорили мне об этом. Вот почему я старался припомнить все до малейшей детали, хотя некоторые из них, по-моему, не имеют никакого отношения к делу.

— И я доволен вами! У вас хорошая память, и вы действительно рассказали все, что помните. Не будем говорить о достойном сожаления беспорядке, в котором были изложены события. Я это прощаю: вы слишком возбуждены. Прощаю я и то, что не была упомянута одна чрезвычайно важная деталь.

— Какая?

— Вы не сказали, много ли съела миссис Инглторп вчера за ужином.

Я пристально посмотрел на своего друга. Война для него не прошла даром: похоже, бедняга немного тронулся. Пуаро тем временем с величайшей тщательностью чистил пальто и, казалось, был всецело поглощен этим занятием.

— Не помню, — пробормотал я, — и вообще, я не понимаю.

— Вы не понимаете? Это же очень важно.

— Не вижу здесь ничего важного, — сказал я с раздражением. — Мне кажется, она ела совсем немного, ведь миссис Инглторп была сильно расстроена и ей было, видимо, не до еды.

— Да, — задумчиво произнес Пуаро, — ей было не до еды.

Он вынул из бюро небольшой чемоданчик и сказал:

— Теперь все готово, и я хотел бы немедленно отправиться в chateau^[24], чтобы увидеть все своими глазами… Простите, топ ami, вы одевались в спешке и небрежно завязали галстук. Са у est!^[25] Теперь можно идти.

Быстро пройдя деревню, мы свернули в парк, Пуаро остановился, печально взглянул на тихо покачивающиеся деревья, на траву, в которой еще блестели последние капли росы, и со вздохом сказал:

— Какая красота кругом! Но что до нее несчастному семейству покойной.

Пуаро внимательно посмотрел на меня, и я покраснел под его долгим взглядом. Так ли уж близкие миссис Инглторп оплакивают ее кончину? Так ли уж они убиты горем? Нельзя сказать, что окружающие обожали миссис Инглторп. Ее смерть была скорее происшествием, которое всех потрясло, выбило из колеи, но не причинило подлинного страдания. Пуаро как будто прочел мои мысли: он мрачно кивнул и сказал:

— Вы правы. — Она была добра и щедра по отношению к этим Кэвендишам, но она не была их родной матерью. Кровное родство — важная вещь, не забывайте, очень важная.

— Пуаро, мне хотелось бы все-таки узнать, почему вы так заинтересовались аппетитом миссис Инглторп? Я никак не могу понять, почему это вас так волнует?

Однако Пуаро молча я, наконец он все-таки сказал:

— Вы знаете, что не в моих правилах что-либо объяснять, пока дело не закончилось, но на этот раз я сделаю исключение. Итак, на данный момент предполагается, что миссис Инглторп была отравлена стрихнином, который подмешали ей в кофе.

— Неужели?

— Ну да, в какое время подали кофе?

— Около восьми.

— Следовательно, она выпила кофе между восемью и половиной девятого, не позже. Но стрихнин ведь действует очень быстро, примерно через час. А у миссис Инглторп симптомы отравления появились в пять утра, то есть через девять часов! Однако если в момент отравления человек плотно поел, то это может отсрочить действие яда, хотя вряд ли так надолго. Вы утверждаете, что она съела за ужином очень мало, а симптомы тем не менее проявляются лишь утром. Все это, друг мой, довольно странно. Возможно, вскрытие что-нибудь и прояснит, а пока запомним этот факт.

Когда мы подошли к усадьбе, Джон вышел нам навстречу. Он выглядел очень утомленным.

— Ужасно неприятная история, мосье Пуаро. Надеюсь, Гастингс сказал вам, что мы хотели бы избежать скандала?

— Я вас прекрасно понимаю.

— Видите ли, пока у нас нет никаких фактов, одни только подозрения.

— Вот именно. Но на всякий случай будем осторожны.

Джон достал из портсигара сигарету и повернулся ко мне.

— Ты знаешь, что этот тип вернулся?

— Да, я встретил его по дороге.

Он бросил спичку в ближайшую клумбу, но Пуаро, который не мог вынести подобной небрежности, нагнулся и тщательно закопал ее.

— Никто не знает, как себя с ним вести.

— Эта проблема скоро будет решена, — спокойно заявил Пуаро.

Джон удивленно взглянул на него, не совсем понимая смысл этой загадочной фразы.

Он протянул мне два ключа, которые получил от доктора Бауэрстайна.

— Покажите мосье Пуаро все, что его интересует.

— Разве комнаты заперты?

— Да, на этом настоял доктор Бауэрстаин.

Пуаро задумчиво кивнул.

— Он весьма предусмотрителен. Что ж, это значительно облегчает нашу задачу.

Мы пошли в комнату миссис Инглторп. Для удобства я прилагаю ее план, на котором также помечены основные предметы обстановки.

А — дверь в коридор, B — дверь в комнату Альфреда Инглторпа, С — дверь в комнату Цинтии.

Пуаро запер за нами дверь и приступил к тщательному осмотру комнаты. Словно кузнечик, он перепрыгивал от предмета к предмету, а я топтался у двери, боясь случайно уничтожить какие-нибудь улики. Пуаро, однако, совершенно не оценил мою предусмотрительность.

Друг мой, что вы застыли, как изваяние?

Я объяснил ему, что боюсь уничтожить улики, например, следы на полу.

— Следы?! Вот так улика! Здесь же побывала целая толпа народа, а вы говорите про следы. Лучше идите сюда и помогите мне. Так, чемоданчик пока не нужен, отложим его на время.

Он поставил его на круглый столик у окна, как оказалось, неблагоразумно: незакрепленная крышка наклонилась и сбросила чемоданчик на пол.

— En voila une table!^[26] — воскликнул Пауро. — Вот так, Гастингс, иметь огромный дом еще не значит жить в комфорте.

Отпустив это глубокомысленное замечание, мой друг продолжал осмотр комнаты. Его внимание привлек лежащий на письменном столе небольшой портфель. Из его замочка торчал ключ. Пуаро вынул его и многозначительно передал мне. Я не нашел в нем ничего достойного внимания: это был вполне обыкновенный ключ, надетый на небольшое проволочное кольцо.

Затем мой друг осмотрел раму выломанной двери, дабы убедиться, что она была действительно заперта на засов. Затем подошел к двери, ведущей в комнату Цинтии. Как я уже говорил, она тоже была заперта. Пуаро отодвинул засов и несколько раз осторожно открыл и закрыл дверь, стараясь не произвести при этом ни малейшего шума. Неожиданно что-то привлекло его внимание на самом засове. Мой друг тщательно осмотрел его, затем быстро вынул из своего чемоданчика маленький пинцет и, ловко подцепив какой-то волосок, аккуратно положил его в небольшой конверт.

На комоде стоял поднос со спиртовкой и ковшиком, в котором виднелись остатки коричневой жидкости, тут же была чашка с блюдцем, из которой явно что-то пили.

Поразительно, как я не заметил их раньше! Это ведь настоящая улика!

Пуаро обмакнул кончик пальца в коричневую жидкость и осторожно лизнул его. Поморщившись, он сказал:

— Какао… смешанное с ромом.

Теперь Пуаро принялся осматривать осколки, валявшиеся возле опрокинутого столика. Рядом с разбитой вдребезги кофейной чашкой валялись спички, книги, связка ключей и настольная лампа.

— Однако это довольно странно, — сказал Пуаро.

— Должен признаться, что не вижу здесь ничего странного.

— Неужели? Посмотрите-ка на лампу — она раскололась на две части, и обе лежат рядом. А чашка раздроблена на сотни маленьких осколков.

— Ну и что? Наверное, кто-то наступил на нее.

— Вот имен-но, — как-то странно протянул Пуаро. — Кто-то наступил на нее.

Он встал с колен, подошел к камину и стал что-то обдумывать, машинально поправляя безделушки и выстраивая их в прямую линию — верный признак того, что он очень взволнован.

— Mon ami, — произнес он наконец, — кто-то намеренно наступил на эту чашку, потому что в ней был стрихнин или, и это еще важнее, потому что в ней не было стрихнина!

Я был заинтригован, но, хорошо зная своего друга, решил пока ничего не спрашивать. Пуаро потребовалась еще пара минут, чтобы успокоиться и снова приступить к делу. Подняв с пола связку ключей, он тщательно осмотрел их, затем выбрал один, выглядевший новее других, и вставил его в замок портфельчика. Ключ подошел, но, едва приоткрыв портфель, Пуаро тотчас же его захлопнул и снова запер на ключ. Положив связку и ключ в карман, он сказал:

— Пока я не имею права читать эти бумаги, но это должно быть сделано как можно скорее.

Затем мой друг приступил к осмотру шкафчика над умывальником, после чего подошел к левому окну и склонился над круглым пятном, которое на темно-коричневом ковре было едва различимо. Он скрупулезно осматривал пятно с разных сторон, а под конец даже понюхал.

Закончив с пятном, он налил несколько капель какао в пробирку и плотно закрыл пробку. Затем Пуаро вынул записную книжку и, что-то быстро записав, произнес:

— Таким образом, мы сделали в этой комнате шесть интересных находок. Перечислить их, или вы сделаете это сами?

—. Нет, лучше вы, — ответил я не задумываясь.

— Хорошо. Итак, первая находка — это кофейная чашка, буквально растертая в порошок, вторая — сумка с торчащим из нее ключом, третья — пятно на ковре.

— Возможно, оно уже здесь давно, — перебил я своего друга.

— Нет, оно до сих пор влажное и еще пахнет кофе. Дальше, крошечный кусочек зеленой материи, всего пара ниток, но по ним можно восстановить целое.

— А, так вот что вы положили в конверт! — воскликнул я.

— Да, хотя эти нитки могут оказаться от платья самой миссис Инглторп и в этом случае потеряют для нас интерес. Находка пятая — прошу вас… — И театральным жестом Пуаро указал на большое восковое пятно около письменного стола. — Вчера его еще не было, в противном случае служанка наверняка бы его удалила, прогладив горячим утюгом через промокательную бумагу. Однажды такая же история приключилась с моей лучшей шляпой. Я вам как-нибудь расскажу об этом.

— Видимо, пятно появилось минувшей ночью. Все были так взволнованы! А может быть, свечу уронила сама миссис Инглторп.

— Ночью у вас была с собой только одна свеча?

— Да, у Лоренса Кэвендиша, но он был совершенно невменяем. Бедняга что-то увидел на камине или рядом с ним и буквально оцепенел от этого.

— Очень интересно. — Пуаро внимательно осмотрел всю стену. — Любопытно, любопытно. Однако этот воск не от его свечи, ведь он белый, а свеча мосье Кэвендиша была из розового воска. Взгляните, она до сих пор стоит на туалетном столике. Между тем в комнате вообще нет ни одного подсвечника: миссис Инглторп пользовалась лампой.

— Что же вы хотите сказать?

Вместо ответа Пуаро раздраженно пробормотал что-то насчет моих извилин.

— Ну, а шестая находка — это, по-видимому, остатки какао?

— Нет, — задумчиво проговорил Пуаро. — Пока я ничего не хочу говорить о номере шесть.

Он еще раз оглядел комнату.

— Кажется, больше здесь нечего делать, разве что… — Он окинул долгим задумчивым взглядом золу в камине. — Тут что-то жгли — все сгорело, наверно. Но вдруг повезет — посмотрим.

Он встал на четвереньки и начал с величайшей осторожностью выгребать из камина золу. Внезапно Пуаро воскликнул:

— Гастингс, пинцет!

Я протянул ему пинцет, и он ловко вытащил из пепла наполовину обуглившийся клочок бумаги.

— Получите, друг мой! — И он протянул мне свою находку. — Что вы об этом думаете?

Я внимательно посмотрел на листок. Вот как он выглядел:

Но главное — бумага была необыкновенно плотная. Странно. Внезапно меня осенило:

— Пуаро! Это же остаток завещания!

— Естественно.

Я изумленно взглянул на него.

— И вас это не удивляет?

— Нисколько. Я предвидел это.

Взяв у меня листок, Пуаро аккуратно положил его в чемоданчик. У меня голова шла кругом: что скрывалось в этом сожженном завещании?.. Кто его уничтожил? Неизвестный, оставивший на полу восковое пятно? Да, это не вызывает сомнений. Но как он проник в комнату?.. Ведь все двери были заперты изнутри.

— Что ж, пойдемте, друг мой, — сказал Пуаро, — я хотел бы задать несколько вопросов горничной. Э-э-э… Доркас. Так ее, кажется, зовут.

Мы перешли в комнату Альфреда Инглторпа, где Пуаро задержался и внимательно все осмотрел. Затем он запер дверь в комнату миссис Инглторп, а когда мы вышли, запер также и дверь в коридор.

Я провел Пуаро в будуар^[27] и отправился на поиски Доркас. Возвратившись вместе с ней, я увидел, что будуар пуст.

— Пуаро! — закричал я. — Где вы?

— Я здесь, друг мой.

Он стоял на террасе и восхищенно разглядывал аккуратные цветочные клумбы.

— Какая красота! Вы только взгляните, Гастингс, какая симметрия! Посмотрите на ту клумбу, в форме полумесяца, или вот на эту, в виде ромба. А как аккуратно и с каким вкусом высажены цветы! Наверное, эти клумбы разбиты недавно.

— Да, кажется, вчера днем. Однако Доркас ждет вас, Пуаро. Идите сюда.

— Иду, друг мой, иду. Дайте мне только еще мгновение насладиться этим совершенством.

— Но время не терпит. К тому же здесь вас ждут дела поважнее.

— Как знать, как знать. Может быть, эти чудные бегонии представляют для нас не меньший интерес.

Я пожал плечами: когда Пуаро вел себя подобным образом, спорить с ним было бесполезно.

— Вы не согласны? Напрасно, всякое бывает… Ладно, давайте поговорим с нашей славной Доркас.

Горничная слушала нас, скрестив руки на груди, ее аккуратно уложенные седые волосы покрывала белоснежная шапочка, и весь облик являл собой образец идеальной служанки, которую уже редко найдешь в наши дни.

Поначалу в глазах Доркас была некоторая подозрительность, но очень скоро Пуаро сумел завоевать ее расположение. Пододвинув ей стул, мой друг сказал:

— Прошу вас, садитесь, мадемуазель.

— Благодарю вас, сэр.

— Если не ошибаюсь, вы служили у миссис Инглторп много лет?

— Десять лет, сэр.

— О, это немалый срок! Вы были к ней весьма привязаны, не так ли?

— Она была ко мне очень добра, сэр.

Тогда, думаю, вы согласитесь ответить на несколько моих вопросов. Естественно, я задаю их с полного одобрения мистера Кэвендиша.

— Да, сэр, конечно.

— Тогда начнем с того, что произошло вчера днем. Кажется, здесь был какой-то скандал?

— Да, сэр. Не знаю, пристало ли мне… — Доркас нерешительно замолкла.

— Милая Доркас, мне совершенно необходимо знать, что произошло, причем в мельчайших подробностях. И не думайте, что вы выдаете секреты вашей хозяйки: она мертва, и ничто уже не вернет ее к жизни. Ну а если в этой смерти кто-то виновен, то наш долг привлечь преступника к суду. Но для этого мне надо знать все!

— И да поможет вам Господь! — торжественно добавила Доркас. — Хорошо. Не называя никого по имени, я скажу, что среди обитателей усадьбы есть человек, которого мы все ненавидим. Будь проклят тот день, когда он переступил порог нашего дома!

Пуаро выждал, пока негодование Доркас стихнет, и спокойно сказал:

— Но вернемся ко вчерашней ссоре, Доркас. С чего все началось?

— Видите ли, сэр, я совершенно случайно проходила в этот момент через холл…

— Во сколько это было?

— Точно не скажу, сэр, часа в четыре или чуть позже, во всяком случае, до чая было еще далеко. И вот, значит, я проходила через холл, как вдруг услыхала крики из-за двери. Я не собиралась, конечно, подслушивать, но как-то само собой получилось, что я задержалась. Дверь была закрыта, однако хозяйка говорила так громко, что я слышала каждое слово. Она крикнула: «Ты лгал, бессовестно лгал мне!» Я не разобрала, что ответил мистер Инглторп, он говорил гораздо тише хозяйки, но ее слова я слышала отчетливо: «Да как ты мог? Я отдала тебе свой дом, кормила тебя, одевала, всем, что у тебя есть, ты обязан только мне! И вот она, благодарность! Это же позор и бесчестье для всей семьи!» Я снова не расслышала, что он сказал, а хозяйка продолжала: «Меня не интересует, что ты скажешь. Все решено, и ничто, даже страх перед публичным скандалом, не остановит меня!» Мне показалось, что они подошли к двери, и я выбежала из холла.

— Вы уверены, что это был голос Инглторпа?

— Конечно, сэр, чей же еще?

— Ладно. Что было дальше?

— Позже я еще раз зашла в холл, но все было тихо. В пять часов я услышала звон колокольчика, и хозяйка попросила принести ей чай, только чай, без всякой еды. Миссис Инглторп была ужасно бледна и печальна. «Доркас, — сказала она, — у меня большие неприятности». — «Мне больно это слышать, мадам, — ответила я. — Надеюсь, после чашки хорошего чая вам станет получше». Она что-то держала в руке, я не разглядела: письмо это или просто листок бумаги. Но там было что-то написано, и хозяйка все время рассматривала его, словно не могла поверить собственным глазам. Позабыв, что я рядом, она прошептала: «Всего несколько слов, а перевернули всю мою жизнь». Затем она посмотрела на меня и добавила: «Доркас, никогда не доверяйте мужчинам, они не стоят этого». Я побежала за чаем, а когда вернулась, миссис Инглторп сказала, что после хорошего крепкого чая наверняка будет чувствовать себя получше. «Не знаю, что и делать, — добавила она. — Скандал между мужем и женой — это всегда позор. Может быть, попробовать все замять…» Она замолчала, потому что в этот момент в комнату вошла миссис Кэвендиш.

— Хозяйка по-прежнему держала этот листок?

— Да, сэр.

— Как вы думаете, что она собиралась с ним делать?

— Право, не знаю, сэр. Возможно, она положила его в свою лиловую сумку.

— Что, она обычно хранила там важные бумаги?

— Да, каждое утро она спускалась к завтраку с этой сумкой и вечером уносила ее с собой.

— Когда был потерян ключ от сумки?

— Вчера до обеда или сразу после. Хозяйка была очень расстроена и просила меня обязательно найти его.

— Но у нее же был дубликат?

— Да, сэр.

Доркас удивленно уставилась на Пуаро. Пуаро улыбнулся.

— Нечего удивляться, Доркас, это моя работа — знать то, чего не знают другие. Вы искали этот ключ? — И Пуаро достал из кармана ключ, который он вынул из портфеля. Глаза горничной округлились от изумления.

— Да, сэр! Но где вы его нашли? Я же обыскала весь дом!

— В том-то и дело, что вчера ключ был совсем не там, где я нашел его сегодня. Ладно, перейдем теперь к другому вопросу. Скажите, имелось ли в гардеробе хозяйки темно-зеленое платье?

Доркас была удивлена неожиданным вопросом.

— Нет, сэр.

— Вы уверены?

— Да, сэр, вполне.

— А у кого в доме есть зеленое платье?

Доркас немного подумала.

— У мисс Цинтии есть зеленое вечернее платье.

— Темно-зеленое?

— Нет, сэр, светло-зеленое, из шифона.

— Нет, это не то… И что же, больше ни у кого в доме нет зеленого платья?

— Насколько я знаю, нет, сэр.

По лицу Пуаро нельзя было понять, огорчил его ответ Доркас или, наоборот, обрадовал.

— Ладно, оставим это и двинемся дальше. Есть ли у вас основание предполагать, что миссис Инглторп принимала вчера снотворное?

— Нет, вчера она не принимала, я это точно знаю, сэр.

— Откуда у вас такая уверенность?

— Потому что снотворное у нее кончилось. Два дня назад она приняла последний порошок.

— Вы это точно знаете?

— Да, сэр.

— Что ж, ситуация проясняется. Кстати, хозяйка не просила вас подписать какую-нибудь бумагу?

— Подписать бумагу? Нет, сэр.

— Мистер Гастингс утверждает, что, когда он возвратился вчера домой, миссис Инглторп писала какие-то письма. Может быть, вы знаете, кому они были адресованы?

— Не знаю, сэр. Меня здесь вчера вечером не было. Возможно, Энни знает. Хотя она так небрежно ко всему относится! Вчера вот даже забыла убрать кофейные чашки. Стоит мне ненадолго отлучиться, как все в доме шиворот-навыворот.

Нетерпеливым жестом Пуаро остановил излияния Доркас.

— Пожалуйста, не убирайте ничего, пока я не осмотрю чашки.

— Хорошо, сэр.

— Когда вы вчера ушли из дома?

— Около шести, сэр.

— Спасибо, Доркас, это все, что я хотел спросить у вас.

Он встал и подошел к окну.

— Эти прекрасные клумбы восхищают меня! Сколько у вас, интересно, садовников?

— Только трое, сэр. Вот когда-то, до войны, у нас было пять. В то время эту усадьбу еще содержали так, как подобает джентльменам. Здесь действительно было чем похвастаться, жаль, что вы не приехали к нам тогда. А что теперь?.. Теперь у нас остались только старый Мэннинг, мальчишка Уильям и еще эта новая садовница — знаете, из современных — в бриджах и все такое. Господи, что за времена настали!

— Ничего, Доркас, когда-нибудь опять придут старые добрые времена, по крайней мере, я надеюсь на это. А теперь пришлите мне, пожалуйста, Энни.

— Да, сэр. Благодарю вас, сэр.

Я сгорал от любопытства и, как только Доркас вышла, сразу воскликнул:

— Как вы узнали, что миссис Инглторп принимала снотворное? И что это за история с ключом и дубликатом?

— Не все сразу, друг мой. Что касается снотворного, то взгляните на это… — И Пуаро показал мне небольшую коробку, в которой обычно продаются порошки — Где вы ее взяли?

— В шкафчике над умывальником. Это как раз и был номер шесть.

— Думается мне, что это не очень ценная находка, так как последний порошок был принят два дня назад.

— Возможно, однако вам тут ничего не кажется странным?

Я тщательно осмотрел «номер шесть».

— Да нет, коробка как коробка.

— Взгляните на этикетку.

Я старательно прочел ее вслух:

— «Принимать по назначению врача. Один порошок перед сном. Миссис Инглторп». Все как полагается!

— Нет, друг мой, полагается еще имя аптекаря.

— Гм, это действительно странно.

— Вы видели когда-нибудь, чтобы аптекарь продал лекарство, не указав при этом свою фамилию?

— Нет.

Я был заинтригован, но Пуаро быстро охладил мой пыл, бросив небрежно:

— Успокойтесь, этот забавный факт объясняется очень просто.

Послышался скрип половиц, возвещавший приход Энни, и я не успел достойно возразить своему другу.

Энни была красивой, рослой девушкой. Я сразу заметил в ее глазах испуг, смешанный, однако, с каким-то радостным возбуждением.

— Я послал за вами, так как надеялся, что вы что-нибудь знаете о письмах, которые вчера вечером писала миссис Инглторп. Может быть, вы помните, сколько их было и кому они предназначались? — начал без проволочек Пуаро.

Немного подумав, Энни сказала:

— Было четыре письма, сэр. Одно для мисс Говард, другое для нотариуса Вэлса, а про оставшиеся два я не помню, хотя одну минуту… Да, третье письмо было адресовано Россу в Тэдминстер, он нам поставляет продукты. А вот кому было предназначено четвертое — хоть убейте, — не помню.

— Постарайтесь вспомнить, Энни.

Девушка наморщила лоб и попыталась сосредоточиться.

— Нет, сэр. Я, кажется, и не успела рассмотреть адрес на последнем письме.

— Ладно, не расстраивайтесь, — сказал Пуаро, ничем не выдав своего разочарования. — Теперь я хочу вас спросить по поводу какао, который стоял в комнате миссис Инглторп. Она пила каждый вечер?

— Да, сэр, какао ей подавалось ежедневно, и хозяйка сама его подогревала ночью, когда хотела пить.

— Это было обычное какао?

— Да, сэр, обыкновенное — молоко, ложка сахара и две ложки рома.

— Кто приносил его в ее комнату?

— Я, сэр.

— Всегда?

— Да, сэр.

— В какое время?

— Обычно, когда я поднималась наверх, чтобы задернуть шторы.

— Вы брали какао на кухне?

— Нет, сэр. На плите не хватает места и повариха готовит его раньше, прежде чем варить овощи к ужину. Потом я поднимаю его наверх и оставляю у двери, сэр, а в комнату заношу позже.

— Вы имеете в виду дверь в левом крыле?

— Да, сэр.

— А столик находится с этой стороны двери или в коридоре, на половине прислуги?

— С этой стороны, сэр.

— Когда вы вчера поставили какао на столик?

— Примерно в четверть восьмого, сэр.

— А когда отнесли его наверх?

— Около восьми. Миссис Инглторп легла в кровать еще до того, как я успела задернуть все шторы.

— Таким образом, с четверти восьмого до восьми чашка стояла на столике возле двери?

— Да, сэр. — Энни сильно покраснела и неожиданно выпалила: — А если там была соль, то извините — это не моя вина. Я никогда не ставлю соль даже рядом с подносом.

— С чего вы взяли, что там была соль?

— Я видела ее на подносе.

— На подносе была рассыпана соль?

— Да, сэр, такая крупная, грубого помола. Я ее не видела, когда забирала поднос с кухни, но когда понесла его наверх, сразу заметила и даже хотела вернуться, чтобы кухарка сварила новое какао, но я очень торопилась. Доркас же куда-то ушла. А я подумала, что раз соль только на подносе, то можно не варить его снова. Поэтому я смахнула ее передником и отнесла какао хозяйке.

С большим трудом мне удавалось сдерживать свое волнение: ведь сама того не подозревая, Энни сообщила нам ценнейшие сведения. Хотел бы я на нее посмотреть, если бы она узнала, что «соль грубого помола» была на самом деле стрихнином, одним из самых страшных ядов!

Я восхищался самообладанием Пуаро, ну и выдержка у моего друга! Я с нетерпением ожидал, какой же будет следующий вопрос, но он разочаровал меня:

— Когда вы зашли в комнату миссис Инглторп, дверь в комнату мисс Цинтии была заперта на засов?

— Да, сэр, как обычно. Ее ведь никогда не открывают.

— А дверь в комнату мистера Инглторпа? Вы уверены, что она была заперта на засов?

Энни задумалась.

— Не могу сказать наверняка, сэр. Она была закрыта, а вот на задвижку или просто так — не знаю.

— Когда вы вышли из комнаты, миссис Инглторп закрыла дверь на засов?

— Нет, сэр, но потом, наверное, закрыла — обычно на ночь она запирала дверь в коридор.

— А вчера, когда вы убирали комнату, на ковре было большое восковое пятно?

— Нет, сэр. Да в комнате и не было никаких свечей; миссис Инглторп пользовалась лампой.

— Вы хотите сказать, что, если бы на полу было большое восковое пятно, вы бы его обязательно заметили?

— Да, сэр. Я бы непременно его удалила, прогладив горячим утюгом через промокательную бумагу.

Затем Пуаро задал Энни тот же вопрос, что и Доркас:

— У вашей хозяйки имелось зеленое платье?

— Нет, сэр.

— Может быть, какая-нибудь накидка, или плащ, или, э-э… как это у вас называется… куртка?

— Нет, сэр. Ничего зеленого у нее не было.

— А у кого из обитателей дома было?

— Ни у кого, сэр, — ответила Энни, немного подумав.

— Вы уверены в этом?

— Да, вполне, сэр.

— Bien!^[28] Это все, что я хотел узнать. Весьма вам признателен.

Энни поклонилась и с каким-то странным нервным смешком вышла из комнаты. Мое ликование вырвалось наконец наружу:

— Пуаро, поздравляю! Это меняет все дело!

— Что вы имеете в виду, Гастингс?

— Как это что? То, что яд был не в кофе, а в какао! Теперь ясно, почему яд подействовал так поздно: ведь миссис Инглторп пила какао уже под утро.

— Итак, Гастингс, вы считаете, что в какао — будьте внимательны! — в какао содержался стрихнин?

— Конечно! Соль на подносе — что же это еще могло быть?

— Это могла быть соль, — спокойно ответил Пуаро.

Я пожал плечами. Когда Пуаро говорил в таком тоне, спорить с ним было бесполезно. И я опять подумал о том, что мой друг, увы, стареет. Какое счастье, что рядом с ним находится человек, способный трезво оценивать факты!

Пуаро лукаво взглянул на меня.

— Вы считаете, что я заблуждаюсь, mon ami.

— Дорогой Пуаро, — сказал я довольно холодно, — не мне вас учить. Вы имеете право думать все, что вам угодно. Равно как и я.

— Прекрасно сказано, Гастингс! — воскликнул Пуаро, резко вставая. — В этой комнате нам делать больше нечего. Кстати, чье это бюро в углу?

— Мистера Инглторпа.

— Ах, вот как! — Он подергал верхнюю крышку. — Закрыто. Может быть, подойдет какой-нибудь ключ из связки?

После нескольких безутешных попыток открыть бюро Пуаро торжествующе воскликнул:

Подходит! Это ключ, конечно, не отсюда, но он все-таки подходит.

Он отодвинул крышку стола и окинул быстрым взглядом ровные стопки бумаг. К моему удивлению, он не стал осматривать их, только одобрительно заметил, запирая стол:

— Этот Инглторп явно человек методичный!

В представлении Пуаро «методичный человек» — самая высокая похвала, которой кто-либо может быть удостоен.

«Он даже не посмотрел бумаги, — подумал я. — Да, это, безусловно, старость». Следующие его слова только подтвердили мои грустные мысли:

— В бюро не было почтовых марок, но они могли там быть. Как вы думаете, они же могли там быть, правда? — Он еще раз обвел глазами будуар. — Больше здесь делать нечего. Да, не много нам дала эта комната. Только вот это. — Он вынул из кармана смятый конверт и протянул его мне. Это был довольно странный документ. Старый, грязный конверт, на котором были криво нацарапаны несколько слов. Вот как он выглядел:

Глава 5
«Это случайно не стрихнин?»

— Где вы это нашли? — спросил я, сгорая от любопытства.

— В корзине для бумаг. Вы узнаете почерк?

— Да, это рука миссис Инглторп. Но что все это значит?

— Пока точно не знаю, но у меня есть одно предположение.

Я вдруг подумал, что миссис Инглторп была не в своем уме. А если ее одолевали маниакальные идеи, например, что ее преследует нечистая сила? Если это так, то вполне можно допустить, что она могла добровольно уйти из этого мира. Пуаро прервал ход моих мыслей как раз в тот момент, когда я уже собирался поделиться с ним своей догадкой:

— Пойдемте, друг мой, надо осмотреть кофейные чашки.

— Господи, Пуаро, на что они нам сдались, если установлено, что яд был подмешан в какао?

— Ох, как вам запало в душу это злополучное какао.

Он рассмеялся и шутливо воздел руки к небу. Раньше я не замечал за моим другом склонности к подобному фиглярству.

— Раз миссис Инглторп взяла свой кофе наверх, — сказал я раздраженно, — то непонятно, что вы ожидаете найти в этих чашках? Может быть, пакетик стрихнина, услужливо оставленный на подносе?

Пуаро мгновенно стал серьезным.

— Полноте, мой друг, — сказал он, взяв меня за руку. — Ne vous fachez pas!^[29] Дайте мне взглянуть на кофейные чашки, а я обязуюсь уважить и ваше какао. По рукам?

Все это прозвучало в устах Пуаро настолько забавно, что я невольно рассмеялся. Мы направились в гостиную, где на подносе увидели неубранные вчерашние чашки.

Пуаро попросил меня подробно описать, что происходило накануне в этой комнате, и педантично проверил местоположение всех чашек.

— Значит, миссис Кэвендиш стояла около подноса и разливала. Так. Потом она подошла к окну и села рядом с вами и мадемуазель Цинтией. Так. Вот эти три чашки. А из той чашки на камине, должно быть, пил мистер Лоренс Кэвендиш. Там даже еще остался кофе. А чья чашка стоит на подносе?

— Джона Кэвендиша. Я видел, как он ее сюда поставил.

— Хорошо. Вот все пять чашек, а где же чашка мистера Инглторпа?

— Он не пьет кофе.

— В таком случае кое-что становится понятным. Одну минутку, Гастингс. — И он аккуратно налил из каждой чашки по нескольку капель в пробирки. Выражение его лица было несколько странным: с одной стороны, мой друг освободился от каких-то подозрений, а с другой — был явно чем-то озадачен. — Bien! — наконец произнес он. — Безусловно, я ошибался, да, все именно так и происходило… Однако это весьма забавно… Ладно, разберемся.

И в одно мгновение он словно выбросил из головы все, что его смущало. Ох, как мне хотелось в эту минуту сказать, что все произошло точь-в-точь, как я ему подсказывал, и что нечего было суетиться вокруг этих чашек, все и так ясно. Однако я сдержался: грешно смеяться над стареющей знаменитостью, ведь он действительно был когда-то совсем неплох и пользовался заслуженной славой.

— Завтрак готов, — сказал Джон Кэвендиш, входя в холл, — вы с нами позавтракаете, мосье Пуаро?

Пуаро согласился. Я взглянул на Джона. Видимо, вчерашнее событие ненадолго выбило его из колеи, и он уже успел обрести свою обычную невозмутимость. В отличие от своего брата, Джон не страдал излишней эмоциональностью.

С самого утра он был весь в делах — не слишком веселых, но неизбежных для всякого, кто потерял близкого человека, — давал объявления в газеты, улаживал необходимые формальности и рассылал телеграммы, причем одна из первых была адресована Ивлин Говард.

— Я хотел бы узнать, как продвигаются ваши дела, — спросил Джон, — расследование подтвердило, что моя мать умерла естественной смертью, или… мы должны быть готовы к худшему?

— Мистер Кэвендиш, — печально ответил Пуаро, — боюсь, что вам не следует себя слишком обнадеживать. А что думают по этому поводу другие члены семьи?

— Мой брат Лоренс уверен, что мы попусту тратим время. Он утверждает, что это был обычный сердечный приступ.

— Вот как, он действительно так считает? Это очень интересно, — пробормотал Пуаро. — А что говорит миссис Кэвендиш?

Джон чуть нахмурился.

— Понятия не имею, что думает об этом моя жена.

Наступило неестественное молчание, которое Джон попытался разрядить.

— Не помню, говорил ли я вам, что приехал мистер Инглторп? — спросил он.

Пуаро кивнул.

— Это создало очень неприятную ситуацию. Мы, конечно, должны вести себя с ним как обычно, но, черт возьми, нам придется сидеть за одним столом с предполагаемым убийцей, всех просто тошнит от этого.

Пуаро понимающе закивал головой.

— Да, я вам сочувствую, мистер Кэвендиш, ситуация не из приятных. Но все-таки я хочу задать один вопрос. Мистер Инглторп объяснил свое решение остаться ночевать в деревне тем, что забыл ключ от входной двери, не так ли?

— Да.

— Надеюсь, вы проверили, и он действительно забыл его?

— Н-нет… мне это не пришло в голову. Ключ обычно лежит в шкафчике в холле. Сейчас я сбегаю и посмотрю, на месте ли он.

Пуаро взял его за руку и улыбнулся.

— Поздно, сейчас ключ наверняка там. Даже если у мистера Инглторпа и был с собой ключ, я уверен, что он уже положил его на место.

— Вы так думаете?

— Я ничего не думаю, просто если бы кто-то до его прихода потрудился проверить, что ключ действительно на месте, это было бы сильным аргументом в пользу мистера Инглторпа. Вот и все.

Джон был совершенно сбит с толку.

— Не беспокойтесь, — мягко сказал Пуаро, — мы можем обойтись и без этого. И вообще, раз уж вы меня пригласили, пойдемте лучше завтракать.

В столовой собрались все обитатели дома. При сложившихся обстоятельствах мы, конечно, представляли из себя не слишком веселое общество. Люди всегда мучительно переживают подобные события. Естественно, правила приличия требовали, чтобы внешне все выглядело, как всегда, благопристойно, но мне показалось, что собравшимся не так уж трудно выглядеть спокойными. Ни заплаканных глаз, ни тяжелых вздохов. Да, видимо, я был прав, сильнее всех переживает кончину миссис Инглторп ее служанка Доркас.

Когда я проходил мимо Альфреда Инглторпа, меня вновь охватило чувство омерзения от того лицемерия, с каким он разыгрывал из себя безутешного вдовца. Интересно, знал ли Инглторп, что мы его подозреваем?

Он, конечно, должен был догадываться, даже если бы мы скрывали свои чувства более тщательно. Что же испытывал этот человек?.. Тайный страх перед разоблачением или уверенность в собственной безнаказанности? Во всяком случае, витавшая в воздухе подозрительность должна была его насторожить.

Однако все ли подозревали мистера Инглторпа? Например, миссис Кэвендиш? Я взглянул на Мэри — она сидела во главе стола, как всегда элегантная, спокойная и таинственная. В этом нежно-сером платье с белыми оборками, наполовину прикрывавшими ее тонкие кисти, она была удивительно красива. Но стоило ей только захотеть, и ее лицо становилось непроницаемым, как у древнего сфинкса. За весь завтрак Мэри произнесла лишь несколько слов, однако чувствовалось, что одним своим присутствием она подавляет собравшихся.

А наша юная Цинтия? Девушка выглядела очень усталой и болезненной, это сразу бросалось в глаза. Я спросил, уж не заболела ли она.

— Да, у меня страшная головная боль, — откровенно призналась Цинтия.

— Может быть, налить вам еще чашечку кофе, мадемуазель, — галантно предложил Пуаро. — Он вернет вас к жизни. Нет лучше средства от mal de tete^[30], чем чашечка хорошего кофе. — Он вскочил, взял ее чашку и потянулся за сахарными щипцами.

— Не надо, я пью без сахара.

— Без сахара? Это что, тоже режим военного времени?

— Что вы, я и раньше никогда не пила кофе с сахаром.

— Sacre!^[31] — тихо выругался Пуаро, наполняя чашечку Цинтии.

Никто больше не слышал слов моего друга; он старался не выдать своего волнения, но я заметил, что его глаза, как обычно в такие минуты, сделались зелеными, словно у кошки. Несомненно, он увидел или услышал что-то его поразившее, но что же?

Обычно мне трудно отказать в сообразительности, но признаюсь, что в данном случае я просто терялся в догадках.

В это время в столовую вошла Доркас.

— Сэр, вас хочет видеть мистер Вэлс, — сказала она Джону.

Я вспомнил, что это был тот самый нотариус, которому миссис Инглторп писала накануне вечером. Джон немедленно встал из-за стола и сказал:

— Пусть он пройдет ко мне в кабинет. — Затем, повернувшись к нам с Пуаро, добавил: — Это нотариус моей матери и… и местный коронер^[32]. Может быть, вы хотите пойти со мной?

Мы вышли из столовой вслед за Джоном. Он шел немного впереди, и я успел шепнуть Пуаро:

— Это означает, что все-таки будет дознание?

Он рассеянно кивнул. Мой друг был всецело погружен в свои мысли, что еще больше подстегнуло мое любопытство.

— Что с вами, Пуаро? Вы, кажется, сильно взволнованы?

— Да, меня беспокоит один факт.

— Какой же?

— Мне очень не нравится, что мадемуазель Цинтия пьет кофе без сахара.

— Что?! Вы шутите?

— Нисколько. Я более чем серьезен. Что-то здесь не так, и интуиция меня не подвела.

— В чем?

— В том, что я настоял на осмотре кофейных чашек. Chut!^[33]

Мы зашли в кабинет Джона, и он запер дверь.

Мистер Вэлс был человеком средних лет с приятным типично судейским лицом и умными живыми глазами. Джон представил нас, пояснив, что мы помогаем расследованию.

— Вы, конечно, понимаете, мистер Вэлс, что мы не хотим лишнего шума, так как все еще надеемся избежать следствия.

— Я понимаю, — мягко произнес мистер Вэлс, — и хотел бы избавить вас от неприятностей, связанных с официальным дознанием. Боюсь, однако, что оно стало неизбежным, ведь у нас нет медицинского заключения.

— Увы, я так и думал.

— Какая умница этот доктор Бауэрстайн, к тому же, говорят, он крупнейший токсиколог^[34].

— Да, — сухо подтвердил Джон. Затем он неуверенно спросил: — Вы думаете, всем нам придется выступить в качестве свидетелей?

— Во всяком случае, вам и… э-э… мистеру Инглторпу.

Возникла небольшая пауза, и мистер Вэлс мягко добавил:

— Показания остальных свидетелей будут просто небольшой формальностью.

— Да, я понимаю.

Мне показалось, что Джон облегченно вздохнул, что было странно, так как в словах мистера Вэлса я не услышал ничего обнадеживающего.

— Если вы не против, — продолжал юрист, — я хотел бы назначить дознание на пятницу. Мы уже будем знать результаты вскрытия, ведь оно состоится, кажется, сегодня вечером?

— Да.

— Итак, вы не возражаете против пятницы?

— Нет, нисколько.

— Думаю, нет нужды говорить вам, дорогой мистер Кэвендиш, как тяжело я сам переживаю эту трагедию.

— В таком случае, мосье, я уверен, что вы поможете нам в расследовании. — Это были первые слова, произнесенные Пуаро с момента, как мы зашли в кабинет.

— Я?

— Да, мы слышали, что миссис Инглторп написала вам вчера вечером письмо. Вы должны были его получить сегодня утром.

— Так и есть, но вряд ли оно вам поможет. Это обыкновенная записка, в которой миссис Инглторп просила меня зайти сегодня утром, чтобы посоветоваться по поводу какого-то важного дела.

— А она не намекнула, что это за дело?

— К сожалению, нет.

— Жаль, очень жаль, — мрачно согласился Пуаро.

Мой друг о чем-то задумался, последовала долгая пауза. Наконец он взглянул на нотариуса и сказал:

— Мистер Вэлс, я хотел бы задать вам один вопрос, конечно, если это позволительно с точки зрения профессиональной этики. Словом, кто является наследником миссис Инглторп?

Немного помедлив, мистер Вэлс произнес:

— Это все равно скоро будет официально объявлено, поэтому, если мистер Кэвендиш не возражает…

— Нет, нет, я не против.

— …То я не вижу причин скрывать имя наследника. Согласно последнему завещанию миссис Кэвендиш, датированному августом прошлого года, все состояние, за вычетом небольшой суммы в пользу прислуги, наследуется ее приемным сыном мистером Джоном Кэвендишем.

— Не считаете ли вы, — простите мой бестактный вопрос, мистер Кэвендиш, — что это несправедливо по отношению к ее другому сыну, мистеру Лоренсу Кэвендишу?

— Не думаю. Видите ли, согласно завещанию их отца, в случае смерти миссис Инглторп, Джон наследует всю недвижимость, в то время как Лоренс получает весьма крупную сумму денег. Зная, что мистер Джон Кэвендиш должен будет содержать поместье, миссис Инглторп оставила свое состояние ему. На мой взгляд, это справедливое и мудрое решение.

Пуаро задумчиво кивнул.

— Согласен, но мне кажется, что по вашим английским законам это завещание было автоматически аннулировано, когда миссис Кэвендиш вторично вышла замуж и стала зваться миссис Инглторп.

— Да, я как раз собирался сказать, что теперь оно не имеет силы.

— Вот как! — Пуаро на мгновение задумался и спросил: — А миссис Инглторп знала об этом?

— Точно утверждать не могу.

— Зато я могу точно утверждать, что знала. Только вчера мы обсуждали с ней условия завещания, аннулированного замужеством, — неожиданно произнес Джон.

— Еще один вопрос, мистер Вэлс. Вы говорили о ее «последнем завещании». Означает ли это, что до него миссис Инглторп составила еще несколько?

— В среднем каждый год она составляла, по крайней мере, одно новое завещание, — спокойно ответил мистер Вэлс. — Она часто меняла свои пристрастия и составляла завещания попеременно то в пользу одного, то в пользу другого члена семьи.

— Предположим, что, не ставя вас в известность, она составила завещание в пользу лица, вообще не являющегося членом этой семьи, ну, например, в пользу мисс Говард. Вас бы это удивило?

— Нисколько.

— Так, так. — Кажется, у Пуаро больше не было вопросов.

Пока Джон обсуждал с юристом что-то по поводу просмотра бумаг покойной, я наклонился к Пуаро и тихо спросил:

— Вы думаете, миссис Инглторп составила новое завещание в пользу мисс Говард?

Пуаро улыбнулся.

— Нет.

— Тогда зачем же вы спрашивали об этом?

— Тише!

Джон повернулся в нашу сторону.

— Мосье Пуаро, мы собираемся немедленно заняться разбором маминых бумаг. Не хотите ли вы присутствовать при этом? Мистер Инглторп поручил это нам, его самого не будет.

— Что значительно облегчает дело, — пробормотал мистер Вэлс. — Хотя формально он, конечно, должен был… — Он не закончил фразу, а Джон тем временем сказал Пуаро:

— Прежде всего мы осмотрим письменный стол в будуаре, а затем поднимемся в мамину спальню. Самые важные бумаги она обычно держала в лиловом портфеле, поэтому его надо просмотреть с особой тщательностью.

— Да, — подтвердил мистер Вэлс, — возможно, там обнаружится завещание более позднее, чем то, которое хранится у меня.

— Там действительно есть более позднее завещание, — произнес Пуаро.

— Что?! — хором воскликнули Джон и мистер Вэлс.

— Точнее, оно там было, — невозмутимо добавил мой друг.

— Что вы имеете в виду? Где оно сейчас?

— Оно сожжено.

— Сожжено?

— Да. Вот, взгляните. — И Пуаро показал им обуглившийся клочок бумаги, найденный в камине спальни миссис Инглторп, и в двух словах рассказал, как он попал к нему.

— Но, может быть, это старое завещание?

— Не думаю. Более того, я уверен, что оно составлено вчера днем.

— Что?! Это невозможно, — хором воскликнули наши собеседники.

Пуаро повернулся к Джону.

— Если вы позовете садовника, я смогу это доказать.

— Да, конечно, но я не понимаю, при чем тут…

— Сделайте то, что я говорю, а потом я отвечу на все ваши вопросы, — перебил его Пуаро.

— Хорошо.

Он позвонил в колокольчик, и в дверях появилась Доркас.

— Доркас, мне надо поговорить с Мэннингом, пусть он зайдет сюда.

— Да, сэр, — ответила Доркас и вышла.

Наступила напряженная тишина, один лишь Пуаро сохранял полное спокойствие. Он обнаружил островок пыли на стекле книжного шкафа и рассеянно стирал его.

Вскоре за окном послышался скрип гравия под тяжелыми, подбитыми гвоздями сапогами. Это был Мэннинг. Джон взглянул на Пуаро, тот кивнул.

— Заходи, Мэннинг, я хочу поговорить с тобой…

Садовник медленно зашел в комнату и нерешительно остановился у двери. Сняв шапку, он нервно мял ее в руках. Спина у Мэннинга была очень сгорбленная, и поэтому он выглядел старше своих лет, зато умные живые глаза никак не вязались с его медлительной речью.

— Мэннинг, я хочу, чтобы ты ответил на все вопросы, которые задаст тебе этот джентльмен.

— Ясно, сэр.

Пуаро шагнул вперед, и садовник смерил его с головы до ног несколько презрительным взглядом.

— Вчера вы сажали бегонии с южной стороны дома, не так ли, Мэннинг?

— Точно, сэр, еще Вильм мне помогал.

— И миссис Инглторп позвала вас из окна, так?

— Верно, хозяйка нас звала.

— Расскажите, что произошло потом.

— Так ничего особенного не произошло, сэр. Хозяйка первым делом попросила Вильма, чтобы он сгонял на велосипеде в деревню и купил, знаете, такую форму для завещания, бланк, что ли, не знаю точно, как называется, она все на листке записала.

— И что же?

— Ну, он, понятное дело, привез что нужно.

— И что было дальше?

— А дальше, сэр, мы опять занялись бегониями.

— Потом миссис Инглторп позвала вас еще раз? Так?

— Верно, сэр. Хозяйка опять позвала нас с Вильмом.

— Зачем?

— Она велела подняться к ней и дала подписать какую-то длиннющую бумагу, под которой уже стояла ее подпись.

— Вы видели, что там было написано? — резко спросил Пуаро.

— Нет, сэр, на ней промокашка лежала, и ничего было не увидеть.

— И вы подписали, где она велела?

— Да, сэр, сперва я, потом Вильм.

— Что она сделала с этой бумагой?

— Положила в большой конверт и засунула его в лиловую коробку, которая стояла у нее на столе.

— Во сколько она позвала вас в первый раз?

— Да где-то около четырех, сэр.

— Может, раньше? А не в половине четвертого?

— Нет, сэр, скорее даже после четырех.

— Спасибо, Мэннинг, можете идти.

Садовник взглянул на своего хозяина, тот кивнул. Приложив пальцы к виску и что-то бормоча, Мэннинг деликатно попятился из комнаты.

Мы переглянулись.

— Господи, — пробормотал Джон, — что за странное совпадение.

— Какое совпадение?

— Странно, что мама решила составить новое завещание как раз в день смерти!

Мистер Вэлс откашлялся и сухо спросил:

— А вы уверены, что это просто совпадение, мистер Кэвендиш?

— Что вы имеете в виду?

— Вы говорили, что вчера днем у вашей матери был крупный скандал с… с одним из обитателей дома.

— Что вы хотите сказать… — Джон запнулся на полуслове и страшно побледнел.

— Вследствие этого скандала ваша мать в спешке составляет новое завещание, причем его содержание мы так никогда и не узнаем. Она никому не сообщает об этом. Сегодня она, без сомнения, собиралась проконсультироваться со мной по поводу этого документа… собиралась, но не смогла. Завещание исчезает, и она уносит его тайну в могилу. Мистер Кэвендиш, боюсь, что все это мало похоже на цепь случайностей. Мосье Пуаро, думаю, вы согласитесь со мной: все эти факты наводят на определенные мысли.

— Наводят или не наводят, — перебил его Джон, — но надо поблагодарить мосье Пуаро за то, что он нам помог. Если бы не он, мы бы и не подозревали, что существовало еще одно завещание. Мосье Пуаро, позвольте спросить, что натолкнуло вас на эту мысль?

Пуаро улыбнулся и сказал:

— Каракули на старом конверте и засаженная только вчера клумба бегоний.

Похоже, Джон был не совсем удовлетворен таким ответом и собирался задать еще один вопрос, но в этот момент послышался звук подъехавшего автомобиля, и мы подошли к окну.

— Иви! — воскликнул Джон. — Простите меня, мистер Вэлс, я сейчас вернусь. — И Джон торопливо выбежал из комнаты.

Пуаро вопросительно взглянул на меня.

— Это мисс Говард, — пояснил я.

— Чудесно. Я рад, что она вернулась. Эта женщина, Гастингс, обладает двумя редкими качествами — у нее светлая голова и доброе сердце, но, увы, Бог не дал ей красоты.

Я вышел в холл и увидел мисс Говард, пытавшуюся выпутаться из доброй дюжины вуалей, которые покрывали ее лицо. Когда наши глаза встретились, я ощутил острое и мучительное чувство вины, ведь эта женщина предупреждала меня о приближающейся трагедии, а я так легкомысленно отнесся к ее словам. Как быстро я забыл наш последний разговор! Теперь, когда ее правота подтвердилась, я ощутил и свою долю вины в том, что произошло это страшное событие. Лишь она одна до конца понимала, на что способен Альфред Инглторп. Кто знает, останься мисс Говард в Стайлз, возможно, Инглторп испугался бы ее всевидящего ока и несчастная миссис Инглторп была бы сейчас жива.

Она пожала мне руку (как хорошо я помню это сильное мужское рукопожатие!), и у меня немного отлегло от сердца. Ее опухшие от слез глаза были печальны, но они не смотрели на меня укоризненно. Говорила она в своей обычной, немного резкой манере:

— Выехала, как только получила телеграмму. Как раз вернулась с ночной смены. Наняла автомобиль. Быстрее сюда не доберешься.

— Вы что-нибудь ели сегодня? — спросил Джон.

— Нет.

— Так я и думал. Пойдемте в столовую, завтрак еще не убрали, вас накормят и принесут свежий чай.

Он повернулся ко мне.

— Гастингс, пожалуйста, позаботьтесь о ней. Меня ждет Вэлс… А, вот и мосье Пуаро. Знаете, Иви, он помогает нам в этом деле.

Мисс Говард обменялась с Пуаро рукопожатием, но тут же настороженно спросила у Джона:

— Что значит «помогает»?

— Мосье Пуаро помогает нам разобраться в том, что произошло.

— Нечего тут разбираться! Его разве еще не упекли в тюрьму?

— Кого?

— То есть как это кого? Альфреда Инглторпа!

— Милая Иви, не надо торопить события. Лоренс, например, уверен, что мама умерла от сердечного приступа.

— Ну и дурень! Нет никакого сомнения, что бедную Эмили убил Альфред. Я вас давно предупреждала!

— Иви, ну не надо так кричать. Что бы мы ни предполагали, лучше пока об этом не говорить вслух. Дознание назначено на пятницу и до этого…

— Какой вздор! — гневно фыркнула мисс Говард. — Вы тут все с ума посходили! До пятницы Инглторп преспокойно улизнет из Англии. Он же не идиот, чтобы сидеть и дожидаться, пока его повесят!

Джон Кэвендиш беспомощно посмотрел на Иви.

— Знаю я, в чем дело, — воскликнула она, — вы больше докторов слушайте! Что они понимают? Ни черта! Или ровно столько, чтобы их стоило опасаться. Уж я-то знаю: мой собственный отец был врачом. Большего болвана, чем этот коротышка Уилкинс, я в жизни не видывала! Сердечный приступ! Да он же больше ничего и не знает! А любому, у кого есть голова на плечах, сразу ясно — Эмили отравил ее муженек. Я же всегда говорила, что он ее, бедняжку, прикончит прямо в постели. Так и произошло. И даже теперь вы несете какую-то околесицу. Сердечный приступ! Следствие, назначенное на пятницу! Стыдно, Джон Кэвендиш, стыдно!

— Угомонитесь, Иви, что я, по-вашему, должен делать? Я же не могу отвести его за шиворот в полицию, — сказал Джон с чуть заметной улыбкой.

— Многое можно сделать. Узнать, что он ей подсунул. Он ушлый тип. Может, вымочил липкую ленту от мух. Спросите повариху, все ли на месте.

Я подумал, что Джону сейчас не позавидуешь: приютить под одной крышей Альфреда и Иви да еще сохранить при этом мир в доме — такое под силу разве что всесильному Гераклу^[35]. По лицу Джона было видно, что он и сам это прекрасно понимает. Он постоял в раздумье, не зная, как выпутаться из создавшейся ситуации, и быстро вышел из комнаты.

Доркас внесла свежий чай. Пуаро, который на протяжении всего разговора стоял в дверях, дождался, пока она вышла в сад, и сел напротив мисс Говард.

— Мадемуазель, — печально начал Пуаро, — я хотел бы вас кое о чем спросить.

— Спрашивайте, — ответила Иви довольно сухо.

— Я очень надеюсь на вашу помощь.

— Я сделаю все, что смогу, чтобы «милого Альфреда» отправили на виселицу, — сказала она резко. — Это для него даже слишком большая честь. Таких надо топить или четвертовать, как в добрые старые времена.

— Значит, мы заодно. Я тоже хочу повесить убийцу.

— Альфреда Инглторпа?

— Его или кого-то другого.

— Какого еще другого? Бедная Эмили была бы сейчас жива, не появись он в этом доме. Да, ее окружали акулы. Но они интересовались только ее кошельком. Жизнь Эмили была вне опасности. Но появляется мистер Инглторп, и вот пожалуйста, не проходит и двух месяцев, как она мертва!

— Поверьте, мисс Говард, — твердо сказал Пуаро. — Если мистер Инглторп убийца, то он не ускользнет от меня. Уж кто-кто, а я-то обеспечу ему виселицу не ниже, чем у Амана^[36].

— Так-то лучше, — сказала Иви, несколько успокоившись.

— Но я хочу, чтобы вы мне доверяли. Ваше содействие для меня просто незаменимо. И я скажу почему: во всем этом доме, погруженном в траур, только один человек искренне оплакивает усопшую. Это вы!

Мисс Говард опустила глаза, и в ее резком голосе появились новые нотки.

— Вы хотите сказать, что я ее любила? Да, это так. Знаете, старая Эмили была большая эгоистка. Она, конечно, делала людям много добра. Но не бескорыстно: всегда требовала благодарности. Она никому не позволяла забывать, как его облагодетельствовала. Поэтому ее не очень любили. Но, кажется, она этого не чувствовала. Со мной — другое дело. Я с самого начала знала свое место. Вы мне платите столько-то фунтов в неделю, и все. Никаких подарков мне не надобно, ни перчаток, ни театральных билетов. Она это не понимала. Даже иногда обижалась. Говорила, что я слишком горда. Я ей пыталась объяснить, но без толку. Зато совесть моя была чиста. Думаю, из всего ее окружения привязана к Эмили была только я. Присматривала за ней, сохраняла ее деньги. Но вот появляется этот бойкий проходимец, и в одно мгновение все мои многолетние старания оказываются напрасными.

Пуаро сочувственно кивнул.

— Мадемуазель, я прекрасно понимаю ваши чувства, но вы напрасно думаете, что мы топчемся на месте. Уверяю, что это не так.

В этот момент появился Джон и, сообщив, что осмотр бумаг в будуаре закончен, пригласил меня с Пуаро в комнату миссис Инглторп.

Поднимаясь по лестнице, он оглянулся и тихо сказал:

— Даже не представляю, что произойдет, когда они встретятся.

Я беспомощно развел руками.

— Я просил Мэри, чтобы она постаралась держать их подальше друг от друга.

— Но удастся ли ей?

— Не знаю. В одном лишь я уверен — Инглторп и сам не испытывает особого желания показываться ей на глаза.

Когда мы подошли к дверям комнаты миссис Инглторп, я спросил:

— Пуаро, ключи все еще у вас?

Взяв у него ключи, Джон открыл дверь, и мы зашли в комнату. Мистер Уилкинс и Джон сразу направились к письменному столу.

— Обычно мама держала самые важные бумаги в портфеле, — сказал Джон.

Пуаро вынул небольшую связку ключей.

— Разрешите мне. Утром я ее на всякий случай закрыл на замок.

— Но она открыта!

— Не может быть!

— Взгляните. — И Джон раскрыл сумку.

— Milles tonnerres!^[37] — воскликнул пораженный Пуаро. — Как это могло случиться? Ведь оба ключа у меня!

Он наклонился, начал рассматривать замок и вдруг снова воскликнул:

— En voila une affaire!^[38] Замок взломали!

— Что?!

Пуаро показал нам сломанный замок.

— Но кто это сделал? Зачем? Когда? Дверь же была закрыта! — выпалили мы, перебивая друг друга.

Пуаро уверенно и спокойно ответил:

— Кто? Пока неизвестно. Зачем? Я тоже хотел бы это знать! Когда? После того, как я покинул эту комнату час назад. Что касается закрытой двери, то и это не проблема: к такому незамысловатому замку подходит, наверное, ключ от любой двери в коридоре.

Ничего не понимая, мы с Джоном уставились друг на друга. Пуаро подошел к каминной полке. Внешне он был спокоен, но его руки, по привычке поправляющие бумажные жгуты в вазочке на полке, тряслись.

— Слушайте, — произнес он наконец, — вот как это произошло: в портфеле находилась какая-то улика, возможно совсем незначительная, но достаточная, чтобы навести нас на след преступника. Для него было чрезвычайно важно успеть уничтожить эту улику до того, как мы ее обнаружим. Поэтому он пошел на огромный риск и проник в комнату. Обнаружив, что портфель заперт, преступник вынужден был взломать замок, тем самым выдав свой приход. Он сильно рисковал, следовательно, улика казалась убийце очень важной.

— Но что это было?

— Откуда я знаю! — сердито воскликнул Пуаро. — Без сомнения, какой-то документ. Может быть, листок, который Доркас видела в руках у миссис Инглторп. Но я-то хорош! — в бешенстве прокричал Пуаро. — Старый кретин! Ни о чем не подозревал! Как последний идиот оставил портфель здесь, вместо того чтобы забрать с собой! И вот результат — документ украден и уничтожен… хотя, может быть, у нас пока есть шанс… вдруг документ еще цел? Надо перерыть весь дом!

Мой друг как безумный выскочил из комнаты. Опомнившись, я через несколько секунд бросился за ним, но Пуаро уже исчез.

На площадке, там где лестница разветвлялась на две, стояла миссис Кэвендиш и удивленно смотрела вниз.

— Что стряслось с вашим другом, мистер Гастингс? Он пронесся мимо меня как бешеный бык.

— Он чем-то сильно расстроен, — ответил я уклончиво, поскольку не знал, до какой степени можно было посвящать Мэри в наши дела.

Заметив легкую усмешку на устах миссис Кэвендиш, я попытался перевести разговор на другую тему.

— Они еще не видели друг друга?

— Кто?

— Мистер Инглторп и мисс Говард.

Мэри на секунду задумалась и смущенно спросила:

— А так ли уж плохо, если они встретятся?

Я даже опешил.

— Конечно! Неужели вы сомневаетесь в этом?

Она спокойно улыбнулась.

— А я бы не прочь устроить небольшой скандал. Это разрядит атмосферу. Пока что мы слишком много думаем и слишком мало говорим вслух.

— Джон считает иначе. Он хотел бы избежать стычки.

— Ох уж этот Джон!

Мне не понравилось, как она это сказала, и я запальчиво воскликнул:

— Джон очень разумный и хороший человек!

Мэри изучающе посмотрела на меня и неожиданно сказала:

— Вы мне нравитесь, Гастингс: вы настоящий Друг.

— И вы мой настоящий друг!

— Нет, я очень плохой друг.

— Не говорите так, Мэри.

— Но это правда. Я могу привязаться к кому-нибудь, а назавтра о нем даже и не вспомнить.

Меня больно задели ее слова, и неожиданно для самого себя я довольно бестактно возразил:

— Однако ваше отношение к доктору Бауэрстайну отличается завидным постоянством.

И сразу же пожалел о сказанном. Лицо Мэри сделалось непроницаемым, словно какая-то маска скрыла живые черты женщины. Она молча повернулась и быстро пошла наверх. А я стоял как идиот и смотрел ей вслед.

Шум, поднявшийся внизу, вернул меня к действительности. Я услышал голос Пуаро, громко рассказывающий чуть ли не всем в доме о пропаже.

«Выходит, моя осторожность в разговоре с Мэри была излишней, — подумал я раздраженно. — Пуаро поднял на ноги весь дом, и это, на мой взгляд, было не самым разумным решением. Что делать, мой друг в минуты волнения совершенно теряет голову!» Я быстро спустился вниз. Едва завидев меня, Пуаро мгновенно успокоился. Отведя его в сторону, я сказал:

— Пуаро, дорогой, что вы творите? Весь дом в курсе ваших дел, а следовательно, и убийца тоже!

— Вы считаете, что я погорячился?

— Я уверен в этом.

— Что ж, друг мой, впредь не давайте мне забываться.

— Ладно. Но боюсь, что сегодня я уже опоздал.

— Увы, это так.

Пуаро выглядел таким смущенным и пристыженным, что мне даже стало его жаль, но я все равно считал, что он заслужил мои упреки.

— А теперь, топ ami, пойдемте отсюда.

— Вы уже осмотрели все, что хотели?

— На данный момент да. Вы проводите меня до деревни?

— С удовольствием.

Он взял свой чемоданчик, и мы вышли из дома через открытую дверь в гостиной. Навстречу шла Цинтия, и Пуаро, галантно уступив ей дорогу, обратился к девушке:

— Простите, мадемуазель, можно вас на минуту?

— Да, конечно, — ответила она немного удивленно.

— Скажите, вы когда-нибудь изготовляли лекарства для миссис Инглторп?

Цинтия слегка покраснела.

— Нет.

В ее голосе чувствовалась какая-то неуверенность.

— Только порошки?

— Ах да! Однажды я действительно приготовила снотворное для тети Эмили, — сказала она, покраснев еще больше.

— Это?

И Пуаро показал ей пустую коробку из-под порошков.

Девушка кивнула.

— Не могли бы вы сказать, что здесь было? Сульфонал?^[39] Или, может быть, веронал?^[40]

— Нет, обычный бромид^[41].

— Спасибо, мадемуазель. Всего хорошего.

Мы быстро двинулись в сторону деревни, и я несколько раз украдкой посматривал на Пуаро. Как я уже неоднократно говорил, в минуты волнения его глаза становились зелеными, как у кошки. Так было и на этот раз.

— Друг мой, — прервал он затянувшееся молчание, — у меня есть одна идейка, очень странная, я бы даже сказал, невероятная, но сна объясняет все факты.

Я пожал плечами. Мне всегда казалось, что Пуаро питает слабость к различного рода невероятным идеям. Вот и сейчас он верен себе, хотя все было совершенно очевидным.

— Итак, мы знаем, почему на коробке не было фамилии аптекаря, — сказал я. — Действительно, все объясняется очень просто, странно, что мне самому это не пришло в голову.

Пуаро словно не слышал моих слов.

— А ведь там еще кое-что обнаружили, — сказал он, ткнув пальцем в сторону усадьбы. — Когда мы поднимались по лестнице, мистер Вэлс сообщил мне об этом.

— И что же?

— Помните письменный стол в будуаре? Так вот, там обнаружилось завещание миссис Инглторп, составленное еще до замужества. По нему наследником объявлялся мистер Инглторп. По-видимому, оно было составлено в период их помолвки и явилось полной неожиданностью для мистера Вэлса, равно как и для Джона Кэвендиша. Оно составлено на стандартном бланке для завещаний и засвидетельствовано двумя лицами из числа прислуги — но не Доркас.

— Мистер Инглторп знал об этом завещании?

— Он утверждает, что нет.

— Мне что-то не очень в это верится, — сказал я. — Ну и путаница со всеми этими завещаниями! Кстати, как те несколько слов на измятом конверте подсказали вам, что вчера днем было составлено еще одно завещание?

Пуаро улыбнулся.

— Mon ami, случалось ли вам во время составления какого-нибудь документа сомневаться в правописании того или иного слова?

— Да, и весьма часто. Думаю, это свойственно каждому.

— Вот именно. А не пытались ли вы в подобных случаях по-разному написать это слово на клочке бумаги, чтобы на глаз определить, какой из вариантов правильный? Ведь именно так и поступила миссис Инглторп. Вы заметили, что в первый раз она написала слово «обладаю» через «о», а затем через «а» и, чтобы окончательно убедиться в том, что это правильно, посмотрела, как оно выглядит в предложении «я обладаю». Отсюда я сделал вывод, что миссис Инглторп вчера днем хотела написать слово «обладаю», и, помня о клочке бумаги, найденном в камине, я сразу подумал о завещании, в котором почти наверняка должно было встретиться это слово. Мое предположение подтверждал и тот факт, что будуар на следующее утро не подметали — в сложившейся ситуации прислуге было не до этого, — и я обнаружил возле письменного стола крупные следы, причем земля была коричневого цвета и очень рыхлой. В последние дни стояла прекрасная погода, поэтому на обычных ботинках не могло налипнуть столько грязи.

Я подошел к окну и сразу заметил свежие клумбы с бегониями, причем земля была точно такой же, как и та, что я обнаружил в будуаре. Узнав от вас, что клумбы действительно были разбиты вчера, я уже не сомневался, что садовник, а скорее всего оба садовника (поскольку в будуаре было два ряда следов), заходили в комнату. Если бы миссис Инглторп просто захотела поговорить с ними, она, скорее всего, подошла бы к окну, и им не пришлось входить в комнату. У меня уже не осталось никаких сомнений в том, что она составила новое завещание и просила садовников засвидетельствовать ее подпись. Дальнейшие события доказали, что я был прав.

— Пуаро, вы великолепны! — вырвалось у меня. — Должен признаться, что по поводу исписанного конверта у меня были совсем другие предположения.

Он улыбнулся.

— Вы даете слишком большую волю воображению. Оно хороший слуга, но не годится в хозяева. Обычно правильным оказывается самое простое объяснение.

— Еще один вопрос. Как вы узнали, что был потерян ключ от портфеля?

— Я не был уверен в этом, просто моя догадка подтвердилась. Помните, ключ был с обрывком проволоки? Я сразу заподозрил, что это остаток проволочного кольца, на котором висела вся связка. Однако, если бы миссис Инглторп позже нашла потерянный ключ, она сразу присоединила бы его к остальным, но там, как вы помните, был совершенно новенький, явно запасной. Это навело меня на мысль, что не миссис Инглторп, а кто-то другой открывал портфель ключом, который был вставлен в замок.

— Не кто иной, как мистер Инглторп.

Пуаро с удивлением взглянул на меня.

— Вы абсолютно уверены, что он убийца?

— Конечно! Все факты свидетельствуют против него.

— Почему же? — тихо проговорил Пуаро. — Есть несколько сильных аргументов в пользу невиновности мистера Инглторпа.

— Вы шутите?!

— Ничуть.

— Я вижу только один такой аргумент.

— Интересно, какой же?

— То, что в ночь убийства его не было дома.

— Как говорят у вас в Англии, мимо цели! Вы выбрали как раз тот факт, который говорит против него.

— Почему?

— Потому что, если мистер Инглторп знал, что его жена будет отравлена, он бы непременно ночевал в другом месте, что и было сделано, причем под явно надуманным предлогом. Это может объясняться двояко: либо ему действительно было известно, что должно случиться, либо у него была иная причина не приходить домой.

— И какая же? — скептически спросил я.

Пуаро пожал плечами.

— Откуда я знаю? Без сомнения, нечто, что не делает ему чести. Этот Инглторп, похоже, порядочный подлец, но это еще не означает, что он убийца.

Я в сомнении покачал головой.

— Вы опять не согласны? — спросил Пуаро. — Что ж, оставим это. Время покажет, кто из нас прав. Давайте теперь обсудим другие детали этого дела. Как вы объясняете тот факт, что все двери в спальню были заперты изнутри?

— Тут надо… — неуверенно начал я, — тут надо привлечь на помощь логику.

— Несомненно.

— Думаю, дело обстояло так: двери действительно были заперты (мы это видели собственными глазами), однако восковое пятно на ковре и уничтоженное завещание говорят о том, что ночью в комнате был еще кто-то. Так?

— Отлично. Очень точные наблюдения. Ну а дальше?

— Следовательно, — сказал я, приободрившись, — если этот человек не влетел в окно и не проник в комнату с помощью нечистой силы, то остается допустить, что миссис Инглторп сама открыла ему дверь. А кому, как не собственному мужу, могла она открыть? Следовательно, подтверждается мое предположение, что ночью в комнате побывал мистер Инглторп!

Пуаро покачал головой.

— Как раз наоборот. С какой стати миссис Инглторп станет впускать своего мужа, если за несколько часов до этого у них был страшный скандал и она сама, вопреки обыкновению, заперла дверь в его комнату? Нет, кого-кого, а уж его она бы не впустила!

— Но вы согласны, что она сама открыла дверь?

— Есть еще одно объяснение. Возможно, она попросту забыла закрыть на засов дверь в коридор, а потом, вспомнив об этом, встала и закрыла ее уже под утро.

— Пуаро, неужели вы действительно так считаете?

— Я не говорил этого, но вполне возможно, что дело происходило именно так. Теперь обратимся еще к одному факту. Что вы думаете об услышанном вами обрывке разговора между миссис Инглторп и ее невесткой?

— А ведь я о нем совсем забыл. Да, это загадка. Непонятно, как сдержанная и гордая Мэри Кэвендиш могла столь беспардонно вмешиваться в дела, ее не касающиеся.

— Вот именно. Для женщины ее воспитания это более чем странно.

— Да, странно. Впрочем, это не имеет отношения к делу, и не стоит ломать голову над их разговором.

Пуаро тяжело вздохнул.

— Сколько раз вам надо повторять, что любая мелочь должна иметь свое объяснение. Если какой-то факт не согласуется с нашей гипотезой, то тем хуже для гипотезы.

— Ладно, время покажет, кто из нас прав, — раздраженно проговорил я.

— Да, время покажет.

Между тем мы подошли к коттеджу Листвейз, и Пуаро пригласил меня подняться к нему в комнату. Он предложил мне одну из тех крошечных русских сигарет, которые мой друг иногда позволял себе. Было очень забавно наблюдать, как Пуаро аккуратно опускает горелые спички в маленькую фарфоровую пепельницу, и мое раздражение постепенно исчезло. Пуаро поставил оба наших стула возле открытого окна, выходившего на улицу. С улицы тянуло свежестью и теплом. День обещал быть жарким. Неожиданно я увидел довольно невзрачного на вид молодого человека, торопливо идущего по улице. Сразу бросалось в глаза необычное выражение его лица — странная смесь волнения и ужаса.

— Пуаро, взгляните, — произнес я.

Он посмотрел в окно.

— Это мистер Мэйс, помощник аптекаря! Уверен, что он направляется сюда.

Молодой человек остановился возле нашего дома и после некоторого колебания решительно постучал в дверь.

— Одну минуту, — крикнул в окно Пуаро, — я сейчас спущусь!

Он пригласил меня жестом следовать за собой и, быстро сбежав по лестнице, открыл дверь.

Прямо с порога мистер Мэйс выпалил:

— Извините за непрошеный визит, мосье Пуаро, но говорят, что вы только что возвратились из Холла?^[42]

— Да, мы действительно недавно пришли оттуда.

Молодой человек нервно облизнул пересохшие губы.

Его лицо выдавало сильное волнение.

— Вся деревня только и говорит о неожиданной смерти миссис Инглторп. Знаете, ходят слухи, — он снизил голос до шепота, — что ее отравили.

На лице Пуаро не дрогнул ни один мускул.

— Это могут сказать только врачи.

— Да, да, конечно… — Юноша помедлил, затем, не в силах справиться с волнением, схватил Пуаро за рукав и прошептал: — Скажите мне только, мистер Пуаро, это… это случайно не стрихнин?

Я даже не услышал, что сказал ему Пуаро. Разумеется, он уклонился от прямого ответа. Молодой человек удалился. Закрывая дверь, Пуаро взглянул на меня.

— Да, — сказал он, кивая. — На дознании ему будет что рассказать.

Пуаро стал медленно подниматься по лестнице. Увидев, что я собираюсь задать очередной вопрос, он раздраженно махнул рукой.

— Не сейчас, mon ami, не сейчас. Мне надо сосредоточиться. У меня в голове полная неразбериха, а я терпеть этого не могу.

Минут десять он сидел совершенно неподвижно, только брови его изредка подергивались, а глаза стали совсем зелеными. Наконец он глубоко вздохнул.

— Вот так. Теперь все в порядке. У каждого факта есть свое объяснение. Путаницы быть не должно. Конечно, кое-что еще остается непонятным: ведь это очень сложное дело. Сложное даже для меня, Эркюля Пуаро! Итак, есть два обстоятельства, на которые надо обратить особое внимание.

— Какие?

— Во-первых, очень важно, какая погода была вчера.

— Пуаро, вчера был чудесный день! — воскликнул я. — Вы просто разыгрываете меня!

— Нисколько! Термометр показывал двадцать семь градусов в тени. Постарайтесь не забыть об этом: тут кроется ключ к разгадке.

— А какое второе обстоятельство?

— Очень важно, что мистер Инглторп одевается крайне необычно, да еще очки, черная борода — вид у него довольно экзотический.

— Пуаро, я не верю, что вы говорите серьезно.

— Уверяю вас, друг мой, я абсолютно серьезен.

— Но то, что вы говорите — чистое ребячество.

— Напротив, это факты первостепенной важности.

— А если допустить, что присяжные обвинят Альфреда Инглторпа в преднамеренном убийстве, что станет тогда с вашими теориями?

— Если двенадцать деревенских ослов совершат ошибку, это еще не значит, что я не прав. К тому же этого не случится. Во-первых, местные присяжные не будут особо стремиться брать на себя такую ответственность: ведь мистер Инглторп у них вроде здешнего помещика; во-вторых, — добавил он спокойно, — я не позволю им этого!

— То есть как это не позволите?

— Очень просто, не позволю, и все!

Я взглянул на него со смешанным чувством удивления и раздражения: как можно быть таким самоуверенным!

Словно прочтя мои мысли, Пуаро кивнул и тихо повторил:

— Да, mon ami, я не позволю им этого.

Он встал и положил руку мне на плечо. Лицо Пуаро было печально, и в глазах блестели слезы.

— Знаете, я все время думаю о несчастной миссис Инглторп. Она, конечно, не пользовалась всеобщей любовью, но к нам, бельгийцам, покойная была исключительно добра. Я в долгу перед ней.

Я хотел перебить его, но Пуаро продолжал:

— Гастингс, думаю, она не простила бы мне, если я позволил бы арестовать мистера Инглторпа сейчас, когда одно лишь мое слово может спасти его.

Глава 6
Дознание

За время, которое оставалось до пятницы, Пуаро успел сделать множество дел. К примеру, он дважды совещался с мистером Вэлсом и несколько раз совершал длительные прогулки в окрестностях Стайлз-Сент-Мэри. Я обижался, что мой друг ни разу не взял меня с собой, тем более что я мучился от любопытства, не понимая, что было у него на уме. Мне показалось, что он особенно интересовался фермой Райкса, поэтому в среду вечером, зайдя в Листвейз и не обнаружив там Пуаро, я направился через поле в сторону фермы, надеясь встретить его по дороге. Я дошел почти до самой фермы, так и не обнаружив Пуаро, и повернул назад. По пути мне повстречался старый крестьянин, который как-то хитро взглянул на меня и спросил:

— Вы из Холла, мистер?

— Да, я ищу своего друга. Он должен был идти по этой тропинке.

— Такого коротышку, который все руками размахивает, когда говорит? Он, кажись, из бельгийцев, которые живут в деревне.

— Да, да! Вы его встречали?

— Встречал, и не раз. Значит, друг ваш? Да, много ваших здесь бывает!

И он лукаво подмигнул мне.

— Вы хотите сказать, что здесь часто можно встретить обитателей усадьбы? — спросил я нарочито беспечно.

Он хитро улыбнулся.

— Уж один-то, по крайней мере, частенько сюда наведывается. Кстати, очень щедрый господин. Но что-то я разболтался. Мне пора, прощайте, сэр.

Я шел по тропинке и думал, что, видимо, Ивлин Говард была права. Меня переполняло чувство омерзения, когда я представлял, как беззастенчиво Альфред Инглторп транжирил чужие деньги. Неужели он совершил убийство из-за этого смазливого цыганского личика? Или основной причиной были все-таки деньги? Скорее всего, истина была где-то посередине.

К одному обстоятельству Пуаро проявлял особое внимание. Он несколько раз подчеркивал, что Доркас, наверное, ошибается, утверждая, что ссора между Инглторпами произошла в четыре часа. Мой друг настойчиво пытался ее убедить, что скандал произошел в четыре тридцать.

Однако Доркас настаивала, что с момента, как услышала перебранку, до пяти часов, когда она принесла хозяйке чай, прошел добрый час, а может быть, и больше.

Дознание состоялось в пятницу в деревенской гостинице «Стайлитиз Армз». Мы с Пуаро сели вместе, нам не надо было давать показания.

После предварительных формальностей присяжные осмотрели тело покойной, и Джон Кэвендиш официально подтвердил, что это была Эмили Инглторп.

Отвечая на дальнейшие вопросы, Джон рассказал о том, как он проснулся среди ночи, и о последующих обстоятельствах кончины своей матери.

После этого коронер попросил огласить медицинское заключение. В зале воцарилась напряженная тишина, все глаза были устремлены на нашего знаменитого лондонского специалиста, одного из крупнейших экспертов в области токсикологии.

В нескольких скупых фразах он сообщил результаты вскрытия. Опуская медицинские термины и технические подробности, скажу, что, по его словам, вскрытие полностью подтвердило факт отравления стрихнином. Согласно результатам лабораторного анализа, в организме миссис Инглторп содержалось от 3/4 до 1 грана^[43] яда.

— Могла ли миссис Инглторп случайно принять яд? — спросил коронер.

— Думаю, это маловероятно. В отличие от некоторых других ядов, стрихнин не используется в домашнем хозяйстве. К тому же на его продажу наложены некоторые ограничения.

— Можете ли вы теперь, зная результаты вскрытия, определить, каким образом был принят яд?

— Нет.

— Вы, кажется, оказались в Стайлз раньше доктора Уилкинса?

— Да, я встретил автомобиль, выезжавший из садовых ворот, и, узнав о случившемся, со всех ног бросился в усадьбу.

— Не могли бы вы подробно рассказать, что произошло дальше?

— Когда я зашел в комнату, миссис Инглторп билась в конвульсиях. Увидев меня, она прохрипела: «Альфред… Альфред».

— Скажите, мог стрихнин содержаться в кофе, который ей отнес мистер Инглторп?

— Это маловероятно, поскольку стрихнин — быстродействующий яд. Симптомы отравления обычно проявляются уже через час или два. При некоторых условиях, ни одно из которых в данном случае обнаружено не было, его действие может быть замедлено. Миссис Инглторп выпила кофе примерно в восемь вечера, но признаки отравления появились лишь под утро. Это доказывает, что яд попал в организм гораздо позже восьми часов.

— Миссис Инглторп имела обыкновение пить ночью какао. Не мог ли стрихнин быть подмешан туда?

— Нет, я лично сделал анализ остатков какао. Никакого стрихнина там не было.

При этих словах Пуаро удовлетворенно улыбнулся.

— Как вы догадались? — спросил я шепотом.

— Слушайте дальше.

— Смею заметить, — продолжал доктор, — что, если бы экспертиза дала иной результат, я бы очень удивился.

— Почему?

— Потому что у стрихнина чрезвычайно горький вкус. Его можно почувствовать даже в растворе один к семидесяти тысячам, чтобы замаскировать такую горечь, нужна жидкость с очень резким вкусом. Какао для этого совершенно не годится.

Один из присяжных поинтересовался, может ли кофе замаскировать привкус яда.

— Весьма возможно, поскольку у самого кофе чрезвычайно горький вкус.

— Таким образом, вы предполагаете, что яд был подсыпан в кофе, но по каким-то причинам его действие было замедлено.

— Да, но так как кофейная чашка вдребезги разбита, мы не можем сделать анализ ее содержимого.

На этом доктор Бауэрстайн закончил свои показания.

Доктор Уилкинс был во всем согласен со своим коллегой.

Он начисто отверг возможность самоубийства, которое предположил один из присяжных.

— У покойной было больное сердце, — сказал он, — но состояние ее здоровья не внушало опасений. Она обладала уравновешенным характером и поражала всех своей огромной энергией. Нет, миссис Инглторп не могла покончить с собой.

Следующим был вызван Лоренс Кэвендиш. В его выступлении не было ничего нового, он почти слово в слово повторил показания брата. Заканчивая выступление, он вдруг смущенно сказал:

— Если можно, я хотел бы высказать одно предположение.

Лоренс посмотрел на коронера, который сразу воскликнул:

— Конечно, мистер Кэвендиш, мы здесь для того и собрались, чтобы выслушать все, что поможет узнать правду об этом деле.

— Это только мое предположение, — пояснил Лоренс, — я могу ошибаться, но мне до сих пор кажется, что мама могла умереть естественной смертью.

— Как это возможно, мистер Кэвендиш?

— Дело в том, что она уже некоторое время принимала тонизирующее, в котором содержался стрихнин.

— Вот так новость! — воскликнул коронер.

Присяжные были явно заинтригованы.

— Известны случаи, — продолжал Лоренс, — когда происходило постепенное накопление яда в организме больного и это в конце концов вызывало смерть. К тому же мама могла по ошибке принять слишком большую дозу лекарства.

— Мы в первый раз слышим, что миссис Инглторп принимала тонизирующее, содержащее стрихнин. Это весьма ценное свидетельство, и мы вам очень благодарны, мистер Кэвендиш.

Был вызван доктор Уилкинс, который сразу высмеял это предположение.

— То, что сказал мистер Кэвендиш, чистый абсурд. Любой врач вам скажет то же самое. Стрихнин действительно может накапливаться в организме больного, но при этом исключается такая агония и внезапная смерть, как в данном случае. Когда яд накапливается в организме, это сопровождается длительным хроническим заболеванием, симптомы которого я бы уже давно заметил. Поэтому считаю предположение мистера Кэвендиша совершенно необоснованным.

— А что вы думаете по поводу его второго высказывания? Могла ли миссис Инглторп случайно принять слишком большую дозу лекарства?

— Даже три или четыре дозы не могут вызвать летальный исход. У миссис Инглторп имелся, правда, большой запас этой микстуры, она получала ее из аптеки Кута в Тэдминстере. Но чтобы в организм попало столько стрихнина, сколько было обнаружено при вскрытии, она должна была выпить целую бутыль.

— Итак, вы считаете, что эта микстура не могла явиться причиной смерти миссис Инглторп?

— Несомненно. Подобное предположение просто смехотворно.

Присяжный, задавший предыдущий вопрос, спросил у доктора Уилкинса, не мог ли фармацевт, изготовлявший лекарство, допустить ошибку.

— Это, конечно, возможно, — ответил доктор.

Однако Доркас, дававшая показания вслед за Уилкинсом, начисто отвергла это предположение, поскольку лекарство было изготовлено довольно давно, она даже помнила, что в день смерти миссис Инглторп приняла последнюю дозу.

Таким образом подозрения по поводу лекарства рассеялись, и коронер попросил Доркас рассказать все с самого начала. Она сообщила, что Проснулась от громкого звона колокольчика и сразу подняла тревогу в доме. Затем ее попросили рассказать о ссоре, случившейся накануне.

Доркас почти дословно повторила то, что уже говорила нам с Пуаро, поэтому я не буду здесь приводить ее показания.

Следующей свидетельницей была Мэри Кэвендиш. Гордо подняв голову, она отвечала тихим и уверенным голосом. Мэри рассказала, что она встала, как обычно, по будильнику в 4.30 и, одеваясь, вдруг услышала какой-то грохот, словно упало что-то очень тяжелое.

— Видимо, это был столик, стоявший около кровати, — предположил коронер.

— Я открыла дверь и прислушалась, — продолжала Мэри. — Через несколько мгновений раздался неистовый звон колокольчика. Прибежавшая Доркас разбудила моего мужа, и мы направились в комнату миссис Инглторп, но дверь оказалась запертой изнутри.

На этом месте коронер прервал миссис Кэвендиш.

— Думаю, не стоит утруждать вас изложением дальнейших событий, поскольку мы неоднократно слышали, что произошло потом. Но я буду вам весьма признателен, если вы расскажете присутствующим все, что касается ссоры, которую вы нечаянно подслушали накануне.

— Я?

В голосе Мэри звучало плохо скрытое высокомерие.

Она неторопливо поправила воротничок платья, и я внезапно подумал: «А ведь она пытается выиграть время!»

— Да. Насколько я понимаю, — осторожно произнес коронер, — вы читали книгу, сидя на скамейке рядом с окном будуара. Не так ли?

Для меня это было новостью, и, взглянув на Пуаро, я понял, что он тоже не знал об этом.

Чуть-чуть помедлив, Мэри ответила:

— Да, вы правы.

— И окно будуара было открыто?

Я заметил, что лицо Мэри слегка побледнело.

— Да.

— В таком случае вы не могли не слышать голосов, доносившихся из комнаты. К тому же там говорили на повышенных тонах, и с вашего места их можно было услышать даже лучше, чем из холла.

— Возможно.

— Не расскажете ли нам, что вы слышали?

— Уверяю вас — я ничего не слышала.

— Вы утверждаете, что не слышали ничьих голосов?

— Я слышала голоса, но не вслушивалась в то, что говорили.

Она слегка покраснела.

— У меня нет привычки подслушивать интимные разговоры.

Однако коронер продолжал упорствовать.

— Неужели вы ничего не помните, миссис Кэвендиш, ни единого слова? Может быть, какую-нибудь фразу, из которой можно было понять, что разговор действительно был интимным.

Оставаясь внешне совершенно спокойной, Мэри задумалась на несколько секунд, затем сказала:

— Я, кажется, припоминаю слова миссис Инглторп по поводу скандала между мужем и женой.

— Прекрасно! — Коронер удовлетворенно откинулся в кресле. — Это совпадает с тем, что слышала Доркас. Простите, миссис Кэвендиш, но, хотя вы и поняли, что разговор был сугубо личный, тем не менее вы остались сидеть на том же месте возле открытого окна. Не так ли?

Я заметил, как ее темные глаза на мгновение вспыхнули. В ту секунду она, кажется, могла разорвать коронера на куски, но, взяв себя в руки, Мэри спокойно ответила:

— Просто там было очень удобно. Я постаралась сосредоточиться на книге.

— Это все, что вы можете нам рассказать?

— Да.

Мэри Кэвендиш возвратилась на место. Я взглянул на коронера. Вряд ли он был полностью удовлетворен показаниями миссис Кэвендиш. Чувствовалось, что она чего-то недоговаривала.

Следующей давала показания продавщица Эми Хилл. Она подтвердила, что семнадцатого июля продала бланк для завещания Уильяму Эрлу, помощнику садовника в Стайлз.

Затем выступили Уильям Эрл и Мэннинг. Они рассказали, что подписались под каким-то документом. Мэннинг утверждал, что это было в 16.30, Уильям же считал, что это произошло немного раньше.

После них вызвали Цинтию Мердок. Ей почти нечего было добавить к предыдущим показаниям, поскольку до того, как ее разбудила Мэри Кэвендиш, девушка вообще не подозревала о случившемся.

— Неужели вы не слышали, как упал столик?

— Нет, я спала очень крепко.

Коронер улыбнулся.

— Люди с чистой совестью всегда спят крепко. Спасибо, мисс Мердок, у нас больше нет к вам вопросов.

Следующей выступала мисс Говард. Она показала письмо, которое миссис Инглторп послала ей вечером 17 июля. Мы с Пуаро уже видели его раньше. В нем не содержалось ничего нового. Ниже я привожу текст письма.

17 июля Стайлз-Корт

Эссекс

Дорогая Ивлин!

Может быть, забудем обиды? Мне трудно простить твои выпады против моего милого мужа, но я старая женщина и очень привязана к тебе.

Преданная тебе

Эмили Инглторп.

Письмо было передано присяжным, которые внимательно его прочитали.

— Боюсь, что пользы от этого документа немного, — со вздохом сказал коронер. — Здесь нет даже упоминания о событиях, происходивших в тот день.

— Все и так предельно ясно, — произнесла мисс Говард. — Из письма видно, что бедняжка Эмили в тот день впервые поняла, что ее водят за нос.

— Но в письме нет ни единого слова об этом, — возразил коронер.

— Потому что Эмили была не тем человеком, который может признать себя неправым. Но я-то ее знаю. Она желала моего возвращения. Но признать, что я была права, не могла. Мало кто способен признавать свои ошибки. Я и сама, например, такая.

Мистер Вэлс и несколько присяжных усмехнулись. Да, мисс Говард явно умела найти подход к любому.

— Я только не пойму, к чему вся эта канитель? Пустая трата времени, да и только! — сказала мисс Говард и негодующе посмотрела на присяжных. — Слова, слова, слова, хотя все мы прекрасно знаем, что…

Коронер торопливо перебил ее:

— Спасибо, мисс Говард, спасибо. Вы можете идти.

Мне показалось, что он даже облегченно вздохнул, когда Иви села на место.

Теперь настала очередь рассказать о подлинной сенсации, случившейся в тот день.

Коронер вызвал Элберта Мэйса, помощника аптекаря. Это был тот нервный юноша, который приходил к Пуаро. В ответ на первый вопрос коронера молодой человек рассказал, что он дипломированный фармацевт, но в здешней аптеке работает недавно, с тех пор как его предшественника призвали в армию.

Закончив с предварительными формальностями, коронер перешел непосредственно к делу.

— Скажите, мистер Мэйс, в последнее время вы продавали стрихнин кому-нибудь, кто не имел на это специального разрешения?

— Да, сэр.

— Когда это было?

— В понедельник вечером.

— Вы уверены, что в понедельник, а не во вторник?

— Да, сэр, в понедельник, шестнадцатого числа.

— И кому же вы продали стрихнин?

Весь зал замер в напряжении.

— Мистеру Инглторпу.

Словно по команде, все головы повернулись в сторону Альфреда Инглторпа. Он сидел совершенно неподвижно, хотя в тот момент, когда юноша произнес свои убийственные слова, он слегка вздрогнул и, казалось, хотел подняться, однако остался сидеть и только хорошо разыгранное выражение удивления отразилось на его лице.

— Вы уверены в своих словах?

— Да, сэр, абсолютно уверен.

— Скажите, а на старом месте вы тоже продавали стрихнин любому желающему?

Юноша, и без того выглядевший довольно тщедушным, совсем обмяк под строгим судейским взором.

— Нет, нет, что вы, сэр! Я никогда так не поступал! Но это же был сам мистер Инглторп из Холла, и я подумал, что ничего не случится, если и продам ему то, что он просит. Мистер Инглторп сказал, что ему надо усыпить собаку.

В глубине души я посочувствовал молодому человеку, его естественному желанию угодить людям из «Холла» — тем более что они могут начать обращаться за покупками не к Куту, а в местную аптеку.

— При продаже яда покупатель обычно расписывался в регистрационном журнале.

— Да, сэр. Мистер Инглторп сделал это.

— Журнал у вас с собой?

— Да, сэр.

Журнал был передан присяжным, затем коронер произнес еще несколько грозных слов по поводу безответственности некоторых аптекарей, после чего отпустил до смерти перепуганного мистера Мэйса.

И вот наконец настала очередь Альфреда Инглторпа. Зал замер. «Интересно, — подумал я, — понимает ли Альфред, что находится в двух шагах от виселицы?»

Коронер сразу перешел к делу.

— В понедельник вечером вы покупали стрихнин, чтобы усыпить собаку?

— Нет, в усадьбе вообще нет собак, за исключением дворовой овчарки, которая совершенно здорова, — спокойно ответил Инглторп.

— Вы категорически отрицаете, что в понедельник покупали стрихнин у Элберта Мэйса?

— Да.

— Это вы тоже отрицаете?

И коронер показал Альфреду регистрационный журнал с его подписью.

— Конечно. Почерк абсолютно не похож на мой, вы можете в этом убедиться сами.

Он вынул из кармана старый конверт, расписался на нем и передал присяжным. Действительно, почерк был совершенно другим.

— В таком случае как вы объясните показания мистера Мэйса?

— Думаю, он ошибается, — невозмутимо ответил Инглторп.

Коронер выдержал паузу и спросил:

— Мистер Инглторп, не сочтите за труд, скажите, где вы находились вечером в понедельник шестнадцатого июля?

— Честно говоря, не помню.

— Это звучит неубедительно, мистер Инглторп, — резко сказал коронер. — Попытайтесь все-таки вспомнить.

Инглторп пожал плечами.

— Точно не помню, но, кажется, в тот вечер я вышел прогуляться.

— В каком направлении?

— Этого уж я совсем не помню.

Лицо коронера стало еще более хмурым.

— Вы гуляли один?

— Да.

— А по дороге вы никого не встретили?

— Нет.

— Жаль, — сухо сказал коронер, — я вынужден констатировать, что вы отказываетесь сказать, где находились в то время, когда, согласно показаниям мистера Мэйса, покупали у него стрихнин.

— Как вам будет угодно.

— Вы играете с огнем, мистер Инглторп.

«Sacre! — пробормотал Пуаро. — Этот идиот хочет, чтобы его арестовали?»

Действительно, показания Инглторпа звучали крайне неубедительно. Его словам не поверил бы даже ребенок, однако коронер быстро перешел к следующему вопросу, и Пуаро облегченно вздохнул.

— Во вторник утром у вас была ссора с женой?

— Простите, но вас неверно информировали. Никакой ссоры с женой у меня не было. Вся эта история выдумана от начала до конца. В то утро меня вообще не было дома.

— Кто-нибудь может подтвердить ваши слова?

— А что, моих слов вам недостаточно? — запальчиво спросил Инглторп.

Коронер промолчал.

— Двое свидетелей утверждают, что слышали скандал между вами и миссис Инглторп.

— Они ошибаются.

Меня поражало, с какой уверенностью держался Инглторп. Я взглянул на Пуаро. Его лицо выдавало крайнее возбуждение, причина которого оставалась для меня загадкой. Неужели он поверил наконец в виновность Альфреда Инглторпа?

— Мистер Инглторп, — обратился к нему коронер, — из показаний свидетелей мы знаем предсмертные слова вашей жены. Вы можете их объяснить?

— Конечно, могу.

— Сделайте милость.

— По-моему, все и так понятно. Во-первых, комната была плохо освещена, во-вторых, доктор Бауэр-стайн примерно такого же роста, как и я, и тоже носит бороду. Моя несчастная жена, находясь в полуобморочном состоянии, просто приняла его за меня.

— Ого! — услышал я голос Пуаро. — А ведь это идея!

— Вы ему верите? — спросил я шепотом.

— Я не говорил этого, но объяснение мистера Инглторпа я нахожу весьма любопытным.

— Вы восприняли последние слова моей жены, — продолжал Инглторп, — как обвинение, а они на самом деле были призывом о помощи.

Коронер надолго задумался, затем спросил:

— Мистер Инглторп, правда ли, что это вы наливали кофе в чашку, которую затем собственноручно отнесли вашей жене?

— Я действительно налил кофе, но отнести не успел — как раз в этот момент мне сказали, что кто-то пришел, и я вышел из дома, поставив чашку на столик в холле. Когда через несколько минут я возвратился, ее там уже не было.

«Даже если последние утверждения Инглторпа правда, — подумал я, — это нисколько не облегчает его участи. Все равно у него было достаточно времени, чтобы подсыпать яд».

Пуаро прервал мои размышления, указав на двух незнакомых мужчин, сидевших у двери. Один был высокий и светловолосый, другой — небольшого роста подвижный брюнет с лицом, напоминающим мордочку хорька.

Я вопрошающе взглянул на Пуаро.

— Вы знаете, кто этот невысокий господин? — спросил он тихо.

Я покачал головой.

— Это инспектор Джеймс Джепп из Скотленд-Ярда. И тот, другой, тоже из полиции. Так-то, друг мой, события развиваются стремительно.

Я внимательно посмотрел на них и подумал, что эти люди совершенно не похожи на полицейских. Трудно было поверить, что они представители власти.

Неожиданно я вздрогнул: коронер огласил вердикт присяжных — преднамеренное убийство, совершенное неизвестным лицом или группой лиц.

Глава 7
Пуаро платит долги

Когда мы вышли из «Стайлитиз Армз», Пуаро отвел меня в сторону. Я сразу понял, что он хочет подождать своих знакомых из Скотленд-Ярда. Через несколько минут они вышли, и Пуаро подошел к тому, что был пониже ростом.

— Верно, вы не узнаете меня, инспектор Джепп?

— Это я-то не узнаю мистера Пуаро? — воскликнул Джепп. Он повернулся к своему коллеге. — Помните, я вам рассказывал о нем? В тысяча девятьсот четвертом году мы работали вместе в Брюсселе, там был арестован знаменитый фальшивомонетчик Эберкромби. Да, мосье, славное было время! А помните дело Альтара? Вот это был пройдоха! Половина европейской полиции гонялась за ним, и все без результата. В конце концов мы его хватили в Антверпене^[44], и то лишь благодаря усилиям мистера Пуаро.

Я тем временем подошел ближе, и Пуаро представил меня инспектору Джеппу, который в свою очередь познакомил нас со своим спутником, инспектором Саммерхэем.

— Джентльмены, думается, нет нужды спрашивать, зачем вы в наших краях, — сказал Пуаро.

Джепп хитро подмигнул моему другу.

— Вы правы, однако дело не стоит и выеденного яйца.

— Я не согласен с вами.

— Полноте! — вступил в разговор Саммерхэй. — Дело совершенно ясное: Инглторп, можно сказать, пойман с поличным. Я только удивляюсь, как можно быть таким ослом.

Джепп пристально посмотрел на Пуаро, затем с улыбкой произнес:

— Умерьте ваш пыл, Саммерхэй. Я работал с мосье и знаю, что он слов на ветер не бросает. Почти уверен, что он может поведать нам что-то любопытное. Не так ли, мосье?

Пуаро улыбнулся.

— Есть у меня некоторые соображения.

Саммерхэй скептически усмехнулся, однако Джепп, продолжая внимательно смотреть на Пуаро, сказал:

— Беда в том, что Скотленд-Ярд зачастую находится слишком далеко от места происшествия, мы слишком поздно узнаем обстоятельства, при которых совершено убийство — чуть ли не после дознания, а нужно идти по горячему следу. Мосье Пуаро, естественно, нас опередил. Если бы не расторопность доктора, мы бы приехали еще позже. Мосье Пуаро был здесь с самого начала, и, видимо, он выяснил что-то интересное. Из показаний свидетелей совершенно очевидно, что мистер Инглторп отравил свою жену, и, если бы в этом сомневался не мосье Пуаро, а кто-то другой, я бы просто поднял на смех этого человека. Я даже удивился, как это присяжные сразу не обвинили его в преднамеренном убийстве. По-моему, если бы не коронер, они наверняка бы это сделали.

— Возможно, — сказал Пуаро, — впрочем, не сомневаюсь, что у вас с собой ордер на арест Инглторпа.

Лицо Джеппа мгновенно вытянулось и стало официально-непроницаемым.

— Возможно, — бросил он сухо.

Пуаро задумчиво посмотрел на инспектора.

— Господа, мне очень нужно, чтобы он пока оставался на свободе.

— Ну-ну, — саркастически обронил Саммерхэй.

Джепп обескураженно посмотрел на Пуаро.

— Мосье Пуаро, может быть, вы нам все-таки что-то расскажете? Ваши сведения сейчас на вес золота. Я очень уважаю ваше мнение, но Скотленд-Ярд не любит совершать ошибок, вы же знаете.

Пуаро задумчиво кивнул.

— Я так и думал. Вот что я вам скажу: хотите — арестовывайте мистера Инглторпа. Но это вам ничего не даст. Обвинения против него мгновенно развалятся. Comme са!^[45] — И он выразительно щелкнул пальцами.

Джепп как-то сразу посерьезнел, а Саммерхэй недоверчиво фыркнул.

Я же просто онемел, уже не сомневаясь, что мой друг сошел с ума.

Джепп вынул платок и приложил его ко лбу.

— Будь моя воля, мистер Пуаро, я бы выполнил ваше пожелание, но у меня есть начальство, которое потребует объяснения подобных фокусов. Намекните хотя бы, что вам удалось узнать.

Пуаро на мгновение задумался, затем сказал:

— Хорошо, но признаюсь, что делаю это неохотно — не люблю раньше времени раскрывать карты. Я хотел бы сначала сам довести это дело до конца, но вы, конечно, правы — одного лишь слова бывшего бельгийского полицейского явно недостаточно. Однако Альфред Инглторп должен оставаться на свободе. Клянусь, мой друг Гастингс — свидетель. Джепп, дружище, вы сразу отправляетесь в Стайлз?

— Через полчасика. Сначала поговорим с коронером и с доктором.

— Хорошо. Вы будете проходить мимо моего дома — вон тот, в конце улицы, — зайдите за мной, мы вместе отправимся в Стайлз. Там мистер Инглторп даст вам такие сведения, что станет очевидной полная бессмысленность его ареста. Если же он откажется, что вполне вероятно, я это сделаю за него. Договорились?

— Договорились! — с готовностью проговорил Джепп. — От имени Скотленд-Ярда благодарю вас за помощь, только я лично не вижу в свидетельских показаниях никаких изъянов. Но вы ведь всегда умели творить чудеса! Итак, до скорого, мосье.

Полицейские удалились, причем на лице у Саммерхэя была по-прежнему скептическая ухмылка.

— Что вы обо всем этом думаете, мой друг? — спросил Пуаро до того, как я успел вымолвить хотя бы слово. — Mon Dieu!^[46] Ну и переволновался я во время дознания. Господи, я и не подозревал, что Инглторп может быть настолько недальновиден, чтобы не сказать вообще ни единого слова. Нет, он решительно неумен.

— Почему же, его действия становятся понятными, если допустить, что Инглторп все-таки виновен. В этом случае ему остается только молчать, поскольку сказать он ничего не может.

— Как это не может? Будь я на его месте, я бы уже придумал десяток версий, одна убедительнее другой, во всяком случае убедительнее, чем его упрямое молчание!

Я рассмеялся.

— Дорогой Пуаро, я не сомневаюсь, что вы в состоянии придумать и сотню таких версий, но скажите, неужели вы действительно продолжаете верить в невиновность Альфреда Инглторпа?

— А почему бы и нет? По-моему, ничего не изменилось.

— Но свидетельские показания были очень убедительными.

— Да, я бы даже сказал, что они слишком убедительны.

— Вот именно — слишком убедительны!

Мы подошли к Листвейз и поднялись по знакомой лестнице.

— Да-да, слишком убедительные, — продолжал Пуаро, словно обращаясь к самому себе. — Настоящие улики, как правило, — косвенные, их всегда не хватает, их приходится отбирать, просеивать. А здесь все готово — пожалуйста. Нет, мой друг, эти улики ловко подброшены, и так ловко, что подрывают сами себя.

— Почему вы так полагаете?

— Потому что пока улики против него остаются косвенными и бессвязными, их очень трудно опровергнуть. Но преступник для пущей уверенности затянул сеть так крепко, что лишь один обрыв нити освободит Инглторпа.

Я молча слушал моего друга. Пуаро продолжал;

— Давайте рассуждать здраво. Допустим, есть человек, который хочет отравить собственную жену. Он, как говорится у вас, «жил умом», следовательно, ум у него есть. Он не дурак. И как же он осуществляет свой замысел? Он спокойно идет в ближайшую аптеку, покупает стрихнин, ставит свою подпись в журнале и сочиняет при этом глупейшую историю про несуществующую собаку. Но в этот вечер он не использует яд, нет, он ждет, пока произойдет скандал с женой, о котором знает весь дом, и, следовательно, навлекает на себя еще большее подозрение. Он не пытается защитить себя, не представляет даже мало-мальски правдоподобных алиби, хотя знает, что помощник аптекаря непременно выступит с показаниями… Нет, мой друг, не пытайтесь меня убедить, что на свете существуют подобные идиоты. Так может вести себя только сумасшедший, решивший свести счеты с жизнью.

— Но тогда я не понимаю.

— Я тоже не понимаю! Я, Эркюль Пуаро!

— Но если вы уверены, что Инглторп невиновен, скажите, зачем ему было покупать стрихнин?

— А он его и не покупал.

— Но Мэйс узнал его!

— Простите, друг мой, но Мэйс видел всего лишь человека с черной бородой, как у мистера Инглторпа, в очках, как у мистера Инглторпа. И так же странно одетого. Он при всем желании не мог бы узнать человека, которого ни разу не видел вблизи, ведь он всего две недели, как поселился в Стайлз-Сент-Мэри, к тому же миссис Инглторп имела дело в основном с аптекой Кута в Тэдмивстере.

— Вы хотите сказать…

— Mon ami, помните те два факта, на которые я просил вас обратить внимание? Первый пока оставим, а какой был второй?

— То, что Альфред Инглторп одевается крайне необычно, имеет черную бороду и носит очки, — припомнил я.

— Правильно. А теперь предположим, что кто-то хочет, чтобы его приняли за Джона или Лоренса Кавендиша. Как вы думаете, легко это сделать?

— Н-нет, — пролепетал я удивленно. — Хотя, конечно, актер…

Но Пуаро резко перебил меня:

— А почему это трудно? Да потому, друг мой, что оба они гладко выбриты. Чтобы среди бела дня кого-нибудь приняли за Лоренса или Джона, надо быть гениальным актером и обладать при этом определенным природным сходством. Но в случае Альфреда Инглторпа все гораздо проще. Его одежда, борода, очки, скрывающие глаза, — все это легко узнаваемо. А какое первое желание преступника? Отвести от себя подозрения! Как это проще всего сделать? Конечно, заставить подозревать кого-нибудь другого! Мистер Инглторп очень подцедил для этой роли. В глазах обитателей дома Альфред Инглторп всегда был человеком, способным на любую подлость. Такое предвзятое отношение и привело к тому, что он сразу попал под подозрение. Но чтобы погубить его наверняка, требовался какой-нибудь неопровержимый факт, скажем, то, что он собственноручно купил стрихнин. Учитывая его характерную внешность, организовать это было совсем нетрудно. Не забывайте, мистер Мэйс никогда даже не разговаривал с Альфредом Инглторпом, откуда же ему знать, что человек в одежде мистера Инглторпа, в его очках и с его бородой не был мистером Инглторпом?

— Возможно, это и так, — согласился я, сраженный красноречием своего друга, — но почему в таком случае Альфред не сказал, где он находился в шесть вечера в понедельник?

— Действительно, почему? — тихо спросил Пуаро. — Наверное, если его арестуют, он скажет это, но я не могу доводить дело до ареста. Необходимо, чтобы Инглторп понял, какая над ним нависла угроза. Конечно, молчит он неспроста, наверняка есть какая-то мерзость, которую он хочет скрыть. Хотя Инглторп и не убивал свою жену, он все равно остается негодяем, которому есть что скрывать.

«Что же это может быть?» — подумал я, побежденный доводами Пуаро. Однако в глубине души я все еще питал слабую надежду на то, что первоначальная ясная схема, в которую укладывались все свидетельские показания, окажется в конце концов, верной.

— А вы не догадываетесь? — с улыбкой спросил Пуаро.

— Нет.

— А мне вот недавно пришла в голову одна идейка, которая теперь полностью подтвердилась.

— Вы мне не говорили об этом, — сказал я с упреком.

Пуаро развел руками.

— Простите, mon ami, но вы сами держали меня на некотором отдалении. Ну, я убедил вас, что не следует допускать его ареста?

— Отчасти, — нерешительно произнес я, будучи совершенно равнодушен к судьбе Инглторпа и полагая, что припугнуть его будет нелишне.

Пуаро внимательно посмотрел на меня и вздохнул.

— Ладно, друг мой, скажите мне лучше, что вы думаете о фактах, которые всплыли во время дознания?

— По-моему, мы не услышали ничего нового.

— Неужели вас ничто не удивило?

Я сразу подумал о показаниях Мэри Кэвендиш.

— Что, например?

— Ну, скажем, выступление Лоренса Кэвендиша.

У меня стало легче на душе!

— А, вы говорите о Лоренсе? Но ведь он всегда отличался излишней впечатлительностью.

— И тем не менее, вас не удивило его предположение, что причиной смерти миссис Инглторп могло быть лекарство, которое она принимала?

— Нет. Хотя врачи и отвергли такую возможность, но для человека неискушенного подобное предположение было вполне естественным.

— Но мосье Лоренса трудно назвать неискушенным, вы же сами мне говорили, что он изучал медицину и даже имеет врачебный диплом.

— А ведь действительно! Мне это не приходило в голову. В таком случае его слова действительно кажутся странными.

Пуаро кивнул.

— С самого начала в его поведении было что-то непонятное. Из всех обитателей дома он единственный должен был сразу распознать симптомы отравления стрихнином, но случилось наоборот — лишь он один до сих пор допускает возможность естественной смерти; если бы это предположение выдвинул Джон, я бы не удивился. Он не специалист и к тому же немного тугодум по натуре. Но Лоренс — это совсем другое дело. Тем не менее он выдвинул предположение, абсурдность которого должен был понимать лучше других. Mon ami, тут есть над чем подумать!

— Да, странно.

— А миссис Кэвендиш! Она ведь тоже не рассказывает всего, что знает. Как вы это расцениваете?

— Для меня ее поведение совершенно непонятно… Не может же она выгораживать Инглторпа? Хотя внешне это выглядит именно так…

Пуаро задумчиво кивнул.

— Согласен. В одном лишь я не сомневаюсь. Сидя у раскрытого окна, миссис Кэвендиш слышала гораздо больше, чем те несколько фраз, о которых говорила.

— И в то же время трудно поверить, что Мэри могла намеренно подслушивать чужой разговор.

— Правильно. Но ее показания все-таки дали мне кое-что. Я ошибался, Гастингс, и Доркас была права, ссора действительно произошла около четырех.

Я удивленно взглянул на Пуаро — дались ему эти полчаса!

— Да, сегодня выяснилось много странных фактов, — продолжал мой друг. — К примеру, доктор Бауэр-стайн, что он делал среди ночи возле усадьбы? Странно, что никого это не удивляет.

— Кажется, у него бессонница, — неуверенно ответил я.

— Объяснение и хорошее и плохое одновременно, — заметил Пуаро. — Оно оправдывает многое, но не объясняет ничего. Надо будет присмотреться к нашему умному доктору Бауэрстайну.

— Еще какие-нибудь огрехи в показаниях? — шутливо спросил я.

— Mon ami, — хмуро ответил Пуаро, — если вы обнаруживаете, что люди говорят неправду, будьте осторожны. Либо я очень сильно заблуждаюсь, либо из всех выступавших лишь один, от силы два человека ничего не утаили.

— Пуаро, вы увлекаетесь! Допустим, что Лоренс и миссис Кэвендиш не были до конца искренни, но уж Джон и мисс Говард, без сомнения, говорили только правду.

— Оба? Ошибаетесь, друг мой, только один из них!

Я даже вздрогнул от этих слов. Мисс Говард, хотя и говорила всего пару минут, произвела на меня такое сильное впечатление, что я бы никогда не усомнился в ее искренности. С другой стороны, я очень уважал мнение Пуаро, за исключением, правда, тех случаев, когда он проявлял свое дурацкое упрямство.

— Вы так думаете? Странно, мне мисс Говард всегда казалась на редкость честной и бескомпромиссной, порой даже чересчур.

Пуаро бросил на меня какой-то странный взгляд, значение которого я так и не понял. Он хотел что-то сказать, но передумал.

— А мисс Мердок, — продолжал я, — уверен, что и она ничего не скрывала.

— А вам не кажется странным, что она не слышала, как в соседней комнате с грохотом упал столик, в то время как миссис Кэвендиш в другом крыле здания слышала это отчетливо?

— Ну, она молодая и спит крепко.

— Что верно, то верно! Соня каких мало.

Я не успел ответить на эту бесцеремонную реплику, поскольку в этот момент во входную дверь постучали, и, выглянув в окно, мы увидели, что двое детективов поджидают нас внизу.

Пуаро взял шляпу, лихо завернул кончики усов и смахнул с рукавов несуществующие пылинки. Потом мы спустились вниз и вместе с детективами отправились в Стайлз.

Появление полицейских из Скотленд-Ярда вызвало некоторое замешательство среди обитателей усадьбы. Особенно это касалось Джона, хотя после объявления присяжными приговора, он должен был ожидать всего.

По дороге Пуаро о чем-то тихо беседовал с Джеппом, и, как только мы оказались в усадьбе, инспектор потребовал, чтобы все обитатели дома, за исключением прислуги, собрались в гостиной. Я сразу понял, в чем дело: Пуаро всегда был неравнодушен к внешним эффектам.

Меня мучили сомнения по поводу того, что затеял мой друг — он может сколько угодно утверждать, что Инглторп невиновен, но Саммерхэй не из тех, кто поверит ему на слово, и я опасался, что Пуаро не сможет предоставить достаточно веские доказательства.

Через некоторое время все наконец собрались в гостиной, и Джепп плотно прикрыл дверь. Пуаро суетился, усаживая собравшихся, в то время как в центре внимания были, естественно, люди из Скотленд-Ярда. Думаю, только сейчас все окончательно поняли, что это был не кошмарный сон, нет, убийство произошло на самом деле. Мы сами были участниками событий, о которых раньше читали только в книгах. Завтра, наверное, все газеты Англии выйдут с сенсационными заголовками:

ЗАГАДОЧНОЕ УБИЙСТВО В ЭССЕКСЕ ОТРАВЛЕНИЕ БОГАТОЙ ЛЕДИ

Появятся фотографии Стайлз и родственников, выходящих из зала суда (местный фотограф не терял времени даром). Сколько раз собравшиеся читали леденящие заголовки, касающиеся кого-то. И вот убийство совершено в их собственном доме. Теперь перед ними «детективы, ведущие следствие»… Все эти газетные трюки овладели моим воображением, но Пуаро очень скоро вернул меня к действительности.

Думаю, все были несколько удивлены, что он, а не представитель Скотленд-Ярда будет говорить первым.

— Дамы, господа, — произнес Пуаро, низко поклонившись, как некая знаменитость перед началом публичной лекции, — я созвал вас сюда не случайно. Дело касается мистера Альфреда Инглторпа.

Инглторп сидел немного в стороне; наверное, каждый инстинктивно стремился сесть подальше от предполагаемого убийцы. Альфред чуть заметно вздрогнул, когда Пуаро произнес его имя.

— Мистер Инглторп, — обратился к нему Пуаро, — над этим домом нависла мрачная тень, тень убийства.

Инглторп печально кивнул и пробормотал:

— Моя несчастная жена… бедняжка… как это ужасно!

— Я полагаю, мосье, вы даже не подозреваете, насколько это ужасно для вас!

Инглторп никак не отреагировал на эти слова, и Пуаро пояснил:

— Мистер Инглторп, вы находитесь в большой опасности.

Оба детектива нервно заерзали в своих креслах. Мне казалось, что Саммерхэй уже готов был произнести официальную преамбулу: «Все, что вы скажете, может быть использовано против вас».

Пуаро снова обратился к Инглторпу:

— Вы меня понимаете, мосье?

— Нет. О какой опасности вы говорите?

— Я говорю о том, — отчетливо произнес Пуаро, — что вы подозреваетесь в убийстве собственной жены.

При этих словах присутствующие замерли.

— Боже мой, — вскочив, воскликнул Инглторп, — что за чудовищное предположение! Я убил несчастную Эмили!

Мой друг пристально взглянул на него.

— Мне кажется, вы не совсем понимаете, в каком невыгодном свете вы предстали во время дознания. Итак, учитывая то, что я сейчас сказал, вы по-прежнему отказываетесь сказать, где вы находились в шесть часов вечера в понедельник?

Инглторп застонал и, опустившись в кресло, закрыл лицо ладонями.

Пуаро подошел к нему вплотную и вдруг угрожающе крикнул:

— Говорите!

Инглторп медленно поднял глаза и отрицательно покачал головой.

— Вы не будете говорить?

— Нет. Я не верю, что меня можно обвинить в таком чудовищном преступлении.

Пуаро задумчиво кивнул, словно решаясь на что-то.

— Будь по-вашему… Тогда я скажу это сам!

Инглторп снова вскочил:

— Вы?! Откуда вы можете знать? Я же… — Он неожиданно замолчал.

Пуаро повернулся к собравшимся.

— Дамы, господа. Говорить буду я, Эркюль Пуаро! Я утверждаю, что человек, покупавший стрихнин в шесть часов вечера в понедельник, не был мистером Инглторпом, так как в это время он провожал домой миссис Райкес, возвращавшуюся с соседней фермы. Есть по меньшей мере пять свидетелей, видевших их вместе в шесть и даже немного позже. Как известно, Эбби Фарм, дом миссис Райкес, расположен в двух милях от Стайлз-Сент-Мэри, поэтому алиби мистера Инглторпа сомнений не вызывает.

Глава 8
Новые подозрения

От изумления никто не мог вымолвить ни слова. Первым нарушил молчание Джепп, видимо меньше других склонный к эмоциям.

— Потрясающе! Вы просто великолепны, мистер Пуаро, надеюсь, ваши свидетели надежны?

— Voila^[47]. Вот список с именами. Можете встретиться с каждым из них лично. Но, поверьте, я отвечаю за свои слова!

— Не сомневаюсь в этом. — Джепп понизил голос. — Весьма благодарен вам, мосье Пуаро. Действительно, арест Инглторпа был бы величайшей глупостью.

Он повернулся к Инглторпу.

— Сэр, почему же вы не могли сказать об этом во время дознания?

— Я вам отвечу почему, — перебил его Пуаро. — Кое-кто распускает слухи, что…

— Совершенно необоснованные и гадкие, — негодующе прервал его Альфред Инглторп.

— И мистер Инглторп не хотел дать новую пищу для сплетен. Я прав?

— Вы совершенно правы. Сейчас, когда Эмили еще не предали земле, я делал все возможное, чтобы не дать пищу для этих оскорбительных и лживых слухов.

— Сэр, — сказал Джепп, — честно говоря, я бы предпочитал несправедливые слухи несправедливому аресту по обвинению в убийстве. Уверен, что, будь миссис Инглторп жива, она бы вам сказала то же самое. Не окажись здесь вовремя мосье Пуаро, вас бы, как пить дать, арестовали!

— Да, я вел себя глупо, — пробормотал Инглторп, — но, инспектор, если бы вы только знали, до какой степени оклеветали и опозорили мое честное имя.

И он злобно посмотрел в сторону Ивлин Говард.

— Сэр, — обратился инспектор к Джону Кэвендишу, — я бы хотел осмотреть спальню вашей матери и после этого, если позволите, немного побеседовать с прислугой. Мосье Пуаро проводит меня, так что вы можете заниматься своими делами.

Все вышли из комнаты, и Пуаро кивнул мне, чтобы я следовал за ним наверх. На лестнице он тихо попросил:

— Быстро идите в противоположное крыло. Встаньте возле занавешенной двери и никуда не уходите, пока я не приду.

Сказав это, он быстро догнал детективов и начал с ними что-то обсуждать.

Я тем временем встал возле двери, недоумевая, зачем это могло понадобиться моему другу. И почему надо охранять именно эту дверь? Но, осмотрев коридор, я все-таки догадался, в чем дело: за исключением комнаты Цинтии Мердок, все остальные комнаты находились в левом крыле. Видимо, мне надо было следить за теми, кто появится в коридоре. Я бдительно нес свою вахту, но проходила минута за минутой, а в коридоре было пусто.

Примерно через двадцать минут появился Пуаро.

— Вы никуда не отлучались отсюда?

— Нет, я был недвижен, как скала, но ничего так и не произошло.

— Так-так.

Непонятно, был ли Пуаро разочарован или наоборот.

— Значит, вы ничего не видели?

— Нет.

— Может быть, вы что-нибудь слышали, скажем, какой-нибудь шум? Вспомните, mon ami.

— Нет, все было тихо.

— Странно… Знаете, я так зол на себя: меня ведь нельзя назвать неуклюжим, но на этот раз я сделал неосторожное движение рукой (знаю я эти неосторожные движения своего друга!), и столик, стоявший возле кровати, рухнул на пол.

Пуаро расстроился, как ребенок, я поспешил его успокоить.

— Ничего страшного, старина, просто вас немного взбудоражил триумф с Инглторпом. Ведь все буквально опешили от того, что вы сказали. В отношениях Альфреда и миссис Райкес наверняка есть нечто, что заставляет его так упорно молчать. Пуаро, что вы собираетесь предпринять сейчас? И кстати, где люди из Скотленд-Ярда?

— Они спустились вниз, чтобы поговорить с прислугой. Я показал им все наши находки, но Джепп разочаровал меня — никакого метода!

— Принимайте гостей, — сказал я, взглянув в окно. — Смотрите, доктор Бауэрстайн, собственной персоной. Видимо, вы правы по поводу этого человека, мне он тоже не нравится.

— Однако он умен, — задумчиво произнес мой друг.

— Ну и что с того? Все равно он очень неприятный тип. Признаюсь, то, что произошло с ним во вторник, доставило мне истинное удовольствие. Вы даже не представляете, что это было за зрелище!

Я рассказал Пуаро историю, происшедшую с доктором Бауэрстайном.

— Клянусь, он выглядел как настоящее чучело — весь с головы до ног в грязи.

— Так вы видели его?

— Да, сразу после обеда. Он, конечно, не хотел заходить, но мистер Инглторп буквально силой затащил его в дом.

— Что?! — Пуаро порывисто схватил меня за плечи. — Доктор Бауэрстайн был здесь во вторник, и вы мне ничего не сказали?! Почему вы не сказали раньше? Почему?! — Он был совершенно вне себя.

— Пуаро, дорогой, — попытался я успокоить своего друга, — у меня и в мыслях не было, что это может вас заинтересовать. Эпизод казался мне настолько незначительным…

— Незначительным?! Да это же все меняет! Все! Ведь доктор Бауэрстайн был здесь во вторник вечером, то есть непосредственно перед убийством. Вы понимаете, Гастингс? Почему же вы не сказали об этом раньше?

Я никогда не видел Пуаро таким расстроенным.

Забыв обо мне, он машинально передвигал подсвечники, повторяя: «Это же все меняет!»

Неожиданно ему в голову пришла какая-то мысль.

— Allons!^[48] Нельзя терять ни минуты. Где мистер Кэвендиш?

Мы нашли Джона в курительной. Пуаро решительно подошел к нему:

— Мистер Кэвендиш, мне срочно нужно в Тэдминстер. Появились новые улики. Разрешите воспользоваться вашим автомобилем?

— Конечно. Он вам нужен прямо сейчас?

— Да, если позволите.

Джон позвонил в колокольчик и приказал завести машину.

Через 10 минут мы уже были на пути в Тэдминстер.

— Пуаро, — робко начал я, — может быть, вы объясните мне, что происходит?

— Mon ami, о многом вы можете догадаться сами. Понятно, что теперь, когда мистер Инглторп оказался вне подозрения, положение сильно изменилось. Сейчас перед нами совершенно иная ситуация. Мы выяснили, что он не покупал стрихнин. Мы обнаружили сфабрикованные улики. Теперь надо найти настоящие. В принципе любой из обитателей усадьбы, кроме миссис Кэвендиш, игравшей в тот вечер с вами в теннис, мог выдавать себя за мистера Инглторпа. Далее, мистер Инглторп утверждает, что оставил кофе в холле. Во время дознания никто не обратил внимания на его слова, но сейчас они приобрели первостепенное значение. Следует выяснить, кто отнес кофе миссис Инглторп и кто проходил через холл, пока чашка находилась там. Из ваших слов следует, что только двое были достаточно далеко — миссис Кэвендиш и мадемуазель Цинтия.

Я почувствовал глубокое облегчение — миссис Кэвендиш была вне подозрений.

— Снимая обвинение с Альфреда Инглторпа, я был вынужден раскрыть свои карты раньше, чем хотел бы. Пока я делал вид, что подозреваю Инглторпа, преступник, вероятно, был спокоен. Теперь же он будет вдвойне осторожен. Да, да — вдвойне.

Пуаро посмотрел мне в глаза.

— Скажите, Гастингс, вы лично кого-нибудь подозреваете?

Я медлил с ответом. Откровенно говоря, утром мне в голову пришла странная мысль, совершенно абсурдная, но почему-то не дававшая мне покоя.

— Какое там подозрение, так, одна дурацкая идея.

— Говорите не стесняясь, — подбодрил меня Пуаро, — надо доверять своему чутью.

— Хорошо, я скажу. Пусть это звучит дико, но я думаю, что мисс Говард что-то скрывает.

— Мисс Говард?

— Да, вы будете смеяться надо мной, но…

— Почему же я должен смеяться над вами?

— Мне кажется, — сказал я, — что мы автоматически исключаем мисс Говард из числа подозреваемых лишь на том основании, что ее не было в Стайлз. Но, если разобраться, она находилась в каких-то пятнадцати милях отсюда. Это полчаса езды на машине. Можем ли мы с уверенностью утверждать, что в ночь убийства ее здесь не было?

— Да, мой друг, — неожиданно произнес Пуаро, — можем. Я в первый же день позвонил в больницу, где она работала.

— И что вы узнали?

— Я выяснил, что мисс Говард работала во вторник в вечернюю смену. В конце ее дежурства привезли много раненых, и она благородно предложила остаться и помочь ночной смене. Ее предложение было с благодарностью принято. Так что здесь все чисто, Гастингс.

— Вот как, — растерянно пробормотал я, — честно говоря, именно ненависть, которую она испытывает к Инглторпу, и заставила меня подозревать Иви. Она не оставит Инглторпа в покое. Вот я и подумал, что она может что-то знать по поводу сожженного завещания. Кстати, мисс Говард сама могла сжечь новое завещание, ошибочно приняв его за то, в котором наследником объявлялся Альфред Инглторп. Ведь она его так ненавидит!

— Вы находите ее ненависть неестественной?

— Да, Иви прямо вся дрожит при виде Альфреда. Боюсь, как бы она вообще не помешалась на этой почве.

Пуаро покачал головой.

— Что вы, друг мой, мисс Говард прекрасно владеет собой, для меня она является образцом истинно английской невозмутимости. Поверьте, Гастингс, вы на ложном пути.

— Тем не менее ее ненависть к Инглторпу переходит все границы. Мне в голову пришла мысль — довольно нелепая, не спорю, — что она собиралась отравить Альфреда, но яд по ошибке попал к миссис Инглторп. Хотя я не представляю, как это могло случиться. Предположение совершенно абсурдное и нелепое.

— Но в одном вы правы: нужно подозревать всех, пока вы для себя не докажете невиновность каждого. Итак, почему мисс Говард не могла намеренно отравить миссис Инглторп?

— Но она же была так ей предана!

— Ну-у, друг мой, — недовольно проворчал Пуаро, — вы рассуждаете как ребенок. Если она могла отравить миссис Инглторп, она, без сомнения, могла инсценировать и безграничную преданность. Вы абсолютно правы, утверждая, что ее ненависть к Альфреду Инглторпу выглядит несколько неестественно, но вы сделали из этого совершенно неверные выводы. Надеюсь, что я более близок к истине, но предпочел бы пока не обсуждать своих соображений.

Пуаро немного помолчал, потом добавил:

— Есть обстоятельство, заставляющее усомниться в виновности мисс Говард.

— Какое?

— Я не вижу, какая ей выгода от смерти миссис Инглторп. А убийств без причины не бывает!

Я задумался.

— А не могла миссис Инглторп составить завещание в ее пользу?

Пуаро покачал головой.

— Но вы же сами высказали подобное предположение мистеру Вэлсу?

Пуаро улыбнулся.

— На то была причина. Я не хотел называть человека, которого имел в виду. Мисс Говард занимает в доме примерно такое же положение, вот я и назвал ее.

— Все равно миссис Инглторп могла оставить все ей. Завещание, написанное в тот день…

Мой друг так энергично закрутил головой, что я осекся.

— Нет, Гастингс, у меня есть маленькая идея по поводу этого завещания. Уверяю вас, оно было не в пользу мисс Говард.

Я положился на своего друга, хотя не понимал, откуда у него такая уверенность.

— Что же, — вздохнул я. — Оставим мисс Говард. Сказать по правде, я и подозревать-то ее начал благодаря вам. Помните, что вы сказали по поводу ее показаний на дознании?

— Ну и что же? — удивленно посмотрел на меня Пуаро.

— Не помните? Когда я сказал, что ее и Джона Кэвендиша подозревать не в чем?

— Ах да!

Пуаро немного смешался, но быстро обрел свою обычную невозмутимость.

— Кстати, Гастингс, мне нужна ваша помощь.

— В чем?

— Когда вы окажетесь наедине с Лоренсом Кавендишем, скажите, что я просил передать ему следующее: «Найдите еще одну кофейную чашку, и все образуется». Ни слова меньше, ни слова больше.

— Найдите еще одну кофейную чашку, и все образуется? — переспросил я удивленно.

— Совершенно верно.

— Что это означает?

— А это уж догадайтесь сами. Вы знаете все факты. Итак, Гастингс, просто скажите ему эти слова и посмотрите, как он прореагирует.

— Хорошо, я скажу, хотя и не понимаю, что это значит.

Тем временем мы приехали в Тэдминстер, и Пуаро остановился около здания с вывеской «Химическая лаборатория».

Мой друг быстро выскочил из автомобиля и вошел в лабораторию. Через несколько минут он возвратился.

— Все в порядке, Гастингс.

— Что вы там делали?

— Оставил им кое-что для анализа.

Я был весьма заинтригован.

— А вы не можете сказать, что именно?

— Остатки какао, которое мы обнаружили в спальне.

— Но результат этого анализа уже известен! — воскликнул я удивленно. — Доктор Бауэрстайн собственноручно сделал его, и, помните, вы сами смеялись над предположением, что там может быть стрихнин.

— Да, анализ сделан именно Бауэрстайном, — тихо проговорил Пуаро.

— Так в чем же дело?

— Гастингс, мне бы хотелось повторить его.

Пуаро замолчал, и мне больше не удалось вытянуть из него ни слова. Честно говоря, я терялся в догадках, зачем понадобился еще один анализ. Но, как бы то ни было, я верил в интуицию своего друга, хотя совсем недавно мне казалось, что Пуаро уже не тот, но теперь, когда невиновность Инглторпа блестяще подтвердилась, он снова стал для меня непререкаемым авторитетом.

На следующий день состоялись похороны миссис Инглторп.

В понедельник, когда я спустился к завтраку, Джон отвел меня в сторону и сообщил, что Альфред Инглторп после завтрака уезжает в «Стайлитиз Армз», где будет жить, пока не примет решения относительно своих дальнейших планов.

— Сказать по правде, Гастингс, это большое облегчение для всех, — добавил Джон. — Присутствие Инглторпа в доме очень тяготило нас и раньше, когда он подозревался в убийстве, теперь же, как ни странно, оно стало просто невыносимо — нам стыдно взглянуть Альфреду в глаза. Конечно, все улики были против него, и нас трудно упрекнуть в предвзятости, однако Инглторп оказался невиновен, и теперь мы должны были как-то загладить свою вину. Это стало настоящей пыткой для всех обитателей дома, поскольку и сейчас особо теплых чувств к Альфреду никто не испытывал. Словом, чертовски затруднительное положение. Я рад, что у него хватило такта уехать отсюда. Хорошо, что хоть усадьба нам досталась. Мне даже представить страшно, что этот тип мог стать хозяином Стайлз! Хватит с него маминых денег!

— А у тебя хватит средств на содержание усадьбы?

— Надеюсь. Похороны, конечно, влетят в копеечку, но все-таки мне причитается половина отцовского состояния, да и Лоренс пока собирается жить здесь, так что я могу рассчитывать на его долю. Сначала, правда, придется вести хозяйство очень экономно, ведь я тебе уже говорил, что мои личные финансовые дела находятся в плачевном состоянии. Но нас ждут, пойдем, Гастингс.

Весть об отъезде Инглторпа так всех обрадовала, что завтрак получился самым приятным и непринужденным за все время после смерти миссис Инглторп. Цинтия вновь обрела свое юное очарование, и все мы, за исключением Лоренса, который был по-прежнему мрачен, предавались радужным мечтам о будущем.

Газеты тем временем оживленно обсуждали ход расследования.

Кричащие заголовки, подробные биографии всех без исключения обитателей усадьбы, самые невероятные предположения. Как водится, поползли слухи, что полиция уже напала на след убийцы. На фронте наступило временное затишье, и газеты, казалось, целиком переключились на обсуждение «Загадочного происшествия в Стайлз», мы неожиданно оказались в центре внимания, что было очень тягостно для братьев Кэвендиш.

Толпы репортеров, которым было запрещено входить в дом, шныряли вокруг усадьбы, пытаясь сфотографировать какого-нибудь зазевавшегося обитателя Стайлз.

Все это, конечно, осложняло наше существование, тем более что детективы из Скотленд-Ярда тоже не сидели на месте — они постоянно что-то осматривали, допрашивали свидетелей и ходили с чрезвычайно загадочным видом. Но напали ли они на след убийцы или нет — этого мы так и не смогли узнать.

После завтрака ко мне подошла с таинственным видом Доркас и взволнованным голосом сказала, что хочет кое-что сообщить.

— Слушаю вас, Доркас.

— Сэр, я вот по какому делу. Вы сегодня увидите бельгийского джентльмена?

Я утвердительно кивнул.

— Так вот, помните, он спрашивал, у кого есть зеленое платье?

— Конечно помню! Неужели вы нашли его?!

— Нельзя сказать нашла, сэр. Просто я вспомнила про «театральный сундук», как его называют молодые джентльмены. — Джон и Лоренс так и остались для Доркас «молодыми джентльменами». — Он на чердаке, сэр. Большой сундук, набитый старой одеждой, карнавальными костюмами и всякой всячиной. Мне вдруг подумалось, что там может быть и зеленое платье. Так что, если вы скажете бельгийскому джентльмену…

— Обязательно скажу, Доркас, — пообещал я.

— Большое спасибо, сэр. Он очень приятный джентльмен, сэр. Не чета детективам из Лондона, которые всюду суют нос и пристают с расспросами. Обычно я не хочу иметь дел с иностранцами, но в газетах пишут, что вроде бы эти храбрые бельгийцы не такие, как большинство иностранцев, и к тому же он очень вежливый господин.

Милая Доркас! Я смотрел на ее открытое честное лицо и с грустью думал, что в старые времена такую горничную можно было встретить в любом доме, теперь же, увы, их почти не осталось.

Я решил срочно разыскать Пуаро и отправился к нему в Листвейз, но на полпути встретил его самого, он как раз шел в усадьбу. Я рассказал ему о предположении Доркас.

— Славная Доркас! — воскликнул Пуаро. — Какая она умница! Может быть, этот сундук преподнесет нам сюрприз. Надо взглянуть, что там находится.

Когда мы зашли в дом, в прихожей никого не было, и мы сразу отправились на чердак. Там действительно стоял старинный, обитый медными гвоздями сундук, до краев наполненный ворохом одежды.

Пуаро начал аккуратно выкладывать его содержимое на пол. Среди прочего мы увидели два зеленых платья, но моего друга не устроил их цвет. Неторопливо, словно уверовав в безрезультатность наших поисков, Пуаро продолжал рыться в сундуке. Неожиданно он воскликнул:

— А это что такое? Взгляните, Гастингс!

На дне сундука лежала огромная черная борода!

— Вот это да! — проговорил Пуаро, рассматривая свою находку. — К тому же она совсем новая.

Немного подумав, он положил бороду обратно в сундук, снова наполнил его старьем, валявшимся на полу, и мы быстро спустились вниз.

Мой друг сразу направился в кладовку, где мы увидели Доркас, чистящую столовое серебро.

Пуаро поприветствовал ее с галльской вежливостью, затем сказал:

— Мы просмотрели сундук, Доркас. Я очень обязан вам за то, что вы вспомнили о нем. Действительно, великолепная коллекция. Можно узнать, часто ли ею пользуются?

— Сейчас не так уж часто, сэр, хотя время от времени молодые джентльмены устраивают костюмерные вечера. Иногда очень смешные, сэр. Мистер Лоренс просто чудесен. Такой забавный! Никогда не забуду, как он был персидским шахом — кажется, так он сказал — в общем, королем с Востока. Ходил с большим картонным ножом в руке. «Учтите, Доркас, — говорит, — вам придется быть очень почтительной. Вот мой остро отточенный ятаган^[49], который вмиг отрубит вам голову, если вы впадете в немилость!» Мисс Цинтия была, как бишь ее, апаш, кажется, — что-то вроде французского головореза. Ну и вид у нее был! Никогда бы не подумала, что симпатичная юная леди может превратиться в такую негодницу. Никто бы не узнал ее.

— Да, я представляю, как это было весело, — сказал Пуаро. — Кстати, когда мистер Лоренс наряжался персидским шахом, он использовал бороду, которую мы нашли в сундуке?

— Конечно, у него была борода, — смеясь ответила Доркас. — Уж мне-то ее не знать! Ведь, чтобы ее сделать, мистер Лоренс взял у меня два мотка черной пряжи. Клянусь вам, сэр, она издали выглядела точь-в-точь как настоящая. Но я не знала, что в сундуке есть еще одна борода. Она там, видимо, недавно. Вот рыжий парик я помню, а про бороду так в первый раз слышу. Обычно они разрисовывали лицо жженой пробкой, хотя отмывать ее морока. Мисс Цинтия как-то нарядилась негром, так мы потом ее еле-еле отмыли.

Когда мы вышли в холл, Пуаро задумчиво произнес:

— Итак, Доркас ничего не знает про бороду.

— Вы думаете, это и есть та самая? — спросил я с надеждой.

Пуаро кивнул.

— Уверен. Вы заметили, что ее подравнивали ножницами?

— Нет.

— А я вот заметил. Она выглядела точь-в-точь как борода мистера Инглторпа. Я даже нашел на дне сундука несколько остриженных волосков. Да, Гастингс, это очень затейливое дело.

— Интересно, кто же ее положил в сундук?

— Человек с хорошей головой, — сухо ответил Пуаро. — Он выбрал единственное место в доме, где ее присутствие никого не удивит. Да, он умен. Но мы будем еще умнее. Мы должны вести себя так, чтобы он даже не подумал, что мы умнее.

Я согласился.

— И здесь, mon ami, я полагаюсь на вашу помощь.

Я был польщен и воспрянул духом. Временами мне казалось, что Пуаро меня недооценивает.

— Да, — задумчиво добавил Пуаро, глядя мне в глаза, — ваша помощь будет просто неоценима.

Я снисходительно улыбнулся, но следующие слова моего друга оказались не столь приятными.

— Гастингс, мне нужен помощник из тех, кто живет в усадьбе.

— Но разве я вам не помогаю?

— Помогаете, но мне этого недостаточно.

Увидев, что я обижен его словами, Пуаро поспешно добавил:

— Вы меня не поняли. Все знают, что мы работаем вместе, а мне нужен человек, чья помощь оставалась бы тайной.

— А, понятно! Может быть, Джон?

— Нет, не подходит.

— Да, пожалуй, он не слишком сообразителен.

— Смотрите, Гастингс, сюда направляется мисс Говард. Она как нельзя лучше подходит для нашей цели. Правда, Иви зла на меня за то, что я снял подозрения с мистера Инглторпа, но все же попробуем.

Пуаро попросил мисс Говард уделить ему несколько минут, на что она ответила более чем сдержанным кивком.

Мы зашли в небольшую комнату, и Пуаро плотно закрыл дверь.

— Ну, мосье Пуаро, выкладывайте, что там у вас, — нетерпеливо сказала мисс Говард. — Только быстро, я очень занята.

— Мадемуазель, помните, я как-то обратился к вам за помощью?

— Помню. Я ответила, что с удовольствием помогу вам — повесить Альфреда Инглторпа.

— Да-да. — Пуаро внимательно посмотрел на Иви. — Мисс Говард, я хотел бы задать вам один вопрос. Очень прошу вас ответить на него откровенно.

— Не имею привычки лгать.

— Я знаю. Тогда скажите, вы до сих пор уверены, что миссис Инглторп была отравлена своим мужем?

— Что вы имеете в виду? — резко спросила она. — Не думайте, что ваши бойкие объяснения собьют меня с толку. Согласна, он не покупал стрихнин в аптеке. Ну и что? Значит, вымочил липкую ленту, как я сразу сказала.

— Это мышьяк, а не стрихнин, — мягко возразил Пуаро.

— Какая разница? Мышьяком отравили бедную Эмили или стрихнином? Я уверена: убийца — он, и меня не интересует, как он убил ее.

— Хорошо, — спокойно промолвил Пуаро, — если вы уверены в этом, я задам вопрос по-другому. В глубине души вы верите, что миссис Инглторп отравил ее муж?

— Боже! — воскликнула мисс Говард. — Не я ли вам всегда говорила, что он отъявленный негодяй? Не я ли говорила, что он прикончит Эмили прямо в кровати? Я его ненавидела с самого начала.

— То-то и оно. Это как раз подтверждает одну мою идейку, — сказал Пуаро.

— Какую идейку?

— Мисс Говард, вы помните разговор, происходящий в день приезда Гастингса в Стайлз? По его словам, вы бросили фразу, которая меня очень заинтересовала. Я имею в виду утверждение, что вы бы наверняка почувствовали, кто это сделал, даже без всяких улик.

— Не отрекаюсь от своих слов. Хотя вы, наверное, считаете их пустой болтовней.

— Отнюдь нет, мисс Говард.

— Почему же вы не доверяете моей интуиции в отношении Альфреда Инглторпа?

— Да потому, что интуиция подсказывает вам совсем другое имя.

— Что?!

— Вы искренне хотите верить, что Инглторп убийца. Вы знаете, что он способен на преступление. Но интуиция подсказывает вам, что Альфред невиновен. Более того, вы уверены, что… мне продолжать?

Удивленно глядя на Пуаро, мисс Говард кивнула.

— Сказать, почему вы так ненавидите мистера Инглторпа? Потому что вы пытаетесь поверить в то, во что хотите верить. Но у вас на уме совсем другое имя, и от этого никуда не деться.

— Нет, нет, нет! — воскликнула мисс Говард, заламывая руки. — Замолчите! Ни слова больше! Этого не может быть! Сама не знаю, как я могла даже подумать такое! Боже, какой ужас!

— Значит, я прав? — спросил Пуаро.

— Да, но как вы догадались? В этом есть что-то сверхъестественное! Нет, не может быть! Подобное предположение слишком чудовищно! Убийцей должен быть Альфред Инглторп!

Пуаро покачал головой.

— Не спрашивайте меня ни о чем, — продолжала мисс Говард. — Мне даже самой себе страшно признаться в подобной мысли. Господи, наверное, я схожу с ума!

Пуаро удовлетворенно кивнул.

— Я не стану спрашивать вас. Мне достаточно знать, что моя догадка была верна. И я… у меня тоже есть интуиция. Мы с вами думаем одинаково.

— Даже не просите меня помочь вам. Я и пальцем не пошевелю, чтобы… — Она запнулась.

— Вы поможете мне против вашего желания. Я ни о чем вас не прошу, но вы будете моим союзником. Вы сделаете то, что мне от вас требуется.

— Что же?

— Вы будете следить!

Ивлин Говард кивнула.

— Да, я не могу не следить. Я постоянно слежу — надеясь увериться, что ошибаюсь.

— Если мы ошибаемся, тем лучше, — сказал Пуаро. — Я первый буду рад. А если мы правы? Если мы правы, мисс Говард, тогда на чьей вы стороне?

— Не знаю.

— И все-таки?

— В таком случае надо будет замять дело.

— Но это не в нашей власти.

— Но ведь сама Эмили…

Она снова запнулась.

— Мисс Говард, — мрачно промолвил Пуаро, — я не узнаю вас.

Иви гордо вскинула голову и сказала тихим, но уверенным голосом:

— Я сама себя не узнаю, точнее, не узнавала. А теперь перед вами прежняя Ивлин Говард. — Она еще выше подняла голову. — А Ивлин Говард всегда на стороне закона! Чего бы это ни стоило!

С этими словами она вышла из комнаты.

— Иметь такого союзника — большая удача, — произнес Пуаро, глядя вслед удаляющейся Иви. — Она очень умна и при этом способна испытывать нормальные человеческие чувства. Уверяю вас, Гастингс, это редкое сочетание!

Я промолчал.

— Странная все-таки вещь — интуиция, — продолжал Пуаро, — и отмахнуться от нее нельзя, и объяснить невозможно.

— Видимо, вы с мисс Говард прекрасно понимали друг друга, — холодно заметил я, — но не мешало бы и меня ввести в курс дела. Я так и не понял, о ком шла речь.

— Mon ami, неужели?

— Да, скажите же наконец, кого вы имели в виду?

Несколько секунд Пуаро внимательно смотрел мне в глаза, затем отрицательно покачал головой.

— Не могу.

— Да почему же, Пуаро?

— Если секрет знают больше, чем двое, это уже не секрет.

— Я считаю вопиющей несправедливостью скрывать от меня какие-то факты.

— Я ничего от вас не скрываю. Вам известно столько же, сколько мне. Можете делать свои собственные выводы. Главное — сопоставить факты.

— Но я бы хотел услышать и ваши соображения.

Пуаро снова внимательно взглянул на меня и покачал головой.

— Гастингс, — грустно сказал мой друг, — к сожалению, у вас нет интуиции.

— Но ведь только что вы требовали от меня лишь сообразительности.

— Трудно представить себе одно без другого.

Последняя фраза показалась мне настолько бестактной, что я даже не потрудился на нее ответить. Но про себя подумал, что если я сделаю важные и интересные открытия — в чем нет сомнений — буду нем как рыба, сообщу Пуаро лишь конечный результат.

Бывают моменты, когда просто необходимо доказать себе, что ты прав.

Глава 9
Доктор Бауэрстайн

Мне все никак не удавалось передать Лоренсу послание Пуаро. Но вот, проходя как-то по лужайке возле дома, я увидел Лоренса, державшего в руках облезлый молоток для игры в крокет^[50]. Он бесцельно бил по еще более облезлым шарам. Я подумал, что удобнее случая мне не предоставится, и вообще побаивался, что Пуаро, чего доброго, освободит меня от этой миссии. Не совсем понимая смысл слов, которые мне надлежало передать, я тешил себя надеждой, что их значение станет понятным из ответа Лоренса, а также из его реакции на еще несколько вопросов, которые я тщательно подготовил по собственной инициативе. Я решил не мешкать и, тщательно обдумав предстоящий разговор, я подошел к Лоренсу.

— А ведь я тебя ищу, — произнес я нарочито беспечно.

— Правда? В чем дело?

— Пуаро кое-что просил тебе передать.

— Да?

— Он просил выбрать момент, когда мы будем одни, — сказал я, многозначительно понизив голос и украдкой наблюдая за выражением его лица. Я наслаждался своим умением создавать нужную атмосферу для разговора.

— И что же? — с обычным умным видом спросил Лоренс.

Интересно, догадывается ли он, о чем я собираюсь сказать?

— Пуаро просил передать следующее, — произнес я почти шепотом. — Найди еще одну кофейную чашку, и все образуется.

— Что?! Какую еще чашку?

Лоренс уставился на меня в неподдельном изумлении.

— Неужели ты сам не понимаешь?

— Конечно нет. А ты?

Я покачал головой.

— О какой кофейной чашке идет речь?

— Честно говоря, не знаю.

— Пусть лучше твой друг поговорит с Доркас или с другими служанками. Это их дело — следить за посудой. Я чашками не интересуюсь! Знаю только, что у нас есть другой старинный кофейный сервиз, которым никогда не пользуются. Если бы ты его видел, Гастингс! Настоящая вустерская работа!^[51] Ты любишь старинные вещи?

Я снова покачал головой.

— О, ты многого себя лишаешь! Нет ничего приятней, чем держать в руках старинную фарфоровую чашку. Даже смотреть на нее — наслаждение!

— И все-таки, что мне сказать Пуаро?

— Передай ему, что я не имею ни малейшего понятия, о чем он говорит.

— Хорошо, я так и скажу.

Попрощавшись, я пошел в сторону дома, как вдруг Лоренс окликнул меня:

— Подожди, Гастингс! Повтори, пожалуйста, еще конец фразы. Нет, лучше даже всю целиком.

— Найди еще одну кофейную чашку, и все образуется. Ты по-прежнему не понимаешь, о чем идет речь? — спросил я со скорбью в голосе.

Лоренс пожал плечами.

— Нет, но очень хотел бы понять.

Из дома раздался звук гонга, возвещающего приближение обеда, и мы с Лоренсом отправились в усадьбу. Пуаро, которого Джон пригласил остаться на обед, уже сидел за столом.

Во время застольной беседы все старательно избегали упоминания о недавней трагедии.

Мы обсуждали ход военных действий и прочие нейтральные темы. Но когда Доркас, подав сыр и бисквит, вышла из комнаты, Пуаро внезапно обратился к миссис Кэвендиш:

— Простите, мадам, что напоминаю вам о неприятном, но у меня появилась маленькая идейка, — «маленькие идейки» Пуаро стали притчей во языцех^[52],— и мне хотелось бы задать пару вопросов.

— Мне? Что ж, извольте.

— Благодарю, мадам. Меня интересует следующее: вы утверждаете, что дверь из комнаты мадемуазель Цинтии, ведущая в комнату миссис Инглторп, была заперта, не так ли?

— Конечно, — удивленно проговорила Мэри Кэвендиш. — Я так и сказала на дознании.

— Я имею в виду, — пояснил Пуаро, — что она была на задвижке, не просто заперта?

— А, вот вы о чем. Не знаю. Я сказала «заперта» в том смысле, что не могла открыть ее. И потом, кажется, все двери были закрыты на задвижку.

— Так вы не можете точно сказать, на ключ или на задвижку.

— Не могу.

— А сами вы, войдя в комнату миссис Инглторп, не заметили, как она была заперта?

— Нет. Я не посмотрела.

— Я посмотрел, — вступил в разговор Лоренс. — Она была заперта на задвижку.

— Этот вопрос выяснили, — мрачно пробормотал Пуаро.

Я не мог не порадоваться тому, что хоть одна из его «идеек» пошла прахом.

После обеда Пуаро попросил меня проводить его до дома.

Я согласился не слишком охотно.

— Вы злитесь на меня? — спросил он, когда мы достигли парка.

— Нисколько, — сухо отозвался я.

— Вот и хорошо. А то я очень боялся, что ненароком вас обидел.

Я ожидал услышать не только это, ведь холодная сдержанность моего ответа была совершенно очевидной.

Но дружелюбие и искренность его слов сделали свое дело, и мое раздражение вскоре прошло.

— Я передал Лоренсу то, что вы просили.

— И что он сказал? Наверное, был очень удивлен?

— Да. Я уверен, что он даже не понял, о чем идет речь. — Я ожидал, что Пуаро будет разочарован, но он, напротив, очень обрадовался моим словам и сказал, что надеялся именно на такую реакцию Лоренса.

Гордость не позволяла мне задавать никаких вопросов, а Пуаро тем временем переключился на другую тему.

— Почему мадемуазель Цинтия отсутствовала сегодня за обедом?

— Она в госпитале. С сегодняшнего дня мисс Мердок снова работает.

Какое трудолюбие. А какая красавица! Мадемуазель Цинтия словно сошла с одной из тех картин, которые я видел в Италии. Кстати, мне бы хотелось посмотреть ее госпиталь. Как вы думаете, это удобно?

— Уверен, что она обрадуется вашему приходу. Вы получите большое удовольствие, это очень интересное место.

— Мисс Цинтия ездит в госпиталь ежедневно?

— Нет, по средам она отдыхает, а по субботам успевает приехать сюда на обед. Остальные дни Цинтия полностью проводит в госпитале.

— Постараюсь не забыть ее расписание. Да, Гастингс, женщинам сейчас приходится много работать. Между прочим, она производит впечатление очень умной девушки, как вы считаете?

— Безусловно, к тому же мисс Мердок пришлось сдать довольно сложный экзамен.

— Конечно, ведь у нее очень ответственная работа. Наверное, в госпитале много сильнодействующих ядов?

— Конечно, я их даже видел. Они хранятся в маленьком шкафчике. Цинтии и ее коллегам приходится быть очень осторожными, и каждый раз, выходя из кабинета, она забирает ключ от шкафчика с собой.

— Этот шкафчик стоит возле окна?

— Нет, у противоположной стены, а что?

— Да ничего, просто интересно.

Мы подошли к коттеджу Листвейз.

— Зайдете? — спросил Пуаро.

— Нет, уже поздно. К тому же я хочу возвратиться другой дорогой, через лес, а она немного длиннее.

Стайлз окружали удивительно красивые леса. После широких аллей парка так приятно было неспешно шагать по узкой лесной дорожке, прислушиваясь к шороху деревьев и тихому щебетанью птиц. Пройдя немного, я сел отдохнуть под старым буком. В эти минуты все люди казались мне добрыми и праведными. Я даже простил Пуаро его глупое секретничанье. В душе моей воцарился покой. Я зевнул.

Я вспомнил о преступлении, и оно показалось мне нереальным и далеким.

Я снова зевнул.

Возможно, подумал я, никакого преступления не произошло. Конечно, это был всего лишь дурной сон. Правда заключалась в том, что Лоренс убил Альфреда Инглторпа крокетным молотком. Ну, и зачем Джону поднимать столько шума и кричать: «Говорю тебе, я не потерплю этого!»

Я вздрогнул и проснулся.

И тут же понял, что оказался в весьма неловком положении. Футах в двенадцати от меня лицом друг к другу стояли Джон и Мэри Кэвендиш и явно ссорились. Столь же явно они не подозревали о моем присутствии. Прежде чем я успел пошевелиться и заговорить, Джон повторил слова, разбудившие меня:

— Говорю тебе, Мэри, я не потерплю этого.

— А есть ли у тебя хоть малейшее право осуждать меня, — спокойно ответила миссис Кэвендиш.

— Мэри, начнутся сплетни! Маму только в субботу похоронили, а ты уже разгуливаешь под ручку с этим типом.

Она пожала плечами.

— Ну, если тебя беспокоят только сплетни, тогда все в порядке!

— Нет, ты меня не поняла. Я сыт по горло этим типом. К тому же он польский еврей!

— Примесь еврейской крови еще не самая плохая вещь. Во всяком случае, это лучше, чем чистая кровь, текущая в жилах породистых англосаксов и делающая их, — она посмотрела на Джона, — вялыми и бесстрастными тупицами.

Глаза Мэри сверкали, но голос был ледяным. Джон густо покраснел.

— Мэри!

— Да? — отозвалась она тем же тоном.

В его голосе уже не слышалось просящих ноток.

— Насколько я понял, ты и дальше собираешься встречаться с Бауэрстайном вопреки моей настойчивой Просьбе?

— Если захочу.

— Ты идешь против меня?

— Нет. Просто я считаю, что ты не имеешь права критиковать мои поступки. Разве у тебя нет знакомых, против которых я бы возражала?

Джон отступил назад, кровь медленно отливала от его лица.

— О чем ты говоришь? — неуверенно проговорил он.

— Вот видишь, — спокойно сказала Мэри. — Ты и сам понимаешь, что у тебя нет права указывать мне, кого выбирать в друзья!

Джон умоляюще взглянул на жену.

— Нет права? Мэри, неужели наша… — Голос его задрожал, и он попытался притянуть ее к себе. — Мэри!

Мне показалось, что на мгновение в ее глазах появилась какая-то нерешительность. Лицо миссис Кэвендиш смягчилось, но она резко отстранилась от Джона.

— Нет!

Она повернулась и хотела уйти, но Джон схватил ее за руку.

— Мэри, неужели ты любишь этого… Бауэрстайна?

Миссис Кэвендиш не ответила, и странным было выражение ее лица. Вечная молодость и древняя, как сама земля, мудрость сияли в этой тайной улыбке, загадочной, как у египетского сфинкса^[53].

Она высвободила руку и, надменно бросив через плечо: «Возможно», — быстро зашагала прочь.

Потрясенный, Джон не мог сдвинуться с места.

Я сделал неосторожный шаг, и под ногой хрустнула ветка. Джон резко обернулся. К счастью, он подумал, что я просто проходил мимо.

— Привет, Гастингс! Ну что, ты проводил своего забавного приятеля? Чудной он какой-то! Неужели коротышка и правда знает толк в своем деле?

— Он считался одним из лучших детективов Бельгии.

— Ладно, будем надеяться, что это действительно так. Как, однако, все отвратительно.

— А в чем дело?

— И ты еще спрашиваешь? Зверское убийство мамы! Полицейские из Скотленд-Ярда, шныряющие по усадьбе, словно голодные крысы! Куда ни зайди — они тут как тут. А эти пошлые заголовки газет! Я бы повесил этих чертовых журналистов. Сегодня утром у ворот усадьбы собралась целая толпа зевак. Для них это вроде бесплатного музея мадам Тюссо^[54]. И ты считаешь, что ничего не случилось?

— Успокойся, Джон, так не может продолжаться вечно.

— Мы сойдем с ума раньше, чем закончится следствие!

— Ты слишком сгущаешь краски.

— Легко тебе говорить! Еще бы, тебя не осаждает стадо орущих журналистов. На тебя не пялится каждый болван на улице. Но и это не самое страшное! Гастингс, тебе не приходило в голову, что вопрос, кто это сделал, стал для меня настоящим кошмаром? Я все пытаюсь убедить себя, что произошел несчастный случай, поскольку… поскольку теперь, когда Инглторп вне подозрений, получается, что преступник — один из нас. Да, от таких мыслей можно и правда сойти с ума! Выходит, что в доме живет убийца, если только…

И тут мне в голову пришла любопытная мысль. Да, все сходится! Становятся понятными действия Пуаро и его загадочные намеки. Как же я не догадался раньше! Но зато теперь я смогу рассеять эту гнетущую атмосферу подозрительности.

— Нет, Джон, среди нас нет убийцы!

— Я тоже надеюсь на это. Но кто тогда убийца?

— А ты не догадываешься?

— Нет.

Я опасливо огляделся вокруг и тихо, но торжественно провозгласил:

— Доктор Бауэрстайн.

— Это невозможно!

— Я бы не сказал.

— Но на кой черт ему понадобилась смерть моей мамы?

— Не знаю, — честно признался я, — Пуаро тоже его подозревает.

— Пуаро? Неужели? Но ты откуда знаешь?

Я рассказал Джону, как взволновало Пуаро известие, что доктор Бауэрстайн приходил в усадьбу в тот роковой вечер.

— К тому же, — добавил я, — он дважды повторил: «Это меняет все дело». Ты сам подумай — Инглторп утверждает, что оставил чашку в холле. Как раз в этот момент туда заходил Бауэрстайн. Проходя мимо, он мог незаметно подсыпать в кофе яд.

— Но это очень рискованно.

— Но возможно!

— А откуда он мог узнать, что это мамина чашка? Нет, Гастингс, тут концы с концами не сходятся.

Но я не собирался сдаваться:

— Да, я немного увлекся. Зато теперь мне все ясно. Слушай.

И я рассказал Джону о том, как Пуаро решил сделать повторный анализ какао.

— Ничего не понимаю, — перебил меня Джон. — Бауэрстайн ведь уже сделал этот анализ!

— В том-то и дело! Я сам сообразил это только сейчас. Неужели ты не понимаешь? Если Бауэрстайн убийца, то для него было проще простого подменить отравленное какао обычным и отправить его на экспертизу. Теперь понятно, почему там не обнаружили яд. И главное, никому и в голову не придет заподозрить в чем-то Бауэрстайна — никому, кроме Пуаро!

Лишь сейчас я оценил в полной мере проницательность своего друга! Однако Джон, кажется, все еще сомневался.

— Но ведь он утверждал, что какао не может замаскировать вкус стрихнина!

— И ты ему веришь? К тому же наверняка можно как-то смягчить горечь яда. Бауэрстайн в этом деле собаку съел: как-никак — крупнейший токсиколог!

— Крупнейший кто? Повтори, пожалуйста.

— Он досконально знает все, что связано с ядами, — пояснил я Джону. — Видимо, Бауэрстайн нашел способ, позволяющий сделать стрихнин безвкусным. Вдруг вообще не было никакого стрихнина? Он мог использовать какой-нибудь редкий яд, вызывающий похожие симптомы.

— Допустим, ты прав, только как он подсыпал яд, если какао, насколько мне известно, все время находилось наверху?

Я пожал плечами и вдруг… вдруг с ужасом понял все! В эту секунду у меня было только одно желание — чтобы Джон подольше оставался в неведении. Стараясь не показать виду, я внимательно посмотрел на него. Джон что-то напряженно обдумывал, и я вздохнул с облегчением — похоже, он не догадывался о том, в чем я уже не сомневался: Бауэрстайн имел сообщника!

Нет, этого не может быть! Не верю, что такая очаровательная женщина, как миссис Кэвендиш, способна убить человека! Впрочем, история знает немало подобных примеров. Внезапно я вспомнил тот первый разговор с Мэри в день моего приезда. Она утверждала, что яд — это оружие женщин. А как объяснить ее волнение во вторник вечером? Может быть, миссис Инглторп узнала о связи Мэри с Бауэрстайном и собиралась рассказать об этом Джону? Неужели миссис Кэвендиш выбрала такой страшный способ, чтобы заставить ее замолчать?

Я вспомнил загадочный разговор между Пуаро и мисс Говард. Так, значит, они имели в виду Мэри! Вот, оказывается, во что не хотела поверить Ивлин! Да, все сходится. Неудивительно, что Ивлин предложила замять дело. Теперь стала понятной и ее последняя фраза: «Но ведь сама Эмили…», действительно, миссис Инглторп сама предпочла смерть позору, который угрожал ее семье.

Голос Джона отвлек меня от этих мыслей.

— Есть еще одно обстоятельство, доказывающее, что ты ошибаешься.

— Какое? — спросил я, обрадовавшись, что он уводит разговор в сторону от злополучного какао.

— Зачем Бауэрстайн потребовал провести вскрытие? Ведь Уилкинс не сомневался, что мама умерла от сердечного приступа. Непонятно, с какой стати Бауэрстайн стал бы впутываться в это дело?

— Не знаю, — проговорил я неуверенно, — возможно, чтобы обезопасить себя в дальнейшем. Он же понимал, что поползут разные слухи, и Министерство внутренних дел все равно могло потребовать провести вскрытие. В этом случае Бауэрстайн оказался бы в очень затруднительном положении, поскольку трудно поверить, что специалист его уровня мог спутать отравление стрихнином с сердечным приступом.

— Пускай ты прав, но я, хоть убей, не понимаю, зачем ему понадобилась смерть моей матери.

Я вздрогнул — только бы он не догадался!

— Я могу и ошибаться, поэтому очень прошу тебя, Джон, чтобы наш разговор остался в тайне.

— Можешь не беспокоиться.

Тем временем мы подошли к усадьбе. Поблизости раздались голоса, и я увидел, что под старым платаном, как и в день моего приезда, был накрыт чай.

Я подсел к Цинтии, уже вернувшейся с работы, и сказал, что Пуаро хотел бы побывать у нее в госпитале.

— Буду очень рада. Надо договориться, чтобы он приехал к чаю. Мне очень нравится ваш друг, он такой забавный! Представляете, на днях заставил меня снять брошку и затем сам ее приколол, утверждая, что она была приколота не совсем ровно.

Я рассмеялся.

— Это на него похоже!

— Да, человек он своеобразный.

Несколько минут мы сидели молча, затем Цинтия, украдкой взглянув на миссис Кэвендиш, сказала шепотом:

— Мистер Гастингс, после чая я хотела бы поговорить с вами наедине.

Ее взгляд в сторону Мэри вселил в меня подозрение, что эти две женщины, похоже, недолюбливали друг друга. «Печально, — подумал я, — неизвестно, что ждет Цинтию в будущем. Ведь миссис Инглторп не оставила ей ни пенни. Надеюсь, Джон и Мэри предложат девушке остаться в Стайлз, по крайней мере до конца войны. Джон очень привязан к Цинтии, и, думаю, ему будет нелегко с ней расстаться».

Джон, выходивший куда-то из комнаты, снова появился в дверях. Его лицо было непривычно сердитым.

— Чертовы полицейские! — сказал он возмущенно. — Всю усадьбу вверх дном перевернули, в каждую комнату сунули нос — и все безрезультатно! Так больше продолжаться не может. Сколько еще они собираются болтаться по нашему дому? Нет, хватит, я хочу серьезно поговорить с Джеппом.

— С этим Джеппом и говорить-то противно, — буркнула мисс Говард.

Лоренс высказал мысль, что полицейские, возможно, создают видимость бурной деятельности, не зная, что делать дальше.

Мэри не проронила ни слова.

После чая я пригласил Цинтию на прогулку, и мы отправились в ближайшую рощу.

— Мисс Мердок, кажется, вы хотели мне что-то сказать.

Цинтия тяжело вздохнула. Она опустилась на траву, сняла шляпку, и упавшие ей на плечи каштановые волосы зазолотились в лучах заходящего солнца.

— Мистер Гастингс, вы такой умный, такой добрый, мне просто необходимо поговорить с вами.

«До чего же она хороша, — подумал я восхищенно, — даже лучше, чем Мэри, которая, кстати, никогда не говорила мне таких слов».

— Цинтия, дорогая, я весь внимание.

— Мистер Гастингс, мне нужен ваш совет.

— Относительно чего?

— Относительно моего будущего. Понимаете, тетя Эмили всегда говорила, что обо мне здесь будут заботиться. То ли она забыла свои слова, то ли смерть произошла слишком внезапно, но я снова оказалась без гроша в кармане. Не знаю, что и делать. Может быть, надо немедленно уехать отсюда, как вы думаете?

— Что вы, Цинтия, я уверен, что никто не желает вашего отъезда!

Несколько секунд она молча рвала травинки, но потом все же произнесла:

— Этого желает миссис Кэвендиш. Она ненавидит меня!

— Ненавидит?! Вас?!

Цинтия кивнула.

— Да. Не знаю почему, но терпеть меня не может, да и он тоже.

— Вот тут вы ошибаетесь, Джон к вам очень привязан.

— Джон? Я имела в виду Лоренса. Не стоит, конечно, придавать этому такое большое значение, но все-таки обидно, когда тебя не любят.

— Но, Цинтия, милая, вы ошибаетесь, здесь вас очень любят. Возьмем, к примеру, Джона или мисс Говард.

Цинтия мрачно кивнула.

— Да, Джон любит меня. Что касается Иви, то и она, несмотря на свои грубоватые манеры, не обидит даже муху. Зато Лоренс разговаривает со мной сквозь зубы, а Мэри вообще едва сдерживается, когда я рядом. Вот Иви ей действительно нужна, только посмотрите, как она умоляет мисс Говард остаться. А я кому нужна?

Девушка разразилась рыданиями. Я вдруг почувствовал какое-то новое, дотоле незнакомое чувство. Не знаю, что произошло, возможно, меня ослепило ее прекрасное юное лицо и радость разговора с человеком, который ни в коей мере не может быть причастным к убийству, а возможно, я просто почувствовал жалость к этому прелестному беззащитному существу, словом, неожиданно для самого себя я наклонился к девушке и прошептал:

— Цинтия, выходите за меня замуж.

Мои слова подействовали как прекрасное успокоительное — мисс Мердок тотчас перестала плакать и резко выпалила:

— Не болтайте ерунду!

Я даже опешил.

— Мисс Мердок, я не болтаю ерунду, а прошу оказать мне честь и стать моей женой.

К моему огромному удивлению, мисс Мердок расхохоталась и обозвала меня глупышкой.

— Мистер Гастингс, вы очень добры, но такие предложения не делают из жалости.

— Но я вовсе не из жалости…

— Перестаньте, вы совсем этого не хотите, и я — тоже.

— Мое предложение было совершенно искренним, что же в нем смешного, — обиделся я.

— Не сердитесь, когда-нибудь вы встретите девушку, которая примет его с благодарностью. А теперь прощайте.

Цинтия побежала в сторону дома. Весь разговор оставил у меня довольно неприятный осадок. Вот что значит слоняться без дела! Я решил немедленно отправиться в деревню и посмотреть, что делает Бауэрстайн. За этим типом нужно присматривать. Но, чтобы не вызвать подозрений, надо вести себя очень осмотрительно — не зря же Пуаро так ценит мою осторожность!

В окне дома, где жил Бауэрстайн, была выставлена табличка «Сдаются комнаты». Я постучал, и дверь открыла хозяйка.

— Добрый день, — любезно начал я. — Доктор Бауэрстайн дома?

Она уставилась на меня.

— Вы что, не слышали?

— О чем?

— О нем.

— А что о нем можно услышать?

— Его забрали в полицию.

— В полицию! — ахнул я. — Вы хотите сказать, его арестовали?

— Да, и…

Не дослушав, я бросился искать Пуаро.

Глава 10
Арест

Пуаро не оказалось дома. Старый бельгиец, открывший дверь, сказал, что мой друг, видимо, уехал в Лондон.

Я был ошеломлен. Надо же выбрать настолько неподходящий момент для отъезда! И к чему такая срочность? А может быть, Пуаро уже давно решил съездить в Лондон, но ничего не говорил об этом?

Испытывая некоторую досаду, я отправился восвояси. Без Пуаро я был не слишком в себе уверен. Неужели он предвидел арест Бауэрстайна? А не он ли сам его устроил? Эти вопросы не давали мне покоя. Что же делать? Рассказать об аресте обитателям «Стайлз» или не стоит? Втайне меня тяготила мысль о Мэри. Каково ей будет узнать об этом? Сама она наверняка не причастна к убийству — иначе что-нибудь да выдало ее, об этом бы уже говорила вся деревня…

Завтра сообщение об аресте появится в газетах, поэтому скрывать этот факт от Мэри бессмысленно. Однако что-то останавливало меня, как жаль, что я не могу посоветоваться с Пуаро! Что заставило его так неожиданно уехать?

Приходилось признать, что его острый ум вовсе не ослаб с годами, а стал еще изощренней. Самому мне и в голову бы не пришло подозревать Бауэрстайна. Нет, положительно, мой друг обладает редким умом.

Поразмыслив, я решил откровенно поговорить с Джоном. Пусть он сам решает, сообщать об аресте своим домочадцам или нет.

Услышав эту новость, Джон даже присвистнул от удивления.

— Вот тебе и Скотленд-Ярд! Так, значит, ты был прав, Бауэрстайн — убийца. А ведь я тебе сначала не поверил!

— И зря! Я же говорил, что все улики против него. Ладно, давай лучше решим, стоит ли говорить об аресте или подождем до завтра, когда об этом сообщат газеты.

— Думаю, торопиться не стоит. Лучше подождать.

Однако, открыв на следующий день газету, я, к своему великому удивлению, не обнаружил ни строчки об аресте доктора. Маленькая заметка из ставшей уже постоянной рубрики «Отравление в Стайлз» не содержала ничего нового. Может быть, Джепп решил пока держать все в тайне? Наверное, он собирается арестовать еще кого-то.

После завтрака я собрался пойти в деревню и разузнать, не вернулся ли Пуаро, как вдруг услышал знакомый голос:

— Bon jour, mon ami!^[55]

Я схватил своего друга за руку и, не говоря ни слова, потащил в соседнюю комнату.

— Пуаро, наконец-то! Я не мог дождаться, когда вы вернетесь. Не волнуйтесь, кроме Джона, никто ничего не знает.

— Друг мой, о чем вы говорите?

— Естественно, об аресте Бауэрстайна!

— Так его все-таки арестовали?

— А вы не знали?

— Понятия не имел.

Немного подумав, он добавил:

— Впрочем, ничего удивительного, до побережья здесь всего четыре мили.

— До побережья? — переспросил я удивленно.

— Конечно. Неужели вы не поняли, что произошло?

— Пуаро, видимо, я сегодня туго соображаю. Какая связь между побережьем и смертью миссис Инглторп?

— Никакой. Но вы говорили о Бауэрстайне, а не о миссис Инглторп!

— Ну и что? Раз его арестовали в связи с убийством…

— Как?! Он арестован по подозрению в убийстве? — удивился Пуаро.

— Да.

— Не может быть, это чистый абсурд. Кто вам об этом сказал?

— Честно говоря, никто, но сам факт его ареста доказывает…

— …Доказывает, что Бауэрстайн арестован за шпионаж.

— За шпионаж?! Не за отравление!

— Если старина Джепп считает доктора убийцей, значит, он просто выжил из ума.

— Странно. Я был уверен, что и вы так думаете.

Пуаро соболезнующе посмотрел на меня, но промолчал.

— Вы хотите сказать, что Бауэрстайн — шпион? — пробормотал я, еще не привыкнув к этой странной мысли.

Пуаро кивнул.

— Неужели вы не догадывались об этом?

— Нет.

— Вас не удивляло, что известный лондонский врач вдруг уезжает в крошечную деревушку и заводит обыкновение бродить по округе ночью?

— Нет, — признался я. — Я не думал об этом.

— Он, конечно, родился в Германии, — задумчиво сказал Пуаро, — хотя столько лет проработал в этой стране, что его давно считают англичанином. Он получил подданство лет пятнадцать назад. Очень умный человек — немец по рождению, а вообще-то еврей.

— Негодяй! — воскликнул я, возмущенный.

— Отнюдь. Наоборот — патриот. Подумайте, что он теряет. Я восхищаюсь им.

Но я не мог, как Пуаро, относиться к этому философски.

— И с таким человеком миссис Кэвендиш ходила на прогулки! — возмущенно вскричал я.

— Да. Я бы сказал, для него она оказалась очень полезным компаньоном, — заметил Пуаро. — Люди сплетничали об их совместных прогулках и меньше обращали внимания на странные привычки доктора.

— Значит, по-вашему, он не любил ее? — тут же спросил я, проявляя чересчур горячий интерес.

— Это, конечно, я не могу сказать, но… хотите знать мое личное мнение, Гастингс?

— Да.

— Ну так вот: миссис Кэвендиш не любит и никогда не любила доктора Бауэрстайна!

— Вы и правда так считаете? — Я не мог скрыть своей радости.

— Уверен. Знаете, почему?

— Почему?

— Она любит другого человека.

В груди моей приятно защемило. Нет, я вовсе не самонадеян, особенно в отношении женщин. Но, припомнив некоторые знаки внимания, о них и говорить не стоит, но все же вдруг…

Мои сладостные раздумья были прерваны появлением мисс Говард. Увидев, что в комнате никого, кроме нас, нет, она подошла к Пуаро и протянула ему потрепанный листок оберточной бумаги.

— Нашла на платяном шкафу, — в обычной своей телеграфной манере сообщила она и, не добавив ни слова, вышла из комнаты.

Пуаро развернул листок и удовлетворенно улыбнулся.

— Посмотрите-ка, Гастингс, что нам принесли. И помогите мне разобраться в инициалах — я не могу понять, «Д» это или «Л».

Я подошел ближе. Листок был небольшим, судя по слою пыли, он долго где-то валялся. Внимание Пуаро привлек штемпель — Парконс — известная фирма по производству театрального реквизита. Что касается адреса — Эссекс, Стайлз-Сент-Мэри, Кэвендиш, то буква, стоящая перед фамилией, была действительно написана неразборчиво.

— Это либо «Т», либо «Л», но точно не «Д».

— Я думаю, что «Л», — сказал Пуаро.

— Это важная улика?

— В общем да. Она подтверждает мои догадки. Предполагая его существование, я попросил мисс Говард поискать его, и, как видите, ей удалось его найти.

— Но что она имела в виду, сказав «на платяном шкафу»?

— Она имела в виду, — быстро ответил Пуаро, — что нашла его на платяном шкафу.

— Странное место для оберточной бумаги, — заметил я.

— Почему же. Самое подходящее место для оберточной бумаги и картонных коробок. Я всегда хранил их на шкафу. Очень красиво смотрится, если аккуратно разложить.

— Пуаро, — спросил я, — вы пришли к какому-нибудь выводу относительно того, как было совершено преступление.

— Да, кажется, я знаю.

— А!

— К сожалению, у меня нет доказательств, разве что…

Неожиданно он схватил меня за руку и потащил в холл, перейдя от волнения на французский:

— Mademoiselle Dorcas, mademoiselle Dorcas, un moment, s'il vous platt!^[56]

Опешившая Доркас выскочила из буфетной.

— Моя милая Доркас, у меня есть одна идейка… одна идейка… будет замечательно, если она окажется верной! Скажите, Доркас, в понедельник, — не во вторник, а в понедельник, — за день до трагедии, звонок миссис Инглторп не испортился?

Доркас удивилась.

— Да, сэр, так оно и было, не знаю, кто сказал вам. Верно, мышь перегрызла проводок. Во вторник утром пришел мастер и починил его.

Радостно воскликнув, Пуаро вернулся в малую гостиную.

— Видите, не нужно никаких доказательств — достаточно догадки. Но человек слаб, хочется получить подтверждение, что ты на верном пути. Ах, мой друг, я как воспрянувший гигант. Я бегаю! Я прыгаю!

И он действительно принялся носиться по газону под окном.

— Что делает ваш замечательный друг? — раздался голос за моей спиной, и, повернувшись, я увидел Мэри Кэвендиш. Она улыбнулась, и я улыбнулся в ответ. — Что случилось?

— Даже не знаю, что вам сказать. Он задал Доркас какой-то вопрос насчет звонка и был так доволен ответом, что начал с криком носиться по газону.

Мэри рассмеялась.

— Как забавно! Он вышел за ворота. Сегодня, наверно, уже не вернется?

— Трудно сказать. Его действия абсолютно непредсказуемы. Невозможно догадаться, что он будет делать дальше.

— Он сумасшедший, мистер Гастингс?

— Честно говоря, не знаю. Иногда мне кажется, что он совершенно свихнулся, но, чем безумнее он себя ведет, тем более оправданным оказывается потом его безумство.

— Понятно.

Несмотря на ее смех, Мэри была задумчива и печальна.

«И все-таки, — подумал я, — надо поговорить с ней о будущем Цинтии».

Я очень осторожно завел разговор о девушке, но не успел произнести и двух фраз, как Мэри перебила меня:

— Вы прекрасный адвокат, мистер Гастингс, но зачем попусту растрачивать свой талант? Поверьте, я прекрасно отношусь к Цинтии и конечно же позабочусь о ее будущем.

Я начал сбивчиво оправдываться, пусть она только не думает… Но она снова прервала меня и то, что я услышал, заставило меня вмиг забыть о Цинтии.

— Мистер Гастингс, как вы думаете, мы с Джоном счастливы вместе?

Я смог лишь пробормотать, что это личное дело супругов и постороннему не пристало обсуждать подобные темы.

— Да, это наше личное дело, но вам я все-таки скажу: мистер Гастингс, мы несчастливы друг с другом!

Я промолчал, чувствуя, что это только начало.

— Вы же ничего не знаете обо мне — ни откуда я родом, ни кем была до того, как вышла за Джона. Вам я могу исповедаться, ведь вы очень добры.

Признаться, я не слишком стремился оказаться в роли отца исповедника. Во-первых, я помнил, чем закончилась исповедь Цинтии. Во-вторых, в исповедники обычно выбираются люди весьма зрелого возраста, а я был слишком молод для этой роли.

— Мой отец — англичанин, а мать — русская.

— А, теперь понятно…

— Что понятно? — резко спросила Мэри.

— Понятно, почему во всем вашем облике чувствуется что-то нездешнее, что-то отстраненное и необычное.

— Мать считалась красавицей. Я ее не помню — она умерла, когда я была совсем ребенком. За ее смертью скрывалась какая-то трагедия. По словам отца, мама по ошибке приняла слишком большую дозу снотворного. Отец тяжело переживал ее смерть. Через некоторое время он поступил на дипломатическую службу, и мы начали разъезжать по свету. К двадцати трем годам я, кажется, побывала везде, где только можно. Такая жизнь казалась мне восхитительной.

Откинув голову, она улыбалась, целиком погрузившись в воспоминания о счастливой юности.

— Но неожиданно умер отец, почти ничего не оставив мне в наследство. Мне пришлось поселиться у своей престарелой тетки в Йоркшире^[57]. Естественно, после стольких лет, проведенных с отцом, жизнь в сельской глуши казалась ужасной — унылая монотонность тамошнего существования просто сводила меня с ума.

Она замолчала и уже сдержанней продолжила:

— И вот в это время я встретила Джона. Конечно, с точки зрения тетушки, о лучшей партии нельзя было и мечтать. Но я думала не о деньгах — единственное, чего мне хотелось, — это выбраться поскорее из сельской глуши, из соседских сплетен и ворчания тетушки.

Я решил воздержаться от комментариев.

— Поймите меня правильно, — продолжала Мэри, — я откровенно призналась Джону, что он мне нравится, очень нравится, но это, конечно, не любовь. Я сказала, что потом, возможно, смогу его полюбить, но тогда он был мне просто симпатичен, и только. Однако Джон посчитал, что этого достаточно, и сделал мне предложение.

Чуть нахмурившись, она долго молчала, видимо, снова погрузившись в прошлое.

— Кажется, да нет, я уверена, что поначалу он меня очень любил. Но мы с Джоном слишком разные. Вскоре после свадьбы наступило охлаждение, а затем я ему и вовсе надоела. Говорить об этом неприятно, мистер Гастингс, но я хочу быть с вами полностью откровенной. К тому же сейчас мне это безразлично — все уже позади.

— Что вы хотите сказать?

— Я хочу сказать, что покидаю Стайлз навсегда.

— Вы с Джоном купили другой дом?

— Нет, Джон, наверное, останется здесь, но я скоро уеду.

— Вы хотите его оставить?

— Да.

— Но почему?

После долгого молчания Мэри ответила:

— Потому что для меня дороже всего… свобода.

Мне вдруг представились широкие просторы, нехоженые леса и неоткрытые земли… та свобода, которая нужна такому человеку, как Мэри. На миг мне приоткрылась суть этой женщины — непокорное создание, гордая птица, угодившая в клетку. Тихое рыдание вырвалось из ее груди:

— Стайлз — это тюрьма, ненавистная мне тюрьма.

— Я понимаю, но, Мэри, вам следует хорошенько все обдумать.

— Обдумать? — В ее голосе прозвучала насмешка над моим благоразумием.

И тут у меня вырвалось:

— Вам известно, что доктор Бауэрстайн арестован?

Лицо Мэри стало холодным и непроницаемым.

— Джон заботливо сообщил мне об этом сегодня утром.

— Ну, и какого вы мнения? — глупо спросил я.

— О чем?

— Об аресте.

— Какого я могу быть мнения? Он, судя по всему, немецкий шпион; так сказал Джону садовник.

Мэри говорила совершенно спокойно. Неужели арест Бауэрстайна ее нисколько не волнует?

Она взглянула на цветочную вазу.

— Цветы уже совсем завяли. Надо срезать новые. Я, пожалуй, пойду. Благодарю вас, Гастингс.

И, еле заметно кивнув на прощание, она вышла в сад.

Да, наверное, Мэри безразлична к судьбе Бауэрстайна. Ни одна женщина не сумеет так умело скрывать свои чувства!

На следующее утро ни Пуаро, ни полицейские в усадьбе не появлялись. Зато к обеду разрешилась загадка последнего из четырех писем, отправленных миссис Инглторп в тот роковой вечер. Не сумев в свое время определить адресата, мы решили не ломать над этим голову — рано или поздно все прояснится само собой. Так и случилось. Почтальон принес письмо, отправленное французской музыкальной фирмой. В нем говорилось, что чек миссис Инглторп получен, но, к сожалению, нужные ей ноты русских народных песен разыскать не удалось. Итак, наши надежды на то, что четвертое письмо поможет пролить свет на убийство, оказались напрасными.

Перед чаем я решил прогуляться до Листвейз и сообщить Пуаро про письмо, но, увы, он, по словам привратника, снова уехал.

— Опять в Лондон?

— Нет, мосье, на этот раз в Тэдминстер. Сказал, что хочет навестить какую-то леди. Она там в госпитале работает.

— Вот болван! — не сдержался я. — Я же говорил ему, что по средам Цинтия не работает. Ладно, когда мосье Пуаро вернется, скажите, что его ожидают утром в Стайлз.

— Хорошо, мосье, я передам.

Но на следующий день Пуаро так и не появился. Я начал сердиться. Не вздумал ли он подшутить над нами.

После обеда Лоренс отвел меня в сторону и спросил, не собираюсь ли я навестить своего друга.

— Нет, — сухо сказал я, — если Пуаро захочет, он и сам может сюда прийти.

— А-а… — Лоренс выглядел каким-то неуверенным. Его явная нервозность меня заинтриговала.

— А что случилось? Если дело серьезное, я, так и быть, схожу в Листвейз.

— Ничего серьезного. Просто, если увидишь мосье Пуаро, передай ему, — Лоренс снизил голос до шепота, — что я нашел еще одну кофейную чашку.

Сказать по правде, я уже давно забыл про «послание» Пуаро, и слова Лоренса подстегнули мое любопытство.

Лоренс ничего мне больше не сказал, и я, умерив гордость, снова отправился в Листвейз.

На этот раз мне радостно сообщили, что Пуаро у себя.

Мой друг сидел за столом, обхватив голову руками. Увидев меня, он вскочил.

— Что случилось? Вы не заболели? — спросил я с тревогой.

— Нет, все в порядке. Просто передо мной возникла одна важная дилемма.

— Брать преступника или оставить его на воле? — решился пошутить я.

К моему изумлению, он кивнул с абсолютно серьезным видом.

— М-да, как сказано у вашего гениального Шекспира: «Сказать иль не сказать — вот в чем вопрос»^[58].

Я был настолько ошарашен, что даже не поправил моего друга.

— Пуаро, вы шутите!

— Нет, Гастингс, речь идет о вещи, к которой я всегда относился серьезно.

— А именно?

— Я говорю о счастье женщины!

Я не знал, что и сказать.

— Пришло время действовать, — продолжал он, — а я не знаю, имею ли на это право. Игра слишком рискованна. Но я, Эркюль Пуаро, все же не побоюсь риска. — Он постучал себя по гордо выпяченной груди.

Он снова погрузился в свои мысли, и я подумал, что теперь уже можно рассказать о разговоре с Лоренсом.

— Так он все-таки нашел еще одну чашку?! — торжествующе воскликнул Пуаро. — А этот ваш Лоренс оказался умнее, чем я предполагал.

Я был невысокого мнения об умственных способностях Лоренса, но, дав себе зарок никогда больше не спорить со своим другом, не стал возражать.

— Пуаро, как же вы забыли, что Цинтия в среду не работает?

— Верно, дырявая моя голова! Хорошо еще, что коллега мадемуазель Цинтии сжалилась надо мной и любезно показала мне все, что меня интересовало.

— Но вы должны как-нибудь снова съездить в госпиталь. Цинтия мечтает напоить вас чаем! Кстати, чуть не забыл, сегодня выяснилось, кому миссис Инглторп отправила четвертое письмо.

Я рассказал про письмо из Франции.

— Жаль, — грустно произнес мой друг, — я возлагал на него определенные надежды. А впрочем, так даже лучше — мы распутаем этот клубок изнутри. Если пошевелить маленькими серыми клеточками, то можно решить любую головоломку, не правда ли, Гастингс? Между прочим, что вам известно об отпечатках пальцев?

— Только то, что они у всех разные.

— Правильно!

Вынув из бюро несколько фотографий, Пуаро разложил их на столе.

— Вот, Гастингс: номер один, номер два и номер три. Что вы скажете об этих фотографиях?

Я внимательно изучил все три фотоснимка.

— Во-первых, изображения сильно увеличены. Номер один, похоже, отпечатки большого и указательного пальцев мужчины. Отпечатки номер два принадлежат женщине — они гораздо меньше. Что касается третьего снимка, — я пригляделся внимательней, — то на нем видно множество отпечатков, но эти чуть поодаль, кажется, такие же, как и на первом снимке.

— Вы уверены?

— Да, отпечатки совершенно одинаковые.

Пуаро удовлетворенно кивнул и снова спрятал фотографии в бюро.

— Наверное, вы опять откажетесь объяснить мне, в чем дело.

— Почему же, друг мой? Отпечатки на первой фотографии принадлежат мосье Лоренсу, на второй — мадемуазель Цинтии, хотя это не важно, они нужны только для сравнения. Что касается третьей фотографии, то здесь дело серьезней, легче рассказать сказку о Джеке, который построил дом^[59], чем объяснить, что тут изображено.

Пуаро на мгновение задумался.

— Как вы верно заметили, изображения сильно увеличены, причем третья фотография вышла менее четкой, чем первые две. Я не буду объяснять, как получены снимки, — это довольно сложный процесс. Достаточно того, что они перед вами. Остается только сказать, с какого предмета сняты эти отпечатки.

— Пуаро, я сгораю от любопытства.

— Гастингс, — торжественно провозгласил Пуаро, — отпечатки под номером три обнаружены на бутылочке с ядом, которая хранится в шкафу в госпитале Красного Креста в Тэдминстере!

— Господи, как на склянке с ядом оказались отпечатки пальцев Лоренса? Он ведь даже не подходил к шкафу.

— Гастингс, он подходил!

— Вы ошибаетесь, Пуаро, мы все время были вместе.

— Это вы ошибаетесь, Гастингс. Если вы все время были вместе, зачем же мисс Цинтия звала его, когда вы с ней вышли на балкон?

— Да, верно. Но все равно, Лоренс был один всего несколько мгновений.

— Этого оказалось вполне достаточно.

— Для чего?

— Для того, чтобы удовлетворить любопытство человека, изучавшего когда-то медицину.

Наши глаза встретились. Пуаро снова улыбнулся. Он встал и, подойдя к окну, стал что-то весело насвистывать.

— Пуаро, так что же было в склянке?

— Гидрохлорид стрихнина, — ответил мой друг, все так же насвистывая.

— Боже, — произнес я почти шепотом, но без удивления: я предчувствовал этот ответ.

— Учтите, Гастингс, что гидрохлорид стрихнина применяется крайне редко. Обычно используется другой раствор. Вот почему отпечатки пальцев Лоренса сохранились до сих пор — он был последним, кто держал в руках склянку.

— Как вы смогли сделать эту фотографию?

— Я вышел на балкон и якобы случайно обронил шляпу. Несмотря на мои возражения, коллега мисс Цинтии сама спустилась за ней вниз, ибо в этот час в госпиталь уже не пускают посторонних.

— Так вы знали, что искать?

— Нет. Просто из вашего рассказа следовало, что мосье Лоренс мог взять яд. И это предположение следовало либо подтвердить, либо опровергнуть.

— Пуаро, вы не обманете меня своим беспечным тоном. Обнаружена чрезвычайно важная улика!

— Возможно. Но есть одна вещь, которая меня действительно поражает. Думаю, и вас тоже.

— Какая?

— Что-то часто в этом доме встречается стрихнин. Вам не кажется, Гастингс? Стрихнин содержался в лекарстве миссис Инглторп. Стрихнин купил человек, выдававший себя за Инглторпа. И вот теперь снова — на склянке со стрихнином обнаружены отпечатки пальцев мосье Лоренса. Тут какая-то путаница, друг мой, а я терпеть этого не могу.

Дверь отворилась, и появившийся на пороге бельгиец сказал, что Гастингса внизу дожидается какая-то дама.

— Дама? — Я вскочил. Пуаро поспешил за мной по узкой лестнице. В дверях стояла Мэри Кэвендиш.

— Я навещала одну старушку в деревне, — сказала она, — и решила зайти за мистером Гастингсом — вместе возвращаться веселее. Лоренс сказал мне, что он у вас, мосье Пуаро.

— Жаль, мадам, — воскликнул мой друг, — а я-то надеялся, что вы оказали мне честь своим визитом!

— Не знала, что это такая честь! — улыбнувшись, сказала Мэри. — Обещаю оказать ее в ближайшие дни, мосье Пуаро, если вы меня пригласите.

— Буду счастлив, мадам. И помните — если вам захочется исповедаться (Мэри вздрогнула), то «отец Пуаро» всегда к вашим услугам!

Миссис Кэвендиш внимательно посмотрела в глаза Пуаро, словно пытаясь постигнуть истинный смысл услышанных слов, затем спросила:

— Мосье Пуаро, может, вы тоже пойдете с нами в усадьбу?

— С удовольствием, мадам.

По дороге Мэри все время что-то рассказывала, шутила и старалась казаться совершенно беззаботной. Однако я заметил, что ее смущают пристальные взгляды Пуаро.

Погода изменилась, задул по-осеннему резкий ветер. Мэри вздрогнула и застегнула доверху свою спортивную куртку. Ветер мрачно шелестел листьями, и казалось, что это вздыхает какой-то невидимый гигант.

Мы подошли к парадной двери и тут же поняли, что произошло что-то ужасное.

Доркас, плача и ломая руки, выбежала нам навстречу. Я заметил столпившихся поодаль слуг, внимательно следящих за нами.

— О, мэм, о, мэм! Не знаю, как и сказать…

— В чем дело, Доркас? — нетерпеливо спросил я. — Говорите же.

— Всё эти проклятые детективы. Они арестовали его — арестовали мистера Кэвендиша!

— Лоренса? — выдохнул я.

Доркас смотрела недоумевающе.

— Нет, сэр. Не мистера Лоренса — мистера Джона.

За моей спиной раздалось восклицание, и Мэри Кэвендиш, оступившись, нечаянно оперлась на меня. Повернувшись, чтобы поддержать ее, я увидел спокойный и торжествующий взгляд Пуаро.

Глава 11
Суд

Суд над Джоном Кавендишем по обвинению в убийстве его матери состоялся через два месяца.

Не стану подробно описывать недели, прошедшие до суда, скажу только, что Мэри Кэвендиш завоевала мою искреннюю симпатию и восхищение. Она безоговорочно приняла сторону своего мужа, с гневом отвергая малейшие обвинения в его адрес, она боролась за него не жалея сил.

Когда я поделился с Пуаро своим восхищением насчет ее преданности, он сказал:

— Да, Гастингс, миссис Кэвендиш как раз из тех друзей, которые познаются в беде. Случилось несчастье, и она забыла о гордости, о ревности…

— О ревности?

— Конечно, Разве вы не заметили, что миссис Кэвендиш ужасно ревнива? Но теперь, когда над Джоном нависла опасность, она думает только об одном — как его спасти.

Мой друг говорил с таким чувством, что я невольно вспомнил его колебания — «сказать иль не сказать», когда на карту поставлено «счастье женщины». Слава Богу, что теперь решение примут другие!

— Пуаро, мне даже сейчас не верится, что Джон — убийца, я почти не сомневался, что преступник — Лоренс.

Пуаро улыбнулся.

— Я знаю, друг мой.

— Как же так?! Джон, мой старый друг Джон, и вдруг — убийца!

— Каждый убийца — чей-то друг, — глубокомысленно изрек Пуаро. — Но мы не должны смешивать разум и чувства.

— Но вы могли хотя бы намекнуть, что мой друг Джон…

— Я не делал этого как раз потому, mon ami, что Джон ваш старый друг.

Я смутился, вспомнив, как доверчиво рассказывал Джону о подозрениях Пуаро. Ведь я был уверен, что речь шла о Бауэрстайне. Кстати, на суде его оправдали — доктор очень ловко сумел доказать несостоятельность обвинений в шпионаже, — но карьера его, безусловно, рухнула.

— Пуаро, неужели Джона признают виновным?

— Нет, друг мой, я почти уверен, что его оправдают.

— Но почему?

— Я же постоянно твержу вам, что улик против него пока нет. Одно дело — не сомневаться в виновности преступника, совсем другое — доказать это на суде. Здесь-то и заключается основная трудность. Кстати, я могу кое-что и доказать, но в цепочке не хватает последнего звена, и, пока оно не отыщется, увы, Гастингс, меня никто не будет слушать.

Он печально вздохнул.

— Пуаро, когда вы начали подозревать Джона?

— А вы разве вообще не допускали мысли, что он убийца?

— Нет, конечно.

— Даже после услышанного вами разговора между миссис Инглторп и Мэри? Даже после, мягко говоря, неоткровенного выступления Мэри на дознании?

— Я не придавал этому большого значения.

— Неужели вы не думали, что, если ссора, подслушанная Доркас, происходила не между миссис Инглторп и ее мужем — а он это начисто отрицает, — значит, в комнате находился один из братьев Кэвендишей? Допустим, там был Лоренс. Как тогда объяснить поведение Мэри Кэвендиш? Если же допустить, что там находился Джон, то все становится на свои места.

— Вы хотите сказать, что ссора происходила между миссис Инглторп и Джоном?

— Конечно.

— И вы это знали?

— Разумеется. Как иначе можно объяснить поведение миссис Кэвендиш?

— Но тем не менее вы уверены, что его оправдают!

— Несомненно оправдают! Во время предварительного судебного разбирательства мы услышим только речь прокурора. Адвокат наверняка посоветует Джону повременить со своей защитой до суда — когда на руках козырный туз, выкладывать его следует в последнюю очередь! Кстати, Гастингс, мне нельзя появляться на судебном разбирательстве.

— Почему?

— Потому что официально я не имею никакого отношения к следствию. Пока в цепочке доказательств отсутствует последнее звено, я должен оставаться в тени. Пусть миссис Кэвендиш думает, что я на стороне Джона.

— Пуаро, это нечестная игра! — воскликнул я негодующе.

— Мы имеем дело с очень хитрым и изворотливым противником. В средствах он не стесняется, поэтому и нам надо сделать все, чтобы преступник не ускользнул из рук правосудия. Пускай все лавры — пока! — достанутся Джеппу, а я тем временем доведу дело до конца. Если меня и вызовут для дачи показаний, — Пуаро улыбнулся, — то я выступлю как свидетель защиты.

Мне показалось, что я ослышался!

— Я хочу быть объективным, — пояснил Пуаро, — и поэтому отклоню один из пунктов обвинения.

— Какой?

— По поводу сожженного завещания. Джон здесь ни при чем.

Пуаро оказался настоящим пророком. Боюсь утомить читателя скучными деталями и скажу лишь, что во время предварительного разбирательства Джон не произнес ни слова, и дело передали в суд.

Сентябрь застал нас в Лондоне. Мэри сняла дом в Кэнсингтоне^[60], Пуаро тоже поселился поблизости, и я имел возможность часто их видеть, поскольку устроился на работу в том же районе — в Министерство обороны.

Чем меньше времени оставалось до начала суда, тем сильнее нервничал Пуаро. Он все не мог разыскать «последнее звено». В глубине души я этому даже радовался, так как не представлял, что будет делать Мэри, если Джона признают виновным.

Пятнадцатого сентября Джон предстал перед судом в Олд Бейли^[61] по обвинению в «преднамеренном убийстве Эмили Эгнис Инглторп» и наотрез отказался признать себя виновным. Его защищал знаменитый адвокат Эрнест Хевивэзер.

Первым взял слово прокурор Филипс. Убийство, сказал он, было преднамеренным и хладнокровным. Ни больше ни меньше, как отравление любящей и доверчивой мачехи пасынком, которому она заменяла мать. С самого детства она поддерживала его. Они с женой жили в Стайлз-Корт в роскошных условиях, окруженные заботой и вниманием щедрой благодетельницы.

Он намеревается представить свидетелей — они докажут, что заключенный, расточитель и мот, погряз в финансовых проблемах, да еще и завязал интрижку с некоей миссис Райкес, женой соседского фермера. Узнав об этом, его мачеха в день смерти бросила обвинение ему в лицо, и разразилась ссора, часть которой была услышана. Днем раньше заключенный купил стрихнин в деревенской аптеке, предварительно переодевшись, чтобы тем самым бросить подозрение на другого человека, а именно, мужа миссис Инглторп, к которому испытывал ревность. К счастью для мистера Инглторпа, у него оказалось безупречное алиби.

Семнадцатого июля, сразу после ссоры с подсудимым, миссис Инглторп составила новое завещание. Обуглившиеся остатки этого документа были на следующее утро найдены в камине, но можно с уверенностью утверждать, что завещание было в пользу мистера Инглторпа. Существует завещание, составленное накануне свадьбы, где покойная объявляла его же своим наследником, но подсудимый (мистер Филипс многозначительно поднял палец) ничего не знал об этом. Трудно сказать, что заставило миссис Инглторп составить новое завещание, в то время как предыдущее еще оставалось в силе. Возможно, она просто забыла о нем или, что более вероятно, считала, что после замужества оно стало недействительным. Женщины, тем более в таком возрасте, не слишком хорошо разбираются в юридических тонкостях.

За год до этого она составляла еще одно завещание — на этот раз в пользу подсудимого.

Свидетели утверждают, продолжал мистер Филипс, что именно подсудимый отнес кофе наверх в тот злополучный вечер. Ночью он пробрался в спальню матери и уничтожил завещание, составленное накануне, после чего — по мысли подсудимого — вступало в силу завещание в его пользу. Арест последовал после того, как инспектор Джепп, наш замечательный коллега, обнаружил в комнате мистера Кэвендиша флакон со стрихнином, который был продан в аптеке человеку, выдававшему себя за мистера Инглторпа. Теперь пусть присяжные сами решат, требуются ли еще какие-нибудь доказательства вины этого человека.

И, тонко намекнув присяжным, насколько невероятно, чтобы они пришли к иному заключению, мистер Филипс уселся и вытер лоб.

Поначалу свидетелями обвинения выступали те, кто уже давал показания на дознании.

Первым вызвали доктора Бауэрстайна.

Все знали, что сэр Хевивэзер никогда не церемонится со свидетелями, выступающими против его подзащитных. Вот и на этот раз он задал всего два вопроса — но каким тоном!

— Доктор Бауэрстайн, если не ошибаюсь, стрихнин действует очень быстро?

— Да.

— Тем не менее вы не можете объяснить, почему смерть наступила только утром?

— Не могу.

— Спасибо.

Мистеру Мэйсу был предъявлен флакон с ядом, найденный в комнате Джона, и он подтвердил, что продал его мистеру Инглторпу. При допросе он сознался, что знал мистера Инглторпа только в лицо, но никогда не разговаривал с ним. Перекрестному допросу его не подвергли.

Выступивший затем мистер Инглторп утверждал, что не покупал яд и тем более не ссорился со своей женой. Несколько свидетелей подтвердили его показания.

Садовники рассказали, как подписались под завещанием. Затем выступила Доркас.

Верная своим хозяевам, она категорически отрицала, что из-за двери доносился голос Джона. Напротив, она могла поклясться — хозяйка разговаривала со своим мужем Альфредом Инглторпом.

Услышав это, Джон чуть заметно улыбнулся. Он-то знал, что зря старается верная Доркас — защита не будет отрицать его разговор с матерью. Миссис Кэвендиш не стали вызывать для обвинения ее собственного мужа.

Слово взял мистер Филипс.

— Скажите, в июле на имя мистера Лоренса Кавендиша приходила бандероль из фирмы Парксон?

— Не помню, сэр. Может, и приходила, но мистер Лоренс в июле часто уезжал из усадьбы.

— Если бы бандероль пришла в его отсутствие, что бы с ней сделали?

— Ее бы оставили в комнате мистера Лоренса либо отправили вслед за ним.

— А что бы сделали с бандеролью вы?

— Я? Наверное, положила бы на стол в холле. Только это не мое дело, за почтой следит мисс Говард.

Ивлин как раз выступала вслед за Доркас. Ее спросили, помнит ли она о бандероли на имя Лоренса.

— Может, и была какая-то. Много почты приходит. Всего не упомнишь.

— Значит, вы не знаете, послали бандероль мистеру Лоренсу в Уэльс^[62] или оставили в его комнате?

— В Уэльс ничего не посылали. Я бы запомнила.

— Предположим, пришла посылка, адресованная мистеру Лоренсу Кэвендишу, и исчезла. Вы бы заметили ее отсутствие?

— Вряд ли. Подумала бы, что кто-то распорядился ею.

— Кажется, мисс Говард, вы нашли этот лист оберточной бумаги? — Он продемонстрировал потрепанный пыльный лист, который мы с Пуаро осматривали в малой гостиной в Стайлз.

— Да, я.

— Как получилось, что вы искали его?

— Меня попросил об этом бельгийский детектив, приглашенный для расследования.

— Где вы его обнаружили?

— На платяном шкафу.

— В комнате подсудимого?

— Да, кажется.

— Вы сами его там обнаружили?

— Да.

— Тогда вы должны все помнить точно.

— Да, в комнате подсудимого.

— Так-то лучше.

Служащий фирмы Парксон подтвердил, что от мистера Лоренса Кавендиша приходил чек и письмо, в котором он просил выслать ему накладную черную бороду, что и было сделано 29 июня. К сожалению, письмо не сохранилось, но есть соответствующая запись в регистрационном журнале.

Поднялась массивная фигура сэра Эрнеста Хевивэзера.

— Откуда было послано письмо?

— Из Стайлз-Корт.

— Тот же адрес, по которому вы послали посылку?

— Да.

— Письмо пришло оттуда?

— Да.

Хевивэзер, как хищная птица, набросился на него:

— Откуда вы знаете?

— Я… я не понимаю.

— Откуда вы знаете, что письмо пришло из Стайлз-Корт? Вы посмотрели на штемпель?

— Нет… но…

— А, вы не посмотрели на штемпель! И тем не менее уверенно заявляете, что оно пришло из Стайлз, тогда как на штемпеле могло стоять что угодно?

— Д-да.

— Другими словами, письмо, даже написанное на маркированной бумаге, могло прийти откуда угодно? Из Уэльса, например?

Свидетель подтвердил такую возможность, и сэр Эрнест закончил допрос.

Затем была вызвана служанка Элизабет Вэлс. По ее словам, уже лежа в кровати, она вспомнила, что закрыла входную дверь на засов, а не на ключ, как просил мистер Инглторп. Спускаясь вниз по лестнице, она услышала шум в западном крыле здания. Мисс Вэлс прошла по коридору и увидела мистера Джона Кэвендиша, стоящего у двери в комнату миссис Инглторп.

Сэру Эрнесту понадобилось всего несколько минут, чтобы совершенно запутать бедную служанку. Казалось, она была готова отречься от своих показаний, лишь бы не отвечать на вопросы этого ужасного человека!

Последней в тот день выступала Энни. Она сказала, что еще накануне воскового пятна на полу в спальне не было, и подтвердила, что видела, как Джон взял кофе и отправился наверх.

По дороге домой Мэри Кэвендиш гневно ругала обвинителя:

— Какой мерзкий человечишко! Прямо сетями опутал беднягу Джона! Как он искажал каждую мелочь, перетолковывая все как ему удобно!

— Ничего, — попытался я успокоить Мэри, — завтра будет иначе. Джона несомненно оправдают.

Миссис Кэвендиш о чем-то задумалась и вдруг тихо сказала:

— Но в таком случае… нет, нет, это не Лоренс… не может быть!

Но я и сам был озадачен и, улучив минутку наедине с Пуаро, спросил его, куда, по его мнению, клонит сэр Эрнест?

— А! — одобрительно сказал Пуаро. — Умный человек сэр Эрнест.

— Вы полагаете, он считает Лоренса виновным?

— Я не думаю, что он так считает. Его это совершенно не заботит. Он пытается сбить присяжных с толку, разделить их во мнениях, чтобы они не знали, какой из братьев виновен. Он намерен показать, что против Лоренса не меньше улик, чем против Джона, — и, думаю, у него это должно получиться.

На следующий день первым давал показания инспектор Джепп.

— На основании полученной информации, — деловито начал Джепп, — мною и инспектором Саммерхэем был произведен обыск в комнате подсудимого. В комоде под кипой нижнего белья мы обнаружили две улики. Во-первых, позолоченное пенсне, похожее на пенсне мистера Инглторпа. Во-вторых, флакон с ядом.

Это был тот самый пузырек с белым порошком, о котором говорил аптекарь: «из синего стекла, с наклейкой „Стрихнин гидрохлорид. Яд“».

Далее мистер Джепп рассказал еще об одной находке, сделанной в комнате миссис Инглторп. Он показал полоску промокательной бумаги, на которой с помощью зеркала легко можно было прочесть: «…все, чем я обладаю, завещается моему любимому мужу Альфреду Ингл…»

— Отпечаток совсем свежий, — заявил Джепп, — поэтому теперь мы точно знаем, что и в последнем завещании наследником объявлялся мистер Инглторп. У меня все.

Мистер Хевивэзер сразу бросился в атаку:

— Когда производился обыск в комнате подсудимого?

— Во вторник, двадцать четвертого июля.

— То есть через неделю после убийства?

— Да.

— Ящик комода, в котором найдены пенсне и флакон, был заперт?

— Нет.

— А вам не кажется странным, что убийца держит компрометирующие улики у себя в комнате, да еще в незапертом ящике?

— Возможно, он их засунул туда в спешке. Наверное, ящик был выдвинут.

— Но ведь прошла целая неделя. Как вы думаете, этого времени достаточно, чтобы уничтожить улики?

— Возможно.

— Что значит «возможно»? Да или нет?

— Да.

— Белье, под которым лежали предметы, было тонким или плотным?

— Скорее плотным.

— Другими словами, это было зимнее белье. Заключенный вряд ли станет открывать этот ящик, так?

— Возможно.

— Будьте любезны отвечать на мои вопросы. Станет ли заключенный в самую жару открывать ящик с зимним бельем? Да или нет?

— Нет.

— В этом случае вам не кажется вероятным, что данные предметы могли быть положены туда кем-то другим без ведома заключенного?

— Нет, не кажется.

— Но это возможно?

— Да.

— Все.

Выступавшие вслед за Джеппом свидетели подтвердили финансовые трудности, которые испытывал Джон, а также то, что у него давний роман с миссис Райкес. Бедная Мэри, с ее-то гордостью выслушивать такое!

Выходит, мисс Говард была права! Просто в своем озлоблении против Инглторпа она посчитала, что миссис Райкес встречается с ним, а не с Джоном.

И вот наконец судья вызвал Лоренса Кэвендиша. Тот тихо, но решительно заявил, что никакого письма в фирму Парксон не посылал и, более того, двадцать девятого июня находился в Уэльсе.

Сэр Эрнест Хевивэзер не собирался упускать инициативу.

— Итак, мистер Кэвендиш, вы отрицаете, что заказывали накладную бороду в фирме Парксон?

— Да.

— Хорошо. Тогда скажите, если что-то случится с вашим братом, кто станет владельцем поместья Стайлз-Корт?

Лоренс покраснел, услышав столь бестактный вопрос. Даже судья пробормотал что-то неодобрительное, однако Хевивэзер продолжал настаивать:

— Потрудитесь, пожалуйста, ответить на мой вопрос.

— Владельцем Стайлз-Корт, видимо, стану я.

— А почему «видимо»? Детей у вашего брата нет, следовательно, вы — единственный наследник.

— Выходит, что так.

Мистер Хевивэзер злобно усмехнулся.

— Замечательно. Кроме усадьбы, к вам в этом случае переходит весьма крупная сумма.

— Помилуйте, сэр Эрнест, — воскликнул судья, — все это не имеет никакого отношения к делу!

Однако Хевивэзер продолжал наседать на Лоренса.

— Во вторник, семнадцатого июля, вместе с одним из своих друзей вы посещали госпиталь Красного Креста в Тэдминстере, не так ли?

— Да.

— Оставшись на несколько секунд один в комнате, вы открывали шкаф, в котором хранились яды. Так?

— Не помню. Возможно.

— А точнее?

— Да, кажется, открывал.

— И одна из бутылочек в особенности привлекла ваше внимание.

— Нет, я сразу закрыл шкаф.

— Осторожно, мистер Кэвендиш, — ваши показания фиксируются. Я имею в виду склянку с гидрохлоридом стрихнина.

Лоренс страшно побледнел.

— Нет, нет, я не трогал стрихнин.

— Тогда почему на этой склянке обнаружены отпечатки ваших пальцев?

Лоренс вздрогнул и, немного помедлив, тихо произнес:

— Да, теперь вспомнил. Действительно, я держал в руках бутылочку со стрихнином.

— Я тоже так думаю! А зачем вы отливали ее содержимое?

— Неправда! Я ничего не отливал!

— Тогда зачем же вы сняли с полки именно эту бутылочку?

— Я получил медицинское образование, и, естественно, меня интересуют различные медикаменты.

— Ах вот как! Вы находите интерес к ядам вполне естественным? Однако, чтобы удовлетворить свое «естественное» любопытство, вы дожидались, пока все выйдут из комнаты!

— Это случайное совпадение. Если бы кто-то и находился в комнате, я все равно открыл бы шкаф.

— И все же, когда вы держали в руках стрихнин, в комнате никого не было!

— Да говорю же вам…

— Мистер Лоренс, — перебил его Хевивэзер, — все утро вы находились в обществе своих друзей. Лишь на пару минут вы остались один в комнате, и как раз в этот момент вы решили удовлетворить свое естественное любопытство. Какое милое совпадение!

Лоренс стоял словно оглушенный.

— Я… я…

— Мистер Кэвендиш, у меня больше нет вопросов!

Показания Лоренса вызвали большое оживление в зале. Присутствующие, в основном дамы, начали живо обсуждать услышанное, и вскоре судья пригрозил, что если шум не прекратится, то суд будет продолжен при закрытых дверях.

Вслед за Лоренсом судья вызвал экспертов-графологов. По их словам, подпись Альфреда Инглторпа в аптечном журнале, несомненно, сделана не Джоном. Но при перекрестном допросе они признали, что заключенный мог сам ловко изменить почерк.

Речь сэра Эрнеста Хевивэзера, открывающая защиту, была краткой, но чрезвычайно выразительной.

— Никогда еще, — патетически заявил сэр Эрнест, — я не сталкивался со столь необоснованным обвинением в убийстве! Факты, якобы свидетельствующие против моего подзащитного, оказались либо случайными совпадениями, либо плодом фантазии некоторых свидетелей. Давайте беспристрастно обсудим все, что нам известно. Стрихнин нашли в ящике комода в комнате мистера Кэвендиша. Ящик был открыт, и нет никаких доказательств, что именно обвиняемый положил туда яд. Просто кому-то понадобилось, чтобы в убийстве обвинили мистера Кэвендиша, и этот человек ловко подбросил яд в его комнату.

Далее, прокурор ничем не подкрепил свое утверждение, что мой подзащитный заказывал бороду в фирме Парксон.

Что касается своего скандала с миссис Инглторп, то подсудимый и не думает его отрицать. Однако значение этого скандала, равно как и финансовые затруднения мистера Кэвендиша, сильно преувеличено.

— Мой многоопытный коллега, — продолжал сэр Эрнест, кивнув в сторону мистера Филипса, — заявляет: если бы подсудимый был невиновен, то он бы уже на предварительном следствии признал, что в ссоре участвовал не мистер Инглторп, а он сам. Но вспомним, как было дело. Возвратившись во вторник вечером домой, мистер Кэвендиш узнает, что днем случился скандал между супругами Инглторп. Поэтому он до последнего момента считал, что в этот день произошли две ссоры — ему и в голову не пришло, что кто-то мог спутать его голос с голосом Инглторпа.

Прокурор утверждает, что в понедельник, шестнадцатого июля, подсудимый под видом мистера Инглторпа купил в аптеке стрихнин. На самом же деле мистер Кэвендиш находился в уединенном местечке, называемом Марстонз-Спинни, куда был вызван анонимным письмом, угрожающим сообщить его жене некоторые сведения, если он не выполнит определенные условия. Заключенный направился в указанное место и, напрасно прождав там полчаса, вернулся домой. К сожалению, он никого не встретил по дороге и не может поэтому подтвердить свои слова. Однако записка у подсудимого сохранилась, и суд сможет с ней ознакомиться.

— Что касается обвинения, — продолжал мистер Хевивэзер, — что подсудимый сжег завещание, то оно просто абсурдно. Мистер Кэвендиш хорошо знает законы (ведь он заседал в свое время в местном суде), потому он понимал, что завещание, составленное за год до описываемых событий, после замужества миссис Инглторп потеряло силу. Я вызову свидетелей, которые расскажут, кто уничтожил завещание, и, возможно, это придаст совершенно иной аспект делу.

Заканчивая свое выступление, сэр Эрнест заявил, что имеющиеся улики свидетельствуют не только против его подзащитного: скажем, роль мистера Лоренса в этом деле выглядит более чем подозрительно.

Слово предоставили Джону.

Он очень складно и убедительно (хотя и не без помощи сэра Эрнеста!) рассказал, как все произошло. Анонимная записка, показанная присяжным, а также готовность, с которой Джон признал свою ссору с матерью и свои финансовые затруднения, произвели большое впечатление на присяжных.

— Теперь я хочу сделать заявление, — сказал Джон. — Я категорически возражаю против обвинений, выдвинутых сэром Эрнестом против моего брата. Убежден, что Лоренс совершенно невиновен.

Сэр Эрнест только улыбнулся, заметив, что протест Джона произвел хорошее впечатление на присяжных.

Потом начался перекрестный допрос.

— Подсудимый, — обратился к Джону мистер Филипс, — я не понимаю, как вы сразу не догадались, что служанка перепутала ваш голос с голосом мистера Инглторпа? Это очень странно!

— Не вижу здесь ничего странного. Мне сказали, что днем произошел скандал между мамой и мистером Инглторпом. Почему же я должен был в этом усомниться?

— Но когда служанка Доркас в своих показаниях процитировала несколько фраз, вы не могли их не вспомнить!

— Как видите — мог.

— В таком случае у вас на удивление короткая память.

— Просто мы оба были рассержены и наговорили друг другу лишнего. Я не обратил внимания на слова, сказанные сгоряча.

Недоверчивое фырканье мистера Филипса было вершиной прокурорского искусства. Он перешел к письму.

— Вы очень кстати предъявили анонимное письмо. Скажите, почерк вам знаком?

— Нет.

— А вам не кажется, что почерк подозрительно напоминает ваш собственный, чуть-чуть, впрочем, измененный?

— Нет, не кажется!

— А я утверждаю, что вы сами написали эту записку.

— Я?! Для чего?

— Чтобы иметь неопровержимое алиби! Вы назначили самому себе свидание в уединенном месте, а для большей убедительности написали эту записку.

— Это неправда.

— Нет, но почему, скажите на милость, я должен верить, что в тот вечер вы находились в каком-то сомнительном месте, а не покупали стрихнин под видом Инглторпа.

— Но я не покупал стрихнин!

— А я утверждаю, что покупали, нацепив бороду и напялив темный костюм!

— Это ложь!

— Тогда я предоставляю присяжным самим сделать выводы — почерк, которым написана эта записка, поразительно напоминает ваш!

С видом человека, исполнившего свой долг, но не понятого, мистер Филипс возвратился на место, и судья объявил, что следующее заседание состоится в понедельник.

Я взглянул на Пуаро. Он выглядел крайне расстроенным.

— Что случилось? — спросил я удивленно.

— Mon ami, дело приняло неожиданный оборот. Все очень плохо.

Но меня эти слова обрадовали, значит, есть еще надежда, что Джона оправдают.

В Стайлз мой друг отказался от чая.

— Спасибо, мадам, пойду к себе.

Я проводил Пуаро до дома, и он предложил зайти. Настроение моего друга нисколько не улучшилось.

Тяжело вздохнув, он взял с письменного стола колоду карт и, к моему великому удивлению, начал строить карточный домик.

Заметив мое недоумение, Пуаро сказал:

— Не беспокойтесь, друг мой, я еще не впадаю в детство! Просто нет лучшего способа успокоиться. Четкость движений влечет за собой четкость мысли, а она мне сейчас нужна, как никогда.

— В чем же проблема? — спросил я.

Сильно стукнув по столу, Пуаро разрушил тщательно воздвигнутое сооружение.

— Я могу построить карточные домики в семь этажей высотой, но я не могу, — щелчок по картам, — найти, — еще щелчок, — последнее звено, о котором говорил вам.

Я не знал, что сказать, и промолчал.

Пуаро начал строить новый домик, приговаривая:

— Одна карта, и еще — сверху — главное, рассчитать как следует!

Я наблюдал, как растет этаж за этажом. Точность необыкновенная, ни одного неверного движения.

Я не мог сдержать восхищения.

— Какая четкость! Кажется, я лишь однажды видел, как у вас дрожат руки.

— Наверное, в тот момент я очень волновался.

— Волновался — не то слово. Помните, как вы разозлились, когда увидели, что у лилового портфеля взломан замок? Подойдя к камину, вы стали выравнивать безделушки, и я заметил, как сильно дрожат ваши руки. Однако…

Внезапно мой друг издал странный стон и, закрыв лицо руками, откинулся в кресле, снова разрушив карточный домик.

— Что случилось, Пуаро? Вам плохо?

— Гастингс! Гастингс! Кажется, я все понял!

Я облегченно вздохнул.

— Что, очередная «идейка»?

— Друг мой, на этот раз не идейка, а грандиозная идея! Потрясающая! Спасибо, Гастингс.

— За что?

— Этой идеей я обязан вам.

Внезапно обняв, он жарко поцеловал меня в обе щеки и, прежде чем я оправился от изумления, выскочил из комнаты.

В этот момент вошла Мэри Кэвендиш.

— Что случилось с вашим другом? Он подбежал ко мне с криком: «Где гараж?» — но прежде чем я успела ответить, он выскочил на улицу.

Мы подошли к окну. Пуаро без шляпы, со съехавшим набок галстуком, бежал по улице.

— Его остановит первый же полицейский.

Мы с Мэри озадаченно переглянулись.

— Не понимаю, что случилось!

Я пожал плечами.

— Не знаю! Он строил карточный домик, вдруг подскочил как ужаленный и выбежал из комнаты.

— Надеюсь, к обеду он вернется.

Однако ни к обеду, ни к ужину Пуаро не появился.

Глава 12
Последнее звено

Внезапный отъезд Пуаро всех заинтриговал.

Все утро следующего дня я тщетно прождал своего друга и начал было уже беспокоиться, когда, около трех часов, с улицы послышался звук подъезжающего автомобиля.

Я подошел к окну и увидел, что в машине сидели Пуаро и Джепп с Саммерхэем. Мой друг излучал блаженное самодовольство. Завидев миссис Кэвендиш, он выскочил из автомобиля и обратился к ней с изысканным поклоном:

— Мадам, позвольте мне собрать всех в гостиной.

Мэри грустно улыбнулась.

— Мосье Пуаро, вам предоставлена carte blanche^[63]. Поступайте как считаете нужным.

— Благодарю, мадам, вы очень любезны.

Когда я вошел в гостиную, он уже расставил стулья и деловито пересчитывал пришедших.

— Так. Мисс Говард — здесь. Мадемуазель Цинтия — здесь. Мосье Лоренс. Доркас. Энни. Bien! Сейчас придет мистер Инглторп — я послал ему записку, — и можно начинать.

— Если здесь снова появится этот человек, — воскликнула мисс Говард, — я буду вынуждена уйти.

— Мисс Говард, — взмолился Пуаро, — очень прошу вас — останьтесь.

Иви нехотя села на место. Через несколько минут вошел Альфред Инглторп, и Пуаро торжественно обратился к собравшимся:

— Дамы, господа! Как вы знаете, мистер Джон Кэвендиш попросил меня помочь в поисках убийцы его матери.

Я сразу осмотрел комнату покойной, которая до моего прихода была заперта, и там обнаружил три улики. Первая — кусочек зеленой материи на засове двери, ведущей в комнату мисс Мердок. Вторая — свежее пятно на ковре, возле окна. Третья — пустая коробка из-под бромида, который принимала покойная.

Кусочек материи я передал полиции, но на него не обратили большого внимания и даже не поняли, что он был оторван от зеленого нарукавника.

Последние слова Пуаро вызвали большое оживление среди присутствующих.

— Из всех обитателей дома, — продолжал мой друг, — рабочие нарукавники есть только у миссис Кэвендиш, которая ежедневно работает на ферме. Поэтому можно смело утверждать, что миссис Кэвендиш ночью заходила в комнату миссис Инглторп, причем через дверь, ведущую в комнату мисс Мердок.

— Но эта дверь была заперта изнутри на задвижку, — воскликнул я.

— К моему приходу дверь действительно была закрыта на засов. Но это не означает, что она была закрыта и ночью. В-суматохе, которая продолжалась до полудня, миссис Кэвендиш вполне могла сама закрыть эту дверь.

Далее, из выступления миссис Кэвендиш на дознании я заключил, что она что-то скрывает. Скажем, она утверждала, что слышала, как упал столик в комнате миссис Инглторп. Чтобы проверить ее слова, я попросил своего друга мосье Гастингса встать в коридоре возле комнаты миссис Кэвендиш. Вместе с полицейскими я отправился в комнату миссис Инглторп и во время обыска случайно опрокинул столик. Как и следовало ожидать, мой друг не слышал ни звука. Теперь я уже почти не сомневался, что в тот момент, когда подняли тревогу, миссис Кэвендиш находилась не в своей комнате (как было сказано в ее показаниях!), а в комнате миссис Инглторп.

Я взглянул на Мэри. Ее лицо покрывала смертельная бледность, но она мужественно улыбалась.

— Теперь попробуем восстановить ход событий. Миссис Кэвендиш находится в комнате своей свекрови. Она пытается найти какой-то документ. Вдруг миссис Инглторп просыпается, издает жуткий хрип и начинает биться в конвульсиях. Она пытается дотянуться до звонка и случайно переворачивает столик. Миссис Кэвендиш вздрагивает, роняет свечу, и воск разливается по ковру. Она поднимает свечу, быстро перебегает в комнату мисс Мердок и оттуда в коридор. Но там уже слышен топот бегущей прислуги. Что делать? Она спешит обратно в комнату мисс Мердок и начинает будить девушку. Из коридора слышны крики. Все пытаются проникнуть в комнату миссис Инглторп, и отсутствия миссис Кэвендиш никто не замечает. Почему-то никто не видел ее выходящей из другого крыла.

Пуаро взглянул на Мэри.

— Пока все верно, мадам?

Мэри кивнула.

— Да, совершенно верно. Я бы и сама уже давно все рассказала, если бы была уверена, что это облегчит положение моего мужа. Но мне показалось, что мой рассказ не докажет ни его вину, ни его невиновность.

— В каком-то случае, да, мадам. Но он помог бы мне избежать недоразумений и увидеть другие факты в верном освещении.

— Завещание! — вскричал Лоренс. — Так это ты сожгла завещание, Мэри?

Она покачала головой, и Пуаро покачал головой тоже.

— Нет, — возразил он. — Только один человек мог сжечь завещание — сама миссис Инглторп.

— Но постойте! Она сама только накануне его составила, — вырвалось у меня.

Пуаро улыбнулся.

— Тем не менее, mon ami, так оно и было. Иначе вы не сможете объяснить, почему в жаркий день миссис Инглторп просила разжечь камин у себя в комнате.

Действительно, подумал я, как же это никому не пришло в голову раньше?

— Температура в тот день была двадцать семь градусов в тени. Камин в такую жару ни к чему. Значит, его разожгли, чтобы сжечь то, что нельзя уничтожить иначе. Поскольку в усадьбе строго соблюдался режим экономии и прислуга не давала пропасть ни одному клочку исписанной бумаги, то завещание оставалось только сжечь. Узнав о том, что зажигали камин, я сразу понял: нужно было уничтожить что-то важное, возможно, что завещание. Поэтому обугленный обрывок не был для меня неожиданностью. Конечно, тогда я еще не знал, что сожженное завещание было составлено лишь несколькими часами ранее. Более того, когда все это выяснилось, я ошибочно связал уничтожение завещания со ссорой, которую слышала Доркас, и посчитал, что завещание составлено еще до скандала. Однако выяснились дополнительные подробности, и я понял, что ошибался. Пришлось заново сопоставлять все факты. Итак, в четыре часа Доркас слышит, как разгневанная миссис Инглторп кричит, что не побоится скандала между мужем и женой, даже если он станет достоянием гласности. А вдруг эти слова были адресованы не ее мужу, а мистеру Джону Кэвендишу? Через час, то есть около пяти, она говорит почти то же самое, но уже в иной ситуации. Она признается Доркас, что не знает, как поступить, поскольку боится скандала между мужем и женой. В четыре часа миссис Инглторп хотя и была разгневана, но вполне владела собой. В пять часов она выглядела совершенно подавленной и опустошенной.

Я предположил, что речь шла о двух разных скандалах, причем скандал, о котором говорилось в пять часов, касался лично миссис Инглторп.

Давайте теперь проследим, как развивались события. В четыре часа миссис Инглторп ссорится со своим сыном и угрожает рассказать обо всем миссис Кэвендиш, которая, кстати, слышала большую часть их разговора.

В четыре тридцать, после обсуждения, в каких случаях завещания теряют силу, миссис Инглторп составляет новое — в пользу своего мужа. Оба садовника ставят под ними свои подписи. В пять часов Доркас застает хозяйку совершенно убитой. В руках у нее листок бумаги — то, что Доркас называла «письмом», — и она приказывает разжечь камин. Таким образом, примерно между половиной пятого и пятью произошло что-то из ряда вон выходящее. Миссис Инглторп потрясена и решает сжечь только что написанное завещание.

Что же случилось? Как известно, в эти полчаса в будуар никто не входил, и нам остается только строить догадки. Но, кажется, я знаю, что произошло.

Установлено, что в письменном столе миссис Инглторп не было почтовых марок, ведь чуть позже она просила Доркас принести ей несколько штук. Миссис Инглторп решает поискать марки в бюро своего мужа. Бюро закрыто, но один из ее ключей подходит (я проверял это), и миссис Инглторп открывает крышку. В поисках марок она находит то, что совершенно не предназначалось для ее глаз. Я говорю о листке, который она держала в руке, разговаривая с Доркас. Однако миссис Кэвендиш считала, что «письмо», которое свекровь упорно отказывалась ей показать, являлось письменным доказательством неверности Джона. Ей хотелось прочесть «письмо», но миссис Инглторп уверяла Мэри — нисколько при этом не покривив душой, — что «письмо» не имеет никакого отношения к ее мужу. Однако миссис Кэвендиш была уверена, что миссис Инглторп просто защищает своего сына. Мэри — женщина очень решительная, и, несмотря на внешнее безразличие, ужасно ревнивая. Она хочет во что бы то ни стало завладеть «письмом». К тому же ей помог случай: она находит потерянный утром ключ от лилового портфеля, в котором, как ей известно, свекровь хранит важные документы.

Лишь ослепленная ревностью женщина способна на шаг, который предприняла миссис Кэвендиш. Вечером она незаметно открывает засов двери, ведущей из комнаты мисс Мердок в комнату миссис Инглторп. Видимо, она смазывает петли, поскольку дверь на следующий день открывалась совершенно бесшумно. Миссис Кэвендиш считает, что безопаснее всего проникнуть в комнату свекрови под утро, так как прислуга не обратит внимания на шаги — миссис Инглторп всегда вставала в это время, чтобы разогреть какао.

Итак, она одевается так, словно идет на ферму, и тихо проходит через комнату мисс Мердок.

— Но я бы наверняка проснулась от этого, — перебила моего друга Цинтия.

— Поэтому вас и усыпили.

— Усыпили?

— Да, мадемуазель.

Пуаро выдержал эффектную паузу и вновь обратился к присутствующим:

— Вы помните, мисс Мердок крепко спала, несмотря на страшный шум в соседней комнате. Этому было два объяснения: либо она притворялась спящей (во что я не верил), либо сон был вызван каким-то сильнодействующим средством.

Я тщательно осмотрел кофейные чашки, поскольку именно миссис Кэвендиш наливала кофе для мисс Мердок. Однако химический анализ содержимого всех чашек ничего не дал. Я тщательно сосчитал чашки. Шестеро человек пили кофе, чашек тоже шесть. Я уже собирался признать ошибочность своей гипотезы, как вдруг выяснилось, что кофе пили не шесть, а семь человек, ведь вечером приходил доктор Бауэрстайн! Значит, одна чашка все-таки исчезла! Слуги ничего не заметили: Энни накрыла на семь персон; она не знала, что Инглторп не пьет кофе, Доркас утром нашла — как обычно — шесть чашек, вернее, пять, ведь шестую нашли в комнате миссис Инглторп — разбитой. Я не сомневался, что пропала именно чашка мисс Мердок, поскольку во всех чашках был обнаружен сахар, а мадемуазель Цинтия никогда не пьет сладкий кофе. В это время Энни вспоминает, что, когда она несла какао наверх, на подносе была рассыпана соль. Я решил сделать химический анализ какао.

— Но зачем, — удивленно спросил Лоренс, — ведь анализ какао уже сделал Бауэрстайн?

— В первый раз в какао искали стрихнин. Я же проверил какао на содержание снотворного.

— Снотворного?

— Да, и моя догадка подтвердилась, — миссис Кэвендиш действительно добавила сильнодействующее, но безвредное снотворное в чашку мисс Мердок и миссис Инглторп. Можно представить, что испытала Мэри, когда у нее на глазах в страшных мучениях скончалась свекровь, и все начали говорить об отравлении. Видимо, она решила, что подсыпала слишком большую дозу снотворного и, таким образом, ответственна за эту смерть.

В панике она бежит вниз и бросает чашку и блюдце мисс Мердок в большую вазу, где их впоследствии обнаружил мосье Лоренс.

Остатки какао она тронуть не решилась, поскольку в комнате покойной находилось слишком много народу. Вскоре выяснилось, что смерть наступила в результате отравления стрихнином, и миссис Кэвендиш немного успокоилась.

Теперь ясно, почему смерть наступила только утром — сильная доза снотворного отсрочила действие яда.

Мэри взглянула на Пуаро, лицо ее чуть порозовело.

— Мосье, вы совершенно правы, те мгновения, когда у меня на глазах билась в конвульсиях миссис Инглторп, были на самом деле ужасны. Поражаюсь, как вы сумели обо всем этом догадаться. Теперь я понимаю смысл…

— …моего предложения исповедаться? Но вы так и не захотели довериться «отцу Пуаро»!

— Так значит, — сказал Лоренс, — какао со снотворным, выпитое после отравленного кофе, отсрочило действие яда?

— Верно, но был ли он отравлен: ведь миссис Инглторп к этому кофе не прикасалась.

— Что?!

— Помните, — продолжал Пуаро, довольный произведенным эффектом, — пятно на ковре в комнате покойной? Оно выглядело совсем свежим, еще чувствовался запах кофе. Рядом валялись мелкие фарфоровые осколки. За несколько минут до того, как я его обнаружил, произошел любопытный эпизод. Я положил свой чемоданчик на стол у окна. Не успел я опомниться, как столик накренился, и мои инструменты упали на пол, причем именно в то место, где находилось пятно. Уверен, что то же самое произошло и у миссис Инглторп, когда она поставила чашку на этот злополучный стол.

О дальнейшем можно только догадаться. Скорее всего, она подняла разбитую чашку и поставила ее возле кровати. Но миссис Инглторп хотела пить, поэтому она разогрела какао, хотя обычно делала это гораздо позже. И вот теперь мы подошли к самому главному. Мы выяснили, что кофе миссис Инглторп не пила, а в какао стрихнина не было, однако следствием установлено, что стрихнин в ее организм попал как раз в это время — от семи до девяти вечера.

Значит, миссис Инглторп выпила еще что-то, что, с одной стороны, обладало достаточно резким вкусом, способным замаскировать горечь яда, а с другой — выглядело настолько безобидным, что никому и в голову не пришло искать там яд.

Надеюсь, вы уже догадались — я говорю о тонике, который миссис Инглторп принимала каждый вечер.

— Иными словами, — переспросил я удивленно, — вы утверждаете, что убийца подсыпал стрихнин в тоник?

— Друг мой, подсыпать ничего не требовалось. Стрихнин содержался в самой микстуре. Сейчас вам все станет ясно. Вот что написано в рецептурном справочнике госпиталя Красного Креста.

Пуаро достал небольшой листок и прочел следующее:

«Следующий состав получает все более широкое распространение:

сульфат стрихнина 1 грамм, поташ бромида ³/₅ грамма, вода ⁵/₈ грамма.

В течение нескольких часов в нем происходит выпадение большей части солей стрихнина в осадок благодаря неразбавленному бромиду. Одна леди в Англии скончалась, приняв эту микстуру: выделившийся стрихнин собрался на дне и она выпила его почти весь с последней дозой».

— В микстуре, прописанной доктором Уилкинсом, бромида, конечно, не содержалось. Но, как вы помните, в комнате покойной найдена пустая коробка из-под бромида. Достаточно добавить два таких порошка в микстуру, и весь стрихнин осядет на дно бутылки. Как вы вскоре узнаете, человек, обычно наливавший лекарство миссис Инглторп, старался не взбалтывать бутылочку, чтобы не растворять собравшийся осадок. В ходе расследования я обнаружил несколько фактов, указывающих, что убийство первоначально было намечено на вечер понедельника. В понедельник кто-то сломал звонок в комнате миссис Инглторп, в понедельник мадемуазель Цинтия не ночевала дома, и миссис Инглторп оставалась одна в правом крыле дома. Ее призывы о помощи никто бы не услышал. Однако миссис Инглторп торопилась на концерт и в спешке забыла принять микстуру. На следующий день она обедала у миссис Роулстон и поэтому приняла последнюю — смертельную! — дозу лекарства только вечером, то есть на двадцать четыре часа позже, чем рассчитывал убийца. Именно благодаря этой задержке в моих руках оказалась самая важная улика, ставшая последним звеном в цепи доказательств.

В комнате воцарилась гнетущая тишина. Все глаза были устремлены на Пуаро. Он вынул три бумажные полоски.

— Mes amis^[64], перед вами письмо, написанное рукой убийцы. Будь оно чуть подробней, миссис Инглторп осталась бы жива.

Мой друг соединил полоски и, неторопливо откашлявшись, прочел:

— «Милая Ивлин, не волнуйся, все в порядке. То, что мы наметили на вчера, случится сегодня. Представляешь, как мы заживем, когда старуха подохнет! Не беспокойся, меня никто не заподозрит. Твоя идея с бромидом просто гениальна! Я буду предельно осторожен, ведь любой неверный шаг…» — на этом письмо обрывается, однако его авторство не вызывает сомнений. Все мы прекрасно знаем почерк мистера…

Страшный крик потряс комнату:

— Подлец! Как ты это нашел?

С грохотом опрокинулся стул. Пуаро проворно отскочил в сторону, и нападавший рухнул на пол.

— Дамы, господа, — торжественно провозгласил Пуаро, — разрешите представить вам убийцу — мистера Альфреда Инглторпа.

Глава 13
Пуаро объясняет

— Ну, Пуаро, ну, старый злодей, и вы называли меня своим другом? Выходит, все это время вы морочили мне голову?

Разговор происходил в библиотеке на втором этаже поместья. Инглторп и мисс Говард уже несколько дней находились под следствием. Джон и Мэри помирились, улеглись первые волнения, и я наконец заполучил Пуаро и мог удовлетворить свое любопытство.

Пуаро ответил не сразу. Наконец он вздохнул и сказал:

— Mon ami, я не обманывал вас. Просто иногда я позволял вам обманывать самого себя.

— Но зачем?

— Как бы вам объяснить? Понимаете, Гастингс, вы настолько благородны и искренни, настолько не привыкли кривить душой и притворяться, что, расскажи я о своих подозрениях, вы при первой же встрече с Инглторпом невольно выдали бы свои чувства. Инглторп — хитрая лисица, он сразу бы почуял неладное и в ту же ночь улизнул из Англии.

— Мне кажется, я умею держать язык за зубами!

— Друг мой, не обижайтесь. Без вашей помощи я бы никогда не раскрыл это преступление.

— И все-таки можно было хотя бы намекнуть.

— Я это делал, Гастингс, и не один раз! Но вы не обращали внимания на мои намеки. Разве я вам когда-нибудь говорил, что считаю убийцей Джона Кэвендиша? Наоборот, я предупреждал, что его оправдают.

— Да, но…

— А разве после суда я не сказал, что самое трудное — не поймать преступника, а доказать его вину? Неужели вы не поняли, что я говорил о двух разных людях?

— Нет, не понял.

— А разве еще в самом начале я не говорил вам, что попытаюсь всеми силами предотвратить арест Инглторпа сейчас? Но вы не обратили внимания и на эти слова.

— Неужели вы подозревали Инглторпа с самого начала?

— Конечно. От смерти миссис Инглторп выигрывали многие, но больше всех — ее муж. Это и следовало взять за основу. В первый день, отправляясь с вами в Стайлз, еще не зная, как было совершено преступление, но зная мистера Инглторпа, я не сомневался, что его трудно будет на чем-нибудь поймать.

Мне сразу стало ясно, что завещание сожгла миссис Инглторп. Здесь вам не в чем меня упрекнуть — я несколько раз повторял, что камин в такой жаркий день разожгли неспроста.

— Ладно, — проговорил я нетерпеливо, — рассказывайте дальше.

— Так вот, вскоре я начал сомневаться в виновности Инглторпа. Слишком уж много было против него улик.

— А когда вы снова стали его подозревать?

— Когда заметил одну странную вещь — Инглторп всеми силами старался, чтобы его арестовали. А вскоре мои подозрения переросли в уверенность, ведь выяснилось, что у миссис Райкес был роман с Джоном, а не с Инглторпом.

— А при чем тут миссис Райкес?

— Гастингс, подумайте сами. Допустим, у Инглторпа действительно был с ней роман. В таком случае его молчание было бы вполне понятным, но коль скоро это не так, значит, поведение Альфреда на дознании объяснялось другими причинами. Помните, он утверждал, что боялся скандала? Однако никакой скандал на самом деле ему не грозил. Следовательно, Инглторп зачем-то хотел быть арестованным, а значит, моя задача была не допустить ареста.

— Но почему он добивался собственного ареста?

— Только потому, mon ami, что он хорошо знает законы вашей страны. Человек, оправданный на суде, не может быть вторично судим за это же преступление! Инглторп понимал, что в любом случае его заподозрят в убийстве. Поэтому он подготавливает множество улик, чтобы укрепить эти подозрения и поскорее предстать перед судом. А на суде он предъявит неопровержимое алиби, и его оправдают!

— Пуаро, я совсем запутался. Откуда у Инглторпа взялось неопровержимое алиби, если он покупал в аптеке стрихнин?

Пуаро удивленно взглянул на меня.

— Друг мой, неужели вы до сих пор ничего не поняли? Инглторп и не думал покупать стрихнин. В аптеку приходила мисс Говард.

— Мисс Говард?

— А кто же еще? Для нее было совсем несложно загримироваться под Инглторпа. Мисс Говард женщина высокая, широкоплечая, с низким мужеподобным голосом. К тому же Инглторп ее родственник, и между ними есть определенное сходство, особенно в походке и манере держаться. Надо отдать им должное, Гастингс, идея была великолепной.

— А каким образом бромид попал в микстуру?

— Сейчас объясню. Видимо, весь план преступления, вплоть до мельчайших подробностей, разработала мисс Говард. Она прекрасно разбирается в фармакологии — отец Ивлин был доктором, и, по-видимому, она помогала ему в приготовлении лекарств. Во время подготовки к экзамену мисс Мердок приносила домой рецептурный справочник. Наверное, Ивлин взяла его полистать и случайно вычитала, что бромид имеет свойство осаждать стрихнин. Какая удача — миссис Инглторп как раз принимает бромид и микстуру, содержащую стрихнин! Остается только подсыпать две-три дозы порошка в микстуру!

Все очень просто, к тому же никакого риска. Трагедия произойдет только спустя две недели. Если кто-то и заметит мисс Говард с бутылочкой в руке, к этому времени все забудется. А чтобы окончательно избежать подозрений, надо затеять ссору с миссис Инглторп и с видом поруганной добродетели уехать из усадьбы. Блестящий план, не правда ли, Гастингс? Если бы они только им и ограничились, преступление могло бы остаться нераскрытым. Но нет, они решили еще чем-нибудь подстраховаться — и перестарались.

Пуаро прикурил, затянулся, впившись взглядом в потолок, и продолжал:

— Эта парочка хотела, чтобы в покупке стрихнина обвинили Джона Кэвендиша. Вспомните, почерк человека, расписавшегося в аптечном журнале, очень напоминал почерк Джона.

Они знали, что в понедельник миссис Инглторп должна принять последнюю дозу микстуры. Поэтому в понедельник, около шести, Инглторп намеренно прогуливается подальше от деревни, и его видят несколько человек. Мисс Говард заранее распускает слух, что у него роман с миссис Райкес, чтобы впоследствии Инглторп мог объяснить свое молчание по поводу этой прогулки. Итак, пока Альфред совершает вечерний моцион, мисс Говард в костюме Инглторпа покупает стрихнин якобы для собаки и подписывается в журнале, имитируя почерк Джона. Но трюк не сработает, если мистер Кэвендиш сможет предъявить алиби. Поэтому Ивлин пишет (снова почерком Джона!) записку, и мистер Кэвендиш послушно отправляется в уединенное место. Свидетелей, видевших его там, нет, следовательно, в алиби Джона никто не поверит!

До этого момента все идет по плану. Мисс Говард в тот же вечер уезжает в Миддлинхэм, а Инглторп спокойно возвращается домой. Теперь он абсолютно вне подозрений. Ведь стрихнин, купленный для того, чтобы подставить Джона, находится у мисс Говард. И тут происходит осечка: в тот вечер миссис Инглторп не принимает лекарство. Сломанный звонок, отсутствие мисс Мердок (которое Инглторп ловко организовал через свою жену) — все оказалось напрасным! Инглторп нервничает… и совершает ошибку! Он хочет предупредить свою сообщницу, что, мол, все идет по плану и нечего волноваться, и, воспользовавшись отсутствием жены, пишет письмо в Миддлинхэм. Неожиданно появляется миссис Инглторп. Он спешно прячет записку в бюро и закрывает его на ключ. В комнате оставаться опасно — вдруг миссис Инглторп что-нибудь у него попросит, придется открыть бюро, и она может заметить записку. Поэтому он отправляется на прогулку. Ему и в голову не приходит, что миссис Инглторп может открыть бюро собственным ключом и натолкнуться на письмо.

Однако именно это и происходит.

Миссис Инглторп узнает, что ее муж и мисс Говард замышляют убийство, но не знает, с какой стороны ждать опасность, конечно, упомянутые в письме бромиды ни о чем ей не говорят. Решив пока ничего не сообщать мужу, она сжигает только что составленное завещание и пишет нотариусу, чтобы тот завтра приехал в Стайлз. Записку она оставляет у себя.

— Так, значит, ее муж взломал замок лилового портфеля, чтобы извлечь оттуда записку?

— Да, и раз Инглторп шел на такой риск, значит, понимал важность этой, по сути дела единственной, улики.

— Но почему же он не уничтожил письмо?

— Потому что боялся держать его при себе.

— Вот бы и уничтожил его сразу!

— Не все так просто. У него имелось всего пять минут, как раз перед нашим приходом, ведь до этого Энни мыла лестницу и могла заметить, что кто-то прошел в правое крыло здания. Представьте, как Инглторп дрожащими руками пробует различные ключи, наконец один подходит, и он вбегает в комнату. Но портфель заперт! Если он взломает замок, то тем самым выдаст свой приход. Однако выбора нет — письмо оставлять нельзя.

Инглторп ломает замок перочинным ножиком и лихорадочно перебирает бумаги. Вот и письмо! Но куда его деть? Оставлять при себе нельзя, если заметят, что он выходит из комнаты покойной, его могут обыскать. Наверное, в этот момент снизу доносятся голоса Джона и Вэлса, поднимающихся по лестнице. В распоряжении Альфреда всего несколько секунд. Куда же девать это чертово письмо?! В корзину? Нельзя, ее содержимое наверняка проверят! Сжечь? Нет времени. Он растерянно озирается по сторонам и видит… как вы думаете, что, mon ami?

Я пожал плечами.

— Он видит вазу с бумажными жгутами, стоящую на каминной полке. В мгновение ока Инглторп разрывает письмо и, скрутив поплотнее три тонкие полоски, бросает их в вазу.

От удивления я не мог вымолвить ни слова.

— Никому не придет в голову, — продолжал Пуаро, — искать улики в вазе, стоящей на самом виду. При первом же удобном случае он сюда возвратится и уничтожит эту единственную улику.

— Неужели письмо все время находилось в вазе?

— Да, мой друг, именно там я и отыскал «недостающее звено». И это место подсказали мне вы.

— Я?

— Представьте себе — да! Помните, вы говорили, как я трясущимися руками выравнивал безделушки на каминной полке?

— Помню, но при чем тут…

— Гастингс, я вдруг вспомнил, что, когда мы в то утро заходили в комнату, я тоже машинально выравнивал эти безделушки. Но через некоторое время мне пришлось их снова поправлять. Значит, кто-то их трогал!

— Так вот почему вы как угорелый выскочили из комнаты и помчались в Стайлз!

— Совершенно верно, главное было не опоздать.

— Но я все равно не понимаю, почему Инглторп не уничтожил письмо. Возможностей у него было предостаточно.

— Ошибаетесь, друг мой. Я позаботился, чтобы он не смог этого сделать.

— Но каким образом?

— Помните, как я бегал по дому и рассказывал каждому встречному о пропаже документа?

— Да, я вас еще упрекнул за это.

— И напрасно. Я понимал, что убийца (не важно, Инглторп или кто-то другой) спрятал украденный документ. После того как я рассказал о пропаже, у меня появилась дюжина добросовестных помощников. Инглторпа и так подозревал весь дом, теперь же с него вообще не спускали глаз, он даже близко не мог подойти к комнате покойной. Альфреду ничего не оставалось, как уехать из Стайлз, так и не уничтожив злополучное письмо.

— Но почему это не сделала мисс Говард?

— Мисс Говард? Да она и не подозревала о существовании письма. За Инглторпом постоянно следили, к тому же они разыгрывали взаимную ненависть, поэтому уединиться для разговора было очень рискованно. Инглторп надеялся, что сможет в конце концов сам уничтожить письмо. Но я не спускал с него глаз, и Альфред решил не рисковать. Ведь несколько недель в вазу никто не заглядывал, вряд ли заглянут и впредь.

— Понятно. А когда вы начали подозревать мисс Говард?

— Когда понял, что она лгала на дознании. Помните, она говорила о письме, полученном от миссис Инглторп?

— Да. Но в чем состоит ее ложь?

— А вспомните, как выглядело письмо.

— Ничего особенного я не заметил. Письмо как письмо.

— Не совсем, друг мой. Как известно, почерк у миссис Инглторп был очень размашистый, и она оставляла большие промежутки между словами. Однако дата на письме — «17 июля» — выглядела несколько иначе. Вы понимаете, о чем я говорю?

— Честно говоря, нет.

— Гастингс, письмо было отправлено седьмого июля, то есть на следующий день после отъезда Ивлин, а мисс Говард поставила перед семеркой единицу.

— Но зачем?

— Я тоже задавал себе этот вопрос. Зачем мисс Говард понадобилось подделывать дату? Может быть, она не хотела показывать настоящее письмо от семнадцатого июля? Но по какой причине? И тут мне в голову пришла любопытная мысль. Помните, я говорил, что надо остерегаться людей, которые скрывают правду?

— Да, но вы же сами указывали на две причины, по которым мисс Говард не может быть убийцей.

— Гастингс, я тоже долгое время не мог в это поверить, пока не вспомнил, что мисс Говард — троюродная сестра Инглторпа. И что, если она не убийца, а сообщница убийцы? Если предположить, что преступников двое, то становится понятной ее бешеная ненависть к Инглторпу: под ней Ивлин скрывала совсем иные чувства! Думаю, их роман начался задолго до приезда Инглторпа в Стайлз. Тогда же в голове у мисс Говард созрел коварный план: Инглторп женится на богатой, но недалекой хозяйке поместья, глупая старуха делает его своим наследником, затем ей помогают отправиться на тот свет, а влюбленная парочка отправляется на континент, где до конца своих дней ведет безбедное существование.

Казалось, все было предусмотрено. Пока Инглторп отмалчивался на дознании, она возвращается из Миддинхэма с полным набором улик против Джона Кэвендиша. Никто за ней не следит, и мисс Говард спокойно подкидывает стрихнин и пенсне в комнату Джона, затем кладет черную бороду на дно сундука, справедливо полагая, что рано или поздно эти улики будут обнаружены.

— Не понимаю, почему они решили сделать своей жертвой Джона? По-моему, было бы гораздо легче все свалить на Лоренса.

— Правильно, но так получилось, что подозревать стали именно Джона Кэвендиша. Поэтому нашей парочке выбирать не пришлось.

— Но именно Лоренс вел себя очень странно.

— Кстати, вы поняли причину его необычного поведения?

— Нет.

— Все очень просто: Лоренс был уверен, что убийца — мадемуазель Цинтия.

— Цинтия? Что вы говорите?!

— Да, да, Гастингс, именно Цинтия. Я тоже ее сначала подозревал, и даже спрашивал Вэлса, не могла ли миссис Инглторп объявить наследником не члена своей семьи. А вспомните, кто приготовил порошки бромида? А ее появление в мужском костюме на маскараде! Тут было над чем призадуматься, Гастингс!

— Пуаро, мне решительно надоели ваши шутки!

— Я вовсе не шучу. Помните, как, стоя у кровати умирающей миссис Инглторп, Лоренс страшно побледнел?

— Да, он не мог оторвать взгляд от чего-то.

— Совершенно верно, Лоренс заметил, что дверь в комнату мадемуазель Цинтии не была закрыта на засов!

— Но ведь на дознании он утверждал обратное.

— Это и показалось мне подозрительным. Как выяснилось, мосье Лоренс просто выгораживал мисс Мердок.

— Но зачем?

— Потому что он в нее влюблен.

Я рассмеялся.

— Вот здесь вы ошибаетесь. Я знаю точно, что Лоренс не любит Цинтию, более того, он ее старательно избегает.

— Кто вам сказал, mon ami?

— Сама мисс Мердок.

— La pauvre petit^[65], она была сильно расстроена?

— Напротив, Цинтия сказала, что это ее не волнует.

— Друг мой, вы плохо знаете женщин. Можете быть уверены, что и она влюблена в Лоренса.

— Неужели?

— Странно, что вы не заметили этого сами. Каждый раз, когда мисс Мердок разговаривала с его братом, на лице Лоренса появлялась кислая мина. Он сам себя убедил, что Цинтия влюблена в Джона. Увидев незапертую дверь, мосье Лоренс заподозрил самое худшее. Миссис Инглторп была явно отравлена, а ведь именно Цинтия накануне провожала ее наверх. Чтобы предотвратить анализ остатков кофе, он наступает на чашку каблуком и позже, на дознании, пытается убедить присяжных, что никакого отравления не было.

— А о какой кофейной чашке говорилось в вашем «послании»?

— Я не сомневался, что чашку спрятала миссис Кэвендиш. Но для Лоренса слова «все будет в порядке» означали — если он найдет пропавшую чашку, то тем самым избавит от подозрений свою возлюбленную. Кстати, так и произошло.

— Пуаро, еще один вопрос. Что означали предсмертные слова миссис Инглторп?

— Совершенно очевидно, что, собрав последние силы, она назвала имя убийцы.

— Господи, Пуаро, по-моему, вы можете объяснить решительно все! Ладно, надо поскорее забыть эту ужасную историю. Кажется, Мэри и Джон это уже сделали. Я рад, что они помирились.

— Не без моей помощи!

— Что вы хотите сказать?

— Только то, что, если бы не было суда над Джоном, они бы уже давно разошлись. Я не сомневался, что Джон Кэвендиш еще любит свою жену, а также, что и она любит его. Но они слишком отдалились друг от друга, друг друга не поняв. Вспомните, Гастингс, когда Мэри выходила за Джона, она его не любила, и он это знал. Он весьма щепетильный человек и не хотел навязывать себя. По мере того, как он отдалялся от нее, ее любовь росла. Но они оба — горды, и гордость стала преградой между ними. Он завязал интрижку с миссис Райкес, она решила ответить мужу тем же и сделала вид, что увлечена доктором Бауэрстайном. Помните, в день ареста Джона я сказал вам, что в моих руках счастье женщины?

— Да, теперь я понял.

— Ох, Гастингс, ничего вы не поняли! Мне ничего не стоило доказать невиновность мистера Кавендиша. Но я решил, что только суд, то есть смертельная опасность, нависшая над Джоном, заставит их забыть о гордости, ревности и взаимных обидах. Так и произошло.

— Так вы могли избавить Джона от допроса?

Я взглянул на Пуаро. Воистину надо обладать самонадеянностью моего друга, чтобы позволить судить человека за убийство матери лишь для того, чтобы помирить его с женой!

Пуаро улыбнулся.

— Наверное, вы меня осуждаете, mon ami? Напрасно, я не сомневался, что все кончится хорошо. Друг мой, на свете нет ничего прекрасней семейного счастья, ради него стоит пойти на риск.

Я вспомнил, как несколько дней назад сидел рядом с Мэри, пытаясь хоть немного ее подбодрить. На миссис Кэвендиш не было лица, бледная, изможденная, она сидела, откинувшись в кресле, и вздрагивала при каждом звуке. Вдруг в комнату вошел Пуаро со словами:

— Не волнуйтесь, мадам, я вернул вам вашего мужа.

В дверях появился Джон.

Выходя, я оглянулся. Они обнимали друг друга, не в силах произнести ни звука, но их глаза были красноречивее любых слов.

Я вздохнул.

— Пуаро, наверное, вы правы — на свете нет ничего дороже счастья влюбленных.

В дверь постучали, и в комнату вошла Цинтия.

— Можно на минутку?

— Конечно, Цинтия, заходите.

— Я только хотела сказать… — Цинтия запнулась и покраснела, — что я вас очень люблю!

Она быстро поцеловала сначала меня, потом Пуаро и выбежала из комнаты.

— Что это означало? — проговорил я удивленно. (Конечно, приятно, когда тебя целует такая девушка, как Цинтия, но зачем же это делать в присутствии Пуаро?)

— Видимо, мисс Мердок поняла, — спокойно проговорил мой друг, — что мосье Лоренс относится к ней несколько лучше, чем она предполагала.

Но ведь только что…

В этот момент мимо открытой двери прошел Лоренс.

— Мосье Лоренс! — закричал Пуаро. — Мосье Лоренс! Мне кажется, вас можно поздравить?

Лоренс покраснел и промямлил что-то невразумительное.

Воистину, влюбленный мужчина представляет из себя жалкое зрелище! Зато Цинтия была очаровательна. Я тяжело вздохнул.

— Что с вами, mon ami?

— Да так, ничего… Просто в этом доме живут две прекрасные женщины…

— И обе влюблены, но не в вас! Ничего, Гастингс, уверен, что и на вашей улице будет праздник!

ТАИНСТВЕННЫЙ ПРОТИВНИК
The Secret Adventure 1922 © Перевод Гурова И., 1995

Посвящается всем ведущим монотонную жизнь с пожеланиями хоть опосредованно испытать удовольствия и опасности приключения

Пролог

Было два часа дня 7 мая 1915 года. «Лузитанию^[66]» одна за другой поразили две торпеды, и пароход начал быстро погружаться. Матросы поспешно спускали шлюпки. Женщин и детей выстраивали в очередь. Жены и дочери судорожно обнимали мужей и отцов, молодые матери крепко прижимали к груди младенцев. Чуть в стороне стояла совсем еще юная девушка, лет восемнадцати, не больше. Она, казалось, не испытывала страха — ясные серьезные глаза спокойно смотрели в морскую даль.

— Прошу прощения, — раздался рядом с ней мужской голос.

Девушка, вздрогнув, обернулась. Этого мужчину она уже не раз замечала среди пассажиров первого класса. Было в нем нечто таинственное, бередившее ее фантазию. Он заметно сторонился остальных пассажиров. Если к нему обращались, он тут же пресекал все попытки завязать разговор. А еще у него была привычка нервно и подозрительно оглядываться через плечо.

Сейчас он был чрезвычайно взволнован. Его лоб был покрыт капельками пота.

Она не сомневалась, что этот человек способен мужественно встретить смерть, тем не менее он явно находился во власти панического страха.

— Да? — Взгляд ее выражал участие.

Но он смотрел на нее в нерешительности, почти с отчаянием.

— А что поделаешь? — пробормотал он словно самому себе. — Другого выхода нет! — И уже громче отрывисто спросил: — Вы американка?

— Да.

— И патриотка?

Девушка вспыхнула.

— Разве можно спрашивать о таких вещах? Конечно, патриотка.

— Не сердитесь. На карту поставлено слишком много. Я вынужден довериться кому-то. Причем женщине.

— Но почему?

— «Женщины и дети первыми в шлюпки!» Вот почему. — Торопливо оглядевшись по сторонам, мужчина понизил голос. — Я везу документ. Чрезвычайной важности. Он может сыграть решающую роль в судьбе союзных держав. Понимаете? Его необходимо спасти! И у вас на это несравненно больше шансов, чем у меня. Ну что, возьмете?

Девушка молча протянула руку.

— Погодите… Я обязан вас предупредить. Это сопряжено с риском… если меня выследили. Но, по-моему, я ускользнул. Однако как знать? Если все-таки выследили, вам будет угрожать большая опасность. Хватит у вас духа?

Девушка улыбнулась.

— Хватит. Я горжусь тем, что вы выбрали меня. Ну а потом что мне делать?

— Следите за колонкой объявлений в «Таймс»^[67]. Мое будет начинаться с обращения «Попутчица!». Если оно не появится в течение трех дней… Значит, я вышел из игры. Тогда отвезите пакет в американское посольство и отдайте послу в собственные руки. Все ясно?

— Все.

— Тогда приготовьтесь! Пора прощаться. — Он взял ее руку и уже громко произнес: — Прощайте! Желаю удачи!

Ее пальцы сжали клеенчатый пакет, до последнего момента скрытый в его ладони.

«Лузитания» все заметнее кренилась на правый борт. Девушку окликнули, и она спустилась в шлюпку.

Глава 1
Молодые Авантюристы с ограниченной ответственностью

— Томми, старый черт!

— Таппенс, старая перечница!

Обмениваясь этими дружескими приветствиями, молодые люди на секунду застопорили движение на выходе из метро на Дувр-стрит. Словечки «старый» и «старая» были не слишком точны — общий возраст этой парочки не достигал и сорока пяти.

— Сто лет тебя не видел! — продолжал молодой человек. — Куда ты летишь? Может, перехватим где-нибудь пару плюшек? А то здесь нам, того и гляди, врежут — перегородили проход. Пошли отсюда!

Девушка кивнула, и они зашагали по Дувр-стрит в сторону Пикадилли^[68].

— Так куда мы направимся? — осведомился Томми.

Чуткие уши мисс Пруденс Каули, по некой таинственной причине которую в кругу близких людей звали «Таппенс»^[69], не преминули уловить легкую тревогу в его голосе.

— Томми, ты на мели! — безапелляционно заявила она.

— Да ничего подобного! — запротестовал Томми. — Кошелек еле застегивается.

— Врать ты никогда не умел, — сурово изрекла Таппенс. — Разве что сестре Гринбенк, когда ты внушил ей, что тебе назначено пиво для поднятия тонуса, просто врач забыл вписать это в карту. Помнишь?

— Еще бы! — Томми засмеялся. — Матушка Грин-бенк шипела точно кошка, когда дело прояснилось. Хотя вообще-то неплохая была старушенция! Госпиталь — наш госпиталь! — тоже, наверное, расформирован?

— Да. — Таппенс вздохнула. — Тебя демобилизовали?

— Два месяца назад.

— А выходное пособие? — осторожно спросила Таппенс.

— Израсходовано.

— Ну, Томми!

— Нет, старушка, не на буйные оргии. Где уж там! Прожиточный минимум нынче, — самый минимальный минимум, — составляет, да будет тебе известно…

— Детка! — перебила его Таппенс. — Относительно прожиточных минимумов мне известно все, и очень хорошо известно… А, вот и «Лайонс»!^[70] Чур, каждый платит за себя. Идем! — И Таппенс направилась к лестнице на второй этаж.

Зал был полон. Бродя в поисках свободного столика, они невольно слышали обрывки разговоров.

— …и знаешь, она села и… да-да, и расплакалась, когда я ей сказал, что надеяться на квартиру ей в общем нечего…

— …ну просто даром, дорогая! Точь-в-точь такая же, какую Мейбл Льюис привезла из Парижа…

— Поразительно, чего только не наслушаешься! — шепнул Томми. — Утром я обогнал двух типчиков, которые говорили про какую-то Джейн Финн. Нет, ты слышала когда-нибудь подобную фамилию!^[71]

Тут как раз две пожилые дамы встали из-за стола и принялись собирать многочисленные свертки. Таппенс ловко проскользнула на освободившийся стул. Томми заказал чай с плюшками, Таппенс — чай и жареные хлебцы с маслом.

— И чай, пожалуйста, в отдельных чайничках, — добавила она строго.

Томми уселся напротив нее. Его рыжие волосы были гладко зализаны, но некрасивое симпатичное лицо не оставляло сомнений: перед вами джентльмен и любитель спорта. Безупречно сшитый коричневый костюм явно доживал свои дни.

Оба они смотрелись очень современно. Таппенс — не то чтобы красавица, но маленькое ее личико с волевым подбородком и большими широко расставленными серыми глазами, задумчиво глядящими на мир из-под прямых черных бровей, не было лишено очарования. На черных, коротко остриженных волосах кокетливо примостилась зеленая шапочка, а далеко не новая и очень короткая юбка открывала на редкость стройные ножки. Весь ее вид свидетельствовал о мужественных усилиях выглядеть элегантно.

Но вот наконец им принесли чай, и Таппенс, очнувшись от своих мыслей, разлила его по чашкам.

— Ну а теперь, — сказал Томми, впиваясь зубами в плюшку, — давай обменяемся информацией. Мы же не виделись с самого госпиталя, то есть с шестнадцатого года.

— Ну что ж! — Таппенс откусила кусок жареного хлебца. — Краткая биография мисс Пруденс Каули, пятой дочери архидьякона Каули из Малого Миссенделла, графство Суффолк^[72]. В самом начале войны мисс Каули, презрев прелести (и докучные обязанности) домашней жизни, едет в Лондон и поступает на работу в офицерский госпиталь. Первый месяц: каждый день перемывает шестьсот сорок восемь тарелок. Второй месяц: получает повышение и перетирает вышеперечисленные тарелки. Третий месяц: получает повышение и переводится на чистку картошки. Четвертый месяц: получает повышение и намазывает маслом ею же нарезанный хлеб. Пятый месяц: получает повышение на следующий этаж с возложением на нее обязанностей санитарки и вручением ей швабры и ведра. Шестой месяц: получает повышение и прислуживает за столом. Седьмой месяц: на редкость приятная внешность и хорошие манеры обеспечивают ей очередное повышение — теперь она накрывает стол для самих палатных сестер! Восьмой месяц: печальный срыв в карьере. Сестра Бонд съела яйцо сестры Уэстхевен.

Великий скандал! Виновата, естественно, санитарка. Недопустимая халатность в столь ответственном деле! Назад к ведру и швабре! Какое крушение! Девятый месяц: опять повышение — подметает палаты, где и натыкается на друга детства в лице лейтенанта Томаса Бирсфорда (Томми, где твой поклон!), которого не видела долгих пять лет. Встреча трогательная до слез. Десятый месяц: строгий выговор от старшей сестры за посещение кинематографа в обществе одного из пациентов, а именно: вышеупомянутого лейтенанта Томаса Бирсфорда. Одиннадцатый и двенадцатый месяцы: возвращение к обязанностям уборщицы, с коими справляется блестяще. В конце года покидает госпиталь в сиянии славы. После чего, обладающая множеством талантов, мисс Каули становится шофером и возит сначала продуктовый фургон, грузовик, затем генерала. Последнее оказалось самым приятным. Генерал был молод.

— Кого же из них? — спросил Томми. — Просто тошно вспомнить, как эти хлыщи катали из Военного министерства в «Савой»^[73] и из «Савоя» в Военное министерство.

— Фамилию его я позабыла, — призналась Таппенс. — Но вернемся к теме. В известном смысле это был мой высший взлет. Затем я поступила в правительственное учреждение. Какие дивные чаепития мы устраивали! В мои планы входило испробовать себя на сельскохозяйственных работах, поработать почтальоншей, а завершить карьеру на посту автобусной кондукторши — но грянуло перемирие. Пришлось, точно пиявке, присосаться к своему учреждению на долгие-долгие месяцы, но, увы, в конце концов от меня избавились. С тех пор никак не устроюсь. Ну, а теперь твоя очередь — рассказывай!

— В моем послужном списке повышений куда меньше, — не без горечи сказал Томми. — Сплошная рутина, никакого разнообразия. Как тебе известно, меня снова отправили во Францию. Потом в Месопотамию^[74], где я опять угодил под пулю. Отлеживался в тамошнем госпитале. Потом до самого перемирия застрял в Египте, поболтался там некоторое время и был демобилизован, как я тебе уже говорил. И вот уже долгие десять месяцев мучаюсь в поисках места! А мест нет. Или, если и есть, меня на них не берут. Какой от меня толк? Что я смыслю в бизнесе? Ровным счетом ничего.

Таппенс угрюмо кивнула.

— А как насчет колонии? — Она вопросительно взглянула на него.

Томми мотнул головой.

— Вряд ли мне там понравится, и уж я там точно придусь не ко двору.

— Может, богатые родственники?

Томми еще раз мотнул головой.

— О, Томми, ну, хотя бы двоюродная бабушка!

— Есть у меня старик дядя, который более или менее преуспевает. Но он не в счет.

— Да почему?

— Он хотел усыновить меня, а я отказался.

— Кажется, я что-то об этом слышала… — задумчиво произнесла Таппенс. — Ты отказался из-за матери…

Томми покраснел.

— Ну да, представляешь ее положение. Ведь, кроме меня, у нее никого не было. А старикан ее ненавидел. И хотел забрать меня просто назло ей.

— Твоя мать ведь умерла? — тихонько спросила Таппенс.

Томми кивнул, и ее большие серые глаза затуманились.

— Ты настоящий человек, Томми, я это всегда знала.

— Чушь! — буркнул Томми. — Вот такие мои дела. Я уже на пределе.

— Я тоже! Держалась, сколько могла. Исходила все конторы по найму. Бежала по каждому объявлению. Хваталась за любую возможность. Экономила, скаредничала, во всем себе отказывала! Все без толку. Придется вернуться под отчий кров.

— А тебе неохота?

— Конечно, неохота! К чему сентиментальничать. Папа — прелесть, и я его очень люблю, но ты и вообразить не можешь, какой я для него крест! Этот ярый викторианец^[75] убежден, что короткие юбки и курение неприличны и безнравственны. Я для него хуже занозы, сам понимаешь. Когда война забрала меня, он вздохнул с облегчением. Видишь ли, нас у него семеро. Просто кошмар! С утра до вечера домашнее хозяйство, да еще заседания в клубе матерей! Я всегда была кукушонком. Так не хочется возвращаться. Но, Томми, что мне еще остается?

Томми грустно покачал головой. Наступившее молчание снова нарушила Таппенс:

— Деньги! Деньги! Деньги! С утра до ночи я думаю только о деньгах. Наверное, я чересчур меркантильна, но что с собой поделаешь?

— Вот, и со мной так же, — согласно кивнул Томми.

— Я перебрала все мыслимые и немыслимые способы оказаться при деньгах. Впрочем, их набралось только три, — продолжала Таппенс. — Получить наследство, выскочить за миллионера и заработать. Первое отпадает. Богатых дряхлых родственников у меня нет. Все мои престарелые бабушки и тетушки доживают свой век в приютах для неимущих дам и девиц благородного происхождения. Я всегда перевожу старушек через дорогу и подаю оброненные свертки старичкам, в надежде, что они окажутся эксцентричными миллионершами или миллионерами. Но ни один из них не пожелал узнать моего имени, многие даже и «спасибо» не сказали.

Они помолчали.

— Естественно, самый верный шанс — это брак. — Продолжала Таппенс. — Я чуть не подростком подумывала выйти замуж за богатенького! А что? Достойное решение для всякой разумной девицы. Ты же знаешь, что я не сентиментальна. — Она помолчала. — Ну скажи, разве я сентиментальна? — в упор спросила она.

— Конечно нет, — торопливо согласился Томми. — Никому и в голову не придет заподозрить тебя в этом!

— Не слишком лестно! — возразила Таппенс. — Впрочем, ты, я полагаю, просто неудачно выразился. Ну и вот: я готова, я стражду, но ни одного миллионера на примете. Все мои знакомые молодые люди сидят на мели, как и я.

— Ну, а генерал? — осведомился Томми.

— По-моему, в мирное время он торгует велосипедами, — пояснила Таппенс. — Вот так! Но ведь ты-то можешь жениться на богатой.

— У меня тоже никаких перспективных знакомств.

— Ну и что? Взял бы да познакомился. Ты ведь мужчина. Я же не могу, подсторожив у «Ритца»^[76] какого-нибудь типа в меховом пальто, остановить его и брякнуть: «Послушайте, вы человек богатый. Мне бы хотелось с вами познакомиться!»

— А мне ты советуешь подкатиться с такими словами к соответственно одетой девице?

— Не говори глупостей! Ты же можешь наступить ей на ногу, поднять ее носовой платок или еще что-нибудь в этом роде. Она поймет, что ты хочешь с ней познакомиться, обрадуется и остальное возьмет на себя.

— Боюсь, ты переоцениваешь мое мужское обаяние, — вздохнул Томми.

— Ну, а мой миллионер, скорее всего, бросится от меня как ошпаренный! Нет, на брак по расчету надеяться нечего. Остается, стало быть, «сделать» деньги!

— Но мы ведь попробовали и у нас ничего не получилось, — напомнил Томми.

— Мы испробовали все общепринятые способы, верно? А если попробовать что-нибудь неординарное? Томми, давай станем авантюристами!

— Идет! — весело ответил Томми. — С чего начнем?

— В том-то и загвоздка. Если бы мы могли себя чем-нибудь зарекомендовать, то нас нанимали бы для совершения разных преступлений.

— Восхитительно! — заметил Томми. — И особенно в устах дочери священника.

— Нравственная ответственность падет на работодателей, — возразила Таппенс. — Согласись, есть все-таки разница: украсть бриллиантовое колье для себя или для того, кто тебя нанял.

— Если тебя поймают, никакой разницы не будет!

— Возможно. Но только меня не поймают. Я жутко умная.

— Твоим главным грехом всегда была скромность, — вздохнул Томми.

— Не ехидничай. Послушай, Томми. Может, правда попробуем? Образуем деловое товарищество.

— Компания по краже бриллиантовых колье с ограниченной ответственностью?

— Ну, колье это я так, для примера. Давай организуем… как это в бухгалтерии называется?

— Не знаю. Я никогда не имел дел с бухгалтерией.

— В отличие от меня. Только я всегда путалась и заносила убытки в графу прибыли, а прибыль в графу убытков, за что меня и уволили… Вспомнила! Совместное предприятие!^[77] Когда я встретила это название среди занудных цифр, мне оно показалось ужасно романтичным. Есть в нем какой-то елизаветинский привкус: напоминает о галеонах и дублонах!^[78] Совместное предприятие!

— «Молодые Авантюристы» с ограниченной ответственностью? Так и назовем, а, Таппенс?

— Смейся, смейся, но, по-моему, в этом что-то есть.

— Ну и как ты собираешься находить потенциальных клиентов?

— Через объявления, — не задумываясь ответила Таппенс. — У тебя не найдется листка бумаги и карандаш? Мужчины, по-моему, всегда их носят с собой, ну, как мы — шпильки и пудреницы.

Томми протянул ей довольно потрепанную зеленую записную книжку, и Таппенс начала деловито царапать карандашом.

— Начнем так: «Молодой офицер, дважды раненный на фронте…»

— Ни в коем случае!

— Как угодно, мой милый. Но, поверь, именно эта фраза может растрогать сердце богатой старой девы, она тебя усыновит, и тебе уже не придется идти в молодые авантюристы.

— Я не хочу, чтобы меня усыновляли.

— Да, совсем забыла, у тебя на этот счет идиосинкразия. Не сердись, я просто пошутила. В газетах полным-полно таких историй… Ну, а если так? «Два молодых авантюриста готовы заняться чем угодно и отправиться куда угодно. За приличное вознаграждение». Это надо, чтобы было ясно с самого начала. Да! Еще можно добавить: «Любое предложение в пределах разумного будет принято» — ну, как с квартирами и мебелью.

— По-моему, любое предложение в ответ на такое объявление может быть только очень неразумным!

— Томми, ты гений! Так куда шикарнее. «Любое неразумное предложение будет принято — при соответствующей оплате». Ну как?

— Я бы про оплату больше не упоминал. Звучит как-то назойливо.

— Ну, так оно и есть. И даже более того! Впрочем, может, ты и прав. А теперь я прочту, что получилось: «Два молодых авантюриста готовы заняться чем угодно и куда угодно отправиться. За приличное вознаграждение. Любое неразумное предложение будет принято». Как бы ты воспринял такое объявленьице?

— Как розыгрыш или как бред сумасшедшего.

— Ну разве это бред? Никакого сравнения с тем бредом, который я прочла сегодня утром. Совершенно замечательное объявление. Начиналось с имени «Петуния», а подписано было «Самый лучший мальчик». — Она вырвала листок и протянула его Томми. — Ну, вот. Я думаю, лучше всего это поместить в «Таймс». Обратный адрес: почтовый ящик номер такой-то. Будет стоить пять шиллингов^[79]. Вот мои полкроны.

Томми вдумчиво изучал текст, лицо его заметно покраснело.

— Может, действительно попробовать? — сказал он наконец. — А, Таппенс? Просто для смеха?

— Томми, ты молодец. Я знала, что ты согласишься. Выпьем за наши будущие успехи! — Она разлила по чашкам остатки остывшего чая. — За наше совместное предприятие! Пусть оно процветает!

— «Молодые Авантюристы» с ограниченной ответственностью! — подхватил Томми.

Они поставили чашки и немного смущенно засмеялись. Таппенс встала.

— Ну, мне пора возвращаться в мои роскошные апартаменты.

— А я, пожалуй, прогуляюсь пешком до «Ритца», — сказал Томми с усмешкой. — Где и когда встретимся?

— Завтра в двенадцать в метро на «Пикадилли». Тебе удобно?

— Я целиком собой располагаю, — величественно объявил мистер Бирсфорд.

— Тогда пока, до завтра.

— До скорого, старушка.

И они разошлись в разные стороны. Общежитие Таппенс находилось в районе, который слишком великодушно именовался «Южной Белгрейвией»^[80]. Из экономии она не села в автобус. И уже прошла половину Сент-Джеймского парка^[81], как вдруг вздрогнула от неожиданности, услышав за спиной мужской голос:

— Простите, не могли бы вы уделить мне несколько минут?

Глава 2
Предложение мистера Виттингтона

Таппенс резко обернулась, но приготовленные слова так и не сорвались с ее языка: ибо внешность и манера держаться окликнувшего ее человека начисто опровергли ее естественные предположения. Она озадаченно молчала, а он, словно прочитав ее мысли, быстро сказал:

— Уверяю вас, вам не стоит меня опасаться.

И Таппенс успокоилась. Хотя незнакомец естественно должен был вызвать у нее неприязнь и недоверие, она чувствовала, что у него нет тех намерений, которые она поначалу ему приписала. Высокий мужчина, чисто выбритый, с тяжелой челюстью. Под ее пристальным взглядом маленькие хитрые глазки заюлили.

— Так в чем же дело? — спросила она.

Он улыбнулся.

— Я случайно услышал часть вашей беседы с молодым джентльменом в «Лайонсе».

— И что же?

— Да ничего. Только я подумал, что могу оказаться вам полезен.

— Ага, вот оно что! Значит, вы все время шли за мной?

— Я позволил себе такую вольность.

— И чем, по-вашему, вы можете оказаться мне полезным?

Он достал из кармана визитную карточку и с поклоном протянул ей. Таппенс внимательно ее прочла. «Мистер Эдвард Виттингтон». Под фамилией было написано «Эстонское стекло» и адрес лондонской конторы. Мистер Виттингтон сказал:

— Зайдите ко мне завтра утром в одиннадцать, я изложу вам мое предложение.

— В одиннадцать? — с сомнением повторила Таппенс.

— В одиннадцать.

— Ладно, приду, — решительно сказала она.

— Благодарю вас, всего хорошего. — Он элегантным жестом приподнял шляпу и ушел. Таппенс несколько секунд смотрела ему вслед. Затем передернула плечами, словно терьер, стряхивающий воду с шерсти.

— Приключения начинаются, — пробормотала она. — Интересно, что ему от меня нужно? Есть в вас нечто такое, мистер Виттингтон, что мне очень и очень не нравится. И все же я ни капельки вас не боюсь. Сколько раз мне приходилось твердить: «Малютка Таппенс умеет за себя постоять, можете не сомневаться!» — я готова повторять это снова!

И, тряхнув головой, она быстро пошла вперед. Однако кое-какие соображения заставили ее свернуть с дороги и зайти на почту. Там она несколько минут размышляла, держа в руке телеграфный бланк. Мысль о том, что пять шиллингов могут быть потрачены зря, перевесила остальные соображения. И она решила рискнуть всего девятью пенсами.

Презрев скрипучее перо и густую черную патоку, которыми благодетельное почтовое ведомство снабжает свои отделения, Таппенс вынула карандаш Томми, который нечаянно присвоила, и быстро написала: «Объявление не помещай. Объясню завтра», указав адрес клуба Томми, с которым ему на следующий месяц, видимо, предстояло расстаться — если только судьба не смилостивится и не пошлет денег на ежегодный взнос.

— Может, он успеет ее получить, — пробормотала Таппенс. — Может, и повезет.

Расплатившись, она поспешила домой, заглянув лишь в булочную, чтобы купить свежих плюшек на три пенса. Расположившись в своей каморке под крышей, она жевала плюшки и размышляла о будущем. Что за фирма «Эстонское стекло» и зачем там могли понадобиться ее услуги? Ее охватило приятное волнение. В любом случае отчий кров снова отодвинулся далеко на задний план. Будущее уже не казалось столь безнадежным.

Ночью Таппенс долго не могла заснуть, а потом ей приснилось, что мистер Виттингтон поставил ее мыть груду штуковин из эстонского стекла, которые почему-то жутко напоминали госпитальные тарелки.

Было без пяти минут одиннадцать, когда Таппенс приблизилась к зданию, в котором размещалась контора фирмы. Прийти раньше означало бы проявить недипломатичную заинтересованность. А потому она решила прогуляться до конца улицы и лишь ровно в одиннадцать нырнула в подъезд. Фирма «Эстонское стекло» была расположена на верхнем этаже. В здании имелся лифт, но Таппенс предпочла подняться по лестнице. Слегка запыхавшись, она остановилась перед дверью, на матовом стекле которой краской было выведено «Эстонское стекло и К°».

Таппенс постучала. Изнутри донесся голос, послышалось что-то вроде «войдите». Она повернула ручку и оказалась в небольшой, довольно грязной приемной.

Пожилой клерк соскользнул с высокого табурета у конторки возле окна и вопросительно на нее посмотрел.

— Меня ждет мистер Виттингтон, — сказала Таппенс.

— Сюда, пожалуйста. — Он подошел к внутренней двери, постучав, открыл ее и пропустил Таппенс внутрь.

Мистер Виттингтон сидел за большим письменным столом, заваленным бумагами. Таппенс поняла: вчерашнее впечатление ее не обмануло, в мистере Виттингтоне действительно чувствовалось что-то подозрительное. С одной стороны, холеная физиономия преуспевающего дельца, с другой — бегающие глазки — сочетание несимпатичное.

Он оторвался от бумаг и кивнул.

— Та-ак, значит, все-таки пришли? Отлично. Садитесь, прошу вас.

Таппенс опустилась на стул напротив. Такая миниатюрная, такая застенчивая. Скромно потупив глазки, она ждала, а мистер Виттингтон все шуршал и шуршал своими бумагами. Наконец он отодвинул их в сторону.

— А теперь, милая барышня, перейдем к делу. — Его широкое лицо расползлось в улыбке. — Вам нужна работа? Ну, так я могу вам кое-что предложить. Сто фунтов на руки и оплата всех расходов. Что скажете? — Мистер Виттингтон откинулся на спинку кресла и засунул большие пальцы в проймы жилетки.

Таппенс настороженно посмотрела на него и спросила:

— А что мне предстоит делать?

— Ничего. Практически ничего. Приятное путешествие, и только.

— Куда?

Мистер Виттингтон снова улыбнулся.

— В Париж.

— О-о! — задумчиво произнесла Таппенс, а про себя подумала: «Слышал бы это мой папочка, его бы удар хватил. Но мистер Виттингтон в роли Дон-Жуана… — что-то не представляю».

— Да, — продолжал Виттингтон, — что может быть чудеснее? Отвести стрелки часов на несколько лет назад, всего лишь года на два-три, не больше. И вновь поступить в один из тех очаровательных пансионов для молодых девиц, какими изобилует Париж…

— В пансион?! — вырвалось у Таппенс.

— Вот именно. Пансион мадам Коломбье, авеню де Нейи.

Таппенс прекрасно знала это имя. Пансион для избранных! Несколько ее американских подруг в свое время учились там. Ее недоумению не было границ.

— Вы хотите, чтобы я поступила в пансион мадам Коломбье? И на какой срок?

— Пока не знаю, возможно, месяца на три.

— Это все? И никаких других условий?

— Никаких. Разумеется, вы поступите туда под видом моей подопечной и не станете поддерживать никакой связи со своими близкими. Пока будете находиться там, никто не должен знать, где вы находитесь. Это мое условие. Да, кстати, вы ведь англичанка?

— Да.

— Но говорите вы с легким американским акцентом.

— В госпитале я дружила с одной американкой. Возможно, заразилась от нее. Но мне ничего не стоит от него избавиться.

— Нет-нет. Даже лучше, если вас примут за американку. Не придется изобретать подробности вашей прошлой жизни. Да, так оно будет лучше. Итак…

— Минуточку, мистер Виттингтон, вы, кажется, решили, что я уже согласилась?

Виттингтон посмотрел на нее с удивлением.

— Неужели вы хотите отказаться? Уверяю вас, пансион мадам Коломбье чрезвычайно фешенебельное заведение. А оплата весьма щедрая…

— Вот именно, — сказала Таппенс. — В том-то и дело. Оплата слишком щедрая, мистер Виттингтон. Я не понимаю, зачем вам платить мне такие деньги?

— Не понимаете? — мягко сказал Виттингтон. — Ну хорошо, я вам объясню. Конечно, я мог бы найти кого-нибудь еще за гораздо меньшую сумму. Но раз уж мне требуется благовоспитанная барышня, причем умная и находчивая, способная хорошо сыграть свою роль и к тому же умеющая не задавать слишком много вопросов, я готов платить.

Губы Таппенс тронула улыбка. Очко в пользу Виттингтона.

— И еще. Вы пока не упомянули про мистера Бирсфорда. Как будет с ним?

— Мистер Бирсфорд?

Мой компаньон, — с достоинством ответила Таппенс. — Вчера вечером вы видели нас вместе.

— Ах да. Но, боюсь, его услуги нам не понадобятся.

— В таком случае нам не о чем больше разговаривать! — отрезала Таппенс, вставая. — Либо мы оба, либо… извините. Очень сожалею. Будьте здоровы, мистер Виттингтон.

— Погодите. Попробуем что-нибудь придумать. Садитесь, мисс… — Он вопросительно умолк.

Таппенс вспомнила про архидьякона, и ей стало совестно. Она выпалила первое пришедшее в голову имя:

— Джейн Финн… — И так и осталась с открытым ртом, ошеломленная действием, которое возымело это простенькое имя. Маска добродушия сползла с лица Виттингтона. Он побагровел от ярости. На лбу вздулись жилы. Но весь его гнев не мог скрыть мучительной растерянности. Перегнувшись через стол, он свирепо прошипел:

— Изволите развлекаться?

Таппенс, хоть и была захвачена врасплох, сохранила ясность мысли. Она понятия не имела, что он имел в виду, но мигом сообразила, что расслабляться ей в любом случае не следует. А Виттингтон продолжал:

— Решила со мной поиграть, точно кошка с мышкой? С самого начала знала, зачем мне понадобилась, и разыгрывала дурочку? Знала? — Он постепенно успокаивался, лицо его обретало обычный цвет.

— Кто проболтался? Рита? — Он буравил ее взглядом.

Таппенс покачала головой. Она понимала, что нечаянный розыгрыш долго длиться не может, но все равно не стоило впутывать в игру еще какую-то Риту.

— Нет, — честно сказала она. — Рита обо мне ничего не знает.

Его глаза все еще сверлили ее точно два буравчика.

— А ты что знаешь? — выпалил он.

— Собственно говоря, ничего, — ответила Таппенс и с удовольствием заметила, что тревога Виттингтона не только не уменьшилась, но и возросла. Похвасталась бы, что знает все, у него бы возникли сомнения.

— В любом случае, — рявкнул Виттингтон, — ты знаешь достаточно, чтобы явиться сюда и брякнуть это имя.

— А если меня и в самом деле так зовут? — заметала Таппенс.

— Да уж, рассказывай, чтобы этакое имечко — и у двух девиц?

— А может, я назвала первое попавшее? — продолжала Таппенс, опьяненная собственной невероятной честностью.

Мистер Виттингтон ударил кулаком по столу.

— Хватит чушь молоть! Что тебе известно? И сколько ты хочешь?

Последние слова воспламенили фантазию Таппенс, чему немало способствовал скудный завтрак и вчерашний ужин из плюшек. Она явно чувствовала себя авантюристкой, а не новоиспеченным сотрудником фирмы, но и эта роль открывала определенные возможности. Поведя плечами, она многозначительно улыбнулась.

— Дорогой мистер Виттингтон, — проворковала она. — Давайте-ка раскроем карты, и прошу вас, не сердитесь так. Вы ведь слышали, как я вчера говорила, что собираюсь жить своим умом. По-моему, я сейчас доказала, что у меня есть ум, которым можно жить. Не отрицаю, мне действительно известно некое имя, но, возможна, этим все мои сведения и исчерпываются.

— А возможно, и не исчерпываются, — съязвил Виттингтон.

— Вы упорно не желаете меня понять, — сказала Таппенс с легким вздохом.

— Повторяю: хватит молоть чушь, — сердито сказал Виттингтон. — Перейдем к делу. И можешь не разыгрывать передо мной невинность. Ты знаешь куда больше, чем говоришь.

Таппенс помолчала, восхищаясь своей находчивостью, а потом сладким голосом произнесла:

— Мне очень неприятно раздражать вас, мистер Виттингтон.

— Итак, вернемся к главному вопросу: сколько?

Таппенс растерялась. До сих пор она очень ловко водила Виттингтона за нос. Но если она назовет явно неподходящую сумму, у него сразу же возникнут подозрения. И тут ее осенило:

— Предположим сначала небольшой аванс, остальное обсудим потом, идет?

Виттингтон прожег ее свирепым взглядом.

— Шантаж, так?

Таппенс кротко улыбнулась.

— Ну что вы! Просто предоплата будущих услуг.

Виттингтон буркнул что-то невнятное.

— Видите ли, — объяснила Таппенс все так же кротко, — деньги — моя страсть.

— Нахалка ты, и больше ничего, — проворчал Виттингтон с невольным одобрением. — Ловко ты меня провела. — Думал, тихоня, у которой мозгов ровно столько, сколько мне нужно.

— Жизнь полна неожиданностей, — назидательно изрекла Таппенс.

— И все-таки, — продолжал Виттингтон. — Кто-то трепал языком. Ты говоришь, не Рита. Так, значит… Войдите!

Тихо вошел клерк и положил перед начальником какой-то листок.

— Передали по телефону, сэр.

Виттингтон схватил листок и, прочитав, нахмурился.

— Хорошо, Браун, можете идти.

Клерк удалился, прикрыв за собой дверь. Виттингтон взглянул на Таппенс.

— Приходи завтра в это же время. А сейчас мне некогда. Для начала вот тебе пятьдесят фунтов.

Быстро отсчитав несколько банкнот, он подтолкнул пачку к Таппенс и нетерпеливо поднялся, ожидая, когда та уйдет.

Таппенс деловито пересчитала деньги, спрятала их в сумочку и встала.

— Всего хорошего, мистер Виттингтон, — сказала она вежливо. — Или мне следовало бы сказать — аи revoir^[82].

— Вот именно, au revoir! — Виттингтон вновь обрел благодушный вид, и в душе Таппенс шевельнулось дурное предчувствие. — До свидания, моя умненькая очаровательная барышня.

Таппенс единым духом одолела ступеньки лестницы. Ее распирало от восторга. Уличные часы показывали без пяти двенадцать.

— Устроим Томми сюрприз! — пробормотала она, останавливая такси.

Когда машина подкатила ко входу в метро, Томми был на месте. Вытаращив от удивления глаза, он кинулся открывать дверцу. Ласково улыбнувшись, Таппенс бросила с нарочитой небрежностью:

— Уплати по счетчику, старичок, ладно? А то у меня нет ничего мельче пятифунтовых бумажек.

Глава 3
Нежданная помеха

Однако торжество было чуть-чуть испорчено. Наличность в карманах Томми была определенно ограниченна. В конце концов леди пришлось извлечь из своей сумочки плебейский двухпенсовик и вложить в ладонь шофера, уже полную разнообразной мелочи, и таксист, возмущенно ворча — что, мол, это ему насовали, — полез в машину.

— По-моему, ты заплатил больше, чем следует, — невинным голоском заметила Таппенс. — Он, кажется, хочет вернуть лишнее.

Вероятно, это ее замечание заставило таксиста окончательно ретироваться.

— Ну, — сказал мистер Бирсфорд, получив наконец возможность дать волю своим чувствам. — Какого дьявола… тебе вздумалось брать такси?

— Я боялась, что опоздаю и заставлю тебя ждать, — кротко ответила Таппенс.

— Боялась… что… опоздаешь! О, Господи, у меня нет слов! — воскликнул мистер Бирсфорд.

— И честное-пречестное слово, — продолжала Таппенс, округлив глаза, — меньше пятифунтовой бумажки у меня ничего нет.

— Ты отлично это сыграла, старушка, но он ни на секунду тебе не поверил. Ни на одну.

— Да, — сказала Таппенс задумчиво. — Не поверил. Такая вот странность: когда говоришь правду, тебе никто не верит. В этом я убедилась сегодня утром. А теперь пошли питаться. Может, в «Савой»?

Томми ухмыльнулся.

— А может, в «Ритц»?

— Нет, пожалуй, я предпочту «Пикадилли». Он ближе, не надо брать такси. Пошли!

— Так теперь принято шутить? Или ты действительно свихнулась? — осведомился Томми.

— Второе твое предположение абсолютно верно. На меня свалились деньги, и я не выдержала такого потрясения! Для исцеления такого рода заболеваний некий светило психиатрии рекомендует набор закусок, омаров по-американски, котлеты деваляй и пломбир с персиками под малиновым соусом! Пошли, приступим к лечению.

— Таппенс, старушка, все-таки что на тебя нашло?

— О, неверующий! — Таппенс открыла сумочку. — Погляди вот на это, на это и на это!

— Тысяча чертей! Девочка моя, поменьше размахивай фунтиками.

— Они вовсе не фунтики. Они в пять раз лучше фунтиков. А вот эта так в десять!

Томми испустил глухой стон.

— Видимо, я нализался, сам того не заметив! Танпенс, я брежу? Или действительно созерцаю неисчислимое количество пятифунтовых банкнот, которыми размахивают самым непотребным образом?

— Твоими устами глаголет истина, о повелитель! Ну, теперь-то ты пойдешь завтракать?

— Пойду куда угодно, и тем не менее, что ты успела натворить? Ограбила банк?

— Всему свое время. Нет, Пикадилли-Серкус^[83] все-таки жуткое место. Этот автобус так и норовит нас сбить. Какой будет ужас, если пятифунтовые бумажки погибнут!

— В «Гриль»? — спросил Томми, когда им удалось благополучно добраться до тротуара.

— Это для меня слишком дешево! — уперлась Таппенс.

— Нечего зря транжирить. Вот и лестница!

— А ты уверен, что там я смогу заказать все, что мне хочется?

— То крайне дикое меню, которое ты только что составила? Конечно сможешь. Во всяком случае, в той мере, в какой ты это выдержишь. Ну, а теперь рассказывай, — не утерпев, скомандовал Томми, когда перед ними наставили закусок, сочиненных воспаленным воображением Таппенс.

И мисс Каули все ему рассказала.

— А самою смешное, — заключила она, — что Джейн Фэшн я назвалась совершенно случайно. Выдумала с ходу, — ради папы предпочла не упоминать свою настоящую фамилию — а вдруг бы впуталась в какое-нибудь темное дело?

— Все верно, — медленно сказал Томми. — Но это имя ты назвала не случайно.

— То есть как не случайно?

— А вот так! Ты услышала его от меня. Помнишь, я упомянул вчера, как двое типов говорили про какую-то женщину по имени Джейн Финн? Потому оно тебе сразу и пришло на ум.

— Ну, конечно! Теперь припоминаю. Как странно… — Таппенс на секунду умолкла, потом выпалила: — Томми!

— Что?

— А как они выглядели, эти двое?

Томми сосредоточенно сдвинул брови.

— Один толстый, огромный такой, с гладко выбритой физиономией и темными волосами.

— Он! — пискнула Таппенс. — Это Виттингтон. А другой?

— Не помню. На второго я вообще не обратил внимания. Просто мне запомнилось имя девушки.

— Да, нарочно не придумаешь! — Таппенс ликующе принялась за пломбир с персиками.

Но Томми стал вдруг очень серьезен.

— Таппенс, старушка, а дальше что?

— Еще денег дадут! Что же еще? — заявила его собеседница.

— Это-то ясно. Это ты хорошо усвоила. А дальше что, что ты ему дальше будешь плести?

— Ты прав, Томми! — Таппенс положила ложку. — Тут есть над чем поломать голову.

— Ты же понимаешь, что долго морочить его тебе не удастся. Рано или поздно на чем-нибудь споткнешься. К тому же можешь угодить в какую-нибудь историю, — шантаж, ты же понимаешь?

— Ерунда. Шантаж, это когда ты угрожаешь, что все расскажешь, если тебе не заплатят. А я утверждаю, что мне рассказывать нечего, что я ничего не знаю!

— Хм-м, — с сомнением протянул Томми, — и все же, дальше-то что? Сегодня Виттингтону надо было от тебя поскорее избавиться. А в следующий раз, прежде чем раскошелиться, он захочет кое-что выяснить. Что, собственно, ты знаешь, и если знаешь, то откуда получила свои сведения, и мало ли еще что, о чем ты вообще не имеешь представления. Так что же ты намерена делать?

Таппенс нахмурилась.

— Надо подумать. Закажи кофе по-турецки, Томми. Крепкий кофе стимулирует деятельность мозга… Боже мой, сколько я съела!

— Да уж, все летело прямо как в прорву. Впрочем, не ты одна, но льщу себя тем, что мой выбор блюд был более благоразумен. Два кофе! (Это адресовалось официанту.) Один по-турецки, другой по-французски.

Таппенс в глубокой задумчивости прихлебывала кофе, а когда Томми с ней заговорил, буркнула:

— Помолчи, я думаю!

— О, Господи! — ошарашенно воскликнул Томми и погрузился в молчание.

— Ну вот! — наконец объявила Таппенс. — У меня есть план. Совершенно очевидно, нам следует прежде всего выяснить, в чем, собственно, дело.

Томми беззвучно похлопал в ладоши.

— Не измывайся. Выяснить это можно только через Виттингтона. Надо узнать, где он живет, чем занимается — короче говоря, установить за ним слежку. Взять это на себя я не могу, потому что он уже хорошо меня разглядел. Но тебя он видел всего один раз, и то мельком, и вряд ли запомнил. В конце-то концов все молодые люди на одно лицо.

— Ну, тут я готов с тобою поспорить. Я убежден, что моя замечательная физиономия и благородные манеры просто не могут не запомниться.

— Так вот что я придумала, — продолжала Таппенс, пропустив его реплику мимо ушей. — Завтра я пойду туда одна и буду морочить ему голову, как сегодня. Не беда, если не получу всех денег сразу. Пятидесяти фунтов на первые дни должно хватить.

— И не только на первые!

— Ты будешь ждать на улице. Когда я выйду, то даже не взгляну в твою сторону — на случай, если за мной будут следить. Встану неподалеку, а когда он выйдет из подъезда, уроню платок или еще как-нибудь дам тебе знать. Тут ты и примешься за дело.

— За какое еще дело?

— Пойдешь за ним следом, глупышка. Ну что? Как тебе мой план?

— Прямо как в романе. Только в жизни-то, если часами будешь без толку торчать на улице, я думаю, очень скоро почувствуешь себя идиотом. Да и прохожие заподозрят неладное.

— Только не в Лондоне. Здесь все так торопятся, что на тебя просто никто не обратит внимания.

— Опять ты непочтительна к моей замечательной особе! Впрочем, прощаю. Во всяком случае — придумано неплохо. А сегодня ты что собираешься делать?

— Ну-у, — мечтательно произнесла Таппенс. — У меня были кое-какие мысли насчет шляпки, насчет шелковых чулок, насчет…

— Уймись! — порекомендовал Томми. — Даже пятидесяти фунтам есть предел. Знаешь, пообедаем вместе, а вечером сходим в театр.

— Заметано!

День был упоителен, а вечер — еще лучше. Две пятифунтовые бумажки канули в небытие.

На следующее утро они встретились, согласно уговору, и отправились в Сити^[84]. Томми остался на противоположной стороне, а Таппенс, перебежав улицу, нырнула в подъезд.

Для начала Томми медленно прошелся до конца улицы, потом зашагал обратно. На полпути его перехватила Таппенс.

— Томми!

— Что случилось?

— Дверь заперта, и никто не отзывается.

— Странно.

— Вот именно! Пойдем и попробуем вместе.

Томми с готовностью последовал за ней.

На третьем этаже из двери какой-то конторы вышел молодой клерк. Немного поколебавшись, он спросил Таппенс:

— Вам нужно «Эстонское стекло»?

— Да.

— Они закрылись. Еще вчера. Говорят, фирма ликвидирует свои дела. Мне лично об этом ничего не известно. Но помещение они освободили.

— Спа… спасибо, — пробормотала Таппенс. — Вы случайно не знаете домашнего адреса мистера Виттингтона?

— К сожалению, нет. Все это произошло так неожиданно.

— Большое спасибо, — сказал Томми. — Идем, Таппенс.

Выйдя на улицу, они с недоумением переглянулись.

— Вот так-то, — высказался наконец Томми.

— Этого я никак не ожидала, — пожаловалась Таппенс.

— Веселей, старушка, тут уж ничего не поделаешь.

— Да? — Подбородок Таппенс упрямо вздернулся. — Ты думаешь, это конец? Если так, ты очень и очень ошибаешься. Это только начало.

— Начало чего?

— Наших приключений! Томми, как ты не понимаешь? Если они до того перепугались, что сразу убежали, значит, за этой историей с Джейн Финн что-то кроется. И мы доберемся до истины. Мы их отыщем! Устроим настоящую слежку!

— Да, вот только за кем?

— Просто нам придется начать с самого начала. Дай-ка сюда карандашик. Спасибо. Погоди… только не перебивай! Ну, вот. — Таппенс вернула карандаш и с удовлетворением посмотрела на листок бумаги, зажатый у нее в ладошке.

— Что это?

— Объявление.

— Неужели ты все-таки решила напечатать эту чушь?

— Да нет, совсем другое!

Она протянула ему листок, и Томми прочел:

«Требуются: Любые сведения, касающиеся Джейн Финн. Обращаться к М. А».

Глава 4
Кто такая Джейн Финн?

Следующий день тянулся очень медленно. Требовалось резко сократить расходы. Если экономить, сорок фунтов можно растянуть надолго. К счастью, погода стояла прекрасная, и, как объявила Таппенс, «нет ничего дешевле прогулок пешком». А вечером они отправились развлекаться в дешевую киношку.

Итак, крах надежд произошел в среду. Объявление появилось в четверг, и вот теперь, в пятницу, на адрес Томми должны были поступить первые письма. Под некоторым нажимом он дал торжественное обещание не вскрывать их, а принести в Национальную галерею^[85], где в девять часов его будет ждать компаньон.

Первой на свидание пришла Таппенс. Она уселась на красный плюшевый диванчик в зале Тернерами^[86] принялась невидящими глазами созерцать его шедевры. Зато знакомую фигуру увидела сразу:

— Ну?

— Ну? — повторил мистер Бирсфорд ехидно. — Какое полотно тебе особенно приглянулось?

— Не измывайся! Пришло что-нибудь?

Томми покачал головой с глубокой и несколько ненатуральной печалью.

— Не хотелось сразу разочаровывать тебя, старушка. Очень грустно. Только деньги на ветер выбросили. — Он вздохнул. — Но что поделаешь! Объявление поместили и… всего два ответа.

— Томми, черт тебя возьми! — почти крикнула Таппенс. — Дай их мне сейчас же. Это же надо быть такой скотиной!

— Следи за своей речью, Таппенс, следи за своей речью! Ты в Национальной галерее. Все-таки государственное учреждение. И, пожалуйста, не забывай, как я уже тебе неоднократно напоминал, что, поскольку ты дочь священнослужителя…

— То должна была бы пойти в актрисы!^[87]— ядовито докончила Таппенс.

— Я хотел сказать совсем другое. Однако если ты сполна насладилась радостью, столь острой после отчаяния, в которое я так любезно тебя поверг, причем совершенно бесплатно, то займемся нашей почтой.

Таппенс бесцеремонно выхватила у него оба конверта и подвергла их тщательному осмотру.

— Этот из плотной бумаги. Пахнет богатством. Его отложим на потом и вскроем другое.

— Как угодно. Раз, два, три, давай!

Пальчики Таппенс вскрыли конверт и извлекли на свет его содержимое.

«Дорогой сэр,

Касательно вашего объявления в утренней газете. Полагаю, я могу оказаться вам полезен. Не сочтите за труд посетить меня по вышеуказанному адресу завтра в одиннадцать часов утра.

Искренне ваш, А. Картер».

— Каршелтон-террас, 27,— прочла Таппенс. — Где-то в районе Глостер-роуд. Если поехать на метро, у нас еще масса времени.

— Объявляю план кампании, — сообщил Томми. — Теперь моя очередь взять на себя инициативу. Меня проводят к мистеру Картеру, и мы с ним, как водится, пожелаем друг другу доброго утра. Потом он скажет: «Прошу вас, садитесь, мистер… э?» На что я незамедлительно и многозначительно отвечаю: «Эдвард Виттингтон!» Тут мистер Картер лиловеет и хрипит: «Сколько?» Положив в карман стандартный гонорар (то бишь очередные пятьдесят фунтов), я воссоединяюсь с тобой на улице, мы двигаемся по следующему адресу и повторяем процедуру.

— Перестань дурачиться, Томми. Посмотрим второе письмо. Ой, оно из «Ритца»!

— Ого! Это уже не на пятьдесят, а на все сто фунтов потянет.

— Дай прочесть.

«Дорогой сэр,

В связи с вашим объявлением был бы рад видеть вас у себя около двух часов.

Искренне ваш, Джулиус 77. Херсхейммер».

— Ха! — сказал Томми. — Чую боша!^[88] Или это всего лишь американский миллионер, с неудачно выбранными предками? Кто бы он ни был, нам следует навестить его в два часа пополудни. Отличное время: глядишь, обломится бесплатное угощение.

Таппенс кивнула.

— Но сначала к Картеру. Надо торопиться.

Каршелтон-террас, по выражению Таппенс, состояла из двух рядов благопристойных, типично «дамских домиков». Они позвонили в дверь номера двадцать семь, открыла горничная настолько респектабельного вида, что у Таппенс упало сердце. Когда Томми объяснил, что они хотят видеть мистера Картера, она провела их в небольшой кабинет на первом этаже и удалилась. Примерно через минуту двери отворились, и в кабинет вошел высокий человек с худым ястребиным лицом. Вид у него был утомленный.

— Мистер М. А.? — сказал он с чарующей улыбкой. — Вас и вас, мисс, прошу садиться.

Они сели. Сам мистер Картер опустился в кресло напротив Таппенс и ободряюще ей улыбнулся. Что-то в этой улыбке лишило ее обычной находчивости. Однако он продолжал молчать, и начать разговор была вынуждена она:

— Нам хотелось бы узнать… То есть не могли бы вы сообщить нам что-нибудь о Джейн Финн?

— Джейн Финн? А-а! — Мистер Картер как будто задумался. — Прежде позвольте спросить, что вы о ней знаете?

Таппенс негодующе выпрямилась.

— А какая, собственно, разница?

— Какая? Большая. И очень. — Он опять утомленно улыбнулся и мягко продолжал: — Итак, что же все-таки вы знаете о Джейн Финн? Так что же, — настаивал он, поскольку Таппенс молчала. — Раз вы дали такое объявление, значит, вы что-то знаете, не так ли? — Он слегка наклонился к ней, его утомленный голос стал вкрадчивей. — Так расскажите…

Вообще в нем было что-то завораживающее, и Таппенс лишь с усилием заставила себя выговорить:

— Это невозможно, верно, Томми?

Но, как ни странно, партнер не поддержал ее. Он внимательно смотрел на мистера Картера, и, когда заговорил, в его тоне звучала необычная почтительность:

— По-моему, то немногое, что мы знаем, вам вряд ли будет интересно, сэр. Но, конечно, мы вам все расскажем.

— Томми! — удивленно воскликнула Таппенс.

Мистер Картер повернулся и вопросительно посмотрел на молодого человека.

Тот кивнул.

— Да, сэр, я вас сразу узнал. Видел во Франции, когда был прикомандирован к разведке. Как только вы вошли, я сразу понял…

Мистер Картер предостерегающе поднял руку.

— Обойдемся без имен. Здесь я известен как мистер Картер. Да, кстати, это дом моей кузины. Она охотно предоставляет его в мое распоряжение, когда расследование ведется строго конфиденциально. Ну, а теперь… — Он посмотрел на Таппенс, потом на Томми. — Кто из вас будет рассказывать?

— Валяй, Таппенс, — скомандовал Томми. — Это твое право.

— Да, барышня, прошу вас.

И Таппенс послушно рассказала всю историю от учреждения фирмы «Молодые Авантюристы» с ограниченной ответственностью до самого конца.

Мистер Картер слушал молча все с тем же утомленным видом. Иногда проводил рукой по губам, словно пряча улыбку. Но когда она закончила, кивнул очень серьезно.

— Немного, но дает пищу для размышлений. Тут есть, есть над чем поразмыслить. Позволю себе заметить: вы забавные ребята. Не знаю, не знаю. Возможно, вы добьетесь успеха там, где другие потерпели неудачу… Видите ли, я верю в везение, и всегда верил… — Он помолчал. — Итак: вы ищете приключений. Хотите работать со мной? Совершенно неофициально, разумеется. Гарантирую оплату расходов и скромное вознаграждение.

Таппенс открыв рот смотрела на него, круглыми от удивления глазами.

— А что нам нужно будет делать? — выдохнула она.

Мистер Картер улыбнулся.

— То, что вы уже делаете. Искать Джейн Финн.

— Да, но… но кто такая Джейн Финн?

— Да, пожалуй, вам следует это узнать, — кивнул мистер Картер.

Он откинулся на спинку кресла, заложил ногу на ногу и, соединив кончики пальцев, негромким монотонным голосом начал рассказ:

— Тайная дипломатия (кстати, в подоплеке ее почти всегда лежит неумная политика!) вас не касается. Достаточно сказать, что в начале тысяча девятьсот пятнадцатого года был составлен некий документ. Проект тайного соглашения… договора… Называйте как хотите. Составлен он был в Америке — в то время еще нейтральной стране — и его оставалось только подписать неким лицам. Он был отправлен в Англию со специальным курьером — молодым человеком по фамилии Денвере. Предполагалось, что все сохранится в полной тайне. Как правило, такие надежды оказываются тщетными. Кто-нибудь из посвященных в тайну обязательно проговорится.

Денвере отплыл в Англию на «Лузитании». Бесценный документ он вез в клеенчатом пакете, который носил при себе. И вот именно в этом плавании «Лузитания» была торпедирована и потоплена. Денвере значился в списке погибших. Через некоторое время его труп прибило к берегу, и он был опознан. Однако пакета при нем не нашли! Оставалось только гадать, что стало с бумагами — были ли они похищены, или он успел их кому-то передать. Скорее второе. По словам одного очевидца, после того как судно начало погружаться и команда принялась спускать шлюпки, Денвере разговаривал с молодой американкой. Никто не видел, передал он ей что-нибудь или нет. Но, по-моему, весьма вероятно, что он доверил документ этой американке, поскольку у нее, в силу ее пола, было больше шансов благополучно добраться до берега. Ну, а если так, то где эта девушка и что она сделала с документом? Позже из Америки пришли сведения, что за Денверсом с самого начала велась непрерывная слежка. Была ли девушка сообщницей его врагов? Или за ней, в свою очередь, также установили слежку, а потом обманом или силой отобрали бесценный пакет?

Мы приняли меры, чтобы разыскать ее. Но это оказалось неожиданно сложным. Зовут ее Джейн Финн, и эта фамилия значилась в списке оставшихся в живых. Но сама девушка бесследно исчезла. Справки, наведенные о ее прошлом, ничего существенного не дали. Она была сиротой, преподавала в младших классах небольшой школы, где-то на Западе Соединенных Штатов. Судя ею паспорту, она ехала в Париж, где собиралась работать в госпитале. Она сама предложила свои услуги, и после соответствующих формальностей ее зачислили в штат. Обнаружив ее фамилию в списке спасшихся с «Лузитании», начальство госпиталя было, естественно, очень удивлено тем, что она не явилась и не дала о себе знать.

Короче говоря, было предпринято все, чтобы разыскать эту барышню, но — безрезультатно. Нам удалось установить, что через Ирландию она проехала, но в Англии ее след теряется. Документом же до сих пор никто не воспользовался, хотя удобных моментов было предостаточно — и мы пришли к выводу, что Денвере его все-таки уничтожил. Военная ситуация тем временем изменилась, а с ней — и дипломатическая, так что надобность в договоре вообще отпала. Слухи о том, что существуют предварительные его варианты, категорически опровергались, исчезновение Джейн Финн было забыто, как и все связанное с этим делом.

Мистер Картер умолк, и Таппенс спросила нетерпеливо:

— Так почему же оно всплыло опять? Война ведь кончилась.

Усталость мистера Картера как рукой сняло.

— Потому что документ, как выяснилось, остался цел и сегодня его тоже можно употребить, но теперь уже с самыми скверными для нас последствиями.

Таппенс удивленно уставилась на него, и мистер Картер, кивнув, продолжил:

— Да, пять лет назад договор был бы нашим оружием, а теперь он оружие против нас. Сама идея оказалась ошибочной. Непростительный для нас промах! И если его условия станут известны, последствия могут оказаться самыми пагубными… Вплоть до новой войны, и на этот раз не с Германией! Это, разумеется, лишь в крайнем случае, я не думаю, что дойдет до такого. Тем не менее документ, бесспорно, компрометирует ряд наших государственных деятелей, что в настоящий момент совершенно недопустимо, по скольку в этой ситуации к власти могут прийти лейбористы, что, по моему мнению, весьма отрицательно скажется на английской торговле. Но даже и это отнюдь не самое страшное.

Помолчав, он негромко добавил:

— Возможно, вы слышали или читали, что нынешнее недовольство рабочих во многом результат большевистских интриг.

Таппенс кивнула.

— Так оно и есть. Большевистское золото буквально рекой льется в нашу страну, чтобы вызвать в ней революцию. А некая личность — чье настоящее имя нам неизвестно — ловит рыбку в мутной воде. За рабочими волнениями стоят большевики… но за большевиками стоит этот человек. Кто он такой? Мы не знаем. Его называют просто «мистер Браун». Но одно несомненно: это величайший преступник нашего века. Он создал великолепную организацию. Значительную часть пацифистской пропаганды во время войны налаживал и финансировал он. И у него повсюду есть агенты.

— Натурализовавшийся немец? — спросил Томми.

— Отнюдь. Есть все основания считать, что он англичанин. Он занимает пронемецкую позицию, но с тем же успехом она могла бы быть и пробурской^[89]. Чего он добивается, мы не знаем. Возможно, заполучить в руки такую власть, какую не удавалось иметь ни одному политику. А нам пока не удалось найти и намека на то, кто он на самом деле. Видимо, даже его приспешники этого не знают. Всякий раз, когда мы нападали на его след, он действовал где-то на втором плане, а в качестве главаря выступал кто-то другой. И всякий раз мы неизменно обнаруживали — среди действующих лиц не обратили внимание на какую-то малоприметную личность… слугу или клерка… а мистер Браун снова от нас ускользнул.

— Ой! — Таппенс даже подпрыгнула. — А вдруг…

— Ну-ну?

— Я вспомнила, что в приемной мистера Виттингтона… Клерк… он называл его Браун. Вы не думаете?..

Картер кивнул.

— Очень вероятно. Любопытно, что эта фамилия постоянно упоминается. Причуда гения. Вы не могли бы его описать?

— Я не обратила на него внимания. Самый обыкновенный. Ничего примечательного.

Мистер Картер вновь утомленно вздохнул.

— Только так нам его и описывают. Принес Виттингтону телефонограмму? А в приемной вы видели телефон?

Ташзенс подумала и покачала головой.

— По-моему, его там не было.

— Вот именно. С помощью «телефонограммы» мистер Браун дал необходимое распоряжение своему подчиненному. Разумеется, он слышал весь ваш разговор. Виттингтон дал вам деньги и велел прийти на следующий день после того, как прочел «телефонограмму»?

Таппенс кивнула.

— Да, характерный почерк мистера Брауна! — Мистер Картер помолчал. — Теперь видите, с кем вы столкнулись? Вероятно, с самым хитрым преступником в мире. Мне это не слишком нравится. Вы оба еще очень молоды, и мне бы не хотелось, чтобы с вами что-нибудь случилось.

— Не случится! — заверила его Ташзенс.

— Я за ней присмотрю, сор, — сказал Томми.

— А я присмотрю за тобой, — отрезала Таппенс, возмущенная типично мужским самодовольством.

— Ну, если так, присматривайте друг за другом, — с улыбкой сказал мистер Картер. — А теперь вернемся к делу. С этим пропавшим договором далеко не все ясно. Нам им угрожали — прямо и откровенно. Заговорщики, по сути, объявили, что он находится у них и будет опубликован в нужную минуту. Однако им явно неизвестны частности. Правительство считает, что это чистый блеф, и придерживается политики категорического отрицания. Но я не так уж уверен. Определенные намеки, косвенные ссылки явно указывают, что угроза достаточно реальна. Они намекают, что опасный документ у них в руках, но они не могут его прочесть, поскольку он зашифрован. Но мы-то знаем, что договор зашифрован не был — по самому его содержанию это было бы невозможно. Следовательно, тут что-то другое. Конечно, Джейн Финн давно могла погибнуть, но мне почему-то в это не верится. Самое странное, сведения о ней они пытаются получить у нас.

— Что?

— Да-да. Некоторые детали можно истолковать только так. И ваша история милая барышня, — еще тому подтверждение. Им известно, что мы разыскиваем Джейн Финн: ну, так они предъявят собственную Джейн Финн… например, в парижском пансионе. — Талоне ахнула и мистер Картер улыбнулся. — Ведь никто понятия не имеет, как она выглядела. Ее снабдят правдоподобной историей, а истинной ее задачей будет выведать у нас как можно больше. Понимаете?

— Значит, вы полагаете… — Таппенс умолкла, стараясь осмыслить этот план целиком, — … что они собирались отправить меня в Париж как Джейн Финн?

Улыбка мистера Картера стала еще более утомленной.

— Видите ли, я не думаю, что такие совпадения могут быть случайными, — сказал он.

Глава 5
Мистер Джулиус П. Херсхейммер

— Ну что ж, — сказала Таппенс, оправившись от изумления, — значит, это было предопределено.

Мистер Картер кивнул.

— Вот именно. Я тоже суеверен. Верю в удачу и тому подобные вещи. Судьба избрала вас.

Томми позволил себе усмехнуться.

— Черт побери! Неудивительно, что Виттингтон сорвался с катушек, когда Таппенс брякнула эту фамилию. Я бы на его месте тоже не сдержался. Но мы у вас уже отняли столько времени! Вы нам что-нибудь посоветуете на прощание?

— Нет. Мои специалисты, действуя обычными методами, потерпели неудачу. А у вас есть воображение, и вам не будут мешать профессиональные шаблоны. Но если у вас ничего не получится, не падайте духом. Тем более что события, вероятнее всего, будут развиваться Дальше, и очень стремительно.

Таппенс поглядела на него с недоумением.

— Когда вы разговаривали с Виттингтоном, у них было еще много времени. По моим сведениям, их удар планировался на начало следующего года, однако правительство намерено ввести закон, который станет серьезным препятствием для забастовок. Скоро они об этом узнают, или уже узнали, и, вероятно, начнут действовать. Во всяком случае, будем надеяться. Чем меньше у них остается времени на подготовку, тем лучше. А вот у вас времени почти нет, и в случае неудачи вам не в чем будет себя упрекнуть. В любом случае задача перед вами стоит очень нелегкая. Вот и все.

Таппенс встала.

— Я думаю, нам пора браться за дело. Мистер Картер, на какую помощь от вас мы можем рассчитывать?

Губы мистера Картера чуть-чуть дрогнули, но ответ его был предельно четок:

— На финансовую в определенных пределах. На получение подробной информации, но в общем на помощь сугубо конфиденциальную. Иными словами, если у вас выйдут неприятности с полицией, я вмешаться не смогу. Тут вы должны рассчитывать только на себя.

Таппенс понимающе кивнула.

— Все ясно. В свободную минутку составлю список того, что мне необходимо узнать. Ну, а как насчет денег?

— Вы хотите знать, сколько, мисс Таппенс?

— Да нет. Пока нам хватит, но вот когда потребуется еще…

— Они будут вас ждать.

— Да, но… я не хочу сказать ничего дурного о правительстве, раз вы имеете к нему какое-то отношение, но вы же знаете, сколько времени уходит на то, чтобы хоть что-нибудь из них выжать! Сначала нас заставят заполнять голубую анкету, через три месяца зеленую, ну и так далее… Что толку в этих деньгах!

Мистер Картер рассмеялся.

— Не беспокойтесь, мисс Таппенс. Адресуйте ваш личный запрос мне сюда, и с обратной почтой получите указанную сумму. А что касается жалованья, то, скажем, триста фунтов в год. И столько же мистеру Бирсфорду, разумеется.

Таппенс одарила его сияющей улыбкой.

— Замечательно! Вы ужасно добры. Я ведь ужасно люблю деньги! И буду вести запись наших расходов по всем правилам: дебет, кредит, остаток справа и красная черта, а под ней итог. Нет, я все это умею, — если постараюсь.

— Не сомневаюсь. Ну, всего хорошего. Желаю вам обоим удачи.

Он пожал им руки, и минуту спустя они покинули дом номер двадцать семь по Каршелтон-террас, не зная, что и думать.

— Томми, немедленно скажи мне, кто такой «мистер Картер»?

Томми шепнул ей фамилию.

— А-а, — почтительно протянула Таппенс.

— И поверь, старушка, он — во!

— А-а! — снова протянула Таппенс, а потом задумчиво добавила: — Мне он нравится. Вид у него такой утомленный, скучающий, но под этим чувствуется сталь. Острая, сверкающая. Ой! — Она запрыгала на одной ноге. — Ущипни меня, Томми, ну, пожалуйста, ущипни! А то я никак не могу поверить, что это не во сне.

Мистер Бирсфорд любезно оказал ей эту услугу.

— Ух! Хватит. Да, это нам не снится. Мы нашли работу!

Да еще какую! «Молодые Авантюристы» начинают действовать!

— И ничего противозаконного! — горько вздохнула Таппенс.

— К счастью, у меня нет твоих преступных наклонностей. Который час? Пошли поедим…

И тут им обоим в голову пришла одна и та же мысль, Томми воскликнул:

— Джулиус П. Херсхейммер!

— Мы ведь ничего не сказали про него мистеру Картеру.

— А что нам было говорить, раз мы его еще не видели. Лучше возьмем такси.

— Ну, кто теперь сорит деньгами?

— Так ведь все расходы оплачиваются, не забывай.

— В любом случае, — сказала Таппенс, небрежно откидываясь на сиденье, — прибыть к дому в такси куда пристойнее. Шантажисты наверняка не раскатывают на автобусах.

— Но ведь мы больше не шантажисты, — напомнил Томми.

— Ну, не знаю, — загадочно ответила Таппенс.

Они осведомились у портье о мистере Херсхейммере, и их немедленно проводили в его номер. В ответ на деликатный стук рассыльного нетерпеливый голос крикнул: «Войдите», и бой посторонился, пропуская их внутрь.

Мистер Джулиус П. Херсхейммер оказался куда моложе, чем они себе представляли: Таппенс решила, что ему лет тридцать пять. Среднего роста, коренастый, с квадратным подбородком. Вид у него был задиристый, но скорее приятный. В нем сразу можно было узнать американца, хотя говорил он практически без акцента.

— Получили мою записку? Ну, так садитесь и рассказывайте все, что вы знаете про мою кузину.

— Вашу кузину?

— Ну, да. Джейн Финн.

— Она ваша кузина?

— Мой отец и ее мать были братом и сестрой, — педантично разъяснил мистер Херсхейммер.

— А! — воскликнула Таппенс. — Так вы знаете, где она?

— Нет. — Мистер Херсхейммер стукнул кулаком по столу. — Понятия не имею. А вы?

— Мы дали объявление о том, что желаем получить информацию, а не предлагаем ее, — сурово напомнила Таппенс.

— Полагаю, я это понял! Читать я умею! Но я подумал, может, вас заинтересует ее прошлое, а от вас я смогу узнать, где она сейчас.

— Ну, так расскажите про ее прошлое, — осторожно произнесла Таппенс.

Однако мистер Херсхейммер вдруг сделался очень подозрителен.

— Послушайте, — заявил он, — это вам не Сицилия! Не вздумайте требовать выкуп или грозить, что отрежете ей уши, если я откажусь. Здесь Британские острова, так что без шуточек! Не то я кликну того красавца полицейского, что я видел на Пикадилли.

— Мы вашей кузины не похищали, — поспешил объяснить Томми. — Мы сами ее разыскиваем. Нам дано такое поручение.

Мистер Херсхейммер уселся в кресле поудобнее.

— Выкладывайте, — только и сказал он.

Томми изложил ему тщательно проработанную версию исчезновения Джейн Финн, упомянув, что она нагла случайно «вляпаться в какую-то политическую интригу». Себя и Таппенс он величал не иначе как «частными сыскными агентами», которым поручено ее отыскать, и посему они будут рады любым сведениям, какие им может предоставить мистер Херсхейммер.

Тот одобрительно кивнул.

— Что ж, пожалуй, я немного поторопился. Но Лондон меня допек! Я же ничего, кроме старикашки Нью-Йорка, не знаю. Валяйте задавайте свои вопросы, а я отвечу как смогу.

Молодые Авантюристы в первый миг растерялись, однако Таппенс тут же мужественно ринулась на штурм, начав с вопроса, заимствованного из детективов:

— Когда вы в последний раз видели покой… то есть, вашу кузину?

— Я вообще никогда ее не видел, — ответил мистер Херсхейммер.

— Как? — воскликнул Томми.

Херсхейммер повернулся к нему.

— А вот так. Я уже сказал, что мой отец и ее мать были братом и сестрой, ну, вот как вы. (Томми не стал выводить его из заблуждения.) Но они не очень ладили, и когда тетка решила выйти за Эймоса Финна, школьного учителишку где-то на Западе, мой отец взбесился и заявил, что если разбогатеет — а он уже был на пути к этому; — то ей от него ни гроша не обломится. Короче говоря, тетя Джейн уехала на Запад, и мы больше не имели от нее никаких известий. А старик разбогател. Занялся нефтью, потом сталью, поиграл с железными дорогами и, можете мне поверить, здорово тряханул Уолл-стрит! — Мистер Херсхейммер помолчал. — Ну, а потом он умер — случилось это прошлой осенью, и доллары перешли ко мне. И, хотите — верьте, хотите — нет, меня начала грызть совесть. Так и шипела мне в ухо: «А как твоя тетя Джейн там у себя на Западе?» Меня это в общем-то тревожило. Я ведь понимал, что Эймос Финн ничего не добьется. Не из того он теста. В конце концов, я даже нанял сыщика, чтобы найти ее. Выяснилось, что она умерла, и Эймос Финн тоже умер, но у них была дочь… Джейн… и на пути в Париж она чуть не пошла на дно с «Лузитанией», которую торпедировали немцы. Джейн спаслась в шлюпке, но в Англии про нее вроде бы никто ничего не знал. Я решил, что просто до нее никому нет дела. Вот и приехал сюда все выяснить. Для начала позвонил в Скотленд-Ярд и в Адмиралтейство^[90]. В Адмиралтействе мне дали от ворот поворот, но Скотленд-Ярд любезно обещал навести справки. И утром ко мне даже явился от них человек за ее фотографией. Завтра сгоняю в Париж поглядеть, что там поделывает префектура. Если я буду гонять то в Париж, то в Лондон да хорошенечко их подстегивать, они зашевелятся!

Энергии у мистера Херсхейммера было хоть отбавляй, и Молодым Авантюристам оставалось только склониться перед ним.

— Ну, а теперь вы! — закончил он. — Вы чего-нибудь ей клеите? Ну, неуважение к суду или еще что-то, до чего можете додуматься только вы, британцы? Независимая молодая американка могла и не посчитаться с вашими военными правилами или инструкциями. Если я угадал и если у вас тут берут взятки, я ее выкуплю.

Таппенс поспешила его успокоить.

— Что ж, тем лучше. Значит, мы будем действовать совместно. Может, перекусим? Закажем в номер или спустимся в ресторан?

Таппенс предпочла ресторан, Джулиус не возражал.

Разделавшись с устрицами, они приступили к палтусу, и в этот момент Херсхейммеру принесли карточку.

— Инспектор Джепп, уголовная полиция. Опять Скотленд-Ярд. Еще один полицейский! Чего ему надо? Я ведь уже все рассказал первому. Надеюсь, хоть фотографию они не потеряли! Негативов нет — сгорели при пожаре в фотоателье. Так что это единственная ее фотография. Я раздобыл ее у директора тамошней школы.

Таппенс почувствовала смутную тревогу.

— А… а как была фамилия того, кто к вам приходил утром, вы не помните?

— Помню, конечно… Да, нет… погодите! Он тоже прислал карточку… А, да! Инспектор Браун. Тихий такой, ненавязчивый.

Глава 6
План кампании

О том, что происходило в следующие полчаса, лучше вообще умолчать.

Достаточно упомянуть, что «инспектор Браун» Скотленд-Ярду известен не был. Фотография Джейн Финн, без которой розыски ее полицией крайне затруднялись, исчезла без следа. Вновь победа осталась за «мистером Брауном».

Однако эта неприятность невольно стала поводом к raprochement^[91] Джулиуса Херсхейммера и Молодых Авантюристов. Все барьеры разом рухнули, и Томми с Таппенс почувствовали, будто знакомы с молодым американцем всю жизнь. Оставив благопристойную сдержанность «частных сыскных агентов», они поведали ему всю историю совместного предприятия и услышали от своего собеседника вдохновляющее «Нет, я сейчас умру от смеха!».

Потом он повернулся к Таппенс и объявил:

— А я-то думал, что английские девушки какие-то пресные. Старомодные, благовоспитанные и шагу не сделают без лакея или оставшейся в старых девах тетушки. Видно, я отстал от жизни.

В конечном итоге Томми и Таппенс тут же переселились в «Ритц», чтобы — как сформулировала Таппенс — находиться в постоянном контакте с единственным родственником Джейн Финн.

— При такой формулировке, — добавила она, обращаясь к Томми, — никто и пикнуть не посмеет из-за расходов!

Никто и не пикнул, и это было прекрасно.

— Пора за работу, — заявила юная барышня на следующее утро.

Мистер Бирсфорд отложил «Дейли мейл»^[92] и принялся рукоплескать с таким энтузиазмом, что партнерша любезно попросила его не валять дурака.

— Черт побери, Томми! Мы же должны что-то делать, раз нам платят деньги!

— Да, боюсь даже наше милое правительство не пожелает вечно содержать нас в «Ритце» в роскоши и безделье.

— Ты меня слушаешь? Поэтому мы должны взяться за работу.

— Вот и берись, — ответил Томми, возвращаясь к «Дейли мейл». — Я тебе не препятствую.

— Понимаешь, — продолжала Таппенс, — я долго думала…

Ее перебили новым взрывом аплодисментов.

— Ну, хватит, Томми. Тебе тоже не помешало бы напрячь извилины.

— А что скажет мой профсоюз, Таппенс? Он строго-настрого запрещает мне приступать к работе до одиннадцати.

— Томми, ты хочешь, чтобы я в тебя чем-нибудь запустила? Мы должны немедленно составить план кампании.

— Вы только ее послушайте!

— Ну, так начнем!

В конце концов Томми пришлось отложить газету.

— В тебе, Таппенс, есть что-то от непосредственности гениев. Не томи, выкладывай. Я слушаю.

— В первую очередь, — начала Таппенс, — посмотрим, какие данные есть в нашем распоряжении.

— Никаких, — весело отозвался Томми.

— Неправда! — Таппенс энергично погрозила ему пальцем. — Кое-что у нас есть!

— Это что же?

— Во-первых, мы знаем одного из членов шайки в лицо.

— Виттингтона?

— Вот именно. Я его ни с кем не спутаю.

— Хм-м, — с сомнением отозвался Томми, — тоже мне данные. Где его искать, тебе не известно, а надеяться на случайную встречу глупо: тысяча шансов против одного.

— Ну, не знаю, — задумчиво ответила Таппенс. — Я часто замечала, что совпадения, стоит им только начаться, следуют одно за другим, тут действует, вероятно, какой-то еще не открытый закон природы. Но ты прав: полагаться на случай нельзя. Тем не менее в Лондоне есть места, где человек рано или поздно просто не может не появиться. Пикадилли-Серкус, например.

Я буду дежурить там каждый день, буду продавать флажки с лотка.

— Без обеда и без ужина? — осведомился практичный Томми.

— Чисто мужской вопрос! Как будто нет ничего важнее еды.

— Это ты сейчас так рассуждаешь, умяв прямо-таки чудовищный завтрак. У тебя, Таппенс, такой здоровый аппетит, что к пяти часам ты примешься за флажки, булавки и что тебе там еще подвернется под руку. Но, если серьезно, мне эта твоя идея не нравится. Ведь Виттингтон мог вообще уехать из Лондона.

— Верно. Зато у нас есть еще одна зацепка, и, по-моему, более надежная.

— Ну-ну?

— В сущности, тоже немного. Женское имя «Рита». Его упомянул Виттингтон.

— И ты собираешься дать третье объявление: «Требуется мошенница, откликающаяся на кличку Рита»?

Вовсе нет. Просто я рассуждаю логически. За этим офицером, за Денверсом, на «Лузитании» вели слежку? И наверняка это была женщина, а не мужчина.

— Это, интересно, почему?

— Я абсолютно убеждена, что это была женщина, и красивая женщина, — холодно ответила Таппенс.

— Ладно, подобные вопросы я предоставляю тебе решать самой, — мягко произнес мистер Бирсфорд.

— Далее, эта женщина, кто бы она ни была, несомненно, спаслась.

— Это почему же?

— Если бы она не спаслась, откуда бы они знали, что договор попал к Джейн Финн?

— Справедливо. Продолжай, дорогой Шерлок Холмс!

— И можно предположить — только предположить, — что эта женщина и есть Рита.

— Ну и?

— Будем разыскивать всех, кто спасся с «Лузитании», пока не выйдем на нее.

— В таком случае, нам надо раздобыть список спасшихся.

— Я его уже раздобыла. Я уже написала мистеру Картеру, перечислила все, что мне не мешало бы знать.

Сегодня утром пришел от него ответ, там имеются и фамилии всех спасшихся. Скажешь, милочка Таппенс не умница?

— Высшая отметка за прилежание, низшая — за скромность. Короче, Рита в этом списке имеется?

— Вот этого я и не знаю, — призналась Таппенс.

— Не знаешь?

— Ну, да. Вот, смотри сам! — Они вместе склонились над списком. — Видишь, имен почти нет. Просто «мисс» или «миссис» и фамилия.

Томми кивнул.

— Это усложняет дело, — пробормотал он.

Таппенс передернула плечами в обычной своей манере «отряхивающегося терьера».

— Просто надо действовать — только и всего. Начнем с Лондона и его окрестностей. Выпиши адреса всех женщин, живущих здесь или в пригородах, пока я надену шляпу.

Через пять минут молодые люди вышли на Пикадилли, и несколько секунд спустя такси уже везло их в «Лавры» (Глендоуэр-роуд, 7), резиденцию миссис Эдгар Кифф, чья фамилия была первой из семи, занесенных в записную книжку Томми.

«Лавры» оказались ветхим особнячком, отделенном от улицы десятком чахлых кустов, неубедительно создававших иллюзию палисадника. Томми заплатил шоферу и следом за Таппенс направился к двери. Она уже подняла руку, чтобы позвонить, но он схватил ее за локоть.

— А что ты скажешь?

— Что скажу? Ну, скажу… Господи, не знаю! Как глупо.

— Так я и думал, — ехидно заметил Томми. — Чисто по-женски. Все с бухты-барахты. А теперь посторонись и посмотри, как просто выходят из положения презренные мужчины.

Он позвонил, и Таппенс на всякий случай попятилась. Дверь открыла неряшливая служанка с чумазой физиономией и глазами, смотревшими в разные стороны.

Томми уже извлек из кармана записную книжку и карандаш.

— Доброе утро, — сказал он бодро. — Из муниципалитета Хемпстеда. Проверка списков избирателей. Здесь ведь проживает миссис Эдгар Кифф?

— Ага, — сказала служанка.

— Имя? — спросил Томми, держа карандаш наготове.

— Хозяйкино-то? Элинор-Джейн.

— Э-ли-нор, — записал Томми. — Сыновья или дочери старше двадцати одного года?

— Не-а.

— Благодарю вас. — Томми захлопнул книжку. — Всего хорошего.

Тут служанка решила внести свою лепту в разговор.

— А я думала, вы насчет газа, — разочарованно произнесла она и закрыла дверь.

— Вот видишь, Таппенс, — сказал Томми своей Сообщнице, — сущий пустяк для мужского ума.

— Не спорю: в кои-то веки очко в твою пользу. Я бы до такого не додумалась.

— Чисто сработано, верно? И ничего другого не придется выдумывать.

В два часа молодые люди зашли в скромную закусочную, где с аппетитом набросились на бифштекс с жареным картофелем.

Их коллекция пополнилась Глэдис-Мэри и Марджори, одна из адресатов поменяла место жительства, вследствие чего они были вынуждены выслушать целую лекцию о женском равноправии из уст энергичной американской дамы по имени Сэди.

— А-а! — вздохнул Томми, приложившись к кружке с пивом. — Так-то лучше. Ну, куда теперь?

Таппенс взяла со столика записную книжку.

— Миссис Вандемейер, — прочла она. — Саут-Одли, номер двадцать. — Мисс Уиллер, Клепинтонг-роуд, номер сорок три. Это в Баттерси, и, если не ошибаюсь, она горничная. Так что вряд ли это она.

— Следовательно, наш следующий рейс — в Саут-Одли.

— Томми, боюсь, у нас ничего не получится.

— Выше нос, старушка. Мы же с самого начала знали, что шансы на успех тут невелики. Но ведь это только начало! Если не поймаем ничего в Лондоне, нам предстоит увлекательное турне по Англии, Ирландии и Шотландии.

— Верно! — живо подхватила Таппенс. — Ведь все расходы оплачиваются. Но, знаешь, Томми, я люблю, чтобы одно следовало за другим. До сих пор приключения сыпались на нас без перерыва, и вдруг такое занудное утро.

— Таппенс, ты должна избавиться от вульгарной жажды сенсаций и помни: если мистер Браун таков, каким его нам изобразили, то в ближайшем же будущем он предаст нас смерти! Что, красиво звучит?

— Ты куда самодовольнее меня, причем с меньшим на то основанием! Кхе-кхе! Но действительно странно, что мщение мистера Брауна нас еще не настигло. (Как видишь, высокий стиль и мне по плечу!) Ведь все у нас идет как по маслу.

— Возможно, он просто не хочет марать о нас руки, — заметил молодой человек.

— Томми, ты просто невыносим! — возмутилась Таппенс. — Можно подумать — мы пустое место.

— Прости, Таппенс. Я хотел сказать, что мы роем вслепую, как два трудолюбивых крота, а он даже не подозревает о наших коварных подкопах, ха-ха!

— Ха-ха, — с готовностью подхватила Таппенс, вставая из-за столика.

Саут-Одли оказался внушительным многоквартирным домом за Парк-Лейн^[93]. Квартира номер двадцать была на втором этаже.

К этому времени Томми успел вжиться в роль и отбарабанил вступительное слово пожилой женщине, которая открыла ему дверь. Она более походила на экономку, чем на горничную.

— Имя?

— Маргарет.

Томми начал писать, но она его остановила.

— Да нет… пишется Марга-рита.

— А, Маргарита! На французский лад. Так-так. — Он помолчал, а потом сделал смелый ход: — У нас в списке она значится как Рита Вандемейер, но, вероятно, тут какая-то ошибка?

— Обычно ее называют именно так, сэр. Но полное имя — Маргарита.

— Благодарю вас. Это все, что мне требовалось. До свидания.

Еле сдерживая волнение, Томми сбежал вниз по лестнице. Таппенс ждала его на площадке второго этажа.

— Ты слышала?

— Да. Да, Томми!

Томми понимающе похлопал ее по плечу.

— Можешь не говорить, старушка, я чувствую то же самое.

— Это… До чего же здорово — только что-то придумаешь, и вдруг все сбывается, — в восторге воскликнула Таппенс.

Держась за руки, они спустились в вестибюль. На лестнице послышались чьи-то шаги и голоса.

Внезапно, к удивлению Томми, Таппенс потащила его в темный закуток у лифта.

— Какого ч…

— Ш-ш-ш!

По лестнице спустились два человека и вышли на улицу. Пальцы Таппенс впились в локоть Томми.

— Быстрее… Иди за ними! Я не могу — меня он узнает. Второго я прежде не видела, но тот, который повыше, это Виттингтон.

Глава 7
Дом в Сохо^[94]

Виттингтон и его спутник шли довольно быстро, но Томми успел увидеть, как они свернули за угол. Он пустился бегом, и, когда в свою очередь свернул за угол, расстояние между ними заметно сократилось. Узкие улочки Мейфэр^[95] были безлюдны, и он счел, что благоразумней держаться подальше.

Такого рода занятие было ему внове. И хотя из романов он досконально знал, как следует себя вести, когда берешься за кем-то следить, в реальной жизни идти за кем-то, оставаясь незамеченным, было отнюдь не просто. А если они сядут в такси? В романе герой просто прыгает в другую машину, обещает шоферу соверен^[96] (или более скромную сумму), и дело в шляпе. Но Томми предвидел, что в решительную минуту свободного такси рядом, скорее всего, не окажется. Следовательно, ему придется бежать. А что произойдет с молодым человеком, который вздумает бежать во весь дух по лондонским улицам? На магистралях прохожие еще могут подумать, что он спешит на автобусную остановку, но в этом аристократическом лабиринте его почти наверняка перехватит ревностный полицейский и потребует объяснений.

Именно в этот момент впереди из-за угла появилось такси с поднятым флажком. У Томми перехватило дыхание. Что, если они его остановят?

Нет, не остановили. Он перевел дух. Судя по выбранному ими маршруту, они хотели кратчайшим путем добраться до Оксфорд-стрит^[97]. Когда они вышли на нее и повернули на восток, Томми слегка ускорил шаги. В толпе прохожих он вряд ли привлечет их внимание. А было бы недурно подслушать их разговор. Нагнать-то их он нагнал, но его ждало разочарование: говорили они тихо, и уличный шум начисто заглушал их голоса.

Перед станцией метро «Бонд-стрит» они перешли через дорогу (Томми — за ними) и вошли в «Лайонс». Там они поднялись на второй этаж и расположились у окна. В этот час зал был полупустым, и Томми из опасения быть узнанным сел за соседний свободный столик, за спиной Виттингтона. При этом он мог прекрасно разглядеть спутника Виттингтона — блондина с неприятным слабовольным лицом. Русский либо поляк, решил Томми. На вид ему было лет пятьдесят, он сутулился, а его маленькие глазки, когда он говорил, шныряли по сторонам.

После недавнего бифштекса Томми удовлетворился гренками с сыром и чашкой кофе. Виттингтон заказал для себя и своего спутника полный обед, а когда официантка отошла, придвинулся поближе к столику и понизил голос. Собеседник отвечал ему полушепотом, U, кик Томми ни напрягался, ему удавалось расслышать лишь отдельные слова. Похоже, Виттингтон давал блондину какие-то инструкции, а тот иногда возражал ему. Виттингтон называл его Борисом.

Томми несколько раз услышал слово «Ирландия», дотом — «пропаганда», однако имя Джейн Финн не было упомянуто ни разу. Неожиданно шум в зале поулегся, и он расслышал несколько фраз подряд. Говорил Виттингтон:

— Но вы не знаете Флосси! Она просто чудо. Ни дать ни взять, матушка архиепископа. Умеет взять нужный тон, а это главное.

Ответа Бориса Томми не расслышал, но Виттингтон добавил что-то вроде:

— Ну, конечно, только в крайнем случае…

После этого Томми опять потерял нить разговора, однако немного погодя то ли те двое повысили голос, то ли уши Томми приспособились к их шепоту, он снова начал разбирать, о чем они говорят. И два слова, произнесенные Борисом, подействовали на него, как удар электрического тока: «мистер Браун».

Виттингтон вроде что-то возразил, но блондин рассмеялся:

— Почему бы и нет, друг мой. Весьма респектабельная фамилия и такая распространенная! Не по этой ли причине он ее и выбрал? Мне бы очень хотелось встретиться с ним… с мистером Брауном!

Посуровевшим голосом Виттингтон ответил:

— Как знать? Возможно, вы с ним уже встречались.

— Ну да! — воскликнул Борис. — Детские сказочки, басни для полиции. Знаете, какой я иногда задаю себе вопрос? Не выдумка ли это местных патриотов? Средство, чтобы нас запугивать? А если так оно и есть?

— А если не так?

— Хотелось бы знать… правда ли, что он с нами, среди нас, но знают его лишь немногие избранные? В таком случае он хорошо умеет хранить свою тайну. И идея удачная, несомненно! Мы никогда ни в чем не Можем быть уверены. Мы смотрим друг на друга: один из нас мистер Браун. Но кто? Он отдает приказ — но он же его и выполняет. Он среди нас, он один из нас, и никто не знает, кто он…

Русский замолчал, заставив себя вернуться к действительности, и взглянул на часы.

— Да, — сказал Виттингтон, — нам пора.

Он подозвал официантку и попросил счет. Томми последовал его примеру и через минуту уже спускался по лестнице.

Выйдя на улицу, Виттингтон подозвал такси и велел шоферу ехать на вокзал Ватерлоо^[98].

Такси здесь было хоть отбавляй, и в следующую секунду еще одно затормозило рядом с Томми.

— Следуйте вон за тем такси, — сказал молодой человек, — не выпускайте его из виду.

Пожилой шофер не проявил к его словам ни малейшего интереса, только что-то буркнул в ответ и опустил флажок. Все шло как по маслу, и такси Томми остановилось у входа на вокзал прямо за такси Виттингтона. И в кассу Томми встал прямо за Виттингтоном. Тот взял билет первого класса до Борнемута^[99]. Томми сделал то же. Выйдя из кассы, он услышал, как, взглянув на вокзальные часы, Борис произнес:

— Еще рано, у вас в запасе целых полчаса.

Томми задумался. Ясно, что Виттингтон поедет один, а Борис останется в Лондоне. Иными словами, он должен выбрать, за кем следить дальше. Не может же он раздвоиться… Хотя… Он тоже взглянул на часы, а затем на табло. Борнемутский поезд отходил в 15.30. Стрелки часов показывали десять минут четвертого. Виттингтон с Борисом прохаживались у газетного киоска. С опаской на них поглядев, Томми юркнул в ближайшую телефонную будку. Он не стал тратить время на поиски Таппенс, — скорее всего она не успела вернуться. Однако у него был в запасе еще один союзник. Он позвонил в «Ритц» и попросил соединить его с Джулиусом Херсхейммером. В трубке щелкнуло, зажужжало. А если американца не окажется в номере? Раздался еще один щелчок, и знакомый голос произнес: «Алло!»

— Херсхейммер, это вы? Говорит Бирсфорд. Я на вокзале Ватерлоо. Выслеживаю Виттингтона и еще одного. Времени объяснять нет. Виттингтон уезжает в Борнемут, поезд пятнадцать тридцать. Вы успеете?

— Само собой!

В трубке зазвучал сигнал отбоя. Томми повесил ее со вздохом облегчения. Расторопность американца он успел оценить, и нутром чувствовал, что Джулиус не опоздает.

Виттингтон и Борис все еще прогуливались возле киоска. Если Борис решил проводить своего приятеля, то все в порядке. Тут Томми задумчиво сунул руку в карман. Хотя ему и была обещана carte blanche^[100], он еще не приобрел привычки носить с собой значительные суммы. После того, как он взял билет первого класса до Борнемута, у него осталось лишь несколько шиллингов. Ладно, авось Джулиус явится с туго набитым бумажником.

А большая стрелка все ползла и ползла по циферблату: 15.15, 15.20, 15.25, 15.27… Неужели не успеет? 15.29…

Двери купе захлопывались^[101]. На Томми накатила холодная волна отчаяния, и в этот момент на его плечо легла тяжелая ладонь.

— Вот и я, дружище! Ваши дорожные правила — это черт знает что! Ну-ка, где эти бандиты?

— Вон Виттингтон. На ступеньках вагона. Смуглый толстяк. А иностранец, с которым он разговаривает, — это второй.

— Усек. Кто из них мой?

Томми был готов к этому вопросу и ответил тоже вопросом:

— А деньги у вас с собой есть?

Джулиус мотнул головой, и Томми похолодел.

— Долларов четыреста, не больше, — виновато объяснил американец.

Томми с облегчением выдохнул.

— Черт бы вас, миллионеров, побрал. Человеческого языка не понимаете. Живо на поезд, вот билет. Ваш — Виттингтон.

— Мой так мой! — без особого энтузиазма буркнул Джулиус и прыгнул на подножку двинувшегося вагона. — Пока, Томми!

Поезд набирал ход. Томми перевел дух и покосился на Бориса, который шел теперь ему навстречу. Томми пропустил его, развернулся и возобновил слежку.

Борис спустился в метро и доехал до Пикадиллнн Серкус. Там он свернул на Шефтсбери-авеню^[102] и нырнув в лабиринт переулков Сохо. Томми следовал за ним на почтительном расстоянии. В конце концов они достигли грязноватой площади. Обшарпанные ветхие дома вокруг выглядели зловеще. Борис стал озираться по сторонам, и Томми отступил под укрытие ближайшего подъезда. Площадь была пустынна. К ней вела только одна улочка, и машины туда не сворачивали. Настороженный вид Бориса воспламенил воображение Томми. Притаившись в подъезде, он видел, как тот, поднявшись по ступенькам самого мрачного дома, несколько раз резко стукнул в дверь, не подряд, а с паузами. Дверь тут же открылась, Борис что-то сказал и вошел. Дверь сразу захлопнулась за ним.

И вот тут Томми сплоховал, поддавшись азарту. Всякий разумный человек на его месте стал бы терпеливо ждать, пока тот не выйдет на улицу. Да, именно так следовало бы поступить и Томми. Он же, вопреки обычному своему благоразумию, ринулся вслед. У него в голове (как он объяснял впоследствии), словно что-то щелкнуло: не раздумывая, он взбежал по ступенькам и постучал, сделав нужные, как он надеялся, паузы.

И опять дверь немедленно распахнулась. Перед ним вырос человек, подстриженный ежиком и с угрюмо-злобным лицом.

— Ну? — пробурчал он.

И только в эту секунду Томми понял, какую он сотворил глупость. Однако времени для раздумий не было, и он выпалил первое, что пришло ему в голову.

— Мистер Браун? — спросил он.

К его удивлению, человек с ежиком посторонился.

— Наверх! — Он указал большим пальцем через плечо. — Вторая дверь слева.

Глава 8
Приключения Томми

Хотя слова эти ввергли Томми в некоторую растерянность, колебаться он не стал: если его безрассудство увенчалось таким успехом, так, может, оно и дальше будет его выручать. Он решительно вошел в парадное и поднялся по скрипучей лестнице. Все вокруг было невероятно запущенным и грязным. Под слоем копоти невозможно было различить узор на обоях, отклеившиеся края которых фестонами свисали со стен. По углам серела паутина.

Томми шел не спеша. Еще до того, как он достиг верхней площадки, привратник, судя по звукам, ушел в каморку под лестницей. Значит, никаких подозрений он не вызвал. Видимо, он угадал пароль и правильно запомнил условный стук.

На верхней площадке Томми остановился, обдумывая, как действовать дальше. Перед ним был узкий коридор с дверями по обеим сторонам. Из-за ближайшей слева, доносились голоса. Именно туда его и направил привратник. Однако он как завороженный уставился на нишу справа, полузакрытую рваной бархатной портьерой. Ниша была расположена почти напротив нужной ему комнаты, но из нее хорошо просматривалась и верхняя часть лестницы. Два фута вглубь, три — вширь — идеальный тайник для одного, а то и двух людей. Это укрытие так и манило Томми. По своему обыкновению, он обдумывал ситуацию обстоятельно и методично. Видимо «мистер Браун» — просто пароль, а не конкретная личность. Назвав наугад именно эту фамилию, он получил доступ в дом. И пока не возбудил никаких подозрений. Однако ему без промедления следовало действовать дальше.

Предположим, он решится войти в указанную привратником комнату. Не потребуют ли от него еще какой-нибудь пароль или удостоверение личности? Привратник явно не знал в лицо всех членов шайки, но наверху его могут встретить люди более осведомленные. Пока ему очень везло, что и говорить, но не следует искушать судьбу. Войти в комнату — затея весьма рискованная. Да и вообще, вряд ли ему удастся морочить им голову дальше. Рано или поздно, он наверняка себя выдаст и из-за своего дурацкого легкомыслия лишится счастливой возможности узнать что-то действительно ценное.

Снизу вновь донесся условный стук в дверь, Томми моментально юркнул в нишу и осторожно задернул портьеру. Теперь он надежно скрыт, а сквозь прорехи в ветхом бархате можно было наблюдать за тем, что происходит снаружи. Теперь он хорошенько вникнет в ситуацию и решит, стоит ли ему присоединяться к собравшимся.

Человека, который тихо, словно крадучись, поднимался по лестнице, Томми видел впервые. Он явно принадлежал к малопочтенной части общества. Низкий лоб, тяжелые надбровные дуги, скошенный подбородок, зверски тупая физиономия — такой тип был в новинку молодому человеку, хотя любой сотрудник Скотленд-Ярда с первого взгляда раскусил бы, что это за фрукт.

Детина, тяжело дыша, прошел мимо ниши, остановившись перед дверью напротив, постучал тем же условным стуком. Из комнаты что-то крикнули, и вновь прибывший отворил дверь, дав Томми возможность на секунду увидеть комнату. Он успел заметить длинный стол, занимавший добрую ее половину. За столом сидело человек пять. Внимание Томми привлек высокий, остриженный ежиком человек с короткой заостренной бородкой, какую обычно носят морские офицеры. Он сидел во главе стола перед какими-то бумагами. Взглянув на вошедшего, он с правильным, но каким-то слишком старательным произношением спросил:

— Ваш номер, товарищ?

— Четырнадцать, хозяин, — последовал хриплый ответ.

— Верно.

Дверь закрылась.

«Ну, если это не немец, тогда я голландец, — сказал себе Томми. — Ни на шаг от инструкции — проклятая немецкая педантичность. Хорошо, что я туда не сунулся. Ляпнул бы не тот номер, и пиши пропало. Нет, лучше места, чем это, мне на найти… Эгей! Опять стучат».

А теперь кто? Вновь прибывший — полная противоположность предыдущему уголовнику. Похоже, ирландский шинфейнер^[103]. Видима, организация мистера Брауна отличалась некой универсальностью. Заурядный преступник, благовоспитанный ирландский джентльмен, блеклый русский и деловитый немец-распорядитель! Да, пестрая компания. И зловещая! Кому и зачем понадобилась собрать в одну цепь столь разные звенья?

С приходом ирландца процедура повторилась: условный стук, требование назвать номер, одобрительное «верно».

Внизу с коротким перерывом еще дважды раздавался стук. Сначала наверх проследовал неприметный, чрезвычайно скромно одетый человек, не глупый на вид, видимо, конторский клерк, Томми видел его впервые. Следующий оказался рабочим, и Томми почудилось, что где-то он его уже встречал.

Минуты через три прибыл еще один человек — представительный мужчина, элегантно одетый и, видимо, аристократического происхождения. Его лицо тоже показалось Томми знакомым, хотя он никак не мог вспомнить, где мог его видеть.

Затем наступило долгое затишье. Томми, решив, что все, кого ждали, в сборе, уже собрался незаметно выбраться из своего укрытия, но тут в парадную снова постучались.

Опоздавший поднимался по лестнице так тихо, что Томми заметил его только у самой ниши.

Он был невысок, очень бледен, с мягкими, почти женственными движениями. Скулы выдавали его славянское происхождение, но точнее определить его национальность Томми не сумел. Проходя мимо ниши, он медленно повернул голову, и странно светлые глаза словно прожгли занавеску насквозь. Томми даже вздрогнул. Ему показалось чудом, что тот его не заметил. Хотя Томми, как и большинство его сверстников, отнюдь не был склонен к мистицизму, он не мог избавиться от ощущения, что от этого человека исходит какая-то странная скрытая сила. Чем-то он напоминал ядовитую змею.

Секунду спустя Томми понял, что встревожился недаром. Этот светлоглазый тоже постучал, как и все остальные, но как его встретили!

Человек с бородкой вскочил, а за ним — и все до одного остальные. Немец сам подошел к светлоглазому и, щелкнув каблуками, пожал ему руку.

— Вы оказали нам большую честь, — сказал он. — Весьма, весьма польщены. Я боялся, что ваш визит сюда окажется невозможным.

Светлоглазый ответил негромким и шипящим голосом:

— Да, это было сопряжено со значительными трудностями. Вряд ли я смогу выбраться сюда еще раз. Но хотя бы одна встреча необходима… Чтобы как следует все уточнить. Это невозможно без… мистера Брауна. Он здесь?

Немец, чуть помявшись, ответил дрогнувшим голосом:

— Нас предупредили, что явиться лично он никак не может… — Он умолк, но чувствовалось, что фраза не закончена.

Лицо светлоглазого медленно расплылось в улыбке. Он обвел взглядом кольцо встревоженных лиц.

— А! Понимаю. Наслышан о его методах. Полная конспирация: никому не доверять. Не исключено, что сейчас он здесь, среди нас… — Он снова посмотрел вокруг, и снова на лицах присутствующих отразился страх. Все с опаской поглядывали друг на друга.

Русский дотронулся пальцами до щеки.

— Ну ладно. Приступим.

Немец тем временем взял себя в руки. Он указал на свое кресло — во главе стола. Русский покачал головой, но немец настаивал.

— Это единственное возможное место для… Номера Первого. Не соблаговолит ли Номер Четырнадцатый закрыть дверь?

И секунду спустя перед Томми снова были лишь облупленные филенки двери, и голоса за ней вновь зазвучали тихо и неразборчиво. Томми растерялся. Его любопытство разгорелось, и он чувствовал, что любой ценой должен узнать, о чем там будут говорить.

Снизу не доносилось больше ни звука. А привратнику тут наверху вроде бы делать нечего. Томми, прислушиваясь, высунул голову из-за занавески. Никого.

Ой нагнулся, снял башмаки и оставил их в нише. Потом, осторожно ступая, пересек коридор, опустился на колени перед дверью и прижал ухо к щели. Но тут обнаружилось (вот досада!), что он может разобрать дашь отдельные слова, да и то, если кто-то из говоривших повышал голос. Любопытство Томми достигло апогея.

Он посмотрел на дверную ручку. А что, если легонечко нажать на нее, так, чтобы внутри никто ничего не заметил? Если не торопиться, то можно рискнуть. Затаив дыхание, медленно-медленно, то и дело останавливаясь, он давил на ручку. Еще немножко… и еще чуточку… Долго еще? Ну, наконец-то! Дальше вниз ручка не шла.

Он держал ее в таком положении целую минуту, потом, переведя дух, легонько нажал на дверь. Дверь не дрогнула. Томми стиснул зубы. Если нажать сильнее, она почти наверняка скрипнет. Но вот голоса зазвучали чуть громче, и он снова нажал. Опять ничего. Он нажал посильнее. Неужели эту чертову дверь заело? В конце концов, потеряв терпение, он навалился на нее всей тяжестью. Но дверь и тут не поддалась, и тогда он понял, что она заперта изнутри.

От огорчения Томми забыл про осторожность.

— Черт побери, — вырвалось у него. — Вот свинство!

Дав выход своим чувствам, он успокоился и начал обдумывать ситуацию. Ну, во-первых, необходимо вернуть ручку в прежнее положение. Только постепенно. Если ее отпустить сразу, кто-нибудь обязательно заметит, как она прыгнет вверх. И он начал отпускать ее с прежними предосторожностями. Все сошло благополучно, и он со вздохом облегчения поднялся на ноги. Однако Томми был упрям, как бульдог, и не мог смириться с поражением. Он не собирался сдаваться. Любой ценой нужно выведать, о чем они там договариваются. Надо придумать что-то еще.

Томми осмотрелся. Чуть дальше по коридору слева была еще одна дверь. Он осторожно подкрался к ней и нажал на ручку. Дверь приоткрылась, и он скользнул внутрь.

Судя по мебели, он попал в спальню. Мебель была под стать всему остальному; казалось, она вот-вот рассыплется на куски. А уж пыли и грязи — больше, чем снаружи.

Но Томми некогда было глазеть по сторонам, главное, что его расчет оправдался: слева, ближе к окну, он увидел дверь, ведущую в соседнюю комнату. Плотно затворив дверь в коридор, он стал тщательно изучать дверь у окна. Она была на запоре. Судя по ржавчине, задвижку давно не трогали. Осторожно подергав задвижку взад и вперед, Томми сумел отодвинуть ее почти без скрипа. Затем он повторил свой прежний маневр с ручкой — и на этот раз с полным успехом. Дверь приоткрылась на узенькую щелку.

Этого оказалось достаточно. Теперь ему было слышно каждое слово. За дверью висела бархатная портьера, скрывавшая от него участников совещания, но он довольно точно различал их по голосам. Говорил шинфейнер. Его сочный ирландский баритон было невозможно перепутать ни с каким другим голосом:

— Все это очень мило, но нужны еще деньги. Нет денег — нет и результата!

Ему ответил другой голос, Томми решил, что это Борис:

— А вы гарантируете, что результаты будут?

— Через месяц — можно чуть раньше или позже, если желаете, — я гарантирую вам в Ирландии такой разгул террора, который потрясет Британскую империю до основания.

Наступило короткое молчание, затем раздался мягкий шипящий голос Номера Первого:

— Отлично! Деньги вы получите. Борис, займитесь этим.

— Через американских ирландцев и мистера Поттера, как обычно? — спросил Борис.

— Думается, дело выйдет, — произнес некто с заатлантическим акцентом. — Хотя должен сразу предупредить: нынче все ой как не просто. Сочувствующих все меньше, и все чаще раздаются голоса, требующие оставить ирландцев в покое — пусть, дескать, разбираются сами без вмешательства Америки.

Ответил Борис, и Томми почудилось, что он пожимает плечами:

— Какое это имеет значение, ведь на самом деле деньги поступают не из Штатов, просто банк американский.

— Главная трудность с доставкой оружия, — сказал шинфейнер. — Деньги доходят без особых хлопот… Благодаря нашему здешнему коллеге.

Еще один голос (по мнению Томми, он принадлежал высокому властного вида человеку, чье лицо показалось ему знакомым) произнес:

— Ну и буча поднялась бы в Белфасте^[104], если бы они могли вас услышать!

— Следовательно, с этим пока все, — прошипел Номер Первый. — Теперь о займе для английской газеты: вы об этом позаботились, Борис?

— Да.

— Отлично. Если потребуется, Москва пришлет ноту протеста.

Наступила тишина, которую нарушил четкий выговор немца:

— Мне поручил… мистер Браун кратко ознакомить вас с сообщениями от разных профсоюзов. От горняков — более чем удовлетворительные. Железные дороги даже приходится сдерживать. Туго поддается профсоюз машиностроителей.

На этот раз тишина была долгой, слышалось лишь шуршание бумаг да отдельные пояснения немца. Затем Томми услышал легкое постукивание пальцев по столу.

— Ну, а дата, мой друг? — спросил Номер Первый.

— Двадцать девятое.

— Не слишком ли скоро? — засомневался русский.

— Пожалуй. Но так постановили профсоюзные лидеры, а вмешиваться слишком уж явно нам нельзя. Надо создать видимость, будто все делается по их собственной инициативе, без чьего-либо давления.

Русский негромко засмеялся, словно его что-то позабавило.

— Да-да, — сказал он. — Совершенно верно. Они не должны знать, что мы используем их в наших собственных интересах. Они честные люди, потому мы ими так дорожим. Как ни парадоксально, совершить революцию без честных людей невозможно. Народ сразу чует мошенников. — Он помолчал, а затем с явным удовольствием повторил: — В каждой революции участвовали честные люди. Впоследствии от них быстро избавлялись. — В его голосе прозвучала зловещая нота.

— Клаймса надо убрать, — проговорил немец. — Он слишком проницателен. Этим займется Номер Четырнадцатый.

Послышалось хриплое бормотание:

— Будет сделано, хозяин! — Затем с сомнением:

А если меня сцапают?

— Мы гарантируем вам лучших адвокатов, — невозмутимо ответил немец. — Но в любом случае вас снабдят перчатками, на которые нанесен слепок с отпечатков пальцев громилы-рецидивиста. Вам нечего бояться.

— Да я ничего и не боюсь, хозяин. Ради великого дела! Мы еще побеседуем с богатенькими, так что улицы утопнут в крови! — свирепо смаковал он. — Мне уж и по ночам снится, как в сточные канавы сыплются жемчуга и брильянты, — хватай все, кому не лень.

Томми услышал скрип отодвигаемого кресла, затем Номер Первый сказал:

— Значит, все на мази. Мы можем не сомневаться в успехе?

— Да… по-видимому. — Но в голосе немца не было прежней уверенности.

Интонация Номера Первого стала неожиданно жесткой:

— Что-то сорвалось?

— Ничего, но…

— Но что?

— Да профсоюзные лидеры. Без них, как вы сами сказали, мы ничего делать не должны. И если они не объявят двадцать девятого всеобщую забастовку…

— И почему же они ее не объявят?

— Вы ведь сами сказали, что это честные люди, и, как мы ни старались скомпрометировать правительство в их глазах, они, возможно, все еще ему доверяют.

— Но они сами…

— Да-да, конечно, они непрерывно его поносят. Но в целом общественное мнение склоняется на сторону правительства, а против общественного мнения они не пойдут.

Русский опять принялся барабанить пальцами по столу.

— Говорите конкретней, друг мой. Мне дали понять, что существует некий документ, который гарантирует успех.

— Совершенно верно. Если этот документ представить профсоюзным лидерам, то считайте дело сделано. Они опубликуют его по всей Англии и без колебаний станут на сторону революции. Уж тогда-то правительство потерпит полный и окончательный крах.

— Так чего же еще вам не хватает?

— Самого документа, — ответил немец без обиняков.

— А, так, значит, он не у вас? Но вы хотя бы знаете, где он?

— Нет.

— Кто-нибудь еще знает?

— Один человек… быть может. Мы даже в этом не уверены.

— Кто именно?

— Одна девушка.

Томми затаил дыхание.

— Девушка? — Русский презрительно повысил голос. — И вы не в состоянии заставить ее говорить? Мы в России умеем развязывать девушкам языки.

— Это не тот случай, — угрюмо ответил немец.

— Что значит, не тот? — Помолчав, он продолжал: — Где она сейчас?

— Кто? Девушка?

— Да!

— Она в…

Но больше Томми ничего не услышал. На его голову обрушилось что-то тяжелое, и он провалился во тьму.

Глава 9
Таппенс нанимается в прислуги

Когда Томми отправился выслеживать Виттингтона и его напарника, Таппенс только отчаянным усилием воли заставила себя не кинуться вслед. Однако, взяв себя в руки, она утешилась мыслью, что ее логические рассуждения подтвердились. Эти двое, несомненно, вышли из квартиры на третьем этаже, и тонюсенькая ниточка в виде женского имени «Рита» вновь навела Молодых Авантюристов на след похитителей Джейн Финн.

Ну, а что дальше? Таппенс не терпела бездействия. Помочь Томми в его нелегком положении она не могла и чувствовала себя совершенно неприкаянной. Подумав, она вернулась в вестибюль «Саут-Одли». Там мальчишка лифтер чистил латунные завитушки и, почти не фальшивя, с энтузиазмом насвистывал последнюю модную песенку.

Он оглянулся на Таппенс. Она все еще сохраняла мальчишечьи повадки, которыми отличалась в детстве, и умела отлично ладить с подростками. Между ними мгновенно возникла взаимная симпатия. Ей пришло в голову, что совсем неплохо обзавестись союзником во вражеском лагере.

— Ну что, Уильям? — начала она бодрым тоном больничной санитарки. — Все блестит?

Мальчишка ухмыльнулся в ответ.

— Альберт, мисс, — поправил он.

— Альберт так Альберт, — сказала Таппенс и стала с загадочным видом озираться по сторонам, так усердно, что Альберт просто не мог этого не заметить. Потом наклонилась к нему и перешла на шепот: — Мне надо с тобой поговорить, Альберт!

Альберт тут же забыл про свои завитушки, рот у него слегка приоткрылся.

— Вот, смотри! Знаешь, что это такое?

Эффектным жестом Таппенс отогнула лацкан жакета и показала ему эмалевый значок. Она рассчитывала, что Альберт видит его впервые (иначе из ее затеи ничего бы не вышло), поскольку значок был заказан архидьяконом в первые дни войны для добровольцев его прихода. Наличие значка на жакете Таппенс объяснялось просто: два дня назад с его помощью она прикрепила бутоньерку к лацкану костюма. Глаз у нее был зоркий, и она успела заметить уголок потрепанного детективного романа, торчащий у мальчишки из кармана. Заметила она и то, как широко открылись его глаза, значит, она избрала верную тактику, и рыбка вот-вот попадется на крючок.

— Американская сыскная полиция! — прошипела Таппенс.

И Альберт клюнул.

— Черт! — прошептал он в упоении.

Таппенс кивнула ему с многозначительным видом и доверительно поинтересовалась:

— Знаешь, кого я пасу?

Альберт еще больше вытаращил глаза и восхищенно произнес:

— Кого-то из жильцов?

Таппенс кивнула и ткнула пальцем вверх.

— Квартира двадцать. Называет себя Вандемейери Вандемейер! Ха-ха-ха!

— Аферистка? — осведомился Альберт, засовывая руку в карман.

— Аферистка? Еще какая! Рита-Рысь. Ее так в Штатах называют.

— Рита-Рысь, — повторил Альберт, тая от блаженства. — Прям как в кино.

Он не ошибся. Таппенс была большой поклонницей киноискусства.

— Энни всегда говорила, что она из таких, — продолжал мальчик.

— А Энни — это кто? — небрежно спросила Таппенс.

— Да горничная. Она сегодня уволилась. А сколько раз, бывало, мне твердила: «Помяни мое слово, Альберт, за ней, того и гляди, явится полиция». Так прямо и говорила. А красотка она что надо!

— Да, красивая дамочка, — легко согласилась Таппенс. — Для ее ремесла это полезно, можешь не сомневаться. Да, кстати, изумруды она носит?

— Изумруды? Зеленые такие камешки?

Таппенс кивнула.

— Из-за них мы ее и разыскиваем. Старика Рисдейла знаешь?

Альберт мотнул головой.

— Питера Б. Рисдейла, нефтяного короля!

— Вроде слыхал.

— Это его стекляшечки. Самая лучшая коллекция изумрудов в мире. Стоит миллион долларов.

— Ух ты! — восхищенно охнул Альберт. — Ну, прям кино.

Таппенс улыбнулась, довольная произведенным эффектом.

— Только прямых доказательств мы еще не раздобыли. Но она у нас на крючке. И, — она выразительно подмигнула, — уж теперь ей от нас не улизнуть.

Альберт в ответ восторженно пискнул, не в силах ничего сказать.

— Только, приятель, никому ни слова! — предупредила Таппенс, оставив шутливый тон. — Может, я зря тебе доверилась, да только мы, в Штатах, с ходу понимаем, на кого можно положиться — на таких вот ловких надежных парней.

— Да я никому ни словечка, — поспешно заверил ее Альберт. — А помощь вам не требуется? Ну, там следить или еще что?

Таппенс притворилась, что обдумывает его предложение, потом покачала головой.

— Пока нет, но буду иметь тебя в виду, приятель. А что это ты говорил про горничную, которая увольняется?

— Энни? У них настоящий скандал вышел. Как Энни говорит: «Прислуга теперь в цене, так что извольте уважать». А если она язык держать не умеет, так пусть-ка попробует найти себе новую дурочку!

— Не найдет? — задумчиво повторила Таппенс. — Ну, не знаю…

Ее осенила блестящая мысль, и после минутного раздумья она хлопнула Альберта по плечу.

— Знаешь, приятель, мне пришла одна мыслишка. Почему бы тебе не сказать им, будто у тебя имеется двоюродная сестра… или не у тебя, а у твоего приятеля… сестра, которая ищет место. Усек?

— Угу, — мгновенно среагировал Альберт. — Положитесь на меня, мисс, я это в два счета устрою.

— Молодец! — одобрительно сказала Таппенс. — И добавь, что к работе она может приступить сразу же. Если все будет о'кей, дашь мне знать, и завтра к одиннадцати я явлюсь сюда.

— А где мне вас найти, если дело выгорит?

— В «Ритце», — лаконично ответила Таппенс. — Фамилия Каули.

Альберт с завистью поглядел на нее.

— Выгодная, значит, работенка у сыщиков?

— Да, ничего, — отозвалась Таппенс. — Особенно когда счета оплачивает старик Рисдейл. Но не горюй, приятель, если дело сладится — за мной не заржавеет.

На этом Таппенс простилась со своим новым союзником и удалилась энергичной походкой, весьма удовлетворенная результатами своей деятельности.

Однако нельзя было терять ни минуты. Она немедленно вернулась в «Ритц» и отослала короткую записку Картеру. Затем, поскольку Томми еще не вернулся, — чего и следовало ожидать, — она отправилась по магазинам. Экспедиция эта (с перерывом для чая с пирожными) длилась почти до половины седьмого, и в отель она вернулась усталая, но довольная своими приобретениями. Сначала она посетила дешевый универмаг, потом — несколько магазинчиков, торгующих подержанными вещами, а завершила день в шикарном парикмахерском салоне.

Теперь в покое и тиши гостиничного номера она развернула наконец последнюю покупку и через пять минут не без удовлетворения улыбнулась своему отражению в зеркале. Гримерным карандашиком она слегка изменила линию бровей, и это, вкупе с пышными золотистыми кудрями, настолько преобразило ее внешность, что Виттингтону теперь ее нипочем не узнать, даже если она столкнется с ним нос к носу. В туфли она положит высокие супинаторы. И наденет чепчик и передник, более надежной маскировки не придумаешь. Работая в госпитале, она успела убедиться, как часто пациенты не узнают своих сестер и санитарок, едва те снимут белые фартуки и шапочки.

— Ну, — сказала она, обращаясь к задорному отражению в зеркале, — пожалуй, сойдет.

После чего стерла с лица краску и стала похожа на прежнюю Таппенс.

Обедала она в грустном одиночестве, раздумывая над тем, куда запропастился Томми. Джулиус тоже отсутствовал, но это ее ничуть не удивляло. Его розыски не ограничивались Лондоном, и Молодые Авантюристы успели свыкнуться с внезапными появлениями и исчезновениями энергичного американца. Она не удивилась бы, узнав, что Джулиус П. Херсхайммер внезапно отбыл в Константинополь^[105], так как ему взбрело в голову, что там может отыскаться след его кузины. Этот сгусток энергии успел превратить в ад жизнь нескольких сотрудников Скотленд-Ярда, а телефонистки Адмиралтейства сразу узнавали и в ужасе вздрагивали от его зычного «Алло!». В Париже он три часа «расшевеливал» префектуру и вернулся оттуда в твердой уверенности (эту идею бросил ему французский чиновник, — не знал, как от него отделаться), что ключ к тайне следует искать в Ирландии.

«Наверное, сразу помчался туда, — думала Таппенс. — Это, конечно, очень мило, но мне-то каково? У меня полон рот новостей, а поделиться не с кем. Все-таки Томми мог бы прислать телеграмму или позвонить. Куда он запропастился? Во всяком случае, „сбиться со следа“, как пишут в детективах, он не мог. Да, кстати…» — И мисс Каули, прервав свои размышления, вызвала рассыльного.

Десять минут спустя она уже уютно устроилась в постели и, затянувшись сигаретой, погрузилась в книгу «Гарнаби Уильямс — юный сыщик» — захватывающее произведение, которое, среди прочих ему подобных (три пенса за штуку), принес рассыльный. Ей, резонно решила Таппенс, следует пополнить запас «шпионских» словечек перед тем, как вступить в дальнейшие разговоры с Альбертом.

Утром пришло письмо от мистера Картера:

«Милая мисс Таппенс!

Поздравляю вас с великолепным дебютом. Но считаю своим долгом еще раз предупредить: игра опасная, особенно если будете действовать согласно вашему плану. Это абсолютно беспощадные люди, не способные ни на жалость, ни на милосердие. По-моему, вы недооцениваете степень риска; и я вынужден повторить, что не могу обещать вам помощь и защиту. Вы снабдили нас ценной информацией, и никто не упрекнет вас, если вы захотите выйти из игры. Я призываю вас хорошенько подумать, прежде чем принять окончательное решение.

Но если вы все-таки рискнете действовать дальше, то все необходимые меры с нашей стороны приняты. Вы два года служили у мисс Дафферин, дом священника в Ллонелли, и миссис Вандемейр может обратиться к ней за рекомендацией.

И еще вам мой совет. Старайтесь, по мере возможности, придерживаться правды. Это уменьшит опасность мелких промахов. При знакомствах разумнее всего говорить правду, а именно что вы служили санитаркой в добровольческом отряде, а теперь решили стать прислугой. Сейчас таких девушек очень много. Это сразу прояснит, почему у вас грамотная речь и приличные манеры, которые иначе могли бы вызвать подозрение.

В любом случае желаю вам удачи!

Искренне ваш,

мистер Картер».

Таппенс воспрянула духом. Предостережения мистера Картера казались ей, естественно, совершеннейшей чепухой. Ее уверенность в себе была слишком велика, чтобы считаться с подобными пустяками.

С некоторым сожалением она отказалась от той интересной роли, которую уже успела придумать. Она сыграла бы эту роль безупречно — и была бы в «образе» столько времени, сколько потребуется, но поскольку Таппенс была человеком весьма здравомыслящим, она не могла не согласиться с доводами мистера Картера.

От Томми пока не было никаких вестей, зато с утренней почтой пришла довольно грязная открытка с лаконичным сообщением: «Все о'кей».

В половине одиннадцатого Таппенс гордо оглядела слегка помятый жестяной сундучок со своими пожитками. Он был очень умело упакован и перевязан веревками. Позвонив коридорному, она, чуть порозовев от смущения, распорядилась, чтобы сундучок снесли в такси. Приехав на Паддингтонский вокзал^[106], оставила его в камере хранения. После чего удалилась в неприступную крепость — в женский туалет. Десять минут спустя преобразившаяся Таппенс вышла из дверей вокзала и села в автобус.

И уже минут через сорок она вновь переступила порог «Саут-Одли». Альберт уже ждал ее, явно пренебрегая своими прямыми обязанностями. В первую секунду он не узнал Таппенс, а узнав, пришел в невероятный восторг.

— Лопни мои глаза, мисс! Я-то думаю, кто такая! Маскировочка высший класс.

— Рада, что тебе понравилось, Альберт, — со скромной миной ответила Таппенс. — Да, кстати, кто я — твоя двоюродная сестра?

— И никакого акцента! — воскликнул он восхищенно. — Ну, совсем нашинская, из Англии! Нет, не сестра, я сказал, что знакомая одного моего друга. Энни сразу разозлилась. И решила остаться еще на денек — сделать хозяйке одолжение, как она сказала. Но на самом-то деле, чтобы отвадить вас от места.

— Какая милая девушка! — заметила Таппенс, но Альберт даже не заподозрил иронии.

— Да, она горничная что надо, и серебро чистит — загляденье. Только вот характерец. Вам наверх, мисс? Пожалуйте в лифт. Двадцатая квартира, говорите? — И он лихо подмигнул.

Таппенс приструнила его суровым взглядом и вошла в лифт.

Она позвонила в двадцатую квартиру, чувствуя, как Альберт все ниже опускает голову, старательно разглядывая пол.

Дверь ей открыла щеголеватая молодая женщина.

— Я насчет места, — объяснила Таппенс.

— Место паршивое, дальше некуда, — тут же выпалила женщина. — Стерва старая! Так и рыщет за тобой! Наорала на меня за то, что я читаю ее письма. Это я-то! Конверт расклеен был, а я тут при чем? А в мусорной корзинке никогда ничегошеньки — все сжигает. Она из таких, одно слово. Одевается шикарно, а манеры — те еще! Кухарка что-то про нее знает, только помалкивает, боится ее до смерти. А уж подозрительна-то! Стоит словечком с кем перемолвиться, сразу все выпытывает, кто да почему. Я еще и не то могу рассказать…

Но Таппенс не суждено было узнать, что еще могла бы рассказать Энни, ибо в эту секунду звонкий голос со стальными интонациями произнес:

— Энни!

Щеголеватая горничная подпрыгнула, словно в нее пальнули из ружья.

— Слушаю, мэм.

— С кем это вы разговариваете?

— Одна девушка пришла насчет места, мэм.

— Сию секунду проводите ее сюда.

— Слушаю, мэм.

Таппенс провели по длинному коридору.

У камина стояла женщина не первой молодости, чью бесспорную красоту несколько огрубили годы. В юности она, вероятно, была ослепительна. Бледно-золотые волосы если и подвитые, то совсем немного, тяжелой волной спадали на шею. На редкость яркие васильковые глаза, казалось, смотрели вам в самую душу, читая все ваши мысли. Элегантнейшее синее шелковое платье подчеркивало безупречность ее фигуры, И все же, вопреки ее томному изяществу и почти ангельской красоте, вы явственно ощущали, что у этой женщины поистине железная воля; агрессивное бездушие выдавал этот металл в голосе, этот пронизывающий взгляд васильковых глаз.

Впервые с начала всей истории Таппенс охватил страх. Виттингтона она не испугалась, но эта женщина — дело другое. Как зачарованная Таппенс смотрела на злобный изгиб алых губ, и вновь на нее накатил панический страх. Ее обычная уверенность в себе куда-то исчезла. Она сразу почувствовала, что эту женщину обмануть куда труднее, чем Виттингтона. В ее памяти мелькнуло предостережение мистера Картера. Да, действительно, здесь ей не будет пощады. Подавив в себе безудержное желание развернуться и убежать, Таппенс с почтительной миной, но очень твердо посмотрела в васильковые глаза.

Видимо, удовлетворенная первым осмотром, миссис Вандемейер указала ей на стул.

— Можете сесть. Откуда вы узнали, что мне нужна горничная?

— От одного знакомого. Он дружит со здешним лифтером. И подумал, что место мне подойдет.

Вновь ее прожег взгляд василиска^[107].

— Судя по вашей манере говорить, вы получили образование?

Таппенс без запинки изложила свою биографию, используя детали, подсказанные мистером Картером. Когда она умолкла, ей показалось, что миссис Вандемейер чуть-чуть расслабилась.

— Ну-ну, — сказала она наконец. — Я могу у кого-нибудь навести о вас справки?

— Последнее время я жила у мисс Дафферин, дом священника, в Ллонелли. Я служила у нее два года.

— А потом поняли, что в Лондоне будете получать больше? Впрочем, меня это не касается. Я буду платить вам пятьдесят… шестьдесят фунтов… Сговоримся позже. Можете сразу приступить к своим обязанностям?

— Да, мэм. Если угодно, сегодня же. Вещи я оставила на Паддингтонском вокзале.

— Ну, так берите такси и сейчас же поезжайте за ними. Обязанности у вас будут необременительные. Я редко бываю дома. Да, кстати, как вас зовут?

— Пруденс Купер, мэм.

— Ну, хорошо, Пруденс. Поезжайте за своими вещами. Я скоро уйду. Кухарка вам все объяснит.

— Благодарю вас, мэм.

Таппенс вышла в коридор. Щеголеватой Энни нигде не было видно. В вестибюле великолепный швейцар совершенно затмил своим величием Альберта. Таппенс, проходя мимо со скромно опущенными глазами, даже не посмотрела на своего союзника.

Долгожданное приключение началось, но ее утренний восторг поугас. Ей пришло в голову, что неизвестной Джейн Финн, попади она в ручки миссис Вандемейер, пришлось бы очень туго.

Глава 10
Появляется сэр Джеймс Пиль Эджертон

Со своими новыми обязанностями Таппенс справлялась без особого труда. Дочерям архидьякона любая домашняя работа была по плечу. К тому же они умели прекрасно отесывать «новеньких». В результате чего «новенькая» без промедления использовала только что приобретенные навыки, чтобы найти место с жалованьем куда выше того, чем позволяли скудные средства архидьякона. Поэтому Таппенс не опасалась, что ее сочтут подозрительно неловкой. Что ее настораживало, так это поведение кухарки. Она, видимо, смертельно боялась своей хозяйки. Таппенс предположила, что та каким-то образом держит ее в своей власти. Но готовила она как шеф-повар, в чем Таппенс убедилась в первый же вечер. Миссис Вандемейер ожидала к обеду гостя, и Таппенс накрыла великолепно отполированный стол, сервировав его на две персоны. Она с волнением ожидала этого гостя. А что, если явится Виттингтон?

Вряд ли он ее узнает, но все-таки было бы лучше, если гостем окажется какой-нибудь незнакомец. Впрочем, ей оставалось только полагаться на милость судьбы.

В дверь позвонили в девятом часу. Таппенс не без опаски пошла открывать и испытала большое облегчение, узнав в голосе пришедшего спутника Виттингтона.

Он попросил доложить о графе Степанове. Миссис Вандемейер, поднявшись с низкого дивана, радостно воскликнула:

— Как я рада вас видеть, Борис Иванович!

— А я — вас, мадам. — Он поцеловал ей руку.

Таппенс вернулась на кухню.

— Какой-то граф Степанов, — сообщила она и с очень невинным видом полюбопытствовала: — А кто он такой?

— Русский, по-моему.

— И часто здесь бывает?

— Иногда. А вам что за дело?

— Подумала, может, хозяйский ухажер, вот и все, — объяснила Таппенс и добавила с притворной обидой: — Чего цепляетесь-то?

— Как же его готовить, это самое суфле, — только и услышала она в ответ.

«Ты что-то знаешь!» — подумала Таппенс, но вслух сказала только:

— Так подавать, что ли? Это я мигом.

Прислуживая за столом, Таппенс ловила каждое слово: ведь Томми отправился тогда выслеживать и этого человека. А ее, хотя она себе в этом не признавалась, все больше мучила тревога. Где он? Почему не дает о себе знать? Уходя из «Ритца», она распорядилась, чтобы все адресованные ей письма и телеграммы, немедленно доставлялись рассыльный в мелочную лавочку по соседству, а Альберту были даны инструкции заглядывать в эту лавочку почаще. Правда, уговаривала она себя, они расстались только вчера утром и беспокоиться еще рано. Но все-таки странно, что от него нет никаких известий!

Как Таппенс ни напрягала слух, узнать ей ничего не удалось. Борис и миссис Вандемейер вели чисто светскую беседу о спектаклях, о новомодных танцах, о последних великосветских скандалах.

После обеда они перешли в уютный будуар, и миссис Вандемейер расположилась на диване, блистая какой-то особенно зловещей красотой. Таппенс подала кофе с ликерами и очень неохотно удалилась. До нее донесся голос Бориса:

— Новенькая?

— Да, поступила только сегодня. Та была невозможна. А эта как будто ничего. За столом прислуживает вполне прилично.

Таппенс помедлила за дверью, которую «по нечаянности» закрыла не совсем плотно, и услышала, как он сказал:

— Полагаю, она не опасна?

— Борис, ты подозрителен до нелепости! Она не то двоюродная сестра швейцара, не то подружка рассыльного. Да и кому в голову придет, что я как-то связана с нашим… общим другом мистером Брауном.

— Рита! Ради всего святого, будь осторожна. Дверь же не закрыта!

— Ну так закрой ее, — со смехом сказала миссис Вандемейер.

Таппенс торопливо ретировалась на кухню.

Пренебречь своими обязанностями она не рискнула, но посуду перемыла молниеносно (сказался госпитальный опыт) и снова тихонько пробралась к двери будуара. Кухарка, менее расторопная, все еще возилась с кастрюлями. Да и в любом случае, заметив, что новенькой нет, она подумала бы, что та прибирает верхние комнаты.

Увы! Голоса за дверью были такими тихими, что Таппенс ничего не удавалось разобрать. А приоткрыть дверь даже самую малость было слишком опасно: миссис Вандемейер сидела к ней вполоборота, а наблюдательность этой дамы уже успела произвести на Таппенс впечатление.

Да, она дорого дала бы, лишь бы что-нибудь услышать. А вдруг они заговорят о Томми, что, если он успел нарушить их планы? Таппенс озабоченно нахмурилась, но тут же ее лицо просветлело, она быстро прошла в спальню миссис Вандемейер, выскользнула через стеклянную дверь на длинный балкон и бесшумно подобралась к окну будуара. Как она и надеялась, рама была чуть поднята, и можно было расслышать почти каждое слово.

Таппенс вслушивалась изо всех сил, но их разговор явно не имел никакого отношения к Томми. Миссис Вандемейер и этот русский о чем-то спорили, и вдруг он с горечью воскликнул:

— Своим легкомыслием и упрямством ты всех нас погубишь!

— Чепуха! — Она засмеялась. — Иногда скандальная известность — лучший способ усыпить подозрения. В один прекрасный день ты и сам в этом убедишься. И может быть, раньше, чем думаешь.

— Тем временем ты всюду показываешься с Пилем Эджертоном, а он не просто чуть ли не самый знаменитый адвокат в Англии, криминология — его хобби. Это чистейшее безумие!

— Я знаю, что своим красноречием он многих спас от виселицы, — спокойно ответила миссис Вандемейер. — Ведь так? Как знать, не потребуется ли в будущем его помощь мне? И очень полезно заручиться таким другом в суде или, говоря точнее, для суда.

Борис вскочил и начал расхаживать по комнате, видимо, он очень волновался.

— Ты умная женщина, Рита, но при этом большая дура! Поверь мне, я о тебе же забочусь. Дай этому Эджертону отставку.

— Ну нет. — Миссис Вандемейер легонько покачала головой.

— Ты отказываешься? — В голосе русского зазвучала угроза.

— Наотрез.

— Ну это мы еще посмотрим, — рявкнул он.

Миссис Вандемейер тоже вскочила, глаза ее сверкали.

— Ты забываешь, Борис, — сказала она, — что я никому не подчиняюсь. Я получаю распоряжения прямо от… мистера Брауна.

Русский в отчаянии махнул рукой.

— Ты невозможна, — пробормотал он. — Невозможна! А вдруг уже поздно? Говорят, у Пиля Эджертона нюх на преступников. Откуда мы знаем, чем объясняется его внезапный интерес к тебе? А если он уже что-то подозревает? Догадывается…

Миссис Вандемейер смерила его презрительным взглядом.

— Успокойся, мой милый Борис. Ничего он не подозревает. Где же твоя хваленая галантность? Ты забыл, что кроме всего прочего я еще и красивая женщина? Поверь, интерес Пиля Эджертона объясняется исключительно этим обстоятельством.

Борис с сомнением покачал головой.

— Он досконально изучил механику преступлений — лучший английский криминолог, и ты надеешься, что сумеешь его обмануть?

Миссис Вандемейер сощурила глаза.

— Ну, если он действительно так мудр, тем забавнее будет обвести его вокруг пальца.

— Господи, Рита!

— К тому же он очень богат, — добавила миссис Вандемейер, — а я не из тех, кто презирает деньги. Или как их еще называют — «мускулы войны», милый мой Борис.

— Деньги, деньги! В этом твоя главная слабость, Рита. По-моему, ты за деньги душу продашь. По-моему… — Он помолчал, а затем вполголоса добавил: — Иногда мне кажется, что ты способна продать… нас всех!

Миссис Вандемейер с улыбкой пожала плечами.

— Представляю, какую мне дали бы цену, — сказала она небрежно. — Такая цена под силу разве что миллионеру.

— А! Значит, я прав! — прошипел русский.

— Дорогой мой, ты не понимаешь шуток?

— Ах, это была шутка!

— Конечно.

— Ну, знаешь ли, у тебя весьма своеобразное чувство юмора, моя милая.

Миссис Вандемейер засмеялась.

— Ну, не будем ссориться, Борис. Пожалуйста, позвони. Давай выпьем чего-нибудь.

Таппенс молниеносно ретировалась, задержавшись на секунду в спальне миссис Вандемейер, чтобы оглядеть себя в трюмо — все ли у нее в порядке, а затем с почтительным видом предстала пред хозяйские очи.

Подслушанный ею разговор, хотя и доказывал причастность Риты и Бориса к каким-то темным делишкам, ни разу не коснулся того, что ее интересовало. Имя Джейн Финн даже не было упомянуто.

На следующее утро Альберт доложил, что на ее имя в мелочной лавочке ничего нет. А ведь Томми, если он жив и здоров, обязательно дал бы о себе знать! Она почувствовала, как ее сердце словно стиснула ледяная рука. А что, если… Но она мужественно подавила страх, Переживаниями делу не поможешь. Тем не менее она ухватилась за возможность, предоставленную ей миссис Вандемейер, которая вдруг спросила:

— Когда вы брали выходной вечер, Пруденс?

— По пятницам, мэм.

Миссис Вандемейер подняла брови.

— А ведь сегодня пятница! Впрочем, вы начали работать только вчера и вряд ли нуждаетесь в отдыхе.

— Да нет, мэм. Я как раз хотела сегодня у вас отпроситься… Вы не против?

Миссис Вандемейер внимательно посмотрела на нее и улыбнулась:

— Жаль, что граф Степанов не слышит! Вчера он высказал кое-какие предположения относительно вас. — В ее улыбке появилось что-то кошачье. — Ваша просьба такая… типичная. Я очень довольна. Вы, конечно, не поняли, что меня так радует. В общем, я вас отпускаю. Меня это не стеснит, меня вечером не будет дома.

— Благодарю вас, мэм.

Выйдя из комнаты, Таппенс почувствовала облегчение. Вновь она явственно ощутила, насколько боится, ужасно боится этой красивой женщины с жестокими глазами.

Перед уходом Таппенс наспех дочищала серебро. Но ей пришлось прервать это занятие, поскольку в дверь позвонили. Это оказался не Виттингтон и не Борис, а некто с очень незаурядной внешностью.

Чуть выше среднего роста, этот мужчина тем не менее производил впечатление человека крупного. Тщательно выбритое лицо было очень выразительно и свидетельствовало о незаурядной силе воли и энергии. Казалось, от него прямо исходили магнитные волны.

Таппенс никак не могла решить, кто перед ней! Актер? Адвокат? Но ее сомнениям тут же был положен конец: он попросил доложить, что пришел сэр Джеймс Пиль Эджертон.

Она еще раз посмотрела на него. Так вот, значит, какой он, этот прославленный адвокат, чье имя известно всей Англии. По слухам, его прочили в премьер-министры. Из профессиональных соображений он уже не раз отказывался от поста в правительстве, предпочитая оставаться просто членом парламента от одного из шотландских избирательных округов.

Таппенс в задумчивости вернулась к серебру. Знаменитый адвокат произвел на нее впечатление. Теперь она поняла опасения Бориса: да, Пиля Эджертона обмануть нелегко.

Через четверть часа зазвонил колокольчик, и Таппенс вышла в прихожую проводить гостя. Еще когда она ему открывала, он очень внимательно на нее посмотрел, и теперь, подавая ему шляпу и трость, она опять почувствовала на себе этот зоркий, все примечающий взгляд. Она распахнула входную дверь и почтительно посторонилась, но он задержался на пороге и спросил:

— Недавно в горничных?

Таппенс с удивлением подняла на него взгляд. В его глазах таилась доброта и что-то еще, — она не могла понять, что именно.

Он кивнул, словно она ответила на вопрос.

— Демобилизовались из добровольческого медицинского отряда и оказались, как говорится, на мели?

— Это вам сообщила миссис Вандемейер? — с подозрением спросила Таппенс.

— Нет, дитя мое, это мне сообщил ваш вид. Вам нравится это место?

— Очень. Благодарю вас, сэр.

— Впрочем, сейчас хорошее место найти нетрудно. Иногда очень полезно поменять хозяев.

— Вы хотите сказать… — начала Таппенс.

Но сэр Джеймс уже спускался по лестнице. Он оглянулся и бросил на нее все тот же добрый проницательный взгляд.

— Только намекнуть, — уточнил он. — И ничего больше.

Вконец озадаченная, Таппенс снова вернулась к недочищенному серебру.

Глава 11
Рассказ Джулиуса

Одевшись, как обычно одеваются горничные, собираясь приятно провести свой «выходной вечер», Таппенс покинула квартиру. Альберта внизу не оказалось, и она сама заглянула в лавочку — удостовериться, нет ли для нее письма. Потом отправилась в «Ритц». Там она выяснила, что Томми не возвращался. Это не было для нее неожиданностью, но только сейчас она окончательно потеряла надежду что-либо узнать. Надо срочно обратиться к мистеру Картеру, все ему рассказать и попросить выяснить, что произошло с Томми после того, как он последовал за Борисом и Виттингтоном. Немного воспрянув духом, она осведомилась, у себя ли мистер Джулиус Херсхейммер. Портье ответил, что он вернулся примерно полчаса назад, но тут же снова ушел.

Таппенс ободрилась еще больше. Джулиус здесь — уже что-то! Может, он придумает, как выяснить, что случилось с Томми. Расположившись в гостиной Джулиуса, она написала мистеру Картеру письмо и уже запечатывала конверт, когда дверь с треском распахнулась.

— Какого черта… — начал Джулиус, но тут же переменил тон. — Прошу прощения, мисс Таппенс. Дурни внизу твердят, что Бирсфорд не показывался тут с самой среды. Это верно?

Таппенс кивнула и спросила прерывающимся голосом:

— Так вы не знаете, где он?

— Я? Откуда? Я от него никаких известий не получал, хотя протелеграфировал ему еще вчера утром.

— Наверное, ваша телеграмма так и лежит у портье.

— Но где он?

— Не знаю. Я думала, вы знаете.

— Да говорю же вам, я не получал от него никаких известий с той минуты, как мы расстались в среду на вокзале.

— На каком вокзале?

— Ватерлоо. Юго-Западная ветка.

— Ватерлоо? — недоуменно нахмурилась Таппенс.

— Ну, да. А разве он вам не сказал?

— Так я ведь его тоже не видела, — нетерпеливо перебила Таппенс. — Почему именно Ватерлоо? Что вы там делали?

— Ну, он мне позвонил. По телефону. Сказал, чтобы я поторопился. Сказал, что выслеживает двух мошенников.

— А-а! — воскликнула Таппенс, широко открывая глаза. — Ясно. А дальше что?

— Ну, я сразу кинулся туда. Бирсфорд меня ждал и указал, за кем следить. Мне предназначался высокий. Ну, тот, которого вы надули. Томми сунул мне в руку билет и велел быстрей садиться. Сам он собирался отслеживать второго. — Джулиус помолчал. — Но я думал, вам это все известно.

— Джулиус, перестаньте метаться, — сурово изрекла Таппенс. — У меня из-за вас голова кружится. Сядьте вот в это кресло и расскажите все по порядку. И поменьше отступлений.

— Ладно, — послушно сказал мистер Херсхейммер. — С чего начать?

— С того, чем кончили. С Ватерлоо.

— Ну, залез я в замечательное старомодное английское купе, — начал Джулиус. — Поезд тут же тронулся. Не успел я оглянуться, как ко мне подкатывается проводник и вежливенько так говорит, что это вагон для некурящих. Я сунул ему полдоллара, и все уладилось.

Двинулся я по коридору в следующий вагон, а он как раз там. Посмотрел я на этого вонючку Виттингтона, на его лоснящуюся рожу, вспомнил, что у него в когтях бедняжка Джейн, и аж зубами заскрипел, оттого, что не прихватил с собой револьвер. Я бы его пощекотал!

Мы благополучненько прибыли в Борнемут. Виттингтон взял такси и назвал отель. Я тоже взял такси и подъехал к отелю сразу за ним. Он снял номер, и я снял номер. Пока все шло гладко. Ему и в голову не приходило, что за ним следят. Ну, он уселся в вестибюле, читал газеты, глазел по сторонам, пока не подошло время обеда. Обедал он тоже не торопясь, и я уж начал думать, что зря сюда притащился, что он просто приехал отдохнуть. Но тут я сообразил, что к обеду он не переоделся, хотя отель этот из самых шикарных. Стало быть, после обеда он собирался заняться делом.

Ну, и действительно: часов около девяти^[108] он взял такси и покатил через весь город — красивый, между прочим, городок! Я, пожалуй, свожу туда Джейн, когда отыщу ее. Уже на самой окраине он заплатил шоферу и пошел через сосновый лес над обрывом. Естественно, я от него не отставал. Брели мы с ним эдак с полчаса. Сначала мимо разных вилл, но потом виллы стали попадаться все реже и, наконец, добрались вроде бы до последней. Большой, надо сказать, домище, и вокруг сосны.

Вечер выдался темный, хоть глаз выколи. Я слышал, как он шлепает впереди по дорожке, ведущей к дому, но самого его уже не видел. Шел я очень осторожно, чтобы он не догадался, что его выследили. Тут дорожка повернула, и уже возле самого дома я успел увидеть, как он позвонил и ему открыли. А я остался где стоял. Тут пошел дождь, и скоро я промок до костей. Да еще холодно было, просто жуть.

Виттингтон все не выходил, и я решил побродить вокруг, оглядеться.

Нижние ставни были плотно закрыты, но на втором этаже — вилла двухэтажная — я увидел освещенное окно. Причем с незадернутыми шторами.

А как раз напротив окна, шагах в двадцати, росло дерево. Ну, я и решил, что надо бы на него забраться. Посмотреть, что там в этой комнате. Конечно, я и не надеялся увидеть Виттингтона. Уж скорее, подумалось тогда мне, он внизу — в одной из парадных комнат.

Только мне жуть как обрыдло без толку торчать под дождем. Вот я и полез на это самое дерево.

Намучился я порядком. Ствол и сучья от дождя скользкие, того гляди, сорвешься. Но потихонечку-полегонечку дополз до уровня окна.

И что вы думаете! Окно оказалось немного правее ствола, так что в комнату заглянуть я никак не мог и видел только край занавески да примерно ярд^[109] стены, оклеенной обоями. Ну, думаю, какого черта мне тут торчать, и уже собрался спуститься вниз, как вдруг вижу — на этот самый кусочек стены упала тень. Тень Виттингтона, чтоб мне пусто было! Тут уж меня охватил азарт. Ну, думаю, будь что будет, а я в эту комнату загляну! Оставалось только придумать как. В сторону окна отходил толстый сук. Если бы добраться до его середины, я наверняка смог бы заглянуть в это самое окно. Я все прикидывал, выдержит ли он мой вес. В конце концов решил проверить это на опыте и пополз к середине. Медленно-медленно. Проклятый сук потрескивал и раскачивался. Я старался не думать о том, сколько метров мне придется пролететь до земли. Вообщем дополз до нужного места.

Комната оказалась небольшая, обставленная, что называется, по-спартански — посередине стол с лампой, а за столом лицом ко мне Виттингтон, сидит и разговаривает с женщиной, одетой в форму медицинской сестры. Она сидела ко мне спиной, и ее лица я не видел. Окно было закрыто, и я не слышал ни звука, но вроде бы говорил один Виттингтон, а она его только слушала. Иногда кивала, иногда покачивала головой, словно отвечая на вопрос. Он вроде бы на чем-то настаивал: раза два стукнул кулаком по столу. Дождь тем временем перестал, и небо сразу прояснилось, так часто бывает.

Ну, он вроде бы выговорился и встал. Она тоже. Он взглянул на окно и что-то спросил — про дождь, наверное. Во всяком случае, она подошла к окну и выглянула наружу, а тут, как назло, из-за тучи выплыла луна. Я перепугался — луна была яркая и хорошо освещала дерево — и попытался отползти назад. Но подлый сук не выдержал, затрещал и рухнул вниз — вместе с Джулиусом П. Херсхейммером.

— Джулиус! — выдохнула Таппенс. — Потрясающе! А дальше?

— Мне еще повезло: я приземлился на мягкую клумбу, однако на время дух у меня отшибло. Очнулся — и вижу, что лежу в кровати, с одной стороны стоит сестра (не та, что была с Виттингтоном, а другая), напротив — чернобородый человечек в золотых очках; сразу видно, что врач. Увидев, что я смотрю на него, он потер ладони и, подняв брови, сказал: «А, так наш юный друг пришел в себя? Превосходно, превосходно!»

Ну, я не растерялся и говорю: «Что случилось?» А потом: «Где я?» Хотя прекрасно знал где, потому что мозг у меня работал на всю железку. «Я думаю, пока больше ничего не нужно, сестра», — говорит чернобородый. Она выходит деловитой такой, дисциплинированной походочкой, но у дверей все-таки исподтишка на меня взглянула — я ее явно заинтриговал.

Этот ее взгляд навел меня на одну идейку. «Вот что, доктор…» — говорю я и пытаюсь сесть на кровати, но тут мне правую лодыжку буквально ожгло огнем. «Небольшое растяжение, — объясняет доктор. — Ничего опасного. Дня через два уже будете ходить».

— Я заметила, что вы прихрамываете, — сказала Таппенс.

Джулиус кивнул и продолжал:

— «Что, собственно, случилось», — спрашиваю я опять. Он сухо ответил: «Вы свалились с моего грушевого дерева — прихватив с собой, между прочим, не худшую его ветку — на мою только что вскопанную клумбу».

Этот врач мне понравился. У него было чувство юмора, и я решил, что он-то, во всяком случае, честный человек. «Понятно, доктор, — говорю. — За дерево очень извиняюсь. Ну и новые цветочные луковицы за мной. Но вы, наверное, хотите узнать, что я делал у вас в саду?» «Да, мне кажется, что некоторые объяснения были бы не лишними», — отвечает он.

«Ну, начну с того, что к серебряным ложкам я не подбирался».

Он улыбнулся. «Не скрою, в первый момент я подумал именно это. Но только в первый момент. Да, кстати, вы ведь американец?» Я назвался и спросил, кто он.

«Я доктор Холл, а это, как вам, без сомнения, известно, моя частная клиника».

Мне это, без сомнения, не было известно, но возражать я не стал и был очень ему благодарен за полезные сведения. Он мне понравился, я чувствовал, что он честный человек, но посвящать его в наши дела не собирался, да он мне скорее всего и не поверил бы.

Тут я мигом придумал, что мне плести дальше. «Понимаете, доктор, — задушевно так начал я, — дурака я свалял препорядочного. Но, поверьте, я совсем не собирался изображать из себя Билла Сайкса^[110]». Тут я начал сочинять что-то про девушку. Дескать, суровый опекун, в результате нервный срыв, а под конец залепил, что я случайно узнал ее среди пациенток клиники, чем и объясняется мой ночной визит.

Наверное, чего-нибудь в этом роде он от меня и ожидал. «Очень романтично», — сказал он посмеиваясь. «Вот что, доктор, — говорю я. — Можно спросить вас напрямик? Есть у вас здесь — или, может, прежде была — девушка по имени Джейн Финн?» Он так задумчиво повторяет: «Джейн Финн?» А потом говорит: «Нет».

Конечно, я скис, и, наверное, это было заметно. «Вы уверены?» — спрашиваю. «Совершенно уверен, мистер Херсхейммер. Это редкое имя, я бы наверняка его запомнил».

Сказал как отрезал. Вот тебе и на. Я-то ведь решил, что мои поиски подошли к концу. «Ну что ж, — говорю. — Еще один вопрос. Пока я обнимался с этим чертовым суком, мне показалось, что я видел в окно, как с одной из ваших сестричек беседует мой давний знакомый». Я специально не стал называть никаких имен на случай, если Виттингтон был известен тут под другой фамилией. Однако доктор сразу же переспросил: «Вы имеете в виду мистера Виттингтона?» «Ага! — отвечаю. — Что ему тут надо? Только не говорите, что у него расстроены нервы. Его нервы расстроить невозможно».

Доктор Холл засмеялся. «Нет-нет, он приезжал повидаться с сестрой Эдит. Она его племянница». «Подумать только! — восклицаю я. — И он еще тут?» — «Нет, он почти сразу же отправился назад в город». «Какая жалость! — кричу я. — А можно мне поговорить с его племянницей? Сестрой Эдит, вы сказали?»

Но доктор покачал головой. «К сожалению, и это невозможно. Сестра Эдит тоже уехала сегодня — сопровождает пациентку». «Ну, уж если не везет, так не везет, — говорю, — а нет у вас адреса мистера Виттингтона? Я бы навестил его, когда вернусь в город». «Адреса не знаю, но если хотите, могу написать сестре Эдит, и она пришлет дядюшкин адрес». Я его поблагодарил и добавил: «Не упоминайте только, кто его спрашивал, мне хотелось бы устроить ему небольшой сюрприз».

Больше я ничего сделать не мог. Конечно, если эта сестра и правда племянница Виттингтона, она вряд ли бы попалась в ловушку, но все равно попробовать стоило. Потом я отправил телеграмму Бирсфорду: написал, где я, что лежу с растяжением, и попросил приехать за мной, если он не слишком занят. Я постарался напустить побольше тумана. Но он не ответил, а нога у меня скоро прошла. Это же был не вывих, а просто растяжение. Так что сегодня я распрощался с коротышкой-док-тором, попросил его сообщить мне, если сестра Эдит ему ответит, и тут же вернулся в Лондон… Послушайте, мисс Таппенс, что-то вы очень побледнели.

— Но что же все-таки случилось с Томми?

— Не расстраивайтесь. Ну что с ним может случиться? Кстати, тот малый, за которым он пошел, смахивал на иностранца. Может, Бирсфорд отправился с ним за границу… ну, там в Польшу или еще куда-нибудь.

Таппенс замотала головой.

— Без паспорта и вещей? Кроме того, я видела этого иностранца — Борис Как-Его-Там. Он вчера обедал у миссис Вандемейер.

— У какой еще миссис?

— Я совсем забыла, вы же не знаете!

— Конечно, не знаю, — сказал Джулиус. — Выкладывайте.

Таппенс посвятила его в события двух последних дней. Удивление и восхищение Джулиуса не знало границ.

— Молодчага! Заделаться горничной! Умереть можно! — Затем тон его стал серьезным. — Только мне это не нравится, мисс Таппенс. Очень не нравится. Я знаю, вы очень смелая девушка, но лучше бы вам держаться от всего этого подальше. Таким типам что мужчину прихлопнуть, что девушку — разницы никакой.

— Думаете, я их боюсь? — негодующе воскликнула Таппенс, мужественно отгоняя воспоминания о стальном блеске в васильковых глазах миссис Вандемейер.

— Так я же сказал, что вы жутко смелая. Но они-то все равно мерзавцы!

— Ну, хватит обо мне, — нетерпеливо воскликнула Таппенс. — Лучше подумаем, что могло случиться с Томми. Я уже написала мистеру Картеру. — Она пересказала ему свое письмо.

Джулиус кивнул.

— Это, конечно, правильно. Но ведь и нам следует что-то предпринять.

— Что именно? — спросила Таппенс, снова оживившись.

— Лучше всего — выследить Бориса. Вы говорили, что он приходил туда, где вы теперь служите. Он там еще появится?

— Не знаю, но вполне вероятно.

— Ага. Пожалуй, мне не помешает купить автомобиль пошикарнее, переоденусь шофером и буду болтаться поблизости. И если этот Борис явится, вы подадите мне сигнал, и я начну за ним слежку. Годится?

— Даже очень, но ведь мы не знаем, когда он придет. А если не раньше чем через месяц?

— Придется действовать наугад. Я рад, что вам понравилась моя идея. — Он встал.

— Куда вы?

— Покупать автомобиль, куда же еще? — ответил Джулиус с удивлением. — Какую марку вы предпочтете? Вам же наверняка придется в нем кататься.

— О! — мечтательно протянула Таппес. — Мне, естественно, нравятся «роллс-ройсы»^[111], но…

— Ну и чудненько, — согласился Джулиус. — Ваше слово — закон. Покупаю «роллс-ройс».

— Вот так сразу? — воскликнула Таппенс. — Люди годами не могут заполучить эту машину.

— Малыш Джулиус не любит ждать, — объявил мистер Херсхейммер. — Не волнуйтесь. Через полчаса я вернусь на машине.

Таппенс даже вскочила.

— Вы просто прелесть, Джулиус, но, по-моему, из этого вряд ли что-нибудь выйдет. Я очень надеюсь на мистера Картера.

— И зря.

— Но почему?

— Мне так кажется.

— Но Он должен что-нибудь сделать! Больше некому! Кстати, я забыла вам рассказать про одну странную вещь, которая случилась сегодня утром.

И она рассказала ему про свою встречу с сэром Джеймсом Пилем Эджертоном и его последних словах. Джулиус был заинтригован.

— К чему он, собственно, клонил? — спросил он.

— Точно я не знаю, — задумчиво произнесла Таппенс, — но мне кажется, что он просто хотел меня предостеречь, не называя имен, никого не компрометируя.

— С какой стати?

— Понятия не имею, — призналась Таппенс. — Мне показалось, что он очень добрый и страшно умный. Я даже подумываю о том, чтобы все ему рассказать.

К ее удивлению, Джулиус резко воспротивился.

— Послушайте, — сказал он, — нам законники не нужны. И помочь он нам ничем не может.

— А я думаю, что может, — упрямо возразила Таппенс.

— И напрасно. Ну, пока! Через полчаса я вернусь.

Вернулся Джулиус ровно через тридцать пять минут.

Он взял Таппенс за локоть и подвел к окну.

— Вот она.

— Ай! — с благоговейным ужасом воскликнула Таппенс, глядя на гигантскую машину.

— И бегает прилично, можете мне поверить, — самодовольно сообщил Джулиус.

— Но как вы ее купили? — еле выговорила Таппенс.

— Ее как раз должны были доставить какому-то важному чиновнику.

— Ну и что?

— Поехал сразу к нему, — объяснил Джулиус, — и сказал, что машина стоит двадцать тысяч долларов. А потом пообещал ему пятьдесят, если он отступится.

— И что же? — ошалело спросила Таппенс.

— Ну, он и отступился.

Глава 12
Друг в беде

Пятница и суббота прошли без происшествий. Таппенс получила короткий ответ от мистера Картера. Он писал, что Молодые Авантюристы взялись за эти поиски на свой страх и риск, что он предупреждал их о возможных опасностях. Если с Томми что-нибудь случилось, он глубоко об этом сожалеет, но помочь ничем не может.

Сомнительное утешение. Без Томми приключение утратило всякую прелесть, и Таппенс впервые усомнилась в успехе. Пока они были вместе, она ни минуты не задумывалась о возможных неудачах. Ну да, она привыкла командовать и гордилась своей сообразительностью, но в действительности очень полагалась на Томми — куда больше, чем отдавала себе в этом отчет. Он такой трезвый и рассудительный. Его здоровый скептицизм и осмотрительность были для нее надежной опорой, лишившись которой Таппенс ощущала себя кораблем без руля и без ветрил. Даже странно, что с Джулиусом, который несомненно был умнее Томми, ей не было так спокойно. Она много раз укоряла Томми за пессимизм, а он просто умел предвидеть трудности, о которых она сама предпочитала не думать. Что и говорить, она привыкла полагаться на его суждения. Он долго все обдумывал, зато редко ошибался.

Таппенс поймала себя на том, что только теперь по-настоящему осознала, в какое опасное дело они по легкомыслию ввязались. Да, поначалу все было как в приключенческом романе, но теперь увлекательные прожекты сменились суровой реальностью. Томми! Сейчас ее интересовал только он. Уже не раз Таппенс решительно смахивала слезы с глаз. «Идиотка! — твердила она себе. — Не хнычь! Ну конечно, он тебе Дорог, ты же с ним знакома всю свою жизнь, но нечего распускать из-за этого нюни».

А Борис все не появлялся. И Джулиус напрасно томился в своей новой машине. И мысли Таппенс все чаще возвращались к той странной встрече с именитым адвокатом. Она целиком разделяла сомнения Джулиуса, и тем не менее ей не хотелось расставаться с этой идеей — поискать помощи у сэра Джеймса Пиля Эджертона. Она даже выписала из справочника его адрес. Действительно ли он ее предостерегал? А если да, то что имел в виду? Во всяком случае, его странный намек дает ей право просить у него объяснения. И какие добрые у него были глаза! А вдруг он знает о миссис Вандемейер что-то такое, что выведет ее на Томми?

В любом случае, решила Таппенс, как всегда нетерпеливо передернув плечами, попробовать стоит, и она попробует! В воскресенье она освободится рано — полдня в ее распоряжении. Она встретится с Джулиусом, убедит его, и они вместе отправятся в логово льва.

Убедить Джулиуса оказалось нелегко, но Таппенс проявила твердость. «Во всяком случае, мы ничего не теряем», — твердила она. В конце концов Джулиус сдался, и они поехали по адресу, выписанному ею из «красной книги»^[112] — Карлтон-хаус-террас^[113].

Дверь открыл величественный дворецкий, и Таппенс немножко оробела. Может, она и в самом деле слишком самонадеянна? На всякий случай она решила не спрашивать, дома ли сэр Джеймс, а выбрать более интимную формулировку.

— Я бы хотела узнать, не уделит ли мне сэр Джеймс несколько минут? У меня для него важное известие.

Дворецкий удалился. Вскоре он вернулся.

— Сэр Джеймс готов вас принять. Вот сюда, пожалуйста.

Он проводил их в комнату в глубине дома. Это была библиотека. Причем очень богатая. Таппенс заметила, что полки вдоль одной из стен были сплошь заставлены книгами, имевшими отношение к преступлениям и криминологии. Возле старомодного камина стояло несколько глубоких кожаных кресел, а в эркере^[114] — большое бюро с полукруглой крышкой, заваленное документами. Возле него сидел хозяин дома.

Он поднялся им навстречу.

— У вас ко мне поручение? А! — Он узнал Таппенс. — Это вы. Видимо, от миссис Вандемейер?

— Не совсем, — ответила Таппенс. — По правде говоря, я сказала так, потому что боялась, что иначе вы меня не примете. Да, простите, это мистер Херсхейммер. Сэр Джеймс Пиль Эджертон.

— Рад с вами познакомиться, — сказал американец, протягивая руку.

— Прошу присаживаться, — сказал сэр Джеймс, придвигая им два кресла.

— Сэр Джеймс, — с места в карьер начала Таппенс, — вы, конечно, сочтете большой наглостью, что я к вам вот так явилась. Поскольку к вам наше дело никакого отношения не имеет, и вообще, вы такой известный человек, не то что мы с Томми. — Она умолкла, переводя дух.

— Томми? — переспросил сэр Джеймс, взглянув на американца.

— Да нет, это Джулиус, — объяснила Таппенс. — Я очень нервничаю и говорю до ужаса бестолково. Мне просто надо узнать, что вы подразумевали тогда? Вы же предостерегали меня тогда — у миссис Вандемейер? Ведь так?

— Милая барышня, если я ничего не путаю, я просто заметил, что вам можно было устроиться и получше.

— Да, конечно. Но ведь это был намек, правда?

— Если угодно, да, — очень серьезно сказал сэр Джеймс.

— Вот мне и хочется узнать, в чем дело. Узнать, почему вы мне это сказали.

Сэр Джеймс улыбнулся ее настойчивости.

— А что, если ваша хозяйка подаст на меня в суд за клевету?

— Я знаю, что все юристы ужасно осторожны, — сказала Таппенс. — Но ведь достаточно оговорить, что мы не имеем в виду никаких «конкретных субъектов», а потом спокойно откровенничать.

— Ну что же! — сказал сэр Джеймс, снова улыбнувшись. — Если не иметь в виду «конкретных субъектов», то скажу прямо: будь у меня молоденькая сестра, которой пришлось бы зарабатывать на жизнь, я бы не позволил ей служить у миссис Вандемейер. Я просто обязан был намекнуть вам, что это не место для такой молоденькой неопытной девушки. Больше ничего сказать не могу.

— Понимаю, — задумчиво произнесла Таппенс. — Благодарю вас, но, видите ли, я не такая уж неопытная. Поступая к ней, я прекрасно знала, что представляет собой моя хозяйка. Собственно говоря, потому я к ней и поступила…

Заметив недоумение адвоката, она умолкла, а потом сказала:

— Пожалуй, я расскажу вам все как есть, сэр Джеймс. У меня такое ощущение, что, если я начну что-то скрывать, вы сразу выведете меня на чистую воду. А потому лучше я расскажу все с самого начала. Как вы считаете, Джулиус?

— Раз уж вы решили, валяйте всю правду, — ответил американец, хранивший до тех пор молчание.

— Да, рассказывать, так уж все, — сказал сэр Джеймс. — И объясните, кто такой Томми.

Ободренная его вниманием, Таппенс принялась излагать факты. Адвокат слушал ее с большим вниманием.

— Очень интересно, — сказал он, когда она кончила. — Довольно много, дитя мое, я уже знал. Касательно Джейн Финн у меня есть кое-какие собственные предположения. До сих пор вам на удивление везло, однако со стороны… Каким именем он вам назвался?.. Со стороны мистера Картера было не слишком хорошо впутать в подобное дело двух неопытных молодых людей. Да, кстати, чем оно так привлекло мистера Херсхейммера? Этого вы не объяснили.

Джулиус ответил сам.

— Я двоюродный брат Джейн, — объявил он, глядя в проницательные глаза адвоката.

— А-а!

— Сэр Джеймс, — не выдержала Таппенс, — что, по-вашему, случилось с Томми?

— Хм… — Адвокат встал и начал медленно прохаживаться по комнате. — Когда о вас доложили, милая барышня, я как раз укладывал вещи. Собирался уехать ночным поездом на несколько дней в Шотландию. Половить рыбу. Но ведь главное ловить, а рыба бывает разная. Я почти решил остаться и поискать след вашего предприимчивого молодого человека.

— Ой! — От радости Таппенс даже захлопала в ладоши.

— Позволю себе еще раз заметить: не слишком хорошо со стороны… со стороны Картера дать такое поручение вам, можно сказать, еще младенцам. Ну-ну, не обижайтесь, мисс… э?..

— Каули, Пруденс Каули. Но мои друзья называют меня Таппенс.

— Ну, хорошо, мисс Таппенс, ибо меня с этой минуты смело можете считать другом. Не обижайтесь на меня за то, что я назвал вас еще очень молоденькой. Молодость — недостаток, от которого избавляются, увы, слишком быстро. Ну, а что касается вашего Томми…

— Да? — Таппенс стиснула руки.

— Откровенно говоря, прогноз не слишком утешительный. Он, видимо, допустил какую-то оплошность, это очевидно. Но не будем терять надежды.

— И вы, правда, нам поможете? Видите, Джулиус! А он не хотел, чтобы я к вам обращалась, — пояснила она.

— Хм. — Адвокат бросил на Джулиуса еще один проницательный взгляд. — А почему?

— Я думал, что не стоит беспокоить вас из-за такого пустячного дела.

— Так-так. — Сэр Джеймс помолчал. — Это пустячное дело, извините, как вы изволили выразиться, напрямую связано с делом очень крупным. Настолько крупным, что вы и представить себе не можете, ни вы, ни мисс Таппенс. Если этот мальчик жив, он скорее всего сумел заполучить весьма ценные сведения, и поэтому мы должны его отыскать.

— Да, но как? — спросила Таппенс. — Я думала, думала — и так ни до чего не додумалась.

Сэр Джеймс улыбнулся.

— Между тем рядом с вами имеется человек, которому, весьма вероятно, известно, где он или, во всяком случае, где он скорее всего может находиться.

— О ком вы? — спросила Таппенс с недоумением.

— О миссис Вандемейер.

— Да. Только она ни за что нам не скажет.

— Вам, но не мне. Я полагаю, что сумею заставить миссис Вандемейер выложить интересующие меня сведения.

Он забарабанил пальцами по столу, и Таппенс вновь ощутила исходящие от него покой и силу.

— А если она все-таки не скажет? — внезапно спросил Джулиус.

— Думаю, скажет. В моем распоряжении есть достаточно мощные рычаги воздействия. А уж в самом крайнем случае всегда можно посулить хорошенькую сумму.

— Ага! И тут уж положитесь на меня! — воскликнул Джулиус, ударяя кулаком по столу. — Можете рассчитывать на миллион долларов. Да, сэр, на миллион долларов!

Сэр Джеймс опустился в кресло и вновь внимательно оглядел Джулиуса.

— Мистер Херсхейммер, — сказал он наконец, — это очень большая сумма.

— А что делать? Такой публике шестипенсовик^[115] не предложишь.

— По нынешнему курсу это больше двухсот пятидесяти тысяч фунтов.

— Верно! Может, вы думаете, что я плету неизвестно что, но я действительно могу уплатить такую сумму, и кое-что еще останется — хватит и вам на гонорар.

Сэр Джеймс чуть покраснел.

— Гонорар тут совершенно ни при чем, мистер Херсхейммер. Я не частный сыщик.

— Извините, я опять что-то не то ляпнул. Из-за этих денег я вечно попадаю впросак. Хотел предложить через газеты большую награду за какое-нибудь сообщение о Джейн, так ваш замшелый Скотленд-Ярд недвусмысленно посоветовал оставить эту идею. Мне заявили, что это очень нежелательно.

— И, вероятно, были совершенно правы, — сухо заметил сэр Джеймс.

— Но Джулиус говорит чистую правду, — вмешалась Таппенс. — Он не пускает вам пыль в глаза. Денег у него полным-полно.

— Да, папаша их поднакопил основательно, — подтвердил Джулиус. — Черт с ними, с деньгами, вернемся к нашему делу. Что вы предлагаете?

Сэр Джеймс задумался.

— В любом случае нельзя терять времени. Чем скорее мы начнем действовать, тем лучше. — Он обернулся к Таппенс: — Миссис Вандемейер обедает сегодня не дома?

— По-моему, да. Но, видимо, вернется не поздно, иначе она взяла бы ключ.

— Отлично. Я заеду к ней часов в десять. Когда вы обычно возвращаетесь?

— От половины десятого до десяти. Но могу и раньше.

— Ни в коем случае. Это может вызвать подозрения. Не нарушайте обычного порядка. Возвращайтесь в половине десятого. А я приеду в десять. И неплохо бы, если бы мистер Херсхейммер ждал нас в такси.

— У него новенький «роллс-ройс», — объявила Таппенс, почему-то с гордостью.

— Тем лучше. Если удастся выведать у нее адрес, мы сразу сможем отправиться и, если понадобится, прихватим и саму миссис Вандемейер, понятно?

— Да! — Таппенс чуть не подпрыгнула от радости. — Мне сразу легче стало.

— Еще неизвестно, что из всего этого выйдет, миссис Таппенс, не радуйтесь раньше времени.

— Значит, договорились, — сказал Джулиус адвокату, — я заеду за вами в половине десятого.

— Пожалуй, это самое разумное. Не придется держать внизу две машины. А теперь, мисс Таппенс, настоятельно рекомендую вам хорошенько пообедать. Обязательно! И постараться не думать о том, что будет дальше.

Он дожал им руки, и через минуту они уже были на улице.

— Он прелесть, верно? — восторженно спросила Таппенс, сбегая по ступенькам. — Ах, Джулиус, какая он прелесть!

— Не спорю, он, похоже, малый что надо. Признаю, я был неправ, когда отговаривал вас идти к нему. Ну, что, едем прямо в «Ритц»?

— Нет, я хочу немножко прогуляться. Я слишком перенервничала. Высадите меня у парка, хорошо? А может, вы тоже хотите пройтись?

— Мне надо залить бак, — ответил он. — И послать парочку телеграмм.

— Ладно, тогда в семь встречаемся в «Ритце». Обедать придется в номере. В этом отрепье я не могу показаться на людях.

— Заметано. А я попрошу Феликса помочь мне с меню. Он классный метрдотель, плохого не посоветует. Ну, пока.

Таппенс, взглянув на часы, быстро пошла по берегу Серпентина^[116]. Было почти шесть. Она вспомнила, что после завтрака у нее во рту не было ни крошки, но от возбуждения совсем не чувствовала голода. Она дошла до Кенсингтон-Гардене^[117], развернулась и неторопливо направилась к «Ритцу». Прогулка и свежий воздух помогли ей немного успокоиться. Однако последовать совету сэра Джеймса и не думать о том, что ей предстоит вечером, было очень нелегко. Уже почти приблизившись к Гайд-парк-Корнер^[118], она почувствовала неодолимое искушение тут же вернуться в «Саут-Одли».

Ну, не вернуться, хотя бы просто подойти к дому, подумала Таппенс, надеясь, что это поможет ей дождаться десяти часов.

Дом был все такой же, как всегда. Таппенс и сама не знала, чего она, собственно, ждала, но при виде его внушительных кирпичных стен одолевшая ее смутная тревога отчасти рассеялась. Она уже хотела было уйти, как вдруг до ушей ее донесся пронзительный свист и из дверей выскочил верный Альберт.

Таппенс нахмурилась. Ей было совершенно ни к чему раньше времени привлекать к себе внимание, но Альберт был не просто красный, а уже какой-то сизый от едва сдерживаемого возбуждения.

— Послушайте, мисс. Она смывается.

— Кто смывается? — нетерпеливо спросила Таппенс.

— Да преступница. Рита-Рысь. Миссис Вандемейер. Складывает вещички и как раз прислала посыльного сказать мне, чтобы я искал такси.

— Что?! — Таппенс вцепилась ему в плечо.

— Чистая правда, мисс. Я так и подумал, что вы про это не знаете.

— Альберт, — вскричала Таппенс, — ты молодчина! Если бы не ты, мы бы ее упустили.

Альберт смущенно покраснел, польщенный похвалой.

— Нельзя терять ни минуты, — сказала Таппенс, переходя через улицу. — Я должна ей помешать. Любой ценой. Я должна задержать ее здесь, пока… Альберт, — перебила она себя, — в вестибюле есть телефон?

Мальчик мотнул головой.

— Нету, мисс. У всех жильцов свои. Но за углом есть телефонная будка.

— Скорее туда и звони в отель «Ритц». Спроси мистера Херсхейммера и скажи ему, чтобы он забрал сэра Джеймса и немедленно ехал сюда, потому что миссис Вандемейер смазывает пятки салом. Если его нет, звони сэру Джеймсу Пилю Эджертону. Его номер найдешь в телефонной книге. И все ему объяснишь. Имена запомнил?

Альбер отбарабанил их без запинки.

— Не беспокойтесь, мисс, все будет в ажуре. Но вы-то как? Не боитесь с ней связываться?

— Еще чего. Не переживай. Но ты беги скорей звонить!

Переведя дух, Таппенс вошла в вестибюль и помчалась по лестнице к квартире номер двадцать. Она понятия не имела, как ей задержать миссис Вандемейер до прибытия своих союзников, но нужно было срочно действовать и рассчитывать только на себя. Но почему такой внезапный отъезд? Неужели миссис Вандемейер ее заподозрила?

Гадать было некогда. Таппенс решительно нажала кнопку звонка. Во всяком случае, надо попробовать хоть что-нибудь разузнать у кухарки.

Никто не открывал, и, выждав несколько секунд, Таппенс вновь позвонила, не отпуская кнопку чуть ли не пол мину ты.

Наконец внутри послышались шаги, и ей открыла сама миссис Вандемейер. Ее брови вздернулись.

— Вы?

— У меня зуб разболелся, мэм! — не моргнув глазом, проскулила Таппенс. — Ну, я и подумала, что лучше мне тогда посидеть дома.

Миссис Вандемейер молча посторонилась, пропуская Таппенс в прихожую.

— Какая неприятность! — произнесла она холодно. — Вам лучше будет лечь.

— Я посижу на кухне, мэм. Попрошу кухарку…

— Ее нет, — перебила миссис Вандемейер с некоторым раздражением. — Я отослала ее с одним поручением. Так что вам лучше будет лечь.

Внезапно Таппенс охватил страх. В голосе миссис Вандемейер было что-то зловещее. К тому же она медленно оттесняла ее в коридор. Таппенс судорожно обернулась к двери:

— Но я не хочу ло…

Не успев договорить, она почувствовала, как к ее виску прижался холодный кружок, и миссис Вандемейер с ледяной угрозой произнесла:

— Идиотка! Ты думаешь, я не знаю! Можешь не отвечать. Но если вздумаешь сопротивляться или кричать, пристрелю как собаку. — Холодный кружок крепче прижался к виску девушки. — А теперь марш, — продолжала миссис Вандемейер, — марш, ко мне в спальню. Сейчас я с тобой разделаюсь, сейчас ляжешь в постельку, как я тебе велела, и уснешь… да-да, шпионочка моя, крепко уснешь!

Последние слова были произнесены с жутковатым добродушием, которое совсем не понравилось Таппенс. Но сопротивляться было бессмысленно, и она послушно вошла в спальню. Пистолет был все еще прижат к ее виску. В спальне царил хаос. Кругом валялись платья, нижнее белье. На полу стояли открытый чемодан и шляпная картонка — уже наполовину заполненные.

Таппенс усилием воли взяла себя в руки и осмелилась заговорить (правда, голос ее немножко дрожал):

— Ну, послушайте, это же глупо. Если вы нажмете курок, выстрел услышат во всем доме.

— Ну и пусть, — весело ответила миссис Вандемейер. — Имей в виду, до тех пор, пока ты не начнешь орать, ничего плохого с тобой не случится. А я думаю, орать ты не станешь. Ты же умная девочка. Сумела меня провести. И я-то хороша! Поверила! Ты ведь прекрасно понимаешь, что сейчас последнее слово за мной. Ну-ка, садись на кроватку. Ручки подними повыше и, если дорожишь жизнью, не вздумай их опустить.

Таппенс молча подчинилась. У нее не было иного выхода. Даже если она начнет звать на помощь, шансов на то, что ее услышат, очень мало. А вот на то, что миссис Вандемейер ее пристрелит — более чем достаточно. И нужно тянуть, изо всех сил тянуть время.

Миссис Вандемейер положила пистолет рядом с собой на край умывальника и, не спуская глаз с Таппенс, сняла с мраморной полки маленький плотно закупоренный флакон, накапала из него в стакан какой-то жидкости, и долила туда воды.

— Что это? — подозрительно спросила Таппенс.

— То, от чего ты крепко уснешь.

Таппенс слегка побледнела.

— Вы собираетесь меня отравить? — прошептала она.

— Может, и собираюсь, — ответила миссис Вандемейер, ласково ей улыбнувшись.

— Тогда я пить не буду! — твердо объявила Таппенс. — Лучше уж пристрелите меня. Так хоть кто-нибудь услышит, если повезет. А покорно подставлять шею, как овца на бойне… Это уж дудки.

Миссис Вандемейер топнула ногой.

— Не строй из себя дурочку. Ты что, думаешь, я хочу, чтоб мне пришили убийство? Если у тебя есть хоть капля ума, ты должна сообразить, что мне травить тебя не к чему. Это обыкновенное снотворное. Проснешься завтра утром — целая и невредимая. Просто не хочу терять время. Пока тебя свяжешь, пока засунешь в рот кляп. Так что выбирай. Только учти, валяться связанной удовольствие небольшое, и если ты выведешь меня из терпения, я покажу тебе небо в алмазах! Так что пей, будь умницей, ничего с тобой не случится.

В глубине души Таппенс ей верила; доводы были достаточно вескими. Действительно, снотворное позволило бы миссис Вандемейер временно от нее избавиться — быстро и без хлопот. Но Таппенс все равно не хотела сдаваться, не попытавшись вырваться на свободу. Ведь если миссис Вандемейер от них ускользнет, вместе с ней исчезнет последняя надежда отыскать Томми.

Таппенс была девушкой сообразительной. В мгновение ока проанализировав ситуацию, она увидела, что у нее есть небольшой шанс, правда, весьма ненадежный, но все-таки шанс.

А потому она внезапно скатилась с кровати, упала перед миссис Вандемейер на колени и намертво вцепилась ей в юбку.

— Я вам не верю, — простонала она. — Это яд… Это яд! Зачем вы заставляете меня пить! — Ее крик перешел в пронзительный вопль. — Я не хочу его пить!

Миссис Вандемейер, держа стакан в руке, смотрела на нее сверху вниз, с презрительной усмешкой выслушивая ее причитания.

— Да, встань же, идиотка! Довольно хныкать. Просто не понимаю, как у тебя хватило духу так нахально притворяться! — Она топнула ногой. — Вставай, кому говорю!

Но Таппенс продолжала цепляться за нее и рыдать, перемежая всхлипывания бессвязными мольбами о пощаде. Дорога была каждая выигранная минута. А кроме того, рыдая, она незаметно приближалась к намеченной цели.

С раздраженным восклицанием миссис Вандемейер рывком приподняла ее голову.

— Пей, сейчас же! — раздраженно крикнула она и властным жестом прижала стакан к губам Таппенс.

Та испустила последний отчаянный стон.

— Вы клянетесь, что мне от него не будет вреда? — пробормотала она, продолжая тянуть время.

— Да, конечно же, не будь дурой!

— Так вы клянетесь?

— Да-да, — с нетерпеливой досадой ответила миссис Вандемейер, — клянусь!

Таппенс протянула к стакану дрожащую левую руку.

— Ну, ладно! — Ее рот покорно открылся.

Миссис Вандемейер с облегчением вздохнула и на мгновение утратила бдительность. И Таппенс в тот же миг резко плеснула снотворное в лицо миссис Вандемейер, та непроизвольно ахнула, а Таппенс свободной правой рукой сдернула пистолет с края умывальника и тотчас же отскочила назад. Теперь пистолет был направлен в сердце миссис Вандемейер, и рука, которая его держала, была тверда.

И тут Таппенс позволила себе позлорадствовать (что, конечно, было не слишком благородно).

— Ну, так за кем же последнее слово? — почти пропела она.

Лицо миссис Вандемейер исказилось от ярости. На мгновение девушка испугалась, что ее противница бросится на нее, и тогда она окажется перед весьма неприятной дилеммой, поскольку стрелять вовсе не собиралась. Однако миссис Вандемейер удалось взять себя в руки, и ее губы искривились в злобной усмешке.

— Оказывается, не такая уж ты идиотка! Отлично все разыграла, паршивка. Но ты за это заплатишь… Да-да, заплатишь. У меня хорошая память.

— Вот уж не думала, что вас так легко будет провести, — презрительно возразила Таппенс. — И вы поверили, что я способна ползать по полу, выклянчивая пощаду?

— Погоди задирать нос, мы еще проверим твои способности, — многозначительно ответила миссис Вандемейер.

Ее злобный ледяной тон заставил Таппенс невольно похолодеть, но она не поддалась страху.

— Может быть, сядем, — любезно предложила она. — А то у нас с вами слишком уж дурацкий вид — как в дешевой мелодраме. Нет-нет, не на кровать. Придвиньте стул к столу. Вот так! А я сяду напротив с пистолетом… На всякий случай. Замечательно. А теперь можно и побеседовать.

— О чем? — угрюмо спросила миссис Вандемейер.

Таппенс сосредоточенно смотрела на нее. Ей вспомнились слова Бориса: «Мне кажется, что ты способна продать нас всех», и тогдашний ее ответ: «Представляю, какую мне дали бы цену!» Ответ, конечно, шутливый, но, возможно, он не так уж далек от истины. Ведь и Виттингтон, стоило Таппенс назвать имя Джейн Финн, сразу спросил: «Кто проболтался? Рита?» Так не окажется ли Рита Вандемейер слабым местом в броне мистера Брауна?

Не отводя взгляда от васильковых глаз, Таппенс негромко ответила:

— О деньгах…

Миссис Вандемейер вздрогнула. Было совершенно очевидно, что этого она никак не ожидала.

— В каком смысле?

— Сейчас объясню. Вы только что сказали, что у вас хорошая память. Но от хорошей памяти меньше толку, чем от толстого кошелька. Вам, наверное, очень хотелось бы отомстить мне, но что вам это даст? Месть приносит одни только неприятности. Это всем известно. А вот деньги?.. — Таппенс даже несколько разгорячилась, увлеченная собственным красноречием. — Деньги это вещь, верно?

— Значит, по-твоему, я продажная тварь, — с гордой миной начала миссис Вандемейер, — и запросто продам своих друзей?

— Да, — не дрогнув, ответила Таппенс. — Если предложат хорошую цену.

— Ну да, какую-нибудь жалкую сотню!

— Но почему же сотню, — сказала Таппенс, — я бы предложила… сто тысяч фунтов.

Расчетливость не позволила ей назвать миллион долларов, которые готов был пожертвовать Джулиус.

Щеки миссис Вандемейер залила краска.

— Что ты сказала? — переспросила она, нервно теребя брошь у горла. Таппенс поняла, что рыбка попала на крючок, и в первый раз ужаснулась собственному корыстолюбию: чем, собственно, она лучше этой женщины?

— Сто тысяч фунтов, — повторила Таппенс.

Блеск в глазах миссис Вандемейер погас, и она откинулась на спинку стула.

— Ха-ха! У тебя их нет.

— Конечно, у меня их нет, — согласилась Таппенс. — Но я знаю человека, у которого они есть.

— Кто же он?

— Один мой друг.

— Миллионер, конечно! — язвительно произнесла миссис Вандемейер.

— Вот именно. Американец. Он заплатит вам не моргнув глазом. Я говорю вполне серьезно, мы можем заключить сделку.

Миссис Вандемейер снова выпрямилась.

— Я готова тебе поверить, — сказала она медленно.

Некоторое время они молчали, потом миссис Вандемейер пристально на нее взглянула.

— Что он хочет узнать, этот ваш друг?

Таппенс заколебалась, не зная, с чего начать, но деньги принадлежали Джулиусу, и за ним было право первенства.

— Он хочет знать, где находится Джейн Финн, — ответила она прямо.

Миссис Вандемейер как будто совершенно не удивилась и сказала только:

— Я точно не знаю, где она сейчас.

— Но могли бы узнать?

— Конечно, — небрежно уронила миссис Вандемейер. — Это-то не трудно.

— И еще… — Голос Таппенс дрогнул. — Один молодой человек, мой друг. Боюсь, с ним что-то случилось из-за Бориса, вашего приятеля.

— Как его зовут?

— Томми Бирсфорд.

— В первый раз слышу. Но я спрошу Бориса. Он мне скажет все, что знает.

— Спасибо. — Таппенс сразу стало легче на душе, и она почувствовала прилив сил. — Да, еще одно.

— Ну?

Наклонившись и понизив голос, Таппенс произнесла:

— Кто такой мистер Браун?

Красивое лицо внезапно побледнело. Миссис Вайдемейер с усилием взяла себя в руки и попыталась говорить с прежней небрежностью. Но это у нее не очень получилось. Пожав плечами, она сказала:

— Видно, вы не так уж много о нас выведали. Иначе вам было бы известно, что никто не знает, кто такой мистер Браун…

— Кроме вас, — негромко сказала Таппенс.

Миссис Вандемейер побелела еще больше.

— Почему вы так думаете?

— Сама не знаю, — искренне ответила Таппенс, — но я уверена.

Миссис Вандемейер долгое время молчала, глядя в одну точку.

— Да, — наконец сказала она хрипло. — Я это знаю. Понимаете, я же была красива… поразительно красива…

— Вы и сейчас красавица, — возразила Таппенс с неподдельным восхищением.

Миссис Вандемейер покачала головой. Ее васильковые глаза странно блеснули.

— Но уже не такая, — сказала она с опасной мягкостью в голосе. — Не такая, как прежде!.. И в последнее время я начала бояться… Знать слишком много всегда опасно. — Она наклонилась над столом. — Поклянитесь, что мое имя упомянуто не будет… что никто никогда не узнает…

— Клянусь. А как только его поймают, вам уже ничего угрожать не будет.

Выражение затравленности промелькнуло в глазах миссис Вандемейер.

— Не будет? Неужели это возможно? — Она вцепилась в руку Таппенс. — А про деньги, это правда?

— Можете не сомневаться.

— Когда я их получу? Ждать я не могу.

— Этот мой друг скоро сюда придет. Наверное, ему придется послать телеграмму или еще как-нибудь их запросить. Но много времени это не займет. Он умеет все улаживать в один момент.

Лицо миссис Вандемейер приняло решительное выражение.

— Я готова. Деньги большие, а кроме того… — Она улыбнулась странной улыбкой, — кроме того, бросать такую женщину, как я, — весьма опрометчиво.

Несколько секунд она продолжала улыбаться, постукивая пальцами по столу. Потом вдруг вздрогнула, и лицо у нее стало белым как мел.

— Что это?

— Я ничего не слышала.

Миссис Вандемейер со страхом оглянулась.

— Если кто-нибудь подслушивал…

— Чепуха, здесь же никого нет.

— И у стен бывают уши, — прошептала миссис Вандемейер. — Говорят же вам, я боюсь… Вы его не знаете!

— Лучше подумайте о ста тысячах фунтов, — сказала Тапиенс, стараясь ее успокоить.

Миссис Вандемейер облизала пересохшие губы.

— Вы его не знаете, — хрипло повторила она. — Он… ах!

С воплем ужаса она вскочила на ноги и протянула руку, указывая на что-то за спиной Таппенс, а потом рухнула на пол в глубоком обмороке.

Таппенс оглянулась. В дверях стояли сэр Джеймс и Джулиус Херсхейммер.

Глава 13
Ночное бдение

Оттолкнув Джулиуса, сэр Джеймс подбежал к упавшей женщине.

— Сердечный приступ, — сказал он. — Наше внезапное появление, видимо, ее напугало. Коньяк, и побыстрее, не то мы ее потеряем.

Джулиус кинулся к умывальнику.

— Не здесь, — сказала через плечо Таппенс. — В графине в столовой. Вторая дверь по коридору.

Таппенс помогла сэру Джеймсу поднять миссис Вандемейер и уложить ее на кровать. Они побрызгали ей в лицо водой, но это не помогло. Адвокат пощупал пульс.

— На волоске, — пробормотал он. — Почему он не несет коньяк?

В тот же миг в спальню влетел Джулиус и протянул сэру Джеймсу наполовину заполненную рюмку. Таппенс приподняла голову миссис Вандемейер, и адвокат попытался влить коньяк между плотно стиснутых зубов.

Наконец она открыла глаза. Таппенс взяла рюмку у сэра Джеймса и поднесла к ее губам.

— Выпейте!

Миссис Вандемейер послушно выпила. От коньяка ее бледные щеки чуть порозовели, и ей сразу, видимо, стало легче. Она попробовала приподняться, но тут же со стоном откинулась на подушку, прижимая руку к Груди.

— Сердце! — прошептала она. — Мне нельзя разговаривать. — Она снова закрыла глаза.

Сэр Джеймс снова нащупал ее пульс и, через минуту отпустив ее руку, кивнул.

— Опасность миновала.

Чуть отойдя в сторонку, они стали вполголоса обсуждать случившееся. Все складывалось совсем не так, как они предполагали. О том, чтобы расспрашивать миссис Вандемейер, не могло быть и речи. Оставалось только ждать.

Таппенс сообщила, что миссис Вандемейер согласилась открыть, кто такой мистер Браун, а также разузнать, где находится Джейн Финн.

— Замечательно, мисс Таппенс! — восхищенно воскликнул Джулиус. — Просто здорово! Думаю, что завтра утром сто тысяч фунтов покажутся дамочке не менее привлекательными, чем сегодня. Значит, дело в шляпе. Но дар речи вернется к ней, разумеется, не раньше, чем она увидит наличные.

Его рассуждения были вполне логичны, и Таппенс немного успокоилась.

— Вы безусловно правы, — задумчиво сказал сэр Джеймс. — Признаюсь, мне очень досадно, что нас угораздило явиться именно в эту минуту. Но теперь ничего не поделаешь. Остается ждать утра.

Он взглянул на кровать. Миссис Вандемейер лежала неподвижно, веки у нее были плотно сомкнуты. Сэр Джеймс покачал головой.

— Ну что же, — с несколько натужной бодростью сказала Таппенс, — подождем до утра. Но, по-моему, уходить отсюда нам нельзя.

— Почему бы не поручить ее охрану вашему смышленому помощнику?

— Альберту? А если она придет в себя и сбежит? Альберту с ней не справиться.

— Ну, вряд ли она навострит лыжи, когда запахло долларами.

— Все возможно. Она, похоже, жутко боится «мистера Брауна».

— Что? Трясется перед ним?

— Ну да. Все время посматривала через плечо и говорила, что даже у стен есть уши.

— Может, она имела в виду диктофон, — заметил Джулиус с интересом.

— Мисс Таппенс права, — негромко сказал сэр Джеймс. — Мы не должны уходить из квартиры… Хотя бы ради миссис Вандемейер.

Джулиус с недоумением уставился на него.

— По-вашему, он доберется до нее? Ночью? Так ведь он же ничего не знает!

— Вы сами только что упомянули про диктофон, — сухо заметил сэр Джеймс. — Мы имеем дело с весьма опасным противником. Я очень надеюсь, что он попадет к нам в руки, если только мы примем необходимые меры предосторожности. Однако, повторяю, требуется крайняя предусмотрительность. Это важная свидетельница, и ее необходимо охранять. Мне кажется, мисс Таппенс следует прилечь, а мы с вами, мистер Херсхейммер, будем дежурить всю ночь.

Таппенс хотела было запротестовать, но, случайно взглянув на кровать, увидела, что глаза миссис Вандемейер чуть приоткрылись. В них было столько страха и злобы, что слова замерли у нее на губах.

Таппенс даже подумала, что и обморок, и сердечный припадок были просто искусно разыграны, но, вспомнив, как сильно она побледнела, оставила эту мысль. А лицо миссис Вандемейер тут же, словно по волшебству, сделалось снова совершенно неподвижным. Таппенс даже подумала, будто это ей почудилось. Тем не менее она поняла, что следует быть начеку.

— Согласен, — сказал Джулиус. — Только, по-моему, из этой комнаты нам все-таки лучше уйти.

Его предложение было принято, и сэр Джеймс еще раз пощупал у больной пульс.

— Почти нормальный, — вполголоса сказал он Таппенс. — Утром она проснется вполне здоровой.

Таппенс задержалась у кровати: слишком уж сильное впечатление произвел на нее тот панический взгляд. Веки миссис Вандемейер снова приоткрылись.

Казалось, она пытается заговорить. Таппенс нагнулась к ее лицу.

— Не… уходите… — У миссис Вандемейер не хватило сил продолжать. Она пробормотала что-то еще вроде «спать», потом сделала новую попытку заговорить.

Таппенс наклонилась еще ниже.

— Мистер… Браун… — Это был почти выдох, голос оборвался, но полузакрытые глаза, казалось, силились выразить то, что она не могла сказать словами.

Подчиняясь внезапному порыву, Таппенс быстро произнесла:

— Я не уйду, я буду здесь всю ночь.

В глазах женщины мелькнул проблеск облегчения, и веки снова сомкнулись. По-видимому, миссис Вандемейер заснула. Но слова ее пробудили в девушке новую тревогу. Что означали эти два еле слышных слова — «мистер Браун»? Таппенс с невольным страхом оглянулась. В глаза ей бросился большой гардероб — в нем вполне мог спрятаться даже рослый мужчина… Стыдясь самой себя, она распахнула дверцы и заглянула внутрь. Естественно — никого! Она наклонилась и посмотрела под кроватью. Больше в спальне спрятаться было негде.

Таппенс привычно передернула плечами. Глупо поддаваться страхам — все это нервы! Осторожным шагом она вышла из спальни. Джулиус и сэр Джеймс вполголоса переговаривались. Сэр Джеймс обернулся к ней.

— Будьте добры, мисс Таппенс, заприте дверь снаружи и выньте ключ. Мы должны быть уверены, что в эту комнату никто не сможет войти.

Его серьезный тон произвел на них с Джулиусом большое впечатление, и Таппенс почти перестала стыдиться, что «дала волю нервам».

— Послушайте! — неожиданно воскликнул Джулиус. — А помощник Таппенс совсем там небось извелся! Я, пожалуй, спущусь и успокою его юную душу. Ловкий малый, мисс Таппенс.

— Да, кстати, совсем забыла! Как же вы вошли?! — вдруг воскликнула Таппенс.

— Ну, Альберт мне дозвонился. Я смотался за сэром Джеймсом, и мы поехали прямиком сюда. Мальчишка уже высматривал нас и очень беспокоился, как вы там.

Пытался подслушивать у дверей квартиры, но ничего не услышал. Он нам и посоветовал подняться в лифте для угля — чтобы не звонить в дверь. Мы высадились в кухонном чулане и пошли к вам. Альберт там внизу, наверное, с ума сходит от нетерпения.

Последние слова Джулиус произнес уже за дверью.

— Ну, мисс Таппенс, — сказал сэр Джеймс, — квартиру эту вы знаете лучше меня. Где, по-вашему, нам лучше расположиться?

Таппенс задумалась.

— Пожалуй, удобнее всего в будуаре миссис Вандемейер, — сказала она наконец и проводила его туда.

Сэр Джеймс одобрительно осмотрел комнату.

— Отлично. А теперь, милая барышня, отправляйтесь-ка спать.

Таппенс решительно замотала головой.

— Спасибо, сэр Джеймс, но я не могу спать. Мне всю ночь будет сниться мистер Браун.

— Но вы же валитесь с ног, моя милая.

— Нет-нет, не могу. Мне лучше уж совсем не ложиться. Честное слово.

Адвокат перестал настаивать.

Через несколько минут, успокоив Альберта и щедро наградив его за помощь, вернулся Джулиус. Ему тоже не удалось убедить Таппенс отправиться в постель, и тогда он очень решительным голосом сказал:

— Ну, в любом случае нам надо перекусить. Где тут буфет?

Таппенс объяснила, и через несколько минут он вернулся с холодным пирогом и тремя тарелками.

Как следует подкрепившись, Таппенс уже была готова посмеяться над своими недавними страхами: сумма в сто тысяч просто не может не сработать.

— А теперь, мисс Таппенс, — сказал сэр Джеймс, — нам не терпится послушать о ваших приключениях.

— Это точно, — подхватил Джулиус.

О своих приключениях Таппенс поведала не без некоторого самодовольства. Джулиус иногда вставлял восхищенное «здорово». Сэр Джеймс молчал, пока она не кончила, и именно его негромкое «Отлично, мисс Таппенс» заставило ее зардеться от удовольствия.

— Одного я толком не понял, — сказал Джулиус, — почему вдруг она вздумала смыться?

— Не знаю, — с неохотой призналась Таппенс.

Сэр Джеймс задумчиво погладил подбородок.

— В спальне беспорядок — непохоже, что она готовилась к бегству заранее. Впечатление такое, словно распоряжение исчезнуть она получила от кого-то неожиданно.

— Естественно, от мистера Брауна? — усмехнулся Джулиус.

Адвокат пристально посмотрел на него.

— Почему бы нет? Вы и сами однажды попались на его удочку.

Джулиус покраснел от досады.

— Как вспомню, готов сквозь землю провалиться. И я-то, осел, отдал ему фотографию Джейн и даже глазом не моргнул. Черт! Если она снова попадет ко мне в руки, я уж ее не выпущу, это я вам обещаю!

— Не думаю, что вам представится случай выполнить свое обещание, — сухо заметил адвокат.

— Вы, конечно, правы, — признал Джулиус, — и вообще, на что мне фотография, мне нужна сама Джейн. Как, по-вашему, где она может быть, сэр Джеймс?

Тот покачал головой.

— Гадать бессмысленно. Но, кажется, я знаю, где она была раньше.

— Да? Так где же?

— Вспомните свои ночные приключения! В Борнемутской клинике, разумеется.

— Там? Быть не может! Я же спрашивал.

— Дорогой мой, вы спрашивали про пациентку по имени Джейн Финн, но ведь ее вряд ли поместили бы туда под настоящим именем.

— Очко в вашу пользу! — воскликнул Джулиус. — Как же я до этого не додумался!

— Но это же очевидно, — заметил адвокат.

— Наверное, и доктор в этом замешан? — предположила Таппенс.

— Не думаю! — Джулиус мотнул головой. — Мне он сразу понравился. Нет, я уверен, что доктор Холл тут ни при чем.

— Вы сказали Холл? — переспросил сэр Джеймс. — Странно! Очень странно!

— Почему? — спросила Таппенс.

— Потому что не далее как сегодня я случайно столкнулся с ним на улице. Я его знаю уже несколько лет — так, шапочное знакомство. Он сказал, что остановится в «Метрополе». — Сэр Джеймс посмотрел на Джулиуса. — А вам он не говорил, что собирается в Лондон?

Джулиус покачал головой.

— Любопытно, — задумчиво произнес сэр Джеймс. — Вы тогда не упомянули его фамилии, а то я предложил бы вам отправиться к нему за дальнейшими сведениями, снабдив в качестве рекомендации своей карточкой.

— Да-a, надо же было свалять такого дурака, — пробормотал Джулиус с редкой для него самокритичностью. — И как я не подумал про другую фамилию?!

— Вы же свалились с дерева! — вскричала Таппенс. — Любой другой на вашем месте вообще бы больше не встал, а вы «не подумал, не подумал».

— Ну, да теперь это уже не важно, — заметил Джулиус. — У нас на удочке миссис Вандемейер, и этого более чем достаточно.

— Конечно, — бодро отозвалась Таппенс, но в голосе ее уверенности не было.

Они замолчали. Мало-помалу магия ночи начинала обретать над ними власть. То непонятные скрипы мебели, то еле слышный шелест занавесок. В конце концов Таппенс вскочила.

— Я ничего не могу с собой поделать! — воскликнула она. — Мистер Браун где-то здесь! Я это просто чувствую!

— Ну, послушайте, Таппенс, откуда ему тут взяться? Дверь в коридор открыта, и мы сразу бы увидели и услышали любого, кто попытался бы войти в квартиру.

— Все равно. Я чувствую, что он здесь! — Она умоляюще посмотрела на сэра Джеймса.

Тот вполне серьезно ответил:

— При всем уважении к вашим ощущениям, мисс Таппенс (да и мне всякое мерещится, если на то пошло), я вынужден напомнить: это невозможно физически, чтобы кто-нибудь попал сюда без нашего ведома.

Таппенс немного успокоилась и смущенно призналась:

— Ночью почему-то всегда жутко.

— Совершенно верно, — согласился сэр Джеймс. — Мы сейчас похожи на людей, собравшихся на спиритический сеанс^[119]. Нам бы сюда еще медиума^[120] — результаты могли бы быть потрясающими.

— Вы верите в спиритизм? — Таппенс изумленно вытаращила глаза.

Адвокат пожал плечами.

— Что-то в этом несомненно есть. Однако в большинстве своем все имеющиеся свидетельства не выдерживают никакой критики.

Время тянулось медленно. Когда забрезжил рассвет, сэр Джеймс отдернул занавески, и они увидели то, что лишь немногие лондонцы видят — солнце, медленно восходящее над спящей столицей.

При солнечном свете страхи и фантазии прошлой ночи показались нелепыми. Таппенс воспрянула духом.

— Ура, — воскликнула она, — день обещает быть чудесным, и мы разыщем Томми и Джейн Финн, и все будет замечательно. Я спрошу мистера Картера, нельзя ли мне будет сделаться леди.

В семь Таппенс вызвалась приготовить чай и вернулась с подносом, на котором стояли чайник и четыре чашки.

— А четвертая для кого? — спросил Джулиус.

— Для нашей пленницы, конечно. Я думаю, ее можно так называть?

— Подавать ей чай в постель после вчерашнего — не слишком ли! — проворчал Джулиус.

— Безусловно, слишком. Но оставить ее без чая тоже нельзя. Пожалуй, будет лучше, если вы составите мне компанию. А то вдруг она на меня накинется. Кто знает, в каком она с утра настроении.

Сэр Джеймс и Джулиус подошли вместе с ней к двери спальни.

— А где ключ? Ах да, у меня. — Таппенс вставила ключ в замочную скважину, повернула его и вдруг замерла. — А что, если она все-таки удрала? — прошептала она.

— Ну, уж это дудки! — успокоил ее Джулиус.

Сэр Джеймс промолчал.

Таппенс, набрав в легкие побольше воздуха, вошла и с облегчением вздохнула: миссис Вандемейер все так же лежала на кровати.

— Доброе утро, — весело воскликнула девушка. — Я принесла вам чайку.

Миссис Вандемейер не ответила, и Таппенс, поставив чашку на тумбочку, подошла к окну и подняла шторы. Потом обернулась — миссис Вандемейер лежала все в той же позе. Охваченная страхом, Таппенс бросилась к кровати. Рука, которую она приподняла, была холодна как лед… Было ясно, что миссис Вандемейер никогда уже больше не заговорит.

На крик Таппенс в комнату ворвались Джулиус и сэр Джеймс. Сомнений не было — миссис Вандемейер умерла, и произошло это, видимо, несколько часов назад. Судя по ее виду, смерть наступила во сне.

— Вот уж невезение! — воскликнул в отчаянии Джулиус.

Адвокат был спокойнее, но в глазах его мелькнуло странное выражение.

— Да… если это действительно простое невезение… — сказал он.

— Не думаете же вы… Послушайте, не может же быть… Сюда никто не мог забраться.

— Совершенно верно, — согласился адвокат. — Я и сам не понимаю, как это можно было бы сделать. И тем не менее… Она собирается выдать мистера Брауна и… умирает… Неужели это просто совпадение?

— Да, но как…

— Вот именно, как?! Это мы и должны выяснить. — Он умолк, поглаживая подбородок. — Да, должны выяснить, — повторил он негромко, и Таппенс подумала, что, будь она мистером Брауном, ей бы очень не понравился тон, каким была произнесена эта коротенькая фраза.

Джулиус посмотрел в окно.

— Окно открыто, — сказал он. — Может быть…

Таппенс покачала головой.

— Балкон тянется только до будуара, а там были мы.

— Ну, как-нибудь да забрался… — начал Джулиус, но сэр Джеймс его перебил:

— Мистер Браун не действует так примитивно. Во всяком случае, мы должны вызвать врача, но прежде посмотрим, нет ли здесь чего-нибудь для нас полезного?

Они принялись торопливо обыскивать комнату. Пепел на каминной решетке указывал, что миссис Вандемейер, собравшись бежать, сожгла там какие-то бумаги. Они ничего не нашли, хотя обыскали все комнаты.

— Может быть, тут? — Таппенс указала на небольшой старомодный сейф в стене. — Кажется, она хранила там драгоценности, но, возможно, не только их…

Ключ был в замке, Джулиус распахнул дверцу и начал рыться внутри. Прошла почти минута.

— Ну? — нетерпеливо окликнула его Таппенс.

Джулиус ответил не сразу. Он выпрямился и захлопнул дверцу.

— Ничего, — сказал он.

Через пять минут явился молодой энергичный врач. Он узнал сэра Джеймса и держался с ним очень почтительно.

— Разрыв сердца или слишком большая доза какого-то снотворного. — Он понюхал. — Похоже на хлорал.

Таппенс вспомнила стакан, который выплеснула в лицо миссис Вандемейер, и бросилась к умывальнику. Флакон, из которого миссис Вандемейер отлила несколько капель, по-прежнему был на месте.

Но тогда он был полон на три четверти. А теперь… был пуст.

Глава 14
Совещание

Таппенс не переставала изумляться, наблюдая, как легко и быстро все уладилось благодаря искусным маневрам сэра Джеймса. Врач без колебаний согласился, что миссис Вандемейер по ошибке приняла слишком большую дозу хлорала. Нет, он не думает, что потребуется следствие. Но, если что, он непременно сообщит сэру Джеймсу. Насколько он понял, миссис Вандемейер собиралась отбыть за границу и уже рассчитала слуг. Сэр Джеймс и его молодые друзья зашли к ней попрощаться, но ей внезапно стало дурно, и они провели ночь в квартире, побоявшись оставить ее одну. Знают ли они каких-нибудь ее родственников? Нет. Но зато сэр Джеймс может назвать ему фамилию поверенного миссис Вандемейер…

Вскоре появилась медицинская сестра, и трое друзей покинули зловещий дом.

— И что теперь? — спросил Джулиус с жестом отчаяния. — Для нас, похоже, все кончено.

Сэр Джеймс задумчиво погладил подбородок.

— Нет, — сказал он негромко, — есть еще шанс узнать что-то от доктора Холла.

— Про него-то я забыл.

— Шанс невелик, но пренебрегать им не следует. По-моему, я сказал вам, что он остановился в «Метро-поле». Думаю, нам следует не откладывая поехать к нему. Приведем себя в порядок, позавтракаем — и в путь.

Было решено, что Таппенс и Джулиус вернутся в «Ритц», а потом заедут за сэром Джеймсом. Так они и сделали, и в начале двенадцатого вся компания уже входила в «Метрополь». Они спросили доктора Холла, за ним отправили рассыльного, и очень скоро маленький доктор спустился к ним.

— Не могли бы вы уделить нам несколько минут, — приветливо спросил его сэр Джеймс. — Позвольте представить вам мисс Каули, с мистером Херсхейммером, если не ошибаюсь, вы уже знакомы.

Доктор пожал руку Джулиусу, в его глазах промелькнули веселые искорки.

— А, да, мой юный друг, свалившийся с груши. Как нога? В порядке?

— Вполне. Думаю, только благодаря вашему искусству, доктор.

— А сердечный недуг, ха-ха-ха?

— Продолжаю поиски, — коротко ответил Джулиус.

— Не могли бы мы побеседовать с вами в более уединенном месте? — осведомился сэр Джеймс.

— Ну, разумеется! По-моему, тут есть одно подходящее место, там нам никто не помешает.

Он повел их по коридору. Когда все расселись, доктор вопросительно посмотрел на сэра Джеймса.

— Доктор Холл, я разыскиваю некую молодую девушку, от которой мне необходимо получить показания. У меня есть основания полагать, что какое-то время она находилась в вашей клинике. Надеюсь, я своей просьбой не заставлю вас нарушить принципы профессиональной этики?

— Полагаю, вам это нужно для судебного разбирательства?

— Да, — после некоторых колебаний, ответил сэр Джеймс.

— Рад буду сообщить все, что смогу. Так как ее имя? Помнится, мистер Херсхейммер спрашивал у меня о… — Он повернулся к Джулиусу.

— Фамилия, в сущности, значения не имеет, — позволил себе заметить сэр Джеймс. — Скорее всего ее поместили к вам под вымышленным именем. Кстати, я хотел бы знать, не знакомы ли вы с миссис Вандемейер.

— Миссис Вандемейер? Саут-Одли? Да, немного знаком.

— Вам еще не известно, что произошло?

— Простите, не понял?

— Вам сообщили, что миссис Вандемейер скончалась?

— Как? Нет, ничего не слышал! Когда это случилось?

— Вчера ночью — она приняла слишком большую дозу хлорала.

— Намеренно?

— Полагают, случайно. Сам я судить не берусь. Но как бы то ни было, нынче утром ее нашли мертвой.

— Весьма прискорбно. Удивительно красивая женщина. Видимо, вы были с ней хорошо знакомы, раз вам известны все обстоятельства?

— Обстоятельства мне известны потому, что… короче говоря, ее нашел я.

— О? — произнес доктор, изумленно на него уставившись.

— Да, я, — сказал сэр Джеймс, задумчиво погладив подбородок.

— Весьма, весьма прискорбно, но, простите, не вижу, какое это имеет отношение к вашим поискам?

— А вот какое: ведь, кажется, миссис Вандемейер поручила вашим заботам свою молодую родственницу?

Джулиус весь подался вперед.

— Да, это так, — спокойно ответил доктор.

— И под каким именем?

— Дженет Вандемейер. Насколько я понял, она — племянница миссис Вандемейер.

— Когда ее привезли к вам?

— Кажется, в июне или июле пятнадцатого года.

— Она была больна?

— Нет, в полном рассудке, если вы это имеете в виду. Миссис Вандемейер объяснила, что они плыли на «Лузитании», этот злополучный пароход был потоплен, и для девушки это оказалось слишком большим потрясением.

— Кажется, мы напали на след? — Сэр Джеймс поглядел на своих молодых друзей.

— Я же сказал, что я последний идиот, — буркнул Джулиус.

Глаза доктора зажглись любопытством.

— Вы сказали, что хотите получить от нее показания, — заметил он. — А что, если она не способна их дать?

— Но вы же только что сказали, что она в здравом рассудке?

— Бесспорно. Тем не менее, если вам нужно получить от нее какие-нибудь сведения из ее жизни до седьмого мая пятнадцатого года, она не сможет ничего вам сказать.

Они ошеломленно уставились на маленького доктора. Он бодро кивнул.

— Очень жаль, — сказал он. — Очень, очень жаль, сэр Джеймс, ведь речь, как я понял, идет о чем-то чрезвычайно важном. Но факт остается фактом: она не сможет ничего вам рассказать.

— Но почему? Черт побери, почему?

Доктор сочувственно посмотрел на явно взволнованного американца.

— Потому что Дженет Вандемейер страдает амнезией — полной потерей памяти.

— Что?!

— Вот именно. Интересный случай, весьма интересный. И вовсе не такой редкий, как вы думаете. Такие случаи известны науке. Правда, сам я столкнулся с этим впервые и не скрою: невероятно интересный случай! — В откровенном удовольствии доктора проглядывала даже какая-то кровожадность.

— Значит, она ничего не помнит, — медленно произнес сэр Джеймс.

— Ничего — из того, что происходило с ней до седьмого мая пятнадцатого года. Начиная с этого дня, она все помнит прекрасно, ее память не уступает ни моей, ни вашей.

— Так с чего же именно начинаются ее воспоминания?

— С момента, когда она вышла на берег вместе с другими спасенными. Но то, что было до этого, для нее словно не существует. Она не знала, как ее зовут, не знала, откуда едет, не понимала, где находится. Даже забыла родной язык.

— Ну уж это — совсем чудеса! — вмешался Джулиус.

— Отнюдь, дорогой сэр. Наоборот, явление, совершенно обычное при подобных обстоятельствах. Сильнейшее нервное потрясение! Потере памяти почти всегда предшествует какой-либо стресс. Естественно, я рекомендовал специалиста. В Париже есть великолепный психиатр, занимающийся именно такими случаями, но миссис Вандемейер опасалась огласки, почти неизбежной при таких обстоятельствах.

— Ну, в этом я не сомневаюсь, еще бы ей не бояться! — мрачно заметил сэр Джеймс.

— Я ее понимаю. Ведь подобные заболевания всегда вызывают нездоровое любопытство. А девочка была совсем молоденькая — ей только-только исполнилось девятнадцать, если не ошибаюсь. И было бы жестоко привлекать внимание к ее несчастью — это могло плохо сказаться на ее будущем. К тому же лечения как такового не существует, все сводится к ожиданию.

— Ожиданию?

— Да. Рано или поздно память возвратится — так же внезапно, как и исчезла. Однако, вероятнее всего, девушка так и не вспомнит, что с ней происходило на борту, и будет, как прежде, отсчитывать время с того момента, на котором ее память снова включилась — с гибели «Лузитании».

— А как вы полагаете, когда к ней может вернуться память?

Доктор пожал плечами.

— Этого я сказать не могу. Иногда проходит всего несколько месяцев, но бывали случаи, когда память возвращалась через двадцать лет! Иногда помогает новый шок: ой как бы восстанавливает в мозгу те связи, которые уничтожил предыдущий.

— Еще один шок? — задумчиво пробормотал Джулиус.

— Совершенно верно. Например, в Колорадо^[121]… — вдохновенно начал маленький доктор, но Джулиус, казалось, не слушал его. Сосредоточенно нахмурившись, он что-то обдумывал. Внезапно он расправил плечи и ударил кулаком по столу, да так, что все вздрогнули, а маленький доктор еще и подпрыгнул.

— Придумал! Но сначала, доктор, мне хотелось бы узнать ваше профессиональное мнение о плане, который я вам сейчас изложу. Скажем, Джейн снова придется пересечь эту Атлантическую лужу, и опять произойдет то же самое. Подводная лодка, тонущий пароход, все в шлюпки, ну, и так далее. Это сгодится в качестве шока? Ну, чтобы так наподдать по ее подсознанию, или как это там у вас называется, чтобы оно снова заработало, а?

— Весьма интересная идея, мистер Херсхейммер. Очень жаль, что нет никаких шансов на то, чтобы это повторилось.

— Ну, само собой, конечно, все это не повторится, но мы можем сами все замечательно устроить.

— Сами?

— Ну да. Это же не трудно. Арендовать океанский пароход…

— Океанский пароход! — ошарашенно пробормотал доктор Холл.

— …нанять пассажиров, нанять подводную лодку… Собственно, только в ней и загвоздка. Правительства, когда речь заходит о военном снаряжении, начинают юлить, наводить тень на плетень. И первому встречному они, конечно, ничего не продадут. Но, думаю, и тут выход найдется. Сэр, вы когда-нибудь слышали выражение «дать на лапу»? Действует безотказно. А вот торпедировать, пожалуй, не стоит. Достаточно, если все пассажиры просто начнут носиться по палубе и вопить, что пароход тонет, молоденькой неискушенной девушке, вроде Джейн, этого с лихвой хватит. Как только она натянет на себя спасательный пояс и ее поволокут в шлюпку, вырвав из толпы хороших актеров, профессионально закатывающих истерику на палубе, она… Ну, она наверняка перенесется прямо в тот день — седьмое мая пятнадцатого года. Как, ничего в целом?

Доктор Холл внимательно посмотрел на Джулиуса. У него определенно не было слов, но взгляд его был достаточно красноречив.

— Нет, — поспешил успокоить его Джулиус. — Я не сумасшедший. Устроить это действительно проще простого. Да в Штатах каждый день такие штуки проделывают — когда кино снимают. Разве вы не видели, как на экранах сталкиваются поезда? Какая разница — у них поезд, у нас пароход? Только бы раздобыть реквизит — и можно действовать.

Доктор Холл обрел дар речи.

— Но расходы, дорогой сэр! — Голос его почти перешел в визг. — Расходы!! Они же будут колоссальными!!!

— Деньги для меня не проблема, — объяснил Джулиус.

Доктор Холл умоляюще повернулся к сэру Джеймсу, и тот чуть-чуть улыбнулся.

— Мистер Херсхейммер — человек состоятельный, весьма состоятельный.

Доктор вновь посмотрел на Джулиуса, но теперь уже совсем другими глазами. Перед ним теперь был уже не эксцентричный молодой человек, имеющий обыкновение падать с деревьев. В глазах доктора светилось почтение, которым удостаивают по-настоящему богатых людей.

— Замечательный план. Весьма и весьма, — прожурчал он. — Кино, ну, разумеется. Чрезвычайно интересно. Боюсь, мы здесь несколько консервативны… И вы действительно готовы все это организовать? Серьезно?

— Можете ставить на это свой последний доллар — не проиграете.

И доктор поверил, ибо перед ним был американец. Скажи что-нибудь подобное англичанин, доктор тут же решил бы, что перед ним его потенциальный пациент.

— Но я не могу дать полную гарантию. Полагаю, обязан предупредить вас. Наше с вами лечение может и не подействовать.

— Само собой, — ответил Джулиус. — От вас требуется только сама Джейн, а в остальном положитесь на меня.

— Джейн?

— Ну, пусть мисс Дженет Вандемейер. Можно связаться с вашей клиникой по телефону, чтобы ее сюда прислали? Или я сам смотаюсь за ней — на машине?

Доктор ошеломленно посмотрел на него.

— Извините, мистер Херсхейммер, но я полагал, вы поняли…

— Что понял?

— Что мисс Вандемейер уже не моя пациентка.

Глава 15
Таппенс делают предложение

Джулиус вскочив на ноги.

— Что?

— Я думал, вам это известно.

— Когда она от вас уехала?

— Дайте сообразить. Сегодня понедельник, ведь так? Значит, в прошлую среду… Ну, конечно же! В тот самый вечер, когда вы, э… упали с моей груши.

— В тот вечер? До или после?

— Дайте сообразить… Да-да, после. Миссис Вандемейер прислала за ней — что-то очень срочное. Мисс Вандемейер и сопровождавшая ее сестра уехали с ночным поездом.

Джулиус рухнул в кресло.

— Сестра Эдит… уехала с пациенткой… я помню! — бормотал он. — Господи, быть совсем рядом!

Доктор Холл поглядел на него с глубоким изумлением.

— Не понимаю. Разве барышня не у ее тети?

Таппенс покачала головой. Она хотела что-то сказать, но предостерегающий взгляд сэра Джеймса заставил ее прикусить язык. Адвокат встал.

— Весьма вам обязан, Холл. Мы все очень благодарны вам за то, что вы рассказали. Боюсь, нам придется начать новые поиски мисс Вандемейер. А сестра, которая ее сопровождала? Скорее всего, вы не знаете, где она?

Доктор покачал головой.

— Мы не получали от нее никаких известий, но, насколько я понял, она должна была некоторое время оставаться с мисс Вандемейер. Но что могло произойти? Ну не похитили же нашу пациентку?

— Это вполне вероятно, — ответил сэр Джеймс.

— Думаете, мне следует обратиться в полицию? — спросил доктор.

— Нет-нет. Возможно, она просто поехала еще к каким-нибудь родственникам.

Доктору это объяснение показалось не слишком убедительным, но он понял, что сэр Джеймс больше ничего говорить не намерен, а пытаться что-либо выведать у знаменитого адвоката было бы напрасной тратой времени. А потому он попрощался со своими неожиданными гостями, и те ушли.

Выйдя из отеля, они подошли к «роллс-ройсу».

— Просто взбеситься можно! — воскликнула Таппенс. — Ведь Джулиус несколько часов пробыл с ней под одной крышей!

— Я просто олух, — мрачно буркнул Джулиус.

— Но откуда же вам было знать, — утешила его Таппенс. — Ведь правда? — обратилась она к сэру Джеймсу.

— Да, не стоит понапрасну казниться, — мягко посочувствовал адвокат. — Что случилось, то случилось.

— Главное теперь, как действовать дальше, — прибавила практичная Таппенс.

Сэр Джеймс пожал плечами.

— Можно через газету поискать сопровождавшую ее сестру. Дать объявление. Хотя вряд ли от этого будет толк. Но больше тут ничего не придумаешь.

— Ничего? — растерянно повторила Таппенс. — А., а Томми?

— Будем надеяться на лучшее, — ответил сэр Джеймс. — Да, нам остается только надеяться.

Но при этом он поверх ее поникшей головки встретился взглядом с Джулиусом и еле заметно покачал головой. Джулиус понял. Сэр Джеймс считал, что надежды нет. Лицо молодого американца помрачнело. Сэр Джеймс взял руку Таппенс в свои.

— Если что-нибудь выяснится, сразу же сообщите мне. Письмо перешлют немедленно.

Таппенс смотрела на него непонимающим взглядом.

— Вы уезжаете?

— Но я же говорил вам, не помните? В Шотландию.

— Да, только я думала… — Она замялась.

Сэр Джеймс пожал плечами.

— Милая барышня, я ничем больше не могу помочь. Все нити, которые нам удалось найти, оборвались. Поверьте, сделать действительно ничего нельзя. Если что-то изменится, буду рад помочь — всем, чем могу.

От его слов Таппенс совсем упала духом.

— Вероятно, вы правы, — коротко сказала она. — В любом случае огромное вам спасибо за все, что вы сделали. Счастливого пути.

Джулиус открыл дверцу машины. Искорка жалости мелькнула в проницательных глазах сэра Джеймса при виде поникшей головки Таппенс.

— Не отчаивайтесь так, мисс Таппенс, — сказал он вполголоса. — Помните, отдыхать еще не значит бездельничать. Одно другому не мешает.

Что-то в его тоне заставило девушку поднять глаза. Но в ответ на ее вопросительный взгляд с улыбкой лишь покачал головой.

— Нет, больше я ничего не скажу. Сказать лишнее — всегда большая ошибка. Не забывайте этого. Никогда не открывайте всего, что вам известно, — даже тем, кому доверяете. Поняли? Ну, до свидания.

Он быстро пошел по тротуару, а Таппенс смотрела ему вслед. Она начинала понимать принципы сэра Джеймса. Один раз он уже вот так же небрежно бросил ей важный намек. Так, может, и сейчас он не все сказал. Иначе, что означают его слова? Что на самом деле он вовсе не махнул рукой, что в Шотландии он будет продолжать вести розыски, пока…

Ее размышления прервал Джулиус, пригласив в машину.

— У вас какой-то задумчивый вид, — заметил он, отъезжая от тротуара. — Старичок вам еще что-нибудь сказал?

Таппенс открыла было рот, но тут в ушах у нее зазвучал голос сэра Джеймса: «Никогда не говорите всего, что вам известно, — даже тем, кому доверяете». И тут же в ее памяти всплыла другая картина: Джулиус перед сейфом миссис Вандемейер, ее вопрос и пауза, перед тем, как он ответил «ничего». Правда, ничего? Или он нашел что-то и не сказал ей? Ну, если он что-то скрывает, почему бы ей не взять с него пример.

— Так, пустяки, — ответила она и не столько увидела, сколько почувствовала, что Джулиус скосил на нее глаза.

— А не прокатиться ли нам по парку?

— Как хотите.

Некоторое время они молча ехали по аллее. День был чудесный, и бьющие в лицо лучи солнца немножко ее подбодрили.

— Мисс Таппенс, как по-вашему, я отыщу Джейн?

В голосе Джулиуса звучало уныние. Это было так на него не похоже, что Таппенс в изумлении повернулась к нему. Он кивнул.

— Вот именно. Я готов сдаться. Сэр Джеймс явно считает, что надежды нет. Я сразу понял. Он мне не очень нравится — мы с ним разного поля ягоды, но ему пальца в рот не клади, и он не махнул бы рукой, если оставались бы хоть какие-то шансы на успех, верно?

Таппенс стало немножко стыдно, но, тут же вспомнив о том, что Джулиус тоже что-то от нее скрывает, она не стала его обнадеживать.

Она только сказала:

— Он посоветовал дать объявление о медсестре.

— Ну да. Предложил нам соломинку, за которую мы, глядишь, и уцепимся. С меня хватит. Пора домой в Штаты.

— Нет-нет, — воскликнула Таппенс, — мы же должны отыскать Томми!

— Да, про Бирсфорда я совсем забыл, — виновато отозвался Джулиус. — Верно. Мы должны его найти. Но потом… Что ж, я отправился в Англию, напичканный всякими иллюзиями, вот и получил по заслугам. Хватит с меня иллюзий. А теперь, мисс Таппенс, у меня к вам один вопрос.

— Ну?

— Вы и Бирсфорд. Это как?

— Не понимаю, о чем вы! — с небрежной гордостью ответила Таппенс, тут же, впрочем, добавив — И вообще, вы ошибаетесь!

— То есть тут никаких нежных чувств?

— Конечно! — с жаром воскликнула Таппенс. — Мы с Томми друзья, и ничего больше.

— По-моему, нет таких влюбленных, — заметил Джулиус, — которые не старались бы всех уверить, что они только друзья.

— Чушь! — отрезала Таппенс. — Неужто я похожа на девушку, которая влюбляется во всех подряд?

— Нет. Вы похожи на девушку, в которую все подряд влюбляются.

— О! — Таппенс немного растерялась. — Это комплимент?

— Само собой. Так вот что я хочу сказать. Предположим, мы не найдем Бирсфорда… и…

— Да, ладно, говорите прямо. Я умею смотреть правде в глаза. Предположим, он… погиб. Так что же?

— Ну, и вся эта история так или иначе закончится. Что вы собираетесь дальше делать?

— Не знаю, — тоскливо ответила Таппенс.

— Вам же будет ужасно одиноко, бедняжке.

— Еще чего? — огрызнулась Таппенс, не любившая, чтобы ее жалели.

— Ну, а как насчет замужества? — спросил Джулиус. — Как вы на это смотрите?

— Естественно, я собираюсь выйти замуж, — ответила Таппенс. — То есть, если… — она замолчала, готовая откусить себе язык, но затем решительно продолжала: —…если я найду мужа, достаточно богатого, чтобы стоило все это затевать. Откровенно, а? И вы, конечно, презираете меня?

— Я никогда не презирал разумный подход к делу, — возразил Джулиус. — А какие размеры?

— Размеры? — с недоумением повторила Таппенс. — Вы имеете в виду рост моего избранника?

— Да нет. Какая цифра… ну, размеры дохода?

— Ах, это! Я… я как-то еще не пришла к окончательному решению.

— А как насчет меня?

— Вас?!

— Ага.

— Ни в коем случае.

— Но почему?

— Да говорю же вам, ни в коем случае.

— А я вас спрашиваю: почему?

— Ну, это как-то нечестно.

— Не вижу ничего нечестного. Так что ловлю вас на слове. Я вами дико восхищаюсь, мисс Таппенс. Я таких девушек еще не встречал. Вы же чертовски смелая. Я буду жутко рад, если смогу вам дать все, чего вы хотите. Скажите «да», и мы сейчас же смотаемся к лучшему ювелиру — выберем кольца.

— Не могу, — еле выговорила Таппенс.

— Из-за Бирсфорда?

— Да, нет же, нет же, нет!

— Тогда почему?

Но Таппенс только отчаянно мотала головой.

— Вряд ли вам удастся встретить кого-нибудь с большим количеством долларов в заначке.

— Ах, да не в этом дело, — еле выговорила Таппенс с нервным смешком. — Конечно, я вас благодарю и все такое, но лучше я прямо вам скажу: «нет».

— Может, сделаете мне одолжение — подумаете до завтра?

— А что толку?

— Но все-таки — подумаете?

— Хорошо, — покорно сказала Таппенс.

Всю остальную дорогу до «Ритца» они молчали.

Таппенс сразу же поднялась к себе в номер. После схватки с напористым Джулиусом она чувствовала себя совершенно обессиленной.

Сев за туалетный столик, девушка несколько минут смотрела на свое отражение.

— Дура, — пробормотала она наконец и состроила себе гримасу. — Идиотка. Все, чего ты хотела, все, о чем ты мечтала, — а ты только и сумела, что проблеять «нееет», точно безмозглая овца. Такой случай не повторится. Чего еще ты ждешь? Хватай! Цепляйся обеими руками! Чего тебе еще нужно?

И, словно отвечая на этот вопрос, ее взгляд остановился на стоящей у зеркала небольшой фотографии в дешевой рамочке — Томми. Несколько секунд она пыталась сдержаться, но потом, оставив притворство, прижала снимок к губам и разрыдалась.

— Ах, Томми, Томми! — всхлипывала она. — Я так тебя люблю… А что, если я больше никогда тебя не увижу…

Через пять минут Таппенс села прямо, высморкалась и отбросила волосы с лица.

— Так вот, — сурово начала она. — Посмотрим фактам в глаза. Оказывается, я влюбилась… в глупого мальчишку, которому наверняка до меня нет никакого дела. — Тут она помолчала. — Во всяком случае, — продолжала она, словно возражая невидимому собеседнику, — если это и не так, мне на этот счет ничего не известно. Да разве он посмеет признаться? Я всегда презирала сентиментальность и вот — допрезиралась! Какие же мы все идиотки! Ну, да это я всегда знала. Осталось еще положить его фото под подушку и грезить о нем, не смыкая глаз. До чего же противно изменять собственным принципам!

Таппенс покачала головой, скорбя о своем малодушии.

— А что я скажу Джулиусу? Дурацкое положение! А сказать придется! Он же типичный американец и не успокоится, пока не выпытает у меня причину отказа. Интересно, было что-нибудь в том сейфе?

И Таппенс начала размышлять о вчерашнем вечере. Она перебрала в памяти все события — подробно и тщательно. Они каким-то образом перекликались с прощальными словами сэра Джеймса… такими непонятными…

Внезапно она охнула и побледнела. Глаза ее уставились в одну точку, зрачки расширились.

— Не может быть, — пробормотала она. — Это невозможно! Я просто сошла с ума…

Да, чудовищно… но все сразу становится ясным.

На миг задумавшись, она села и, взвешивая каждое слово, написала записку. Потом удовлетворенно кивнула, вложила ее в конверт и вывела на конверте фамилию Джулиуса. Потом прошла по коридору к его номеру и постучала. Как она и ожидала, никто не отозвался. Тогда она вошла и положила записку на стол.

Когда она вернулась обратно, у ее двери стоял мальчишка-рассыльный.

— Вам телеграмма, мисс.

Таппенс с рассеянным видом взяла телеграмму с подноса, вскрыла ее и вдруг вскрикнула. Телеграмма была от Томми.

Глава 16
Дальнейшие приключения Томми

Глухая чернота постепенно рассеивалась, и сквозь всполохи боли к Томми медленно возвращалось сознание. Когда он окончательно очнулся, то явственно ощущал лишь одно: страшную ломоту в висках. Он смутно чувствовал, что находится в незнакомом месте. Но где? Что случилось? Он закрыл и снова открыл глаза. Нет, это не номер в «Ритце»! И что у него с головой?

— Черт! — пробормотал Томми и попытался сесть. К нему вернулась память. Ясно, он в Сохо, в том зловещем доме. Со стоном он откинулся на спину, но сквозь неплотно сомкнутые веки пытался хоть что-нибудь разглядеть.

— Приходит в себя, — произнес кто-то над самым его ухом.

Томми сразу узнал голос энергичного бородатого немца и потому не спешил проявлять признаки жизни. Да и куда спешить? И вообще, пока у него так стреляет в голове, он не очень-то способен соображать. И все-таки он попытался вспомнить, что же с ним произошло. Очевидно, пока он подслушивал, кто-то подкрался к нему сзади и огрел по голове. Теперь они знают, что он шпион, и, вероятно, тут же с ним разделаются. Да, положение не из завидных. Где он, никто не знает. А потому ни на чью помощь рассчитывать не приходится. Остается полагаться только на собственную изобретательность.

— Ну, теперь держись! — пробормотал он себе еле слышно, а чуть громче снова буркнул: — Черт! — На этот раз ему удалось сесть.

Немец подошел ближе и, прижав к его губам стакан, приказал: «Пей!» Томми был вынужден подчиниться. И тут же поперхнулся — таким крепким оказался напиток. Зато в голове у него сразу прояснилось.

Он лежал на диване, в той самой комнате, где происходило совещание. С одной стороны от него стоял немец, с другой — гнусного вида детина, который впустил его в дом. Остальные сгрудились несколько поодаль. Только одного Томми недосчитался — того, кого называли Номером Первым. Его в комнате не было.

— Полегчало? — спросил немец, забирая пустой стакан.

— О да! Премного благодарен! — бодрым голосом отозвался Томми.

— Мой юный друг, ваше счастье, что у вас такой толстый череп. Добряк Конрад способен повалить быка. — Он кивком указал на привратника. Тот ухмыльнулся.

Томми с усилием повернул голову.

— А, значит, вас величают Конрадом? — сказал он. — Ну, так вам тоже повезло, что у меня толстый череп. Впрочем, у вас такая физиономия, что мне даже жалко, что мой череп помог вам увернуться от петли.

Конрад пробурчал какое-то ругательство, но бородатый немец сохранил невозмутимость.

— Петля ему и не грозила, руки коротки у ищеек, — сказал он.

— Ну, как вам угодно, — отозвался Томми. — Принято считать, что в полиции одни идиоты, но сам я им вполне доверяю.

Держался он непринужденно. Томми Бирсфорд был из тех молодых англичан, которые не отличаются блеском и умом, однако, оказавшись в положении, обычно именуемым «безвыходным», мгновенно преображаются. Природную застенчивость и осмотрительность они сбрасывают как перчатки. Томми прекрасно понимал, что спасти его может только собственная смекалка, а его привычная и потому естественная медлительность помогала скрыть работу мысли.

Все так же невозмутимо немец продолжал:

— Хотите ли вы что-нибудь сказать, прежде чем вас казнят за шпионаж?

— Очень хочу! У меня много интересных сведений! — ответил Томми все с той же небрежной легкостью.

— Будете отрицать, что подслушивали?

— Нет. Конечно, я должен извиниться… Но ваш разговор был настолько интересным, что я забыл про щепетильность.

— Как вы проникли сюда?

— Милейший старина Конрад! — Томми виновато улыбнулся привратнику. — Мне горько это говорить, но верного слугу пора бы отправить на пенсию, вам стоит поискать сторожевого пса получше.

Конрад что-то прорычал, а когда бородатый повернулся к нему, угрюмо пробормотал:

— Он назвал пароль. Откуда я мог знать?

— Совершенно верно, — вмешался Томми. — Откуда он мог знать? Не надо его ругать, ведь только благодаря его опрометчивости я получил редкое удовольствие — лицезреть всех вас.

Ему показалось, что его слова вызвали некоторое смятение у зрителей на заднем плане, но бдительный немец успокоил их небрежным взмахом руки.

— Покойники молчат, — сказал он невозмутимо.

— Да, но я-то еще не покойник, — возразил Томми.

— Мы не заставим вас долго ждать, мой юный друг, — заметил немец.

Остальные поддержали его одобрительным ворчанием.

Сердце Томми отчаянно заколотилось, но он не оставил светски-любезного тона.

— Не уверен, — небрежно сказал он. — Вряд ли это разумно — убивать меня.

Он, несомненно, сбил их с толку, судя по выражению физиономии немца, который спросил:

— Почему это мы должны оставить вас в живых? Назовите хотя бы одну причину.

— Да хоть десять, — ответил Томми. — Послушайте, вы засыпали меня вопросами. Позвольте и мне задать хоть один. Почему вы со мной не разделались сразу, зачем вам было нужно, чтобы я пришел в себя?

Немец замялся, и Томми поспешил воспользоваться моментом.

— А затем, чтобы узнать, какими я располагаю сведениями… и откуда я получил эти сведения. Если вы сейчас прикончите меня, то так ничего и не узнаете.

Тут к дивану, стиснув кулаки, подскочил Борис.

— Шпион, собака! — завопил он. — Мы с тобой цацкаться не будем! Кончайте с ним! Чего волынить!

Раздались дружные аплодисменты.

— Слышали? — спросил немец, не спуская глаз с Томми. — Что вы на это скажете?

— Что скажу? — Томми пожал плечами. — Сборище идиотов. Пусть-ка пораскинут сначала мозгами. Как я сюда пробрался? Вспомните, что сказал старина Конрад: он назвал пароль, верно? А откуда я его узнал? Неужели вы думаете, что я сказал первое, что мне пришло в голову?

Томми был очень доволен своей последней фразой и жалел только, что ее не слышит Таппенс, она бы оценила.

— А ведь верно, — спохватился рабочий. — Товарищи, нас предали!

Среди «товарищей» поднялся возмущенный ропот, и Томми ободряюще им улыбнулся.

— Так-то лучше. Вы никогда ничего не добьетесь, пока не научитесь шевелить мозгами.

— Придется вам назвать того, кто нас предал, — заявил немец. — Но не рассчитывайте, что это спасет вас. Вы нам выложите все, что знаете. Видите Бориса? Он умеет развязывать языки.

— Ха! — презрительно бросил Томми, старательно подавляя весьма неприятное ощущение под ложечкой. — Ни пытать, ни убивать вы меня не станете.

— Это почему же? — спросил Борис.

— Да кто же убивает курицу, которая несет золотые яйца, — невозмутимо заметил молодой человек.

Наступила пауза. Спокойная самоуверенность Томми наконец произвела впечатление. Заговорщики определенно начали сомневаться. Человек в потрепанной одежде испытующе посмотрел на пленника.

— Он водит тебя за нос, Борис, — спокойно сказал он.

Вот гад. Неужели этот тип раскусил его?

Немец, еле сдерживая злобу, жестко спросил:

— Что это значит?

— А как по-вашему? — бойко переспросил Томми, лихорадочно придумывая очередную фразу.

Внезапно Борис шагнул вперед и поднес к его лицу кулак.

— Говори, английская свинья, говори!

— Ну зачем же так волноваться, дружище, — сказал Томми, не теряя присутствия духа. — С вами, иностранцами, очень трудно разговаривать. Не умеете сохранять спокойствие. А теперь посмотрите на меня хорошенько: разве так выглядит человек, который потерял всякую надежду остаться в живых?

Он обвел их высокомерным взглядом, радуясь, что они не слышат, как предательски стучит его сердце.

— Нет, — помолчав, неохотно согласился Борис.

«Слава Богу, он не умеет читать мысли!» — подумал Томми, а вслух продолжал с прежним апломбом:

— А почему я так спокоен? Да потому, что у меня есть сведения, которые наверняка вас заинтересуют, и мы сумеем договориться.

— Договориться? — Бородатый прожег его взглядом.

— Ну да… договориться. Я получаю жизнь и свободу взамен… — Он умолк.

— Взамен чего?

Они мгновенно утихли и окружили его тесным кольцом. Можно было бы услышать, как пролетит муха.

Томми произнес, растягивая каждое слово:

— Взамен документа, который Денвере вез из Америки на «Лузитании».

Эффект превзошел все ожидания. Все вскочили и кинулись к Томми. Немец оттеснил их в сторону и наклонился над ним, багровый от возбуждения.

— Himmel!^[122] Так он у вас?

С великолепным спокойствием Томми покачал головой.

— Вы знаете, где он? — не отступал немец.

Томми опять покачал головой.

— Понятия не имею.

— Ну так… ну так… — Немец задохнулся от ярости и недоумения.

Томми окинул взглядом остальных. На их лицах была злоба, растерянность, однако его уверенность в себе сделала свое дело: он убедил их в том, что действительно что-то знает.

— Мне пока неизвестно, где находится документ, но уверен, что сумею его найти. Есть у меня одна идея…

— Ха! — дружно ухмыльнулись «товарищи».

Томми поднял руку, и недоверчивые смешки оборвались.

— Я сказал «идея», но мне известны кое-какие достоверные факты — причем мне одному. Ну, что вы теряете? Если я сумею представить вам документ, вы вернете мне жизнь и свободу, только и всего. Решено?

— А если мы не согласимся? — негромко спросил немец.

Томми снова разлегся на диване.

— Двадцать девятое, — задумчиво произнес он, — осталось меньше двух недель…

Несколько секунд немец о чем-то размышлял, потом махнул Конраду:

— Уведи его!

Долгих пять минут Томми провел на кровати в соседней комнатушке. Сердце у него продолжало отчаянно колотиться. На эту карту он поставил все. К какому решению они придут? Однако, хотя эта мысль мучительно жгла его мозг, он продолжал поддразнивать Конрада, доведя угрюмого привратника до белого каления.

Наконец дверь открылась, и немец крикнул Конраду, чтобы тот привел пленника обратно.

— Будем надеяться, что судья не нахлобучил черную шапочку^[123],— весело сострил Томми. — Ну, Конрад, веди меня. Господа, подсудимый прибыл.

Немец снова занял свое место за столом, он указал Томми на стул напротив.

— Мы согласны, — сказал он резко, — но при одном условии. Сначала документ, потом мы вас отпустим.

— Идиот, — сохраняя любезную мину, огрызнулся Томми. — Как же я смогу его отыскать, сидя у вас тут на привязи?

— А на что вы, собственно, рассчитывали?

— Чтобы вести поиски, мне нужна полная свобода.

Немец расхохотался.

— Мы что, по-вашему, малые дети? Вот так возьмем и отпустим вас, поверив всем вашим байкам?

— Да нет, не отпустите, — задумчиво произнес Томми, — хотя это значительно упростило бы дело. Ну, хорошо, давайте пойдем на компромисс. Отпустите со мной малютку Конрада. Он верный человек, да и кулаки у него тяжелые.

— Желательно, чтобы вы оставались здесь, — холодно сказал немец. — А кто-то из нас будет точно исполнять все ваши указания. Если возникнут какие-нибудь осложнения, он незамедлительно поставит вас в известность, и вы скорректируете его действия.

— Вы связываете меня по рукам и ногам, — возмущенно возразил Томми. — Дело чрезвычайно деликатное, и ваш человек что-нибудь обязательно напутает, а тогда что будет со мной? По-моему, никто из вас не сможет с этим справиться.

Немец грохнул кулаком по столу.

— Таково наше условие. Или смерть.

Томми утомленно откинулся на спинку стула.

— Мне нравится ваш стиль, обворожительно категорический. Ну, будь по-вашему. Но одно совершенно необходимо: я должен увидеть ее.

— Кого ее?

— Джейн Финн, естественно.

Немец несколько секунд смотрел на него странным взглядом, а потом сказал медленно, словно тщательно выбирая слова:

— Разве вы не знаете, что она не способна ничего вам сообщить?

Сердце Томми подпрыгнуло. Неужели ему все-таки удастся встретиться лицом к лицу с этой девушкой?

— Я не собираюсь просить ее что-нибудь мне сообщать, — сказал он спокойно. — То есть я ни о чем не буду ее расспрашивать.

— Тогда зачем она вам нужна?

Томми ответил не сразу.

— Чтобы увидеть выражение ее лица, когда я задам ей один вопрос, — произнес он наконец.

И снова немец бросил на него взгляд, которого Томми не понял.

— Она не сможет ответить на ваш вопрос.

— Это не важно. Мне ведь нужно только увидеть ее лицо, когда я его задам.

— И вы полагаете таким образом что-то узнать? — Немец испустил неприятный смешок, и Томми опять почувствовал, что существует какое-то неизвестное ему обстоятельство. Немец не спускал с него испытующего взгляда. — Я начинаю сомневаться, что вы действительно что-то знаете… — мягко сказал он.

Томми почувствовал, что ситуация изменилась не в его пользу. Почва под ним слегка заколебалась. Но какой все-таки промах он допустил?

— Возможно, есть что-то, что мне неизвестно, — сымпровизировал он. — Я же не говорю, будто до тонкостей знаю все ваши махинации. Но ведь и у меня есть кое-что неизвестное вам. Именно на это я и рассчитываю. Денвере был достаточно хитер… — Он умолк, словно испугавшись, что наговорил лишнего.

Однако лицо немца чуть посветлело.

— Денвере, — пробормотал он. — Понятно… — Он помолчал, а потом сделал знак Конраду: — Уведи его. Наверх… Ну, ты знаешь.

— Погодите, — сказал Томми. — А как насчет девушки?

— Не исключено, что это удастся устроить.

— Это совершенно необходимо.

— Там посмотрим. Решить это может только один человек.

— И кто же? — спросил Томми, хотя ответ уже был ему известен.

— Мистер Браун…

— Я его увижу?

— Может быть.

— Идем, — скомандовал Конрад, Томми послушно встал. В коридоре его тюремщик велел ему подниматься по лестнице, а сам пошел сзади.

На верхней площадке Конрад открыл дверь, и Томми очутился в темной комнатушке. Конрад чиркнул спичкой над газовым рожком и вышел. Томми услышал, как в замке повернулся ключ.

Он начал осматривать свою темницу. Комната была много меньше нижней и почему-то невероятно душная. Тут он заметил, что здесь нет окон. Он прошелся, присматриваясь к стенам. Они были грязные, как и все остальное. На них криво висели четыре картины, изображавшие сцены из «Фауста»:^[124] Маргарита со шкатулкой драгоценностей; она же у входа в церковь; Зибель с цветами и Фауст в компании Мефистофеля. Последний напомнил Томми про мистера Брауна. В этой душной каморке, наглухо запечатанной массивной дверью, он был отрезан от всего мира, и зловещая власть этих архиуголовников ощущалась особенно явственно. Сколько ни кричи, никто не услышит. Это же настоящий склеп…

Томми постарался взять себя в руки и, опустившись на кровать, принялся обдумывать положение. Голова трещала от боли, а теперь еще его начал терзать голод. И тишина, эта жуткая тишина.

— Зато я увижу главаря, таинственного мистера Брауна, — сказал вслух Томми, стараясь ободриться. — А если повезет, то и не менее таинственную Джейн Финн. А потом…

А потом, вынужден был признаться себе Томми, его ждет неизвестность, и довольно мрачная.

Глава 17
Аннет

Грядущие неприятности вскоре были забыты, ибо вполне хватало неприятностей сиюминутных. Из коих самой крупной был голод. Томми обладал здоровым аппетитом, и бифштекс с жареным картофелем, съеденный за ленчем^[125], казался теперь далеким прошлым. Он с сожалением подумал, что на голодовку ему никак не потянуть.

Он мерил и мерил шагами свою темницу. Раза два, пренебрегая достоинством и приличиями, он принимался барабанить в дверь. Но никто не подходил.

— Черт бы их побрал! — с негодованием выкрикнул Томми. — Они что! Хотят уморить меня голодом!

Ужасная догадка заставила его похолодеть. А вдруг это один из тех милых методов, с помощью которых Борис развязывает арестованным языки? Но он тут же отбросил эту идею.

«Это все скотина Конрад, — решил он, — это его проделки. Будь моя воля, вот уж с кем бы я поговорил по душам».

Воспоминания о Конраде вызвали в нем непреодолимое желание съездить привратника чем-нибудь тяжеленьким по его яйцеподобной голове.

Нежно погладив собственную макушку, Томми предался приятным фантазиям. Затем его осенила блестящая мысль. А почему бы не претворить фантазию в реальность? Конрад, несомненно, живет тут же в доме. Для остальных (кроме разве что бородатого немца) это исключительно место их тайных сборищ. Надо встать за дверью, а когда привратник войдет, шарахнуть его по макушке вот этим колченогим стулом или рамкой от одной из этих картинок. Конечно, полной воли себе давать не следует. Только оглушить. А затем… а затем взять и смыться. Ну, а если кто-нибудь попадется на лестнице или в коридоре… Томми даже повеселел при мысли, что можно будет наконец пустить в ход кулаки. Это было ему куда больше по вкусу, чем словесные перепалки. Ликуя, Томми осторожно снял со стены «Фауста с Мефистофелем» и притаился за дверью. В нем взыграла надежда. План был прост и безупречен.

Время шло, а Конрад все не появлялся. День или ночь — в комнате без окон не разберешь, однако часы Томми, довольно точные, показывали девять вечера. Он уныло подумал, что если ужина не подадут сейчас, то придется ждать завтрака. В десять часов надежда его покинула, и он рухнул на кровать, ища утешение в объятиях сна. Через пять минут он отрешился от всех своих бед.

Его разбудил скрип ключа в замочной скважине. Томми не принадлежал к тем супергероям, которые, едва открыв глаза, тут же могут сориентироваться, а потому для начала бессмысленным взглядом уставился в потолок, стараясь сообразить, где он, собственно, находится. А сообразив, посмотрел на часы. Они показывали восемь.

«Либо утренний чай, либо завтрак, — решил он. — Дай Бог, чтобы это был завтрак!»

Дверь распахнулась, и Томми с опозданием вспомнил о том, что собирался разделаться с этим мерзким Конрадом. Но его досада тут же сменилась радостью, ибо в комнату вместо Конрада вошла какая-то девушка, в руках у нее был поднос, который она и поставила на стол.

Томми, прищурившись, разглядывал ее в тусклом свете газового рожка. Ему показалось, что таких красивых девушек он никогда еще не встречал. Каштановые волосы отливали золотом, будто в этих пышных кудрях прятались солнечные лучи, лицо было нежное, как лепестки шиповника, и карие глаза с золотистой искоркой так же вызывали ассоциации с лучами солнца.

Неожиданно Томми пришла в голову безумная мысль.

— Вы Джейн Финн? — спросил он и затаил дыхание.

Девушка удивленно покачала головой.

— Меня зовут Аннет, мосье, — произнесла она с приятным акцентом.

— Francaise?^[126] — растерянно спросил он.

— Oui, monsieur. Monsieur parle francais?^[127]

— Моего французского хватит секунды на две, — ответил Томми. — А это что? Завтрак?

Она кивнула, и Томми, спрыгнув с кровати, подошел к столу. На подносе он обнаружил булку, кусок маргарина и кувшинчик с кофе.

— Чуть похуже, чем в «Ритце», — заметил он со вздохом, — однако возблагодарим Господа за то, что он наконец-то мне ниспослал. Аминь!

Он придвинул к столу стул, а девушка направилась к двери.

— Минутку! — воскликнул Томми. — У меня к вам тысяча вопросов, Аннет. Что вы делаете в этом доме? Только не говорите, будто вы племянница Конрада, или его дочка, или даже дальняя родственница — все равно не поверю.

— Я прислуживаю, мосье. Я никому не родственница.

— Ах, так, — сказал Томми. — Вы помните, о чем я вас только что спросил? Вы когда-нибудь слышали это имя?

— Да, мне кажется, слышала. Тут говорили о Джейн Финн.

— А вы не знаете, где она?

Аннет покачала головой.

— Но не здесь, не в этом доме?

— О нет, мосье. Извините, мне надо идти… Меня ждут.

Она торопливо вышла, и в замке повернулся ключ.

«Кто ее ждет? — размышлял Томми, вгрызаясь в булку. — Если повезет, эта девушка, пожалуй, поможет мне выбраться отсюда. Непохоже, чтобы она была членом этой банды».

В час дня Аннет вернулась с другим подносом, но на сей раз в сопровождении Конрада.

— Доброе утро, — приветливо сказал Томми. — Как вижу, вопреки призыву реклам вы не пользуетесь туалетным мылом.

Конрад что-то угрожающе пробурчал.

— Да, старина, похоже, шуток вы не принимаете. Ну, ничего, не всем же нам небо дарит ум вдобавок к красоте. Так что же мы имеем на ленч? Тушеное мясо! Откуда мне это известно? Элементарно, мой дорогой Ватсон^[128]. Запах лука я узнаю безошибочно.

— Болтай-болтай! — огрызнулся Конрад. — Может, тебе недолго осталось болтать.

Намек был не из приятных, но Томми пропустил его мимо ушей и сел за стол.

— Удались, мужлан, — произнес он, небрежно взмахнув рукой. — Не утомляй бессмыслицей своих речей тех, кто тебя достойнее.

Вечер Томми провел в напряженных размышлениях. Придет ли Конрад с девушкой и на этот раз? Если нет, не попытаться ли заручиться ее поддержкой? Надо использовать любой шанс. Надеяться практически не на что. В восемь часов ключ привычно скрипнул, и Томми вскочил на ноги.

Аннет была одна.

— Закройте дверь, — потребовал он. — Мне надо с вами поговорить.

Девушка выполнила его просьбу.

— Послушайте, Аннет, помогите мне выбраться отсюда.

— Это невозможно. — Она покачала головой. — Их трое там, внизу.

— А-а! — Томми был рад, что узнал хоть что-то. — Но вы бы мне помогли, будь это в ваших силах?

— Нет, мосье.

— А почему?

Девушка замялась.

— Мне кажется… я не, должна подводить этих людей. Я им верю. А вы шпионили за ними, и они совершенно правильно сделали, что заперли вас здесь.

— Это очень скверные люди, Аннет. Если вы мне поможете, я спасу вас от них. И возможно, вы получите кучу денег.

Но она опять покачала головой.

— Я боюсь, мосье. Я их боюсь. — И она повернулась к двери.

— Неужели вы не хотите помочь той девушке? — воскликнул Томми. — Она примерно вашего возраста. Неужели вы не поможете ей вырваться из их когтей?

— Вы говорите про Джейн Финн?

— Да.

— Вы пришли сюда, чтобы найти ее, да?

— Именно.

Она поглядела на него и провела ладонью по лбу.

— Джейн Финн… Я много раз слышала это имя.

Томми быстро подошел к ней.

— Вы наверняка что-нибудь о ней знаете.

Аннет испуганно отпрянула.

— Я ничего не знаю — только имя! — Она пошла к двери и вдруг вскрикнула. Томми с недоумением поглядел на нее. Взгляд ее был устремлен на картину, которую накануне он снял со стены. В этом взгляде был ужас. Но столь же внезапно ужас почему-то сменился облегчением, и она почти выбежала из комнаты. Томми был озадачен. Неужели она решила, что он собирается ударить ее картиной? Вряд ли. Погрузившись в раздумья, он водворил картину на место.

Еще три дня прошли в томительном безделье. Томми чувствовал, что постоянное напряжение начинает сказываться на его нервах. Видел он только Конрада и Аннет, но девушка отказывалась с ним разговаривать, отвечала лишь «да» или «нет». В ее глазах прятались неприязнь и недоверие. Томми казалось, еще немного такого существования — и он сойдет с ума. У Конрада он выведал, что они ждут распоряжений «мистера Брауна». Может быть, думал Томми, он в отъезде или вообще за границей, и они вынуждены ждать его возвращения?

Однако к концу третьего дня его покой был грубо нарушен.

Еще не было семи, когда он услышал шаги в коридоре. Затем дверь распахнулась, и вошел Конрад. С ним — Номер Четырнадцатый. При виде его гнусной физиономии Томми почувствовал, как сжалось его сердце.

— Здорово, хозяин, — сказал с ухмылкой Номер Четырнадцатый, — веревку не забыл, товарищ?

Конрад молча протянул ему свернутый шнур. Номер Четырнадцатый принялся ловко обматывать Томми этим шнуром, а Конрад не давал вырваться.

— Какого черта?.. — начал было Томми, но медленная усмешка, раздвинувшая безмолвные губы Конрада, сковала его язык.

Номер Четырнадцатый быстро превратил Томми в неподвижный кокон. И тут наконец Конрад разразился тирадой:

— Думал провести нас, а? То знаю, это не знаю! Еще и торговался. Рассчитывал выехать на вранье! А знаешь ты меньше несмышленого младенца. Но теперь, паршивая свинья, тебе пришел конец.

Томми молчал. Сказать ему было нечего. Он потерпел неудачу. Каким-то образом вездесущий мистер Браун раскусил его обман. И тут его осенило.

— Прекрасная речь, Конрад! — сказал он одобрительно. — Но к чему узы и оковы? Почему не позволить этому любезному джентльмену перерезать мне горло без лишних проволочек?

— Ишь чего захотел! — неожиданно сказал Номер Четырнадцатый. — Ты что, думаешь, мы тут тебя и прикончим? Идиоты мы, что ли, — приманивать сюда полицию. Не дождешься! Карету вашей милости приказано подать завтра утром. А связали тебя для верности, понял?

— Уж чего проще, — сказал Томми. — Разве что ваши физиономии.

— Заткнись, — сказал Номер Четырнадцатый..

— С удовольствием, — ответил Томми. — Вы делаете большую ошибку, но вам же хуже.

— Второй раз ты нас не проведешь, — возразил Номер Четырнадцатый. — Воображаешь, что ты все еще в «Ритце», а?

Томми промолчал. Он пытался сообразить, каким образом мистер Браун сумел узнать, кто он такой. Видимо, Таппенс, испугавшись за него, решилась обратиться в полицию, его исчезновение стало достоянием гласности, а шайка не замедлила вовремя сопоставить факты.

«Приятные» гости удалились, захлопнув дверь. Томми остался наедине со своими мыслями. Они были не из приятных. Руки и ноги у него уже затекли, он не мог пошевелить даже пальцем, оставалось только смириться со своей участью.

Примерно через час он услышал, как в замке тихонько повернулся ключ, и дверь отворилась. Вошла Аннет. Сердце Томми забилось. Он совсем про нее забыл. Неужто она решила ему помочь?

Внезапно раздался голос Конрада:

— Куда ты, Аннет? Ему сегодня ужин не требуется.

— Oui, oui, je sais bien.^[129] Но надо взять поднос. Нам нужна эта посуда.

— Ну, так поторопись, — проворчал Конрад.

Не глядя на Томми, девушка прошла к столу, взяла поднос и, вдруг подняв руку, завернула газовый рожок.

— Черт бы тебя подрал! — Конрад подошел к двери. — Чего это ты?

— Но я всегда так делаю. Вы же меня не предупредили. Зажечь снова газ, мосье Конрад?

— Нет, давай быстрее сюда.

— Le beau petit monsieur!^[130] — воскликнула Аннет, останавливаясь в темноте у кровати. — Как его скрутили! Поймали птенчика! — Веселая насмешка в ее тоне больно уязвила Томми, но в ту же секунду он с удивлением почувствовал, что ее рука легко скользнула по его путам и вложила в его ладонь что-то маленькое и холодное.

— Пошевеливайся там, Аннет!

— Mais me voila^[131].

Дверь захлопнулась. Однако Томми услышал, как Конрад сказал:

— Запри и дай мне ключ.

Их шаги вскоре замерли в конце коридора. Томми никак не мог прийти в себя от удивления. Непонятный предмет оказался открытым перочинным ножичком. То, как Аннет старательно на него не глядела, и то, что она погасила газовый рожок, навело его на мысль, что комната просматривается. Где-то в стене должен быть замаскированный глазок. И, вспомнив, с каким нарочитым отчуждением всегда держалась Аннет, он понял, что все время находился под наблюдением. Может, он чем-нибудь себя выдал? Вроде нет. Да, он говорил, что хочет сбежать и что ищет Джейн Финн, но ни словом не обмолвился о том, кто он на самом деле. Правда, из его разговора с Аннет запросто можно было понять, что он никогда не видел Джейн Финн. Но ведь он этого и не утверждал. А что, если Аннет все-таки что-то знает? И отнекивалась только потому, что их подслушивали? Что тогда?

Правда, гораздо больше его волновал другой вопрос: сумеет ли он перерезать шнур, ведь руки у него обмотаны так, что ими не пошевелишь. Он попытался осторожно водить лезвием по шнуру, стягивавшему его запястья. Дело почти не двигалось. Раза два он приглушенно вскрикивал от боли — нож полоснул по коже. Но он, не щадя запястий, упрямо продолжал пилить шнур. Наконец тот лопнул, теперь его руки были свободны. Дальше все было проще. Через пять минут он с трудом поднялся на затекшие ноги и перевязал кровоточащие запястья. Потом присел на край кровати, обдумывая положение. Конрад забрал ключ от двери, так что рассчитывать на помощь Аннет больше не приходится. Выйти из комнаты можно только через дверь, и, значит, остается одно — ждать, когда Конрад и его дружок явятся за ним. А когда они войдут… Томми улыбнулся. С величайшей осторожностью он нащупал в темноте знакомую картину и снял ее с крючка. Приятно было сознавать, что он не напрасно обдумывал этот вариант с картиной. Теперь оставалось только ждать, и он ждал.

Ночь тянулась медленно — целую вечность, как показалось Томми. Но наконец он услышал шаги. Он поднялся с кровати, глубоко вздохнул и поудобнее перехватил картину.

Дверь открылась. Из коридора в комнату проник слабый свет, и Конрад направился прямо к газовому рожку. Томми почувствовал легкое разочарование, оттого, что первым вошел Конрад. Было бы приятно посчитаться именно с ним. Но пришлось довольствоваться Номером Четырнадцатым. Как только тот переступил порог, Томми изо всех сил ударил его картиной по голове. Номер Четырнадцатый рухнул на пол под оглушительный звон бьющегося стекла, а Томми выскочил за дверь и закрыл ее. Ключ был в замке, он повернул его и выдернул из скважины как раз в ту секунду, когда Конрад начал биться плечом в дверь, пересыпая удары ругательствами.

Томми остановился в нерешительности. Снизу донесся какой-то шум, потом раздался голос немца:

— Gott im Himmel!^[132] Конрад, в чем дело?

Томми почувствовал, как его руку сжали тонкие пальцы. Рядом с ним стояла Аннет. Она указывала на приставную лестницу, которая, видимо, вела на чердак.

— Туда, быстрее! — Она потащила его за собой, и через секунду они очутились на пыльном, заваленном всяким хламом чердаке. Томми огляделся.

— Какой смысл? Это же ловушка. Отсюда нет выхода.

— Ш-ш! Минутку. — Аннет прижала палец к губам, тихонько подошла к люку и прислушалась.

Снизу доносился оглушающий грохот. Немец и кто-то еще пытались выломать дверь. Аннет объяснила шепотом:

— Они думают, что вы еще там. Разобрать, что говорит Конрад, они не могут. Дверь очень толстая.

— А я думал, что прослушивается все до последнего слова.

— Да, в стене есть отверстие. Вы молодец, что догадались. Но они про него забыли. Они думают только о том, как бы взломать дверь.

— Да… но, послушайте…

— Подождите.

Она нагнулась, и Томми с изумлением увидел, что она привязывает длинную бечевку к ручке большого покрытого трещинами кувшина. Кувшин она осторожно поставила на край люка и обернулась к Томми.

— Ключ от двери у вас?

— Да.

— Дайте его мне. — Он отдал ей ключ, и она продолжала: — Я сейчас спущусь. Как вы думаете, вам удастся незаметно спуститься до середины лестницы и затем спрыгнуть так, чтобы оказаться под лестницей?

Томми кивнул.

— Там в глубине стоит большой шкаф. Спрячьтесь за ним, а конец бечевки держите в руке. Когда я выпущу этих двоих из комнаты, дерните за нее.

Он не успел ни о чем ее расспросить, потому что она бесшумно спустилась по лестнице и, подбежав к двери, начала кричать:

— Mon Dieu! Mon Dieu! Qu'est-ce gu'il у a?^[133]

Немец с проклятием обернулся к ней:

— Убирайся отсюда! Ступай к себе в комнату!

Томми бесшумно соскользнул с перекладины под лестницу. Только бы они не обернулись… Но все сошло благополучно, и он скорчился за шкафом. Негодяи загораживали ему путь к лестнице, ведущей вниз.

— Ой. — Аннет как будто споткнулась и подняла что-то с пола.

— Mon Dieu, voild la clef!^[134]

Немец вырвал ключ у нее из рук и отпер дверь. Из нее с ругательством вывалился Конрад.

— Где он? Вы его схватили?

— Мы никого не видели, — сердито сказал немец. Он побледнел. — О ком ты говоришь?

Конрад снова разразился ругательствами.

— Значит, смылся!

— Не может быть! Мы бы его увидели.

И тут с ликующей улыбкой Томми дернул за бечевку. С чердака донесся грохот рухнувшего кувшина. В мгновение ока его тюремщики, отталкивая друг друга, взлетели по шаткой лестнице и исчезли в темноте чердака.

Томми молниеносно выскочил из-за шкафа и, волоча за собой Аннет, бросился вниз по лестнице. В прихожей никого не было. Трясущимися руками он отодвигал засовы и цепочку. Наконец дверь распахнулась. Он оглянулся, Аннет исчезла.

Томми прирос к месту. Неужели она опять умчалась наверх? Это же безумие! Зачем? Он скрипнул зубами от нетерпения, но продолжал ждать. Не мог же он оставить ее здесь!

Внезапно сверху послышались крики, сначала что-то проорал немец, а затем раздался звонкий голос Аннет:

— Ма foi^[135], он сбежал! И так быстро, кто бы мог подумать!

Томми все еще не двигался. Это приказ ему бежать? Да, наверно.

И тут она крикнула еще громче:

— Какой страшный дом! Я хочу вернуться к Маргарите! Маргарите! К Маргарите!

Томми бросился назад к лестнице. Она хочет, чтобы он бежал один, но почему? Любой ценой он должен увести ее с собой. И тут сердце у него сжалось. Вниз по лестнице бежал Конрад. Увидев Томми, он издал торжествующий вопль. Следом за Конрадом неслись остальные.

Томми встретил Конрада мощным ударом в подбородок, тот рухнул, как бревно. Второй споткнулся о его тело и упал. Томми увидел вспышку, и ухо ему оцарапала пуля. Нет, прочь из этого дома, и поскорее! Аннет он помочь не может, но хотя бы рассчитался с Конрадом. Отличный удар!

Томми выскочил наружу, захлопнув за собой дверь. На площади не было ни души. Перед домом он приметил хлебный фургон. Видимо, в нем его собирались вывезти из Лондона, и потом его труп нашли бы за много миль от Сохо. Шофер выскочил из кабины и попытался его задержать. Он тоже получил молниеносный удар кулаком и растянулся на асфальте.

Томми помчался во весь дух — как раз вовремя. Дверь распахнулась, и вокруг засвистели пули. К счастью, ни одна его не задела. Он свернул за угол.

«Надо полагать, стрелять они больше не будут, — подумал он, — не то им придется иметь дело с полицией. Удивительно, как они вообще осмелились».

Позади он услышал топот и припустился еще быстрее. Только бы выбраться из этих переулков, тогда он спасен. Куда запропастились все полицейские! Впрочем, лучше обойтись без них. Придется объясняться, а это ни к чему хорошему не приведет. Тут ему снова улыбнулась удача. Он споткнулся о лежащего посреди тротуара человека, который тут же вскочил и, заорав от ужаса, кинулся наутек. Томми укрылся под аркой подъезда. Через несколько секунд он с удовольствием убедился, что оба его преследователя, одним из которых был немец, энергично устремились по ложному следу.

Он присел на ступеньку и подождал, пока у него восстановится дыхание. Потом неторопливо пошел в противоположную сторону. Он взглянул на свои часы. Почти шесть. Уже начинало светать. Он прошел мимо полицейского, стоящего на перекрестке. Тот смерил его подозрительным взглядом, и Томми почувствовал законное негодование. Но, проведя ладонью по лицу, рассмеялся. Он же не брился и не мылся трое суток! Ну и хорош же он, наверное!

Он немедленно зашагал к турецким баням, которые, как он знал, сейчас были наверняка открыты. Под яркие солнечные лучи он вышел, вновь став самим собой и обретя способность обдумать дальнейшие действия.

Прежде всего надо поесть. Ведь в последний раз он ел вчера днем. Томми свернул в закусочную и заказал яичницу с ветчиной и кофе. Поглощая все это, он просматривал утренние газеты и — чуть не поперхнулся. Целую страницу занимала статья о Краменине — «человек, породивший большевизм в России». Краменин только что прибыл в Лондон с неофициальным визитом. Далее кратко излагалась его биография, а завершалась статья категорическим утверждением, что именно он был творцом русской революции, а не так называемые вожди.

В центре страницы красовался портрет.

— Значит, вот кто такой Номер Первый, — сказал Томми с набитым ртом. — Надо поторопиться.

Расплатившись, он отправился в Уайтхолл^[136] и попросил доложить о себе, добавив, что дело не терпит отлагательств. Через несколько минут он был уже в кабинете человека, которого здесь называли совсем не «мистером Картером». Хозяин кабинета строго сказал:

— Послушайте, почему вы явились прямо сюда? Я же дал вам ясно понять, что этого ни в коем случае не следует делать!

— Все верно, сэр, но я решил, что нельзя терять ни минуты.

И Томми, как мог, кратко изложил события последних дней.

В середине его рассказа мистер Картер набрал номер телефона и отдал несколько загадочных распоряжений. Он уже больше не хмурился. Когда Томми умолк, мистер Картер одобрительно кивнул:

— Вы поступили абсолютно правильно. Каждая минута на счету. Но, боюсь, мы уже опоздали. Они наверняка сразу же убрались оттуда. Разве что не все следы успели замести. Так говорите, что узнали в Номере Первом Краменина? Вот это очень важно. Нам как раз необходимо иметь на руках красноречивые факты, чтобы правительство не слишком с ним лобызалось. Ну, а остальные? Вы говорите, что лица двоих показались вам знакомыми? И один из них как будто связан с профсоюзами? Взгляните-ка на эти фотографии, может, кого и узнаете.

Минутой позже Томми протянул ему фотографию. Мистер Картер явно был удивлен.

— Вестуэй? Вот бы не подумал. Он из умеренных. Ну, а что касается второго, тут я вряд ли ошибусь. — Он протянул Томми еще одну фотографию и улыбнулся в ответ на его изумленное восклицание. — Значит, угадал. Кто он такой? Ирландец. Видный юнионист, член парламента. Разумеется, это только ширма. Мы давно его подозревали, но не могли найти доказательства. Отлично поработали, молодой человек. Так вы говорите, что они назвали двадцать девятое? Значит, у нас мало времени. Очень, очень мало.

— Но… — Томми замялся.

— С угрозой всеобщей забастовки мы как-нибудь справимся, — ответил мистер Картер, читая его мысли. — У нас есть основания на это надеяться. Однако, если всплывет этот договор, нам несдобровать. Англию захлестнет анархия… Что еще там? Подали машину? Идемте, Бирсфорд, осмотрим эту вашу тюрьму.

Перед домом в Сохо дежурили двое полицейских. Инспектор что-то вполголоса доложил мистеру Картеру, и тот обернулся к Томми.

— Как мы и предполагали, птички улетели. Что ж, пойдемте посмотрим.

Томми, точно во сне, ходил по опустевшему дому. Все оставалось точно таким же, как было. Его темница с косо висящими картинами, разбитый кувшин на чердаке, комната с длинным столом, за которым совещались заговорщики. Но нигде ни единого документа. Все бумаги были либо уничтожены, либо увезены. И никаких признаков Аннет.

— Чего я не могу понять, так это поведения этой девушки, — заметил мистер Картер. — Вы считаете, что она вернулась назад добровольно?

— Похоже на то, сэр. Пока я возился с засовами, она опять убежала наверх.

— Хм, значит, она тоже член шайки. Девичье сердце не выдержало, она не могла равнодушно смотреть, как убивают симпатичного молодого человека. Но она безусловно их сообщница, иначе бы не вернулась к ним.

— Сэр, мне не верится, что она с ними. Она… она совсем не такая.

— Красавица, вероятно? — сказал мистер Картер с улыбкой, которая вогнала Томми в краску. Он смущенно подтвердил, что Аннет и в самом деле красавица.

— Да, кстати, — сказал мистер Картер, — вы ведь еще не виделись с мисс Таппенс? Она просто засыпала меня письмами, и все по вашей милости.

— Таппенс? Я так и думал, что она будет беспокоиться. Она обратилась в полицию?

Мистер Картер покачал головой.

— Тогда как они пронюхали, кто я такой?

Мистер Картер вопросительно посмотрел на него, а выслушав детали, задумчиво кивнул.

— Действительно странно. Разве что «Ритц» был назван случайно.

— «Ритц» — может быть, но меня-то они уж точно каким-то образом вычислили.

— Ну что ж, — сказал мистер Картер, оглядываясь по сторонам, — здесь нам больше делать нечего. Может быть, перекусим?

— Огромное спасибо, сэр, но я хочу побыстрее повидаться с Таппенс.

— Да, я понимаю. Кланяйтесь ей от меня и скажите, чтобы в следующий раз она не поднимала паники раньше времени.

— Меня так просто на тот свет не отправишь, — ухмыльнулся Томми.

— Я это уже заметил, — сухо сказал мистер Картер. — Что ж, до свидания. Но не забывайте, вы теперь у них на примете, а потому напрасно не рискуйте.

— Благодарю вас, сэр.

Томми подозвал проезжавшее мимо такси и помчался в «Ритц», с удовольствием предвкушая, как он ошеломит Таппенс.

«Интересно, чем она занималась? Скорее всего, выслеживала „Риту“. Наверно, именно ее Аннет называла Маргаритой. Как это я сразу об этом не подумал».

Ему на минуту стало грустно — ведь это означало, что миссис Вандемейер и Аннет были очень близки.

Такси остановилось перед «Ритцем». Томми без церемоний ворвался в священные пределы отеля, но его ожидало горькое разочарование. Ему сообщили, что мисс Каули ушла примерно четверть часа назад.

Глава 18
Телеграмма

Постояв минуту в растерянности, Томми свернул в ресторан и заказал себе превосходный обед. Четыре дня, проведенные под стражей, заново научили его ценить хорошую еду.

Поднеся ко рту весьма аппетитный кусочек «рыбы а-ля Жанетт», он вдруг увидел, как в зал входит Джулиус. Томми весело замахал картой меню, стараясь привлечь его внимание. Наконец Джулиус обернулся, и брови его изумленно полезли вверх.

Американец стремительно подошел к столику и принялся трясти руку Томми с таким усердием, что тот был несколько озадачен.

— Тысяча койотов!^[137] — воскликнул он. — Неужели и вправду вы?

— Ну я. А что тут такого?

— Что такого? Да вас уже считали покойником. Вы разве не знаете? Еще день-два, и мы бы пошли заказывать панихиду.

— И кто же это считал меня покойником? — осведомился Томми.

— Таппенс.

— Ну, наверное, ей вспомнилось присловие, что лучшие умирают молодыми. Ну, видимо, во мне все-таки чересчур много первородного греха^[138], это и помогло мне выжить. Кстати, где Таппенс?

— Разве она не у себя в номере?

— Нет. Портье сказал, она только что ушла.

— Отправилась за покупками, наверное. Я подвез ее сюда на машине час назад. Но не могли бы вы ненадолго отставить в сторону свое британское хладнокровие и перейти к делу? Где вас носило все это время?

— Если вы собираетесь есть, — ответил Томми, — тогда заказывайте. История будет длинная.

Джулиус уселся напротив и, подозвав официанта, продиктовал ему свои пожелания. Потом он выжидающе повернулся к Томми:

— Валяйте! Похоже, у вас были какие-то приключения?

— Были. Кое-какие, — скромно ответил Томми и начал рассказывать.

Джулиус слушал как зачарованный. Половина заказанных им блюд так и остались нетронутыми. Когда Томми умолк, он испустил долгий вздох.

— Сто очков в вашу пользу! Ну просто роман, за пять центов!

— А как дела на внутреннем фронте? — спросил Томми, протягивая руку за персиком.

— Ну-у-у… — протянул Джулиус, — на нашу долю тоже выпали кое-какие приключения.

Теперь настал его черед рассказывать. Начав с безуспешной разведки в Боннемуте, он по порядку описал свое возвращение в Лондон, покупку автомобиля, растущую тревогу Таппенс, их визит к сэру Джеймсу и захватывающие события минувшей ночи.

— Так кто же ее убил? — спросил Томми. — Я что-то не совсем понял.

— Доктор вбил себе в голову, что она сама приняла слишком сильную дозу снотворного, — нехотя ответил Джулиус.

— А сэр Джеймс, что он говорит?

— Будучи юридическим светилом, он умеет молчать как рыба, — ответил Джулиус. — Я бы сказал, что он «воздержался от выводов». — И он сообщил об их разговоре с маленьким доктором.

— Лишилась памяти? — повторил Томми с интересом. — Черт побери, теперь понятно, почему они так уставились на меня, когда я брякнул, что мне необходимо ее расспросить. Тут я, несомненно, дал маху! Но кто же смог бы на моем месте додуматься до такого?

— А они случайно не намекали вам, где сейчас Джейн?

Томми огорченно покачал головой.

— Ни слова. Ну а я, как вы знаете, порядочный осел. Нет бы выудить у них побольше.

— Вам еще жутко повезло, иначе не сидеть бы вам сейчас за этим столом. А за нос вы их поводили здорово. И как это вам удалось все это придумать.

— У меня так тряслись поджилки, что пришлось живее шевелить мозгами, — откровенно признался Томми.

Они помолчали, затем Томми вернулся к смерти миссис Вандемейер.

— В том, что это хлорал, сомнений нет?

— По-моему, никаких. Я имею в виду заключение медика: сердце не выдержало сверхдозы… Ну, что-то в этом роде. Тем лучше. Не хватало нам только расследования. Но, по-моему, Таппенс, и я, и даже высокомудрый сэр Джеймс пришли к одному и тому же выводу.

— Мистер Браун? — опередил его Томми.

— Ага.

Томми кивнул, а потом сказал задумчиво:

— Но у мистера Брауна нет крыльев. Не понимаю, как он мог войти и выйти незамеченным.

— Ну, а если он умеет передавать мысли на расстояние? Телепатический гипноз. С его помощью он и вынудил миссис Вандемейер покончить с собой.

Томми посмотрел на него с уважением.

— Браво, Джулиус, просто отлично. Одна формулировка чего стоит. Но что-то вы не очень меня убедили. Думаю, здесь не обошлось без живого мистера Брауна — из плоти и крови. По-моему, подающим надежды юным сыщикам пора браться за работу. Снова искать входы и выходы, снова набивать шишки на лбах, пока не приоткроется завеса над тайной. Поехали на место преступления. Жаль, мы не знаем, где Таппенс. Стены «Ритца» имели бы возможность насладиться зрелищем воссоединения друзей.

Портье сообщил им, что Таппенс не возвращалась.

— На всякий случай я все-таки загляну к себе в номер, — сказал Джулиус, — а вдруг она там, в гостиной. — И он исчез.

Внезапно у локтя Томми возник худенький мальчишка.

— Барышня, сэр… по-моему, она уехала на поезде, — застенчиво сообщил он.

— Что? — Томми нагнулся к нему.

Мальчуган зарумянился еще больше.

— Я слышал, как она сказала шоферу такси, чтобы ехал к вокзалу Черинг-Кросс и поторапливался.

Томми смотрел на него, вытаращив глаза. Паренек, осмелев, продолжал:

— Вот я и подумал, раз уж она попросила принести ей железнодорожное расписание и справочник…

— А когда она попросила? — перебил его Томми.

— Когда я принес ей телеграмму.

— Телеграмму?

— Да, сэр.

— И в котором часу это было?

— В половине первого, сэр.

— Ну-ка, расскажи мне все, как было.

Сделав глубокий вдох, паренек послушно начал:

— Я отнес телеграмму в номер восемьсот девяносто первый. Барышня была там. Она вскрыла телеграмму, охнула, а потом сказала веселым таким голосом: «Принеси-ка мне железнодорожное расписание и справочник, да поторопись, Генри». Меня зовут не Генри, но…

— Познакомимся потом, — нетерпеливо перебил Томми, — что было дальше?

— Ну принес я, значит, и расписание и справочник, а она велела подождать и стала их листать, потом посмотрела на часы, да как вскрикнет: «Скорее! Скорее скажи, чтобы мне прислали такси». Быстро нахлобучила шляпку перед зеркалом. И сразу за мной — вниз. Я видел, как она сбежала по ступенькам и прыгнула в такси. И слышал, что сказала шоферу — я вам говорил уже.

Паренек умолк и снова набрал воздуха в легкие. Томми продолжал недоуменно смотреть на него. Тут к нему подошел Джулиус с развернутым листком в руке.

— Послушайте, Херсхейммер, — обернулся к нему Томми. — Таппенс занялась слежкой самостоятельно.

— Чушь!

— Да нет. Получила телеграмму, схватила такси и помчалась на вокзал Черинг-Кросс^[139]. — Его взгляд упал на листок в руке Джулиуса. — А, так она оставила вам записку? Отлично. Так куда же она умчалась?

Почти машинально он протянул руку к письму, но Джулиус быстро сложил листок и сунул его в карман. Он как будто слегка смутился.

— Нет, это не то. Тут совсем о другом… Я задал ей один вопрос, а она обещала ответить позже.

— О-о! — озадаченно воскликнул Томми, явно в ожидании объяснений.

— Вот что! — внезапно сказал Джулиус. — Лучше я вам прямо скажу: сегодня утром я просил мисс Таппенс стать моей женой.

— О-о! — машинально произнес Томми. Чего-чего, а такого он не ждал. Он был так ошеломлен, что больше ничего не мог из себя выдавить.

— Я вам вот что хочу сказать, — продолжал Джулиус. — Перед тем как я завел с Таппенс этот разговор, я ясно дал ей понять, что не хочу вставать между вами…

Томми очнулся.

— Это не важно, — сказал он быстро. — Мы с Таппенс друзья с детства. Вот и все. — Он закурил сигарету, которая слегка дрожала у него в руке. — Это даже здорово. Таппенс всегда говорила, что ищет… — Он внезапно умолк и побагровел. Но Джулиус даже бровью не повел.

— Да, конечно — ее интересуют доллары. Мисс Таппенс мне сразу же это объяснила. Притворства в ней нет ни капельки. И мы отлично поладим.

Томми несколько секунд смотрел на него странным взглядом, словно хотел что-то сказать, но передумал и промолчал. Таппенс и Джулиус! А почему бы и нет? Разве она не сказала, что не прочь познакомиться с богатым холостяком? Разве не говорила, что, если удастся, выйдет замуж по расчету? Знакомство с американским миллионером — редкий шанс, и уж, конечно, она его не упустит. Ей нужны деньги, она в открытую говорила об этом. Так можно ли ее осуждать за верность своим принципам?

Однако Томми осуждал ее. Его переполняла страстная и абсолютно нелогичная злость. Болтать можно что угодно, но стоящая девушка ни за что не выйдет замуж только ради денег. Расчетливая, корыстная эгоистка! И он будет очень рад, если больше ее никогда не увидит! До чего же все-таки паршивая штука жизнь!

От печальных размышлений его отвлек голос Джулиуса:

— Да, конечно, мы поладим. Я слышал, что поначалу девушки всегда отказывают. Вроде бы как обязательное правило игры.

Томми ухватил его за плечо.

— Отказывает? Вы сказали — отказывает?

— Вот именно. Разве я вам не сказал? Сразу выпалила «нет». Без всяких объяснений. Загадочная «вечная женственность», как выражаются немцы. То есть я так слышал. Ну, да она передумает. Я, наверное, слишком уж на нее нажал…

Но Томми перебил его, не заботясь больше о соблюдении приличного нейтралитета.

— Что она вам написала? — спросил он свирепо.

Честный Джулиус протянул ему листок.

— О том, куда она поехала, тут ни слова нет, — заверил он Томми. — Пожалуйста, прочитайте, если мне не верите.

Записка, написанная хорошо знакомым школьным почерком, гласила:

«Милый Джулиус!

Лучше, чтобы не оставалось никаких неясностей. Пока Томми не найдется, я не могу думать о замужестве. Так что отложим до тех пор.

С дружеским расположением,

ваша Таппенс».

Томми вернул листок, глаза его сияли. В его чувствах произошла разительная перемена. Теперь Таппенс казалась ему воплощением благородства и бескорыстия. Ведь она без колебаний отказала Джулиусу! Правда, отказ был неокончательным. Но это он мог извинить. И вообще, может, она хотела таким образом подтолкнуть Джулиуса на более энергичные поиски Томми. Нет, наверное, это вышло у нее нечаянно. Милая Таппенс! Во всем мире другой такой не найти! Когда они встретятся… И тут его словно окатило ледяной волной.

— Совершенно верно, — сказал он, беря себя в руки, — о том, куда она поехала, тут нет ничего. Эй! Генри!

Паренек послушно подбежал к нему, и Томми достал из кармана пять шиллингов.

— Слушай, ты не помнишь, что барышня сделала с телеграммой?

Генри возбужденно воскликнул:

— Смяла в комок, бросила в камин и воскликнула что-то вроде «Ура!», сэр.

— Молодец, Генри, — сказал Томми, — получай пять шиллингов. — Пошли, Джулиус, надо найти эту телеграмму.

Они кинулись наверх. Таппенс оставила ключ в замке номера. В камине они увидели оранжево-белый комок. Томми схватил его и разгладил.

«Приезжай немедленно Моут-хаус, Эбери, Йоркшир^[140]. Замечательная новость. Томми».

Они с недоумением переглянулись. Первым заговорил Джулиус:

— Но ведь вы же ее не посылали?

— Конечно! Что это значит?

— По-моему, самое худшее, — негромко сказал Джулиус. — Она у них в лапах.

— Что-о?!

— Как пить дать. Подписали телеграмму вашим именем, и она послушно, точно овечка, отправилась им в пасть.

— Господи! Что же нам теперь делать?

— Ехать за ней, что же еще? Прямо сейчас, дорога каждая минута. Нам еще повезло, что она не прихватила телеграмму с собой. А то бы нам ее ни в жизнь не отыскать. Ну, теперь вперед. Где это расписание?

Энергия Джулиуса была заразительна. Будь Томми один, он, наверное, еще с полчаса обдумывал бы план действий, но в компании с Джулиусом Херсхейммером не очень-то поразмышляешь. Пробормотав что-то нелестное в адрес британцев, он передал справочник Томми, более хорошо ориентирующемуся в его тайнах.

— Ну, вот. Эбери, Йоркшир. От Кингз-Кросс^[141]. Или Сент-Панкрас^[142] (мальчишка, наверное, перепутал. Не Черинг-Кросс, а Кингз-Кросс). Двенадцать пятьдесят…

С этим поездом она уехала. Четырнадцать сорок уже ушел. Далее пятнадцать двадцать… Идет чертовски медленно.

— А если на машине?

Томми покачал головой.

— Отошлите ее туда с шофером, если хотите, а нам лучше поехать на поезде. Главное — сохранять хладнокровие.

— Само собой, — простонал Джулиус. — Но меня просто трясет от злости, как подумаю, что молоденькая неопытная девушка оказалась в такой опасности.

Томми рассеянно кивнул. Он что-то сосредоточенно обдумывал и вдруг спросил:

— Послушайте, Джулиус, а зачем, собственно, она им понадобилась?

— А? Я что-то не понял.

— Я хочу сказать, что, по-моему, не в их интересах с ней расправляться, — объяснил Томми, хмуря брови от напряжения. — Она заложница, вот что! Пока ей ничего не грозит. Они держат ее на всякий случай, вдруг мы что-нибудь раскопаем. Тогда они смогут из нас веревки вить, ясно?

— Более чем, — пробормотал задумчиво Джулиус. — Да, так оно и есть.

— И еще, — добавил Томми, — я очень верю в Таппенс!

Вагоны были переполнены, поезд шел чуть ли не со всеми остановками, и им пришлось сделать две пересадки — сначала в Донкастере^[143], потом на местный поезд. На пустынной платформе Эбери маячил единственный носильщик, у которого Томми спросил:

— Как отсюда добраться до Моут-хауса?

— Моут-хауса? До него отсюда не близко. Большой дом у моря, вы его имеете в виду?

Томми не моргнув глазом энергично закивал. Выслушав подробное, но довольно путаное объяснение носильщика, они покинули станцию. Тут еще начал накрапывать дождь, и, подняв воротники, они зашлепали по грязной дороге. Внезапно Томми остановился.

— Погодите-ка! — Он бегом вернулся на станцию и подошел к носильщику: — Послушайте, вы не запомнили молодую барышню, которая приехала на предыдущем поезде из Лондона? Наверное, она спросила у вас дорогу к Моут-хаусу.

Он, насколько мог, старательно описал Таппенс, но носильщик покачал головой. С того поезда сошло несколько пассажиров. Но никакой барышни он что-то не припоминает. И дороги к Моут-хаусу у него никто не спрашивал, за это уж он может поручиться.

Томми вернулся к Джулиусу и сообщил ему то, что узнал от носильщика. Им все больше овладевало отчаяние. Он уже не сомневался, что их поиски окажутся неудачными. Противник опередил их на три часа. А трех часов мистеру Брауну более чем достаточно. И уж конечно, он учел вероятность того, что телеграмму могут обнаружить.

Дорога казалась бесконечной. Один раз они свернули не там, где нужно, и почти полмили шли не в ту сторону. Был уже восьмой час, когда от местного мальчишки они услышали наконец, что до Моут-хауса рукой подать. Вон там, за поворотом.

Проржавевшая чугунная калитка уныло поскрипывала на петлях. Подъездная аллея между разросшимися кустами была густо усыпана листьями. У молодых людей невольно забегали по спине мурашки. Они зашагали по аллее. Густой слой листьев заглушал их шаги, было почти темно, казалось, они угодили в царство призраков. Над головой, тоскливо шурша и поскрипывая, смыкались мощные ветки. Иногда вниз слетал холодный мокрый листок, и они в ужасе вздрагивали, когда он задевал их лица.

За поворотом они увидели дом. Он тоже выглядел заброшенным. Ставни были закрыты, ступеньки крыльца обросли мхом. Неужели Таппенс действительно заманили в эту глушь? Казалось, сюда давным-давно никто не наведывался.

Джулиус дернул заржавевшую ручку звонка. Изнутри донеслось надтреснутое звяканье, эхом раскатившееся по пустому дому. Никто не отозвался. Они звонили и звонили — напрасно. Тогда они обошли весь дом. Но кругом не было ни души, все окна были закрыты ставнями. Если глаза их не обманывали, здесь давно никто не бывал.

— Пустой номер! — сказал Джулиус.

Они побрели назад к калитке.

— Сходим в соседнюю деревню, — предложил американец. — Наведем справки. Там наверняка знают что-нибудь про этот дом. И бывал ли кто-нибудь в нем в последнее время.

— Да, неплохая мысль.

Вскоре они добрели до небольшой деревушки. Почти сразу же им повстречался мужчина в комбинезоне, он держал в руке сумку с инструментами. Томми остановил его.

— Моут-хаус? Там никто не живет. Уж несколько лет точно. Если хотите его осмотреть, так ключ у миссис Суини. Дом рядом с почтой.

Томми поблагодарил его. Скоро они отыскали почту, служившую одновременно кондитерской и галантерейной лавкой, и постучали в дверь соседнего домика. Им открыла румяная добродушная женщина. Она охотно принесла ключ от Моут-хауса.

— Только не думаю, чтобы он вам подошел, сэр. Совсем обветшал, крыша течет и еще всякого хватает. Кучу денег ухлопаете на ремонт.

— Спасибо, — бодро ответил Томми. — Видимо, мы зря сюда прокатились, но ведь нынче подыскать дом нелегко.

— Что верно, то верно, — согласилась женщина. — Моя дочка с зятем тоже никак не могут найти себе приличный коттедж, ищут, ищут. А все война. Натворила дел. Вы извините меня, сэр, но только что вы там в темнотище увидите? Может, вам лучше обождать до завтра?

— Пожалуй, но мы и сейчас поглядим. Мы бы раньше зашли, но сбились с дороги, пока искали тот дом. А где здесь можно переночевать?

Миссис Суини посмотрела на них и не очень решительно сказала:

— Ну разве что «Герб Йоркшира», но только это не место для джентльменов вроде вас.

— Это не важно. Большое вам спасибо. Да, кстати, у вас сегодня не спрашивала ключа молодая девушка?

Миссис Суини покачала головой.

— Нет, там давно никто не бывал.

— Еще раз спасибо.

Они вернулись к заброшенному дому. Когда входная дверь с протестующим скрипом отворилась, Джулиус зажег спичку и внимательно исследовал пол. Потом покачал головой.

— Нет, сюда никто не заходил. Поглядите на пыль. Ни единого следа.

Они обошли пустые комнаты. Всюду одно и то же. Толстый, нетронутый слой пыли.

— С меня хватит, — сказал Джулиус. — Таппенс здесь точно не было.

— А я уверен, что была.

Джулиус молча покачал головой.

— Вернемся завтра, — сказал Томми. — Может, при дневном свете мы что-нибудь обнаружим.

Утром они снова обошли весь дом, — сомнений не оставалось — сюда давно никто не заходил.

Наверное, они бы тут же и уехали, если б не счастливая находка. Когда они возвращались к воротам, Томми вдруг вскрикнул, нагнулся и вытащил что-то из листьев.

— Брошка Таппенс!

— Вы уверены?

— Абсолютно. Она ее часто надевала.

Джулиус тяжко вздохнул.

— Так, значит, она все-таки тут побывала. Устроимся в «Гербе Йоркшира» и будем искать, пока не отыщем. Кто-то же должен был ее видеть!

Они обшарили всю округу — и вместе и поодиночке, но никакого результата. Никто не видел девушки, похожей на Таппенс. Тем не менее молодые люди не теряли надежду. На всякий случай они решили изменить тактику. Бесспорно, Таппенс пробыла возле Моут-хауса недолго. Видимо, ее сразу схватили и увезли на автомобиле. Они возобновили поиски. Кто-нибудь видел автомобиль неподалеку от Моут-хауса в тот день? И вновь — никто ничего не видел.

Джулиус затребовал из Лондона свою машину, и они день за днем неутомимо колесили по окрестностям.

Серый лимузин, на который они возлагали большие надежды, им удалось проследить до Харрогейта^[144], но он оказался собственностью весьма почтенной старой девы.

Каждый день — новый маршрут. Джулиус, точно ищейка, цеплялся за каждую мелочь. Он отслеживал каждый автомобиль, проехавший через деревушку в роковой день, врывался в дома владельцев этих автомобилей и подвергал их суровым допросам. Однако его извинения были такими горячими, что гнев негодующих жертв мгновенно улетучивался. Но дни шли, а о Таппенс по-прежнему не было ни слуху ни духу. Похитители так ловко все проделали, что Таппенс, казалось, буквально провалилась сквозь землю.

Томми все чаще мучила одна мысль.

— Знаешь, сколько мы здесь торчим? — спросил он как-то за завтраком. — Неделю! Таппенс мы не нашли, а следующее воскресенье — двадцать девятое!

— Черт! — задумчиво пробормотал Джулиус. — Я совсем забыл про двадцать девятое. Я думал только про Таппенс.

— И я. То есть про двадцать девятое я не забыл, да только все это казалось такой ерундой по сравнению с исчезновением Таппенс. Но сегодня двадцать третье, и времени уже почти нет. Если мы вообще хотим ее найти, мы должны это сделать до двадцать девятого. Позже ее жизнь не будет стоить и ломаного гроша. Заложница им больше не понадобится. По-моему, мы здорово сплоховали с этими нашими поисками. Столько времени упустили и ровным счетом ничего не добились.

— Согласен. Мы как два недоумка откусили кусок, который нам не по зубам. Но больше я не намерен валять дурака.

— Что вы имеете в виду?

— То, что надо было сделать неделю назад. Сейчас же еду в Лондон и передаю все дело в руки вашей английской полиции. Мы возомнили себя сыщиками! Хороши сыщики! Два идиота. С меня достаточно. Теперь пусть поработает Скотленд-Ярд.

— Верно, — медленно сказал Томми. — Жаль, что мы не обратились туда сразу.

— Лучше поздно, чем никогда. Мы играли в жмурки, точно пара несмышленышей. А сейчас я еду в Скотленд-Ярд: пусть возьмут меня за ручку и выведут на дорогу. В конечном итоге профессионалы всегда одерживают верх. Ты со мной?

Томми покачал головой.

— Зачем? Хватит и одного из нас. А я, пожалуй, попробую еще тут пошуровать. Как знать: а вдруг все-таки что-нибудь выяснится?

— Верно. Ну, пока. Я вернусь в два счета — с теплой компанией полицейских. Попрошу, чтобы назначили самых лучших.

Однако события развернулись не так, как предполагал Джулиус. Днем Томми пришла телеграмма:

«Жду Манчестер^[145] отель Мидленд. Важные новости.

Джулиус».

В девятнадцать тридцать того же дня Томми сошел с пассажирского поезда в Манчестере. Джулиус ждал его на перроне.

— Я знал, что ты приедешь этим поездом, если тебе сразу доставят мою телеграмму.

Томми вцепился ему в локоть.

— Что случилось? Нашлась Таппенс?

Джулиус покачал головой.

— Нет. Но смотри, что я нашел в Лондоне. Пришла за час до моего приезда.

Он протянул Томми телеграмму, и тот с изумлением прочел:

«Джейн Финн нашлась. Немедленно приезжайте Манчестер отель Мидленд.

Пиль Эджертон».

Джулиус забрал телеграмму и сунул ее в карман.

— Странно! — заметил он. — А я-то думал, что законник бросил это дело.

Глава 19
Джейн Финн

— Я приехал полчаса назад, — объяснил Джулиус, направляясь к выходу. — Я еще в Лондоне прикинул, что ты приедешь с этим поездом, ну и телеграфировал сэру Джеймсу. Он снял нам номера и в восемь ждет в ресторане.

— А из чего ты заключил, что он решил больше в этом деле не участвовать? — спросил Томми с любопытством.

— Из его собственных слов, — сухо ответил Джулиус. — Старичок умеет прятать свои намерения. Как вся их чертова порода, он не собирался открывать карты, пока не убедился в выигрыше.

— Ну, не знаю, — задумчиво сказал Томми.

— Чего не знаешь? — накинулся на него Джулиус.

— В этом ли настоящая причина.

— А в чем? Стопроцентно так.

Но Томми только покачал головой.

Сэр Джеймс появился точно в восемь, и Джулиус представил ему Томми. Сэр Джеймс тепло пожал ему Руку.

— Очень рад познакомиться с вами, мистер Бирсфорд. Я столько слышал о вас от мисс Таппенс, — он невольно улыбнулся, — что у меня такое ощущение, будто мы знакомы очень давно.

— Благодарю вас, сэр, — ответил Томми с обычной своей веселой усмешкой, пожирая глазами знаменитого адвоката. Как и Таппенс, он сразу ощутил магнетизм личности сэра Джеймса, и ему вспомнился мистер Картер. Хотя внешне эти два человека были абсолютно непохожи, впечатление они производили одинаковое. Внешняя беспристрастность одного и профессиональная сдержанность другого скрывали острый как рапира ум.

Он чувствовал, что сэр Джеймс тоже внимательно его разглядывает. Когда тот отвел глаза, у Томми было такое чувство, будто его прочли, как открытую книгу. Естественно, он был не прочь узнать, какой ему был вынесен приговор, но шансов на это не было никаких. Сэр Джеймс замечал все, но предпочитал не распространяться о своих открытиях. Что и подтвердилось в самом ближайшем будущем.

Джулиус тут же засыпал его вопросами. Как сэру Джеймсу удалось найти его двоюродную сестру? Почему он скрыл от них, что продолжает поиски? Ну, и так далее.

Сэр Джеймс только поглаживал подбородок и улыбался. В конце концов он сказал:

— Не горячитесь так, ведь она нашлась. А это главное. Не так ли? Ведь это главное?

— Само собой. Но все-таки, как вам удалось напасть на ее след? Мы с мисс Таппенс думали, что вы, уже махнули рукой на эту историю.

— А-а! — Адвокат бросил на него пронизывающий взгляд и продолжал поглаживать подбородок. — Вот, значит, что вы подумали? Так-так.

— Но теперь я вижу, что мы ошиблись, — не отступал Джулиус.

— Ну, так категорически я не стал бы этого утверждать. Однако, ко всеобщему удовольствию, мы сумели отыскать вашу барышню.

— Но где она? — воскликнул Джулиус, думая уже о другом. — Вы, конечно, привезли ее с собой?

— К сожалению, это было невозможно, — мягко сказал сэр Джеймс.

— Почему?

— Потому что бедняжку сбила машина, и у нее небольшая травма головы. Ее отвезли в больницу, и там она, как только очнулась, сказала, что ее зовут Джейн Финн. Когда… э-э… я услышал про это, то настоял, чтобы ее перевезли в дом врача, моего хорошего друга, и тут же телеграфировал вам. А она опять потеряла сознание и до сих пор в себя не пришла.

— С ней что-нибудь серьезное?

— Да нет. Синяк, несколько ссадин. С медицинской точки зрения травма настолько легкая, что сама по себе не могла вызвать подобное состояние. Вероятно, сказывается потрясение от того, что к ней вернулась память.

— Что? К ней вернулась память? — взволнованно воскликнул Джулиус.

Сэр Джеймс нетерпеливо забарабанил пальцами по столу.

— Несомненно, мистер Херсхейммер, раз она сумела назвать свое подлинное имя. Я думал, это понятно.

— А вы оказались в нужном месте, — сказал Томми, — ну просто сказка!

Однако сэр Джеймс невозмутимо избежал ловушки.

— В жизни случаются совершенно невероятные совпадения, — сухо ответил он.

Однако с этой минуты Томми больше не сомневался в том, что до этого момента только предполагал: присутствие сэра Джеймса в Манчестере не было случайным.

Он не только не махнул рукой на поиски, как полагал Джулиус, но каким-то одному ему известным способом сумел отыскать пропавшую девушку. Но к чему такая таинственность? Томми решил, что это издержки профессии — адвокатская привычка держать язык за зубами.

От этих размышлений его отвлек голос Джулиуса:

— После обеда сразу поеду к Джейн!

— Боюсь, это бессмысленно, — охладил его сэр Джеймс. — В столь поздний час к ней вряд ли допустят посетителей. Не лучше ли вам отложить свой визит до десяти часов утра?

Джулиус покраснел. Сэр Джеймс был ему чем-то неприятен. Такое часто случается при столкновении властных натур.

— И все-таки я смотаюсь туда теперь же и посмотрю, нельзя ли их там подмазать, чтобы они забыли про свои дурацкие правила.

— Это совершенно бесполезно, мистер Херсхейммер!

Фраза прозвучала как выстрел из пистолета, Томми даже вздрогнул. Джулиус был возбужден и явно нервничал. Рука, подносившая рюмку к губам, немного дрожала. Но он ответил сэру Джеймсу вызывающим взглядом. Казалось, искры взаимной их враждебности вот-вот вспыхнут жарким пламенем. Но затем Джулиус, словно покоряясь, опустил глаза.

— Ну что ж, пока решающее слово за вами.

— Благодарю вас, — ответил адвокат. — Так, значит, завтра в десять? — И, как ни в чем не бывало, он повернулся к Томми. — Признаюсь, мистер Бирсфорд, встреча с вами была для меня сюрпризом. Когда я расстался с вашими друзьями, ваша судьба их очень тревожила. В течение нескольких дней от вас не было никаких известий, и мисс Таппенс пришла к выводу, что вы попали в затруднительное положение.

— И она была права, сэр! — с улыбкой сказал Томми. — Самое затруднительное в моей жизни.

Отвечая на вопросы сэра Джеймса, он коротко описал свои приключения, а когда умолк, то увидел, что адвокат опять с интересом его разглядывает.

— Вы отлично сумели выбраться из этого положения, — сказал он очень серьезно. — Должен вас поздравить. Вы проявили большую находчивость и прекрасно справились со всеми трудностями.

От этой похвалы Томми стал красным, как вареная креветка.

— У меня бы ничего не получилось, если бы не эта француженка.

— Да-да! — Сэр Джеймс слегка улыбнулся. — Как удачно для вас, что она… э-э… что вы ей понравились. — Томми хотел было запротестовать, но сэр Джеймс продолжал: — Но вы уверены, что она тоже из этой шайки?

— Боюсь, что да, сэр. Я ведь подумал, что они удерживают ее насильно, но, судя по ее поведению, это не так. Она же вернулась к ним, хотя могла убежать.

Сэр Джеймс задумчиво кивнул.

— Что она сказала? Просила, чтобы ее отвезли к Маргарите?

— Да, сэр. По-моему, она говорила о миссис Вандемейер.

— Та всегда подписывалась «Рита Вандемейер». И все друзья называли ее Ритой. Но, возможно, девушка привыкла называть ее полным именем. В ту минуту, когда она прокричала ее имя, миссис Вандемейер умирала или уже умерла! Есть над чем задуматься. И еще кое-что кажется мне неясным. Ну хотя бы то, что они ни с того ни с сего изменили свое отношение к вам. Да, кстати, полиция, конечно, обыскала дом?

— Да, сэр. Но они успели сбежать.

— Естественно, — сухо заметил сэр Джеймс.

— И не оставили ни единой улики.

— Хотел бы я знать… — Адвокат задумчиво забарабанил по столу. Что-то в его голосе заставило Томми напрячься. Быть может, зорким глазам сэра Джеймса открылось что-то, чего не заметили они? Он сказал порывисто:

— Вот если бы вы были там, сэр, когда дом обыскивали!

— Да, если бы! — негромко отозвался сэр Джеймс. Он помолчал, а потом поглядел на Томми. — Ну, а дальше? Что вы делали дальше?

Томми с недоумением уставился на него и только через секунду сообразил, что адвокату ничего не известно про исчезновение Таппенс.

— Я совсем забыл, что вы не знаете про Таппенс, — медленно произнес он. Мучительная тревога, на время заглушенная известием о Джейн Финн, вновь сжала его сердце.

Адвокат со стуком положил нож и вилку.

— Что же такое стряслось с мисс Таппенс? — В его голосе сквозило напряжение.

— Она исчезла, — сказал Джулиус.

— Когда?

— Неделю назад.

Сэр Джеймс буквально выстреливал вопросы. Томми и Джулиус рассказали о событиях последней недели и своих тщетных поисках.

Адвокат с ходу уловил самую суть.

— Телеграмма, подписанная вашим именем? Значит, они очень много о вас знают. Но не прочь узнать поточнее и о том, что вам все-таки удалось выведать в Сохо. Похищение мисс Таппенс — ответный ход на ваше спасение. Если что, они заставят вас молчать, пригрозив расправой над вашей подружкой.

Томми кивнул.

— Как раз это я и подумал, сэр.

— То есть вы сами пришли к такому выводу? — Сэр Джеймс внимательно смотрел на него. — Недурно, совсем недурно. Интересно, что они, безусловно, ничего о вас не знали, когда вы попали к ним в руки. Вы уверены, что не проговорились, не выдали себя?

Томми покачал головой.

— Так! — сказал Джулиус, кивая. — Значит, от кого-то они это узнали… причем не раньше, чем в воскресенье днем.

— Да, но от кого?

— От всемогущего и всеведущего мистера Брауна, от кого же?

В голосе американца проскользнула насмешка, и сэр Джеймс вперил в него острый взгляд.

— Вы не верите в существование мистера Брауна, мистер Херсхейммер?

— Да, сэр, не верю, — отрезал американец, — во всяком случае, что это действительно он. По-моему, он просто ширма — бука, чтобы пугать детей. А заправляет всем русский — Краменин. Думается, если ему приспичит, он запросто устроит пару-тройку революций — и в разных странах одновременно. А Виттингтон наверняка его напарник здесь, в Англии.

— Я с вами не согласен, — резко возразил сэр Джеймс. — Мистер Браун существует. — Он обернулся к Томми. — А вы не обратили внимание на почтовый штемпель — откуда прислали телеграмму?

— Нет, не обратил, сэр.

— Хм, она с вами?

— Наверху, сэр, в моем чемодане.

— На нее стоило бы взглянуть. Нет-нет, это не к спеху, вы уже потратили зря неделю (Томми виновато опустил голову), так что еще день роли не играет. Сперва разберемся с мисс Джейн Финн, а потом займемся освобождением из узилища мисс Таппенс. Не думаю, что ей сейчас что-нибудь угрожает. То есть пока они не узнали, что мы нашли Джейн Финн и что к ней вернулась память. Это необходимо скрыть, вы понимаете?

Томми и Джулиус с готовностью кивнули. Условившись с ними о завтрашней встрече, знаменитый адвокат откланялся.

В десять утра они были уже у дома врача. Сэр Джеймс ждал их на крыльце, в отличие от них он сохранял полное спокойствие. Он представил их доктору:

— Мистер Херсхейммер, мистер Бирсфорд — доктор Ройланс. Ну как ваша пациентка?

— Неплохо. Но, видимо, до сих пор она не ориентируется во времени. Спросила сегодня утром, много ли пассажиров спаслось с «Лузитании» и что по этому поводу пишут в газетах. Ничего иного, впрочем, я и не ждал. Однако ее, по-видимому, что-то тревожит.

— Ну, я думаю, мы сумеем ее успокоить. Можно подняться к ней?

Они пошли вслед за доктором, и сердце Томми, пока они поднимались по лестницам, забилось чаще. Наконец-то он увидит Джейн Финн! Таинственную Джейн Финн, которую они так долго искали! И почти не надеялись найти! И на тебе — в этом доме лежит девушка, в чьих руках будущее Англии, и к ней вернулась память, разве это не чудо?

Томми едва не застонал от досады. Вот если бы сейчас с ним рядом была Таппенс, чтобы разделить радость удачи — результат их совместных усилий! Стиснув зубы, он отогнал печальные мысли. Сэр Джеймс внушал ему все большее доверие, старик непременно выяснит, где Таппенс. А пока — Джейн Финн! Но тут его сердце внезапно сжалось от страха. Слишком уж все просто… А что, если она лежит там мертвая… Что, если мистер Браун успел убить ее?

Но минуту спустя он уже первым готов был посмеяться над своими мелодраматическими страхами. Доктор распахнул дверь, и они вошли в комнату, где на белой кровати лежала девушка с забинтованной головой. Томми, сам не зная почему — насторожился. Собственно, что другое здесь можно было увидеть, но весь этот больничный антураж был так подчеркнуто натурален, что казалось, будто они присутствуют на хорошо поставленном спектакле.

Девушка недоуменно глядела на них большими широко раскрытыми глазами. Молчание нарушил сэр Джеймс.

— Мисс Финн, — сказал он, — это ваш двоюродный брат, мистер Джулиус П. Херсхейммер.

Джулиус нагнулся и взял ее за руку. По лицу девушки разлился легкий румянец.

— Как делишки, кузина Джейн? — спросил он весело, но Томми уловил в его голосе легкую дрожь.

— Вы, правда, сын дяди Хайрема? — недоверчиво спросила она.

В ее выговоре слышались мягкие интонации уроженки американского Запада, а голос был удивительно мелодичен. Томми почудилось в нем что-то знакомое, но он с досадой отмахнулся от очередной своей нелепой фантазии.

— Честное-пречестное слово.

— Мы часто читали про дядю Хайрема в газетах, — продолжала девушка все тем же негромким милым голосом. — Однако я никак не думала, что когда-нибудь вас увижу. Мама всегда говорила, что дядя Хайрем в жизни ей не простит.

— Да, старик был крут, — признал Джулиус. — Но ведь мы-то — новое поколение. И семейная вендетта^[146]нам ни к чему. Как только война кончилась, я сразу бросился вас разыскивать.

Лицо девушки омрачилось.

— Мне сказали… это так страшно… что у меня пропала память, и с той поры прошло уже много лет, о которых я ничего не знаю, — годы, вычеркнутые из моей жизни.

— А ты разве сама этого еще не осознала?

Глаза девушки широко раскрылись.

— Нет. Мне кажется, и нескольких дней не прошло после того, как нас посадили в шлюпки. Так и стоит перед глазами… — Она в страхе зажмурилась.

Джулиус взглянул на сэра Джеймса, тот кивнул.

— Постарайся успокоиться, не нужно об этом вспоминать. И вот что, Джейн, нам надо от тебя кое-что узнать. С тобой на «Лузитании» плыл человек с очень важными бумагами, и здешние заправилы думают, что он отдал их тебе. Это правда?

Девушка не знала, что сказать, переведя взгляд на сэра Джеймса и Томми. Джулиус поспешил ее успокоить:

— Мистер Бирсфорд уполномочен английским правительством разыскать эти бумаги. А сэр Джеймс Пиль Эджертон — член английского Парламента и мог бы занять видный пост в кабинете, если бы захотел. Только благодаря ему нам удалось тебя отыскать, так что можешь ничего не бояться. Денвере отдал тебе документ?

— Да, он сказал, что так будет надежнее, потому что в шлюпки сначала посадят женщин и детей.

— Мы так и думали, — заметил сэр Джеймс.

— Он сказал, что это очень важный документ, очень нужный для союзников. Но раз с тех пор прошло столько времени, война давно кончилась, кому он нужен теперь?

— По-моему, история повторяется, Джейн. Сначала из-за него поднялась большая буча, потом о нем вроде бы забыли, а теперь началась новая заварушка, хотя и по другой причине. Так ты можешь отдать его нам сейчас же?

— Нет.

— Что?!

— У меня его нет.

— У тебя… его… нет! — повторил Джулиус, делая паузы между словами.

— Я его спрятала.

— Спрятала?!

— Да. Мне было так страшно. За мной как будто следили, и я перепугалась… — Она прижала ладонь ко лбу. — Это последнее, что я помню перед тем, как очнулась в больнице…

— Продолжайте, — сказал сэр Джеймс ласковым успокаивающим тоном. — Так что вы помните?

Она послушно перевела взгляд на него.

— Это было в Холихеде^[147]. Я не помню, почему я там оказалась…

— Это несущественно, продолжайте.

— В толчее на пристани мне удалось тихонько ускользнуть. Никто за мной не охотился. Я взяла такси и велела отвезти меня за город. Когда мы выехали на шоссе, я все время смотрела назад, но за нами никто не гнался. Я увидела тропинку и велела шоферу подождать… — Она помолчала. — Тропинка вела к обрыву, а потом спускалась к морю между больших желтых кустов дрока — они были словно золотой огонь. Я посмотрела по сторонам. Никого не было. Тут я заметила на уровне моей головы отверстие в скале. Очень узкое — я едва могла просунуть в него руку. Но трещина оказалась глубокой. Я сняла с шеи клеенчатый пакетик и засунула его в эту щель — так глубоко, как сумела. Потом отломила ветку дрока… Фу! Все пальцы исколола!.. И прикрыла отверстие — чтобы его нельзя было заметить. Потом я стала высматривать приметы, по которым смогла бы потом отыскать это место. У самой тропы торчал очень смешной камень — ну, прямо собака на задних лапах. Потом я вышла на шоссе, села в такси и вернулась в город. Еле-еле успела на поезд. Мне было немножко стыдно, что я такая трусиха и вообразила Бог знает что, но тут я увидела, как мужчина напротив меня подмигнул моей соседке, и снова перепугалась. Теперь я даже была рада, что спрятала пакетик. Я вышла в коридор — вроде бы размять ноги. Мне хотелось уйти в другой вагон, но женщина меня окликнула, сказала, будто я что-то уронила. Я нагнулась посмотреть, и меня ударили… вот сюда. — Она прижала ладонь к затылку. — А больше я ничего не помню — очнулась только в больнице.

Наступило молчание. Его нарушил сэр Джеймс.

— Благодарю вас, мисс Финн, — сказал он. — Надеюсь, мы вас не слишком утомили?

— Да нет. Голова немножко болит, а так я себя хорошо чувствую.

Джулиус снова взял ее за руку.

— Ну, пока, кузина Джейн. Я смотаюсь за этим пакетом, но вернусь в два счета, отвезу тебя в Лондон и буду развлекать, чтобы ты наверстала упущенное за эти годы, а после мы вернемся в Штаты. Я говорю серьезно, так что давай выздоравливай.

Глава 20
Слишком поздно!

Выйдя на улицу, они стали держать спешный военный совет. Сэр Джеймс вынул из кармана часы.

— Поезд к парому в Холихеде останавливается в Честере^[148] в двенадцать четырнадцать. Если вы не будете мешкать, думаю, успеете.

Томми поглядел на него с недоумением.

— Но к чему такая спешка, сэр? Сегодня же только двадцать четвертое?

— Под лежачий камень вода не течет, — сказал Джулиус прежде, чем адвокат успел ответить. — Ноги в руки — и на вокзал.

Сэр Джеймс слегка нахмурился.

— Очень жаль, что я не могу поехать с вами. В два часа мне выступать на митинге. Такое невезение.

В его тоне было искреннее сожаление, но Джулиус ничуть не жалел, что лишается его общества.

— Так ведь тут дело простое, — заметил он. — Поиграем в «горячо — холодно», только и всего.

— Ну, дай Бог, — сказал сэр Джеймс.

— Не сомневайтесь. Это же верняк.

— Вы еще молоды, мистер Херсхейммер. Когда доживете до моих лет, возможно, усвоите одно правило: нельзя недооценивать своего противника.

Серьезность его тона произвела впечатление на Томми, но не на Джулиуса.

— Вы думаете, мистер Браун попробует вмешаться? Ну, так я готов с ним встретиться. — Он похлопал себя по карману. — У меня тут пистолетик. Я с малышом Вилли никогда не расстаюсь. — Он извлек из кармана внушительный наган, нежно его погладил и засунул обратно. — Но на этот раз он не понадобится. Мистеру Брауну про это никто не доложит.

Адвокат пожал плечами.

— О том, что миссис Вандемейер решила его предать, ему тоже никто не докладывал, и, однако же, миссис Вандемейер умерла, ничего не успев рассказать.

Против обыкновения Джулиус не нашел, что ответить. Сэр Джеймс добавил уже мягче:

— Я только хочу, чтобы вы были осторожнее. Ну, до свидания, желаю удачи. А когда найдете документ, то не рискуйте напрасно. При малейшем подозрении, что за вами следят, уничтожьте его не раздумывая. И еще раз — удачи вам: теперь исход игры зависит только от вас. — И он пожал им руки.

Через десять минут Томми и Джулиус уже сидели в вагоне первого класса, поезд мчал их в Честер.

Долгое время оба молчали. А когда Джулиус заговорил, Томми услышал нечто совсем неожиданное.

— Ты когда-нибудь втюривался в девушку с первого взгляда, — протянул задумчиво его американский приятель. — Только увидев ее лицо?

Томми растерянно порылся в памяти и мотнул головой.

— Да нет, — ответил он наконец. — Во всяком случае, ничего такого не помню, а что?

— А то, что последние два месяца я веду себя как последний идиот, размечтавшийся невесть о чем, и все из-за Джейн. Как только увидел ее фото, сердце у меня проделало все те фокусы, о которых читаешь в романах. Стыдно, но признаюсь — я приехал сюда, чтобы найти ее и забрать в Штаты, уже в качестве миссис Джулиус П. Херсхейммер.

— А-а! — потрясенно пробормотал Томми.

Джулиус резко переменил позу и продолжал:

— Можешь теперь на меня полюбоваться — это надо же свалять такого дурака! Стоило мне ее увидеть живьем, как я мигом излечился.

В полном смущении Томми мог только снова пробормотать «А-а!».

— Нет, про Джейн я ничего плохого сказать не могу, — добавил Джулиус. — Она милая деваха, и очень скоро кто-нибудь в нее по уши влюбится.

— Мне она показалась очень красивой, — сказал Томми, обретя наконец дар речи.

— Кто спорит! Но только она совсем не такая, как на фотографии. То есть она, конечно, похожа на себя, а то как бы я ее узнал? Встреть я ее на улице, так сразу сказал бы: «Это лицо мне хорошо знакомо». Но на фотографии в нем было что-то такое… — Джулиус покачал головой и тяжело вздохнул. — Странная штука романтическая любовь!

— Еще бы не странная, — холодно согласился Томми. — Раз ты способен приехать сюда из любви к одной девушке, а через полмесяца сделать предложение другой.

У Джулиуса хватило совести изобразить смущение.

— Ну, понимаешь, меня тоска взяла, я решил, что Джейн я так и не отыщу… И что вообще все это чистая глупость. Ну, и… французы, например, смотрят на все это куда более здраво. И не припутывают к женитьбе романтическую любовь.

Томми побагровел.

— Черт меня побери! Да если…

Джулиус поспешил его перебить:

— Подожди, дай сказать! Я не про то, что ты думаешь. И вообще, американцы чтут нравственные устои даже побольше, чем вы. Я только к слову хотел сказать, что французы смотрят на брак трезво, тщательно подбирают жениха и невесту, составляют контракт, у них чисто деловой, практический подход к таким вещам.

— Если хочешь знать мое мнение, слушай, — процедил сквозь зубы Томми. — Мы все стали слишком уж деловыми. Нам только и заботы: «А что мы с этого получим?» Нам, мужчинам, а уж девушкам тогда сам Бог велел!

— Поостынь, старина, не горячись так.

— А я люблю жару! — отрезал Томми.

Поглядев на него, Джулиус счел за благо промолчать.

Впрочем, у Томми было еще достаточно времени поостыть, и когда они вышли на платформу в Холихеде, на его губах играла обычная веселая улыбка.

Наведя справки и вооружившись картой, они обсудили, куда им лучше ехать, и, взяв такси, выехали на шоссе, ведущее к Треддер-Бей. Шоферу они велели ехать медленно и старательно следили за обочиной, чтобы не проскочить мимо тропы. Через несколько минут они поравнялись с ней, Томми попросил шофера остановиться и небрежно спросил, не ведет ли эта тропа к морю, а услышав, что ведет, щедро с ним расплатился.

Минуту спустя такси уже удалялось в сторону Холихеда, и Томми с Джулиусом, подождав, пока оно исчезло из виду, зашагали по узкой тропе.

— А вдруг это не та? — с сомнением спросил Томми. — Их же тут, наверное, не перечесть.

— Да нет, та самая. Вот кусты дрока. Помнишь, что сказала Джейн?

Томми поглядел на золотые кисти по обеим сторонам тропинки и перестал спорить.

Они шли гуськом — Джулиус впереди. Раза два Томми с тревогой оглянулся, и Джулиус через плечо бросил:

— Что там?

— Не знаю. Мне почему-то не по себе. Все время кажется, что за нами кто-то идет.

— Ерунда, — ответил Джулиус. — Мы бы заметили.

Томми не мог с этим не согласиться, но его безотчетная тревога продолжала расти. Вопреки доводам рассудка, он уверовал в сверхъестественную осведомленность их противника.

— А я был бы рад, — заметил Джулиус, похлопывая себя по карману. — Малышу Вилли неплохо бы поразмяться.

— А ты что, всегда носишь его при себе? — с любопытством осведомился Томми.

— Почти. Ведь никогда заранее не знаешь, в какой угодишь переплет.

Томми почтительно промолчал: Малыш Вилли произвел на него большое впечатление. Даже сам мистер Браун выглядел теперь не таким грозным.

Они уже спускались под обрыв. Внезапно Джулиус резко остановился, Томми даже налетел на него.

— Что случилось? — спросил он.

— А ты погляди! Это надо же!

И Томми увидел: тропа огибала большой валун, который бесспорно напоминал терьера, ставшего на задние лапы.

— Ну и что? — сказал Томми с полным равнодушием. — Что тут особенного? Ведь мы и должны были наткнуться здесь на этот камень.

Джулиус поглядел на него с сожалением и покачал головой.

— Уж эти мне англичане! Должны были! Ну, разве не здорово, что он действительно здесь торчит.

Томми, чье хладнокровие было скорее напускным, нетерпеливо переминался с ноги на ногу.

— Ну, где она там, эта дырка?

Они принялись дотошно обследовать скалу. Томми не нашел ничего лучше, как изречь:

— А ветка-то давно сгнила.

В ответ на эту идиотскую реплику Джулиус очень сосредоточенно заметил:

— Я думаю, ты прав.

И вдруг Томми воскликнул, тыча дрожащим пальцем в какую-то расселину:

— Может, эта?

У Джулиуса от волнения даже горло перехватило:

— Она самая!

Они переглянулись.

— Когда я служил во Франции, — задумчиво произнес Томми — мой денщик, бывало, забудет меня разбудить и оправдывается потом, что, мол, понять не может, что с ним такое сделалось. Я, конечно, ему не верил. Не знаю, врал он или нет, а такое ощущение возможно. Сейчас я это понял.

Страшно взволнованный, он смотрел на расселину.

— Черт побери, это же немыслимо! — воскликнул он. — Пять лет. Чего тут только не могло случиться! Пакет могли найти мальчишки, когда искали птичьи гнезда. А веселые компании! А тысячи людей, проходившие мимо! Его там нет! Сто против одного, что его там нет. Просто не может быть.

И он действительно так думал. Возможно, ему просто не верилось, что ему повезло, ведь столько охотников за документом уже потерпели неудачу. Все шло чересчур гладко, чересчур. Наверняка тайник пуст.

Джулиус смотрел на него, широко ухмыляясь.

— Эк тебя разобрало! — с удовлетворением протянул он. — Ну, ладно! — Он засунул руку в отверстие и поморщился. — Тесновато. У Джейн рука потоньше, чем у меня. И вроде бы пусто… Эй! Алле-оп! — Он извлек наружу грязный пакетик. — Он самый. Зашит в клеенку. Ну-ка подержи, я достану ножик.

Все-таки сбылось! Томми благоговейно взял в ладони драгоценный пакет. Они победили!

— Странно как-то, — пробормотал он. — Нитки вроде должны были бы сгнить. А шов совсем новенький.

Они осторожно его распороли и развернули клеенку. Внутри лежал плотно сложенный лист бумаги. Дрожащими пальцами они расправили его… На листке ничего не было!

Они недоуменно уставились друг на друга.

— Для отвода глаз? — догадался Джулиус. — И Денвере был просто подсадной уткой?

Томми замотал головой. Такое объяснение его не устраивало. И тут же он загадочно улыбнулся.

— Понял! Симпатические чернила!^[149]

— А если нет?

— Во всяком случае, попробовать стоит. Надо подержать его над огнем. Собирай прутики. Разожжем костер.

Через несколько минут собранные в кучу прутья и сухие листья весело пылали. Томми держал бумагу над костром. Она начала коробиться от жара. И ничего больше.

Внезапно Джулиус схватил его за плечо и ткнул пальцем в слабо проступающие бурые строчки.

— Ого-го! Все правильно. Ну и молодчина ты! А мне и в голову не пришло.

Томми еще немного подержал лист над огнем, потом поднес его к глазам и испустил вопль отчаяния.

Во всю его ширину крупными, очень аккуратно выведенными печатными буквами было написано:

«ПРИВЕТ ОТ МИСТЕРА БРАУНА!»

Глава 21
Томми делает открытие

Несколько секунд они ошеломленно глядели друг на друга. Мистер Браун опередил их! Но как? Томми молча смирился с поражением, но Джулиус взорвался:

— Разрази меня гром! Как же он нас обошел! Вот что я хотел бы знать!

Томми покачал головой и тупо заметил:

— Теперь понятно, почему нитки не сгнили. Сразу можно было сообразить…

— К черту нитки! Как он нас обошел? Мы же минуты лишней не потратили. Быстрее нас сюда никто не мог добраться. И вообще, как он узнал? У Джейн в комнате был спрятан магнитофон? Не иначе!

Однако рассудительный Томми тут же отверг такое объяснение.

— Никто не мог знать заранее, что она попадет в этот дом. А уж тем более именно в эту комнату.

— Конечно, не мог… — согласился Джулиус. — Ну так, значит, сестра была из их шайки и подслушивала под дверью. Как по-твоему?

— Какая разница? — уныло пробормотал Томми. — Он ведь и сам мог давно отыскать тайник, забрать договор и… Нет, черт побери! Тогда бы они его уже опубликовали!

— Ясное дело! Нет, кто-то нас обскакал сегодня на час или два! Но вот как? Как?

— Жаль, что с нами не поехал Пиль Эджертон! — сказал Томми, что-то соображая.

— Почему? — Джулиус посмотрел на него с недоумением. — Ведь тайник-то все равно обчистили?

— Ну да… — Томми замялся. Он сам не понимал, откуда у него это дурацкое ощущение, что присутствие адвоката каким-то образом предотвратило бы катастрофу. Поэтому он поспешил вернуться к первой своей мысли: — Что толку гадать, как они это устроили? Все кончено. Мы проиграли… И мне остается только одно…

— Так что тебе остается?

— Как можно быстрее вернуться в Лондон и предостеречь мистера Картера. Удар будет нанесен в самые ближайшие часы, и ему следует заранее знать худшее.

Разговор предстоял не из приятных, но Томми был человек долга. Он обязан доложить мистеру Картеру о своей неудаче. На этом его миссия будет окончена.

Он уехал в Лондон ночным почтовым поездом, Джулиус предпочел переночевать в Холихеде.

Через полчаса после прибытия поезда в столицу Томми, бледный и измученный, уже стоял перед своим шефом.

— Я приехал доложить, сэр, что мне ничего не удалось сделать.

Мистер Картер всмотрелся в его лицо.

— Иными словами, договор…

— В руках мистера Брауна, сэр.

— А! — негромко произнес мистер Картер. Выражение его лица не изменилось, но Томми заметил, как в его глазах мелькнуло отчаяние. И это окончательно убедило его, что надеяться больше не на что.

— Ну что ж, — сказал мистер Картер после короткого молчания. — Нам не следует опускать руки. Я рад, что положение определилось. Сделаем, что возможно.

«Сделать нельзя ничего, и он это знает!» — подумал Томми с горькой уверенностью.

Мистер Картер поглядел на него.

— Не принимайте так близко к сердцу, — мягко сказал он. — Вы сделали все, что было в ваших силах. Ведь вы боролись с одним из хитрейших людей нашего века, и победа была совсем близко. Помните об этом!

— Спасибо, сэр. Вы очень добры.

— Не могу себе простить… С той минуты, когда узнал…

Что-то в голосе Картера насторожило Томми, и опять его сердце заныло в ужасном предчувствии.

— Есть и другие новости, сэр?

— Да, есть, — мрачно сказал мистер Картер, протягивая руку за каким-то листом.

— Таппенс? — дрожащими губами выговорил Томми.

— Прочтите сами.

Машинописные строчки заплясали перед его глазами. Описание зеленой шапочки, жакета с носовым платком в кармане, помеченном инициалами П. Л. К. Он посмотрел на мистера Картера умоляющим взглядом, и тот ответил:

— Выброшены волнами на берег в Йоркшире… Неподалеку от Эбери. Боюсь… Не исключено убийство.

— Господи! — вырвалось у Томми. — Таппенс! Подлецы! Я с ними поквитаюсь. Я разыщу их! Я…

Жалость в глазах мистера Картера заставила его умолкнуть.

— Бедный мой мальчик, я понимаю вас! Но не надо. Вы только напрасно потратите силы. Не сочтите за бессердечность, но мой совет вам: скрепите сердце. Время милосердно. Вы забудете.

— Забуду Таппенс? Никогда!

— Так вам кажется сейчас. Но… очень тяжело думать, что эта милая храбрая девочка… Я так сожалею, что позволил… Ужасно сожалею…

Томми с усилием взял себя в руки.

— Я отнимаю у вас время, сэр, — пробормотал он. — И не казните себя. Мы ведь сами ввязались в эту историю — по собственной глупости. Вы нас честно предупреждали. Одно меня мучает: что поплатился не я, а… Всего хорошего, сэр.

Вернувшись в «Ритц», Томми почти машинально упаковал свой скудный гардероб. Мысли его витали далеко. Он все еще был оглушен вторжением трагедии в его жизнь, жизнь обыкновенного, не склонного к пессимизму молодого человека. Как им было весело вместе — ему и Таппенс! И вот теперь… Нет. Он ни за что не поверит. Это неправда, этого не может быть! Таппенс — и умерла? Малютка Таппенс, искрящаяся жизнью. Нет, это сон, жуткий сон. И только.

Ему принесли письмо — несколько ласковых слов соболезнования от Пиля Эджертона, который узнал о случившемся из газеты. (Приложена заметка под огромной шапкой: БЫВШАЯ СЕСТРА ГОСПИТАЛЯ СЧИТАЕТСЯ УТОНУВШЕЙ.)

А в конце письма — предложение места управляющего на ранчо в Аргентине, где у сэра Джеймса были обширные земельные владения.

— Добрый старикан, — буркнул Томми, бросая письмо.

Распахнулась дверь, и в нее влетел Джулиус, как всегда очень взбудораженный. В руке у него была та самая газета.

— Что это тут такое? Какие-то глупости о Таппенс!

— Это правда, — сказал Томми негромко.

— Значит, они с ней разделались?

Томми кивнул.

— Видимо, когда они заполучили договор, она стала им ни к чему, а отпустить ее они побоялись.

— О, черт! — воскликнул Джулиус. — Маленькая Таппенс! Такая смелая девочка…

Внезапно кровь ударила в голову Томми. Он вскочил.

— Иди к черту! Тебе-то что!.. Ты и жениться-то на ней хотел просто так — между прочим! А я ее любил. Я бы жизнь отдал, лишь бы уберечь ее. Я бы слова не сказал, если бы вы решили пожениться, потому что ты обеспечил бы ее, а она это заслужила, от меня-то какой толк — я безработный без гроша за душой. Только мне бы это было не просто!

— Да послушай… — участливым голосом начал Джулиус.

— Иди к черту! Слышать не могу, как ты бормочешь про «маленькую Таппенс»! Иди цацкайся со своей кузиной, А Таппенс — моя девушка! Я ее всегда любил, еще когда мы были детьми и играли вместе. Мы выросли — и ничего не изменилось. Никогда не забуду, как я лежал в госпитале, и вдруг она входит в этой дурацкой шапочке и белом фартуке! Это было как чудо: входит медсестра, и оказывается — это твоя любимая девушка.

Внезапно Джулиус перебил его:

— В белой шапочке! Эгей! Наверное, у меня крыша поехала. Поклясться готов, что видел Джейн тоже в сестринском белом фартуке и в шапочке. Наваждение какое-то! Черт подери! Вспомнил! Я ее видел в клинике в Борнемуте. Она разговаривала с Виттингтоном, Только она была не пациенткой, она была сестрой!

— Ну и что? — злобно отрезал Томми. — Значит, она с ними заодно — с самого начала. Может, и договор-то она сперла у Денверса!

— Как ты смеешь! — возопил Джулиус. — Она моя кузина и патриотка, каких поискать!

— Плевать мне, кто она! И катись к дьяволу, — рявкнул Томми тоже во весь голос.

Они готовы были уже сцепиться, как вдруг ярость Джулиуса угасла — мгновенно, как только что вспыхнула.

— Как хочешь, старик, — сказал он ровным голосом. — Я уйду. И что ты тут наговорил, не важно.

Хорошо хоть, что спустил пары. Я знаю, что таких идиотов, как я, больше нигде нет. Успокойся! (Томми нетерпеливо дернул плечом.) Да ухожу я, ухожу. И направляюсь на вокзал Северо-Западной дороги, если хочешь знать.

— Плевать мне, куда ты направляешься, — огрызнулся Томми.

Дверь за Джулиусом захлопнулась, и Томми вернулся к чемодану.

— Вот и все, — пробормотал он и позвонил. — Отнесите мой багаж вниз.

— Будет сделано, сэр. Уезжаете, сэр?

— Убираюсь к дьяволу, — мрачно буркнул Томми, не считаясь с нервами коридорного. Тот, с невозмутимой почтительностью отозвался:

— Да, сэр. Вызвать такси?

Томми кивнул.

А куда он, собственно, собрался? Об этом у него не было пока ни малейшего представления. Но одно он знал точно: он посчитается с мистером Брауном! А вот как это сделать? Он перечитал письмо сэра Джеймса и мотнул головой. Таппенс должна быть отомщена. Но заботливость доброго старикана не могла его не тронуть.

— Все-таки надо ему ответить, — сказал он вслух и подошел к бюро. Как водится в отелях, конвертов там было хоть отбавляй — и ни единого листка писчей бумаги. Он позвонил. Никто не пришел. Томми готов был взорваться от злости, но тут припомнил, что в номере Джулиуса было полно почтовой бумаги. Американец заявил, что сразу отправляется на вокзал, и, значит, опасности столкнуться с ним нет. А если и есть, оно и к лучшему. Он наговорил ему много лишнего. И как только старина Джулиус все это стерпел? Молодец. Если они все-таки встретятся, надо будет перед ним извиниться.

Однако гостиная была пуста. Томми подошел к бюро и открыл средний ящик. В глаза ему бросилась фотография, лежащая поверх бумаги. Томми просто остолбенел. Он взял фотографию, задвинул ящик и, медленно пятясь к креслу, опустился в него, не в силах отвести глаз от снимка.

Почему фотография француженки Аннет оказалась в бюро Джулиуса Херсхейммера?

Глава 22
На Даунинг-стрит

Премьер-министр нервно барабанил пальцами по столу. Его лицо было крайне измученным и осунувшимся. Он продолжал прервавшийся было разговор с мистером Картером.

— Я что-то не понял. Вы действительно считаете, что положение не так отчаянно, как мы полагаем?

— Так, во всяком случае, считает этот мальчик.

— Дайте-ка я перечту его письмо.

Мистер Картер протянул ему лист, исписанный еще по-школьному крупным почерком.

«Дорогой мистер Картер!

Выяснилась одна вещь, которая меня потрясла. Может быть, я просто жуткий осел, но все же рискну предположить, что девушка в Манчестере — подставное лицо. Все было подстроено — фальшивый пакет и прочее. Нам пытались внушить, будто все кончено. Значит, мы, видимо, шли по горячему следу.

Мне кажется, я знаю, кто настоящая Джейн Финн, и даже догадываюсь, где спрятан договор. Это пока только предположение, но у меня такое чувство, что я не ошибаюсь. На всякий случай прилагаю в запечатанном конверте мои соображения. Но только, пожалуйста, не вскрывайте его до последней минуты — до полуночи двадцать восьмого. Сейчас я объясню почему. Видите ли, я уверен, что вещи Таппенс просто подброшены, а она и не думала тонуть. И еще: у них сейчас нет другого выхода, кроме как позволить Джейн Финн сбежать — они догадываются, что память у нее в полном порядке, что она их разыгрывала, и рассчитывают, что, оказавшись на свободе, она сразу же бросится к тайнику. Конечно, для них это страшный риск — ведь она знает, с кем имеет дело, но им во что бы то ни стало нужно заполучить этот договор. Как только они пронюхают, что договор у нас, ее жизнь и жизнь Таппенс ничего не будут стоить. Я хочу попытаться отыскать Таппенс — до того, как Джейн сбежит.

Мне нужна копия телеграммы, которую Таппенс получила в „Ритце“. Сэр Джеймс Пиль Эджертон говорил, что вы сможете ее получить. Он жутко умный.

И последнее: пожалуйста, держите дом в Сохо под наблюдением и днем и ночью.

Ваш Томас Бирсфорд».

Премьер-министр поглядел на мистера Картера.

— А где тот конверт?

Мистер Картер сухо улыбнулся.

— В сейфе Английского банка^[150]. Я не хочу рисковать.

— Но вам не кажется… — Премьер-министр замялся. — Не лучше ли будет вскрыть его сейчас? Ведь, если догадка этого молодого человека верна, нам следует, как можно скорее получить договор. Мы можем сохранить это в полной тайне.

— Можем? Совсем не уверен. Мы окружены шпионами. Едва им станет известно, что он у нас, за жизнь обеих девушек я не дам и пенса. — Он прищелкнул пальцами. — Нет, мальчик доверился мне, и я его не подведу.

— Ну что ж, значит, будем ждать. А что он за человек?

— Внешность обыкновенная, довольно строен, звезд с неба не хватает. Я бы даже сказал — тугодум. Зато не фантазер и никогда не угодит в ловушку, в которую легко попадают люди с воображением. У него воображения просто нет, а потому обмануть его нелегко. Он добирается до сути медленно и упорно, но, когда доберется, его уже не собьешь с верного пути. Его подружка полная ему противоположность. Больше интуиции, меньше рассудительности. Работая вместе, они превосходно дополняют друг друга. Быстрота и выдержка.

— Он как будто вполне уверен, — задумчиво произнес премьер-министр.

— Да. Это-то меня и обнадеживает. Он застенчивый малый и не рискнет высказать свое мнение, если у него нет фактов на руках.

На губах премьер-министра мелькнула легкая улыбка.

— И вот этот… этот мальчик нанесет поражение величайшему преступнику нашего времени?

— Этот… как вы сказали, мальчик. Но иногда я вижу за ним чью-то тень.

— И чью же?

— Пиля Эджертона.

— Пиля Эджертона? — с удивлением повторил премьер-министр.

— Да. Я чувствую здесь его руку. — Мистер Картер указал на письмо. — Он незримо присутствует в этих строчках. Он трудится во тьме, бесшумно, прячась от нескромных глаз. У меня всегда было чувство, что если кто-нибудь и способен выкурить мистера Брауна из норы, то только Пиль Эджертон. Он наверняка занят нашим делом, но не желает, чтобы об этом знали. Да, кстати, на днях он обратился ко мне с довольно странной просьбой.

— Да?

— Прислал мне вырезку из американской газеты — заметку, где упоминался труп, выловленный недели три назад в районе нью-йоркских доков. И попросил меня навести справки, выяснить все как можно подробнее.

— И что же?

Картер пожал плечами.

— Узнать мне удалось очень мало. Мужчина лет тридцати пяти, одет бедно, лицо сильно обезображено. Личность установить не удалось.

— И вы думаете, его просьба имеет какое-то отношение к нашему делу?

— По-моему, да, но, конечно, я могу ошибаться. — Помолчав, мистер Картер продолжал: — Я попросил его заехать сюда. Конечно, если он не захочет, мы из него и слова не вытянем. В нем слишком силен законник. Но он несомненно растолкует нам два-три темных места в письме Бирсфорда… А, вот и он!

Они встали навстречу сэру Джеймсу. Ехидная усмешка мелькнула на губах премьера: «Мой преемник!»

— Мы получили письмо от Бирсфорда, — сказал мистер Картер, прямо переходя к делу. — Но, если не ошибаюсь, вы его видели?

— Вы ошибаетесь, — ответил адвокат.

Мистер Картер растерянно посмотрел на него. Сэр Джеймс улыбнулся и погладил подбородок.

— Он мне звонил.

— А вы можете рассказать нам точно, о чем вы говорили?

— Отчего же нет. Он поблагодарил меня за мое письмо… Правду сказать, я предложил ему работу. Затем он напомнил мне о том, что я сказал ему в Манчестере по поводу подложной телеграммы, которой мисс Каули заманили в ловушку. Я спросил его, не произошло ли еще чего. Произошло, сказал он: в номере мистера Херсхейммера, в ящике письменного стола, он нашел фотографию. — Адвокат помолчал. — Я спросил его, нет ли на этой фотографии фамилии и адреса калифорнийского фотографа. Он ответил: «Вы угадали, сэр, есть». А затем сказал то, чего я не знал. Это была фотография француженки Аннет, которая спасла ему жизнь.

— Как?

— Вот и я говорю. Как? Я полюбопытствовал, что он сделал с фотографией. Молодой человек ответил, что оставил ее там, где нашел. — Адвокат снова помолчал. — Отлично, ну, просто отлично. Он кое-что соображает. Я поздравил его с находкой. Очень своевременная находка. Естественно, с той минуты, когда выяснилось, что девица в Манчестере самозванка, все известные нам факты предстают в ином свете. Это он понял без моей подсказки. И все время говорил о мисс Каули. Спрашивал, как я считаю — жива она или нет. Взвесив все «за» и «против», я ответил, очень может быть, что жива. Тут снова зашла речь о телеграмме.

— А потом?

— Я посоветовал ему обратиться к вам за копией телеграммы. Мне пришло в голову, что в телеграмму, полученную мисс Каули, после того, как она скомкала ее и бросила, возможно, были внесены изменения, чтобы навести тех, кто начнет ее разыскивать, на ложный след.

Картер кивнул и, вынув из кармана листок, прочел вслух:

— «Приезжай немедленно, Астли-Прайерс, Гейт-хаус, Кент^[151]. Замечательные новости. Томми».

— Очень просто, — сказал сэр Джеймс. — И остроумно. Другой адрес — и этого оказалось вполне достаточно. А они к тому же пропустили мимо ушей нечто очень важное.

— А именно?

— Утверждение рассыльного, что мисс Каули назвала вокзал Черинг-Кросс. Они были так твердо уверены в том, куда им ехать, что решили, будто он ослышался.

— Так, значит, Бирсфорд сейчас…

— В Гейт-хаусе, если только я не ошибаюсь.

Мистер Картер посмотрел на него с любопытством.

— Тогда почему вы — здесь, Пиль Эджертон?

— Я очень занят одним делом.

— А мне казалось, вы сейчас в отпуске?

— Но меня никто не освобождал от обязательств перед моими клиентами. В общем, если говорить точнее, — я готовлю дело. А про утонувшего американца ничего больше нет?

— К сожалению. Вам очень важно знать, кто он был?

— Кто он был, я и так знаю, — небрежно ответил сэр Джеймс. — Только доказать пока не могу, но знаю.

Собеседники не стали задавать ему напрашивающегося вопроса, заранее чувствуя, что ответа все равно не получат.

— Не понимаю одного, — внезапно сказал премьер-министр. — Каким образом эта фотография оказалась в ящике мистера Херсхейммера?

— Может, она и не покидала его? — мягко предположил адвокат.

— А как же наш мифический противник? Инспектор Браун?

— М-да! — задумчиво протянул сэр Джеймс и встал. — Но не буду отнимать у вас времени. Продолжайте вершить судьбы страны, а меня ждет… мое дело…

Два дня спустя Джулиус Херсхейммер вернулся из Манчестера. На столе его ждала записка Томми.

«Дорогой Херсхейммер.

Простите мою вспыльчивость. На случай, если мы больше не увидимся, желаю вам всего хорошего. Мне предложили работу в Аргентине, и я скорее всего соглашусь.

Ваш Томми Бирсфорд».

По лицу Джулиуса скользнула странная улыбка. Он бросил письмо в мусорную корзину.

— Дуралей проклятый! — пробормотал он.

Глава 23
Наперегонки Со временем

Поговорив по телефону с сэром Джеймсом, Томми затем явился в Саут-Одли. Альберт был на посту, при исполнении своего служебного долга. Томми ему представился — друг Таппенс. Альберт тут же оставил официальный тон.

— Здесь теперь все так тихо стало! — грустно сказал он. — Барышня, надеюсь, здорова, сэр?

— Я не рискнул бы этого утверждать, Альберт! Дело в том, что она… исчезла.

— Да неужто шайка ее сцапала?

— Вот именно.

— На самом дне, сэр?

— Черт побери, на суше!

— Это такое выражение, сэр, — терпеливо объяснил Альберт. — В кино у шаек всегда есть место, где они отсиживаются — это и есть «дно», ну, какой-нибудь ресторан. По-вашему, они ее прикончили, сэр?

— Надеюсь, что нет. Да, кстати, нет ли у тебя случайно тетки, бабки или еще какой-нибудь почтенной родственницы, которая вот-вот откинет копыта?

Физиономия Альберта медленно расплылась в блаженной улыбке.

— Усек, сэр. Моя бедная тетенька — она в деревне живет — уже давно тяжко хворает и призывает меня к своему смертному одру.

Томми одобрительно кивнул.

— Можешь доложить об этом кому следует и через час встретить меня у Черинг-Кросс?

— Я там буду, сэр, заметано.

Как и предвидел Томми, верный Альберт оказался бесценным союзником. Они поселились в гейт-хаусской гостинице. Альберт получил задание собрать информацию. Это оказалось довольно просто. Астли-Прайерс принадлежал некоему доктору Адамсу. Насколько было известно хозяину гостиницы, доктор уже не практиковал, однако продолжал наблюдать кое-каких своих пациентов. Тут хозяин многозначительно покрутил пальцем у виска — «свихнутых», понимаешь? В деревне доктор пользовался общим уважением. Не скупился на пожертвования местному спортивному клубу — «приятный такой, добрый джентльмен». Давно ли он тут живет? Да, лет десять, а то и больше. Большой ученый. Из Лондона к нему то и дело ездят, То профессора, то просто посетители. Да, человек он радушный, гостей всегда хоть отбавляй.

Этот многословный панегирик^[152] породил в душе Томми сомнение: неужели такой почтенный известный человек на самом деле — опасный преступник? И жизнь ведет совершенно обыкновенную для человека своей профессии. Ни намека на зловещие тайны. А что, если все его предположения — чудовищная ошибка? От этой мысли Томми похолодел.

Но тут он вспомнил про частных пациентов — о «свихнутых», и осторожно осведомился, нет ли между ними вот такой барышни, и описал Таппенс. Но про пациентов почти ничего узнать не удалось — они редко выходили за ограду. Столь же осмотрительное описание Аннет также результатов не принесло.

Астли-Прайерс оказался красивой кирпичной виллой среди густых деревьев, которые делали ее совершенно незаметной со стороны дороги.

В первый же вечер Томми в сопровождении Альберта отправился на разведку; По требованию Альберта они долго ползли по-пластунски, пыхтя и поднимая столько шума, что куда безопаснее было бы остаться в более привычном вертикальном положении. Как выяснилось, эти предосторожности были совершенно излишни. В саду, похоже, не было ни души, как чаще всего и бывает в загородных поместьях после наступления темноты. Томми опасался встречи со свирепой сторожевой собакой, Альберт же рассчитывал увидеть пуму^[153] или дрессированную кобру. Однако до декоративного кустарника, окаймляющего дом, они добрались без всяких помех.

Шторы в столовой были подняты. Вокруг стола собралось многочисленное общество. Из рук в руки передавались бутылки портвейна. Обычный дружеский ужин.

Из открытых окон доносились обрывки разговора. Компания азартно обсуждала местных крикетистов^[154].

И вновь Томми ощутил противный холодок неуверенности. Да разве можно так натурально притворяться? Неужели его снова одурачили? Джентльмен, сидевший во главе стола (в очках, со светлой бородкой), выглядел на редкость респектабельным и добропорядочным.

В эту ночь Томми мучила бессонница. Утром неутомимый Альберт заключил соглашение с рассыльным зеленщика и, временно заняв его место, втерся в доверие к кухарке из Астли-Прайерс. Когда он вернулся, то уже ни капли не сомневался, что она «тоже из этой шайки», однако Томми не слишком доверял его чересчур пылкому воображению. Никаких фактов Томми так от него и не добился, в ответ на его расспросы Альберт твердил, что «она какая-то не такая». И что это было видно с первого взгляда.

На следующий день, вновь подменив рассыльного (к великой выгоде последнего), Альберт наконец принес обнадеживающие сведения. В доме действительно гостит молодая француженка. Томми отбросил все сомнения. Его догадки подтверждались. Но времени почти не оставалось. Было уже двадцать седьмое. Двое суток в его распоряжении до двадцать девятого — до «Профсоюзного дня», о котором уже ходило столько разных слухов. Тон газет становился все более возбужденным. Намеки на готовящийся профсоюзами переворот делались все смелее. Правительство отмалчивалось. Оно знало все и было готово к роковому дню. По слухам, между профсоюзными руководителями не было согласия. Наиболее дальновидные из них понимали, что их планы могут нанести смертельный удар по той Англии, которую они в глубине души любили. Их пугали голод и тяготы — неизбежные спутники всеобщей забастовки, и они были бы рады пойти навстречу правительству, свернуть с опасной дороги. Однако за их спиной работали тайные силы, они регулярно напоминали рабочим о былых несправедливостях, они разжигали страсти, они призывали к радикальным мерам.

Томми полагал, что благодаря мистеру Картеру он теперь верно оценивает ситуацию. Если роковой документ окажется в руках мистера Брауна, общественное мнение наверняка переметнется на сторону профсоюзных экстремистов и революционеров. Пока же шансы были примерно равными. Конечно, правительство может прибегнуть к помощи армии и полиции, тогда оно наверняка победит — но какой ценой! Томми лелеял надежду на другой, почти невероятный исход: движение экстремистов само собой сойдет на нет, как только будет схвачен и арестован мистер Браун. Так думал Томми. Ведь оно существовало исключительно благодаря воле его неуловимого главаря. Без него они сразу растеряются, начнется паника, и многие честные люди одумаются и в последний момент все-таки пойдут на примирение.

«Театр одного актера, — думал Томми. — Надо поскорей его изловить».

В какой-то мере именно это честолюбивое желание заставило его попросить мистера Картера не вскрывать запечатанный конверт. К тому же ему не давал покоя таинственный, никому не дающийся в руки договор. Порой Томми испытывал ужас перед своей непомерной дерзостью. И он еще смеет надеяться на то, что сделал великое открытие — коего не сумели сделать люди куда умнее и опытнее его. Но, невзирая на сомнения, он не отступал от своего плана. Вечером они с Альбертом вновь забрались в знакомый сад. На сей раз Томми собирался как-нибудь проникнуть в дом. Когда они прокрались к нему почти вплотную, Томми внезапно ахнул.

На третьем этаже кто-то стоял у освещенного окна, и на штору ложилась тень. Этот силуэт Томми узнал бы где угодно! Таппенс! Он ухватил Альберта за плечо.

— Стой здесь. Когда я запою, глаз не спускай с этого окна.

Сам он поспешно вернулся на дорожку и, очень натурально пошатываясь, оглушительным басом завопил:

В госпитале граммофон без конца завывал эту песню. Наверняка Таппенс ее узнает и поймет, что к чему. Томми был начисто лишен слуха, зато глотку имел луженую. Так что шум он поднял оглушительный.

Вскоре корректнейший дворецкий величественно выплыл из дверей в сопровождении корректнейшего лакея. Дворецкий попытался его урезонить. Томми продолжал петь, ласково величая дворецкого «милым добрым толстопузиком». Тогда дворецкий подхватил его под руку, с другой стороны подоспел лакей, вдвоем они быстренько подвели Томми к воротам и аккуратно выставили вон. Дворецкий пригрозил ему полицией — чтобы не вздумал вернуться. Все было проделано великолепно — с безупречной естественностью и достоинством. Кто угодно поклялся бы, что дворецкий — вполне настоящий и лакей — натуральней не бывает. Но только фамилия дворецкого была Виттингтон.

Томми вернулся в гостиницу и начал ждать возвращения Альберта. Наконец этот сообразительный юноша вошел в номер.

— Ну! — нетерпеливо крикнул Томми.

— Все в ажуре. Пока они тащили вас, окошко открылось и оттуда что-то выбросили. — Он протянул Томми измятый листок. — Он был прикреплен к пресс-папье.

На листке было нацарапано: «Завтра в то же время».

— Молодчага! — вскричал Томми. — Дело пошло.

— А я написал записку на листке, обернул камешек и зашвырнул в окно, — с гордостью доложил Альберт.

Томми застонал.

— Твое усердие нас погубит, Альберт. Что хоть ты написал?

— Что мы живем в гостинице и чтобы она, если сможет удрать, пошла туда и заквакала по-лягушачьи.

— Она сразу догадается, что это ты, — сказал Томми со вздохом облегчения. — Воображение тебя подводит, Альберт. Ты хоть когда-нибудь слышал, как квакают лягушки?

Альберт заметно приуныл.

— Выше нос! — сказал Томми. — Все обошлось. Дворецкий мой старый друг, и бьюсь об заклад, что он меня узнал, хотя и не подал виду. Это не входит в их расчеты. Вот почему у нас все шло так гладко. Отпугивать меня они не хотят. Но и ковер мне под ноги стелить не собираются. Я пешка в их игре, Альберт, только и всего. Но, видишь Ли, если паук позволит мухе без труда улизнуть, муха может заподозрить, что это неспроста. Молодой, но многообещающий мистер Томас Бирсфорд очень кстати в нужную для них минуту выполз на сцену. Но в дальнейшем мистеру Томасу Бирсфорду лучше держать ухо востро!

Томми лег спать в превосходном настроении, предварительно разработав подробный план действий на следующий вечер. Он не сомневался, что обитатели Астли-Прайерс пока не будут чинить ему препятствий. Ну, а чуть позже Томми намеревался устроить им сюрприз.

Однако около двенадцати часов его спокойствие было нарушено самым бесцеремонным образом. Ему сообщили, что кто-то спрашивает его в баре. Это был дюжий извозчик, чуть не по уши забрызганный грязью.

— Ну, любезный, что вам надо? — спросил Томми.

— Может, это для вас, сэр? — Извозчик показал ему очень грязный вчетверо сложенный листок, на котором было написано: «Передайте это джентльмену, живущему в гостинице по соседству с Астли-Прайерс. Получите десять шиллингов».

Увидев знакомый почерк, Томми с удовольствием отметил, что Таппенс сразу сообразила, что он мог поселиться в гостинице под вымышленной фамилией. Он протянул руку к листку.

— Совершенно верно.

Извозчик медлил.

— А десять шиллингов?

Томми поспешно вытащил из кошелька десятишиллинговую бумажку, и извозчик вручил ему листок, который Томми тут же развернул.

«Милый Томми.

Я догадалась, что это ты был вчера вечером. Сегодня не приходи. Они устроят засаду. Нас сейчас увезут. Вроде бы в Уэльс-Холихед. Записку я брошу на дороге, если удастся. Аннет рассказала мне, как ты вырвался. Не падай духом.

Твоя Тапенс».

Еще не дочитав этого вполне типичного для Таппенс послания, Томми завопил Альберту:

— Пакуй мой чемодан! Мы выезжаем.

— Есть, сэр! — послышался грохот каблуков — Альберт метался между шкафом и чемоданом.

Холихед? Так, значит, все-таки… Томми был сбит с толку и медленно перечитал записку.

Над его головой продолжали грохотать сапоги. Внезапно до Альберта снизу донеслось:

— Альберт! Я идиот! Распакуй чемодан.

— Есть, сэр!

Томми задумчиво разгладил листок.

— Да, идиот! — произнес он негромко. — Но не я один. И теперь я знаю кто!

Глава 24
Джулиус делает ход

В роскошном номере «Клариджа» Краменин, развалившись на диване, диктовал секретарю фразы, изобилующие шипящими звуками, коими так богат русский язык.

Внезапно телефон рядом с секретарем замурлыкал, он снял трубку и, спросив, кто это, обернулся к своему патрону.

— Вас.

— Кто?

— Назвался мистером Джулиусом П. Херсхейммером.

— Херсхейммер… — задумчиво повторил Краменин. — Знакомая фамилия.

— Его отец был одним из стальных королей Америки, — объяснил секретарь, обязанностью которого было знать все. — У этого молодого человека за душой, наверное, не один десяток миллионов.

Краменин прищурился.

— Пойди поговори с ним, Иван. Узнай, что ему нужно.

Секретарь послушно вышел, бесшумно притворив за собой дверь. Он скоро вернулся.

— Отказывается что-либо объяснить. Говорит, что дело абсолютно личное, и что ему необходимо вас видеть.

— Не один десяток миллионов, — пробормотал Краменин. — Ведите его сюда, мой дорогой Иван.

Секретарь снова вышел и привел Джулиуса.

— Мосье Краменин? — резко спросил посетитель.

Русский наклонил голову, внимательно вглядываясь в него своими светлыми змеиными глазами.

— Рад с вами познакомиться, — сказал американец. — У меня к вам очень важное дело, которое я хотел бы обговорить с вами наедине. — И он выразительно посмотрел на секретаря.

— Мой секретарь, мосье Грибер. От него у меня нет секретов.

— Возможно. Но у меня есть, — заметил Джулиус сухо, — а потому буду весьма обязан, если вы прикажете ему убраться.

— Иван, — мягко сказал русский, — уважь гостя, побудь в соседней комнате.

— Никаких соседних комнат! — перебил Джулиус. — Знаю я номера в таких отелях! Я должен быть уверен, что нас никто не услышит. Пошлите его в лавочку купить фунтик орехов.

Манеры американца не слишком понравились Краменину, но он сгорал от любопытства.

— А ваше дело займет много времени?

— Если оно вас заинтересует — возможно, и всю ночь.

— Ну, хорошо. Иван, ты мне больше сегодня не понадобишься. Сходи в театр, немножко развлечешься.

— Благодарю вас, ваше превосходительство.

Секретарь с поклоном удалился.

Джулиус, стоя у двери, провожал его взглядом. И наконец с удовлетворенным вздохом закрыл дверь.

— Ну, а теперь, мистер Херсхейммер, вы удовлетворены? Можете излагать свое дело.

— Это я сейчас, — начал Джулиус, растягивая слова. — Руки вверх, или я стреляю, — докончил он совсем другим тоном.

Секунду Краменин тупо смотрел на дуло пистолета, потом почти с комической торопливостью вскинул руки над головой. За эту секунду Джулиус успел оценить его: Краменин был жалким трусом, так что больших хлопот с ним не предвиделось.

— Это насилие! — истерически взвизгнул русский. — Насилие! Вы хотите меня убить?

— Нет, если вы не будете так вопить. И не подбирайтесь к звонку. Так-то оно лучше.

— Что вам надо? Не торопитесь! Не забывайте, я очень нужен моей стране. Моя жизнь мне не принадлежит. Возможно, меня очернили…

— В таком случае, — сказал Джулиус, — тот, кто вас продырявит и, стало быть, впустит в вас немножко света, окажет человечеству хорошую услугу. Но не беспокойтесь, убивать вас я пока не собираюсь. Конечно, если вы будете себя разумно вести.

Русский съежился под его угрожающим взглядом и облизнул пересохшие губы.

— Чего вы хотите? Денег?

— Нет. Мне нужна Джейн Финн.

— Джейн Финн?.. Я… В первый раз о ней слышу.

— Врете! Вы прекрасно знаете, о ком я говорю.

— Говорю вам, я никогда о ней не слышал.

— Вот и я говорю, — подхватил Джулиус, — что Малышу Вилли не терпится рявкнуть как следует.

Русский мигом сник.

— Вы не посмеете…

— Еще как посмею, старина!

Его тон, видимо, убедил Краменина, и он нехотя выдавил:

Ну, предположим, я знаю, о ком вы говорите. Дальше что?

— Дальше вы мне прямо сейчас скажете, где ее можно найти.

Краменин мотнул головой.

— Не могу.

— Это почему же?

— Вы просите невозможного.

— Боитесь, а? Кого бы это? Мистера Брауна? А, задергались! Значит, он все-таки существует? До сих пор я в этом сомневался. Это же надо! Так трястись при одном упоминании о нем!

— Я его видел, — медленно произнес русский. — Разговаривал с ним. Но что это он, я узнал позже. Совсем не похож на лидера. Так, человек из толпы. Если я встречу его снова, то не узнаю. Кто ой на самом деле, мне неизвестно, но в одном я твердо уверен: это страшный человек.

— Но он же ничего не узнает! — возразил Джулиус.

— От него ничего не скроешь, и его месть мгновении. Даже я — Краменин! — не могу рассчитывать на снисхождение.

— Значит, вы отказываетесь выполнить мою просьбу?

— Вы просите невозможного.

— Жаль. Вам не повезло! Лично вам, — посмеиваясь, сказал Джулиус. — Но миру в целом — скорее, наоборот! — Он поднял пистолет.

— Стойте! — взвизгнул русский. — Неужели вы и правда хотите меня застрелить?

— Чистая правда. Как я слышал, вы, революционеры, человеческую жизнь ни во что не ставите. Однако, когда речь зашла о вашей собственной — вон как вы запели! Что ж, я дал вам шанс спасти вашу грязную шкуру — вы от него отказались.

— Но они меня убьют!

— Я же сказал, — ласково прожурчал Джулиус, — решать вам. Я могу только предупредить: Малыш Вилли бьет без промаха, и на вашем месте я бы выбрал мистера Брауна. Все-таки шанс.

— Если вы меня убьете, вас повесят, — не очень уверенно заявил русский.

— И не надейтесь, приятель. Вы забыли про доллары. Орава адвокатов засучит рукава, подыщет каких-нибудь знаменитостей от медицины, и те мигом установят, что у меня временное помрачение ума. Полгодика отдохну в тихом санатории, мое здоровье пойдет на поправку, доктора объявят, что кризис миновал и больной снова в здравом уме. Для малыша Джулиуса все кончится о'кей. Я готов стерпеть несколько месяцев врачебного надзора ради того, чтобы избавить мир от вас. Не надо тешить себя мыслью, будто по вашей милости меня повесят.

Русский ему поверил. Сам нечистый на руку, он знал, чего можно добиться с помощью денег. Ему доводилось читать отчеты об американских судах над убийцами, вполне в духе картины, нарисованной Джулиусом. Он сам покупал и продавал правосудие. У этого мускулистого американца, гнусненько растягивающего слова, на руках были все козыри.

— Считаю до пяти, — сказал Джулиус. — Если на цифре четыре вы еще не одумаетесь, то вам не придется больше бояться мистера Брауна. Он, возможно, пришлет цветы на похороны, но их аромата вы уже не почувствуете. Приготовились? Начинаю. Раз… два… три… четыре…

Русский взвизгнул:

— Не стреляйте! Я все скажу, все что хотите!

Джулиус опустил револьвер.

— Я так и знал, что вы образумитесь. Где она?

— В Гейт-хаусе, в Кенте. Дом называется Астли-Прайерс.

— Ее держат взаперти?

— Ей не позволяют выходить из дома. Хотя это только предосторожность. Дуреха потеряла память, чтобы ее черт побрал!

— Какая досада! Для вас и ваших приятелей! Не так ли? Ну, а другая девушка, которую вы изловили хитростью неделю назад?

— Она тоже там, — угрюмо признался русский.

— Вот и славно, — сказал Джулиус. — Как все складно получается! И ночь-то сегодня какая — как раз для прогулки!

— Какой еще прогулки? — вздрогнув, спросил Краменин.

— В Гейт-хаус, куда же? Надеюсь, вы любите кататься в автомобиле?

— О чем вы? Я никуда не поеду!

— Не горячитесь. Или вы думаете, я такой доверчивый сосунок, и спокойненько вас здесь оставлю? Да вы же сразу броситесь названивать своим дружкам! Ведь так? (Он заметил, как у русского вытянулось лицо.) У вас уже все обдумано! Нет, сэр, вы поедете со мной. Это дверь в вашу спальню? Идите туда. Малыш Вилли и я пойдем следом. Так, наденьте теплое пальто. Прекрасно. Это что же, на меху? Ай-ай-ай. А еще социалист! Ну, чудненько. Сейчас мы спустимся в вестибюль и выйдем на улицу к моему «ройсу». И помните: вы у меня под прицелом. Мне что так стрелять, что сквозь карман — все едино. Одно слово или даже один взгляд кому-нибудь из этих ливрейных прислужников, и в кипящем котле на серном огне станет чуточку теснее.

Они спустились по лестнице и направились к машине. Русского трясло от ярости. Вокруг сновали гостиничные служащие. Он уже готов был крикнуть, но все-таки не решился. Американец явно был человеком слова. Когда он подошли к машине, Джулиус облегченно вздохнул. Опасная зона осталась позади. Страх полностью парализовал его жертву.

— Влезайте, — скомандовал он и заметил, что пленник украдкой покосился на шофера. — Нет, от него помощи не ждите. Моряк. Его подводная лодка была в России, когда началась революция. Ваши ребятки убили его брата. Джордж!

— Слушаю, сэр! — Шофер обернулся к ним.

— Этот джентльмен — русский большевик. Убивать мы его не хотим, однако обстоятельства могут перемениться. Вы поняли?

— О да, сэр.

— Едем в Кент в Гейт-хаус. Дорогу туда знаете?

— Да, сэр. Будем там через полтора часа.

— Давайте через час. Я тороплюсь.

— Постараюсь, сэр! — Машина стремительно ввинтилась в поток автомобилей.

Джулиус расположился поудобнее рядом со своим пленником. Он не вынимал руку из кармана, но держался вполне светски.

— Однажды я пристрелил одного типа в Аризоне^[155]… — начал он бодро.

К концу часовой поездки бедняга Краменин был полумертв от ужаса. Тип из Аризоны, потом бандит из Фриско^[156], а затем некий колоритный эпизод в Скалистых горах^[157]. Джулиус не всегда строго следовал истине, но рассказчиком был отменным.

Притормозив, шофер сообщил, что они въезжают в Гейт-хаус. Джулиус потребовал от русского дальнейших указаний. Он намеревался подъехать прямо к дому. А потом Краменин должен распорядиться, чтобы к нему привели обеих девушек. Джулиус напомнил ему, что Малыш Вилли никаких вольностей не потерпит. Но Краменин к этому времени был уже полностью в его руках. Бешеная скорость, с какой они сюда мчались, окончательно добила его: он прощался с жизнью на каждом повороте.

Автомобиль проехал по аллее и остановился перед крыльцом. Шофер оглянулся, ожидая распоряжений.

— Сначала разверните машину, Джордж. Потом позвоните и садитесь за руль. Мотор не выключайте и будьте готовы рвануть, как только я скажу.

— Слушаю, сэр.

Дверь открыл дворецкий. Краменин почувствовал, 470 к его ребрам прижато дуло револьвера.

— Ну-с! — прошипел Джулиус. — И поосторожней! Русский кивнул. Его губы побелели, а голос слегка дрожал.

— Это я… Краменин! Ведите ее сюда, немедленно. Нельзя терять ни минуты!

Виттингтон спустился с крыльца. Он испустил удивленное восклицание:

— Вы? Что случилось? Вы же знаете, что по плану. У Краменина в запасе был довод, который не раз был опробован им в критических ситуациях:

— Нас предали! Теперь уже не до планов. Надо спасать свою шкуру. Немедленно девчонку ко мне. Это наш единственный шанс.

Виттингтон замялся, но тут же спросил:

— У вас есть приказ от него?

— Естественно! Как же иначе? Да быстрее же! Нельзя терять времени, Вторую дуреху тоже прихватите.

Виттингтон кинулся в дом. Потянулись мучительные минуты. Но вот в дверях появились две стройные фигурки, в наспех накинутых пальто. Девушек втолкнули в машину.

Более миниатюрная пыталась сопротивляться, и Виттингтон применил силу. Джулиус наклонился к ним, и его лицо попало в полосу света, падавшую из двери. Кто-то за спиной Виттингтона удивленно вскрикнул. Маскарад кончился.

— Вперед, Джордж! — крикнул Джулиус, Шофер отпустил сцепление, и машина помчалась.

Человек на крыльце выругался. Его рука нырнула в карман и вслед за вспышкой донесся треск выстрела. Пуля просвистела возле головы высокой девушки.

— Ложись, Джейн! — крикнул Джулиус. — На пол! — Он столкнул ее с сиденья, встал, тщательно прицелился И выстрелил.

— Попали? — радостно вскрикнула Таппенс.

— Само собой, — ответил Джулиус. — Но только ранил. Такую вонючку одной пулей не уложишь. С вами все нормально, Таппенс?

— Конечно. Где Томми? А это кто? — Она кивнула в сторону дрожащего Краменина.

— Томми намылился в Аргентину. По-моему, он поверил, что вы сыграли в ящик. Поосторожнее у ворот, Джордж. Вот так. Им потребуется минут пять, чтобы наладиться за нами в погоню. И наверняка позвонят своим. Так что впереди может быть засада, и не одна. Выберите-ка окольную дорогу. Таппенс, вас интересует, кто этот господин? Разрешите представить вам мосье Краменина. Я уговорил его прокатиться, ведь это полезно для здоровья, верно?

Русский, все еще в тисках ужаса, промолчал.

— Но почему они нас отпустили? — спросила Таппенс.

— Ну, мосье Краменин, по-моему, так мило их попросил, что у них духа не хватило ему отказать.

Тут русский уже не выдержал и разразился громкими криками:

— Будьте вы прокляты! Они же теперь знают, что я их предал. Пока я здесь, в Англии, меня каждую минуту могут убить!

— Еще как могут, — согласился Джулиус. — Рекомендую вам немедленно сматываться в Россию.

— Ну так отпустите меня! — заорал тот. — Я же сделал то, о чем вы меня просили. Почему вы меня держите?

— Во всяком случае, не ради вашего приятного общества. Можете выйти хоть сейчас. Я просто думал, вы предпочтете, чтобы я отвез вас в Лондон.

— Еще вопрос, доберетесь ли вы до Лондона! — огрызнулся русский. — Высадите меня немедленно.

— Да пожалуйста. Затормозите, Джордж! Этому джентльмену наскучила наша прогулка. Если меня когда-нибудь занесет в Россию, мосье Краменин, я жду горячего приема и…

Но, прежде чем Джулиус договорил и даже прежде чем машина остановилась, русский выскочил из нее и скрылся в темноте.

— Как ему не терпелось с нами расстаться, — заметил Джулиус, когда автомобиль снова набрал скорость. — Забыл даже попрощаться с дамами… Джейн, можешь теперь снова сесть нормально.

— Каким образом вы его «убедили»? — спросила та, в первый раз нарушив молчание.

— Все Малыш Вилли! — Джулиус нежно погладил револьвер.

— Здорово! — воскликнула она. Ее щеки заалели, а глаза смотрели на Джулиуса с восхищением.

— Мы с Аннет понятия не имели, что нас ждет, — сказала Таппенс. — Виттингтон погнал нас вниз без всяких объяснений, и мы было решили, что агнцев ведут на заклание.

— Аннет? — сказал Джулиус. — Вы ее так называете? — Он, казалось, старался освоиться с новой мыслью.

— Но это же ее имя! — ответила Таппенс, широко раскрыв глаза.

— Как бы не так! — отрезал Джулиус. — Хотя она, может, и сама так думает, потому что потеряла память, бедная девочка. Короче, она теперь с нами — настоящая Джейн Финн, собственной персоной.

— Как?.. — воскликнула Таппенс и умолкла. Раздался треск выстрела, и пуля застряла в обивке у самого ее затылка.

— Ложитесь! — крикнул Джулиус. — Засада! Эти парни времени зря не теряли. Наддайте, Джордж.

«Роллс-ройс» рванул вперед. Сзади донесся треск еще трех выстрелов, но, к счастью, ни одна пуля не задела машины. Джулиус, вскочив, перегнулся через спинку сиденья.

— Цели не видно, — объявил он угрюмо. — Но, думаю, неподалеку еще одна компания расположилась в лесочке на пикничок. А! — Он поднес руку к щеке.

— Вы ранены? — воскликнула Аннет.

— Так, царапина.

Она вскочила.

— Выпустите меня! Выпустите меня! Остановите машину! Они гонятся за мной. Им нужна я! Не хочу, чтобы вы из-за меня погибли! Пустите! — Она пыталась открыть дверцу.

Джулиус крепко схватил девушку за локти и внимательно посмотрел ей в глаза. В ее речи не было ни малейшего акцента.

— Ну-ка сядь, детка, — сказал он ласково. — Значит, с памятью у тебя все в порядке? Морочила их все это время?

Она кивнула и неожиданно расплакалась. Джулиус погладил ее по плечу.

— Ну-ну, сиди смирно. Мы так просто им тебя не отдадим.

Всхлипывая, девушка пробормотала:

— Вы из Америки, я по выговору слышу. Я так хочу домой!

— Само собой, я оттуда. Я твой двоюродный брат — Джулиус Херсхейммер. И в Европу приехал только для того, чтобы тебя разыскать. И уж заставила ты меня побегать!

Шофер сбавил скорость.

— Впереди перекресток, сэр. Я не знаю, куда поворачивать.

Машина теперь еле ползла. Внезапно кто-то перевалился через багажник и головой вперед рухнул между ними.

— Извините, — сказал Томми, принимая вертикальное положение.

На него обрушился град восклицаний и вопросов. Он ответил на них разом:

— Прятался в кустах у аллеи. Прицепился к багажнику. Вы так мчались, что я и окликнуть вас не мог. Думал только о том, как бы не сорваться. А теперь, девочки, вылезайте!

— Что?

— Да-да. Вон там станция. Поезд через три минуты. Вы еще успеете.

— Какого черта нам вылезать? — рявкнул Джулиус. — Ты что, надеешься сбить их со следа? Размечтался!

— Мы с тобой вылезать не будем, только девочки.

— Ты свихнулся, Бирсфорд, просто ополоумел. Их нельзя отпускать одних. Тогда все сорвется.

Томми повернулся к Таппенс.

— Немедленно вылезай, Таппенс, забирай ее и делай то, что я скажу. С вами ничего не случится. Вы в полной безопасности. Садитесь в лондонский поезд, с вокзала поезжайте прямо к сэру Джеймсу Пилю Эджертону. Мистер Картер живет за городом, там вы будете в полной безопасности.

— Да провались ты! — крикнул Джулиус. — Сумасшедший! Джейн, сиди где сидишь.

Молниеносным движением Томми выхватил пистолет из руки Джулиуса и навел на него.

— Теперь ты понял, что я не шучу? Вылезайте, обе, и делайте, что я говорю… или я стреляю!

Таппенс выпрыгнула и потащила за собой упирающуюся Джейн.

— Идем, все будет хорошо. Раз Томми говорит, значит, он знает. Быстрей! Мы упустим поезд.

Девушки побежали по шоссе.

Ярость Джулиуса вырвалась наружу:

— Какого дьявола…

— Заткнись! — перебил его Томми. — Мне надо с вами поговорить, мистер Джулиус П. Херсхейммер.

Глава 25
Рассказ Джейн

Ухватив Джейн под руку, Таппенс потащила ее к платформе. Ее чуткий слух уловил шум приближающегося поезда.

— Быстрей, — выдохнула она, — а то не успеем!

Они вбежали на платформу как раз в тот момент, когда поезд остановился. Таппенс открыла дверцу пустого купе, и они, задыхаясь, упали на мягкий диван.

В дверь заглянул какой-то мужчина, потом прошел к соседнему купе. Джейн вздрогнула. Ее глаза расширились от ужаса, и она вопросительно посмотрела на Таппенс.

— А если это один из них? — едва дыша, прошептала она.

Таппенс покачала головой.

— Нет-нет. Все в порядке. — Она ласково сжала руку Джейн. — Если бы Томми не был твердо уверен, что все будет хорошо, он никогда бы не отправил нас одних.

— Но он не знает их так, как знаю я! — Джейн задрожала. — Тебе этого не понять. Пять лет… Целых пять лет! Иногда мне казалось, что я сойду с ума.

— Забудь. Все уже позади.

— Ты думаешь?

Поезд тем временем тронулся и, набирая скорость, устремился в ночной мрак. Внезапно Джейн Финн испуганно вскочила.

— Что это? По-моему, я видела лицо… Кто-то заглянул в окно.

— Там же ничего нет. Вот, сама посмотри. — Таппенс подошла к окну и опустила раму.

— Ты уверена?

— Абсолютно.

— Наверное, я похожа на трусливого кролика, — несколько смущенно сказала Джейн. — Но я ничего не могу с собой поделать. Ведь если они теперь меня поймают… — Ее глаза округлились от ужаса, и она невидящим взглядом смотрела прямо перед собой.

— Не надо! — умоляюще воскликнула Таппенс. — Приляг и ни о чем не думай. Можешь не сомневаться: раз Томми сказал, что нам ничего не грозит, значит, не грозит.

— Но мой двоюродный брат так не считает. Он не хотел отпускать нас одних.

— Да-а, — протянула Таппенс, немного смутившись.

— О чем ты сейчас думаешь? — спросила Джейн отрывисто.

— Почему ты спрашиваешь?

— У тебя голос… какой-то странный.

— Да, мне кое-что пришло в голову, — призналась Таппенс. — Но пока я ничего не скажу. Ведь я могу ошибиться, впрочем, вряд ли. Собственно, я давно об этом думала, очень давно. И Томми, по-моему, тоже… Но ты не волнуйся. У нас еще будет время все обсудить. Тем более, не исключено, что все обстоит совсем иначе. Ну, пожалуйста, ляг и ни о чем не думай.

— Попробую. — Смежив длинные ресницы, она закрыла глаза.

Но Таппенс продолжала сидеть, она была начеку, точно бдительный терьер, которому поручили охранять сад. Вопреки ее собственным заверениям, ей было не по себе. Она не сводила глаз с окон, и кнопка звонка была у нее под рукой. Таппенс и сама не знала, что ее так тревожит. Однако на самом деле совсем не испытывала той спокойной уверенности, которую изображала. Она, конечно, верила Томми, но ее все же одолевали сомнения. Разве может такой простодушный и честный человек тягаться с этим дьявольски хитрым преступником? И не угодить при этом в ловушку?

Если они благополучно доберутся до сэра Джеймса Пиля Эджертона, все обойдется. Но доберутся ли? А что, если мистер Браун уже наслал на них свою невидимую рать? Даже воспоминание о том, как Томми стоял с револьвером в руке, ее не успокаивало. Как знать, может, сейчас он уже в их лапах, они могли его одолеть, ведь их много… Таппенс решила составить свой план действий.

Когда поезд наконец, подкатил к перрону Черинг-Кросс, Джейн Финн испуганно вскочила.

— Приехали? А я и не надеялась.

— Да нет, до Лондона ничего случиться не могло. Если что-нибудь и начнется, то только теперь. Быстрей, быстрей! И бегом к такси!

Они спешно уплатили за проезд и через минуту уже сидели в машине.

— Кингз-Кросс, — приказала Таппенс и тут же в ужасе подскочила. В окошко заглянул человек, причем, похоже, тот самый, что сел в соседнее купе. У нее возникло жуткое ощущение, что вокруг них медленно смыкается железное кольцо.

— Понимаешь, — объяснила она Джейн, — если они догадывались, что мы едем к сэру Джеймсу, это собьет их с толку. Теперь они решат, что мы едем к мистеру Картеру. Он живет где-то в северном пригороде.

За Холборном они попали в затор. Именно на это и рассчитывала Таппенс.

— Скорей! — шепнула она. — Открой правую дверцу!

Они выпрыгнули на мостовую и через две минуты уже сидели в другом такси, которое везло их в обратном направлении к Карлтон-хаус-террас.

— Ну вот, — удовлетворенно вздохнула Таппенс. — Уж теперь-то они сбились со следа. Нет, я все-таки умница. Как, наверное, ругается тот таксист! Но я запомнила его номер и завтра вышлю ему деньги по почте. Так что если он и правда шофер, то внакладе не останется. Куда он поворачивает… Ой!

Раздался скрежет, и их встряхнуло. С ними столкнулось другое такси. В мгновение ока Таппенс очутилась на тротуаре. К месту происшествия уже направлялся полицейский. Но девушка сунула шоферу пять шиллингов и они с Джейн скрылись в толпе.

— Теперь совсем близко, — сказала Таппенс, тяжело дыша (такси столкнулось на Трафальгарской площади)^[158].

— По-твоему, это случайность? Или нет?

— Не знаю. Возможно, и не случайность.

Держась за руки, они почти бежали.

— Может, мне только чудится, — внезапно сказала Таппенс, — по-моему, нас кто-то нагоняет.

— Быстрее! — прошептала Джейн. — Да быстрее же!

Они были уже на углу Карлтон-хаус-террас и немного успокоились. Внезапно перед ними вырос верзила, он был пьян.

— Добрый вечер, барышни! — сказал он, икнув. — Куда это мы так торопимся?

— Будьте добры, пропустите нас! — властно потребовала Таппенс.

— Словечко на ушко твоей миленькой подружке. — Не очень слушающейся его рукой он ухватил Джейн за плечо. Таппенс услышала за спиной приближающийся топот, но не стала выяснять, друзья там или враги. Наклонив голову, она прибегла к испытанному маневру детских лет — боднула верзилу в обширное брюхо. Ее коварный выпад увенчался полным успехом. Верзила, охнув, осел на тротуар, а Таппенс и Джейн припустили во весь дух. Заветный дом был дальше по улице. А сзади опять раздался топот. Все ближе и ближе… Совсем запыхавшись, они добрались до двери сэра Джеймса. Таппенс принялась звонить, а Джейн — стучать молотком.

Верзила был уже у крыльца, но на секунду замешкался. И именно в эту секунду дверь распахнулась, и обе девушки одновременно юркнули внутрь. Из библиотеки к ним навстречу вышел сэр Джеймс.

— О-о! Что случилось?

Он быстро шагнул вперед и обнял за плечи пошатнувшуюся Джейн. Бережно поддерживая девушку, он отвел ее в библиотеку и уложил на кожаный диван. Плеснув в рюмку коньяка — из графина, стоявшего на столике, — он заставил Джейн отпить глоток. Она глубоко вздохнула, но в глазах ее все еще был страх.

— Ничего, ничего. Не бойтесь, деточка! Тут вы в полной безопасности.

Джейн теперь дышала ровнее, бледные щеки чуть порозовели. Сэр Джеймс посмотрел на Таппенс с ласковой насмешкой.

— Мисс Таппенс здесь с нами. Значит, как и ваш приятель Томми, вы не покинули наш мир?

— Молодых Авантюристов не так-то просто заставить покинуть его! — похвастала Таппенс.

— Я вижу, — тем же тоном заметил сэр Джеймс. — Если не ошибаюсь, совместное предприятие завершилось полным успехом, и это (он повернулся к дивану) мисс Джейн Финн?

Джейн приподнялась и села.

— Да, — сказала она негромко. — Я Джейн Финн. И мне надо очень много вам рассказать.

— После, когда вы немного отдохнете…

— Нет-нет, сейчас же! — Она невольно повысила голос. — Если я все расскажу, мне будет не так страшно.

— Ну, как угодно, — сказал адвокат и опустился в глубокое кресло сбоку от дивана. Джейн тихим голосом начала свой рассказ:

— Мне предложили место в Париже, и я взяла билет на «Лузитанию». Войну я принимала близко к сердцу и очень хотела как-то помочь. Я занималась французским, и моя преподавательница сказала, что госпиталю в Париже требуются добровольцы. Я написала туда, и меня приняли в штат. Близких у меня никого не было, так что все устроилось очень быстро.

Когда в «Лузитанию» попали торпеды, ко мне подошел мужчина. Во время плавания я видела его несколько раз и у меня создалось впечатление, что он чего-то боится. Он спросил, патриотка ли я, сказал, что везет документ огромной важности для союзных держав. И попросил меня сохранить его. Я согласилась, и он сказал, чтобы я следила за объявлениями в «Таймс». Если объявление так и не появится, мне нужно было передать документ американскому послу.

То, что произошло затем, и сейчас кажется страшным кошмаром… даже по ночам снится… Об этом я говорить не стану. Мистер Денвере предупредил, чтобы я была очень осторожна. Возможно, за ним следили с самого Нью-Йорка, хотя он так не думал. Вначале у меня не было никаких подозрений, но на пароходе из Ирландии в Холихед я начала тревожиться. Одна женщина всячески меня опекала и вела себя точно моя близкая подруга — некая миссис Вандемейер. Сперва я была только благодарна ей за участие, но чем-то она была мне неприятна. На ирландском пароходе я несколько раз видела, как она разговаривала с какими-то странными людьми и, судя по взглядам, которые они бросали в мою сторону, речь шла обо мне. Тут я вспомнила, что на «Лузитании» она стояла совсем близко от меня, когда мистер Денвере передавал пакет, а прежде не раз пыталась завести с ним разговор. Мне стало страшно, но что делать дальше, я не знала.

Сначала решила переночевать в Холихеде, а в Лондон уехать на следующий день, но потом поняла, что едва не совершила большую глупость. Выход был только один: притвориться, будто я ничего не замечаю, и надеяться на лучшее. Мне казалось, что, если я буду настороже, у них ничего не получится. Кое-какие меры предосторожности я все-таки приняла: распорола пакет, подменила договор чистым листком и снова зашила. А потому не опасалась, что пакет у меня украдут или отнимут. Но как спрятать настоящий? Над этим я долго ломала голову. Наконец я его развернула — он был всего на двух листках, и вложила их в журнал между двумя рекламными страницами, которые потом склеила по краям (клей для этого я соскребла с конверта). Я сунула журнал в карман плаща и так с ним и ходила.

В Холихеде я попыталась сесть в купе с людьми, которые не вызывали у меня подозрений, но каким-то образом вокруг меня все время оказывались люди, которые оттесняли меня туда, куда я не хотела идти. В этом было что-то странное и зловещее. В конце концов я очутилась в купе с миссис Вандемейер. Я прошлась по коридору, но в других купе все места были заняты, так что мне пришлось вернуться и сесть рядом с ней. Я утешалась мыслью, что мы не одни, — напротив сидели очень симпатичные муж и жена. Ну, и я почти успокоилась, откинулась на спинку, полузакрыв глаза. Наверное, они решили, что я сплю, но я-то видела их сквозь ресницы. Симпатичный мужчина напротив вдруг достал что-то из своего саквояжа и протянул миссис Вандемейер. При этом он подмигнул ей… Не могу вам передать, какой меня охватил страх. Я подумала: во что бы то ни стало надо уйти. Я встала, стараясь не выдать своего ужаса. Но, вероятно, они что-то заподозрили. Не знаю. Во всяком случае, миссис Вандемейер вдруг прошипела «сейчас!» и, когда я попробовала закричать, набросила что-то мне на рот и нос. И одновременно меня сильно ударили сзади по голове…

Джейн умолкла, вся дрожа. Сэр Джеймс ласково ее подбодрил, и через минуту она снова заговорила:

— Не знаю, сколько времени я была без сознания. Но когда очнулась, то почувствовала страшную слабость и тошноту. Лежала я на грязной постели, отгороженной ширмой от остальной комнаты. Из-за ширмы доносились голоса. Один принадлежал миссис Вандемейер. Я прислушалась, но вначале смысл слов до меня не доходил. Когда же я начала понимать, о чем они говорят, то меня охватил такой ужас, что я чуть не закричала.

Договор они не нашли. Распороли пакет, обнаружили чистые листки и совсем рассвирепели. Они гадали: я подменила их или Денвере с самого начала был только приманкой, а подлинный договор переправили с кем-то другим. Они говорили (Джейн закрыла глаза), что надо подвергнуть меня пыткам!

Впервые в жизни я поняла, что такое настоящий смертный страх! Потом они зашли за ширму — поглядеть на меня. Я закрыла глаза и притворилась, будто все еще без сознания. Как мне было страшно, что они услышат стук моего сердца! Но они ушли. А я начала думать, думать… Что делать? Я знала, что, если меня будут пытать, я долго не выдержу.

И тут мне внезапно пришла мысль о потере памяти. Амнезия. Меня всегда интересовал этот феномен, и я прочла много специальных книг. Так что примерно знала, как себя вести. Если мне удастся заморочить их, у меня появятся шансы на спасение. Я помолилась, глубоко вздохнула, а потом открыла глаза и принялась что-то бормотать по-французски!

Миссис Вандемейер примчалась сразу же. И на лице у нее была такая злость… я до смерти перепугалась. Но заставила себя недоумевающе ей улыбнуться и спросила по-французски, что со мной.

Как я поняла по ее лицу, это сбило ее с толку. Она позвала мужчину, с которым разговаривала. Он встал у ширмы так, что его лицо оставалось в тени, и заговорил со мной по-французски. Голос у него был самый обыкновенный и тихий, но все равно его я, не знаю почему, испугалась куда больше, чем миссис Вандемейер. У меня было ощущение, что он видит меня насквозь, но я продолжала играть свою роль и снова спросила, где я, потом добавила, что мне необходимо что-то вспомнить — совершенно необходимо! И только сейчас все куда-то пропало. Я все больше и больше волновалась. Он спросил, как меня зовут, я ответила, что не знаю, что я ничего, ничегошеньки не помню.

Вдруг он схватил меня за руку и начал ее выворачивать. Боль была ужасная. Я закричала. Он крутил и крутил, а я кричала, кричала, — но только по-французски. Не знаю, сколько бы я так выдержала, но, к счастью, мне стало дурно. Теряя сознание, я услышала, как он сказал: «Это не симуляция! Да и у девчонки ее возраста просто не может быть необходимых специальных знаний». Видно, он забыл, что американские девушки в этом смысле много старше своих английских сверстниц и больше интересуются наукой.

Когда я пришла в себя, миссис Вандемейер просто источала нежность и заботливость. Видимо, таковы были инструкции. Она заговорила со мной по-французски, объяснила, что я перенесла тяжелый шок и была очень больна. Я разыграла полубессознательное состояние и пожаловалась, что «доктор» очень больно сжал мне запястье. Ее мои слова, казалось, обрадовали.

Потом она вышла из комнаты. На всякий случай я продолжала лежать тихо, почти не шевелясь. Потом встала и обошла комнату. Я решила, что такое поведение должно выглядеть естественным, если за мной и правда подглядывают. Комната была убогой и грязной. Ни одного окна — мне это показалось странным. Дверь, я полагаю, была заперта, но я не стала проверять. На стенах висели пожелтелые гравюры, изображавшие сцены из «Фауста».

Таппенс и сэр Джеймс хором воскликнули «А-а!». Джейн кивнула.

— Да. Это была та самая комната, где заперли мистера Бирсфорда. Естественно, тогда я не знала, что нахожусь в Лондоне, а тем более — в Сохо. Меня мучительно грызла одна мысль… И я даже ахнула от облегчения, когда увидела, что мой плащ небрежно брошен на спинку стула. И свернутый журнал по-прежнему торчит из кармана!

Если бы я могла знать точно, что за мной не следят! Я оглядела стены, но ничего подозрительного не увидела, и все-таки меня не оставляло ощущение, что где-то в них скрыто отверстие. Тогда я вдруг прислонилась к столу, закрыла лицо руками и с рыданием вскрикнула: «Моп Dieu! Mon Dieu!» У меня очень острый слух, и я явственно расслышала шелест платья и легкое поскрипывание. Мне этого было достаточно. За мной следят!

Я снова легла, и через какое-то время миссис Вандемейер принесла мне ужин. Она все еще была мила до тошноты. Наверное, ей приказали завоевать мое доверие. Внезапно она достала пакетик из клеенки и спросила, узнаю ли я его. А сама так и впилась в меня глазищами.

Я взяла его и с недоумением повертела в руках. Потом покачала головой и сказала, что мне чудится, будто я что-то о нем вспоминаю, будто вот-вот вспомню все, но в памяти полный провал. Тут она мне объяснила, что я ее племянница и должна называть ее «тетя Рита». Я послушалась, и она велела мне не тревожиться: память ко мне скоро вернется.

Ночь началась ужасно. Еще до разговора с ней я продумала план действий. Документ пока был цел, но оставлять его в журнале и дальше казалось очень рискованным. Ведь в любую минуту они могли забрать плащ и выбросить журнал. Я лежала так примерно до двух часов, потом встала, стараясь не шуметь, и в темноте начала тихонько водить рукой по стене слева. Очень осторожно я сняла гравюру — «Маргариту с драгоценностями». На цыпочках прокралась к столу и вытащила журнал вместе с парой листков, которые тоже туда засунула. Потом подошла к умывальнику и смочила картон с задней стороны рамы по всем краям. Вскоре мне удалось его отодрать. Склеенные листы в журнале я уже разлепила и теперь вложила бесценные два листочка между гравюрой и картоном, который прилепила на место клеем с конвертов. Теперь никому и в голову не пришло бы, что гравюру трогали. Я повесила ее на место, свернула журнал, сунула его в карман плаща и тихонько легла. Я считала, что нашла очень удачный тайник: с какой стати станут они раздирать свои собственные гравюры? Мне оставалось только надеяться, что они поверят, будто Денвере вез ложный пакет. И в конце концов отпустят меня.

Собственно говоря, насколько я могу судить, вначале они к такому выводу и пришли, — что едва не оказалось для меня роковым. Как я узнала после, они чуть было не разделались со мной тут же на месте — о том, чтобы отпустить меня, не было и речи, — но, видимо, их главарь решил оставить меня в живых — на случай, если договор все-таки спрятала я и смогу объяснить им где, если ко мне вернется память. Неделя за неделей они тщательно наблюдали за мной, а иногда часами допрашивали, — по-моему, они были мастерами своего дела. Уж не знаю как, но мне удалось не выдать себя, хотя напряжение было кошмарным.

Меня отвезли назад в Ирландию, а оттуда — снова в Англию точно прежним маршрутом на случай, если я сумела спрятать договор где-нибудь по дороге. Миссис Вандемейер и еще одна женщина ни на секунду не оставляли меня одну. Они объясняли, что я племянница миссис Вандемейер и страдаю нервным расстройством после того, как чуть не погибла на «Лузитании». Если бы я попыталась обратиться к кому-нибудь за помощью, то выдала бы себя в ту же секунду. Миссис Вандемейер выглядела такой богатой, была так элегантно одета, что, конечно, в случае неудачи поверили бы ей, а не мне, — поверили бы, что после такого шока у меня началась мания преследования. И мне было даже страшно подумать, что они сделают, если узнают, что я симулировала.

Сэр Джеймс кивнул.

— Миссис Вандемейер обладала большим обаянием и силой воли. Этого в сочетании с ее положением в обществе было более чем достаточно, чтобы поверили ей, а не вашим откровенно мелодраматичным россказням.

— Этого я и боялась. В конце концов меня поместили в клинику в Борнемуте. Мне не сразу удалось разобраться, настоящая это клиника или очередной камуфляж. Ко мне приставили сестру — я находилась на особом положении. Она выглядела такой милой и во всех отношениях обыкновенной, что я чуть было ей не доверилась. Но милосердное Провидение спасло меня в последнюю минуту. Дверь была полуоткрыта, и из коридора донесся ее голос. Она с кем-то говорила… Она была одной из них! Они все еще подозревали, что я симулирую, вот и приставили ее ко мне — для охраны и для проверки. Тут уж я совсем перепугалась и теперь боялась даже и помыслить о том, чтобы кому-нибудь довериться.

Я словно сама себя загипнотизировала и постепенна почти забыла, что я — Джейн Финн. А роль Дженет Вандемейер я играла так старательно, что у меня начались какие-то нервные расстройства. Я заболела по-настоящему. И много месяцев находилась в тяжелой депрессии. Я чувствовала, что скоро умру, но меня это не трогало. Говорят, нормальный человек, попавший в дом умалишенных, нередко сам теряет рассудок. Видимо, и со мной происходило нечто подобное. Я настолько вжилась в роль, что она стала второй моей натурой. Я уже почти не чувствовала себя несчастной, а испытывала только вялость и безразличие. Все утратило всякий смысл. Так прошел год, другой…

И вдруг все переменилось. Из Лондона приехала миссис Вандемейер, и они с доктором начали задавать мне вопросы, пробовать на мне различные методы лечения. Собирались даже послать меня к специалисту в Париже. Но все-таки не рискнули. По кое-каким обмолвкам я поняла, что меня ищут какие-то другие люди, и этим людям я могу довериться. Позже я узнала, что приставленная ко мне сестра ездила в Париж к специалисту, выдав себя за меня. Он подверг ее нескольким проверкам и установил, что амнезию она симулирует. Но она запомнила его методику и испробовала ее на мне. Полагаю, что специалист, всю жизнь занимающийся такими исследованиями, сразу бы меня разоблачил, но их мне удалось снова провести. Теперь мне было легче, ведь я уже столько времени не ощущала себя Джейн Финн.

И вот как-то вечером меня ни с того ни с сего увезли в Лондон — в тот дом в Сохо. Едва я покинула клинику, что-то во мне сдвинулось, и я словно очнулась от долгого забытья.

Мне было велено носить еду мистеру Бирсфорду. (То есть тогда, естественно, я его фамилии не знала.) Я решила, что это новая ловушка, и держалась настороже. Но он казался таким порядочным и искренним, что я невольно усомнилась в его причастности к их темным делам. Тем не менее я взвешивала каждое свое слово — в стене выше человеческого роста было маленькое отверстие, и я знала, что нас подслушивают.

В воскресенье днем они получили какое-то взбудоражившее их известие. Я сумела подслушать. Им было приказано убить его. Что было затем, вы знаете. Пока он открывал засовы, я решила достать документ из тайника, думала, что успею. Но они меня перехватили, и я стала кричать, что, ах, он убежал и что я хочу вернуться к Маргарите. Это имя я повторила три раза — громко, как могла. Они, я знала, решат, что я имею в виду миссис Вандемейер, а я очень надеялась, что мистер Бирсфорд вспомнит про гравюры. Он ведь в первый день снял одну с крючка… Это тоже было причиной того, что я боялась ему довериться.

Она умолкла.

— Следовательно, — медленно произнес сэр Джеймс, — договор все еще спрятан в той комнате!

— Да. — Джейн опять прилегла, утомленная долгим рассказом.

Сэр Джеймс встал и посмотрел на часы.

— Идемте, — сказал он. — Нельзя терять ни минуты.

— Куда? — удивленно спросила Таппенс. — Ведь скоро ночь.

— Завтра может быть поздно, — очень серьезно ответил адвокат. — К тому же пока у нас еще есть шанс изловить гениального сверхпреступника — мистера Брауна.

Наступила мертвая тишина. Затем сэр Джеймс продолжил:

— Вас выследили до моих дверей, это очевидно. За нами также будут вести слежку, но мешать нам не станут, так как мистер Браун рассчитывает, что мы приведем его к тайнику. Правда, дом в Сохо находится под круглосуточным наблюдением — там полно полицейских и большое число агентов. Но мистер Браун не отступится. Он пойдет ва-банк, лишь бы раздобыть запал для своей мины. К тому же, по его расчету, риск будет не так уж велик, поскольку он войдет под личиной друга!

Таппенс покраснела и импульсивно выпалила:

— Но вы не все знаете… Мы не все вам сказали… — Ее взгляд растерянно обратился на Джейн.

— Что именно? — спросил адвокат резко. — Колебаться не время, мисс Таппенс. Мы должны твердо знать, что нас ждет.

Но против обыкновения Таппенс никак не удавалось собраться с духом.

— Это так трудно… Понимаете, если я ошибаюсь… Даже подумать страшно… — Она выразительно покосилась на ничего не подозревающую Джейн и заключила загадочно: — Никогда мне не простит!

— Вы хотите, чтобы я вас выручил, э?

— Ну, пожалуйста! Вы ведь знаете, кто — мистер Браун, правда?

— Да, — сказал сэр Джеймс почти торжественно, — теперь я наконец это знаю!

— Наконец? — повторила Таппенс с недоумением. — А я думала… — произнесла она и умолкла.

— И не ошиблись, мисс Таппенс. Я был уверен, что это он… с того Самого дня, когда умерла миссис Вандемейер.

— А-а! — Таппенс перевела дух.

— Ибо логический вывод мог быть только один: либо она сама приняла хлорал, а это предположение я Отвергаю, либо…

— Что?

— Либо он был подмешан к коньяку, который вы ей дали. К рюмке прикасались только трое: вы, мисс Таппенс, я сам и еще один человек — мистер Джулиус Херсхейммер.

Джейн Финн, вздрогнув, приподнялась и села на диване, обратив на адвоката удивленный взгляд, а он продолжал:

— Поначалу я отгонял прочь эту чудовищную мысль. Мистер Херсхейммер, сын известного миллионера, был всегда на виду и жил в Америке. Он просто физически не мог быть мистером Брауном. Но логика неумолимая вещь. Ход событий подсказывал именно этот вывод. А вспомните внезапный испуг миссис Вандемейер. Вот вам еще одно доказательство, если бы таковое потребовалось… А помните, при первом же удобном случае я посоветовал вам быть осторожной и, судя по некоторым словам мистера Херсхейммера в Манчестере, вы поняли мой намек и вели себя очень осмотрительно. А я задался целью доказать, что невозможное бывает возможным. И тут как раз мне позвонил мистер Бирсфорд и сообщил, что фотография мисс Джейн Финн все это время, как я и предполагал, оставалась у мистера Херсхейммера…

Его перебила Джейн. Вскочив с дивана, она гневно выкрикнула:

— На что вы намекаете? Вы хотите сказать, что мистер Браун — это Джулиус?! Джулиус, мой двоюродный брат?!

— Нет, мисс Финн, — неожиданно ответил сэр Джеймс. — Не ваш двоюродный брат. Человек, называющий себя Джулиусом Херсхейммером, ни о каком родстве с вами не состоит.

Глава 26
Мистер Браун

Слова сэра Джеймса произвели эффект разорвавшейся бомбы. Девушки ошеломленно молчали. Адвокат отошел к письменному столу и вернулся с газетной вырезкой, потом протянул ее Джейн. Через ее плечо Таппенс прочла короткую заметку. Мистер Картер сразу ее узнал бы. В ней сообщалось о неизвестном утопленнике, выловленном в порту Нью-Йорка.

— Как я уже сказал мисс Таппенс, — продолжал адвокат, — мне нужно было доказать, что невозможное подчас не так уж невозможно. Мою задачу весьма усложнял тот факт, что Джулиус Херсхейммер неоспоримо подлинная личность. Отгадка напросилась сама, едва я прочел эту заметку. Джулиус Херсхейммер решил найти свою кузину. Он поехал на Запад, в ее родной штат, навел справки, раздобыл ее фотографию, чтобы облегчить поиски, но накануне отплытия из Нью-Йорка он был убит. Его труп одели в рабочую одежду, лицо изуродовали, чтобы помешать опознанию, а его место занял мистер Браун. Он и отплыл в Англию. Никто из друзей и знакомых Херсхейммера не видел его в день отплытия. Но, по правде говоря, в любом случае риск был невелик, самозванец прекрасно играл свою роль. А затем он ловко втирается в доверие к тем, кто взялся его отыскать. Таким образом он был в курсе всех их замыслов. Только один раз его чуть было не настигла гибель — миссис Вандемейер знала, кто он. В своих планах он не учел, что ей могут предложить огромную сумму за предательство. Если бы мисс Таппенс, к счастью, не изменила своих намерений, миссис Вандемейер успела бы покинуть свою квартиру, задолго до того, как мы туда добрались. Ему угрожало разоблачение, и он решился на отчаянный шаг, надеясь, что в роли американского миллионера будет вне подозрений. Что ж, расчет был верным — почти верным.

— Не может быть, — прошептала Джейн. — Он казался таким чудесным!

— Подлинный Джулиус Херсхейммер действительно был чудесным человеком. А мистер Браун — превосходный актер. Спросите мисс Таппенс, не возникало ли у нее сомнений в отношении мистера Херсхейммера.

Джейн молча посмотрела на Таппенс, та кивнула.

— Мне не хотелось говорить этого, Джейн, я знала, как тебе будет больно. И к тому же полной уверенности у меня не было. Я и теперь не понимаю, почему он нас спас, если он мистер Браун.

— Так вам помог спастись Джулиус Херсхейммер?

Таппенс рассказала сэру Джеймсу о невероятных событиях этого вечера и повторила:

— Не понимаю! Зачем ему нужно было нас спасать!

— Неужели? А я понимаю! Как и Бирсфорд, судя по его действиям. Как последнее средство — Джейн Финн предоставляется возможность бежать — но так, чтобы она не могла заподозрить обман. Присутствие в окрестностях Бирсфорда их не пугает, и они даже не прочь, чтобы он передал вам весточку — это им на руку. И вдруг является Джулиус Херсхейммер и спасает вас — как в романе. Свистят пули — но все почему-то остаются живы. Что должно было произойти дальше? Вы поехали бы прямо в Сохо, извлекли бы договор из тайника, и мисс Финн, вероятно, отдала бы его для пущей сохранности своему кузену. Либо, если поиски взял бы на себя он, документ оказался бы похищенным, так бы он сказал вам. А вы, скорее всего, обе погибли бы в результате какого-то несчастного случая. Вам слишком много известно, а это чревато нежелательными последствиями. Естественно, я изложил примерный вариант. Признаюсь, я был застигнут врасплох, но кое-кто оказался бдительнее.

— Томми! — нежно сказала Таппенс.

— Да. Видимо, он вовремя успел ускользнуть. И все-таки я за него тревожусь.

— Почему?

— Потому что Джулиус Херсхейммер — это мистер Браун, — сухо ответил сэр Джеймс. — А чтобы справиться с мистером Брауном, одного человека с пистолетом мало…

Таппенс побледнела.

— Что мы можем сделать?

— Пока не съездим в тот дом в Сохо — ничего. Если Бирсфорд по-прежнему владеет положением, бояться нечего. А если нет, наш враг явится туда и он найдет нас — готовыми к встрече. — Из ящика стола адвокат достал офицерский револьвер и спрятал его в кармане сюртука.

— Теперь мы готовы. Я понимаю, мисс Таппенс, мне не следует даже заикаться о том, чтобы вы остались здесь…

— Еще бы! — воскликнула Таппенс.

— Но вот мисс Финн лучше остаться. Тут она в полной безопасности, у нее и так уже нету сил — еще бы, столько перенести…

Но, к удивлению Таппенс, Джейн решительно замотала головой.

— Нет, нет. Я хочу поехать с вами. Документ доверили мне. И я обязана сама довести все до конца. Да и чувствую я себя вполне сносно.

Сэр Джеймс распорядился, чтобы ему подали автомобиль. И пока они ехали, сердце Таппенс колотилось все сильнее. Она страшно тревожилась за Томми, но одновременно ее охватило радостное нетерпение. Победа останется за ними!

Вскоре машина затормозила на углу площади, они вышли, и сэр Джеймс подошел к одному из агентов в штатском. Расспросив его, адвокат вернулся к девушкам.

— В дом пока еще никто не входил. Черный ход тоже под наблюдением, это они гарантируют. Всякий, кто попробует войти следом за нами, будет тут же арестован. Так войдем?

Полицейский достал ключ. Сэра Джеймса тут все хорошо знали. Были у них и инструкции относительно Таппенс, хотя о второй девушке их не предупредили. Они вошли в подъезд и закрыли за собой дверь. Потом медленно поднялись по скрипучим ступенькам. Рядом с верхней площадкой рваная занавеска по-прежнему закрывала нишу, в которой прятался Томми. Таппенс узнала об этом от Джейн, когда обе они были пленницами и когда Джейн звалась еще именем «Аннет». Поэтому она с интересом взглянула на рваный бархат. И ей почудилось, что занавеска чуть-чуть дрогнула, словно и сейчас кто-то прятался в нише… Иллюзия была настолько полной, что ей померещилось, будто она видит очертание плеча… А что, если там укрылся Джулиус… то есть мистер Браун…

Чепуха! И все-таки она чуть было не возвратилась посмотреть.

Они вошли в комнату-темницу. Таппенс вздохнула с облегчением: уж тут спрятаться никто не может. Вечно она что-то выдумывает! Какая глупость! Нет, она не поддастся этому навязчивому ощущению, будто мистер Браун здесь, в доме… Ой! Что это? Кто-то крадучись поднимается по лестнице? Значит, все-таки в доме кто-то прячется… Глупость какая! Она была близка к истерике.

Джейн сразу направилась к гравюре с Маргаритой и сняла ее со стены. Рама была покрыта густым слоем пыли, а на стене остались фестоны паутины. Сэр Джеймс протянул девушке перочинный ножик, и она отделила картон от рамы… На пол упала журнальная страница с рекламой. Джейн подняла ее. Расклеив обтрепанные края, она извлекла наружу два тонких густо исписанных листка.

На этот раз никаких чистых листков для отвода глаз, но подлинный договор!

— Мы нашли его, — сказала Таппенс. — Наконец-то!

Душевное напряжение достигло высшей точки.

Мигом были забыты странное поскрипывание и какой-то шорох, только что напугавшие Таппенс. Все трое не сводили глаз с документа в руке Джейн.

Сэр Джеймс взял его и внимательно оглядел.

— Да, — сказал он негромко, — это действительно злополучный договор!

— Мы победили! — изумленно пробормотала Таппенс, и в ее тоне слышался благоговейный страх.

— Мы победили, — негромко повторил сэр Джеймс, бережно складывая листочки и пряча их в бумажник. Потом он с интересом обвел взглядом убогую комнатушку. — Ведь это тут наш молодой друг томился в заключении, не так ли? — сказал он. — Вы обратили внимание, какая тяжелая и массивная тут дверь, и ни одного окна. Что бы тут ни происходило, ни одна душа не услышит.

Таппенс вздрогнула. От его слов ей стало не по себе. А что, если кто-то и вправду прячется в доме? Захлопнет дверь и оставит их погибать тут, точно каких-нибудь крыс? Опять! Да что это она в самом деле! Дом ведь окружен полицией, если они не выйдут, устроят обыск, их обязательно найдут. Она улыбнулась своим глупым фантазиям… и вдруг перехватила устремленный на нее взгляд сэра Джеймса. Адвокат понимающе кивнул.

— Совершенно верно, мисс Таппенс. Вы ощущаете опасность. Как и я. Как и мисс Финн.

— Да, — призналась Джейн. — Это нелепо, но я ничего не могу с собой поделать!

Снова сэр Джеймс кивнул.

— Вы чувствуете… мы все чувствуем… присутствие мистера Брауна. Да, — добавил он в ответ на невольное движение Таппенс, — вне всяких сомнений, мистер Браун здесь…

— Здесь, в доме?

— Здесь, в комнате… Вы не понимаете? Мистер Браун это я…

Они замерли, уставившись на него глазами, полными ужаса. Самые черты его лица изменились. Перед ними был совсем другой человек. Он улыбнулся медленно и жестоко.

— Живой ни та, ни другая отсюда не выйдет! Вы только что сказали: «Мы победили!» Не вы, а я! Договор у меня. — Он поглядел на Таппенс, и его улыбка стала шире. — Сказать вам, что будет дальше? Рано или поздно сюда ворвется полиция и обнаружит три жертвы мистера Брауна — три, не две, понимаете? Но, к счастью, третья жертва окажется лишь раненой и будет в состоянии с богатым подробностями описать нападение. Договор! В руках мистера Брауна! Естественно, никому в голову не придет обыскать карманы сэра Джеймса Пиля Эджертона. — Он обернулся к Джейн: — Должен признать, что вам удалось меня перехитрить. Но больше вам этого сделать не удастся!

За его спиной послышался легкий шорох, но, опьяненный успехом, он не обернулся.

Его рука опустилась в карман.

— Шах и мат Молодым Авантюристам, — сказал он, медленно поднимая большой револьвер.

И в ту же секунду почувствовал, как кто-то обхватил его сзади железной хваткой, выбив из руки револьвер, и голос Джулиуса Херсхейммера произнес с американской оттяжкой:

— Как говорится, пойман с поличным!

Лицо знаменитого адвоката побагровело, но держался он на зависть достойно. Он посмотрел на Джулиуса, потом его взгляд остановился на Томми.

— Вы! — произнес он почти шепотом. — Вы! Я мог бы догадаться…

Решив, что он сопротивляться не будет, они ослабили хватку. И тотчас его левая рука с перстнем-печаткой прижалась к губам.

— Ave, Caesar, morituri te salutant^[159],— произнес он, все еще глядя на Томми.

Его лицо исказилось, по телу пробежала судорога, и он рухнул на пол, а в воздухе разлился запах горького миндаля^[160].

Глава 27
Званый ужин в «Савое»^[161]

Званый ужин, который мистер Джулиус Херсхейммер устроил для близких друзей, надолго сохранится в памяти поставщиков редких деликатесов. Устроен он был в отдельном кабинете, и распоряжения мистера Херсхейммера отличались исчерпывающей краткостью. Он предоставил метрдотелю carte blanche. А когда миллионер предоставляет carte blanche, он получает все сполна!

На столе сменялись несезонные закуски и блюда. Официанты с любовной бережностью наливали в бокалы выдержанные королевские вина. Вопреки законам природы, в вазах соседствовали плоды всех времен года. То же самое относилось и к цветам. Небольшой список гостей включал только самых избранных. Американский посол, мистер Картер, который (по его выражению) взял на себя смелость привести своего старого друга сэра Уильяма Бирсфорда, затем архидьякон Каули, доктор Холл, а также известные Молодые Авантюристы: мисс Пруденс Каули и мистер Томас Бирсфорд, и, наконец, самая почетная гостья — мисс Джейн Финн.

Джулиус приложил все усилия, чтобы Джейн предстала перед гостями в полном блеске. Рано утром в дверь номера Таппенс, который она делила с молодой американкой, раздался загадочный стук. Это был Джулиус. В руке он держал чек.

— Вот что, Таппенс, — начал он, — могу я попросить тебя об услуге? Возьми вот это и похлопочи немного, чтобы вечером Джейн было что надеть. Вы все ужинаете со мной в «Савое». Понятно? Денег не жалей. Усекла?

— Заметано! — в том же духе ответила Таппенс. — Мы отлично проведем время. Одевать Джейн — чистое удовольствие. Никого красивее я в жизни не видела.

— Вот именно! — пылко отозвался мистер Херсхейммер.

Эта пылкость вызвала лукавые искорки в глазах Таппенс.

— Да, кстати, Джулиус, — сказала она стыдливо. — Я… я ведь еще не дала вам ответ.

— Ответ? — повторил Джулиус, бледнея.

— Когда вы… просили меня стать вашей женой, — запинаясь, произнесла Таппенс, скромно потупившись (ну вылитая героиня ранних викторианских романов^[162]), — и ничего не желали слушать, я… я подумала и…

— И что? — спросил Джулиус. На лбу у него заблестели бисеринки пота.

Таппенс стало его жаль.

— Ах ты, дурак, — сказала она, — зачем ты тогда это затеял? Я же сразу поняла, что у тебя ко мне ничего нет!

— Это почему же ничего? Я питал… и по-прежнему питаю к тебе огромное уважение, симпатию, восхищение…

— Хм! Грош им цена, если нет еще одного, одного-единственного чувства! Разве не так, старичок?

— Не понимаю, о чем ты! — с апломбом ответил Джулиус, но по его лицу разлилась жгучая краска.

— Ну-ну, расскажи-ка это своей бабушке! — съехидничала Таппенс, со смехом затворяя перед его носом дверь, но тут же снова ее приоткрыла и с благородной скорбью изрекла: — Я всегда буду помнить, как меня вероломно бросили у алтаря!

Кто это был? — спросила Джейн, когда Таппенс вернулась в их гостиную.

— Джулиус.

— Зачем он приходил?

— По-моему, в надежде увидеть тебя, но я этого не допустила. И не допущу до вечера, пока ты не явишься во всей славе своей, как царь Соломон^[163], чтобы поразить всех! Собирайся. Мы отправляемся по магазинам!

Для подавляющего большинства двадцать девятое, грозный «Профсоюзный день», о котором столько кричали, прошел без примечательных событий. В Гайд-парке и на Трафальгарской площади произносились речи, по улицам довольно бесцельно бродили не слишком стройные колонны, распевая песню «Красное знамя»^[164]. Газетам, намекавшим на всеобщую забастовку и начало террора, пришлось снять уже готовые заголовки. Наиболее дерзкие и находчивые принялись доказывать, что мир был сохранен исключительно благодаря их советам. В воскресных выпусках появилось краткое извещение о кончине сэра Джеймса Пиля Эджертона, знаменитого адвоката. В понедельник были напечатаны хвалебные некрологи. Причина его внезапной смерти так и осталась загадкой для общественности.

Томми правильно предсказал ее последствия. Организация держалась на указаниях покойного. Лишившись дирижера, она тут же развалилась. Краменин спешно отбыл в Россию, — он уехал утром в воскресенье. Заговорщики в панике бежали из Астли-Прайерс, в спешке оставив там множество бумаг, безнадежно их компрометирующих. Имея на руках эти доказательства, а также найденный в кармане покойного дневник, в котором кратко излагались цели и механизм заговора, правительство успело в последнюю минуту созвать конференцию. Руководители профсоюзов вынуждены были признать, что их использовали в качестве пешек в чужой игре. Правительство пошло на некоторые уступки, которые были охотно приняты. Все завершилось не войной, а миром Кабинет министров знал, как близка была катастрофа. А в памяти мистера Картера навсегда запечатлелось то, что произошло накануне поздним вечером в некоем доме в Сохо.

Когда он вошел в грязную комнатушку, великий адвокат, его старинный друг, обличенный собственными признаниями, лежал мертвый. Из бумажника мертвеца он извлек договор и тут же в присутствии четырех свидетелей сжег его… Англия была спасена!

И вот теперь, вечером тридцатого, Джулиус Херсхейммер принимал гостей в отдельном кабинете «Савоя».

Первым после Томми и Таппенс с Джейн приехал мистер Картер. С ним был холерического вида старец, при виде которого Томми покраснел до корней волос. Он сделал шаг вперед.

— Ха! — сказал старец, уставившись на него слегка выпученными глазами. — Ты ведь мой племянник, а? Выправки никакой, но, кажется, в деле ты себя показал недурно. Так что мать тебя все-таки воспитала не так уж скверно. Ну, да кто старое помянет… Согласен? Как-никак ты мой наследник, и теперь я назначу тебе содержание… и можешь считать Челмерс-парк своим домом.

— Благодарю вас, сэр. Вы очень добры.

— А где барышня, про которую мне все уши прожужжали?

Томми подвел к нему Таппенс.

— Ха! — сказал сэр Уильям, меряя ее взглядом. — Девушки нынче совсем не те, что в дни моей молодости!

— Вовсе нет — возразила Таппенс. — Одеваются они по-другому, не спорю, а в остальном такие же!

— Ну, может, и так. Были кокетками, кокетками и остались.

— Вот-вот, — согласилась Таппенс, — я и сама жуткая кокетка.

— Охотно верю, — посмеиваясь, сказал старец и одобрительно ущипнул ее за ухо. Обычно молодые женщины отчаянно боялись «старого медведя», как они его называли, и находчивость Таппенс понравилась этому закоренелому женоненавистнику.

Затем вошел робкий архидьякон, несколько стесняясь общества, в котором вдруг оказался. Он был рад, что его дочка, по-видимому, отличилась, но поглядывал на нее с явным беспокойством. Однако Таппенс вела себя безупречно: ни разу не закинула ногу на ногу, следила за своей речью и стойко отказывалась закурить, когда ей предлагали.

Следующим появился доктор Холл, а за ним американский посол.

— А не приступить ли нам? — сказал Джулиус, когда все гости были друг другу представлены. — Таппенс, прошу… — И он указал на почетное место.

Но она покачала головой.

— Нет. Это место Джейн. Она так замечательно держалась все эти годы, что заслуживает быть сегодня царицей праздника!

Джулиус ответил ей благодарным взглядом, и Джейн смущенно направилась к предложенному ей месту. Джейн всегда была очень хороша собой, но сейчас она была просто обворожительна. Таппенс отлично справилась с данным ей поручением. Вечерний туалет, творение знаменитого модельера, назывался «тигровая лилия»: переливы золотистых, алых и коричневых тонов оттеняли белую шейку Джейн и сверкающую бронзу пышных волос, увенчивавших ее головку. Все собравшиеся восхищенным взглядом следили за тем, как она шествует к почетному месту.

Вскоре застучали ножи и вилки, зазвенели бокалы, и от Томми потребовали подробных объяснений.

— Ну и мастер ты наводить тень на плетень! — упрекнул его Джулиус. — Наговорил мне, что собираешься в Аргентину, я понимаю, у тебя, конечно, были на то причины. Но меня смех разбирает всякий раз, как вспомню, что ты и Таппенс, не сговариваясь, записали меня в мистеры Брауны!

— Эта мысль не сама пришла им в голову, — очень серьезно сказал мистер Картер. — Ее им внушил, точно отмерив дозу яда, несравненный мастер. План этот ему подсказала заметка в нью-йоркской газете, и с ее помощью он сплел паутину, в которой чуть не запутал вас.

— Мне он никогда не нравился, — объявил Джулиус. — Я с самого начала чувствовал, что тут что-то не так. И всегда подозревал, что именно он заставил миссис Вандемейер замолчать в решающую минуту. Но что он у них главный заправила, я понял только, когда выяснилось, что приказ убить Томми был получен почти сразу после нашего с ним разговора в то воскресенье.

— А у меня вообще никаких подозрений не было, — скорбно призналась Таппенс. — Я всегда считала себя умнее Томми, но он обошел меня по всем статьям.

Джулиус согласился.

— Конечно, если бы не Томми, у нас ничего бы не вышло! Так что нечего краснеть и молчать как рыба. Пусть все нам рассказывает.

— Просим! Просим!

— Да ведь и рассказывать-то нечего, — отозвался Томми, чувствуя страшную неловкость. — Я был круглым идиотом до той минуты, пока не нашел фотографию Аннет и не сообразил, что она и есть Джейн Финн. Тут я вспомнил, как настойчиво она повторяла имя «Маргарита», подумал про гравюры и… Ну, и вот… Конечно, я сразу начал вспоминать, как все было, чтобы разобраться, в какой момент я свалял дурака.

— Продолжайте! — настойчиво попросил мистер Картер, заметив, что Томми снова собирается умолкнуть.

— Когда Джулиус рассказал мне о том, что произошло с миссис Вандемейер, я встревожился. Вывод ведь напрашивался один: подлить ей снотворное мог только он сам или сэр Джеймс. Но вот кто именно? Когда я нашел в ящике фотографию, которую, по словам Джулиуса, у него забрал инспектор Браун, я подумал на него. Но тут же вспомнил, что подставную Джейн Финн нашел сэр Джеймс. К окончательному выводу я так и не пришел, а потому решил быть начеку и с тем, и с другим. На случай, если мистер Браун все-таки Джулиус, я оставил ему прощальную записку, сделав вид, что уезжаю в Аргентину, а письмо сэра Джеймса уронил под стол — чтобы он убедился, что я ничего не сочинил. Потом я написал мистеру Картеру и позвонил сэру Джеймсу. Сообщить ему мои соображения было наиболее правильным при любом варианте, и я рассказал ему все — утаил только, где спрятан договор.

Он сразу помог мне напасть на след Таппенс и Аннет, и это почти рассеяло мои подозрения. Однако не до конца. Я по-прежнему колебался. И тут я получил поддельное письмо — якобы от Таппенс, и понял наконец, кто из них двоих мистер Браун.

— Но каким образом?

Томми извлек письмо из кармана, и оно стало переходить из рук в руки.

— Почерк ее, не отличишь. Но я понял, что она тут ни при чем. Она никогда не писала свое имя через одно «п» — Тапенс — так мог написать только человек, не видевший никогда ее подписи. Но Джулиус-то видел ее подпись: он показывал мне записку от нее, а вот сэр Джеймс — нет! Дальше все было просто. Я велел Альберту: мчаться к мистеру Картеру, притворился, будто уехал, а сам занялся слежкой. Когда Джулиус примчался на своем «ройсе», я понял, что в план мистера Брауна это не входит, и чревато непредвиденными неприятностями. Ведь если сэра Джеймса не поймать, так сказать, на месте преступления, мистер Картер не поверит моему голословному обвинению…

— Я и не поверил, — виновато вставил мистер Картер.

— Вот почему я отправил Таппенс и Джейн к сэру Джеймсу. Я не сомневался, что рано или поздно все они появятся в доме в Сохо. А Джулиусу я пригрозил пистолетом, потому что хотел, чтобы Таппенс рассказала об этом сэру Джеймсу, и он сбросил бы нас со счетов. Как только Таппенс и Джейн добежали до платформы, я сказал шоферу, чтобы он гнал в Лондон как сумасшедший и по дороге все изложил Джулиусу. Мы приехали в Сохо загодя и, подойдя к дому, увидели мистера Картера. Договорившись с ним, поднялись на второй этаж и спрятались в нише за занавеской. Полицейские получили указание всем отвечать, что в дом никто не входил. Вот и все.

Томми крепко сжал губы. Некоторое время царила полная тишина.

— Да, кстати! — вдруг сказал Джулиус. — Насчет фотографии Джейн вы все ошибаетесь. Ее у меня забрали. Только потом я ее нашел.

— Где? — вскрикнула Таппенс.

— В маленьком сейфе миссис Вандемейер, у нее в спальне.

— Я догадалась, что ты что-то скрыл! — обиженно сказала Таппенс. — По правде говоря, из-за этого я и начала тебя подозревать. Но почему ты ничего не сказал?

— Я ведь тоже ни в чем не был уверен. Фотографию у меня один раз украли, и я решил не выпускать ее из рук, пока не сделаю десятка копий!

— Мы все что-то скрывали, — задумчиво произнесла Таппенс. — Наверное, занимаясь секретной работой, иначе нельзя.

Наступила пауза, и мистер Картер достал из кармана потрепанную коричневую книжечку.

— Бирсфорд сказал сейчас, что я поверил бы в виновность сэра Джеймса Пиля Эджертона, только если бы его поймали с поличным. Это так. Но лишь прочитав эти записи, я поверил безоговорочно. Дневник будет передан в Скотленд-Ярд, но строго конфиденциально. Длительная юридическая деятельность сэра Джеймса делает огласку нежелательной. Однако вы знаете, кем он был, и я прочту несколько отрывков, которые прольют некоторый свет на особенности мышления необыкновенного человека.

Он открыл книжечку и начал перелистывать тонкие страницы.

«…Вести дневник — безумие, я знаю. Это слишком весомая улика против меня. Но я никогда не чурался риска. И испытываю непреодолимую потребность в самовыражении… Дневник заберут, только когда я буду трупом…

…Еще в детстве я понял, что наделен редкими способностями. Только глупец недооценивает своих дарований. Мой интеллект был заметно выше среднего. Я знал, что рожден для успеха. Только моя внешность не отвечала всему остальному. Я выглядел неприметным, заурядным, как говорят про таких — ничего особенного…

…Еще мальчишкой мне довелось присутствовать на процессе знаменитого убийцы. Особенно глубокое впечатление на меня произвели обаяние и красноречие защитника. Тогда мне и пришла в голову мысль применить мои таланты на этом поприще… Я наблюдал за подсудимым. Он был глуп — невероятно, непростительно глуп. Даже красноречие адвоката вряд ли могло его спасти. Я испытывал к нему брезгливое презрение… И подумал, что преступники в целом ничтожные людишки — бездельники, неудачники, изгои, которых обстоятельства толкнули на путь беззаконий… Странно, что умные люди не осознают, какие это открывает возможности… Я стал обдумывать эту идею… Какое поле деятельности, необъятные перспективы! У меня даже голова закружилась…

…Читаю исследования преступлений и преступников. Мое мнение все время подтверждается. Дегенераты, больные — и ни единого человека с широким кругозором, который сознательно выбрал бы этот вид занятий. Я задумался. Предположим, все мои честолюбивые замыслы осуществятся. Я буду адвокатом, достигну вершин моей профессии. Займусь политикой… даже стану премьер-министром Англии. А дальше что? Разве это власть? Помехи на каждом шагу от моих коллег, оковы, наложенные демократической системой, которую я возглавлю чисто символически! Нет! Я мечтал об абсолютной власти. Самодержец! Диктатор! Но такой власти можно добиться только вне рамок закона. Играть на слабостях человеческой натуры, а потом на слабостях наций — создать и возглавить гигантскую организацию, свергнуть существующий режим и стать властителем! Эта мысль меня опьянила…

…Я понял, что должен вести двойную жизнь. Такой человек, как я, неизбежно привлечет к себе внимание. Я должен преуспеть на законном поприще, чтобы замаскировать мою истинную деятельность… И еще я должен создать свой образ. Я взял за образец знаменитых адвокатов, их манеру говорить, их умение воздействовать на умы. Выбери я театр, то стал бы самым знаменитым актером современности. Никаких переодеваний, никакого грима, никаких фальшивых бород. Только самая суть образа! Я надевал его, как перчатку. А когда сбрасывал, становился самим собой — тихим, неприметным, неотличимым от любого встречного. Я назвал себя мистером Брауном. Фамилию Браун носят сотни людей, сотни людей выглядят как я…

…В моей ложной карьере я преуспел. Да иначе и быть не могло. Преуспею и в настоящей. Человек вроде меня не может потерпеть неудачу…

…Читал биографию Наполеона^[165] У нас с ним много общего…

…Специализируюсь на защите уголовных преступников. Надо уметь защищать своих…

…Раза два меня охватил страх. Один раз в Италии. На званом обеде, где присутствовал профессор Д. — знаменитый психиатр. Разговор зашел о безумии. Он сказал: „Есть много сумасшедших, которых всё считают нормальными. И они сами тоже“. Не понимаю, почему при этих словах он посмотрел на меня. Таким странным взглядом… Мне это не понравилось.

…Война меня встревожила… Я думал, она поможет моим планам. Немцы такие отличные организаторы. И система слежки у них превосходная. Улицы полны молокососами в хаки. Пустоголовые молодые дураки… И все же… Они выиграли войну… Это меня тревожит…

…Все идет превосходно… Какая-то девчонка взялась неизвестно откуда… Не думаю, что ей действительно что-то известно… Но придется расстаться с „Эстонским стеклом“… Сейчас нельзя рисковать…

…Все идет как надо. Потеря памяти досадна. Но это не симуляция. Такой девчонке МЕНЯ не провести!..

…Двадцать девятое совсем близко…»

Мистер Картер прервал чтение:

— Подробности предполагавшегося переворота я пропущу. Но тут есть две маленькие записи, касающиеся вас троих. В свете дальнейших событий они небезынтересны.

«…Заставив девчонку явиться ко мне по собственной инициативе, я сумел ее обезоружить. Но ее интуитивные догадки могут оказаться опасными… Ее надо убрать… С американцем ничего не выходит: он испытывает ко мне неприязнь и подозрения. Но знать он ничего не может… Думается, моя броня неуязвима… Иногда мне кажется, что второго мальчика я недооценил. Он не умен, но сбить его с толку очень трудно…»

Мистер Картер захлопнул дневник.

— Необыкновенный человек, — сказал он. — Гений или безумец, кто может решить?

Ответом ему было молчание. Он встал:

— Предлагаю тост за Совместное Предприятие, которое заслуженно увенчалось полным успехом!

Под одобрительные восклицания все осушили бокалы.

— Нам хотелось бы послушать еще кое-что, — продолжал мистер Картер и посмотрел на американского посла. — Я знаю, что говорю и от вашего имени. Мы просим мисс Джейн Финн рассказать нам свою историю, которую пока слышала только мисс Таппенс, но прежде мы выпьем за ее здоровье. За здоровье одной из самых смелых дочерей Америки, к которой две великие нации преисполнены глубочайшей благодарности!

Глава 28
Что было после

— Прекрасный был тост, Джейн, — сказал мистер Херсхейммер, возвращавшийся с обретенной сестрой в «Ритц» на своем «роллс-ройсе».

— За Совместное Предприятие?

— Нет. За твое здоровье. Ни одна девушка в мире не смогла бы это выдержать! Ты просто изумительна!

Джейн покачала головой.

— Я не чувствую себя изумительной. Только усталой, одинокой, стосковавшейся по родине.

— Я как раз об этом и хотел с тобой поговорить. Я слышал, как жена посла предлагала тебе незамедлительно переехать в посольство. Это неплохо, но у меня другой план. Джейн, выходи за меня замуж! Не пугайся и не отвечай сразу «нет». Конечно, полюбить ты меня за один день не могла. Так не бывает. Но я тебя полюбил с той самой минуты, когда увидел твою фотографию, к теперь, когда встретился с тобой, лишился рассудка! Только бы ты вышла за меня, я бы не стал тебе навязываться, тебе самой все решать. Может, ты меня так и не полюбишь, не бойся, я сумею вернуть тебе свободу. Но мне надо теперь же заполучить право заботиться о тебе, беречь тебя!

— Вот это мне и нужно, — сказала она грустно. — Чтобы нашелся человек, которому я была бы дорога. Ты даже не представляешь, как мне тоскливо и одиноко!

— Очень даже представляю! Значит, заметано, и завтра утром я загляну к архиепископу за специальным разрешением.

— Ах, Джулиус!

— Ну, торопить я тебя не хочу, Джейн, но какой смысл тянуть? Не бойся, я ведь не жду, что ты меня сразу полюбишь.

В его ладонь скользнула маленькая ручка.

— Я уже люблю тебя, Джулиус, — сказала Джейн Финн. — Я тебя полюбила тогда в автомобиле, когда пуля оцарапала тебе щеку…

Пять минут спустя Джейн спросила вполголоса:

— Я плохо знаю Лондон, Джулиус, но разве от «Савоя» до «Ритца» так далеко?

— Все зависит от того, какой выбрать путь, — объяснил Джулиус, не краснея. — Мы едем вокруг Риджент-парка!^[166]

— Ах, Джулиус, что подумает шофер!

— Деньги, которые я ему плачу, избавляют его от лишних мыслей. Джейн, ужин в «Савое» я устроил только для того, чтобы отвезти тебя домой. Мне ведь никак не удавалось остаться с тобой наедине! Вы с Таппенс были неразлучны, как сиамские близнецы^[167]. Честное слово, еще день, и мы с Бирсфордом свихнулись бы!

— Так и он?…

— Само собой. По уши.

— Я так и думала, — задумчиво сказала Джейн.

— Откуда ты узнала?

— Ну, из того, что Таппенс мне не говорила.

— Я что-то не понял, — сказал мистер Херсхейммер, но Джейн только засмеялась.

Тем временем Молодые Авантюристы сидели, неестественно выпрямившись от смущения, в такси, которое по странному стечению обстоятельств также выбрало маршрут к «Ритцу» вокруг Риджент-парка.

И того и другого сковала непонятная неловкость. Все почему-то стало совсем другим, они и сами не могли объяснить почему. И у того и другого язык точно прилип к нёбу. Руки и ноги были как ватные. От прежней товарищеской непринужденности не осталось и следа.

Таппенс не знала, что сказать.

И Томми тоже.

Они сидели, напряженные до предела, и старательно не смотрели друг на друга.

Наконец Таппенс сделала над собой отчаянное усилие:

— А ведь хорошо было!

— Неплохо.

И опять молчание.

— Мне нравится Джулиус! — снова начала Таппенс.

И тут Томми ожил, будто его ударило электрическим током.

— Замуж ты за него не пойдешь, слышишь? — сказал он тираническим тоном. — Я тебе запрещаю!

— А! — кротко отозвалась Таппенс.

— Категорически! Ты поняла?

— Но он и не хочет на мне жениться. И сделал мне предложение просто по доброте душевной.

— Так я тебе и поверил! — насмешливо отрезал Томми.

— Нет, правда. Он по уши влюблен в Джейн. И, наверное, делает ей сейчас предложение.

— Она ему подходит, — снисходительно решил Томми.

— Ты согласен, что она очаровательна? И другой такой ему не найти?

— Пожалуй, ты права.

— Но ты, я полагаю, предпочитаешь более надежные ценности, скажем, в фунтах стерлингов? — сказала Таппенс смиренным голоском.

— Я? О черт, Таппенс, прекрати сейчас же!

— Мне понравился твой дядя, Томми. — Таппенс поспешно сменила тему. — Кстати, что ты намерен делать? Примешь предложение мистера Картера и станешь государственным мужем или отправишься в Америку — управляющим на ранчо Джулиуса? Он сулил тебе немалые деньги.

— Думается, останусь верен старому Альбиону^[168], хотя Херсхейммер, конечно, добрый малый. Но, по-моему, Лондон тебе подходит больше.

— Не вижу, при чем здесь я!

— А я вижу, — решительно возразил Томми.

Таппенс покосилась на него.

— Ну и деньги, конечно, — произнесла она задумчиво.

— Какие деньги?

— Ты получишь чек. И я тоже. Мне сказал мистер Картер.

— А какая сумма, ты не спросила? — саркастически осведомился Томми.

— Спросила! — торжествующе парировала Таппенс. — Но тебе не скажу.

— Таппенс, всему есть предел!

— Но ведь было здорово, правда, Томми? Вот бы и дальше побольше приключений!

— Таппенс, ты ненасытна. Лично мне пока хватит.

— Ну, прогулки по магазинам немногим хуже, — мечтательно протянула девушка. — Только подумай: подыскивать старую мебель, пестрые ковры, шелковые занавески модных расцветок, полированный обеденный стол и еще диван со множеством подушек…

— Постой, постой, — сказал Томми. — Это зачем?

— Возможно, для дома, но, пожалуй, пока все-таки для квартиры.

— Чьей квартиры?

— Думаешь, побоюсь сказать? А вот и нет! Для нашей! Что, получил?

— Ты прелесть! — завопил Томми, крепко обняв ее. — Я дал себе слово, что заставлю тебя сказать это! Я так хотел отомстить за все твои насмешечки, когда я осмеливался намекнуть на свои чувства!

Таппенс повернулась к нему лицом. Такси катило вдоль северной стороны Риджент-парка.

— Но ты еще не сделал мне предложения! — напомнила она. — Так, как полагалось при наших бабушках. Впрочем, после того что мне пришлось вытерпеть от Джулиуса, я, пожалуй, настаивать не стану.

— Ну нет, от меня тебе просто так не отделаться, и не надейся!

— А здорово будет! — отозвалась Таппенс. — Чем только ни объявляли брак — и тихой гаванью, и надежным приютом, и пределом счастья, и тяжкими цепями… и всего не перечислить. А знаешь, что такое брак, по-моему?

— Ну?

— Приключение.

— И чертовски увлекательное, — добавил Томми.

УБИЙСТВО НА ПОЛЕ ДЛЯ ГОЛЬФА
Murder on the Links 1923 ©Перевод Шевченко И., 1995 452

Глава 1
Попутчица

Вероятно, многие помнят известный анекдот о том, как молодой автор, желая сразить наповал пресыщенного редактора, которого ничем уже не проймешь, сразу взял быка за рога и начал свой роман словами: «Черт побери! — воскликнула герцогиня».

Удивительное совпадение, но история, которая приключилась со мною, имеет очень похожее начало. Правда, юная леди, с уст которой сорвалось упомянутое мною энергическое выражение, явно не принадлежала к титулованным особам.

Стояло самое начало июня. Закончив дела в Париже, я возвращался утренним поездом в Лондон, где мы с моим старым другом Эркюлем Пуаро, удалившимся от дел бельгийским сыщиком, снимали квартиру.

Экспресс Париж — Кале^[169] был на удивление пуст. В купе, кроме меня, находился всего один пассажир, которого я едва приметил краем глаза, озабоченно пересматривая свой багаж, наспех упакованный в гостинице. Но вот поезд тронулся, и тут мой попутчик, вернее попутчица, весьма решительно напомнила о своем присутствии. Вскочив с места, она опустила стекло и высунулась наружу, потом, со стуком водворив его на место, громко выпалила: «Черт подери!»

Вообще-то по нынешним временам я несколько старомоден, считаю, например, что женщине не пристало расставаться с исконными женскими добродетелями. Терпеть не могу нынешних нервических молодых особ, которые только и знают, что дергаются под музыку джаз-банда, дымят, точно паровоз, и изъясняются так, что могут вогнать в краску торговок с Биллингсгейта^[170].

Я бросил не слишком приветливый взгляд на хорошенькую головку, лихо увенчанную маленькой красной шляпкой. Довольно дерзкая девица! Густые черные завитки скрывали уши. Вряд ли ей было больше семнадцати, несмотря на толстый слой пудры, покрывавшей ее лицо, и губы, накрашенные не просто ярко, а что называется вырви глаз.

Нимало не смущаясь, она ответила на мой взгляд и скорчила презрительную гримаску.

— Скажите на милость! Почтенный джентльмен, кажется, шокирован! — воскликнула она, адресуясь к воображаемой публике. — Прошу прощения! Дурной тон и всякое такое… но, ей-богу, я не виновата! Представляете, куда-то делась моя сестра, моя единственная сестра!

— Вот как? — вежливо осведомился я. — Право, мне очень жаль!

— Он нас осуждает, — заметила девушка. — Осуждает и меня, и мою сестру. И это уже совсем несправедливо, ведь он ее даже не видел.

Я хотел было возразить ей, но она и рта не дала мне открыть:

— Ни слова более! Никто меня не любит! Я удалюсь в пустыню и буду жить, акридами питаясь!^[171] О-о-о! О, горе мне, о, горе!

Она спряталась за французским юмористическим журналом огромного формата. Но не прошло и минуты, как я заметил, что девушка поверх журнала украдкой кидает на меня любопытные взгляды. Как я ни крепился, мне не удалось сдержать улыбки. Тогда и она, отбросив журнал, разразилась веселым смехом.

— Я так и думала — вы не такой зануда, каким показались мне вначале, — воскликнула она.

Незнакомка смеялась так заразительно, что и я невольно тоже расхохотался, хотя словечко, которым она наградила меня, было не слишком лестно.

— Ну вот! Мы и подружились! — объявила дерзкая девчонка. — Скажите, вы огорчены, что моя сестра…

— Я безутешен!

— Смотрите, какой добренький!

— Однако позвольте мне закончить мою мысль. Я хотел сказать, хоть я и безутешен, надеюсь, я как-нибудь примирюсь с ее отсутствием, — заметил я, отвешивая легкий поклон.

В ответ на мои слова эта абсолютно непредсказуемая особа нахмурилась и покачала головой.

— Ну, хватит! Мне больше нравится, как вы изображаете «благородное негодование». Не нашего, мол, круга. И тут вы совершенно правы, хотя имейте в виду, в наше время не так все просто. Не каждый отличит даму полусвета от герцогини. Ну вот, кажется, я снова шокировала вас! И откуда вы такой взялись, ну просто допотопный тип. А впрочем, мне это даже нравится. Я ведь могу поладить с каким-нибудь снобом и похлеще вас. Но вот кого терпеть не могу, так это нахалов! Они меня просто в бешенство приводят.

Она решительно тряхнула головой.

— Интересно, какая вы в бешенстве? — с улыбкой спросил я.

— О, сущий черт! Могу натворить что угодно! Однажды чуть по физиономии не врезала одному типу. И поделом ему!

— Пожалуйста, — взмолился я, — не впадайте в бешенство в моем присутствии.

— Обещаю. Вообще-то вы мне с первого взгляда понравились. Правда, вид у вас был ужасно неприступный, никогда бы не подумала, что мы так славно разговоримся.

— Вот и ошиблись. А теперь расскажите мне немного о себе.

— Чего рассказывать? Я актриса. Нет, совсем не то, что вы думаете. Я с шести лет на арене — кувыркаюсь.

— Прошу прощения, не понял, сказал я озадаченно.

— Вы что, не видели детей-акробатов?

— Ах, вот оно что!

— Родилась в Америке, но почти все время живу в Англии. Сейчас мы подготовили новое выступление…

— Мы?

— Ну да, мы с сестрой. Песни, танцы, репризы, ну и немного акробатики. Словом, совсем новый жанр, публику бьет наповал. Надеемся, сборы будут…

Доверчиво подавшись ко мне, моя новая знакомая пустилась рассуждать о предмете, в котором я был совершенный профан. Однако, неожиданно для самого себя, я обнаружил, что девушка вызывает у меня все больший интерес. Меня забавляло в ней необычное сочетание ребячливости и женственности. Вопреки явному желанию казаться этакой опытной, искушенной особой, способной постоять за себя, в ней проглядывало детское простодушие и наивная решимость во что бы то ни стало преуспеть в своем деле.

Тем временем мы миновали Амьен, который слишком живо напоминал мне о недавнем прошлом^[172]. Моя спутница каким-то шестым чувством поняла, что творится в моей душе.

— Войну вспоминаете, да?

Я кивнул.

— Участвовали в сражениях?

— Еще как! Был ранен, ну а потом, после Сомма, меня демобилизовали. Теперь я что-то вроде личного секретаря у одного члена Парламента.

— Вот это да! Интересно, должно быть?

— Ну, не сказал бы. Делать там решительно нечего. Мои обязанности отнимают у меня не более двух часов в день. Весьма нудная работа. Просто не знаю, что бы я делал, если бы не нашел занятие, которое меня очень увлекает.

— Упаси Господи! Неужто вы коллекционируете жуков?

— Да нет, успокойтесь! Я снимаю квартиру с одним очень интересным человеком. Он бельгиец, бывший детектив. Сейчас в Лондоне занимается частным сыском, непревзойденный специалист в этом деле. Поистине, это самый удивительный человек, какого мне приходилось встречать. Он не раз распутывал такие дела, где полиция оказывалась совершенно бессильна.

Моя хорошенькая спутница слушала, широко раскрыв глаза.

— До чего же интересно, правда? Я просто обожаю преступления. Ни одного детективного фильма не пропускаю, а уж когда случаются убийства, меня не оторвешь от газет.

— Слышали о деле в Стайлз? — спросил я.

— Постойте, там почтенная старушка, которую отравили? Где-то в Эссексе?

Я кивнул.

— Ну так вот, это первое крупное дело Пуаро. Если бы не он, убийцу ни за что бы не нашли. Да, здесь он показал себя непревзойденным профессионалом.

Сев на любимого конька, я пустился вспоминать подробности этого запутанного дела, не преминув особенно ярко обрисовать его неожиданное и триумфальное завершение. Девушка слушала мой рассказ затаив дыхание. Мы были так поглощены разговором, что не заметили, как поезд прибыл в Кале.

Я подозвал носильщиков, и мы спустились на платформу. Девушка протянула мне руку:

— Прощайте, обещаю следить за своей речью.

— Позвольте хотя бы проводить вас на пароход?

— Нет, мне не на пароход. Подожду еще, может, моя сестра все же объявится. Но все равно, спасибо.

— Как, неужели мы никогда больше не увидимся! И вы не скажете мне даже вашего имени? — вскричал я, видя, что девушка уходит.

Она оглянулась и смеясь бросила через плечо:

— Сандрильона!^[173]

Я и не подозревал в ту минуту, при каких обстоятельствах мне снова приведется встретиться с нею.

Глава 2
«Ради всего святого, приезжайте!»

На следующее утро в пять минут десятого я вошел в нашу общую гостиную, где мы обычно завтракали. Мой друг Пуаро, отличавшийся необыкновенной пунктуальностью, как раз разбивал скорлупу второго яйца.

Увидев меня, он просиял.

— Надеюсь, хорошо спали? Пришли в себя от этой ужасной болтанки на море? Удивительно, вы сегодня явились к завтраку почти вовремя. Pardon, у вас галстук сбился. Позвольте, я поправлю.

Кажется, я уже где-то описывал наружность Эркюля Пуаро. Начать с того, что он необыкновенно мал ростом — пять футов и четыре дюйма, яйцеобразная голова, обычно немного склоненная набок; глаза, в которых в минуты возбуждения мелькает зеленая искорка; жесткие, воинственно торчащие усы; величавый, исполненный гордого достоинства вид. Одет всегда с иголочки и выглядит весьма элегантно. Невероятный аккуратист. Во всем без исключения. Небрежно завязанный галстук, загнувшийся уголок воротничка или ничтожная пылинка на одежде причиняют ему невыносимые страдания, если только он лишен возможности немедленно и собственноручно навести должный порядок. «Порядок» и «методичность» — вот два идола, которым он поклоняется. Он всегда испытывал легкое презрение к вещественным уликам, таким, скажем, как следы или пепел от сигареты, утверждая, что сами по себе они ни в коей мере не могут помочь расследованию. Постукивая по своей яйцеобразной голове, он, бывало, говаривал с забавным самодовольством: «Настоящая работа совершается здесь, внутри, серыми клеточками. Никогда не забывайте о серых клеточках, mon ami^[174]».

Я подсел к столу и небрежно заметил в ответ, что назвать «ужасным» короткое, не более часа, морское путешествие из Кале в Дувр^[175], пожалуй, было бы с моей стороны сильным преувеличением.

— А что почта, нет ли чего-нибудь занятного? — осведомился я.

Пуаро разочарованно покачал головой.

— Правда, писем я еще не читал, да и то сказать, что может быть интересного в наши дни? Великие преступления, разгадка которых требует безупречно организованной работы ума, где они?

И он поник головой с таким унылым видом, что я невольно расхохотался.

— Не падайте духом, Пуаро, удача еще улыбнется вам. Прочтите письма — как знать, вдруг какое-нибудь занятное дело замаячит на горизонте?

Пуаро улыбнулся и, взяв маленький изящный нож для разрезания бумаг, которым неизменно пользовался, вскрыл несколько конвертов, лежавших подле его тарелки.

— Счет. Еще один. Кажется, к старости я становлюсь мотом. А! Послание от Джеппа.

— Да? — Я навострил уши.

Инспектор Джепп из Скотленд-Ярда уже не раз подкидывал нам интересные дела.

— Всего лишь благодарность (в его обычной манере) за то, что я немного помог ему в деле Эберистуайта — указал верное направление расследования. Рад, что мог быть полезен ему.

Пуаро неторопливо продолжал просматривать корреспонденцию.

— Предлагают прочесть лекцию местным бойскаутам^[176]. Графиня Форфэнок будет весьма признательна, если я навещу ее, предварительно позвонив по телефону. Наверняка опять болонка пропала! Так, а вот и последнее. Ого!..

Я вскинул глаза, сразу уловив перемену в его голосе. Пуаро внимательно вчитывался в письмо. Минуту спустя он протянул листок мне.

— Что-то не совсем обычное, mon ami. Прочтите сами.

Письмо было написано на бумаге иностранного образца отчетливым, характерным почерком:

Вилла «Женевьева», Мерлинвиль-сюр-Мер, Франция

Дорогой сэр, крайне нуждаясь в помощи детектива, я по причинам, которые объясню вам позже, не желаю прибегать к услугам полиции. Будучи много наслышан о ваших недюжинных способностях и крайней осмотрительности, уверен, что могу положиться на вашу сдержанность. Не решаясь доверить все обстоятельства моего дела бумаге, могу сообщить лишь, что некие секретные сведения, которыми я располагаю, заставляют меня ежечасно опасаться за свою жизнь. Убежден, что неминуемая беда нависла надо мною, и потому умоляю вас не медлить. В Кале вас будет ждать автомобиль, прошу только телеграфировать время прибытия. Буду чрезвычайно обязан, если вы сможете оставить дела, которыми сейчас занимаетесь, и целиком посвятить себя моим интересам. Готов выплатить вам необходимую компенсацию. Вероятно, я буду нуждаться в вашей помощи довольно длительное время, ибо может случиться, что вам придется поехать в Сантьяго^[177] где я в свое время провел несколько лет. Предоставляю вам самому назвать сумму вознаграждения, с которой я заранее согласен.

Еще раз заверяю вас, что дело не терпит отлагательств.

С совершенным почтением

П. Т. Рено

Внизу, под подписью, видно наспех, нацарапали приписку, которую с трудом можно было разобрать: «Ради всего святого, приезжайте!»

Я вернул письмо Пуаро, чувствуя, как сердце забилось у меня в груди.

— Ну, наконец-то! — воскликнул я. — Безусловно, это что-то из ряда вон выходящее.

— Возможно, — сказал Пуаро в раздумье.

— Вы, конечно, поедете, — продолжал я.

Пуаро кивнул. Он сидел, целиком уйдя в свои мысли, потом, видно, приняв решение, бросил взгляд на часы. Лицо его было чрезвычайно серьезно.

— Итак, мой друг, не будем терять времени. Впрочем, экспресс «Континенталь» отправляется от вокзала Виктория^[178] в одиннадцать часов, так что можно не волноваться. Минут десять мы еще можем поговорить. Вы ведь поедете со мной, n'estce pas?^[179]

— Да, но…

— Вы же говорили, что в ближайшие полмесяца не понадобитесь вашему шефу.

— Да, верно. Но этот мосье Рено ясно дал понять, что его дело чрезвычайно конфиденциально.

— Не тревожьтесь. С мосье Рено я все улажу. Кстати, это имя мне как будто знакомо.

— Есть, например, известный южноамериканский миллионер Рено. Может быть, это он и есть?

— Без сомнения. Тогда понятно, почему он упоминает Сантьяго. Сантьяго — в Чили, а Чили — в Южной Америке! О! Вот мы все и выяснили! А вы обратили внимание на постскриптум? Вам он не показался странным?

Я задумался.

— Видимо, когда мосье Рено писал письмо, он еще владел собою, а последние четыре слова черкнул в порыве отчаяния.

В ответ Пуаро решительно покачал головой.

— Ошибаетесь, мой друг. Разве вы не видите, что письмо написано яркими, черными чернилами, а постскриптум — совсем бледными?

— Ну и что же? — спросил я озадаченно.

— Mon Dieu^[180], mon ami, напрягите же свой серые клеточки! Разве не понятно? Мосье Рено написал письмо. Не промокнув чернила, он внимательно перечитал его. Потом, отнюдь не в порыве отчаяния, а совершенно обдуманно он приписал эти последние слова и только тут промокнул письмо.

— Зачем?

— Parbleu!^[181] Да чтобы они произвели на меня такое же сильное впечатление, как на вас.

— Вот как?

— Mais oui^[182]. Он хочет заручиться моим согласием. Он перечел письмо и остался недоволен. Решил, что получилось недостаточно убедительно.

Пуаро помолчал, потом вкрадчиво заговорил, и глаза его сверкнули зеленым огнем, который неизменно указывал, что мой друг охвачен азартом.

— Итак, mon ami, именно потому, что постскриптум сделан не в порыве отчаяния, а спокойно и хладнокровно, мосье Рено крайне необходимо мое присутствие и мы должны отправиться в путь немедленно.

— Мерлинвиль, — пробормотал я задумчиво. — Сдается мне, я что-то слышал о нем.

Пуаро кивнул.

— Да, это небольшой, но модный курорт где-то между Булонью^[183] и Кале. Вероятно, у мосье Рено есть дом в Англии?

— Да, помнится в Ратленд-Гейте. И большое поместье где-то в Хартфордшире^[184]. Но вообще-то я мало что знаю о нем, он ведь не общественный деятель. Думаю, он ворочает в Сити^[185] крупными делами, связанными с Южной Америкой, и часто бывает в Чили и Аргентине.

— Ну да ладно, все это мы сможем узнать у него самого. Что ж, давайте собираться в дорогу — упакуем самое необходимое и закажем такси до вокзала Виктория.

В одиннадцать часов мы уже отбыли в Дувр. Перед отходом поезда Пуаро отправил мосье Рено телеграмму, в которой уведомлял о времени нашего прибытия в Кале.

На пароходе я счел за лучшее не нарушать уединение моего друга. Погода стояла великолепная, и море было спокойное, точно пресловутая тихая заводь, поэтому, когда мы сходили с парохода в Кале, я ничуть не удивился, увидев улыбку на лице Пуаро. Однако тут нас ждало разочарование — нас не встречали и обещанного автомобиля не было, правда, Пуаро предположил, что телеграмму просто еще не успели получить.

— Ничего, наймем автомобиль, — бодро заявил он.

Не прошло и нескольких минут, как мы уже тряслись в самой старой и дребезжащей колымаге, какую только можно себе вообразить, по направлению к Мерлинвилю.

Я чувствовал необычайный подъем, между тем как Пуаро поглядывал на меня довольно сурово.

— Ваша веселость не к добру, Гастингс. «Фей»^[186], как говорят шотландцы.

— Какая чепуха! Вы, стало быть, не разделяете мои чувства?

— Нисколько. Напротив — я испытываю страх.

— Страх?

— Да. У меня дурные предчувствия. Боюсь, je ne sais quoi^[187].

Пуаро так мрачно изрек это, что я невольно поддался его настроению.

— У меня такое ощущение, — медленно проговорил он, — что нам предстоит серьезное дело, запутанное и опасное. Во всяком случае, разобраться будет нелегко.

Я хотел было порасспросить его, но тут мы как раз въехали в Мерлинвиль, который и впрямь оказался небольшим курортным городишком, и притормозили, чтобы разузнать дорогу к вилле «Женевьева».

— Все время прямо, мосье, через весь город. Вилла «Женевьева» примерно в полумиле от него. Вы ее сразу увидите. Большая вилла, смотрит на море.

Поблагодарив прохожего, мы пустились в путь, и вот город уже позади. У развилки нам снова пришлось остановиться. По дороге плелся крестьянин, и мы стали ждать, пока он приблизится, чтобы узнать, куда нам свернуть. У самой дороги, правда, стояла небольшая вилла, но она была столь ветха и неказиста, что ее никак нельзя было принять за виллу «Женевьева». Пока мы ждали, калитка маленькой виллы отворилась и на дорогу вышла девушка.

Тем временем крестьянин поравнялся с нами, и шофер высунулся в окошко, чтобы расспросить его.

— Вилла «Женевьева»? Направо, мосье, тут рукой подать. Да вы сразу увидите ее за поворотом.

Шофер поблагодарил его, и мы двинулись дальше. А я не мог глаз оторвать от девушки. Она стояла, держась рукой за калитку, и смотрела нам вслед. Девушка была так хороша, что ее всякий бы заметил, не говоря уж обо мне, искреннем поклоннике женской красоты. Очень высокая, сложена как юная богиня, непокрытая золотистая головка сверкает в солнечных лучах — готов поклясться, это было самое прелестное создание, какое мне доводилось видеть в своей жизни. Я чуть не свернул шею, оглядываясь на нее, пока наша колымага тряслась по ухабистой дороге.

— Боже мой, Пуаро! — вскричал я. — Вы видели эту юную богиню?

Пуаро поднял брови.

— Са commence!^[188] — пробормотал он. — Вы уже успели высмотреть богиню!

— Но, черт возьми, разве она не богиня?

— Не знаю, не заметил.

— Но вы же ее видели!

— Mon ami, редко случается, когда два разных человека видят одно и то же. Вы, например, увидели богиню, а я… — Он помедлил.

— Что?

— А я увидел девушку с тревожным взглядом, — мрачно закончил Пуаро.

Тут как раз мы подъехали к высоким зеленым воротам, и оба издали возглас удивления: полицейский весьма внушительного вида поднял руку, преградив нам путь.

— Сюда нельзя, мосье.

— Нам необходимо видеть мосье Рено, — вскричал я. — Он ждет нас. Это ведь его вилла, да?

— Да, но…

Пуаро подался вперед.

— Но что?

— Мосье Рено убит сегодня утром.

Глава 3
Вилла «Женевьева»

Я и глазом не успел моргнуть, как Пуаро уже выскочил из автомобиля. Глаза его возбужденно сверкали.

— Что? Вы говорите, убит? Когда? Каким образом?

Полицейский важно выпрямился.

— На вопросы отвечать не положено, мосье.

— Понятно. — Пуаро на минуту задумался. — Комиссар полиции, я полагаю, здесь?

— Да, мосье.

Пуаро, достав свою визитную карточку, набросал на ней несколько слов.

— Voilà!^[189] Пожалуйста, немедленно передайте это комиссару.

Полицейский взял карточку и, обернувшись назад, свистнул. Тут же подошел еще один полицейский, которому и была вручена записка. Через несколько минут плотный коротышка с огромными усами торопливо вышел из ворот. Полицейский, взяв под козырек, отошел в сторону.

— Мой дорогой мосье Пуаро! — вскричал незнакомец. — Счастлив видеть вас. Вы как нельзя более кстати.

Пуаро просиял.

— Мосье Бекс! Как я рад! Это мой друг капитан Гастингс, англичанин, — представил он меня. — А это мосье Люсьен Бекс.

Мы церемонно раскланялись, и мосье Бекс снова обратился к Пуаро:

— Mon vieux^[190], ведь мы виделись в последний раз в девятьсот девятом, в Остенде^[191]. Вам что-нибудь известно о мосье Рено?

— Думаю, не смогу сообщить вам ничего полезного. Вы знаете, что меня сюда вызвали?

— Нет. Кто вас вызвал?

— Мосье Рено. Видимо, он догадывался, что кто-то покушается на его жизнь. К несчастью, он обратился ко мне слишком поздно.

— Sacré tonnerre!^[192] — воскликнул Бекс. — Значит, он знал, что его хотят убить! Это совершенно меняет дело! Однако давайте войдем в дом.

Он распахнул ворота, и мы направились к дому. Мосье Бекс продолжал:

— Надо немедленно сообщить об этом следователю мосье Отэ. Он только что закончил осмотр места преступления и приступает к опросу свидетелей.

— Когда было совершено преступление? — спросил Пуаро.

— Тело нашли сегодня утром около девяти часов. Из слов мадам Рено и медицинского заключения следует, что смерть наступила, вероятно, около двух часов ночи. Прошу вас, входите.

Мы поднялись по ступеням, ведущим к парадной двери. В холле сидел еще один полицейский. Увидев комиссара, он встал.

— Где мосье Отэ? — спросил его Бекс.

— В гостиной, мосье.

Мосье Бекс отворил левую дверь, и мы вошли. Мосье Отэ и его помощник сидели, склонившись у большого круглого стола. Когда мы вошли, они подняли головы и взглянули на нас. Комиссар представил нас и объяснил, как мы здесь оказались.

Следователь мосье Отэ был высок, сухопар, с пронзительным взглядом темных глаз и аккуратно подстриженной седой бородкой, которую имел обыкновение слегка поглаживать во время беседы. У камина стоял пожилой, немного сутулый человек, которого нам представили как доктора Дюрана.

— Поразительно, — сказал мосье Отэ, выслушав рассказ комиссара. — Письмо у вас с собой, мосье?

Пуаро протянул ему письмо, и следователь погрузился в чтение.

— Хм! Он пишет о какой-то тайне. Досадно, что он ничего не объяснил. Мы весьма обязаны вам, мосье Пуаро. Надеюсь, вы окажете нам честь и поможете расследовать это дело, если, конечно, у вас нет более неотложных дел в Лондоне.

— Я намерен остаться здесь, господин следователь. К несчастью, я прибыл слишком поздно и не смог предотвратить смерть мосье Рено, однако почитаю своим долгом найти убийцу.

В ответ следователь поклонился.

— Это делает вам честь, мосье Пуаро. Мадам Рено, без сомнения, также пожелает воспользоваться вашими услугами. С минуты на минуту должен прибыть мосье Жиро из парижской Сюртэ^[193]. Уверен, вы окажетесь полезны друг другу в этом расследовании. А пока, надеюсь, вы не откажетесь присутствовать при допросе свидетелей. Само собой, если вам потребуется какая-либо помощь, вы ее немедленно получите.

— Благодарю, мосье. Вы ведь понимаете, что я пока в полном неведении. Мне абсолютно ничего не известно.

Мосье Отэ подал знак комиссару, и тот начал рассказ:

— Сегодня утром Франсуаза, старая служанка, спустившись в холл, чтобы заняться своей обычной работой, увидела, что парадная дверь приоткрыта. Она всполошилась — может, в доме побывали воры — и бросилась в столовую. Убедившись, что серебро на месте, она успокоилась, решила, что хозяин, наверное, встал пораньше и вышел прогуляться.

— Прошу прощения, мосье, у него была такая привычка?

— Нет, но старуха Франсуаза, да и многие другие тоже, считают, что англичане все ненормальные и от них можно ожидать чего угодно. Горничная Леони, молодая девушка, войдя, как всегда, к своей госпоже, чтобы разбудить ее, в ужасе обнаружила, что мадам Рено связана и во рту у нее кляп. Почти в ту же минуту пришли с сообщением, что найдено уже остывшее тело мосье Рено, убитого ударом ножа в спину.

— Где?

— Где! Вот тут мы и сталкиваемся с самым загадочным обстоятельством этого дела. Мосье Рено лежал ничком возле вырытой могилы.

— Что?

— Да, возле свежевырытой могилы, в нескольких ярдах от живой изгороди, окружающей виллу.

— И он был мертв… Когда же наступила смерть?

На этот вопрос ответил доктор Дюран:

— Я осмотрел тело сегодня утром, в десять часов. Смерть наступила, должно быть, не менее чем семь, а то и десять часов назад.

— Гм! Значит, между полночью и тремя часами ночи.

— Совершенно верно. Судя по словам мадам Рено, это случилось после двух часов ночи, что еще более суживает временной интервал. Смерть, должно быть, была мгновенной. Версия самоубийства, естественно, отпадает.

Пуаро кивнул, и комиссар снова заговорил:

— Насмерть перепуганные служанки развязали мадам Рено. Она была ужасно слаба, почти без сознания от боли, которую причинили ей веревки. Как выяснилось, двое незнакомцев в масках ворвались в спальню, засунули ей в рот кляп и связали, а мосье Рено силой куда-то увели. Все это нам с ее слов передали слуги. Узнав о смерти мужа, мадам Рено испытала сильнейшее нервное потрясение. Доктор Дюран, прибыв на место происшествия, сразу дал ей успокоительное, и мы были лишены возможности допросить ее. Будем надеяться, что сон подкрепит ее, она придет в себя и сможет вынести такое тяжкое испытание, как допрос.

Комиссар помолчал.

— Кто еще живет в доме?

— Старуха Франсуаза, экономка, она служила здесь еще у прежних владельцев виллы «Женевьева». Затем две молодые девушки-сестры Дениз и Леони Улар. Родители их, весьма почтенные люди, живут в Мерлинвиле, у них там дом. Кроме того, есть еще шофер, которого мосье Рено привез из Англии, но он сейчас в отпуске. Ну, и, наконец, сама мадам Рено и ее сын, мосье Жак Рено. Он в отъезде.

Пуаро наклонил голову. Мосье Отэ громко позвал:

— Маршо!

Появился полицейский.

— Позовите сюда Франсуазу.

Полицейский взял под козырек и удалился, но тут же вернулся в сопровождении испуганной Франсуазы.

— Ваше имя Франсуаза Аррише?

— Да, мосье.

— Давно ли вы служите на вилле «Женевьева»?

— Одиннадцать лет, сначала у мадам виконтессы^[194], а потом, когда она этой весной продала виллу, я согласилась остаться здесь и служу теперь господину английскому милорду. Кто бы мог подумать…

Следователь перебил ее.

— Конечно, конечно. А теперь, Франсуаза, скажите мне, кто обычно запирает на ночь парадную дверь?

— Я, мосье. Всегда сама проверяю.

— И вчера вечером тоже?

— Да, я заперла ее, как обычно.

— Вы уверены?

— Клянусь всеми святыми, мосье.

— В котором часу это было?

— Как всегда, мосье, в половине одиннадцатого.

— А где были все остальные в это время? Они что, уже легли спать?

— Мадам уже ушла к себе, Дениз и Леони поднялись наверх со мною вместе, а мосье все еще сидел у себя в кабинете.

— Значит, если кто-нибудь и мог отпереть дверь, так только сам мосье Рено?

Франсуаза пожала своими широкими плечами.

— Да разве стал бы он отпирать ее? Ведь, того и гляди, влезут воры или убийцы! Хорошенькое дело! Мосье не сумасшедший, чтобы отпирать дверь. Вот разве что когда он провожал даму…

— Даму? Какую даму? — нетерпеливо перебил ее следователь.

— Ну как какую? Даму, которая к нему приходила.

— Значит, у него вчера была дама?

— Ну да, мосье, и не только вчера, она часто приходила.

— Кто она? Вы ее знаете?

Франсуаза бросила на него хитрый взгляд.

— Откуда мне знать? — буркнула она. — Ведь не я ее вчера впускала.

— Ах так! — рявкнул следователь и стукнул кулаком по столу. — Шутить с полицией вздумали, да? Сию минуту назовите мне имя женщины, которая приходила к мосье Рено по вечерам!

— Полиция… полиция, — проворчала Франсуаза. — Вот уж не думала, что придется иметь дело с полицией. Да ладно, знаю я, кто она. Это мадам Добрэй.

Комиссар ахнул от неожиданности и даже подался вперед, всем своим видом выражая крайнее изумление.

— Мадам Добрэй? Вилла «Маргерит», что тут рядом?

— А я что говорю. Очень даже приятная дамочка.

Старуха презрительно вскинула голову.

— Мадам Добрэй, — бормотал комиссар. — Просто немыслимо!

— Voila, — проворчала Франсуаза. — Вот и говори вам после этого правду.

— Да нет, что вы, — поспешил ее успокоить следователь. — Нас просто удивило ваше сообщение, вот и все. Мадам Добрэй и мосье Рено, они что же, э-э?.. — Тут он деликатно замялся. — А? Наверное, так и было?

— Откуда мне знать? Впрочем, что ж тут удивительного? Мосье ведь был milord anglais — tres riche^[195], a мадам Добрэй, она еле концы с концами сводила, но trds chic^[196], хотя они с дочерью живут очень скромно. Но меня не проведешь, это женщина с прошлым! Теперь она, правда, уже в летах, но, та foi^[197], еще хоть куда! Сама не раз видела, как мужчины на нее заглядываются. А в последнее время она — все в городе это заметили — в расходах не стесняется, видно, денежки-то завелись. А ведь было время, каждую копейку считали.

Франсуаза тряхнула головой с видом совершенной уверенности в своей правоте.

Мосье Отэ в задумчивости поглаживал бородку.

— А мадам Рено, — заговорил он наконец, — как она относилась к этой… дружбе?

Франсуаза пожала плечами.

— Она ведь всегда уж такая вежливая, такая обходительная… Говорят, она ничего и не подозревает. И все-таки сердце-то, оно ведь все чувствует, как вы думаете, мосье? День ото дня мадам все худеет да бледнеет у меня на глазах. Теперь уж она совсем не та, что месяц назад, когда они приехали сюда. Мосье тоже очень изменился. Точно его что-то мучило. И нервный стал — вот-вот сорвется. А чему тут удивляться — такие странные отношения… Ни выдержки, ни благоразумия. Одно слово style anglais!^[198]

Я от возмущения аж подпрыгнул на стуле, но следователь как ни в чем не бывало продолжал допрос, не удостоив внимания выпад Франсуазы.

— Так вы говорите, мосье Рено сам проводил мадам Добрэй? Значит, она ушла?

— Да, мосье. Я слышала, как они вышли из кабинета и подошли к парадной двери. Мосье пожелал ей доброй ночи и запер дверь.

— В котором часу это было?

— Минут двадцать пять одиннадцатого, мосье.

— А когда мосье Рено пошел спать, вы не знаете?

— Минут через десять после нас. Эта лестница такая скрипучая, всегда слышно, когда кто-нибудь поднимается или спускается.

— Что же было потом? Ночью вы ничего не слышали?

— Совсем ничего, мосье.

— Кто из прислуги раньше всех спустился вниз утром?

— Я, мосье. И сразу увидела распахнутую дверь.

— А окна, они все были закрыты?

— Да, мосье. Все было в порядке, ничего подозрительного.

— Хорошо, Франсуаза, можете идти.

Старуха зашаркала к дверям. На пороге она обернулась.

— Скажу вам одну вещь, мосье. Эта мадам Добрэй скверная женщина! Да-да, мы, женщины, лучше знаем друг друга. Это недостойная особа, попомните мои слова.

Покачивая головой с важным видом, Франсуаза удалилась.

— Леони Улар, — вызвал следователь.

Леони появилась на пороге, заливаясь слезами, чуть ли не в истерике. Но мосье Отэ оказался на высоте и весьма ловко справился с рыдающей девицей. Она только и твердила о том, как увидела связанную мадам с кляпом во рту, но зато уж живописала эту сцену с истинным драматизмом. Ночью же она, как и Франсуаза, ничего не слышала.

Потом пришла очередь ее сестры Дениз, которая подтвердила, что хозяин, мосье Рено, разительно изменился в последнее время.

— С каждым днем он становился все угрюмее, потерял аппетит. Всегда был в дурном настроении.

У Дениз была своя версия преступления:

— Тут и думать нечего, с ним расправилась мафия! Эти двое в масках, кто они, как вы думаете? Ужас, что творится в мире!

— Возможно, вы и правы, — невозмутимо заметил следователь. — А теперь скажите мне, милочка, это вы вчера открывали дверь мадам Добрэй?

— Не вчера, мосье, а позавчера.

— А как же Франсуаза сказала, что мадам Добрэй была здесь вчера?

— Нет, мосье. Действительно, вчера мосье Рено посетила дама, но это была вовсе не мадам Добрэй.

Удивленный следователь выспрашивал и так и этак, но Дениз твердо стояла на своем. Она прекрасно знает мадам Добрэй. Та дама, что приходила вчера, правда, тоже брюнетка, но ниже ростом и гораздо моложе. Переубедить девушку было невозможно.

— Вам раньше приходилось видеть эту даму?

— Нет, мосье, — сказала она и добавила неуверенно: — И еще, мне кажется, она англичанка.

— Англичанка?

— Да, мосье. Она спросила мосье Рено на очень хорошем французском, но акцент… пусть самый легкий всегда выдает иностранцев. К тому же, когда они выходили из кабинета, они говорили по-английски.

— И вы слышали, о чем они говорили? Я хочу сказать, вы поняли что-нибудь?

— О, я хорошо говорю по-английски, — с гордостью ответила Дениз. — Правда, эта дама говорила слишком быстро, и я не ухватила смысла, но последние слова мосье Рено, которые он сказал, открывая дверь, я поняла.

Девушка помолчала, потом старательно, с трудом выговаривая слова, произнесла по-английски:

— Да-а… да-а… но, рати Боога, идите сечас!

— Да, да, но, ради Бога, сейчас уходите! — повторил следователь.

Он отпустил Дениз и, поразмыслив немного, снова вызвал Франсуазу. Он спросил ее, не могла ли она ошибиться, точно ли мадам Доброй приходила вчера. И тут Франсуаза выказала удивительное упрямство. Вот именно, что мадам Доброй была здесь вчера. И сомневаться тут нечего, конечно, ото была она. А Дениз просто-напросто выставляется тут перед вами, voila tout!¹ И про иностранную даму она все сама сочинила. Хочет показать, что тоже не лыком шита — английский знает! Наверное, мосье и вообще ничего не говорил по-английски, а если и говорил, ото ничего не доказывает, ведь мадам Доброй отлично болтает по-английски, а с мосье и мадам Рено она только по-английски и разговаривает.

— А мосье Жак, сын мосье Рено, — он здесь часто бывает — так он вообще еле-еле говорит по-французски.

Следователь не стал спорить с Франсуазой, он только поинтересовался шофером и узнал, что как раз вчера мосье Рено отпустил Мастерса. Вероятно, ему не понадобится автомобиль, сказал мосье, и шофер может взять отпуск.

Тут я заметил, что Пуаро недоуменно нахмурился — лоб его над переносицей прорезала глубокая морщина.

— В чем дело? — прошептал я.

Он нетерпеливо тряхнул головой.

— Прошу прощения, мосье Бекс, надо полагать, мосье Рено и сам умел водить автомобиль?

Комиссар вопросительно посмотрел на Франсуазу, и она тотчас без колебаний ответила:

— Нет, сам мосье не водил автомобиль.

Пуаро еще больше нахмурился.

— Объясните же мне, что вас так тревожит, — нетерпеливо попросил я.

— Как вы не, понимаете? Ведь в письме мосье Рено предлагал выслать автомобиль за мной в Кале.

— Может быть, он хотел нанять автомобиль, — предположил я.

— Возможно. Однако зачем нанимать, если у него есть собственный? И почему именно вчера он отправил шофера в отпуск, так неожиданно и поспешно? Может быть, он по какой-то причине нарочно хотел услать его отсюда до нашего приезда?

Глава 4
Письмо, подписанное «Белла»

Франсуаза вышла из комнаты. Следователь задумчиво барабанил пальцами по столу.

— Итак, мосье Бекс, — заговорил он наконец, — у нас имеются два взаимоисключающих показания. Кому мы должны больше верить — Франсуазе или Дениз?

— Дениз, — решительно заявил комиссар. — Ведь именно она впустила незнакомку. Франсуаза стара и упряма, к тому же явно питает неприязнь к мадам Добрэй. И кроме того, ведь мы с вами знаем, что у Рено была связь с другой женщиной.

— Tiens!^[199] — спохватился мосье Отэ. — Ведь мы совсем забыли сообщить мосье Пуаро вот об этом.

Он принялся рыться в бумагах на столе, нашел среди них письмо и протянул моему другу.

— Это письмо, мосье Пуаро, мы обнаружили в кармане плаща убитого.

Пуаро развернул письмо. Оно было написано по-английски, странным, неустоявшимся почерком, бумага местами затерлась и смялась.

«Мой бесценный!

Отчего ты так долго не пишешь мне? Ведь ты все еще любишь меня, как прежде, да? Твои письма в последнее время стали совсем другие — холодные и чужие, а потом это долгое молчание. Ты меня пугаешь. Вдруг ты разлюбил меня! Нет, это невозможно, я просто глупая девчонка, вечно придумываю Бог весть что! Но если ты и правда разлюбил меня, я не знаю, что сделаю — убью себя, наверное! Не могу жить без тебя! Порой мне кажется, что у тебя другая женщина. Если так, пусть она не попадается мне на глаза… и ты тоже! Я скорее убью тебя, но не дам ей завладеть тобой! Я так решила!

Но что это, какой романтический бред я несу! Ты любишь меня, и я люблю тебя — да, люблю, люблю, люблю!

Обожающая тебя Белла».

Ни адреса, ни даты в письме не было. Пуаро с мрачным видом вернул его комиссару.

— И вы полагаете, что?..

Следователь только пожал плечами.

— Вероятно, мосье Рено попал в сети к этой англичанке, Белле. Потом он приезжает сюда, встречает мадам Добрэй и затевает с ней интрижку. Он остывает к прежней возлюбленной, и она начинает что-то подозревать. В ее письме содержатся недвусмысленные угрозы. На первый взгляд дело кажется даже слишком простым. Ревность! Ведь мосье Рено убит ударом в спину, а это явно свидетельствует о том, что преступление совершила женщина, так ведь, мосье Пуаро?

Пуаро кивнул.

— Удар в спину — да… но вот могила! Это же такая тяжелая работа. Женщине просто не под силу, мосье. Тут поработал мужчина.

— Да, да, вы совершенно правы. Как мы не подумали об этом! — пылко согласился комиссар.

— Вот я и говорю, — продолжал мосье Отэ, — на первый взгляд дело совсем простое, но… эти двое в масках, письмо, которое вы получили от мосье Рено, — все это никак не укладывается в единую схему. Тут мы имеем дело с рядом обстоятельств, не имеющих никакой связи с известными нам фактами. Ну а письмо, посланное вам, мосье Пуаро… Допускаете вы, что оно как-то соотносится с этой самой Беллой и ее угрозами?

Пуаро покачал головой.

— Едва ли. Такой человек, как мосье Рено, который вел жизнь, полную приключений и опасностей, да не где-нибудь, а в Южной Америке, неужели он стал бы просить защитить его от женщины?

Следователь с готовностью закивал головой.

— Совершенно с вами согласен. Стало быть, объяснение этому письму нам следует искать…

— В Сантьяго, — закончил фразу комиссар. — Я немедленно телеграфирую в полицию Сантьяго и запрошу все данные, так или иначе касающиеся мосье Рено: его любовные связи, деловые операции, друзья, враги, словом, все до мелочей. Думаю, это даст нам ключ к загадочному убийству.

И комиссар оглядел нас, ища одобрения и поддержки.

— Великолепно! — с чувством воскликнул Пуаро. — Скажите, а нет ли других писем от этой самой Беллы среди вещей мосье Рено?

— Нет. Разумеется, первое, что мы сделали, — просмотрели документы в его кабинете, но ничего интересного не нашли. Видимо, он самым тщательным образом привел все в порядок. Единственное, что наводит на размышление, так это его странное завещание. Вот оно.

Пуаро пробежал документ глазами.

— Так. Тысячу фунтов наследует некий мистер Стонор. Кто он, кстати?

— Это секретарь мосье Рено. Он живет в Англии, но раза два приезжал сюда.

— Все остальное без всяких оговорок наследует его любимая жена Элоиза. Составлено довольно небрежно, но оформлено по всем правилам. Засвидетельствовано двумя служанками — Дениз и Франсуазой. Так всегда делают.

Пуаро отдал завещание мосье Отэ.

— Может быть, — начал Бекс, — вы не обратили внимания…

— На дату? — спросил Пуаро, и глаза его озорно сверкнули. — Ну конечно же обратил. Две недели назад. Возможно, именно тогда он впервые почувствовал, какая опасность ему грозит. Довольно часто состоятельные люди умирают, не оставив завещания, ибо не думают о том, что смерть может подстерегать их на каждом шагу. Однако делать преждевременные выводы — весьма опасно. Во всяком случае, из завещания мосье Рено следует, что он питал искреннюю любовь и расположение к своей жене. Несмотря на любовные интрижки.

— Так-то оно так, — произнес мосье Отэ с сомнением в голосе, — но с сыном мосье Рено, похоже, обошелся несправедливо, ведь он поставил его в полную зависимость от матери. Если она снова выйдет замуж и ее муж будет иметь власть над нею, парень может не получить ни гроша из отцовских денег.

— Людям вообще свойствен эгоцентризм. Мосье Рено, вероятно, вообразил, что его вдова уже никогда больше не выйдет замуж. Ну, а что касается сына, возможно, это весьма разумная предосторожность — оставить деньги в руках матери. Сынки богачей — известные повесы.

— Может быть, вы и правы. А теперь, мосье Пуаро, вы, конечно, хотели бы осмотреть место преступления. К сожалению, тело убрали, но, разумеется, были сделаны фотографии в разных ракурсах. Вам их принесут, как только они будут готовы.

— Благодарю, мосье, вы очень любезны.

Комиссар поднялся из-за стола:

— Прошу вас следовать за мной, господа. — Он отворил дверь и отвесил церемонный поклон Пуаро, пропуская его вперед. Пуаро со свойственной ему галантностью отступил назад и поклонился комиссару.

— Прошу вас, мосье.

— Только после вас, мосье.

Наконец им обоим все-таки удалось протолкнуться в холл.

— А там, очевидно, его кабинет, hein?¹ — спросил вдруг Пуаро, кивнув на одну из дверей.

— Да. Хотите осмотреть?

Комиссар отворил дверь. Мы вошли.

Комната, которую мосье Рено выбрал для себя, хоть и небольшая, была меблирована с большим вкусом и очень уютна. У окна письменный стол с многочисленными ящичками и отделениями для бумаг, камин, перед ним глубокие кожаные кресла и круглый стол с книгами и свежими журналами.

Пуаро помедлил минуту, рассматривая комнату, потом подошел к креслам, провел рукой по спинкам, взял журнал со стола, осторожно провел пальцем по полке дубового буфета. Лицо его выразило совершенное удовлетворение.

— Что, пыли нет? — спросил я лукаво.

Он улыбнулся мне в ответ, оценив мое знание его маленьких слабостей.

— Ни пылинки, mon ami! А жаль, на этот раз — жаль!

Его острый ястребиный взгляд мигом облетел комнату.

— А! — произнес он вдруг со вздохом облегчения. — Коврик перед камином завернулся! — С этими словами Пуаро нагнулся, чтобы расправить его.

Внезапно у него вырвалось удивленное восклицание, и он быстро выпрямился. В руке у него был маленький обрывок розовой бумаги.

— Что во Франции, что в Англии, — сказал он, — везде одно и то же — прислуга ленится выметать из-под ковров.

Бекс взял у него из рук бумажку, а я подошел поближе, чтобы рассмотреть ее.

— Догадываетесь, Гастингс, что это, а?

Я озадаченно помотал головой, но характерный розовый цвет бумаги что-то мне напоминал.

Оказалось, комиссар соображает быстрее меня.

— Обрывок чека! — вскричал он.

На клочке размером около двух квадратных дюймов чернилами было написано «Дьювин».

— Bien!^[200] — сказал Бекс. — Этот чек был выписан на имя некоего Дьювина или же подписан им.

— Скорее первое, мне кажется, — сказал Пуаро. — Ибо, если я не ошибаюсь, это почерк мосье Рено.

Догадка Пуаро подтвердилась, когда мы сравнили его с завещанием, лежащим на столе.

— Боже мой, — удрученно пробормотал комиссар, — не могу понять, как я проглядел этот чек!

Пуаро засмеялся.

— Отсюда мораль — всегда заглядывай под коврики! Мой друг Гастингс может подтвердить: малейший непорядок в чем бы то ни было — для меня сущая пытка. Когда я увидел загнувшийся край коврика, я сказал себе: «Tiens!^[201] Сбился, когда отодвинули кресло». А что, если наша добрая Франсуаза недоглядела, подумал я, и там что-нибудь да найдется.

— Франсуаза?

— Ну или Дениз, Леони, все равно, тот, кто убирал комнату. Судя по тому, что пыли нет, убирали явно сегодня. Эти наблюдения позволяют представить себе, что здесь произошло. Вчера, — вероятно, вечером, — мосье Рено выписывает чек на имя некоего Дьювина. Потом чек рвут и клочки бросают на пол, а сегодня утром…

Не успел Пуаро договорить, а мосье Бекс уже нетерпеливо дергал шнур звонка.

Тут же явилась Франсуаза: да, на полу валялись бумаги. Куда она их дела? Конечно же бросила в печь на кухне. Куда ж еще?

Выразив жестом крайнюю степень отчаяния, Бекс отпустил ее. Внезапно лицо его просветлело, он бросился к столу. И вот он уже листает чековую книжку покойного. И снова жест отчаяния — корешок последнего чека не заполнен.

— Мужайтесь! — воскликнул Пуаро, похлопывая его по спине. — Мадам Рено наверняка сможет пролить свет на этого таинственного Дьювина.

Комиссар немного приободрился.

— Да, правда. Ну что ж, продолжим.

Когда мы выходили из кабинета, Пуаро спросил как бы между прочим:

— А что, мосье Рено вчера вечером принимал свою гостью здесь, а?

— Да, именно здесь, а как вы узнали?

— А вот как — с помощью этого пустяка. Я нашел его на спинке кресла. — Двумя пальцами Пуаро держал длинный черный волос — женский волос!

Мосье Бекс вывел нас через заднюю дверь к небольшому сараю, примыкающему к дому, достал из кармана ключ и отпер его.

— Тело здесь. Как раз перед вашим приездом мы перенесли его сюда; фотограф ведь уже все отснял.

Он распахнул дверь, и мы вошли. Убитый лежал на полу. Мосье Бекс проворно сдернул с трупа простыню. Мосье Рено был среднего роста, худощавый и стройный. Выглядел он лет на пятьдесят, волосы черные, с сильной проседью, лицо тщательно выбрито, нос длинный, тонкий, довольно близко посаженные глаза; кожа сильно загорелая, как у человека, который большую часть жизни провел под тропическим солнцем, зубы оскалены, и на мертвом лице застыло выражение крайнего изумления и ужаса.

— По его лицу сразу видно, что удар был нанесен неожиданно, — заметил Пуаро.

Он с величайшей осторожностью перевернул тело. На светлом песочного цвета плаще как раз между лопатками расплылось круглое темное пятно с продолговатым разрезом посередине. Пуаро принялся внимательно разглядывать тело.

— Что вы думаете по поводу орудия убийства?

— А что тут думать, нож просто-напросто торчал в ране.

Комиссар снял с полки стеклянную банку. Внутри я увидел небольшой нож с черной ручкой и узким блестящим лезвием вроде тех, которыми разрезают бумагу. В длину нож был не более десяти дюймов. Пуаро осторожно потрогал испачканное кровью острие.

— Ого! Да он преострый! Подумать только, такой маленький, хорошенький ножичек — и орудие убийства!

— К сожалению, мы не нашли на нем отпечатков пальцев, — сокрушенно сообщил мосье Бекс. — Очевидно, убийца был в перчатках.

— Ну разумеется, — небрежно заметил Пуаро. — Теперь даже в Сантьяго преступники осведомлены о таких мерах предосторожности. Что уж говорить о европейцах — тут любой непрофессионал знает не меньше нас с вами. А все эти газетчики раззвонили по всему свету о Бертильоновой системе^[202]. Однако все равно я удивлен, что на ноже нет отпечатков. Ведь так заманчиво оставить чьи-то чужие отпечатки! А уж как полиция обрадуется. — Он покачал головой. — Боюсь, убийство совершил человек, для которого порядок и система — пустые слова, а быть может, он просто очень спешил. Впрочем, поглядим.

Пуаро снова повернул покойника на спину.

— Вижу, под плащом нет ничего, кроме нижнего белья, — заметил он.

— Да, следователь тоже отметил эту странность.

В этот момент кто-то постучал в дверь, которую мы заперли за собой, когда вошли в сарай. Бекс пошел отпирать. Это оказалась Франсуаза. С жадным любопытством она пыталась заглянуть внутрь.

— Ну, что там еще? — нетерпеливо буркнул Бекс.

— Мадам послала сказать, что ей уже гораздо лучше, и она может говорить с господином следователем.

— Прекрасно, — обрадовался мосье Бекс. — Уведомьте мосье Отэ и передайте мадам, что мы сейчас будем.

Пуаро все медлил, глядя на убитого. Я даже подумал было, уж не собирается ли он дать клятву, что не успокоится, пока не найдет убийцу. Но против ожидания он не сказал ничего торжественного или значительного. Весьма обыденно и просто он произнес несколько слов, которые показались мне до смешного неуместными в этот момент:

— Слишком уж длинный плащ он носил.

Глава 5
Рассказ мадам Рено

Мосье Отэ уже ожидал нас в холле, и мы все вместе, возглавляемые Франсуазой, двинулись вверх по лестнице. Пуаро поднимался как-то странно, зигзагами, чем немало меня озадачил. Заметив мое удивление, он подмигнул мне.

— Еще бы служанкам не слышать, как мосье Рено поднимался, — шепотом сказал он. — Ступеньки скрипят все до единой, от такого скрипа и мертвый проснется!

На лестничную площадку выходил также узкий боковой коридор.

— Здесь комнаты прислуги, — пояснил нам Бекс.

Нас же повели по широкому коридору. Франсуаза остановилась у последней двери справа и тихо постучала.

Слабый голос пригласил нас войти. Комната была просторная, солнечная, с окнами на море, которое синело и искрилось всего в какой-нибудь четверти мили от дома.

На кушетке высоко в подушках лежала рослая женщина весьма примечательной наружности. Подле нее с озабоченным видом сидел доктор Дюран. Хотя мадам Рено была далеко не молода и ее некогда черные волосы сверкали серебром, в ней чувствовалась незаурядная личность, волевая, и решительная. Словом, как говорят французы, une maitresse femme^[203].

Она поздоровалась с нами легким, исполненным достоинства кивком.

— Прошу садиться, господа.

Мы сели в кресла, помощник следователя устроился за круглым столом.

— Надеюсь, мадам, — начал мосье Отэ, — вы сможете рассказать нам, что произошло ночью, если, разумеется, это не слишком тяжело для вас.

— Нет-нет, мосье. Ведь дорога каждая минута. Эти подлые убийцы должны быть пойманы и наказаны.

— Благодарю вас, мадам. Думаю, для вас будет менее утомительно, если я буду задавать вопросы, а вы ограничитесь только ответами на них. В котором часу вы легли спать вчера?

— В половине десятого, мосье. Я была очень утомлена.

— А ваш муж?

— По-моему, час спустя.

— Не показалось ли вам, что он расстроен или, может быть, взволнован?

— Нет, не более чем обычно.

— Что же случилось потом?

— Мы спали. Проснулась я оттого, что кто-то зажал мне рот. Я пыталась закричать, но не смогла. Их было двое, и оба — в масках.

— Вы не могли бы описать их, мадам?

— Один очень высокий, с длинной черной бородой, другой — небольшого роста, коренастый, тоже с бородой, только рыжеватой. Оба в шляпах, надвинутых на самые глаза.

— Гм! — задумчиво произнес следователь. — Что-то многовато бород получается.

— Вы думаете, они накладные?

— Боюсь, что да, мадам. Но, прошу вас, продолжайте.

— Тот, что поменьше ростом, держал меня. Сначала он засунул мне в рот кляп, потом связал руки и ноги. Другой сторожил моего мужа. Он схватил с туалетного столика нож для разрезания бумаги, острый как бритва, и приставил его к груди мосье Рено. Когда коротышка связал меня, они оба занялись моим мужем, заставили его встать и вывели в гардеробную. Я едва не потеряла сознание от ужаса, но все же отчаянно старалась хоть что-нибудь услышать.

Они говорили так тихо, что я ничего не могла разобрать. Но язык мне знаком, это ломаный испанский, распространенный в некоторых странах Южной Америки. Мне показалось, они сначала требовали что-то у моего мужа, потом, видно, разозлились и стали говорить громче. По-моему, высокий сказал: «Ты ведь знаешь, что нам нужно. Документы! Секретные документы! Где они?» Что ответил муж, я не слышала, только второй злобно прошипел: «Лжешь! Мы знаем, они у тебя. Где ключи?»

Потом я услышала, как они выдвигают ящики. Видите ли, в гардеробной мужа есть сейф, где он обычно держит наличные деньги, довольно крупные суммы. Леони говорит, что они вытряхнули все из сейфа, забрали деньги, но, видимо, того, за чем охотились, не нашли. Потом, слышу, высокий, проклиная все на свете, велит мужу одеваться. Но тут, видно, какой-то шум в доме спугнул их, и они втолкнули полуодетого мосье Рено в спальню.

— Pardon, — прервал ее Пуаро, — а другого выхода из гардеробной нет?

— Нет, мосье, там только одна дверь — в спальню. Они погнали моего мужа к двери — впереди коротышка, а последним высокий с ножом в руке. Поль пытался вырваться, подойти ко мне. В глазах его было отчаяние. «Мне надо поговорить с ней!» — крикнул он им, а мне сказал: «Ничего страшного, Элоиза. Только не пугайся. К утру я вернусь». Он старался говорить спокойно, но в его глазах был ужас, я видела. Потом они вытолкали его за дверь, и высокий сказал: «Только пикни попробуй — и тебе конец». Потом, — продолжала мадам Рено, — я, должно быть, потеряла сознание. Очнулась, только когда Леони растирала мне руки и уговаривала выпить немного бренди.

— Мадам Рено, — сказал следователь, — как вы думаете, что искали убийцы?

— Понятия не имею, мосье.

— Не замечали ли вы, что вашего мужа что-то тревожит?

— Да, я видела, что он очень переменился в последнее время.

— Как давно?

Мадам Рено подумала.

— Наверное, дней десять.

— Не раньше?

— Возможно, и раньше. Но я ничего не замечала.

— А вы не пробовали расспрашивать его?

— Да, один раз, но он ответил как-то очень уклончиво. Тем не менее я была совершенно уверена, что он страшно о чем-то тревожится. Но он не хотел открыться, и, понимая это, я старалась делать вид, что ничего не замечаю.

— Было ли вам известно, что мосье Рено прибег к услугам детектива?

— Детектива? — воскликнула мадам Рено, видимо, очень удивленная.

— Да, вот этого джентльмена — мосье Эркюля Пуаро. — Пуаро вежливо поклонился. — Он прибыл сегодня по вызову вашего мужа.

Достав письмо, которое мосье Рено отправил Пуаро, следователь подал его мадам Рено.

Она прочла его с неподдельным изумлением.

— Я и понятия не имела. Очевидно, Поль был уверен, что ему грозит опасность.

— А теперь, мадам, я прошу вас ответить мне совершенно откровенно. Когда ваш муж жил в Южной Америке, не случилось ли с ним чего-нибудь, что могло бы пролить свет на это дело?

Мадам Рено глубоко задумалась, но потом отрицательно покачала головой.

— Не знаю, что и сказать. Конечно, у мужа было много недоброжелателей — ему многие завидовали, но ничего особенного я не могу припомнить. Возможно, что-то и было, только мне об этом ничего не известно.

Следователь разочарованно погладил свою бородку.

— Не могли бы вы сказать, в котором часу произошло нападение?

— Конечно, я отчетливо помню, как часы на камине пробили два раза.

И мадам Рено кивнула на часы с восьмидневным заводом, в дорогом кожаном футляре, стоящие посередине каминной полки.

Пуаро подошел к камину и принялся внимательно их разглядывать, потом кивнул, видимо, вполне удовлетворенный результатами осмотра.

— А вот еще одни часы, — воскликнул мосье Бекс, — наручные, их, видно, смахнули с туалетного столика. Стекло, правда, вдребезги. Преступникам невдомек, что это может обернуться уликой против них.

Он осторожно собрал осколки. Внезапно мосье Бекс замер.

— Mon Dieu! — невольно вырвалось у него.

— В чем дело?

— Стрелки показывают семь часов!

— Что?! — воскликнул в свою очередь следователь.

Однако Пуаро, находчивый, как всегда, взял часы из рук растерявшегося комиссара, поднес их к уху и улыбнулся.

— Ну да, стекло разбито, но часы идут.

Услышав столь простое объяснение, все облегченно вздохнули. Однако следователь не успокоился.

— Но, позвольте, ведь сейчас еще нет семи?

— Да, только пять минут шестого, — спокойно заметил Пуаро. — Вероятно, эти часы спешат, не так ли, мадам?

Мадам Рено нахмурилась, не зная, что ответить.

— Да, они спешат, — сказала она. — Правда, я не думала, что так сильно.

Следователь, нетерпеливо махнув рукой, прервал обсуждение темы разбитых часов и продолжил допрос:

— Мадам, парадная дверь была приоткрыта. Наверняка убийцы проникли в дом через нее, и, однако, — никаких следов взлома. Вы могли бы объяснить почему?

— Вероятно, муж выходил вечером погулять и, возвратившись, забыл запереть дверь.

— По-вашему, это возможно?

— Вполне. Он был очень рассеян.

Говоря это, мадам Рено слегка сдвинула брови, похоже, рассеянность покойного порой раздражала ее.

— Думаю, у нас есть основания сделать одно немаловажное заключение, — вмешался вдруг комиссар. — Убийцы предложили мосье Рено одеться, стало быть, место, где, как они предполагали, запрятаны интересующие их бумаги, должно находиться далеко отсюда.

Следователь кивнул в знак согласия.

— Несомненно. Однако и не слишком далеко, ведь мосье Рено сказал, что к утру вернется.

— Когда отходит последний поезд из Мерлинвиля? — спросил Пуаро.

— В двадцать три пятьдесят в одном направлении и в ноль семнадцать — в другом, но, скорее всего, у них был автомобиль.

— Конечно, — согласился Пуаро, который, казалось, был чем-то озабочен.

— А ведь у нас, пожалуй, есть шанс напасть на их след, — воодушевляясь, снова заговорил следователь, — вряд ли автомобиль с двумя иностранцами остался незамеченным. Это же замечательно, мосье Бекс.

Но, тут же согнав с лица довольную улыбку и вновь став серьезным, Отэ обратился к мадам Рено:

— Еще один вопрос. Вам говорит что-нибудь фамилия Дьювин?

— Дьювин? — задумчиво повторила мадам Рено. — Нет, я не знаю никого с такой фамилией.

— Может быть, ваш муж когда-нибудь ее упоминал, не помните?

— Нет, никогда.

— Нет ли у вас знакомых по имени Белла?

Следователь так и впился глазами в мадам Рено, стараясь уловить в ее лице признаки замешательства или смятения. Но мадам Рено покачала головой с совершенно невозмутимым видом. И мосье Отэ снова принялся задавать вопросы:

— Известно ли вам, что вчера вечером у вашего мужа был посетитель?

На щеках мадам Рено выступил легкий румянец, что не укрылось от глаз следователя.

— Нет, кто это был? — ответила она, сохраняя тем не менее совершенное спокойствие.

— Дама.

— В самом деле?

Однако следователь, казалось, удовольствовался тем, что услышал, и не стал продолжать расспросы. Едва ли, подумал он, мадам Добрэй имеет отношение к убийству, а расстраивать мадам Рено без веских к тому оснований ему не хотелось.

Он посмотрел на комиссара, тот согласно кивнул. Тогда мосье Отэ встал, прошел в другой конец комнаты и принес стеклянную банку, которую мы видели в сарае. Вынув оттуда нож, он обратился к мадам Рено.

— Мадам, узнаете это? — спросил он как можно мягче.

Она негромко вскрикнула.

— Конечно, это мой кинжальчик.

Увидев на нем пятна, она отшатнулась, глаза ее расширились от ужаса:

— Это что — кровь?

— Да, мадам. Вашего мужа убили этим оружием. — Он быстро убрал нож с глаз долой. — Уверены ли вы, что это тот самый нож, который лежал ночью на вашем туалетном столике?

— О да. Это подарок моего сына. Во время войны^[204]он служил в авиации. Он был слишком молод, и ему пришлось прибавить себе два года, чтобы его взяли. — Чувствовалось, что мадам Рено гордится своим сыном. — Ножик сделан из авиационной стали, и сын подарил мне его в память о войне.

— Понимаю, мадам. Перейдем теперь к другому вопросу. Где сейчас ваш сын? Необходимо немедленно телеграфировать ему.

— Жак? В данное время он на пути в Буэнос-Айрес^[205].

— То есть?

— Да. Вчера муж телеграфировал ему. Сначала он отправил Жака в Париж, а вчера выяснилось, что ему необходимо немедленно ехать в Южную Америку. Из Шербура^[206] как раз вчера вечером отошел пароход в Буэнос-Айрес, и муж телеграфировал Жаку, чтобы он постарался успеть на него.

— Не знаете ли вы, какие дела у вашего сына в Буэнос-Айресе?

— Мне об этом ничего не известно, мосье, знаю только, что оттуда он должен ехать в Сантьяго.

— Сантьяго! Опять Сантьяго! — в один голос вскричали мосье Отэ и мосье Бекс.

Упоминание о Сантьяго поразило и меня, а Пуаро, воспользовавшись замешательством, подошел к мадам Рено. Все это время он стоял, мечтательно глядя в окно, и я даже не был уверен, следит ли он за тем, что происходит. Он молча поклонился мадам Рено, потом сказал:

— Pardon, мадам, не позволите ли взглянуть на ваши руки?

Слегка удивившись, мадам Рено выполнила его просьбу. На запястьях были видны глубокие ссадины — следы от веревок. Пока Пуаро рассматривал руки мадам Рено, я наблюдал за ним и заметил, что огонь возбуждения, горевший в его глазах, погас.

— Представляю, как вам больно, — сказал он, а я подумал, что мой друг, кажется, опять чем-то удручен. Между тем следователь спохватился и заспешил:

— Надо немедленно связаться по радио с молодым мосье Рено. Нам крайне необходимо узнать все об этой его поездке в Сантьяго, — и, подумав, добавил: — К тому же, будь он здесь, мы могли бы избавить вас от лишних страданий, мадам.

Мосье Отэ многозначительно умолк.

— Вы имеете в виду опознание трупа? — глухо спросила мадам Рено.

Следователь молча склонил голову.

— Не тревожьтесь, мосье. У меня хватит сил вынести все, что потребуется. Я готова сделать это прямо сейчас.

— О, и завтра не поздно, уверяю вас…

— Нет, я хочу покончить с этим, — сказала она тихо, и судорога боли исказила ее лицо. — Не будете ли так любезны, доктор, позвольте опереться на вашу руку.

Доктор поспешил к ней на помощь, кто-то накинул плащ на плечи мадам Рено, и мы стали медленно спускаться по лестнице. Мосье Бекс бросился вперед и отворил дверь сарая. Мадам Рено подошла и остановилась на пороге. Она была очень бледна, но полна решимости. Прикрыв лицо рукой, она сказала:

— Минутку, мосье, я соберусь с силами.

Потом она опустила руку и взглянула на покойного.

И тут поразительное самообладание, с которым она держалась все время, оставило ее:

— Поль! — вскрикнула она. — Мой муж! О, Боже! Она пошатнулась и без чувств упала на пол. Пуаро мгновенно бросился к ней, приподнял веко, пощупал пульс. Убедившись, что мадам Рено действительно в глубоком обмороке, он отошел в сторону и, схватив меня за руку, воскликнул:

— Болван, какой же я болван, мой друг! Я просто потрясен! В голосе мадам Рено было столько любви и горя! Моя версия оказалась совершенно несостоятельной. Eh bien!^[207] Придется начать все заново!

Глава 6
Место преступления

Доктор и мосье Отэ понесли бесчувственную мадам Рено в дом. Комиссар провожал их взглядом, сокрушенно качая головой.

— Pauvre femme^[208], этого удара она не вынесла. Да, да, ничего не поделаешь. Ну что ж, мосье Пуаро, может быть, осмотрим место, где было совершено преступление?

— Если вас не затруднит, мосье Бекс.

Мы вернулись в дом и вышли на улицу через парадную дверь. Проходя мимо лестницы, ведущей наверх, Пуаро с сомнением покачал головой.

— Не верю, что служанки ничего не слышали. Ступени скрипят так, что и мертвый проснется, к тому же, заметьте, спускались трое!

— Но ведь была глубокая ночь. Видно, все они крепко спали.

Однако Пуаро все качал головой, похоже, мое объяснение ничуть его не убедило. Дойдя до поворота аллеи, он оглянулся на дом.

— Почему мы думаем, что они вошли через дверь? Ведь они не знали, что она незаперта, и могли влезть в окно.

— Но все окна первого этажа закрыты железными ставнями, — возразил комиссар.

Пуаро показал на одно из окон второго этажа.

— Это ведь окно спальни, да? Смотрите, вот по этому дереву можно в два счета добраться до окна.

— Возможно, вы правы, — согласился комиссар. — Но тогда на клумбе должны быть следы.

Справедливость его слов была очевидна. По обеим сторонам ступеней, ведущих к парадной двери, на больших овальных клумбах алела герань. К дереву, о котором говорил Пуаро, не подойдешь, не наступив на клумбу.

— Правда, погода стоит сухая, — продолжал комиссар, — на аллее и на дорожках следов не видно, но рыхлая, влажная земля на клумбе — совсем другое дело.

Пуаро принялся внимательно разглядывать клумбу. Мосье Бекс оказался прав, земля была совершенно ровной: ни ямки, ни углубления, ни вмятины.

Пуаро кивнул, как бы удовлетворенный осмотром, и мы уже отошли было, но вдруг он устремился к другой клумбе и стал ее рассматривать.

— Мосье Бекс! — позвал он. — Поглядите, здесь полно следов!

Комиссар подошел к нему и улыбнулся.

— Мой дорогой мосье Пуаро, совершенно верно — это следы садовника, его огромных, подбитых гвоздями сапог. Впрочем, это не имеет никакого значения, ведь с этой стороны нет дерева и, следовательно, влезть в окно второго этажа невозможно.

— Да, правда, — заметил Пуаро, явно расстроенный. — Стало быть, вы считаете, что эти следы ничего не значат?

— Ровным счетом ничего.

И тут, к моему великому изумлению, Пуаро многозначительно произнес:

— Не согласен с вами. Сдается мне, эти следы — пока самая важная улика из всего, что мы видели.

Мосье Бекс промолчал, пожав плечами. Он был слишком вежлив, чтобы откровенно выложить, что он думает по этому поводу.

— Ну что ж, продолжим? — предложил он.

— Конечно. А этими следами я могу заняться и позже, — охотно согласился Пуаро.

Мосье Бекс пошел не к воротам, куда вела подъездная аллея, а круто свернул на боковую тропинку, обсаженную кустарником, которая, полого поднимаясь, огибала дом справа. Неожиданно тропинка вывела нас на Небольшую площадку, откуда открывался вид на море. Здесь стояла скамейка и неподалеку от нее — ветхий сарай. В нескольких шагах отсюда шла аккуратная линия низенького кустарника, ограничивающая владения виллы. Мосье Бекс продрался сквозь кусты, и мы оказались на довольно широкой поляне. Я с удивлением огляделся вокруг.

— Постойте, да ведь это же площадка для гольфа.

Бекс кивнул.

— Она, правда, еще не доделана, — пояснил он. — Надеялись в следующем месяце ее закончить. Один из рабочих как раз и обнаружил здесь труп сегодня рано утром.

У меня внезапно перехватило дыхание. Чуть левее я заметил длинную узкую яму и рядом с нею… лежащее ничком тело! Сердце у меня в груди так и подпрыгнуло — неужели еще один труп! Но комиссар тут же развеял наваждение: он подошел к «трупу» и раздраженно крикнул:

— И куда глядит полиция? Ведь я строго-настрого приказал никого сюда не пускать без особого разрешения.

Джентльмен, лежащий на земле, повернул голову и небрежно бросил:

— Да есть, есть у меня это самое разрешение.

И он неспешно поднялся на ноги.

— Мой дорогой мосье Жиро! — вскричал комиссар. — А я и не знал, что вы уже прибыли. Господин следователь ждет не дождется вас.

Пока комиссар держал речь, я с любопытством разглядывал мосье Жиро. Я так много слышал о знаменитом сыщике парижской Сюртэ, и вот наконец мне довелось увидеть его. На вид ему было лет тридцать, рост — высокий, волосы и усы — темно-рыжие, военная выправка. Он держался довольно вызывающе, и видно было, что сознание собственной значительности просто распирает его. Бекс представил нас, отрекомендовав Пуаро как собрата по профессии. Искра любопытства зажглась в глазах сыщика.

— Наслышан о вас, мосье Пуаро, — сказал он. — Вы ведь были весьма заметной личностью в прежние времена. Но теперь у нас в криминалистике совсем иные методы.

— Хотя преступления по большей части все те же, — деликатно заметил Пуаро.

Я сразу понял, что Жиро испытывает к нам явную неприязнь. Видимо, его задело, что расследованием занимается кто-то еще, я чувствовал, что если ему посчастливится обнаружить важные улики, то он, вероятно, постарается скрыть их от нас.

— Господин следователь… — снова начал Бекс.

Но Жиро грубо перебил его:

— Плевать мне на господина следователя! Главное сейчас — успеть все сделать здесь, пока еще светло. Ведь осталось каких-нибудь полчаса. Об этом деле мне уже все известно, мои люди до утра перероют весь дом, но что касается улик, то их следует искать именно здесь, на этом месте. Это ваши полицейские затоптали тут все? Я-то думал, они теперь хоть немного поумнели.

— Конечно, поумнели. Ведь следы, которые вызвали ваше неудовольствие, оставили рабочие, обнаружившие тело.

В ответ мосье Жиро презрительно фыркнул.

— Я нашел следы там, где все трое продирались через кусты, но преступники — хитрые бестии. Удалось различить только следы мосье Рено, а свои они затерли. Мало того, что на такой твердой сухой земле все равно почти ничего не разглядишь, так они еще и подстраховались.

— Вещественные улики, — сказал Пуаро. — Именно это вы ищете, а?

Жиро в недоумении уставился на него.

— Ну, разумеется.

Легкая улыбка тронула губы Пуаро. Ему явно хотелось высказаться, но он сдержался. Он нагнулся и принялся рассматривать лопату.

— Ею и была вырыта могила — ясно как день, — заметил Жиро. — Но это мало что дает нам. Ведь это лопата из дома мосье Рено, а тот, кто рыл, был в перчатках. Вот они.

Он ткнул ботинком туда, где лежала пара испачканных землей перчаток.

— Перчатки тоже принадлежат мосье Рено или, по крайней мере, его садовнику. Говорю вам, эти парни все предусмотрели — ни одного промаха. Мосье Рено убит его собственным ножом, а могила вырыта его собственной лопатой. Убийцы полагают, что не оставили следов! Но мы еще посмотрим, кто кого. Всегда что-нибудь да остается! И я это найду!

Однако Пуаро, очевидно, заинтересовало что-то совсем другое, а именно короткий обрубок свинцовой трубы, лежащий рядом с лопатой. Он осторожно коснулся его пальцем.

— А эта штучка тоже принадлежала убитому? — спросил он, и мне почудилась легкая насмешка в его вопросе.

Жиро пожал плечами, давая понять, что не знает, да и знать не хочет.

— Небось давно здесь валяется. Во всяком случае, меня этот обрубок не интересует.

— А вот меня очень даже интересует, — промурлыкал Пуаро.

Ему просто охота позлить этого парижского выскочку, подумал я. И, кажется, ему это удалось. Мосье Жиро отвернулся, бросив довольно грубо, что не желает терять времени попусту, и, нагнувшись, снова принялся разглядывать что-то на земле.

А Пуаро, словно внезапно осененный какой-то догадкой, продрался сквозь кустарник на территорию виллы и подергал дверь сарайчика.

— Заперто, — бросил Жиро через плечо. — Там садовник держит всякий хлам, ничего интересного. Лопату взяли не здесь, а в сарае с инструментами, что возле дома.

— Изумительно, — с восторгом шепнул мне Пуаро. — Он здесь не более получаса, но все уже разнюхал! Великий человек! Нет сомнений, Жиро — крупнейший из современных сыщиков!

Признаюсь честно, хоть мне и не нравился этот самый Жиро, он произвел на меня довольно сильное впечатление. Казалось, энергия бьет в нем ключом. Тогда как Пуаро до сих пор еще никак не проявил себя. Это меня задевало. Его почему-то очень занимали какие-то глупости, пустяки, не имеющие к делу никакого отношения. Вот и тут в эту самую минуту он вдруг спросил:

— Мосье Бекс, скажите, прошу вас, что это за белая линия, которой очерчена могила? Это дело рук полицейских?

— Нет, мосье Пуаро, полиция здесь ни при чем. Таким образом на площадках для гольфа обычно указывают место, где будет так называемое «препятствие».

— Препятствие? — Пуаро обратился ко мне: — Это неправильной формы яма, заполненная песком с бортиком с одной стороны, да?

Я кивнул.

— Мосье Рено, конечно, играл в гольф?

— Да, он был отличным игроком. Именно благодаря ему и его щедрым пожертвованиям устраивалась эта площадка. И при составлении проекта его слово было решающим.

Пуаро рассеянно кивнул, а потом вдруг заметил:

— Не слишком-то удачное место они выбрали для могилы, ведь как раз здесь должны были рыть яму для «препятствия», а раз так, значит, тело сразу обнаружили бы.

— Верно! — торжествующе воскликнул Жиро. — Это как раз и доказывает, что преступники не из местных. Блестящий пример косвенной улики.

— Так-то оно так, — сказал Пуаро с сомнением. — Однако местные тоже могли бы зарыть здесь тело, но только в одном случае — если бы они хотели, чтобы его нашли! Нелепость какая-то, правда?

Но Жиро даже не потрудился ответить.

— Да-а, — повторил Пуаро как-то разочарованно. — Да… конечно… Нелепость!

Глава 7
Таинственная мадам Добрэй

Когда мы возвращались к дому, мосье Бекс, извинившись, что оставляет нас, поспешил, как он выразился, немедленно уведомить мосье Отэ о факте прибытия мосье Жиро. А сам мосье Жиро определенно обрадовался, когда Пуаро заявил, что уже посмотрел все, что хотел. Мы ушли, а мосье Жиро все еще ползал на четвереньках, дотошно осматривая и ощупывая каждый сантиметр, и я невольно восхитился им. Пуаро, видимо, угадал мои мысли и, когда мы остались одни, заметил не без сарказма:

— Ну, наконец-то вы познакомились с сыщиком, который вызывает у вас восхищение. Человек-ищейка. Что, я не прав?

— Во всяком случае, он хоть что-то делает, — возразил я довольно дерзко. — Уж если остались улики, не сомневайтесь — он их отыщет. А вы…

— Eh bien! А я уже кое-что нашел! Кусок трубы, например.

— Какая чепуха, Пуаро. Вы же понимаете, что эта труба не имеет к делу никакого отношения. Я говорю о мельчайших уликах, которые неизбежно приведут нас к убийцам.

— Mon ami, улика — всегда улика, будь она длиной в два фута или в два миллиметра! Почему улики непременно должны быть микроскопическими? Какие романтические бредни! А что до свинцовой трубы, так это Жиро внушил вам, что она не имеет отношения к делу. Нет, нет, ни слова более. Пусть Жиро ищет свои улики, а я буду думать. Этот случай кажется простым, однако… однако, mon ami, многое меня здесь настораживает! Вы спросите, почему. Во-первых, часы, которые уходят на два часа вперед. Затем еще целый ряд мелочей, которые не стыкуются друг с другом. Например, если убийцы хотели просто отомстить мосье Рено, они убили бы его, когда он спал, и дело с концом. Почему они так не сделали?

— Но ведь они хотели получить какие-то документы? — напомнил я.

Пуаро брезгливо стряхнул пылинку с рукава.

— Ну, и где же эти «документы»? Предположительно, где-то довольно далеко, ибо убийцы заставили мосье Рено одеться. Однако труп найден совсем близко от дома, почти в пределах слышимости. Или еще — неужели по чистой случайности орудие убийства, этот кинжальчик, будто нарочно оказался под рукой.

Он помолчал, нахмурившись, потом снова заговорил:

— Почему служанки ничего не слышали? Их что, снотворным опоили? Может быть, был сообщник? Может быть, именно он проследил, чтобы парадная дверь была отперта? Интересно, как…

Тут он круто остановился. Мы подошли как раз к аллее перед домом. Пуаро неожиданно обратился ко мне:

Друг мой, я намерен вас удивить и… порадовать! Ваши упреки не оставили меня равнодушным! Будем изучать следы!

— Где?

— Вот тут, на клумбе, справа. Мосье Бекс говорит, это следы садовника. Проверим, не ошибается ли он. Смотрите, вот и сам садовник идет сюда со своей тачкой.

И впрямь пожилой садовник катил по аллее тележку с рассадой. Пуаро подозвал его, и он, опустив тачку, прихрамывая, подошел к нам.

— Вы хотите попросить у него сапог и сравнить его с отпечатком, да? — спросил я, затаив дыхание. Моя вера в Пуаро начала возрождаться. Раз он сказал, что следы на этой клумбе необычайно важны, стало быть, так и есть.

— Точно, — ответил Пуаро.

— А что он подумает? Наверное, ему это покажется странным?

— Он вообще ничего не подумает, вот увидите.

Нам пришлось замолчать, так как старик уже подошел к нам.

— Вы звали меня, мосье?

— Да. Вы ведь давно здесь служите, не так ли?

— Двадцать четыре года, мосье.

— Вас зовут…

— Огюст, мосье.

— Я просто в восторге от этих чудных гераней. Право, они превосходны. И давно посажены?

— Довольно давно, мосье. Но, конечно, чтобы клумба всегда имела вид, надо подсаживать свежие цветы, а те, что отцвели, срезать, да еще не лениться и выкапывать старые кустики.

— Кажется, вы вчера посадили несколько новых кустиков, да? Вот там, в середине, и на другой клумбе тоже?

— У мосье острый глаз. Пройдет день-два, и они приживутся. Вчера вечером я посадил по десять новых на каждую клумбу. Мосье знает, конечно, что нельзя сажать, когда палит солнце.

Видно, Огюсту очень польстило, что Пуаро так интересуется цветами, и он охотно разговорился.

— Какой великолепный цветок! Вон там, — сказал Пуаро. — Вы не могли бы срезать его для меня?

— Охотно, мосье.

Старик ступил на клумбу и бережно срезал цветок, который так понравился моему другу.

Пуаро рассыпался в благодарностях, и Огюст вернулся к своей тачке.

— Ну, видите? — сказал с улыбкой Пуаро, нагнувшись к клумбе и рассматривая след сапога, подбитого гвоздями. — Все очень просто.

— А я и не сообразил…

— Что можно не разуваться? Не желаете пошевелить мозгами, а зря. Ну, как отпечаток? Что скажете?

Я принялся внимательно разглядывать клумбу.

— Все следы на этой клумбе оставлены его сапогами, — изрек я наконец после усердного изучения объекта.

— Вы так думаете? Eh bien! Я согласен с вами, — отозвался Пуаро, но как-то безразлично, словно мысли его были заняты уже чем-то другим.

— Во всяком случае, — заметил я, — поздравляю: теперь у вас одним заскоком меньше.

— Mon Dieu! Что за выражение! Что это значит?

— Просто я хотел сказать, что вы можете наконец расстаться с вашей навязчивой идеей по поводу этих следов.

Однако Пуаро, к моему удивлению, покачал головой.

— О нет, mon ami. Теперь наконец я на верном пути. Правда, я еще блуждаю в потемках, но, как я намекнул уже мосье Бексу, эти следы — самое важное и интересное во всей истории! Бедняга Жиро! Не удивлюсь, если он вообще их не заметит.

В этот момент парадная дверь отворилась и по ступенькам крыльца спустились мосье Отэ с комиссаром.

— Ах, мосье Пуаро, а мы вас как раз разыскиваем, — сказал следователь. — Становится поздно, а я хотел бы еще нанести визит мадам Добрэй. Она, конечно, весьма удручена смертью мосье Рено, но, может быть, нам повезет и мы от нее получим ключ к разгадке этой трагедии. Возможно, мосье Рено именно ей доверил тайну, которую скрывал от жены. Ведь он был так страстно увлечен мадам Добрэй. Уж нам-то с вами известно, что в таких случаях даже самые сильные я твердые из нас теряют голову.

Мы молча присоединились к ним. Впереди шли Пуаро со следователем, а мы с комиссаром немного поотстали.

— Не сомневаюсь, что в основном Франсуаза рассказала нам все как было, — сообщил он мне доверительно. — Я тут навел кое-какие справки по телефону. Оказывается, за последние шесть недель, то есть с тех пор, как мосье Рено поселился в Мерлинвиле, на банковский счет мадам Добрэй трижды поступали крупные суммы денег. В общей сложности двести тысяч франков!

— Господи! Да ведь это же около четырех тысяч фунтов! — подсчитал я.

— Совершенно верно. Да, мосье Рено, вероятно, совсем потерял голову. Остается выяснить, доверил ли он ей эти секретные документы. Следователь преисполнен надежд, но я не разделяю его настроений.

Беседуя, мы шли по тропе по направлению к развилке, где днем останавливался наш автомобиль. Тут-то я и сообразил, что вилла «Маргерит», где обитает таинственная мадам Добрэй, это и есть тот самый домик, откуда появилась девушка, поразившая меня своей красотой.

— Мадам Добрэй живет здесь уже много лет, — сказал комиссар, кивнув в сторону дома. — Живет тихо и скромно. Кажется, у нее нет ни друзей, ни родственников, только те знакомые, с кем она поддерживает отношения здесь, в Мерлинвиле. Она никогда не говорит о своем прошлом, о муже. Неизвестно даже, жив ли он. Понимаете, ее окружает какая-то тайна.

Я кивнул, мое любопытство росло.

— А… ее дочь? — отважился спросить я наконец.

— Прекрасная молодая девушка! Скромная, набожная, словом, все как полагается. Жаль ее, ведь она-то может и не знать ничего о прошлом своей семьи, но тот, кто захочет предложить ей руку и сердце, вправе рассчитывать, что его посвятят в семейные дела, и тогда… — Тут комиссар с сомнением пожал плечами.

— Но ведь это не ее вина! — воскликнул я, чувствуя, как во мне закипает гнев.

— Разумеется, но что вы хотите? Обычно мужчины очень щепетильны, когда дело касается родственников будущей жены.

Мне пришлось воздержаться от возражений, ибо мы уже подошли к двери. Мосье Отэ позвонил. Прошло несколько минут, потом мы услышали шаги, и дверь отворилась. На пороге стояла та самая юная богиня, которая поразила мое воображение. Когда она увидела нас, кровь отхлынула от ее лица, оно покрылось мертвенной бледностью, а глаза расширились от страха. Было очевидно, что она до смерти напугана!

— Мадемуазель Доброй, — начал мосье Отэ, снимая шляпу. — Бесконечно сожалею, что пришлось побеспокоить вас, но закон требует… понимаете ли… Передайте поклон вашей матушке. Не соблаговолит ли она уделить мне несколько минут?

Девушка на мгновение замерла. Ее левая рука была прижата к груди, точно она силилась унять бешено колотящееся сердце. Потом, овладев собой, она тихо сказала:

— Пойду узнаю. Входите, пожалуйста…

Она вошла в комнату налево, и мы услышали ее тихий шепот. Затем другой голос, похожий на голос девушки, но с твердыми нотками, проскальзывающими в певучей интонации, сказал:

— Ну, разумеется. Проси их.

Минуту спустя мы оказались лицом к лицу с таинственной мадам Добрэй.

Ростом она была пониже дочери, но округлые формы ее фигуры пленяли очарованием цветущей зрелости. Волосы, не золотистые, как у дочери, а темные, были разделены строгим пробором, что придавало ей некое сходство с мадонной^[209]. Глаза, полуприкрытые тяжелыми веками, сияли голубизной. Заметно было, что она уже не молода, хотя прекрасно сохранилась и не утратила обаяния, которое не зависит от возраста.

— Вы хотели видеть меня, мосье? — спросила она.

— Да, мадам. — Мосье Отэ кашлянул. — Я расследую дело о смерти мосье Рено. Вы, наверное, уже слышали об этом?

Она молча наклонила голову. В лице ее не дрогнул ни один мускул.

— Мы хотели бы просить вас, если позволите… э-э… пролить свет на обстоятельства дела.

— Меня? — спросила она, крайне удивленная.

— Да, мадам. У нас есть основания предполагать, что вы имели обыкновение по вечерам навещать покойного мосье Рено. Так ли это?

Легкий румянец выступил у нее на щеках, но ответила она совершенно невозмутимо:

— Полагаю, вы не вправе задавать мне подобные вопросы!

— Но мы ведь расследуем убийство, не забывайте об этом, мадам.

— Ну и что же? Я не имею к этому ни малейшего отношения.

— Мы пока вас ни в чем не обвиняем, мадам. Однако вы хорошо знали покойного. Говорил ли он вам, что ему грозит опасность?

— Нет, никогда.

— Не рассказывал ли он вам о своей жизни в Сантьяго? Не упоминал ли о том, что у него там есть враги?

— Нет.

— Стало быть, вы ничем нам не поможете?

— Боюсь, что нет. В самом деле, я даже не понимаю, почему вам вздумалось прийти ко мне. Разве его жена не может ответить на ваши вопросы? — В ее голосе слышалась легкая ирония.

— Мадам Рено рассказала нам все, что могла.

— Ах! — воскликнула мадам Добрэй. — Представляю себе…

— Что представляете, мадам?

— Да нет, ничего.

Следователь смотрел на нее. Он понимал, что, в сущности, он ведет поединок и перед ним — соперник, причем весьма достойный.

— Стало быть, вы утверждаете, что мосье Рено не поверял вам своих тайн?

— Почему вы считаете, что он должен был что-то поверять мне?

— А потому, мадам, — сказал мосье Отэ нарочито жестко, — что мужчины порой открывают любовницам то, чего никогда не скажут женам.

— О! — Она в ярости вскочила, глаза ее метали молнии. — Вы оскорбляете меня! Да еще в присутствии дочери! Не желаю больше разговаривать с вами. Сделайте милость, оставьте мой дом!

Итак, лавры победителя достались, безусловно, мадам Добрэй. Мы покидали виллу «Маргерит» точно кучка пристыженных школьников. Следователь что-то раздраженно бубнил себе под нос. Пуаро, кажется, глубоко задумался. Внезапно он встрепенулся и спросил мосье Отэ, нет ли здесь поблизости приличного отеля.

— Неподалеку есть небольшая гостиница «Отель де Бэн». Всего в нескольких сотнях ярдов по этой дороге. Так что вам будет очень удобно. Надеюсь, утром увидимся.

— Да, благодарю вас, мосье Отэ.

Обменявшись любезностями, мы разошлись. Пуаро и я направились к Мерлинвилю, а мосье Отэ и мосье Бекс вернулись на виллу «Женевьева».

— Полицейская система во Франции достойна восхищения, — сказал Пуаро, глядя им вслед. — Да они же о каждом знают всю подноготную, их осведомленность просто невероятна. Судите сами, мосье Рено прожил здесь чуть больше шести недель, а им уже все известно — и каковы его вкусы, и чем он занимался. Мы и глазом не успели моргнуть, как они выдали нам все сведения о мадам Добрэй — и какой у нее счет в банке, и какие суммы денег внесены, и когда она их вложила! Учредив институт досье^[210], они, несомненно, сделали великое дело. Что там такое? — С этими словами Пуаро резко обернулся назад.

Кто-то торопливо бежал вслед за нами. Оказалось, это Марта Добрэй.

— Прошу прощения, — с трудом выдохнула она. — Мне… Я не должна была… я знаю. Только не говорите ничего матушке. Ходят слухи, что мосье Рено перед смертью вызвал детектива? Это правда? Это вас он вызвал?

— Да, мадемуазель, — сказал Пуаро мягко. — Именно так. Но как вы узнали об этом?

— Это Франсуаза. Она сказала нашей Амели, — объяснила Марта, порозовев от смущения.

Пуаро поморщился.

— Вот и попробуйте сохранить секретность! Но это не важно. Ну, мадемуазель, так что же вы хотели узнать?

Девушка замялась. Видно было, что ей смертельно хочется задать вопрос, но страх удерживает ее. Наконец тихо, почти шепотом она спросила:

— Уже… кого-то подозревают?

Пуаро бросил на нее пронзительный взгляд и уклончиво ответил:

— Пока подозревают многих, мадемуазель.

— Ну да, понимаю… но… кого-нибудь в особенности?

— А почему вы спрашиваете?

Вопрос, казалось, испугал девушку. И тотчас я вспомнил, что сказал о ней Пуаро утром. «Девушка с тревожным взглядом».

— Мосье Рено всегда так хорошо относился ко мне, — сказала она наконец. — Естественно, меня интересует…

— Понимаю, — сказал Пуаро. — Ну что ж, мадемуазель, пока наибольшее подозрение вызывают двое.

— Двое?

Я мог бы поклясться, что в ее голосе прозвучали одновременно и удивление и облегчение.

— Их имена неизвестны, но есть основания полагать, что они чилийцы из Сантьяго. Ах, мадемуазель, видите, что делают со мной молодость и очарование! Я выдал вам профессиональную тайну!

Девушка мило улыбнулась и застенчиво поблагодарила Пуаро.

— Мне нужно бежать. Maman меня, наверное, уже хватилась.

Она повернулась и быстро побежала по дороге, прекрасная, точно юная Атланта^[211]. Я уставился ей вслед.

— Mon ami, — сказал Пуаро со свойственной ему мягкой иронией, — мы что, так и простоим тут всю ночь? Конечно, я понимаю — вы увидели прелестную девушку и потеряли голову, но все же…

Я рассмеялся и извинился перед моим другом.

— Но она и в самом деле изумительно хороша, Пуаро. При виде такой красоты не грех и голову потерять.

Тут, к моему удивлению, Пуаро с самым серьезным видом покачал головой.

— Ах, mon ami, держитесь-ка вы подальше от Марты Добрэй. Эта девушка… не для вас. Послушайте старика Пуаро!

— Как! — закричал я. — Ведь комиссар говорил, что она столь же добродетельна, сколь и прекрасна. Сущий ангел!

— Иные отпетые преступники, которых я знавал, имели ангельскую наружность, — назидательно заметил Пуаро. — Психология преступника и лик Мадонны не такое уж редкое сочетание.

— Пуаро! — в ужасе возопил я. — Нет! Подозревать это невинное дитя? Невозможно!

— Ну-ну! С чего вы так разволновались? Я ведь не сказал, что подозреваю ее. Однако, согласитесь, ее настойчивое желание разузнать подробности несколько подозрительно.

— В данном случае я более прозорлив, чем вы, — сказал я. — Не за себя она тревожится, а за мать.

— Друг мой, — отвечал Пуаро, — как всегда, вы ничего не понимаете. Мадам Добрэй отлично может сама о себе позаботиться, ее дочери нечего о ней тревожиться. Вижу, что раздражаю вас, но рискну тем не менее повториться. Не заглядывайтесь на эту девушку. Она не для вас! Я, Эркюль Пуаро, говорю вам это. Sacre!^[212] Вспомнить бы, где я видел ее лицо!

— Чье лицо? — удивленно спросил я. — Дочери?

— Да нет, матери.

Заметив удивление в моем взгляде, он многозначительно кивнул.

— Да-да, именно матери. Это было давно, когда я еще служил в бельгийской полиции. Собственно, ее я никогда прежде не видел, но я видел ее фотографию… в связи с каким-то делом. Мне даже кажется…

— Что?

— Возможно, я ошибаюсь, но мне кажется, дело было связано с убийством!

Глава 8
Нечаянная встреча

Раннее утро следующего дня застало нас на вилле «Женевьева». На этот раз стоявший у ворот грозный страж не препятствовал нам. Мало того, он весьма почтительно взял под козырек, и мы проследовали к дому. Леони, горничная, как раз спускалась по лестнице и, кажется, была расположена немного поболтать.

Пуаро справился о здоровье мадам Рено.

Леони покачала головой.

— Совсем убита горем, бедняжка! Ничего в рот не берет, ну ни крошки! Бледная, как привидение. Просто сердце разрывается смотреть на нее. Вот уж я бы не стала так убиваться по мужу, который изменял мне с другой женщиной!

Пуаро сочувственно покачал головой.

— Конечно, конечно, но что вы хотите? Сердце любящей женщины готово многое простить. И все же — неужели они не ссорились в последние месяцы?

Леони снова покачала головой.

— Никогда, мосье. Никогда не слышала, чтобы мадам перечила мосье или упрекала его — никогда! У нее и характер и нрав просто ангельский… не то что у мосье.

— Вот как? Стало быть, мосье был не ангел?

— Что вы! Когда он гневался, весь дом ходуном ходил. А уж когда они поссорились с мосье Жаком — та foi! Их было слышно на рыночной площади, так они орали!

— В самом деле? — удивился Пуаро. — И когда же это они так ссорились?

— О, как раз перед тем, как мосье Жаку ехать в Париж. Он чуть не опоздал на поезд. Он выскочил из библиотеки, схватил саквояж, который оставил в холле. Автомобиль был в ремонте, вот ему и пришлось бежать на станцию. Я как раз вытирала пыль в гостиной и видела, как он выскочил: лицо — белое-белое, а на щеках аж красные пятна выступили. Ох и злой же он был!

Видно, Леони и самой рассказ доставлял немалое удовольствие.

— А о чем же они спорили?

— Ох, чего не знаю, того не знаю, — снова затараторила Леони. — Правда, крик стоял на весь дом, но уж очень громко и быстро они говорили, это ведь как надо знать по-английски, чтобы понять их! Мосье потом весь день ходил мрачнее тучи! Не знали, как и подойти к нему!

Тут наверху хлопнула дверь, и Леони сразу замолкла.

— Ой, меня ведь ждет Франсуаза! — спохватилась она, вспомнив наконец о своих обязанностях. — И вечно она ворчит, эта старуха.

— Одну минутку, мадемуазель. Скажите, пожалуйста, следователь здесь?

— Они ушли в гараж посмотреть на автомобиль. Мосье комиссар думает, что им могли воспользоваться в ту ночь.

— Quelle idee^[213],— пробормотал Пуаро, когда девушка удалилась.

— Вы хотите присоединиться к ним?

— Вовсе нет. Подождем их в гостиной. Надеюсь, хоть там прохладно. Сегодня с утра так и печет.

Однако такое безмятежное времяпрепровождение отнюдь меня не прельщало.

— Если вы ничего не имеете против… — сказал я неуверенно.

— Нисколько. Желаете начать собственное расследование, а?

— Да нет… Мне просто хотелось бы взглянуть на мосье Жиро, если он где-нибудь поблизости. Интересно, как он продвинулся.

— Человек-ищейка, — пробормотал Пуаро, откидываясь в мягком кресле и закрывая глаза. — Сделайте одолжение, мой друг. Au revoir^[214].

Я не спеша вышел из дому через парадную дверь. И в самом деле, было довольно жарко. Я свернул на тропинку, по которой мы шли накануне. Мне хотелось самому хорошенько осмотреть место преступления. Однако я пошел не прямо к нему, а свернул в кусты, так, чтобы выйти на поле для гольфа несколько правее. Кустарник здесь был значительно гуще, и мне пришлось с трудом продираться сквозь него. Я действовал столь энергично, что, вырвавшись наконец из его цепких объятий, с размаху налетел на девушку, которая стояла спиной к живой изгороди.

Она сдавленно вскрикнула, что было вполне естественно, но и у меня невольно вырвался возглас удивления — незнакомка оказалась моей попутчицей Сандрильоной!

Мы изумленно уставились друг на друга.

— Это вы! — в один голос воскликнули мы с ней.

Девушка первой пришла в себя.

— Вот так штука! — сказала она. — Что вы здесь делаете?

— А вы? — не растерялся я.

— Когда я с вами распрощалась позавчера, вы, точно пай-мальчик, спешили домой, в Англию.

— А когда я с вами распрощался, — возразил я, — вы, как пай-девочка, спешили домой вместе со своей сестрой. Кстати, как поживает ваша сестра?

Она одарила меня улыбкой, блеснув прелестными зубками.

— Как это мило с вашей стороны вспомнить о моей сестре! Благодарю, с ней все в порядке.

— Она здесь, с вами?

— Она осталась в городе, — ответила кокетка, задрав хорошенький носик.

— Не верю я ни в какую сестру, — засмеялся я. — Это же просто вылитая миссис Харрис!^[215]

— А вы помните, как зовут меня? — спросила она с улыбкой.

— Сандрильона. Но, может быть, вы все же назовете мне ваше настоящее имя, а?

Глядя мне в глаза с лукавой улыбкой, она покачала головой.

— А почему вы здесь, тоже не скажете?

— О-о! Представьте себе — отдыхаю, или вы полагаете, что артистам это не по карману?

— Дорогой курорт на морском побережье во Франции?

— Не так уж он дорог. Надо только уметь устроиться.

Я пристально посмотрел на нее.

— И все-таки еще позавчера у вас и в мыслях не было ехать сюда!

— Жизнь порой преподносит нам разные неожиданности, — назидательно изрекла Сандрильона. — Ну вот, я, кажется, достаточно рассказала о себе, и хватит с вас? Пай-мальчики не должны быть слишком любопытны. А вот вы все еще не сказали, что вы-то тут делаете?

— Помните, я говорил вам, что у меня есть близкий друг — детектив?

— Ну и что же?..

— Вы, наверное, слышали о преступлении, здесь… на вилле «Женевьева»…

Она уставилась на меня. Глаза у нее сделались огромные и круглые.

— Вы что, хотите сказать… вы здесь в связи с этим?

Я кивнул. Сомнений быть не могло — мне сильно повезло. По тому, как она смотрела на меня, я понял, что сразу вырос в ее глазах. Некоторое время она молчала, не сводя с меня взгляда. Потом решительно тряхнула головой.

— Ну, это просто потрясающе! Проводите меня туда. Хочу своими глазами увидеть все эти ужасы.

— То есть как это?

— Именно так, как вы слышали. Господи, разве я не говорила вам, я ведь просто помешана на преступлениях? Я уже несколько часов тут вынюхиваю. И надо же, такое везенье! Прямо на вас налетела! Идемте же, покажите мне все поскорее.

— Послушайте… подождите минутку… Я не могу. Туда никого не пускают. Такие строгости…

— Но ведь вы и ваш друг, вы же шишки там, правда?

Мне не хотелось признаваться, что уж я-то совсем не «шишка».

— Не понимаю, почему вы так рветесь туда, — заметил я нерешительно. — И что, собственно, вы хотите увидеть?

— О, все! Место, где это случилось, орудие убийства, самого покойника, отпечатки пальцев, ну и все остальное. Какая удача привалила! Оказаться прямо на месте убийства! Такие впечатления, мне их на всю жизнь хватит.

Я отвернулся от нее — меня слегка подташнивало. Во что превратились женщины в наше время? Кровожадность этой юной особы вызывала у меня отвращение.

— Не понимаю, чего вы задаетесь? Подумаешь, нежности какие! — заговорила вдруг юная леди. — Хватит вам важничать! Когда вас пригласили сюда, вы что, тоже нос воротили — грязное, мол, дело, прошу меня не впутывать и все такое, да?

— Нет, но…

— А если бы вы здесь отдыхали, как я, например, неужели вам не захотелось бы все самому выведать? Уверена, еще как захотелось бы.

— Но я ведь мужчина. А вы… вы — девушка.

— По-вашему, если я девушка, значит, должна прыгать на стул и визжать при виде мыши. Ну и представления у вас, допотопные какие-то. Но все-таки вы отведете меня туда, правда? Понимаете, это, может быть, очень важно для меня.

— Каким образом?

— Вы же знаете, репортеров туда не пускают. А я могла бы за эту сенсацию сорвать хороший куш в одной газетке. Вы даже не представляете, сколько они платят за такие вот секретные сведения.

Я мучился сомнениями. Но тут она вложила мне в руку свои маленькие нежные пальчики.

— Ну, пожалуйста… Очень вас прошу.

Я сдался. Честно признаться, роль экскурсовода в данном случае представлялась мне даже не лишенной приятности.

Сначала мы пошли к тому месту, где было обнаружено тело. Там дежурил полицейский. Узнав меня, он почтительно взял под козырек и не стал задавать никаких вопросов по поводу моей спутницы. Вероятно, он счел мое присутствие достаточно веским поручительством за нее. Я объяснил Сандрильоне, как было найдено тело. Она внимательно выслушала мой рассказ, временами перебивая его весьма неглупыми вопросами. Потом мы направились к вилле. Я шел, осторожно оглядываясь, ибо, по правде говоря, не испытывал большого желания встретиться с кем бы то ни было. Я провел девушку сквозь кустарник, и мы вышли к сарайчику позади дома. Я вспомнил, что накануне вечером, заперев дверь, мосье Бекс оставил ключ от сарая полицейскому Маршо, «на случай, если он потребуется мосье Жиро». Весьма вероятно, подумал я, что мосье Жиро вернул ключ Маршо. Спрятав девушку в кустах, так, чтобы ее не было видно с тропинки, я вошел в дом. Маршо дежурил у дверей гостиной, откуда неясно доносились чьи-то голоса.

— Мосье желает видеть мосье Отэ? Он в гостиной. Снова допрашивает Франсуазу.

— Нет-нет, — поспешно заговорил я. — Он мне не нужен. Но я хотел бы взять ключ от сарая, если, конечно, это не нарушит инструкций.

— Ну, конечно, мосье. — И он достал ключ. — Вот он. Мосье Отэ приказал оказывать вам всяческое содействие. Вернете ключ, когда покончите с вашими делами, хорошо?

— Ну, разумеется.

Приятное волнение охватило меня при мысли, что, по крайней мере, в глазах Маршо я был фигурой почти столь же значительной, как сам Пуаро. Девушка ждала меня. Увидев в моих руках ключ, она даже вскрикнула от восторга.

— Значит, вам удалось получить его?

— Разумеется, — холодно отозвался я. — Но помните: то, что я сейчас делаю, — грубое нарушение инструкций.

— Да вы просто душка, я этого никогда не забуду. Идемте же. Им ведь не видно нас из дома, правда?

— Подождите минутку, — сказал я, удерживая ее. — Я не буду мешать вам, если вы и впрямь хотите войти туда. Но стоит ли это делать? Подумайте! Вы ведь уже видели место преступления и могилу, вы знаете все подробности убийства. Неужели недостаточно? Имейте в виду — зрелище вам предстоит неприятное, да что там — отвратительное.

С минуту она смотрела на меня взглядом, значение которого я не берусь растолковать. Потом засмеялась.

— Да ведь мне только и подавай всякие ужасы, — сказала она. — Пойдемте.

Мы молча подошли к сараю. Я отпер дверь, и мы вошли. Я приблизился к телу и, помня, как это делал вчера Бекс, осторожно стянул простыню. Из уст девушки вырвался сдавленный стон. Я обернулся и посмотрел на нее. Лицо ее было искажено страхом, от радостного возбуждения не осталось и следа. Что ж — она пренебрегла моим советом и теперь расплачивается за свое легкомыслие. Я не испытывал к ней жалости. Пусть выдержит это испытание до конца. Я осторожно повернул тело.

— Видите, — сказал я. — Его убили ударом в спину.

Едва слышно она произнесла:

— Чем?

Я кивнул на стеклянную банку.

— Вот этим кинжалом.

Девушка внезапно пошатнулась и осела на пол. Я бросился к ней.

— Вам плохо. Идемте скорее. Такие зрелища не для вас.

— Воды, — прошептала она. — Скорее. Воды.

Я со всех ног бросился в дом. Мне повезло, служанок не было поблизости, не замеченный никем, я налил в стакан воды, добавил из походной фляжки несколько капель бренди и вернулся в сарай. Девушка лежала в той же позе. Но несколько глотков бренди с водой возымели прямо-таки волшебное действие.

— Уведите меня отсюда… о, скорее, скорее! — твердила она, вся дрожа.

Поддерживая под руку, я вывел ее на свежий воздух. Выходя, она затворила за собой дверь, потом перевела ДУХ.

— Ну вот, уже лучше. О, это ужасно! И зачем вы только пустили меня туда.

Это прозвучало так по-женски, что я не мог сдержать улыбки. В глубине души я был даже доволен тем, что ей стало дурно. Видимо, она не такая уж бессердечная, как я думал. В конце концов, она ведь еще почти дитя, и любопытство ее, видимо, просто от легкомыслия.

— Я как мог старался удержать вас, вы же знаете, — мягко сказал я.

— Конечно, знаю. Ну, а теперь — до свидания.

— Постойте, вам нельзя так уйти… одной. Вы еще слабы. Я провожу вас в город. И не спорьте.

— Чепуха. Уже все прошло.

— А если вы снова потеряете сознание? Нет, я провожу вас.

Она упорно противилась этому. Но я, однако, настоял на своем, и она позволила проводить ее почти до самого города. Мы снова шли по той же тропинке, мимо могилы, а потом окольным путем вышли на дорогу. Когда стали попадаться первые лавки, она остановилась и протянула мне руку.

— До свидания, спасибо, что проводили.

— Вы уверены, что хорошо себя чувствуете?

— Да, совершенно. Спасибо. Надеюсь, у вас не будет неприятностей из-за меня?

Я заверил ее, что все в порядке.

— Ну, прощайте.

— Au revoir, — поправил я. — Вы ведь здесь живете, значит, мы еще увидимся.

Она одарила меня ослепительной улыбкой.

— Хорошо, пусть так. Au revoir.

— Подождите, вы даже не сказали мне ваш адрес.

— О, я живу в «Отель дю Фар», это небольшая, но вполне приличная гостиница. Загляните ко мне завтра.

— Непременно, — отвечал я, вероятно, с несколько излишней поспешностью.

Я постоял, пока она не скрылась из виду, а потом направился к вилле «Женевьева». Я вспомнил, что не запер дверь сарая. К счастью, никто этого не заметил. Я повернул в замке ключ, вынул его и отдал полицейскому. Тут мне вдруг пришло в голову, что хоть Сандрильона и дала мне свой адрес, имени-то ее я так и не узнал.

Глава 9
Мосье Жиро находит улики

В гостиной я застал следователя, деловито допрашивающего старика садовника. Здесь же были Пуаро и комиссар, которые приветствовали меня вежливым поклоном и улыбками. Я тихонько сел в кресло. Мосье Отэ проявлял чудеса усердия, он был немыслимо кропотлив и дотошен, однако старания его оказались напрасны, ему не удалось извлечь из свидетеля ничего мало-мальски существенного.

Огюст признал, правда, что перчатки, найденные на месте преступления, принадлежат ему. Он надевал их, когда приходилось ухаживать за примулой, которая, как известно, иногда бывает ядовитой. Он не помнит, когда в последний раз надевал их. Нет, конечно, он их не хватился. Где они обычно лежат? Да то здесь, то там. Лопата всегда стоит в сарайчике с инструментами. Запирается ли он? Конечно, запирается. Где хранится ключ от него? Parbleu^[216], торчит в двери, само собой. Что там красть-то. Кто ж знал, что объявятся какие-то бандиты или убийцы. Когда вилла принадлежала мадам виконтессе, ничего подобного не случалось.

Мосье Отэ отпустил наконец старика, и тот заковылял к двери, ворча что-то себе под нос. Вспомнив, с каким необъяснимым упорством Пуаро проявлял интерес к следам на клумбе, я так и сверлил взглядом старика Огюста, когда он давал свои показания. То ли он и впрямь никак не замешан в преступлении, подумал я, то ли это непревзойденный актер. Когда он уже ступил за порог, внезапная догадка поразила меня.

— Извините, мостье Отэ, — воскликнул я, — вы позволите задать ему один вопрос.

— Ну, разумеется, мосье.

Заручившись поддержкой следователя, я обратился к Огюсту:

— Где вы держите свои сапоги?

— На ногах, — проворчал старик. — Где ж еще?

— Куда вы их ставите на ночь?

— Под кровать.

— А кто их чистит?

— Никто. Зачем их чистить? Что мне, щеголять в них, что ли? По воскресеньям я надеваю другие, а так… — Он пожал плечами.

Обескураженный, я только развел руками.

— Ну что ж, — сказал следователь, — не слишком-то мы продвинулись. Разумеется, трудно что-либо предпринять, пока не придет ответ из Сантьяго. Не знает ли кто-нибудь, где Жиро? Право, он не слишком-то учтив! У меня большое желание послать за ним и…

— Нет нужды посылать за мной.

Мы все вздрогнули, услышав этот спокойный голос. Жиро стоял под открытым окном и смотрел на нас.

Он легко вскочил на подоконник, спрыгнул на пол и подошел к столу.

— Вот и я, к вашим услугам. Прошу прощения, что немного опоздал.

— Ну что вы, ничуть! — смущенно заверил его следователь.

— Разумеется, я всего-навсего сыщик, — продолжал Жиро. — В допросах ничего не смыслю. Однако позволю себе заметить, на вашем месте я бы вел допрос при закрытых окнах. А так можно запросто подслушать, что здесь происходит. Но это так, между прочим.

Мосье Отэ покраснел от гнева. Не требовалось особой проницательности, чтобы заметить, что следователь мосье Отэ и сыщик мосье Жиро не испытывают друг к другу особой симпатии. С самого начала между ними то и дело случались мелкие стычки. Вероятно, иначе и быть не могло. Жиро считал, что все следователи — болваны, и мосье Отэ, относившегося к своей особе и к своим служебным обязанностям с большим почтением, естественно, оскорбляла бесцеремонность столичного детектива.

— Eh bien, мосье Жиро, — начал следователь довольно раздраженно. — Уж вы-то наверняка зря времени не теряли! Может быть, вы сразу и имена убийц назовете, а? Неплохо бы узнать и место, где они скрываются!

Пропустив его выпад мимо ушей, мосье Жиро сказал:

— Во всяком случае, мне известно, откуда они прибыли.

Он достал что-то из кармана и выложил на стол. Мы столпились вокруг. Перед нами лежал самый обычный окурок и незажженная спичка. Сыщик резко обернулся к Пуаро.

— Что вы тут видите? — спросил он довольно грубо.

Краска бросилась мне в лицо, но Пуаро был невозмутим. Он пожал плечами.

— Окурок сигареты и спичку.

— Это вам говорит о чем-нибудь?

Пуаро развел руками.

— Ровным счетом ни о чем.

— А! — воскликнул довольный Жиро. — Вы даже не рассмотрели эти предметы. А ведь это не обыкновенная спичка — по крайней мере, у нас в стране таких нет.

А вот в Южной Америке такие спички — дело обычное. Мне повезло — она незажженная, в противном случае ее происхождение нельзя было бы определить. Очевидно, один из преступников выбросил окурок и зажег другую сигарету, выронив при этом спичку из коробка.

— Где же другая спичка? — спросил Пуаро.

— Какая спичка?

— Та, с помощью которой он зажег сигарету. Ее вы тоже нашли?

— Нет.

— Может быть, вы не слишком усердно искали?

— Не слишком усердно?! — Казалось, сыщик вот-вот взорвется, но усилием воли он сдержался. — Понимаю, вы любите пошутить, мосье Пуаро. Но как бы то ни было — есть ли спичка, нет ли, достаточно и окурка. Эта сигарета из Южной Америки, видите, здесь особая лекарственная лакричная бумага.

Пуаро кивнул, а комиссар сказал:

— Окурок и спичка могли принадлежать мосье Рено. Не забывайте, всего два года как он вернулся из Южной Америки.

— Нет, — уверенно сказал детектив. — Я уже осмотрел вещи мосье Рено. И сигареты и спички у него совсем другие.

— Удивительно, — заговорил Пуаро, — убийцы не запаслись ни орудием убийства, ни перчатками, ни лопатой — все будто специально было приготовлено для них здесь. Вам это не кажется странным?

Жиро снисходительно улыбнулся.

— Разумеется, это странно, однако все легко объяснить, если принять мою версию.

— Ага! — сказал мосье Отэ. — Сообщник в доме!

— Или вне его, — заметил Жиро с загадочной улыбкой.

— Но ведь кто-то впустил преступников в дом. Не можем же мы предположить, что дверь случайно оказалась незапертой? Не слишком ли большое везение?

— Нет, дверь открыли, но ведь ее могли открыть и снаружи, если у кого-то был ключ.

— И у кого же он мог быть?

Жиро пожал плечами.

— Тот, у кого есть ключ, никогда добровольно не признается в этом. Впрочем, его мог иметь и не один человек. Мосье Жак Рено, например. Он сейчас, правда, на пути в Южную Америку, но вполне вероятно, что он мог потерять свой ключ или у него этот ключ выкрали. Потом — садовник, он же служит здесь много лет. У какой-нибудь из молоденьких служанок наверняка есть возлюбленный. Снять слепок с ключа и выточить по нему новый — плевое дело. Словом, возможностей не счесть. Есть и еще одна особа, которая, по-моему, наверняка должна иметь ключ.

— Кто же это?

— Мадам Добрэй, — сказал сыщик.

— О! — воскликнул следователь. — Стало быть, вы и о ней знаете?

— Я знаю все, — невозмутимо изрек Жиро.

— Готов поклясться, что есть один факт, о котором вы не слышали, — сказал мосье Отэ, радуясь, что и он может щегольнуть осведомленностью. Он единым духом выложил все, что знал о таинственной ночной гостье и о чеке, выписанном на имя «Дьювин», а напоследок протянул мосье Жиро письмо с подписью «Белла».

— Все это крайне интересно, но моя версия остается в силе.

— И какова же ваша версия?

— Пока не время ее оглашать. Ведь я еще только начинаю расследование.

— У меня имеется к вам один вопрос, мосье Жиро, — сказал вдруг Пуаро. — Ваша версия объясняет, как дверь была открыта. Но вот почему ее оставили незапертой — об этом ваша версия умалчивает. Уходя, преступники, естественно, должны были запереть дверь, разве не так? Если бы, например, как это порою случается, к дому подошел полицейский, чтобы убедиться, что все спокойно, преступников могли тотчас обнаружить и схватить.

— Черт возьми, да они забыли. Простая оплошность, ручаюсь.

И тут Пуаро, к моему удивлению, почти слово в слово произнес то, что мы с мосье Бексом уже слышали от него накануне:

— Я не согласен с вами. Дверь оставили открытой то ли умышленно, то ли по необходимости, и любая версия, в которую этот факт не укладывается, обязательно окажется ошибочной.

Мы все в изумлении воззрились на Пуаро. Ведь представив такие неопровержимые улики, как окурок и спичка, Жиро посрамил его, думал я, да и сам Пуаро как будто не отрицал этого. И вот, пожалуйста, ничуть не бывало: как всегда, очень довольный собой, мой друг поучает самого Жиро, не испытывая при этом ни малейшей робости.

Сыщик подкрутил усы, насмешливо поглядывая на Пуаро.

— Стало быть, вы не согласны со мной? Хорошо, тогда прошу — ваши соображения. Итак, мы вас слушаем.

— Видите ли, тут есть одно обстоятельство, которое представляется мне весьма значительным. Скажите, мосье Жиро, вы не усматриваете в этом деле чего-то очень знакомого? Оно вам ни о чем не напоминает?

— Знакомого? Не напоминает ли чего? Погодите, погодите… Впрочем, нет, не думаю.

— Значит, не помните, — спокойно сказал Пуаро. — А ведь некое преступление, удивительно похожее на это, уже было однажды совершено.

— Когда? Где?

— Вот этого, к сожалению, не могу сейчас сказать, но вспомню непременно. Я-то надеялся, что вы мне подскажете.

Жиро недоверчиво хмыкнул.

— Таких дел, где фигурируют преступники в масках, полно. Разве все их упомнишь? Все преступления более или менее схожи между собой.

— Но ведь существует же такое понятие, как индивидуальный почерк. — Пуаро, неожиданно взяв менторский тон, обратился к нам ко всем: — Я говорю о психологии преступления. Мосье Жиро конечно же известно, что каждый преступник имеет свой особый метод. Расследуется, скажем, случай ограбления, и нередко можно довольно точно представить себе портрет преступника на основании тех приемов, которыми он пользуется. (Джепп наверняка подтвердил бы вам мои слова, Гастингс.) Человек мыслит стереотипами, и не важно, живет ли он в рамках закона или преступает его — он действует соответственно своему характеру. Сколько бы он ни совершил преступлений, все они будут как две капли походить друг на друга. Классический случай некий англичанин избавляется от своих жен, топя их в ванне^[217]. Придумай он что-то другое, ему, вероятно, и по сей день удавалось бы избежать наказания. Но над ним тяготеет один из всеобщих законов человеческой психологии: преступник уверен — то, что сошло ему с рук однажды, удастся и второй раз, и третий. В результате он расплачивается за тривиальность своего мышления.

— Что же из всего этого следует? — усмехнулся Жиро.

— А то, что если перед вами два преступления, весьма схожих по замыслу и исполнению, то за ними обоими обычно стоит один и тот же автор. Я ищу этого автора, мосье Жиро, и я найду его. Ключ к разгадке — в психологии преступника. Вы много чего знаете об окурках и спичках, мосье Жиро, а я, Эркюль Пуаро, знаю человеческую психологию.

На Жиро это доводы, похоже, не произвели ни малейшего впечатления.

— Вот еще один факт, — продолжал Пуаро, — над которым стоит призадуматься. Часики мадам Рено на следующий день после убийства ушли вперед на два часа.

Мосье Жиро воззрился на него.

— Возможно, они всегда спешат?

— Говорят, действительно спешат.

— Ну, тогда все в порядке.

— И все равно, два часа — это уж слишком, — негромко заметил Пуаро. — А еще ведь эти следы на клумбе.

Он кивнул на открытое окно. Жиро устремился к окну.

— Но здесь нет никаких следов!

— Да, — невозмутимо отвечал Пуаро, поправляя стопку книг на столе. — Там их действительно нет.

Ярость исказила черты мосье Жиро. Пуаро, конечно, издевается над ним. Он двинулся было к ненавистному бельгийцу, но тут дверь отворилась, и Маршо доложил:

— Мосье Стонор, секретарь, только что прибыл из Англии. Он может войти?

Глава 10
Габриель Стонор

Человек, который вошел в гостиную, мог поразить любое воображение. Необыкновенно высокий, атлетического сложения, с бронзовым от загара лицом и шеей, он разительно выделялся среди всех собравшихся. По сравнению с ним даже Жиро выглядел слабым и анемичным. Познакомившись с ним ближе, я понял, что Габриель Стонор — совершенно необыкновенная личность. Англичанин по рождению, он исколесил весь земной шар. Он охотился в Африке, путешествовал по Корее, владел ранчо в Калифорнии, занимался коммерцией в Полинезии.

Его зоркий взгляд безошибочно выделил из собравшихся мосье Отэ.

— Полагаю, вы ведете следствие по этому делу? Рад познакомиться, сэр. Какое чудовищное преступление! Как мадам Рено? Как она перенесла этот удар? Для нее это ужасное потрясение.

— Ужасно, ужасно, — сказал мосье Отэ. — Позвольте представить — мосье Бекс, комиссар полиции, мосье Жиро из Сюртэ. Этот джентльмен — мосье Эркюль Пуаро. Мосье Рено вызвал его, но мосье Пуаро прибыл слишком поздно, непоправимое уже свершилось. Друг мосье Пуаро — капитан Гастингс.

Стонор с интересом посмотрел на Пуаро.

— Он что, правда вызвал вас?

— Стало быть, вы не знали, что мосье Рено намеревался вызвать детектива? — удивился мосье Бекс.

— Нет, не знал. Однако эта новость нисколько меня не удивляет.

— Почему?

— Старик был здорово напуган. Причина, правда, мне не известна. Он не посвящал меня в эти дела, мы с ним никогда о них не говорили. Но напуган он был насмерть.

— Гм! И у вас нет никаких соображений на этот счет? — спросил мосье Отэ.

— Именно так, сэр.

— Извините, мосье Стонор, но мы должны соблюсти некоторые формальности. Ваше имя?

— Габриель Стонор.

— Давно ли вы служите секретарем у мосье Рено?

— Около двух лет, с тех пор, как он приехал из Южной Америки. Я познакомился с ним через нашего общего приятеля, и мосье Рено предложил мне эту должность. Между прочим, как босс он был превосходен.

— Рассказывал ли он вам о своей жизни в Южной Америке?

— Да, и немало.

— Не знаете ли вы, мосье Рено приходилось бывать в Сантьяго?

— Думаю, не однажды.

— Не упоминал ли он о каком-нибудь случае, который произошел там и в результате которого кто-то пожелал бы отомстить мосье Рено?

— Никогда.

— Не говорил ли он о какой-либо тайне, связанной с пребыванием в Сантьяго?

— Нет. Насколько я помню, нет. Но тем не менее у него, видимо, было что скрывать. Я никогда не слышал, чтобы он говорил о своем детстве, например, или о каких-либо событиях своей жизни до приезда в Южную Америку. По происхождению он, кажется, канадский француз, но я никогда не слышал, чтобы он говорил о своей жизни в Канаде. Бывало, слова лишнего из него не вытянешь.

— Итак, насколько вам известно, врагов у него не было, и вы не можете нам дать ключ к разгадке тайны его смерти?

— Да, именно так.

— Мосье Стонор, не приходилось ли вам слышать имя Дьювин в связи с мосье Рено?

— Дьювин… Дьювин… — задумчиво повторил он. — Нет, по-моему, не приходилось. Однако это имя почему-то мне знакомо.

— Знакома ли вам дама, которую зовут Белла? Она приятельница мосье Рено?

Мосье Стонор снова покачал головой.

— Белла Дьювин? Это полное ее имя? Интересно. Уверен, что слышал его. Но не могу припомнить, в какой связи.

Следователь кашлянул.

— Понимаете, мосье Стонор… тут такое дело…

Какое-либо умолчание здесь недопустимо. Возможно, вы из деликатности щадите чувства мадам Рено, к которой, я знаю, вы питаете глубокое уважение и сострадание, но, возможно… в сущности… — промямлил мосье Отэ, окончательно запутавшись, — словом, тут не должно быть никаких умолчаний.

Стонор уставился на него, силясь уяснить, что он хотел сказать.

— Я не совсем понимаю, — медленно начал он. — При чем здесь мадам Рено? Я глубоко ее уважаю, сочувствую ей. Она удивительная, необыкновенная женщина. Но о каком умолчании вы говорите и какое это имеет к ней отношение?

— Что, если эта Белла Дьювин больше чем просто приятельница ее мужа, например?

— Ах, вот оно что! — воскликнул Стонор. — Понял. Но вы ошибаетесь, готов прозакладывать последний доллар. Уж что-что, а за юбками старик никогда не бегал. И жену свою он просто обожал. Более любящей пары в жизни не видел.

Мосье Отэ с сомнением покачал головой.

— Мосье Стонор, мы располагаем неопровержимыми доказательствами — любовным письмом, написанным Беллой к мосье Рено, она упрекает его в том, что он охладел к ней. Более того, у нас есть доказательства, что незадолго до смерти он завел интрижку с француженкой, некой мадам Добрэй, которая арендует соседнюю виллу.

Стонор прищурился.

— Постойте-ка, вы забрали не туда. Я хорошо знаю Поля Рено. То, что вы говорите, — категорически невозможно. Тут, должно быть, другое объяснение.

Следователь пожал плечами.

— Какое же тут другое объяснение?

— Что именно навело вас на мысль о любовной связи?

— Мадам Добрэй имела обыкновение навещать мосье Рено по вечерам. К тому же, с тех пор как он поселился здесь, мадам Добрэй положила на свой банковский счет крупные суммы денег. В общей сложности, если перевести в английские фунты, получится четыре тысячи.

— Вот это верно, — спокойно согласился Стонор. — Я сам переводил ей эти суммы наличными по его требованию. Но любовной связи между ними не было.

— А что же это было?

— Шантаж, — отрезал Стонор, хлопнув рукой по столу. — Вот что это было!

— О! — вскричал потрясенный следователь.

— Шантаж, — повторил Стонор. — У старика просто вымогали деньги — да как ловко! Четыре тысячи всего за пару месяцев! Вот так! Я ведь говорил вам только что — ему есть что скрывать. Очевидно, эта мадам Добрэй что-то знает, вот и давила на старика.

— А ведь вполне возможно! — возбужденно вскричал комиссар. — Вполне возможно!

— Возможно, вы говорите? — прогремел Стонор. — Не возможно, а точно. Скажите, вы спрашивали мадам Рено, что она думает об этой любовной истории, которую вы придумали?

— Нет, мосье. Мы старались не причинять ей лишних страданий.

— Страданий? Да она бы посмеялась над вами. Говорю вам, они с Рено были такой парой, каких разве одна на сотню сыщется.

— Да, кстати — еще один вопрос, — спохватился мосье Отэ. — Мосье Рено посвятил вас в свои планы относительно завещания?

— Да, тут я целиком в курсе: когда мосье Рено составил завещание, я сам отправлял его нотариусу. Могу сообщить вам фамилии его поверенных, и вы ознакомитесь с содержанием этого документа. Завещание хранится у них. Там все просто: половина состояния переходит к мадам Рено в пожизненное пользование, вторая половина — сыну. Разным другим лицам завещаны мелкие суммы. Помнится, мне он оставил тысячу фунтов.

— Когда было написано это завещание?

— Ну, примерно года полтора назад.

— Вы будете очень удивлены, мосье Стонор, но менее чем две недели назад мосье Рено составил новое завещание.

Стонор и впрямь был изумлен.

— Понятия не имел об этом. И каково же оно?

— Все свое огромное состояние он оставил жене. О сыне даже и не упоминается.

Мистер Стонор протяжно свистнул.

— По-моему, довольно жестоко по отношению к парню. Мать, разумеется, обожает его, но в глазах остальных выходит, что мосье Рено не доверял сыну. Конечно, это уязвит самолюбие Жака. Однако такой поворот дела лишний раз доказывает, что я прав: у супругов были прекрасные отношения.

— Возможно, возможно, — сказал мосье Отэ. — Наверное, нам придется кое-что пересмотреть в этом деле. Разумеется, мы телеграфировали в Сантьяго и с минуты на минуту ждем ответа. Думаю, тогда многое прояснится. С другой стороны, если подтвердится факт шантажа, мадам Добрэй придется дать объяснения.

Неожиданно Пуаро тоже включился в разговор.

— Мосье Стонор, а что Мастерс, шофер-англичанин, давно служит у мосье Рено?

— Больше года.

— Как вы думаете, он бывал когда-нибудь в Южной Америке?

— Уверен, что нет. Перед тем как перейти к мосье Рено, он много лет служил в Глостершире^[218] у моих близких знакомых.

— Вы можете поручиться, что он вне подозрений?

— Безусловно.

Казалось, его ответ несколько разочаровал Пуаро.

Тем временем следователь вызвал Маршо.

— Передайте поклон мадам Рено и скажите, что я прошу уделить мне несколько минут. Пусть она не утруждает себя. Я поднимусь наверх и подожду ее там.

Маршо взял под козырек и вышел.

А несколько минут спустя дверь отворилась, и, к нашему удивлению, мадам Рено, мертвенно-бледная, в глубоком трауре, предстала перед нами.

Мосье Отэ подвинул ей кресло, бурно выражая огорчение по поводу того, что мадам потревожила себя, спустившись вниз. Мадам Рено улыбкой поблагодарила его. Стонор в порыве сочувствия обеими руками сжал ее руку. Что-либо вымолвить он, видимо, просто не мог. Мадам Рено обратилась к мосье Отэ:

— Вы хотели о чем-то меня спросить?

— С вашего разрешения, мадам. Насколько мне известно, ваш муж по рождению был канадский француз. Не могли бы вы рассказать, как прошла его юность, какое он получил воспитание, где учился?

Она покачала головой.

— Мой муж был очень сдержан и никогда не рассказывал о себе, мосье. Родился он где-то на Северо-Западе; детство, по-моему, у него было тяжелое и несчастливое, и он старался не вспоминать о тех временах. Мы были счастливы настоящим, и у нас было будущее.

— Не было ли у него в прошлом какой-нибудь тайны?

Мадам Рено улыбнулась и покачала головой.

— Нет, мосье, ничего… романтического, я уверена.

Мосье Отэ тоже улыбнулся.

— И впрямь, не стоит нам впадать в мелодраму. Правда, тут есть одно обстоятельство… — Он запнулся.

Стонор поспешно перебил его:

— Видите ли, мадам Рено, у них родилась чрезвычайно нелепая мысль. Они вообразили, что мосье Рено завел интрижку с некой мадам Добрэй, которая, кажется, живет тут неподалеку.

Краска бросилась в лицо мадам Рено. Она вскинула голову, но потом прикусила губу, лицо ее болезненно передернулось. Стонор удивленно уставился на нее, а мосье Бекс, подавшись вперед, вкрадчиво заговорил:

— Весьма сожалею, мадам, что приходится причинять вам страдания, но прошу ответить мне: есть ли у вас основания предполагать, что мадам Добрэй была возлюбленной вашего мужа?

Судорожно всхлипнув, мадам Рено закрыла лицо руками. Плечи ее вздрагивали. Потом она подняла голову и сокрушенно сказала:

— Да, возможно.

В жизни своей не видел такого изумления, как на лице у Стонора. Похоже, он был сражен наповал.

Глава 11
Жак Рено

Трудно сказать, какой оборот принял бы наш разговор, ибо в этот самый миг дверь резко распахнулась и в гостиную быстрыми шагами вошел высокий незнакомец.

На мгновение мистический ужас охватил меня — мне показалось, что ожил покойный мосье Рено. Но я тут же сообразил, что в его темных волосах нет седины и что этот стремительно ворвавшийся незнакомец еще очень молод, почти мальчик. Он бросился к мадам Рено с пылкой непосредственностью, точно не замечая нашего присутствия.

— Матушка!

— Жак! — вскрикнула мадам Рено, заключая его в объятия. — Мой ненаглядный! Откуда ты взялся? Ты же должен был еще позавчера отплыть из Шербура на «Анзоре»?

Вспомнив вдруг о нашем присутствии, мадам Рено сказала с присущим ей сдержанным достоинством:

— Мой сын, господа.

— О! — воскликнул мосье Отэ, раскланиваясь с молодым человеком. — Стало быть, вы не отплыли на «Анзоре»?

— Нет, мосье. Я как раз хотел объяснить, что отплытие «Анзоры» задержали на сутки — какие-то неполадки в двигателе. Мы могли бы отплыть не позавчера, а только вчера вечером. Но из вечерней газеты я узнал о трагедии, постигшей нас… — Он осекся, на глаза навернулись слезы. — Бедный отец… бедный, бедный отец.

Уставившись на него немигающим взглядом, мадам Рено повторила, точно во сне:

— Так ты не уехал?

Потом, махнув рукой со смертельно усталым видом, она проговорила будто про себя:

— Впрочем, теперь уже все равно…

— Садитесь, мосье Рено, прошу вас, — сказал мосье Отэ, указывая на кресло. — Поверьте, я глубоко сочувствую вам. Понимаю, какой это для вас удар. Тем не менее очень удачно, что вы не успели отплыть. Надеюсь, вы не откажетесь сообщить нам все, что вам известно, чтобы пролить свет на эту ужасную трагедию.

— Як вашим услугам, мосье. Готов ответить на все ваши вопросы.

— Для начала я хотел бы узнать вот что. Вы отправились в Южную Америку по настоянию отца?

— Совершенно верно, мосье. Я получил телеграмму, в которой мне предписывалось без промедления отбыть в Буэнос-Айрес, затем через Анды в Вальпараисо^[219] и дальше в Сантьяго.

— Вот как! Какова же цель этой поездки?

— Понятия не имею.

— Не знаете?

— Не знаю. Вот телеграмма. Прочтите сами.

Следователь взял ее и прочел вслух:

— «Немедленно сегодня отправляйся Шербура „Анзорой“ Буэнос-Айрес. Конечный пункт назначения Сантьяго. Дальнейшие указания получишь Буэнос-Айресе. Постарайся не опоздать. Дело чрезвычайной важности. Рено». И неужели раньше об этом не было речи?

Жак Рено покачал головой.

— Нет, никогда. Единственное сообщение, полученное мною от отца, — это телеграмма. Разумеется, мне известно, что у отца, долго^-жившего за границей, есть крупные капиталовложения в Южной Америке. Но он никогда раньше не заговаривал со мной о подобной поездке.

— Вы, конечно, довольно долго прожили в Южной Америке, мосье Рено?

— Да, еще ребенком. Но потом я уехал учиться в Англию и даже на каникулы оставался там, поэтому мало что знаю о Южной Америке. Ну а потом началась война, мне было тогда семнадцать.

— Вы служили в Королевской авиации, не так ли?

— Да, мосье.

Мосье Отэ кивнул и стал задавать юноше привычные вопросы, которые мы не раз уже слышали. Жак Рено заявил, что ему решительно ничего не известно ни о каких врагах мосье Рено, ни в Сантьяго, ни где-либо еще в Южной Америке, что никаких перемен в отце в последнее время он не замечал и о «секретных документах» отец при нем не упоминал. Сам Жак Рено считает, что его несостоявшаяся поездка в Южную Америку должна была носить чисто деловой характер.

Как только мосье Отэ немного замешкался, раздался спокойный голос Жиро:

— Я тоже хотел бы задать несколько вопросов, господин судебный следователь.

— Разумеется, мосье Жиро, как вам угодно, — холодно отозвался мосье Отэ.

Жиро придвинулся к столу.

— Хорошие ли отношения были у вас с отцом, мосье Рено?

— Естественно, — надменно отрезал молодой человек.

— Вы решительно настаиваете на этом?

— Да.

— И никаких размолвок между вами не случалось, а?

Жак пожал плечами.

— Иногда наши взгляды не совпадали. Это же обычное дело.

— Вот именно, вот именно. И если бы кто-то стал уверять, что накануне отъезда в Париж вы с отцом крупно поссорились, то, разумеется, вы бы сказали, что он лжет?

Я невольно восхищался Жиро. Его самоуверенное «я знаю все» не было пустым хвастовством. У Жака Рено его вопрос явно вызвал замешательство.

— Мы… мы действительно поспорили, — признался он.

— О! Поспорили! И в ходе этого спора вы сказали: «Когда ты умрешь, я смогу делать что захочу»?

— Может, и сказал, — пробормотал Жак, — не помню.

— В ответ отец крикнул: «Но я пока еще жив!», так? На что вы ответили: «Очень жаль!»

Молодой человек молчал, нервно барабаня по столу пальцами.

— Настоятельно прошу ответить на мой вопрос, мосье Рено, — твердо отчеканил Жиро.

Молодой человек смахнул со стола тяжелый нож для разрезания бумаги и гневно закричал:

— Разве это имеет какое-нибудь значение? Вы же сами понимаете! Да, я действительно поссорился с отцом. Не буду отрицать, я много чего наговорил ему! Не могу даже вспомнить, что именно я нес. Меня тогда охватила дикая ярость — в тот момент я, наверное, мог бы убить его! Вот, пожалуйста! — Он с вызывающим видом откинулся в кресле, весь красный от негодования.

Жиро улыбнулся, снова отодвинулся от стола и сказал:

— Вот и все. Вы, разумеется, продолжите допрос, мосье Отэ.

— Да, непременно, — сказал мосье Отэ. — Какова же была причина вашей ссоры?

— Предпочел бы не отвечать на этот вопрос.

Мосье Отэ встал.

— Мосье Рено, не следует шутить с законом! — прогремел он. — Итак, какова была причина вашей ссоры?

Молодой Рено упорно молчал, его мальчишеское лицо стало замкнутым и угрюмым. Тишину нарушил невозмутимый голос Эркюля Пуаро.

— Я отвечу на этот вопрос, если вы не возражаете, мосье, — доброжелательно сказал он.

— Разве вы знаете?..

— Конечно, знаю. Причиной ссоры была мадемуазель Марта Добрэй.

Пораженный Рено вскочил с места. Следователь подался вперед.

— Это правда, мосье?

Жак Рено наклонил голову.

— Да, — выдавил он. — Я люблю мадемуазель Добрэй и хочу жениться на ней. Когда я сказал об этом отцу, он пришел в ярость. Понятно, я не мог спокойно слушать, как он оскорбляет девушку, которую я люблю, и тоже вышел из себя.

Мосье Отэ обратился к мадам Рено:

— Вы знали об этой… привязанности вашего сына, мадам?

— Я этого опасалась, — ответила она просто.

— Мама! — крикнул молодой человек. — И ты тоже! Марта столь же добродетельна, сколь и прекрасна. Чем она тебе не нравится?

— Я ничего не имею против нее. Но я бы предпочла, чтобы ты женился на англичанке, а не на француженке. К тому же у ее матери весьма сомнительное прошлое!

В ее голосе откровенно звучала ненависть к мадам Добрэй, и я прекрасно понимал, как горько она страдает оттого, что единственный сын влюблен в дочь ее соперницы.

Обратившись к следователю, мадам Рено продолжала:

— Вероятно, мне следовало бы обсудить все это с мужем, но я надеялась, что полудетская привязанность Жака к этой девушке угаснет сама собою — и тем скорее, чем меньше значения придавать ей. Теперь я виню себя за это молчание, но муж, как я уже говорила, был в последнее время удручен и озабочен, так непохож на себя самого, что я просто не могла нанести ему еще и этот удар.

Мосье Отэ кивнул.

— Когда вы сказали отцу о ваших намерениях относительно мадемуазель Добрэй, — продолжал он, — ваш отец удивился?

— Он был просто ошеломлен. Потом приказал мне тоном, не терпящим возражений, выбросить эту мысль из головы. Он никогда не даст согласия на наш брак, сказал он. Крайне уязвленный, я спросил его, чем ему не нравится мадемуазель Добрэй. Он так и не дал мне вразумительного ответа, туманно намекал на какую-то тайну, окружающую мать и дочь. Я отвечал, что женюсь на Марте, а прошлое ее матери меня не интересует. Тогда отец стал кричать, что вообще не желает больше обсуждать эту тему и что я должен отказаться от своей затеи. Такая ужасная несправедливость, такой деспотизм просто взбесили меня, особенно, может быть, потому, что сам он всегда был предупредителен с мадам Добрэй и Мартой и не раз говорил, что надо бы пригласить их к нам. Я совсем потерял голову, и мы всерьез поссорились. Отец кричал, что я целиком завишу от него, и тут, должно быть, я и сказал, что все равно сделаю по-своему, когда его не станет…

Пуаро вдруг перебил его:

— Значит, вы знаете, что говорится в завещании?

— Знаю, что половину своего состояния он оставил мне, а вторую половину — матушке, с тем чтобы после ее смерти я наследовал ее часть, — ответил молодой человек.

— Продолжайте же, — напомнил ему следователь.

— Потом мы кричали друг на друга, мы оба были уже в совершенно невменяемом состоянии, и тут я вдруг спохватился, что могу опоздать на поезд. Мне пришлось бегом бежать до самой станции. Поначалу я был вне себя от ярости, но вдали от дома гнев мой постепенно остыл. Я написал Марте о том, что произошло между мной и отцом, и ее ответ еще больше успокоил меня. Она писала, что мы должны быть стойкими, и в конце концов отец перестанет противиться нашему браку. Нам надо проверить свое чувство и убедиться, что оно глубоко и неизменно. И когда мои родители поймут, что с моей стороны это не просто увлечение, они конечно же смягчатся. Разумеется, я не вдавался в подробности по поводу главной причины, которую выдвигал отец против нашего брака. Но скоро я и сам понял, что грубая сила — плохой помощник в таком деле.

— Что ж, перейдем теперь к другому вопросу. Скажите, мосье Рено, имя Дьювин вам знакомо?

— Дьювин? — повторил Жак. — Дьювин? — Он нагнулся и не спеша подобрал с пола нож, который прежде смахнул со стола. Он поднял голову и поймал на себе пристальный взгляд Жиро. — Дьювин? Нет, по-моему, незнакомо.

— Не желаете ли прочесть письмо, мосье Рено? Тогда, может быть, вам придут в голову какие-либо соображения насчет того, кто мог бы написать такое письмо вашему отцу.

Жак Рено взял письмо, быстро пробежал его, и краска залила его лицо.

— Оно адресовано отцу? — взволнованно спросил он. Голос его дрожал от возмущения.

— Да. Мы нашли письмо в кармане, в его плаще.

— А… — Он осекся, метнув взгляд на мадам Рено.

Следователь понял, что он хотел спросить, и ответил:

— Пока — нет. Не догадываетесь ли вы, кто автор письма?

— Нет, понятия не имею.

Мосье Отэ вздохнул.

— Невероятно загадочное дело. Ну что ж, отложим пока письмо. Итак, на чем мы остановились? Ах да, орудие убийства. Боюсь невольно причинить вам боль, мосье Рено. Я знаю, вы подарили этот нож вашей матушке. Очень печально… просто ужасно…

Жак Рено подался вперед. Его лицо, пылавшее, когда он читал письмо, теперь стало белым как мел.

— Вы говорите… отец был… был убит ножом из авиационной стали? Нет, невозможно! Это же маленький, почти игрушечный ножик!

— Увы, мосье Рено, такова горькая правда! Этот игрушечный ножик оказался прекрасным оружием. Остёр, как бритва, а черенок так удобно ложится в руку.

— Где он? Можно мне посмотреть? Он что, все еще в… теле?

— О нет, конечно. Его вынули. Вы действительно хотите посмотреть? Чтобы удостовериться? Что ж, это возможно, хотя мадам Рено его уже опознала. Мосье Бекс, могу я вас побеспокоить?

— Конечно. Я тотчас схожу за ним.

— Может быть, лучше проводить мосье Рено в сарай? — вкрадчиво предложил Жиро. — Он, вероятно, захочет увидеть отца.

Молодой человек содрогнулся и отчаянно замотал головой. Следователь, который всегда был не прочь досадить Жиро, ответил:

— Пока не надо… потом, может быть. Мосье Бекс, будьте так любезны, принесите сюда нож.

Комиссар вышел из гостиной. Стонор подошел к Жаку и стиснул его плечо. Пуаро поднялся и стал передвигать подсвечники, стоявшие не совсем симметрично, — они давно уже не давали ему покоя. Следователь снова и снова перечитывал таинственное любовное послание в надежде найти подтверждение своей первоначальной версии — убийство на почве ревности.

Вдруг дверь с грохотом распахнулась и в гостиную ворвался комиссар.

— Господин следователь! Господин следователь!

— Ну? В чем дело?

— Ножа там нет!

— Как это — нет?

— Исчез. Испарился. Стеклянная банка, в которой он лежал, пуста!

— Что? — закричал я. — Не может быть! Ведь сегодня утром я видел… — Слова замерли у меня на языке.

Все, кто был в гостиной, уставились на меня.

— Что вы такое говорите? — вскричал комиссар. — Сегодня утром?

— Я видел его там сегодня утром, — сказал я медленно. — Около полутора часов назад, если говорить более точно.

— Стало быть, вы входили в сарай? Где вы взяли ключ?

— Попросил у полицейского.

— И вы входили туда? Зачем?

Я замялся было, но потом решил, что самое лучшее, что я могу сделать, — это чистосердечно признаться во всем.

— Мосье Отэ, — заявил я, — я совершил серьезный проступок и теперь считаю своим долгом покаяться в нем и просить вашего снисхождения.

— Да говорите же, мосье.

— Дело в том, что, — начал я, ощущая непреодолимое желание провалиться сквозь землю, — я встретил девушку, мою знакомую. Ей очень хотелось увидеть все собственными глазами, и я… ну, в общем, я взял ключ и показал ей покойного мосье Рено.

— О! — воскликнул следователь вне себя от негодования. — Вы действительно совершили серьезный проступок, капитан Гастингс. Это грубейшее нарушение! Как вы могли на это решиться!

— Знаю, — смиренно сказал я. — И готов выслушать самое суровое осуждение.

— Надеюсь, не вы пригласили приехать сюда эту девушку?

— Конечно нет. Я встретил ее совершенно случайно. Она англичанка, а сейчас живет здесь, в Мерлинвиле, но я об этом ничего не знал, пока сегодня утром нечаянно не встретился с ней.

— Ну, ладно, ладно, — сказал следователь, смягчаясь. — Конечно, это против всяких правил, но девушка, должно быть, молода и недурна собою. Ах, молодость, молодость! — меланхолически вздохнул он.

Но комиссар, менее романтическая личность, и не думал отступать:

— Но разве вы не заперли дверь на замок, когда уходили?

— В том-то и дело, — нехотя признался я. — Не могу этого себе простить. Моей приятельнице стало дурно, она чуть было не потеряла сознание. Я дал ей бренди с водой и настоял на том, чтобы проводить ее обратно в город. В волнении я забыл запереть дверь и спохватился только, когда вернулся на виллу.

— Стало быть, минут двадцать, по крайней мере… — проговорил комиссар медленно и не закончил фразы, ибо и так было ясно, что он думает по этому поводу.

— Совершенно верно, — сказал я.

— Двадцать минут, — многозначительно повторил комиссар.

— Прискорбно, — сказал мосье Отэ, снова становясь суровым. — Неслыханно!

Тут внезапно вмешался мосье Жиро:

— Вы считаете, что это прискорбно?

— Конечно.

— А я считаю, что превосходно, — заявил мосье Жиро.

Вот уж в ком не рассчитывал найти союзника!

— Вы говорите «превосходно», мосье Жиро? — переспросил следователь, искоса бросая на сыщика недоверчивый взгляд.

— Вот именно.

— Это почему же, позвольте полюбопытствовать.

— Потому что теперь нам известно, что убийца или его сообщник всего час назад еще находился здесь, рядом. Странно будет, если мы, зная это, не схватим его в самом скором времени. — Мосье Жиро говорил решительно и безапелляционно. — Он сильно рисковал, стараясь заполучить нож. Возможно, опасался, что на нем остались отпечатки пальцев.

Пуаро повернулся к Бексу:

— Вы ведь говорили, что их нет?

Жиро пожал плечами.

— Видимо, убийца не был в этом уверен.

Пуаро взглянул на него.

— Ошибаетесь, мосье Жиро. Убийца был в перчатках. Значит, он-то был уверен, что отпечатков на ноже нет.

— Я же не утверждаю, что нож взял сам убийца. Возможно, это был его сообщник, который про перчатки и не знал.

Помощник следователя собирал со стола бумаги. Мосье Отэ обратился к нам:

— Итак, мы свою работу выполнили. Может быть, мосье Рено, вы желаете, чтобы вам зачитали ваши показания. Я намеренно придерживался неофициального тона, насколько, разумеется, позволительно при судебном разбирательстве. Меня обвиняют в либерализме, но я готов снова подтвердить: мои методы оправдывают себя. Теперь это дело в руках нашего талантливого, нашего прославленного мосье Жиро. Тут уж он, без сомнения, покажет, на что способен. Право, я удивлен, что убийцы до сих пор гуляют на свободе! Мадам, позвольте еще раз выразить вам мои искренние соболезнования. Мосье, желаю вам всего наилучшего.

И следователь отбыл в сопровождении помощника и комиссара полиции.

Пуаро вытащил свои часы-луковицу.

— Давайте, мой друг, вернемся в гостиницу и пообедаем, — сказал он. — А вы подробно расскажете мне о ваших утренних безрассудствах. Никто не обращает на нас внимания, и мы можем уйти не прощаясь.

Мы тихо вышли из комнаты. Следователь только что отъехал на своем автомобиле. Я стал было спускаться, но Пуаро остановил меня:

— Одну минутку, мой друг.

Он проворно извлек из кармана рулетку и с самым серьезным видом принялся измерять длину плаща, висевшего в холле. Прежде этого плаща я здесь не видел. Вероятно, он принадлежит мистеру Стонору или Жаку Рено, подумал я.

Удовлетворенно хмыкнув, Пуаро сунул рулетку в карман и вслед за мной вышел из дома.

Глава 12
Пуаро приподнимает завесу тайны

— Зачем вы обмеряли плащ? — спросил я, мучимый любопытством, когда мы неторопливо вышли на белую, нагретую солнцем дорогу.

— Parbleu! Чтобы узнать его длину, — невозмутимо ответил Пуаро.

Черт возьми! Невыносимая привычка Пуаро из каждого пустяка делать тайну никогда еще так не досаждала мне. Я снова замолчал и отдался течению собственных мыслей. Слова мадам Рено, обращенные к сыну, которым я тогда не придал особого значения, вдруг снова пришли мне на ум, наполненные новым смыслом. «Так ты не уехал», — сказала она, а потом добавила: «Впрочем, теперь уже все равно».

Интересно, что она хотела этим сказать? Слова загадочные, полные какого-то тайного смысла. Может ли быть, что она знает больше, чем мы думаем? Говорит, ей ничего не известно о том, что мосье Рено доверил сыну секретное поручение. Неужели она и впрямь ничего больше не знает или только притворяется? Наверное, она могла бы раскрыть нам глаза, если бы захотела? Но что означает ее молчание? Не есть ли это часть тщательно продуманного плана?

Чем дольше я думал об этом, тем более убеждался в основательности своих подозрений. Мадам Рено знает больше, чем находит нужным сказать нам. Своим удивлением при виде сына она выдала себя, на миг вышла из начертанной заранее роли. Уверен, ей известно, почему совершено убийство, а может быть, она знает и имена убийц. Но какие-то веские причины вынуждают ее хранить молчание.

— Вы так глубоко задумались, мой друг, — заметил Пуаро, нарушая молчание. — Что занимает ваши мысли?

Я изложил ему свои соображения, на мой взгляд довольно убедительные, хотя и опасался, что он поднимет меня на смех вместе с моими подозрениями. Но, как ни странно, он понимающе кивнул.

— Вы совершенно правы, Гастингс. Я с самого начала был уверен — она что-то скрывает. На первых порах я даже заподозрил, что если преступление и не ее рук дело, то уж, во всяком случае, она ему потворствовала.

— Вы подозревали ее? — вскричал я.

— Ну, конечно. Смерть мосье Рено в первую очередь выгодна ей — ведь по новому завещанию она единственная, кто наследует это огромное состояние. Поэтому мадам Рено с самого начала привлекла мое особое внимание. Наверное, вы заметили, что я при первой же возможности внимательно рассмотрел ее руки, вернее, запястья. Я хотел узнать, не сама ли она засунула себе в рот кляп и связала себя. Eh bien, я сразу увидел — обмана здесь нет, веревки были затянуты так туго, что врезались в тело. Значит, своими руками она не могла совершить это преступление, однако, возможно, она косвенно способствовала ему, например, подстрекала к убийству своего сообщника. Более того, история, рассказанная ею, знакома мне как свои пять пальцев — неизвестные в масках, которых она не смогла бы опознать, «секретные документы» — все это уже в зубах навязло. И еще одна мелочь утвердила меня в мысли, что она лжет. Часики, Гастингс, ее часики.

Опять эти часы! Пуаро выжидательно смотрел на меня.

— Ну, мой друг, догадываетесь? Понимаете?

— Нет! — раздраженно ответил я. — И не догадываюсь, и не понимаю. Вы своими головоломками все время ставите меня в тупик. Никогда толком ничего не объясните, сколько ни проси. До самого последнего момента играете в прятки.

— Не сердитесь, мой друг, — сказал с улыбкой Пуаро. — Если хотите, я объясню. Но ни слова Жиро, c'est entendu?^[220] Я для него — выживший из ума старик, которого и в расчет брать не стоит! Но мы еще посмотрим! Из чувства элементарной порядочности я дал ему намек. Если он не желает им воспользоваться, это его личное дело.

Я заверил Пуаро, что он может положиться на мою сдержанность.

— C'est bien!^[221] Ну а теперь давайте заставим поработать наши серые клеточки. Скажите, мой друг, в котором часу, по-вашему, произошла трагедия?

— Как в котором? В два или около того, — ответил я, удивленный таким вопросом. — Вы ведь помните, мадам Рено говорила, что она слышала, как часы пробили два раза, когда убийцы были в комнате.

— Совершенно верно, и вы, и следователь, и Бекс, и все остальные приняли слова мадам Рено на веру. Но я, Эркюль Пуаро, утверждаю, что мадам Рено лжет. Преступление было совершено по меньшей мере двумя часами раньше.

— Но доктора…

— Они объявили, осмотрев тело, что смерть наступила часов семь — десять назад. Mon ami, по какой-то причине кому-то необходимо уверить нас, что преступление произошло двумя часами позже, чем на самом деле. Вам, конечно, приходилось читать о том, как по разбитым часам устанавливают точное время преступления? И вот, чтобы подкрепить показания мадам Рено, кто-то переводит стрелки ее часиков на два часа, а потом с силой швыряет их об пол! Но, как часто случается, преступник сам себя перехитрил. Стекло разбилось, а механизм оказался цел. Да, это роковая оплошность с его стороны, ибо она сразу же позволила мне сделать два вывода: во-первых, мадам Рено лжет, во-вторых, преступникам позарез нужны были эти два часа.

— Интересно, зачем?

— О, в этом-то и вопрос, в этом вся загадка. Покуда я не могу этого объяснить. Правда, есть у меня одно соображение…

— Какое же?

— Последний поезд отправляется из Мерлинвиля семнадцать минут первого.

Постепенно что-то начинало брезжить в моем сознании.

— Стало быть, если считать, что преступление совершено в два часа, то любой пассажир этого поезда обеспечен безупречным алиби!

— Прекрасно, Гастингс! Вы попали в точку!

Я так и подпрыгнул.

— Надо немедленно навести справки на станции! Уверен, там не могли не заметить двух иностранцев, которые сели на этот поезд! Мы должны сию же минуту бежать туда!

— Вы так считаете?

— Ну, разумеется. Пойдемте же скорее!

Пуаро умерил мой пыл, коснувшись моей руки.

— Идите, Бога ради, если вам так хочется, mon ami, но на вашем месте я не стал бы расспрашивать там о каких-то двух иностранцах.

Я вытаращил глаза, и он, теряя терпение, пояснил:

— Ну-ну, неужели вы верите этому вздору? Неизвестные в масках и прочая чепуха! Чего только нет в cette histoirela!^[222]

Его слова так ошеломили меня, что я даже не нашелся, что ответить. А он уже невозмутимо продолжал:

— Разве вы не слышали, как я сказал Жиро, что кое-какие подробности этого дела показались мне очень знакомыми? Eh bien, значит, можно предположить два варианта: оба преступления задумал и совершил один и тот же человек или же наш убийца прочел когда-то сообщение о cause celebre^[223] и в его подсознании запечатлелись все детали этого дела. Какую из этих двух возможностей предпочесть, я смогу сказать, только когда… — Тут он осекся.

Я перебирал в уме все, что так или иначе касалось преступления.

— Но как же письмо мосье Рено? Он ведь упоминает и о тайне, и о Сантьяго.

— Безусловно, мосье Рено окружала какая-то тайна — тут никаких сомнений быть не может. А Сантьяго, по-моему, специально нам подбросили, чтобы пустить следствие по ложному следу. Возможно, тот же трюк проделали и с мосье Рено, чтобы отвлечь его внимание от чего-то важного, что происходило у него под носом. О, будьте уверены, Гастингс, опасность, угрожавшая ему, исходила не из Сантьяго, она была здесь, во Франции, совсем рядом.

Он говорил так твердо, так убежденно, что я просто не мог не поверить ему. Правда, я попытался было выставить последний довод:

— А спичка и окурок, найденные рядом с трупом? Как же быть с ними?

Лицо Пуаро засветилось от удовольствия.

— Подброшены! Подброшены специально для таких, как Жиро и вся их шатия! О, он такой находчивый, наш Жиро, он так искусно идет по следу! Ни дать ни взять ищейка. А как доволен собой! Часами ползает на брюхе. «Смотрите, что я нашел!», а потом: «Что вы здесь видите?» А я — я отвечаю чистую правду: «Ничего!» И Жиро, наш прославленный Жиро смеется и думает про себя: «Господи, вот глупый старикашка!» Но мы еще посмотрим…

Однако мои мысли все время возвращались к загадочным обстоятельствам этого дела.

— Стало быть, вся эта история об иностранцах в масках?..

— Ложь от начала до конца.

— А что же было на самом деле?

Пуаро пожал плечами.

— Этого никто не знает, кроме мадам Рено. Но она ничего не скажет. Ее не проймешь ни мольбами, ни угрозами. Это редкая, необыкновенная женщина, Гастингс. Я как только ее увидел, сразу понял, что дело придется иметь с незаурядной личностью. Вначале, как я уже говорил, мои подозрения пали на нее, я было Предположил, что она замешана в преступлении, но потом переменил свое мнение.

— Что же толкнуло вас к этому?

— Искренний, неподдельный взрыв отчаяния в тот момент, когда она увидела тело мужа. Могу поклясться, в этом крике звучала самая настоящая, душераздирающая боль.

— Да, — сказал я задумчиво, — тут невозможно ошибиться.

— Прошу прощения, мой друг, но ошибиться можно всегда. Возьмите великую актрису, она вам так сыграет горе и отчаяние, что вы не усомнитесь в их подлинности! Нет уж, даже самое свое сильное и, казалось бы, безошибочное впечатление я непременно подвергаю проверке, и только тогда чувствую себя удовлетворенным. Незаурядный преступник может быть и незаурядным актером. В данном случае моя уверенность основана не только на моих собственных ощущениях, но и на бесспорном факте — ведь мадам Рено и впрямь лишилась сознания. Я поднял веко и проверил пульс. Никакого обмана — мадам Рено пребывала в глубоком обмороке. Итак, я убедился, что ее горе — подлинное, а не напускное. Кроме того, небезынтересна еще одна деталь — у мадам Рено не было никакой необходимости выказывать безутешную печаль. Ведь у нее уже случился припадок, когда она узнала о смерти мужа, и можно было не симулировать обморок при виде тела. Нет, мадам Рено не убивала своего мужа. Но почему она лжет? То, что она говорит о своих часах, — ложь, о неизвестных в масках, — ложь. И это еще не все, — она солгала и в третий раз. Скажите, Гастингс, что вы думаете по поводу незапертой двери?

— Ну-у, — начал я растерянно, — полагаю, это оплошность. Ее просто забыли запереть.

Пуаро со вздохом покачал головой.

— Так же говорит и Жиро. Меня это объяснение не удовлетворяет. Эта дверь играет важную роль, какую — пока еще не могу постичь. Однако я совершенно уверен в одном — убийцы вышли из дома не через дверь. Они вылезли в окно.

— Как?

— А вот так.

— Но ведь под этим окном на клумбе нет никаких следов.

— Нет., но они должны были там быть. Послушайте, Гастингс, Огюст, садовник, как вы сами слышали, сказал, что вчера вечером посадил герань на обеих клумбах. На одной из них — полно следов от его больших, подбитых гвоздями сапог, а на другой — ни одного! Понимаете? Кто-то прошел по этой клумбе и, чтобы стереть свои следы, разровнял землю граблями.

— А где они взяли грабли?

— А где они взяли лопату и садовые перчатки? — нетерпеливо возразил Пуаро. — Раздобыть все это было совсем нетрудно.

— Скажите хотя бы, как вы думаете, почему они выбрали этот путь? По-моему, более вероятно, что они влезли в окно, а вышли из дома через дверь.

— Возможно, конечно, и так. Однако я убежден — они вылезли в окно.

— Думаю, вы ошибаетесь.

— Возможно.

Я предался размышлениям по поводу нового и неожиданного для меня поворота, который открылся в этом деле после того, что сказал мне мой друг. Мне вспомнилось, как удивляли меня таинственные намеки Пуаро на особую важность следов на клумбе и часиков мадам Рено. Разглагольствования Пуаро начисто лишены смысла, думал я тогда, и только сейчас, в первый раз за все это время, я понял, что эти, как мне казалось, мелочи позволили моему другу приподнять завесу тайны, которой окружено убийство. И как блестяще он распутывает этот загадочный клубок! Мысленно я отдал ему запоздалую дань восхищения.

— Между прочим, — заметил я глубокомысленно, — несмотря на то, что сейчас нам известно гораздо больше, чем прежде, мы нисколько не приблизились к ответу на главный вопрос — кто убил мосье Рено.

— Да, — бодро согласился Пуаро. — Фактически сейчас мы даже дальше от него.

Казалось, это признание доставляет моему другу особое удовольствие. Я удивленно воззрился на него. Он поймал мой взгляд и улыбнулся.

Внезапно догадка озарила меня.

— Пуаро! Я, кажется, понял — мадам Рено, должно быть, кого-то выгораживает.

Мой друг довольно спокойно отнесся к моему озарению, из чего я заключил, что эта мысль уже приходила ему в голову.

— Да, — задумчиво согласился он. — Выгораживает кого-то… или кого-то покрывает. Одно из двух.

Мы уже входили в гостиницу, и Пуаро знаком предложил мне помолчать.

Глава 13
Девушка с тревожным взглядом

Аппетит у нас оказался превосходный. Вначале мы ели молча, потом Пуаро ехидно заметил:

— Eh bien! А теперь поговорим о ваших безрассудных похождениях. Не желаете ли рассказать подробнее?

Я почувствовал, что краснею.

— А, это вы насчет сегодняшнего утра? — Я силился принять самый беззаботный вид.

Но где мне было тягаться с Пуаро! Не прошло и пяти минут, как он вытянул из меня буквально все, до мельчайших подробностей.

— Tiens! Весьма романтично! Как зовут очаровательную юную леди?

Мне пришлось сознаться, что я не знаю.

— Час от часу не легче! Таинственная незнакомка! Сначала rencontre^[224] в парижском поезде, потом здесь. Недаром говорят, на ловца и зверь бежит.

— Не городите чепухи, Пуаро.

— Вчера — мадемуазель Добрэй, сегодня — мадемуазель Сандрильона! Решительно, Гастингс, у вас прямо-таки восточный темперамент. Не завести ли вам гарем?

— Вам только дай повод посмеяться надо мной! Мадемуазель Добрэй — прелестная девушка, ее красота просто поразила меня, я и не скрываю этого. А та, другая… Думаю, я вообще никогда больше с ней не увижусь.

— Как, вы и впрямь не намерены повидать ее?

В его вопросе звучало неподдельное изумление, и я почувствовал, как он метнул в меня пронзительный взгляд. Перед моим мысленным взором вдруг вспыхнули слова «Отель дю Фар», и я будто услышал, как она говорит: «Загляните ко мне завтра», и я с радостной готовностью отвечаю: «Непременно».

— Она приглашала меня, но я, разумеется, не пойду, — как мог небрежнее ответил я.

— Так-таки и «разумеется»?

— А что? Если я этого не хочу.

— Помнится, вы говорили, мадемуазель Сандрильона остановилась в отеле «Англетер», кажется?

— Нет. В «Отель дю Фар».

— Да, правда, а я и запамятовал.

Подозрение кольнуло меня. Уверен, о гостинице я Пуаро ничего не говорил. Но, окинув его испытующим взглядом, я засомневался. Он нарезал хлеб аккуратными ломтиками и, казалось, был целиком поглощен этим занятием. Должно быть, ему просто показалось, что я упомянул о гостинице, где остановилась Сандрильона.

Кофе мы пили на террасе, выходящей на море. Пуаро выкурил, по обыкновению, крошечную сигарету, затем достал из кармана часы.

— Парижский поезд отходит двадцать пять минут третьего, — сказал он. — Мне надобно поторопиться.

— Вы едете в Париж? — воскликнул я.

— Именно, mon ami.

— Но зачем?

— Искать убийцу мосье Рено, — ответил он весьма серьезно.

— Вы думаете, он в Париже?

— Напротив, — уверен, что его там нет. Тем не менее искать нужно там. Вам пока непонятно, но в свое время я все объясню. Поверьте, ехать в Париж просто необходимо. Я пробуду там недолго. Завтра во всяком случае непременно вернусь. Думаю, вам не стоит ехать со мной. Оставайтесь здесь и не спускайте глаз с Жиро. Постарайтесь почаще бывать в обществе мосье Рено-fils^[225].

— Кстати, хотел спросить, как вы узнали о его отношениях с мадемуазель Добрэй.

— И-и-и, mon ami, я знаю психологию людей. Когда молодой человек, вроде Жака Рено, и прелестная девушка, вроде мадемуазель Марты, живут по соседству, развитие событий предвидеть нетрудно.

Кроме того, эта ссора! Причиной могли быть либо деньги, либо женщина, и, припомнив слова Леони о том, в какой ярости выскочил из кабинета мосье Жак, я предположил второе. Таков был ход моих мыслей, и, как оказалось, я не ошибся.

— Значит, вы еще раньше заподозрили, что она любит Жака Рено?

Пуаро улыбнулся.

— Во всяком случае, я увидел в ее глазах тревогу. Поэтому я про себя прозвал ее девушкой с тревожным взглядом.

Его тон был столь многозначителен, что мне стало не по себе.

— Что вы хотите этим сказать, Пуаро?

— Надеюсь, скоро мы все узнаем, мой друг. Однако мне пора.

— Я провожу вас, — сказал я, вставая.

— Нет-нет, ни в коем случае. Я вам запрещаю.

Он сказал это тоном не допускающим возражений, и, когда я в недоумении уставился на него, он решительно тряхнул головой:

— Вот именно, запрещаю, mon ami. Au revoir.

С этими словами Пуаро ушел, и я вдруг почувствовал себя не у дел. Я побрел на пляж и принялся разглядывать купающихся, не испытывая большой охоты последовать их примеру. Мне представилось, что Сандрильона в каком-нибудь сногсшибательном купальном костюме, возможно, тоже резвится здесь, но никаких признаков ее присутствия я не обнаружил. Я бесцельно плелся по песчаному побережью, уходя все дальше и дальше от центра города. Мне вдруг пришло в голову, что, в конце концов, даже из соображений простой порядочности следует навестить девушку. В сущности, таким образом я избавлю себя от лишних треволнений и поставлю на этом точку. Вообще выброшу ее из головы. А не навести я ее, так она, чего доброго, сама явится на виллу «Женевьева».

И я ушел с пляжа и направился в город. «Отель дю Фар», оказавшийся весьма скромным заведением, я нашел довольно быстро. Крайне досадно было, что я не знал даже имени дамы, которую пришел навестить, а посему я почел за лучшее не прибегать к помощи портье, дабы не уронить тем самым чувство собственного достоинства, а потоптаться в холле, походить по гостинице в надежде встретить свою незнакомку. Однако ее нигде не было видно. Я подождал немного, но терпения не хватило, и, отведя портье в сторону, я сунул ему пять франков.

— Мне надо видеть одну даму, она остановилась здесь. Это молодая англичанка, невысокая, темноволосая. Я не помню точно ее имени.

Привратник покачал головой. Мне показалось, он силится подавить усмешку.

— Здесь нет такой дамы, как вы описали.

— Но она мне сказала, что остановилась здесь.

— Мосье, должно быть, ошибся… или, пожалуй, ошиблась дама, потому что еще один мосье тоже справлялся о ней.

— Как? Не может быть! — удивленно воскликнул я.

— Верно говорю, мосье. Тот мосье описал ее точно так же, как вы.

— А как он выглядел?

— Небольшого роста, хорошо одетый, очень аккуратный. Усы сильно нафабрены, голова какая-то странная, а глаза — зеленые.

Пуаро! Так вот почему он так решительно воспротивился тому, чтобы я провожал его. Ну что за наглый тип! Но я не потерплю, чтобы он совал нос в мои дела. Он, видно, вообразил, что без няньки мне не обойтись.

Поблагодарив портье, я вышел из гостиницы дурак дураком. И все по милости Пуаро! Черт бы побрал его бесцеремонность!

Да, но все-таки где же девушка? Я подавил в себе гнев и попытался разгадать очередную загадку. Очевидно, рассуждал я, она нечаянно перепутала название гостиницы. Но тут внезапная мысль поразила меня. Нечаянно ли? А может быть, она совершенно умышленно скрывает свое настоящее имя, а теперь вот нарочно дала неверный адрес?

Чем больше я думал об этом, тем более убеждался, что не ошибаюсь в своих подозрениях. По какой-то необъяснимой причине Сандрильона не желала, чтобы наше случайное знакомство переросло в дружбу. И хотя всего полчаса назад я и сам решительно не желал этого, теперь меня совсем не радовало, что она как бы перехватила инициативу. Надо же, какая досада! Я вернулся на виллу «Женевьева» в самом дурном расположении духа. В дом я не пошел, а свернул на дорожку, ведущую к сараю, и уселся на скамью в мрачной задумчивости.

Течение моих невеселых мыслей было внезапно прервано голосами, звучавшими, казалось, совсем рядом. Ах вот оно что — голоса доносятся из сада виллы «Маргерит» и довольно быстро приближаются ко мне. Женский голос, который, как я тотчас понял, принадлежал Марте Доброй, говорил:

— Неужели это правда, мой дорогой? Неужели все наши невзгоды позади?

— Вы же все знаете, Марта, — отвечал Жак Рено. — Ничто больше не может разлучить нас, любимая. Последнее препятствие, разделявшее нас, рухнуло. Теперь никто не отнимет вас у меня.

— Никто? — прошептала девушка. — О Жак, Жак… Я так боюсь.

Я встал, чтобы уйти. У меня и в мыслях не было подглядывать за ними. Поднявшись со скамьи, я увидел их сквозь просвет в живой изгороди. Они стояли обнявшись, глядя друг другу в глаза. Это была прекрасная пара — стройный темноволосый молодой человек и юная белокурая богиня. Казалось, они созданы друг для друга, такие трогательно счастливые, несмотря на ужасную трагедию, омрачившую их любовь.

Однако ничто, похоже, не могло согнать смятение с лица девушки, и Жак Рено, заметив это, теснее прижал ее к себе:

— Любимая, чего же вы боитесь… теперь-то?

И я наконец, отчетливо уловив в ее взгляде тревогу, о которой мне все время толковал Пуаро, услышал, вернее, догадался по движению ее губ, как она прошептала:

— Я боюсь… за вас.

Что ответил молодой Рено, я так и не узнал, ибо мое внимание отвлекло нечто странное в живой изгороди чуть поодаль от меня. Присмотревшись внимательнее, я увидел какой-то побуревший куст. Сухой куст в начале лета? Я подошел было поближе, чтобы рассмотреть эту диковину, но куст вдруг шарахнулся в сторону и я увидел мосье Жиро, прижимавшего палец к губам.

Со всевозможными предосторожностями мы с ним прокрались за сарай, где нас не могли услышать.

— Что это вы здесь делаете? — поинтересовался я.

— То же, что и вы — подслушиваю.

— С чего вы взяли? Я и не собирался подслушивать!

— Да? Зато я собирался!

Как всегда, он вызывал у меня смешанное чувство — восхищение и неприязнь. Жиро смерил меня презрительно-осуждающим взглядом.

— Дернуло же вас вылезти! Еще немного, и я наверняка услышал бы нечто важное. Какой от вас обоих толк? Кстати, куда вы дели это ископаемое — вашего приятеля?

— Мосье Пуаро отбыл в Париж, — холодно ответил я.

Жиро пренебрежительно щелкнул пальцами.

— Отбыл в Париж, говорите? Отлично! Чем дольше его здесь не будет, тем лучше. Интересно, что он думает там найти?

В его вопросе мне послышалась некоторая обеспокоенность. Я принял сдержанно-достойный вид.

— А вот этого я вам сказать не могу.

Жиро вперил в меня острый взгляд.

— Видно, у него хватило ума не посвящать вас в свои дела, — бесцеремонно заявил он. — Прощайте. Мне некогда. — Он круто повернулся и зашагал прочь.

Похоже, на вилле «Женевьева» делать мне было нечего. Жиро мое общество явно раздражало, да и Жак Рено едва ли нуждается во мне, решил я, вспоминая увиденную недавно сцену.

Вернувшись в город, я с наслаждением искупался в море и пошел к себе в гостиницу. Спать лег рано, гадая, что принесет нам завтрашний день. Однако, честно признаюсь, действительность превзошла все мои ожидания. Не успел я окончить завтрак, как официант, болтавший с кем-то в холле, вдруг направился прямо ко мне. Он явно был чем-то взволнован. После минутной заминки он вдруг выпалил, нервно теребя салфетку:

— Надеюсь, мосье извинит меня. Мосье ведь имеет отношение к расследованию дела на вилле «Женевьева»?

— Ну да, — сказал я нетерпеливо. — А что случилось?

— Выходит, мосье еще ничего не знает?

— Да говорите же!

— Еще одно убийство! Этой ночью!

— Что?!

Оставив недоеденный завтрак, я схватил шляпу и со всех ног помчался на виллу. Новое убийство, а Пуаро нет! Вот незадача! Однако кого же убили?

Я влетел в ворота. На подъездной аллее, оживленно жестикулируя, судачили слуги. Я кинулся к Франсуазе.

— Что случилось?

— О мосье, мосье! Снова убийство! Просто ужасно! Этот дом проклят! Да-да, проклят, можете мне поверить! Надо послать за господином кюре^[226], пусть принесет святой воды. На ночь я здесь ни за что не останусь. Вдруг теперь мой черед, кто знает?

Она осенила себя крестным знамением.

— Да кто убит? — вскричал я. — Скажите же, кто?

— Откуда мне знать? Какой-то неизвестный. Его нашли в сарае, недалеко от того места, где был убит бедный мосье Рено. Мало того, его тоже закололи, всадили нож в самое сердце. И нож — тот же самый!

Глава 14
Второй труп

Не мешкая ни секунды, я побежал к ветхому сарайчику за живой изгородью. Полицейские, дежурившие тут, посторонились, я в нетерпении рванулся в дверь, но тут же замер на пороге.

В грубо сколоченном деревянном сарае, предназначенном, очевидно, для всякой рухляди, старой посуды и инструментов, стоял полумрак.

Жиро на четвереньках с карманным фонариком в руках дюйм за дюймом осматривал земляной пол. Он было нахмурился, но, увидев, что это я, успокоился. На его лице появилось даже презрительно-добродушное выражение.

— Он там, — сказал Жиро, посветив фонарем в дальний угол.

Я подошел ближе.

Покойник лежал на спине. Это был мужчина лет пятидесяти, среднего роста, смуглый, одетый в опрятный, но не новый темно-синий костюм хорошего покроя, вероятно, даже от дорогого портного. Лицо его было искажено предсмертной судорогой, а в левой стороне груди, как раз над сердцем торчала черная блестящая рукоятка ножа. Это был тот самый нож, который лежал вчера в стеклянной банке! Я сразу узнал его.

— Сейчас придет врач, — сказал Жиро. — Хотя здесь он вряд ли нужен. Причина смерти не вызывает никаких сомнений. Его убили ударом ножа в сердце. Смерть, вероятно, была мгновенной.

— Когда же это случилось? Ночью?

Жиро покачал головой.

— Вряд ли. Утверждать не буду, пусть медицина разбирается, но, по-моему, смерть наступила больше двенадцати часов назад. Когда, вы говорите, видели этот нож в последний раз?

— Вчера, часов в десять утра.

— В таком случае, думаю, преступление было совершено вскоре после этого.

— Но ведь мимо сарая все время ходят люди.

Жиро язвительно улыбнулся.

— Ваши успехи в криминалистике достойны восхищения! Кто вам сказал, что его убили в этом сарае?

— Ну… — пробормотал я смущенно, — я… так мне кажется…

— Тоже мне, детектив! Посмотрите на него! Да разве так падает человек, которого пырнули ножом в сердце? Ровно, аккуратно, ноги вместе, руки по швам? Нет! Кроме того, вы что, думаете, он упал на спину и позволил заколоть себя, даже не пытаясь сопротивляться, даже руки не подняв? Ведь это же абсурд! А вот, смотрите, тут… и тут. — Он посветил фонариком вниз. На рыхлом грунте я увидел неправильной формы вмятины. — Его притащили сюда уже мертвого. Его то несли, то волокли двое неизвестных. На твердом грунте снаружи их следы не заметны, а тут, в сарае, они постарались стереть их; из этих двоих одна — женщина, вот так, мой юный друг.

— Женщина?

— Точно.

— Откуда вы знаете, если следы стерты?

— Как они ни старались, следы женских туфель, которые ни с чем не спутаешь, кое-где остались. А кроме того, есть еще одно свидетельство. — Жиро нагнулся, снял что-то с черенка ножа и показал мне. Это был длинный, темный женский волос, похожий на тот, который Пуаро обнаружил на спинке кресла в библиотеке.

С насмешливой улыбкой он снова обмотал волос вокруг черенка ножа.

— Оставим все, как было, — объяснил он. — Следователь будет доволен. Ну, что вы еще заметили?

Я сокрушенно покачал головой.

— Посмотрите на его руки.

Я увидел обломанные серые ногти, грубую кожу. Должен сознаться, что при всем желании я не мог извлечь из этого зрелища ничего полезного и вопросительно посмотрел на Жиро.

— У него руки простолюдина, — пояснил сыщик. — Однако одет он вполне респектабельно. Странно?

— Весьма, — согласился я.

— На одежде нет ни одной метки. Что нам это дает? Этот человек старался выдать себя за кого-то другого, специально переоделся. Зачем? Может быть, он чего-то боялся? Или пытался спрятаться от кого-то? Покуда мы этого не знаем, однако бесспорно одно — он старался скрыть свое истинное лицо.

Жиро посмотрел на покойника, распростертого у его ног.

— И снова на черенке ножа нет отпечатков пальцев. Убийца опять был в перчатках.

— Стало быть, вы думаете, что убийца тот же самый? — спросил я, снедаемый любопытством.

— Что я думаю — не важно, — отрезал он. — Там будет видно. Маршо!

Полицейский появился в дверях.

— Мосье?

— Почему мадам Рено до сих пор не пришла? Вот уже четверть часа как я послал за ней.

— Она идет, мосье, вместе с сыном.

— Хорошо. Только пусть входят порознь.

Маршо козырнул и удалился. Минуту спустя он ввел мадам Рено.

Жиро, сдержанно поклонившись, пошел ей навстречу.

— Прошу вас сюда, мадам.

Когда мадам Рено вслед за ним подошла к покойнику, Жиро резко посторонился.

— Вот этот человек. Вы его знаете?

Жиро сверлил ее взглядом, стараясь прочесть ее мысли, жадно ловя малейшее ее движение.

Однако мадам Рено была совершенно спокойна, слишком спокойна, сказал бы я. Она равнодушно взглянула на покойника, ни в лице, ни в движениях ее нельзя было заметить и признака волнения.

— Нет, — сказала она. — Я никогда прежде его не видела. Его лицо мне совсем не знакомо.

— Вы уверены в этом?

— Абсолютно уверена.

— Вам не кажется, например, что это один из тех, кто нападал на вас?

— Нет.

Но тут тень сомнения мелькнула на ее лице, будто какая-то мысль вдруг пришла ей в голову.

— Нет, не думаю. Конечно, у них были бороды — правда, следователь считает, что фальшивые, — и все-таки, нет.

Видимо, больше она не колебалась:

— Уверена, он не похож ни на одного из тех двоих.

— Благодарю, мадам. Тогда это все.

Она вышла, высоко держа голову, и солнце вспыхнуло в ее серебристо-седых волосах. Потом в сарай вошел Жак Рено. Он тоже вел себя совершенно естественно и тоже не смог опознать покойника.

Жиро промычал что-то невнятное, и я так и не понял, доволен ли он результатом или, напротив, разочарован. Потом он позвал Маршо.

— Та, другая, дама уже пришла?

— Да, мосье.

— В таком случае проводите ее сюда.

«Другой дамой» оказалась мадам Добрэй. Негодованию ее не было границ.

— Я решительно возражаю, мосье. Вы не имеете права! Какое мне дело до всего этого?

— Мадам, — начал Жиро жестко, — я расследую уже не одно, а два убийства! В конце концов, ничто не мешает мне предположить, что именно вы совершили оба убийства! Судя по всему, вы вполне могли это сделать.

— Как вы смеете? — вскипела она. — Как вы смеете оскорблять меня? Как осмелились вы возвести на меня эти чудовищные обвинения? Это подло!

— Подло, вы говорите? А что вы скажете на это?

Жиро нагнулся, снял волос с черенка ножа и показал ей.

— Так как же, мадам? — Жиро приблизился к ней. — Позвольте, я сравню его с вашими волосами?

Вскрикнув, она отшатнулась, губы у нее побелели.

— Это не мой! Клянусь! Я ничего не знаю об этом преступлении! И о другом тоже! Тот, кто говорит, что я знаю, лжет! О, mon Dieu, что же мне делать?

— Возьмите себя в руки, мадам, — холодно сказал Жиро. — Пока вас никто не обвиняет. Но в ваших же интересах ответить на мои вопросы без всяких истерик.

— Задавайте любые вопросы, мосье.

— Посмотрите внимательно на покойника. Вы когда-нибудь раньше видели его?

Подойдя ближе, мадам Добрэй, в лице которой уже начал пробиваться прежний румянец, посмотрела на незнакомца с заметным интересом и даже любопытством. Потом покачала головой.

— Нет, я его не знаю.

Ответ прозвучал так естественно — неужели она лжет?

Жиро кивком головы показал, что она свободна.

— Зачем же вы ее отпустили? — прошептал я. — Разумно ли это? Ведь это наверняка ее волос!

— Не нуждаюсь в ваших поучениях, — сухо бросил Жиро. — За ней наблюдают. Пока не вижу смысла задерживать ее.

Потом, нахмурясь, он стал пристально рассматривать покойника.

— Вообще-то он похож на испанца, вам не кажется? — спросил он неожиданно.

Я внимательно вгляделся в лицо незнакомца.

— Нет, — сказал я наконец. — Скорее француз. Определенно, француз.

Жиро недовольно хмыкнул.

— Да, пожалуй.

Помолчав немного, он повелительным жестом предложил мне убраться в сторону, снова стал на четвереньки и принялся ползать по полу. Все-таки он неподражаем! Ничто не могло укрыться от его внимания. Дюйм за дюймом обследовал он пол, опрокидывал горшки и кастрюли, придирчиво изучал старые мешки. Ухватился было за какой-то сверток за дверью, но там оказались лишь потрепанные брюки и пиджак. Жиро раздраженно выругался и швырнул их обратно. Потом его внимание привлекли две пары старых перчаток, но, тряхнув головой, он отложил их в сторону; — снова принялся осматривать горшки один за другим, терпеливо переворачивая их вверх дном. Наконец он поднялся на ноги. Похоже, он зашел в тупик в своих поисках. Обо мне он, видимо, совсем забыл.

Тут за дверьми началась какая-то суматоха, послышался шум, и в сарай поспешно вошел наш добрый друг мосье Отэ в сопровождении своего помощника и мосье Бекса. Шествие замыкал доктор.

— Это неслыханно, мосье Жиро, — воскликнул следователь. — Еще одно убийство! Так мы никогда и не докопаемся до сути в этом проклятом деле. Похоже, здесь кроется какая-то тайна… Кто же вторая жертва?

— В том-то и штука, мосье, пока его никто не опознал.

— Где труп? — спросил доктор.

Жиро немного отступил в сторону.

— Здесь, в углу. Как видите, ему нанесли удар прямо в сердце. Тем самым ножом, который украли вчера утром. Мне кажется, убийство было совершено сразу вслед за кражей, впрочем, это по вашей части. Можете спокойно браться за нож — отпечатков пальцев на нем нет.

Доктор стал на колени перед покойным, а Жиро снова заговорил со следователем.

Головоломка, а? Но ничего, я ее решу!

— Стало быть, никто не может опознать его, — задумчиво повторил следователь. — А что, если это один из убийц мосье Рено? Возможно, они чего-то не поделили между собой.

Жиро покачал головой.

— Этот человек — француз, могу поклясться…

Тут его неожиданно перебил доктор, сидевший на корточках возле тела. Лицо его выражало полную растерянность.

— Говорите, он был убит вчера утром?

— Судя по тому, когда украли нож, да, — объяснил Жиро. — Возможно, конечно, что убили его позже, днем, например.

— Позже? Вздор! Он мертв уже, по крайней мере, двое суток, а может, и дольше.

Мы уставились друг на друга в полном остолбенении.

Глава 15
Фотография

Да-а, заявление доктора поразило нас как гром среди ясного неба. Вот перед нами человек, убитый ножом, украденным — мы это знали совершенно точно, — вчера утром, а между тем мосье Дюран заявляет со всей решительностью, что неизвестный мертв по меньшей мере двое суток! Все это выглядело полнейшей бессмыслицей.

Не успели мы оправиться от изумления, в которое поверг нас доктор, как мне вручили телеграмму. Ее принесли сюда, на виллу, из гостиницы. Я вскрыл ее. Это была телеграмма от Пуаро, который извещал меня о том, что он возвращается поездом, прибывающим в Мерлинвиль в двенадцать часов двадцать восемь минут.

Я взглянул на часы. Как раз успею не спеша дойти до станции и встретить своего друга. Крайне важно немедленно уведомить его о том, какой новый страшный оборот приняли события.

Очевидно, размышлял я, Пуаро без особых усилий удалось добыть в Париже нужные сведения, иначе бы он не вернулся так скоро. Нескольких часов оказалось достаточно. Чрезвычайно интересно, как он воспримет волнующие новости, которые я собирался сообщить ему.

Поезд немного запаздывал, и я бесцельно слонялся по платформе. Потом сообразил, что мог бы воспользоваться случаем и порасспросить здесь, на вокзале, о пассажирах, уезжавших из Мерлинвиля последним поездом в тот вечер, когда произошло убийство.

Я подошел к старшему носильщику, который показался мне весьма смышленым малым, и без труда завел с ним разговор на интересующую меня тему.

— Просто позор! Куда смотрит полиция? — с готовностью подхватил он. — Разбойники и убийцы безнаказанно разгуливают по городу.

Тут я намекнул ему, что, возможно, убийцы мосье Рено уехали ночным поездом. Однако он весьма решительно отверг мое предположение. Он наверняка заметил бы двух иностранцев, у него нет ни малейших сомнений на этот счет. Ночным поездом уехало не более двадцати человек, и иностранцы конечно же сразу бросились бы ему в глаза.

Не знаю почему вдруг эта мысль взбрела мне в голову, — вероятно, виною тому была глубокая обеспокоенность, все время прорывавшаяся в тоне Марты Доброй, — только я неожиданно для самого себя спросил:

— А молодой мосье Рено, он ведь тоже уехал этим поездом?

— Да что вы, мосье! Зачем же ему уезжать, если он всего полчаса, как приехал. Делать ему нечего, что ли?

Я тупо уставился на него — что такое он говорит? Потом до меня дошло.

— Стало быть, — сказал я, чувствуя, как у меня забилось сердце, — мосье Жак Рено этой ночью приехал в Мерлинвиль?

— Ну да, мосье. Последним поездом, прибывающим сюда в одиннадцать сорок.

У меня голова пошла кругом. Так вот, значит, в чем причина мучительного беспокойства, которое снедало Марту Добрэй. В ночь убийства Жак Рено был в Мерлинвиле. Но почему он не сказал об этом? Почему хотел убедить нас, что был в Шербуре? Я вспоминал его открытое мальчишеское лицо и не мог заставить себя поверить, что он как-то замешан в преступлении. И все же, почему он умолчал о столь важном обстоятельстве? Ясно одно — Марта все знает. И она, конечно, тревожилась. Мне припомнилось, с каким жадным нетерпением спрашивала она Пуаро, подозревает ли он кого-нибудь.

Тут мои размышления были прерваны — приближался парижский поезд, еще минута, и мой друг радостно приветствовал меня. Пуаро прямо сиял, излучая довольство и благодушие. Он шумно поздоровался со мной и, выказав полное пренебрежение к моей английской сдержанности, порывисто заключил меня в объятия.

— Mon cher ami^[227], мне невероятно повезло. Сказочно повезло!

— В самом деле? Как я рад! А вы слышали последние здешние новости?

— Интересно, как, по-вашему, я могу что-нибудь слышать? Ну что, события развиваются, да? Наш славный Жиро уже арестовал кого-нибудь? А может быть, даже и не одного? Но уж теперь-то я оставлю его в дураках! Однако куда это вы меня ведете, мой друг? Разве мы не зайдем в гостиницу? Я должен подправить усы, они у меня прямо-таки в плачевном состоянии — совсем обвисли из-за этой жары. Да и плащ запылился. А галстук? Его тоже необходимо привести в порядок.

Однако я решительно пресек его сетования:

— Дорогой Пуаро, прошу вас, забудьте об этих пустяках. Мы должны поспешить на виллу. Там еще одно убийство!

В жизни не видел, чтобы человек был так ошеломлен — челюсть у Пуаро отвисла, а от давешнего благодушия не осталось и следа. Он уставился на меня, забыв закрыть рот.

— Как вы сказали? Новое убийство? Ах, Боже мой, значит, я не прав. Я ошибся. Теперь Жиро может потешаться надо мной, теперь у него есть основания.

— Выходит, вы ничего такого не ожидали?

— Я? Ни в малейшей степени! Это противоречит моей версии, более того, полностью опровергает ее… Но нет! — Он остановился как вкопанный и ударил себя в грудь. — Невозможно! Я не мог ошибиться! Все известные нам факты, если рассматривать их систематически, в надлежащем порядке, допускают одно-единственное толкование. Я прав! Я должен быть прав!

— Но в таком случае…

Пуаро перебил меня:

— Постойте, мой друг. Я все-таки прав, и поэтому нового убийства не должно быть, разве что… разве что… О, погодите, умоляю, ни слова больше.

Он помолчал, затем, вновь обретя свою обычную самоуверенность, заговорил решительно и спокойно:

— Убитый — человек средних лет. Его тело нашли в запертом сарае, что неподалеку от места первого преступления. Смерть наступила не менее двух суток назад. Скорее всего, он заколот, как и мосье Рено, хотя, возможно, удар нанесен и не в спину.

Тут уж настала моя очередь разинуть рот, что я и сделал. Кажется, я знал его куда как хорошо, и тем не менее никогда еще он не поражал меня так сильно, как сейчас. И конечно, сомнение закралось мне в душу.

— Пуаро! — воскликнул я. — Вы морочите мне голову. Вам уже все известно.

Он укоризненно посмотрел на меня:

— Зачем мне это? Уверяю вас, я ничего не знал. Да вы же сами видели, каким ударом была для меня эта новость!

— Но как, ради всего святого, могли вы угадать все так точно?

— Стало быть, я прав? Однако это вовсе не догадка, а плод строгого расчета. Серые клеточки, мой друг, только серые клеточки! Это они помогли мне. Второе убийство могло быть совершено только таким образом. А теперь расскажите мне все по порядку. Если здесь свернуть налево и пересечь спортивное поле, мы срежем угол и окажемся позади виллы «Женевьева» гораздо быстрее.

Пока мы шли дорогой, указанной Пуаро, я рассказал ему все, что знал сам. Пуаро внимательно слушал.

— Значит, в груди у него торчал нож? Любопытно! Вы уверены, что нож — тот же самый?

— Совершенно уверен, хотя это представляется совершенно невероятным.

— Не вижу ничего невероятного. Ведь могло быть два одинаковых ножа.

Я поднял брови.

— Вам не кажется, что это уж слишком? Едва ли может быть такое редкое совпадение.

— Как всегда, вы говорите не подумав, Гастингс. Вообще-то два одинаковых орудия убийства в одном и том же деле и впрямь маловероятно. Но не в данном случае. Нож был сделан по заказу Жака Рено в память о войне. Вряд ли он заказал всего один нож. Наверняка у него у самого был такой же.

— Но ведь об этом ни разу не упоминалось, — возразил я.

В голосе Пуаро послышались менторские нотки^[228].

— Друг мой, когда расследуешь дело, не стоит полагаться только на то, о чем шла речь. Как раз о самых важных вещах сплошь и рядом не упоминают просто потому, что к слову не пришлось. А зачастую о них специально умалчивают, руководствуясь весьма вескими соображениями. Видите, я вам назвал по меньшей мере две причины — выбирайте любую.

Я молчал, сраженный его доводами.

Еще несколько минут, и вот мы уже подошли к пресловутому сарайчику, где оказались в сборе все наши знакомые. Обменявшись со всеми вежливыми приветствиями, Пуаро приступил к делу.

Я наблюдал за ним с острым интересом, невольно сравнивая его с мосье Жиро. Мой друг ограничился тем, что окинул все вокруг беглым взглядом. Его внимание привлекли только потрепанный пиджак и брюки, их он внимательно рассмотрел. Презрительная улыбка скривила губы Жиро, и, точно заметив ее, Пуаро кинул сверток на прежнее место.

— Тряпье садовника? — спросил он.

— Само собой, — бросил Жиро.

Потом Пуаро опустился на колени возле трупа. Не пропустив ни одной мелочи, он осмотрел одежду покойника, ощупал ткань костюма. Казалось, он был весьма доволен, что не обнаружил на одежде ни одной метки. Особенно тщательному осмотру подверглись сапоги и руки покойного с грязными обломанными ногтями. Затем он обратился к Жиро:

— Вы обратили внимание на руки?

— Конечно, — ответил тот с непроницаемым видом.

Внезапно Пуаро замер.

— Доктор Дюран!

— Да? — отозвался доктор, подходя ближе.

— У покойника на губах пена. Вы заметили это?

— Признаться, нет.

— Однако сейчас вы ее видите?

— О да, конечно.

Пуаро снова обратился к Жиро:

— Но вы-то наверняка заметили пену?

Жиро не удостоил его ответом.

Нож из раны был уже вынут. Он находился в стеклянной банке, стоявшей рядом. Пуаро осмотрел его, потом принялся разглядывать рану. Когда он поднял взгляд, я заметил, что глаза его блеснули столь хорошо мне знакомым зеленым огнем.

— Странная рана! Совсем нет крови. И одежда не окровавлена. Только на лезвии ножа небольшие пятна. Что вы на это скажете, monsieur le docteur?^[229]

— Скажу, что это противоестественно.

— Ничего противоестественного тут нет. Все совсем просто. В этого человека вонзили нож, когда он был уже мертв.

Среди присутствующих поднялся было шум, но Пуаро взмахом руки утихомирил всех и снова обратился к Жиро:

— Надеюсь, мосье Жиро со мной согласен?

В лице Жиро не дрогнул ни один мускул, хотя неизвестно, какие мысли пронеслись в этот миг в его голове. Спокойно, даже несколько пренебрежительно он бросил:

— Согласен.

И снова раздались удивленные возгласы.

— Однако какой же смысл! — воскликнул мосье Отэ. — Всадить нож в умершего! Какая дикость! Просто неслыханно! Тут, видимо, какая-то патологическая ненависть.

— Нет, — сказал Пуаро. — Полагаю, это сделано совершенно хладнокровно, просто чтобы сбить всех нас с толку.

— Как?

— А так. Вас ведь и впрямь чуть не сбили с толку, — назидательно проговорил Пуаро.

— В таком случае, как же убили этого человека? — спросил мосье Бекс.

— Его не убивали. Он умер. Умер в припадке эпилепсии, если я не ошибаюсь.

Заявление Пуаро вновь повергло всех в замешательство. Доктор Дюран опустился на колени и еще раз придирчиво осмотрел покойника.

— Мосье Пуаро, — сказал он, поднимаясь, — я склонен думать, что вы совершенно правы в вашем предположении. Я с самого начала пошел по неверному пути. Тот, казалось бы, неоспоримый факт, что незнакомец был заколот ножом, отвлек мое внимание от других признаков.

Итак, мой друг стал героем дня. Следователь рассыпался в комплиментах. Пуаро учтиво поблагодарил его, извинился и, сославшись на то, что не успел позавтракать и отдохнуть, направился было вон из сарая, но Жиро остановил его.

— С вашего позволения еще одна подробность, мосье Пуаро, — сказал он приторно-учтивым тоном. — Вот это… Он был обвит вокруг черенка ножа.

— О! Женский волос! — сказал Пуаро. — Интересно, чей же?

— Я и сам хотел бы знать это, — ответил Жиро и, поклонившись нам, вышел.

— До чего же он дотошный, наш славный Жиро, — заметил мой друг, когда мы шли в гостиницу. — Однако он хочет направить меня по ложному следу. Интересно, куда? Женский волос — хм!

Позавтракали мы с отменным аппетитом, однако я заметил, что Пуаро как будто несколько рассеян. Когда мы перешли в гостиную, я попросил его рассказать о своей таинственной поездке в Париж.

— Охотно, мой друг. Я ездил в Париж вот за этим.

Он достал из кармана небольшую газетную вырезку, выцветшую от времени. Это была фотография женщины. Пуаро протянул мне ее. Я невольно ахнул.

— Ну что, узнаете, мой друг?

Я кивнул. Несмотря на то, что фотография, очевидно, была сделана много лет назад и женщина, изображенная на ней, носила теперь другую прическу, сходство не оставляло никаких сомнений.

— Мадам Добрэй! — воскликнул я.

Пуаро с улыбкой покачал головой.

— Не совсем, мой друг, не совсем. В те дни ее звали иначе. Это фотография известной мадам Берольди!

Мадам Берольди! Мгновенно я вспомнил это дело. Судебный процесс по обвинению мадам Берольди в убийстве! Он вызвал тогда всеобщий интерес.

Дело Берольди.

Глава 16
Дело Берольди

Лет двадцать тому назад мосье Арнольд Берольди, уроженец Лиона, приехал в Париж со своей красавицей женой и дочерью, в ту пору совсем еще крошкой. Мосье Берольди, младший компаньон в фирме, торговавшей винами, средних лет, плотного телосложения, любитель всяческих земных благ, обожавший свою очаровательную жену, был в общем самый заурядный человек. Компания, где служил мосье Берольди, несмотря на то, что дела ее шли успешно, крупных доходов ему не приносила. Берольди поселились в небольшой квартирке и жили поначалу весьма скромно.

Итак, мосье Берольди был личностью вполне посредственной, чего никак не скажешь о его жене, которая, казалось, вся была окутана романтическим флером. Юная и прелестная, она сразу произвела сенсацию в обществе, особенно когда прошел слух о том, что с ее рождением связана какая-то загадочная история. Одни говорили, что она внебрачная дочь русского великого князя^[230], другие — что вовсе не русского князя, а австрийского эрцгерцога^[231] и что брак был вполне законный, хотя и морганатический^[232]. Однако все сходились в одном — Жанну Берольди окружает волнующая тайна.

Среди знакомых и друзей, посещавших дом Берольди, был молодой юрист Жорж Конно. Вскоре стало ясно, что очаровательная Жанна совершенно завладела его сердцем. Мадам Берольди принимала его ухаживания, хотя вела себя весьма сдержанно, и не упускала случая подчеркнуть неизменную преданность своему немолодому мужу. Тем не менее злые языки не колеблясь утверждали, что юный Конно стал ее возлюбленным, причем не единственным!

Берольди прожили в Париже около трех месяцев, когда на сцене явился новый герой. Это был некий мистер Хайрам П. Трапп, уроженец Соединенных Штатов, чрезвычайно богатый. Будучи представлен прелестной и загадочной мадам Берольди, он тут же пал жертвой ее очарования. Его поклонение хоть и не было ни для кого секретом, не выходило, однако, за рамки строгой почтительности.

К этому времени мадам Берольди стала чуть более откровенной. Она, например, как бы нехотя призналась нескольким своим друзьям, что состояние мужа внушает ей глубокую тревогу, ибо он, по ее словам, дал втянуть себя в некие политические игры, в результате чего ему доверили «секретные документы» чрезвычайной важности, затрагивающие интересы ряда европейских стран. Эти документы, объясняла она, поручили попечению мосье Берольди, чтобы сбить со следа тех, кто за ними охотится, в том числе нескольких известных террористов из революционных кругов Парижа. Узнав об этом, мадам Берольди, по ее собственному признанию, совсем потеряла покой.

И вот двадцать восьмого ноября случилось несчастье. Служанка, которая ежедневно приходила к Берольди, увидела, что парадная дверь распахнута. Услышав слабый стон, доносившийся из спальни, она ринулась туда. Ужасное зрелище предстало ее глазам. Мадам Берольди лежала на полу, связанная по рукам и ногам, и тихо стонала — каким-то чудом ей удалось освободиться от кляпа. На постели в луже крови лежал мосье Берольди с ножом в груди.

Вот что рассказала мадам Берольди. Внезапно проснувшись ночью, она увидела, что над ней склонились двое людей в масках. Она даже крикнуть не успела, как они связали ее и заткнули рот кляпом. Потом они потребовали, чтобы мосье Берольди выдал им «секретные документы».

Однако бесстрашный виноторговец наотрез отказался вступить с ними в переговоры. Разъяренный убийца в бешенстве всадил нож прямо в сердце мосье Берольди. Завладев его ключами, убийцы открыли сейф, стоявший в спальне, в углу, и вытащили оттуда документы. Густые бороды и маски скрывали их лица, но мадам Берольди со всей решительностью заявила, что это русские.

Происшествие в доме Берольди взбудоражило весь город. Время шло, но напасть на след таинственных убийц не удавалось. Интерес публики уже пошел на убыль, как вдруг случилось невероятное — мадам Берольди арестовали по обвинению в убийстве мужа.

Судебный процесс привлек к себе всеобщее внимание. Юность и красота обвиняемой, а также тайна, окутывающая ее, принесли этому делу громкую известность.

В ходе следствия выяснилось, что родители Жанны Берольди, весьма почтенные, но простые люди, живут в окрестностях Лиона и торгуют фруктами. Русский великий князь, придворные интриги и политические заговоры — все это чистейший вымысел. Вся ее жизнь была безжалостно выставлена на всеобщее обозрение. Вскоре обнаружился и мотив убийства. Мистер Хайрам П. Трапп, который вначале держался весьма стойко, будучи подвергнут суровому и изощренному перекрестному допросу, вынужден был признаться, что любит мадам Берольди и, будь она свободна, он просил бы ее руки. То обстоятельство, что отношения между ними носили чисто платонический характер, отнюдь не облегчило положение обвиняемой. Судьи решили, что Жанна Берольди, которая охотно стала бы любовницей Хайрама П. Траппа, если бы благородная честность указанного джентльмена не воспротивилась этому, задумала чудовищное преступление, чтобы избавиться от немолодого и вполне заурядного мосье Берольди и сочетаться браком с богатым американцем.

Все это время мадам Берольди сохраняла полное самообладание и хладнокровие, чем поражала своих обвинителей. Она ни разу не изменила своих показаний. Она упорно продолжала настаивать на своем королевском происхождении, заявив, что в раннем детстве ее подменили и отдали на воспитание простым людям. Как ни абсурдны были эти заявления, находились люди, которые безоговорочно верили в их истинность.

Однако обвинители были неумолимы. Они доказывали, что «русские» в масках — нелепая ложь, и решительно отстаивали свою версию: преступление совершено мадам Берольди и ее любовником Жоржем Конно. Уже был дан ордер на его арест, однако Конно предусмотрительно скрылся. Свидетели показали, что веревки, которыми связали мадам Берольди, были затянуты настолько слабо, что она легко могла от них освободиться.

Когда процесс уже подходил к концу, на имя прокурора пришло письмо, отправленное из Парижа и написанное Жоржем Конно, который, не открывая своего местонахождения, признавал себя виновным в убийстве. Конно заявил, что, подстрекаемый мадам Берольди, он нанес роковой удар ее мужу. По его словам, план преступления они составили сообща. Поверив, что муж дурно обращается с мадам Берольди, и потеряв голову от страсти, которую, он полагал, она разделяет, он согласился убить мосье Берольди и тем самым освободить свою возлюбленную от ненавистных уз. И только теперь, узнав правду о Хайраме П. Траппе, он понял, что женщина, которую он так любил, предала его! Не ради него хотела она обрести свободу. Выйти замуж за этого американца — вот какова ее цель! Он понял, что был всего лишь послушным орудием в ее руках. Теперь, охваченный ревностью и гневом, он решил разоблачить ее, ведь это она толкнула его на убийство.

И тут мадам Берольди доказала всем, что она и в самом деле незаурядная личность. Она решительно отказалась от своей прежней версии, признавшись, что «русские» — это чистейший вымысел, а настоящий убийца — Жорж Конно. Доведенный до умопомрачения страстью к ней, он совершил преступление и поклялся страшно отомстить ей, если она не будет молчать. Запуганная его угрозами, она согласилась, тем более что понимала — расскажи она всю правду, ее обвинят в потворстве преступлению. Но она наотрез отказалась поддерживать какие-либо отношения с убийцей ее мужа. Тогда, чтобы отомстить ей, он написал это письмо. Она торжественно поклялась, что ничего не знала о том, какое преступление готовит Конно. Проснувшись в ту памятную ночь, она увидела, что перед нею стоит Жорж Конно, держа в руке окровавленный нож.

В судебном разбирательстве наметился резкий поворот. Рассказ мадам Берольди едва ли заслуживал доверия. Однако речь, которую она произнесла, обращаясь к присяжным, была настоящим шедевром. Она говорила о своей дочери, об оскорбленном чувстве женского достоинства, о своем страстном желании ради дочери сохранить незапятнанную репутацию. По ее лицу струились слезы. Да, сказала она, Жорж Конно был ее любовником и на нее можно, вероятно, возложить нравственную ответственность за это преступление, но, — как перед Богом! — ни в чем больше она не виновата! Она понимает, что совершила тяжкий проступок, ибо ничего не сообщила следствию о Конно, но, сказала она срывающимся голосом, разве найдется хоть одна женщина, способная на это! Ведь она любила его! Разве могла она собственной рукой послать его на гильотину?^[233] Да, она Виновата во многом, но она не совершала ужасного преступления, в котором ее обвиняют.

Как бы то ни было, ее проникновенная речь, ее обаяние сотворили чудо. Под взрыв всеобщего ликования мадам Берольди освободили из-под стражи.

Несмотря на отчаянные усилия, полиции так и не удалось напасть на след Жоржа Конно. Что же касается мадам Берольди, то о ней никто больше ничего не слыхал. Она вместе с дочерью уехала из Парижа, чтобы начать новую жизнь.

Глава 17
Расследование продолжается

Вот так обстояло дело с мадам Берольди. Разумеется, не все подробности этого громкого процесса сохранились в моей памяти. Тем не менее я пересказал его довольно точно. В свое время он вызвал живейший интерес в самых широких кругах общества, в английских газетах много писали о нем, поэтому я без особого труда припомнил наиболее характерные черты этого дела.

В тот момент моему возбужденному сознанию представилось, что теперь в деле мосье Рено все ясно. Признаюсь честно, я слишком горяч, и Пуаро всегда осуждает мою дурную привычку делать поспешные выводы, хотя, думаю, в данном случае меня можно было извинить. Открытие, сделанное Пуаро в Париже, блестяще подтвердило его версию. Я был просто потрясен.

— Пуаро, — сказал я, — примите мои поздравления. Теперь мне понятно все.

Пуаро, как всегда, тщательно и неторопливо зажег свою тонкую сигарету, потом взглянул на меня.

— Стало быть, вам теперь все понятно, mon ami. Что же именно вам понятно, позвольте узнать?

— Как что? Мадам Добрэй, она же мадам Берольди — вот кто убил мосье Рено. Нет никаких сомнений, ведь эти два дела похожи, как близнецы.

— Значит, по-вашему, оправдание мадам Берольди было ошибкой? Она на самом деле виновна в подстрекательстве к убийству ее мужа?

Я вытаращил глаза.

— А как же иначе? Вы что, не согласны?

Пуаро прошелся по комнате, рассеянно подвинул на место стул и в раздумье сказал:

— Согласен. Однако всякая категоричность, вроде вашего «А как же иначе», мне кажется неуместной. Строго говоря, мадам Берольди невиновна.

— В том преступлении, возможно. Но не в этом.

Пуаро снова сел и с сомнением посмотрел на меня.

— Так вы твердо уверены, Гастингс, что мадам Добрэй убила мосье Рено?

— Да.

— Почему?

Вопрос показался мне столь нелепым, что я растерялся.

— Как почему? — Я даже запнулся. — Как это почему? Да потому… — И я умолк, чувствуя, что сказать мне нечего.

Пуаро кивнул.

— Видите, вы сразу сели на мель. Зачем было мадам Добрэй (я буду называть ее так для простоты) убивать мосье Рено? Здесь нет и намека на какой-нибудь мотив. Его смерть ровным счетом ничего ей не дает. Кем бы она ни была — его любовницей или просто шантажисткой — с его смертью она лишается дохода. Чтобы пойти на убийство, должны быть мотивы. Первое преступление — совсем другое дело. Там богатый возлюбленный только того и ждал, чтобы занять освободившееся место.

— Но ведь не только деньги толкают на убийство, — возразил я.

— Верно, — спокойно согласился Пуаро. — Есть еще два мотива. Например, состояние аффекта. Еще один, достаточно, правда, редко встречающийся, — некоторые формы психических расстройств, к которым относится, например, мания убийства или религиозный фанатизм. Эти мы можем исключить из рассмотрения.

— А как насчет убийства, совершенного в состоянии аффекта? Можете ли вы исключить его? Если мадам Добрэй была любовницей Рено и вдруг обнаружила, что он охладел к ней, разве она не могла в припадке ревности убить его?

Пуаро покачал головой.

— Если — заметьте, я говорю «если» — мадам Добрэй даже и была любовницей Рено, он не мог охладеть к ней, ведь они познакомились совсем недавно. И вообще вы очень ошибаетесь на ее счет. Эта женщина может сыграть сильную страсть. Она превосходная актриса. Но в жизни она совсем не та, какой хочет казаться. Проанализируйте ее поведение и вы поймете, что она хладнокровна и расчетлива во всех своих поступках. Ведь она подстрекала своего молодого любовника к убийству совсем не для того, чтобы потом связать с ним свою жизнь. Она метила выйти замуж за богатого американца, к которому, вероятно, была совершенно равнодушна. Если она совершила преступление, то только ради выгоды. Здесь же она ничего не выигрывает. Кроме того, как вы объясните, кто вырыл могилу? Женщине это не под силу.

— Но ведь у нее мог быть сообщник, — предположил я, не желая так легко сдаваться.

— Ну, хорошо. Перейдем к следующему вопросу. Вы сказали, что эти два преступления похожи. В чем вы видите сходство, мой друг?

Я удивленно уставился на него.

— Странно, Пуаро, вы же сами заметили это! Неизвестные в масках, «секретные документы»!

Пуаро чуть улыбнулся.

— Терпение, мой друг, прошу вас. Я не собираюсь ничего отрицать. Сходство этих двух дел не вызывает сомнений. Однако вам не кажется странным одно обстоятельство? Ведь не мадам Добрэй наплела нам всю эту чепуху — если бы было так, то все яснее ясного, — а мадам Рено! Они что, по-вашему, сообщницы?

— Я не могу в это поверить, — медленно начал я. — Но если это действительно так, мадам Рено — самая выдающаяся актриса, которая когда-либо рождалась на земле.

— О-ля-ля! — нетерпеливо воскликнул Пуаро. — В вас снова говорят чувства, а не разум! Если преступнице необходимо быть хорошей актрисой, — на здоровье! Но в данном случае разве это необходимо? Я не верю, что мадам Рено и мадам Добрэй в сговоре. Не верю по ряду причин, на некоторые из них я вам уже указал, остальные — очевидны. Следовательно, эта возможность исключается, и мы подходим наконец к истине, которая, как всегда, очень любопытна и неожиданна.

— Пуаро! — воскликнул я. — Что вам еще известно?

— Mon ami, вы сами должны сделать выводы. У вас есть «доступ к фактам». Напрягите серые клеточки. Рассуждайте, но не как Жиро, а как… Эркюль Пуаро!

— Но вы уверены, что докопались до истины?

— Мой друг, в чем-то я был непроходимо туп, но теперь наконец многое понял.

— Вам уже все ясно?

— Я разгадал, для чего мосье Рено вызвал меня.

— И вы знаете убийцу?

— Одного убийцу я знаю.

— То есть…

— Сейчас я говорю о другом деле. В данном случае налицо не одно преступление, а два. Первое я раскрыл, а второе… eh bien, признаюсь, тут я не уверен!

— Однако, Пуаро, помнится, вы сами сказали, что неизвестный, которого нашли в сарае, умер естественной смертью.

— О-ля-ля! — Пуаро нетерпеливо издал свое любимое восклицание. — Вы все еще не поняли. В одном преступлении, возможно, не было убийцы, но у нас два преступления и два трупа — вот что важно.

Последняя фраза Пуаро так ошеломила меня, что я в тревоге стал к нему приглядываться. Однако вид у него был вполне нормальный. Внезапно он встал и подошел к окну.

— А вот и он, — заметил Пуаро.

— Кто?

— Мосье Жак Рено. Я послал записку на виллу и попросил его прийти сюда.

Это сообщение сразу изменило ход моих мыслей, и я спросил Пуаро, знает ли он, что Жак Рено в ночь убийства приезжал в Мерлинвиль. Я надеялся наконец-то застать врасплох моего проницательного друга, но он, как всегда, оказался во всеоружии. Разумеется, он тоже навел справки на вокзале.

— Уверен, Гастингс, эта мысль пришла в голову не только нам с вами. Наш славный Жиро тоже наверняка побывал там.

— Но вы же не думаете… — начал было я и запнулся. — О нет, страшно подумать!

Пуаро испытующе на меня взглянул, но я не сказал больше ни слова. Меня вдруг пронзила ужасная мысль: в этом деле замешаны прямо или косвенно семь женщин — мадам Рено, мадам Добрэй и ее дочь, таинственная ночная гостья и трое служанок и всего один мужчина — старый Огюст не в счет — Жак Рено. А могилу мог вырыть только мужчина!

Развить эту ужасную мысль у меня не было времени — Жак Рено уже входил в комнату.

Пуаро деловито поздоровался с ним и сразу приступил к делу.

— Прошу вас, садитесь, мосье. Весьма сожалею, что пришлось потревожить вас, но вы, вероятно, догадываетесь, что обстановка на вилле не слишком мне благоприятствует. Мы с мосье Жиро совсем по-разному смотрим на вещи. Он, как вы понимаете, не жалует меня, и я не хотел бы, чтобы он воспользовался теми небольшими находками, которые мне удалось сделать.

— Я вас понимаю, мосье Пуаро, — ответил юноша. — Этот Жиро — отпетый грубиян, и я был бы чрезвычайно доволен, если бы кто-нибудь натянул ему нос.

— В таком случае, могу я просить вас о небольшой услуге?

— Разумеется.

— Нужно пойти на вокзал, доехать поездом до следующей станции, до Аббалака, и узнать там, не оставляли ли в ночь убийства двое иностранцев чемодан в камере-хранения. Это небольшая станция, и иностранцев там наверняка запомнили бы. Могли бы вы сделать это?

— Охотно, мосье Пуаро, — озадаченно ответил юноша, однако с полной готовностью.

— Видите ли, нам с моим другом предстоит заняться другими делами, — объяснил Пуаро. — Поезд в Аббалак отходит через четверть часа, и я бы просил вас не заходить на виллу, чтобы Жиро ничего не заподозрил.

— Хорошо, я пойду прямо на станцию.

Он поднялся и хотел было идти, но Пуаро остановил его:

— Минутку, мосье Рено, у меня вызывает недоумение одно незначительное обстоятельство. Почему сегодня утром вы не сказали мосье Отэ, что в ночь убийства были в Мерлинвиле?

Жак Рено густо покраснел. С трудом удалось ему взять себя в руки.

— Вы ошибаетесь. Я был в Шербуре, о чем и сообщил следователю сегодня утром.

Глаза Пуаро сузились, как у кошки, и вспыхнули зеленым огнем.

— В таком случае это очень распространенная ошибка, ибо ее разделяют и железнодорожные служащие. Они показали, что вы прибыли в Мерлинвиль поездом в одиннадцать сорок.

Видно было, что Жак Рено жестоко борется с собой, потом он вдруг решился.

— А если и так? Полагаю, вы не намерены обвинить меня в убийстве отца? — в запальчивости вскричал он, гордо вздернув подбородок.

— Я хотел бы знать, зачем вы приезжали сюда.

— Причина простая. Я приехал повидаться со своей невестой, мадемуазель Добрэй. Нам предстояла долгая разлука, я и сам не знал, когда мне удастся вернуться, поэтому счел необходимым встретиться с ней перед отъездом и заверить ее в своей неизменной преданности.

— И что же, вы повидали ее? — Пуаро не сводил с него глаз.

Рено несколько замялся с ответом, потом коротко бросил:

— Да.

— Что вы сделали потом?

— Убедившись, что опоздал на последний поезд, я пошел пешком в Сент-Бове. Там я достучался в гараж, нанял автомобиль и вернулся в Шербур.

— Сент-Бове? Но до него километров пятнадцать. Весьма утомительная прогулка, мосье Рено.

— Я… мне хотелось прогуляться.

Пуаро наклонил голову, как бы давая понять, что удовлетворен объяснением. Жак Рено взял шляпу и трость и вышел из комнаты. В мгновенье ока Пуаро вскочил на ноги.

— Быстрее, Гастингс. Пойдемте за ним.

Держась на почтительном расстоянии, мы шли за Жаком Рено по улицам Мерлинвиля. Убедившись, что он свернул к станции, Пуаро остановился.

— Все в порядке. Он проглотил приманку — пусть себе едет в Аббалак и расспрашивает там про несуществующий чемодан, оставленный несуществующими иностранцами. Все это я конечно же нарочно придумал, надеюсь, вы поняли?

— Вы хотели избавиться от него! — воскликнул я.

— Ваша проницательность достойна восхищения, Гастингс! А теперь, если не возражаете, мы с вами отправимся прямехонько на виллу «Женевьева».

Глава 18
Жиро действует

Дойдя до виллы, Пуаро сразу свернул к сараю, где был обнаружен покойник. Внутрь, однако, он не вошел, а остановился у скамьи, которая, как я уже упоминал, стояла в нескольких ярдах от сарая. Крадущимся шагом он приблизился к живой изгороди, отделявшей виллу «Женевьева» от виллы «Маргерит», и раздвинул кусты.

— Если повезет, — бросил он мне через плечо, — мы сможем увидеть в саду мадемуазель Марту. Хотелось бы поговорить с ней, не нанося, однако, визита на виллу «Маргерит». А! Отлично. Вот и она. Тсс! Мадемуазель! Тсс! Un moment, s'il vous plait^[234].

Я подошел как раз в тот момент, когда слегка встревоженная неожиданным окликом Марта Добрэй подбежала к изгороди.

— Всего одно слово, мадемуазель, если позволите?

— Конечно, мосье Пуаро, — с готовностью ответила она, однако в глазах ее таились тревога и страх.

— Мадемуазель, помните, как вы нагнали меня на дороге в тот день, когда мы со следователем приходили в ваш дом? Вы еще спросили меня, подозревают ли кого-нибудь конкретного.

— А вы мне ответили, что подозревают двух чилийцев, — проговорила она, слегка задохнувшись и прижимая левую руку к груди.

— Не желаете ли снова задать мне тот же вопрос, мадемуазель?

— То есть как?

— Видите ли, если бы вы сейчас задали мне этот вопрос, я ответил бы вам по-другому. Подозреваемый есть, но он не чилиец.

— Кто же? — Вопрос еле слышно сорвался с ее полураскрытых губ.

— Мосье Жак Рено.

— Что? — крикнула она. — Жак? Не может быть! Кто осмелился заподозрить его?

— Жиро.

— Жиро! — Лицо ее побледнело. — Я боюсь этого человека. Он безжалостен. Он… он… — Она осеклась.

Но внезапно в глазах у нее появилось выражение решимости и отваги. В этот миг я понял, что передо мной борец. Пуаро тоже внимательно следил за выражением ее лица.

— Вам известно, конечно, что в ночь убийства он был здесь? — спросил Пуаро.

— Да, — ответила она рассеянно, думая, очевидно, о чем-то другом. — Он говорил мне.

— Очень неразумно было с его стороны пытаться скрыть этот факт, — рискнул заметить Пуаро.

— Да, да, — нетерпеливо согласилась она. — Но нельзя терять времени на бесплодные сожаления. Нужно его спасти. Он невиновен, конечно, но для такого человека, как Жиро, это ничего не значит. Он думает только о своей карьере. Он должен арестовать кого-нибудь, вот он и арестует Жака.

— Обстоятельства складываются весьма неблагоприятно для мосье Жака, — заметил Пуаро. — Вы ведь понимаете это?

Она твердо взглянула на него.

— Я не ребенок, мосье. У меня достанет мужества смотреть фактам в лицо. Он невиновен, и мы должны спасти его, — сказала она с отчаянной решимостью, потом, нахмурившись, замолчала, погруженная в свои мысли.

— Мадемуазель, — начал Пуаро, проницательно глядя на нее, — может быть, вы что-нибудь утаили, о чем сейчас могли бы рассказать?

Она кивнула с растерянным видом.

— Да, вы правы, только я не знаю, поверите ли вы мне. Это очень странно…

— И все-таки расскажите, пожалуйста.

— Ну так вот. Мосье Жиро послал за мной, ему взбрело в голову, что, может быть, я смогу опознать того человека. — Она кивнула в сторону сарая. — Нет, я его никогда не видела прежде. Во всяком случае, так мне тогда показалось. Но потом я все думала…

— И что же?

— Это может быть совсем не то, однако я почти уверена… Хорошо, я расскажу. В тот день, когда убили мосье Рено, утром я гуляла здесь, в саду. Вдруг слышу громкие мужские голоса, точно кто-то ссорится. Я раздвинула кусты и увидела мосье Рено и какого-то бродягу, страшного, в грязных лохмотьях. Он то канючил, то как будто угрожал мосье Рено. Я догадалась, что он требует денег. Тут меня позвала шатал, и я вынуждена была уйти. Вот и все, только… я почти уверена, что покойник в сарае — это и есть тот бродяга.

— Почему же вы сразу не рассказали об этом, мадемуазель? — вскричал Пуаро.

— Потому что сначала мне показалось, что его лицо кого-то смутно мне напоминает. Он ведь был одет совсем по-другому и, судя по одежде, явно принадлежит к сословию людей состоятельных.

Тут девушку кто-то окликнул.

— Maman, — шепнула Марта. — Мне надо идти.

И она быстро скользнула за деревья.

— Пойдемте, — сказал Пуаро, беря меня под руку, и направился к вилле «Женевьева».

— Ну и что вы об этом думаете? — спросил я, снедаемый любопытством. — Правду ли она нам рассказала или придумала эту историю, чтобы отвести подозрение от своего возлюбленного?

— История интересная, — сказал Пуаро, — но я уверен, девушка сказала нам чистую правду. Мадемуазель Марта нечаянно сказала правду и о Жаке Рено, тем самым изобличив его во лжи. Вы помните, как он замялся, когда я спросил его, видел ли он Марту Добрэй в ночь убийства? Он помолчал, потом сказал «да». Я заподозрил, что он лжет. Поэтому и хотел повидать мадемуазель Марту, пока он не успел предупредить ее. Всего три слова, и я узнал то, что хотел. Когда я спросил ее, знает ли она, что Жак Рено был здесь в ту ночь, она ответила: «Да, он говорил мне». А теперь, Гастингс, скажите, что делал здесь Жак Рено в тот роковой вечер? Если он не виделся с мадемуазель Мартой, то с кем же он виделся?

— Нет, Пуаро, — вскричал я, охваченный ужасом, — неужели вы верите, что этот мальчик убил своего отца!

— Mon ami, — отвечал Пуаро. — Вы неисправимый идеалист! Мне известны случаи, когда женщины убивали своих детей, чтобы получить страховку! После этого всему поверишь.

— Ну, хорошо, а мотив?

— Деньги, разумеется. Вспомните, ведь Жак Рено думал, что после смерти отца он получит половину его состояния.

— А бродяга? Как быть с ним?

Пуаро пожал плечами.

— Жиро, конечно, скажет, что это соучастник, бандит, который помог молодому Рено совершить преступление и которого тот потом убрал.

— А как же волос на черенке ножа? Женский волос?

— О! — воскликнул Пуаро, улыбаясь во весь рот. — В этом-то вся соль. Ведь Жиро надеется сыграть с нами злую шутку. Он уверен, что это вовсе и не женский волос. Вспомните, как носят волосы нынешние молодые люди — они зачесывают их ото лба назад, напомаживают, брызгают туалетной водой, чтобы они лежали гладко. А для этого волосы должны быть довольно длинные.

— Так вы разделяете точку зрения Жиро?

— Нет, — ответил Пуаро, загадочно улыбаясь. — Я уверен, что это волос женщины. Более того, я знаю, кому он принадлежит.

— Мадам Добрэй, — уверенно заявил я.

— Возможно, — сказал Пуаро, насмешливо глядя на меня.

На этот раз я сдержался и не подал виду, что уязвлен снисходительным тоном моего друга.

— Что мы собираемся здесь делать? — спросил я, когда мы вошли в холл виллы «Женевьева».

— Хочу осмотреть вещи мосье Жака Рено, потому и отослал его на несколько часов.

Аккуратно, не торопясь, Пуаро выдвигал ящик за ящиком, просматривал их содержимое и снова все укладывал точно на прежнее место. На редкость нудное занятие. Пуаро рылся в воротничках, пижамах и носках. Мурлыкающий звук автомобильного двигателя привлек мое внимание, и я выглянул в окно. Сонное оцепенение мгновенно слетело с меня.

— Пуаро! — закричал я. — Подъехал автомобиль. Там Жиро, Жак Рено и двое жандармов.

— Sacre tormerre!^[235] — буркнул Пуаро. — Скотина Жиро, не мог повременить! Не успею теперь как следует уложить вещи в последний ящик. Помогите же мне!

Он бесцеремонно вытряхнул вещи прямо на пол. Это были в основном галстуки и носовые платки. Внезапно радостно вскрикнув, Пуаро поднял небольшой картонный квадратик, очевидно, фотографию. Сунув его в карман, он кое-как побросал все обратно в ящик и, схватив меня за руку, потащил из комнаты вниз по лестнице. В холле стоял Жиро, внимательно рассматривая арестованного.

— Добрый день, мосье Жиро, — сказал Пуаро. — Что тут у вас?

Жиро кивнул на Жака.

— Пытался удрать, но меня не проведешь. Арестован по подозрению в убийстве своего отца, мосье Поля Рено.

Пуаро обернулся и посмотрел на молодого человека, который стоял, безвольно привалившись к двери. Лицо у него было пепельно-серое.

— Что скажете на это, jeune homme?^[236]

Жак Рено смотрел на него, точно не узнавая.

— Ничего, — вяло проронил он.

Глава 19
Я напрягаю свои серые клеточки

Меня точно громом поразило. До последней минуты я не мог заставить себя поверить в виновность Жака Рено. Когда Пуаро обратился к нему, я ожидал, что он с негодованием отвергнет все обвинения. А он стоит у стены, белый как мел, безвольно обмякший, и с его губ срывается это убийственное «Ничего»! Как тут не поверить…

Однако Пуаро, повернувшись к мосье Жиро, спокойно спросил:

— На каком основании его арестовали?

— Думаете, я так все вам и выложу?

— Я прошу вас об этом, как о личном одолжении.

Жиро подозрительно посмотрел на него. Он разрывался между желанием нагрубить Пуаро и соблазном покрасоваться перед соперником своей блестящей победой.

— По-вашему, я совершил ошибку? — усмехнулся он.

— Меня бы это не удивило, — ответил Пуаро чуть-чуть лукаво.

Лицо Жиро стало багровым.

— Eh bien, пойдемте. Вы сами во всем убедитесь.

Он распахнул дверь, и мы вошли в гостиную, оставив Жака Рено под присмотром двух жандармов.

— Итак, мосье Пуаро, — начал Жиро, кладя шляпу на стол. — Я преподам вам небольшой урок по части новейших методов сыска. Расскажу, как работаем мы, современные детективы. — И сколько же сарказма было в его тоне!

— Bien!^[237] — ответил Пуаро, приготовившись слушать. — А я покажу вам, как превосходно умеем слушать мы, старая гвардия.

И он откинулся в кресле, закрыв глаза, но тут же приоткрыл их:

— Не беспокойтесь, я не усну. Буду внимать вам, затаив дыхание.

— Само собой, — самодовольно заговорил Жиро, — я сразу разгадал эту идиотскую затею с чилийцами. Действительно, тут замешаны двое, но никакие это не иностранцы! Все это сплошной обман.

— Весьма похвально, мой дорогой Жиро, — пробормотал Пуаро. — Оказывается, даже этот коварный трюк со спичкой и окурком не удался им.

Жиро метнул на своего соперника свирепый взгляд, но продолжал говорить:

— Далее: в этом деле непременно присутствует мужчина, который вырыл могилу. От этого преступления никто не получил выгоды, однако кое-кто думает, что получит ее. Известно, что Жак Рено поссорился с отцом и угрожал ему. Мотив преступления ясен. Теперь о технической стороне дела. В ночь убийства Жак Рено был в Мерлинвиле. Он утаил это обстоятельство, и мои подозрения превратились в уверенность. Затем мы обнаруживаем вторую жертву, убитую тем же самым ножом. Нам известно, когда украли нож. Капитан Гастингс называет точное время. Жак Рено, вернувшийся из Шербура, — единственный, кто мог взять нож. Я готов поручиться за всех остальных обитателей дома.

Пуаро прервал его:

— Тут вы ошибаетесь. Есть еще один человек, который мог украсть нож.

— Мосье Стонор, вы хотите сказать? Но он подъехал прямо к парадному входу в автомобиле, который нанял в Кале. О, уж поверьте, я учел все. Мосье Жак Рено прибыл поездом. С момента его приезда до момента, когда он появился здесь, в доме, прошел целый час. Он конечно же видел, как капитан Гастингс и его спутница вышли из сарая, незаметно проскользнул туда, взял нож, а потом заколол своего сообщника…

— Который уже был мертв!

Жиро пожал плечами.

— Возможно, Жак Рено не заметил этого, подумал, что тот просто спит. Несомненно, они виделись после убийства мосье Рено. Во всяком случае, Жак Рено понимал, что появление второго трупа очень запутает дело. И он не ошибся.

— Однако мосье Жиро не проведешь! — пробормотал Пуаро.

— Смейтесь, смейтесь! Я сейчас вам представлю последнее неопровержимое доказательство. То, что рассказывает мадам Рено, — ложь, выдумка от начала до конца. Мы знаем, что мадам Рено любила мужа, однако она лжет, чтобы спасти его убийцу. Ради кого может солгать женщина? Ради себя, ради возлюбленного и, конечно, ради своего ребенка. Вот вам неопровержимое доказательство. Тут уж никуда не денешься!

Жиро, раскрасневшийся и торжествующий, умолк. Пуаро не спускал с него глаз.

— Вот моя версия, — добавил Жиро. — Что вы на это скажете?

— Только то, что вы не учли одного обстоятельства.

— Какого же?

— Жак Рено, вероятно, хорошо знал планировку поля для гольфа и понимал, что тело обнаружат сразу, как только начнут сооружать «препятствие».

Жиро громко расхохотался.

— Что за чушь вы сморозили! Да ведь Жак Рено хотел, чтобы тело нашли. Пока не найдено тело и не установлен факт смерти, он не может вступить во владение наследством.

Я увидел, как глаза Пуаро вспыхнули зеленым огнем. Он поднялся с кресла.

— В таком случае зачем было его хоронить? — вкрадчиво спросил он. — Подумайте, Жиро. Если Жак Рено хотел, чтобы тело нашли как можно скорее, зачем вообще понадобилось рыть могилу?

Жиро молчал. Видимо, этот вопрос застал его врасплох. Он пожал плечами, как бы давая понять, что не придает доводам своего противника особого значения.

Пуаро направился к двери. Я последовал за ним.

— Вы не учли еще одно обстоятельство, — бросил он через плечо.

— Какое?

— Кусок свинцовой трубы, — сказал Пуаро и вышел из гостиной.

Жак Рено все еще стоял в холле с бледным, лишенным выражения лицом, но когда мы вошли, метнул в нашу сторону быстрый взгляд. В этот момент на лестнице послышались шаги. Это спускалась мадам Рено. Увидев сына, стоящего между двумя блюстителями закона, она замерла.

— Жак, — сказала она дрожащим голосом. — Жак, что это значит?

Он смотрел на нее остановившимся взглядом.

— Они арестовали меня, мама.

— Что?!

Она пронзительно вскрикнула, покачнулась и тяжело рухнула на лестницу — никто и опомниться не успел. Мы бросились ее поднимать. Пуаро первым нарушил молчание:

— Она разбила голову о край ступени. Думаю, не обойдется без сотрясения мозга. Если Жиро захочет получить показания от нее, ему придется подождать. Сознание вернется к ней вряд ли раньше чем через неделю.

Тут прибежали Дениз и Франсуаза, и, оставив мадам Рено на их попечение, Пуаро покинул дом. Он шел опустив голову и озабоченно хмурился. Немного помолчав, я все же отважился спросить его:

— Стало быть, вопреки всем уликам, вы верите, что Жак Рено невиновен?

Пуаро ничего не ответил. Наконец после долгого молчания он сурово сказал:

— Не знаю, Гастингс. Есть еще надежда. Жиро, конечно, кругом неправ. Если даже Жак Рено виновен, доводы Жиро здесь ни при чем. Самая веская улика против него известна только мне одному.

— Какая улика? — спросил я потрясенно.

— Напрягите ваши серые клеточки, охватите мысленным взором все дело целиком, и вы сами догадаетесь.

Пуаро нередко давал мне такие дразнящие, как я их называл, ответы.

Не дожидаясь, пока я что-нибудь соображу, ой снова заговорил:

— Пойдемте на берег, сядем там где-нибудь, полюбуемся взморьем и подумаем о нашем деле. Разумеется, я могу рассказать вам все, что мне известно, но предпочел бы, чтобы вы сами докопались до истины — не все же мне водить вас за ручку.

Мы устроились на поросшем травой холме, откуда открывался вид на море.

— Думайте, мой друг, думайте, — ободряюще сказал Пуаро. — Приведите в порядок свои мысли. Действуйте методически, подчините процесс мышления строгой дисциплине. В этом секрет успеха.

Честно стараясь внять наставлениям моего друга, я принялся перебирать в уме и сопоставлять все подробности этого запутанного дела. Внезапно я вздрогнул — некая догадка с ошеломляющей ясностью вспыхнула в моем сознании. Мысль лихорадочно заработала, строя мою собственную гипотезу.

— Вижу, вам уже пришла в голову какая-то интересная мысль, mon ami! Превосходно. Мы делаем успехи.

Я приподнялся и раскурил трубку.

— Пуаро, — сказал я, — похоже, мы с вами кое-что проглядели. Говорю мы, хотя точнее было бы сказать я. Однако вы сами виноваты с вашей вечной манерой скрытничать. Итак, повторяю, мы кое-что проглядели. В этом деле замешан некто, о ком мы совсем забыли.

— И кто же он? — спросил Пуаро. Глаза его весело поблескивали.

— Жорж Конно!

Глава 20
Еще одно поразительное открытие

Не успел я опомниться, как Пуаро пылко обнял меня и запечатлел на моей щеке поцелуй.

— Enfin!^[238] Наконец-то сообразили! А главное — самостоятельно. Превосходно! Продолжайте, вы на правильном пути. Несомненно, мы совершили непростительную ошибку — забыли о Жорже Конно.

Я был так польщен похвалами моего друга, что никак не мог собраться с мыслями. Наконец, сделав над собой усилие, я сказал:

— Жорж Конно исчез двадцать лет назад, однако у нас нет оснований предполагать, что он умер.

— Aucunement^[239],— согласился Пуаро. — Продолжайте, пожалуйста.

— Поэтому будем исходить из того, что он жив…

— Совершенно верно.

— …или был жив до недавнего времени.

— Браво, Гастингс! De mieux en mieux!^[240]

— Предположим, — продолжал я, все более воодушевляясь, — жизнь его не задалась, он впал в нужду, стал преступником, грабителем, бродягой — не знаю, кем еще. Случай занес его в Мерлинвиль. Здесь он встречает женщину, которую никогда не переставал любить.

— Так-так! Весьма романтично, — насторожился Пуаро.

— От любви до ненависти — один шаг, — припомнил я избитую истину. — Как бы то ни было, Жорж Конно встречает свою бывшую возлюбленную, которая живет здесь под чужим именем, и узнает, что у нее есть любовник — некий Рено, англичанин. Жорж Конно кипит злобой, он не забыл, как с ним обошлись. Он затевает ссору с Рено, подстерегает его, когда тот идет к своей любовнице, и убивает ударом ножа в спину. Испугавшись того, что он натворил, Конно принимается рыть могилу. Тут, вероятно, мадам Добрэй выходит встретить любовника. Она сталкивается с Конно, и между ними происходит душераздирающая сцена. Он тащит ее в сарай, но с ним внезапно случается припадок эпилепсии, и он умирает. Предположим, в это время появляется Жак Рено. Мадам Добрэй рассказывает ему о своем прошлом, упирая главным образом на то, как ужасно скажется оно на будущности ее дочери, если станет достоянием гласности, и внушает ему, что спасение только в одном — спрятать концы в воду. Жак Рено, видя, что убийца его отца мертв, соглашается. Он идет к матери и убеждает ее помочь им. Мадам Рено ничего не остается, как позволить связать себя. Остальное нам известно. Ну как, Пуаро, что вы скажете на это? — бросил я, небрежно развалясь. Меня просто распирало от гордости.

Пуаро в раздумье разглядывал меня.

— Кажется, вам самое время заняться сочинением драм-для синематографа, mon ami, — сказал он наконец.

— Вы хотите сказать…

— То, что вы мне сейчас рассказали, — это же добротный фильм, не имеющий, однако, к реальной жизни никакого отношения.

— Согласен, я не отработал подробности, но…

— Более того, вы вообще выказали к ним великолепное пренебрежение. Стоит ли обращать внимание на какие-то мелочи, на то, например, как одеты покойники? Вы полагаете, очевидно, что, заколов свою жертву, Конно снял костюм с мосье Рено, переоделся в него, а потом снова воткнул нож ему в спину?

— Но какое это имеет значение, — бросил я раздраженно. — Он мог, например, еще раньше, пригрозив мадам Добрэй, получить у нее одежду и деньги.

— Пригрозив ей, да? Вы что, всерьез настаиваете на этой версии?

— Разумеется. Он пригрозил ей, что разоблачит ее перед Рено. А это означает, что рушатся надежды на брак ее дочери.

— Вы ошибаетесь, Гастингс. Он не мог шантажировать ее, ибо все козыри были у нее на руках. Вспомните, ведь Жорж Конно и по сей день разыскивается за убийство. Одно ее слово — и он отправится прямо на гильотину.

Я был вынужден, правда с большой неохотой, согласиться с Пуаро.

— В вашу версию, — язвительно заметил я, — эти детали, разумеется, вписываются как нельзя лучше?

— Моя версия не грешит против истины, — спокойно ответил Пуаро. — Поэтому в нее укладываются все подробности этого дела. А вот вы в ваших рассуждениях допускаете существенные ошибки. Все эти тайные полночные свидания, любовные страсти — плод вашего воображения, которое заводит вас Бог знает куда. Расследуя преступление, мы не должны выходить за рамки обыденной жизни. Хотите, я продемонстрирую вам свои методы?

— О, прошу вас, сделайте одолжение!

Пуаро выпрямился и начал говорить, сопровождая свою речь энергическими жестами:

— Начну, как и вы, с личности Жоржа Конно. Итак, установлено, что версия с участием таинственных русских, выдвинутая в суде мадам Берольди, — чистейшая выдумка, состряпанная ею, и только ею, в том случае, конечно, если она не была соучастницей преступления. Если же она виновна в соучастии, то эту версию могла сочинить как она, так и Жорж Конно.

Далее, в деле, которое мы расследуем сейчас, фигурирует такая же нелепая выдумка об иностранцах. Как я уже говорил, факты свидетельствуют, что едва ли мадам Добрэй инспирировала это преступление. Итак, нам остается предположить, что мысль о нем зародилась в голове Жоржа Конно. Следовательно, задумал это преступление Жорж Конно, а соучастницей его стала мадам Рено. Она, так сказать, на первом плане, а за ней маячит тень человека, чье теперешнее имя, вымышленное, разумеется, нам не известно.

Итак, давайте внимательно рассмотрим дело Рено с самого начала, отмечая в хронологическом порядке наиболее существенные события. Есть у вас карандаш и записная книжка? Отлично. Итак, какое событие идет у нас первым номером?

— Письмо к вам?

— Да, из него мы впервые узнали об этом деле, но не оно знаменовало его начало. Первым и чрезвычайно важным обстоятельством я бы счел перемены, которые произошли с мосье Рено вскоре после приезда в Мерлинвиль и которые отмечают несколько свидетелей. Следует обратить внимание на его дружбу с мадам Добрэй и на факт вклада на ее счет значительных сумм денег. Отсюда перейдем прямо к событиям двадцать третьего мая.

Пуаро помолчал, откашлялся и предложил мне записать:

«Двадцать третье мая. Мосье Рено ссорится со своим сыном, который хочет жениться на Марте Добрэй. Сын уезжает в Париж.

Двадцать четвертое мая. Мосье Рено изменяет завещание. Все свое состояние он оставляет жене.

Седьмое июня. Ссора с бродягой в саду, засвидетельствованная Мартой Добрэй.

Письмо, адресованное Эркюлю Пуаро, с просьбой о помощи.

Телеграмма, посланная мосье Жаку Рено, с приказанием отбыть в Буэнос-Айрес на „Анзоре“.

Шофер Мастерс получает отпуск.

Ночной визит неизвестной дамы. Провожая ее, мосье Рено говорит: „Да, да… но сейчас, ради Бога, уходите…“»

Пуаро помолчал.

— А теперь, Гастингс, проанализируйте все факты один за другим, каждый в отдельности и в общей связи. Подумайте, может быть, вы увидите все дело в новом свете.

Я постарался добросовестно проделать все, что от меня требовалось. Наконец я выдавил из себя довольно неуверенно:

— Ну, что касается первого пункта, кажется, здесь возможны две версии — шантаж или страстное увлечение.

— Определенно, шантаж. Вы ведь слышали, что рассказал Стонор о характере и привычках мосье Рено.

— Однако мадам Рено не разделяет его мнения, — возразил я.

— Показания мадам Рено ни в коей мере не заслуживают доверия, мы уже убедились в этом. Поэтому следует полагаться на свидетельство Стонора.

— И все же если у Рено была любовная связь с женщиной по имени Белла, то нет ничего удивительного в том, что он страстно увлекся мадам Добрэй.

— Разумеется, ничего удивительного. Но чем вы можете подтвердить эту связь с некой Беллой, Гастингс?

— Письмом. Вы забыли о письме, Пуаро.

— Отнюдь. Я ничего не забыл. Однако почему вы так уверены, что письмо адресовано мосье Рено?

— Ну как же, письмо нашли у него в кармане, и… и…

— И все! — оборвал меня Пуаро. — В письме не упоминается никакого имени, и вообще неизвестно, кому оно адресовано. Мы предположили, что оно адресовано мосье Рено только потому, что нашли его в кармане плаща, который был на убитом. Однако, mon ami, что-то в этом плаще мне сразу показалось странным. Помните, я измерил его и сказал, что он слишком длинный.

Мое замечание должно было натолкнуть вас на некую мысль.

— А я думал, вы это просто так сказали, — признался я.

— О, quelle idee! Потом вы видели, что я измеряю плащ мосье Жака Рено. Eh bien, выясняется, что мосье Жак носит слишком короткий плащ. Сопоставьте эти два факта и учтите еще один — мосье Жак Рено, торопясь на поезд, выскочил из дома сломя голову. А теперь скажите, какой вывод можно сделать из этого.

— Кажется, понимаю, — медленно проговорил я. Смысл высказываний Пуаро начал постепенно доходить до меня. — Это письмо было адресовано не отцу, а сыну. В волнении и спешке мосье Жак схватил плащ отца.

Пуаро кивнул.

— PrecisSment!^[241] Потом мы еще вернемся к этому вопросу. А теперь просто примем к сведению, что письмо не имеет никакого отношения к мосье Рено-отцу, и перейдем к нашей хронологической записи.

— «Двадцать третье мая, — прочел я. — Мосье Рено ссорится с сыном, который хочет жениться на Марте Доорэй. Сын уезжает в Париж». Не знаю, что к этому добавить. Изменение завещания тоже, кажется, вполне понятно. Это прямое следствие ссоры.

— Тут я с вами согласен, mon ami, — по крайней мере, в том, что касается повода. Однако каковы истинные причины этого поступка мосье Рено?

Я удивленно вытаращил глаза.

— Конечно, гнев, вызванный неповиновением сына.

— Однако же мосье Рено писал ему в Париж теплые письма, исполненные родительской любви.

— Да, так говорит Жак Рено, но ведь писем он нам не предъявил.

— Ну ладно, оставим пока эту тему.

— Так, теперь переходим к тому дню, когда случилась трагедия. Вы расположили утренние события в определенном порядке. Это ведь не случайно?

— Я проверил — письмо ко мне отправлено одновременно с телеграммой мосье Жаку. Вскоре после этого Мастерса уведомили, что он может взять отпуск. Полагаю, ссора с бродягой предшествовала этим событиям.

— Но точно установить время можно, только снова расспросив мадемуазель Доброй.

— В этом нет никакой необходимости, я уверен. А если вы не понимаете этого, Гастингс, значит, вы ничего не понимаете.

С минуту я молча смотрел на него.

— Ну, конечно же! Я просто идиот. Ведь если бродяга — это Жорж Конно, то именно после ссоры с ним мосье Рено насторожился, отослал шофера — он подозревал, что тот подкуплен, — телеграфировал сыну и написал вам.

Легкая улыбка тронула губы Пуаро.

— А вас не удивляет, что мосье Рено употребляет в письме точно такие же выражения, как и мадам Рено в своих показаниях? Если он упоминает Сантьяго, только чтобы ввести нас в заблуждение, то зачем посылает туда сына?

— Это непонятно. Возможно, потом мы найдем какое-нибудь объяснение. И наконец, вечер, визит таинственной дамы. Сказать откровенно, я сбит с толку, если, конечно, это не мадам Добрэй, как твердит Франсуаза.

Пуаро покачал головой.

— Ах, друг мой, да соберитесь же с мыслями! Вспомните эпизод с чеком, вспомните, что имя Белла Дьювин что-то напоминает Стонору. Думаю, не требует доказательств, что Белла Дьювин — имя той дамы, которая писала мосье Жаку и которая посетила мосье Рено тем вечером. Возможно, она хотела видеть Жака, а возможно, с самого начала хотела говорить именно с его отцом, этого мы точно не знаем, но, думаю, имеем основание предположить, что произошло. Наверное, она призналась, что у нее есть права на Жака, может быть, показала мосье Рено его письма к ней. Вероятно, мосье Рено попытался откупиться от нее и выписал чек, а возмущенная Белла Дьювин тут же разорвала его. Ее письмо Жаку — это письмо искренне любящей женщины, и, вероятно, предложение мосье Рено глубоко оскорбило ее. Видимо, ему все же удалось как-то отделаться от мисс Дьювин. То, что он сказал ей на прощание, — чрезвычайно важно.

— «Да, да, но сейчас, ради Бога, уходите», — процитировал я. — Не вижу в этих словах ничего особенного. Пожалуй, в них сквозит некоторое нетерпение, и только.

— Именно. Мосье Рено отчаянно старается как можно скорее отделаться от девушки. Почему? Не только потому, что этот разговор ему неприятен. Нет, он упускает драгоценное время. Какая-то причина заставляла его спешить.

— Что же это за причина? — спросил я озадаченно.

— Давайте подумаем вместе. Что это может быть? Немного позже произошел инцидент с часами, помните? И мы снова убеждаемся, что время играет чрезвычайно важную роль в этом преступлении. Вот тут мы приближаемся к самому драматическому моменту. Белла Дьювин уходит в половине одиннадцатого. По свидетельству разбитых часиков, преступление было совершено или, во всяком случае, подготовлено до полуночи. Итак, мы рассмотрели все события, предшествовавшие убийству, кроме одного. Бродяга к тому моменту, когда его обнаружили, был мертв, по словам доктора, по меньшей мере уже двое суток, а возможно, и трое. Итак, не имея других фактов, кроме тех, что мы обсудили, я считаю, что его смерть наступила утром седьмого июня.

Я ошеломленно уставился на Пуаро.

— Как? Почему? Откуда вы это взяли?

— Логика развития событий неумолимо приводит к такому выводу. Mon ami, я шаг за шагом подводил вас к нему. Разве вы еще не поняли того, что так и бросается в глаза?

— Дорогой Пуаро, весьма сожалею, но мне ничего не бросается. Мне казалось, я начал уже что-то понимать, но теперь безнадежно и окончательно запутался. Ради Бога, не томите меня, скажите, кто убил мосье Рено?

— Вот этого-то я и сам пока точно не знаю.

— Но вы же сказали, что это бросается в глаза!

— Мы говорим о разных вещах, мой друг. Не забывайте, мы расследуем два преступления и, как я уже заметил однажды, мы имеем необходимые нам два трупа. Ну, ну, ne vous impatientez pas!^[242]Сейчас объясню. Для начала используем психологический подход. Рассмотрим три момента, когда обнаруживаются резкие перемены в характере и поступках мосье Рено, три переломных, с точки зрения психологии, момента. Первый имеет место сразу после того, как он поселился в Мерлинвиле, второй — после ссоры с сыном, третий — утром седьмого июня. Теперь о причинах. Момент номер один мы можем приписать встрече с мадам Добрэй, момент номер два тоже косвенно связан с ней, ибо касается брака мосье Рено-сына с ее дочерью. Момент номер три покрыт тайной, и нам предстоит проникнуть в нее, используя дедуктивный метод. А теперь, мой друг, позвольте мне задать вам один вопрос: кто, по-вашему, задумал это преступление?

— Жорж Конно, — ответил я неуверенно, с опаской глядя на Пуаро.

— Совершенно верно. Помните, Жиро изрек как-то, что женщина наверняка солжет в трех случаях: во имя своего спасения, во имя спасения возлюбленного и во имя спасения ребенка. Мы согласились, что именно Жорж Конно навязал мадам Рено эту выдумку про иностранцев, однако Жорж Конно это не Жак Рено, откуда следует, что третий случай исключается, первый — тоже, ибо мы приписываем преступление Жоржу Конно. Итак, мы вынуждены обратиться ко второму случаю — мадам Рено лгала ради спасения человека, которого она любила, иными словами, ради спасения Жоржа Конно. Вы согласны с этим?

— Да, — признался я. — Рассуждения весьма логичны.

— Bien! Мадам Рено любит Жоржа Конно. Кто же в таком случае Жорж Конно?

— Бродяга.

— Располагаем ли мы свидетельством того, что мадам Рено любила бродягу?

— Нет, но…

— Отлично. Не цепляйтесь за версии, которые не подтверждаются фактами. Лучше задайтесь вопросом, кого на самом деле любила мадам Рено?

Я в полном замешательстве пожал плечами.

— Mais oui^[243], вам же отлично это известно. Кого любила мадам Рено столь преданно, что упала без чувств, увидев его тело?

Я ошарашенно уставился на Пуаро.

— Своего мужа? — У меня челюсть отвисла от изумления.

Пуаро кивнул.

— Своего мужа или… Жоржа Конно, называйте его как хотите.

Я постарался взять себя в руки.

— Это невозможно.

— Отчего же? Ведь вы только что согласились, что мадам Добрэй имела основание шантажировать Жоржа Конно?

— Да, но…

— И разве она не шантажировала мосье Рено, причем весьма успешно?

— Да, вероятно, так и было, но…

— Не забудьте, что мы ничего не знаем о мосье Рено, о его прошлом, о его юности. Ничего, кроме того, что двадцать два года назад вдруг появился некий француз канадского происхождения.

— Да. Все это так, — сказал я несколько более уверенно, — однако, сдается мне, вы упустили из виду одно вопиющее обстоятельство.

— Какое же, мой друг?

— Ну как же, мы сошлись на том, что это преступление задумал Жорж Конно. Стало быть, мы приходим к абсурдному выводу, что он задумал свое собственное убийство!

— Eh bien, mon ami, — безмятежно отозвался Пуаро. — Именно это он и сделал!

Глава 21
Пуаро излагает свою версию

Неторопливо и размеренно начал Пуаро свое повествование.

— Вас удивляет, мой друг, что человеку пришлось задумать свое собственное убийство? Удивляет настолько, что вы готовы отвергнуть факт, сочтя его досужим вымыслом. А сами придумываете абсолютно неправдоподобную историю, столь далекую от реальной жизни, что ей место только в синематографе. Да, мосье Рено планировал собственную смерть, однако от вашего внимания, видимо, ускользнула одна немаловажная деталь — он вовсе не собирался умирать.

Я недоуменно покачал головой.

— Не удивляйтесь, на самом деле это проще простого, — улыбнулся Пуаро. — Для преступления, задуманного мосье Рено, убийца не нужен, а вот покойник, как я уже говорил, просто необходим. Давайте восстановим всю цепь событий на этот раз под другим углом зрения.

Жорж Конно бежит от правосудия в Канаду. Здесь он женится, под вымышленным именем, разумеется, а потом наживает в Южной Америке огромное состояние. Однако ностальгия не оставляет его. Минуло двадцать лет, он неузнаваемо изменился. Кроме того, он стал столь богат и респектабелен, что никому и в голову не пришло бы заподозрить в нем преступника, некогда бежавшего от правосудия. Конно решает вернуться в Европу, полагая, что ему уже ничто не угрожает. Он обосновывается в Англии, но лето решил провести во Франции. И тут невезение, а быть может, карающая десница слепой судьбы, порою настигающая грешника и воздающая ему за содеянное зло, приводит его в Мерлинвиль, где он встречает женщину, вероятно единственную во всей Франции, которая не может не узнать его. Разумеется, для мадам Добрэй он — золотоносная жила, и она не замедлила воспользоваться преимуществами своего положения. Мосье Рено беспомощен, он попадает в полную от нее зависимость. А она тянет и тянет из него деньги.

Потом случается то, что должно было случиться. Жак Рено, который чуть ли не каждый день видится с прелестной мадемуазель Мартой Добрэй, влюбляется в нее и хочет на ней жениться. Намерения сына приводят мосье Рено в ярость. Он готов любой ценой воспрепятствовать этому браку. Жаку ничего не известно о прошлом его отца, но мадам Рено знает все. Это женщина с чрезвычайно сильным характером, страстно преданная своему мужу. Рено советуется с ней. Он видит только один выход — исчезнуть. Необходимо уверить всех, что он умер, бежать в другую страну и начать новую жизнь под другим именем. Мадам Рено, разыграв роль безутешной вдовы, спустя некоторое время вновь соединится с ним. Важно только, чтобы состояние осталось в ее руках, и мосье Рено изменяет завещание. Как они вначале собирались раздобыть покойника, не знаю — достать, например, у студентов скелет и придать ему вид сожженного трупа или придумать еще что-нибудь в этом роде, — но прежде, чем их план окончательно созрел, подвернулся случай, сыгравший им на руку. К ним в сад забрел какой-то грязный оборванец, наглый и бранчливый. Мосье Рено хотел вытолкать его вон, между ними завязалась борьба, и вдруг бродяга упал, сраженный припадком эпилепсии, и тут же скончался. Рено позвал жену, и они вдвоем затащили покойника в сарай, который, как мы знаем, находится неподалеку. Супруги понимают, что судьба подарила им редкую удачу. Бродяга правда, совсем не похож на Рено, однако внешность у него типичного француза и возраст тоже вполне подходящий. Этого достаточно.

Я будто вижу, как они сидят на скамейке у сарая, где их не могут услышать из дома, и обсуждают ситуацию. Тут же созрел план. Опознать тело должна только мадам Рено. Жака и шофера, который вот уже два года служил у них, нужно срочно куда-нибудь отослать. Служанки-француженки едва ли рискнут приблизиться к телу. Тем не менее Рено намеревался принять меры к тому, чтобы ввести в заблуждение тех, кто не будет особенно приглядываться к деталям. Мастерсу дали отпуск, а Жаку отправили телеграмму, причем специально упомянули Буэнос-Айрес, чтобы придать большую достоверность версии, сочиненной Рено. Видимо, услышав от кого-то краем уха обо мне как о престарелом сыщике, не хватающем звезд с неба, Рено просит меня о помощи, понимая, что, когда я прибуду и предъявлю полученное мною письмо, это произведет на следователя сильное впечатление. Кстати, так и случилось.

Супруги одевают покойника в костюм мосье Рено, а рваную куртку и брюки, не решаясь нести в дом, прячут в сарае за дверью. Затем для подтверждения версии мадам Рено они вонзают в грудь бродяги кинжал из авиационной стали. Поздним вечером Рено должен был связать жену и заткнуть ей рот, потом вырыть могилу именно в том месте, где будет — как это у вас называется? — «препятствие». Очень важно, чтобы тело нашли — у мадам Добрэй не должно возникнуть никаких подозрений. С другой стороны, если покойник, пусть недолго, пролежит в земле, опасность того, что в нем опознают бродягу, значительно уменьшится. Зарыв могилу, Рено переоденется в лохмотья, заковыляет к станции и, никем не замеченный, уедет поездом в двенадцать десять. Так как следствие будет введено в заблуждение по поводу времени, когда совершилось преступление, на мосье Рено не падет никаких подозрений.

Понимаете теперь, как некстати появилась девушка, которую зовут Белла. Малейшая задержка могла оказаться роковой. Однако мосье Рено удалось быстро спровадить ее. Теперь за дело! Он оставляет парадную дверь приоткрытой, чтобы думали, что убийцы ушли через дверь. Потом связывает жену и затыкает ей рот. На этот раз он постарался не повторить ошибку, которую совершил двадцать два года назад: тогда он слишком слабо затянул веревки и навлек тем самым подозрение на свою сообщницу. Однако версия, которую он сочинил в тот раз и которую так хорошо затвердила с его слов мадам Рено, по существу, не претерпела никаких изменений, что лишний раз доказывает, сколь стоек стереотип мышления. Ночь стоит прохладная, и он прямо на нижнее белье накидывает плащ, который собирается бросить в могилу вместе с покойником. Он вылезает в окно, тщательно разравнивает землю на клумбе — кстати, это одна из главных улик против него. Затем идет на пустынное поле для гольфа и принимается рыть могилу… И тут…

— Что?!

— И тут, — хмуро сказал Пуаро, — его настигает возмездие, которого ему так долго удавалось избегать. Таинственная рука наносит ему удар в спину… Теперь вы поняли, Гастингс, почему я все время говорю о двух преступлениях. Первое преступление, которое мосье Рено, в своей самоуверенности недооценив меня, рискнул предложить мне расследовать, можно считать, раскрыто. Однако за ним кроется еще одно, более загадочное преступление. И распутать его будет чрезвычайно трудно, ибо преступник — в сообразительности ему не откажешь! — ухитрился воспользоваться тем, что было уже подготовлено самим мосье Рено. Вот в этом втором, невероятно запутанном, я бы сказал головоломном, деле еще предстоит разобраться.

— Потрясающе, Пуаро, — воскликнул я. — Вы просто неподражаемы. Уверен, то, что вы сделали, не по плечу ни одному сыщику на свете!

Думаю, мое восхищение польстило ему. Во всяком случае, мне показалось даже, что он смущен — чуть ли не впервые в жизни.

— Бедняга Жиро, — сказал он, стараясь — впрочем, без особого успеха — казаться скромным. — Правда, в тупости его не обвинишь. Просто ему сильно не повезло пару раз. Например, черный волос на черенке ножа, с которым Жиро, мягко говоря, попал пальцем в небо.

— Признаться, Пуаро, я до сих пор не пойму, чей же это волос.

— Как чей? Ну конечно же мадам Рено. Этот, казалось бы, пустяк сыграл с Жиро злую шутку. У мадам Рено были темные волосы с проседью, помните? И только потом она сразу вся поседела. Окажись на черенке ножа не черный, а седой волос, Жиро хоть из кожи вон лезь, не сумел бы убедить себя, что это волос с головы Жака Рено! Ну и так далее… Факты, как всегда, подгоняются под готовую теорию.

— Не сомневаюсь, что мадам Рено, придя в себя, заговорит, — продолжал Пуаро. — Ей и в голову не приходило, что в убийстве могут обвинить ее сына. Ведь она была уверена, что он уже в море, на борту «Анзоры». Ah! Voila une femme^[244], Гастингс! Какая воля, какое самообладание! Только однажды она допустила промах. Когда мосье Жак неожиданно вернулся, у нее вырвалось: «Впрочем, теперь уже все равно». Никто ничего не заметил, ее словам просто не придали значения. Какую страшную роль пришлось ей играть! Бедная женщина! Представьте себе, какой удар ее постиг, когда вместо бродяги она увидела бездыханное тело мужа, который, по ее представлениям, уже должен был быть далеко от Мерлинвиля. Неудивительно, что она потеряла сознание! А потом, сраженная горем и отчаянием, как самоотверженно играла она свою роль и какая мука, должно быть, терзала ее. Ради сына она не сказала ни слова, чтобы помочь нам напасть на след настоящих убийц. Никто не должен знать, что Поль Рено и преступник Жорж Конно — одно и то же лицо. А какому тяжкому и горькому испытанию она подвергла себя, когда признала, что мадам Добрэй, возможно, была любовницей ее мужа. Ведь малейший намек на шантаж — и могла раскрыться страшная тайна. А как великолепно она держалась на следствии! Помните, мосье Отэ спрашивает, не омрачено ли прошлое ее мужа какой-нибудь тайной. А она отвечает: «Нет, мосье, ничего романтического, я уверена». Вы помните этот печально-снисходительный тон, эту чуть заметную насмешливую улыбку. Мосье Отэ даже стало неловко. Он понял, как глуп и неуместен его вопрос, как отдает он дешевой мелодрамой. Да, мадам Рено замечательная женщина! Правда, любила она преступника, но сколько истинного благородства было в этом чувстве!

Пуаро погрузился в размышления.

— Еще один вопрос, Пуаро. При чем здесь кусок свинцовой трубы?

— Не понимаете? Ведь надо было изуродовать лицо бродяги, чтобы никто не смог его опознать. Именно этот кусок трубы и натолкнул меня на размышления. А кретин Жиро его даже не заметил — он, видите ли, искал окурки! Помните, я сказал вам, что улика, будь она длиной в два фута или в два дюйма, все равно улика? Однако, Гастингс, теперь мы должны начать все сначала. Кто убил мосье Рено? Неизвестный, который около полуночи находился неподалеку от виллы «Женевьева» и которому была выгодна смерть мосье Рено. Все как будто бы указывает на Жака Рено. Возможно, преступление не было задумано им заранее. А тут еще этот нож!

Вот это да! Как же я раньше не сообразил.

— Конечно, — начал я, — если второй нож, который нашли в теле бродяги, принадлежит мадам Рено, значит, их было два?

— Разумеется, притом они совершенно одинаковы, а это наводит на мысль, что оба ножа принадлежали Жаку Рено. Однако этим я не столь уж сильно озабочен. Есть у меня одна мыслишка. Нет, самое тяжкое обвинение против Жака Рено — кстати тоже психологического свойства — это наследственность, mon ami, дурная наследственность! Не забывайте, Жак Рено — сын Жоржа Конно. А, как известно, яблочко от яблони недалеко падает.

Он произнес это так многозначительно и мрачно, что я невольно поддался его настроению.

— А что за мыслишка, о которой вы только что упомянули? — спросил я.

Вместо ответа Пуаро сверился со своими часами-луковицей:

— В котором часу отходит из Кале дневной пароход?

— Кажется около пяти.

— Отлично. Мы как раз успеем.

— Мы едем в Англию?

— Да, мой друг.

— Зачем?

— В поисках некоего свидетеля.

— Кого же?

— Мисс Беллы Дьювин, — ответил Пуаро с загадочной улыбкой.

— Но как вы собираетесь искать ее? Что мы о ней знаем?

— Ничего, ровным счетом ничего, но у меня есть кое-какие соображения. Положим, ее имя действительно Дьювин. Мосье Стонору оно смутно знакомо, хотя, очевидно, не в связи с семейством Рено. Весьма вероятно, это имя какой-то актрисы. Жак Рено молод, ему всего двадцать лет, и у него куча денег. Очень возможно, что его первое пылкое увлечение связано именно с театром. Да и попытка мосье Рено откупиться от девушки деньгами подтверждает эту догадку. Думаю, я сумею отыскать ее, тем более с помощью вот этой штуки.

И он достал ту самую фотографию, которую нашел в комнате Жака Рено. В углу наискосок было нацарапано «С любовью от Беллы». Однако не надпись приковала мое внимание: с фотографии на меня смотрело лицо, которое я узнал бы из тысячи, хотя сходство с оригиналом не было столь уж бесспорным. Я почувствовал холодную обморочную слабость, точно непоправимое несчастье вдруг обрушилось на меня.

Это была Сандрильона!

Глава 22
Я влюбляюсь

Некоторое время я сидел, будто громом пораженный, все еще держа в руке фотографию. Потом с показным равнодушием, для чего мне потребовалось собрать все свое мужество, я вернул ее Пуаро, украдкой бросив на него быстрый взгляд. Заметил ли он что-нибудь? Нет, к счастью, он, кажется, не смотрел в мою сторону.

Похоже, потрясение, которое я испытал, ускользнуло от его внимания.

Он решительно поднялся на ноги.

— Не стоит терять время. Надо как можно скорее отправиться в путь. Погода нам благоприятствует, — море будет спокойное!

В предотъездной суете у меня не было времени подумать, но на борту парохода, укрывшись от проницательного взгляда Пуаро, я взял себя в руки и постарался хладнокровно взглянуть фактам в лицо. Много ли известно Пуаро, и почему он устремился на поиски этой девушки? Может быть, он подозревает, что она видела, как Жак Рено убил отца? А вдруг он подозревает… Нет, это немыслимо. У нее не было причин ненавидеть старшего Рено, тем более желать его смерти. Что привело ее на место преступления? Я принялся в подробностях припоминать все, что случилось в минувшие четыре дня. Она сошла с поезда в Кале, где мы и расстались с ней в тот день. Неудивительно, что я не нашел ее на пароходе. Если она, скажем, пообедала в Кале, а потом отправилась поездом в Мерлинвиль, то должна была оказаться на вилле «Женевьева» как раз в то время, которое указала Франсуаза. Что она делала после того, как вышла из дома в начале одиннадцатого? По-видимому, пошла в гостиницу, а может быть, вернулась в Кале. А потом? Убийство было совершено в ночь на вторник. В четверг утром она снова оказалась в Мерлинвиле. А вообще, уезжала ли она из Франции? Очень сомневаюсь. Что ее здесь удерживало — надежда увидеть Жака Рено? Я ей сказал, — мы тогда и сами так думали, — что он на пути в Буэнос-Айрес. Может быть, она уже знала, что «Анзора» не вышла в море. Но в таком случае она, должно быть, виделась с Жаком. Не эта ли мысль гонит Пуаро в Англию? Ведь могло случиться, что Жак Рено, вернувшись, чтобы повидаться с Мартой Добрэй, вместо этого столкнулся неожиданно с Беллой Дьювин, с которой он поступил столь бессердечно.

Кажется, что-то начинает проясняться. Если все на самом деле произошло именно так, то у Жака будет алиби, которое ему необходимо. Однако в таком случае трудно объяснить его молчание. Почему бы ему не рассказать все честно и откровенно? Может быть, он боится, что слух о его прежнем увлечении дойдет до ушей мадемуазель Марты? Однако я отверг эту мысль. Нет, довольно цинично рассудил я, едва ли эта юная француженка, у которой ни гроша за душой, отвергнет сына миллионера из-за какой-то пустячной полудетской интрижки. Даже гораздо более веские причины не заставили бы мадемуазель Марту Добрэй отказаться от Жака Рено, которого она столь преданно любит, что тоже не следовало сбрасывать со счетов.

Мы благополучно прибыли в Дувр, и Пуаро сошел с парохода оживленный, с довольной улыбкой на губах. Путешествие до Лондона тоже обошлось без приключений. Было уже начало десятого, и я полагал, что мы отправимся прямо домой, а утром примемся за дела. Однако Пуаро был настроен иначе.

— Нельзя терять времени, mon ami. Правда, сообщения об аресте молодого Рено скорее всего появятся в газетах только послезавтра, тем не менее нам следует поспешить.

Я не очень понимал, к чему такая спешка, и только спросил, что он собирается предпринять, чтобы найти девушку.

— Помните Джозефа Ааронса, театрального антрепренера? Нет? Мне как-то пришлось помочь ему — дело касалось одного борца-японца. Так, пустяковое дельце, как-нибудь я расскажу вам. Уверен, что мистер Аароне укажет нам, с чего начать поиски.

Однако найти мистера Ааронса оказалось не так-то просто, и только уже за полночь наши усилия увенчались успехом. Он радушно приветствовал Пуаро и выразил искреннюю готовность всячески услужить нам.

— Что касается театра и актеров, то мало найдется такого, чего бы я не знал, — заверил он нас, добродушно улыбаясь.

— Eh bien^[245], мосье Аароне, мне необходимо разыскать молодую девушку, которую зовут Белла Дьювин.

— Белла Дьювин… Это имя мне знакомо, но не могу сразу сообразить, где я слышал его. Она актриса? Чем она занимается?

— Этого я не знаю, но вот ее фотография.

Мистер Аароне с минуту внимательно разглядывал ее, потом лицо его просияло.

— Вспомнил! — хлопнул он себя по лбу. — Это же «Крошки Далси-Белла», ей-ей!

— «Крошки Далси-Белла»?

— Ну да. Сестры-акробатки, но они еще танцуют и поют. Дают премиленькое небольшое представление. Сейчас они, кажется, где-то на гастролях, если только не уехали отдыхать. Последние две-три недели они как будто выступали в Париже.

— Но могли бы вы точно узнать, где они сейчас?

— Нет ничего проще! Спокойно идите домой, а утром получите от меня ответ.

Заручившись этим обещанием, мы расстались с мистером Ааронсом. Как оказалось, слово у него не расходится с делом. Поутру, часов в одиннадцать, мы получили наспех нацарапанную записку:

«Сестры Далси-Белла выступают в „Палас“, в Ковентри^[246]. Желаю удачи». Не медля ни минуты, мы кинулись в Ковентри. Пуаро не стал наводить справки в театре. Он ограничился тем, что заказал кресла в партере на вечернее представление.

Зрелище показалось мне удручающе нудным. Возможно, в этом повинно было мое дурное настроение. Семейка японцев выделывала на канате рискованные трюки, какие-то джентльмены с претензией на светскость, в видавших виды фраках, с фатовски прилизанными волосами безостановочно несли какую-то салонную чушь; танцевали они, впрочем, виртуозно. Потом вышла упитанная примадонна, обладательница столь высокого колоратурного сопрано, что оно почти выходило за пределы частот, воспринимаемых человеческим ухом. Комический актер, который силился подражать мистеру Джорджу Роуби^[247], с блеском провалился.

Но вот наконец пришел черед «Крошек Далси-Белла». Сердце у меня бешено заколотилось. Да это она, вернее, они, одна с соломенными волосами, другая — с черными, одинакового роста, обе в коротких, пышных юбочках и блузках с огромными а-ля Бастер Браун^[248] бантами. Они выглядели весьма пикантно, эти две очаровательные девчушки. Вот они запели, голосишки у них оказались хоть и небольшие, но свежие, верные и очень приятные.

В общем это было очень милое представление. Танцевали они довольно грациозно, а несложные акробатические трюки исполняли безукоризненно. Песенки были незамысловатые, но веселые и мелодичные. Словом, когда опустился занавес, сестер наградили дружными аплодисментами. Бесспорно, они пользовались успехом.

Внезапно я почувствовал, что больше не выдержу. На улицу, на свежий воздух! Я спросил Пуаро, не хочет ли он уйти.

— Нет, здесь довольно забавно. Я останусь до конца, а вы, мой друг, конечно же ступайте. Увидимся позже.

Гостиница была в нескольких шагах от театра. Я поднялся в номер, заказал виски с содовой и сел, задумчиво потягивая его, уставившись в пустой камин. Услышав, как отворилась дверь, я обернулся, ожидая увидеть Пуаро, но тут же вскочил — в дверях стояла Сандрильона. Она заговорила срывающимся голосом, едва переводя дыхание:

— Я видела вас в партере. Вас и вашего друга. Я ждала вас на улице и, когда вы вышли, пошла за вами. Почему вы здесь, в Ковентри? Что вы делали в театре? Этот ваш друг, он — детектив, да?

Плащ, накинутый поверх костюма, в котором она выступала, спустился с плеч. Лицо под гримом было совершенно белым, а в голосе звучал страх. Тут-то я наконец все понял — и почему Пуаро разыскивал ее, и почему она насмерть напугана, и почему у меня так отчаянно сжимается сердце…

— Да, — сказал я как можно мягче.

— Он что, ищет меня? — спросила она едва слышно.

Видя, что я медлю с ответом, она тихо скользнула на пол подле массивного кресла и разразилась горькими слезами.

Я стал на колени рядом с ней, обнял ее и отвел волосы, упавшие ей на лицо.

— Не плачьте, дитя мое, ради всего святого, не плачьте. Здесь вы в безопасности. Я охраню вас. Не плачьте, моя дорогая. Только не плачьте. Я знаю… Я знаю все.

— Ах нет, вы не можете знать всего!

— Поверьте, мне все известно.

Минуту спустя, когда ее бурные рыдания немного стихли, я спросил:

— Это ведь вы взяли нож, правда?

— Да.

— Для этого вы и хотели, чтобы я вам все показал? А потом притворились, что вам дурно?

Она снова кивнула.

— Зачем вам понадобился нож? — спросил я немного погодя.

— Боялась, что на нем могли остаться отпечатки пальцев, — ответила она простодушно, совсем по-детски.

— Но вы же были в перчатках, разве вы не помните?

Она тряхнула головой, недоуменно глядя на меня, точно мой вопрос поставил ее в тупик, и едва слышно спросила:

— Вы хотите выдать меня полиции?

— Господи Боже мой! Нет, конечно.

Она устремила на меня долгий испытующий взгляд, а потом спросила так тихо, точно боялась произнести эти слова:

— Не выдадите? Но почему?

Вы скажете, наверное, что я выбрал не слишком подходящее место и время для объяснения в любви. Впрочем, Бог свидетель, я и сам представить себе не мог, что любовь настигнет меня в столь странных обстоятельствах. Я произнес те слова, которые подсказывало мне чувство:

— Потому что я люблю вас.

Она поникла головою, словно смутившись, и срывающимся голосом прошептала:

— Нет, вы не можете… не можете… если бы вы знали…

Потом, будто собравшись с духом, она посмотрела мне прямо в глаза и спросила:

— Так что же вам известно?

— Мне известно, что в тот вечер вы пришли, чтобы поговорить с мосье Рено. Он предложил вам деньги, но вы гневно порвали чек. Потом вы вышли из дома… — Я помедлил.

— Ну, вышла, а дальше?

— Не знаю, было ли вам точно известно, что Жак Рено приедет в Мерлинвиль в тот вечер, или вы просто надеялись, что вам повезет и вы увидитесь с ним, но только вы бродили где-то поблизости от виллы. Возможно, вы чувствовали себя столь несчастной, что шли куда глаза глядят, но, во всяком случае, около полуночи вы были поблизости от дома, и вы увидели на поле для гольфа мужчину…

Я снова умолк. Не успела она сегодня переступить порог моей комнаты, как в каком-то мгновенном озарении мне вдруг явилась истина, и сейчас я представлял себе все, что произошло тогда, так четко, будто видел все собственными глазами. В этой картине все встало на место — и плащ на мертвом мосье Рено, и поразившее меня сходство мосье Жака с отцом: когда он ворвался в гостиную, мне на мгновенье показалось, что покойник ожил.

— Продолжайте же, — настойчиво требовала Сандрильона.

— Вероятно, он стоял спиной к вам, но вы узнали его, вернее, вы думали, что узнали Жака Рено. Походка, осанка, посадка головы, даже плащ — все было так хорошо знакомо вам.

Я помедлил минуту.

— В одном из писем к Жаку Рено вы грозили ему местью. Когда вы увидели его, вы потеряли голову от гнева и ревности… и ударили его ножом! Вы не хотели убивать его, я ни секунды в этом не сомневаюсь. Но вы его убили, Сандрильона.

Она закрыла лицо руками и сдавленным голосом прошептала:

— Вы правы… правы… У меня все это будто стоит перед глазами…

Потом она вскинула голову и выкрикнула резко, почти гневно:

— И вы любите меня? Разве можно любить меня теперь, когда вы все знаете?

— Не знаю, — устало вздохнул я. — Наверное, с любовью ничего уж не поделаешь. Я пробовал противиться ей с того самого первого раза, как увидел вас, но чувство оказалось сильнее меня.

И тут вдруг, когда я меньше всего ожидал, с ней снова началась истерика. Она бросилась на пол и отчаянно зарыдала.

— О нет! Нет! Я не вынесу этого! — кричала она. — Что мне делать! Я не знаю! Не знаю! О горе мне! Хоть бы кто-нибудь научил, что мне теперь делать!

Я снова опустился на колени рядом с ней, стараясь как мог успокоить ее.

— Не бойтесь меня, Белла. Ради Бога, не бойтесь. Я люблю вас, но, поверьте, моя любовь ни к чему вас не обязывает. Позвольте только помочь вам. Любите его, если хотите, но позвольте мне помочь вам, раз он этого не может.

Мои слова произвели на нее неожиданное действие — она точно окаменела. Потом отвела руки от лица и уставилась на меня.

— Так вы думаете, что я?.. — шепотом проговорила она. — Вы думаете, что я люблю Жака Рено?

И тут она, улыбаясь сквозь слезы, порывисто обвила мою шею руками и прижалась ко мне нежной мокрой щекой.

— Вас я люблю несравненно сильнее, — шептала она. — Его я никогда так не любила!

Она коснулась губами моей щеки, потом моих губ… Она целовала меня так нежно, так горячо… Ее порыв был столь неистов и неожидан, столь непосредствен и искренен, что, проживи я хоть целую вечность, этой минуты мне не забыть никогда!

В этот момент дверь скрипнула, мы обернулись — на пороге стоял Пуаро и молча смотрел на нас.

Я не колебался ни секунды. Одним прыжком я преодолел расстояние, разделяющее нас, и сжал его мертвой хваткой так, что он не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой.

— Скорей! — крикнул я девушке. — Бегите! Бегите же! Я задержу его!

Бросив мне прощальный взгляд, она скользнула мимо нас и пустилась наутек. А я держал Пуаро в своих железных объятиях.

— Mon ami, — заметил Пуаро кротко, — вот уж в чем вам не откажешь, так это в физической силе. Стоит такому молодцу, как вы, зажать меня стальной хваткой, и я беспомощен, как ребенок. Однако согласитесь, беседовать в таком положении крайне затруднительно. Да и вообще все это просто смешно. Давайте сядем и спокойно поговорим.

— А вы не погонитесь за ней?

— Mon Dieu! Конечно нет. Ведь я не Жиро. Сделайте милость, освободите меня.

Я не спускал с него подозрительного взгляда, отлично понимая, что не могу тягаться с ним в хитрости и проницательности, но хватку все же ослабил, и он опустился в кресло, заботливо ощупывая свои руки.

— Ну и силища у вас, Гастингс, точно у разъяренного быка, право! Eh bien, не кажется ли вам, что вы дурно обошлись со своим старым другом, а? Я показываю вам фотографию, вы узнаете вашу знакомую, а мне — ни слова.

— Какая в этом нужда, если вы сами все поняли? — с горечью сказал я.

Конечно, Пуаро сразу догадался, что я узнал на фотографии Беллу! Никогда мне не удавалось его провести!

— О-ля-ля! Вы же не знали, что я догадался. Ну, хорошо, а сегодня вы помогли ей сбежать. И это после того, как мы с таким трудом нашли ее. Eh bien! Решайте, Гастингс, — вы по-прежнему заодно со мной или теперь уже против меня?

Минуту-две я медлил с ответом. Порвать со старым другом? Это было бы ужасно. Однако сейчас я обязан решительно воспротивиться его намерениям. Простит ли он мне когда-нибудь мое предательство? Пока он хранит удивительное спокойствие, но я-то знаю, какая невероятная у него выдержка.

— Пуаро, — начал я, — простите меня. Вы правы, я дурно поступил с вами. Но порой у человека просто нет выбора. Что же касается дальнейшего, то мне придется вести свою собственную линию.

Пуаро слушал меня, кивая головой.

— Понимаю, — сказал он.

Насмешливый огонек, который светился в его взгляде, внезапно угас, и он заговорил с неожиданной добротой и искренностью:

— Кажется, вы влюбились, мой друг, а? Правда, видимо, вы совсем иначе представляли себе это чувство. Ваше воображение, наверное, рисовало вам любовь как сплошное ликование. Но трагедия и смерть омрачили ваше чувство. Да-да, я ведь предупреждал вас. Когда я понял, что нож взяла эта девушка, я вас предупредил. Вы, вероятно, помните. Но, видимо, было уже слишком поздно. Однако скажите же мне, что вы узнали у мисс Дьювин?

И я ответил, глядя прямо ему в глаза:

— Можете говорить что угодно, Пуаро, меня ничего не удивит. Учтите это. И если вы намерены снова пуститься на поиски мисс Дьювин, мне хотелось бы, чтобы вы знали: она не замешана в этом преступлении, и таинственная незнакомка, посетившая мосье Рено в вечер убийства, вовсе не мисс Дьювин. В тот самый день я возвращался из Франции вместе с нею, и мы вечером расстались на вокзале Виктория, так что она никак не могла быть той ночью в Мерлинвиле.

— Ну-ну… — сказал Пуаро, задумчиво глядя на меня. — И вы могли бы подтвердить это в суде под присягой?

— Да, мог бы.

Пуаро встал и отвесил мне низкий поклон.

— Mon ami! Vive l'amour!^[249] Она творит чудеса. Решительно заявляю: ваша версия — чудо изобретательности. И я, Эркюль Пуаро, склоняю перед вами голову.

Глава 23
Новые испытания

Момент высшего душевного подъема неизбежно сменяется некоторой подавленностью. Спать я лег с сознанием одержанной победы. Пробуждение мое, однако, было не столь безоблачным — я вдруг ясно осознал, с какими трудностями предстоит мне столкнуться в скором будущем. Правда, мое внезапное озарение, кажется, обеспечивало Белле безупречное алиби. Нужно только твердо стоять на своем, и тогда пусть кто-нибудь попробует обвинить ее.

Тем не менее я чувствовал, что должен быть начеку. Пуаро не из тех, кто легко сдает свои позиции. Так или иначе, он приложит все усилия, чтобы взять верх, причем сделает это с присущей ему ловкостью и именно в тот момент, когда я меньше всего этого ожидаю.

Утром мы встретились с ним за завтраком как ни в чем не бывало. Мой друг, очевидно, пребывал в самом благодушном настроении, однако я заметил в его поведении некоторую сдержанность. Это было что-то новое. Я сообщил ему, что намерен после завтрака отправиться на прогулку. Коварный огонек мелькнул в глазах Пуаро.

— Если вы хотите разузнать что-либо, то не стоит утруждать себя. Я могу снабдить вас исчерпывающей информацией. «Крошки Далси-Белла» расторгли контракт и отбыли в неизвестном направлении.

— Вы знаете это наверное, Пуаро?

— Можете на меня положиться, Гастингс. Первое, что я сделал сегодня утром, — так это навел справки. В конце концов, чего еще вы ожидали?

И впрямь, учитывая все обстоятельства, ничего другого предполагать не приходилось. Сандрильона воспользовалась той возможностью, которую я ей предоставил, и конечно же поспешила ускользнуть от своего преследователя. Собственно, именно этого я и добивался. Тем не менее я сознавал, что вокруг меня смыкается кольцо новых трудностей.

Я был лишен всякой возможности сообщаться с Беллой, а ведь ей крайне важно было знать, какая спасительная для нее мысль так счастливо пришла мне в голову и как я собираюсь теперь воздвигать оборонительный рубеж. Разумеется, она могла бы попытаться послать мне весточку, но, видимо, это маловероятно. Ведь она понимает, что такой шаг крайне рискован — Пуаро может перехватить письмо и снова напасть на ее след. Единственное, что ей остается сейчас, — это бесследно исчезнуть.

Однако чем же заняты мысли Пуаро? Я испытующе всматривался в него. А он с невинным видом рассеянно глядел куда-то в пространство. Но уж слишком безмятежный, слишком безразличный вид был у него, и это настораживало меня. Я знал по опыту — чем простодушнее выглядел Пуаро, тем более опасные для его противников планы зрели у него в голове. Его подчеркнутое спокойствие вызывало во мне тревогу. Заметив мой обеспокоенный взгляд, он добродушно улыбнулся.

— Кажется, вы озадачены, Гастингс? Вероятно, вас удивляет, что я не кинулся в погоню за мисс Дьювин?

— Ну, в общем, да.

— Будь вы на моем месте, вы бы, конечно, именно это и сделали. И я вас понимаю. Однако я не из тех, кто мечется туда-сюда и ищет иголку в стоге сена, как говорят у вас в Англии. Нет уж, гоняться за мадемуазель Беллой Дьювин я не намерен. Никуда она от меня не денется, когда надо будет, найду. А пока можно и подождать.

Я недоверчиво смотрел на него. А что, если он старается усыпить мою бдительность? И все-таки даже сейчас он остается хозяином положения, раздраженно думал я. Чувство превосходства, которое зародилось было во мне по отношению к моему другу, понемногу улетучивалось. Правда, мне удалось помочь Белле бежать. К тому же я придумал блестящий ход, обеспечивающий ей неопровержимое алиби, однако тревожные мысли не давали мне покоя. Подчеркнутая невозмутимость Пуаро рождала в моей душе дурные предчувствия.

— Вероятно, — начал я робко, — мне не следует интересоваться вашими планами? Я ведь утратил это право.

— Ничуть не бывало. Я не скрываю своих намерений. Мы немедленно возвращаемся во Францию.

— Мы?

— Я не оговорился, именно мы! Вы ведь не захотите выпустить папашу Пуаро из поля зрения, правда? Или я ошибаюсь, мой друг? Разумеется, вы можете остаться в Англии, если пожелаете…

Остаться? Ну уж нет! Он попал, как говорится, не в бровь, а в глаз. Действительно, я не должен упускать его из виду. Уж если я теперь не могу рассчитывать на его доверие, то я хотя бы должен следить за его действиями. Единственный, кто мог быть опасен для Беллы, так это Пуаро. Ни Жиро, ни французская полиция не интересовались ею. Стало быть, я не должен спускать с него глаз, чего бы мне это ни стоило.

Пуаро внимательно наблюдал за мной, видимо прекрасно понимая ход моих мыслей, потом удовлетворенно кивнул.

— Ну, как, разве я не прав? Вы ведь все равно будете следить за мной, да еще устроите, упаси Боже, какой-нибудь глупый маскарад — с вас станется! — наклеите бороду, например, причем за версту будет видно, что она фальшивая. Меня бы крайне огорчило, если бы над вами стали потешаться. Потому я предпочитаю, чтобы мы поехали во Францию вместе.

— Пожалуй, я не прочь. Но я хочу честно предупредить вас…

— Знаю-знаю: вы — мой противник. Ладно, согласен. Это меня нимало не тревожит.

— Если все будет честно и благородно, я не прочь.

— Ох уж эти англичане с их «честной игрой»! Ну хорошо, теперь ваша щепетильность удовлетворена и мы можем не медля отправиться в путь. Времени терять нельзя. В Англию мы съездили не зря, я вполне удовлетворен — узнал все, что хотел.

Говорил Пуаро самым беззаботным тоном, однако мне послышалась в его словах скрытая угроза.

— И все же… — начал я и запнулся.

— Что «все же»? Вы ведь довольны ролью, которую играете теперь, так ведь? Ну, а я — мне предстоит заняться Жаком Рено.

Жак Рено! Я содрогнулся, когда Пуаро произнес это имя. Я совсем забыл о нем. Жак Рено, томящийся в тюрьме. Жак Рено, над которым нависла тень гильотины. Моя роль в его судьбе предстала во всем ее зловещем свете. Я могу спасти Беллу, да, но какой ценою? Обрекая на смерть ни в чем не повинного юношу!

Я с ужасом отогнал от себя страшную мысль. Этого нельзя допустить. Жак Рено должен быть оправдан. Разумеется, его оправдают! Однако леденящий ужас вновь охватил меня. А если не оправдают? Что тогда? Могу ли я взять такой грех на душу? Какая страшная мысль! Неужели дойдет до этого? Неужели мне придется выбирать — Белла или Жак Рено? Сердце побуждало меня спасать девушку, которую я люблю, чего бы мне это ни стоило. Но ведь цена — чужая жизнь, а это меняет дело.

А что скажет сама Белла? Я вспомнил, что в разговоре с ней ни словом не обмолвился об аресте Жака Рено. Она еще не знает, что ее бывший возлюбленный в тюрьме и обвиняется в жесточайшем преступлении, которого не совершал. Как она поведет себя, когда ей все станет известно? Пожелает ли спасти себя ценою его жизни? Конечно, она не должна совершать безрассудных поступков. Возможно, и даже наверное, Жака Рено оправдают и без ее участия. Ах, хорошо бы! А если нет? Ужасный вопрос, на который невозможно дать ответ.

Но ведь Сандрильоне не грозит самое страшное наказание. У нее же совсем иные мотивы преступления. Она могла совершить его в порыве ревности, не владея собой. Ее юность и красота, конечно, тронут присяжных. Правда, пострадал не Жак Рено, а его отец, однако мотивы убийства от этого не меняются. Но в любом случае, сколь бы снисходителен ни был приговор суда, долгого тюремного заключения ей не миновать.

Нет, необходимо защитить Беллу. И в то же время спасти Жака Рено. Я плохо представлял себе, как это сделать, и все свои надежды возлагал на Пуаро. Уж он-то знает. Так или иначе, он сумеет спасти ни в чем не повинного юношу. Он должен найти какую-нибудь зацепку. Вероятно, это будет нелегко, но Пуаро справится с этим. И Белла останется вне подозрений, и Жака Рено оправдают, как-нибудь все уладится.

Снова и снова успокаивал я себя, но в глубине моей души таился страх.

Глава 24
«Спасите его!»

Вечерним рейсом мы отплыли из Англии, и утро следующего дня застало нас в Сен-Омере, куда был отправлен Жак Рено. Не теряя времени, Пуаро разыскал мосье Отэ. Мой друг не имел ничего против моего присутствия, и я составил ему компанию.

После долгих и утомительных переговоров нас проводили в кабинет следователя, который весьма сердечно нас приветствовал.

— А мне говорили, что вы вернулись в Англию, мосье Пуаро. Признаться, рад, что слух оказался ошибочным.

— Но я действительно был там, мосье Отэ, правда, совсем недолго. Некий второстепенный вопрос, однако, полагаю, заслуживающий внимания.

— В самом деле?..

Пуаро пожал плечами. Мосье Отэ, вздохнув, покачал головой.

— Боюсь, нам придется покориться неизбежному. Этот каналья Жиро — какие у него, однако, отвратительные манеры! — без сомнения способный сыщик. Такие редко ошибаются.

— Вы так думаете?

Следователь в свою очередь пожал плечами.

— Ну, честно говоря, — между нами, разумеется, можно ли прийти к иному заключению?

— Если честно, на мой взгляд, в версии Жиро есть много темных мест.

— Например?

Однако Пуаро предпочел не вдаваться в подробности.

— Я пока еще не готов назвать что-либо определенное, — ответил он уклончиво. — Могу лишь высказать некоторые общие соображения. Молодой Рено мне симпатичен, и я просто не могу поверить, что он виновен в этом ужасном преступлении. Кстати, сам он говорит что-нибудь?

Следователь нахмурился.

— Не понимаю его. Похоже, он совсем не способен защитить себя. Невероятно трудно заставить его отвечать на вопросы. Он отрицает свою вину, и все, а в остальном замыкается в упорном молчании. Завтра я снова буду его допрашивать. Может быть, вы пожелаете присутствовать?

Мы с готовностью приняли приглашение мосье Отэ.

— Какая трагедия, — вздохнул следователь. — Я так сочувствую мадам Рено.

— Каково сейчас ее состояние?

— Она еще не приходила в сознание. Но для нее это благо — она избавлена от лишних страданий. Доктора говорят, что опасность миновала, но, когда она придет в себя, ей необходим будет полный покой. Насколько я понимаю, ее теперешнее состояние вызвано не только падением, но и нервным шоком. Если она повредится в уме, будет просто ужасно. Но я бы тому, право, нисколько не удивился.

Мосье Отэ откинулся в кресле, покачивая головой с видом скорбного удовлетворения, — самые мрачные его предчувствия оправдывались.

Наконец он очнулся и, спохватившись, сказал:

— Совсем забыл! У меня ведь письмо для вас, мосье Пуаро. Сейчас… Куда же я его засунул?

Он принялся рыться в своих бумагах. Найдя наконец послание, протянул его Пуаро.

— Оно было адресовано мне с тем, чтобы я передал его вам, — объяснил мосье Отэ. — Но вы не оставили своего адреса.

Пуаро с любопытством осмотрел конверт. Адрес был написан наклонным размашистым почерком, явно женским. Вскрывать письмо Пуаро не стал, он сунул его в карман и поднялся.

— Ну что ж, до завтра, мосье Отэ. Сердечно признателен за вашу любезность и дружеское расположение.

— Не стоит благодарности. Всегда к вашим услугам.

При выходе мы нос к носу столкнулись с мосье Жиро, еще более щеголеватым, чем обычно, и источающим самодовольство.

— А! Мосье Пуаро, — развязно бросил он. — Уже вернулись из Англии?

— Как видите, — ответил Пуаро.

— По-моему, дело идет к концу.

— Согласен с вами, мосье Жиро.

Удрученный вид Пуаро, его сдержанные ответы, казалось, доставляли Жиро необычайное удовольствие.

— Ну и тип этот Рено! Не могу его понять! Даже защищаться не хочет. Поразительно!

— И это заставляет призадуматься, а? — кротко заметил Пуаро.

Жиро, однако, и не думал прислушаться к словам моего друга. Легкомысленно поигрывая тростью, он небрежно бросил:

— Ну что ж, всего хорошего, мосье Пуаро. Рад за вас. Наконец-то вы убедились, что молодой Рено виновен.

— Pardon! Ничуть не бывало! Жак Рено невиновен.

Жиро изумленно застыл, а потом разразился смехом и бросил, многозначительно постучав себя по лбу:

— Чокнутый!

Пуаро выпрямился, в глазах его вспыхнул опасный огонек.

— Мосье Жиро, вы все время позволяете себе оскорбительные замечания на мой счет. Придется вас-проучить. Готов держать пари на пятьсот франков, что найду убийцу мосье Рено прежде вас. Согласны?

Жиро удивленно уставился на него и снова пробормотал:

— Чокнутый!

— Ну как, — гнул свое Пуаро, — согласны?

— Не желаю даром брать ваши деньги.

— Будьте покойны — вы их не получите!

— Ладно, согласен! Вас, говорят, шокируют мои манеры, ну так ваши тоже сидят у меня в печенках!

— Счастлив слышать, — сказал Пуаро. — Прощайте, мосье Жиро. Пойдемте, Гастингс.

Мы молча шли по улице. На сердце у меня было тяжело. Пуаро слишком ясно дал понять, что он намерен делать, и я больше чем когда-либо сомневался, удастся ли мне спасти Беллу. Эта злосчастная стычка с Жиро привела его в раздражение, и теперь он будет из кожи вон лезть, чтобы взять верх над заносчивым малым.

Неожиданно я почувствовал чью-то руку у себя на плече и, обернувшись, увидел Габриэла Стонора. Мы остановились и раскланялись с ним. Он вызвался проводить нас до гостиницы.

— Что вы здесь делаете, мосье Стонор? — спросил Пуаро.

— Недостойно бросать друзей в беде, — сдержанно ответил тот. — Особенно если их обвиняют напрасно.

— Значит, вы не верите, что Жак Рено виновен? — спросил я с надеждой.

— Разумеется, нет. Я хорошо знаю мальчика. Признаюсь, в этом деле кое-что ставит меня в тупик, но тем не менее никогда не поверю, что Жак Рено убийца, хотя ведет он себя очень глупо.

Я тотчас проникся самыми теплыми чувствами к этому человеку. Его слова снимали непосильное бремя, тяготившее мою душу.

— Не сомневаюсь, что многие думают так же, как вы, — воскликнул я горячо. — Ведь против Жака Рено почти нет улик. Его оправдают, нисколько не сомневаюсь в этом.

Однако Стонор ответил совсем не то, что я так жаждал услышать.

— Я бы многое отдал, чтобы разделить вашу уверенность, — мрачно сказал он и обратился к Пуаро: — А каково ваше мнение, мосье?

— Думаю, что обстоятельства складываются весьма и весьма неблагоприятно для мосье Жака, — ответил Пуаро спокойно.

— Вы считаете его виновным? — живо спросил Стонор.

— Нет. Просто думаю, ему нелегко будет доказать свою невиновность.

— Почему, черт побери, он так странно ведет себя… — пробормотал Стонор. — Понятно, дело это гораздо сложнее, чем кажется на первый взгляд. Жиро в нем не разобраться — не его стихия… И все же чертовски странное дело! И тут чем меньше слов, тем лучше. Если мадам Рено хочет что-то скрыть, я ее поддержу. Дело в первую очередь касается именно ее, а я слишком уважаю ее суждения и не собираюсь вмешиваться в ее дела. Но поведение Жака я не могу одобрить. Порой кажется, он хочет, чтобы его считали виновным.

— Но это же нелепость! — вмешался я. — Во-первых, нож… — Тут я умолк, ибо не знал, как примет Пуаро мои откровения. Но потом все же продолжил, осторожно выбирая слова: — Мы ведь знаем, что в тот вечер у Жака Рено не было при себе этого ножа. Мадам Рено может подтвердить.

— Конечно, — сказал Стонор. — Когда она придет в себя, то, без сомнения, расскажет и об этом, и о многом другом. Ну что ж, мне пора.

— Одну минуту. — Пуаро жестом остановил его. — Не могли бы вы известить меня, как только к мадам Рено вернется сознание?

— Разумеется. Нет ничего проще.

— По-моему, довод, касающийся ножа, довольно убедителен, — снова заговорил я, когда мы поднимались наверх. — Я не стал говорить в открытую при Стоноре.

— И правильно сделали. Лучше помалкивать до поры до времени. Но относительно ножа должен вас огорчить — вряд ли этот довод поможет Жаку Рено. В то утро, когда мы уезжали из Лондона, я на час отлучился, помните?

— И что же?

— Ну так вот, я разыскивал мастерскую, где Жак Рено заказывал ножи. Это оказалось нетрудно. Eh bien, Гастингс, они сделали по его заказу не два ножа, а три.

— Значит…

— Значит, один был подарен мадам Рено, другой — Белле Дьювин, а третий Жак оставил себе. Боюсь, Гастингс, эта история с ножами не поможет нам спасти Жака Рено от гильотины.

— Нет, до этого не дойдет! — вскричал я испуганно.

Пуаро с сомнением покачал головой.

— Вы его спасете! — уверенно воскликнул я.

Пуаро бесстрастно посмотрел на меня.

— Вы же сами лишили меня этой возможности, мой друг.

— Но должен же быть и какой-то другой выход, — пробормотал я.

— Черт побери! Вы хотите, чтобы я сотворил чудо. Хватит, довольно об этом. Давайте лучше посмотрим, что там в письме.

С этими словами он вытянул из кармана пиджака конверт.

По мере того как он читал, лицо его все мрачнело. Потом он протянул тоненький листок мне:

— Вот еще одна женщина, сраженная горем!

Почерк был неразборчивый, видно, писали в страшном волнении.

«Дорогой мосье Пуаро!

Если это письмо дойдет до Вас, умоляю прийти на помощь. Мне не к кому больше обратиться. Жака надо спасти во что бы то ни стало. На коленях умоляю Вас помочь нам.

Марта Добрэй».

Глубоко взволнованный, я вернул ему записку.

— Вы поедете?

— Немедленно. Надо заказать автомобиль.

Не прошло и получаса, как мы завидели виллу «Маргерит». Марта вышла встретить нас и повела в дом, вцепившись обеими руками в руку Пуаро.

— Ах, наконец-то вы приехали… Как вы добры! Я просто в отчаянии, не знаю, что и делать. Меня даже не пускают к нему в тюрьму. Я так страдаю. Просто с ума схожу. Они говорят, что он не отрицает своей вины. Это правда? Но ведь это безумие, не может быть! Он не мог убить отца. Никогда этому не поверю.

— Я тоже не верю в это, мадемуазель, — мягко сказал Пуаро.

— Тогда почему он ничего не говорит? Не понимаю!

— Возможно, он выгораживает кого-то, — заметил Пуаро, пристально глядя на девушку.

Марта нахмурилась.

— Выгораживает? Вы думаете, свою мать? Ах, я с самого начала подозревала ее. Кто наследует все огромное состояние? Она. Ей ничего не стоит, облачившись в траур, лицемерно разыграть неутешное горе. Говорят, когда Жака арестовали, она упала, вот так?

И Марта, закатив глаза, сделала вид, что теряет сознание.

— Уверена, мосье Стонор, секретарь, помог ей. Они давно спелись, эта парочка. Правда, она старше его, но какой мужчина посмотрит на это, если женщина так богата!

В ее тоне слышалось ожесточение.

— Но Стонор был в Англии, — заметил я.

— Это он так говорит, а что было на самом деле?

— Мадемуазель, — терпеливо начал Пуаро, — если мы беремся помогать друг другу, мы должны быть искренни. Во-первых, я хотел бы задать вам один вопрос.

— Да, мосье?

— Известна ли вам настоящая фамилия вашей матери?

Марта с минуту смотрела на него в оцепенении, потом, уронив голову на руки, разразилась слезами.

— Ну-ну, — сказал Пуаро, касаясь ее плеча. — Успокойтесь, дитя мое. Вижу, вы все знаете. А теперь второй вопрос: известно ли вам, кто такой был мосье Рено?

— Мосье Рено? — Она отняла руки от лица и недоуменно посмотрела на Пуаро.

— А! Этого, кажется, вы не знаете. А теперь выслушайте меня внимательно.

И он принялся рассказывать ей, как рассказывал мне в день нашего отъезда в Англию. Марта слушала, затаив дыхание. Когда он умолк, она глубоко вздохнула.

— Удивительно… великолепно! Вы самый великий сыщик в мире!

И с чисто французским пристрастием к театральным эффектам она живо соскользнула с кресла и опустилась перед ним на колени.

— Спасите его, мосье! — воскликнула она. — Я так люблю его! О! Спасите его, спасите!

Глава 25
Неожиданная развязка

Наутро мы присутствовали при допросе Жака Рено. Я был поражен, как сильно он изменился за такое короткое время. Щеки у него ввалились, под глазами легли глубокие темные круги, лицо было осунувшееся и изможденное. Казалось, он не спал несколько ночей подряд. При виде нас он не проявил никакого интереса.

— Рено, — начал следователь, — вы отрицаете, что были в Мерлинвиле в ночь, когда было совершено убийство.

Жак поначалу ничего не ответил, потом забормотал с жалким и растерянным видом:

— Я… я… уже говорил вам, что был в… Шербуре.

Следователь нетерпеливо обернулся:

— Введите свидетелей.

В тот же миг двери отворились и вошел человек, в котором я узнал носильщика Мерлинвильского вокзала.

— Вы дежурили в ночь на седьмое июня?

— Да, мосье.

— Вы видели, как прибыл поезд в одиннадцать часов сорок минут?

— Да, мосье.

— Посмотрите на арестованного. Узнаете ли вы в нем одного из пассажиров, высадившихся из этого поезда?

— Да, мосье.

— Не ошибаетесь ли вы?

— Нет, мосье. Я хорошо знаю мосье Жака Рено.

— Не путаете ли вы дату?

— Нет, мосье. Ведь на следующее утро, восьмого июня, мы узнали об убийстве.

Потом ввели еще одного станционного служащего, который подтвердил показания носильщика. Следователь снова обратился к Жаку Рено:

— Эти люди без колебаний опознали вас. Что вы можете сказать?

Жак пожал плечами.

— Ничего.

— Рено, — продолжал следователь, — узнаёте ли вы это?

Мосье Отэ взял что-то со стола и протянул арестованному. Я вздрогнул — это был хорошо знакомый мне нож.

— Извините, — воскликнул адвокат Жака, мэтр Гросье. — Я требую, чтобы мне дали возможность поговорить с моим подзащитным, прежде чем он ответит на этот вопрос.

Однако Жак Рено не обратил ни малейшего внимания на протест мэтра Гросье.

— Конечно, узнаю. Этот нож я подарил матушке в память о войне.

— Не скажете ли вы, имеется ли второй такой нож?

Мэтр Гросье снова хотел было разразиться тирадой, но Жак даже не взглянул на него.

— Насколько мне известно, нет. Форму его я придумал сам.

Тут даже у следователя челюсть отвисла. Казалось, Жак сам рвется навстречу смерти. Я понимал, разумеется, что для него сейчас самое важное — ради безопасности Беллы скрыть, что есть второй такой нож. Покуда считается, что в деле фигурирует только один нож, на девушку едва ли падет подозрение. Он рыцарски защищал женщину, которую любил прежде. Но какой ценой! Тут только я понял, сколь легкомысленно поступил, поставив Пуаро перед почти неразрешимой задачей. Как можно снять подозрения с Жака Рено, не открыв всей правды?

Мосье Отэ снова заговорил, на этот раз с особенной язвительностью:

— Мадам Рено показала, что в тот вечер, когда было совершено преступление, этот нож лежал у нее на ночном столике. Но мадам Рено — мать! Думаю, вас не удивит, если я сочту весьма вероятным, что мадам Рено ошиблась и что, может быть, случайно вы прихватили нож с собой, когда уезжали в Париж. Не сомневаюсь, что вы попытаетесь мне возразить…

Я заметил, как у Жака судорожно сжались кулаки закованных в наручники рук. На лбу у него выступили капли пота, и он, сделав над собой страшное усилие, хрипло выдавил:

— Я не стану вам возражать. Это могло быть и так.

Все присутствующие оцепенели. Мэтр Гросье вскочил с места:

— Мой подзащитный перенес нервный шок! Я считаю, что он не способен отвечать за свои слова. Прошу зафиксировать….

Следователь раздраженно прервал его. На миг мне показалось, что и он сомневается, в своем ли уме арестованный. Да, Жак Рено явно обрекал себя на гибель. Мосье Отэ подался вперед и впился в него испытующим взглядом.

— Вполне ли вы понимаете, Рено, что на основании ваших ответов мне не остается ничего, как только предать вас суду?

Бледное лицо Жака вспыхнуло, но он твердо выдержал взгляд следователя.

— Мосье Отэ, клянусь, я не убивал отца.

Однако сомнения, овладевшие было мосье Ото, уже рассеялись. Он как-то неприятно хохотнул.

— Конечно, конечно! Наши арестованные всегда невиновны! Вы сами вынесли себе приговор. Вы не можете защитить себя, у вас нет алиби… Только клянетесь, что не убивали. Но кто вам поверит? Разве что ребенок? Вы, вы убили отца, Рено… Убили жестоко и трусливо… Убили ради денег, ведь вы думали, что они достанутся вам. Ваша мать — косвенная соучастница преступления. Конечно, приняв во внимание ее материнские чувства, судьи окажут ей снисхождение. Ей, но не вам. И поступят совершенно справедливо! Ибо ваше деяние — ужасно! Ни суд людской, ни суд небесный не пощадят вас!

Тут поток красноречия мосье Отэ, к его величайшему неудовольствию, был внезапно прерван. Дверь с шумом отворилась.

— Господин следователь! Господин следователь! — Служитель даже заикался от волнения. — Там дама, она говорит… говорит…

— Кто там еще? Что говорит? — загремел вне себя от гнева следователь. — Вы нарушаете закон! Я запрещаю! Решительно запрещаю!

Но тут-то тоненькая девушка оттолкнула жандарма и переступила порог. Одета она была во все черное, лицо скрывала густая вуаль.

Сердце у меня болезненно сжалось. Все-таки она пришла! Все мои усилия пошли прахом. Однако какое же благородство! Как бестрепетно совершила она этот роковой шаг!

Девушка подняла вуаль… и я остолбенел. Это не Сандрильона, хоть и похожа на нее как две капли воды. Теперь, когда она была без светлого парика, в котором выступала на сцене, я понял, что именно ее фотографию нашел Пуаро в шкафу у Жака.

— Вы следователь мосье Отэ? — спросила она.

— Да, но я запрещаю…

— Мое имя — Белла Дьювин. Я пришла признаться в том, что убила мосье Рено.

Глава 26
Я получаю письмо

«Мой друг.

Бы уже будете знать все, когда получите это письмо. Как я ни старалась, мне не удалось уговорить Беллу. Она решила покориться своей участи. Я устала бороться с нею.

Теперь Вы знаете, что я обманывала Вас. Вы доверяли мне, а я платила Вам ложью. Возможно, Вы сочтете мое поведение непростительным, однако мне все-таки хотелось бы, прежде чем я навсегда уйду из Вашей жизни, просто рассказать Вам, как все это получилось. Если бы я знала, что Вы можете простить меня, мне было бы легче жить! Единственное, что я могу сказать в свое оправдание, — я делала все это не ради себя.

Найму с того дня, когда мы с Вами встретились в поезде. Я тогда очень тревожилась о Белле. Она была в отчаянии. Она так любила Жака Рено и, кажется, на все готова была ради него. Когда он вдруг переменился к ней и почти перестал писать, она заподозрила, что он увлекся другой девушкой и, как оказалось впоследствии, была совершенно права. Тогда Белла обила себе в голову, что должна поехать в Мерлинеиль и повидать Жака. Она знала, что я не одобряю этой затеи, и постаралась улизнуть от меня. Когда я убедилась, что ее нет в поезде, то решила не возвращаться в Англию без нее. У меня было такое чувство, что, если я те вмешаюсь, произойдет что-то ужасное.

Я дождалась следующего поезда из Парижа и встретила Беллу. Она решительно объявила мне, что едет в Мерлинеиль. Я пыталась отговорить ее, но из этого ничего не вышло. Она была взвинчена до крайности, кричала, что будет поступать так, как находит нужным, и что это не мое дело. Ну что ж, тогда я сказала, что умываю руки. В конце концов, я сделала все, что могла! Было уже поздно, и я пошла в гостиницу, а Белла отправилась в Мерлинеиль. Я никак не могла отделаться от ощущения, которое в романах называют предчувствием неминуемой беды.

Настало утро, а Беллы все не было. Мы с ней заранее условились, что встретимся здесь, в гостинице. Я ждала весь день, но от нее не было никаких вестей. Тревога все больше овладевала мною. А из вечерних газет я узнала об убийстве в Мерлинвиле.

Ужас охватил меня! Конечно, полной уверенности в том, что Белла замешана в преступлении, у меня не было, но напугана я была страшно. Я рисовала себе жуткую картину — вот Белла встречается с отцом Жака, рассказывает ему обо всем, он оскорбляет ее, ну и так далее. Дело в том, что мы обе ужасно вспыльчивы.

Потом до меня дошел слух об этих иностранцах в масках, и я немного успокоилась. Однако я не могла понять, куда исчезла Белла, и потому тревожилась.

К следующему утру я уже не находила себе места и решила поехать в Мерлинвиль и попытаться разузнать что-нибудь. Тут-то я и наткнулась на Вас. Что было потом, Вам известно… Когда я увидела покойника, поразительно похожего на Жака, да еще и одетого точно в такой же плащ, как у Жака, я все поняла! Ко всему прочему, я узнала нож — о, этот злосчастный нож! — Жак подарил его Белле! Я была совершенно уверена, что на нем отпечатки пальцев Беллы. Не берусь описать страх и отчаяние, которые испытала я в ту минуту. Я видела только один выход — необходимо взять нож и как можно скорее бежать оттуда, пока никто не хватился. Я притворилась, что теряю сознание, Вы пошли за водой, а я взяла нож и спрятала его под одеждой.

Я сказала Вам, что остановилась в гостинице „Отель дю Фар“, а на самом деле отправилась прямиком в Кале, а оттуда первым пароходом в Англию. Этот проклятый нож я выбросила в море, где-то посередине между Англией и Францией. И тут только смогла наконец вздохнуть свободно.

Беллу я нашла в Лондоне, в нашей квартире. На ней буквально лица не было. Я рассказала ей о том, что мне удалось сделать, и добавила, что теперь она в безопасности. Она посмотрела на меня пустым взглядом и вдруг принялась смеяться.

Этот ее смех… от него кровь стыла в жилах! Я поняла: самое лучшее для нас сейчас заняться делом. Она же просто тронется рассудком, если все время будет думать о том, что она натворила. К счастью, нам повезло и мы сразу получили ангажемент.

А потом я увидела Вас и Вашего друга в зрительном зале в Ковентри… Я чуть с ума не сошла. Должно быть, Вы заподозрили что-то, думала я, иначе зачем бы Вам нас выслеживать. Я решила, что должна узнать все — пусть даже самое плохое, только не эта неизвестность — и пошла за Вами. Мною двигала храбрость, храбрость отчаяния. А потом, прежде чем я успела объяснить Вам все, я вдруг догадалась, что Вы подозреваете не Беллу, а меня. Или, может быть, думаете, что я Белла, ведь нож-то украла я.

Ах, если бы Вы знали, что творилось в моей душе в ту минуту… возможно, Вы простили бы меня… Я была так напугана, сбита с толку, отчаяние владело мною… Тогда я поняла лишь одно — Вы стараетесь спасти именно меня… Я не знала, захотите ли Вы помочь ей, Белле… Скорее всего, нет, подумала я, ведь она — совсем другое дело! Я боялась рисковать. Мы с Беллой — близнецы, и я готова сделать для нее все, что в моих силах. Поэтому я ничего не сказала Вам, не призналась, что обманула Вас. Какая же я дрянь!.. Ну, вот и все. Этого более чем достаточно, наверное, подумаете Вы. Я должна была открыть Вам свою душу… Если бы мне это удалось…

Как только в газетах появилось сообщение, что Жак Рено арестован, разразилась беда. Белла не стала ждать, как пойдет дело…

Я так устала. Не могу больше писать…»

Сначала она подписалась Сандрильоной, потом перечеркнула и вместо этого поставила «Далей Дьювин».

Я по сей день храню это наспех написанное, испещренное помарками и закапанное слезами послание.

Пуаро был рядом, когда я читал письмо. Листки выпали из моих рук, и я посмотрел в глаза Пуаро.

— Так вы все время знали, что это была не Сандрильона?

— Конечно, мой друг.

— А почему же вы не сказали мне?

— Во-первых, я и не предполагал, что вы можете так обмануться. Вы же видели фотографию. Конечно, сестры очень похожи, но не заметить разницы просто невозможно.

— Но у той были светлые волосы?

— Парик. Белла надевала его во время выступления, этот контраст придавал сестрам пикантность. Мыслимое ли дело, чтобы один из близнецов был блондином, другой — брюнетом?

— А почему вы не сказали мне об этом в тот вечер, в Ковентри?

— Вы так бесцеремонно обошлись со мной, mon ami, — сухо сказал Пуаро. — Вы же лишили меня возможности говорить.

— Ну а потом?

— Что потом? Ну, во-первых, меня очень задевало, что вы совсем не верите в мои способности. Кроме того, мне хотелось посмотреть, выдержат ли ваши чувства испытание временем — настоящая ли это любовь или очередное увлечение. Я вовсе не собирался надолго оставлять вас в неведении.

Я кивнул. В его голосе звучало такое сочувствие и доброта, что я не мог держать на него зла. Повинуясь внезапному порыву, я нагнулся, поднял листки с пола и протянул Пуаро.

— Возьмите, — сказал я. — Хочу, чтобы вы прочли.

Он молча прочел и поднял взгляд на меня.

— Что же вас тревожит, Гастингс?

Никогда еще я не видел Пуаро в таком расположении духа. Его обычной насмешливости и в помине не было. Мне не пришлось даже делать над собой особых усилий, чтобы сказать то, что не давало мне покоя:

— Она не говорит… не говорит… ну, в общем, безразличен я ей или нет.

Пуаро полистал страницы.

— Сдается мне, вы ошибаетесь, Гастингс.

— Что? Откуда вы это взяли? — в волнении воскликнул я, подавшись вперед.

Пуаро улыбнулся.

— Да тут каждая строчка говорит о том, что вы ей небезразличны, mon ami.

— Где же мне найти ее? Ведь в письме не указан обратный адрес. Только французская марка, и все.

— Не волнуйтесь! Положитесь на старого Пуаро. Я найду ее, как только выдастся свободная минутка.

Глава 27
Рассказывает Жак Рено

— Поздравляю, мосье Жак, — сказал Пуаро, сердечно пожимая руку молодого человека.

Жак Рено навестил нас сразу же, как только его выпустили из тюрьмы. После этого он должен был вернуться в Мерлинвиль, к мадам Рено и Марте. Мосье Жака сопровождал Стонор, цветущий вид которого лишь подчеркивал болезненную бледность юноши, находившегося, по-видимому, на грани нервного расстройства. Он печально улыбнулся Пуаро и едва слышно сказал:

— Я выдержал весь этот ужас, чтобы защитить ее, и вот все напрасно.

— Как могли вы подумать, что девушка примет такую жертву? — сдержанно заметил Стонор. — Да она просто обязана была сказать правду. Она же понимала, что вас ждет гильотина.

— Eh та foi!^[250] Не миновать бы вам гильотины, — подхватил Пуаро, и в глазах его мелькнул насмешливый огонек. — Ведь на вашей совести была бы еще и смерть мэтра Гросье. Если бы вы продолжали упорствовать в своем молчании, беднягу непременно хватил бы удар.

— Он туп как осел, хотя вполне благожелательный, — сказал Жак. — Как он меня раздражал! Вы ведь понимаете, я не мог доверить ему свою тайну. Но Боже мой! Что же теперь будет с Беллой?

— На вашем месте я бы не слишком расстраивался по этому поводу, — с искренним сочувствием сказал Пуаро. — Как правило, судьи весьма снисходительны к crime passjonnel^[251], особенна когда его совершает юная и прелестная особа. Ловкий адвокат откопает уйму смягчающих обстоятельств. Конечно, вам будет не очень-то приятно…

— Это меня не волнует. Видите ли, мосье Пуаро, как бы то ни было, но я в самом деле чувствую себя виновным в смерти отца. Если бы не мои запутанные отношения с этой девушкой, он сейчас был бы жив и здоров. И еще моя проклятая оплошность — ведь я надел отцовский плащ. Не могу избавиться от чувства, что я виноват в его смерти. Наверное, сознание вины будет преследовать меня до конца моих дней.

— Ну что вы, — сказал я, стараясь успокоить его.

— Конечно, то, что Белла убила моего отца, ужасно, — сокрушенно продолжал Жак. — Но я дурно поступил с нею. Когда я встретил Марту и понял, что люблю ее, надо было написать Белле и честно во всем признаться. Но я так боялся скандала, боялся, что это дойдет до ушей Марты и она Бог знает что может вообразить. Словом, я вел себя как трус, тянул, надеялся, что все само собой образуется. Просто плыл по течению, не понимая, какие страдания причиняю бедной девушке. Если бы жертвой пал я, а не отец, то свершился бы высший суд — я получил бы по заслугам. Как же отважно она призналась в своей вине! А ведь я готов был выдержать это испытание до конца, вы знаете.

Он помолчал немного, потом взволнованно продолжал:

— Не могу понять, зачем отец в ту ночь расхаживал в моем плаще. Зачем надел его прямо на нижнее белье? Может быть, он сбежал от этих иностранцев? А матушка, вероятно, ошиблась во времени и грабители напали не в два часа. Или… или… она намеренно вводит вас в заблуждение, да? Неужели матушка могла подумать… подумать… что… заподозрить, что это я… это я…

Но Пуаро поспешил разуверить его.

— Нет-нет, мосье Жак. Пусть эта мысль не мучит вас. Что же до остального, потерпите еще день-два, и я все объясню вам. Это весьма запутанная история. А вы не могли бы подробно рассказать нам, что же все-таки случилось в тот страшный вечер?

— Собственно, и рассказывать-то нечего. Я приехал из Шербура, как вам известно, чтобы попрощаться с Мартой, ведь мне предстояло ехать на край света. Было уже поздно, и я решил идти коротким путем — через поле для гольфа, откуда рукой подать до виллы «Маргерит». Я уже почти дошел, как вдруг…

Он запнулся и судорожно сглотнул.

— Да?

— Я услышал какой-то странный и страшный крик. Он не был громок, точно кто-то задыхался или давился кашлем, но я замер от страха и с минуту стоял как вкопанный, потом обогнул живую изгородь. Ночь была лунная, и я увидел могилу и рядом человека, лежащего ничком. В спине у него торчал нож. А потом… потом… я поднял взгляд и увидел ее. Она смотрела на меня с ужасом, точно я привидение. Потом вскрикнула и бросилась прочь.

Он замолчал, пытаясь совладать с собой.

— Ну а потом? — как можно спокойней спросил Пуаро.

— Право, не знаю. Я постоял еще, совершенно ошеломленный. Потом подумал, что надо поскорее убираться. Нет, мне и в голову не пришло, что могут заподозрить меня. Я испугался, что меня вызовут в качестве свидетеля, и мне придется давать показания против Беллы. Как уже говорил, я дошел пешком до Сан-Бовэ, нанял автомобиль и вернулся в Шербур.

В дверь постучали, и вошел посыльный с телеграммой, которую вручил Стонору. Секретарь вскрыл ее, прочел и тут же поднялся с кресла.

— Мадам Рено пришла в сознание, — сказал он.

— А! — Пуаро вскочил. — Немедленно отправляемся в Мерлинвиль!

Мы поспешно собрались. Стонор по просьбе Жака согласился остаться, с тем чтобы помочь, если удастся, Белле Дьювин. Пуаро, Жак Рено и я отбыли в Мерлинвиль в автомобиле мосье Рено.

Поездка заняла немногим более сорока минут. Когда мы подъезжали к вилле «Маргерит», Жак Рено бросил на Пуаро вопросительный взгляд:

— Что, если вы отправитесь вперед и осторожно подготовите матушку к радостному известию…

— А вы тем временем лично подготовите мадемуазель Марту, правда? — откликнулся Пуаро, подмигнув Жаку. — Ну конечно, я и сам хотел вам предложить это.

Жак Рено не стал упираться. Остановив машину, он выпрыгнул из нее и помчался к дому. А мы продолжали свой путь к вилле «Женевьева».

— Пуаро, — сказал я, — вы помните, как мы впервые приехали сюда? И нас встретили известием, что мосье Рено убит?

— О, конечно, отлично помню. Не так уж много времени прошло с тех пор. А сколько всяких событий, особенно для вас, mon ami!

— Да, в самом деле, — вздохнул я.

— Вы ведь воспринимаете их в основном сердцем, а не разумом, Гастингс. Я же подхожу к ним иначе. К мадемуазель Белле, будем надеяться, суд отнесется снисходительно. Правда, Жак Рено не может жениться сразу на обеих своих возлюбленных. Тут уж ничего не поделаешь… Я же подхожу к делу профессионально. Это преступление не отнесешь к разряду разумно спланированных и четко выполненных, то есть таких, от разгадки которых детектив получает истинное удовольствие. Mise en scene^[252], разработанная Жоржем Конно, — в самом деле безукоризненна, но denouement^[253] — о нет! О ней этого никак не скажешь! В припадке гнева и ревности девушка совершает убийство — где уж тут порядок, где логика!

Такой своеобразный подход к делу вызвал у меня невольную улыбку.

Дверь нам отворила Франсуаза. Пуаро сказал, что должен немедленно повидать мадам Рено, и старая служанка проводила его наверх. Я же остался в гостиной. Вернулся Пуаро довольно скоро. Он был на редкость мрачен.

— Vous voila, Гастингс! Sacre tonnerre!^[254] Назревает скандал!

— Что вы хотите сказать? — удивился я.

— Вы не поверите, Гастингс, — задумчиво проговорил Пуаро, — но от женщин никогда не знаешь, чего ждать.

— А вот и Жак с мадемуазель Мартой, — воскликнул я, глядя в окно.

Пуаро выскочил из дома и перехватил их у входа.

— Не ходите туда. Так будет лучше. Ваша матушка очень расстроена.

— Знаю, знаю, — сказал Жак Рено. — И я должен сейчас же поговорить с ней.

— Нет, прошу вас. Лучше не надо.

— Но мы с Мартой…

— Мадемуазель лучше остаться здесь. Если вы так уж настаиваете, разумнее будет, если с вами пойду я.

Голос, внезапно раздавшийся откуда-то сверху позади нас, заставил всех вздрогнуть.

— Благодарю за любезность, мосье Пуаро, но я намерена объявить свою волю.

Мы обернулись и застыли в изумлении. По лестнице, тяжело опираясь на руку Леони, спускалась мадам Рено. Голова ее была забинтована. Девушка со слезами уговаривала свою госпожу вернуться в постель.

— Мадам погубит себя. Доктор строго-настрого запретил вам подниматься!

Но мадам Рено ее не слушала.

— Матушка, — закричал Жак, бросаясь к ней.

Но она властным жестом отстранила его.

— Я тебе не мать! Ты мне не сын! С этой минуты я отрекаюсь от тебя.

— Матушка! — снова крикнул ошеломленный молодой человек.

Казалось, мадам Рено дрогнула — такая нестерпимая мука звучала в голосе Жака. Пуаро протянул было руку, как бы призывая их обоих успокоиться. Но мадам Рено уже овладела собою.

— На твоих руках кровь отца. Ты виновен в его смерти. Ты ослушался его, ты пренебрег им, и все из-за этой особы. Ты жестоко обошелся с той, другой девушкой, и твой отец жизнью поплатился за это! Ступай прочь из моего дома. Завтра же я приму меры, чтобы ты ни гроша не получил из отцовского наследства. Устраивай свою жизнь как сумеешь, и пусть эта особа, дочь заклятого врага твоего отца, помогает тебе.

Мадам Рено повернулась и медленно с мучительным трудом стала подниматься по лестнице.

Сцена была столь неожиданна и ужасна, что мы все стояли, точно громом пораженные. Жак, который и без того едва держался на ногах, пошатнулся. Мы с Пуаро бросились к нему.

— Ему совсем худо, — шепнул Пуаро, обращаясь к Марте. — Куда бы перенести его?

— Разумеется, к нам, на виллу «Маргерит». Мы с матушкой станем ухаживать за ним. Бедный Жак!

Мы отвезли молодого человека на виллу «Маргерит». Он рухнул в кресло в полуобморочном состоянии. Пуаро пощупал его лоб и руки.

— У него жар. Столь продолжительное напряжение дает себя знать. А тут еще такой удар… Надо уложить его в постель. Мы с Гастингсом позаботимся, чтобы послали за доктором.

Появившийся вскоре доктор, осмотрев больного, заверил нас, что это всего лишь результат нервного перенапряжения. Тишина и полный покой, возможно, уже завтра принесут облегчение. Но следует оберегать больного от волнений, ибо в этом случае болезнь может принять дурной оборот. Желательно, чтобы ночью кто-нибудь подежурил у его постели.

Итак, сделав все, что было в наших силах, мы оставили Жака на попечение Марты и мадам Добрэй и отправились в город. Привычное для нас обеденное время давно миновало, и оба мы отчаянно проголодались. В первом же ресторане мы утолили муки голода превосходным омлетом, за которым последовал не менее превосходный антрекот.

— А теперь самое время подумать о ночлеге, — сказал Пуаро, прихлебывая черный кофе, завершивший нашу трапезу. — Как насчет нашего старого друга «Отель де Бен»?

Не долго думая мы направились туда. Да, мосье могут быть предоставлены две отличные комнаты с видом на море. И тут Пуаро задал портье вопрос, немало меня удививший:

— Скажите, английская леди, мисс Робинсон, уже прибыла?

— Да, мосье. Она в маленькой гостиной.

— Ага!

— Пуаро! — воскликнул я, направляясь следом за ним по коридору. — Какая еще, черт побери, мисс Робинсон?

Пуаро одарил меня лучезарной улыбкой.

— Решил устроить ваше счастье, Гастингс.

— Но я…

— О, Господи, — сказал Пуаро, добродушно подталкивая меня в комнату. — Не думаете же вы, что я на весь Мерлинвиль раструблю имя Дьювин?

И правда, навстречу нам поднялась Сандрильона. Я взял ее руку в свои. Мои глаза сказали ей все остальное.

Пуаро кашлянул.

— Mes enfants^[255], — сказал он. — В данный момент у нас нет времени на сантименты. Нам еще предстоит потрудиться. Мадемуазель, удалось ли вам сделать то, о чем я вас просил?

Вместо ответа Сандрильона вытащила из сумочки какой-то предмет, завернутый в бумагу, и молча протянула его Пуаро. Когда Пуаро развернул пакет, я вздрогнул — это был тот самый нож! Но ведь она, как я понял из ее письма, бросила его в море. Удивительно, до чего неохотно женщины расстаются со всякими пустяками, даже компрометирующими!

— Tres bien, mon enfant^[256],— сказал Пуаро. — Вы меня очень порадовали. А теперь покойной ночи. Нам с Гастингсом надо еще поработать. Увидитесь с ним завтра.

— Куда же вы идете? — спросила девушка, и глаза ее расширились.

— Завтра вы обо всем узнаете.

— Куда бы вы ни шли, я с вами.

— Но, мадемуазель…

— Я сказала, я с вами.

Пуаро понял, что спорить бесполезно. Он сдался.

— Пусть будет по-вашему, мадемуазель. Правда, ничего интересного не обещаю. Скорее всего вообще ничего не произойдет.

Девушка промолчала.

Минут через двадцать мы пустились в путь. Было уже совсем темно. В воздухе чувствовалась давящая духота. Пуаро повел нас к вилле «Женевьева». Однако, когда мы дошли до виллы «Маргерит», он остановился.

— Мне хотелось бы убедиться, что с Жаком Рено все в порядке. Пойдемте со мной, Гастингс. А вы, мадемуазель, пожалуйста, подождите здесь. Мадам Добрэй, может, чего доброго, оказаться не слишком любезной.

Отворив калитку, мы пошли по дорожке к дому. Я указал Пуаро на освещенное окно второго этажа. На шторе четко вырисовывался профиль Марты Добрэй.

— Ага! — воскликнул Пуаро. — Думаю, здесь-то мы и найдем молодого Рено.

Дверь отворила мадам Добрэй. Она сообщила нам, что Жак все в том же состоянии и что если мы пожелаем, то сами можем убедиться в этом. Вслед за нею мы поднялись в спальню. Марта Добрэй сидела у стола и шила при свете настольной лампы. Увидев нас, она приложила палец к губам.

Жак Рено спал тяжелым, беспокойным сном — голова его металась по подушке, лицо пылало жаром.

— Что доктор, он придет еще? — шепотом спросил Пуаро.

— Нет, пока мы не пошлем за ним. Но Жак спит, я это для него сейчас самое лучшее. Машап приготовила ему целебный отвар.

И она снова принялась за вышивание, а мы тихонько вышли из комнаты. Мадам Добрэй проводила нас вниз. Теперь, когда мне стало известно ее прошлое, я смотрел на нее со все возрастающим интересом. Ош стояла перед нами, опустив глаза, и на губах ее играла легкая загадочная улыбка. Я вдруг почувствовал безотчетный страх перед нею. Такой страх наводит на нас ослепительно красивая, но ядовитая змея.

— Надеюсь, мы не слишком обеспокоили вас, мадам, — учтиво сказал Пуаро, когда она открывала нам дверь.

— Ничуть, мосье.

— Кстати, — сказал Пуаро, точно спохватившись, — мосье Стонор был сегодня в Мерлинвиле, не знаете ли?

Я не мог понять, с какой стати задал Пуаро этот вопрос, по-моему, совершенно лишенный всякого смысла.

— Насколько я знаю, нет, — сдержанно ответила мадам Добрэй.

— Не беседовал ли он с мадам Рено?

— Откуда мне знать, мосье?

— Действительно, — сказал Пуаро. — Просто я подумал, что вы, может быть, видели, как он проходил или проезжал мимо, только и всего. Покойной ночи, мадам.

— Отчего… — начал было я.

— Оставьте ваши «отчего», Гастингс. Придет время — все узнаете.

Имеете с Сандрильоной мы торопливо направились к вилле «Женевьева». Пуаро оглянулся на освещенное окно, в котором вырисовывался профиль Марты, склонившейся над вышиванием.

— Его, во всяком случае, охраняют, — пробормотал он.

Подойдя к дому, мы спрятались за кустами, слева от подъездной аллеи, откуда хороша просматривался парадный вход, тогда как мы сами были надежно укрыты от посторонних взглядов. Дом был погружен в темноту, по-видимому, все уже спали. Окно спальни мадам Рено было как раз над нами, и я заметил, что оно открыто. Пуаро не спускал с нега глаз.

— Что нам предстоит делать? — шепотом спросил я.

— Наблюдать.

— Но…

— Не думаю, что в ближайшие час или два что-нибудь случится, но…

В этот миг раздался протяжный слабый крик:

— Помогите!

В окне на втором этаже, справа от входа, вспыхнул свет. Крик доносился оттуда. И мы увидели сквозь штору мелькающие тени, как будто там боролись два человека.

— Milie tormeresl^[257]— закричал Пуаро. — Должно быть, она теперь штат в другой комнате!

Он бросился к парадной двери и принялся бешено колотить в нее. Потом подскочил к дереву, что росло на клумбе, и ловко, точно кошка, вскарабкался на него. Я, разумеется, полез за ним, а он тем временем прыгнул в открытое окно. Оглянувшись, я увидел Далей позади себя.

— Осторожнее! — крикнул я.

— Кому вы говорите! — откликнулась она. — Для меня это детская забава.

Я спрыгнул в комнату, когда Пуаро дергал дверь, пытаясь ее открыть.

— Заперто с той стороны, — прорычал он. — Так скоро ее не высадишь!

Крики между тем становились все слабее. В глазах Пуаро я увидел отчаяние. Мы с ним налегли плечами на дверь.

В это время послышался спокойный негромкий голос Сандрильоны:

— Опоздаете. Пожалуй, только я еще успею что-то сделать.

Прежде чем я успел остановить ее, она исчезла за окном. Я бросился за ней и, к своему ужасу, увидел, что она висит, держась за край крыши, и, перебирая руками, продвигается к освещенному окну.

— Боже мой! Она разобьется! — закричал я.

— Вы что, забыли? Она же профессиональная акробатка, Гастингс. Само Провидение послало ее нам сегодня! Об одном молю Господа — только б она успела! Ах!

Страшный крик разорвал тишину ночи в тот миг, когда Далей исчезла в проеме окна. Потом послышался ее уверенный голос:

— Ну нет! От меня не уйдешь — у меня железная хватка!

В тот момент дверь нашей комнаты осторожно отворилась, Пуаро, бесцеремонно оттолкнув Франсуазу, устремился по коридору к двери, возле которой толпились горничные.

— Дверь заперта! Заперта изнутри, мосье!

Из комнаты донесся глухой стук, точно упало что-то тяжелое. А в следующую минуту ключ повернулся и дверь медленно отворилась. Сандрильона, белая как мел, пропустила нас в комнату.

— Жива? — спросил Пуаро.

— Да, я успела как раз вовремя. Еще немного, и было бы поздно.

Мадам Рено, полулежа в постели, задыхаясь, ловила ртом воздух.

— Едва не задушила, — чуть слышно прохрипела она.

Далей подняла что-то с пола и протянула Пуаро. Это была свернутая в рулон лестница из шелковой веревки, очень тонкой и прочной.

— Это чтобы спуститься из окна, пока мы стучали бы в дверь. А где она сама?

Далей посторонилась. На полу лежало тело, накрытое чем-то темным, лица не было видно.

— Мертва?

Девушка кивнула.

— Думаю, да. Должно быть, ударилась виском о каминную доску.

— Да кто же это? — крикнул я.

— Убийца мосье Рено, Гастингс, а если бы не мисс Дьювин, то и мадам Рено.

Совершенно сбитый с толку, отказываясь хоть что-нибудь понять, я опустился на колени и поднял ткань — на меня смотрело прекрасное мертвое лицо Марты Добрэй!

Глава 28
Конец поездки

Воспоминания об остальных событиях этой ночи смешались в моей голове. Пуаро нетерпеливо отмахивался от моих настойчивых расспросов. Он, казалось, был целиком поглощен перепалкой с Франсуазой, которую осыпал упреками за то, что она не дала ему знать, когда мадам Рено переменила спальню.

Я схватил Пуаро за плечо и хорошенько тряхнул, рассчитывая хоть таким образом привлечь его внимание к своей скромной особе и заставить выслушать себя.

— Но вы же сами должны были знать это, — пытался я усовестить его. — Вы ведь сегодня специально приезжали сюда, чтобы повидать мадам Рено!

Пуаро соизволил наконец отвлечься на минуту от Франсуазы:

— Тогда ее просто выкатили на кровати в будуар рядом со спальней, — нетерпеливо бросил он мне.

— Но, мосье, — кричала Франсуаза, — мадам перешла в другую комнату сразу же после той ужасной ночи! Разве могла она остаться в спальне, где все это случилось?

— Почему же вы мне не сказали, — надрывался Пуаро, стуча кулаком по столу и все больше распаляясь. — Почему, я спрашиваю вас… Почему?! Почему мне ничего не сказали? Вы просто выжили из ума! И Леони с Дениз тоже не лучше! Безмозглые курицы! Ваша тупость едва не стоила жизни мадам Рено! Если бы не эта отважная юная леди…

Он задохнулся от гнева и, не находя больше слов, бросился к Далей, которая стояла у постели мадам Рено, и с чисто галльским пылом схватил девушку в объятия. Признаюсь, я почувствовал при этом легкий укол ревности.

Из состояния заторможенности меня вывел властный окрик Пуаро, приказавшего мне тоном, не терпящим возражений, немедленно доставить к мадам Рено доктора, а затем вызвать полицию. И чтобы окончательно утвердить меня в сознании собственной никчемности, он добавил:

— Вряд ли вам стоит возвращаться сюда. Я слишком занят и не могу уделить вам внимания. Что же до мадемуазель Дьювин, то я хочу, чтобы она ненадолго осталась здесь в качестве garde-malade^[258].

Я удалился, стараясь, сколько возможно, сохранить видимость собственного достоинства. Выполнив поручения Пуаро, я вернулся в гостиницу. Я ничего не понял из того, что произошло. Ночные события представлялись мне фантастическим нагромождением каких-то кошмаров. Пуаро не стал отвечать на мои вопросы. Казалось, он их просто не слышит. Обиженный и разозленный, я бросился в постель и заснул так, как может спать лишь безнадежно запутавшийся и смертельно усталый человек.

Проснувшись, я увидел, что в открытые окна льется солнечный свет, а подле меня сидит одетый, как на парад, улыбающийся Пуаро.

— Enfin^[259]. Проснулся! Ну и соня вы, Гастингс! Ведь уже почти одиннадцать часов!

Я охнул, схватившись за голову.

— Какой страшный сон мне приснился! — сказал я. — Знаете, будто мы обнаружили труп Марты Добрэй в спальне мадам Рено, а вы будто сказали, что она убила мосье Рено.

— Это не сон. Все это было на самом деле.

— Но ведь мосье Рено убила Белла Дьювин!

— О нет, Гастингс, она никого не убивала. Она так сказала, да, но только для того, чтобы спасти от гильотины Жака Рено, которого она любит.

— Как?!

— Вспомните, что говорил Жак Рено. Они одновременно появились на месте преступления, и каждый из них заподозрил другого. Помните, девушка в ужасе посмотрела на него и с криком бросилась прочь. Потом она узнает, что его обвиняют в преступлении. Она не может этого вынести и берет вину на себя, чтобы спасти его от верной смерти.

Пуаро откинулся в кресле и знакомым жестом сложил вместе кончики пальцев.

— Это дело не давало мне покоя, — задумчиво продолжал он. — Меня не покидало чувство, что перед нами хладнокровное, тонко продуманное преступление, совершенное убийцей, который использовал (весьма ловко!) план самого мосье Рено и тем самым сбил полицию со следа. Талантливый преступник (помните, что я недавно говорил вам по этому поводу), как правило, поступает в высшей степени просто.

Я кивнул.

— Ну вот, в соответствии с этой теорией, преступник должен был досконально знать все планы мосье Рено. А это сразу наводило на мысль о мадам Рено. Однако факты противоречили версии о ее виновности. Есть ли кто-то еще, кому могли быть известны планы мосье Рено? Да, есть. Марта Добрэй сама призналась, что подслушала разговор мосье Рено с бродягой. Если так, то она могла подслушать и другой разговор, тем более что мосье и мадам Рено столь опрометчиво обсуждали свои планы, сидя на скамейке подле сарая. Помните, вы и сами, сидя там, отлично слышали разговор Марты с Жаком.

— Но зачем было Марте убивать мосье Рено, если только она действительно убила его? — возразил я.

— Как зачем! А деньги? У Рено несколько миллионов, и после его смерти половина его огромного состояния (Марта и Жак были уверены в этом) должна перейти к сыну. Давайте посмотрим на сложившиеся обстоятельства глазами Марты Добрэй.

Она подслушивает разговор мосье Рено с женой. До сих пор он худо-бедно служил источником дохода для матери и дочери, но теперь он намерен ускользнуть из их сетей. Сначала, возможно, она хотела только помешать ему улизнуть. Но потом ею овладела новая смелая мысль, которая ужаснула бы всякую другую девушку. Но ведь Марта — дочь Жанны Берольди! Она знает, что мосье Рено против их брака, что он непреклонен. Если Жак ослушается отца, он останется без гроша в кармане, что совсем не входит в планы мадемуазель Марты. И вообще, я сомневаюсь, была ли у Марты хоть капля чувства к Жаку. Она делала вид, что любит его, но на самом деле она холодна и расчетлива, как и ее мать. Подозреваю, кроме того, что она не была уверена, удастся ли ей удержать Жака. Ее красота ослепила, пленила его. Но если ее не будет рядом, — а она знала, что мосье Рено собирается надолго разлучить их, — он может охладеть к ней. Если же мосье Рено умрет и Жак унаследует половину его миллионов, свадьбу можно устроить не откладывая, тогда она сразу получит огромное богатство, а не жалкие несколько тысяч, которые удалось вытянуть из него. Она со своим незаурядным умом сразу поняла, как просто можно все сделать. Легко и просто. Рено продумал все обстоятельства своей мнимой смерти — ей остается только появиться в нужный момент и превратить фарс в жестокую реальность. И тут возникает второе обстоятельство, которое позволяет заподозрить Марту Добрэй. Нож! Жак Рено заказал три ножа. Один подарил матери, второй Белле Дьювин, а третий, скорее всего, Марте Добрэй.

Итак, подводя итог, можно сказать, что против Марты Добрэй свидетельствуют четыре соображения:

Первое — Марта Добрэй могла подслушать мосье Рено, когда он открыл свой план жене.

Второе — Марте Добрэй смерть мосье Рено сулила прямые выгоды.

Третье — Марта Добрэй — дочь печально известной мадам Берольди, которая, по моему мнению, и прямо и косвенно виновна в смерти своего мужа, хотя роковой удар и был нанесен рукой Жоржа Конно.

Четвертое — Марта Добрэй — единственная, исключая самого Жака Рено, у которой наверняка мог находиться третий нож.

Пуаро замолчал и откашлялся.

— Конечно, когда я узнал о существовании Беллы Дьювин, я понял, что и она тоже могла бы убить мосье Рено. Однако эта версия не удовлетворяла меня, ибо, как уже говорил вам, профессионал, каковым я себя считаю, предпочитает встретить достойного соперника. Но, что делать, приходится считаться с фактами. Правда, маловероятно, чтобы Белла Дьювин разгуливала вокруг виллы с ножом в руках, но, несомненно, у нее могла возникнуть мысль отомстить Жаку. А когда она пришла и созналась в убийстве, казалось, все уже ясно. И все-таки… что-то меня беспокоило, mon ami, что-то было не так…

И тогда я снова шаг за шагом пересмотрел все дело и пришел к тому же выводу, что и прежде. Если не Белла Дьювин, то только Марта Добрэй могла быть убийцей. Но у меня не было против нее ни одной улики!

Тут вы как раз показали мне письмо мадемуазель Далей, и я понял, что надо делать. Первый нож украден Далей Дьювин и брошен в морю, ибо она думала, что это нож ее сестры. А что, если это нож, который Жак подарил Марте Добрэй? Тогда нож Беллы Дьювин должен быть целехонек. Не посвящая вас в свои планы (не было времени на разговоры), я разыскал мадемуазель Далей, рассказал ей то, что счел необходимым, и попросил ее постараться найти нож среди вещей ее сестры. Представьте мою радость, когда она появилась здесь в качестве мисс Робинсон (как я и просил ее) с драгоценным подарком!

А тем временем я принял меры, чтобы заставить мадемуазель Марту пойти в открытую. По моему настоянию мадам Рено отказалась от сына и объявила о своем намерении завтра же официально выразить свою волю, с тем чтобы лишить Жака даже самой незначительной доли наследства. Признаюсь, то был отчаянный шаг, но совершенно неизбежный, и мадам Рено готова была пойти на риск. Правда, к несчастью, она даже не упомянула о том, что спит теперь в другой комнате. Вероятно, она сочла само собой разумеющимся, что мне это известно. Все случилось так, как я предвидел. Марта Добрэй предприняла последний дерзкий ход, чтобы получить миллионы Рено и… проиграла!

— Чего я не в состоянии понять, — сказал я, — как она проникла в дом. Ведь мы ее не видели. Это просто немыслимо. Мы пошли к вилле «Женевьева», а она осталась дома. Как она могла опередить нас?

— О, в том-то и дело, что ее уже не было на вилле «Маргерит», когда мы уходили оттуда. Пока мы говорили с ее матерью в холле, она выскользнула через черный ход. Тут она меня «обставила», как сказали бы американцы!

— А как же тень на шторе? Мы же видели ее на пороге на виллу «Женевьева».

— Eh bien, у мадам Добрэй как раз хватило времени, чтобы взбежать по лестнице и занять место Марты.

— У мадам Добрэй?

— Ну да. Одна из них молода, другая — почтенного возраста, одна златокудрая, другая — темноволосая, но силуэты на шторе совершенно одинаковы, потому что в профиль мать и дочь удивительно похожи. Даже я ничего не заподозрил, старый болван! Думал, что у нас полно времени, что она попытается проникнуть на виллу «Женевьева» позже. Да, в уме ей не откажешь, этой прелестной мадемуазель Марте!

— Так она хотела убить мадам Рено?

— Конечно. Тогда все состояние перешло бы к Жаку. По замыслу Марты, это должно было выглядеть как самоубийство, mon ami! На полу рядом с телом Марты Добрэй я нашел подушечку, пузырек с хлороформом и шприц, содержащий смертельную дозу морфия. Теперь вы поняли? Вначале хлороформ, потом, когда жертва потеряет сознание, укол иглы. К утру запах хлороформа выветрится, а шприц будет лежать так, точно он выпал из руки мадам Рено, Что сказал бы наш доблестный мосье Отэ? «Бедная женщина! Что я говорил вам? Слишком большая радость оказалась непосильной для нее! Разве я не говорил, что нисколько не удивлюсь, если у бедняжки помутится рассудок. Настоящая трагедия это дело Рено!»

Однако, Гастингс, все пошло не так, как задумала мадемуазель Марта. Начать с того, что мадам Рено не спала, а ждала ее. Между ними начинается борьба. Но мадам Рено крайне слаба. У Марты Добрэй нет выбора. План с самоубийством провалился, но если Марта сможет своими цепкими руками задушить мадам Рено, бежать с помощью тонкой шелковой лестницы, пока мы пытаемся открыть дверь комнаты, и прежде нас вернуться на виллу «Маргерит», то будет трудно доказать ее вину. Однако она побеждена, и победитель не Эркюль Пуаро, a la petite acrobate^[260] с ее железной хваткой.

Я размышлял над тем, что рассказал мне Пуаро.

— Когда вы впервые заподозрили Марту Добрэй, Пуаро? Когда она сказала, что слышала, как мосье Рено ссорился с бродягой?

Пуаро улыбнулся.

— Помните, мой друг, тот первый день, когда мы приехали в Мерлинвиль? И прелестную девушку, стоящую у калитки? Вы спросили, заметил ли я эту юную богиню, а я ответил, что заметил только девушку с тревожным взглядом. Такой она и представлялась мне все время с самого начала. Девушка с тревожным взглядом! О ком она беспокоилась? Не о Жаке Рено, ибо тогда она еще не знала, что он был в Мерлинвиле накануне вечером.

— Кстати, — спохватился я, — как чувствует себя Жак Рено?

— Гораздо лучше. Он все еще на вилле «Маргерит». А мадам Добрэй исчезла. Полиция разыскивает ее.

— Как вы думаете, она была в сговоре с дочерью?

— Этого мы никогда не узнаем. Мадам из тех, кто умеет хранить тайну. И вообще сомневаюсь, что полиция нападет на ее след.

— А Жак Рено уже знает о?..

— Нет еще.

— Для него это будет страшным ударом.

— Разумеется. И все же, знаете, Гастингс, сомневаюсь, что его сердце безраздельно принадлежит Марте Добрэй. До сих пор мы думали, что Белла Дьювин — лишь легкое увлечение, а по-настоящему Жак любит Марту Добрэй. А теперь я считаю, что все обстоит как раз наоборот. Марта Добрэй была необычайно хороша собой. Она поставила себе целью пленить Жака и преуспела в этом, но, вспомните, его странное поведение по отношению к его первой возлюбленной. Вспомните, ведь он готов был идти на гильотину, лишь бы не выдать ее. Есть у меня надежда, что когда он узнает правду, то содрогнется от ужаса, и чувство, которое он принимал за любовь, растает как дым.

— А что Жиро?

— А, этот… У него случился нервный припадок. Пришлось вернуться в Париж.

И мы оба рассмеялись.

Пуаро оказался настоящим пророком. Когда наконец доктор заверил нас, что Жак Рено достаточно окреп, Пуаро открыл ему страшную правду. Молодой человек был потрясен. Однако оправился он от этого удара скорее, чем можно было ожидать. Нежная забота мадам Рено помогла ему пережить эти трудные для него дни. Теперь мать и сын были неразлучны.

Но Жаку предстояло еще одно открытие. Пуаро сообщил мадам Рено, что проник в ее тайну, и убедил ее не оставлять Жака в неведении относительно прошлого его отца.

— Рано или поздно, правда все равно выйдет наружу, мадам! Наберитесь мужества и расскажите ему все.

С тяжелым сердцем мадам Рено согласилась, и Жак Рено узнал из ее уст о том, что отец, которого он так горячо любил, всю жизнь скрывался от правосудия.

Пуаро предупредил вопрос, готовый сорваться с губ Жака Рено.

— Не беспокойтесь, мосье Жак. Никто ничего не узнает. Насколько я понимаю, я не обязан посвящать полицию в мои открытия. Я ведь расследовал дело в интересах вашего отца, а не полиции. Возмездие, в конце концов, постигло его, и не важно теперь, кто он — мосье Рено или Жорж Конно.

Разумеется, в деле Рено оставалось много загадок, которые ставили полицию в тупик, но Пуаро ухитрился так правдоподобно разъяснить их, что все сомнения понемногу рассеялись.

Вскоре после того, как мы вернулись в Лондон, я заметил, что каминную доску в комнате Пуаро украшает превосходно выполненная фигурка английской гончей. В ответ на мой вопросительный взгляд Пуаро кивнул.

— Mais, oui!^[261] Я получил свои пятьсот франков! Великолепный пес, правда? Я назвал его «Жиро»!

Несколько дней спустя нас посетил Жак Рено. Лицо его выражало решимость.

— Мосье Пуаро, я пришел проститься. Срочно отплываю в Южную Америку. Мой отец вложил в местную промышленность крупный капитал. Думаю начать новую жизнь.

— Вы едете один, мосье Жак?

— Со мною матушка и Стонор в качестве секретаря. Он любит колесить по свету.

— И больше никто?

Жак вспыхнул.

— Вы говорите о?..

— О девушке, которая столь преданно любит вас, что готова была отдать за вас жизнь.

— Разве я смею просить ее? — пробормотал молодой человек. — После всего, что было, мог ли я прийти к ней и… Боже мой, ну что я ей скажу? Мне нет оправдания!

— Les femmes…^[262] У них на этот счет удивительный талант — они могут найти оправдание чему угодно.

— Да, но… я вел себя как последний болван!

— Мы все порой совершаем непроходимые глупости, — философски заметил Пуаро.

Лицо Жака сделалось жестким.

— Тут совсем другое. Я — сын своего отца. Разве кто-нибудь, узнав об этом, согласится связать со мною свою жизнь?

— Да, вы — сын своего отца. Гастингс может подтвердить, что я верю в наследственность…

— Ну вот, видите…

— Нет, минутку. Я знаю одну женщину редкого мужества и выдержки, способную на великое чувство, готовую ради этого чувства пожертвовать собою…

Жак поднял взгляд. Лицо его просветлело:

— Моя матушка!

— Да. И вы — ее сын. Поэтому идите к мадемуазель Белле. Скажите ей все. Ничего не таите. Увидите, что она вам ответит!

Жак явно колебался.

— Идите к ней, идите не как мальчик, а как мужчина. Да, над вами тяготеет проклятье прошлого, но удары судьбы вас не сломили, и вы с надеждой и верой вступаете в новую и, несомненно, прекрасную пору жизни. Просите мадемуазель Беллу разделить с вами эту жизнь. Вы любите друг друга, хотя, возможно, еще не осознаете этого. Вы подвергли свое чувство жестокому испытанию, и оно его выдержало. Ведь вы оба готовы были отдать жизнь друг за друга.

А что же капитан Артур Гастингс, смиренный автор этих записок?

Ходят слухи, что он вместе с семейством Рено обосновался на ранчо за океаном. Но чтобы достойно завершить это повествование, хочу вспомнить одно прекрасное утро в саду виллы «Женевьева».

— Я не могу называть вас Белла, — сказал я, — ибо это имя вашей сестры. А Далей звучит как-то непривычно. Так что уж пусть будет Сандрильона. Помнится, она выходит замуж за принца. Я не принц, но…

Она перебила меня:

— А помните, что Сандрильона ему говорит? «Я не могу стать принцессой, ведь я Золушка, бедная служанка…»

— Тут принц ее перебивает… — пустился я импровизировать. — Известно ли вам, что было дальше?

— Хотелось бы знать!

— «Черт побери», — говорит принц и целует Золушку!

Я так вошел в роль принца, что немедленно последовал его примеру.

ОТ ИЗДАТЕЛЬСТВА

До 1965 года российский читатель знал об Агате Кристи только понаслышке. Именно этим годом отмечена публикация романа «Загадка Эндхауза» — в журнале «Вокруг света», а затем и в сборнике «Зарубежный детектив»: Молодая гвардия, 1965 г. Но прошло еще более 20 лет, прежде чем произведения Кристи было разрешено — вопрос решался на самом высоком уровне — выпустить отдельной книгой (Агата Кристи. Загадка Ситтафорда: Лениздат, 1986 г.).

Однако с 1965 г. по 1986 г. ее произведения охотно печатали многие региональные журналы («Ашхабад», «Звезда Востока», «Литературный Азербайджан» и др.). Именно тогда появилось множество публикаций, отмеченных не только весьма сомнительным качеством перевода — в них трудно было узнать произведения Кристи, — но и в связи с ограниченностью журнального объема, варварски урезанных («Убийство на пароходе „Карнак“ — в настоящем издании „Смерть на Ниле“; „Безмолвный свидетель“ — „Немой свидетель“; „Секретный агент“ — „Таинственный противник“ и др.). Были в этой массе и примеры очень удачных публикаций („Убийство в доме викария“; „Убийство в восточном экспрессе“; „Десять негритят“; „Смерть приходит в конце“; „День поминовения“; „Берег удачи“; „Зернышки в кармане“ и др.), были и примеры удачных, но в то же время сокращенных переводов („После похорон“).

С начала 90-х годов и вплоть до настоящего времени ряд издательств предпринимают попытки достаточно полно ознакомить читателей с творчеством Дамы Агаты. Они брались и за полные собрания детективных произведений, и за собрания сочинений, и за детективные сериалы с мосье Пуаро и мисс Марпл. К сожалению, основой для всех этих изданий послужили те самые сомнительные журнальные публикации 1966–1986 годов. Кроме того, если существовало несколько переводов какого-нибудь произведения, в собрания почти всегда почему-то попадали худшие.

Именно поэтому возникла необходимость в издании, которое не только представило бы ее творчество в полном объеме, но при этом опиралось на лучшие традиции российского и советского книгоиздания.

Настоящее собрание включает в себя все детективное наследие автора за исключением трех самых слабых, по мнению большинства критиков, романов, а именно „Большой четверки“ — по сути и не романа вовсе, а сборника рассказов, наспех скомпонованных с помощью одного из родственников, а также двух самых последних романов: „Слоны помнят все“ и „Врата судьбы“, созданных на закате творческой карьеры 82-летней писательницей и отличающихся рыхлостью сюжета и многочисленными повторами. Кроме того, в собрание не войдут произведения, сюжеты которых повторяют другие, — дело в том, что при написании очередных романов и повестей Дама Агата часто использовала сюжеты ранее написанных рассказов, а все ее пьесы так или иначе являются инсценировками ее же романов и рассказов.

И все же главной задачей настоящего издания, наряду с отражением всех периодов и этапов ее писательского пути» обилием справочно-библиографического материала, была попытка передать неповторимый стиль и очарование ее прозы, которые, увы, частенько исчезали в переводах. Смеем надеяться, что в данном издании нам все же удасться сохранить всю прелесть ее языка: романы Дамы Агаты в собрании будут представлены ведущими переводчиками России.

Все произведения публикуются в полном объеме, причем часть из них — впервые. Более половины произведений будут переведены заново, остальные представлены в новой редакции.

Надеемся, что нам удастся реабилитировать творчество миссис Кристи, долгое время публиковавшееся в нашей стране в искаженном виде, и конечно же изменить широко бытующее о ней мнение как о «дорожном» писателе, чьи книги и годятся лишь на то, чтобы скрашивать время в вагоне метро или салоне самолета. Надеемся, что нашими стараниями читателям откроется своеобразный, завораживающий и полный обаяния мир и что каждый том этого двадцатитомника принесет вам, дорогие друзья, радость соприкосновения с этим мудрым и ироничным миром — миром Агаты Кристи.

Издательство выражает благодарность за предоставленные материалы и за помощь в подготовке издания А. Астапенкову, В. Ашкенази, а также английскому «Клубу детективных авторов» и лично сэру Николасу Роузу.

БИБЛИОГРАФИЯ ПРОИЗВЕДЕНИЙ АГАТЫ КРИСТИ

Детективные романы

Таинственное происшествие в Стайлз, 1920

Таинственный противник, 1922

Убийство на поле для гольфа, 1923

Человек в коричневом костюме, 1924

Тайна замка Чимниз, 1925

Убийство Роджера Экройда, 1926

Большая четверка, 1927

Тайна голубого экспресса, 1928

Тайна семи циферблатов, 1929

Убийство в доме викария, 1930

Загадка Ситтафорда, 1931

Смерть адмирала^[263], 1931

Загадка Эндхауза, 1932

Смерть лорда Эджвера, 1933

Почему не Эванс? 1934

Убийство в восточном экспрессе, 1934

Трагедия в трех актах, 1934

Смерть в облаках, 1935

Убийства по алфавиту, 1936

Карты на столе, 1936

Убийство в Месопотамии, 1936

Смерть на Ниле, 1937

Безмолвный свидетель, 1937

Свидание со смертью, 1938

Рождество Эркюля Пуаро, 1938

Убить легко, 1939

Десять негритят, 1939

Раз, два, пряжка держится едва…, 1940

Печальный кипарис, 1940

Зло под солнцем, 1941

«Н» или «М»? 1941

Труп в библиотеке, 1942

Отравленное перо, 1942

Пять поросят, 1943

Смерть приходит в конце, 1944

Час зеро, 1944

День поминовения, 1945

Лощина, 1946

К берегу удачи, 1948

Кривой домишко, 1949

Объявлено убийство, 1950

Багдадская встреча, 1951

Фокус с зеркалами, 1952

Миссис Макгинти с жизнью рассталась, 1952

После похорон, 1953

Зернышки в кармане, 1953

В неизвестном направлении, 1954

Хикори, дикори, док…, 1955

Причуда, 1956

В 16.50 из Паддингтона, 1957

Испытание невиновностью, 1958

Кошка на голубятне, 1959

Бледный конь, 1961

И в трещинах зеркальный круг, 1962

Часы, 1963

Карибская тайна, 1964

Отель Бертрам, 1965

Третья девушка, 1966

Ночная тьма, 1967

Пальцы чешутся. К чему бы? 1968

Вечеринка на Хэллоуин, 1969

Пассажирка из Франкфурта, 1970

Немезида, 1971

Слоны помнят все, 1972

Врата судьбы, 1973

Занавес: последнее дело Пуаро, 1975

Спящее убийство, 1976

Романы, опубликованные под псевдонимом Мэри Уэстмакотт

Хлеб великанов, 1930

Неоконченный портрет, 1934

Вдали весной, 1944

Роза и Тис, 1948

Дочь дочери, 1952

Бремя, 1956

Сборники рассказов и повестей

Пуаро расследует, 1924

Партнеры расследуют преступления, 1929

Таинственный мистер Кин, 1930

Тринадцать загадочных случаев, 1932

Гончие смерти, 1933

Тайна Лестердейла и другие рассказы, 1934

Расследует Паркер Пайн, 1934

Убийство в проходном дворе (Убийство в проходном дворе; Зеркало мертвого; Необыкновенная кража; Родосский треугольник), 1937

Тайна регаты и другие рассказы, 1939

Пуаро на каникулах, 1943

Пуаро знает убийцу, 1946

Пуаро спешит на помощь, 1946

Подвиги Геракла, 1947

Свидетель обвинения и другие рассказы, 1948

Три слепые мышки и другие рассказы, 1949

Проигравший и другие рассказы, 1951

Приключения Рождественского пудинга и другие рассказы, 1960

Двойной грех и другие рассказы, 1961

Чертова дюжина на счастье! Сборник загадочных историй для юных читателей, 1961

Сюрприз! Сюрприз! Сборник загадочных историй с неожиданным концом, 1965

Звезда над Вифлеемом и другие рассказы, 1969

Золотой шар и другие рассказы, 1971

Пьесы

Черный кофе, 1930

Десять негритят, 1943

Смерть на Ниле, 1945

Свидание со смертью, 1945

Лощина, 1951

Мышеловка, 1952

Свидетель обвинения, 1953

Паутина, 1954

К нулю, 1956

Вердикт, 1958

Нежданный гость, 1958

Вернись к убийству, 1960

Тройное правило: Полуденный берег, Пациент, Крысы, 1962

Трио, 1971

Эхнатон, 1979

Радиопьесы

Три слепые мышки, 1948

Вас к телефону! 1960

Поэзия

Дорогой мечты, 1925

Стихи, 1973

Публицистика (мемуары)

Расскажи, как живешь, 1946, 1976 доп.

Автобиография, 1977

БИБЛИОГРАФИЯ ОСНОВНЫХ ПЕРСОНАЖЕЙ, ВСТРЕЧАЮЩИХСЯ В ПРОИЗВЕДЕНИЯХ АГАТЫ КРИСТИ

Мосье Эркюль Пуаро

Таинственное происшествие в Стайлз, роман

Пуаро расследует, сборник рассказов

Убийство на поле для гольфа, роман

Убийство Роджера Экройда, роман

Большая четверка, роман

Тайна голубого экспресса, роман

Загадка Эндхауза, роман

Смерть лорда Эджвера, роман

Убийство в восточном экспрессе, роман

Трагедия в трех актах, роман

Смерть в облаках, роман

Убийства по алфавиту, роман

Карты на столе, роман

Убийство в Месопотамии, роман

Убийство в проходном дворе, повести

Смерть на Ниле, роман

Немой свидетель, роман

Сввдание со смертью, роман

Рождество Эрюоля Пуаро, роман

Тайна регаты и другие…, сборник рассказов

Раз, два, пряжка держится едва…, роман

Печальный кипарис, роман

Зло под солнцем, роман

Пять поросят, роман

Пуаро на каникулах, сборник рассказов

Лощина, роман

Пуаро знает убийцу, сборник рассказов

Пуаро спешит на помощь, сборник рассказов

Подвиги Геракла, сборник рассказов

К берегу удачи, роман

Проигравший и другие…, сборник рассказов

Миссис Макгинти с жизнью рассталась, роман

После похорон, роман

Хикори, дикори, док…, роман

Причуда, роман

Кошка на голубятне, роман

Часы, роман

Третья девушка, роман

Вечеринка на Хэллоуин, роман

Слоны помнят все, роман

Занавес: последнее дело Пуаро, роман

Мисс Джейн Марпл

Убийство в доме викария, роман

Тринадцать загадочных случаев, сборник рассказов

Труп в библиотеке, роман

Отравленное перо, роман

Объявлено убийство, роман

Фокус с зеркалами, роман

Зернышки в кармане, роман

В 16.50 из Паддингтона, роман

И в трещинах зеркальный круг, роман

Карибская тайна, роман

Отель Бертрам, роман

Немезида, роман

Спящее убийство, роман

Томми и Таппенс Бирсфорд

Таинственный противник, роман

Партнеры расследуют преступления, сборник рассказов

«Н» или «М»? роман

Пальцы чешутся. К чему бы? роман

Врата судьбы, роман

Инспектор Баттл

Тайна замка Чимннз, роман

Тайна семи циферблатов, роман

Карты на столе, роман

Убить легко, роман

Час зеро, роман

Писательница Ариадна Оливер

Расследует Паркер Лайд, сборник рассказов Карты на столе, роман

Миссис Макгинти с жизнью рассталась, роман

Причуда, роман

Бледный конь, роман

Третья девушка, роман

Вечеринка на Хэллоуин, роман

Слоны помнят все, роман

ПЕРЕЧЕНЬ ПРОИЗВЕДЕНИЙ, ВОШЕДШИХ В СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ АГАТЫ КРИСТИ В 20-ти ТОМАХ

Том 1

Таинственное происшествие в Стайлз

Таинственный противник

Убийство на поле для гольфа

Том 2

Человек в коричневом костюме

Тайна замка Чимниз

Убийство Роджера Экройда

Том 3

Тайна голубого экспресса

Тайна семи циферблатов

Убийство в доме викария

Том 4

Убийство в проходном дворе (повесть)

Загадка Ситтафорда

Загадка Эндхауза

Смерть лорда Эджвера

Том 5

Зеркало мертвого (повесть)

Убийство в восточном экспрессе

Трагедия в трех актах

Почему не Эванс?

Том 6

Смерть в облаках

Убийства по алфавиту

Убийство в Месопотамии

Необыкновенная кража (повесть)

Родосский треугольник (повесть)

Том 7

Карты на столе

Смерть на Ниле

Немой свидетель

Том 8

Свидание со смертью

Рождество Эркюля Пуаро

Убить легко

Десять негритят

Том 9

Один, два, туфлю застегни…

Печальный кипарис

Зло под солнцем

«Н» или «М»?

Том 10

Труп в библиотеке

Отравленное перо

Пять поросят

К нулю

Том 11

Смерть приходит в конце

День поминовения

Лощина

Три слепые мышки (повесть)

Том 12

Берег удачи

Кривой домишко

Объявлено убийство

Том 13

Багдадская встреча

Миссис Макгинти с жизнью рассталась

После похорон

Том 14

Фокус с зеркалами

Зернышки в кармане

Место назначения неизвестно

Хикори, дикори, док…

Том 15

Каприз

В 4.50 из Паддингтона

Пытка невиновностью

Том 16

Кошка среди голубей

Бледный конь

И в трещинах весь круг

Часы

Том 17

Карибская тайна

Отель Бертрам

Третья девушка

Ночная тьма

Том 18

Пальцы чешутся. К чему бы?

Вечеринка на Хэллоуин Пассажирка до Франкфурта

Том 19

Немезида

Занавес

Спящее убийство

Том 20, книга 1

Пуаро расследует (сборник рассказов, 14)

Партнеры расследуют преступления (сборник рассказов, 17)

Таинственный мистер Кин (сборник рассказов, 12)

Рассказы (6)

Том 20, книга 2

Тринадцать загадочных случаев (сборник рассказов, 13)

Гончие смерти (сборник рассказов, 12)

Расследует Паркер Пайн (сборник рассказов, 12)

Рассказы (7)

Том 20, книга 3

Тайна Лестердейла (сборник рассказов, 12)

Подвиги Геракла (сборник рассказов, 12)

Рассказы (17)

КРАТКАЯ АННОТАЦИЯ РОМАНОВ, ВОШЕДШИХ В СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ

«Таинственное происшествие в Стайлз» (1920 — Пуаро).

В этой книге миру представили Пуаро, и ею начата писательская карьера Кристи. Очень живой портрет Англии, чья экономика подорвана в период Первой мировой войны: у почтенного семейства всего трое садовников вместо пяти, которые были в его распоряжении до войны! Тут же перед нами предстает молодой, но многообещающий инспектор Джепп и друг Пуаро — Гастингс, по оценке одного из критиков, самый тупой из всех Ватсонов.

«Таинственный противник» (1922 — Томми и Таппенс).

Двое молодых авантюристов вместе с миссис Кристи в поисках малопонятного, но очень важного документа. Они предотвращают почти революционную ситуацию в Англии, а возможно, и очередную мировую войну, ну а суперлреступник — ставленник большевиков — конечно же получает по заслугам. Две свадьбы в конце, не слишком ли?

«Убийство на поле для гольфа» (1923 — Пуаро).

Пуаро и Гастингс прибыли слишком поздно, их наниматель был уже убит на собственном поле для гольфа. Гастингс к концу романа безнадежно влюбляется. Начинается и заканчивается роман одной и той же фразой: «Черт побери!» — круг замкнулся.

«Человек в коричневом костюме» (1924).

Запах нафталина и гибель человека в метро ввергают Энн Беддингфелд в приключение, завершившееся в Африке. Эта книга и «Таинственный противник» составляют шпересную пару, поскольку в обоих случаях у вас на руках все улики, чтобы «вычислить» преступника. Наблюдательные и смышленые Поклонники Кристи, обведенные вокруг пальца в одном случае, во втором будут начеку. Однако сколько раз уж были…

«Тайна замка Чимниз» (1925 — Баттл).

Все приключения в этом романе, в отличии от предыдущего, начинаются в Африке, а завершаются в Англии. Энтони Кейд и инспектор Баттл соревнуются в остроумии. Все замечательно запутано, но больше всех от этого страдает лорд Кейтерэм. Ну а в конце, конечно, свадьба — правда, только одна.

«Убийство Роджера Экройда» (1926 — Пуаро).

Пуаро отвлекают от занятия, ради которого он удалился в деревню, — выращенные им тыквы поражают своими размерами, а одной из них он нечаянно чуть было не зашиб своего будущего помощника по расследованию убийства. Классический роман Кристи, чей неожиданный финал до сих пор рождает бесконечные споры. Здесь она сыграла свою самую большую шутку с читателем. Обязательная для каждой библиотеки книга.

«Тайна голубого экспресса» (1928 — Пуаро).

Убийство дочери американского миллионера в роскошном поезде, следующем из Лондона до Ривьеры. Исчезновение знаменитого рубина «Огненное сердце». Захватывающие подробности путешествия представителей «сливок общества» и их отдыха в 20-е годы.

«Тайна семи циферблатов» (1929 — Баттл).

Снова Чимниз — арена убийства. Лорд Кейтерэм снова вынужден это пережить. Его дочь Бандл очень спешит, чем доводит его чуть ли не до смерти, но все кончается как надо, преступник обнаружен. «Семь циферблатов» — секретная организация, названная по имени одного из лондонских районов.

«Убийство в доме викария» (1930 — Марпл).

Первое появление мисс Марпл, чьей основной чертой будет «заинтересованность в чужих делах». Убит один из пренеприятнейших для викария прихожан — полковник Протеро. Подозреваемых предостаточно — в том числе и сам викарий, и его юная жена, и племянник. Хейдок, доктор, пользующий мисс Марпл, вне подозрений, равно как и ее племянник-писатель, которым она гордится, но чьи романы (пессимистические) не жалует.

«Большая четверка» (1927 — Пуаро).

Здесь Пуаро приходится противостоять террористам поистине мирового масштаба. Всем злодеям и одновременно читателям впервые объявляют о наличии у него брата-близнеца. Кроме того, Пуаро почти влюбляется в русскую графиню Веру Розакову. И вообще он ведет себя как супергерой и естественно побеждает злодеев, перед которыми трепещут все правительства мира.

«Загадка Ситтафорда» (1931).

Очередная серия спиритических «сеансов» с предсказанием убийства. Естественно, предсказание сбывается (независимо от погоды). Колоритный портрет отставного офицера, недолюбливающего молодежь и имеющего на то веские причины.

«Загадка Эндхауза» (1932 — Пуаро).

Колоритное описание быта и нравов так называемой «золотой английской молодежи». Пуаро почти обведен вокруг пальца прекрасным полом, чьи фокусы поистине замечательны в этой книге. Снова морской курорт, жизнь девушки в серьезной опасности. Следите за девушкой.

«Смерть лорда Эджвера» (1933 — Пуаро).

На сей раз Пуаро расследует убийство в аристократическом районе Лондона, ужинает в «Савое», опрашивает подозреваемых в особняке на Риджент-парк. Характеристики персонажей просто замечательные, создается впечатление, что миссис Кристи на короткой ноге со всеми этими пэрами, актрисами, еврейскими финансистами точно так же, как с кем-нибудь из деревушки Сент Мэри Мод. Сравните с романом «И в трещинах зеркальный круг».

«Почему не Эванс?» (1934).

Бобби Джоунс, играя в гольф, случайно обнаруживает свалившегося в пропасть и разбившегося насмерть человека. В кармане погибшего он находит фотографию, а когда кто-то захотел убрать самого Джоунса и его девушку, с энтузиазмом начинает расследование.

«Убийство в восточном экспрессе» (1934 — Пуаро).

Очень жестокое убийство и очень смелая развязка. Один из немногих романов, где Пуаро позволяет убийце уйти безнаказанным. Реймонд Чандлер, один из классиков детективного жанра невеликодушно полагает, что роман настолько примитивен, что только женщина могла сочинить такое. Другой критик, наоборот, так и не сумел разгадать интригу. Во всяком случае, Пуаро получил в ходе этого расследования сувенир, на который будет ссылаться в последующих романах.

«Трагедия в трех актах» (1934 — Пуаро).

Театр и публика вдохновили эту репетицию убийства, но, как честно сказано в предисловии, события поданы с точки зрения Пуаро. Создается впечатление, что миссис Кристи настолько увлеклась разработкой характера убийцы, что впопыхах забыла о других. Сам Пуаро вполне мог стать здесь жертвой. Сравните с «Убийствами по алфавиту».

«Смерть в облаках» (1935 — Пуаро).

Весьма экзотическое убийство на борту самолета. Жертва — очень богатая старая леди. Подозреваются все пассажиры заднего салона, в том числе… и сам мосье Эрюоль Пуаро. У последнего, кстати, появляется новое хобби — устраивать чужое семейное счастье.

«Убийства по алфавиту» (1936 — Пуаро).

Пуаро вынужден включиться в какую-то странную игру с неизвестным. Убийца письмами заранее объявляет ему, в каких именно местах он собирается совершить очередное убийство, причем располагает эти места в алфавитном порядке. Если бы не Пуаро, возможно, произошло бы 26 убийств — по числу букв в анппшском алфавите. А возможно, и нет. Сравните с «Трагедией в трех актах».

«Карты на столе» (1936 — Пуаро).

Пуаро приглашен на вечеринку, где, как ему сказали, соберутся четверо убийц и столько же детективов. Результат вечеринки — убийство хозяина дома. К какому же кругу принадлежит преступник? Пуаро раскрывает это дело, анализируя записи ставок игроков в бридж.

«Убийство в Месопотамии» (1936 — Пуаро).

Археология, шпионаж и убийство в Ираке. Навеяно поездками и работой в этих местах четой Мэллоуэн — Кристи. Присутствие Пуаро, по его словам, объясняется тем, что он распутывал «военный скандал в Сирии» и проездом оказался па раскопках. Очень остроумный способ свершения убийства, хотелось бы, чтобы миссис Кристи попробовала воплотить его в жизнь — в порядке эксперимента.

«Смерть на Ниле» (1937 — Пуаро).

Действие романа разворачивается на пароходе «Карнак» на фоне прекрасно сохранившихся древних египетских храмов. Пуаро пытается разобраться в отношениях молодого человека и двух девушек, одна из которых его жена, вторая — бывшая невеста. Полковник Рейс из секретной британской службы охотится за очередным агентом. Пуаро с удовольствием вспоминает свои былые заслуги из прошлых книг, впрочем, другие тоже.

«Немой свидетель» (1937 — Пуаро).

Пуаро получает письмо от мисс Аранделл, в котором та выказывает опасения за свою жизнь, но получает — увы — через два месяца после ее смерти! Однако Пуаро разоблачает убийцу, который использует излюбленное миссис Кристи орудие — яд. Одна из последних книг с Гастингсом.

«Свидание со смертью» (1938 — Пуаро).

Довольно точное описание так часто распространенного случая морального садизма в казалось бы благополучном семействе: миссис Бойнтон, старая американская карга, терроризирует четверых детей ее мужа, сопровождающих ее в Святую землю. Блистательное описание Петры, которому может позавидовать даже «Бедекер».

«Рождество Эркюля Пуаро» (1938 — Пуаро).

Симеон Ли, отвратительный старикашка, приглашает всех своих детей с их семьями к себе на Рождество, чтобы всласть помучить. Ничего удивигельного, что, видимо, кто-то из прибывших совершает то, что многие с охотой проделали бы на семейном сборище — а именно, убийство. Пуаро оказывается неподалеку и все раскрывает.

«Убить легко» (1939 — Баттл).

Люк Фицуильям поездом возвращается в Лондон, его попутчица — леди, направляющаяся в Скотленд-Ярд, чтобы высказать подозрения по поводу ряда очень странных смертей в ее городе. Однако на следующий день Люк узнает из газет, что доехать до Лондона ей кто-то не позволил. Он и инспектор Баттл в конце концов загоняют убийцу в угол.

«Десять негритят» (1939).

Десять человек под разными предлогами собраны на необитаемом острове. Десять человек обвиняются в преднамеренных убийсгвах, которые они совершили в прошлом. А далее события принимают оборот в соответствии с детской считалкой, текст которой чьей-то заботливой рукой развешан в каждой из спален. Догадаться, кто автор этой изощренной шутки, невозможно — наверное, самая блестящая интрига у миссис Кристи.

«Раз, два, пряжка держится едва…» (1940 — Пуаро).

Пуаро, как и в «Смерти в облаках», в довольно щепетильном положении: жертва убийцы — зубной врач, у которого незадолго до этого сидел в кресле сам Пуаро. Примечательно, что Пуаро, характеризующий себя как «доброго католика» распевает псалмы в англиканском приходе, а приметив влюбленных на лавочке, вспоминает великолепную русскую графиню Веру Розакову из «Большой четверки».

«Печальный кипарис» (1940 — Пуаро).

Книга начинается судебным разбирательством. Элинор Карлайл обвиняется в отравлении Мэри Джеррард Пуаро распутывает тонкую интригу, которая почти что «сработала», и раскрывает истинное положение вещей. Похоже, что миссис Кристи знает толк не только в ядах, но и в противоядиях.

«Зло под солнцем» (1941 — Пуаро).

Пуаро, прибывший на морской курорт в Девон, сталкивается с любовным треугольником, у которого на самом деле гораздо больше углов, но не видимых глазу. Пуаро, как всегда, верен себе: подозревать каждого, пока не доказана его потная непричастность к преступлению, — подозревает в убийстве даже жергву.

«Н» или «М»? (1941 — Томми и Таппенс).

Молодые авантюристы из «Таинственного противника» и «Партнеров, расследующих преступления» появтяются снова и доказывают своим детям, что старое поколение еще кое на что годится — ну хотя бы на то, чтобы изловить в Англии немецких агентов. Одна из лучших у миссис Кристи шпионских и авантюрных историй.

«Труп в библиотеке» (1942 — Марпл).

В доме полковника Бэнтри обнаружен труп молодой женщины. Полковник уверяет, что раньше никогда ее не видел. Многие из персонажей перешли в этот роман из «Убийства в доме викария», что и неудивительно — Сент Мери Мид деревушка небольшая. Мисс Марпл, как всегда, на высоте. «Приятно думать, что убийца будет повешен» — говорит в конце романа эта милая старушка, окинув всех взглядом своих холодных голубых глаз.

«Отравленное перо» (1942 — Марш).

Летчик Джерри Бартон отправляется со своей сестрой в тихую деревушку, чтобы оправиться там от авиакатастрофы. И туг начинают приходить анонимные письма, полные обвинений в адрес всех и вся. Потом следует убийство. Появившейся мисс Марпл удается раскрыть преступление.

«Пять поросят» (1943 — Пуаро).

Создается впечатление, что пристрастие миссис Кристи к детским стишкам нужно только ей самой, хотя сама она полагает, что это причуда не ее, а сыщика. Роман своего рода назидание: до чего может довести чрезмерное увлечение женщинами. Пуаро расследует убийство шестнадцатилетней давности, снимает обвинение с жены жертвы, найдя истинного преступника.

«Смерть приходит в конце» (1944).

Миссис Кристи переносит действие своей детективной истории в Древний Египет, демонстрируя тем самым, что человеческая натура, в сущности, не меняется, особенно когда дело касается любви и денег. В романе нет никого, кто мог бы занять место Пуаро или мисс Марпл, поэтому семейные убийства расследуются сочувствующими, которых к концу романа остаются единицы.

«К нулю» (1944 — Баттл).

В этой истории убийство не завязка романа, а его кульминация. Инспектор Баттл очень хотел бы, чтобы здесь присутствовал Пуаро, поскольку левый набалдашник на каминной решетке явно отличается от правого, но ухитряется справиться и без него. Улик осталось так мало, и они были так противоречивы, что обличить преступника оказалось возможным только с помощью несостоявшегося самоубийцы.

«День поминовения» (1945).

Вновь появляется на сцене полковник Рейс. По веским причинам он отсутствует на праздновании двух дней рождений, на которых и совершаются убийства посредством подсыпанного в шампанское цианида. Но это не мешает ему и его молодому коллеге раскрыть преступление и обнаружить убийцу.

«Лощина» (1946 — Пуаро).

Пуаро чувствует, что при расследовании ему противостоит чей-то творческий, а не разрушительный ум. Очевидна вина жены убитого доктора, но доказательства… Хозяева и гости «Лощины», похоже, владеют уликами, но очень вежливо пытаются направить расследование по ложному следу.

«К берегу удачи» (1948 — Пуаро).

Немолодой богатый джентльмен погибает в развалинах разрушенного при бомбежке здания. При отсутствии завещания все, к неудовольствию многочисленных родственников, наследует молодая вдова Розалин. Вся интрига построена вокруг вопроса: жив ли ее первый муж, ранее считавшийся погибшим. Если жив, то второй ее брак недействителен, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Кто-то хочет заставить Пуаро играть неблаговидную роль, но он, как всегда, на высоте.

«Кривой домишко» (1949).

Этот роман опять связан со стишками^[264]. Аристид Леонвдес, хоть и чрезмерно богат, не более кривой, чем всякий другой, кто накопил большое богатство. У него кривой, хоть и не маленький дом, в котором он проживает со своим семейством. Что действительно важно, так это то, что убит он наиболее «кривым» членом своей семьи.

«Объявлено убийство» (1950 — Марпл).

Это не Сент Мэри Мид, поэтому мисс Марпл здесь нет, но она оказывается неподалеку в Меденхем-Уэллсе, где принимает ванны от ревматизма. Мисс Марпл, как всегда, отрицает наличие у себя каких-либо талантов, «кроме разве что знания человеческой натуры» и привычки «верить в худшее». Тем не менее она распутывает преступление, припомнив все что нужно и сопоставив все что нужно в прошлом и настоящем.

«Багдадская встреча» (1951).

«Все дороги ведут в Багдад» — такое впечатление создается у Виктории, главной героини романа, по всей видимости очередном портрете «Агаты в молодости». Все переплетено в один клубок — и шпионаж, и политика, и любовь, и приключения… и, конечно же, столь близкая сердцу миссис Кристи археология. Злодеями на сей раз оказываются не марксисты, а жаждущие крови фанатики иного толка — они мечтают разрушить и капитализм и коммунизм.

«Фокус с зеркалами» (1952 — Марал).

Миссис Ванн Ридок волнуется за свою сестру Кэрри Луизу. Она обращается за помощью к своей старой знакомой, мисс Марпл, и та выясняет, что волноваться надо было за кого угодно, только не за Кэрри Луизу, а заодно раскрывает преступление.

«Миссис Макгинти с жизнью рассталась» (1952 — Пуаро).

В этом романе миссис Кристи спускается на несколько ступенек вниз по социальной лестнице и расследует вместе с Пуаро смерть прачки миссис Макгинти. Откровения писательницы миссис Оливер по поводу главного персонажа своих романов, Свена Хьерсона, возможно, перекликаются с мнением Агаты Кристи о Пуаро.

«После похорон» (1953 — Пуаро).

Череда смертей в семейсгве Эбернети вызывает у Пуаро некоторую досаду, ибо люди и некоторые старые картины совсем не таковы, какими кажутся на первый взгляд. Примечательно, что в одном из пассажей романа Пуаро замечает: «Добрых женщин нет, хотя порой они могут быть нежными». Видно, кто-то из них ему здорово насолил.

«Зернышки в кармане» (1953 — Марпл).

Очередная таинственная история, где убийца имеет слабость к детским стишкам, которыми и вдохновляется. Смерть настигает Рекса Фортескыо в то время, когда он изучал какие-то документы. Мисс Марпл прибывает вовремя, чтобы все выяснить о черных дроздах, распутать преступление и обнаружить убийцу.

«В неизвестном направлении» (1954).

Хиллари Крейвен — одна из тех, кто был спасен от самоубийства вмешательством незнакомца. Незнакомец (агент секретной Британской службы) резонно замечает, что, если она вознамерйлась расстаться с жизнью, неплохо было бы заодно оказать и неоценимую услугу отечеству. Бегство ученого, физика-атомщика, в одну из стран за железным занавесом.

«Хикори, дикари, док…» (1955 — Пуаро).

Мисс Лемон, секретарша мистера Паркера Пайна и мосье Пуаро, допускает невообразимый промах — три ошибки в напечатанном ею письме. Это оборачивается массой хлопот для ее сестры — управляющей пансионом для студентов. Большую роль в книге играют детские стишки.

«Принуда» (1956 — Пуаро).

Известная писательница детективов Ариадна Оливер приглашает Пуаро на вечеринку, где будут разыграны поиски убийцы. Местная девушка-экскурсовод, изображающая «тело», оказывается убитой по-настоящему. Пуаро определяет «кто есть кто» в этой истории.

«В 16.50 из Паддингтона» (1957 — Март).

Подруга мисс Марпл миссис Мэглкади становится свидетелем убийства, смотря в окно вагона рядом идущего поезда, но ей никто не верит. После того как их общая знакомая Люси Айлзбэроу обнаруживает труп, они раскрывают убийцу. Последнюю точку в этой истории ставит мисс Марпл.

«Испытание невиновностью» (1958).

Возвратившийся из Антарктики врач опечален тем, что мог отвести обвинение в убийстве от невиновного и отвел бы, если бы прочел газеты перед отправкой в экспедицию. Но вернувшись, он обнаруживает, что по непонятным причинам дело не расследуется дальше.

«Кошка на голубятне» (1959 — Пуаро).

Эркюля Пуаро приглашают для расследования ряда убийств в Медоубепке — английской школе-интернате. И он не заставляет долго ждать. А заодно выясняет, откуда взялись драгоценности в теннисной ракетке и какая связь между событиями в школе и в маленьком, но очень богатом арабском государстве.

«Бледный конь» (1961).

Очередная доза мистики в представлении миссис Кристи. Возможно ли убийство посредством телепатии? Миссис Ариадна Оливер ответит вам, если вы, конечно, будете очень внимательны. Кстати, здесь же — средство от слишком густых волос и прочие полезные медицинские советы.

«И в трещинах зеркальный круг» (1962 — Март).

Мисс Грегг, актриса, на вечеринке в своем новом жилище явно в ужасе от увиденного. После того как грянуло несколько убийств, мисс Марит обнаруживает, что именно так ужаснуло актрису. В книге можно встретить весьма ценные советы для совершения преступлений. Сравните со «Смертью лорда Эджвера».

«Часы» (1963 — Пуаро).

Пуаро размышляет о литературных достоинствах известных детективных романов. Появившийся Колин Лэм категорически отказывается назвать настоящее имя своего отца, так как боится, что его заподозрят в желании сделать на нем карьеру. «Мне иногда приходит в голову, — признается миссис Кристи и подмигивает, — что его отец инспектор Баттл». Две сюжетные линии переплетены очень искусно.

«Карибская тайна» (1964 — Март).

Отдыхая на острове Сан-Оноре, мисс Марпл очень внимательно выслушивает майора Палгрейва, когда он рассказывает об одном из своих охотничьих приключении. Возможно, если вы будете столь же внимательно следить за его словами и его поведением, вы поймете, что же он увидел и что привело к его смерти.

«Отель Бертрам» (1965 — Март).

Мисс Марпл, посетившая старомодный отель, сохранивший очарование эпохи короля Эдуарда и ее детства, снова вовлечена в историю с убийством. Мисс Марпл приходится признать преимущества научно-технического прогресса, что преступники идут в ногу со временем и что в прошлое нет возврата и его ничто не может оживить.

«Третья девушка» (1966 — Пуаро).

Снова Ариадна Оливер сваливается вам на голову. Пуаро раскрывает тайну, после того как его обозвали «слишком старым». Кстати, с возрастом Пуаро все больше начинает замечать мужскую красоту, что отчетливо проявляется именно в этом романе. Много излюбленных миссис Кристи уловок, которые незаметны даже самым ее преданным поклонникам.

«Ночная тьма» (1967).

Элли — девушка, которая любит петь под гитару. Особенно одну песню на слова Блейка, строчка из которой и дала название роману. Глубокий портрет психически неуравновешенного злодея. Планы убийцы расстраиваются, но по воле случая, а не благодаря хитроумной работе детектива.

«Пальцы чешутся. К чему бы?»

(1968 — Томми и Таппенс).

Новое приключение Томми и Таппенс, вдохновленное шекспировским «Макбетом». Уже пожилые супруги Бирсфорд, вернувшись с похорон своей престарелой тетушки, узнают, что из пансионата, где та жила, исчезает некая миссис Ланкастер, и тут же окунаются в родную стихию. Роман мог стать последним для Таппенс, и все-таки не без помощи миссис Кристи ей удается избежать неминуемой гибели.

«Вечеринка на Хэллоуин» (1969 — Пуаро).

На вечеринке происходит убийство тринадцатилетней девочки. По ходу романа Пуаро не в силах предотвратить еще одно убийство, что, кстати, случается с ним не так уж редко. Именно в этом романе мы узнаем, что миссис Оливер (а возможно, и Агата Кристи) думает о Пуаро, а Пуаро — о миссис Оливер (а возможно, и об Агате Кристи).

«Пассажирка из Франкфурта» (1970).

Сэр Стэффорд Най, дипломат, которому невероятное чувство юмора помешало сделать карьеру, неожиданно оказывается вовлеченным в опасное приключение и все свое остроумие направляет на борьбу не с какими-то там большевиками, а с куда более опасным (хоть и неясно, с каким именно) врагом. Обращает внимание то, что автор явно штудировал «Готскую программу коммунистической партии».

«Немезида» (1971 — Март).

Столь сильное желание мистера Рефила расследовать давно забытое преступление, становится понятным далеко не сразу, но, как оказалось впоследствии, благодаря его настойчивости удается раскрыть тройное (!) убийство. Замечания мисс Марпл, как всегда, остры, кроме того, в этом романе, как ни в каком другом, она много цитирует: Лонгфелло, Элиота, Библию… Любопытно, что в поместье «Олд-хаус» всего один слуга — в «Стайлзе», например, в гораздо худшие времена было трое. Бедная, бедная Англия!

«Слоны помнят все» (1972 — Пуаро).

Последний роман, написанный Кристи о Пуаро. Очередное убийство из прошлого и очередной любовный треугольник, но с несколько другими углами, чем обычно. Очередное множество несуразностей и очередная неудачная концовка, в которой один из героев предпочитает из жалости убить преступника, а затем свести счеты с жизнью, нежели отправить того на виселицу.

«Врата судьбы» (1973 — Томми и Таппенс).

Последняя история о Томми и Тапенс и последнее произведение, написанное Кристи. Трудно перевариваемая книга даже для самых преданных поклонников ее творчества. Все настолько запутано, что герои забывают, что же с ними происходило на предыдущих страницах. Книга наглядно демонстрирует, что в любом деле важно вовремя остановиться.

«Занавес» (1975 — Пуаро).

В этом романе простодушный Гастингс упоминает, что их первое с Пуаро дело — «Стайлз» — было в 1916 году. Стало быть, Гастингсу — 86, а Пуаро — 120. Однако именно Пуаро по ходу романа смотрится на свои 86 — он в инвалидной коляске, в парике, то есть выглядит так, как ему в шутку напророчил 40 лет назад инспектор Джепп в «Убийствах по алфавиту». Концовка же романа весьма неожиданная, причем не только для читателей, но, по всей видимости, и для героев книги.

«Спящее убийство» (1976 — Март).

Очередное преступление в прошлом. Это можно понимать как в прямом, так и в переносном смысле. Роман, равно как и предыдущий — «Занавес», был написан более чем за 30 лет до публикации. Наверное, это самое трудное дело мисс Марпл, поскольку неизвестно, кто убит, когда убит, почему убит и кем убит. Однако все это ни в малейшей степени ее не смущает. «Это не так уж невозможно», — говорит она.

БИБЛИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА

«Таинственное происшествие в Стайлз»

Замысел этого романа возник у Агаты Кристи, когда она работала в аптечном отделении военного госпиталя в период Первой мировой войны. Большое количество бельгийских беженцев навело ее на мысль сделать главным героем одного из них. Поскольку в то время миссис Кристи не собиралась становиться профессиональной писательницей, она сделала своего Эркюля Пуаро очень старым, о чем впоследствии весьма сожалела.

Роман долго путешествовал по разным издательствам, пока не попал к Джону Лейну, директору «Бодли Хед». Агата Кристи хотела выпустить его под псевдонимом Мартин Уэст, но Лейн уговорил ее поставить собственное имя.

Роман получил несколько хороших рецензий, его называли «одним из самых ярких дебютов». «Уикли Таймз» купила права на издание его сериалом, что тогда считалось честью для детективного романа. Впоследствии Агата Кристи заметила, что в нем слишком чувствуется влияние Шерлока Холмса.

Роман вышел в Англии в 1920 году.

Существует два перевода на русский язык. Перевод А. Смолянского впервые опубликован в журнале «Простор», 1987 год. Для настоящего издания перевод уточнен и заново отредактирован.

«Таинственный противник»

Идея романа возникла у Кристи, когда, сидя в кафе фирмы «Эй-би-си», она услышала разговор двоих людей за соседним столиком, обсуждавших некую Джейн Финн. Это показалось ей неплохой отправной точкой для политического триллера.

Действие книги начинается с пролога, описывающего трагедию, произошедшую) в реальности 7 мая 1915 года в Атлантическом океане у южных берегов Ирландии — пароход «Лузитания» был торпедирован немецкой подводной лодкой.

«Таинственный противник» явил читателям двух персонажей — Томми и Таппенс, которые впоследствии появятся еще в трех романах и сборнрше рассказов. Написан он был в новой лондонской квартире Кристи в Эддисон Мэншенс и сначала получил название «Веселое приключение», затем «Молодые авантюристы». На настоящем заглавии автор остановился несколько позже.

В процессе расследования Томми и Таппенс сталкиваются с многочисленными людьми, которые у них вызывают как положительные, так и отрицательные эмоции. Речь не идет об абсолютно плохих или абсолютно хороших, но все они являются потенциальными подозреваемыми. Ни одно убийство в романе не расследуется, а главные герои заняты исключительно поисками пропавшей девушки, которая и является ключом ко всем загадочным событиям.

Джон Лейн был недоволен, что это не канонический детектив и принял его лишь после долгих колебаний. Роберт Барнард назвал его «лучшим в серии из романов с Бирсфордами». Кроме того, это первый роман Агаты Кристи, по которому был снят фильм.

Впервые опубликован в Англии в 1922 году.

Перевод И. Гуровой выполнен специально для настоящего издания и является единственным полным переводом на русском языке. Публикуется впервые.

«Убийство на поле для гольфа»

После публикации «Таинственного происшествия в Стайлз» Эркюль Пуаро сразу обзавелся поклонниками, и, решив написать очередной детективный роман, Агата Кристи возвращается к этому образу. В основу сюжета легло нашумевшее преступление во Франции, когда люди в масках, взломав дверь, ворвались в дом, убили владельца, а жену оставили связанной, с кляпом во рту. Именно сбивчивые показания вдовы навели Агату Кристи на мысль, что она сама могла убить своего мужа, и подтолкнули ее к написанию книги, действие которой происходит много лет спустя, в другой части Франции.

Издательство «Бодли Хед» приняло роман весьма благосклонно, правда, автору пришлось долго воевать из-за обложки: по словам миссис Кристи, она была в шоке, когда увидела странную личность в пижаме, валяющуюся в позе эпилептика на поле для гольфа.

Поднадоевшего капитана Гастингса решено было женить и убрать со сцены. «Честно говоря, мне он надоел. Я вынуждена была терпеть Пуаро, но могла избавиться хотя бы от Гастингса».

Поскольку дело происходит во Франции, инспектор Джепп из Скотленд-Ярда не может мешать Пуаро в расследовании или сбить того со следа. Поэтому его роль отдали Жиро — молодому следователю из Сюртэ (Французской службы безопасности), который все время посмеивается над старомодными методами Пуаро.

Впоследствии Агата Кристи охарактеризовала сюжет как «мелодраматичный» и написанный под впечатлением «Тайны желтой комнаты» Гастона Леру.

Роман вышел в Англии в 1923 году.

Существует два перевода на русский язык. Настоящий перевод выполнен специально для данного издания И. Шевченко. Публикуется впервые.

А. Астапенков А. Титов

Примечания

1

Придворное звание, присуждаемое главой Великобритании (главой королевской династии) за особые заслуги перед государством.

(обратно)

2

Харроу — престижная школа, одна из старейших в Англии.

(обратно)

3

Впоследствии она опубликовала два поэтических сборника: ранний — «Путь мечты», в 1924 году, и подытоживающий, «Стихи», в 1973 году. В основном стихи вполне традиционны, в духе английских баллад, но среди них попадаются и очень самобытные, в которых без труда узнаешь знакомый голос — то вдумчивый, то нежный, то ироничный.

(обратно)

4

Развязки (фр.).

(обратно)

5

И вот, пожалуйста (лат.).

(обратно)

6

Один из этих романов — «Занавес: последнее дело Пуаро» — поддавшись уговорам издателей, она, уже утратившая возможность создать что-то новое, опубликовала в 1975 году, второй — «Спящее убийство» — был опубликован в 1976 году, вскоре после ее смерти.

(обратно)

7

Эмиас Крейл — художник, персонаж романа Агаты Кристи «Пять поросят».

(обратно)

8

Ниро Вульф — главный герой знаменитого детективного сериала американского писателя Рекса Стаута (1886–1975).

(обратно)

9

Доктор Фел — главный герой известного детективного сериала английского писателя Джона Диксона Карра (1906–1977).

(обратно)

10

«Свидание со смертью».

(обратно)

11

Здесь речь идет о 1-й мировой войне 1914–1918 годов.

(обратно)

12

Эссекс — графство на юго-востоке Великобритании.

(обратно)

13

Сквайр — в Великобритании в XX веке — землевладелец, помещик.

(обратно)

14

Праздника (фр.).

(обратно)

15

Агентство Ллойда — страховое агентство, занимающееся преимущественно морским страхованием, основано в Лондоне в конце XVII века.

(обратно)

16

Скотленд-Ярд — традиционное название лондонской полиции (буквально «шотландский двор»); исторически так называлась часть Уайтхоллского дворца, где останавливались приезжавшие в Лондон короли Шотландии.

(обратно)

17

Шерлок Холмс — частный сыщик, главный персонаж цикла детективных романов и рассказов английского писателя А. Конан Дойла (1859–1930).

(обратно)

18

Вильгельм Завоеватель — нормандский герцог, нанесший в 1066 году поражение англосаксам и ставший английским королем Вильгельмом I (1066–1087).

(обратно)

19

Миля — единица длины, равная 1,609 км.

(обратно)

20

Друг мой (фр.).

(обратно)

21

Фут — в системе английских мер единица длины, равная 0,3048 м, или 12 дюймам. Согласно этому рост мосье Пуаро не превышает 155 см.

(обратно)

22

Чутью (фр.).

(обратно)

23

Стрихнин — сильный яд растительного происхождения, представляющий собой бесцветные кристаллы, трудно растворимые в воде и спирте и очень горькие на вкус.

(обратно)

24

Усадьбу (фр.).

(обратно)

25

Вот так! (фр.).

(обратно)

26

Ну и столик! (фр.).

(обратно)

27

Будуар — приемная комната хозяйки дома.

(обратно)

28

Хорошо! (фр.).

(обратно)

29

Не надо дуться! (фр.).

(обратно)

30

Головная боль (фр.).

(обратно)

31

Черт побери! (фр.).

(обратно)

32

Коронер — должностное лицо при органе местного самоуправления графства или города, которое разбирает дела о насильственной смерти или внезапной смерти при сомнительных обстоятельствах.

(обратно)

33

Ни слова больше! (фр.).

(обратно)

34

Токсиколог — специалист по ядам.

(обратно)

35

Геракл — в древней греческой мифологии герой, отличавшийся необыкновенной силой и прославившийся своими подвигами.

(обратно)

36

Аман — согласно Библии, приближенный персидского царя Артаксеркса, добившийся от него указа об истреблении евреев; однако козни Амана были расстроены благодаря вмешательству царицы Эсфири, а сам Аман повешен на виселице высотой в 50 локтей (Ветхий Завет, Книга Эсфири, гл. I–VI); локоть — старинная мера длины, равная приблизительно 0,5 м.

(обратно)

37

Тысяча чертей! (фр.).

(обратно)

38

Ну и дела! (фр.).

(обратно)

39

Сульфонал — противобактериальный медицинский препарат.

(обратно)

40

Веронал — сильнодействующее снотворное средство.

(обратно)

41

Бромид — лекарство, имеющее в своем составе бромистые соединения, успокаивающее нервную систему.

(обратно)

42

Холл — господский дом.

(обратно)

43

Гран — мера веса, применяемая при взвешивании драгоценных камней и металлов, а также лекарств и равная примерно 0,648 г.

(обратно)

44

Антверпен — город на севере Бельгии, один из крупнейших портов мира.

(обратно)

45

Вот так! (фр.).

(обратно)

46

Мой Бог! (фр.).

(обратно)

47

Конечно (фр.).

(обратно)

48

Пойдемте! (фр).

(обратно)

49

Ятаган — рубящее и колющее холодное оружие со слегка изогнутым лезвием клинка, распространено у народов Ближнего и Среднего Востока.

(обратно)

50

Крокет — спортивная игра, в которой каждый из игроков стремится ударами деревянного молотка провести шар через ряд ворот, расставленных в определенном порядке на поле.

(обратно)

51

Особая марка фарфора, производимая в г. Вустере с XVIII века.

(обратно)

52

Фразеологическое выражение, означающее «стали предметом общих разговоров».

(обратно)

53

Сфинкс — в Древнем Египте каменная фигура лежащего льва с головой и грудью женщины; переносно: загадочное существо, которое трудно понять, потому что оно не обнаруживает ни своих мыслей, ни чувств.

(обратно)

54

Имеется в виду лондонский музей восковых фигур знаменитых людей, в том числе и известных преступников, который был открыт в 1802 году и назван по имени его основательницы мадам Тюссо.

(обратно)

55

Здравствуйте, мой друг! (фр.).

(обратно)

56

Мадемуазель Доркас, мадемуазель Доркас, минуточку, будьте любезны! (фр.).

(обратно)

57

Йоркшир — крупнейшее по территории графство Великобритании, расположенное на ее северо-восточном побережье.

(обратно)

58

Обыгрывается начала знаменитого монолога Гамлета из трагедии Шекспира «Гамлет» (1602): «Быть иль не быть — вот в чем вопрос…»

(обратно)

59

Имеется в виду детское стихотворение со многими повторениями, известное читателю в переводе С. Маршака «Дом, который построил Джек».

(обратно)

60

Кэнсингтон — фешенебельный район на юго-западе центральной части Лондона.

(обратно)

61

Олд-Бейли — центральный уголовный суд в Лондоне, названный по имени улицы, на которой он находился.

(обратно)

62

Уэльс — административно-политическая часть Великобритании, занимающая полуостров Уэльс и прилегающий к нему остров Англси.

(обратно)

63

Полная свобода действий (фр.).

(обратно)

64

Друзья мои (фр.).

(обратно)

65

Бедняжка! (фр.).

(обратно)

66

«Лузитания» — пассажирский пароход союзников, на котором находилось свыше тысячи человек, в том числе и американцы, был потоплен немцами в ходе объявленной ими «беспощадной» подводной войны против Антанты.

(обратно)

67

«Таймс» — ежедневная газета консервативного направления, выходящая в Лондоне с 1785 года.

(обратно)

68

Пикадилли — одна из главных улиц в центральной части Лондона.

(обратно)

69

Прозвище мисс Каули звучит так же, как название двухпенсовой монетки.

(обратно)

70

«Лайонс» — название типовых кафе и ресторанов одноименной фирмы.

(обратно)

71

Фамилия Финн характеризует человека по национальности, по принадлежности к финнам.

(обратно)

72

Суффолк — графство в восточной части Англии.

(обратно)

73

Савой — фешенебельный лондонский ресторан того времени.

(обратно)

74

Месопотамия — древнее название страны, расположенной в Междуречье, между реками Тигр и Евфрат, где в 1914–1915 годах шли ожесточенные бои между высадившимся здесь английским экспедиционным корпусом и турками, сражавшимися на стороне Германии; сейчас это территория Ирака.

(обратно)

75

Эпоха королевы Виктории (1837–1901 гг.) считается эпохой господства лицемерной буржуазной морали, чопорности и нетерпимости.

(обратно)

76

«Ритц» — фешенебельная лондонская гостиница на улице Пикадилли.

(обратно)

77

Здесь игра слов. В английском языке коммерческая деятельность и приключение обозначаются одним и тем же словом, поэтому в данном контексте совместное предприятие и совместное приключение имеют один и тот же смысл.

(обратно)

78

Королева Елизавета I правила Англией в 1558–1603 годах; «век Елизаветы» — период возвышения Англии, роста ее морского могущества в борьбе с Испанией за ее американские владения; галеон — большой испанский торговый или военный корабль с тремя или четырьмя палубами; дублон — старинная испанская золотая монета.

(обратно)

79

Шиллинг — денежная монета, равная одной двадцатой фунта стерлинга и двенадцати пенсам; чеканилась в Англии до 1971 года, когда страна перешла на десятичную монетную систему, при которой 1 фунт стерлингов = 100 новым пенсам; ниже крона — монета, исторически равная пяти шиллингам.

(обратно)

80

Белгрейвия — фешенебельный район Лондона недалеко от Гайд-парка.

(обратно)

81

Сент-Джеймский парк — парк в центральной части Лондона, в котором по всей длине тянется озеро с редкой водоплавающей птицей.

(обратно)

82

До свидания (фр).

(обратно)

83

Пиккадилли-Серкус — площадь Пикадилли в центре Лондона.

(обратно)

84

Сити — исторический центр Лондона, один из крупнейших финансовых и коммерческих центров мира.

(обратно)

85

Национальная галерея — крупнейшее в Англии собрание картин; находится в Лондоне на площади Трафальгар-сквер; была открыта в 1324 году.

(обратно)

86

Тернер Джозеф Мэллорд Уильям (1775–1851) — английский живописец и гравер, один из величайших пейзажистов XIX века.

(обратно)

87

Здесь игра слов, обыгрывается английская пословица: «Дочери проповедника прямая дорога на подмостки».

(обратно)

88

В просторечии презрительное обозначение немецкого солдата и, более широко, немца вообще.

(обратно)

89

В 1899–1902 годах Англия веда войну против двух республик — Трансвааль и Оранжевое Свободное Государство, образованных в Южной Африке потомками голландских переселенцев-буров на землях, богатых золотом и алмазами; война закончилась аннексией обеих республик Великобританией.

(обратно)

90

Адмиралтейство — военно-морское министерство Великобритании; позднее вошло в состав Министерства обороны.

(обратно)

91

Сближению (фр.).

(обратно)

92

«Дейли мейл» — ежедневная газета консервативного направления, основанная в 1896 году.

(обратно)

93

Парк-Лейн — улица в Уэст-Энде, западной аристократической части Лондона.

(обратно)

94

Сохо — район в центральной части Лондона, где сосредоточены рестораны и увеселительные заведения, часто сомнительного или даже криминального характера, и где в начале XX века часто селились иностранцы.

(обратно)

95

Мейфэр — фешенебельный район лондонского Уэст-Энда.

(обратно)

96

Соверен — золотая монета в один фунт стерлингов, которая чеканилась до 1917 года.

(обратно)

97

Оксфорд-стрит — одна из главных торговых улиц в центральной части Лондона.

(обратно)

98

Вокзал Ватерлоо — один из лондонских вокзалов, главная конечная станция Южного района для поездов, обслуживающих запад Великобритании.

(обратно)

99

Борнемут — крупный курорт на южном побережье Англии.

(обратно)

100

Полная свобода действий (фр.).

(обратно)

101

В английских поездах в купе входят прямо с платформы.

(обратно)

102

Шефтсбери-авеню — улица в центральной части Лондона, на которой находится несколько театров и кинотеатров.

(обратно)

103

Шинфейнер — член ирландской политической организации Шин Фейн (буквально «Мы сами»), созданной в 1905 году и выступавшей за освобождение Ирландии от власти Англии.

(обратно)

104

Белфаст — политический и экономический центр Северной Ирландии, город-графство в Соединенном Королевстве Великобритании и Северной Ирландии.

(обратно)

105

Константинополь — старое название Стамбула, одного из крупнейших городов Турции.

(обратно)

106

Паддингтонский вокзал — вокзал в Лондоне, конечная станция Западного района.

(обратно)

107

Василиск — мифическое чудовище с туловищем петуха и хвостом змеи, убивающее своим смертоносным взглядом все живое.

(обратно)

108

Англичане обычно обедают в семь-восемь часов вечера.

(обратно)

109

Ярд — мера длины, равная трем футам, то есть 91,44 см.

(обратно)

110

Билл Сайкс — грабитель и убийца, персонаж романа «Приключения Оливера Твиста» английского писателя Ч. Диккенса (1812–1870).

(обратно)

111

«Роллс — ройс» — марка дорогого легкового автомобиля, производимого одноименной компанией.

(обратно)

112

«Красная книга» — официальный справочник, содержащий сведения о политических деятелях и государственных служащих и их адреса; назван так по цвету обложки.

(обратно)

113

Карлтон-хаус-террас — ансамбль из двух зданий в центральной части Лондона.

(обратно)

114

Эркер — архитектурная деталь в виде круглого (или иной формы) выступа в наружной стене здания, который увеличивает внутренний объем помещения и обычно бывает застекленным.

(обратно)

115

Шестипенсовик — мелкая монета в шесть пенсов; чеканилась до 1971 года.

(обратно)

116

Серпентин — узкое искусственное озеро с извилистыми берегами в лондонском Гайд-парке с лодочной станцией и пляжем (от латинского «змеевидное»).

(обратно)

117

Кенсингтон-Гарденс — большой лондонский парк, примыкающий к Гайд-парку.

(обратно)

118

Гайд-парк-Корнер — площадь в Лондоне к юго-востоку от Гайд-парка.

(обратно)

119

Спиритический сеанс — общение с душами умерших с помощью различных действий, якобы помогающих войти в контакт с духами (верчение стола, блюдечка и т. п.).

(обратно)

120

Медиум — лицо, в состоянии транса способное выступать посредником между людьми и мирбм духов, получая от них ответы на вопросы, указания и т. п.

(обратно)

121

Колорадо — один из западных штатов США.

(обратно)

122

Господи! (нем.).

(обратно)

123

В старину судья, оглашая смертный приговор, надевал черную шапочку.

(обратно)

124

Имеются в виду иллюстрации к поэме «Фауст» немецкого поэта, теоретика искусства и ученого И. В. Гете (1749–1832).

(обратно)

125

Ленч — второй завтрак в 12–14 часов, иногда заменяющий англичанам обед.

(обратно)

126

Француженка? (фр.).

(обратно)

127

Да, мосье. Мосье говорит по-французски? (фр.).

(обратно)

128

Фраза, которую главный герой детективных произведений А. Конан Дойла Шерлок Холмс часто адресовал своему другу доктору Ватсону и которая в Англии стала поговоркой.

(обратно)

129

Да-да, я знаю (фр.).

(обратно)

130

Хорошенький господинчик (фр.).

(обратно)

131

Вот я (фр.).

(обратно)

132

Господи Боже мой! (нем.).

(обратно)

133

Боже мой! Боже мой! Что случилось? (фр.).

(обратно)

134

Боже мой, вот ключ! (фр.).

(обратно)

135

Честное слово (фр.).

(обратно)

136

Уайтхолл — улица в центральной части Лондона, на которой находятся некоторые важнейшие правительственные учреждения и министерства.

(обратно)

137

Восклицание иронически подчеркивает особенности американской речи Джулиуса. Койоты — луговые волки, которые водятся в прериях на северо-западе США.

(обратно)

138

Первородный грех — в христианской религии греховное начало, порочность, рассматриваемые как врожденное свойство человеческого рода, как результат грехопадения прародителя человеческого рода Адама.

(обратно)

139

Вокзал Черинг-Кросс — конечная железнодорожная станция Южного района в лондонском Уэст-Энде.

(обратно)

140

Первое слово здесь — название поместья, второе — населенного пункта, а третье — название графства.

(обратно)

141

Вокзал Кингз-Кросс — главная конечная станция Восточного района для поездов, идущих преимущественно на север.

(обратно)

142

Сент-Панкрас — железнодорожная станция, обслуживающая поезда из Лондона в Центральные графства.

(обратно)

143

Донкастер — город в графстве Йоркшир в 156-ти милях к северу от Лондона.

(обратно)

144

Харрогейт — фешенебельный курорт с минеральными водами в графстве Йоркшир.

(обратно)

145

Манчестер — крупный промышленный центр в графстве Ланкашир на северо-западном побережье Англии.

(обратно)

146

Вендетта — кровная месть родственников убитого убийце или его родственникам (ит.).

(обратно)

147

Холихед — портовый город на западе Уэльса на острове Англии.

(обратно)

148

Честер — главный город графства Чешир.

(обратно)

149

Симпатические чернила — чернила, которые становятся видимыми только после нагревания или обработки написанного определенным химическим вещество.

(обратно)

150

Английский банк — государственный центральный банк, основан в 1694 году.

(обратно)

151

Кент — графство в бассейне реки Темза на юго-востоке Англии.

(обратно)

152

Панегирик — чрезмерное восхваление в речи какого-нибудь лица или деяния; у древних греков и римлян публичная речь оратора, восхвалявшая подвиги предков и т. п.

(обратно)

153

Пума — водящаяся в Америке крупная хищная кошка; считается, что молодые пумы относительно легко приручаются и их возможно использовать для охраны частных владений.

(обратно)

154

Крикет — английская национальная спортивная командная игра с мячом и битами.

(обратно)

155

Аризона — штат на юго-западе США.

(обратно)

156

Фриско — разговорное сокращение от Сан-Франциско, город в центральной части штата Калифорния на побережье Тихого океана.

(обратно)

157

Скалистые горы — горная система в Северной Америке, протянувшаяся с севера на юг от Аляски до Мексики.

(обратно)

158

Трафальгарская площадь — площадь в центральной части Лондона, где проводятся различные митинги и манифестации; названа в честь победы англичан под командованием адмирала Г. Нельсона над франко-испанским флотом у мыса Трафальгар в 1805 году.

(обратно)

159

Здравствуй, Цезарь, идущие на смерть приветствуют тебя (лат.); традиционное обращение римских гладиаторов к императору перед боем.

(обратно)

160

Смертельный яд цианистый калий имеет запах горького миндаля.

(обратно)

161

«Савой» — один из самых дорогих лондонских ресторанов, расположенный на улице Странд.

(обратно)

162

Героини романов указанной эпохи отличались добродетельностью, застенчивостью, скромностью.

(обратно)

163

Соломон — царь Израильско-Иудейского царства в 965–928 гг. до н. э., в период его наивысшего расцвета, славился своей мудростью; ему приписывается авторство ряда библейских книг.

(обратно)

164

Гимн лейбористской партии, одной из двух крупнейших политических партий Великобритании (наряду с консервативной).

(обратно)

165

Наполеон Бонапарт (1769–1821) — французский государственный деятель и полководец, первый консул Французской республики (1799–1804 гг.) и французский император (1804–1814 гг.).

(обратно)

166

Риджент-парк — большой парк в северо-западной части Лондона.

(обратно)

167

Сиамские близнецы — близнецы, сросшиеся в области грудины; первоначально близнецы Чанг и Энг Бункеры, родившиеся в Сиаме (современный Таиланд) и прожившие 63 года (1811–1874 гг.).

(обратно)

168

Альбион — поэтическое обозначение Англии (от латинского «белый»), что, по-видимому, связано с меловыми скалами на побережье Англии в районе Дувра.

(обратно)

169

Кале — город во Франции на проливе Па-де-Кале, отделяющем Францию от Англии.

(обратно)

170

Биллингсгейт — большой рыбный рынок в Лондоне.

(обратно)

171

Фразеологическое выражение, означающее скудно, впроголодь питаться (акриды — род съедобной саранчи).

(обратно)

172

Амьен — город на севере Франции на реке Сомма, где во время 1-й мировой войны в августе 1918 года англо-французские войска провели крупную наступательную операцию против немецких армий, которая привела к поражению Германии и ее последующей капитуляции.

(обратно)

173

Имя героини народной сказки о Золушке в версии французского писателя Ш. Перро (1628–1703).

(обратно)

174

Мой друг (фр.).

(обратно)

175

Дувр — город и порт в Великобритании в графстве Кент у пролива Па-де-Кале, ближайший к европейскому берегу.

(обратно)

176

Организация детей и юношества (с 8 до 20 лет), возникшая в Англии в 1908 году и проповедующая христианские моральные ценности, здоровый образ жизни, патриотизм, физическое развитие.

(обратно)

177

Сантьяго — столица Чили.

(обратно)

178

Вокзал Виктория — крупный лондонский вокзал, откуда отправляются поезда к портам на южном побережье Англии.

(обратно)

179

Не так ли? (фр.).

(обратно)

180

Бог мой (фр.).

(обратно)

181

Черт побери! (фр.).

(обратно)

182

Ну конечно же (фр.).

(обратно)

183

Булонь — город и порт на западе Франции у пролива Па-де-Кале.

(обратно)

184

Хартфордшир — графство в Англии недалеко от Лондона.

(обратно)

185

Сити — самоуправляющийся административный район в восточной части Лондона, один из крупнейших финансовых и коммерческих центров мира.

(обратно)

186

Предвещающий несчастье (шотл.).

(обратно)

187

Сам не знаю чего (фр.).

(обратно)

188

Ну, начинается! (фр.).

(обратно)

189

Вот! (фр.).

(обратно)

190

Старина (фр.).

(обратно)

191

Остенде — морской курорт на северо-западе Бельгии.

(обратно)

192

Черт побери! (фр.).

(обратно)

193

Сюртэ — традиционное название французской уголовной полиции.

(обратно)

194

Виконт — дворянский титул в некоторых странах Западной Европы, в частности во Франции, средний между бароном и графом.

(обратно)

195

Английский милорд — очень богатый (фр.).

(обратно)

196

Очень шикарная (фр.).

(обратно)

197

Ей-ей (фр.).

(обратно)

198

Английские манеры (фр.).

(обратно)

199

Ах да! (фр.).

(обратно)

200

Так! (фр.).

(обратно)

201

Смотри-ка! (фр.).

(обратно)

202

Бертильон А. (1853–1914) — французский криминалист, разработавший систему приемов судебной идентификации личности, включавшую словесный портрет, описание особых примет и др. и применявшуюся полицией во всех странах до начала XX века.

(обратно)

203

Сильная женщина (фр.).

(обратно)

204

Имеется в виду 1-я мировая война 1914–1918 годов.

(обратно)

205

Буэнос-Айрес — столица Аргентины.

(обратно)

206

Шербур — город и порт во Франции у пролива Ла-Манш.

(обратно)

207

Ну что ж (фр.).

(обратно)

208

Бедная женщина (фр.).

(обратно)

209

Мадонна — итальянское название Богородицы, матери Иисуса Христа (букв.: «моя госпожа»).

(обратно)

210

Досье — собрание документов, сведений, относящихся к какому-нибудь лицу, делу (спец.).

(обратно)

211

Атланта — согласно древнегреческой легенде, прекрасная девушка, искусная бегунья, давшая обет выйти замуж только за того, кто сумеет ее обогнать в состязании по бегу.

(обратно)

212

Черт побери! (фр.).

(обратно)

213

Ну и мысль (фр.).

(обратно)

214

До свидания (фр.).

(обратно)

215

Некая, не существовавшая в действительности особа, имя которой постоянно упоминала миссис Гэмп, персонаж романа «Жизнь и приключения Мартина Чезлвита» Ч. Диккенса.

(обратно)

216

Черт возьми (фр.).

(обратно)

217

Имеется в виду нашумевшее дело некоего Джорджа Джозефа Смита, который с целью завладения наследством избавлялся поочередно от трех своих жен, топя их в ванной.

(обратно)

218

Глостершир — графство на западе центральной части Англии.

(обратно)

219

Анды — горная система, протянувшаяся с севера на юг вдоль западного тихоокеанского побережья Южной Америки и являющаяся самой длинной и одной из самых высоких на земле; Вальпараисо — город и морской порт в Чили.

(обратно)

220

Договорились? (фр.).

(обратно)

221

Хорошо! (фр.).

(обратно)

222

Этой нашей истории! (фр.).

(обратно)

223

Нашумевшее дело (фр.).

(обратно)

224

Случайная встреча (фр.).

(обратно)

225

Рено-сына (фр.).

(обратно)

226

Кюре — приходский священник во Франции.

(обратно)

227

Мой дорогой друг (фр.).

(обратно)

228

Учительские, поучающие: от собственного имени Ментор; в поэме Гомера «Одиссея» Ментор — друг царя Итаки Одиссея и наставник его сына.

(обратно)

229

Господин доктор (фр.).

(обратно)

230

Великий князь — с XVIII века в России титул членов царской фамилии.

(обратно)

231

Эрцгерцог — титул членов бывшего австрийского императорского дома.

(обратно)

232

Морганатический брак — неравнородный брак, при котором один из супругов не пользуется сословными привилегиями другого супруга; чаще всего это брак лица царского рода с женщиной, не принадлежащей к царскому роду и не получающей, как и ее дети, права престолонаследия.

(обратно)

233

Гильотина — изобретенная доктором Гильотеном в 1792 году во время Великой французской революции машина для обезглавливания осужденных на смертную казнь.

(обратно)

234

Можно вас на минуту, пожалуйста (фр.).

(обратно)

235

Проклятье! (фр.).

(обратно)

236

Молодой человек (фр.).

(обратно)

237

Хорошо! (фр.).

(обратно)

238

Ну, наконец! (фр.).

(обратно)

239

Никоим образом (фр.).

(обратно)

240

Все лучше и лучше! (фр.).

(обратно)

241

Именно! (фр.).

(обратно)

242

Не сердитесь! (фр.).

(обратно)

243

Ну конечно (фр.).

(обратно)

244

Да! Вот это женщина! (фр.).

(обратно)

245

Здесь — ну, так вот (фр.).

(обратно)

246

Ковентри — город в графстве Уорикшир в центральной Англии.

(обратно)

247

Джордж Роуби (1869–1954) — английский комический актер, выступавший не только в мюзик-холле, но и в театре и снимавшийся в кино.

(обратно)

248

Бастер Браун — мальчик, одетый в курточку с отложным воротником и большим бантом; герой американского детского комикса..

(обратно)

249

Да здравствует любовь! (фр.).

(обратно)

250

Честью клянусь (фр.).

(обратно)

251

Преступление, совершенное в состоянии аффекта (фр.).

(обратно)

252

Постановка, мизансцена (фр.).

(обратно)

253

Развязка (фр.).

(обратно)

254

Ну вот!.. Проклятье! (фр.).

(обратно)

255

Дети мои (фр.).

(обратно)

256

Очень хорошо, дитя мое (фр.).

(обратно)

257

Тысяча чертей! (фр.).

(обратно)

258

Сиделки (фр.).

(обратно)

259

Ну, наконец-то (фр.).

(обратно)

260

Маленькая акробатка (фр.).

(обратно)

261

Ну да, конечно! (фр.).

(обратно)

262

Женщины… (фр.).

(обратно)

263

Роман, написанный совместно с другими членами «Детективного клуба»; собственно Агатой Кристи написана одна глава.

(обратно)

264

Читатели наверняка знакомы с ними в переводах С. Маршака и К. Чуковского.

(обратно)

Оглавление

АГАТА КРИСТИ (1890–1976)

ТАИНСТВЕННОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ В СТАЙЛЗ The Mysterious Affair at Styles 1920 © Перевод Смолянский A., 1986

  Глава 1 Я приезжаю в Стайлз

  Глава 2 16 и 17 июля

  Глава 3 Ночная трагедия

  Глава 4 Пуаро начинает действовать

  Глава 5 «Это случайно не стрихнин?»

  Глава 6 Дознание

  Глава 7 Пуаро платит долги

  Глава 8 Новые подозрения

  Глава 9 Доктор Бауэрстайн

  Глава 10 Арест

  Глава 11 Суд

  Глава 12 Последнее звено

  Глава 13 Пуаро объясняет

ТАИНСТВЕННЫЙ ПРОТИВНИК The Secret Adventure 1922 © Перевод Гурова И., 1995

  Пролог

  Глава 1 Молодые Авантюристы с ограниченной ответственностью

  Глава 2 Предложение мистера Виттингтона

  Глава 3 Нежданная помеха

  Глава 4 Кто такая Джейн Финн?

  Глава 5 Мистер Джулиус П. Херсхейммер

  Глава 6 План кампании

  Глава 7 Дом в Сохо[94]

  Глава 8 Приключения Томми

  Глава 9 Таппенс нанимается в прислуги

  Глава 10 Появляется сэр Джеймс Пиль Эджертон

  Глава 11 Рассказ Джулиуса

  Глава 12 Друг в беде

  Глава 13 Ночное бдение

  Глава 14 Совещание

  Глава 15 Таппенс делают предложение

  Глава 16 Дальнейшие приключения Томми

  Глава 17 Аннет

  Глава 18 Телеграмма

  Глава 19 Джейн Финн

  Глава 20 Слишком поздно!

  Глава 21 Томми делает открытие

  Глава 22 На Даунинг-стрит

  Глава 23 Наперегонки Со временем

  Глава 24 Джулиус делает ход

  Глава 25 Рассказ Джейн

  Глава 26 Мистер Браун

  Глава 27 Званый ужин в «Савое»[161]

  Глава 28 Что было после

УБИЙСТВО НА ПОЛЕ ДЛЯ ГОЛЬФА Murder on the Links 1923 ©Перевод Шевченко И., 1995 452

  Глава 1 Попутчица

  Глава 2 «Ради всего святого, приезжайте!»

  Глава 3 Вилла «Женевьева»

  Глава 4 Письмо, подписанное «Белла»

  Глава 5 Рассказ мадам Рено

  Глава 6 Место преступления

  Глава 7 Таинственная мадам Добрэй

  Глава 8 Нечаянная встреча

  Глава 9 Мосье Жиро находит улики

  Глава 10 Габриель Стонор

  Глава 11 Жак Рено

  Глава 12 Пуаро приподнимает завесу тайны

  Глава 13 Девушка с тревожным взглядом

  Глава 14 Второй труп

  Глава 15 Фотография

  Глава 16 Дело Берольди

  Глава 17 Расследование продолжается

  Глава 18 Жиро действует

  Глава 19 Я напрягаю свои серые клеточки

  Глава 20 Еще одно поразительное открытие

  Глава 21 Пуаро излагает свою версию

  Глава 22 Я влюбляюсь

  Глава 23 Новые испытания

  Глава 24 «Спасите его!»

  Глава 25 Неожиданная развязка

  Глава 26 Я получаю письмо

  Глава 27 Рассказывает Жак Рено

  Глава 28 Конец поездки

ОТ ИЗДАТЕЛЬСТВА

БИБЛИОГРАФИЯ ПРОИЗВЕДЕНИЙ АГАТЫ КРИСТИ

БИБЛИОГРАФИЯ ОСНОВНЫХ ПЕРСОНАЖЕЙ, ВСТРЕЧАЮЩИХСЯ В ПРОИЗВЕДЕНИЯХ АГАТЫ КРИСТИ

ПЕРЕЧЕНЬ ПРОИЗВЕДЕНИЙ, ВОШЕДШИХ В СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ АГАТЫ КРИСТИ В 20-ти ТОМАХ

КРАТКАЯ АННОТАЦИЯ РОМАНОВ, ВОШЕДШИХ В СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ

БИБЛИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА