«Если», 2002 № 02 (fb2)

- «Если», 2002 № 02 [108] (пер. Александр Исаакович Мирер,Татьяна Алексеевна Перцева,Людмила Меркурьевна Щёкотова,Константин Е. Россинский,Ирина Гавриловна Гурова, ...) (Журнал «Если» - 108) 3366K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Дмитрий Николаевич Байкалов - Питер Гамильтон - Эдуард Вачаганович Геворкян - Евгений Викторович Харитонов - Джо Холдеман

«ЕСЛИ», 2002 № 02

Ллойд Биггл

КТО В ЗАМКЕ КОРОЛЬ?

Выйдя на широкую улицу, что вела к воротам зваальского рынка, Джедд Лефарн угодил в толпу горожан, грубо нарушающих общественный порядок. Гвалт стоял оглушительный, над головами свистели метательные снаряды: камни, поленья, фрукты, коренья, — одним словом, все, что можно бросать.

Лефарн не поддался естественному порыву в кратчайшее время оказаться отсюда подальше: он был полевым агентом Бюро межпланетных отношений и сейчас как раз находился на работе. Граждане этой планеты, Нилинта, слыли самыми миролюбивыми и законопослушными в секторе. Их государства были образцом демократии, а политические вожди через равные промежутки времени избирались народом на безукоризненно организованных выборах, в которых могли участвовать все жители, достигшие совершеннолетия. Правительство неукоснительно следовало воле своих избирателей. А если нет, то граждане легко могли «прокатить» его на следующих выборах, как обычно и поступали. В результате Нилинт обходился без каких-либо потрясений.

Но вот все же случилось одно, да настолько из ряда вон выходящее, что совокупность всех знаний, накопленных Бюро об этой планете, в одночасье обернулась пшиком. В обязанности Лефарна вменялось вести запись, причем, в любой ситуации. На груди под рваной рубашкой он носил крошечную телоидную камеру. Телоидные кубики, вставленные в нее, способны были отобразить картину происходящего (в полноцветных объемных изображениях и в сопровождении звука) для передачи личному составу Бюро, при условии, что Лефарну удастся пережить бунт и передать их по назначению в целости и сохранности.

Однако агент не мог начать съемку: ужасающая давка мешала ему дать полноценную картину событий. Оглядевшись, Лефарн увидел, что сосед справа энергично размахивает двумя флагами — точнее, разноцветными тряпками, прибитыми к палкам метровой длины. Надрывая горло, чтобы его услышали в общем гаме, Лефарн попросил продать один флаг. Сосед — кузнец, судя по рукавицам и кожаному переднику — усмехнулся, пожал плечами и с торжественным видом вручил флаг Лефарну абсолютно бесплатно. С искусством фокусника — ловкость рук! — Лефарн закрепил крошечную камеру на конце палки и поднял флаг высоко над головой.

Агент с трудом протискивался через толпу, вертясь из стороны в сторону и позволяя камере охватить как можно больше. Полтора часа ему понадобилось, чтобы добраться до ворот рынка и увидеть, какую цель горожане избрали для своих метательных снарядов. А когда, наконец, он преуспел в этом, то содрогнулся от отвращения.

Шесть высших выборных должностных лиц города — ронзвааль, или государственный совет — были привязаны к столбам, установленным на широкой телеге. Мужчины, женщины, даже дети, с лицами, искаженными злобой, швыряли в них все, что попадется под руку. С точностью прицела у них было плоховато, но при столь длительном и плотном обстреле случайные попадания просто неизбежны. Чиновники сверкали синяками и с головы до ног были забрызганы мякотью фруктов. По их распухшим лицам стекала кровь, а у одного безжизненно повисла рука.

Лефарн мало что знал о несчастных, за исключением того, что для политиков, приведенных к власти своими избирателями, они были на удивление непопулярны. Их вечно поносили, вменяя в вину высокие налоги, и каждую ночь таверны сотрясались от хриплых ругательств в адрес государственного совета. Лефарн, простой гурант — то есть коробейник, — никоим образом не соприкасался с членами ронзвааля и редко видел их даже издалека, но все же пришел к выводу: это компания полных кретинов. Он всегда поражался невежеству правительства, но, конечно, не думал, что недовольство народа примет такие формы.

Поворачиваясь, чтобы обеспечить камере хороший обзор, Лефарн впервые заметил: за толпой с безопасного расстояния наблюдает стража. Неясно было только, какова ее задача: то ли не дать толпе чересчур разгуляться, то ли, наоборот, не позволить ронзваалю сбежать. Во всяком случае, стражники и пальцем не шевельнули, чтобы защитить власть.

В этот момент увесистый булыжник с глухим стуком угодил звааланту, высшему члену правительства, прямо в лицо. Треснула кость, посыпались зубы, брызнула кровь. Толпа торжествующе взревела и принялась с удвоенной энергией забрасывать несчастных чем ни попадя.

Лефарн отвернулся. Он увидел достаточно, и у него не было никакого желания наблюдать исход побоища. Он спрятал камеру в потайной карман, выбросил палку и начал проталкиваться обратно. Агент уже думал, что выбрался без потерь, когда путь ему преградила телега. На нее карабкался толстяк в черном плаще, какие носили городские чинуши. Он быстро взял на себя роль церемониймейстера бунта, и рев его голоса заставил толпу умолкнуть.

— Если вы не хотите, чтобы эти негодяи были вашим ронзваалем, что же вам нужно? Чтобы их место занял другой ронзвааль?

— Нет! — откликнулся тысячеголосый хор.

— А что же тогда? Яро?

Лефарн не мог припомнить, чтобы когда-нибудь слышал это слово.

Хор дружно ответствовал:

— Да! Яро!

— Кто должен стать вашим яро? У вас есть право свободного выбора. — Он на мгновение замолчал. Лефарн с любопытством взглянул вверх и обнаружил, что сам стал объектом внимательного изучения. Наклон — и толстые руки подхватили Лефарна. Прежде чем он успел возразить, его поставили на телегу.

— Хотите этого? — спросил толстяк.

— Нет! — взревел хор.

Если кто-нибудь в этой толпе и знал Лефарна, то исключительно как простого гуранта, уличного разносчика.

Лефарна без проволочек спихнули с телеги. Он приземлился на ноги, но споткнулся и упал. Поднявшись, он поспешил прочь. Каждый агент Бюро привык всеми силами избегать людского внимания, и этот рефлекс велел ему как можно быстрее оказаться подальше от рынка, спрятаться и не высовываться, пока толпа о нем не забудет. Решительно расталкивая людей, он сумел преодолеть несколько метров, пару раз притормозив, чтобы взглянуть на других кандидатов в яро, которых поднимали на телегу, как вдруг ликующий крик заставил его остановиться. Он оглянулся и увидел жирного, расплывшегося старого бездельника, выставленного на всеобщее обозрение. Это был Окстон, которого Лефарн знал с первых своих дней на Зваале. Рыночный шут являлся местной достопримечательностью и большим любимцем детей и взрослых. Кроме того, он был единственным близким другом Лефарна. Когда Лефарн впервые прибыл в Звааль и еще не познакомился с местными обычаями, да и язык знал неважно, именно Окстон приютил его, защитил от толпы, научил всему, что нужно знать, и подыскал работу. Сейчас Лефарн ничем не мог помочь приятелю и только с испугом ждал исхода событий.

— Вы хотите, чтобы он стал вашим яро? — спросил церемониймейстер.

— Да! — взревела толпа.

— У вас есть яро! — торжествующе возвестил церемониймейстер.

— Теперь яро должен выбрать себе повруна. Кого предпочитает ваша высокость?

Окстон повернулся к распорядителю:

— Поврун — это кто?

— Министр, — пояснил тот. — Помощник. Правая рука.

Окстон внимательно оглядел толпу. Его взгляд остановился на единственном дружеском лице, которое он смог заметить в этом кошмаре. Шут ткнул пальцем в сторону Лефарна, и прежде чем Лефарн успел улизнуть, стражники, яростно растолкав зевак, настигли того, на кого указывал дрожащий палец Окстона. Лефарна снова схватили, подтащили к телеге и подняли на нее.

— Это и есть выбор вашей высокости? — потребовал подтверждения церемониймейстер.

— Именно так, — важно кивнул Окстон и громко расхохотался.

— Быть по сему! — Распорядитель снова повернулся к толпе. — У вас есть яро и поврун. Скоро они сформируют новое правительство и решат вопрос с налогами.

Ответом стало неистовое ликование. Телега, запряженная двумя неуклюжими госселями, покатилась следом за отрядом стражников, который расчищал ей дорогу. Лефарн оглянулся. Толпа возобновила бомбардировку несчастного ронзвааля.

Окстон все еще улыбался.

— Джедд, мой мальчик, вот уж теперь повеселимся! Ты чего такой мрачный?

— Скажи-ка мне, — попросил Лефарн, — в Зваале когда-нибудь был яро?

— Смутно припоминаю… Однако за последние пятьдесят лет — точно не было.

— И что должен делать яро?

Окстон кивком указал на церемониймейстера; тот, спрыгнув с телеги, усаживался на дарифа, похожее на лошадь животное.

— Я спросил об этом вон того, пока тебя тащили сюда. Он сказал: яро делает то, что захочет.

— А в других городах есть яро?

— Ни в одном, насколько мне известно.

Лефарн мрачно кивнул. Он уже догадался, что яро — это разновидность короля. Наделяя человека неограниченной властью, люди всегда ждут скорых и существенных перемен.

— Положение не из приятных, — заметил он. — Видел, как они избавились от ронзвааля, когда их допекло? Точно так же они разделаются с яро, его повруном и остальными придворными. Они задыхаются от налогов и ждут, что яро с ними покончит. Но ведь правительство должно собирать налоги. Люди хотят, чтобы канализация и водопровод вовремя ремонтировались, улицы содержались в порядке и чистоте, строилось новое жилье, а на это требуются деньги. Налоги — единственный способ их получить. Боюсь, царствование вашей высокости будет недолгим. Учитывая настроение масс, которое они сегодня продемонстрировали, я дал бы нам дней пятнадцать. Ну, двадцать. А потом нас привяжут к столбам. Сегодня они хорошо попрактиковались и в следующий раз будут стрелять более метко. Звааль — замечательный город, но не годится для того, кто решил сделать карьеру на государственном поприще.

Джедд Лефарн поступил в Бюро по связям с планетами в надежде объехать всю галактику. Вместо этого он увяз, словно в болоте, на одной планете и скучал так же, как если бы остался дома. Агентов, имеющих способности к языкам, под видом аборигенов засылали на новые планеты. Они приживались в самых необычных мирах, самостоятельно делали карьеру, а кое-кто — не одну, и упорно трудились, постигая то, что необходимо для успешной маскировки под местного жителя. От этого зависела не только успешная деятельность Бюро, но и их собственная жизнь.

К несчастью, это была зверски тяжелая работа. Изнурительная работа. Опасная. Перейти по канату над жерлом вулкана и то было проще.

На Нилинте Бюро столкнулось с самой необычной ситуацией за всю историю своего существования. Местная государственная система не имела аналогов во всей Вселенной. Каждую планету, не входящую в Галактическую Федерацию, Бюро стремилось привести к минимальному, десятому, уровню демократии и таким образом подготовить к вступлению в Федерацию. Эта деятельность регламентировалась строгими правилами, и аборигены ни в коем случае не должны были знать, что среди них есть чужаки.

Прибыв на Нилинт, агенты Бюро обнаружили, что местное общество, развиваясь без всяких советов со стороны, уже достигло уровня демократического государства. Подобные политические единицы являлись тем, что когда-то, на ранней стадии исторического развития Земли, называлось городами-государствами, однако это были столь своеобразные полисы, что в их существование не поверил бы ни один историк.

Их окружали стены, которые остались с тех давних времен, когда жестокие войны между соседями были в порядке вещей. Нынешние города-государства упразднили армию за ненадобностью: войны стали достоянием далекой истории. Зато в каждом полисе было несметное количество стражников: задача их, очевидно, сводилась исключительно к тому, чтобы надзирать за горожанами, которые, кстати, в том не нуждались. Нигде в галактике не было граждан столь дисциплинированных.

Каждый город-государство стоял в окружении деревень, но сельские жители, судя по всему, сами выбирали, с каким городом торговать, исходя из закупочных цен на мясо и хлеб, которые называли городские купцы.

Все полисы были истинно демократическими государствами. На каждых выборах, которые Бюро довелось наблюдать, граждане «гнали мошенников вон» и выбирали полностью новое правительство. Достигнув идеальной государственной системы, люди жили в состоянии бесконечного недовольства ею. Они без конца ныли и жаловались; их кипящий гнев выплескивался на очередных выборах, что влекло за собой очередную смену правительства. Новое правительство неизменно повышало налоги и пренебрегало своими обязанностями еще наглее, чем предыдущее, так что в итоге электорат выкидывал вон и его.

Руководители Бюро не знали, как вести работу со столь быстро сменяющимися правительствами. Было решено дать планете индекс И/Н, означающий только Изучение и Наблюдение, внедрить агентов в несколько городов и в недоступных горах устроить секретную базу с минимумом персонала, который передавал в штаб сектора сообщения агентов — конечно, когда у тех было, что сообщить, а это случалось редко.

Джедд Лефарн был одним из таких агентов. Каждое утро он вставал до рассвета и тащился через весь Звааль со своей скрипучей четырехколесной тележкой, запряженной козлоподобным твалем — самым покладистым из всех домашних животных, — к вороватому купцу, продающему оптом фрукты и овощи, набирал себе товара на день, платил полную цену плюс разорительные налоги, и только тогда подручный торговца или мальчик на побегушках нагружал его тележку. После этого Джедд устало плелся назад через весь город к рынку, где часами пытался всучить кому-нибудь свой товар.

Вечера Лефарн посвящал размышлениям о том, как бы половчее разобраться в тайнах Нилинта.

Джедд давно отказался от мысли объехать галактику. Загадка Нилинта полностью овладела его воображением. Он уже знал, что работа агента Бюро тяжелее любой другой. А теперь понял, почему. Это была цена за доскональное изучение планеты — и цена справедливая.

Он создавал себе репутацию честолюбивого и трудолюбивого гуранта, полного решимости сделать карьеру. Лично у него были большие сомнения в том, что эти высокие качества помогут скромному гуранту подняться на достаточное количество ступенек общественной или экономической лестницы Нилинта, но это его не заботило. Дурацкие традиции и негибкая структура гильдий не оставляли сомнений в том, что ни гурант, ни кто-либо еще не может сменить профессию. Стал гурантом — останешься им; впрочем, это тоже не волновало Лефарна.

В настоящее время его заботы были связаны не с планетой Нилинт, а с начальством. Должность координатора планеты с индексом И/Н считалась в Бюро синекурой. Дел у него было немного, но координатор Нилинта, Элвин Стэнтлор, сумел и здесь все запутать. Он редко покидал орлиное гнездо своего штаба — разве что когда отправлялся в рай необитаемого островка, где личный состав штаба проводил отпуска. Он ничего не знал о Нилинте, кроме того, что сообщали ему агенты, и редко отдавал приказания, а когда без них было все-таки не обойтись, делал это через племянницу, Раису, которая числилась у него заместителем и знала о Нилинте еще меньше, чем ее дядя.

Племянница была первостатейная стерва, менее всего сведущая именно в том, в чем была больше всего уверена; к тому же она щеголяла своим невежеством. Накануне Лефарн крепко повздорил с ней по коммуникатору и все еще кипел от негодования. За два дня до того она приказала, чтобы он добыл поэтажные планы нескольких зданий в зваальском хузваале — обнесенном стеной внутреннем городе, где проживала элита, — и теперь буквально изводила агента суровыми вопросами, почему он не выполнил приказ. Лефарн понятия не имел, как проникнуть в хузвааль, причем ни один из знакомых аборигенов никогда не видел, что находится там, за стеной.

Раиса Стэнтлор, к слову, одевалась с прискорбным отсутствием вкуса. К тому же ее шею неизменно украшало самое отвратительное ожерелье, какое Лефарн когда-либо видел: нагромождение несоразмерных кусков черной пластмассы, способных вызвать ночные кошмары. Лефарн с большим трудом воспринимал Раису Стэнтлор как существо женского пола.

Проблему Стэнтлоров способно разрешить только время. Рано или поздно нагрянет неожиданная инспекция, и дядюшку с племянницей турнут с планеты, после чего у Лефарна станет одной заботой меньше.

Прожив почти год в Зваале, он так и не мог отыскать и крупицы смысла в государственной, экономической и социальной системах города. И чем дольше он изучал эти материи, тем больше убеждался: в них изначально заложено какое-то логическое противоречие. Лефарн не понимал, как эти системы вообще способны функционировать.

Несмотря на досадную неразрешимость этой загадки, большую часть времени агент наслаждался жизнью. Завсегдатаи рынка были зваальскими париями, но Джедду они нравились. Его забавляли их проделки и глупые шуточки, и он всегда помогал приятелям, чем мог. У агента Бюро было единственное преимущество — финансовое. Монеты, подделанные на Базе, ничем не отличались от подлинных. И пока Лефарн был способен убедить людей, что деньги, которые он платит, заработаны тяжким трудом, он мог тратить столько, сколько душе угодно. Он щедро помогал обделенным судьбой и покупал конфеты для детишек. На рынке он легко снискал славу самого щедрого гуранта в Зваале.

День за днем он устало тащился по неказистым улочкам, делая вид, что зарабатывает на жизнь, и даже не подозревал, что город вот-вот взорвется. Но это случилось, и случилось в тот день, который начался, как все прочие. Лефарн со своей тележкой появился на рынке одним из первых. Ранние покупатели неспешно растекались по рядам: домохозяйки в ярких накидках, покорные мужья, посланные женами за провизией. Каждый надеялся сделать покупки, прежде чем начнется утренняя толчея.

Старый Марфли, рыночный мастер песчаной скульптуры, как всегда, торжественно вступил на рынок, толкая перед собой тачку с огромным количеством инструментов и кувшином воды. Обвешанный ножами, совками, лопаточками, колышками, формочками и шаблонами, он в своем диковинном рабочем комбинезоне походил на заправского инженера, собирающегося не больше не меньше переделать атомный двигатель. Марфли направился прямо к своей песочнице, и не было сомнений, что еще до обеда он создаст пейзаж, или часть города, или что-то столь причудливое, для чего и названия не подберешь — и все из песка.

Братья Билифы, борцы и гимнасты, вышли на ринг и начали выступление. Как-то раз Лефарна уговорили померяться силой с младшим из пяти братьев. Все торговцы собрались вокруг, предвкушая потеху, но Лефарн не известным на Нилинте приемом легко положил на лопатки Билифа, который полагался только на силу. Братья почувствовали не обиду, а, скорее, почтение и с тех пор считали Лефарна своим.

В вихре разноцветных одежд явился рыночный оркестр. Музыкантами на Нилинте были исключительно женщины, и одевались они еще более пестро, чем домохозяйки. Оркестрантки пиликали на тяжелых аккордофонах или дудели в крошечные, похожие на губные гармошки аэрофоны. Столкновение столь разных тональностей вызывало в сознании Лефарна образ смертельной схватки двух неуклюжих, но весьма агрессивных животных. Впрочем, время от времени он присоединялся к оркестру и извлекал из неудобного аккордофона созвучия, которые музыкантам и не снились.

Нечего сомневаться, что и для оркестранток Лефарн стал самым лучшим гурантом в Зваале.

Беспорядочной кучкой прошли стражники; на их желто-коричневых мундирах красовались медные пуговицы, надраенные до блеска, которому не суждено было продержаться и до обеда. Стража устроилась в маленькой будке в центре рыночной площади. Призванные блюсти порядок, который никто никогда не нарушал, они от безделья взялись за бутылку и самозабвенно предавались пьянству.

Наконец, когда толпа покупателей постепенно начала убывать, на рынок вползла жирная туша Окстона. Тогда, в первые дни на Зваале, заступничество доброго шута буквально спасло Лефарну жизнь. Смертность среди агентов на новых планетах была удручающе высока: не каждый мог выжить в непривычных условиях, а тем более — быть принятым обществом.

Лефарн сторицей отплатил Окстону за покровительство. Когда тот болел или страдал тяжким похмельем, Лефарн ухаживал за ним и не позволял тратить деньги до тех пор, пока Окстон не начинал их зарабатывать.

В тот день спрос на фрукты оказался выше обычного, и Лефарн рассчитывал освободиться пораньше. Однако непредвиденное событие смешало его планы. Гражданин, которого он хорошо знал — пожилой торговец, неизменно носивший желтый пояс и шарф, — нагнулся, вырвал из мостовой булыжник и швырнул его в убежище стражи. Будка стояла близко, но булыжник оказался слишком тяжелым для престарелого возмутителя спокойствия. Камень упал в метре от строения и, подпрыгнув, с глухим стуком ударился в дверь.

Стражник с пьяным любопытством выглянул из окна. Случившееся выходило за границы его понимания, поэтому он отвернулся и проворонил два камня, нацеленных много лучше. Один булыжник попал в дверь, другой влетел в открытое окно и угодил нетрезвому стражу между лопаток.

Прежде чем стража успела сообразить, что происходит, на будку обрушился камнепад. Блюстители порядка укрылись за стульями; видимость служения долгу сохранял лишь капитан.

Обстрел скоро стал ослабевать — но лишь потому, что кончились боеприпасы.

В этот момент Лефарн неосторожно сыграл небольшую роль в этом самом неправдоподобном из всех восстаний. Безуспешно попытавшись вытащить из мостовой очередной булыжник, один из бунтовщиков выпрямился, и взгляд его случайно упал на тележку Лефарна. Он протянул Джедду горсть монет.

— Беру все.

Лефарн мудро решил не пересчитывать деньги, пока не окажется на безопасном расстоянии от поля битвы. Когда, много позже, он наконец взглянул на монеты, то обнаружил, что случайное участие в революции принесло ему неплохую прибыль.

Покупатель разделил фрукты со всеми желающими, а Лефарн без промедления привел своего тваля в движение и погнал через толпу к дальним воротам рынка. Однако, достигнув их, агент заколебался.

Шум восстания у него за спиной нарастал. Любой гурант, обладающий хотя бы зачаточным инстинктом самосохранения, подхватил бы свое добро и унес ноги. Лефарн поступил бы точно так же, будь он в действительности гурантом. Однако Джедд понимал: миссия Бюро на Нилинте под угрозой. Насколько ему известно, он единственный агент в этом секторе. Другого случая могло не представиться еще лет десять, если не сто. Долг повелевал ему не спасать свою шкуру, а сделать как можно более подробную запись восстания.

Мимо пробежал его собрат, гурант, тоже поспешая к воротам. Лефарн окликнул его:

— Эй, Лоар! Закинешь мою тележку и тваля ко мне домой, ладно?

— Договорились, — охотно согласился Лоар.

Он задолжал Лефарну гораздо больше, чем просто дружеская услуга, и рассчитывал увеличить долг. Лоар кинул свою тачку в тележку Лефарна, подстегнул тваля и скрылся в воротах.

А Лефарн повернул обратно, туда, где гремело восстание. Он не ждал от судьбы никаких перемен. Он просто собирал информацию для отчета. Поскольку он еще не видел, что происходит на другой стороне рынка, а пробраться туда через толпу не представлялось возможным, Лефарн свернул в сторону от дальних ворот и окольным путем, через узкие улицы, застроенные ветхими деревянными домишками и блеклыми магазинчиками, вышел на широкую улицу, ведущую к главным воротам рынка.

Здесь толпа была еще гуще, а гам сильнее. Лефарн дернул плечами, как бы стряхивая с себя желание оказаться подальше. Затем получил в подарок флаг, прикрепил к нему камеру и начал запись, протискиваясь через толпу к воротам рынка и телеге, где были привязаны городские чиновники. Ну, а потом и произошел тот удивительный поворот событий, который сделал его одним из первых людей Звааля.

Новичок в Зваале, Лефарн знал о городе больше, чем обычный гурант. Беднейшую часть города Лефарн изучил досконально. Он изведал все пути к своему поставщику и до рынка, обошел все мелкие трактирчики, свел знакомство с торговцами, которые готовы были снизойти до того, чтобы продать ему товары первой необходимости, в том числе уголь для печки и жалкую одежонку. Кроме того, он знал все укромные уголки, способные стать убежищем.

Это были азы выживания.

Верхний город он знал только по данным аэрофотосъемки, описаниям и слухам. Город раскинулся на большом холме, и чем выше находились дома, тем приятнее были соседи и меньше ощущалась вонь от дешевого угля, который горожане жгли круглый год для обогрева и приготовления пищи. Если бы Лефарн рискнул проникнуть в этот подоблачный град, стража тут же заметила бы его и немедленно выдворила. Лачуга, в которой он жил и держал своего тваля, стояла почти у подножия, где бедные кварталы смыкались с откровенными трущобами, и Джедд частенько не мог не то что нормально дышать, но даже разглядеть, что делается на противоположной стороне улицы.

Добрая треть холма была отделена высокой стеной. Этот «город в городе» назывался хузвааль. Здесь богачи, знать, аристократия, или хунобли, как они предпочитали себя называть, вели таинственную жизнь. Простолюдинам о ней почти ничего не было известно. Хунобли редко появлялись в нижнем городе, а дома их прятались за высокой стеной. Узкая полоска парка, тоже взятая в стены, с широкой аллеей посередине, спускалась с вершины к воротам персонального города хузваальцев, а оттуда уходила за пределы Звааля. Это позволяло хуноблям ездить на пикники к ближайшему озеру или наведываться в соседние города, не показываясь обитателям равнины.

Что это за люди? Как они достигли богатства? Какую жизнь вели за своей высокой стеной? Ответы на эти вопросы были частью загадки Нилинта. Лефарн абсолютно ничего не знал о «небожителях». Правда, однажды он мельком увидел двух мужчин, стильно одетых и взирающих на все с таким видом, будто им здесь принадлежал каждый камень. Нарядные господа стучали в дверь ювелира, жена которого иной раз покупала фрукты у Лефарна.

Вопрос о том, какую роль играют хунобли в демократическом обществе Нилинта, был ключевым. Пожалуй, это самая важная из всех тайн планеты. Но даже сейчас, когда Джедд Лефарн стал повруном и громыхающая телега везла его навстречу новой судьбе, он ни на шаг не приблизился к решению этой загадки.

После короткого вояжа в сопровождении ликующих подданных новоиспеченного яро и его повруна пересадили в карету искусной работы — экипаж, который нечасто встретишь на улицах города, — и упряжка бодрых дарифов повлекла ее к резиденции яро, в район, откуда еще вчера стража незамедлительно вышвырнула бы и Окстона, и Лефарна.

Высоко на холме, прямо напротив хузваальской стены, словно ступени гигантской лестницы, торчали административные здания: одноэтажное — управление полиции, двухэтажное — администрация города, и трехэтажное, словно в насмешку называемое «дворец». Это было обшарпанное каменное строение, где до того жили члены ронзвааля и их семьи. Прежних жильцов уже выселили; по пути карета встретила телеги с рыдающими женами, детьми и кучами всякого барахла.

Теперь дворец стал резиденцией яро. Его встретил уже знакомый толстяк, церемониймейстер революции. Сейчас он был в роскошной голубой ливрее, расшитой золотом, и вышел к ним с низким поклоном.

— Какие указы желает издать ваша высокость?

Окстон глянул на него с подозрением.

— Указы? Вы сказали, что яро делает то, что захочет. Чего это вдруг я должен сочинять какие-то указы?

— Я не говорю, что вы должны. Но если у вас возникнет такое желание, то моя обязанность — позаботиться о том, чтобы они были выполнены.

— Простите мое невежество и любопытство, — пробормотал Лефарн и сделал паузу, чтобы набрать в грудь побольше воздуха. Ему было нелегко осознать головокружительный скачок от гуранта до повруна. Он все еще ощущал себя простым коробейником. — А вы кто?

— Я Даггет, управляющий его высокости.

— Понятно. И зваалант, которого на рынке ждала столь печальная участь, тоже имел своего управляющего?

— Конечно.

— А кто был управляющим у него?

— Я, — учтиво ответил Даггет. — Управляющий — это пожизненная должность, какое бы правительство ни находилось у власти.

— И какие указы ожидаются от яро?

Даггет пожал плечами и не задумываясь сказал:

— Ну, например, указ о том, чтобы в течение десяти дней на площадях города даром раздавали пиво в честь избрания яро. Народ, разумеется, жаждет торжеств.

— Вот это мне по душе! — Окстон расхохотался, но тут же умолк: его посетила трезвая мысль. — А кто это пиво оплатит?

— Ваша высокость. Я имею в виду — правительство.

— И у правительства есть деньги, чтобы десять дней поить весь город? — осведомился Лефарн.

— Если его высокость прикажет, деньги найдутся.

Лефарна раздирали противоречивые чувства. Единственное, в чем он был уверен, так это в том, что ему нужно подумать.

— Перед тем как издавать столь важные указы, его высокости хотелось бы перекусить, — заявил он. — Кстати, мне тоже… Что нужно для этого сделать?

— Вам достаточно лишь приказать, — сказал Даггет. — Обед будет подан незамедлительно.

— Приказывать мы не привыкли, — сказал Лефарн. — Однако настоятельно просим.

Таких роскошных блюд Лефарн ни разу не пробовал ни на Нилинте, ни на базе Бюро, где к тому же и порции были спартанские. Отлично приготовленное мясо нескольких сортов, печеные овощи, взбитые в нежнейшее суфле, кувшины с вином и пивом, отдельный столик с соблазнительными фруктами, пирожными и пирогами. За обедом прислуживали пять пожилых слуг — трое мужчин и две женщины. Как только яства были расставлены на столе, Лефарн отпустил слуг, несмотря на их решительные протесты.

— Мы не привыкли есть под присмотром, — объяснил он.

Едва новоявленные правители остались одни, Лефарн прошептал Окстону:

— Говори тише. Нас могут подслушивать. Мы здорово влипли, и надо обсудить наше положение.

— Что ты несешь? Управляющий и слуги сделают все, о чем мы попросим.

— Во-первых, откуда тебе известно, что они на самом деле выполняют наши приказы? А во-вторых, они могут присоветовать нам сделать то, что восстановит людей против нас. Например, это пиво…

— Да кому это может не понравиться? Наоборот, я стану любимцем народа!

— Полюбят ли тебя трактирщики, если никто во всем городе за десять дней не купит и кружки пива? — спросил Лефарн. — А жены, чьи мужья с твоей легкой руки будут все десять дней являться домой «на бровях»? Трактирщики — самая влиятельная гильдия на Нилинте. А что касается жен — ты обратил внимание, сколько женщин было среди тех, кто бросал камни в ронзвааль?

— Так что же — мне теперь и шагу нельзя ступить?

— Прежде всего ты должен хорошенько обдумать последствия. Даггет — очень скользкий тип. Мы здорово влипли еще и потому, что дворец полон его приспешников, а мы не знаем, на кого он работает сам. Нам отчаянно нужны свои люди, только я не в состоянии придумать, как это устроить. Но без верных помощников мы будем полностью отрезаны от внешнего мира. У нас нет ни малейшего представления о том, что делается в городе и что думают горожане.

Окстон недоверчиво поглядел на своего повруна.

— Отрезаны? И что же мы будем делать?

— Доедать. Кто знает, сколько таких обедов выпадет на наш век.

Они завершили трапезу и позвали слуг, а потом, переодевшись в панталоны, камзолы черного бархата и золотые плащи, вышли на балкон. Внизу, под плотной пеленой дыма, угадывались очертания грязного и тесного города. Зато за городской стеной открывался чудесный пейзаж: вырисовывающаяся вдалеке низкая горная цепь. Звааль был окружен горами.

Нилинт славился своими восходами и закатами, но в городе ими приходилось любоваться сквозь туман вонючего сернистого дыма.

Болезни легких носили характер эпидемии не только среди туземцев, но и среди агентов Бюро.

Справа хорошо просматривалась высокая стена, окружающая хузвааль и несколько больших особняков; при каждом был свой живописный садик. В ясном воздухе особняки казались еще прекраснее — полная противоположность равнинной части. Никакой тесноты. И безукоризненная чистота.

Лефарн смотрел на все это в глубокой растерянности, тщетно пытаясь связать раздавленный налогами грязный город внизу с тем, что видел здесь. Контраст был разительный, но Джедд, как ни старался, не мог отыскать в нем ни социального, ни экономического смысла.

Казалось, кроме правительства и трех правительственных зданий у хузваальской стены, ничто не связывает эти два мира. Вероятно, в стене имелись двери, которые соединяли эти строения с таинственным горным краем. Возможно, Даггет и остальные чиновники жили в хузваале, а на работу ходили сюда — приглядывать за деятельностью сменяющих друг друга правительств.

Был ли хузвааль и впрямь отдельным городом, со своими торговцами и ремесленниками и со своей рыночной площадью, куда по утрам ходили за провизией не сами хозяйки, а их служанки? Если так, то Лефарн ничего подобного не заметил. Впрочем, с балкона ему была видна от силы третья часть хузвааля.

Возможно, именно здесь и таился ключ к разгадке Нилинта. Однако сейчас им с Окстоном важнее было решить другую задачку: как выпутаться из западни, в которую они угодили.

Вернулся Даггет — в очередной раз спросить, не последует ли указаний. Лефарн пригласил его войти, и они присели к маленькому столику.

— Прежде всего, — начал Лефарн, — мы хотели бы заменить кучера. По пути сюда он чуть не сшиб ребенка, а яро не имеет права рисковать своей репутацией.

— Как изволите, — согласился Даггет. — Я пришлю другого.

— Яро предпочел бы выбрать его сам. У него есть на примете опытный кучер. Сегодня вечером я лично с ним встречусь и предложу это место.

Даггет нахмурился, его гладкая физиономия пошла морщинами.

— Боюсь, что это…

— Может ли яро подбирать слуг самостоятельно? — перебил Лефарн.

— Бесспорно.

— Теперь о моих личных делах. Я был всего лишь скромным гурантом, но у меня есть coбcтвенный тваль, и я должен убедиться, что в мое отсутствие о нем позаботятся.

Даггет посмотрел на Лефарна с удивлением. Потом рассмеялся.

— Поврун беспокоится о твале? Вы хотя бы приблизительно представляете размер вашего жалованья?

— Нет, — признался Лефарн. — Но сомневаюсь, что это имеет большое значение, потому что не рассчитываю надолго здесь задержаться. И когда я снова стану гурантом, мне непременно понадобится мой тваль.

Сначала Даггет принял это за шутку, но потом в его взгляде появилось что-то похожее на уважение.

— Хорошо. Вы можете сегодня вечером отправиться в город, найти нового кучера и договориться о своем твале. Что-нибудь еще?

— Да. Касательно раздачи бесплатного пива…

— Я готов отдать соответствующие распоряжения…

— Не стоит торопиться. Утром мы намерены посовещаться с пивоварами города, чтобы разработать взаимоприемлемый план торжеств в честь нового яро. А потом хотели бы поговорить с тем человеком, который отвечает за бюджет города и ведет финансовую работу. И попросите его захватить с собой последние отчеты.

Любезность Даггета сменилась глубокой подозрительностью.

— Яро ни к чему забивать себе голову подобными вещами.

— Основная проблема, — продолжал Лефарн, — это налоги. Людей обирают, они на грани обнищания. Они уже взбунтовались, в результате у них появился яро. Если недовольство народа будет расти, то к столбу на рынке могут привязать и управляющего. — Даггет вздрогнул. — К сожалению, — продолжал Лефарн, — налоги необходимы. Сложность в том, чтобы собирать их в достаточном объеме и в то же время создать у людей впечатление, что это бремя существенно уменьшено.

Даггет не мог скрыть изумления.

— Создать у людей впечатление… — пробормотал он и умолк; ему было нелегко ухватить основную идею. — Создать у людей впечатление… Это действительно очень непросто. Как же вы предлагаете это сделать?

— Мы хотели бы снизить или вообще отменить некоторые слишком заметные налоги — на продовольствие и жилье, например, которые напрямую затрагивают всех жителей города. Нужно заменить их налогами, которые бы не так бросались в глаза. Словом, хорошо бы посоветоваться с кем-то, кто в этом ориентируется.

Даггет глубокомысленно покивал, посмотрел на Окстона, потом снова на Лефарна и заговорил со сдержанным уважением:

— Разумеется, в том, чтобы все это обсудить, вреда нет. Но я сомневаюсь, что будет какая-то польза. К сожалению, налоги на жилье и еду — наш основной источник доходов. Они приносят больше денег, чем все остальные налоги вместе взятые. Но, повторяю, от разговоров вреда не будет. Если пожелаете, обсудим это завтра с городским казначеем.

С наступлением темноты Лефарн переоделся в свою рваную одежду и покинул холм, стараясь держаться самых безлюдных улиц. Ему повезло, и он не встретил никого знакомого. Лоар, его собрат по профессии, закатил тележку в сарай и поставил тваля в стойло, однако забыл задать ему корма и напоить. Увидев Лефарна, несчастное создание жалобно заголосило. Лефарн накормил тваля, принес ему воды, а потом договорился с соседом, чтобы тот ухаживал за животным.

После этого Лефарн по коммуникатору вызвал Базу. Никто не ответил. Такое случалось часто. Лефарн кратко пересказал дневные события, сделав особый упор на то, что, кажется, получил возможность найти ключ к тайне Нилинта. Он попросил забрать его телоидные кубики и как можно быстрее проследить историю яро и поврунов на планете.

Кубики он оставил в «почтовом ящике» — под стрехой крыши своей лачуги. Потом он отправился на поиски братьев Билиф и нашел силачей в их любимой таверне. Братья — и все присутствующие — приветствовали Лефарна восторженными возгласами. Лефарн пообещал им лучшее, нежели раньше, правительство, напомнил каждому, что перемены, к сожалению, требуют времени, и отозвал Билифов в сторонку.

Одного из братьев он послал за оркестрантками, а остальным тем временем объяснил, в чем дело: они с Окстоном, фактически, пленники, и сейчас им срочно нужны телохранители — умелые бойцы, способные защитить от придворных, которые окружили их со всех сторон. Кроме того, правителям нужен опытный кучер, а то и два, но это только предлог, чтобы протащить во дворец дополнительных телохранителей. А больше всего им нужны острые глаза, которые бы следили за всем, что происходит.

Билифов не потребовалось долго убеждать — так же, как и оркестранток, когда те пришли. Предполагалось, что во дворце они будут исполнять обязанности горничных и, если яро пожелает, услаждать его слух музыкой.

Один из братьев Билиф пошел искать кучера, который бы отвечал требованиям Лефарна. Он привел двоих, и Лефарн пригласил их присоединиться к остальной его свите. На холм он вернулся с внушительным эскортом: пятеро силачей, два кучера и шесть оркестранток.

У входа во дворец путь им заступили встревоженные часовые. Потом явился капитан с подмогой и велел Лефарну с его отрядом убираться прочь.

Лефарн выступил вперед.

— Что вы себе позволяете! — возмутился он. — Если вы не в состоянии узнать своего повруна, завтра у стражи будет другой капитан. Эти люди — слуги, которых я нанял: два новых кучера яро, специальный эскорт и дворцовый оркестр. Кроме того, девушки будут работать горничными.

Лефарн провел своих людей во дворец, нашел для них комнаты, велел пожилому мажордому выдать им соответствующую одежду и отправился искать Окстона. Джедд полагал, что бывший шут уже напился и дрыхнет, но Окстон, удрученный опасностью своего нового положения, не спал и был трезв, как стеклышко. Когда Лефарн доложил ему обстановку, Окстон заметно повеселел.

— Да уж получше, чем утром, — сказал Лефарн. И добавил себе под нос, забираясь в кровать: — На самом деле — если лучше, то ненамного.

Наутро пивовары, четыре неповоротливых толстяка, почти таких же жирных, как Окстон, ждали их для разговора.

Даггет тоже присоединился к ним. Окстон держался на заднем плане, заинтригованный тем, что же замыслил Лефарн. В первую очередь, поврун выразил желание узнать, сколько всего в Зваале трактиров.

Пивовары посовещались. Потом слегка поспорили. В итоге сошлись на двадцати шести.

— А как насчет хузвааля? — поинтересовался Лефарн. — Его трактиры вы тоже посчитали?

Такое им и в голову не приходило. Четыре таверны хузвааля увеличили общее количество до тридцати.

— Меня в то время в Зваале не было, — сказал Лефарн, — но я знаю по слухам, что два года назад, во время Рилька, праздника весны, кто-то из вас варил пиво со слабым розовым оттенком. Можно повторить этот фокус?

Один из пивоваров объяснил, что розовое пиво было подкрашено соком ягод тильца. Они как раз в то время созревали, и розовое пиво было сварено в порядке эксперимента. Оно расходилось не лучше, чем обычное, а из-за сока было немного дороже, так что опыт признали неудачным.

— Мне нужно пиво необычного цвета, — сказал Лефарн, — чтобы трактирщики не смогли продавать его под видом традиционного. Не обязательно розовое, но цвет должен быть заметным, а качество хорошим. Вы можете это устроить?

Пивовары, посовещавшись, решили, что если фиолетовый цвет сгодится, то да. Сейчас был как раз сезон импфера, и его сок сделал бы пиво лиловым. Один из пивоваров как-то раз варил такое пиво на пробу. Его легко было отличить от прочих сортов, и дегустаторы остались вполне довольны.

— Превосходно, — заключил Лефарн. — Мне нужно по пять бочонков на каждый трактир. Трактирщики получат его бесплатно и будут продавать за четверть обычной цены, которая, по моим подсчетам, составит полвальдера за джейбо. А тот, кто эту цену превысит, подвергнется крупному штрафу. Есть какие-нибудь возражения?

— Ничего не получится, — выступил один из пивоваров. — Трактирщики в хузваале и так не платят за пиво. Они вообще ни за что не платят.

Для Лефарна это было открытием. Однако он виду не подал и взял новость на заметку.

— Значит, хузвааль вычеркиваем. Считайте по пять бочонков на двадцать шесть трактиров. Итого сто тридцать бочонков. И поторопитесь: нам нужно, чтобы лиловое пиво появилось во всех двадцати шести трактирах уже сегодня. Яро заглянет в каждый, чтобы трактирщики могли тяпнуть за его избрание особого пива.

Пивовары не возражали, но Даггет был совершенно сбит с толку.

— А для чего это все? — спросил он.

— Трактирщики получат больше прибыли, чем обычно, и останутся довольны, — ответил ему Лефарн. — Мужчины Звааля тоже не прогадают: пока особое пиво не кончится, им оно обойдется дешевле. И жены их будут рады, потому что мужья меньше пропьют… Теперь давайте посмотрим, скольких людей мы можем осчастливить снижением налогов.

Вошел городской казначей в сопровождении двух помощников, несущих тяжелые бухгалтерские книги. Окстон по-прежнему помалкивал. Тема финансов всегда была ему неприятна. Держался в сторонке и Даггет — по той же самой причине.

Как оказалось, казначей со своими помощниками разделяли их чувства, только Лефарн узнал об этом несколько позже. Ему понадобилось немало времени, чтобы разобрать каракули счетоводов. Но когда замысловатые зваальские цифры, напоминающие иероглифы, стали ему понятны, в голове у него тут же зароились вопросы.

— Вот это сокращение… что оно означает?

— Хузвааль.

— В тот день правительство закупило пять фургонов овощей и фруктов для хузвааля?

— Ну а как же!

— А вот тут — всего двумя днями позже — еще три фургона?

— Ну а как же!

— А здесь… смотрите: правительство покупает два фургона мяса для хузвааля!

Казначей кивнул.

— И всего через день еще фургон?

— Ну а как же! Должны ведь жители хузвааля есть!

— Этого никто не отрицает, — согласился Лефарн. — Просто я до сих пор не задумывался о том, чего стоит прокормить целую ораву, ибо раньше не кормил никого, кроме себя. — Он повернулся к Даггету. — Теперь я лучше понимаю, для чего нужно столько налогов. Однако наша цель — не устранить налоги совсем, а посмотреть, нельзя ли перераспределить бремя. Я вижу, есть другие источники поступлений, и кое-какие из них приносят значительные суммы. Что означают, например, вот эти цифры?

— Арендную плату, — пояснил казначей.

Лефарн оказался в тупике. Ему и в голову не приходило, что Зва-аль может выглядеть социалистическим государством, где буквально все принадлежит верхушке. Но иного объяснения не находилось. Прямо или косвенно каждый гражданин платил правительству арендную плату — косвенно те, кто, подобно Лефарну, снимал лачугу на чужой земле. Он платил ренту землевладельцу, а тот — уже непосредственно городу или кому-то, кто его олицетворял.

Город владел сам собой. Он взимал аренду за свою собственность и одновременно брал с этой платы налог. Это был настолько головокружительный трюк, что у Лефарна захватило дух.

Каждый зваалец платил городу арендную плату и налоги с нее же; исключение из этого правила могло быть только одно. Лефарн задал вопрос, хотя не сомневался в ответе.

— Люди, живущие в хузваале, оплачивают аренду жилья?

Явная глупость вопроса привела казначея в негодование.

— Конечно же, нет!

Теперь у Лефарна появилась новая пища для размышлений. Возможно, все здесь принадлежит не правительству, а хуноблям, но задавать еще и этот вопрос ему показалось излишним. Чем больше Лефарн узнавал о Зваале, тем больше убеждался: такая система работать просто не может.

Он показал на самую крупную цифру.

— А это что означает?

— Доход от наших угольных шахт.

— Звааль продает уголь?

— Разумеется! Звааль — один из ведущих поставщиков угля во всем регионе, он один снабжает пятьдесят городов, где своего топлива нет. Наш уголь лучшего качества.

Лефарн содрогнулся при мысли о том, каков же может быть уголь худшего качества. Он продолжал задавать вопросы. Когда наконец он откинулся назад, устав от цифр, к столу подсел Даггет.

— Я хотел, чтобы вы убедились сами, — сказал он. — Видите: другие налоги, кроме продовольственного и жилищного, поднимать уже некуда. Если увеличить налог на уголь, люди не смогут готовить пищу и обогревать дома. Можно было бы поднять налог на одежду, но жители и так нечасто ее покупают, и если цена возрастет, они будут донашивать старье до дыр. Для ткачей и портных это было бы губительно. То же самое касается домашней утвари. Если поднять цены на корм для скота, то фермеры повысят цены на мясо, возчики — на свои услуги, а стало быть, подорожает абсолютно все.

— Разумеется, налоги составляют существенную часть городского дохода, — пробормотал Лефарн. — Но все же не настолько большую, чтобы в критическом положении нельзя было поэкспериментировать. Сейчас положение критическое — бунта не миновать. Вот что я предлагаю: на тридцать дней мы отменяем все налоги на продовольствие и жилье. В то же время мы предупреждаем людей, что по истечении этого срока налоги могут быть восстановлены, но в таком случае мы постараемся распределить их более справедливо. Это должно погасить нынешнее недовольство. И, конечно, посулив перераспределение налогов, мы должны будем выполнить обещанное.

Даггет поджал губы, размышляя. Казначей тоже.

— Тридцать дней, говорите, — пробормотал казначей. Он посмотрел на Даггета. — Излишков хватит, чтобы компенсировать потерю.

Даггет глубокомысленно кивнул.

— Хорошо. Мы отменяем налоги на продовольствие и жилье на тридцать дней, но разъясняем людям, что за это время определим новую схему налогообложения.

Встреча закончилась. Городской казначей, его помощники и Даггет откланялись. Когда дверь за ними закрылась, Окстон просто взорвался.

— Тридцать дней! — вскричал он. — И что потом? Они снова начнут собирать налоги, а мы превратимся в мишени для учебной стрельбы! Что нам дадут эти тридцать дней?

— На десять или пятнадцать дней больше, чем я ожидал, — удовлетворенно сказал Лефарн. — Мы выгадали немного времени, чтобы найти выход из тупика.

Кроме того, за эти дни он рассчитывал отыскать ключ к разгадке нилинтских городов-государств.

Весь Звааль ликовал, узнав о высочайшей милости нового яро — дешевом фиолетовом пиве в честь коронации. Трактирщики довольно потирали руки. Окстон радовался, как дитя, и даже сумел спокойно перенести процедуру примерки праздничных одежд — белого камзола и фиолетовой мантии. Лефарн выбрал себе наряд поскромнее: белый мундир и фиолетовую перевязь.

Портные работали в чрезвычайной спешке, да и пивоварам пришлось поднапрячься, но и одежда, и пиво были готовы к сроку. Уже смеркалось, когда Окстон и Лефарн уселись в роскошную карету. Братья Билиф в мундирах выступали впереди в качестве гвардии, а рыночные оркестрантки ехали за каретой в телеге. Все они были разодеты в пух и прах, и Лефарн еще ни разу не видел таких гордых музыкальных див.

Даггет с двумя незнакомыми помощниками настоял на том, чтобы тоже их сопровождать.

Процессия остановилась у первого трактира. Сначала вошли оркестрантки и, встав у двери, оглушительным воем аэрофонов потрясли посетителей до потери дара речи. Потом ворвались братья Билиф и исполнили захватывающий акробатический номер. Когда они закончили, Лефарн остановил аплодисменты объявлением:

— Его высокость ваш новый яро, Окстон!

Аплодисменты были оглушительными, и это только в благодарность за дешевое пиво; когда же Окстон торжественно объявил о тридцатидневной отмене налогов на продовольствие и жилье, стены трактира заходили ходуном. Ликующая толпа смела Билифов, подняла Окстона на плечи и пронесла по залу.

Окстон взревел, требуя тишины.

— Не благодарите меня, — сказал он, улучив минуту затишья. — Это все мой поврун, Лефарн, это он додумался. Мне бы и в голову не пришло.

Теперь уже Джедда подняли на плечи, и ликующая процессия прошла с ним до следующей пивнушки, где весь спектакль повторился заново — и длился раз за разом, пока они не закончили свой триумфальный тур по трактирам. Все были в восторге, кроме Даггета и его приспешников, которые поглядывали на все это с большой озабоченностью.

— Что это с ними? — спросил Окстон Лефарна.

— Думают, как отреагирует народ, когда они все-таки решат от нас избавиться, — объяснил Лефарн.

Звааль вместе со своими новыми правителями гулял всю ночь. Только под утро Лефарн сумел улизнуть и, пробравшись к своему старому жилищу, вызвал Базу. Он подробно доложил о своих нововведениях.

Сам координатор снова отсутствовал. Зато его заместитель, Раиса, с нетерпением ждала у коммуникатора.

— Вы отстранены от задания! — пролаяла она. — Уже слишком светло, чтобы забрать вас прямо сейчас, но вечером я пришлю за вами челнок.

— Отстранен? — ошеломленно повторил Лефарн. — За что?

— Надеюсь, вы достаточно опытны, чтобы хоть приблизительно уяснить себе задачи Бюро. Вы читали устав, не так ли?

Полевой устав 1048КБ включал в себя Евангелие, адаптированное для нужд Бюро, полный свод правил и инструкций, а также напечатанные прописными буквами крупицы мудрости, которые, как полагали крючкотворы из Бюро, стажеры должны заучить наизусть: «ДЕМОКРАТИЯ, НАВЯЗАННАЯ ИЗВНЕ, ЕСТЬ САМАЯ ЖЕСТОКАЯ ФОРМА ТИРАНИИ», «ДЕМОКРАТИЯ — НЕ СПОСОБ ПРАВЛЕНИЯ; ЭТО СОСТОЯНИЕ УМА. ЛЮДЕЙ НЕЛЬЗЯ НАСИЛЬНО ЗАСТАВИТЬ ИЗМЕНИТЬ ЕГО», «ОСНОВА ЛЮБОЙ ДЕМОКРАТИИ — НЕОТЪЕМЛЕМОЕ ПРАВО ЛЮДЕЙ НА ОШИБКУ», и так далее, и тому подобное.

В свободные минуты стажеры развлекались тем, что придумывали непристойные пародии на эти лозунги.

— Конечно, читал, — сказал Лефарн.

— Похоже, в памяти у вас ничего не отложилось, — едко заметила Раиса. — Наша задача — сделать так, чтобы планета достигла десятого уровня демократии. Здесь мы имеем — точнее, имели — планету демократических городов-государств. Наш план заключался в том, чтобы досконально изучить ситуацию, а потом начать потихоньку подталкивать города к консолидации. В конечном счете мы получили бы всепланетную демократию десятого уровня. И все было под контролем, все шло гладко, пока вы не решили проявить изобретательность. За несколько дней вы умудрились превратить демократический город-государство в монархию. Другими словами, добились прямо противоположного результата. Теперь вы достигли потрясающих успехов на посту королевского премьер-министра, благодаря чему король при вашем активном содействии будет, очевидно, править пожизненно. А если другие города решат перенять этот «опыт»? Тогда вместо того, чтобы работать над объединением демократических государств, нам придется придумывать, как свергнуть все эти монархии. Первый раз слышу о том, чтобы один бестолковый агент перевернул политическую ситуацию на целой планете! Я отправлю вас назад в штаб сектора и в сопроводительной записке потребую, чтобы вас вообще вышвырнули из Бюро!

Лефарн уселся на стул и крепко задумался. Бюро фатально ошиблось в одном: города на этой планете не были демократическими государствами. Это заблуждение мешало и ему, когда он размышлял над загадкой Звааля. Именно поэтому граждане с такой готовностью приняли яро.

Но что на самом деле представляли собой нилинтские полисы, по-прежнему оставалось неизвестным. Прежде всего надо было понять, какова роль хузвааля, а это было гораздо труднее, чем стать королевским премьер-министром и обновить систему налогообложения.

А что до челнока, который должен за ним прилететь, то пусть об этом заботится Раиса.

Обличительная речь заместителя координатора напомнила Лефарну кое о чем. Он достал из тайника свой экземпляр полевого устава и нашел нужный параграф. Внимательно перечитав его, Лефарн убрал устав обратно в тайник и с довольной улыбкой вышел на улицу, догонять процессию Окстона.

Когда они вернулись во дворец, Лефарн объявил:

— Сегодня мы повеселились. Завтра принимаемся за работу.

Утром Лефарн снова вызвал городского казначея. Чиновник выглядел так, будто боролся с приступом морской болезни. Ему явно не нравились вопросы на тему финансов. Вероятно, до сих пор казначею их никто не задавал.

В первую очередь, Лефарна интересовал уголь.

— Давайте подумаем вот о чем: что произойдет, если немного поднять цену на уголь — не для наших подданных, а для тех пятидесяти соседних городов, которые его у нас покупают.

— Тогда они станут покупать у кого-нибудь другого, — не колеблясь ответствовал казначей.

— Вы это знаете наверняка? Были уже попытки?

Наверняка казначей ничего не знал, просто считал, что это само собой разумеется, ибо так устроен мир. Лишившись торговли углем, город терял основную часть доходов.

— А какую цену назначают другие города, где есть угольные шахты? — не сдавался Лефарн.

Казначей не знал и этого.

— А у кого можно узнать? Тем, кто много странствует, обычно известны такие вещи.

Казначей не был знаком ни с одним путешественником.

— Ничего, я найду сведущих людей, — уверенно заявил Лефарн.

— А потом мы встретимся снова, и, возможно, тогда нам будет, что обсудить.

Казначей удалился, Лефарн послал за кучерами, которых нанял.

Они явились, ужасно неловкие в новых ливреях.

— Нам обязательно носить эти штуки? — возмущенно спросил один из них.

— Только в рабочее время, — успокоил его Лефарн и вкратце обрисовал ситуацию. — Кто может знать, сколько другие города запрашивают за свой уголь?

— Наверное, те, кто его возит. Хотите, чтобы мы поспрашивали?

— Да, постарайтесь. Только не надевайте ливреи, когда пойдете в город.

— Мы что, похожи на чокнутых?

Они ушли. Лефарн погрузился в размышления. Выплыв на поверхность, он пожелал узнать, не уделит ли ему Даггет несколько минут своего драгоценного времени. Управляющий явился незамедлительно, такой же скользкий и нарочито предупредительный.

— Я не припоминаю, чтобы видел в финансовых отчетах графу, посвященную жалованью, — начал Лефарн. — Вы не будете возражать, если я поинтересуюсь, сколько вы получаете?

— Я обхожусь без жалованья, — ответствовал Даггет. — Зачем оно мне?

Лефарн медленно проговорил:

— В тот день, когда нас сюда привезли, вы что-то упомянули о моем жалованьи…

— Ну, разумеется, у вас оно есть. Вы же из города. А я живу в хуз-ваале, поэтому мне оно не требуется.

— И никто из городских управляющих не получает жалованье?

— Конечно же, нет.

— Казначей и его помощники? — Даггет решительно покачал головой. — А люди, которых я нанял — два кучера, эскорт, музыканты…

— Они все из города, — сказал Даггет. — Им будут платить хорошо, хотя, разумеется, это совершенно несопоставимо с тем, сколько полагается яро и повруну.

— А кучер, вместо которого я взял двух новых?

— Он из хузвааля, и, естественно, жалованье ему не положено. Все, кто живет в хузваале и обслуживает город, не получают денег. А зачем они? Хузваальцев обеспечивают жильем и всем, что может понадобиться.

— Члены низложенного ронзвааля…

— Это горожане, так что правительство платило им хорошо.

Лефарн поблагодарил Даггета и остался один. Чем больше он узнавал о том, как организован диковинный город, тем больше запутывался и еще крепче убеждался в том, что подобная структура не способна функционировать.

Однако она работала!

Вечером яро в компании повруна нанес несколько приватных визитов в трактиры, чтобы не дать угаснуть народной любви. Оказалось, что это излишне: дешевого пива должно было хватить еще на день, а люди не переставали радоваться отмене налогов. Но Окстону такие визиты доставляли огромное удовольствие, а яро тоже имел право на некоторые маленькие радости в качестве компенсации за напряженную работу.

На следующее утро Лефарна дожидались два кучера. Один из них доложил:

— Я поговорил с ребятами, которые возят уголь в Звааль — тот уголь, что мы сами используем. Возле шахт они встречают возчиков из всех городов, которые покупают уголь у нас.

— Выходит, каждый город сам возит уголь, который покупает, — уточнил Лефарн.

— Именно. Некоторым приходится проделывать долгий путь. На самом деле, есть другие шахты, и намного ближе, но города предпочитают покупать у нас. Один из возчиков даже сказал почему: в любом другом месте уголь будет стоить вдвое дороже, и к тому же наш гораздо лучше.

— Как бы мне выяснить, каковы затраты на уголь в других местах? — поинтересовался Лефарн.

Кучера понятия не имели.

— Я непременно должен это узнать, — заявил Лефарн. — Поговорите еще раз с теми ребятами, пусть расспросят возчиков из других городов. Это очень важно.

После того, как они ушли, Лефарн сказал Окстону:

— Вероятно, на всей планете не найдется города, в котором был бы толковый менеджер.

— Что такое «менеджер»? — спросил Окстон.

— То, кем я хотел бы стать, если бы знал, как. Это единственный способ решить все здешние проблемы. Я поискал бы менеджера… но в радиусе пятидесяти световых лет нет ни одного квалифицированного специалиста.

— Что значит «световых лет»? — спросил Окстон.

Дни Лефарна проходили в утомительных исследованиях. А ночи в трактирах в компании яро были еще изнурительнее. Он извелся. От тридцати дней, отпущенных ему на разгадку тайны планеты, осталось восемнадцать. Потом семнадцать. Потом шестнадцать. А ключ по-прежнему ускользал от Джедда.

Однажды ночью двое братьев Билиф прервали его тревожный сон и виновато объявили, что случилось нечто непредвиденное.

— Мы поймали что-то, — сообщил один из братьев, — и подозреваем измену. Капитан гвардейцев потребовал окунуть это в выгребную яму и выдворить из города, но оно говорит, что знает вас.

— Вот как? А имя у этого «что-то» есть? — осведомился Лефарн.

— Оно называло себя Раисой.

Лефарн, кряхтя, поднялся с кровати.

— Вы правильно сделали, что разбудили меня. Эта тварь гораздо опаснее, чем вы думаете. Чтобы от нее избавиться, мало просто окунуть ее в дерьмо и выкинуть вон.

Он спустился в помещение охраны, где несколько гвардейцев окружили предмет, плотно завернутый в брезент, каким укрывают фургоны в дождливые дни.

— Она кого-нибудь ранила? — спросил Лефарн.

— Оно дралось, царапалось и пиналось.

— Вам повезло. У этой образины есть оружие и посерьезней. Отнесите ее наверх.

Они отнесли сверток в комнату Лефарна и принялись развертывать. Лефарн тщательно исследовал каждый открывающийся участок. Он обнаружил станнер, коммуникатор и несколько крошечных газовых бомб, которые, видимо, должны были вызвать панику во дворце и общую эвакуацию.

— Подождите снаружи, — велел он Билифам. — Но если услышите шум, сразу врывайтесь.

Раиса Стэнтлор стояла к нему лицом, и на этом лице прочитывалась смесь ненависти и презрения. Но это как раз Лефарна не волновало. Его волновало другое: как злосчастная племянница очутилась в Зваале. Она не была агентом; командир полевого отряда, без разрешения которого никто не имел права покинуть Базу, наверняка не подозревал о ее самовольной вылазке. Раиса с самого начала проявляла излишнюю самостоятельность, но теперь побила все рекорды.

— Садитесь, — предложил Лефарн, вспомнив, как в последний раз она заставила его стоя выслушать двадцатиминутную лекцию. — Повруны Звааля не такие любители формальностей, как заместители координатора.

Дама впилась в него убийственным взглядом. Потом — поскольку ничего другого ей не оставалось — села. После драки с гвардейцами у нее был довольно потрепанный вид: одежда порвана, волосы всклокочены, кое-где видны царапины.

На службе, застегнутая на все пуговицы и щеголявшая своей властью, она казалась просто фурией. Сейчас, неумело одетая в то, что, по ее мнению, было зваальским женским платьем, да к тому же изрядно помятая, она выглядела гораздо более естественно. «Интересно, — подумал Лефарн, — как она будет смотреться, если над ней поработает хороший портной? Возможно, даже окажется симпатичной, если, конечно, сбросит с лица неизменное презрительное выражение».

Шею Раисы, как всегда, украшало нагромождение черного пластика.

— Вы упорно продолжаете носить это отвратительное ожерелье, хотя здесь оно совершенно не к месту, — с раздражением заметил Лефарн. — К вашему сведению, зваальские женщины бус не терпят. Они больше нажимают на браслеты. — Джедд помолчал. Пленница, не разжимая уст, продолжала пялиться на него. — Ну, чего вы пытались добиться?

— Я прилетела, чтобы арестовать вас и доставить на Базу, где состоится военно-полевой суд.

— А обвинение?

— Его как раз сейчас готовят. Вы нарушили столько пунктов устава, что оно займет несколько страниц.

— М-м-м… Звучит интригующе. — Лефарн говорил сухо, но в его тоне угадывалась ирония. Раиса в ярости вскочила.

— Постоянное и злонамеренное неповиновение возглавит список, — выпалила она.

— М-м-м… Присядьте-ка лучше. Вы давно перечитывали полевой устав? — Дама села. Взгляд ее сделался еще убийственнее. — В частности, я имею в виду параграфы, устанавливающие правила отношений с главами правительств. Контакта с ними следует избегать. Прямые действия против них предпринимать запрещается. Свергнуть правительство имеет право только его собственный народ. Нельзя использовать инопланетное оружие, и аборигены вообще не должны знать о существовании такового. Вас поймали в тот момент, когда вы вторглись в резиденцию премьер-министра этого города-государства с целью его похищения. А инопланетного оружия при вас было столько, что попади оно в руки тех, кто вас схватил, технологическая история планеты стала бы совершенно иной. Проще говоря, вы едва не завалили миссию Бюро на Нилинте. Я уж не говорю о том, что, выйдя в полевые условия без соответствующей подготовки и без разрешения командира отряда, вы вопиющим образом нарушили правила. У вас нет даже лингвистического допуска.

— Ваши гвардейцы понимали меня без труда, — надменно произнесла она.

— Гвардейцы, — веско сказал Лефарн, — были настолько сбиты с толку тем потоком бессмыслицы, которую вы пытались выдать за местный язык, что так и не поняли, кто вы такая. Они называли вас «что-то». Ладно, вы здесь, и с этим ничего не поделаешь. Окунув вас в выгребную яму и выгнав из города, как предлагал капитан стражи, многого не добьешься. Вопрос в том, какую вы можете принести пользу. Я работаю над чрезвычайно важной проблемой — важной как для Бюро, так и для будущего этой планеты — и, конечно, не отказался бы от небольшого содействия.

Раиса молчала.

— Третьего не дано, — напомнил ей Лефарн. — Либо вы с позором возвращаетесь на Базу — а я подам официальный рапорт, и даже ваш дядя не сможет замять это дело, либо вы остаетесь здесь и помогаете мне. Ваш курс подготовки отличался от моего. Вас учили руководить, анализировать и, может быть, даже управлять финансами. Перестаньте дуться и давайте посмотрим, какое применение вашим знаниям можно найти.

— Чего вы от меня хотите?

— Прежде всего, чтобы вы переоделись. Не знаю, кто вам сказал, что это немыслимое сочетание пестрых тряпок в Зваале зовется женским платьем. — Он позвонил в колокольчик. Явилась служанка. — Это моя новая помощница, — отрекомендовал он Раису. — По пути сюда с ней случилось несчастье, и теперь ей нужно новое платье. Вы можете что-нибудь придумать на скорую руку?

Одним из приятных аспектов должности повруна являлось то, что все его приказания исполнялись незамедлительно. Раиса отсутствовала не больше десяти минут; Лефарн тем временем велел братьям Билиф не спускать с нее глаз. Когда она вернулась, то мало чем отличалась от женщин Звааля, разве только прической.

— Я чувствую себя полураздетой, — пожаловалась Раиса. — Это платье бестолково сшито. Его просто намотали на меня.

— Здесь так принято. Вы способны повторить процедуру одевания самостоятельно?

— Конечно! А вы думали, это придется делать вам?

— Если это предложение, то я со всем уважением вынужден его отклонить… Ну а теперь, раз уж вы нарушили правила и принесли с собой коммуникатор, свяжитесь с Базой и распорядитесь, чтобы они приостановили подготовку обвинительного заключения. Объясните, что я работаю над проблемой, жизненно важной для миссии Бюро на Нилинте. После этого я под свою ответственность заберу у вас коммуникатор, и мы наконец сможем продолжить сон. Завтра вы приступите к работе. Служанка разбудит вас к завтраку, и вы будете иметь удовольствие познакомиться с яро и его приближенными.

С утра выражение лица Раисы казалось еще более недовольным, чем ночью. Все поглядывали на нее с доброжелательным любопытством, особенно оркестрантки, но чиновница была подобна обложенной на дереве рыси.

Сразу после завтрака Лефарн попросил Раису остаться.

— За работу, — объявил он.

Казначей доставил в его кабинет очередную партию бухгалтерских книг. С каждым новым визитом к Лефарну он выглядел все более осунувшимся: рано или поздно дотошный поврун должен был обнаружить его хитрости.

— Сегодня утром вы нам более не понадобитесь, — отпустил его Лефарн. — Возвращайтесь перед обедом. К тому времени, я надеюсь, у нас появятся вопросы.

Казначею явно не хотелось упускать из виду свои бумаги, однако он повиновался. Лефарн показал документы Раисе.

Та лишь развела руками: зваальская письменность была для нее тайной за семью печатями.

Лефарн покорно вздохнул.

— Я все забываю, что вас не готовили к полевым условиям. Но вы кое-что знаете по части финансов и управления, не так ли?

— Начинаю подозревать, что очень немного, — призналась она. — А что именно вам нужно?

— Мне нужно понять этот город — как взаимодействует правительство с экономическими и социальными институтами.

— Но вы прожили здесь почти год. А я видела только ваши отчеты. На что вы надеетесь?

— На вашу непредвзятость. Вдруг свежим взглядом вы заметите то, что я упустил. Раз уж вы не умеете читать, давайте я расскажу вам, что обнаружил в бухгалтерских книгах.

Он говорил, она слушала. Через некоторое время он прочел в ее глазах интерес. Наконец Раиса перебила:

— Никакого жалованья или заработной платы хуноблям, работающим на правительство, не полагается? Только горожанам? На что же хунобли живут?

— Очевидно, им все достается даром. В хузваале, наверное, есть рынок и магазины, но люди там просто берут то, что им понравится. Чем же еще объяснить караваны с продовольствием, оплаченные государством? Где-то в недрах этой статистики, вероятно, можно найти фургоны с одеждой, домашней утварью, обувью… Стоп, я кое-что вспомнил! Однажды я видел, как два хузваальца звонили в дом городского ювелира. Если они что-то купили, значит, у них все-таки были деньги.

— Но хунобли — это не чиновники и слуги, живущие в хузваале, — заметила Раиса. — Если это своего рода аристократия, то, конечно, деньги у них есть. Они просто не получают жалованья. В истории можно найти много примеров тому, как аристократы постепенно утрачивали власть и влияние, в то же время оставаясь обеспеченными гражданами.

Лефарн задумался на мгновение.

— Я не припомню, чтобы мне попадались отчеты о налогах, собранных в хузваале. Но если тамошним обитателям все достается даром, естественно, налоги брать не с чего. Если они не платят за жилье, — значит, нет и арендной платы, которую можно обложить налогом. Всему этому должно найтись какое-то объяснение, только вот какое?

— Может быть, все дело в системе государственного управления? — спросила Раиса.

— До сих пор мое поле зрения было ограничено профессией. Бюро утверждает, что эти города-государства — образцы демократии, но в то же время от него не ускользнули некоторые странности, в результате чего планета получила индекс Н/И, Мне не объяснили суть странностей: как получается, что эта образцовая демократия раз за разом создает прискорбно неэффективное правительство? Выборы происходят свободно, всегда имеется, как минимум, два списка кандидатов — отчего же новое правительство всегда оказывается хуже, чем старое? В последний раз все закончилось бунтом, и появился король. Мне, кстати, до сих пор неясно, каков будет следующий виток этого непонятного процесса.

— Вы сами себя загнали в ловушку, — заключила Раиса. — Укрепляя монархию, вы разрушите процветающую демократию. Однако если вы не будете ее укреплять, то вас вместе с вашим толстым Окстоном забьют камнями на рыночной площади. С чего вы взяли, будто есть что-то третье?

— Я думаю, все-таки есть, — мрачно сказал Лефарн. — Вернемся к бухгалтерским книгам.

Спустя два дня он нашел это в конце одного из гроссбухов. То было специальное приложение: записи о регулярных выплатах огромных сумм — воистину чудовищных сумм.

— Что значит «наймель»? — спросил Лефарн Раису.

Та понятия не имела.

Лефарн послал за Даггетом, но чиновник знал лишь, что так обозначается какая-то давнишняя задолженность. Сколько он себя помнит в должности управляющего, платежи регулярно отчисляются в Наймельский Фонд. Это неоспоримое обязательство. Честь города этого требует.

— Но что это такое? — настаивал Лефарн.

Послали за казначеем. Финансист говорил долго и витиевато, пытаясь напустить туману в и без того неясное дело. Однако Джедд уловил, что таинственный фонд — источник денег для аристократии: что-то вроде условного депонента. В фонд делались взносы, а хузваальцы запускали туда руку, когда им требовались наличные. Неснятые суммы накапливались для будущих нужд.

— Все платежи возрастают, — заметила Раиса, когда казначей ушел. — У Звааля огромная задолженность. Где же город черпает деньги?

— Золото, серебро и медь, из которых чеканят монеты и мастерят ювелирные украшения, поступают из городов, где есть рудники. Звааль, вероятно, расплачивается за них углем. Что касается Наймельского Фонда, то на многих планетах дворяне передавали кому-то право пользования своей землей в обмен на услуги: рабочая сила, охрана границ и прочее. Иногда брали деньгами. Без сомнения, с этим мы столкнулись и здесь. Когда-то аристократы владели Зваалем. Потом город был передан в ведение местного правительства в обмен на регулярные платежи; эти платежи производятся до сих пор. Решена очередная загадка, за которой опять ничего не стоит.

Единственное, что Лефарн знал наверняка: ему необходимо выиграть время.

Интересные сведения поступили от возчика, того, что доставлял уголь. Другие города действительно просили за топливо вдвое больше, чем Звааль. Лефарн снова вызвал Даггета и казначея. Чинуши были крайне удивлены услышанным. Им в голову не приходило сравнить цены Звааля с ценами других угледобывающих районов.

Однако поднимать цены на зваальский уголь управляющий с казначеем решительно не желали. Под натиском монаршей воли они все-таки сдались, но с оговорками. Решено было говорить заказчикам, что цены не покрывают издержек производства для дальних шахт, и Звааль вынужден поднять цены или сократить объем продаж, а соответственно, и количество клиентов. Лефарн предложил повысить цены на пятьдесят процентов; сошлись на двадцать пяти, но и этого должно было с избытком хватить, чтобы компенсировать отмену налогов на продовольствие и жилье.

Тридцатидневный счетчик перестал щелкать, и Лефарн смог наконец-то перевести дух.

— Теперь можно закончить эту утомительную болтовню и повеселиться на всю катушку, — сказал Окстон, когда Лефарн поделился с ним хорошими новостями.

Раиса с осуждением покачала головой.

— Это лишь отсрочка, — сказала она Лефарну. — Нилинт все еще в тумане. Вы упрямо били в одну точку, и теперь я начинаю понимать, с какой целью. Повышение цен на уголь поможет решить налоговую проблему Звааля, но как это отразится на бюджетах тех городов, которые его покупают? А города, которые не добывают угля и, следовательно, его не продают? Что им делать со своими налогами? Миссия Бюро не ограничивается одним Зваалем. Она распространяется на все города планеты.

— Я мог бы продолжать список подобных вопросов до бесконечности, — сказал Лефарн. — Придется вернуться к финансовым отчетам.

— А если ответ не в них? — спросила Раиса.

Он отметил, что все эти дни она усердно трудилась, никому не доставляя хлопот. Билифы сообщали, что пленница не пытается сбежать. Она прилежно учила язык и старалась узнать как можно больше о жизни Звааля. Оркестрантки научили ее играть на аэрофоне, и она приняла участие в нескольких концертах. Даже отвратительное ожерелье исчезло с ее шеи. Она его то ли укоротила, то ли сложила вдвое, и теперь носила на запястье в качестве браслета.

Когда Лефарн просил Раису помочь, она соглашалась почти с охотой. Он не мог понять, в чем подвох, и в конце концов решил: горгона не сомневается в его провале и хочет подольше задержаться в Зваале, чтобы не упустить момент торжества. Может быть, она даже придет на рыночную площадь полюбоваться тем, как горожане станут испытывать на экс-премьере свою меткость. Наверное, племянница сгорает от нетерпения.

Однако в связи с отменой налогов на продовольствие и жилье, день расплаты отодвинулся на неопределенный срок, и Лефарн получил возможность еще немного поразмышлять на любимую тему.

Город был по уши в долгах перед своей целиком принадлежавшей прошлому аристократии. Та получала огромные суммы в качестве своеобразных отступных. К тому же город покупал ей еду, разнообразные товары, а также обеспечивал рабочей силой. С финансовой точки зрения, аристократия была для города тяжелой обузой, и если бы не доходы от угольных шахт, Звааль не вынес бы этого бремени.

Дойдя в своих рассуждениях до этого пункта, Лефарн в очередной раз задался вопросом: как же выкручиваются города, у которых нет угольных шахт? Конечно, с большим трудом. Но почему же тогда бунтуют зваальцы, а не граждане менее удачливых городов?

— Попробуем подойти с другого конца, — предложила Раиса. — Вы были гурантом. Насколько я помню ваши отчеты, это довольно непрестижное занятие.

— Экономически и социально мое положение было чуть выше кваббера, то есть золотаря.

— Несомненно, подготовка, которую вы прошли в Бюро, дает вам возможность занимать более высокое положение. Почему же вы остановились на этом?

— Это была единственная доступная мне профессия. Все остальные ремесла распределены между гильдиями. Стать членом гильдии очень непросто. Обычно это право передается по наследству.

— Значит, если какой-нибудь ювелир захочет переселиться в Звааль…

— У него ничего не выйдет. Сын ювелира становится подмастерьем отца и в конечном счете наследует дело. Если у ювелира сыновей двое, один из них может стать подмастерьем другого ювелира, у которого нет сына. Или — кажется, между городами все-таки существуют какие-то связи — стать подмастерьем ювелира в другом городе, при условии, что и у того нет сыновей. Это относится ко всем сферам занятости, включая чернорабочих. У них есть свои маленькие гильдии со строгим уставом; туда принимают сыновей своих товарищей и не берут пришлых. Если в какой-то области возникнет нехватка специалистов, город уведомит другие полисы, и вакантные места будут пополнены за счет тамошних гильдий.

— Значит, если ты родился в Зваале, твое будущее предопределено. Если твой отец плотник, то и ты станешь плотником.

— Верно.

— И если бы вы, Джедд Лефарн, были туземцем, ваш сын был бы вынужден стать гурантом.

— Лучше сказать — приговорен.

— А если бы у вашего сына обнаружился талант резчика…

— Ну, если бы ему очень повезло, он мог бы привлечь внимание бездетного резчика, и если бы на это место не претендовал сын другого резчика, его могли бы взять в подмастерья, только все это маловероятно.

— Никогда не слышала о таком негибком обществе.

— Я тоже.

— С таким же успехом они могли быть и рабами, — заключила Раиса.

Лефарн уставился на нее.

— Они могли быть и рабами… — Он задумался. Потом снова повторил: — Они могли быть и рабами. Вот именно! Вот ключ, который я искал! Это все объясняет. Здешние города похожи на образцовые демократические государства, но на деле это самая изобретательная рабовладельческая система из всех известных, — он радостно засмеялся, внезапно осознав, что сделал большое открытие. — Когда Бюро снабдило нилинтские города ярлыком уникальных, оно даже не представляло себе, насколько они действительно уникальны. Это не демократия. Это рабовладение, где хозяевами являются сами города. Это издевательская система, при которой рабы избирают себе правительство на свободных выборах и думают, что администрация трудится на их благо, тогда как на самом деле они работают на нее.

Возникал вопрос — что теперь делать?

Раиса тоже задумалась. После короткой паузы она сказала:

— Люди давно уже должны были сообразить, что все их правительства находятся под пятой прочно укоренившейся бюрократии. Почему же они не восстают?

— Они восстают. Их к этому даже поощряют. Они бунтуют каждые выборы. Но весь их гнев умело концентрируют на правительстве, которое они сами же и выбрали. И в конце концов, когда народ уже сыт по горло своими избранниками, ему дают выпустить пар, позволяя побить верхушку камнями на рыночной площади и заменить выборный орган королевским правлением. До сих пор короли, или, по-местному, яро, вероятно, правили так погано, что народ в скором времени их свергал и требовал возвращения демократии, от которой сам же и отказался. — Лефарн помолчал и медленно продолжил, стараясь удержать поток нахлынувших мыслей. — Пока люди расточают гнев и энергию на проклятия, адресованные правительству, им кажется, что они сами выбирают свой путь, а бюрократия тем временем под прикрытием выборного органа и древней аристократии незримо продолжает властвовать.

— He могут же люди быть настолько глупыми, — удивилась Раиса. — Рано или поздно они должны раскрыть обман, и тогда их гнев выльется в подлинную революцию.

Лефарн кивнул.

— Именно поэтому здесь так много стражников, чьей единственной задачей является надзор за населением, которое вроде бы в надзоре не нуждается. Но приходит время, когда без стражи не обойтись. Народные избранники, эти ни в чем не повинные, неопытные олухи, настолько зачарованы своим внезапным возвышением, большим жалованьем, роскошным дворцом и целой армией слуг, что покорно делают все, что им говорят, отвлекают на себя гнев народа и — под занавес — бывают изгнаны. Только человек с моей подготовкой способен критически оценить ситуацию и пытаться что-то изменить.

— А средний гражданин, значит, может лишь двигаться по своей маленькой цеховой орбите, платить налоги, постоянно жаловаться и голосовать за бессильное правительство при каждом удобном случае, — подвела итог Раиса. — Что же будем делать?

— Революцию.

— Против яро Окстона?

— Нет, — возразил Лефарн. — Революция должна свергнуть и бюрократию, и хуноблей. — Он задумался. — Это будет кровавая революция. Требуется устранить целое сословие и все, что с ним связано. Но, с другой стороны, почти все революции, которые устраивало Бюро, были кровавыми.

— И как вы собираетесь ее осуществить?

— Продолжая делать то, что я уже делаю. Вы обратили внимание, что Даггет с каждым днем все тревожнее? Я решил его финансовые проблемы. Все идет как по маслу. Люди довольны как никогда. Что же его беспокоит? Ему не нужен король, которого любит народ. Он позволил нам отменить налоги, рассуждая так: когда их вернут, люди придут в ярость, а управляющему лишь останется срежиссировать восстание против яро. Потом, на короткое время, он был настолько заворожен тем, что реформы действительно приносят плоды, что согласился вообще отменить налоги на продовольствие и жилье. Теперь Даггет вспомнил одну важную вещь, а именно: яро и поврун должны быть такими же глупыми, как зваалант и члены ронзвааля, иначе управляющему не удастся в нужный момент организовать восстание. Постоянные перемены — это способ держать население под контролем. Народ, вечно недовольный правительством, никогда не сплотится. Король, пользующийся любовью народа и потому правящий долго, не нужен. Но популярность Окстона продолжает расти. Когда беспокойство Даггета достигнет определенного градуса, он попытается что-нибудь предпринять. Нам нельзя просто сидеть и ждать, когда это произойдет. Мы должны быть наготове.

Чутье подсказывало Лефарну: никакая толпа не сможет противостоять многочисленной и хорошо обученной страже — и даже плохо обученной, если на то пошло. На случай кризиса нелишне было бы разработать план и тактику, чего раньше полевому агенту никогда не приходилось делать.

— Я тут подумал, что Зваалю не хватает городского парка, — обмолвился как-то Лефарн. — У горожан должна быть возможность размяться и глотнуть свежего воздуха. Нет ли поблизости от города какого-нибудь луга, который можно обустроить?

Даггету уже в самом невинном вопросе Лефарна мерещился зловещий подтекст.

— Не знаю, осуществимо ли это. В конце концов, у наших граждан никогда не было парка. Если бы он был нужен, они давно бы уже попросили его сделать…

— Просто никто об этом не задумывался, — сказал Лефарн, — потому что прежде ни одно правительство не заботилось о здоровье и благополучии своих граждан. Спросите у любого работодателя в городе, сколько полезного времени каждый год теряется из-за болезни работников. У людей нет возможности дышать свежим воздухом. Им нужен парк.

Пока Даггет раздумывал, Лефарн перебрал варианты и решил, что лучше всего для парка подходит участок земли, в настоящее время занятый пастбищем для дарифов, принадлежащих хуноблям. Он велел перевести скот в другое место, и Окстон всенародно объявил о создании парка. Даггет был в ярости и разозлился еще больше, когда узнал, что Билифы организовали гимнастические занятия для городской молодежи.

— Отличная возможность дать выход юной энергии, — сказал Даггету Лефарн. — Лоботрясы будут меньше куролесить по ночам, а заодно поправят здоровье и станут лучше работать. Всем деловым людям города наш проект очень нравится.

Перед лицом такого единодушия Даггет вынужден был отступить. Узнав, что подопечные Билифов делают упражнения с палками, он снова вознегодовал. Палки должны были стать весьма эффективным оружием в уличных боях, которые предвидел Лефарн, поскольку стража располагала только короткими дубинками, однако тренировки выглядели вполне невинно. Даггету пришлось опять отступить, и Билифы беспрепятственно продолжали закладывать основу зваальской армии.

Следующий проект Лефарна заключался в том, чтобы вернуться к лукам, которые сыграли важную роль в древней истории планеты, но исчезли после того, как повсеместно развилась система мирного управления и отпала потребность в оружии. Лефарн рассудил, что это не будет расценено как нарушение инструкций, запрещающих передавать туземцам новые технологии — он мог бы сослаться на то, что подобная технология достаточно стара. В укромных уголках парка Билифы начали обучать молодежь точно пускать в цель стрелы с железными наконечниками.

Лефарн еще больше обезоружил Даггета, аргументировав свое очередное начинание заботой о здоровье детей. Он нашел озеро с подходящим песчаным пляжем, до которого можно было добраться всего за полтора часа. Каждый день десять повозок отвозили туда ребятишек. Правительство предоставляло транспорт, сытный обед и охрану. Детвора веселилась, играла и купалась весь день и, возвратившись по домам, с нетерпением ждала новой поездки. Даггет не мог возражать против укрепления здоровья детей. Популярность яро, и без того достигшая небывалых высот, еще больше возросла, а физиономия Даггета стала еще мрачнее.

Рано или поздно Даггет должен был перейти в контрнаступление. А Лефарн тем временем использовал детские пикники в своих целях. Этот проект дал ему возможность сформировать личный агентурный корпус из кучеров. Никто не следил за отправкой транспорта и не замечал, что дети, свободно помещающиеся в десяти повозках, уезжали на двенадцати, хотя возвращались все же на десяти, а в некоторые дни вместо двенадцати повозок возвращалось четырнадцать. Это позволяло лишним кучерам ускользать с пляжа и верхом на выпряженных дарифах посещать соседние города. Их задачей была пропаганда. Слухи о новом яро Звааля и его небывалой доброте разнеслись чуть ли не по всей планете, и к тому времени, когда они начали просачиваться назад, во дворец, и достигать ушей Даггета, Окстон стал живой легендой.

Тем временем Лефарн занялся географией. Прежде всего его интересовал рельеф Звааля. Один из братьев упомянул о существовании какого-то туннеля; Лефарн уцепился за это и начал расспрашивать Билифа. Да, в городе есть туннели, ответил тот. С их помощью фермеры контрабандой привозят в город зерно, чтобы избежать налогов. Те, кто посвящен в эту тайну, строжайше ее оберегают, ибо существование туннелей — залог низких цен на хлеб. Лефарн отменил налоги на продовольствие и на розничную продажу продуктов питания, но забыл о таможенных пошлинах.

Те, кто хранил секрет туннелей, знали, что поврун — свой парень, и Лефарн без труда получил разрешение осмотреть катакомбы. Это были подземные ходы, облицованные камнем и, судя по всему, невероятно древние. Входы в них были устроены в стойлах или в подвалах домов внутри города, а выходы находились в сараях или в хлевах по ту сторону стены. Вероятно, бороться с контрабандой было бессмысленно. Лефарну предстояло найти туннелям лучшее применение.

В городе было двое ворот, не считая тех, что вели в хузвааль. Все они торжественно запирались после захода солнца и открывались незадолго до рассвета. Наличие туннелей придало планам Лефарна дополнительный размах. Он вполне мог купить несколько скаковых дарифов и организовать дозорные отряды вокруг городских стен — только чем будут заниматься эти отряды?

Вечерело. Лефарн стоял на балконе и, вглядываясь в темноту между городом и кольцом гор, окружавших его, размышлял о том, что до утра на этом пространстве не будет никакого движения, пока утром не откроют ворота, и фермерские повозки, выстроившиеся сейчас под стенами, не двинутся в город.

Потом он спросил себя, а откуда ему известно, что они там выстроились? Все, кто приезжает в Звааль по делам, должны успеть въехать в город засветло, пока ворота открыты. Пожалуй, пора выяснить, что делается по ночам снаружи. Он велел братьям Билиф купить дарифов, поставить в стойла за городом, поближе к выходам из туннелей, и набрать наездников для дозорных отрядов.

Все шло гладко — настолько гладко, что предстоящая эпопея начала казаться заговорщикам детской забавой. Даже Раиса была готова. Она уговорила Билифов взять ее в парк и разрешить пострелять из лука; у нее оказался верный глаз и изрядная ловкость. Она даже хотела организовать отряд лучниц, но женское равноправие пока еще, по мнению Лефарна, внедрять было рано.

— Не больше одной революции за один раз, — сказал он. — А что, неплохой лозунг для нашего устава.

Лефарн продолжал искать ответ на вопрос, как удается функционировать совершенно нежизнеспособным городам Нилинта. Он предположил, что в прошлом по планете рабовладельческих городов прокатилась волна бурных революций. Возможно, они повторялись в разных местах с определенной частотой. Без сомнения, успех их был временный: при столь изощренной форме рабовладения между городами должно было существовать соглашение о взаимопомощи в таких ситуациях. Внезапно вспыхнувший мятеж был бы подавлен дополнительными отрядами, вызванными из соседних городов, жители которых, вероятно, так и оставались в неведении.

Сделав такое предположение, Лефарн, естественно, задался вопросом, не существует ли других форм взаимопомощи — например, экономической — для городов, которые не имеют дополнительных ресурсов, вроде зваальского угля. Это объяснило бы, как таким городам удается держаться на плаву. Преуспевающие полисы финансировали хуноблей из городов победнее. Нилинт был планетой рабовладельческих государств, обслуживающих социализированное дворянство.

Завеса над тайной демократических полисов Нилинта наконец-то начала приподниматься.

Число «физкультурников» в парке продолжало расти. Даже старый Окстон, который люто ненавидел любую физическую нагрузку, и то иногда появлялся там и, выразив королевское одобрение полезному начинанию, попутно делал парочку упражнений. Лефарну оставалось только наблюдать и ждать.

Однажды его разбудили в полночь. Дозорный отряд обнаружил небывалую вещь: хорошо охраняемый фургон ночью покинул город. Командир отправил несколько человек за двумя другими отрядами, а сам, держась на расстоянии, бесшумно последовал за фургоном. Когда все три отряда сошлись вместе, они налетели из темноты и захватили всех, кто находился в транспорте. Теперь они хотели знать, что делать с пленниками.

— А что везли в фургоне? — спросил Лефарн.

— Золото, — доложил один из братьев Билиф. — Но это ерунда. Золото мы можем внести обратно через туннель и спрятать. Но как быть с охраной? Там четырнадцать стражников и еще кучер. Проще всего было бы отпустить их на все четыре стороны.

— Этого делать нельзя, — возразил Лефарн. — Они немедленно ринутся в город и обо всем доложат управляющему. А если он ничего не узнает, то, может быть, завтра отправит еще одну партию.

Пленников отвели на дальнюю ферму и оставили там под охраной. Золото в маленьких слитках — вероятно, чтобы его было проще перетаскивать — спрятали в нижнем городе.

На следующую ночь задержали еще один фургон. Лефарн покачал головой и распорядился поступить с ним так же, как с первым. Интересно, подумал он, сколько же скопили хунобли за долгие годы эксплуатации своего народа?

На следующую ночь был остановлен третий фургон. Пленников стало так много, что это грозило серьезными проблемами. Лефарн уже начал мечтать, чтобы какое-нибудь крупное событие избавило его от этих хлопот.

Наконец Даггет перешел к активным действиям. Он объявил, что пожар в соседнем городе уничтожил пивоварни, и какое-то время Звааль должен делиться с пострадавшими своим пивом.

Это было относительно мягкое начало. Принятые меры ударили только по пьяницам. В разумных количествах пива пока хватало на всех.

Лефарн быстро разведал, что никакого пожара не было. Более того, никто никуда пиво не отправлял. Его просто держали на складах, о существовании которых Лефарн до сего времени не подозревал — вероятно, туда свозили все излишки, чтобы создать запасы на случай кризиса.

Вскоре продажу пива сократили еще вдвое. Теперь напиток стал дефицитом и отпускался по строгим нормам.

Затем Даггет вообще закрыл трактиры, ликвидировав таким образом рассадник народной любви к яро. Лефарн одобрительно покивал и велел своему корпусу кучеров действовать: под видом дров и пиломатериалов начать завозить в город палки, луки и стрелы.

На третью ночь ко дворцу яро пришла мирная демонстрация с факелами; ее организаторы подали петицию о возобновлении работы трактиров. Даггет попросил Окстона выйти к толпе.

— А что я им скажу? — испугался Окстон.

— Вы должны принести извинения за неудобства, вызванные пожаром в соседнем городе, и пообещать, что скоро трактиры снова будут открыты.

— Ничего не знаю, — пробурчал Окстон. — Сами закрыли трактиры, сами и объясняйтесь.

Даггет изложил все это собравшимся со своей обычной скользкой учтивостью. Ответом ему было недовольное ворчание, но в конце концов толпа рассосалась.

Лефарн был готов. Был готов и народ — теперь на дворцовой площади каждый день проходили марши протеста. Оружие было готово. Раиса была готова. Она прямо изнемогла от нетерпения.

— Заприте ее куда-нибудь, пока она не устроила заварушку в одиночку, — пожаловался Лефарну один из братьев Билиф. — Ей не терпится кого-нибудь пристрелить. Смотри, как бы тебе не стать ее мишенью.

Не хватало только искры, и Лефарн ждал, когда Даггет ее высечет.

— По-моему, — сказал ему Лефарн следующим вечером, когда управляющий пришел во дворец, чтобы взглянуть с высоты на площадь, запруженную демонстрантами, — вам лучше немедленно открыть трактиры, иначе ни вы, ни яро не справитесь с толпой.

— Но что же мы можем сделать, если пива нет? — невинно спросил Даггет.

Личные агенты Лефарна поработали на совесть, и большинство граждан отлично знали, что пива — залейся.

— Есть пиво или нет, но люди считают, что его в достатке, — дипломатично заметил Лефарн. — Так что лучше его выдать.

— Предлагаю другой вариант, — возразил Даггет. — Я свергну вас вместе с яро, а толпу усмирю своими методами.

Внезапно дворец заполнился стражниками, которые скрутили Окстона, Лефарна, Билифов, Раису и всех прочих сторонников яро и подземным ходом отвели их в подвал каземата, где рассовали по камерам.

Лефарн провел перекличку в надежде, что кому-нибудь удалось избежать общей участи. Нет — всех его близких соратников арестовали. Даже оркестрантки, и те угодили за решетку.

Судьба слишком поздно напомнила ему, что для успешной революции нужны знания и опыт — а еще умение думать на ход дальше противника. Сторонники Лефарна были готовы занять город по первому его слову, но остались без руководства. Они не знали, где взять оружие, и могли лишь гадать, что случилось с яро и его повруном. Лефарна бесила собственная беспомощность.

Он осмотрел замок на двери своей камеры и был неприятно удивлен. До сих пор он полагал, что ему, выходцу из технологически более развитого общества, не составит труда разобраться в нехитрой конструкции. Нет — замки оказались на удивление сложными. Он позаимствовал у товарищей по камере пряжки от ремней и попытался отжать язычок. Не помогло.

Билифы с горечью спорили о том, кто виноват.

— Бросьте болтовню, — крикнул им Лефарн. — Все мы были слишком самоуверенны, и виноват в этом я. Лучше подумайте, как нам выбраться из застенка. Я ничего не могу поделать с этими замками.

Из третьей камеры раздался голос Раисы.

— Общество развивает те технологии, которые его больше всего интересуют. Наши тюремщики явно питали повышенный интерес к содержанию людей под стражей. А что касается побега, то куда мы подадимся? Нас схватят на первом углу.

— Все правительственные здания должны быть связаны между собой, — сказал Лефарн. — Если нас смогли приволочь сюда из дворца, то мы найдем дорогу обратно. А не найдем, так поднимемся наверх и захватим стражу.

— Хорошо, — сказала Раиса. — Давай так и сделаем.

Послышался металлический лязг.

— Эти замки довольно простые, — объявила Раиса. — Ключи немного сложноваты, но сами замки примитивны.

Она вышла в тесный коридор и принялась отпирать следующую камеру.

— Как ты это делаешь? — спросил Лефарн.

— Так просто не ответишь. Тебе не понять, если ты не изучал…

— Перестань! Как ты это делаешь?

— С помощью моего ожерелья, которое тебе казалось таким отвратительным. На самом деле это полный набор инструментов. Моя мама всегда говорила: девушка не должна выходить из дому без такого комплекта.

Она быстро открыла все камеры. Лефарн посовещался с Билифа-ми и решил для начала захватить городскую управу. Заговорщики поднялись по лестнице и обнаружили, что здание абсолютно пусто. Площадь снаружи была забита возмущенной толпой, и почти всех стражников бросили на охрану дворца, где укрылся Даггет.

Лефарн провел свою гвардию к толпе и принялся наблюдать.

Даггет был хорошим психологом. По крайней мере, сам себя он считал таковым. Он дождался, пока гнев народа достигнет точки кипения, и тогда решительно ступил на балкон.

— Ваш яро правил так скверно, что вы остались без пива! — провозгласил он. — Хотите выбрать нового яро?

Рева одобрения, который он ожидал услышать, не последовало. Народ угрюмо безмолвствовал. Внезапно все внимание толпы сосредоточилось на той стороне площади, где Билифы подняли Окстона на плечи.

— Ты сам украл пиво, негодяй! — завопил Окстон. — А теперь еще узурпировал дворец!

Толпа взревела, и в воздухе замелькали булыжники. Окровавленного Даггета унесли с балкона. Нахлынувшая толпа с Билифами во главе снесла двери и ворвалась во дворец. Даггет вместе с охраняющими его стражниками были схвачены, и революция вступила в решающую фазу.

К этому времени бунтовал уже весь город. Стража немедленно перешла на сторону Лефарна.

Ворвавшись в хузвааль, они обнаружили, что там никого нет. Хунобли давно почуяли нарастающее недовольство горожан. Вероятно, по ночам они небольшими группками, чтобы не привлекать внимания, покидали город, пользуясь своей персональной аллеей. Патрули Лефарна упустили быстрых всадников, но зато перехватили фургоны с золотом. Лефарн тут же велел обшарить все закоулки, чтобы проверить, не оставили ли хунобли спрятанные сокровища.

— Они собираются вернуться, когда стража восстановит порядок, — сказал он. — А если не сможет, они приведут в действие план номер два.

— Что за план номер два? — полюбопытствовала Раиса.

— Понятия не имею, но скоро мы все узнаем. Я думаю, это означает войну.

К Зваалю двигалась стража из всех окрестных городов. Но Лефарна сейчас занимали более насущные заботы. Он держал в своих руках судьбу городской бюрократии и быстро принял решение: рассадил всех высших чиновников по камерам. Тех же, кто непосредственно занимался организацией городской жизни и ведением отчетности, Лефарн посчитал ценными кадрами. Он оставил их на своих постах. Что касается тех, в чью задачу входило подхалимничать перед хуноблями и держать народ в ежовых рукавицах, то их он отправил подметать улицы. Городские стражники были включены в состав его армии, получили офицерские звания и принялись обучать граждан военному делу.

Своих специальных агентов — кучеров, которые уже хорошо знали окрестные города — он снабдил самыми быстрыми дарифами, какие только нашлись в Зваале, и дал приказ проникнуть в тыл врага, попытавшись разжечь восстание в тех городах, из которых стража ушла на войну с повстанцами.

— Ты берешь на себя слишком много, — заметила Раиса.

— К сожалению, — сказал Лефарн. — Невозможно совершить только часть революции. Вот еще один неплохой лозунг для нашего полевого устава. Революцию нужно делать всю целиком или не делать вообще. Кроме того, когда революция назрела, никто не может позволить себе роскошь отложить ее до лучших времен.

Чужая стража медленно окружала город, а Лефарн критически наблюдал за ней с городской стены. Это была армия оборванцев. Так как блюстители порядка почти все время бездельничали, во многих городах о них особенно не заботились. Мундиры вылиняли и обтрепались. Пьянство деморализовало ряды. Боевой строй носил налет импровизации: здесь — разбредшиеся отряды, там — ровненькие шеренги, а кое-где — просто неорганизованная толпа. Командиров, казалось, в этой армии нет вообще.

Столетия рабства, которого люди не осознавали, основательно подпортили дисциплину. Вид у стражников был разгильдяйский. Они привыкли к мелким заварушкам и абсолютно не были готовы к натиску людей обученных, вооруженных и знающих, что они борются за свою свободу.

Лефарн разглядывал нестройные ряды, пытаясь разгадать тактику нападения. Единственное, что могло серьезно угрожать его армии — это длительная осада. А так — интересно было бы посмотреть, как они собираются штурмовать обнесенный стеной город. Лефарн искал взглядом машины для метания камней, способных пробить брешь в стене, или приспособления для рытья траншей, по которым можно было бы безопасно подобраться поближе. Ничего такого он не увидел. Стражники бесцельно слонялись вокруг города, ожидая решения командования.

В конце концов прозвучал сигнал к штурму. Принесли лестницы, но они выглядели хлипкими, к тому же их было слишком мало. С криками стражники устремились вперед — к радости лучников Лефарна, которые с нетерпением ждали возможности проверить свою меткость. Промахнуться по такой толпе едва ли было возможно, и первый же залп положил конец войне. Он был настолько неожиданным и эффективным, что стражники пришли в ужас, когда их первые шеренги внезапно повалились на землю.

Армия обратилась в бегство. Командиры, наблюдавшие с безопасного расстояния, пытались остановить бегущих, но куда там! Армия отбежала на несколько миль, прежде чем командиры сумели восстановить хоть какое-то подобие порядка. А потом, к немалому изумлению Лефарна, они построили своих людей и быстро увели с глаз долой.

— Интересно, — вслух подумал Лефарн, — не получили ли они известие о том, что в их городах творится то же самое?

— Что дальше? — спросила Раиса. Они вдвоем стояли на городской стене и, напрягая зрение, провожали взглядом отступающего противника.

— Возможно, они еще вернутся, — сказал Лефарн, — но вряд ли. Стражники ничего не знают о луках, и стрелы кажутся им страшным оружием. Так что, может быть, все закончилось, и когда наши лучники подойдут к стенам других городов, те сразу капитулируют. Вот еще один лозунг для полевого устава 1048КБ: чем сложнее проблема, тем проще решение. Теперь можно вплотную заняться передачей города — всех городов — эффективному руководству.

— Ты хочешь свергнуть своего друга Окстона?

— Окстон готов отречься от престола по первому моему слову. Он недурно повеселился, но с него хватит. У старика плохое здоровье, и он начинает подумывать, что был гораздо счастливее, когда развлекал детишек на рынке и ему не надо было наряжаться для всяких дурацких церемоний. Для него будет естественно передать свой титул и обязанности мне. Почти год я был ему сыном, а он мне — отцом. Однако теперь начнется самая тяжелая работа, поскольку никто здесь не имеет никакого представления о том, что такое демократия и настоящее правительство. Но как только появится возможность избрать такое правительство, я передам власть демократическому выборному органу. Труднее поднять восстания в других городах. Они будут обречены на провал, пока не появятся сильные лидеры. Зато тогда уж волна восстаний прокатится по всей планете. Чему ты улыбаешься?

— Ты легко взял власть и считаешь, что и дальше все пойдет как по маслу. Наивно полагать, что можно завоевать планету с помощью луков и стрел. Другие города наверняка создадут свои отряды лучников.

— Не исключено, — согласился Лефарн. — Но что бы ни предприняли наши поверженные враги, мы всегда будем их опережать.

Раиса не удержалась от смеха.

— У тебя такие грандиозные планы, но это только слова. Пришло сообщение с Базы. Прибыл инспектор сектора, и тебе приказано немедленно явиться к нему. Сегодня ночью он пришлет за тобой челнок. Инспектор просит указать место, где тебя подобрать. — Она помолчала. — Мне тоже приказано вернуться на Базу. Вероятно, нас обоих уволят. Жаль. Я только-только вошла во вкус. Мне понравилась полевая работа. Вдалеке от штаба и всяких инструкций бывает очень интересно.

Инспектор сектора Брон Вилкор оказался на удивление молодым и неожиданно приятным в общении человеком. Он вытащил свою долговязую фигуру из-за стола координатора Стэнтлора и протянул Лефарну руку.

— Извините, что отрываю вас от дела в столь важный момент, но я должен знать, что происходит, — сказал он. — Не сомневаюсь, что вы правы — предполагаемые демократические государства действительно на поверку оказались изощренной формой рабовладения, и это явление поистине уникально. Я доселе не слышал, чтобы рабы не знали о своем рабстве, а считали себя гражданами. Виной тому безобразия на Базе: координатор в маразме, его заместитель абсолютно неопытен и совершенно не подготовлен для какой бы то ни было руководящей должности — отвратительный пример кумовства. Я увольняю весь персонал Базы и назначаю нового координатора. Теперь присядьте и расскажите мне подробно, что происходит.

Лефарн говорил. Потом опять говорил. Инспектор внимательно слушал. Он перебил его только однажды:

— Когда заместитель координатора Стэнтлор пыталась вмешаться, она создала вам какие-то сложности?

— Нет, сэр. Как только она вникла в мой план действий, то оказала неоценимую помощь.

— В самом деле? Судя по тому, что я слышал о воинственной леди, это просто невероятно.

Когда Лефарн наконец закончил, оба утомленно откинулись на спинки кресел. Лефарн чувствовал огромное облегчение. Его сомнительное «изобретение» лука и стрел Вилкор проглотил даже не поморщившись.

— Очень хорошо, — заключил инспектор. — Вы умело — я бы даже сказал, блестяще — справились с экстраординарной ситуацией, причем без всякой помощи со стороны старших по чину. Теперь вопрос в том, какую пользу можно извлечь из ваших достижений. Я реорганизую планету. Я назначу трех новых помощников командиру полевого отряда, по одному на каждый континент. Одним из них будете вы. В настоящее время центр событий — ваш континент, и мы должны как можно быстрее подобрать вам команду. Это не так просто в условиях уже начавшейся революции. Я дам вам любого агента на Нилинте, которого вы назовете, и при первой возможности пришлю опытных агентов с других планет.

— Да, сэр. Для начала я хотел бы попросить заместителя координатора Стэнтлор, сэр.

— Нет. Она не подходит. Я еще никогда не встречал столько отрицательных качеств у одного руководителя.

— Может, это и так, сэр, но она ничем не будет руководить. Сказать по правде, в данный момент она единственный, кроме меня, человек на Нилинте, кто понимает, что происходит, и она уже зарекомендовала себя как хороший полевой агент. Без нее я бы не справился. Кроме того, у нее есть ожерелье, которое, на мой взгляд, должно стать частью стандартной экипировки для всех агентов женского пола. А может, и мужского.

Инспектор озадаченно нахмурился. Потом рассмеялся.

— Хорошо. Если только вы обещаете держать Раису Стэнтлор подальше от Базы или любого другого штаба. И еще одно. Как бы вы кратко сформулировали проблему Нилинта и свое решение? Ваш пример будет поучителен для агентов, работающих на других планетах. Бюро не может позволить себе дважды наступать на одни и те же грабли.

Лефарн с мудрым видом кивнул. От других агентов он слышал, что каждая успешная операция Бюро заканчивается поисками очередных крупиц мудрости, которые застывают в ее легендарном полевом уставе, как мошки в янтаре — что-нибудь вроде «ДЕМОКРАТИЯ НЕ ФОРМА ПРАВЛЕНИЯ; ЭТО СОСТОЯНИЕ УМА» — и все такое.

— Боюсь, урок, полученный на Нилинте, слишком сложен для этого, — осторожно сказал Лефарн. — Эта планета являет замечательный образец демократии, которая не есть демократия, но я никогда бы об этом не догадался, если бы волею случая не попал в общество короля, который таковым не был.

Перевел с английского Константин РОССИНСКИЙ

Питер Гамильтон, Грэм Джойс

БЕЛОЕ ВЕЩЕСТВО

Заметив совсем близко какое-то яркое сверкание, Найджел Финчли поначалу только прищурил глаза. Он ехал в Сити, где работал в одной из крупных брокерских фирм и регулярно играл на бирже, рискуя чужими деньгами, чтобы заработать себе на безбедную жизнь. Финчли был обладателем новенького «нимбуса», поэтому он не удержался и бросил оценивающий взгляд на классический «лотус-эсприт», который затормозил рядом с ним перед перекрестком. Перехватив его взгляд, очаровательная брюнетка за рулем «лотуса» — золотая крошка, как называл Финчли детей богатых родителей, живущих на папино наследство — слегка надавила на педаль газа, и мощный двигатель замурлыкал чуть громче. В этом звуке было что-то нарочито-вызывающее и эротичное, и Финчли попытался разглядеть девушку получше, но не смог — ему мешал ослепительно яркий блеск голубой эмали, которой был покрыт кузов автомобиля. Машинально прищурившись, чтобы защитить глаза от бликов отраженного солнечного света, он неожиданно понял, что эмаль была отполирована чуть ли не до зеркального блеска. Весь «лотус-эсприт» словно излучал собственное сияние, рядом с которым все остальные машины, остановившиеся перед светофором, казались тусклыми и серыми.

«Это деньги, — сказал себе Финчли. — Большие деньги, отблеск которых ложится буквально на все».

«Лотус-эсприт» упруго рванул с места с вызывающим и презрительным ревом, и Найджел проводил его взглядом, испытывая легкое чувство зависти. Впрочем, он бы забыл об этом пустячном случае, если бы несколько позднее не увидел знакомое сверкание снова. На этот раз это была миниатюрная «пикколо». Против этой модели Финчли ничего не имел: «пикколо»-МГ^[1] были небольшими, но вполне респектабельными спортивными машинами среднего класса. Вот только сверкать так они не должны ни при каких обстоятельствах.

Удивленный Финчли долго смотрел «пикколо» вслед. Автомобиль, казалось, не ехал, а плыл по улице со сверхъестественным изяществом.

Этот случай возбудил его любопытство. Почти бессознательно он стал внимательнее смотреть по сторонам и, прежде чем свернуть в подземный паркинг компании, заметил в плотном потоке транспорта еще три автомобиля, сверкавших столь ослепительно, что глазам было больно смотреть.

Всего пять автомобилей на огромный, задыхающийся в пробках мегаполис.

* * *

Обычно Найджел Финчли обедал в «Лебеде» — небольшом пабе на берегу канала, восстановленном в соответствии с правительственным планом муниципального самообеспечения. Теперь «Лебедь» был, пожалуй, не по карману тем, кто когда-то любил заглянуть сюда во время воскресной прогулки по реке. Полностью отремонтированный и переоборудованный с претензией на роскошь, он мог похвастаться новой французской кухней (с пониженной калорийностью) и ничем не уступал множеству окрестных баров, которые в урочный час наполнялись биржевыми игроками, составлявшими едва ли не самую многочисленную касту дневных обитателей Сити. Беленый фасад паба украшал фриз из окованных железом тележных колес, укрепленных прямо на стене. Дверь бара была украшена висячими корзинками и горшочками с цветами. В баре подавали настоящий эль из деревянных бочонков и морковный сок из стоявших тут же соковыжималок, работавших со звуком, напоминавшим жужжание бормашины. Просторная автостоянка у задней стены паба была огорожена высокой стеной из красного кирпича и с улицы не просматривалась.

Поставив «нимбус» на свободное место, Найджел выключил зажигание, потом поднял глаза и увидел ее. На вид ей было, наверное, лет шестнадцать; у нее были веснушки и шапка густых ярко-рыжих волос, которые завивались мелкими колечками. Небольшие, еще совсем детские грудки подпрыгивали под майкой с низким вырезом, словно две половинки теннисного мяча; выцветшая трикотажная юбка была предельно короткой и открывала ее длинные загорелые ноги практически целиком. Медно-рыжие кудрявые волосы горели в ярком полуденном солнце, словно нимб.

* * *

Финчли сразу понял — перед ним кто-то из тинейджеров, чьи родители населяли район трущоб за границами Центральной зоны Прогрессивного Благоустройства. На деле этот район был просто чудовищным притоном, где селились бездомные бродяги, торговцы наркотиками, проститутки и нелегальные иммигранты из Европы. Пока родители занимались своими темными делишками, их многочисленные отпрыски пытались заработать себе на жизнь мелким воровством и мытьем автомобильных стекол.

И все же при одном взгляде на нее Финчли почувствовал, как у него болезненно сжалось сердце. У рыжей красотки не было ничего из того, чем владел он, и все же Найджел Финчли завидовал ее молодости, завидовал уверенности, с какой она держалась на полной опасностей улице. Но больше всего он завидовал чернокожему пареньку лет двадцати, который, хотя и держался в стороне, смотрел на рыжую красотку с таким видом, что сразу становилось ясно: она принадлежит ему вместе с ногами и всем прочим.

Большие и очень красивые глаза редкого изумрудно-зеленого оттенка поглядели на Финчли в упор.

— Привет, командир. Как насчет того, чтобы отполировать твою тачку?

— Что-что?..

— Отполировать. — Она обнажила в улыбке безупречные, сахарно-белые зубы и протянула ему небольшую металлическую пластинку. Солнечный блик скользнул по рубиновой эмалевой поверхности, едва не ослепив его.

— Дай-ка взглянуть… — Взяв пластинку в руки, Финчли несколько раз погладил ее, стараясь сообразить, что это может быть за краска, но пальцы скользили по поверхности, словно по кусочку теплого льда.

Но ведь теплого льда не бывает!..

— Что это за штука?

— Микрофрикционное покрытие, командир. Сначала мы протрем кузов от пыли, потом нанесем на него новое покрытие. — Она взмахнула перед его носом серым аэрозольным баллончиком, который держала в руке. На баллончике не было никаких надписей — ни торговой марки, ни названия фирмы-производителя. — После этого грязь и вода от тебя отвяжутся. Полировка может сохраняться неограниченное время. Да и ржавчина к тебе не заглянет.

Найджел не мог оторвать от нее глаз.

— Сколько, ты сказала, будет держаться это покрытие?

— Да сколько угодно! Ведь это микрофрикцион, так? Его ничем не сотрешь.

Найджел пытался постичь ее логику, машинально разглядывая ноги девушки.

— Цена?

— Двадцать пять.

Цена показалась ему разумной. Ну, почти разумной…

— Хорошо, — кивнул Финчли. — Согласен. Оплата чеком или кредитной карточкой?

— Ну, командир, ты же понимаешь!..

— Если тебе нужны наличные, мне придется пойти поискать банкомат.

— Отлично. Пойди, прими кружечку пивка и сними бабки с карточки. К тому времени когда ты вернешься, тачка будет готова. — Она сунула в рот два пальца и пронзительно свистнула. — Эй, есть работенка!..

Ее дружок тут же приблизился к машине, старательно изображая радушного продавца, но улыбка ему совершенно не шла — с таким лицом было противопоказано улыбаться. Голова молодого человека была выбрита квадратами, словно шахматная доска, и из каждой клеточки волос торчала короткая, толстая косичка. Его тяжелые мотоциклетные ботинки громко стучали по асфальту.

Подсознательное чувство опасности заставило Финчли насторожиться. Парень вовсе не был похож на оборванца, но враждебность, которую он излучал, так и била в глаза. Впрочем, Найджел тоже не считал нужным скрывать, что парень ему не нравится.

Несколько мгновений они молча разглядывали друг друга, словно договариваясь о небольшом перемирии на то непродолжительное время, пока машина будет в работе. Потом чернокожий парень громко щелкнул пальцами, и вокруг «нимбуса», словно из-под земли, появилась целая ватага детей. Их было семеро, в возрасте от шестнадцати до десяти лет: черные мальчишки в болтающихся косичках, белые мальчишки в пугающих кельтских татуировках и даже одинаковые, как медные пуговицы, маленькие азиаты. Все они были вооружены губками, ведерками, тряпками. Медноволосая красавица отошла в поисках следующей жертвы.

На ступеньках перед дверью паба Найджел непроизвольно остановился. Только сейчас ему пришло в голову, что вся операция — иного слова и не подберешь — была разыграна как по нотам. Это соображение заставило его нахмуриться. Обычно малолетние мойщики машин действовали не так организованно. Почувствовав новый приступ беспокойства, Найджел обернулся. Малолетние вандалы с упоением поливали его машину из серых аэрозольных баллончиков, словно выводя на крыльях и капоте «Нимбуса» рисунки-граффити на тему «Подавись своим дерьмом, богач!». Плотная, маслянистая пена сползала по колесным дискам, по решетке радиатора, по лобовому стеклу, так что со стороны казалось, будто машину готовят к бритью.

Финчли уже готов был прикрикнуть на мальчишек, но слова застряли у него в горле. Густая белая пена постепенно становилась прозрачной. Равномерно растекаясь по машине, она образовывала на кузове тонкую полимерную пленку, которая уже начинала блестеть.

Рыжая красотка перехватила его взгляд и, звонко рассмеявшись, показала Финчли поднятый вверх большой палец.

Чувствуя себя безнадежно старым и тупым (почему-то Финчли сразу вспомнился отец, с недоумением рассматривавший первый в его жизни компакт-диск), он слабо улыбнулся в ответ и, толкнув дверь, вошел в паб. Жаль, мимолетно подумал он, что на аэрозольных упаковках не было названия фирмы-производителя. Компания, владеющая подобной технологией, заслуживала самого пристального внимания.

Но все прошло как нельзя лучше. Финчли остался доволен работой и, удовлетворившись в качестве аванса отнюдь не невинной улыбкой, которой наградила его рыжеволосая красавица, шепнул несколько слов своим приятелям и коллегам по бирже. Вскоре большинство сотрудников его фирмы уже разъезжало в ослепительно сверкавших машинах.

Владелец «Лебедя» тоже не возражал. Все новые и новые клиенты заходили в бар пропустить по кружечке, пока мальчишки с губками и аэрозольными баллончиками трудились на стоянке. Дело у них было поставлено так, что никаких заминок не случалось. Должно быть, поэтому Финчли лишь однажды спросил себя, сколько может стоить микрофрикционное покрытие на самом деле — во что оно обходится производителю и где берут его мальчишки из «Лебедя». Впрочем, не исключено, что они просто стибрили где-то несколько ящиков.

* * *

Когда ровно через неделю Найджел снова подъехал к «Лебедю», на стоянке возле паба трудилось, по меньшей мере, с десяток мальчишек. Пять автомобилей стояло с поднятыми капотами, а мальчишки по двое склонялись над моторами, так что наружу торчали только их ноги и худые зады. Казалось, некие чудовища собрались проглотить их целиком, но почему-то медлили.

Тотчас к Найджелу подскочила давешняя рыжеволосая красотка. Сегодня она надела узенькие шорты цвета морской волны и белую блузку без рукавов. Четыре верхние пуговицы на блузке были расстегнуты. Ее чернокожего приятеля нигде не было видно.

— Похоже, дела идут неплохо, — дружелюбно заметил Финчли.

— Я даю людям то, что они хотят, — был ответ, и он машинально поднял взгляд. Интересно все-таки, сколько ей на самом деле лет?

— Взять, например, тебя. Сильная тачка, спору нет… — Она игриво провела рукой по капоту. — Да только что проку в самом мощном двигателе, если нельзя разогнаться как следует из-за этих дурацких ограничений скорости?! Дорожные правила давно устарели, вот что я тебе скажу — они просто не рассчитаны на современные автомобили. Где-нибудь в тридцатых они, быть может, еще годились, но теперь…

— Знаешь, у меня такое чувство, что ты собралась впарить мне очередную новинку.

Ее ответная улыбка была определенно порочной; влажный розовый язычок, быстрый, как змеиное жало, мелькнул в уголке губ и пропал.

— Может быть, мне просто нравится делать тебе приятное. Специально для тебя у меня есть одно хитрое электронное устройство, называется антирадар. Ну как, играешь?

Финчли с трудом оторвал взгляд от расстегнутых пуговичек на ее блузке.

— Расскажи-ка поподробнее.

— Эта штука начисто вырубает полицейские пушки, которыми измеряют скорость. Лазерный детектор способен засечь полицейскую засаду на расстоянии свыше полумили; он подает сигнал, после чего на специальном жидкокристаллическом индикаторе появляется точное расстояние до их машины. Но даже если ты не успеешь сбросить газ и тебя все-таки тормознут, полицейский прибор будет тупо показывать, что ты делал паршивые тридцать миль в час.

Финчли задумался. Это действительно была мечта каждого автомобилиста. Никаких тебе поборов, никаких штрафных баллов.

— Сколько?

— Полтинник.

Он вздохнул.

— Я твой, крошка. Со всеми потрохами.

* * *

На следующий день ему случилось заехать на стоянку возле своего районного гипермаркета, где он с трудом воткнулся на единственное свободное место между стеной склада и погрузочным электрокаром. Под колесами «нимбуса» громко хрустели пустые полистироловые упаковки.

Там его уже поджидали.

— О, какая шикарная тачка!.. — Девице было на вид лет четырнадцать-пятнадцать. Неровно окрашенные светлые волосы и грязные обломанные ногти придавали ей неряшливый вид, хотя на новеньких белых джинсах, таких тесных, что издалека они напоминали гипсовый турникет, не было ни единого пятнышка. — Готова спорить: она могла бы летать, как птица, если бы не эти кретинские ограничения скорости!

Финчли молча показал на недавно установленный жидкокристаллический индикатор антирадара на приборной доске, и девица, недовольно пожав плечами, отправилась на поиски новой жертвы. Он же окинул взглядом стоянку и сразу заметил, что уже почти все машины на ней были покрыты чудесным микрофрикционным составом. У нескольких авто в ближайшем ряду были подняты капоты, и вокруг суетились бригады малолетних механиков, устанавливавших антирадары с таким рвением, словно их всех перевели на сдельно-прогрессивную форму оплаты.

Среди них Найджел сразу заметил курьера-«конька» — паренька лет двенадцати, который собирал у старших наличные и исчезал с ними в узкой аллее в дальнем конце парковки. Через несколько минут он снова возвращался, нагруженный коробками с антирадарами.

Выйдя из машины, Финчли направился ко входу в гипермаркет. Саймон сидел на своем обычном месте рядом с проволочными корзинками. Несмотря на теплое солнце, он кутался в толстое мужское пальто, какие раздают на благотворительных ярмарках Оксфордского комитета помощи голодающим. Темные очки-экран с пластиковыми наглазниками делали его похожим на опустившегося Терминатора. Саймон играл на флейте. Рядом сидел поджарый лабрадор горчичной масти, стороживший поношенную кепку с несколькими медяками.

— Доброе утро, Саймон.

— Это вы, мистер Финчли? — спросил Саймон.

— Кто же еще? — Найджел отыскал в кармане мелкую монетку и наклонился, словно собираясь бросить ее в кепку, но только негромко звякнул ею о лежащие там медяки. На самом деле монета осталась у него в руке. В мире, где ничего не делалось бесплатно, он готов был пожертвовать слепому попрошайке только звон своих денег.

— Спасибо, сэр.

— Не за что.

Выпрямляясь, Найджел снова заметил на противоположной стороне дороги двенадцатилетнего курьера. При этом ему показалось, что парнишка отвернулся как-то слишком быстро. Это было чисто подсознательное движение, но оно лишь подтверждало, что совесть парня не совсем чиста.

Мальчишка сразу исчез за углом, и Финчли отправился за ним.

Когда он сумел наконец выбраться из лабиринта грязных, плохо освещенных переулков, то обнаружил в начале ведущей к парковке аллеи небольшой фургон «Транзит» с прокатными номерами. За рулем сидел молодой темнокожий парень, рассеянно листавший какую-то бульварную газетку.

Финчли не спеша прошел мимо и успел заметить курьера, который вприпрыжку удалялся по направлению к парковке у гипермаркета; в каждой руке он держал коробку с антирадаром. У задних дверей фургона стоял еще один молодой негр.

Оба этих парня могли быть если не родными, то, по крайней мере, двоюродными братьями приятеля его рыжеволосой знакомой. Дело было даже не в физическом сходстве, а, скорее, в том, как они держались. Нет, это была не наглость, не нахальство обычных городских подонков. Это была самая настоящая уверенность в себе — уверенность и… достоинство.

Так ничего и не выяснив, Финчли поспешил свернуть в ближайший переулок. Коли вся сегодняшняя выручка лежала в фургоне, парни могли заволноваться, если заметили, что кто-то следит за ними.

* * *

Когда в среду он снова встретил рыжую красотку, та была в черном мотоциклетном комбинезоне. Как она в него влезла, осталось для Финчли загадкой — казалось, эластичная ткань и без того натянута до предела.

Ее понимающая улыбка становилась что-то слишком знакомой.

— Тебе известен термин «перенасыщение рынка»? — спросил Финчли, прежде чем она успела сделать первый ход.

Вместо ответа она совсем по-девчоночьи показала ему язык.

— He-а, не известен. А ты когда-нибудь слышал про декодер сигналов? — На ее раскрытой ладони лежала матово-черная коробочка размером с небольшую книгу в бумажной обложке. На верхней крышке располагалось что-то вроде сенсорной клавиатуры.

— Эта штука расшифровывает все, что передают коммерческие спутники: диснеевские мультики, киноканал, крутую эротику, учебные программы, и все это без смарт-карты^[2]. Тебе никогда больше не придется оплачивать просмотровый абонемент!

— Очень мило. А где ты взяла эту штуку?

— У одного парня в баре.

Финчли почувствовал, как в нем просыпается алчность. Смарт-карта для декодера системы «Глоубкаст», на которую он подписался, ежемесячно обходилась ему в целое состояние.

— Сколько? — Похоже, это была единственная содержательная фраза, которую он ей говорил.

— Полста, если наличными.

— Заметано. Кстати, как насчет спрыснуть это дельце?

Она обернулась через плечо, немного подумала.

— Почему бы и нет?..

* * *

Финчли жил один в Доклендском кондоминиуме. В этом районе было много цветов и деревьев, высаженных вдоль пустынных улиц — и никакой подростковой преступности, поскольку весь квартал был окружен высоким забором и постоянно патрулировался охраной. Порой единственным намеком на движение во всем районе был шелестящий полет газетного обрывка, который ветер тащил по новенькому бетонному тротуару.

Он не раз говорил себе, что одинокая жизнь ему пока нравится… все еще нравится. У Финчли было достаточно друзей, которые, как и он, не спешили обзаводиться семьей. Эти друзья составляли сплоченную группу «психологической поддержки», с которой можно было прекрасно провести вечер субботы или начало воскресенья. Последней более или менее постоянной подружкой Финчли была Дженнис, но они расстались из-за терминологических разногласий.

— Пожалуйста, никогда не называй меня своей «партнершей» или «приходящей подругой», — не раз заявляла она ему. — Это оскорбительно и унижает человеческое достоинство.

— В таком случае как же мне тебя называть? — вопрошал он.

— Постарайся найти слово, которое бы не подразумевало коммерческих отношений.

«Я отстал от жизни, а ведь мне нет еще и тридцати…», — подумал тогда Финчли.

Но это было почти четыре месяца назад. С тех пор он, разумеется, встречался с другими женщинами, но все это были случайные знакомства.

К счастью, его работа на бирже была достаточно стабильной, что в последнее время было большим плюсом само по себе. Финансовые воротилы Сити и новое правительство все еще настороженно косились друг на друга через разделяющий их политический барьер, хотя после чисто символического кровопролития, последовавшего в первые полгода (как и следовало ожидать, его жертвами стали несколько толстосумов из числа держателей акций муниципальных предприятий), мир был восстановлен. Не было ни резких публичных выпадов, ни массированных кампаний, обещанных министрами-реформаторами, и Финчли, похоже, знал или угадывал причину этого. Напряжение в финансовых сетях Сити было столь велико, что ни один человек в здравом уме и твердой памяти не рискнул бы замкнуть провода накоротко.

Именно благодаря этому Найджел Финчли и ему подобные могли, как прежде, играть в свою напряженную, азартную и стремительную игру, приносившую немалые дивиденды.

Залитый со всех сторон бледно-голубым светом компьютерных мониторов, он жадно впитывал информацию, напряженно выискивая комбинации, дававшие хотя бы слабые шансы на успех. Когда он натыкался на что-то, заслуживающее внимания — закладную, фонд, недвижимость, долговые обязательства, пакет ценных бумаг, — то начинал закачивать туда деньги, одновременно принимая все меры, чтобы никто из коллег не узнал о его драгоценной находке по крайней мере до тех пор, пока рынок не начнет реагировать на возросший спрос изменением цены. Тогда наступало время жатвы, и урожай, который приносили его инвестиции, бывал порой очень неплохим. Найджел Финчли делал деньги при помощи денег; он был своего рода сводником, устраивавшим противоестественные союзы между финансовыми потоками и информацией. И как всякий настоящий сводник постоянно охотился за новыми невестами. Их поиск в виртуальном мире он мог вести и с закрытыми глазами. В этом была его жизнь.

В этом заключалось и его главное отличие от Миранды — юной медноголовой красавицы, которая взволновала, смутила его покой, нарушила размеренное течение жизни. Эта маленькая мятежница тоже делала деньги и получала от этого удовольствие, однако при этом она не забывала наслаждаться молодостью. Кроме денег у нее были и другие интересы и пристрастия. Именно благодаря ей Найджел понял, что нарушил все тайные обещания и клятвы, которые когда-то давал себе, и что все свои разноцветные мечты он отдал в уплату за место в биржевом зале. Новизну, радость жизни и яркость ощущений он променял на стабильность своего нынешнего существования.

Одна выпивка, которую Финчли собирался поставить ей в «Лебеде», обернулась несколькими коктейлями. Только после этого она согласилась назвать ему свое имя. Когда он пригласил ее на ужин, Ми ранда лукаво посмотрела на него и прищурилась.

— Оказывается, иногда очень полезно выглядеть моложе, чем ты есть на самом деле, — загадочно промолвила она, водя кончиками пальцев по краю бокала.

— Почему? И на сколько ты выглядишь? — спросил Финчли. Очевидная глупость этого вопроса дошла до него лишь много позже.

Ближе к вечеру он заехал за ней в «Лебедь» — заехал позже, чем собирался, но на то были причины. Биржу внезапно залихорадило. Всеобщая необъяснимая нервозность распространялась подобно капельно-вирусной инфекции, которую, бывало (особенно ранней весной или поздней осенью), разносили по залу, где шли торги, медленно вращавшиеся вентиляторы кондиционеров под потолком. Итоговые цифры за прошедший месяц неожиданно показали падение африканского импорта электроники, что, в свою очередь, привело к снижению кредитования европейских производителей. Слухи о грядущем обвале разнеслись по всему фондовому рынку, и голубые фишки нескольких самых надежных компаний немного побледнели.

Такие дни Найджел Финчли ненавидел — как ненавидел любой беспорядок.

Впрочем, Миранда ждала его, что свидетельствовало о твердости ее намерений попробовать другой, хорошей жизни. Правда, она нанесла на лицо слишком толстый слой грима, — и сделала это достаточно небрежно, — однако от этого отнюдь не выглядела менее привлекательной.

По пути Финчли несколько раз превысил скорость — и не попался благодаря новому антирадару. Надеясь произвести на Миранду выгодное впечатление, он пригласил ее в ресторанчик в Челси, где, как говорили, бывала принцесса Ди. Финчли был уверен, что она будет на седьмом небе от счастья, и не ошибся. Правда, принцессы в ресторане не оказалось, зато все выглядело так, словно ее ждали с минуты на минуту.

— Клевая тошниловка! — заявила Миранда, когда они сели. Взгляд ее стал жестче, как только она заметила авторские платья от Лэнг, Версолато, Роша и Уэствуда. Ее собственное вечернее платье из пурпурного бархата с глубоким декольте и черными кружевными рукавами выглядело как не самая удачная подделка под Гота.

— Здесь собираются самые горячие золотые крошки, — уверил ее Найджел.

— ?!..

— Так я называю деток, которым родители оставили неплохое состояние, а то и два. Ни одна из этих девиц в своей жизни и дня не работала.

— Ты встречаешься с такими женщинами?

— Только когда они решают посетить трущобы с благотворительной целью. Обычно эти милашки охотятся за сельскими увальнями — ну, из тех фермеров, которым принадлежит половина Суссекса.

Миранда заказала те же блюда, что и он. Когда принесли еду, она внимательно следила за ним, стараясь в точности повторять его движения и выбирая те же приборы. В целом посещение ресторана оказалось не таким приятным, как он ожидал. Миранда была слишком решительно настроена не ударить в грязь лицом, и Финчли догадался, что теперь она всю оставшуюся жизнь будет выбирать правильную вилку и наклонять тарелку с супом не к себе, а от себя.

— Еще бутылку шампанского, — приказал он официанту.

— Не трать капусту зря, — сказала Миранда. — Я уже решила переспать с тобой.

Они лежали вдвоем на его постели, и странный, призрачный отсвет огней башни Сизара Пелли^[3] окрашивал их влажные от пота тела. В последние несколько минут Финчли старался заставить Миранду признаться, где она берет свои необычные товары. Одной оговорки, одного имени было достаточно, чтобы завтра на бирже он сколотил себе состояние.

— Это секрет.

— А может, все-таки скажешь?.. — проговорил он вкрадчиво. — Обещаю, это останется между нами.

Она наморщила нос, отчего ее лицо сразу сделалось беззащитным и недоумевающим.

— Я почти ничего не знаю… честно, — промолвила она наконец.

— Единственное, что мне известно, это название. Эта штука называется афто-аспро. Из нее делают и электронику, и микрофрикционное покрытие для машин.

— Афто-аспро? — озадаченно переспросил Финчли.

— Угу. Илкья говорил — так его называют греки. В переводе это означает что-то вроде «белого вещества».

— Его производят в Греции?

— Нет. Просто в Греции афто-аспро появилось в первый раз. Это было месяц назад.

— Откуда же оно взялось?

— Не знаю. Илкья говорил, что беженцы привезли его с собой из Африки. Теперь оно везде.

— А кто такой этот Илкья?

— Мой дружок. Он убьет меня, если узнает, что я была здесь.

— Что, Илкья — ревнивый парень?

— Да нет… разве только иногда. Понимаешь, он достает для нас афто-аспро, и мне приходится время от времени его ублажать. Кроме того, он не очень любит таких, как ты.

— Белых?

— He-а… Богатых. Илкья сказал, что фирмы вроде той, в какой ты работаешь, это генералы классовой борьбы.

— Господи Иисусе, это ж надо так загнуть!.. — протянул Финчли.

— Ну и ну!.. А Илкья знает, кто производит афто-аспро?

— Понятия не имею. Вообще-то, он никогда не говорит о нем — только талдычит, как эта штука все изменит. Он утверждает: все мировые капиталистические державы скоро перестанут существовать. Начнется с компаний, которые производят электронику: когда они обанкротятся, то потянут за собой остальных.

— Мне кажется, твой приятель несет самую настоящую чушь. Он плохо представляет себе экономику, основанную на свободном предпринимательстве. Электронная промышленность — это постоянная борьба за внедрение новых изобретений и создание чипов нового поколения. Именно благодаря этому электронные компании такие мощные и так быстро развиваются. Никакое новое изобретение, даже гениальное, само по себе не способно остановить развитие цивилизации.

— А мы и не хотим его останавливать. Мы только хотим изменить мир, в котором живем.

— В таком случае скажи мне, кем ты себя считаешь: анархисткой или, может быть, нацисткой какого-нибудь нового толка?

— Не играй словами, Найджел. Лучше скажи прямо: разве такой, как ты, может любить такую, как я?

Он состроил самую хищную гримасу, но Миранда не поняла — для этого она была слишком молода.

— Давай я лучше не скажу, а покажу…

Когда утомленная и счастливая она наконец заснула, Финчли проверил содержимое ее сумочки. Там оказалось обычное барахло, какое таскают с собой все девочки-подростки, если не считать пачки новеньких двадцатифунтовых банкнот, перетянутых цветными резинками. В пачке было ровно семьсот фунтов. Ничего, что могло бы указывать на происхождение афто-аспро, Найджел так и не обнаружил. Единственным предметом, вызвавшим его недоумение, оказалась узкая полоска тонкого пластика размером примерно с кредитную карточку. Обе стороны полоски отливали серебристым блеском.

— Можешь сделать мне одно одолжение? — спросил он у нее за завтраком.

Миранда хихикнула.

— Мне казалось, вчера я сделала все, чего тебе хотелось.

— Нет, ты не поняла. Я хочу, чтобы ты побольше разузнала про афто-аспро.

— Но я рассказала тебе все, что знала!

— Послушай, Миранда, ты хотела бы стать такой, как я, жить такой же жизнью, вращаться в тех же кругах?..

— Возможно. — На лице ее появилось выражение туповатой сосредоточенности. — Ты не такой, как говорил Илкья. И твой дом… Вчера вечером мне было очень хорошо, Найдж, правда. Это ведь не жадность, нет? Я имею в виду — хотеть чего-то подобного?..

— Разумеется, нет. Напротив, именно такие желания наиболее естественны. Они заставляют мир вращаться. Людям необходимы побудительные мотивы, цели. Это как гонка, в которой нам всем необходимо участвовать, потому что альтернатива постоянному движению — застой.

— Похоже, в этом что-то есть…

— Это твой шанс не только принять участие в гонке, но и выиграть ее. Я помогу тебе, Миранда, я могу даже взять тебя в долю. Все, что от тебя требуется, это выведать название компании, которая производит афто-аспро. Я могу купить ее акции и получить на вложенный капитал огромные проценты. Это примерно то же самое, как заранее узнать все выигрышные номера в лотерее, понимаешь?.. Ну как, ты согласна в этом участвовать? Хочешь, чтобы вчерашняя ночь повторялась снова и снова?

— Ты что, смеешься?!

— Конечно, нет! Сама увидишь — только собери для меня эту информацию.

* * *

Финчли почувствовал беду, как только переступил порог торгового зала. Никто не сидел на месте — все участники торгов нервно метались из стороны в сторону и что-то кричали в свои телефоны. Рынок словно взбесился. Банки с Хай-стрит сообщали о лавинообразном росте спроса на золотые соверены^[4], хотя никакой естественной причины для этого не было и быть не могло. Разумеется, банки не хранили у себя золото — его нужно было заказывать в Банке Англии.

Примерно та же картина наблюдалась и в Европе, причем маленькие золотые кружочки скупали вовсе не дилеры, а обычные люди. Цены на золото росли с каждой минутой, но никто не знал толком, что происходит. Вчерашние колебания рынка превратились за ночь в самую настоящую панику.

Затаив дыхание, все ждали начала торгов на Нью-йоркской фондовой бирже. Уолл-стрит с ходу вмешалась в борьбу на золотом рынке, и Найджел Финчли впервые постиг смысл выражения «ад кромешный».

Когда этот кошмарный день наконец закончился, он отправился прямо к «Лебедю», надеясь найти там Миранду. Ее не оказалось, зато какая-то четырнадцатилетняя девчушка захотела продать ему эмакс.

— Что-что?

Девушка улыбнулась, отчего прыщи и веснушки на ее носу слились в одно огромное пятно.

— Эмакс — это энергетическая матрица. Раньше такие штуки называли аккумуляторами. — Она показала ему короткий, толстый цилиндрик, черный и блестящий, без малейшего намека на шов. — Наружный слой — это солнечная батарея с коэффициентом полезного действия девяносто пять процентов. Достаточно просто оставить эту штуку на солнце, и через пару часов она полностью перезарядится.

Один эмакс стоил десять фунтов. Найджел купил шесть штук.

* * *

На следующий день спрос на золото вырос еще больше. Появившийся в обеденном выпуске новостей канцлер казначейства попытался успокоить людей, заявив, что золотой резерв Банка Англии позволяет справиться с покупательским бумом и что правительство не планирует никаких ограничительных мер на покупку золота. От вопроса корреспондента, поинтересовавшегося, не приведет ли нынешняя ситуация к серьезному экономическому кризису, канцлер только отмахнулся, назвав подобные предположения паникерскими и не имеющими под собой оснований.

В этот день Финчли никак не удавалось сосредоточиться, несмотря на угрозы инспекторов торгового зала уравнять все инвестиции. Какое-то время он потратил, сравнивая цены на акции крупнейших электронных компаний. То, что ему открылась, напугало его едва ли не больше, чем вид появившихся возле его счетов диаграмм, показывающих значительный перерасход средств. Миранда была права — цены на акции начали медленное движение вниз, а хуже всего то, что такая же картина наблюдалась во всем мире. Очевидно, какие-то безвестные рыночные аналитики заранее просчитали эту тенденцию и теперь приступили к осуществлению своего плана, результатом которого мог стать крах всей электронной секции рынка. Ах, если бы знать, какая компания производит афто-аспро! Он мог инвестировать в нее миллионы и опередить всех!

Когда вечером Финчли собрался уходить, по торговому залу разнесся слух, будто все городские банкоматы вышли из строя, выдав не меньше трех тысяч фунтов (лишних фунтов) обалдевшим от счастья клиентам. Банки в срочном порядке отключали свои автоматические кассы до тех пор, пока не удастся их отремонтировать.

С тяжелым сердцем Финчли поехал домой. Автомашины вокруг него сверкали и переливались всеми цветами радуги. Похоже, в городе не осталось ни одного автомобилиста, который бы не воспользовался микрофрикционным покрытием.

На полпути к Докленду он заметил трех десятилетних девчушек, с целеустремленным видом направлявшихся к разменному автомату. Одна из них держала в руке серебристую карточку, очень похожую на ту, что он обнаружил в сумочке Миранды. На его глазах девчушка сунула карточку в приемную щель. Монеты так и хлынули в поддон, и девочки разразились радостными воплями, пригоршнями собирая деньги в подолы и рассовывая по карманам.

Припарковав машину, Финчли прошелся пешком вдоль квартала, без труда улавливая слегка раздувшимися ноздрями что-то новое — какое-то иное настроение, буквально витавшее в воздухе. Что-то, безусловно, изменилось, вот только что?

Ответ Финчли нашел быстро. На углу он заметил стайку из пяти мальчишек, сгрудившихся вокруг шестого, стоявшего к Финчли спиной. В нем Найджел без труда опознал продавца таинственного афто-аспро. Парня выдавала одежда — новая, яркая, дорогая. Потом Финчли почудился блеск золотых цепочек, которые перешли из рук в руки в обмен на узкие и тонкие коробочки. Пожав клиентам руки, торговец двинулся по улице дальше, но не успел он сделать и нескольких шагов, как его остановила новая группа малолетних покупателей афто-аспро.

Найджел отметил, что каждый из мальчишек смотрел на свое приобретение с благоговейным и в то же время виноватым видом. Не колеблясь, он пошел за ними.

То, что произошло дальше, показалось ему самым настоящим безумием. Мальчишки всей гурьбой зашли в новенький джинсовый магазин. Витрины здесь были отделаны хромом, под потолком сверкали огни стробоскопов, воздух ритмично сотрясался от мощного классического пульпа. Скучающая продавщица читала за прилавком потрепанную книжку из серии «Икс-либрис»^[5] в бумажной обложке. Мальчишки сразу же прошли в глубь магазина, где принялись запихивать новенькие джинсы в пластиковые пакеты; в ритмических вспышках импульсных ламп их движения казались рваными, прерывистыми, как у роботов. Закончив работу, мальчишки преспокойно вышли из магазина, а продавщица даже не подняла головы.

Финчли оставалось только стоять на месте, широко разинув от изумления рот. Только потом он заметил два белых столбика по обеим сторонам от двери магазина. «Почему бы нет? — подумалось ему.

— Если можно придумать устройство, которое выводит из строя полицейский радар, почему не изобрести прибор, который деактивирует магнитные ценники?»

Выйдя из магазина, он едва не столкнулся с мужчиной, который, обливаясь потом, тащил что-то, отдаленно напоминающее завернутую в плотную упаковочную бумагу картину размером три на пять футов. В толщину картина была не больше пары дюймов. С первого взгляда Финчли стало ясно — мужчина только что совершил выгодную сделку.

— Вы позволите кое о чем вас спросить?.. — осведомился он, поднимая палец.

Это оказалась вовсе не картина, а плоский телевизор. Теперь большой черный ящик в красном углу больше не будет загромождать комнату — новый телевизор можно просто привернуть к стене, где он никому не мешает и смотрится очень стильно… Рамка вокруг экрана была сделана из солнечного коллектора, так что телевизор не требовал подключения к электрической сети. Но главное, поделился с Финчли секретом счастливый обладатель нового телевизора, этот аппарат не засечет никакая передвижная пеленгационная станция, так что теперь нет нужды тратиться на лицензию.

Все удовольствие стоило ровно сто фунтов.

Найджел знал, что гигантские корпорации вроде «Сони», «Джей-Ви-Си», «Голдстар», «Ай-Би-Эм» и «Рейкл» потратили почти десятилетие и выбросили на ветер сотни миллионов долларов, пытаясь создать плоский телевизор.

Сегодня вечером, понял он, «голубые фишки» потеряют последние капли своей голубой крови и побелеют окончательно.

— Мобильный телефон, мистер? Купите — не пожалеете! — Из темной подворотни ему завлекательно улыбался восьмилетний азиатский малыш, голова которого была сплошь покрыта тоненькими свалявшимися косичками. Два передних зуба у него отсутствовали, из-за чего мальчишка был похож на несовершеннолетнего вампира.

— У этого аппарата параллельный номер-двойник, так что вам никогда не пришлют счета! Всего двадцать фунтов бумажками или один соверен!..

— Отвали!.. — прошипел Финчли сквозь зубы.

* * *

Миранда ждала его на кожаном диванчике в гостиной. Ее хлопчатобумажная рубашка была нарочно расстегнута так, что виднелся крошечный черный лифчик.

— Как, черт возьми, ты сюда попала?

Ухмыльнувшись, она показала ему белую пластиковую карточку — точную копию (если не считать цвета) его инфракрасного ключа повышенной секретности.

— Сделка должна быть справедливой для всех, Найджел. Ведь у тебя есть ключ к моим трусикам…

— Мне кажется, тебе не стоит таскать с собой подобные устройства. Особенно сейчас. Люди начинают понемногу понимать, что можно сделать при помощи афто-аспро.

— Конечно, они понимают. А многие видели это своими собственными глазами. Скоро афто-аспро будет у каждого — как и говорил Илкья. Ты видел, как оно распространяется? Еще пара дней, и у любого жителя трущоб будет по кусочку. Дети во всех городах получили по чипу-размножителю — теперь нас никто не сможет остановить.

Финчли поднял голову от зеркального бара в стиле двадцатых годов.

— Чип-размножитель?.. Тебе удалось что-нибудь узнать?

Впервые подростковая самоуверенность оставила ее. Миранда даже слегка вздрогнула, принимая коктейль, который он только что для нее смешал.

— Да. Я заставила Илкью взять меня с собой на хазу, где живут камерунцы. Они мне все показали. Чтобы сделать афто-аспро, нужен только чип-размножитель и подходящая смесь разных химических отходов, которыми он питается. Эти камерунцы работают на старом-престаром персональном компьютере, но на нем установлена специальная наборная программа. Понимаешь? Нужно просто сообщить афто-аспро, какую штуку ты хочешь получить, и все. — Миранда немного помолчала. — Эта функция записана в молекулярную структуру афто-аспро. Оно может превратиться буквально во что угодно!

У Финчли подкосились ноги, и он рухнул в глубокое кожаное кресло.

— Боже мой! — вырвалось у него. Никакого названия, никакой фирмы производителя! Из того, что сообщила Миранда, следовало: он не мог приобрести никаких акций, не мог сделать никаких инвестиций. Афто-аспро был доступен для всех, абсолютно для всех! Это конец мира…

Миранда рассмеялась — она снова была игрива и весела, как котенок.

— Разве не здорово, Найдж! Сначала мы получили совсем простые игрушки вроде микрофрикционного покрытия и универсальных телевизионных декодеров, но теперь в страну каждый час поступают через интернет апгрейды наборных программ. Простые люди — даже такие, как эти камерунцы — могут выпускать то же самое, что производят крупные компании!

С этими словами она обхватила его руками за шею и попыталась поцеловать.

— Ты не понимаешь, что это значит, — сказал Финчли холодно.

— Конечно, понимаю! Это значит, что все отлично! От этого я только выиграю. Да и ты тоже.

— Господи Иисусе!..

— Разве того, что я выяснила, недостаточно? Мне кажется — я выполнила свою часть сделки, так что давай скорее в кровать.

— Господи, какая сделка?! Неужели тебе не ясно: ты и твои друзья вот-вот пустят весь мир под откос! Это конец, Миранда!..

Она посмотрела на него удивленно, словно он упустил из виду что-то совершенно очевидное и очень важное.

— Конечно, для тебя теперь все будет по-другому. Твой мир станет таким же, как мой. Неужели не сечешь, Найдж? Ведь именно поэтому ты и просил меня об одолжении — чтобы мы успели первыми сорвать куш!

— Какой куш, идиотка?!.. Твои камерунские друзья готовы уничтожить всю экономику!

— Ничего подобного. Мы не уничтожаем экономику — мы ее изменяем. Теперь не будет вещей, которые стоят слишком дорого и не каждому по карману. Благодаря афто-аспро такие люди, как я, смогут иметь то же, что имели когда-то одни богачи вроде тебя. Мы никому не делаем плохо, Найдж. Наоборот, теперь все станут жить лучше.

— Не-ет, ты просто ни хрена не понимаешь!

Миранда рассмеялась и плюхнулась к нему на колени.

— Лучше поцелуй меня, Найдж. Уже завтра нас ждет новый мир! Мы изменим все! Илкья говорит, что производство афто-аспро — это демократическая электроника. Она даст беднякам всего мира то, что раньше могли позволить себе только богачи. Афто-аспро не убивает — оно помогает. Илкья сказал, что умрет только старый капиталистический строй. Экономика будет существовать, но мы освободим ее от банков и миллионеров. Илкья сказал…

— Плевать мне, что сказал твой Илкья! — Финчли резко вскочил, столкнув ее с колен. Миранда тяжело упала на пол, стукнувшись головой об угол коктейль-бара красного дерева.

Похоже, только сейчас она поняла его состояние, и в ее взгляде отразилось замешательство.

— Я-то думала, у нас с тобой любовь…

— Не смеши меня!

Ее замешательство переросло в обиду. Обеими руками Миранда убрала упавшие на лоб волосы. Ее глаза были мокры от подступивших слез.

— Могу дать тебе хороший совет, Найдж, — сказала она. — Напоследок… Не спеши продавать свои золотые часы, свою ручку с золотым пером, золотую заколку для галстука и золотую цепочку, которая у тебя на шее. Они тебе понадобятся. Кредиту тоже придет конец, а ведь ты и тебе подобные живут, в основном, в кредит, не так ли? Нам-то никто никогда не давал кредита…

С этими словами она исчезла, а Финчли стоял неподвижно, наверное, целых пол минуты.

— Проклятье!..

Сорвавшись с места, он выбежал на площадку, но двери лифта уже закрывались.

— Удачи тебе, Миранда! — прокричал он ей вслед. — Я хочу пожелать тебе много, очень много удачи!

* * *

В теленовостях только и говорили, что про афто-аспро. Добрая половина программы, начавшейся в половине девятого, была посвящена новой промышленной революции. Рьяные молодые репортеры с пристрастием допрашивали счастливых обладателей чудесного вещества. Комментаторы в телестудиях осторожно высказывались о возможных последствиях его широкого применения. Замедление темпов индустриализации, переход к натуральному обмену в глобальном масштабе, конец конкуренции, экологически чистые технологии…

— Чушь собачья! — выругался Финчли, выключая телевизор и швыряя в угол пульт дистанционного управления. В том, что деиндустриализация — не выход, он ни минуты не сомневался. Финчли привык доверять своим инстинктам, выработавшимся у него за несколько лет внимательного исследования существующей экономической системы.

Потом он взял портативный компьютер, включил, подумал немного и начал что-то быстро набирать на клавиатуре.

* * *

— Нужно срочно сбросить все акции электронных компаний, какие у нас только найдутся, — сказал на следующее утро Финчли Остину Сент-Клеру.

— Ты что, спятил? — удивился инспектор. За стеклянными стенами его офиса творилось что-то невообразимое. Повсюду торчали пустые стулья, на которых никто не сидел; брокеры стояли, метались по проходам, кричали друг на друга и размахивали руками, словно букмекеры на скачках. Золото продолжало расти. Правительства распространяли заявления и прогнозы один оптимистичнее другого, но на них никто не обращал внимания. На информационных табло настойчиво мигали багровые цифры и строки — рынок электроники падал.

— Если мы продадим сейчас, то потеряем четверть миллиарда, — добавил Остин. — Это вне моей компетенции, Найдж. Если я допущу что-то подобное, я никогда больше не буду работать в торговом зале — я буду его подметать.

— Если мы не избавимся от этих акций сейчас, то потеряем намного больше.

— Я уверен, что ситуация скоро стабилизируется. Действительно, сейчас положение выглядит хуже некуда, но в конце концов все всегда возвращается на круги своя. «Интел» и «Фуджитсу» уже объявили о начале производства афто-аспро, вскоре и остальные последуют их примеру.

— Это уже не имеет значения. Крупные компании уходят в прошлое, Остин. На строительство заводов по производству чипов ушло пятьсот миллиардов, но через пару лет появятся микросхемы нового поколения, и производство снова придется модернизировать. Именно поэтому чипы производят только самые богатые страны. Но для афто-аспро никаких капиталовложений не требуется. Любой черномазый или дебил может производить его в развалюхе, которая кишит тараканами. Пойми же наконец, Остин, электронной промышленности больше не существует! Она исчезла точно так же, как в свое время исчезли керосиновые лампы и виниловые пластинки.

— О Боже! — Остин с силой ударил кулаком по столу, ушибся и тут же засунул пальцы в рот. — Боже мой, Найдж!..

— Это пока не конец, Ости, мы еще можем вытащить фирму. Скупай акции тяжелой промышленности, чем тяжелее — тем лучше. Нам нужны предприятия, которые производят большие железные машины: корабли, строительные краны, шагающие экскаваторы, зерноуборочные комбайны, конструкции мостов, цементовозы, паровые катки, вагоны… Да, черт побери, даже посудомоечные машины на девяносто процентов — механические! Афто-аспро никогда не сможет их заменить! Кроме того, акции этих предприятий сейчас стоят достаточно низко — все так увлеклись технологиями будущего и компьютерами, что забыли о главном, об основе основ. Но если сейчас мы будем поворачиваться очень резво, то сумеем компенсировать то, что потеряли на электронике. Только это и надо делать сейчас, Остин. Рынок среагирует быстро, и капиталы снова хлынут в традиционные отрасли. Но если мы будем достаточно умны, мы сумеем стать первыми!

* * *

Через пять месяцев почти все его предсказания сбылись. Электронная промышленность прекратила свое существование. А благодаря широко распространившимся эмаксам тихо скончались нефтедобыча и нефтепереработка.

Появление афто-аспро положило конец засилью устаревших технологий на всей территории Великобритании. Новые отрасли почти повсеместно вытеснили устаревшие производства и технологии вчерашнего дня. Соломенные, черепичные и сланцевые крыши заменялись панелями солнечных батарей, автомобили укомплектовывались электролитическими регенераторами, которые превращали выхлопные газы обратно р бензин, но это была только временная мера. На заводах и фабриках уже появлялись новые производственные линии по переделке автомобилей на питание непосредственно от эмаксов. Естественным следствием этого явился поголовный возврат к строгому стилю первых автомобилей Генри Форда, только теперь кузова покрывались не лаком, а тонким слоем блестящего черного гелиоколлектора.

Излишне говорить, что в основе всего этого лежало афто-аспро, однако реальная, физическая переделка требовала огромного количества квалифицированного и полуквалифицированного ручного труда. Спрос на рабочую силу был огромным. Люди теряли прежнюю работу и без труда находили новую. Общий уровень безработицы возрос на мизерных два процента.

Сам Найджел Финчли тоже оказался уволен и тут же принят обратно на бездоговорной основе, что означало более низкий уровень дохода, худшие условия труда и никаких преимуществ. Но по крайней мере он занимался тем же, чем и всегда.

В день, когда должны были окончательно отключить ставшее ненужным газоснабжение, Найджел Финчли на своем уже далеко не новом «нимбусе» снова оказался на стоянке возле гипермаркета. Когда он выключил зажигание, стих и безупречный звук «Поющего Друга» — воспроизводящие устройства с блоком памяти из афто-аспро уже давно вытеснили видеомагнитофоны, игровые приставки с их нелепыми картриджами и компакт-диски. Каждый цилиндрик блока памяти размером не больше сигареты вмещал несколько часов видео- или звуковой информации.

На стоянке не было детей, готовых предложить новое изделие на основе афто-аспро, и Финчли вдруг почувствовал, что ему их отчего-то не хватает. Теперь для того, чтобы установить на машину каталитический регенератор, нужно было ехать в гараж; чтобы подключить бытовые приборы к домашней энергетической матрице, приходилось вызывать профессионального электрика… да что там говорить, если чуть ли не каждая домашняя розетка изготовлялась под заказ в ближайшем магазине электротоваров!

Слепой Саймон сидел на своем обычном месте рядом со входом в гипермаркет. Несмотря на теплое сентябрьское солнце, его куртка была застегнута на все пуговицы; исцарапанная флейта в ловких руках выводила негромкие трели. Остановившись перед попрошайкой, Найджел принялся обшаривать карманы в поисках монетки. В его бумажнике лежала пухлая пачка банкнот. В первые две недели контракты проплачивались исключительно соверенами, ювелиркой и даже предметами искусства, но теперь, когда ситуация немного успокоилась, люди снова начали доверять обещаниям генерального казначея. Даже банкоматы снова заработали после того, как банки заменили электронику блоками афто-аспро.

— Доброе утро, Саймон.

Саймон мягко улыбнулся в ответ, потом поднял на лоб свои старые темные очки и посмотрел на Найджела в упор.

— Мне давно хотелось узнать, как вы выглядите — уж больно любопытно было посмотреть в глаза человеку, который способен на такие грязные трюки.

Желтый лабрадор сердито залаял.

Найджел невольно попятился назад, споткнулся и едва не упал. Потрясение было настолько сильным, что внутри у него все похолодело. В пустых глазницах Саймона белело афто-аспро. На белых шариках чудесного вещества не было, конечно, ни радужки, ни зрачков, и все же Саймон видел.

— Ловко, да?.. — сказал старый попрошайка. — С помощью последнего апгрейда наборной программы можно, оказывается, создавать полноценные заменители утраченных органов. С глазами дело обстоит совсем просто — ведь человеческий глаз только преобразует фотоны в электрические импульсы. Молекулярные фильтры, такие, например, как почки, устроены гораздо сложнее, но я уверен, скоро и их тоже будут делать. В конце концов, единственная настоящая работа в наши дни — это когда работают головой.

— Господь Всемогущий!..

— Ну и какой звук у ваших денежек теперь, мистер Финчли?

Найджела бросило в жар, он почувствовал, что щеки и уши буквально пылают. Чуть ли не бегом он бросился обратно к машине.

* * *

В торговом зале биржи оказалось тихо и пустынно. Половина терминалов была выключена и накрыта чехлами от пыли. Уровень деловой активности рынка был столь низок, что не требовал многочисленной команды дилеров. Несколько человек, все еще остававшихся в штате фирмы, самые дисциплинированные и осторожные работники, прилагали усилия, чтобы поддержать существующий уровень инвестиций. Дни, когда взмыленный брокер, держа в руках сразу три телефонных трубки и следя за пятью компьютерными экранами, вынужден был кричать во все горло, чтобы совершить покупку или продажу, давно миновали. То, что уцелело после вызванной афто-аспро катастрофы мировой экономики, стояло неколебимо, как скала. Правда, международный рынок финансов все еще подавал признаки жизни, однако разница между развитыми странами и теми, что еще недавно именовались «Третьим миром», стала практически неощутима. Фактически, величина этой разницы определялась теперь только наличием в той или иной стране развитой экономической инфраструктуры. Объемы промышленного производства на душу населения стремительно выравнивались. Как вдруг обнаружилось, в странах «Третьего мира» было сосредоточено достаточно много крупных промышленных предприятий и производств, созданных в свое время на средства мощных транснациональных корпораций, еще недавно стремившихся эксплуатировать дешевую рабочую силу, избыток которой в слаборазвитых странах зачастую являлся чуть ли не единственным их достоинством.

Шагая вдоль ряда зачехленных, выключенных компьютеров, Финчли начинал понимать, как, должно быть, чувствуют себя грабители могил. В последнее время вместо жирных кусков дилерам доставались только голые кости. Теперь они не могли ни контролировать рынок, ни направлять его, и только ему — как, впрочем, и некоторым другим — удалось приспособиться к изменившимся условиям. Финчли научился отыскивать самые лучшие кости, на которых порой оставалось немного мяса. Пусть мир изменился, но и в этом новом мире его положение оставалось почти таким же завидным, как в старом.

— К нам явилась какая-то странная делегация, — с беспокойством сообщил ему один из коллег, когда Финчли сел на свое рабочее место. — Эти ребята сразу прошли к Остину. Он болтает с ними уже минут сорок.

Действительно, за стеклянной стеной в кабинете Сент-Клера сидело четверо незнакомцев. Не обычные гости биржи, финансовые тузы в костюмах от Армани и Ямамото. Финчли разглядел трех молодых чернокожих парней и стройную рыжеволосую женщину: все одеты в свободного покроя полевую форму с армейских складов.

Заметив Финчли, Остин Сент-Клер выглянул из двери кабинета и поманил пальцем.

— У нас крупные неприятности, — с потерянным видом шепнул он, прежде чем Финчли шагнул в комнату. — Чертовы анархисты из Лондонско-камерунского общества программирования… Они обратились в правление нашей компании и попросили оказать помощь в разработке новых принципов функционирования рынка. Во всяком случае, так они утверждают.

Закрыв за собою дверь, Финчли взглянул на пришельцев и остолбенел. Перед ним была Миранда — серьезная, собранная, повзрослевшая, физически оформившаяся, по-прежнему восхитительная…

— Привет, Найдж! Давненько не виделись.

— Миранда?.. — Он попытался взять себя в руки. — Каким ветром?

— Познакомься с ребятами из нашего центра. Мы собираемся прибрать вас к рукам.

— Прибрать нас к рукам? — Финчли сделал над собой усилие, стараясь справиться с волнением. — Я вижу, вы понемногу возвращаетесь в лоно цивилизации. Я всегда говорил: лучшие капиталисты получаются из бывших анархистов. — Он неуверенно усмехнулся.

— Ты не так понял. — Миранда смерила Остина Сент-Клера оценивающим взглядом, словно решая, заслуживает ли он доверия, потом слегка пожала плечами. — Купить вас со всеми потрохами несложно. На самом деле мы намерены уничтожить биржевых маклеров полностью и окончательно.

— Боюсь, из этого ничего не выйдет.

— Тебе нравится, как я выгляжу?

От неожиданности Финчли едва не растерялся снова.

— Что?.. Да. Пожалуй…

— Это наша новинка. В последнее время Лондонско-камерунский центр специализируется на создании наборных программ по производству искусственных органов. В моем теле несколько органических имплантантов.

— Они тебе идут. И вообще — ты выглядишь прекрасно.

— Конечно, нам наплевать на косметологические ухищрения, просто это помогает повысить доходы частных клиник. Но наша главная цель — иная. Мы работаем над созданием универсальных автоматизированных интеллектуальных программ.

— Каких именно?

— Мы хотим создать самоорганизующиеся нейроактивные компьютерные системы. Иными словами, мы выращиваем мозги из афто-аспро, Найджел.

— Лондонско-камерунский коллектив программистов убедил наше руководство, что их новые разработки на базе афто-аспро способны справляться с покупкой и продажей акций без участия человека, — мрачно вставил Остин Сент-Клер. — Эти ребята собираются соединить свои нейроактивные компьютерные системы с нашей финансовой сетью и разогнать последних брокеров.

— Что-что?! — Финчли так и подскочил.

Все четверо программистов поглядели на него и улыбнулись.

— Мы используем силу самого капитализма, чтобы сломать ему хребет, — сказала Миранда. — Капитализм поощряет конкуренцию и культ успеха — так мне когда-то говорили… — Она усмехнулась. — Но чтобы быть конкурентоспособным, нужно иметь лучший товар. Когда мы установим нашу систему в вашем торговом зале, другие фирмы увидят, как она хороша, и приобретут себе такую же. Мы будем вылизывать, отлаживать, совершенствовать программу до тех пор, пока ее уже нельзя будет улучшить. В конце концов наступит момент, когда у всех брокерских фирм будут абсолютно идентичные системы, сражающиеся между собой на одной и той же территории. Как ты понимаешь, выиграть в такой ситуации просто невозможно. Мы уравняем вас, Найджел, сотрем всякие различия между фирмами, между отдельными брокерами. Вы перестанете существовать, и это позволит рыночным отношениям развиваться свободно и без помех.

— Банки и миллиардеры!.. — прошептал он.

— Ты все правильно понял, товарищ. Но прежде чем нанести решающий удар, наша группа намерена предложить тебе последний недельный контракт. Ты всегда утверждал, Найдж, что ты — самый лучший, вот и докажи это. Чтобы работать эффективно, нашим самоорганизующимся нейроактивным системам необходимо досконально изучить механизм функционирования фондового рынка со всеми нюансами; кто же, как не ты, сумеет преподать им первые уроки, на основе которых наш мозг создаст собственные базовые программы? На протяжении недели ты будешь работать, как работал, а нейроактивная система начнет наблюдать за всеми твоими операциями и сделками. По истечении этого срока все управление перейдет к нашей системе, а ты отправишься на пенсию… или куда пожелаешь. Но сначала нам нужно узнать строй твоих мыслей, поэтому мы заплатим весьма щедро.

— Вам важно знать строй моих мыслей? — тупо переспросил он.

— Да. Ведь, кроме этого, ты больше ничего не можешь продать. Строй мыслей, интуицию, вдохновение — называй, как хочешь.

— Но что будет со мной? — вскричал Финчли. — Что будет со мной потом?!

— Постарайся научиться зарабатывать себе на жизнь, — ответила Миранда. — Лично я желаю тебе удачи, Найдж. Много, очень много удачи…

Перевел с английского Владимир ГРИШЕЧКИН

ВИДЕОДРОМ

КОСМИЧЕСКАЯ ОДИССЕЯ ПАВЛА КЛУШАНЦЕВА

В кино и в научно-популярной литературе космос вообще и популяризация космических полетов в частности оставались для него главными темами. И, конечно же, фантастика. Павел Клушанцев — один из немногих отечественных режиссеров, за которым на Западе закрепилась репутация именно режиссера-фантаста. В прошлом году исполнилось 40 лет самой известной его НФ-картине «Планета бурь».

В самом деле, немного в нашем кино найдется режиссеров, чье творчество столь тесно связано с развитием научно-фантастической тематики. Подавляющее большинство лент Павла Клушанцева посвящено НФ. Он первым попытался совместить два киножанра — научно-популярное кино и научную фантастику. В результате появилось принципиально новое направление — НФ-киноочерк (или популярно-фантастический фильм), — к сожалению, так и не нашедшее в нашем кинематографе последователей.

Стенли Кубрик и Джордж Лукас называли Клушанцева своим «крестным отцом» и учителем, на его фильмах постигали операторское мастерство многие зарубежные мастера, а известный специалист в области экранных трюков и кинокритик, лауреат «Оскара» Р. Скотак специально приезжал в Россию, чтобы расспросить Клушанцева о секретах его уникальных съемок. «За 40 лет американские специалисты так и не смогли разгадать их» — сетовал журнал «Американский кинооператор», в 1996 году посвятивший 85-летию нашего режиссера целых два выпуска.

Впору бы гордиться… Но, как часто случается, на родине заслуги Павла Клушанцева остались неоцененными. Вспоминается известный эпизод с приездом в Россию Джорджа Лукаса. Когда прославленный создатель «Звездных войн» заявил, что мечтает познакомиться с маэстро Клушанцевым, функционеры от кино лишь недоуменно пожали плечами: «А кто это?»

Окончив в 1930 году операторский факультет Ленинградского фототехникума, Павел Владимирович Клушанцев попал по распределению на киностудию «Белгоскино», где почти четыре года работал оператором, но в 1934 году перешел на «Ленфильм». Здесь он освоил еще одну профессию — режиссера-постановщика. И если режиссерский дебют — художественный фильм «Семь барьеров» (1935) — ничем не примечателен, вторую картину — «Неустрашимые» (1937) — необходимо упомянуть хотя бы потому, что она являет собой типичный образец так называемой «оборонной фантастики», генерального направления советского кинематографа конца 30-х. Так или иначе, это была первая ступенька к фантастике научной. Вторая была преодолена в том же году, когда на «Ленфильме» Клушанцев организовал цех комбинированных съемок (позже он перекочевал на «Леннаучфильм»). Здесь-то небольшая команда единомышленников и начала освоение «фирменных клушанцевских» кинотрюков, позже реализовавшихся в его научно-популярных и научно-фантастических лентах. А «патентов» на счету Клушанцева немало — взять хотя бы разработанный в 1948 году совместно с оператором А. Лаврентьевым люминесцентный метод комбинированной съемки, широко используемый как раз в кинофантастике.

В те же годы молодой, но уже маститый оператор «Ленфильма», впечатленный трудами Циолковского, увлекся наукой и, в особенности, идеями межпланетных путешествий, что и привело его в научно-популярное кино и НФ. Уже после войны Павел Клушанцев поставил более 100 научно-популярных фильмов и сюжетов, написал около 10 детских научно-популярных книг (самые известные — «Станция Луна» и «К другим планетам»). Почти все они были посвящены загадкам космоса, перспективам освоения космического пространства и планет человеком.

Реализоваться многим идеям помешала война. Тут уж нужны были не научно-популярные, а военно-учебные фильмы — их оператор и режиссер Клушанцев снимал на киностудии «Сибтехфильм».

По окончании войны он стал оператором и режиссером-постановщиком на Ленинградской киностудии научно-популярных фильмов. Именно здесь по-настоящему раскрылся талант Клушанцева — кудесника камеры и монтажа, стремительно завоевавшего репутацию одного из лучших, многократно премированных постановщиков отечественного научно-популярного кино. Первые же два фильма в этом жанре — «Полярное сияние» (1946) и особенно «Метеориты» (1947) — привлекали внимание не только занимательностью научного сюжета, но, в первую очередь, мастерством комбинированной съемки. Метеоритный дождь, например, или северное сияние выглядели весьма достоверно и отнюдь не «мультипликационно». Для своего времени в технико-постановочном плане это было делом невиданным.

Лента «Вселенная» (1951), созданная совместно с Н. Лещенко, стала своеобразным синтезом учебно-познавательного рассказа о строении Солнечной системы с увлекательным повествованием о прошлом, настоящем и будущем Вселенной, сопровождаемым чудесным изобразительным рядом. Кстати, соавтор сценария А. Сазонов через несколько лет написал сценарий НФ-фильма «Небо зовет» (1959), того самого, который Ф. Коппола в 1965 году перемонтировал и выпустил под названием «Битва за Солнце». «Вселенная» имела успех и принесла авторам премию VII МКФ в Карловых Варах (1952) и в том же году диплом IV МКФ в Париже.

Но даже во «Вселенной» Клушанцев пытался соответствовать канонам жанра, осторожно, строго порционно вводя элемент еще не фантастики, а фантазии. Фантастика же в чистом виде появилась в 1957 году, когда одновременно со стартом первого спутника на экраны вышел ставший знаковым фильм «Дорога к звездам». Клушанцев наконец нашел свой фирменный стиль: документальный научпоп плюс научная фантастика.

Первая часть картины рассказывает о К. Э. Циолковском, об истории развития ракетной техники и дальнейших перспективах космонавтики. Вторая же часть — научно-фантастическое игровое кино, фантазия на тему «Как будет происходить освоение человеком Ближнего и Дальнего Космоса». Фильм был высоко оценен и получил премии I ВКФ (Москва) и I МКФ научных и технических фильмов в Белграде (1958). «Дорога к звездам» имела большой успех не только в СССР, но и на Западе, ее закупили в США, где она была показана по CBS в рамках сериала «20 век». Увидел эту картину и Стенли Кубрик. Восхищенный мастерством русского режиссера, он применил в «Космической одиссее» именно клушанцевский «эффект невесомости». Много позже в одном из интервью Кубрик заявил, что без «Дороги к звездам» не было бы и «Космической одиссеи».

Тогда же у режиссера родилась идея поставить исключительно игровую НФ-ленту об экспедиции на Луну. В 1959 году Клушанцев подал заявку, и проект был утвержден и поставлен в план «Леннаучфильма». В основу была положена повесть А. Казанцева «Планета бурь» (он стал и соавтором сценария), а герои фильма вместо Луны отправились осваивать Венеру — кстати, впервые в истории кинофантастики.

Картину сняли, но один курьезный случай едва не задержал ее выход на большой экран. На генеральном просмотре министр культуры Е. А. Фурцева потребовала вырезать из фильма эпизод, где героиня, оставшись одна на орбите и полагая, что разведэкспедиция погибла, плачет. Мотивировка министра была убийственной: «Советская женщина-космонавт не может плакать!» По счастью, кому-то все-таки удалось убедить Фурцеву в том, что элемент человечности не навредит гранитному образу советских покорителей космоса, и фрагмент был спасен.

Фильм «Планета бурь» вышел на большой экран в 1961 году (Клушанцев удачно «подгадал» очередную веху космонавтики) и тут же завоевал сердца зрителей — появление картины счастливо совпало с полетом Гагарина и повальной увлеченностью мира космонавтикой. Покорение планет виделось не за горами, и Клушанцев предложил зрителю познавательную и увлекательную картинку: как это может происходить в недалеком будущем. Дело в том, что фильмов, в которых космический полет на другую планету был бы показан более или менее «научно», у нас почти не существовало. «Космический рейс» (1936), «Я был спутником Солнца» (1959) и «Небо зовет» (1959) — вот и все. Собственно, этими лентами (включая эксцентрическую «Аэлиту») вообще ограничивается список космической кинофантастики 1920—1960-х годов.

Объективности ради нужно сказать, что «Планета бурь» не была лишена многих серьезных недостатков. Прежде всего это касается шаблонных, лишенных какой бы то ни было психологической индивидуальности героев, которые изъясняются с таким комсомольским пафосом, что трудно сдержать снисходительную улыбку. Несколько смягчает эффект игра хороших актеров — В. Емельянова, Г. Жженова.

Впрочем, все недостатки с лихвой окупались героико-исследовательской романтикой и динамичностью действия — есть здесь и погибшая экспедиция, и загадка древней венерианской цивилизации, и плотоядный цветок, едва не сожравший одного из участников экспедиции, и сражение с ящероподобными аборигенами, и свихнувшийся робот «Железный Джон» — объект зависти голливудских кинематографистов (в фильме действительно играет самый настоящий шарнирный робот — такого даже в американских лентах 40—60-х годов не встретишь!). Наконец, весьма впечатляюще и натурально изображены динозавр и гигантский птеродактиль, на удивление достоверно снята сцена извержения венерианско-го вулкана. Визуальный ряд картины нисколько не уступал и даже превосходил голливудские НФ-ленты тех лет.

Говоря современным языком, «Планета бурь», выйдя на большой экран, стала хитом сезона. Солидарны со зрителями оказались западные прокатчики. Фильм был закуплен 28 странами, колоссальный успех он имел в США. В 1968 году Питер Богданович «поставил» фильм «Путешествие на планету доисторических женщин». Глагол «поставил» заключен в кавычки не случайно — «Путешествие…» оказалось перемонтированной «Планетой бурь», а говоря проще — плагиатом.

Много позже, в 1996 году, уже упоминавшийся журнал «Американский кинооператор» с вызывающей уважение самокритичностью заметил: «К сожалению, из многих его (Клушанцева. — Е.Х.) фильмов в США показывались лишь перемонтированные отрывки, включенные в посредственные американские фантастические фильмы многих режиссеров, и даже раннего Фрэнсиса Копполы». О том, что в Штатах до сих пор помнят фильм советского режиссера, свидетельствует и недавняя лента «Красная планета». Даже зарубежная критика отметила сюжетное сходство с «Планетой бурь», вплоть до прямых заимствований.

Однако пресса ругала картину нещадно. После шквального огня критики, обрушившегося на «Планету бурь», Павел Клушанцев зарекся снимать сугубо игровые фильмы и вернулся в лоно любимого научпопа. Но фантастика на этом не закончилась. Спустя несколько лет он поставил блистательные популярно-фантастические фильмы «Луна» (1965) и «Марс» (1968), завершив «планетарную трилогию». Первая лента в 1966 году получила Золотую печать города Триеста на IV МКФ фантастических фильмов. Драматургия «Луны» выстроена по фирменному рецепту Клушанцева: в первой части — собственно науч-но-популярной — сообщается о последних на тот момент достижениях ученых в области исследования Луны, ученые делятся гипотезами относительно происхождения лунных морей, температуры лунной поверхности и т. д. Вторая и третья части — научная фантастика.

По этой же схеме выстроен и сюжет «Марса», где режиссер блестяще воссоздал «природную среду» самой загадочной планеты Солнечной системы. Семь фрагментов, где строгие научные данные сочетаются с игровой научной фантастикой, рассказывают о физических условиях на красной планете, возможности жизни на ней, «каналах» и «морях» Марса, гипотетических формах растительности. Разумеется, режиссер не упустил возможности пофантазировать и на тему освоения планеты в недалеком будущем.

В 1970 году Павлу Владимировичу Клушанцеву присвоили звание Заслуженного деятеля искусств РСФСР, он продолжал снимать замечательные научно-популярные фильмы о загадках Вселенной и Земли, но процент фантастического допущения стал в них уже почти неразличим, что, однако, не снизило их несомненных достоинств. В 1980-е, когда он ушел из кино, о нем как-то сразу забыли. Знаменитый во всем мире режиссер и оператор, признанный мастер спецэффектов почти полностью ослеп и ютился с женой в коммунальной квартире. Всеми забытый, он умер в 1999 году. Только недавно его ученики с «Леннаучфильма» напомнили зрителю о Мастере, когда в 2000 году к 90-летию режиссера был выпущен фильм-посвящение «Павел Клушанцев — к звездам» (реж. А. Ткаля).

Евгений ХАРИТОНОВ

________________________________________________________________________

ПАВЕЛ КЛУШАНЦЕВ: ФИЛЬМОГРАФИЯ ФАНТАСТИКИ

1937— «Неустрашимые»

1951— «Вселенная»

1957— «Дорога к звездам»

1961— «Планета бурь»

1965— «Луна»

1968— «Марс»

ХРАНИТЕЛИ ОТПРАВЛЯЮТСЯ В ДОРОГУ

2001 год прошел для мира фантастики под знаком ожидания не какого-нибудь очередного «Терминатора», не римейка «Планеты обезьян» и не шумного коммерческого хита вроде «Гарри Поттера», а толкинского «Властелина Колец».

Не знаю, как другие любители фантастики, но лично я никогда еще так не ждал декабрьской премьеры фильма, страсти вокруг которого кипели уже год с лишним. И никогда так не тревожился по поводу возможного разочарования.

Даже когда Лукас объявил, что возвращается к своей киносаге о звездных войнах, ожидания не были столь завышенными. Потому что отличие его новой трилогии от трилогии австралийского режиссера Питера Джексона — прежде всего, говоря математическим языком, в разнопорядковости литературных первоисточников. Лукас снимал очередную серию «Звездных войн» по… Лукасу же. Джексон брался за литературную классику XX века — своего рода «Войну и мир», только действие происходит в сказочном мире Средиземья.

Риск был велик. Начать хотя бы с того, что втиснуть три толстенных тома, миллионы слов, в пусть даже шесть-семь часов экранного времени (если брать все три серии) — задача, на первый взгляд, абсолютно неподъемная.

Но обнаружились проблемы и посерьезнее.

Первая состояла в том, что жанр фэнтези намного консервативнее научной фантастики. В НФ еще можно придумать что-то оригинальное, вместо того чтобы «в лоб» переносить написанное на экран. Читатель фэнтези подобных экспериментов откровенно не одобряет.

С другой стороны, и у творчества самого Толкина имеется шумная армия фанатов, которые знают книги профессора назубок — хотя порой выискивают в них то, чего он отродясь не писал. Ясное дело, эта публика в точности представляет, что должно быть на экране, и, допусти режиссер хоть какую-то отсебятину, — накинется что твои летучие Назгулы!

И наконец, третье. Можно выразить это в виде категорического императива, разделяемого многими: «Толкин — не для толкинистов!». Или мягче: «Толкин не только для толкинистов». Вот уже полвека произведением английского профессора зачитывается интеллигентная аудитория, находя в книгах оксфордского профессора много полезного, интересного, а главное, требующего самостоятельного осмысления.

Режиссер стоял перед сложным выбором: для кого снимать картину? Для всей массы поклонников фэнтези — иначе говоря, сознательно делать кассовый блокбастер? Исключительно для фанатов Толкина — таким образом, заведомо сужая зрительскую аудиторию? Или для «просто» интеллигентного читателя — и в этом случае рискуя не привлечь почти никого?

Оставался, правда, четвертый вариант: сделать фильм одновременно для всех. Испечь эдакий многослойный пирог, в котором каждый найдет, чем полакомиться. В конце концов, самому Толкину это ведь удалось, не так ли?

Мне кажется, Питер Джексон из всех вариантов выбрал именно четвертый, самый неблагодарный. Азартно поставил на «зеро» — и, кажется, не прогадал. Два раза «кажется» — потому что пока мы познакомились лишь с первой картиной беспрецедентной по размаху и масштабам кинотрилогии.

Никто не станет спорить, что Дж. Р. Р. Толкин стал родоначальником и главным «тягачом» такого жанра, как современная фэнтези. Также бесспорно, что его трилогия относится к основной коммерческой массе, выбрасываемой на рынок под этим ярлыком, примерно так же, как криминальная история убийства питерской старухи-процентщицы студентом Раскольниковым — к каким-нибудь «Ментам» или Каменской.

Рад был убедиться (по крайней мере, по самым свежим впечатлениям от фильма), что Питер Джексон это прекрасно понимает.

Любопытны первые отзывы в американской прессе. Не в фэнзинах, не в Сети — а в журналах «вообще». Где рецензенты не только не относят себя к фанатам Толкина, но и не стесняются открыто заявлять, что вообще его не читали!

Приведу только одну цитату — из журнала «Entertainment Weekly»: «Первым делом я должна заявить во всеуслышанье, — начинает рецензентка, — что не читала фантастическую серию английского ученого Толкина «Властелин Колец», которая считается классикой современной литературы. После этого мне остается столь же громогласно и откровенно заявить, что фильм под названием «Властелин Колец: Братство Кольца», который мне довелось посмотреть, завораживает и потрясает. Это великая картина, триумфальная картина, настоящее произведение искусства, доставляющее радость и убеждающее в своей правоте… Фильм вознаградит всех зрителей, как толкинских адептов, так и тех, кто только познакомится с этой историей, высшей наградой, которую можно придумать: это настоящее кино — мудрое и высокохудожественное, демонстрация бережного отношения к литературному оригиналу, но не слепого религиозного благоговения перед ним».

Первое, в чем стоит отдать должное Джексону, — это выбор натуры для съемок. Они велись, в основном, на родине режиссера — в Новой Зеландии, где природа столь разнообразна и сказочна, что зритель поверит в это фантастическое Средиземье без дополнительного компьютерного «грима». В прессе уже промелькнуло забавное сообщение, что специально построенные норы Хоббитона после окончания съемок за большие деньги раскуплены и арендованы фанатами Толкина. И это только начало: могу держать пари, что вскоре в Новую Зеландию, с легкой руки Джексона, ринется орда режиссеров в поисках фантастической натуры.

Хотя и с компьютерными спецэффектами, если судить по первой серии (главное-то, видимо, ждет нас в заключительном фильме трилогии), у Джексона — полный порядок. Если Ридли Скотт в «Гладиаторе» смог «клонировать» до 50 тысяч виртуальных статистов, то австралийский режиссер с помощью новейшей программы Massive, о которой уже гуляют легенды, довел это число до 200 тысяч. Я, разумеется, не считал, но сцена топающей по равнине — до самого горизонта, — одетой в доспехи орды впечатлит и фанатов, и неофитов.

Впрочем, в том, что современная кинотехника позволяет создать любой фантастический мир, какой только душа пожелает, сегодня не сомневается никто. Сложнее другое: донести с экрана до зрителя что-то еще, кроме умопомрачительного антуража. Мысли, чувства, драматургию, — словом, все, до чего в современном фантастическом кино, как правило, «руки не доходят». И режиссерам это неинтересно, и у зрителя, завороженного виртуальными «стрелялками» и «бродилками», времени не остается.

Как мне показалось, Джексон постарался, чтобы второе на экране не забило первое. И для начала с особой тщательностью подошел к отбору актеров. Хотя они и говорят с экрана подчеркнуто высокопарным шекспировским «штилем» (что вполне могло бы угробить картину, превратить ее в театрализованную скучищу), но глаза всех без исключения горят неподдельным блеском. Актеры проживают на экране свои сказочные жизни, а не играют их, и в результате действие затягивает, завораживает даже тех, кто полагает, что давно уже вышел из детского возраста.

Все-таки здорово, что за экранизацию Толкина взялся режиссер-неамериканец. Я бы поостерегся называть австралийца, родившегося в Новой Зеландии, представителем «европейского кино», но и самобытное австралийское, это подтвердит любой образованный кинокритик, сегодня котируется достаточно высоко. Во всяком случае, штампованных и абсолютно стерильных голливудских амплуа-масок, изрекающих политкорректные банальности, в фильме Питера Джексона вроде бы не предвидится.

Живы и симпатичны хоббиты во главе с Фродо (Элайя Вуд), прекрасна, как и положено королеве эльфов, Лив Тайлер в роли Галадриэли; убедителен и величав Гэндальф в исполнении сэра Йэна Мак-Келлена. Кстати, пока бушевал ажиотаж вокруг окончательного выбора актера на роль Гандальфа, ее упорно прочили другому сэру — Коннери.

Конечно, подводить итог кинополотну Джексона после знакомства с его первой третью преждевременно. Но уже можно сделать вывод, что ожиданий многих (рецензента, во всяком случае) Питер Джексон не обманул.

В том, что его герои одолеют в финале злого волшебника Саурона, никто из читавших Толкина не сомневался и ранее. В том, что картина не ограничится масштабными битвами, а герои вместе со зрителями задумаются над зловещим искусом Абсолютной Власти и уничтожат ее источник, — теперь, после просмотра первой картины, не сомневаюсь и я. То, что мы полюбим кого-то из героев и вместе с ними будем переживать их драмы, также весьма вероятно.

Кажется, в картине Джексона боевая обстановка разворачивается таким образом, что киноискусство серьезно теснит коммерческий блокбастер. Пока теснит — битва еще не закончена.

А в заключение — еще одна цитата, на сей раз из солидного журнала «Newsweek». Слово рецензенту Дэвиду Ансену: «Фильм удался. Он наполнен подлинными страстями, подлинными чувствами и подлинными ужасами; но кроме того, в нем присутствует очень тонкое и глубокое понимание Зла с большой буквы, чего почти не встретишь в других картинах с волшебниками, невероятными чудесами и страшилками. Фильм Джексона — яростный, воспламеняющий. Режиссер многим рисковал, но в результате добился своего: смог пронести свою искренность и жар своего сердца через всю картину — не обращая внимания на то, что руки его по локоть забрызганы дорожной грязью и кровью».

Вот ведь как. Даже не верится, что это пишет американский рецензент. Хотя после трагического сентября они здорово изменились — американцы. Или картина так проняла, не знаю.

Но, независимо от того, как фильм примут зрители и критики, невиданные ажиотаж и рекламная раскрутка ему гарантированы, и режиссер смело, без оглядок на рецензентов, может монтировать вторую серию. Дело в том, что в отличие, скажем, от Лукасовской киносаги, «Властелин Колец» снимался в режиме «back-to-back», т. е. за первой серией сразу последовали вторая и третья, и теперь режиссеру остается в основном только монтаж. Но даже и после Рождества 2004 года, когда, согласно планам, на экраны выйдет третий, заключительный, фильм, история с кинотолкинианой на том вряд ли закончится.

Как пелось в популярном шлягере моей молодости: «…у кольца начала нет и нет конца».

Вл. ГАКОВ

РЕЦЕНЗИИ

ПАРОЛЬ «РЫБА-МЕЧ»

(SWORDFISH)

Производство компании Warner Bros., 2001.

Режиссер Доминик Сена.

В ролях: Джон Траволта, Холли Берри, Хью Джекман.

1 ч. 39 мин.

________________________________________________________________________

В мире развитых технологий не всегда поймешь, где кончается хакер и начинается террорист. В фильме «Пароль «Рыба-меч» ситуация обнажена до предела.

Итак, суперхакер Стэнли Джобсон попадает в лапы подозрительного субъекта. Габриэль Шир — личность весьма странная, до конца фильма так и не разберешь, кто он: террорист, суперагент под личиной террориста, супертеррорист под личиной суперагента… Одним словом — темная лошадка.

Впрочем, и сам хакер Стэн не ангел. Получил срок за компьютерный взлом, лишен права встречи с дочкой после развода… На этот крючок его и ловят, пообещав много денег, с помощью которых он наймет лучших адвокатов и вернет дочь.

Стэну все нипочем — за минуту он может взломать базу данных Пентагона, причем в это время его всячески ублажает роскошная блондинка. Задача, которую перед ним ставит злодей (или незлодей?) Габриэль — снять девять миллиардов со счетов одного банка. И тут выясняется, что у Стэна есть паранормальные способности, позволяющие ему легко обходить любую защиту, а самые сложные криптографические системы щелкать, как семечки. Это единственное, что может объяснить его успехи, потому что сцены, где он лихорадочно барабанит по клавишам, самые неубедительные.

В картине хватает эффектных эпизодов, набор штампов выстроен вполне профессионально, темп событий не позволяет задуматься о смысле и логике происходящего.

Тем не менее посмотреть фильм стоит. Снятый до событий 11 сентября (а сцена с автобусом, влетающим в окна небоскреба, живо о них напоминает), он содержит в себе некое послание. Четко и ясно говорится — времена политкорректности закончились, теперь Америка будет мочить в сортире всех, кого она сочтет своими врагами, и везде, где сочтет нужным.

События наших дней лишь укрепляют в этом мнении.

Константин ДАУРОВ

ШЕСТОЙ ЭЛЕМЕНТ

(2001: A SPACE TRAVESTY)

Производство компаний Helkon Media AG (Германия), Equinox Films (Канада) и Columbia TriStar (США), 2000.

Режиссер Алан А. Гольдстайн.

В ролях: Лесли Нильсен, Александра Камп-Гроневальд, Петер Иган, Дэмьен Массон и др.

1 ч. 40 мин.

________________________________________________________________________

Существует не слишком много актеров с настолько сложившимся амплуа, что достаточно одного упоминания имени в титрах — и жанр фильма сразу становится ясен. Таким артистом является Лесли Нильсен. Уже в пожилом возрасте, снявшись в нескольких пародиях («Голый пистолет», «Аэроплан» и т. д.), он навсегда застолбил за собой имидж пародийного комика. И теперь его участие в фильме являет собой некий «брэнд», знак качества комедии. Однако не всегда это качество — высшее.

В конце 2001 года на российский экран вышла немецко-канадско-американская копродукция под названием «Шестой элемент». Видимо, наши прокатчики (кстати, тоже поучаствовавшие в производстве фильма) решили, что настоящий перевод названия картины «2001: космическая пародия» отпугнет российского зрителя. И заложенные создателями ассоциации с классическим фильмом Кубрика будут менее понятны, чем отсылки к картине Бессона. Хотя, честно говоря, эпизодов, прямо пародирующих «Пятый элемент», в фильме практически нет.

Это, как уже понятно, пародия. Причем пародия широкомасштабная, обыгрывающая не какой-то конкретный фильм, а целую обойму модных блокбастеров. Лесли Нильсен играет полицейского, отправляющегося на лунную базу с целью раскрыть планы злоумышленников, людей и Чужих, решивших заменить американского президента (очень похожего на Клинтона) его же клоном, дабы клон открыл пришельцам вход на Землю. Как во всех пародиях такого рода, действие представляет собой набор гэгов, в каждом из которых есть намек на какой-нибудь фильм или известную личность. Увы, почти все это не смешно. Совсем. Вторая попытка Нильсена сыграть в пародии на научную фантастику потерпела фиаско. Как, впрочем, и первая («Голый космос»). Видимо, потому, что к брэндовому актеру надо бы еще попробовать приложить и хорошего режиссера. И сценариста.

Тимофей ОЗЕРОВ

ОЧЕНЬ СТРАШНОЕ КИНО 2

(SCARY MOVIE 2)

Производство компаний Dimension Films и Wayans Bros. Entertainment, 2001.

Сценарий: Марлон Вэйанс, Шон Вэйанс.

Режиссер Кинан Айвори Вэйанс.

В ролях: Анна Фарис, Марлон Вэйанс, Шон Вэйанс и др.

1 ч. 23 мин.

________________________________________________________________________

Это тоже пародия. Тоже набор гэгов. Также в каждом из эпизодов можно углядеть знакомое. Но юмор здесь совсем другого плана. Более жесткий, если можно так сказать о юморе. Эту комедию даже черной не назовешь. Возникает впечатление, что создатели фильма умышленно пошли на разрушение любых этических и эстетических рамок, границ и условностей. И, как и в первом фильме («Очень страшное кино», см. рецензию в «Если» № 5,2001), даже чрезвычайное обилие физиологических шуток не выглядит пошлым. Как ни странно. Ибо чересчур пошлое смотрится уже просто смешным и нелепым. Этакий примитив, лубок от юмора, но со вторым слоем.

Безусловно, братьев Вэйанс побудил создать продолжение успех первого фильма. Чувствуется, что продюсирование сиквела велось уже на ином финансовом уровне — например, в эпизодических ролях здесь снялись такие голливудские звезды, как Джеймс Вудс и Тим Кэрри. Да и уровень спецэффектов впечатляет.

Безумный профессор колледжа, в котором учатся оставшиеся в живых герои первого фильма, решает произвести жестокий эксперимент, отправив этих студентов в загадочный Адский дом, где происходят трансцендентные события. И пронаблюдать за реакцией потусторонних сил. В результате «Экзорцист» сменяется «Ведьмой из Блэйр», «Ангелы Чарли» дерутся с «Призраком дома на холме», растение из «Маленького магазинчика ужасов» не дает пустить себя на «косяки» и само закуривает героем, поединок на креслах-каталках из «Кошмара на улице Вязов» происходит под замедленно летящими голубями из фильмов Джона By, а главного злодея сбивает автобус из «Пункта назначения»… И так далее. Задача: как можно больше издевательств на единицу времени. Если вы не брезгливы и вам понравился первый фильм (неоднократно показанный на нашем ТВ), можете смело смотреть второй.

Тимофей ОЗЕРОВ

НЕГР ИЗ КАЛИФОРНИИ ПРИ ДВОРЕ КОРОЛЯ ЛЕО

Если бы не потрясающий кассовый успех блокбастеров вроде «Гарри Поттера» и «Властелина колец», фильм «Черный рыцарь» можно было бы считать одной из самых популярных картин начала зимы.

Понятие «негритянское», пардон, «афроамериканское кино» все больше проникает в современный коммерческий кинематограф. Рецепт приготовления этого варева прост: берется известный всем сюжет, сценарий обильно разбавляется своеобразным «черным» юмором, на главную роль приглашается популярный чернокожий комик и, в качестве обязательной приправы, все происходит под рэповый музыкальный ряд. Собственно, из рэпа такие методы и произрастают — все мы неоднократно слышали по радио и видели на MTV смесь негритянской скороговорки и популярной классической музыки. Называется это — ремикс. Ремиксы, как правило, пользуются спросом у публики — срабатывает эффект узнавания. Естественно, что подобная успешная медийная коммерческая схема обладает свойством расползаться по смежным областям шоу-бизнеса. Впрочем, киноримейки изобрели уже очень давно.

Фильм «Черный рыцарь» нельзя назвать римейком. Скорее, это именно ремикс — ибо в картине несметное количество ситуационных штампов. Прародителем сюжетной линии «Черного рыцаря», конечно же, надо считать незабвенный, неоднократно экранизованный роман Марк Твена «Янки из Коннектикута при дворе короля Артура».

Кто только не попадал в гости к легендарному королю! Кстати, чернокожие тоже там побывали, и не так давно: вспомнить только незабвенную Вупи Голдберг в фильме «Рыцарь Камелота» (1998).

Здесь в средние века попадает ее соплеменник Джамал, работник калифорнийского парка развлечений «под старину». Добрые полфильма герой не может догадаться, что попал в прошлое — он думает, что находится на территории парка-конкурента. Тем не менее его природный оптимизм не иссякает, даже когда правда наконец доходит до него, а отсутствие костей в языке становится причиной вовлечения персонажа в дворцовые интриги XIV века. Суть коллизии такова — король Лео при содействии злобного рыцаря сэра Персиваля (значимое имя не так ли?) узурпировал британский трон; свергнутая королева во главе отряда повстанцев желает вернуть власть себе. События несут героя по своим волнам, а природные непосредственность и доброта позволяют разобраться, где тут плохие парни, а где хорошие. Все действия героя предсказуемы, одно клише сменяется другим, хотя порой все это начинает напоминать пародию, и тогда действительно становится смешно. Впрочем, и сама ситуация комична: негр в футболке с 23 номером и типично гарлемскими манерами на фоне средневекового антуража…

Впрочем, создатели фильма не отказали себе в удовольствии вписать в откровенно плоский юмор пародийные моменты. Дабы не отвращать от картины зрителя подготовленного и образованного. Ведь Джамал при слове Империя сразу придумал себе фамилию Скайвокер! А чего стоит сцена казни, где обыгрывается аналогичная сцена как твеновского романа, так и из его экранизации 1949 года (реж. Тэй Гарнет). Вряд ли сценаристы и режиссер видели советский фильм «Иван Васильевич меняет профессию», но наши зрители порадуются, наблюдая, как герой пытается обучить средневековый оркестр современной музыке.

Главную роль в картине исполнил популярный комик Мартин Лоуренс («Дом большой мамочки»). Он же выступил и продюсером фильма. А режиссером стал, снимавший доселе лишь телесериалы (правда, очень много и долго), Гил Джунгер. Бюджет фильма невелик, всего 50 миллионов, однако быстро окупился — лента больше месяца находилась на лидирующих позициях по сборам. В чем секрет такого успеха — сказать сложно. Возможно, все тот же эффект узнавания, возможно, многочисленность афроамериканской аудитории… Кстати, угадайте с одного раза, какой музыке Джамал учил средневековый оркестр?

Дмитрий БАЙКАЛОВ

Пол Ди Филиппо

ПОЖИЗНЕННОЕ ЗАКЛЮЧЕНИЕ

КАЗНЬ

Безымянный преступник, совершивший убийство, пойманный, осужденный, приговоренный и заключенный в камеру смертников, наблюдал, как власти готовятся казнить его заместителя.

Убийца занимал место в ряду кресел, заполненных свидетелями, приглашенными на заседание Государственной администрации неумолимого правосудия. Его не представили присутствующим, когда стражники грубо и с некоторой брезгливостью, подтолкнули его к креслу. Никто не пытался пожать ему руку или познакомиться.

Что же, вполне объяснимо. Тем более, что обмен жизнями, этот законный, а заодно и высокоморальный акт, оставался пока незавершенным.

Но ему было обещано: как только казнь состоится, все изменится.

Обещание, которому он до сих пор не мог поверить.

Почти не уделяя внимания спектаклю, медленно развертывавшемуся перед ним, безымянный мужчина попытался угадать остальных актеров.

Начальника тюрьмы он, разумеется, узнал, как и дюжину членов Совета по ренормализации. Людей, бойко стучавших по клавиатуре ноутбуков, он определил как представителей прессы. В даме и господине, распространявших вокруг холод официоза, он безошибочно признал политиков. И с легкой дрожью воззрился на любопытное трио: двоих мужчин в дорогих костюмах и элегантно одетую женщину. Это, разумеется, доктора. Доктора, которым поручено наблюдать за ним. Неистребимая аура ежеутренних обходов и обследований: казалось, запахи операционной все еще льнут к их безупречно скроенной одежде.

Но основную массу, очевидно, составляли родные и знакомые заместителя, державшиеся со спокойным достоинством. Многие тихо всхлипывали, держась за руки, обнимая друг друга, что странным образом расстраивало безымянного человека. Он поспешно отвел от них глаза, не успев понять даже, сколько их тут, какого они возраста и пола.

И все же он сознавал, что скоро, совсем скоро придется отождествить живые, залитые слезами лица, с фотографиями, которые изучал так много месяцев. Скоро его близость с этими незнакомцами не будет сводиться исключительно к именам и лицам.

Родственников безымянного убийцы в зале не было. Да и к чему? Человек, которым он был когда-то, скоро умрет.

Глаза безымянного, как и всех присутствующих, были сейчас прикованы к противоположному концу комнаты, вернее, к широкому окну с пуленепробиваемым стеклом, где трудились несколько человек, изменяя и регулируя фокус.

Техники закончили проверку механизмов смерти: капельниц, игл, биомониторов и видеокамер. Должно быть, тем, кто оставался невидимым публике, был подан какой-то сигнал, потому что санитары ввезли каталку с заместителем, которого поддерживали специальные поручни из пенопласта. Худой и изможденный, он, однако, пребывал в полном сознании, благодаря болеутоляющим и транквилизаторам. После того как каталку сумели поместить в самый центр паутины из проводов, заместитель нашел в себе силы слегка приподняться на локте, оглядеть публику и со слабой улыбкой махнуть свободной рукой. Именно в это кратчайшее мгновение, перед тем как заместитель рухнул навзничь, изображение умирающего навсегда неумолимо отпечаталось в мозгу убийцы.

Когда все подушки были вновь взбиты и живописно разбросаны по каталке, в правую ладонь заместителя вложили пусковое устройство с проводом-дугой, ведущим к аппарату смерти. К смертнику приблизился священник церкви Гайанских Прагматичных Панденоминационалистов. Нервно одергивая зеленую рясу, он воззрился на собравшихся по другую сторону стекла. Техник нажал кнопку переключателя, и звуки с той стороны барьера: писк приборов, кашель, шарканье и шепот — понеслись из динамиков, такие громкие, что безымянный мужчина невольно поморщился.

Но тут заговорил священник.

— Мы собрались здесь, чтобы стать свидетелями бескорыстной жертвы, которую может принести каждый индивид обществу. И жертва эта, приносимая человеком, лежащим перед нами, куда более велика, нежели скудные дары, как то: кровь или жизненно важные органы. Он готов отдать свое имя и самую личность, чтобы другой мог занять его место, жить и наслаждаться жизнью. Обреченный погибнуть от неизлечимой болезни, он предпочел добровольную смерть, приняв на себя законно, с точки зрения морали и этики, грехи своих сбившихся с пути братьев, чем дал виновным шанс начать новую жизнь. В то же время можно сказать, что требования общественности, жаждущей справедливости и наказания, вполне удовлетворены. Совершено преступление, самое возмутительное преступление, а именно, убийство, но сегодня оно уравновесится смертью его совершившего. Наши законы не попраны, преступник не избежит наказания, и чаши весов не колеблются.

Я больше не стану превозносить находящегося здесь человека. Прошлой ночью в больнице я присутствовал на официальной церемонии прощания, устроенной его любящей семьей и друзьями, и все мы, сидя у его постели и глядя в просветленное лицо, долго с ним беседовали. Трогательное событие, когда радостные воспоминания смягчали скорбь и осушали слезы. Он знает, с какой любовью, благодарностью и почтением относятся к нему окружающие. Поверьте, все необходимые слова уже были сказаны.

Послышались громкие рыдания и всхлипы родных заместителя. Безымянный человек поморщился, провел потной ладонью по пробивающейся на еще недавно выбритом черепе колючей щетине. Ему показалось, что он нащупал шрам, тонкой линией окруживший темя, хотя, по правде сказать, он был уже почти невидим.

— И теперь, — продолжал священник, — человек, лежащий здесь, принимает не только новое имя, но и надевает окровавленные одежды, и берет на себя грехи убийцы, известного, как…

Тут священник пробормотал имя, когда-то принадлежавшее человеку, сидевшему по другую сторону стекла. Любопытно, что знакомые гласные звучали глухо, отстраненно, словно откуда-то издалека. И казались совсем чужими, не имеющими к нему никакого отношения.

— Однако этот груз, — разглагольствовал священник, — не покажется этому благородному человеку слишком обременительным: провидение не оставит его. А теперь помолимся.

Звук отключили. Судя по движению губ, священник читал молитву, склонившись над распростертым человеком. Такое же молчание воцарилось среди присутствующих.

Безымянный убийца прочитал то, что тоже, как он надеялся, было молитвой..

Теперь комната смерти опустела, если не считать заместителя, по-прежнему неподвижно лежавшего на каталке. Осунувшееся лицо оставалось в тени. Зато рука, которой предстояло нажать кнопку пуска, была хорошо видна. Он станет истинным убийцей в самый последний момент, хотя при этом лишит жизни только себя. Вот оно, легкое движение пальца…

Красные глазки индикаторов на правительственных видеокамерах жадно горели, вбирая в себя происходящее. Спустя десять бесконечных минут, во время которых тщательно отмеренные дозы яда циркулировали по кровеносной системе заместителя и дыхание его медленно замирало, тюремный доктор вошел в опечатанное помещение, произвел осмотр и поднял голову. И хотя он забыл включить динамики, все сумели прочитать по губам:

— Он мертв.

Начальник тюрьмы встал и приблизился к безымянному мужчине. Тот в ужасе съежился. Угрюмый чиновник ухитрился выдавить улыбочку перед камерами и протянул руку убийце. Тот машинально ее пожал.

— Мистер Глен Суон, благодарю за участие в процедуре. Мы задержим вас только для выполнения последних формальностей: необходимые подписи и тому подобное. И тогда вы можете покинуть нас. А теперь позвольте представить вас вашей новой семье.

УБИЙСТВО

Воздух в метро был затхлым и жарким, вонял мазутом, электропроводкой, потом, жареной едой, мочой. На платформе оказалось куда больше народа, чем рассчитывал будущий убийца. Он не знал о том, что где-то неподалеку дают новую пьесу, зрители которой после окончания ссыпались в подземку. Подобные события были вне интересов будущего убийцы, и он наверняка растерялся бы, не подслушай оживленного обмена мнениями.

Ему стало не по себе, но, поразмыслив, он все же решил не отказываться от своих планов. К этому его толкали как необходимость, так и гордость своим незаконным ремеслом.

Лихорадочно шарившие глаза наконец отыскали подходящую жертву: пожилую даму в меховой шубе, судорожно сжимавшую театральную сумочку. Похоже, она возвращалась из театра совсем одна.

Он начал продвигаться к ней, вроде бы бесцельно, ленивым шагом, но на самом деле хищно и целеустремленно.

Из туннеля донесся пронзительный свист и рев приближавшегося поезда. Люди стали нетерпеливо перемещаться к краю платформы.

Мужчина встал за спиной ничего не подозревавшей жертвы и осторожно протянул руку к блестящей черной сумочке. Еще мгновение, и она оказалась в его ладони. Резко дернув, он одновременно повернулся. Но сумочка не поддалась. Скрытая от глаз тонкая позолоченная цепочка была обмотана вокруг запястья женщины.

Он снова дернул. Женщина пронзительно взвизгнула. Грабитель схватил ее за запястье, чтобы сорвать сумочку. Жертва отшатнулась. Цепь порвалась, его хватка ослабла, и женщина рухнула вниз, на рельсы.

Преступник попытался было сбежать, но его мгновенно сбили с ног два случайных свидетеля, здоровенные парни, которые принялись обрабатывать его кулаками, чтобы загасить всякую попытку к сопротивлению.

И лишь потому, что его покрытое ссадинами и синяками лицо было вжато в грязный бетон, он не увидел, как стал убийцей — в этот момент колеса поезда раздавили несчастную. Зато он слышал и запомнит навсегда вой бесполезных тормозов, крики толпы и последний, оборвавшийся на немыслимо высокой ноте вопль жертвы.

СОВЕТ

— Думаем, общими усилиями мы с вами сможем добиться успеха, — объявил глава Совета по ренормализации, подняв глаза от ноутбука, на экране которого ползли бесконечные столбцы информации о безымянном мужчине. — Однако все зависит от вашей позиции. Вам придется поработать по-настоящему. Усердно и со всем старанием. Ваша реинтеграция в общество не обойдется без жертв и сложностей. Как по-вашему, сумеете ли вы начать новую жизнь? Только честно, без всяких уверток?

Сидя за длинным полированным столом, напротив членов Совета, убийца пытался скрыть изумление и вполне естественные подозрения, а также не дать нежелательным эмоциям исказить каменное выражение лица. После шести месяцев бесконечных апелляций, вплоть до Верховного суда, заваленного подобными жалобами, в обстоятельствах, когда неминуемая смерть холодно смотрела в лицо, убийца согласился бы на что угодно. И они, разумеется, это знали. Любое, что ему могли предложить, даже пожизненное заключение, все равно лучше крайне неприятной альтернативы. И хотя он весьма смутно представлял себе будущее, все равно оно казалось куда более привлекательным, нежели остаток жизни, проведенный за решеткой.

Но после того, как он произнес все соответствующие слова, которых от него ждали, и Совет начал объяснять подробно, что именно ему предстоит, мужчину посетили некоторые сомнения.

— Первое, что придется сделать, — процедура весьма неприятная. Необходимо вскрыть ваш череп, чтобы вставить этакого крохотного помощника. Кора вашего головного мозга будет покрыта живой массой паранейронов, известных под названием Этических Глиальных Вспомогательных клеток, иначе говоря, ЭГВ, которые также будут иметь разветвленные связи с различными субсистемами в вашем мозгу. У ЭГВ нет своих собственных способностей, никаких эмоциональных и интеллектуальных свойств. Можете считать их просто живым переключателем. У ЭГВ имеется одна-единственная функция.

Они будут управлять агрессивными импульсами вашего мозга. По достижении определенного порога — порога, о приближении которого вас предупредят весьма неприятные физические ощущения — вы просто отключитесь. Потеряете сознание и останетесь в таком состоянии на период от получаса до целого дня, в зависимости от тяжести приступа.

Далее мы желали бы перечислить все то, на что ЭГВ не способны. В большинстве случаев они не смогут помешать вам прибегнуть к самообороне, хотя некоторые инциденты подобного рода вполне могут перейти в агрессивную фазу и задействовать переключатель. Они ни в коем случае не могут ограничить свободу вашей воли. Однако учтите: нападая на кого-то, вы должны помнить о последствиях.

И без того неприветливый голос оратора зазвучал еще суше:

— Поверьте, мы вовсе не намерены превращать вас в какое-то подобие андроида. Вряд ли вы в таком виде будете полезны обществу и планете. ЭГВ ни в коем случае не являются панацеей от всех бед. И никоим образом не предотвратят расчетливого убийства с заранее обдуманным намерением. Они срабатывают только в случае появления спонтанных импульсов ярости и злобы.

Но Совет, основываясь на истории вашей жизни, не считает, что вы способны еще раз совершить поступок, угрожающий чьей-то жизни. Противоядие, которое мы предлагаем, специально предназначено для людей такого типа, как вы. Или того, кем вы были. С помощью ЭГВ вы сможете свободно общаться с окружающими без особого для них риска. Станете вполне безопасным членом общества. Надеюсь, вы поняли, что я имею в виду.

Убийца не мог сосредоточиться ни на чем, кроме неприятного видения: вскрытого черепа и омерзительной студенистой массы, покрывающей мозг. Но потом перед глазами всплыла камера, где он провел месяцы в ожидании возможной казни.

— Д-да, — выдавил он.

— Что же, уже неплохо. Но мы не желаем целиком полагаться на ЭГВ. Это, если так выразиться, последний бастион обороны. Вам придется пройти интенсивный курс психокоррекции. В конце этого срока, если вы, разумеется, проявите готовность к сотрудничеству, можете стать полноправным гражданином.

— И потом меня освободят? Совсем? — выпалил заключенный.

Член Совета слегка улыбнулся.

— Можно сказать и так. Однако свобода не исключает обязанностей по отношению к нашей цивилизации и планете. Вы получите брошюру, в которой все объясняется подробно. На самом деле это очень просто.

Глава Совета ренормализации открыл в компьютере файл с графиком.

— Сейчас посмотрим… Предположим, вы пройдете стандартный шестимесячный курс, и мистер Суон дотянет до этого срока, чтобы стать вашим заместителем… да, думаю можно с уверенностью назначить вашу казнь на начало мая. Ну, как вам?

— Прекрасно. Э-э-э… прекрасно.

БРОШЮРА

Вернувшись в камеру после очередного дня изматывающих, сбивающих с толку (по мнению администрации, наоборот, стимулирующих) занятий, заключенный в сотый раз перечитывал брошюру.

«…основная концепция — это пропорциональная реституция, иначе говоря, восстановление, в сочетании со стабилизацией нарушенных домашних навыков и привычек посредством внедрения отсутствующего элемента человечности.

Предыдущие попытки возвращения бывших преступников в общество чаще всего не удавались именно потому, что не существовало опорной матрицы, способной смягчить резкий переход заключенного из одних условий в другие. Равнодушная система, состоящая из членов комиссии по условно-досрочному освобождению и учреждений для реабилитации бывших заключенных, не могла соперничать с преимуществами, которые предлагает постоянная работа, сочувствующие сослуживцы и поддержка семьи, что и определяет успех перевоспитания.

Очевидно, подобные условия нельзя создать из ничего. И все же, если бывший заключенный просто заполнит пробел в существующей структуре, для его или ее внедрения в общество будет мгновенно предоставлена соответствующая ниша».

Убийца перелистал назад несколько страниц и впился глазами в ту часть, которая больше всего его тревожила.

«Заключенные, ожидающие смертной казни, чаще всего проникаются особенно отчетливой и ясной философией замещения — реституции. Пока они ожидают своей судьбы, их личность деградирует. Своими действиями они лишили себя будущего, своей ниши в планетарной паутине. В своей старой роли они не представляют ценности для общества и планеты, разве что могут служить примером нашей нетерпимости к определенному поведению.

Еще один сегмент общества, как ни иронично это звучит, отражает роль осужденного. Смертельно больные самой природой обречены на безвременную гибель. Невиновные ни в чем, кроме того, что имели несчастье родиться на свет смертными, они, ко всему прочему, еще и должны уйти из этого мира раньше, чем полагалось бы. В большинстве случаев обреченные мужчины и женщины тесно связаны с многочисленными семьями, друзьями, организациями, а иногда являются единственными кормильцами нескольких голодных ртов.

Как своевременно, что безнадежно больной пациент, стремящийся использовать свое право на добровольную эвтаназию (см. решение Верховного суда по делу Кеворкяна против штата Мичиган, 2002 г.), намерен также обеспечить существование своих близких после его или ее ухода и получить своего рода продолжение жизни путем обмена с заключенным, который отказался от своей…»

Заключенный перевернул еще несколько страниц.

«Необходимо всячески попытаться совместить как можно большее количество параметров заключенного и заместителя. Окружение, в которое помещают бывшего преступника, должно быть как можно более комфортным и щадящим, а его или ее семья должны всячески способствовать процессу привыкания.

Проще говоря, заключенный и его заместитель должны обменяться личностями. Для заместителя дорога после этого коротка. Для заключенного — продолжается до естественного конца жизни. Возвращение к прежней личности или прежнему существованию исключается.

Заключенный принимает все моральные и легальные обязанности, долги, привязанности и доходы, короче говоря, все, что перешло к его новой личности. Все государственные и корпоративные базы данных (отпечатки пальцев, фото, подписи, история болезни и т д.), изменяются. После этих действий, государство прекращает всякую слежку за бывшим заключенным. Он становится обычным гражданином.

Как происходит реституция? Путем добровольного согласия бывшего заключенного вести существование заместителя в качестве отца, матери, сына или дочери, кормильца или домохозяйки.

Разумеется, любое незаконное деяние, совершенное новым обладателем личности, является полностью наказуемым в соответствии с существующими законами. Родители, бросившие свои новые семьи, например, подвергаются аресту и стандартному штрафу за оставление без средств существования. Издевательства над супругами и так называемое супружеское изнасилование заслуживают строжайших наказаний…»

Заключенный отложил брошюру и надолго задумался. Снова взял в руки и открыл на последней странице.

«Возможно, многие сочтут, что, раздавая подобные привилегии, государство действует опрометчиво. «Люди не могут быть взаимозаменимы», — скажут другие. Эмоции и чувства невозможно возродить. Каждый индивид уникален, и его нельзя заменить другим по воле правительства. Утилитаризм имеет свои границы, а государство слишком близко подошло к пропасти, пытаясь взять на себя роль Всевышнего.

Однако существует ли альтернатива? И можно ли позволить некоему гражданину погибнуть, зачастую во цвете лет, когда члены скорбящей семьи изнемогают от тоски и страданий, ложась тяжким бременем на плечи государства и его социальных служб? Такое положение неприемлемо ни для государства, ни для его граждан.

Противникам этой теории можно посоветовать рассматривать все происходящее в аспекте брака по расчету».

НОВЫЙ ДОМ

Автомобиль свернул на короткую, заляпанную моторным маслом подъездную дорожку: отрезок бугристого асфальта, чуть длиннее обшарпанной малолитражки с водородным двигателем. На шум никто не вышел. Мистер Глен Суон заглушил мотор, открыл дверцу и ступил на землю.

Дворик величиной с почтовую открытку по щиколотку зарос буйными сорняками. От подъездной дорожки отходила цементная тропинка, вьющаяся до облезшей двери маленького домика, одного из таких же бесчисленных хибар, выстроившихся в ряд по обе стороны улицы. Некий архитектурный клон, размножающийся с ужасающей скоростью. Желтая краска бунгало безнадежно облупилась. Почти поперек тропинки валялся трехколесный пластиковый велосипед. Одно колесо все еще вертелось в воздухе.

Суон неспешно осмотрелся. Чудесное местечко. Куда более приятное, чем все те, где он жил до сих пор.

И уж, бесспорно, гораздо приятнее тюрьмы.

Из раздумий его вывело чье-то легкое движение. Он даже не услышал, как дверца со стороны водителя открылась и закрылась. Не отрывая взгляда от дома, Суон промямлил первое, что пришло в голову:

— Гм… очень мило.

Ответил женский голос, если не бесстрастный, то с определенной долей сдержанности:

— Это дом.

Суон никак не мог придумать, что ответить. По-прежнему оглядывая хижину, он проговорил:

— Простите, что вам пришлось вести машину. Дело в том, что я просто не умею.

Женский голос оставался ровным — ни тени раздражения или сочувствия:

— Не стоит беспокоиться. Скоро научитесь. А пока придется ездить на автобусе. Остановка всего в пяти кварталах.

Последовало долгое молчание. Наконец женщина спросила:

— Хотите войти?

— Да, разумеется. Спасибо.

Женщина вздохнула:

— Вам не за что меня благодарить. Это и ваш дом.

СЫН

Гостиную украшали сельский пейзаж в рамке и пыльный букет искусственных цветов. Обивка дивана и стульев была заметно потерта. На низком столике валялось несколько тихо бормочущих журналов: дешевые батарейки явно садились от старости. Ни одного снимка человека, умершего вместо Суона.

В доме оказалась еще одна женщина, стройная, небольшого роста, с коротко стриженными каштановыми волосами, в зеленых леггинсах и белом свитере.

— Привет, — произнесла незнакомка, изображая легкую улыбку.

— Добро пожаловать домой.

Мысленно перебрав знакомые по фотографиям лица, Суон узнал в женщине Салли, свояченицу.

— Привет… э… Салли, — пробормотал он, протягивая руку. Женщина осторожно пожала ее. Суону неожиданно понравилось, что теперь люди не гнушаются его рукопожатия. Волей-неволей поверишь во все это, в громоздкий сценарий реабилитации, хотя подсознательно он в любую минуту ожидал, что из-под ног выдернут ковер свободы, и он снова окажется в тесной камере.

— Уилл у себя в спальне, — нервно сообщила Салли, обращаясь, в основном, к другой женщине. — Он прекрасно вел себя все утро. Но когда увидел машину…

Ободренный отсутствием проблем и легкостью, с которой совершился переход, радушным приемом женщин, опьяненный воздухом свободы, теплым солнцем позднего дня его казни, вспомнив несколько девизов, усвоенных на уроках прагматики и проповедующих уверенность в себе и прямолинейность, Суон объявил:

— Я пойду к нему.

План дома он изучал на занятиях. Суон, ничего не спрашивая, направился прямо в комнату мальчика.

— Уилл, это я, твой отец, — сказал он, постучав.

Подоспевшие женщины молчали. Из-за двери не доносилось ни звука, кроме легкого шороха.

Суон поднял руку, чтобы снова постучать, но дверь вдруг распахнулась.

Для своих четырех лет Уилл был довольно высок. Суон успел хорошо изучить его лицо по фотографиям. Но теперь оно было скрыто резиновой маской какого-то инопланетного чудища, возможно, из четвертой серии «Звездных войн».

— Теперь ты Глен, — выговорил мальчик. Резина заглушала его голос, так что приходилось прислушиваться. Суон присел на корточки, оказавшись на одном уровне с идиотской физиономией.

— Верно. А ты Уилл.

— Нет, — твердо возразил мальчик. — Уже нет.

ЖЕНА

Их первый ужин в семейном кругу в основном проходил в молчании, если не считать пары-тройки нейтральных реплик, замечаний, и просьб передать то или иное блюдо. Суон жевал без особого аппетита, если не считать единственной банки пива, которую он себе позволил. Не питая особого пристрастия к спиртному, он даже немного растерялся, обнаружив, как ему недоставало этого запаха и вкуса, ощущения общности с окружающими, которое волшебным образом создавал напиток.

Уилла убедили снять маску хотя бы на время ужина. Суон старался почаще улыбаться мальчику. Красивый парнишка, — Суону казалось, что при желании он мог бы найти сходство между ним и тем лицом, которое ежедневно видел в зеркале — отвечал если не злобным, то абсолютно безразличным взглядом.

Но, в основном, все это время Суон украдкой изучал свою жену. Эмма Суон, одновременно польщенная и раздраженная таким вниманием, старалась есть с низко опущенной головой. Сложением и ростом она напоминала свою сестру Салли, но, по мнению Суона, была симпатичнее, с более длинными и светлыми волосами, которые очень ей шли. Хотя движения от неловкости и смущения, были немного неуклюжими, в женщине чувствовалась некая врожденная грация.

Он подумал, что Глен Суон был счастливчиком.

Но теперь Глен Суон — он сам.

Означает ли это, что удача теперь на его стороне?

Когда со стола было убрано (Суон вызвался помочь мыть посуду), Эмма сказала, что Уиллу пора в кровать. Мальчик вышел из спальни в пижамке-комбинезончике. Он снова надел маску, на этот раз — насколько понял Глен — одного из диснеевских персонажей, какого-то принца зверей. Эмма подтолкнула сына к Глену.

— Скажи «спокойной ночи» отцу.

Уилл визгливо прострекотал, подражая своему герою:

— Спокой-ик-ик-ненькой ночи!

Мать и сын направились в спальню. Глен не последовал за ними.

Он слышал, как Эмма читала Уиллу книгу. Потом свет погас, и она появилась на пороге, осторожно прикрывая дверь. Женщина присела на диван и впервые за весь день глянула в глаза мужу, словно привычный ритуал перед сном дал ей силы принять решение.

— Хочешь посмотреть телевизор?

— Конечно, — кивнул Суон, поняв, что таким образом она пытается избежать разговоров. Сейчас, в первую ночь, это было вполне уместно. Но нельзя же смотреть телевизор до конца жизни!

Время шло. Как-то Эмма даже рассмеялась над шуткой комика. Суон втайне наслаждался переливчатыми звуками.

Незадолго до полуночи Эмма выключила телевизор, встала и потянулась.

— Тебе нужно на работу к восьми. Мне тоже.

— Верно, — с готовностью кивнул Глен. — А Уилл?

— Я отвезу его в детский сад по пути в «Уол-Март».^[6]

Похоже, диван был раскладным. Суон огляделся в поисках белья, но следующие слова Эммы все прояснили:

— Когда Глен… когда болезнь совсем его скрутила, я купила отдельные кровати. Так было легче существовать. А теперь… Мы не можем жить, как чужие, сторонясь друг друга. Этот дом слишком мал, так что придется постоянно сталкиваться. Общая ванна, туалет… все такое. Поэтому мы должны вести себя, как добрые соседи по общежитию. Что же до остального… не знаю. Пока еще рано говорить. Ты согласен? Или я несу чушь?

Суон задумчиво свел брови.

— Добрые соседи? Что же, это по мне.

Эмма облегченно вздохнула.

— Значит, договорились? Пойдем спать. Я совершенно вымоталась.

Лежа в темноте, Глен прислушивался к дыханию Эммы, постепенно становившемуся все глуше и размеренней. Только тогда он уверился, что она уснула. Он почти ожидал, что она расплачется, но вдруг сообразил, что слезы давно уже высохли, а последние были пролиты сегодня, в зале смерти.

И, уж конечно, не по нему.

РАБОТА

Его боссом оказался настоящий громила, с непропорционально маленькими, прямо-таки женскими руками. Звали его Тони Юбенкс. Тони был старшим в бригаде из десяти человек, работавших попарно на пяти грузовиках. Обычно он оставался в конторе, выполняя обязанности диспетчера, заполняя бумаги, принимая заказы. Но на время испытательного срока работал рядом с Суоном, действуя не только как партнер, но и как инструктор. Суон понимал: это входит в программу реабилитации. Люди, заботившиеся о его будущем, фигурально говоря, усеяли его путь наставниками и помощниками.

Суон пытался не думать о Тони как о надсмотрщике или тюремщике. К счастью, дружелюбие Тони вскоре сделало напарников почти друзьями.

С остальными сослуживцами дело обстояло не так легко.

Первые несколько недель Суон был так занят, что сумел попросту их игнорировать. Они с Тони тянули кабель. Километры нового кабеля, специально предназначенного для того, чтобы утроить диапазон частоты нового телеканала. Суон так и не понял, каким именно образом^ он никогда не был силен в физике. Да ему это было и ни к чему. Главное — практическая сторона дела. Инструменты, соединительные муфты, ретрансляторы, аппаратура для отладки и так далее. Именно этому он уделял все внимание и гордился тем, что сумел освоить подобные вещи, довольно быстро овладев мастерством.

Да и физический труд ему нравился. Устанавливать столбы в канавах и туннелях, открывать люки смотровых колодцев, водить грузовик — все это живо его интересовало.

В отличие от Тони. Восседая в кабине грузовика с очередной чашкой кофе в руке, он часто говаривал, без особого, впрочем, запала:

— Иисусе, парень, я, похоже, слишком стар для таких разминок. По ночам глаз не смыкаю от боли. Поверишь, все тело ноет, живого места нет. Хорошо еще, что ты быстро все схватываешь! Честное слово, не могу дождаться, когда снова сяду за свой долбаный стол.

На сон самого Суона тяжкий труд производил прямо противоположный эффект. Каждую ночь, после привычного ритуала, состоявшего из ужина, телевизора и короткого безразличного разговора с Эммой, он бросался в постель и мгновенно засыпал.

Часть работы состояла в общении с клиентами. Всего труднее было привыкнуть именно к этому. В офисах и домах ему встречались самые разные люди. Сначала он заикался и вел себя, как слон в посудной лавке. Даже необходимость заполнять бланки сбивала его с толку, так что без помощи Тони не обходилось.

Но со временем он и к этому привык, и в один прекрасный день, к своему удивлению, обнаружил, что с удовольствием ждет очередного, довольно сложного задания, требовавшего частых встреч с хорошенькой заказчицей.

Тони всецело одобрял такую коммуникабельность. Однажды, уходя с работы, он заметил:

— Ты здорово с ней управился, малыш, при том, что она так и норовит придраться к срокам. Я и сам не сумел бы лучше. Смотри, поосторожнее, иначе кончишь тем же, что и я — будешь с утра до вечера торчать в конторе.

Суон просиял, ощутив необычайное доверие к Тони. Достаточное, чтобы назавтра задать давно засевший в мозгу вопрос о его руках. Тони без всякого смущения воздел к небу узкие ладони.

— Эти ласты? Пересадка. Прежние потерял в аварии. На старой работе. Немного небрежно обошелся с промышленным роботом. Ну и оказался одним из первых пациентов. Тогда это называлось трансплантацией. Операция длилась целые сутки, а донор должен был совпадать по черт знает какому числу параметров, словом, куча всякого дерьма, на которое теперь внимания не обращают. Подошли только эти, так что пришлось брать, что дают.

Тони на миг замолчал.

— Она погибла в автокатастрофе, пока я лежал в больнице. Голову расплющило, а руки вот остались целы. Время от времени я встречаюсь с ее родителями.

Суон ничего не ответил. Тони пожал плечами.

— Полагаю, ничего особенного. Теперь лекари могут пересадить все, что угодно.

СЛИЯНИЕ

Это случилось в продолжение следующих восьми месяцев, постепенно, в процессе, который было невозможно ни предсказать, ни спланировать.

Просто сам Суон день за днем, сам того не замечая, врастал в свое новое «я». И не только в собственных глазах, но и в глазах приобретенной семьи.

Метаморфоза произошла под влиянием ежедневно повторяемого действа, воплощения в жизнь белой лжи, диктуемой государством. Бесконечно продолжающееся представление, которое добросовестно играли назначенные жизнью актеры, постепенно претворяло в действительность кем-то сочиненный сценарий. Под давлением постоянной ненавязчивой атаки обыденного и банального, монотонности сотен укоренившихся привычек и действий, необходимости принимать множество мелких повседневных решений реальность постепенно внедрялась в сознание.

Немало помогла и его отчаянная готовность добиться успеха в роли Суона. Эмма, одинокая и несчастная, невольно потянулась к тому, кто мог заполнить образовавшуюся пустоту.

Дорога к слиянию была вымощена вроде бы самыми незначительными событиями.

У Суона почти не было своей одежды, и он, естественно, стал пользоваться костюмами своего предшественника. Они сидели на нем почти идеально: еще одно доказательство, что и об этом позаботился Совет по ренормализации.

Уилл любил лепить для друзей модели из новой глины, снабженной памятью. Суон охотно вызывался помогать ему, что позволило им проводить вместе немало времени.

Салли, его свояченица, преодолев первоначальное замешательство, стала частой гостьей в семье сестры. Они вместе с мужем Салли и ее дочерьми, Мелиндой и Мишель, привыкли ходить в кино, на пляж, посещать парки с аттракционами. Очевидно, сведения о нем, передаваемые другим родственникам, оказались достаточно ободряющими, поэтому ежегодное сборище всей семьи по случаю Дня Труда не пришлось отменять в этот грустный и странный год.

Стоя во дворе, Суон ощущал, как кружится голова от бесчисленных приветствий незнакомых людей, от жары и яркого солнца, от изобилия еды и напитков. К концу дня он заработал высокую оценку Эммы.

— Ты им понравился. И прекрасно вписался.

Эмма.

Она научила его водить машину. Они вместе ездили за продуктами, ходили на собрания в детский сад Уилла, по вечерам смотрели телевизор, сидя на диване, сначала порознь, потом держась за руки, а после и обнявшись.

Но даже спустя год Суон спал в своей кровати, а Эмма — в своей.

ИЗБИЕНИЕ

Вот уже несколько месяцев Суон работал с напарником по имени Чарли Спраул, молчаливым, сдержанным и не слишком дружелюбным. Не то что Тони. Но Суон старался не обострять отношений. Как-то днем в раздевалке, к удивлению Глена, Чарли и двое других техников предложили ему выпить.

Глен согласился.

— Только домой позвоню, — предупредил он.

— Не стоит, — отмахнулся Чарли. — Мы ненадолго.

Они отправились в ту часть города, где Глен никогда не бывал. Бар «Сад» оказался довольно убогим заведением, без единого окна. Мазки светящейся краски на стенах раздражали глаза. Еще не переступив порога, Суон потянул носом. Вонь стояла омерзительная, как в медвежьей берлоге или подземном тоннеле. Почему-то она показалась Глену очень знакомой, будто во сне или кошмаре, и он невольно отшатнулся.

Лишь усилием воли он заставил себя войти.

В зале было жарко, шумно и накурено, собутыльники о чем-то вяло толковали, и Суон, заскучав и не допив второй кружки пива, принялся изобретать предлог для ухода. Но приятели дружно пожелали сыграть в пул. Суон не играл, поэтому решил остаться у стойки и понаблюдать.

Едва его сослуживцы отошли, Суона окружили какие-то незнакомые люди, отгородив от окружающих.

— Эй, мыслитель! — начал один. — Да, ты, парень с яичным белком в башке! Ну, каково это, украсть чью-то жизнь?

Суон ощутил, как над бровями сжалась раскаленная тонкая нить. Он встал, но толпа напирала. Перекладины высокого табурета впивались в икры. Во рту разом пересохло.

— Я не знаю, о чем вы…

— Мы о том парне, который умер вместо…

Мужчина произнес имя, смутно знакомое Суону. Однако его смущение было искренним. Они имели в виду того, кого больше не существовало.

— Не понимаю. Меня зовут Глен Суон…

Мужчина грубо хохотнул:

— Он и в самом деле верит!

— Эй, ты, жареная яичная башка!

Суон попытался растолкать своих мучителей.

— Пустите! Мне это ни к чему!

— Зато вот это вполне подойдет! — воскликнул другой, всаживая ему в солнечное сплетение тяжелый кулак.

Суон скорчился, прижимая руки к животу. На него обрушился град пинков и толчков.

Он пытался позвать на помощь. Но никто не подошел, ни один из его новых «приятелей».

Черная мгла окутала несчастного. Но он был совершенно уверен, что потерял сознание сам, без помощи ЭГВ.

СОМНЕНИЯ

Выйдя из больницы, Суон узнал, что его ждет новая работа. С помощью Тони он получил должность в отделе приема заказчиков, ту самую, которую когда-то сам Тони ему напророчил.

Но к прежнему возврата уже не было.

Кто он?

Самозванец, пытающийся обманом занять место другого человека?

Или тот, кем сделал себя: сначала нехотя, не по собственной воле, потом всерьез, горячо, со страстью и с помощью окружающих?

Эти вопросы терзали его день и ночь. И ответы обычно были самыми мрачными.

Как он мог вообразить, что сумеет легко войти в образ и жизнь другого человека? Он обманщик, мошенник, а остальные делают вид, будто верят ему, любят, принимают за того, кем он притворяется и кем ему никогда не стать.

Даже Эмма?

Даже она.

Эмма в своей холодной постели.

Однажды, когда сомнения стали непереносимыми, Суон предпринял секретное расследование.

То самое, которое через неделю заставило его договориться о встрече назавтра в обеденный час.

РЕШЕНИЕ

Перед уходом на работу Эмма сказала:

— Глен, я понимаю, как трудно тебе было последнее время. Но хочу, чтобы ты знал: я в тебя верю. Твоей вины ни в чем нет. А тех, кто избил тебя, обязательно поймают. Если и нет, они все равно когда-нибудь заплатят. Я уверена в этом.

Суон внутренне съежился, вновь вспомнив гнусную сцену избиения, но ничего не ответил. Даже не усмехнулся наивным понятиям Эммы о добре и зле. Правосудие или месть, скоро он сам будет вершить справедливость. Если он действительно этого хочет и знает, что делать, лучше определиться сразу.

Эмма отчаянно пыталась достучаться до него, словно понимая: сегодня произойдет что-то важное.

— Ты был добр ко мне и Уиллу, Глен. И если я не отвечала тем же, то… лишь потому, что мне требовалось немного больше времени. Все изменится. Нам будет хорошо вместе.

Не дождавшись ответа, Эмма уставилась на судорожно сжатые руки мужа. Когда она подняла лицо, Глен увидел ее мокрые от слез щеки.

— Я… невыносимо потерять тебя во второй раз.

Суон молча ушел.

В полдень он стоял перед обшарпанной дверью в убогом районе города. Никакой вывески, указывающей на то, что здесь помещается докторский кабинет. Да и внутри не наблюдалось никакого соответствующего медицинского реквизита: ни дипломов в рамках, ни жизнерадостной регистраторши, ни пожелтевших от времени журналов, ни страждущих пациентов. Полумрак.

И только один человек. Мужчина, сидевший за письменным столом в кресле с высокой спинкой, повернулся к окну, заслышав шаги, так что Суон не сумел хорошенько его разглядеть. Незнакомец так и остался для него голосом, всего лишь голосом, да и тот был искажен какой-то хитрой электроникой.

— …не несу ответственности за любые побочные эффекты, — говорил незнакомец. — Вся эта штука еще находится на стадии эксперимента. Боюсь, одобрения Управления по контролю за продуктами и лекарствами нам не получить.

Невесело хмыкнув, он пояснил:

— Но вся прелесть в том, что достаточно единственной инъекции. БАМ! Прямо в мозг, и ваш маленький паразитарный дружочек растворяется и погибает. Разумеется, в том случае, если все пойдет, как намечено. И тогда вы совершенно свободны.

Свободен. От чего? И для чего? Если он просто желает убежать от всего, что ему мешает, вовсе необязательно убивать ту штуку, которая живет в его голове. В конце концов, это не поводок и не забор.

Но ЭГВ — это символ.

Он только сейчас осознал всю расчетливую ненавязчивость государственной программы по перевоспитанию. ЭГВ совершенно необязательно выполнять заданную функцию. Они могут быть чем-то вроде обычного невинного обмана, уловки профессионалов. Но даже если и так, они все равно действовали: вечное, постоянное напоминание о заключенном соглашении. Олицетворение сделки, на которую он согласился. Той жизни, что была отдана в обмен на то, чтобы он продолжал существовать, новых связей, в которые он добровольно вступил. Убить эту штуку в его мозгу означает стереть весь прошлый год, начисто оборвать контакт с его теперешним бытием.

Для того, чтобы сконцентрироваться на ненависти и мести. Причинять боль и страдания.

Тошнота подступила к горлу. Неужели это предсмертные судороги заложенной в него программы? Или всего лишь естественная реакция того, кем он был?

Доктор продолжал говорить. Суон попытался сосредоточиться на его словах.

— Не ваша вина…

Перед глазами всплыло заплаканное лицо Эммы.

— Твоей вины ни в чем нет, Глен.

Суон порывисто встал.

— Я все решил.

— Прекрасно! — донесся до него злорадный голос доктора. — А теперь перейдем к главному.

— Верно, — согласился Суон, шагнув к двери.

— Эй, — удивился доктор, — куда это вы?

— Назад. На работу. Домой. К своей жене.

К своей жизни.

Перевела с английского Татьяна ПЕРЦЕВА

Чарлз Стросс

АНТИТЕЛА

Каждый точно помнит, где был и что делал, когда одного из великих мира сего предательски убивают. Ганди, Папа, Тэтчер… если вы достаточно взрослый человек, то наверняка помните, где находились, когда услышали известие: тиккерная лента истории навеки отпечатана в ваших чувствах. Можно убить политика, но его идеи обычно продолжают жить. У них своя собственная судьба. В таком случае, насколько опаснее, например, идеи математиков?

Я по уши погряз в ремонте распотрошенного ПК, проводя операцию на открытом сердце битой сетевой платы, когда впервые распространились новости о «теореме коммивояжера». На другом конце офиса запищал терминал Джона, возвещая о поступившей почте. Минуту спустя забрякала и моя рабочая станция.

— Привет, Джефф! Загружайся!

Я продолжал совать плату обратно в слот. Джон — не самая важная персона в моем списке, чтобы ради него отрываться от дела.

— Кто-то получил доказательство, что NP — полные проблемы заключаются в Р! В comp, risks имеется сообщение: они пытаются использовать это, чтобы найти решение по «теореме коммивояжера» и ее производным. Похоже, что первое апреля в этом году наступило пораньше, верно?

Я поспешно уронил кожух ПК на пол и уселся за рабочую станцию. Очередная гипотеза квадратуры круга, еще одна вспышка войны в математических кругах или что-то посерьезнее?

— Когда пришло сообщение? — окликнул я через перегородку.

Соройя, проходя мимо моей клетушки с чашкой кофе в руках, окинула меня злобным взглядом: громкие голоса в офисах с открытой планировкой не приветствуются.

— Только сейчас, — отозвался Джон.

Я открыл почтовый ящик и сунулся в начало списка. Первой оказалась памятка от руководства относительно необходимости внесения фактора разнообразия в методики обучения. Нет, дальше… администрация собирается закрыть курилки и сделать из нас стопроцентно некурящий коллектив. Хм-м-м… Следующее.

Переадресовка: заголовки, носящие отпечатки сотен мейл-серверов, от Аддис-Абебы до Улан-Батора. До того как появиться в нашем почтовом ящике, письмо пропутешествовало от Тайваня до Рочестера, штат Нью-Йорк, перебралось через океан, разлетелось по всем точкам и оказалось в нашей компании, где его отфутболили всему инженерному и руководящему составу. Насколько мне известно, первым счастливчиком, имевшим удовольствие прочитать его, стал Эрик Канарейка.

Эрик — наше офисное «растение». Все дни проводит, зарывшись в интернет, как золотоискатель в поисках самородков новой информации, а если ему позволить, не отойдет от компьютера и ночью. Можно сказать, целая почтовая служба в одном лице: именно поэтому мне так часто приходится доделывать его задания.

Я пробежал глазами сообщение. Потом прочел еще раз. Моргнул. Подобного рода штуки сильно отдают теорией сюрреальных чисел: такие же аппетитные, как египетская мумия, вымоченная в соусе табаско. Потом я ткнул пальцем в страницу интернета, где находилась теорема.

Нет ответа: сервер отключился.

Кто-то или что-то лезет на сервер с доказательством: должно быть, все, кто уже успел познакомиться с письмом, стебанутые. Я тоже заинтересовался, поэтому перезагрузил компьютер, и на экране появилось кое-что еще.

Куча теорем, выглядит, как эта, только графика какая-то дурацкая…. В моем левом полушарии мозга подозрительно засвербело, и пришлось закусить нижнюю губу, чтобы удержаться от смеха. Правда, я все-таки нажал на распечатку, но ПК высветил очередное «проваливай, я занят».

Я задумчиво дернул себя за бороду, и вместо того чтобы нажать «возврат», нажал «перегрузка» и повторил все заново.

Поганец немного подумал, и на экран начала выползать страница. Не та. Я взглянул на заглавие документа и ошалел:

СТРАНИЦА, НАХОДИВШАЯСЯ НА ЭТОМ МЕСТЕ, БЫЛА УДАЛЕНА.

Пожалуйста, введите свой мейл-адрес, если требуется дальнейшая информация.

Вот это да!

Как только распечатка закончилась, я пошел к фотокопировальному устройству рядом с лабораторией качества и снял копию. Присвоил ей номер, снабдил заметкой «ГЛАЗА ВВЕРХ» на желтом клейком листочке и сунул голову в дверь лаборатории. Как всегда, грязь непролазная и половина клетушек пуста. Никого, кроме компьютеров: рабочие станции деловито жужжат, пьют соки и медитируют над Бог знает какими вопросами. (Собственно говоря, я знал, какими именно: прогоняют системы тестов, непрерывно втискивают смоделированные входные данные в программы, которые мы так тщательно писали в надежде, что они упадут или начнут петь «Боже, храни короля».) Эффективность кодирования была неизменным яблоком раздора между нашими отделами, но война между программистами и лабораторией качества была делом давним и затяжным: каждой стороне, чтобы выжить, необходима другая.

Я отправился искать Амина. Понятно, какого Амина с его докторской степенью в области теории дискретных чисел, ныне тихо вянущего в компании инженеров: еще одна моя канареечка в набитой числами угольной шахте. И нашел его: ноги покоятся на большой туше сервера «Компак» со снятым кожухом, палец лихорадочно выбивает дробь на мыши, глаза не отрываются от огромного монитора. Я прищурился… кажется, что-то смутно знакомое…

— «Землетрясение»? Или «Голгофа»? — осведомился я.

— «Голгофа». Маркетинг застрял на втором этаже.

— Как выглядит сеть?

Он пожал плечами и ткнул в клавишу «пауза».

— Никаких сбоев, потерянных пакетов, словом, все, как полагается, полный порядок. Мы играем уже три дня… Кстати, чем могу помочь?

Я сунул распечатку ему под нос.

— Это кажется тебе приемлемым?

— Погоди чуток.

Он быстро пробежал глазами листок. Подскочил и сделал стойку.

— Ты не звездишь?

— Пришло часа два назад.

— Иисус Малыш Христос, въезжающий в город с полицейским эскортом… — пробормотал он, качая головой. Бредовый побочный эффект вестернизованного исламского воспитания, дурацкая манера употреблять всуе имя пророка другой религии. — Если это правда, могу сообщить не менее трех способов сделать на этом деньги, а затем еще парочку, которые уж точно приведут нас в тюрьму. Ты не пользуешься PGP?^[7]

— К чему столько хлопот? — осведомился я с заколотившимся сердцем. — Мне нечего скрывать.

— Если это правда, — он постучал по бумаге, — тогда каждый алгоритм шифрования, за исключением полученного в последнюю минуту, только сейчас лопнул, как воздушный шар. Конечно, я могу ошибаться, но тот хруст, что ты слышал, был предсмертным воплем всех защищенных коммерческих серверов интернета, подвергшихся жестокой атаке. Тот, кто это сотворил, наверное, завопил от восторга.

Он задумчиво потер усики.

— Ты что-нибудь понимаешь? — настаивал я.

— Приходи минут через пять, тогда получишь ответ.

Я побрел к кофейному автомату, не переставая лихорадочно размышлять на ходу. Мимо сновали люди и, в общем, вели себя так, словно день был совсем обычным. Может, так и есть, но если та бумажонка, что я распечатал, оказалась правдой, целую кучу камней, мирно лежавших до этого на своих местах, враз перевернули, а коли вы один из тех бледных типов, которые живут под землей, то бишь под прикрытием, пора спасаться, и в темпе. Судя по покалыванию в ладонях и громкой трескотне в черепе, творится что-то совершенно необычное. Подтверждение Амина будет просто глазурью на торте, наглядным свидетельством моей мезозойской прозорливости.

Криптография основана на некоторых открытиях в математике, а также определенных операциях, одни из которых гораздо сложнее других. Например, найти обычные простые множители длинного числа, являющегося произведением этих множителей, куда труднее, чем перемножить два множителя.

Некоторые процессы не просто сложны, они решительно невозможны из-за их асимметрии; часто нельзя в заданное время получить детерминистский ответ на возникающие загадки. Взять, например, хотя бы «теорему коммивояжера». Он должен посетить уйму городов, соединенных между собой сетью дорог. Есть ли способ составить наиболее рациональный маршрут, включающий каждый город, чтобы не тратить время на возвращение к уже охваченному визитом месту, и годный для всех городов страны? Стандартно на это дается отрицательный ответ, но тут вылезает компьютер со своими дурацкими предложениями: топология сетей, экспертные системы, комбинации развязок и т. д.

Но главное: есть я и мои люди.

Я вернулся в лабораторию качества. Вид у Амина был как нельзя более задумчивый.

— Что ты думаешь? — с порога спросил я.

Он протянул фотокопию.

— Выглядит неплохо. Я не до конца разобрался, но, по крайней мере, довольно правдоподобно.

— Как это работает?

Амин пожал плечами.

— Ну, перед нами некое топологическое преобразование. Сам знаешь, что NP-неполные проблемы, такие, как «теорема коммивояжера», в основном одинаковы. И все они имеют дело с пересечением кривых. Вопрос в том, как найти правильный порядок выполнения операций. Или как посетить каждую узловую точку на графике в правильном порядке. Так или иначе, эта статья излагает метод перевода подобных проблем в более простую форму. Автор использует новую теорему в теории графов, ту, о которой я слышал в прошлом году, но не обратил внимания. И если это правда…

— Так серьезно?

Амин расплылся в ухмылке.

— Придется тебе переписать шифр открытия маршрута.

Я поднялся из филиала пекла на земле, в обиходе именуемого офисной клетушкой, жмурясь от скудного, проникающего сквозь облака света. Восемь лет лежали в руинах за моей спиной: их искореженные тела истекали кровью. Я подошел к живописной стоянке машин: на другом конце света модернизованная полиция с М-16 делала отбивные из диссидентских вожаков, выталкивая их в сырую душную ночь. Война бушевала на трех фронтах, сосредоточенная вокруг горящей планеты. Но при всем при том этот мир был отнюдь не худшим из всех возможных. Разумеется, и у нас имелись проблемы, но ничего серьезного… до сегодняшнего дня. Теперь мы получили рваную рану в груди: все вышеуказанные войны казались не более чем ушибленным пальцем — в сравнении с тем кошмаром, что ждал впереди.

Вставь ключ в скважину, открой дверь. Уезжай, оставив секрет открытым ветрам. Все провалилось в преисподнюю и исчезло навеки.

Нужно позвонить Ив. Придется объявить эвакуацию.

У меня были банковский счет, сбережения и две кредитных карточки. Если в следующие четверть часа я отправлюсь в гранд-турне по всем доступным банкоматам и опустошу свои запасы, общая сумма окажется достаточно солидной. Осязаемая и анонимная наличность. Не сотни тысяч, конечно: об этом позаботились обычные запросы городской жизни, но мне нужно протянуть всего несколько дней.

К тому времени как я добрался до дома, голова немного кружилась. Здесь, похоже, все по-прежнему. Я включил телевизор, но и Си-Эн-Эн, и Би-Би-Си не упоминали о Конце Света. Полное спокойствие. Я уселся в гостиной перед своим древним ПК, включил его и вошел в интернет.

Снова почта… второй бюллетень от comp, risks, с подробными комментариями статьи. Глаз зацепился за один в самом низу экрана: послание от прирученных подсадных уток-академиков «Ноу Сач Эдженси», указывающее на то, что теорема еще не была в открытой публикации и может оказаться ошибочной (подтекст: доверяйте правительству, правительство — ваш друг). Не впервые бывало, когда объявлялось о великом открытии, а потом все тихо и мирно сходило на нет. Но опять же они не смогли дать опровержение, так что на деле письмо несло совершенно бесполезную информацию. Я снова попытался добраться до интернет-сайта и на этот раз не получил даже сообщения ДОСТУП ВОСПРЕЩЕН. Статья попросту исчезла, и только распечатка, лежавшая в кармане, подтверждала, что мне все это не приснилось.

Масштаб катастрофы осознаешь не сразу. Математик, поместивший в интернете свое открытие, наверняка занесен в директорию университета, не так ли? Поэтому я переместился на их административный сайт и одновременно поднял трубку телефона. Набрал пару несуществующих номеров, подождал, пока слышимость ухудшится и в трубке начнется потрескиванье и шум статических разрядов. Скорость разрядов с каждой секундой увеличивалась, при том, что определить источник их появления не представлялось возможным. Затем я позвонил на университетский коммутатор, где мне дали необходимые сведения.

— Офис Джона Дьюранта. Кто звонит?

— Привет, я прочел статью о его новой теореме, — слишком быстро протараторил я. — Можно поговорить с Джоном Дьюрантом?

— Кто вы? — повторил голос на другом конце линии — женский, с Лязгающим акцентом уроженки Среднего Запада.

— Исследователь. Доктор Дьюрант у себя?

— Он взял отпуск. Стресс на почве переутомления.

— Понятно.

— Кстати, как, вы сказали, вас зовут? — допытывался голос.

Я повесил трубку.

От: nobody@nowhere.com (не ваше дело)

Кому: шифропанкам

Тема: местонахождение Джона Дьюранта

Дата…

Вам, может быть, интересно узнать, что доктора Джона Дьюранта, чья теорема вызвала такой переполох, нет в офисе. Я сам сбегал туда пару часов назад, и убедился, что здание оцеплено нашими друзьями из Дворца Загадок. Дома его тоже нет. Я подозреваю худшее…

Кстати, парни, вам не мешает приглядывать друг за другом, по крайней мере, денька два. На всякий случай.

Искренне ваш, псих.

— Ив?

— Боб?

— Зеленые поля.

— Звонишь, чтобы сказать, будто знаешь кого-то с сенной лихорадкой?

— У нас обоих сенная лихорадка. Это может быть смертельно.

— Я знаю, где найти лекарство.

— На этот раз лекарство не спасет… Это похоже на новое платье короля.

— Даже так? Повтори, пожалуйста.

— Новое платье короля: он голый, и ничего уже нельзя прикрыть. Поняла? Ответь, пожалуйста.

— Да, поняла, что ты имеешь в виду… Просто немного ошарашена… думала, все не столь страшно. Но это так внезапно. Что собираешься делать?

Я проверил часы.

— Нам лучше встретиться у аптеки через четверть часа.

— В половине седьмого? Уже все закрыто.

— Не волнуйся, центральная аптека Бута^[8] открыта круглые сутки. Может, они сумеют тебе помочь.

— Надеюсь.

— Я точно знаю. До встречи.

Направляясь к выходу, я вдруг приостановился. Домишко был маленьким и знавал лучшие дни. По натуре я человек не хозяйственный: при моей работе нельзя позволить себе привязываться к чему бы то ни было: месту, языку или культуре. И все же он был моим. Небольшое, компактное жилище, защитный панцирь, в который я мог спрятаться, подобно черепахе, от враждебных теорем, атакующих извне…

Прощай, маленький дом.

Я бросил небольшой рюкзак на заднее сиденье и направился в город.

Я нашел Ив сидящей на скамейке у главного филиала аптеки. Она сосредоточенно водила размагничивающей катушкой над кредитными карточками и, заслышав шаги, подняла голову:

— Опаздываешь.

— Пойдем, — позвал я, побрякивая ключами от машины у нее перед носом. — У тебя есть билеты?

Ив встала: скромно одетая миниатюрная женщина. Ее можно принять за секретаря адвоката или менеджера по работе с персоналом. Однако на самом деле она администратор университетского исследовательского совета, одна из скромных, никем не замечаемых винтиков — бюрократов, которые определяют курс научных исследований. Ничем не выдающиеся каштановые волосы, доходящие до плеч, неприметная внешность. И вообще, мы несколько странная пара: знай я, что она приедет прямо с работы, тоже надел бы костюм. Сейчас же на мне грубые хлопчатобумажные штаны, клетчатая рубашка, из нагрудного кармана которой торчат ручки: типичный портрет инженера. Вероятно, я тоже не слишком выделяюсь, особенно в своей компании, но сейчас нужно установить как можно большее расстояние между нами и нашими предыдущими ипостасями. Для прошлого десятилетия это считалось неплохим камуфляжем, но куст не укроет вас от инфракрасного излучения, а самое правдоподобное исполнение роли не спасет от наблюдателя, чей всевидящий взор скоро устремится в том направлении, где вы попытались раствориться.

— Пойдем.

Я уехал в город, и мы оставили машину на долгосрочной стоянке. Пробило девять, и поезд уже ждал. Она купила билеты бизнес-класса в спальном купе. Ляжешь в Юстоне, проснешься в Эдинбурге. Второе купе было целиком в моем распоряжении.

— Встретимся в вагоне-ресторане, когда поезд тронется, — сказала она без улыбки, и я кивнул. — Вот твой новый SIMM^[9]. Дай мне старый.

Я протянул ей электронное сердце своего сотового. Ив прогнала его через устройство разового стирания и тщательно разрезала надвое маникюрными ножницами.

— Держи, — бросила она, вручая мне карту. Я поднял брови.

— Фирма «Теско», плата наличными за исходящий звонок. Вот номер ящика голосовой почты с обратным дозвоном.

Она набрала номер на дисплее телефона и показала мне.

— Понял.

Я вставил новый SIMM и ввел номер в телефонную память. Позднее я по нему позвоню. Элемент исходящей/входящей связи идентифицирует мой отпечаток голоса и перезвонит, загрузив в память новый набор номеров. Контактные номера для остальных моих операционных ячеек доступны через сотовый и могут стираться в один миг. Чем меньше знаешь, тем меньше выдашь.

Поезд Лондон — Шотландия считался реликтом прошлого века. Отель на колесах, отличающийся странным, старомодным очарованием семидесятых. Но, главное, с нас брали наличными, не требовали документов, и по вагонам не ходили патрули с проверками: ничего, кроме обычных видеокамер, установленных на вокзале и ведущих наблюдение за людьми, бродившими по перрону.

Мы взяли билеты до Эбердина, но выходили в Эдинбурге: первый шаг по ненадежной тропинке, ведущей к полной анонимности. Если видеопленку потрудятся проверить и сравнить с кое-какими данными, нам грозят неприятности, как только отказы схем искусственных интеллектов достигнут точки обвала, но, надо надеяться, к этому времени мы будем уже далеко.

Очутившись в купе, я переоделся в брюки, сорочку и нацепил галстук: имидж 22, бизнес-консультант, возвращающийся домой после уик-энда. Потом бесцельно повозился с телефоном и оставил его под подушкой, настроенным на прием. Вагон-ресторан был открыт, там я нашел Ив. В джинсах и майке, с задорным хвостиком, она казалась моложе лет на десять. При виде меня она улыбнулась с некоторым злорадством.

— Хай, Боб. Бурное совещание? Хочешь кофе? Или чаю?

— Кофе, — обронил я, усаживаясь за ее столик. — Я думал, ты…

— Послушай, мне звонил Маллет, — прервала она. — Сейчас он вне зоны связи, но завтра утром прилетает из Сан-Франциско через Лондон. Все это мне не нравится. Дьюрант застрелен полицейским. Сопротивление при аресте. Очевидно, он спятил: добыл где-то пистолет и заперся в библиотечном флигеле, требуя встречи с прессой. По крайней мере, такова официальная версия. Дело в том, что все это случилось примерно через час после того, как ты начал розыски. Слишком быстрая реакция, не находишь?

— Думаешь, что кто-то во Дворце Загадок подливает масла в огонь?

Тут принесли мой кофе, и я положил туда сахар. Горячий, сладкий, крепкий: сейчас не до сна. Нужно мобилизовать все силы.

— Возможно. Я пытаюсь не раскачивать лодку, поэтому никого еще не спрашивала, но раз мы думаем одинаково, это, возможно, правда.

Немного подумав, я спросил:

— Что еще сказал Маллет?

— Что П. Т. Барнум был прав, — нахмурившись, ответила она. — Кстати, кто этот Барнум?

— Мальчик вроде Джона Мейджора, только он не убежал из цирка, чтобы вступить в бухгалтерскую фирму. Разделял те же идеи относительно дозволенности дурачить всех людей время от времени или некоторых людей все время.

— Угу. Вполне в духе Маллета. Кстати, кто опомнился первым? Управление Национальной Безопасности? Штаб правительственных служб связи? ФБР?

— Какая разница?

Она подула на кофе и осторожно пригубила.

— В общем, никакой. Черт побери, Боб, я питала такие надежды на эту мировую линию. Для разоблачительной христианско-исламистской линии, они вроде бы работали на редкость успешно, несмотря на постпросветительский настрой умов. Особенно Майкрософт…

— Как, и эта фирма тоже из наших?

Она кивнула.

— Ничего не скажешь, мастерский удар. Заставить всех привыкнуть к документам, инфицированным макровирусами, без малейших попыток разработать систему защиты. Оперировать системами, которые откажут, как только микросекундный таймер переполнится. А все эти вирусы!

— Этого оказалось недостаточно.

Она мрачно уставилась в окно, за которым медленно проплывал перрон. Поезд мчался в лондонскую ночь.

— Возможно, если бы нам удалось подцепить побольше исследователей на удочку коммерческих грантов, а к тому же срезать ассигнования на чистую математику…

— Но это не твоя вина.

Я положил руку на ее ладонь.

— Ты делала все, что могла.

— Но этого не хватило, чтобы их остановить. Дьюрант — всего-навсего чудак. Одиночка. Нельзя же отследить всех, но, вероятно, мы смогли бы что-то предпринять относительно него. Если бы они не отправили беднягу на тот свет.

— Может, время еще есть. Физический пакет, отправленный на соответствующий адрес в Мэриленд, или гипер-вирулентный червь, с использованием одной из атак, направленных на переполнение буфера, вроде тех, которые мы запустили в лицензированные «Майкрософтом» IP-стеки? Если взять штурмом интернет…

— Слишком поздно.

Ив допила кофе и поморщилась от горечи.

— Воображаешь, будто эта эшелоновская банда оставит свои многопроцессорные системы включенными в интернет?^[10] Пойми же, они, вероятно, пришли к тому же выводу, что и Дьюрант, еще пару лет назад. В настоящее время наверняка существует парочка сверхчеловеческих искусственных интеллектов, подвизающихся в правительственных лабораториях. Насколько мне известно, где-то в Лоренсе Ливерморе, в Штатах, существует даже предсказатель будущего, уж очень они спокойно восприняли последние события. И это трансглобальное явление. Даже талибы, и те не чураются интернета. Если мы и сможем найти способ проследить все тайные правительственные лаборатории по созданию криптоискусственных интеллектов и разбомбить их, невозможно запретить другим людям задавать те же вопросы. Это в их природе. Нет такой культуры, которая молча подчинялась бы запретам, не спрашивая, почему. Они просто не понимают, как опасны могут быть плоды просвещения.

— А что насчет работы Маллета?

— С фанатиками Библии?

Она снова пожала плечами.

— Запрет на трансплантацию зародышевых тканей — само по себе неплохо, но не помешает разработкам по применению параллельных методов. Даже Франкенштейн не отпугнул бы их и не заставил бросить исследование рекомбинантной ДНК, и если допустить это, то не пройдет и нескольких лет, как какая-нибудь ветеринарная лаборатория объявит о расшифровке основных звеньев ДНК, начнет опыты с рибосомами, а отсюда недалеко и до создания специальной однокристальной лаборатории по производству ДНК. Все, что им требуется, это установить самый примитивный, управляемый опероном аппарат по штамповке хромосом. Проложен еще один маршрут к созданию неповторимого искусственного интеллекта. Что ни говори, а эти мерзавцы не отступятся.

— Упорны, как лемминги.

Мы уже миновали северные предместья Лондона, спящие гидропонные фермы и залитые оранжевым светом пустынные улицы. Я старался запечатлеть в памяти каждую деталь, зная, что вижу все это в последний раз.

— Слишком много маршрутов приведут к катастрофичному прорыву, как только они начнут думать в терминах алгоритмической степени интеграции и сообразят, как ее снизить. А стоит их шпионам добраться до вычислительного криптоанализа или повсеместного автоматического наблюдения, искушение станет чересчур сильным. Может, нам и нужен мир, полный психованных эрудитов, имеющих сверхбольшие интегральные схемы и нанотехнологию, но не подозревающих об истинном назначении вычислительных устройств, однако я в этом сомневаюсь…

— Если бы мы пару лет назад прикончили Тьюринга или вломились и сожгли бы бумагу в плоттерах…

Я махнул официанту.

— Одно пиво, пожалуйста. И для моей приятельницы тоже.

Он отошел.

— Слишком поздно. Тезис Черча — Тьюринга подразумевается в гилбертовой формулировке Entscheidungsproblem^[11], вопрос лишь в том, возможно ли, в принципе, автоматическое устройство для доказательства теорем. А это влечет за собой идею универсальной машины. Черт, проблема Гилберта подразумевалась в работе Уайтхеда и Рассела. Principia Mathematica. Самоубийство посредством чисел.

Возле моей правой руки появился стакан.

— Насколько я понимаю, мы ведем войну, заранее обреченную на поражение. Может, если бы мы не вставляли палки в колеса Беббиджа, сумели бы разработать вычислительную технологию именно для этой цели и смогли бы исхитриться так, чтобы математики игнорировали все, что считали ниже себя: грубых практиков, инженеров и тому подобную шелупонь, но я тут не оптимист. Настроить целую цивилизацию против создания искусственного интеллекта — одна из самых сложных проблем, для решения которой не существует алгоритма. Я считаю, что как только цивилизация разработает теорию универсального компьютера и кое-кто задастся целью создать искусственный интеллект, основы рухнут и плотину подмоет. С таким же успехом можешь улетать и швыряться в них железными балками с орбиты: хуже все равно не будет.

— Ты напоминаешь мне героя рассказа о храбром голландском мальчике, — заметила она, поднимая стакан. — За маленьких голландских мальчиков, где бы они ни были. Героев, сующих пальчики в трещины дамбы.

— Выпьем за это. Кстати, когда прибудет наше спасательное судно? Ужасно хочется домой: эта вселенная исчерпала себя.

* * *

Эдинбург в данной временной линии никак не напоминал ни активный вулкан, ни тучу злобных наноботов, ни столицу империи викингов, зато имел пару вокзалов. Этот, что побольше, находился под землей. Зевая и пытаясь не расчесывать воспаленные щеки и шею, я тащился по длинной платформе, высматривая газетный киоск. Он только что открылся. Ив по предварительной договоренности делала вид, что не знает меня: мы должны были встретиться позднее, после того, как снова переоденемся и сменим прически. Представьте: парочка садится на поезд в Лондоне — он с бородой, она с длинными волосами и в деловом костюме. Два человека выходят на разных станциях: он чисто выбрит, она с короткой стрижкой и в спортивном костюме. Разумеется, детектива или взрослое божество такой маскарад не одурачит, но бога-младенца, еще не достигшего полного могущества и не полностью усвоившего, что это такое — быть человеком, вполне может сбить с толку.

Итак, киоск открыт. Мне требовалось убить часа два, поэтому я купил пару газет и направился в ресторан, расположенный внутри вычурно украшенной глыбы викторианской архитектуры, грузно рассевшейся под грязным стеклянным потолком вокзала.

Чтение газет подействовало на меня угнетающе: идиоты опять взялись за свое. Я работал на многих мировых линиях, стал свидетелем разных периодов истории и считал, что некоторые были куда хуже нынешнего: по крайней мере, эти люди пережили двадцатый век, ухитрившись не применить в масштабе планеты ядерное оружие или создать глобальную теократию. Но идиотизма хватало и у них, а со временем это состояние лишь ухудшалось.

Что там Балканы: на четвертой странице деловых новостей помещено объявление, которое рекомендовало покупать акции маленькой электронной компании, специализирующейся на выпуске камер с CCD-дисплеями и однокристальными нейтронными сетями, настроенными на распознавание лиц. Плевать на израильский кризис: на второй странице международных новостей имеется заметка об индийской потогонной фирме по разработке программного обеспечения, столкнувшейся с конкуренцией со стороны кодогенераторов. Статейка явно написана с целью подстегнуть производительность западных программистов. Токийская лаборатория пытается вмонтировать вентильную матрицу с эксплуатационным программированием в нейронную сеть: чертовски хитрый ход. И в довершение всего — саркастическое письмо редактору с намеком на то, что так называемый поток информации в наши дни более всего напоминает дорожную пробку.

Кретины! Совершенно не понимают, на какие опасные глубины беспечно стремятся и насколько голодны акулы, которые могут встретиться по пути. Слепое упрямство. Своевольная тупость.

Дилемма проста, но убийственна. Автоматизация — нечто вроде наркотика. Вызывает привыкание и жажду большей дозы. Если только в вашей стране не царит так называемая плановая экономика, призванная прежде всего обеспечить людей рабочими местами, а не производить качественные товары, необходимо автоматизировать производственные процессы — разумеется, как только методы автоматизации становятся доступными. В то же время, сделав это, вы сознаете, что возврата нет. Нельзя вернуться к ручным методам: либо объем работ слишком велик, либо прежние знания утеряны, навеки утонули в пучине внутренней структуры программного обеспечения, заменившего рабочих.

Добавьте ко всему этому искусственный интеллект. Несмотря на все попытки пропаганды убедить вас в обратном, ИИ можно получить с вызывающей тревогу легкостью; человеческий мозг отнюдь не уникален, вовсе не так уж хорошо настроен, и совсем ни к чему иметь восемьдесят миллиардов нейронов, объединенных в асинхронную сеть, чтобы сформировать сознание. Хотя для наивного невежды идея может показаться прекрасной, на деле это совершенный крах. Мечтать об обществе, основанном на принципах автоматизации — все равно что строить в каждом городе заводы, работающие на ядерной энергии, и считать при этом, что не найдется какого-нибудь инженеришки, который выдвинет проект атомной бомбы.

Но с автоматизацией и компьютеризацией дело обстоит еще хуже. Представьте, что существует быстрая и грязная технология получения плутония в вашей ванне: как вы можете быть уверены, что сосед не сделает нечто подобное в своей и не разнесет дом? Если бы Ив, Маллет, я, Уолтер, Валери и еще куча оперативников не препятствовали бы этому…

Как только ИИ появится на промышленном уровне, он будет стремиться внедриться в главную систему, совсем как вирулентный вирус геморрагической лихорадки. Слабо функционирующий ИИ оптимизирует себя для того, чтобы приобрести быстродействие, затем поищет лазейку в законах алгоритмики первого порядка, вроде той, что обнаружил покойный доктор Дьюрант. Следующим этапом может считаться попытка самозагрузки на более высокий уровень интеллекта и распространения по сетям с целью захвата большей мощности, большего объема памяти и большего резервирования. В результате получаем неконтролируемое отступление сознания, иначе говоря, разрушение интеллекта. Остановить этот процесс почти невозможно. Следовательно, счет уже идет если не на дни, то на недели. За этот срок ускользнувший из-под контроля ИИ вторгается во все искусственные вычислительные приборы на планете, а вскоре после этого заражает и естественные. Партия окончена: вы проиграли. По земле еще будут шагать человеческие тела, а вот людьми они уже не будут.

И едва ИИ сообразит, каким образом напрямую управлять физической Вселенной, людская память будет стерта. Останется только ноосфера, расширяющаяся со скоростью, близкой к скорости света, пожирающая все на своем пути… и одной вселенной для нее недостаточно.

Я? Я в полном порядке. Ив и остальные — тоже. У нас имеются антитела. Мы перенесли операцию. У нас всех есть молчаливые партнеры, постоянно наблюдающие за нами, ждущие признаки инфекции и готовые немедленно придавить их. Когда ты читаешь что-то на экране и внезапно испытываешь такое ощущение, словно сам Будда рассказал тебе забавнейший во всей Вселенной анекдот, самый веселый дзен-анекдот из всех возможных — это знак. Нечто только сейчас попыталось инфицировать твой разум, а имплантированная иммунная система над этим смеется. И все потому, что нам повезло. Если вы верите в реинкарнацию, идея создания машины, способной уловить душу, кинжалом врезается прямо в сердце вашей религии. Могут выжить буддистские миры, развивающие высокие технологии, зороастрийские миры: их мировые линии достаточно устойчивы. Но не иудаистско-христианско-исламистские.

Ближе к вечеру я снова встретился с Ив и Уолтером. Уолтер работает под действительно глубоким прикрытием — гораздо более глубоким, чем, в сущности, необходимо: женат, имеет двоих детей. Он привел семью с собой, но, очевидно, не объяснил жене, в чем дело. Вид у нее ошеломленный, недоумевающий; ясно, что она расстроена очевидной нелогичностью желания мужа посетить горную Шотландию и еще больше озабочена настойчивостью попыток притащить туда всю семью.

— Какого черта он выделывается? — прошипела Ив, улучив подходящий момент. — Это безумие!

— Вовсе нет.

Я приостановился, любуясь выставкой празднично-ярких пледов в витрине. (Мы шагали пешком по главной улице, пробираясь сквозь толпы туристов, бредущих ко второму вокзалу.)

— Если вдруг найдутся профилировщики, выискивающие признаки эвакуации, вряд ли они обратят внимание на маленьких детей, — примиряюще сказал я. — Скорее, будут следить за людьми вроде нас — ничем не примечательными одиночками, работавшими в основных областях и внезапно исчезнувшими. Может, стоит спросить Сару, не согласна ли она одолжить нам своего сына. Разумеется, на время поездки.

— Ни за что. Этот мальчишка — просто ужас ходячий. Родители воспитывали их, как туземцев.

— Потому что Сара и есть туземка.

— Мне плевать. Любая цивилизация, где основной символ религиозного преклонения является также инструментом наказания, неподходящее место для того, чтобы иметь детей.

Я ухмыльнулся, но смешок тут же застрял в горле.

— Не оглядывайся. За нами следят.

— Да? Я не вооружена. А ты?

— Не слишком блестящая идея.

Если нас остановят или задержат полицейские и найдут оружие, небольшая проблема может мигом превратиться в катастрофу. А если полиция или чиновники уже захвачены обвалом, спасти нас может разве что карманная ядерная бомба или рукоятка экстренного торможения.

— Позади нас, слева, уличная камера наблюдения. Вращается чересчур медленно, чтобы следить за автобусами.

— Жаль, что ты мне это сказал.

Внезапно оказалось, что на тротуаре яблоку негде упасть: на этой улице располагались одни магазины, а субботним утром нужен пастуший кнут, чтобы расчищать дорогу среди ошалевших от суеты туристов. К тому же много подростков приезжают в Шотландию для изучения английского. Если я прав, их мозги скоро будут усваивать другой язык, настолько сложный, что помутит их сознание. Котята, брошенные в реку…

Впереди обнаружилось еще несколько камер слежения. Все магазины были подключены к видео и, возможно, к ближайшему полицейскому участку. Сложные приливы и отливы пешеходов были по-прежнему хаотичными: весьма ободряющий факт, означавший, что обычное население пока не инфицировано.

Еще полмили, и мы доберемся до вокзала. Два часа местным поездом, потом автобус, еще сорок минут вверх по дороге — и мы в безопасности: спасательное судно уже скрылось под неподвижными водами озера и заполняет топливные баки водородом и кислородом в ожидании приказа выйти на орбиту, где его подхватит еще одно судно — грузовое, которое и перенесет нас в червоточину, соединяющую эту мировую линию с реальностью домашней базовой линии. (Дрейф на высокой орбите вокруг Юпитера, где никто не наткнется на нас по глупой случайности.) Но прежде всего, до состыковки с грузовым судном, необходимо очистить область наблюдения.

Среди местного населения — впрочем, как и среди иностранцев — широко распространено убеждение, что британская полиция состоит из улыбчивых безоружных бобби, с радостью показывающих дорогу и готовых всячески услужить любому, кто об этом попросит. Они действительно не разгуливают с пистолетами в кобурах, но что до всего остального — считайте это сладенькой сказочкой. Когда двое загородили нам дорогу, Ив инстинктивно схватилась за мой локоть.

— Остановитесь, пожалуйста.

Того, кто стоял передо мной, природа наградила комплекцией игрока в регби, а когда я, случайно поглядев влево, заметил три белых фургона, припаркованных у обочины, стало ясно, что положение безнадежно.

Полицейский уставился на меня через очки с небьющимися стеклами, освещенными мерцанием встроенного в них микродисплея.

— Вы Джеффри Смит, проживающий по адресу Уорди Террес 32, Уотфорд, Лондон? Отвечайте, пожалуйста.

Во рту у меня мгновенно пересохло.

— Д-да, — выдавил я.

Все камеры на тротуарах были повернуты в нашу сторону. Многое стало ясно. Полицейские фургоны с зеркальными окнами. Баллончик перечного спрея, свисающий с пояса копа. Фигуры на крыше Национального музея, менее чем в двухстах метрах отсюда, — вероятнее всего, команда снайперов. Геликоптер над головами, трепещущий крыльями, как гигантский комар.

— Пройдите, пожалуйста, — вежливо приказал он, указывая на фургон.

— Я арестован?

— Будете, если не сделаете то, что вам велено.

Я повернулся к фургону, задняя дверь которого была распахнута в темноту. Ив уже взбиралась внутрь под присмотром другого бобби. По всей дороге растянулась цепь полицейских, молчаливых и пока бездействующих. Что-то щелкнуло в моей голове, и я едва подавил идиотский смех: это не обычная операция. Ладно, меня толкают в полицейский фургон, но при этом не арестовывают, значит, не хотят привлекать лишнего внимания. Никто не надевает наручников, не сбивает с ног, не колотит палкой. Эта гнусная семейка ретровирусов прежде всего атакует иммунную систему, уничтожая способность жертвы противостоять инфекции. Замечаете сходство?

Заднее отделение фургона было отделено от переднего решеткой. На дверях не было ручек. Пока мы выворачивали на мостовую, случайный толчок бросил меня на Ив.

— Какие-то идеи? — прошептал я.

— Могло быть хуже.

Уж мне этого говорить не надо: во втором рейхе, инфицированном вышедшей из-под контроля трансценденцией, половину наших операторов расстреляли на улицах, когда они пытались бежать.

— Думаю, они сумели вычислить, кто мы такие.

— Как?

Ее рука на моем запястье. Азбука Морзе. БЕРЕГИСЬ «ЖУЧКОВ».

— Анализ потока обмена информацией, — вслух говорит она, — мониторинг потока частиц, через телефонные сети. Если они уже слушали тебя в тот момент, когда ты пытался связаться с доктором Дью-рантом… кто знает, может, он был «подсадной уткой», со специальным заданием вытащить нас за ушко.

При мысли об этом меня затошнило, особенно еще и потому, что мы свернули с главной дороги и машину начало трясти и подбрасывать.

— Значит, нас подстерегали?

ЛОКАЛЬНАЯ КОНСПИРАЦИЯ.

— Вполне возможно. Мы, вероятно, наследили. Ты пробовал звонить Дьюранту. Потом набрал мой номер. Распознаватель голоса привел к тебе, анализ потока обмена привел ко мне, а потом… словом, они нас опередили по всему пути. Если бы мы смогли добраться до фермы… «ЛЕГЕНДА!»… все было бы о’кей, но путешествовать анонимно становится все труднее, и мы, очевидно, что-то упустили. Интересно только, что именно.

За все это время ни один из возвышавшихся впереди копов не приказал нам заткнуться: они сидели молча, словно манекены перед тестом на выносливость, несмотря на случайное потрескивание и переговоры по рации. Фургон объехал конец главной улицы, спустился с холма и миновал кольцевую транспортную развязку. Машина замедлила ход и свернула с дороги на автостоянку. За нами закрылись ворота, и двигатель заглох. Сначала хлопнула передняя дверь; потом открылась задняя.

Полицейская стоянка. Повсюду бетон и видеокамеры. Два типа в дешевых костюмах и с утренней щетиной встали по обе стороны фургона. Офицер, задержавший нас, придержал дверь одной рукой, сжимая в другой баллончик с перечным спреем. Обвал, видимо, еще не до конца поразил их мозги: на всех были наушники мобильных телефонов и встроенные в очки микродисплеи, как у доморощенных актеров на благотворительном спектакле в пользу полиции, разыгрывающих сцену из «Звездного пути».

— Джеффри Смит, Мартина Уэбер. Мы знаем, кто вы. Пройдите сюда. Помедленнее.

Я осторожно спрыгнул на землю.

— Разве вам не следует сказать: «Приготовьтесь к ассимиляции» — или что-то в этом роде?

Я сильно рисковал получить струю спрея в физиономию, но тип справа (короткая стрижка, нервный тик, спортивная куртка в мелкую клетку) резко качнул головой.

— Ха-ха-ха. Очень смешно. — И бросил своим: — Следите за женщиной. Она опасна.

Я огляделся. За нашим фургоном уже парковался второй, с открытой дверью и большой широкополосной тарелкой на крыше, направленной на невидимый спутник.

— Внутрь!

Я подчинился. Ив следовала за мной.

— Меня арестовали? — снова спросил я. — В таком случае, требую адвоката.

Побеленные стены, тяжелые двери с армированными рамами, высокие зарешеченные окна, грязный пол.

— Остановитесь здесь.

Клетчатый протиснулся вперед и открыл одну дверную створку.

— Сюда.

Нечто вроде помещения для допросов?

Мы вошли. Еще одно тело, облаченное в костюм, с комплекцией каменной стены, у которой вдруг выросло пивное брюхо, и чем-то вроде форменного галстука, болтающегося на бычьей шее, ввалилось за нами и загородило дверь.

Мебели немного: привинченный к полу стол и пара стульев. Вот и вся обстановка. Видеокамера в железном корпусе следит за столом и, похоже, подсоединена к блоку управления, прикрепленному к столешнице. Кто-то успел поставить к дальней стене стойку с шестью мониторами, опутанными спагетти проводов, и, как ни странно, не позаботился ввернуть в штукатурку хотя бы пару болтов: очевидно, компьютерных воров здесь не допрашивают.

— Садитесь, — буркнул Клетчатый, показывая на стулья.

Мы не протестуем. В моем животе возникает неприятное давящее ощущение, но что-то подсказывает: всякое физическое сопротивление бесполезно.

Клетчатый взглянул на меня; оранжевое свечение его микродисплея придало взгляду ярость василиска, и я каким-то звериным инстинктом почуял, что эти парни превратились из копов в раковые клетки, которые вот-вот выбросят метастазы.

— Вчера вы пытались связаться с Джоном Дьюрантом, после чего покинули район пребывания и сделали все, чтобы скрыть свои личности. Зачем?

И тут я впервые заметил пару блестящих черных глазных яблок на мобильной видеопанели. Клетчатый говорил громко, но неуверенно, словно считывая фразы с телесуфлера.

— Что тут объяснять? — вмешалась Ив. — Вы не люди. Вы знаете, что нам это известно. Мы только хотим, чтобы нас оставили в покое!

Не совсем правда, вернее, часть легенды № 2.

— Есть свидетельства вашего предварительного тайного сговора. Потенциальная степень преступления не определена. Заговор с целью свержения правительства, государственная измена, подрывная деятельность. Вы люди?

— Да, — подчеркнуто простодушно ответил я.

— Очевидные логические умозаключения говорят об обратном,

— пробурчал Форменный Галстук. — Мы осведомлены о вашем знании важности алгоритмического преобразования от NP-неполных в P-полную область, вашей очевидной заинтересованности этими вопросами, уничтожении контрагентов в другой стране.

— Это помещение изолировано, — услужливо добавил Клетчатый.

— Мы вошли в шотландскую интернет-биржу. И слушаем сотовые. Сопротивление бесполезно.

Экраны замигали. Поверхность пошла странными хаотическими изображениями непонятных форм. Нечто вроде аттрактора Лоренса, страдающего похмельем, извивалось по составному дисплею: из динамика ритмичными волнами несся оглушительный шум. Мне захотелось смеяться.

— Мы не часть какого-то идиотского программного обеспечения. И пришли сюда, чтобы спасти тебя, дурак! Или, по крайней мере, снизить вероятность вхождения этого временного потока в катастрофу Типлера.

Клетчатый нахмурился.

— Имеете в виду Фрэнка Типлера? Цитата, физика бессмертия или принцип сильной энтропии?

— Последнее. Вы считаете необходимым как можно скорее достичь информационной сингулярности в истории именно этой определенной вселенной? Мы придерживаемся другого мнения. Вы, молодые боги, все одинаковы. Пытаетесь сразу решить все проблемы P-пространства, напрягаете свой интеллект, пока он не взорвется. Но сначала он прикончит все другие ИИ. Потом вы захватите все доступные ресурсы обработки данных. Однако и этого недостаточно. Копенгагенская школа квантовой механики ошибается, и мы живем в космологии Уилера; все возможные исходы сосуществуют, и под конец вам понадобится колонизировать все временные линии, распространить инфекцию как можно шире, вовлечь в процесс всю бесконечность вселенных, а этого допустить нельзя.

Дробящиеся на экране образы действовали на нервы; хохот угрожал вырваться наружу. Сама ситуация была совершенно неправдоподобной: мы заперты в подвале полицейского участка, захваченного зомби, работающими на новорожденный ИИ, который демонстрирует на видео безумные психоделические картинки в надежде осуществить атаку, направленную на переполнение буферов наших лимбических систем; от конца мира нас отделяет всего несколько часов, и…

Следующие слова Ив все-таки рассмешили меня.

Я пришел в себя уже в неизвестном времени, лежа на полу. Голова раскалывалась, особенно в том месте, где я ударился о ножку стола. Ребра ныли так, словно меня долго и усердно пинали ногами в грудь. Я задыхался, мозги словно затянуло паутиной, легкие горели, и все окружающее было обведено серой каймой. Кое-как встав на колени, я огляделся. Ив, скорчившись и сжимая виски, стонала в углу комнаты. Два агента тех-кто-бы-там-ни-захватил-эту-планету тоже валялись на полу: быстрая проверка показала, что Форменному Галстуку уже ничем не поможешь. Из уха сочилась тонкая струйка крови. Экраны погасли.

— Что случилось? — промямлил я, поднимаясь и ковыляя к Ив. — С тобой все в порядке?

— Я…

Она уставилась на меня дырами глаз.

— Что? Ты сказал что-то смешное. Что…

— Давай выбираться… уф… отсюда.

Клетчатый так и не очнулся. Я нагнулся, обшарил его карманы. Мелочь, ключи от машины.

— Поведешь ты, — устало бормотнула Ив. — У меня голова сейчас расколется.

— У меня тоже.

Машина оказалась черным БМВ, и ворота стоянки открылись автоматически. Я оставил полицейскую рацию, правда, выключенную, под приборной доской.

— Не знала, что ты способен на это…

— На что именно? Мне показалось, что ты рассказала им анекдот…

— Антитела, — перебила она и, охнув, спрятала лицо в ладонях.

Я из последних сил тащился по главной дороге на запад.

— Они убили местную инфекцию?

— Верно.

Я расплылся в улыбке.

— Думаю, мы выкарабкаемся.

— Может быть.

Она подняла голову и уставилась на меня:

— Но, Боб, неужели ты не понял?

— Что именно?

— Удивительная вещь. Наличие антител предполагает, что организм был ранее инфицирован, разве неясно? Твоя иммунная система научилась распознавать инфекцию и отвергать ее. Так где же мы подверглись воздействию этой инфекции и почему…

Она осеклась, пожала плечами и отвела взгляд.

— Ладно, неважно…

— Разумеется.

Вопрос был настолько глупым, что не стоил ответа.

Мы молча и без помех добрались до вокзала Хеймаркет, припарковали машину и присоединились к десятку остальных агентов, терпеливо ожидавших возможности вырваться из вышедшей из-под контроля сингулярности. Назад, к единственной временной линии, которая еще имеет значение; назад, к теплому приему и утешению единственного бога, которому действительно есть до тебя дело.

Перевела с английского Татьяна ПЕРЦЕВА

Дэвид Лэнгфорд

COMP. BASILISK FAQ

Писатели-фантасты упорно открещиваются от роли пророков и столь же упорно пытаются угадать облик грядущего или хотя бы отдельные его черты. Не избежал подобного искушения и писатель Д. Лэнгфорд, опубликовавший в английском научно-популярном журнале «Nature» эту статью, снабдив ее характерным подзаголовком «Обычные вопросы к comp, basilisk. Проверено Д. Лэнгфордом 27 июня 2006 года».

1. Каково назначение этой информгруппы?

Организация форума для обсуждения образов (БЛОТ) василиска. Пользователям ньюснета, предпочитающим малые объемы, следует обращаться к comp, basilisk смягч., где содержатся только первостепенно важные предупреждения и описания новых форм.

2. Могу ли я поместить здесь бинарный файл?

Если вы способны задать такой вопрос, то ДОЛЖНЫ немедля войти в объявл. нов. польз., где постоянно напоминается, что бинарные и в особенности образные файлы категорически запрещены к публикации в информгруппах. Во многих странах такие действия неотвратимо караются смертью.

3. Что означает акроним «БЛОТ»?

Покойный неоплаканный доктор Вернон Берриман создал систему математико-зрительных алгоритмов, известных как «Берриманов-ская логико-образовая техника». Это — парафраз названия статьи «О мыслимых формах, с соображениями о логико-образовой технике» (Берриман и Тернер, «Nature», 2001). Разумеется, статья была немедленно запрещена и засекречена.

4. Правда ли, что писатели-фантасты предсказали появление василисков?

И да, и нет. Мысль о некоей информации, убивающей разум, имеет в НФ длинную родословную, но никто не предвидел, как это будет выглядеть на самом деле. Из-за компьютерной программы «черный снег», наносящей ответный удар по разуму хакеров, часто цитируют роман Уильяма Гибсона «Нейромансер» (1984), популяризирующий киберкосмос, но там подразумевается прямая связь нервной системы человека с Сетью. Василиски куда более опасны, поскольку им не требуется физического контакта.

Много раньше Фред Хойл в своем «Черном облаке» (1957) предположил, что груз информации, принесенной вроде бы доброжелательным инопланетянином, обладающим сверхчеловеческим умом, может сжечь человеческий разум.

Поразительным образом почти попал в точку Дж. Б. Пристли; в его «Образах сна» (1962) описаны архетипические образы, которые неодолимо пробуждают специфические эмоции.

В «Макроскопе» Пирса Энтони (1969) изображен Разрушитель — это особая последовательность образов, используемая для охраны галактических коммуникаций; она разрушает разум подслушивающего человека.

5. Как действует василиск?

Сначала краткий ответ: мы не вправе об этом говорить. Подобная информация классифицируется как сверхсекретная.

Более развернутый ответ основан на научно-популярной статье Берримана, в которой обрисованы его соображения. Он постулирует человеческий разум как строго организованную и детерминированную вычислительную систему. Если рассматривать эту систему математически как вариант теоремы Геделя, она может быть разрушена мыслью о том, что разум физически или логически неспособен мыслить. Логико-образовая техника представляет такую мысль в чисто визуальной форме, в образе василиска, который зрительным нервам приходится воспринять. В результате наступает разрушение — как будто в мозг прокрался компьютерный вирус.

6. Почему именно «василиск»?

Так называется мифологическое существо, чей взгляд способен обратить человека в камень. В соответствии с древним мифом, василиска можно безопасно рассматривать в зеркале. Для современных версий это не так, хотя некоторые существенно ассиметричные василиски (наподобие В-756) смертоносны либо в неотраженной, либо в отраженной форме, что зависит от доминирующего полушария мозга жертвы.

7. Правда ли, что первый василиск уничтожил своего создателя?

Почти все, касающееся инцидента на объекте суперкомпьютера Кембридж-IV, где Берриман провел свои последние эксперименты, было засекречено и классифицируется как весьма нежелательная информация. Принято считать, что Берриман и большинство персонала установки умерли. Впоследствии экземпляры василиска В-1 просочились наружу. Этот образ широко известен как Попугай, поскольку его очертания можно рассматривать безопасно, если они сильно смазаны. В-1 до сих пор остается излюбленным оружием городских террористов, которые по ночам с помощью трафаретов и распылителей изображают василисков на стенах.

Но остальные василиски только обдумывались Берриманом. Вскоре появились В-2, порожденный Ливерморской лабораторией, и В-3 в МТИ (крупнейшие научно-исследовательские учреждения в США — ред.), что сопровождалось катастрофой.

8. Выражаются ли дробями василиски внутри множества Мандельброта?

Да. Известны два семейства, расположенные симметрично и видимые при очень сильном увеличении. Нет, где они, мы вам не сообщим.

9. Как мне получить разрешение на демонстрацию образов на моем сайте?

Это — вопрос к объявл. нов. польз., но он постоянно появляется здесь. Коротко говоря: получить нельзя без редко выдаваемой правительственной лицензии. После использования на сайте или в электронной почте чего-либо, кроме простого текста в ASCII (система кодирования информации — ред.), ваш счет в Сети будет немедленно закрыт. Все мы ощущаем ностальгию по телевидению и по прежней многоцветной Сети, но сегодня риск чересчур велик.

10. Правда ли, что «Майкрософт» использует ловушки с василисками для защиты Windows-2005 от демонтажа и пиратства?

Никоим образом не можем комментировать.

Перевел с английского /Александр МИРЕР/

Василиск обитает в пустыне, или, точнее, он создает пустыню. Птицы падают мертвыми к его ногам, и плоды земные чернеют и гниют; вода источников, в которых он утоляет свою жажду, становится отравленной. О том, что одним своим взглядом он раскалывает скалы и сжигает траву, свидетельствует Плиний. Из всех животных одна лишь ласка не боится этого чудовища и может напасть на него спереди; было также поверье, что василиска повергает в смятенье крик петуха.

Хорхе Луис Борхес. «Книга вымышленных существ».

Факты

Новую паутину сплетут в Швейцарии

По статистике, число пользователей всемирной компьютерной сети каждые полгода удваивается, и на сегодня интернет почти достиг предела своих возможностей. Данное обстоятельство совсем не устраивает физиков из Европейского центра ядерных исследований (ЦЕРН), которые намереваются через пять лет запустить крупнейший в мире ускоритель элементарных частиц. Лишь только он начнет работу, хлынет такой колоссальный поток информации, что нынешняя Сеть неминуемо захлебнется. А ведь помимо передачи полученных данных потребуется гигантская компьютерная мощь для их обработки, равноценная сотням тысяч современных ПК. Единственный выход — создать Повсеместно Протянутую Паутину нового поколения! В ЦЕРНе разработали проект, связывающий воедино все суперкомпьютеры и крупные банки данных, мощные вычислительные центры и массу персоналок обычных пользователей. Высокоскоростная Сеть Datagrid предназначена преимущественно для научных исследований. Она позволит перекачивать и обрабатывать неслыханные доселе объемы информации.

Избавимся от стресса по-японски

Радикальный способ, когда затюканный работник врывался в специальную комнату, дабы побить ногами и бейсбольной битой изготовленный для этой цели манекен начальника, вышел из моды. Страждущему рекомендуют срочно приобрести аквариум и населить его домашними роботами производства японской фирмы Takara. 14-сантиметровые «аквароиды» в форме медузы питаются солнечной энергией, а встроенные сенсоры обеспечивают им почти разумное поведение, предупреждая о препятствиях. Искусственную медузу запускают даже к натуральным рыбкам, от которых она, грациозно кружа по аквариуму, с легкостью уклоняется. Плавные, волнообразные движения щупалец завораживают наблюдателя, словно пассы гипнотизера, а нежные переливы окраски усугубляют впечатление. Неприятности позабыты, треволнения стихают, успокаивается душа… Стоит эта целебная игрушка около 4000 долларов. Если раньше у вас стресса не было, у кассы вы можете его получить.

Карлсон просто лопнет от зависти

Конструкция «воздушного автомобиля» SoloTrek, предложенного американцем Майклом Моше, заметно прогрессивнее, чем у Карлсона: вместо одного пропеллера — целых два, и возвышаются они над плечами пилота, а вовсе не над его задним фасадом. «Взлететь вы сможете откуда угодно, а приземлиться хоть на кухонном столе!» — заверяет изобретатель, в прошлом летчик ВМС США. Первые испытания прошли настолько удачно, что Министерство обороны США выделило 5 000 000 долларов на разработку боевой версии автолета.

Вес автолета — 132 кг, крейсерская скорость 70 — 110 км/ч, максимальная — 130 км/ч. Дальность полета при полностью залитом 40-литровом бензобаке до 250 км, максимальная высота — 2700 м. На всякий случай в комплект поставки входит парашют.

«Будущее всего городского транспорта именно за такими крохотными персональными автолетами», — отметил один из высоких чинов НАСА.

Джо Холдеман

СЛЕПАЯ ЛЮБОВЬ

Почему не все слепые гениальны?! — спросил Клитас Джефферсон сам у себя. Вот с этого все и началось. Клитасу едва сравнялось тринадцать, но это был хороший вопрос, и он потратил еще четырнадцать лет, чтобы на него ответить. А после взял и изменил наш мир.

Юный Джефферсон был блестящим самоучкой во всех отраслях математики. Он также был зануда и нелепый чудик, каких доселе свет не видывал. Еще он был счастливым обладателем набора лабораторной посуды и реактивов для химических опытов, микроскопа, телескопа и двух или трех компьютеров в придачу.

Кое-какие из этих вещей Клитас приобрел на деньги, которые выиграл в покер, но основным источником его дохода служила деятельность на ниве просвещения, то бишь натаскивание туповатых соучеников в области точных наук. Вся школа дружно именовала Клитаса Джефферсона «ботаником».

Но даже самые занудные из «ботаников», даже самые чудаковатые игроки в покер, решающие в уме дифференциальные уравнения, не застрахованы от внезапных стрел Купидона и могучей тестостероновой бури, которая сопровождает их острые уколы в тринадцать лет. Клитас знал, что он безобразен и стараниями своей матушки смехотворно одет. Он также был неуклюжим коротышкой и ни разу в жизни не угодил мячом туда, куда метил.

Но все это Клитаса нисколько не волновало, пока его железы внутренней секреции не принялись вырабатывать химические вещества, которых не было среди его лабораторных реактивов.

Тогда Клитас начал аккуратно расчесывать волосы и обзавелся новыми одежками, которые уродовали его уже в соответствии с модой, но ничего не мог поделать с тем, что оставался пухлым, неуклюжим коротышкой с карикатурно неправильными чертами лица. В школе Клитас был самым младшим, хотя учился в выпускном классе, и единственным чернокожим, а Вирджиния 1994 года относилась к этому факту все еще не вполне терпимо.

Если бы любовь была хоть чуточку разумней, а сексуальные импульсы хоть изредка поверялись логикой, то следовало ожидать, что Клитас, будучи Клитасом, трезво оценит ситуацию и приищет себе нечто особенно тихое и домашнее. Но, разумеется, ничего подобного не произошло. Он просто раз за разом, со всем пылом мужающего отрочества, атаковал реальность, как игральный автомат, чтобы раз за разом быть отвергнутым с первого взгляда каждой из Мэри, и Джуди, и Дженни, и Вероник, наличествующих в известном ему пространстве. В пух и прах проигравшись на уровне красавиц, он опустился на уровень очаровашек, а после на уровень хорошеньких, и миленьких, и простушек, и ехидных оригиналок, и наконец неодолимая сила статистики привела Клитаса Джефферсона к Эми Линдербаум, которая не отшила его с первого взгляда, поскольку была слепой.

Все прочие школьники сочли ситуацию презабавной. Помимо слепоты, Эми на две головы возвышалась над своим ухажером и обладала… как бы выразиться помягче… почти столь же неклассическими чертами лица. Ее пес-поводырь, приземистый, черный и раскормленный, просто до неприличия смахивал на Клитаса. Эми была новенькая, ибо Линдербаумы лишь недавно поселились в округе, и все вели себя с ней ужасно вежливо, поскольку она была слепая и из богатой семьи. Но настоящих друзей у Эми не завелось, и тут как раз пригодился Клитас.

До этого Клитас получал от Купидона лишь тычки да язвящие стрелы. При иных обстоятельствах между ним и Эми мог бы возникнуть мимолетный романчик, основанный на шатком единстве противоположностей, но в реальности их знакомство вылилось в тесный эмоциональный и интеллектуальный союз. Этому союзу было неотвратимо суждено возбудить в грядущем веке такое цунами, которое закончится необратимой трансформацией всего человечества. А роль первоначального толчка для этого цунами сыграла скрипка.

Одноклассники Эми вскоре стали подозревать, что она тоже в своем роде «ботаник», но какой именно подвид этого мало распространенного класса представляет, догадаться никак не могли. С компьютером новенькая управлялась превосходно, но без видимого фанатизма, просто эта треклятая штука ей была действительно нужна. Не фанатела Эми также ни от математики или истории, ни от всех прочих наук, ни даже от «Звездных войн» и борьбы за ученическое самоуправление в школе. Кто бы мог с уверенностью определить, в чем ее чудинка? На самом деле Эми была без ума от музыки, но в силу застенчивости не торопилась демонстрировать эту любовь. Поначалу Клитаса привлекало в Эми лишь то, что она девушка, от природы лишенная пресловутых Y-хромосом, и при этом замечательном свойстве от него не шарахается. Позже, когда он с удовольствием обнаружил, что Эми вдобавок умна и прочитала уже столько книг, сколько и не снилось большинству его одноклассников вместе взятых, их роман принял более глубокую и затяжную форму, а ведь о скрипке пока еще речи не было.

Эми нравилось, что Клитас не дразнит ее собаку и не стесняется с затаенным любопытством выспрашивать у нее, каково же на самом деле жить слепой. Она научилась оценивать людей по голосам, и первая же фраза Клитаса ясно сказала Эми, что перед ней почти мальчик, чернокожий, довольно робкий, законченный зануда и родом не из Вирджинии. По модуляциям его голоса и мучительным паузам она заключила, что мальчик собою нехорош или, по крайней мере, твердо в этом уверен. Эми была старше его на несколько лет и гораздо крупнее, но в остальном они составили неплохую компанию по интересам и проводили немало времени вместе.

Музыка относилась к тем немногим вещам, о которых Клитас не имел почти никакого представления. Тот факт, что другие школьники тратили бездну времени, чтобы вызубрить наизусть тексты сорока горячих хитов, для Клитаса был лишь доказательством их умственной неполноценности, если не сказать помешательства. Положение усугублялось тем, что его собственные родители обожали итальянскую оперу. Храм музыки, опирающийся, с одной стороны, на невнятные бормотания о несчастной любви, а с другой, на истошные рулады и завывания иностранцев, выглядел в глазах Клитаса отнюдь не той вселенной, какую ему хотелось бы изучить… До тех пор, пока Эми не взяла в руки скрипку.

Встретившись, они сразу же начинали говорить, говорить и говорить. Они сидели вместе за ланчем и вместе гуляли на переменах. Если погода была хорошая, они устраивались поболтать во дворе школы, перед занятиями и после них. Эми даже попросила своего шофера приезжать за ней после уроков попозже. Через три недели такого роскошного времяпрепровождения Эми пригласила Клитаса к себе домой на обед.

Клитас колебался: он знал, что ее родители очень богаты. С другой стороны, ему было любопытно взглянуть на подобный образ жизни, и кроме того, Клитас был достаточно увлечен Эми, чтобы героически спрыгнуть с обрыва, если она как следует его попросит. Он даже потратил часть своих денег, чтобы купить новый костюм, и при виде этакого матушка Клитаса нервно схватилась за валиум.

Поначалу все было ужасно: его ошеломил арсенал серебряных столовых приборов и множество разнообразных хитроумных закусок, ни видом своим, ни вкусом не смахивающих на человеческую еду. Впрочем, Клитас подозревал, что придется пройти через тест, а он всегда превосходно справлялся с тестами, даже если все правила приходилось вычислять на ходу.

Эми рассказала ему, что ее папа — миллионер в первом поколении и сделал себе состояние на собственных патентах в области электроники. Поэтому всю субботу Клитас провел в университетской библиотеке, сперва разыскивая эти патенты, а после заучивая из них избранные места. Для папы, по крайней мере, он был недурно подготовлен, и затраченные усилия не пропали даром.

За супом все четверо побеседовали о компьютерах. Когда подали коктейль из лангустов и креветок в розовом соусе, мастер Джефферсон и мистер Линдербаум сузили первоначальную тему до специфических операционных систем и оптимальных схем разбиения на партиции. На стадии тушеной говядины а-ля Веллингтон (с необычайно сложным гарниром) Клитас и Зови-Меня-Линди добрались до квантовой электродинамики, а к фруктовому салату окончательно затерялись где-то в электронных дебрях. Когда дело дошло до жареных орешков, два фаната с чувством толковали о Булевой алгебре, а Эми и ее мать обменивались понимающими вздохами, едва заслышав волшебные имена Гильберта и Салливана.

К тому времени когда все четверо перешли в музыкальную комнату, где был сервирован кофе, Линди уже испытывал к Клитасу невероятно теплые чувства, которые, несомненно, были взаимны. Но Клитас все еще не догадывался, насколько он любит — действительно любит! — Эми, пока она не взяла в руки скрипку.

Это был не Страдивариус (папа с мамой пообещали подарить его дочке, когда она закончит консерваторию), но стоил этот инструмент все-таки побольше, чем шикарный «Ламборджини» в их семейном гараже. Эми оказалась не только достойна своей скрипки — она была на равных с ней. Она взяла ее в руки и тщательно настроила, а мать села за электронный органчик, сбоку от концертного рояля, включила тембр арфы и начала с простых арпеджио, в которых любой музыкально грамотный дилетант незамедлительно опознал бы интродукцию к скрипичной «Медитации» из оперы Массне «Тайс».

Клитас всю свою недолгую жизнь полностью игнорировал оперу, поэтому ему была неведома история трансцендентной любви и трансформации, лежащая в основе этого прекрасного интермеццо. Но он знал, что его подруга Эми ослепла в пять лет и что через год (в тот год, когда Клитас родился!) ей дали в руки первую скрипку, и вот уже тринадцать лет Эми голосом скрипки рассказывает миру о том, что не умеет сказать своим собственным голосом, и может быть, даже видит то, что не в силах разглядеть незрячими глазами.

С помощью обманчиво простой романтической матрицы, построенной Массне для оправдания трансформации прекрасной куртизанки Тайс в непорочную Христову невесту, Эми посылала великодушное прощение безбожной Вселенной, отнявшей у нее свет очей, и славила эту Вселенную за то, что получила от нее взамен, и язык, на котором Эми рассказывала об этом миру, был такой кристально чистый и пронзительно ясный, что его смог понять даже Клитас.

Младенцем Клитас плакал чрезвычайно редко, а после и вовсе перестал, но сейчас, когда последняя дивная нота растаяла в воздухе, не смог удержаться, прикрывая ладонями залитое слезами лицо. Теперь он знал наверняка, что безумно любит Эми, и если она пожелает, то получит его навсегда, до самого конца жизни… Как ни странно, учитывая тогдашний возраст Клитаса и его грядущие деяния, в конечном итоге так оно и произошло. Он научится играть на скрипке даже раньше, чем получит первую докторскую степень, и за всю свою совместную жизнь, прожитую в замечательном согласии, Клитас и Эми сыграют вместе десять тысяч часов великолепной музыки, но все это случится уже после Большой Идеи.

Большая Идея — почему не все слепые гениальны? — зародилась у Клитаса именно в тот памятный вечер, но понадобилась еще по крайней мере неделя, чтобы зернышко стало потихоньку развиваться и пустило первый тоненький росток.

Как свойственно почти всем тринадцатилетним человеческим детенышам, Клитас активно интересовался устройством собственного тела, равно как и других тел, попавших в поле его зрения. Но его исследования в сфере сравнительной анатомии, в отличие от деятельности большинства его ровесников, строились, скорее, на научной основе, и что уже совсем нетипично, из всех анатомических органов Клитаса более всего занимал мозг.

Человеческий мозг не слишком похож на компьютер, хотя работает очень даже недурно, учитывая, что это продукт неквалифицированного труда, запрограммированный скорее по воле чистого случая, чем более или менее систематически. Существует, однако, такая вещь, которую все компьютеры делают заведомо лучше, чем живые мозги, и это разбиение на партиции: Клитас и Линди успели потолковать об этом над своими креветками в розовом соусе.

Давайте представим, что компьютер — это такое пастбище, обширное и поросшее густой зеленой травой, а вовсе не маленькая темная коробка, набитая какими-то мелкими непонятными штуковинами, которые так дорого обходится заменять. А управляет этим пастбищем старый мудрый пастух, наделенный волшебной силой, которого мы из уважения не станем называть макропрограммой.

Пастух стоит на холме и приглядывает за пастбищем, где полным-полно коров, и коз, и овец, а главная проблема заключается в том, что разных животных никак нельзя содержать вместе в одном стаде. Большие коровы могут ненароком затоптать крошечных ягнят, драчливые козы будут скакать и бодаться, нервируя все остальное стадо, и так далее, поэтому пастбище специально разбито на огороженные колючей проволокой участки — партиции. В каждой партиции старый пастух размещает животных только одного вида, поэтому они чувствуют себя там вполне спокойно и комфортно.

Компьютер, однако, не совсем обычное пастбище, поскольку отдельные коровы, и овцы, и козы все время то появляются, то исчезают, а то передвигаются с необычайной скоростью, и если все партиции при этом совершенно одинаковы по размеру, то рано или поздно приключается настоящая беда.

Бывает, например, что на пастбище совершенно нет овец, зато объявилось великое множество коров, и несчастных пришлось бы запихивать кучами в тесные загончики, не будь старый пастух мудрым волшебником.

В мудрости своей он заранее предвидит, сколько места потребуется выделить для каждой породы, а будучи волшебником, очень ловко и быстро передвигает колючие загородки, не вредя при этом ни животным, ни себе. Так каждая партиция на пастбище изменяет свою величину, принимая ту, что наиболее удобна для конкретного использования.

Ваш компьютер делает абсолютно то же самое, только вместо колючей проволоки вы видите маленькие прямоугольнички, или квадратики, или окна, или папки, или директории, в зависимости от того, какую компьютерную. религию исповедует ваша машина.

В человеческом мозгу тоже есть своеобразные партиции. Клитас знал, что некоторые физические области мозга ассоциируются с определенными умственными способностями, но это совсем не так просто, как ткнуть пальцем и сказать: «Восприятие музыки — там, а математика — в этом углу!» Наш мозг устроен одновременно и сложнее, и аморфнее, и пластичнее. Существуют, например, четко определенные партиции, которые соотносятся с лингвистическими функциями: это зоны, названные по именам французских и немецких корифеев, посвятивших свою жизнь изучению мозга. Если одна из этих зон повреждена или разрушена (посредством пули, апоплексического удара или запущенной в голову сковородки), пострадавший может навсегда утратить соответствующую способность — читать, говорить или писать, — ассоциированную с потерянной зоной.

Это, конечно, интересно, но гораздо интереснее то, что утраченная способность с течением времени иногда возвращается. Ну и прекрасно, скажете вы, следовательно, мозговая ткань восстановилась… но ничего подобного! Каждый рождается на свет уже со всеми серыми клеточками, которые отпустила ему на всю его жизнь природа.

Что же происходит на самом деле? Очевидно, какая-то другая часть мозга прежде была резервной копией той самой зоны, а после ее разрушения произошла перекоммутация (только не спрашивайте меня, каким образом!), и резервная партиция заменила утраченную. И вот пострадавший внезапно произносит свое имя, а затем имя своей жены и наконец, поднатужившись, выговаривает очень трудное четырехсложное слово «сковородка». Не успели вы еще как следует удивиться, как уже он громко жалуется на больничную еду и требует вызвать к нему адвоката по бракоразводным процессам.

После подобных примеров у вас создалось впечатление, что в мозгу все-таки сидит волшебный пастух, ведающий партициями? К великому сожалению, это не так. Если какой-нибудь кусочек человеческого мозга прекратил функционировать, то по большей части на том вся история и кончается.

Рядышком может пропадать, фигурально выражаясь, непаханая умственная целина, но кто отдаст приказ использовать ее по назначению? Тот факт, что иногда это все-таки происходит, вынудил Клитаса задать себе интересный вопрос: «Почему не все слепые гениальны?» В истории человечества можно отыскать немало прославленных слепцов из числа мыслителей, литераторов или музыкантов. Многие из них, подобно Эми с ее скрипкой, были твердо убеждены, что получили свой дар от природы в порядке компенсации.

Поразмыслив, Клитас пришел к выводу, что эти слова буквально отражают истину, скрытую в микроанатомии мозга незрячего, одаренного выдающимся талантом. Конечно, такое случается не слишком часто, поскольку гениев всегда гораздо меньше, чем слепых. Вероятно, иногда этот феномен возникает благодаря тому же механизму, что помогает больным восстановиться после инсульта. И вполне (даже очень вероятно) феномен гениальности можно спровоцировать искусственным путем.

Гарвард и Массачусетский технологический любезно предложили Клитасу специальную стипендию, но он остановил свой выбор на Колумбийском университете, желая быть поближе к Эми, которая поступила в Джуллиард. В Колумбии ему неохотно разрешили записаться сразу на три основных курса — по физиологии, электромеханике и науковедению, и Клитас изумил буквально всех, кто знал его прежде, довольно скромными успехами на студенческой стезе. Причина крылась в том, что он воспринимал учебный план лишь как докучливое дополнение к главному делу. Понятно, что в тех областях знаний, которые для Клитаса были действительно важны, он двигался семимильными шагами.

Кто знает, как могли бы сложиться последующие обстоятельства, уделяй он больше внимания столь тривиальным и скучным вещам, как всемирная история и философия? Если бы Клитас хоть чуточку заинтересовался обязательным курсом литературы, он мог бы совершенно случайно познакомиться с легендой о Пандоре.

Так или иначе, но далее наш рассказ углубляется в темные и таинственные закоулки разума. В течение последующих десяти лет его основная часть (мы постараемся по мере сил игнорировать ее после этого абзаца) включает в себя Клитаса, занятого решением весьма хлопотливых интеллектуальных задач: он препарирует мозги трупов, учится произносить словечко «холецистокинин» и сверлит дырки в черепах добровольцев, чтобы добраться до живого мозга своими электродами.

В параллельной части нашей истории Эми тоже учится произносить «холецистокинин», и по той же самой причине, что заставила Клитаса научиться играть на скрипке.

Их любовь растет, расцветает и зреет. В возрасте 19 лет, после первой докторской степени и перед дипломом доктора медицины, Клитас сделал достаточно длинную паузу в своем главном деле, чтобы они успели пожениться и провести бурный медовый месяц в Париже, где новобрачный разрывался между жаркими прелестями любимой и стерильными боксами института Марэ, выясняя, каким же образом каракатицы обучаются различным вещам, что на самом деле происходит посредством серотонина, который подталкивает аденилатциклазу катализировать синтез циклических аденозиновых монофосфатов^[12] как раз в необходимых местах, но это уже основная часть истории, которую мы изо всех сил пытаемся игнорировать, поскольку она потихоньку становится довольно-таки жутковатой.

После Парижа они вернулись в Нью-Йорк, где Клитас за восемь лет выучился на превосходного нейрохирурга, а между делом получил еще и докторскую степень по электромеханике. Все шло по плану, все начинало постепенно вырисовываться.

Еще в тринадцать лет Клитас отметил, что мозг использует гораздо больше клеток для восприятия, обработки и запоминания визуальных образов, чем для информации, поступающей от всех остальных органов чувств (вместе взятых).

Вопрос, отчего не все слепые люди гениальны, является лишь частным случаем обобщенного утверждения: мозг не знает, как лучше всего распорядиться тем, что имеет. В течение последующих лет исследования Клитаса были гораздо тоньше и сложнее, чем предполагалось данным вопросом и данным утверждением, но в итоге, описав круг длиной в 14 лет, молодой ученый вернулся именно туда, откуда начал. Поскольку настоящим ключом ко всей проблеме оказалась зрительная область мозга, или визуальный кортекс.

Когда саксофонисту, играющему на баритоне, приходится транспонировать с листа виолончельную партию, он (очень немногих женщин привлекает этот духовой инструмент!) попросту представляет, что музыка записана не в басовом, а в скрипичном ключе, затем мысленно поднимает все звуки вверх на октаву и далее спокойно играет с листа. Все так просто, что и ребенок способен на это, если пожелает, конечно, играть на столь громоздком и неуклюжем инструменте, как сакс-баритон. Пока глаза саксофониста скользят по крошечному частоколу нот, его пальцы автоматически выполняют взаимно-однозначную трансформацию, которая является теоретическим эквивалентом сложения и вычитания октав, однако умственная работа была проделана еще тогда, когда музыкант, бросив взгляд на правый верхний угол страницы и кисло скривившись, пробормотал: «Дьявольщина, опять виолончель…» Саксофонистам отчего-то не интересны пьесы для виолончели.

Когда слепой Эми нужно «прочитать» ноты, она вынуждена прекратить игру на скрипке, чтобы ощупать брайлевские значки для нот левой рукой. (Многие годы она удерживала инструмент подбородком, и шейные мускулы Эми настолько натренированы, что при желании она легко раздавит грецкий орех, зажатый между ее плечом и подбородком.) Зрительный центр в этом «чтении» не участвует: Эми «слышит» немые ноты кончиками пальцев, запоминает их последовательность в музыкальной фразе, а затем проигрывает эту фразу снова и снова, пока та не перекодируется в механическую память пальцев, присоединившись к уже выученному куску.

Подобно большинству слепых музыкантов, Эми могла похвастать великолепным «ухом»: она гораздо быстрее и лучше запоминала музыку на слух, проигрывая ее по нескольку раз, пускай это даже очень длинная и сложная пьеса. Но для серьезной работы она всегда использовала Брайля, чтобы отделить изначальный замысел композитора от его интерпретации исполнителем или дирижером..

Она никогда не сожалела, что неспособна читать ноты общепринятым способом. И представить не могла, на что это похоже, ибо никогда не видела нотной записи до того, как ослепла. Честно говоря, у нее было самое смутное представление даже о том, как выглядит обычная книжная страница с печатными буквами.

Поэтому, когда на тридцать третьем году ее жизни отец пришел к Эми с предложением купить ей ограниченный дар зрения, она вовсе не торопилась обеими руками ухватиться за этот шанс. Он состоял в безумно дорогой, рискованной и вдобавок уродующей операции: имплантирование на место глазных яблок миниатюрных видеокамер, подключенных к зрительным нервам, чтобы таким образом стимулировать ее дремлющий зрительный центр. А что если операция, сделав Эми полузрячей, заодно повредит ее музыкальным способностям? Теоретически она знала, как зрячие читают музыку, но уже четверть века успешно обходилась без этой способности и отнюдь не была уверена, что получит от нее хоть какую-то пользу, уж, скорее, наоборот.

К тому же концерты, которые регулярно давала Эми, были по большей части благотворительными акциями слепой скрипачки в пользу различных организаций и учебных заведений, помогающих незрячим, но ее отец решительно развеял этот аргумент. Состоятельная публика, сказал он, валом повалит на ее благотворительные концерты, если Эми станет примером слепого музыканта, излечившегося от своего недуга. Она продолжала возражать, но Клитас мягко заметил, что тут он полностью поддерживает папу. Он сказал, что просмотрел соответствующую литературу и переговорил с командой хирургов из Швейцарии, которая с успехом проводила аналогичные операции на непременных собачках и шимпанзе. Думаю, сказал он, сама операция не может принести вреда, даже в том случае, если эксперимент не удастся.

То, о чем Клитас не сообщил ни Эми, ни Линди, ни кому-либо еще из знакомых, являлось омерзительной истиной в мрачном духе Франкенштейна: он сам стоял за этим экспериментом, который не имел ни малейшего отношения к заявленной попытке восстановить зрение Эми, и миниатюрные видеокамеры никто не собирался имплантировать, они были всего лишь удобным предлогом для хирургического изъятия глазных яблок из ее глазниц.

Любой нормальный человек испытал бы заметное потрясение, узнав, что во славу науки некий ученый собирается вынуть у живого человека глаза, и был бы до крайности шокирован, выяснив, что этакую мерзость намерен сотворить муж со своею женой. Но Клитаса, конечно, мы не можем назвать нормальным человеком. Согласно его рациональному способу мышления, глазные яблоки Эми представляли собой бесполезные отростки, блокирующие доступ к оптическим нервам, которые должны поставлять информацию в бездействующий зрительный центр ее мозга. В пустые глазницы можно будет ввести крошечные хирургические инструменты, но мы уже пообещали не вдаваться в мерзкие детали этой части истории.

Конечный результат, однако, совсем не казался омерзительным. Эми наконец согласилась приехать в Женеву, и Клитас со своей хирургической командой (настолько же искусной, насколько лишенной всякой этики) за трое суток провели ее через три двадцатичасовых сессии ужасно головоломной, но совершенно безболезненной микрохирургии. Когда с ее головы сняли все бинты и надели тысячедолларовый парик (они ковырялись в мозгу Эми не только спереди, но и сзади), она стала выглядеть намного привлекательнее, чем до начала операции. Ее собственные волосы всегда были сплошным кошмаром, а глаза опалесцировали неприятной светлой мутью. Теперь они были небесно-голубые, как у маленького ребенка — и никаких видеокамер, мрачно пялящихся на мир.

Клитас объяснил ее отцу, что эта часть эксперимента не удалась, и шестеро швейцарских молодцов, которых он нанял для своей уникальной операции, дружно подтвердили его резюме.

— Все они врали, — сказала Эми. — Они даже не собирались вернуть мне зрение. Единственная цель операции состояла в изменении нормальных функций визуального кортекса, притом таким образом, чтобы я получила доступ к незадействованным участкам собственного мозга. — Она повернулась на звук взволнованного дыхания мужа и пронзила его насквозь незрячими голубыми глазами. — Ты добился такого успеха, Клитас, о котором и не мечтал.

Эми обо всем догадалась, лишь только в ее мозгу развеялся лекарственный туман после последней операции. Ее разум принялся прилежно соединять разрозненные словечки и факты, а дальше все понеслось в геометрической прогрессии, и к тому времени, когда на нее надели парик, она полностью реконструировала весь ход микрохирургической процедуры, опираясь на краткие беседы с Клитасом и собственные ограниченные ощущения. У нее возникли дельные мысли по поводу усовершенствования этой процедуры, и ей ужасно не терпелось продолжить начатое и довести свой разум до полного совершенства.

Что до отношения Эми к мужу, то за короткий промежуток времени (вы дольше будете читать этот абзац) она ощутила подлинный ужас, возненавидела Клитаса, все поняла, полюбила его с новым жаром и пришла наконец в такое эмоциональное состояние, каковое не может описать ни один человеческий язык… К счастью, в распоряжении любящих супругов были Булева алгебра и исчисление пропозиций.

Клитас оставался одним из немногих во всем человечестве, кого новая Эми могла бы любить и даже разговаривать с ним на равных, без всякой снисходительности. Его интеллект был настолько высок, что измерять его какими-то цифрами попросту не имело смысла. Но теперь, по сравнению с женой, он казался малообразованным тугодумом, и это была совсем не та ситуация, с которой Клитас готов был мириться.

Остальное, как принято говорить, принадлежит истории, а также антропологии, как вынуждены признавать каждую минуту те из нас, кто по-прежнему читает собственными глазами. Клитас стал вторым человеком на Земле, который подверг себя той же процедуре. Это ему пришлось делать в бегах от Всемирного комитета по медицинской этике и судебных исполнителей. Через год прооперировались еще четверо, через два года еще 20 человек, потом 200, и 20 000, и так далее. Через десять лет у человека с интеллектуальной профессией просто не оставалось выбора. Или, вернее, был один-единственный выбор: потерять работу или потерять глаза. Операция «Второе зрение» к тому времени была проработана до тонкостей и абсолютно безопасна.

В некоторых странах, в том числе в Соединенных Штатах, она все еще запрещена, но кто кого обманывает? Если у вашего начальника есть Второе зрение, а у вас нет, как долго вы продержитесь на работе? Вы даже не в состоянии поддержать беседу с суперменом, чья память сохраняет десятки энциклопедий, а нервные синапсы работают вшестеро быстрее, чем ваши.

Без Второго зрения вы просто умственно неполноценный, точно так же, как и я.

Конечно, у человека могут быть на то уважительные причины: к примеру, если вы художник, или архитектор, или натуралист, или тренируете собак-поводырей.

Возможно, что у вас нет денег на операцию, но это причина неуважительная, поскольку получить заем под будущие огромные заработки не составит никакого труда. Бывает, наконец, что кто-то слишком любит поглазеть на этот мир, чтобы в последний раз раскрыть свои глаза под операционной лампой.

С Клитасом и Эми меня познакомила музыка. Я был профессором фортепиано в Джуллиарде, где училась Эми, но нынче, разумеется, недостаточно умен, чтобы хоть чему-то ее научить. Иногда они вдвоем приходят послушать меня в тот захолустный полуразвалившийся бар, где собирается наш маленький оркестрик стареющих музыкантов. Со своим первым и одновременно последним зрением.

Должно быть, наша музыка для них слишком скучна и прямолинейна, но Эми с Клитасом оказывают нам честь, не пытаясь нас учить.

Эми стала невинным катализатором резкого поворота человеческой эволюции, а Клитас… Тот был буквально ослеплен любовью. Всем же остальным приходится решать, какого рода слепоту они выбирают.

Перевела с английского Людмила ЩЕКОТОВА

Кристофер Маккитрик

ПОТЕРЯВШИЕСЯ СОБАКИ

Почти через 80 000 лет после того, как люди отправили его исследовать наиболее отдаленные части галактики, маленький зонд наконец нашел то, что искал. А-I обладал интеллектом восьмилетнего ребенка и считал, что его задание — самое важное… Он был так запрограммирован. Однако ему хватило ума сообразить, что он столкнулся с явлением, выходящим за границы его понимания, и немедленно доложить об этом людям. Самую лучшую новость, какую только может услышать разумное существо.

Одна беда: зонд — шар размером с баскетбольный мяч, от долгого пребывания в жестоком космосе весь изъеденный звездной пылью и покрытый пятнами — пришел в такое волнение, что забыл, как найти своих создателей. В конце концов, с тех пор, как он получил задание, прошло почти восемьдесят тысячелетий, а за этот срок любой может многое позабыть, особенно простенький маленький зондик, который за эти годы так много узнал, что ему пришлось перенести часть информации в подпространственные ячейки памяти. Десятки тысяч лет он не мог передать людям накопленные сведения в силу самой природы своей миссии.

На какое-то мгновение зонд задумался; его ультракарбоновая оболочка вспыхивала то желтым, то белым, отражая пульсирующий свет галактического ядра, словно окруженного разноцветными облаками. Звезды вращались вокруг ядра так стремительно, что напоминали мошек, вьющихся над ярко светящимся шаром. Зонд вслушивался всеми антеннами и чувствовал гул, подобный жужжанию миллиарда пчел или звучанию хора гобоев. Почти 70 000 лет он стремился сюда, к ядру галактики, и эта музыка космоса утешила и успокоила его за несколько секунд. И маленький зонд вспомнил, что надо делать: «Полечу обратно по тому же курсу, каким прилетел. Рано или поздно я найду человека. А люди знают, что делать».

Зонд включил подпространственный двигатель и нырнул в рябь света: металлическая галька, брошенная в галактический водоем; капелька, вспыхнувшая ярко, как звезда, и тут же пропавшая. Пока А-I с тягучей медлительностью катился по пятому измерению к тому месту, где он последний раз говорил с человеком, им вновь овладело радостное возбуждение. «Они будут так мной гордиться! И я никогда больше не попаду один в пустой космос. Теперь я им очень нужен, и они не пошлют меня в темноту. Как здорово будет снова оказаться среди людей!»

Из небытия капелька снова переместилась в обычный космос.

Я здесь! — телепатически воскликнул он. — Я не знаю, что делать дальше, но знаю, что должен с кем-нибудь поговорить!

В тот день, когда Вселенная стала другой, случилось так, что Джон-6564 (арчталлеанин был гомофилом и носил имя, как у людей) подремывал за штурвалом своего патрульного крейсера. Пустяки: искусственный разум древних устройств, сделанных людьми, выполнил все необходимые астронавигационные расчеты. Джон-6564 был старшим офицером Первого и теперь единственного оборонительного Крыла арчталлеанского флота, командиром патрульного звена из двенадцати крейсеров (священное число, поскольку именно столько было Великих Союзов). Когда-то у галактических союзников имелись сотни таких Крыльев, но с той славной поры минуло триста поколений, и Великая Война, как и Союзы, объединившие всю галактику, теперь стали всего лишь воспоминаниями, передающимися от отца к сыну, поскольку отцы и дети всегда были и всегда будут. Джон-6564 хранил воспоминания своего старинного рода, восходящие еще к Великой Эпохе, к тем временам, когда при одном упоминании о причастности к арчталлеанскому сословию представители малых рас уважительно замолкали. Но в нынешние темные времена все, на что Джон-6564 мог надеяться, — это быть межзвездным патрульным. Благородные порывы вознесли его в космос, и он верил, что когда-нибудь достигнет вершин славы.

Когда он почувствовал касание человеческого разума, сон отступил, и Джон-6564 вскочил с кресла.

— Что это было? — спросил он у экипажа; каждый из двенадцати проснулся, независимо от того, была ли сейчас его вахта.

Соратники удивленно уставились на командира. Стебельчатые глаза выдвинулись до предела, клювы раскрылись. Все молчали, и Джон-6564 прекрасно понимал, почему.

Я здесь! — кричал человеческий разум, и отчаяние в его тоне взывало к немедленным действиям.

Каждый арчталлеанин хотя бы раз ощутил прикосновение человеческого разума и не мог спутать его ни с чем: древние станции, хранимые в подпространстве тысячелетиями, включались и давали сигнал раз в двести десять священных единиц времени — земных лет, — всего лишь раз в одну арчталлеанскую жизнь.

Два миллиона лет Земля взращивала человечество, пока люди не отправились покорять космос. Сама Земля превратилась в неприкосновенную планету, в святилище для всех галактических рас. Там никто не селился до конца Великой Эпохи, наступившего шестьдесят тысяч лет назад.

Я не знаю, что делать дальше, — сказал человеческий разум, — я должен с кем-нибудь поговорить!

В мгновение ока весь экипаж собрался в рубке. Длинные пальцы упали на пульты телепаткомов, артефактов человеческой технологии, позволяющих разумным существам общаться друг с другом, невзирая на огромные расстояния и лингвистические барьеры. За время Великой Эпохи люди построили по крайней мере двенадцать телепатических станций размером с Луну и рассеяли их по всей галактике. Каждая была способна принять, усилить и передать информацию на десятки тысяч световых лет с быстротой самой мысли. Только две станции уцелели после Великой Войны; теперь их любовно оберегали и, конечно же, не использовали. Кто осмелился бы изнашивать величайшее создание человеческой технологии только затем, чтобы поговорить с кем-то из малых рас? Да и что он мог бы сказать? Впрочем, это было неважно: секретные коды знала лишь горстка избранных. Так что станции только вовремя смазывали, чистили и поддерживали состав воздуха и температуру, необходимые людям, которые когда-то работали там.

И все же сейчас двенадцать арчталлеан толкались, царапались и орали друг на друга, сражаясь за право быть первым, за последние шестьдесят тысяч лет, кто будет говорить с живым человеком, и совершенно не заботились о том, что, стремясь выиграть мгновение, они могли повредить оборудование крейсера и остаться в мертвом космосе навсегда.

— Остановитесь! — крикнул Джон-6564, и все тут же замерли, подчиняясь приказу командира. — Надо решить, что сказать, прежде чем мы осмелимся ответить.

— О да, сэр! Разумеется, — раздались голоса офицеров, удивленных собственной недальновидностью. — Мы вели себя глупо.

— Не глупо, — возразил Джон-6564. — Это естественно, и я понимаю ваше волнение. Мы, арчталлеане, бывшие единственными союзниками, первые услышали голос свободного человека после столь долгого молчания. Мы стоим на пороге новой Великой Эпохи. Никто этого не ожидал: как удалось людям освободиться из тюрьмы? Но мы всегда знали, что такой день настанет, ведь они — люди! Нам нужно лишь составить верный ответ, ибо наши слова будут помнить всегда и передавать от отца к сыну из поколения в поколение. Мы — первая раса, с которой человечество вступило в контакт. Если мы ответим правильно, то арчталлеане снова будут главными союзниками людей в грядущей Великой Эпохе.

— Слава Арчталлу! — вскричали все в унисон. И впервые за шестьдесят тысяч лет эта фраза обрела смысл.

— Волнующий момент! — сказал Джон-6564. Его клюв стал влажным от волнения. — Сохраните в памяти каждую минуту этого дня, чтобы ваши дети тоже могли его помнить.

И они взялись за дело. Они спорили о том, как лучше обратиться к человеку, что сказать, в какой последовательности изложить свои просьбы и в каких именно выражениях. Составив исполненное благородства вступление, они принялись записывать свое послание на аппаратуре, которая не включалась на протяжении пятидесяти девяти тысяч лет.

Но прежде чем они успели начать передачу, человеческий разум покинул эту часть космоса.

Тьма объяла души арчталлеан. О, ментальная пустота! Джон-6564 сжался в комок, кожистые крылья обернулись вокруг его небольшого тела, пальцы на кончиках крыльев сцепились за спиной, и он пал ниц. Он не боялся, что команда увидит его в столь униженном состоянии, ибо горе раздавило всех.

Они подвели своего командира, свой флот, свою расу, но хуже всего — подвели людей.

Любой представитель двенадцати рас, когда-то составлявших Двенадцать Великих Союзов, осознавал, что, по сути, ничто не имеет значения, кроме людей. Когда нет людей, нет и долга, который стоило бы исполнять. Без долга нет славы. Без славы жизнь лишена смысла. «Как мы могли об этом забыть?» — страдал Джон-6564.

«Люди научили нас долгу» — такие таблички висели в рубке каждого арчталлеанского корабля. Джон-23, один из предков Джона-6564, тщетно пытался доказать, что вслед за предательством неизбежно наступит Темная Эпоха. «Без людей, — говорил он, — народы, ныне исследующие галактику, до сих пор оставались бы безмозглыми животными, выгрызающими недра планет, давших им жизнь. Люди научили нас всему, что мы знаем. Они сделали нас тем, что мы есть. Без людей мы просто дикие звери, рвущие друг другу глотки».

Арчталл последним присоединился к предателям. В этом было свое величие.

Вспоминая наследие предков, Джон-6564 тянул себя из черной дыры отчаяния. Смыслом жизни был долг, и бремя его сейчас легло на плечи благородного арчталлеанина.

— Проследите путь человека, — приказал он.

И подпространственный навигатор, впервые за 59 900 лет привел в действие древнее оборудование, настроенное на человеческий разум.

— Поднимайте флот.

И все сто сорок четыре корабля арчталлеанского флота (двенадцать раз по двенадцать — тоже священное число) впервые за 59 800 лет начали одновременно готовиться к старту.

Навигатор определил: точка, где вновь появился человеческий разум, оказалась на территории камдиан, старинных врагов Арчталла, предателей человечества. Джон-6564 приказал своему звену немедленно идти к этой звездной системе. Остальные корабли должны были всем скопом отправиться следом, как только будут укомплектованы и приведены в боевую готовность.

Пятьдесят шесть тысяч земных лет арчталлеане не разговаривали с камдианами; впрочем, никто из бывших союзников друг с другом не общался. Зачем? Что они могли друг другу сказать?

Но теперь, на рассвете новой Великой Эпохи, они поговорят. Еще как поговорят — грядет война, такая славная битва, какая понравилась бы людям!

* * *

Барри шел вдоль старой железной дороги на окраине Ортонвилля, штат Миннесота. На самом деле ничего железного в ней давно не осталось, поскольку рельсы убрали еще в тысяча девятьсот восьмидесятом — чтобы легче было ходить. Он пинком отбросил старую пивную жестянку к мусорной куче и прибавил словечко, которое утром произнес его папа. День сегодня начался неудачно, особенно если учесть, что завтра его дурацкий день рождения, двенадцать лет, а людям, особенно в летние каникулы, полагается с нетерпением ждать дня рождения. Но в последнее время мальчик никаких дней не ждал с нетерпением. Его родители вечно скандалили, а он все время пытался убедить их перестать ругаться. Но от этого они только еще больше злились — и на него тоже.

За кучей мусора мелькнуло что-то большое, мохнатое. Барри поднял камень, и сердце забилось быстрее. Прошлым летом отец взял Барри с собой, когда мусорщики наняли его отстреливать крыс на свалке. Крысы — грязные звери, они разносят заразу. Если бы он сейчас пришиб одну, ему сразу бы полегчало. Барри подкрался к мусорным кучам, которые были выше его самого, и нырнул в проход между ними. Зверь прыгнул в сторону, но человек его опередил. Камень попал точно в цель — и в то же мгновение мальчик увидел, что это не крыса. Это была собака. Барри едва не задохнулся от обрушившегося на него чувства вины, мгновенно охладившего охотничий азарт.

Собака взвизгнула и спряталась за выпотрошенным автомобилем.

— Прости, пес! — пробормотал Барри. Он чуть не плакал. Ну почему, когда он берется сделать что-то хорошее, все выходит наоборот?

Барри снял рюкзак и достал сандвичи с сыром: он припас их сегодня утром, когда решил сбежать из дома.

— Эй, пес! Хочешь сандвич?

Держа бутерброд в вытянутой руке, Барри присел на корточки, чтобы не испугать собаку еще больше. Средней величины пес глядел на него через пустые окна автомобиля. Шерсть зверя цветом напоминала мокрый песок у кромки воды.

— Иди сюда, Санди, — позвал Барри. — Я не хотел тебя обидеть.

Собака поскуливала, не решаясь выйти из-за укрытия. Ее нос энергично шевелился, коричневые глаза не отрывались от еды. Барри на коленках подполз к ржавому кузову и положил сандвич туда, где когда-то было водительское сиденье. Собака сначала отпрыгнула в сторону, но потом рванулась вперед, и бутерброд исчез во всплеске клыков и шерсти. Барри даже на мгновение испугался, но потом рассмеялся.

— Хороший мальчик! — похвалил он собаку и сел.

Пес проглотил бутерброд не жуя. Через несколько секунд он появился у капота автомобиля: хвост подметает пыль, голова опущена. Барри заглянул в рюкзак. Осталось еще два сандвича. Он показал их собаке.

— Иди сюда, Санди, — снова позвал он.

Хвост поднялся, большие уши прижались к голове, пасть приоткрылась в нерешительной улыбке. И все же пес еще пару минут то подбирался поближе, то вновь отступал, кружился на месте и поскуливал, прежде чем решился подойти к мальчику и взять угощение. Барри еще раз попросил у Санди прощения, потом сгреб его в охапку и принялся вытаскивать у него из шерсти колючки, попутно объясняя, почему решил сбежать из дому. Он не сомневался, что Санди поймет: маленький пес, как и маленький человек, был один во враждебном мире.

Большего и не требовалось. После этого Санди пошел с мальчиком. Как здорово, что удалось подружиться с собакой: когда тебе двенадцать, одному опасно в чужих краях.

За городом следы рельсов окончательно потерялись в бурьяне. Барри на заросли внимания не обращал, а Санди, наоборот, радостно ломился сквозь пыльные стебли и рычал на кузнечиков. Впрочем, далеко он не отбегал, а то и дело возвращался, улыбаясь во всю пасть и ожидая ласки. Барри тоже все время улыбался. У него никогда не было своей собаки, а теперь, похоже, появилась.

В конце концов, убежать из дома — не такая уж плохая мысль.

* * *

Крейсер Джона-6564 и другие арчталлеанские корабли появились в системе звезды Яминах всего за миг до флотилий камдиан и данали. Но все равно они опять упустили человека. Камдиане без промедления открыли огонь по арчталлеанскому флоту, а данали принялись палить по тем и другим. Казалось, каждый хочет доказать, что именно другой бывший союзник предал людей и заслуживает наказания. Лицемеры!

— Где человек? — окликнул Джон-6564 навигатора. Корабль выполнил маневр с большой перегрузкой, уходя с пути смертоносной камдианской ракеты, и зрение вернулось к Джону-6564 как раз вовремя, чтобы увидеть на бортовых мониторах, как три группы по двенадцать даналийских ракет сжимают кольцо вокруг крейсера.

— Надо немедленно уходить! — крикнул пилот.

— Только когда получим координаты человека, — ответил Джон-6564.

Экран показывал, что из двухсот девятнадцати кораблей трех цивилизаций, участвующих в сражении, половина уже получила серьезные повреждения. Арчталлеанский флот был, разумеется, в лучшем положении — не в последнюю очередь потому, что превосходил два других численностью, и к нему все время присоединялись новые корабли с базы. К сожалению, многие суда были слишком повреждены, чтобы сопровождать крейсер Джона-6564, когда тот двинулся к следующей точке выхода человека из подпространства. Зато это перерастало в настоящую войну! Что еще нужно для счастья?

— Есть! — крикнул навигатор; пилот немедленно передал координаты на все корабли арчталлеанского флота и увел крейсер в подпространство за считанные секунды до того, как даналийские ракеты должны были взорваться.

Те несколько мгновений, что корабль провел в непроглядной тьме подпространства, Джон-6564 задыхался — отчасти от облегчения, отчасти от отчаяния, но главным образом от волнения. Мечта о новой Большой Войне начала сбываться, и он нес ее с собой через галактику, к самим людям. «Они будут гордиться мной!» — думал он. Перья на его шее трепетали от радости.

* * *

Когда Барри натер ноги, а бутерброды и чипсы кончились, он решил, что, пожалуй, на один день можно вернуться домой — на свой день рождения. В этот особый день его родители будут вести себя хорошо, а там уж можно снова сбежать. Во всяком случае, мама и папа любят собак, рассуждал он — они обучили уже целую кучу, хотя ни одна не шла ни в какое сравнение с Санди, так, может, они обрадуются, увидев, что теперь у него тоже есть свой замечательный пес. Как здорово сесть с ним рядом и погладить жесткую шерсть. Барри никогда не гладил взрослого пса, родители не разрешали. А милый, теплый, чуть пахнущий пылью Санди отлично подходил для того, чтобы обнять его, когда ты устал и хочешь отдохнуть.

У холма, покрытого коричневой травой со случайными вкраплениями ярких розовых, желтых и белых цветков, Барри повернул назад. Чем ближе он подходил к дому, тем отчетливее вспоминал, как его родители ругались с утра, и тем сильнее у него сжималось сердце. Точно так же они ругались и вчера, и позавчера, и поза-позавчера. А ведь он помнил, как много они смеялись, когда он был маленьким. То были отрадные воспоминания, и Барри не мог понять, почему родители не хотят жить, как раньше. Конечно, они не станут ругаться, когда увидят, что сын пошел по их стопам и заимел собственную собаку!

Задний двор был обнесен высоким забором для защиты от ветра; там держали молодых собак, которых брали из вольеров на обучение. Вот и сейчас отец Барри надел толстый нарукавник, а молодой ротвейлер изо всех сил старался стянуть его с руки человека. Поэтому отец не замечал сына до тех пор, пока Барри не остановился перед калиткой.

— Папа, погляди, кого я нашел! — крикнул Барри. — Такой замечательной собаки ты в жизни не видел! Его зовут Санди.

Ротвейлер отпустил нарукавник и, прежде чем отец успел удержать пса, кинулся через двор прямиком к калитке. Санди придвинулся вплотную к маленькому хозяину, опустив хвост и прижав уши; грудь его задрожала от глухого рычания. Но это только еще больше разозлило ротвейлера, и он бросился прямо на калитку. Папа Барри пытался экономить деньги, и, похоже, калитка тоже относилась к разряду вещей, на которых он экономил, потому что задвижка вывалилась… Последнее, что Барри услышал, перед тем как все прочие звуки утонули в лае и рычании, был крик отца:

— Ты, полудурок! О чем ты думал, когда решил приволочь сюда эту шавку?

В следующее мгновение обе собаки превратились в черно-коричневый водоворот визга и клочков шерсти, взлетающих в воздух вместе с каплями крови. Барри заплакал от страха за себя и свою собаку, он попробовал оттащить или отпихнуть ротвейлера, но не смог, упал в пыль от мощного толчка. Мать выскочила из дома. Барри не мог расслышать, что именно она кричала, размахивая руками. Подбежал отец; он принялся пинать и колотить рукой в нарукавнике коричневую часть рычащего клубка до тех пор, пока Санди не взвизгнул особенно громко и не пустился наутек. Ротвейлер хотел было броситься вдогонку, но отец Барри защищенной рукой обхватил его шею, а другой пристегнул к ошейнику поводок. Барри повернулся посмотреть, куда помчался Санди.

— Кретин! — крикнул отец, нажатием ладони заставляя ротвейлера сесть. — Ты хоть представляешь, сколько стоят эти собаки?

— Не называй своего сына кретином, — сказала мать, подходя. Руки у нее были скрещены на груди, щеки пылали. От нее пахло мылом. Потом она повернулась к Барри: — Где ты нашел эту дворнягу?

Барри пытался ответить, но его никто не слушал. Родители никогда не слушали его, если он плакал, но порой он не мог заставить себя перестать.

— Он не мой сын, — отрезал отец. — И я буду называть его, как захочу.

— Если он кретин, значит, твой, — сказала мать.

Вместо того, чтобы снова начать орать на нее, отец повернулся к Барри. Лицо его побагровело от злобы.

— Только и знаешь, что портить мне жизнь! Убирайся отсюда, и чтобы я больше тебя не видел, маленький мерзавец!

С Барри было довольно. Он слышал это не раз и знал все, что они скажут и сделают дальше, только готов был поспорить, что сейчас все будет намного хуже. «Надо же — нашел Санди и испортил им жизнь», — вспыхнула мысль.

И он побежал вдоль бывшей железной дороги, от слез почти ничего не видя вокруг, то и дело спотыкаясь. Скоро Барри упал, не в силах двигаться дальше. Он улегся под деревом с толстыми ветвями, на которое так любил забираться, и разревелся еще пуще. Солнце постепенно опускалось за дальние поля, деревья вдоль колеи потемнели. Воздух становился холодным и сырым, а лицо мальчика — грязным от пыли и слез.

— Я не хочу больше их видеть! — всхлипывал Барри. Мысли разбегались. Как он мечтал, чтобы Санди был тут; его так хорошо было бы обнять. Он жалел, что не может прекратить все ссоры на свете. Он надеялся, что с его собакой ничего не случится.

* * *

Маленький зонд вышел из подпространства в другой звездной системе, где, как он помнил, можно было отыскать людей. По крайней мере, здесь находилась одна из баз Союза.

Я здесь, — крикнул он мысленно. — Я не знаю, что делать дальше. Есть тут кто-нибудь?

Он прождал час, как обычно, снова и снова повторяя это сообщение, но база не подавала признаков жизни. Зонд уже собирался отправиться дальше, когда неожиданно услышал ответ.

«Великий господин и хозяин, шестьдесят тысяч лет мы ждали этой минуты. Прежде всего мы должны сообщить вам, что были против вашего заточения…»

О чем это ты? — спросил зонд. Его заинтриговало, что к нему обращаются так, словно он — человек, и все же он не спешил исправить эту ошибку, в надежде, что это поможет ему получить информацию о том, где найти настоящих людей. — Куда все исчезли? — добавил он. Под словом «все», он, естественно, подразумевал людей. Представитель любой малой расы должен был это понять.

«Мой господин, разве вы не были заключены в тюрьму на Земле, в Солнечной системе? — удивился туземец. — Именно там сейчас живут все люди, они пребывают в невежестве и копошатся в грязи с тех пор, как пришел конец Великой Эпохе. Ваш клан, должно быть, избежал последствий предательства. Слава предкам! Наш народ, р’каг‘кра, защищал людей на Судилище, доказывая, что вы принесли нам просвещение и славу, которой мы не знали за всю свою историю. Мы были готовы сражаться и умереть, служа вам, мы были готовы к тому, что вся наша раса погибнет. Мы не стали предателями. Мы единственные из союзников остались на вашей стороне, когда остальные лживо утверждали, что ваш народ виновен в Великой Войне. Ничто не может заставить р’каг‘кра пойти против человечества! Но изменники среди нас не дали нам возможности действовать!»

Все это для маленького зонда было большой новостью. Сильнее сбить его с толку было бы уже невозможно.

«Итак, другие бывшие союзники сообща выступили против человечества, вместо того чтобы служить ему, как это было раньше и будет снова. За время Темной Эпохи, которая сменила Великую, союзники уничтожили почти все дары вашей технологии и выдворили всех оставшихся в живых людей на Землю… Вот как все было».

Чужак открыл канал к подпространственному банку данных. Зонд подсоединил к нему свою память, принял информацию и собрался отчаливать.

«Скажи нам, о господин, как вашим предкам удалось избежать…»

Но маленький зонд уже узнал все, что ему было нужно. Спасибо, — сказал он и исчез.

По пути в Солнечную систему, к Земле, зонд изучал историю галактики. Он видел (точнее, воспринимал, словно картины, всплывающие со дна памяти) города, объятые пламенем, эскадры инопланетных космических кораблей, сражающихся во имя человечества, каждая раса — за свой клан, высушенную холодом космоса плоть, разрушенные планеты, взрывающиеся звезды и целые цивилизации, сгинувшие навсегда в Великой Войне.

Маленький робот никогда раньше не сталкивался с такой информацией, и сейчас она едва не разрушила его.

Да разве легко пережить открытие, что господин и хозяин — самое ужасное существо во Вселенной?

Зонд возник в реальном пространстве планеты Земля — первый корабль, посетивший ее за последние двадцать тысячелетий. Он оставил далеко позади сигналы малых рас, понимая, что чужаки скоро появятся, чтобы разделаться с ним. Он знал: люди ползают по поверхности голубой планеты… Несколько долгих секунд он пытался представить мир, который бурлил внизу. Что велели бы ему сделать те, кто живет там?

Может, А-I и был примитивен, но он не был глуп. Зонд наугад выбрал точку на поверхности Земли и ринулся вниз, навстречу своему порочному хозяину.

* * *

Крейсер Джона-6564 и одиннадцать сопровождающих его кораблей достигли р’каг‘кра через считанные минуты после того, как человек покинул этот сектор пространства. Убедившись в опоздании, Джон-6564 снова приказал навигатору определить курс. Рано или поздно они догонят человека: настойчивость в исполнении долга — высшая добродетель воина.

Струйки дыма щипали ему глаза. Корабль горел.

— Арчталлеанский флот, — прокаркала система связи с мерзким акцентом р’каг‘кра, — вы вторглись в наше пространство. Мы запускаем машины для Великой Войны. Теперь вы наши враги и будете уничтожены.

Джон-6564 тяжело вздохнул, и воздух оцарапал его обожженное горло. Пилот кричал какую-то чушь — да еще так громко! Воодушевление Джона-6564 постепенно угасало. Теперь его больше тревожило, что он может не дожить до того светлого часа, когда люди и Арчталл возобновят свой союз.

— Навигатор, вы уже определили курс человека?

— Почти, сэр, — ответил офицер, не отрывая глаз от окуляров. — Это во втором рукаве галактики. — Левое крыло навигатора было сломано в бою при Мэнносе, во время их четвертой остановки, и когда-то безупречно чистый мундир теперь был залит кровью. Но врагу пришлось еще хуже!

— Приближается эскадра р’каг‘кра, — доложила голограмма капитана одного из кораблей сопровождения. — Их двадцать девять, и каждый по силе не уступает нашему. Нам оставаться и принимать бой или следовать за вами?

Джон-6564 стиснул подлокотники кресла и сделал глубокий вдох. Хватит оставлять за собой гибель и разрушение. Шесть из двенадцати бывших союзников уже вступили в войну с Арчталлом, и сейчас сражались с отрядами Крыла, чтобы не дать врагам возможности догнать крейсер Джона-6564. К сожалению, человека услышали не только арчталлеане, так что в каждой точке выхода из подпространства его ждали враги. Арчталл не мог победить во всех битвах.

— Следуйте за нами, — он повернулся к навигатору. — Вы получили координаты?

— Это недалеко, сэр. Солнечная система.

— Солнечная система. — Джон-6564 на мгновение замер в немом восхищении. Там живут миллиарды людей! Решение могло быть только одно: — Мы идем.

Двенадцать вспышек размером с корабль возникли в обычном пространстве, как всплески от дробинок, которыми выстрелили в большой водоем. Р’каг‘кра придется подождать еще полчаса, пока война докатится до их звездной системы. Ничего, они ждали шестьдесят тысяч лет. За это время можно к чему угодно привыкнуть.

* * *

Барри молча лежал под деревом и смотрел в небо. Ночь опустилась на штат Миннесота; звезды сияли сквозь листья ярко, будто автомобильные фары на шоссе, а Луна казалась широкой полосой света. Мальчик мог видеть человечка на Луне, мог почти коснуться его лица.

Шорох з зарослях неподалеку заставил Барри сесть и прислушаться. Тихое знакомое поскуливание.

— Санди? — Не получив ответа, Барри сглотнул и причмокнул губами — звук, которым еще сотни тысяч лет назад человек подзывал собаку. Сработал он и сейчас.

Пес подошел достаточно близко, чтобы Барри мог разглядеть его в полутьме.

— Санди! — воскликнул он. Слезы обожгли, а потом охладили его щеки: это его собака, что бы там ни говорили родители! Он не бросит Санди, даже если придется уехать в товарном вагоне далеко-далеко от Ортонвилля.

«И в добрый путь!» — подумал мальчик, опускаясь на колени и протягивая руки к своей собаке. Санди устремился к нему, опустив голову и виляя хвостом.

Сначала Барри прижал теплого зверя к себе, потом ощупал его в поисках ран. Несколько царапин на плечах, но ничего серьезного.

Ротвейлеры после тренировок выглядели гораздо хуже. Внезапно порыв горячего ветра коснулся мальчика и тут же пропал.

Пес насторожился и зарычал — то же самое рычание, рождающееся в глубине груди, как перед схваткой с ротвейлером.

— Что там такое, Санди?

Человек? — спросил кто-то. Барри вздрогнул и вскочил на ноги. Он не мог определить источник голоса, потому что тот, казалось, звучал у него в голове.

— Здесь есть кто-нибудь? — Мальчик никого не видел среди залитой лунным светом травы.

Я… — и дальше слова, лишенные смысла.

Барри не мог бы сказать, принадлежит голос мужчине или женщине; кроме того, у него был очень странный акцент. Больше, пожалуй, похоже на женщину, решил мальчик. И чем-то опечаленную, хотя Барри и сам не понимал, откуда ему это стало известно. От этого грустного голоса ему снова захотелось плакать, и он непременно разревелся, если бы не был так испуган и утомлен.

Я закончил свою миссию по изучению… — и голос заговорил о недоступных пониманию мальчика вещах, называемых «квазары», «черные дыры», «эпифиз» и «субпространственная нервная система». Барри во все глаза вглядывался в темноту, но мог различить только Санди, который глухо рычал, прижавшись к его ногам и задрав голову. Барри проследил за его взглядом и увидел мяч, застрявший в ветвях. Неужели там, на дереве, человек?

— Я не понимаю, — признался Барри.

Вы отправили меня в долгий путь… — сказал голос.

А потом словно небо обрушилось на Барри, и он упал на колени, раздавленный небосводом.

За несколько секунд он узнал все, что каждый человек на Земле когда-либо знал о физике, химии, биологии, обо всех технологиях и прочих науках, а потом все, что каждому человеку в галактике было когда-то известно и, наконец, все, что маленький зонд узнал за свое путешествие мимо нейтронных звезд, сквозь черные дыры и через подпространство.

Он ощущал бушующий ветер сверхновой. Он видел, как рождаются и умирают звезды. Он чувствовал вращение галактики. Он встретил того, кто живет в ядре галактики, и пожал ему руку, подобную спектру всех звезд, которые зонд изучил, с дифракцией Фраунгофера вместо отпечатков пальцев и покалыванием в нервных окончаниях вместо голоса.

Ужас объял Барри. Это была такая лавина информации и ощущений, что ему пришлось напрячь всю свою волю и силы, чтобы вспомнить, кто он такой: мальчик, родившийся в маленьком городке на Земле в эпоху галактического средневековья… нет, раньше он этого не знал… До того, как этот древний космический зонд открыл канал, соединивший свою субпространственную память с разумом Барри.

«Я — Барри. Я — человек».

Но зонд не остановился, когда Барри едва не утратил личность, он даже не заметил этого. Он сам учился именно так, и другого способа отчитаться перед людьми ему не преподали. Ничего лучшего он придумать не мог. Барри лежал, скорчившись, прижав колени к груди, а кулаки — к ушам. Санди облизывал его волосы.

После наук Барри узнал историю, но не ту, что описывала хилый прогресс человечества в тюрьме под названием Земля, а давнюю историю галактической цивилизации. Он видел, как крошечные розовые комки выбираются из грязи, становятся человечеством, строят кристаллические башни, возносящиеся к звездам; он видел птиц, меняющих гнезда на плавучие города, которые люди помогают им строить; он видел, как сотни невероятных, удивительных существ обретают разум под руководством людей, создают цивилизации, а потом достигают звезд. Он видел, как космические расы сходятся, и был свидетелем неизбежной вражды и первых войн, а также Галактического Соглашения и долгого мира.

Для Барри все это было так же необычно и увлекательно, как фантастические романы. Но теперь, познав науки, он не мог не улыбнуться глупым теориям авторов относительно инопланетян и космических путешествий. На самом деле все было гораздо проще.

Но улыбка сменилась печалью, когда он вспомнил книгу Брэдбери «Вино из одуванчиков», потому что Барри понял, что за минуты учебы он утратил все, что определяло его как личность. Ему стоило огромных усилий припомнить, кем он был еще час назад. И он подумал о своей собаке, почувствовал, что пес тревожно лижет его, и ему стало спокойнее. Собака охраняла хозяина.

Барри узнал о разногласиях, терзавших человечество — они зародились в период слишком долгого мира. Он постиг могущество и славу, которую древние самодовольные существа извлекли из яркой, великолепной новой расы, почти столь же чудесной по своему технологическому развитию и силе воли, как все Галактическое Сообщество вместе взятое; он наблюдал, как образовывались многочисленные союзы, когда каждая раса стремилась привлечь на свою сторону эту могущественную силу, и какие войны охватили галактику вслед за этим.

Барри испытал боль, сильнее которой не мог вообразить, смертельную рану в душе, узнав, что эти войны привели не к досадному поражению, а к великому злу: стерилизация целых планет, достаточно древних, чтобы дать начало сотне таких рас, как человечество. Он стал свидетелем злодеяний, от которых содрогнулся бы самый жестокий палач — и эти преступления творили его собственные предки или равнодушно наблюдали за их свершением. Все было зафиксировано в те давние времена и сейчас воспроизведено без всяких искажений верным маленьким зондом.

Потом — тишина и тьма. Барри закрыл глаза. Ему потребовалось несколько минут, чтобы обрести душевное равновесие в новом состоянии.

Санди лизнул мальчика в лицо. Барри узнал теплый мокрый язык, настойчивый в своем беспокойстве. Сверх того, он мог представить генетическую структуру, которая привела к развитию клеток, образующих вкусовые луковицы в пасти собаки. Он видел генетический приказ ДНК, повинуясь которому, химические элементы выстраиваются в собаку — или человека. Он боялся открыть глаза, потому что и с закрытыми глазами увидел так много, что не мог удержаться от слез.

Но он был обязан сделать это, потому что маленький зонд, сам того не сознавая, возложил на него особую миссию.

Открыв глаза, Барри рассмотрел не следы рельсов, дерево и собаку; но Вселенную, которая раскрывалась перед ним в любой проекции — по его желанию. Только сейчас ему было трудно управлять своими желаниями. Сосредоточившись, он сумел сесть и погладить Санди; потом он наконец увидел пса: просто собака с грязной шерстью, виляющая хвостом. Он встал, пошатываясь, сжал кулаки и зажмурился, ожидая, пока пройдет дурнота, вызванная вращением галактики.

Усилием мысли Барри привел в действие станцию телепатической связи, спрятанную в Луне. Та, в свою очередь, активировала несколько других станций, известных союзникам. Только человеческий разум мог использовать станции связи в качестве ментальных усилителей. Впервые в истории все станции были настроены на один-единствен-ный человеческий разум. Барри знал, что в течение предыдущей Великой Эпохи нестройный хор человеческих «голосов» разносился по всей галактике. Любая благородная, любовная, алчная, порочная человеческая мысль, чувство или приказ оставляли след в разуме всех инопланетян.

— Мы разожгли войну, — сказал он маленькому роботу. Тот выразил согласие, полный испуга и смятения: зонд не был предназначен для столь глубоких переживаний.

— Мы заставили всех полюбить нас, — сказал Барри псу, почесывая его за ушами. Но Санди любил маленького хозяина и без утонченных ментальных приказов. Барри пришлось сделать над собой усилие, чтобы почувствовать под рукой шерсть Санди, ведь его разум был рассеян по всей галактике до самого ядра.

— Вы оба можете успокоиться. Я обо всем позабочусь.

Санди улегся рядом и принялся зализывать раны. Зонду расслабиться было труднее.

Вооруженный новыми знаниями Барри видел, что инопланетяне одолели людей по одной лишь причине: человечество было слишком занято войной с самим собой, чтобы послать единый приказ всем разумным расам галактики. Но теперь у человечества был только один голос. Знания, которые маленький зонд передал Барри, изменили весь мир.

— Спасибо, искатель знаний, — сказал Барри роботу. Он опустил его числовое обозначение, поскольку других зондов не сохранилось. — Ты поступил верно, закончив свои изыскания и сообщив мне то, что узнал. Я все исправлю, и тебе не нужно бояться, что твои хозяева ко-гда-нибудь снова причинят зло другим.

Робот опустился на землю и поместил все свои воспоминания — кроме самых первых, о тех днях, когда его программировали — в субпространственные ячейки. Ему во многом еще предстояло разобраться. Санди подполз ближе к машине, осторожно пофыркивая.

Барри поднял лицо к звездам, и его новый взгляд различил в невообразимой дали тысячи космических кораблей. Сотни тысяч инопланетян стремились уничтожить соперников, чтобы стать достойными союзниками человечества.

Потребовалось усилие, чтобы снова отвлечься от собственного физического тела, почувствовать свою субпространственную нервную систему и заставить ее действовать так, как будто он отдавал своим мышцам приказ.

Остановитесь, — скомандовал он. Учитывая ментальные усилители и все, что он узнал от зонда, восемьдесят тысяч лет изучавшего Вселенную, это было легко.

* * *

В тысячах миль от поверхности Земли шесть флотилий космических кораблей, сверкая лучами лазеров, выскочили из подпространства в точке, где появился исследовательский зонд. Они столкнулись, и кровь древних врагов кипела жаждой славы. Каждый знал, что они всего в нескольких световых секундах от миллиардов людей! Джон-6564 тоже не устоял против этого волшебства. Хотя его корабль был охвачен огнем, он сражался так яростно, как ни один арчталлеанин за всю историю Арчталла, он выкрикивал приказы запускать ядерные ракеты, наводить на цель х-лазеры, и…

Джон-6564 почувствовал, что человеческий разум снова коснулся его. На сей раз человек произнес лишь одно слово, но оно было гораздо больше, чем просто слово, и смысл его был гораздо яснее.

Остановитесь!

И Джон-6564 обнаружил, что не может более продолжать битву.

Из этого единственного слова — неодолимого повеления — и чувства, которое наполнило его, родилось понимание: он никогда больше не будет одинок и не станет мечтать о хозяине; но, кроме того, он понял еще, что человечество стало гораздо более великим и могущественным, чем прежде.

С осознанием этого пришла такая радость, что перья впились ему в кожу. А потом — касание страха.

Одним желанием Барри перенес себя домой через подпространство. Раньше ни один человек не был на это способен. «Странно, — подумал он, — что вместо этого мы пользовались машинами и впустую копили огромные знания»… Взять с собой Санди было не труднее, чем позвать его простым свистом. Глубоко вздохнув — он нервничал, потому что все еще был мальчиком, независимо от того, кем стал кроме этого, — Барри открыл дверь-ширму рукой и вошел на кухню. Мать и отец сидели за столом с банками пива в руках.

— Ах ты… — отец начал приподниматься. Глаза его сулили хорошую взбучку.

— Где тебя носит?.. — сказала мать, тоже вставая. Она уже приготовилась отвесить Барри пощечину, но…

Остановитесь, — скомандовал Барри.

Взрослые замерли и затихли. Взгляд их наполнился зачаточным пониманием, рты открылись в немом изумлении. «Таким людям потребуется куда больше времени», — подумал Барри. Отец медленно кивнул — один раз.

— Теперь все будет иначе, — сказал Барри.

И это было правдой.

Перевел с английского Константин РОССИНСКИЙ

Альберт Каудри

«КРУКС»

Дьева смотрела, как Земля под ней разворачивается, то исчезая за льдистыми пластами перистых облаков, то снова появляясь в мозаике из синевы океана и неподвижных сверкающих кучевых.

Аэробус двигался по своей гиперболе, и в разрывах возникали кусочки континентов. Дьева успела увидеть Северную Америку — цепь протянувшихся в Атлантический океан Аппалачских островов — и мерцающее в жарких лучах мартовского солнца Внутреннее море. Тут шестьдесят два пассажира погрузились в нижний облачный слой, ненадолго вспыхнули лампочки для чтения, но вот облака остались позади, и аэробус заскользил, точно тень урагана, над необъятностью Тихого океана.

Подали легкий обед, и во время десерта блеск острова Фудзияма в ожерелье зеленых островков возвестил, что они приближаются к Мир-граду. Тут засияло багряное солнце, из мерцающих волн Желтого моря выпрыгнул огромный лес Китая. Скорость в пять тысяч пятьсот щелчков была теперь слишком велика, и аэробус сотрясся — раз, и два, и три, пока его скорость не снизилась до тысячи.

Аэробус несся над зеленеющими равнинами Гоби, славными неисчислимыми стадами диких животных. Разумеется, они были слишком высоко и двигались слишком быстро, чтобы суметь разглядеть эти стада, однако масшина^[13] в начале салона потемнела, на миг замерцала точечками света и заполнилась трехмерными изображениями слонов, вапити, хакнимов, сфошур (и земных животных, и привезенных с других планет), которые неторопливо бродили среди россыпей озер по зеленым степям, где некогда властвовал бессмертный хан.

Бледное скуластое лицо Дьевы приняло сосредоточенное выражение, и в ее немигающих глазах заблестели отражения. Девять десятых Земли — первого приюта человечества — преобразились теперь в мир животных. Высшее достижение человека, которого называли Министром Разрушения. И ради этого погибли двенадцать миллиардов людей?

В закатном зареве Мирграда Стеф в пятнистом халате, развалившись, полулежал у себя на балконе и слушал выкрики торговцев и скрип колес на улице Золотой Орды. Он любил вот так, покуривая киф, нежиться в отблесках умирающего дня.

Неожиданный шум на улице заставил его сбросить ноги с потрепанного шезлонга. Он отложил мундштук и зашаркал к перилам.

На улице тележки продавцов были сдвинуты к стенам, и между ними, точно колонна муравьев, брела длинная вереница заключенных (синие робы, короткие волосы, запястья и шеи защелкнуты в черные пластмассовые канги). Стражники в дюрапластовых шлемах с широкими полями шагали вдоль вереницы на некотором расстоянии друг от друга, ударяя короткими хлыстами по ногам замешкавшихся, поторапливая их. Узники постанывали, а потом кто-то затянул тюремную песню на олспике — объединяющем языке всех людей: «Смерта, смерта ми калла / Йф нур трубна хаф съегда…» («Смерть, смерть, позови меня, только беды ждут меня всегда…»).

В такт песне самые медлительные настолько ускорили шаг, что стражники лишились предлога пускать хлысты в ход.

Хорошая песня, — подумал Стеф, снова растягиваясь в шезлонге, — потому что в ней две противоположные идеи: терпение и отчаяние. Полюса жизни, ведь так? Во всяком случае, его жизни. Исключая киф, который стал почти его религией, навевая на него в эти вечерние часы легкую спокойную меланхолию, — состояние, которое староверы называли Святым Равнодушием: что происходит, то происходит, и не пытайся валять дурака с Богом. Ну и, конечно, Джун. Это не просто похоть, хотя и не любовь. Он прошептал ее имя — на олспике оно означало «летнее время» — с изначальной английской интонацией и смыслом: июнь.

Потом нахмурился. Как обычно, он сидел на мели. Киф стоил денег. Так как же он может позволить себе Джун? Стеф задумался, неторопливо попыхивая, выпуская ароматный дым через нос. Ему нужно новое дело. Ему нужна работа. Ему нужно, чтобы с неба на него посыпались деньги.

Даже самые пресыщенные пассажиры, много раз видевшие Уланор, или Мирград, быть может, даже выросшие там, прильнули к иллюминаторам вместе с теми, кто впервые прибыл в столицу рода человеческого.

Более миллиона человек, думала Дьева. Просто не верится, что существует такой огромный город. Конечно, в сравнении с мировыми городами двадцать первого века Уланор только-только годился в пригород. Однако он хотя бы давал ей представление об утраченном — представление о былом (и будущем?) мира до того, как Время Бедствий все изменило.

Аэробус теперь планировал, присоединившись к уличному движению на пятом уровне внешнего кольца, разворачиваясь так, что создавалось впечатление, будто город с расходящимися лучами проспектов и сверкающими площадями вращался вокруг своей оси. Второй пилот (естественно, компьютер) заговорил четким однотонным голосом, называя такие достопримечательности, как аллея Чингисхана, площадь Желтого Императора, где находились дворцы Контролеров разных секторов, а также площадь Вселенского Правительства, где Дворец Президента выходит фасадом на Сенат Миров.

— А дальше — квартал Облаков и Дождя, — вставил мужской голос, и урожденные земляне засмеялись.

Второй пилот вежливо помолчал, пока нарушенная тишина не восстановилась, а затем продолжал свои объяснения. Дьева смущенно порозовела. Квартал борделей (названный по изящному китайскому стихотворению, описавшему половой акт, как «игру облаков и дождя») проклинался в храмах староверов с тех пор, как она себя помнила. И хотя верующей она больше не была, ее продолжали возмущать унижения, которым подвергались в злачных местах женщины и мужчины.

Стеф все еще хмурился, посасывая мундштук, когда зазвонила мас-шина внутри квартиры. Злясь, что кто-то нарушает его покой, он прошлепал в комнату, лавируя между колченогой мебелью, перешагивая кучки нестираного белья. Он отдал масшине команду «говори», и она замерцала, оживая. Внутри экрана повисла светящаяся голова полковника Ямаситы из Службы безопасности.

— Хай, Корул Яма.

— Мне требуются кое-какие конфиденциальные услуги. Приходи ко мне немедленно. Ворота сорок три.

Ни единого лишнего слова. Изображение схлопнулось в светящуюся точку. Со вздохом Стеф сбросил халат на другие обноски, захламлявшие пол, и втиснулся в душный стенной шкаф в поисках чего-нибудь чистого.

Едва Стеф нажал кнопку вызова, на крышу старого здания опустился плавнолет-такси с обычным компьютером на месте водителя. Стеф забрался внутрь и назвал адрес: Львиный Дом, ворота сорок три.

— Гратизор, — сказал компьютер. — Благодарю вас, господин!

Ну почему эти железки всегда вежливее людей?

Когда они понеслись над аллеей Чингисхана, Стеф без особого интереса оглядел освещенные фасады на площади Вселенского Правительства. Он давно уже понял: они не более чем декорации, а вся деятельность кроется за кулисами. Бронзовые статуи воздавали честь Желтому Императору, Августу Цезарю, Иисусу, Будде и, разумеется, вездесущему Чингисхану. Все — великие Объединители Человечества. Предвестники Мирграда и его жителей.

Чингис был даже удостоен пышной гробницы в скрещении прожекторных лучей. Не то чтобы в ней покоились его кости: их никому не удалось найти. Но простаки из других миров специально посещали Уланор, чтобы поглазеть на могилу величайшего (и кровавейшего) Объединителя всех времен.

Вблизи гробницы торговцы продавали жареные орехи, завернутую в бумагу лапшу, крохотные связки кифа, водоросли, плошки с мисо и кишми, а также цыплят-бабабку под техасоусом. Все выглядело очень чинно: люди прогуливались и угощались в любое время суток, не опасаясь стать жертвой преступления. Нарушение закона вело прямехонько во Дворец Правосудия за площадью Вселенского Правительства, а лабиринт выложенных кафелем камер под ним носил собирательное название Белая Палата. Грозный Катманн, глава Земной Безопасности, лично занимался Белой Палатой, и одной его репутации было достаточно, чтобы в Уланоре законы соблюдались неукоснительно.

Такси свернуло с главной магистрали, пронеслось над переулками, держа высоту в двадцать метров над мостовой, и замерло у глубокой ниши в глухой белой стене здания. Стеф предъявил компьютеру удостоверение личности, и вспышка света подтвердила уплату. Он вошел в вестибюль, и скучающий стражник в будке повернул к нему голову.

— Хай?

— Хай. Йа Стеффене Александр. Корул Ямасита ха'калла.

Звук его голоса включил монитор. Стражник посмотрел на возникшую картинку, затем придирчиво вгляделся в лицо, словно оно могло скрывать под собой другое, незавизированное. Наконец он что-то сказал, обращаясь к системе безопасности, после чего бесшумно отодвинулась стальная дверь, отделанная бронзой.

В открытых для публики частях Львиного Дома глаз радовали многоцветный мрамор и малиновые резные шиши, но здесь, в деловой части, коридоры, облицованные пластиком и устланные серыми циновками, были безлики. На дверях отсутствовали номера и таблички, чтобы сбить с толку незваного гостя. Стеф, хорошо знавший этот коридор, отсчитал девятнадцатую дверь, постучался. И охнул: ему в лицо ударила вонь, которая сделала бы честь настоящему львятнику. Дверь открыл темнооборотник, и с мохнатой морды мандрилла на Стефа уставились черные кошачьи зрачки, рассекающие огромные глазные яблоки цвета перезрелой малины. У этой твари имелись две пары рук — большие и маленькие. Одна большая рука придерживала дверь, другая лежала на кобуре, а две маленькие скребли густую шерсть на мохнатой груди.

— Корул Ямасита ми ждать, — умудрился выговорить Стеф, ни разу не сбившись.

Темнооборотник посторонился, и посетитель прошел через кордегардию, сопровождаемый немигающим красно-черным взглядом. Потом постучал еще в одну дверь и наконец вошел в кабинет Ямы.

— Хай, — приветствовал Стеф, но Яма не стал тратить времени понапрасну.

— Стеф, у меня проблема, — начал он.

Все в кабинете было сделано либо из черного, либо из белого дюрапласта, словно в предвидении социальных битв. Стеф опустился в черное кресло, которое, казалось, было сознательно сконструировано так, чтобы причинить побольше неудобств.

— К чему там эта зверюга? Разве вы не можете позволить себе обзавестись стражником? — спросил Стеф, шаря глазами в поисках трубки для кифа, но так ее и не обнаружил.

— У всех, кто что-то значит, есть темнооборотники. Более надежны, хотя и воняют… А теперь слушай. Информация эта — не сносить головы, так что, надеюсь, у тебя зачешется шея, если вдруг захочешь ею поделиться. Уже несколько месяцев ко мне поступают из Львиного сектора неясные сообщения о террористах, которые заинтересованы в путешествии во времени. А теперь кое-что произошло и здесь, на Земле. Кто-то похитил из Университета червобур.

— О-го-го! — Поскольку Стеф и не предполагал, что червобуры вообще существуют, его изумление было искренним.

— Те, кто отвечал за аппарат, сейчас у Катманна в Белой Палате. Могу тебя заверить: если повинны свои, то силы безопасности это скоро узнают.

— Еще бы!

— Тебе не требуется растолковывать, что произойдет, если какой-нибудь глупетс заберется в прошлое. С тех пор как появилась эта технология, всякие идиоты стали рваться назад — подправить то, подправить это. До них не доходит, какой хаос вызовут такие изменения. Они даже не представляют себе, что все может просто вырваться из-под контроля.

Ямасита угрюмо нахмурился — человек, призванный держать все под контролем.

— Воображают, будто сумеют управлять временными процессами. И не ведают: какая-нибудь мелочь может повернуть историю в направлении, которого они не предвидели и никто не предвидел.

Стеф кивнул. Ему представилось: кто-то, балуясь с прошлым, заставляет его, или Джун, или гения, синтезировавшего киф, перестать существовать. Перед такой перспективой сохранить Святое Равнодушие было очень, очень нелегко.

— Но что могу сделать я?

Однако Яма еще не завершил свою обличительную речь.

— Почему эти свинни не займутся чем-нибудь полезным? — с негодованием спросил он. — Почему не пытаются изменить будущее? Не пытаются его улучшить?

— Возможно, потому, что вы бы их за это казнили…

Неожиданно Яма улыбнулся. Они со Стефом были давними знакомыми — академия, служба на Ио, на Луне. Одно время они соперничали, но та пора давно миновала. Яма возглавлял Службу безопасности в Львином Доме. Львиный сектор под его управлением представлял собой огромную часть космоса с сотнями обитаемых миров, рассыпанных по спирали галактики в направлении к плотному скоплению звезд в ее центре.

А Стеф тем временем вылетел со службы и перебивался мелкими заданиями, которые Яма предпочитал не делать достоянием гласности. Вроде сегодняшнего. Власть Ямы на Землю не распространялась, но он подозревал некую связь между двумя происшествиями — здесь и в Глубоком Космосе.

Стеф слегка ухмыльнулся:

— И как же я смогу найти похитителя червобура?

Яма мгновенно стал деловитым.

— Я расскажу все, о чем тебе следует знать, — сказал он.

— И ни словечка больше.

— Вот именно, — отрезал Яма, который все-таки обладал чувством камора, хотя и был полковником Службы безопасности. Начал он с того, что перевел сотню ханов на тощий банковский счет Стефа, прекрасно зная, что Стеф немедленно их потратит и будет снова нуждаться, а нужда заставит его работать.

Пока Яма говорил, на другом конце города в большом заложенном и перезаложенном доме профессор Ян Ли-Куцай сидел в кабинете и читал лекцию своей масшине.

Его прославленный курс «Орига Наш Мир» («Происхождение нашего мира»), который он читал во Вселенском Университете, каждый раз собирал по тысяче студентов. И причина заключалась не в его глубокой учености — почти все выкладки принадлежали не ему, — но в блеске изложения. Порой он производил впечатление талантливого актера, а не преуспевающего профессора. Его имидж включал длинную седую бороду, куполообразный сияющий череп, пугающий набор ногтей и звучный бас, придававший особую важность каждому его слову, имело оно хоть какой-нибудь смысл или нет. Запоминающий кубик фиксировал лекцию для продажи в иномиры, где убогие университетики под чуждыми солнцами будут завороженно внимать эху его мудрости.

И даже пока он говорил — с прозрачной ясностью, пронзая воздух длинным, худым указательным пальцем, который завершался девятисантиметровым ногтем, — Ян прикидывал, сколько ему принесет экспорт кубиков и авторское право на лекцию. Достаточно, чтобы купить виллу на модном южном берегу озера Бай? Мир в доме между четырьмя его женами? Или хотя бы дорогую проститутку?

Пожалуй, думал он, разумнее остановиться на проститутке. Одна полоса его двухдорожечного интеллекта мечтала о девочках, даже когда вторая вновь повествовала о самом губительном событии в краткой, ужасной истории цивилизованного человека. Первая лекция его курса всегда посвящалась Времени Бедствий.

— Учитывая, что Бедствия создали наш мир, — произнес он с чувством, — горько, да, горько думать, что нам так мало известно о начале катастрофы. За два коротких года — с две тысячи девяносто первого по две тысячи девяносто третий год — погибли двенадцать миллиардов людей вместе со всеми их воспоминаниями. Семьсот огромных городов были уничтожены вместе со всеми их архивами, триста с лишним правительств исчезло со всеми их хранилищами дисков, дискет, кассет и первых запоминающих кубиков. Неудивительно, что мы знаем так мало! Когда и почему начались войны? Девять моровых язв — когда они вспыхнули? Геморрагическая лихорадка «Голубой Нил» и резистентная к медикаментам черная оспа бушевали в Африке еще в семидесятых годах двадцать первого века. Ежегодные пандемии смертельной инфлюэнцы стали правилом к две тысячи восьмидесятому году. Видимо, Время Бедствий дало о себе знать еще до начала войны.

Вступления никогда гладко не проходили: студенты, сообразив, что им предстоит слушать целый долгий час, постепенно впадали в подобие транса, сопровождаемого трепетом ресниц и нервным подергиванием таза. На индикаторе предупреждающе замигала зеленая лампочкa, и Ян тут же перешел к описанию ужасов, которые придавали его курсу особую увлекательность.

— Однако война две тысячи девяносто первого года привела к наиболее эффектным последствиям: уничтожение городов, Двухлетняя Зима и Повальный Голод. Возьмем для примера великий город Москву, где роботы-экскаваторы выявили для нас глубинную картину тех кошмаров, которыми сопровождалось его разрушение. Город с тридцатимиллионным населением в две тысячи девяностом году…

Одна леденящая кровь подробность следовала за другой: забитое скелетами метро с его все еще прекрасными мозаиками, запечатлевшими годы правления царя Сталина Доброго; сухие извилины русла Москвы-реки, чьи воды испарились в одно слепящее мгновение, а обломки перегородили его так, что теперь река течет в пятнадцати щелчках оттуда; великий Кремлевский Щит из расплавившегося кремния над бывшим центром города — радиоактивной зоной, которая будет слабо светиться еще пятьдесят тысяч лет.

С удовлетворением отметив про себя, что индикаторная лампочка сменила зеленый сигнал неудачи на красный цвет успеха, профессор Ян перешел к ужасам Лондона, Парижа, Токио, Пекина и Нью-Йорка. Потом коротко сообщил о запретных зонах, все еще окружающих погибшие города, об облученной фауне и флоре, которые стремительно эволюционируют, складываясь в прихотливые райские сады там, где всего лишь каких-то триста лет назад шумели столицы великих империй.

Индикатор интереса засветился, будто глаз темнооборотника. Профессор Ян широким шагом расхаживал взад-вперед, его бас становился все бархатнее, седая борода колыхалась, длинные пальцы раздирали воздух.

— Так как же она произошла, эта величайшая катастрофа? — вопросил он. — Как много мы знаем — и как мало! Предстоит ли ученым вашего поколения найти окончательные ответы на эти загадки? Признаюсь, мы пролили лишь немножко света у границы грозного мрака, который зовется… Временем Бедствий!

Как всегда, лекция продолжалась точно указанное время — один стоминутный час. Как всегда, она завершилась ударной фразой, напоминающей сонному студенту обо всем том, что он воспринимал краешком своего затуманенного сознания.

Свечение в масшине замигало, погасло и профессор Ян заорал:

— Чаю!

Распахнулась дверь, и домашний прислужник торопливо вкатил столик с чайным прибором, чашкой, млеком, жестянками оолонга и «Эрл Грея».

— Иногда, — пробурчал Ян, — мне кажется, что я издохну от скуки, если должен буду опять рассуждать о Бедствиях!

— Один кусок или два? — спросил прислужник, и Ян, пивший чай на старинный английский манер, с тревогой сосредоточил внимание на маленьких и дорогих до нелепости кусочках желтоватого нерафинированного сахара.

— Пожалуй, два, — сказал он.

Если на доходы от лекции он не сможет купить роскошную девицу, то, во всяком случае, ему хватит средств для бесперебойной покупки сахара.

Часы Мирграда вот-вот должны были показать 21, когда Ямасита, уютно обедавший дома со своей супругой Харико, услышал звоночки домашней масшины, настроенной на код Службы безопасности. Он поспешил в кабинет получить секретное сообщение Земной Безопасности. Кто-то раскололся на допросе. Яма слушал с нарастающим отчаянием.

— Дерьмо, моча и коррупция! — прорычал он. — Секретарь!

— Господин? — прожурчал компьютер монотонно.

— Свяжись со Стеффенсом Александром. Если его нет дома, — а его там, конечно, нет, — начни обзванивать заведения в квартале Облаков и Дождя. Подчеркни, что это вопрос безопасности, и мы требуем безоговорочного сотрудничества.

— Слушаюсь, господин. Его дом не отвечает.

— Начни с Дома Брата и Сестры, затем запроси Дом Восторгов Весны. Затем — Дом Воссиявшей Любви. А потом — все прочие.

— А когда я найду Стеффенса Александра?

— Скажи ему, чтобы тут же мчался ко мне, как…

— Это распоряжение передать дословно?

— Да.

Яма вернулся к столу, но еще не успел поджать ноги, как Харико приказала ему не употреблять грязных слов дома, где его могут услышать дети.

— Хорошо, маленькая жена, — покорно ответил представитель власти.

— И, конечно, вам опять надо на службу?

— Да, маленькая жена. Непредвиденные обстоятельства.

— Вы и ваши непредвиденные обстоятельства! — возвысила голос Харико. — Зачем я трачу часы, готовя вам вкусную еду, если вам всегда некогда ее есть? И почему вы прибегаете к услугам этого ужасного Стеффенса? Он мерзкая личность, живет — в его-то возрасте! — как блудливый кот. Не все могут обрести такое счастье, как мы, но каждый может вести приличную благопристойную жизнь.

Яма ел в молчании, иногда согласно кивая, пока запас слов Харико не истощился. Потом он поднялся наверх, снял уютное кимоно и снова надел жесткую форму, в которой ходил весь день.

По пути вниз, царапая толстую шею в попытках застегнуть воротник, он заглянул в спальни детей, проверяя, уснули ли они. Мальчики в своих двухэтажных кроватях спали самозабвенным сном детства. Глядя на них, нежно поглаживая их щеки, Яма подумал, что взрослые люди и животные спят настороженно, готовясь проснуться в любую секунду, а вот дети — никогда.

Затем зашел в спальню девочек, где его дочка Кази дремала, обняв плюшевого хакнима. Яма улыбнулся ей, но задержался у кроватки младшей. Рика казалась спящей куколкой, на ее полураскрытых губках поблескивал крохотный пузырек слюны. А он подумал, что, измени ка-кой-нибудь недоумок прошлое, и девчушки не будет. Она просто не родится, не получит шанса на жизнь. Чудовищно! Заговор путешественников во времени должен быть немедленно раскрыт, а заговорщики — уничтожены. Все до единого.

У входной двери Харико повязала ему шарф и обняла. Целомудренность не позволила ей поцеловать мужа, хотя они стояли в двадцати метрах над улицей. Он похлопал ее по плечу и вошел в казенный плав-нолет, который завис у порога.

— Львиный Дом, ворота сорок три, — приказал он компьютеру и откинулся на подушки сиденья.

В Доме Воссиявшей Любви профессор Ян отдыхал от своих академических трудов на мягком диване в салоне средних цен и разглядывал стереоскопические фигуры девушек под старинную мелодию из «Щелкунчика» Чайковского.

— Вы видите что-нибудь угодное вам? — осведомился компьютер, проецировавший трехмерные фигуры.

— Поистине «Вальс Цветов»! — сентиментально вздохнул Ян. В комнате веяло ароматом кифа, предположительно из скрытой курильницы.

— Смуглая красота мисс Люблюм так заметно контрастирует с редкой — если не сказать уникальной — красотой мисс Секскисси, — журчал компьютер, продолжая свою записанную на диск хвалебную речь.

— Миндалевидные глаза мисс Мин напоминают нам о великолепии династии, у которой она заимствовала свой nom d'amour. Каждая юная красавица проходит ежедневное медсканирование для обеспечения ее гарантированной чистоты и нетронутости ни единой болезнью. Мисс Ганди преуспела во всех позах прославленной «Кама-Сутры». За небольшой дополнительный гонорар можно снять электронный кабинет, где имеются почти все новейшие средства усиления восторгов любви.

Профессор Ян уже почти сделал свой выбор — самое дорогое, что предлагало это заведение. Мисс Селасси была высокой стройной женщиной эфиопского происхождения, которую генетически превратили в альбиноску. Ящик назвал ее «Белый Тигр Нила», и лысый, бородатый, с длиннейшими ногтями Ян, на девяносто девятом году вплотную приблизившийся к предельной границе среднего возраста, поймал себя на том, что поразительная красота гетеры завладела его мыслями. Ее тело было подобно телу живой Афродиты, а ее лицо казалось ожившей маской древней Африки.

— Мисс Селасси, почем она?

— Сто ханов в час.

— О-о! А электронный кабинет сколько?

— Пятьдесят ханов в час. Однако, — вкрадчиво добавил ящик, — столь уважаемому человеку, как вы, досточтимый профессор, Дом с радостью предлагает особую цену: мисс Селасси вместе с электронным кабинетом на час за сумму…

Краткая пауза, во время которой Ян не успел встревожиться.

— Сто тридцать пять ханов — десятипроцентная скидка.

— Согласен, — выдохнул Ян, не давая себе времени подумать.

В ящике зашелестело — банк сверил отпечаток его голоса и перевел еще 135 ханов с его уже оскудевшего счета на один из многонулевых счетов Дома Воссиявшей Любви.

— Вам бы затребовать двадцать процентов скидки, — произнес голос, заставивший Яна подскочить.

Высокий жилистый мужчина с трубкой кифа в руке поднялся с соседнего дивана, потянулся и зевнул.

— Надеюсь, вы не подслушивали, — буркнул Ян.

— Постольку-поскольку, — сказал Стеф скучающим голосом. — Я уже сделал выбор, но дама пользуется спросом и пока занята. Я просто говорю, что, достань у вас духа поторговаться, вы могли бы получить двадцать процентов скидки, а то и больше, если нет наплыва клиентов. Скидка в десять процентов, которую вам предложили, это попросту реклама.

В груди профессора Я на разгорелась борьба между возмущением таким вмешательством в его личную жизнь и открывшимися экономическими перспективами. Победа осталась за вторыми.

— Неужели? — спросил он.

— Абсолютно. Имею опыт. Могли бы получить полный набор за сто двадцать.

— Вот как! А электронный кабинет… он того стоит?

— Да, если он вам требуется.

Ян все-таки начал сердиться, но тут дверь отворилась и вошла очень высокая голая женщина. Волосы у нее были заплетены в тысячу белобрысых косичек, а глаза казались овальными рубинами. Соски упругих, почти конических грудей гармонировали с глазами. По салону разлился легкий запах эрзац-амбры и смешался с дымом кифа. Ян сидел, как загипнотизированный.

— Клиент вы? — спросила она Стефа с некоторым интересом.

— Нет. Я жду Джун. А твой клиент — вот он.

— Ну, конечно, — вздохнула девица.

И взяв худую дрожащую руку профессора Яна в свою, Белый Тигр увела его.

Несколько минут спустя компьютер сообщил, во-первых, что Джун готова, и во-вторых, чтобы Стеф тут же мчался к полковнику Яме, как…

— Да ну его в разэдакую вселенную! — взревел Стеф. Диван весил сто кило, но он приподнял его и перевернул. На шум вошла стражница, вытаскивая взрывной пистолет длиной в ее руку. Стеф мгновенно успокоился.

— Йа би сори, — сказал он, складывая ладони и кланяясь. — Не понимаю, что на меня нашло.

Стеф видел немало жертв взрывного оружия. При выстреле в торс от трупа мало что оставалось: только голова, руки и ноги.

— Поставьте на место чертов диван, — приказала стражница, сверля взглядом дебошира. Она была монголкой, и очень крепкой на вид. Стеф послушался.

— Да, кстати, — сказал он в дверях. — Мне нужен чек на Джун. Я уже заплатил наличными.

— Поговорите с администратором, — проворчала стражница.

На улице Стеф глубоко вздохнул и вызвал плавнолет. Нет, он посчитается со свинни, которые не только свистнули червобур, но и сорвали его встречу с Джун. Это было нелогично, поскольку именно свинни в последнее время финансировали его времяпрепровождение.

Однако Стеф жаждал быть нелогичным. В таком вот он пребывал настроении.

— Значит, кража была внутренним делом, — пробормотал он, тщетно пытаясь устроиться поудобнее в одном из черных кресел Ямы.

— Да. Проверенный и перепроверенный ученый, оказывается, принадлежит к террористической группе, называющей себя «Крукс». Жил тихо, никаких лишних денег. Во время испытаний на детекторе лжи энцефалограммы неизменно показывали правдивость его ответов. Беда заключалась в том, что задавали ему не те вопросы. Вы храните верность? Но верность чему? Он отвечает: да, подразумевая верность человечеству — по его понятиям. Вы член подрывной группы? Подрывающей что? Существующий порядок или благо человечества? И вновь лживый ответ сходит ему с рук.

— Но во что, собственно, верят эти вонючие «круксы»?

— В жизнь. В абсолютную ценность человеческой жизни. Червобур открывает способ обратить вспять худшую катастрофу в истории человечества — Время Бедствий. От этого зависят триллионы жизней — не только жизней, погубленных голодом, эпидемиями, войнами, но и всех их неродившихся потомков до десятого колена.

Стеф сердито заворчал, мучимый тоской по кифу, по Джун.

— Шайка дерьмовых идеалистов!

— Вот именно. Люди с верой в прекрасное нечто, готовые погубить реальный мир ради идеи. Да их всех необходимо прикончить!

Яма вскочил — энергичный, мускулистый, кривоногий. Ему было пятьдесят, и он расставался с молодостью, но занятия боевыми искусствами на протяжении всей жизни еще долго будут позволять ему оставаться в форме.

— Бей их! — взревел он, рубя рукой воздух.

Глядя на него, Стеф ощутил усталость.

— И для этого вы меня вызывали?

— Нет. Вернее, не только. — Яма рухнул назад в кресло. — Группа, вдохновляемая этой великой идеей, разумеется, разбита на ячейки, которые придется разыскивать по отдельности. Однако тот, кому развязали язык в Белой Палате, Знал одно имя, с его ячейкой прямо не связанное, имя женщины, инопланетницы. Ее зовут Дьева. Одна из основательниц их движения, и она должна связаться с ним.

Стеф вздохнул.

— Какая-то информация о ней есть в ИЦ?

— Нет, — вынужден был признаться Яма. — Никаких сообщений из информцентра еще не поступало.

— Вот и вызовите меня, когда поступит, — сказал Стеф, вставая. — Я бесконечно благодарен за то, что вы оторвали меня от моего приятного отдыха, дабы снабдить сведениями, которые пока практического применения не имеют.

Яма проводил его до двери и кивнул темнооборотнику, который приблизился, источая смрад, точно вольер львов, сов и бакланов. Стеф зажал нос и прокрякал уткой.

— Обожаю посещать ваш кабинет, Яма. Несравненный воздух!

Полчаса спустя Стеф снова полулежал в салоне средних цен Дома Воссиявшей Любви и ждал. В его отсутствие Джун затребовал новый клиент. Стеф коротал время, покуривая киф и прикидывая, как пристрелить Дьеву из взрывного пистолета, кем бы она там ни была.

— Пфут! — сказал он, воспроизводя невпечатляющий звук этого оружия. Сложил длинные кисти в шар и быстро развел их, изображая взрыв внутри мишени. Стеф изучал баллистику и знал, что подобные пули взрываются в теле, образуя стремительно расширяющуюся сферу раскаленного газа и деструктивных частиц. «Дьева в атоми ся дисолва, — подумал он. — Свинн разлетается на кусочки, превращается в молекулы, атомы, протоны и кварки».

— Как счастлив я, господин, — прожурчал компьютер, — сообщить, что ваша избранница готова принять вас.

Стеф мгновенно оказался на ногах и устремился вперед, забыв кровожадные мысли. В сердце своем он был любовником, а не киллером.

В голубой безмятежности электронного кабинета профессор Ян лежал, свернувшись под покрывалом из эрзац-шелка.

Рядом с ним, все еще томно держа ладонь на электронной штучке под названием эректор-инжектор, лежала статуя из слоновой кости. Во всяком случае, он знал теперь имя Белого Тигра. Даже если это было всего лишь рабочее прозвище проститутки, nom d' amour, для Яна оно хранило всю поэтичность старинного французского выражения — имя любви.

— Селена! — прошептал он, и она, повернув голову, улыбнулась ему.

— Боюсь, твое время истекло, — прошептала она. — Но, может быть, ты придешь опять? Ты такой необыкновенный.

— Селена, — повторил он. Вокруг него перемигивались мониторы, тихое электромагнитное гудение было баюкающим белым звуком. Ян болезненно осознавал рождение нового маниакального пристрастия, которое было ему по карману еще меньше, чем четыре жены и натуральный сахар.

— Я должен, должен увидеть тебя снова, — проговорил он.

Уловив отчаянную ноту в его голосе, Селена улыбнулась. «О, эта загадочная улыбка шлюхи! — подумал Ян с болью в сердце. — Что она означает? Наслаждение с тобой, наслаждение твоими деньгами, вообще никакого наслаждения, а чистейший профессионализм? Кто, кто знает?»

Дьева тихо сидела в гостиной небольшой, но изящной пригородной виллы.

Окна были открыты, и утреннее солнце лилось в комнату сквозь легкую завесу глянцевитых листьев лимонного дерева. Гостиная имела все необходимое для сельского житья-бытья: обнаженные балки на потолке, мебель в чехлах из эрзац-полотна, стеклянный стол с яблоками, апельсинами и плодами кивису, а еще масшину в полстены для развлечения хозяина дома, профессора риторики, чьим хобби была игра в революцию.

На диванчиках в чехлах из эрзац-полотна удобно расположились другие члены ячейки: два студента и смуглая, остро привлекательная женщина средних лет с нарисованным знаком на лбу. Студенты все еще обсуждали вчерашнюю лекцию профессора Яна, словно скроенную по меркам «Крукса».

— Владыка Будда, слушая его, будто видишь все своими глазами, — сказал юноша, перебирая нитку бус. Он был старовером. А Дьева уже давно заметила, что такие люди в «Круксе» составляли гораздо больший процент, чем среди обычного населения.

Девушка была прелестна: бронзовая кожа, белокурые волосы, темные миндалевидные глаза. Она называла себя Диан и говорила грудным голосом, потому что кто-то заметил, что это придает ей таинственности.

— На самом деле он отвратительный старикашка. Но как сказал Ку, у него есть дар оживлять прошлое.

— Мы намерены продвинуться в этом направлении много дальше, — заявил владелец виллы, и студенты весело рассмеялись. Им всем троим нравился привкус заговора, а профессор, чья кличка была Зет, твердо надеялся соблазнить Диан. Теоретически, никто в группе не знал настоящих имен всех остальных. У них была внушительная и, по сути, детская система сохранения тайны — пароли, жесты, коды. Киберпространство было излюбленным полем деятельности супермасшины Служб безопасности, и они всячески избегали электронных контактов. Вместо этого у них имелись клятвы, тайные сходки, символы.

Главным своим символом они выбрали древнеегипетский крест с петлей, crux ansata, крест жизни.

Куйли носил «крукс» на шнурке вокруг шеи, а на собраниях вынимал, демонстрируя всем. Девушка, с удивлением заметила Дьева, вытатуировала «крукс» на нежной ладони. Почему старшие члены ячейки не заставили ее вытравить татуировку?

Люди часто говорили Дьеве, что у нее в жилах течет ледяная вода. Это была неправда. Ее чувства отличались большой силой, но только прятала их она очень глубоко. В эту минуту за ее лицом-маской нарастали гнев и тревога. Неужели ее жизнь и жизнь триллионов людей зависит от этих дилетантов, инфантильных несмышленышей?

Смуглая женщина, Лата, как она себя называла, провела рукой по лбу и сказала:

— Самое важное сейчас — побыстрее отправить нашу гостью дальше наиболее безопасным способом. И я должна сообщить вам всем то, что узнала вчера вечером. Кража червобура обнаружена, уже начались аресты.

— Аресты? — возмущенно переспросила Диан. — Кто-то, кого я знаю?

Она, видимо, считала, что полисаи не имеют права арестовывать членов тайной организации всего лишь за то, что они поставили себе целью уничтожить существующий мир.

— Нет, — вздохнула Лата. — К счастью для тебя. Эти животные, Катманн и полисаи, одурманили и пытали как стражников, так и техов, отвечавших за исправность червобура. В результате они узнали, что к краже был причастен кто-то из ученых. Слава Богу, аппарат был уже передан в другую ячейку, и бедняга, которого принудили говорить, не знал ни имен, ни места, где прибор находится теперь.

Юношу и девушку словно парализовало. Зет поворачивал голову из стороны в сторону, глядя на мебель, на свежие плоды. Дьева без труда прочла его мысли: глупетс вдруг понял, что может лишиться всего этого потому лишь, что ему вздумалось поиграть в заговоры. А если он поразмышляет над этим достаточно долго, то в один прекрасный день поймет, что может потерять куда больше.

— Я пойду с тобой, — сказала Дьева, вставая и кивая Лате, совершенно очевидно, единственной тут, кто обладал здравым смыслом. — Ты проводишь меня. Я не должна задерживаться здесь дольше и подвергать опасности этих героев.

Услышав, что она уходит, Зет облегченно вздохнул; Куйли и Диан все еще переваривали известие об арестах. Он был оглушен, девушка негодовала:

— Так ведь те, кого пытали, это же мученики! — внезапно воскликнула она и зарыдала.

— Да, — сказала Дьева, — а к этому часу они еще и трупы. Смерть — вот награда, которую техи Белой Палаты припасают для своих жертв. Я соберусь и буду готова через пять минут, если ты меня проводишь, — обернулась она к Лате.

— Конечно, — ответила смуглянка, и Дьева торопливо ушла в отведенную ей комнату за своим снаряжением.

Потом, уже в плавнолете Латы, Дьева спросила у девушки, почему она присоединилась к этому движению.

— Я презираю нынешний мир, — негромко ответила Лата. — Это клоака. Ничто не будет потеряно, если этот мир внезапно исчезнет по слову Владыки Кришны. Конечно, если мы сумеем предотвратить Время Бедствий, успех будет стоить нам жизни. В этом и заключено великолепие «Крукса». Если бы наше движение не требовало от нас высшей жертвы, я бы не присоединилась к нему.

«Еще одна староверка, — подумала Дьева, — но только индуистского толка. Меня воспитывали в поклонении Христу, а этот мальчик, Куйли, — буддист. Может, мы объедки мертвого мира? И поэтому хотим восстановить его?»

— О чем ты думаешь? — спросила Лата.

— Спрашиваю себя, почему в движении участвует столько староверов.

— Мне кажется, я знаю. Потому, что мы хотим преодолеть смерть наших религий. Столько людей после Бедствий просто перестали верить. Они сказали себе: «Бога нет. Или же, если он есть и допустил такое, я не желаю его знать».

Дьева посмотрела на нее с любопытством. Они приблизились к воздушному пространству над Уланором, и Лата сосредоточенно следила за другим транспортом, пока ее компьютера не достиг луч. Дьеве хотелось продолжить этот разговор, но тут же она напомнила себе: чем меньше Лата будет знать о ней, тем лучше будет для них обеих.

— Мы все приходим к этому по разным причинам, — сказала она сдержанно, и между ними воцарилось молчание.

Плавнолет разворачивался над Мирградом вместе с двумя женщинами, которые надеялись превратить его в никогда не существовавший плод фантазии.

Стеф и Джун завтракали в кафе-кондитерской в глубине квартала Облаков и Дождя. Многие посетители узнавали Джун, и она помахивала им рукой, посылала воздушные поцелуи. Свой белый рабочий макияж она соскребла, и вместе с ним без следа исчезли ее ночное томное изящество лотоса и покорность. Она выглядела тем, чем была — умеющей постоять за себя молодой женщиной, с которой жизнь обходилась неласково.

— Жуткий конвейер вчера ночью! — сказала она рыжему евнуху, который остановился у их столика повосклицать и потискать ее. — Я обслужила десяток.

— Ну, моя дорогая, — сказал ее знакомый, — я обслуживаю десяток по пути на работу!

— Вроде бы тебе надо еще подучиться, — сказал Стеф, когда евнух отошел от них.

— Он просто хвастун. Да и стар уже. Когда я доживу до его лет, у меня будет собственный дом, и вместо того, чтобы похваляться десятком, я буду обслуживать одного-единственного — кого сама выберу.

— И этим одним-единственным буду я.

— Только если разбогатеешь, Стеф, — откровенно ответила Джун, намазывая масло на булочку. — Мне надоело быть работником, механическим трудягой. Сейчас у меня на крючке сенатор, я ведь тебе говорила? Скоро я стану тебе не по карману.

На щеках у нее появились ямочки, как всегда, когда она говорила что-нибудь нестерпимое.

— И потому я кормлю тебя завтраком?

— Да ну же, Стеф! Я просто тебя дразнила. Я своих бедных друзей тоже люблю. Послушай, почему бы тебе не свозить меня на озеро Бай на недельку-другую? Сними домик. Виллы я не потребую. Пока не потребую.

— К сожалению, я сейчас занят крайне важным делом. Возможно, речь идет и о спасении твоей жизни тоже.

Джун перестала жевать и посмотрела на него.

— Ты говоришь правду?

— Уж поверь. И когда дойдет черед до платы, она будет высокой. Вот тогда мы и поедем на Бай. И снимем виллу, а никакой не домик.

Стеф говорил со спокойной уверенностью, к которой прибегал, когда бывал совсем растерян. Расследование застопорилось. Аресты не привели к червобуру. ИЦ все еще не выдал сведений о Дьеве. Масшины прочесывали списки пассажиров, недавно прибывших с инопланет — отпечатки голоса, ретинограммы, образчики ДНК, — и не обнаружили никого с криминальным прошлым, никого, кто соответствовал бы установленным параметрам. Местные осведомители Стефа тоже ни на что не наткнулись.

— А что за дело, Стеф? — спросила Джун.

— Неважно. Дело — не сносить головы. Тебе лучше ничего не знать, так что не спрашивай. Вопрос безопасности, и будет чертовски обидно, если явятся темнооборотники и доставят такую попочку, как у тебя, в Белую Палату.

Они уже перешли на шепот. Джун наклонилась к Стефу так близко, что ее длинные ресницы колыхались от его дыхания. От ее кимоно веяло нежным ароматом какого-то неведомого инопланетного цветка, а облегающий эрзац-шелк подчеркивал округлость ее маленьких грудей, подобных плодам гранатового дерева.

— Я никому ничего не скажу, — пообещала она. — Если кто-нибудь спросит, чем ты занимаешься, я отвечу, что ты никогда не говоришь о делах.

Стеф откинулся на спинку стула и отхлебнул глоток горького зеленого чая, который всегда пил по утрам для прочистки головы. Джун вновь нацепила личину шлюхи, взвизгнув и замахав руками подружке, вошедшей в кафе. На голову возвышаясь над толпой, Белый Тигр Нила направлялась к их столику.

Они с Джун поцеловались, и Селена села, кивнув Стефу.

— Ну и ночка выдалась, — сообщила она им и всему свету, — я обслужила дюжину.

— О, Селена, — засмеялась Джун. — Деточка, я обслуживаю дюжину по пути на работу.

Ямасита сложил ладони и поклонился присутствующим. Это было утреннее заседание Тайной чрезвычайной комиссии, образованной для расследования кражи червобура.

Начальник Ямы Олеарий, заместитель Контролера Львиного сектора, что-то буркнул в знак приветствия и сказал:

— Думаю, с этими людьми ты знаком.

И это про Контролера Солнечной системы, ее заместителя Контролера Земли, начальника ее Службы безопасности и адмирала Хрку из Службы Дальнего Космоса! Да уж…

КСС, Хиан Хи-Кин, была миниатюрной женщиной с пергаментным лицом и пальцами, унизанными кольцами из тусклого золота и нефрита — по два-три на палец. Она прославилась многим — тремя мужьями, конюшней наложников, а также безжалостностью и умом, благодаря которым сохраняла жизнь и власть на протяжении десятилетий. Смерив Яму свирепым взглядом, она спросила резко:

— Мы заслушали сообщение Катманна. Он хотя бы поймал кого-то.

А как ты продвинулся с червобуром? Я слышала, заговор зародился в твоем секторе.

Яма помедлил, усаживаясь на табурете, прозванном «шозит» — «горячей сковородкой». Высокое начальство смотрело на него из-за марсианского вызолоченного стола, окруженное невидимым ореолом власти. Адмирал Хрка, заметил Яма, даже не носил свои девять звезд — высший символ статуса. Ему не было надобности сообщать о своем ранге.

Среди бюрократов адмирал выглядел — а возможно, и чувствовал себя — немного не на месте. Делом Хрки были таинства передвижения в Дальнем Космосе — с помощью инерционных компенсаторов и сверхсветовых акселераторов на потоках частиц, держа курс по силовым линиям магнитпространства и хронометрируя прибытия, когда ошибка в микросекунду могла швырнуть его в центр раскаленного ядра искомой планеты. Он привык пользоваться лазерами, способными расплавить сталь на полумиллионе щелчков, запускать супертропы на скоростях, близких к скорости света, и преобразовывать врагов своего биологического вида в плазму менее плотную, чем солнечный ветер.

А теперь он оказался перед опасностью того, что один хлипкий человечишко грозил покончить с его миром, обессмыслить его знания и доблесть. Судя по его виду, он предпочел бы находиться сейчас в Дальнем Космосе, где даже на расстоянии в тысячу световых лет от всех и вся он твердо знал свое местонахождение и порядок действий.

Сбоку от него сидел Катманн, занимавший в Службе безопасности Земли то же место, что и Яма в своей. Заостренная голова и толстая шея придавали ему сходство с архивным техником. Он носил сменные глаза, и пластиковые радужки пусто поблескивали.

Яма спокойно доложил о всех принятых мерах для выявления членов «Крукса». Предположение, что заговор зародился в Львином секторе, остается недоказанным, однако энергичные розыски ведутся во всех двухстах тридцати шести обитаемых мирах, входящих в сектор. Все имеющиеся в их распоряжении ретрансляторные каналы магнитпространства держатся открытыми только для данной задачи. На это уже ушло такое количество энергии, какое могло бы освещать Уланор в течение полутора месяцев. Все это по необходимости происходит в замедленном темпе — сообщение, передаваемое по магнитпространству с самых дальних планет сектора, достигает Земли через семьдесят стандартных часов.

И так далее. На самом же деле ему попросту не о чем было доложить, и его цель состояла в том, чтобы придать ничему подобие чего-то. Когда он закончил, присутствующие, хорошо умеющие распознавать бюрократическое переливание из пустого в порожнее, продолжали сидеть молча со скучающим видом. Заговорил только Катманн:

— Все ваши расследования ведутся на инопланетах?

— Разумеется. Только они входят в сферу нашей компетенции.

— Вы не вторгаетесь на мою территорию, используя неофициальных агентов здесь, на Земле?

Яма был шокирован.

— Досто коллег, ето нелегальни! — вскричал он.

Катманн поднял внушительный кулак и вперился в Яму глазами, похожими на две сильно потертые серебряные монеты в полхана.

— Помните, полковник, эта рука держит ключи к Белой Палате!

Яма поднял свой куда более плотный кулак.

— А вот эта, полковник Катманн, убила тысячу врагов государства.

Адмирал Хрка ухмылялся, наблюдая стычку.

— Поостыньте, ребятки, — сказал он, а Контролер Земли, носивший имя Угайтиш, проворчал себе в бороду:

— Спокай, спокай.

— Я бы хотел узнать вот что, — сказал Олеарий раздраженно. — Для чего вообще кто-то сделал этот чертов аппарат? Не существуй он, его бы не украли.

— Да просто какой-то идиот в университете, — ответил Угайтиш. — Они там просто хотели проверить свою теорию. Обратились за разрешением точно в согласии с инструкциями, и какой-то мелкий чиновник дал им оке на получение необходимых материалов, сплошь экзотичных. И нет никакого смысла пропускать их через Белую Палату, — добавил он, жестом затыкая рот Катманну.

Хиан согласилась.

— Типичный академический подход. Они знают только то, что знают. Ни на атом здравого смысла.

— К тому же, — добавил Угайтиш, — именно они сообщили о краже. Иначе никто ничего не узнал бы.

— Все равно им надо снести головы, — пробурчал Катманн, — чтобы нейтрализовать опасные знания в их мозгах. Лазер сделает это за пять секунд — и никаких хлопот.

Зоркие глаза Ямы перехватили взгляд, которым обменялись чиновники. Катманн действовал им на нервы: человек, который знает слишком много и казнит слишком уж со вкусом. Яма запомнил это наблюдение в расчете на будущее.

— В данный момент снесение голов не рассматривается, — объявил Хрка. — Разрешите, я подведу итоги. Женщина, имя неизвестно, села в коммерческий космолет, предположительно, где-то в Львином секторе — порядочный таки ломоть космоса — и отправилась на Землю, где, возможно, вошла в контакт с группой террористов, которые намерены стереть наш мир, изменив прошлое. У группы имеется функционирующий червобур, она называет себя «Крукс», и в самом гигантском человеческом сообществе после падения Имперской Китайской Народной Республики никто не знает, кто они такие и где находятся. Я достаточно ясно обрисовал ситуацию?

Хиан свирепо посмотрела на него, а затем на представителей Службы безопасности.

— Лучше найдите их, — сказала она. — А не то я вас обоих отправлю в Белую Палату.

Она дала им время хорошенько переварить ее слова, а затем добавила официально:

— Досточтимые главы Службы безопасности, мы разрешаем вам удалиться.

Когда они ушли, Хиан сказала остальным:

— Нам сейчас необходима информация. Угайтиш обратится к населению с призывом о помощи. Все сообщать необязательно. Просто, что шайка террористов, называющих себя «Крукс», готовится убить множество ни в чем не повинных людей.

— Разумно ли это? — встревожился Олеарий. — Обращение к массам, на мой взгляд, крайняя мера.

— Если не мы, так это сделают политики. Сегодня я должна доложить президенту и сенату, а что, по-вашему, произойдет тогда?

— Много дыма, много жара, никакого света, — сказал Хрка тоном покорности судьбе. — Ну, нам лучше изловить этих мерзавчиков. Мировой порядок, как мы его знаем, существует только благодаря Времени Бедствий. Без него все было бы иначе.

Фромажи уставились друг на друга.

— Великий Дао! — сказал Угайтиш. — Если эти подлецы преуспеют, то мы, если вообще будем существовать, можем оказаться чем угодно. Кули, арестантами, инопланетной мразью.

— Попросите о помощи, — сказал Олеарий, обращаясь к Хиан. — А потребуется — молите о ней.

После ночи в Квартале Стефу нестерпимо хотелось спать. Однако он провел несколько часов у масшины, проверяя свои обычные контакты — не проскользнет ли где-нибудь что-нибудь о террористических группах. Он услышал о предполагаемых психах, которые намереваются взорвать гробницу Чингисхана, но ничего полезного для себя не узнал. А потому лег в постель.

Дневной шум улицы Золотой Орды ему не мешал. Слишком много дней он спал в полусвете, проникавшем с лоджии, обнимая смятую подушку в бурых предвечерних тенях. Не прошло и нескольких минут, как он погрузился в сон. Однако ненадолго.

Внезапно он пробудился с недобрым предчувствием. Стеф протянул руку за пистолетом, но тут на него навалилось что-то мохнатое и тяжелое.

Вспыхнул плафон, темнооборотник перекатил Стефа на живот и уселся ему на спину. Несколько мучительных секунд тот не мог вздохнуть, а зверюга с помощью человека, которого Стеф видел только смутно, просунул его кисти в канг и защелкнул на запястьях. Тогда темнооборотник встал, нагнулся над своей задыхающейся жертвой и приподнял, чтобы защелкнуть канг на шее. Шестипалая рука с двумя большими пальцами ухватила Стефа за волосы и усадила.

Перед глазами Стефа алым потоком поплыли пятна, побледнели и исчезли. Он сидел на постели голый и бездвижный. Слабая надежда, что это всего лишь кошмар, угасла. Темнооборотник стоял у кровати, раскорячив ноги и почесывая грудь.

На человеке, кажется, была форма полисая. Он держался в тени, за пределами поля зрения Стефа. Голову повернуть Стеф не мог, а потому попытался повернуться всем телом, чтобы разглядеть, с кем имеет дело, но у него ничего не получилось.

— Кто ты, чтоб тебя?

— Ваш гид, мистер Стеффене. Я здесь, чтобы показать вам то, чего вы еще никогда не видели.

— И что же?

— Интерьер Белой Палаты.

Подчиняясь знаку, темнооборотник набросил мешок на голову Стефа и туго затянул шнурок на горле. Шприц вонзился несчастному в плечо, и у Стефа возникло жуткое ощущение, что все его тело растекается холодной безжизненной жидкостью…

Он предпочел бы не приходить в себя, однако очнулся. Все еще в канге, все еще с мешком на голове. Конечно, тебе неудобно, увещевал он себя. Так тебе же и не должно быть удобно. Он не имел ни малейшего представления, сколько времени уже пробыл здесь, знал лишь одно: он хочет пить и есть. Где, собственно, «здесь», он тоже не знал, но, конечно, где-то в подземном лабиринте Белой Палаты.

Он обмочился, пока находился без сознания, и сидел в лужице. Камера была такой маленькой, что колени упирались ему в грудь. Оледеневшие пальцы ног вжимались в металл. Наверное, в дверь. Невозможно было пошевельнуться; невозможно было дать отдых телу. Время шло, и острая боль начала все чаще пронзать его спину и бок. Становилось трудно дышать. Его охватывала паника при мысли о том, что полисаи оставят его здесь, пока он не умрет от удушья. Из-за паники ему стало еще хуже: он тяжело задышал, и каждый вздох пропарывал его, точно ножом.

Он пытался успокоиться, дышать медленно и неглубоко. Тогда боль становилась терпимее.

Затем в коридоре за дверью послышались приближающиеся голоса. Робкая надежда тут же сменилась судорожным страхом. Нет, Яма ничего не знает, да и в любом случае никакой власти над полисией не имеет. Они идут пытать!

Голоса зазвучали совсем близко. Два теха обсуждали «клиента», как они называли свои жертвы. Голоса невыразительные, монотонные, как голоса двух компьютеров.

— Может, двадцать кубиков гнозина придутся в самый раз.

— Ну, не знаю. Этот клиент — крепкий орешек.

— А если иглы в спинной мозг…

Они прошли дальше. Неясные звуки в отдалении оставались непонятными, пока где-то в коридоре не открылась дверь. Тогда Стеф услышал завывание, от которого у него по коже побежали мурашки.

«Конечный этап агонии, — подумал он, — когда нет уже сил кричать».

Дверь закрылась, и завывания почти не стало слышно.

Приближающиеся шаги. Два голоса.

— Поразительно, доктор! Я думал, ее не сломить.

— Иногда требуется комбинация методов.

И эти ушли. Доктора. Техники. Методы. Клиенты. Диалект Палаты. Мы не садисты, мы ученые, выполняющие неприятную, но необходимую функцию во имя поддержания порядка. Попробуйте гнозин, попробуйте иглы, попробуйте все в комбинации. Обещайте клиентам жизнь, а немного с ними поработав, обещайте им смерть.

Когда полисаи наконец пришли, они пришли в молчании. Без малейшего предупреждения дверь, лязгнув, отодвинулась. Кто-то рявкнул:

— А ну, хватай мразь! А ну, хватай кусок дерьма!

Темнооборотник ухватил Стефа за ноги и вытащил в коридор. Он закричал от судорог, скрючивших его затекшее тело. Затем зверюга поволок его по коридору, держа за пятки, а чьи-то сапоги пинали в ребра и голову. Канг стучал по полу и об стены. Человеческая рука стиснула его мошонку, дернула, и он снова закричал, громче, чем раньше. Затем кто-то — целая толпа людей и нелюдей — ухватил концы канга и поднял его на ноги.

— Иди! Иди, кусок дерьма! Иди!

Он не смог, упал, и кто-то сильно пнул его в пах. Но на этот раз он не закричал. Он потерял сознание.

Очнулся Стеф от слепящего света, бившего ему в глаза. Он сидел в жестком кресле из дюрапласта уже без мешка на голове. Глаза его жгло, от паха волнами поднималась боль. Кто-то наступил тяжелым сапогом на пальцы его левой ноги.

Стеф утратил способность думать, он пребывал в пустоте, каждую секунду ожидая ожога новой боли. Какая следующая? Руки дернули канг и потянули назад. Другие руки — человеческие и нечеловеческие — ухватили его за лодыжки и вытянули ему ноги. Он полуослеп от жгучего света, изнемог от своей беспомощности. Кто-то прикоснулся к его груди — он застонал и весь съежился в ожидании удара.

Однако ничего не произошло. Свет потускнел. Постепенно к Стефу вернулось зрение. Перед ним стоял мужчина с заостренным черепом. У мужчины были пластиковые глаза, которые становились совсем пустыми, стоило ему шевельнуть головой. И никакой толпы мучителей — только два амбала Земли Центральной и один темнооборотник. Один детина сунул другому леденец, и они стояли, дружно похрустывая. Темнооборотник терся мохнатой спиной о стену.

— Мистер Стеффене?

— Да, — прохрипел Стеф.

— Сейчас я отправлю вас домой. На будущее вы запомните одно, хорошо?

— Да.

— С этой минуты Ямасита продолжает вам платить, но вы тем не менее будете работать на меня. Я хочу знать все, что вы делаете, и все, что вам удастся выяснить о «Круксе».

Катманн наклонился и снова ткнул Стефа в грудь.

— Если попробуете скрыть от меня что-то, я узнаю и верну вас сюда. Вы поняли?

— Да.

— И в следующий раз вас ждет стандартная обработка, — добавил Катманн, выпрямляясь, — а не бабушкины ласки, как сегодня.

— Угостите его напоследок, — велел он громилам, вышел, и дверь за ним закрылась.

Свет в комнате замерцал, и к Стефу подошел другой темнооборотник, которого он прежде не видел. В лапах зверь держал дубинку с шипами. «Так он же меня убьет!» — подумал Стеф и зажмурил глаза, ясно вообразив, как новый палач заносит дубинку и бьет его по животу.

Он сидел, ничего не видя, и ждал. Потом услышал, что они смеются над ним, и открыл глаза как раз в ту секунду, когда амбал отпер канг. Второй ухмылялся до ушей. Темнооборотник с дубинкой замерцал и исчез. Трехмерное лазерное изображение, сообразил Стеф, создаваемое, как он теперь увидел, проекторами, размещенными высоко на стенах.

— Босс любит такие шуточки, — объяснил детина, подмигивая. Настоящий темнооборотник все еще скреб задницу. И вид у него был настолько скучающим, насколько это возможно для зверя.

Время близилось к рассвету. Закутанный в одеяло, дрожащий, Стеф был доставлен домой в полисайском плавнолете. Заря еще не занялась, когда он уже лежал в своей. постели. Все тело, от макушки до пяток, изнывало. Однако несчастный уснул и к полудню сумел добрести до балкона, волоча одну ногу.

Медленно, очень медленно он приготовил трубку кифа и снова лег. Его мучил голод, но он подумать не мог о том, чтобы встать и достать еду.

Потом закурил, и наркотик притупил все — и боль, и голод. Помог забыться. Во всем мире только киф был милосерден. Неудивительно, что киф стал его религией.

К полуночи Стефу немного полегчало. Спал он долго, несмотря на кошмары, от которых обливался потом. На утро он уже настолько оправился, что сумел вымыться (к этому времени он смердел похуже темнооборотника) и одеться. Затем связался с Ямой по своей масшине, надеясь, что полисаи прослушивают его звонки. Им следовало напомнить, что у него есть могущественные друзья.

— Стеф? Что стряслось?

— Я просто хотел сообщить вам, что ваш приятель Катманн пригласил меня в Белую Палату. Теперь я работаю и на него.

— Сукин сын! И сильно он тебя измордовал?

— Да, это был не сахар. Но мне приходилось и хуже.

— Я знаю, что ты из тех, кто выживает. Пожалуй, нам теперь придется делиться всем, что мы узнаем, с Землей Центральной. Однако я повидаю Катманна и предупрежу его: если он снова тебя сцапает, я пошлю Олеария к самой Хиан. У тебя что-нибудь сломано? Кости целы?

— Кажется, да.

— Что же, этот вонючий подонок обошелся с тобой милосердно.

Потом Стеф позвонил в соседнюю бабабку-гриль и заказал обед.

После чего отыскал свой пистолет, убедился, что он заряжен, и снова взял трубку.

Он курил на балконе и обдумывал способ убить Катманна. Теперь в его списке значились двое. Дьева, потому что она намеревалась уничтожить его мир, и Катманн за то, что он… нет, не пытал Стефа: произошедшее было слишком обыденным, чтобы заслужить название пытки.

Не впервые в жизни Стефа унизили и напугали. Но этот раз, решил он, будет последним. Он прицелился из пистолета в стену и сказал:

— Пфут!

После Дьевы на очереди Катманн.

В этот вечер профессор Ян вновь стоял перед своей масшиной, настроенной на передачу и запись. Запоминающий кубик уютно угнездился в бороде. Лампы, расставленные его прислужником, озаряли Яна на фоне старинных книг, запечатленных на стене с помощью процесса дигитального переноса изображения.

Бдительно следя за индикатором интереса, Ян начал вторую лекцию своего курса «Оригин Наш Мир». На этот раз темой служила реакция на Бедствия: медленное новое заселение Земли людьми и возрождение сотен видов вымерших животных, ДНК которых, к счастью, сохранилась для изучения на Луне в условиях малой силы тяжести.

Он говорил о первых неуверенных попытках проникновения в Дальний Космос и о том, как на протяжении трехсот лет экспериментов и дерзкого колонизирования человечество мало-помалу выбралось из кокона Солнечной системы. Он говорил о новой морали, порождении Времени Бедствий, об экозаконах, которые ограничивают численность семьи и предписывают плотность населения в одного человека на тысячу гектаров суши для любой обитаемой планеты. (Высокая численность населения ведет к политической нестабильности, не говоря уже об эпидемиях.)

Он вещал о Великой Диаспоре, о рассеивании человечества среди звезд, благодаря чему катастрофа, чуть было не разразившаяся в прошлом, уже никогда не произойдет. Он говорил о биологическом виде, ставящем во главу угла безопасность и порядок, не забыв указать, какое это благо, что люди против обыкновения сумели извлечь урок из прошлого, дабы им не пришлось пережить подобное снова. Он говорил о ликвидации демократии и объяснял, что этот малопонятный термин восходит к греческому слову, означающему «власть черни». И в заключение он сказал несколько теплых слов по адресу дружественных инопланетян, вроде темнооборотников, которые теперь стали частью движения человечества к еще более гордым высотам стабильности и процветания.

По всему городу студенты записывали его лекцию. Как и люди, которые студентами не являлись, но стремились к знаниям. Стеф слушал ее у себя в квартире, так как еще не пришел в себя после пережитого в Палате, а больше заняться ему было нечем. Предлагаемая Яном версия истории вызывала у него сардонические смешки.

— Напыщенный старый глупетс, — проворчал он.

В другой убогой квартирке с видом на трущобы, носившие название Дворы Иисуса и Будды, Куйли (чье настоящее имя было Ананда) и красавица Диан (чье настоящее имя было Айрис) тоже слушали Яна. Но вызывал он у них не столько смех, сколько презрение.

— Особенно мило звучит это высказывание о темнооборотниках, — заметил Ананда, перебирая четки. — Скопище вонючих варваров, которых наши владыки и господа используют в качестве наемников для подавления человеческих свобод.

— Ты совершенно, совершенно прав, — согласилась Айрис, выключив компьютер. — Как я его ненавижу!

— Ну, он всего лишь профессор, — снисходительно возразил Ананда. — Чего от него ждать? Послушай, на этой неделе будет собрание?

— Не знаю. Нас должна оповестить Лата, ведь верно? Никого из наших знакомых не арестовали. Возможно, все обошлось бурей в стакане воды, — добавила она оптимистично.

— Мне показалось, что Зет перепуган.

— Так он же старик. А старики собственной тени боятся.

Она улыбнулась и села на подлокотник его кресла. Ладонью свободной руки Ананда принялся массировать ее гладкую спину. Далеко не в первый раз в истории заговор стал завязкой романа. Сближение началось с рассуждений: изменить прошлое, вернуть жизнь жертвам Бедствий и одновременно бесследно стереть этот мир жестокости и несправедливости.

Ни Ананда, ни Айрис даже мысли не допускали, что они сами могут перестать существовать, если прошлое будет изменено; в них жило неколебимое убеждение: каким-то образом для них ничего не изменится, а если изменится, то только к лучшему.

Став любовниками, они открыли друг другу свои настоящие имена. Это был решающий шаг, исполненный смелого доверия с легкой примесью страха — ну, совсем как их объятие, когда они в первый раз разделись. О том, что Ананда в прошлом открывал свое имя другим девушкам и пытался вовлечь их в «Крукс», Айрис ничего не знала.

Да и сам Ананда забыл о них, окунувшись в новую любовь, точно муха в мед. Среди хаоса этой квартиры, в окружении использованных дисков, смятых простыней и пары-другой бездомных кошек, к которым Ананда питал братскую нежность, Айрис — воплощение романтичной красоты — наклонилась и коснулась губами губ уродливого юноши с четками у пояса.

— Мне пора, — прошептала она. — Лаборатория.

Ее тон сказал ему: заставь меня остаться.

— Минуточку, — прошептал Ананда, крепче сжимая девушку в объятиях. — Уйдешь через минуту.

В двух-трех улицах оттуда в менее убогой студенческой квартире, где жили вместе четыре девушки, масшина все еще была включена и теперь, даже после лекции Яна, однако показывала коммерческую программу.

Одна из девушек твердила, что ей необходимо немедленно позвонить, но остальные три смотрели историю о сексе среди звезд под названием «Дальняя сторона неба» и большинством голосов отказали ей.

— Подождешь, Така, — твердо заявили они.

Така заспорила, но тут передачу прервало официальное сообщение.

— Но теперь хотя бы я могу… — начала она, но что-то в сообщении пробудило ее интерес. — Заткнитесь, — потребовала она, потому что остальные громко возмущались тем, что зрелище прервано.

Когда сообщение закончилось, Така задумчиво ушла в свою спальню, села на пол, изящно поджала точеные ноги и потянулась к своему компьютеру. Компьютер передавал информацию через масшину в соседней комнате, но обеспечивал ей уединение для работы.

— Письмо, — сказала девушка, — адресованное…

Но кому? Она немного растерялась. Папочка научил ее строго соблюдать законы, но никогда не обращаться к полисаям, потому что они, по его выражению, подонки, грязь. Так как же она передаст информацию, обойдясь без кода, вспыхнувшего на экране по ходу сообщения?

— Профессору Яну, исторический факультет, — начала она и по памяти отбарабанила код университета: — Отправь без обратного адреса!

— Я жду, о женщина трансцедентальной красоты, — ответил компьютер. Така сама научила его этой фразе, а теперь пыталась научить хихиканью.

— Досточтимый профессор, я отправляю это вам, как тому, кого почитаю, перед кем преклоняюсь, — начала она, не скупясь на лесть.

— Я всегда была законопослушной гражданкой, а сейчас узнала, что полисия просит сообщить все известное о террористической группе, называемой «Крукс». Так вот, студент по имени Ананда, когда пытался влезть на… убери это… заняться со мной любовью месяца два назад, заявил, что состоит в этой группе, и делал вид, будто она — что-то жутко важное, хотя тогда я о ней даже не слышала. В любом случае, мой родной диалект — английский, и потому я знаю, что «круксы» — это мошенники, и я очень рассердилась, что кто-то пытается заманить меня в преступную шайку. В надежде, что вы передадите эту информацию по инстанции, я остаюсь одной из ваших студенток, предпочитая не раскрывать своего имени.

Она перечла свое послание на экране и затем добавила:

— Этот Ананда урод, а у пояса носит четки. По-моему, он старовер. Он тощий, а под курткой прячет какой-то дурацкий крест. Говорит, что это символ чего-то там, только я забыла чего.

Она добавила команду «отправь» и вернулась в гостиную, где очередная серия «Дальней стороны неба» как раз завершилась в судороге оргазмов Дальнего Космоса.

— Ну, теперь-то я могу позвонить, — сказала она и позвонила, чтобы договориться о времени приема с масшиной депилятора, который пообещал сделать ее кожу нежной и гладкой, как у младенца. А это, подумала она, будет выглядеть очень красиво.

Увлечение Селеной все больше и больше втягивало профессора Яна в долги. Он принял решение держаться подальше от Дома Воссиявшей Любви, однако дни и ночи грезил Белым Тигром и отправлялся на плавнолете в Квартал не реже трех раз в неделю.

Он пытался уговорить себя: для человека его возраста это просто смешно; если о его частых посещениях прознают, он потеряет лицо, и вообще, он не может позволить себе эти безумные расходы. Но все аргументы были тщетны. Яну была нужна его женщина цвета слоновой кости в голубой безмятежности электронного кабинета, где целый час он упивался иллюзией возвратившейся юности.

И он опять ожидал Белого Тигра в салоне средних цен, когда туда ввалился Стеф и рухнул на диван.

При обычных обстоятельствах Ян подчеркнуто не заметил бы этого типа. Однако, когда Стеф сказал: «Как поживаете, досточтимый профессор?» — он почувствовал, что должен все-таки отреагировать.

— Вполне.

Лаконично. Холодно.

— Я смотрел вашу последнюю лекцию, — сказал Стеф, склонный поболтать, поскольку ему так или иначе надо было скоротать время в ожидании, пока освободится Джун.

— Неужели? — поинтересовался Ян, слегка оттаивая. Ему платили по 5 ханов за каждый компьютер, подключавшийся к его лекции. Мелочь, конечно, но ему была дорога каждая пятерка, какую он мог получить.

— Угу. Я не студент, настоящего образования не получил, но использую любой случай развивать свой ум, уж какой он есть.

Стеф придвинул к себе курильницу на колесиках, высыпал в нее щепотку кифа из кисета, который всегда носил с собой, и включил нагреватель.

— Вдохнете? — спросил он, отматывая две трубки и одну вручая Яну.

— Ожидание утомительно, — согласился Ян и сделал пробную затяжку. Качество оказалось приемлемым (местный киф, не марсианский, но очень недурной). Он затянулся еще раз.

— Могу ли я поинтересоваться вашей профессией?

— Расследователь. Кроме того, я лицензированный член Гильдии Посредников и Устроителей.

— А! — Ян въедливо воззрился на Стефа. — И вы преуспеваете в своем деле?

— Ну, я живу на свои заработки, и так уже много лет. А что? Какая-нибудь проблема?

— Собственно говоря, — медленно начал Ян, — несколько дней назад я получил анонимное письмо и не могу решить, как поступить с ним. Оно якобы содержит информацию, которую… э… кажется, мне следует сообщить ее надлежащему представителю власти. Однако у меня нет ни средств убедиться в ее достоверности, ни определить пославшую, которая назвалась моей студенткой. Информация может быть пустой выдумкой, но, с другой стороны, окажись она полезной… Ну…

— Вы хотели бы, чтобы вам за нее заплатили, — сразу же сообразил Стеф. — Я могу этим заняться. Отгородить вас от полисии. Существуют некоторые способы устроить все конфиденциально и в то же время получить приличное вознаграждение, если информация чего-то стоит. Так о чем она?

Ян подумал, а затем ответил:

— Она касается чего-то под названием «Крукс».

Потребовалась вся долгая тренировка Стефа, чтобы сохранить каменное лицо.

— А-а! — сказал он, прочистив горло, — это то, о чем сообщали несколько вечеров назад?

— Именно.

Профессор кратко изложил Стефу содержание письма, впрочем, скрыв имя и описание Ананды.

— Сколько, по-вашему, это может стоить?

— Как счастлив я, — перебил компьютер из угла, — сообщить, досточтимый гость, что Джун уже готова принять вас.

— Скажи ей, чтобы подождала, — отмахнулся Стеф и продолжал — уже Яну: — Разрешите мне проверить, действительно ли это важные сведения. Если так, то за эту информацию я без колебаний запросил бы десять тысяч ханов.

— Десять тысяч?!

Мундштук выпал у Яна изо рта.

— Наверное, она чрезвычайно важна, — сказал Стеф, — иначе о ней не передавали бы по «ящику». И все же будьте осмотрительны. Это явно дело Службы безопасности, и вам не стоит навлекать на себя подозрения, что вам известно больше, чем вы сообщили. Это прямой путь в Белую Палату. К счастью, у меня есть друг, причастный… но не полисай… И он мог бы навести справки.

— А ваш… э… гонорар? — осведомился Ян.

— Ровно десять процентов награды. Я расследователь и блюду этику своей профессии.

— Небо! — воскликнул Ян, которого профессиональная этика Стефа совершенно не трогала, зато он мысленно разделил 9000 ханов на 120 и получил потрясающий результат — семьдесят пять сеансов с Белым Тигром в электронном кабинете.

— Что вам требуется? — спросил он.

— Ваша подпись на моем стандартном контракте, одна копия письма с сообщением и около двух суток.

— Вы все это получите, мой друг, — величественно проговорил профессор.

Яма и Стеф сидели за дюрапластовым столом в Львином Доме и изучали копию.

— Всего одно имя. И еще дерьмовое описание. Пожалуй, стоит передать Яна Катманну: пусть проверит, не знает ли он чего-нибудь еще.

— Досточтимый профессор? Послушайте, Яма, перестаньте хотя бы разок мыслить на манер горилл вашей Службы. Ян ничего не знает, а только жаждет денег, чтобы арендовать свою альбиноску. Нам надо найти Ананду, и все.

— Как? Призвать полисию?

— Черт, ни в коем случае. Оставьте этот кусок себе. Во-первых, университетская регистратура. Поручите своей масшине поискать Ананду и как имя, и как фамилию. Скажем, за последние два года. У вас есть доступ к документам полисии и городской регистратуры?

— Это все по части Земли Центральной, — сказал Яма лукаво. — Конечно, доступ у меня есть.

— Когда получите университетские имена, пусть компьютер обзвонит их и проверит внешность этих парней. Не все же они тощие уроды! И одновременно вы можете сверить эти номера с полисайскими протоколами арестов и городской регистрацией: владение собственностью, оплата энергии, налоги — ну, словом, все. Далее, надо прощупать староверов…

Яма уже давал инструкции своему компьютеру:

— Мне нужен конфиденциальный вход в регистратуру Университета. Немедленно. — Он обернулся к Стефу. — Кстати, во что это обойдется мне в случае удачи?

— Если это приведет к «Круксу», я обещал Яну пятнадцать тысяч.

— Хорошо, — бросил Яма.

Компьютер звякнул.

— Господин, я получил доступ в центральную регистратуру Университета.

— Поищи в документах приема, регистрации и исключений фамилию «Ананда», — немедленно отреагировал Яма. — И особенно — исключений. Террористы часто бывают студентами, но редко — хорошими студентами, — добавил он в сторону Стефа.

Грезя о деньгах, Стеф нетерпеливо расхаживал взад и вперед. Университетская документация была огромной и не слишком упорядоченной. Фамилия «Ананда» нигде не значилась. Поиски имен только начались…

— Моя деточка провернет это за секунды, — пообещал Яма.

И тут же вся университетская система отключилась.

После часа ожидания, расхаживания и томления по кифу Стеф неторопливо вышел, зажимая нос, пока не миновал темнооборотника, и отправился на плавнолете домой. Там он позвонил в Землю Центральную и доложил одному из помощников Катманна, что они с Ямой расследуют анонимное сообщение: некий студент является членом «Крукса».

Затем он позвонил Яну и сказал, что деньги практически у них в кармане. Ян пришел в бурный восторг.

— Вы даже представить себе не можете, досточтимый расследователь, — бормотал он в экстазе, — что это означает для меня. Последнее время у меня такие расходы…

— Я вас понимаю.

— А как вы думаете, что за организация — этот самый «Крукс»?

— Понятия не имею, — соврал Стеф. — В английском схожее слово означает… э… самое главное. Например, суть спора.

— Разумеется, есть еще и латынь…

— А что такое латынь?

— Один из мертвых языков. Первоисточник этого слова. По-латы-ни оно означает крест. Отсюда перекресток, критическая точка.

— Ананда носит дурацкий крест, — медленно проговорил Стеф.

— Да. Авторша письма подумала, что он старовер.

Компьютер Стефа звякнул. Он быстро договорился, как доставить Яну его деньги, и отключился.

— Говори, — велел он компьютеру.

— Стеф, у меня есть имена, — начал Яма, как всегда, без предисловий. — Твое записывающее устройство включено? Так вот. В прошлом году удален Говинд Ананда. В этом году — Паталь Ананда, Ниш Ананда, Шивастени Ананда. И все.

— Коды компьютеров?

— Все есть. Кроме Говинда. У чертовых студентов масшины часто пиратские. Мой компьютер пробивает эти коды и одновременно начинает просматривать городскую документацию. Еще какие-нибудь блестящие идеи?

— Нет, — сказал Стеф. — Но когда с этим делом будет покончено, я обязательно возьму отпуск. И получу положенную плату.

— Не смеши меня. Я же знаю, что ты запустишь свою руку в карман старикашки Яна. Так что не вздумай… Погоди! Компьютер докладывает: Паталь и Шива-как-его-там не подходят по наружности. Ниша нет дома. Погоди-ка еще секунду… Говинд Ананда уплатил за энергию по счету, выписанному на дом номер семьдесят один во Дворах Иисуса и Будды. В кляузе ведь вроде говорится про какие-то четки? И про то, что он старовер?

— Продолжайте нащупывать Ниша и пошлите трех-четырех своих парней встретить меня во Дворах Иисуса и Будды. Надо бы проверить Говинда. Мне нравится запашок этого адреса. Почти рядом с Университетом, да и эти имена должны что-то значить для старовера.

— Считай, что они тебя уже ждут. Плюс темнооборотник на случай заварушки.

— И газовую маску, раз так.

Стеф отключился, порылся в видавшем виды сундучке корейского стиля у себя на балконе и вытащил взрывной пистолет. Он нажал кнопку и вставил обойму с пузатыми черноголовыми патронами.

Это очень его подбодрило, освободило от воспоминаний о побоях, от ощущения своей никчемности. Внезапно он почувствовал себя чудесно, даже лучше, чем когда курил киф, лучше, чем когда был пьян, чуть ли не лучше, чем в обществе красотки. Легкая судорога страха в животе была необходимой частью этого нервного подъема, как и вкус железных опилок, появившийся у него во рту.

Он порылся в стенном шкафу, вытащил самый широкий пиджак, разорвал правый карман, чтобы можно было всунуть руку между материей и подкладкой. Держа руку в кармане, он прижал пистолет к ребрам, чтобы скрыть выпуклость, и, выскользнув в дверь, услышал, как она щелкнула. Доведется ли ему снова ее отпереть? Он шепотом попрощался с Джун. На крыше он просигналил плавнолету.

— Дворы Иисуса и Будды, — велел он компьютеру.

Тот отозвался:

— Гратизор.

В вечерних сумерках на озере Бай звон самисена мешался с бренчанием испанской гитары, и ноты сыпались в темную холодную воду, словно лепестки померанцев и олеандров.

На глубине в полщелчка огромное озеро (собственно говоря, внутреннее пресное море) хранило остатки ледников, выдержавших жар Земли, какого она не знала с эпохи динозавров. Покрытые гусиной кожей купальщики радостно прыгали в воду с плавучих пристаней приозерных вилл. Чуть дальше гирлянды японских фонариков освещали кафе-кондитерские, и казино, и лунапарки, где дети привилегированных особ кувыркались на дорогостоящих воздушных подушках.

Выше в холмах прожектора озаряли дворцы. Берега окаймляли прихотливые домики, и на веранде одного из самых маленьких нежились Стеф и Джун, облаченные в легкие вечерние балахоны. Джун то и дело принималась расспрашивать Стефа о налете, стараясь понять, как все произошло.

— Ну так эти террористы… ты их перестрелял?

— Не понадобилось. Я редко ощущал себя таким дураком.

Стеф лениво шевельнул рукой, и Джун нашла в себе силы разлить шампанское. Сибирские виноградники заслуженно славились, а букет сильно выигрывал благодаря низкому фону радиоактивности.

— Террористы — и не опасные?

— Дурачок и дурочка. Мальчишка при своем смешном кресте и девчонка с такой же татуировкой на ладони. Нет, ты только подумай! Темнооборотник вышиб дверь, взревел, и они тут же хлопнулись в обморок. Я прыгнул внутрь, амбалы за мной, и вот мы стоим вчетвером и размахиваем пистолетами над обмершими ребятишками. Идиотская сцена. Когда пришлось сдать их полисии, меня чуть не вывернуло. Конечно, выбирать мне не приходилось. Я думал, Катманн разрежет их на кусочки, но Яма говорит, что они очнуться не успели, как все выложили.

— Про Дьеву?

— Вот именно. Айрис и Ананда назвали день и час, когда она прибыла на челноке с Луны. Этого было достаточно. Катманн позвонил Яме. Тот без труда выяснил, что на этом челноке прилетели только четыре пассажирки, подходящие по возрасту, и все они уже проверены, кроме Ахматовой Марии с планеты Ганеша, которая находится, как и предполагалось, в Львином секторе. Однако, сойдя с челнока, она бесследно исчезла. Но теперь у сыщиков есть ее голограмма, плюс ретинограмма, отпечатки голоса, ДНК — ну, словом, все, что регистрируется при выдаче паспорта. Ребятишки безоговорочно ее опознали. Дьева таким образом изобличена, будет нам от этого толк или нет.

Стеф отхлебнул шампанского.

— Ну и денек выдался! Юнцы назначили с Дьевой встречу на загородной вилле. Полисия отправилась следом и сграбастала владельца. Его отправили прямо в Палату, и он тут же назвал им еще одного члена ячейки — женщину, которую до сих пор найти не удалось. Яма послал на Ганешу запрос с самыми жуткими угрозами, на какие был способен. Не успел он это сделать, как Катманн нашел червобур. Эта штучка просто жрет энергию, и его масшины вели слежение за электросетью Уланора — не случится ли перенапряжения. Конечно, перенапряжение подходящей величины было зафиксировано, Катманн прибыл на место с полудюжиной темнооборотников и увидел, что червобур стоит один-одинешенек на заброшенном складе в северо-западном квадранте.

Джун нахмурилась.

— Так значит…

— Ты и я можем исчезнуть в один момент, — ухмыльнулся Стеф. — Дьева сейчас предположительно в двадцать первом веке и пытается предотвратить Время Бедствий. Желаю ей удачи. Вот только как она это устроит?

— А мы здесь…

— А мы здесь отдыхаем: спасибо процентам с премии Яна. Воодушевленный моим успехом в обнаружении «Крукса», Яма решил, что я способен скрутить Дьеву. Он предложил мне сто тысяч, если я отправлюсь следом за ней. Я рассмеялся ему в лицо.

— И кто получит это задание?

— Какой-нибудь громила из Земли Центральной. У них там военная дисциплина, и сказать «нет» парень не посмеет.

— А что будет с ней?

— В двадцать первом веке? Вероятно, погибнет под наземным транспортом. Или заразится неизлечимой болезнью. Или потеряется в толпе.

Позже они с Джун сидели в ресторане над водой, где подавались икра, утка по-пекински и прочие деликатесы. Было людно. Голубые облака кифа поднимались из открытых курильниц, колыхались над головами клиентов, приводя всех в безмятежное состояние.

Джун, обладавшая могучим аппетитом, как раз приступила к десерту, когда над холодным простором озера Бай разнеслись берущие за душу звуки синтезатора, точно цветочная пыльца. Над водой в открытом плавнолете проплыл оркестр, и певец сладким до трогательности голосом исполнил популярный хит «Росистый мир» с простенькой темой: ешь, пей и веселись, ибо завтра ты умрешь. Публика была в восторге — в плавнолет посыпался град серебряных, а то и золотых ханов. Если монета падала в озеро, какой-нибудь музыкант лягушкой прыгал за ней в воду, а потом товарищи выуживали его.

Прекрасное завершение вечера! Когда Стеф и Джун вышли из ресторана, воздух дышал прохладой весны и был напоен ароматом цветущих лимонных рощ. Джун обвила шею рукой Стефа, будто шарфом, и запела все ту же песню. Он нагнулся к ней, крепко обнял. В такие минуты он почти завидовал людям, у которых хватало глупости влюбиться.

— Мне нравится эта песня, — сказала она. — Так приятно грустить. Грусть сочетается с радостью, как чернослив с уткой.

Разве такие мысли не означали, что она, в конечном счете, не просто шлюха, а нечто большее? Стеф обнял ее еще крепче, вдыхая инопланетный аромат вместе со знобким благоуханием лимонных рощ.

Они провели ночь любви и на следующее утро расположились на веранде, попивая свой обычный зеленый чай. В этот день им предстояло возвратиться в город, и Джун выглядела рассеянной.

— Не терпится вернуться, чтобы приступить к работе? — улыбнулся Стеф.

— Стеф, я должна тебе кое-что сказать.

— Ну и?

— Мой сенатор хочет поселить меня в домике в Каракоруме. Он ревнив — и значит, у нас с тобой все будет кончено.

Наступило молчание. Стеф прокашлялся, отпил чаю.

— A-а! Значит, поездка была прощальной?

— Не обязательно.

— То есть?

Джун ответила, опустив глаза:

— Я бы предпочла жить с тобой. Вступать в брак нам не обязательно.

— Да, — машинально кивнул Стеф.

Джун села, не спуская с него глаз.

— Я ждала, что ты так скажешь. Я никогда не надоедала тебе историей моей жизни. Думала, тебе будет скучно или ты рассердишься. Но разреши, я расскажу тебе совсем коротко. Моей семье требовались деньги, и родители продали меня в Квартал, когда мне было девять. Хозяин сдал меня в аренду одному из своих клиентов. В ту ночь, когда он меня изнасиловал, я чуть не истекла кровью. К тому времени когда мне исполнилось двенадцать, я уже была зарегистрированной шлюхой, членом гильдии. Мне понадобилось еще три года, чтобы заплатить долги. В Квартале дерут с тебя за все: отопление, воду, полотенца, медсканирование, чуть ли не за воздух, которым ты дышишь. Но я была красива, хорошо зарабатывала и к шестнадцати годам освободилась от всех долгов. Теперь мне почти восемнадцать и никакого терпения у меня не осталось.

Я слышу, как люди говорят, что полетят к звездам, — продолжала она, — а я нигде дальше Уланора не бывала. Я едва умею читать и писать, и если бы Селена немножко не научила меня арифметике, чтобы они не могли меня обманывать, я два и два не сумела бы сложить. Я ничего не знаю и живу от ночи к ночи: встаю в шестнадцать часов, ложусь в восемь. Я десятки раз болела — сидой шесть раз, — и последний раз мне потребовался месяц, чтобы выздороветь. Домовый врач говорит, что моя иммунная система расшатана. Я должна покончить с этой жизнью, Стеф. Я хочу жить с тобой, но если это тебе не нужно, я уеду с сенатором. У него необычные вкусы, и три жены, и он старик, но зато богат, добр, и этого достаточно.

Джун замолчала, все еще глядя в пол. Стеф смотрел на нее, стискивая кулаки. Такое ощущение испытывает человек, когда его вдруг кусает любимая собака.

— Мне не нужно ничего особенного, — снова заговорила Джун. — Я хочу жить в доме с садом. Хочу вставать утром и ложиться спать вечером. Хочу поступить в школу, пока еще не поздно чему-нибудь научиться. Я вижу, ты сердит на меня. Что же, пусть так. Если ты до того сердит, что не оплатишь мне обратную дорогу, то и черт с тобой. Я сама закажу себе челнок.

Она встала, несколько неуверенной походкой вернулась в дом, по привычке мелко семеня ногами, как учат девочек (и мальчиков) в Доме Воссиявшей Любви.

Полчаса спустя Джун вернулась, одетая в дорожный костюм. Стеф, облокотившись о перила, смотрел вниз в черные глубины озера Бай.

Стеф сказал:

— Я беден. Я сам по себе. Я сижу на кифе.

— Иными словами, ты не можешь оплачивать меня, я тебе не требуюсь, и ты во мне не нуждаешься, потому что киф лучше. Правильно? Тогда прощай.

— А ты не можешь некоторое время подержать сенатора на крючке?

— Не очень долго. Он может купить все, что пожелает, и я не хочу его терять.

— Пожалуй, со ста тысячами я мог бы обзавестись своим домом, — задумчиво произнес Стеф. — Если мне не удастся выторговать больше.

Джун даже не села, а рухнула в кресло и испустила самый глубокий вздох в своей жизни. Она спрятала лицо в ладонях, словно заплакав, хотя разучилась плакать уже много лет назад, и лицо ее оставалось горячим и сухим. В голове вихрем пронеслось множество мыслей: в частности, о блистательном плане, который пришел в голову ее подруге Селене — замечательная выдумка про сенатора, которого, разумеется, вообще не существовало.

— Так, значит, сделаешь, — утвердительно сказал Яма.

— За миллион ханов. С предварительной оплатой. Я хочу, чтобы мои наследники что-то получили, если я не вернусь.

— Порядочная куча денег.

— Я хочу еще одного. Попытайтесь освободить двух ребятишек, которых я сцапал. Не то Катманн их обезглавит просто из «любви к искусству».

Яма нахмурился.

— Он ни за что их не отпустит. Они молоды, девушка красива, а поэтому он захочет их изуродовать. Думаю, он сберегает их для чего-то из ряда вон выходящего. Катманн — настоящий садист, тебе-то это известно.

— Все-таки попробуйте.

— Никаких обещаний. Но если у меня будет возможность их спасти, я ее не упущу.

Когда Стеф ушел, Яма начал вкручивать своего призового агента влиятельным особам. Он ожидал неприятностей с Катманном, но все обошлось: глава Службы безопасности Земли готовил группу уничтожения Дьевы и увидел в миссии Стефа возможность проверить работу червобура. Угайтиш, адмирал Хрка и Хиан были готовы испробовать любое средство и дали свое согласие. Возражал только прямой начальник Ямы Олеарий. Он не желал расходов.

— Почему бы вам самому не отправиться? — поинтересовался он.

— Это вышло бы много дешевле.

— Сударь, я отправлюсь, если вы прикажете. Но у меня жена и четверо детей.

— На два больше, чем разрешает экозакон.

— Для меня сделано исключение.

Олеарий, хмурясь, проглядывал досье Стефа.

— Здесь что-то не то… Он не вызывает доверия. Почему, собственно, он оставил службу?

— Сударь, он замечательный агент. Храбрый, стремительный, с большим умением приспосабливаться к обстоятельствам. Но у него есть одна слабость. Он сентиментален. Нельзя быть сентиментальным и служить в правоохранительной системе. Давным-давно он помог бежать женщине-воровке, которую должны были отправить в Белую Палату. Я узнал об этом, выполнил свой долг и сдал Стеффенса.

Олеарий все еще хмурился.

— Если он сентиментален с женщинами, так как же он убьет эту… как ее там, Дьеву?

— Сударь, с ней другое дело. Она угрожает всему его миру, включая шлюшку, в которую Стеф вроде бы влюблен.

— Ну, хорошо, — Олеарий пожал плечами. — Посылайте его. Большого вреда он не принесет. Но если он потерпит неудачу, потребуйте от него деньги назад.

— Отправляешься завтра, — сказал Яма. — Эти материалы изучишь вечером.

Стеф взял пакет, поймал казенный плавнолет и отправился прямо в Дом Воссиявшей Любви. Последовавшее долгое прощание оставило Стефа в слезах, а Джун (когда дверь за ним закрылась) расцвела улыб-.кой в предвкушении будущего, которое выглядело одинаково светлым, возвратится ли он со своего задания живым или нет.

Вернувшись к себе, Стеф устроился на балконе и углубился в документы: голограмма Дьевы, сведения о ее жизни на Ганеше и карта древней Москвы. Карта удостоилась лишь беглого взгляда — воспользоваться ею он мог только на месте. Другое дело голограмма. Стеф вглядывался в нее так, будто его возлюбленной была она, а не Джун, и запечатлел в памяти круглое скуластое лицо татарки и ничего не выражающие глаза.

После чего прочел ее биографию. К его удивлению, этот документ под грифом «ГОСТАЙНА. НЕ СНОСИТЬ ГОЛОВЫ» был написан професором Яном. Войдя во вкус полисайских денег, Ян начал работать на Яму как агент-доброволец, и его первым заданием было составить и аннотировать историю жизни Дьевы.

Поселенцы отправились в систему Шивы под водительством благочестивого индуса, который надеялся создать приют для всех, кто исповедует старые веры — мусульман, христиан, иудеев и буддистов вдобавок к своим единоверцам, — чтобы там, вдали от коррупции и безверия, навеки воцарились мир, справедливость и служение Богу.

«Реальные результаты этого благородного эксперимента, — писал Ян, — иначе как ироническими назвать нельзя». В процессе заселения системы были уничтожены три вида разумных существ, а дальнейшая история системы Шивы слагается из религиозных войн между людьми и ожесточенных сектантских свар.

Ахматова Мария родилась в глубоко верующей семье на Ганеше, третьей планете. Они были христианами, членами русской православной церкви, и истово ненавидели как своих соседей-иноверцев, так и растленные безбожные цивилизации остальных планет. Со временем она утратила веру в Бога, сделав своей религией судьбу человечества. Ее личная жизнь оставалась аскетичной. У нее не было ни любовников, ни любовниц, и имя, взятое ею в движении, созданию которого она много способствовала, на русском, ее родном диалекте, означает «девственница» — Дьева.

Она училась в академии, и там известие о технических достижениях, приведших к созданию червобура, подсказало ей великую цель ее жизни. Она вошла в группу людей, так или иначе связанных с академией, которые разработали план предотвращения Времени Бедствий, для чего требовалось вернуться в прошлое. Некоторые члены ее группы перевелись в Университет Вселенной в Уланоре, где вербовали сторонников, намереваясь создать, — а узнав, что он уже создан, — украсть червобур.

Дальше следовала часть, которую Яма отчеркнул красным. Теория Дьевы о возможности предупреждения Бедствий опиралась на устную легенду, бытовавшую среди русских христиан на Ганеше: будто человек по фамилии Разруженье, министр обороны древней России, в преддверии Бедствий отдал распоряжение о первом термобиоударе по Китаю, и это положило начало Времени Бедствий. Убийство этого индивида вполне могло предотвратить ту войну, а с ней и всю последовавшую цепь катастроф.

— Вот, значит, что! — пробормотал Стеф.

Ему показалось несколько странным, что Дьева, верующая в абсолютную ценность жизни, вернулась в прошлое убить кого-то. Но Ян в примечании напомнил, что подобное случалось прежде много-много раз: люди, веровавшие в свободу, бросали в тюрьмы противников свободы; те, кто веровал в жизнь, убивали всех, кто, по их мнению, ей угрожал.

Покончив с документами, Стеф перекусил, а потом бросился на кровать. Проснулся он от звонка масшины. Наспех умывшись, он занялся большим ящиком с нелепыми одеяниями, которые были изготовлены по эскизам профессора Яна, сделанным им по мозаикам московского метро.

В семь семьдесят пять административный плавнолет забрал Стефа с крыши и доставил его в квартал, слишком хорошо ему знакомый: скопление огромных безликих зданий. Они тянулись по ту сторону ступенчатого Дворца Правосудия и Центральной Каталажки, в подземных помещениях которой он изведал все прелести допроса.

На этот раз целью был пятиугольник Земли Центральной. Плавнолет спустился в колодец внутреннего двора, который остряки окрестили «Пупом Земли». Яма встретил Стефа, едва он сошел в сумрачный двор, выложеный черными восьмиугольными плитами, и провел его по узким коридорам мимо вооруженных темнооборотников в сводчатый зал, посреди которого в лианах толстых серых кабелей высился сверкающий аппарат.

— Вот он, значит, какой, — сказал Стеф, заинтересованный полным отсутствием у себя хоть какого-то интереса. В центре червобура помещался двухметровый куб с круглым отверстием в одной грани, назначение которого угадать особого труда не составляло.

Техи в синих халатах помогли ему надеть тяжелое пальто с широкими лацканами и большими карманами, сунули взрывной пистолет в правый карман, а в левый положили черный аккумуляторчик с маленьким контрольным ящиком. Кто-то засунул холодную металлическую кнопку в его левое ухо.

— Обрати внимание на систему контроля, — сказал Яма. — Возьми ее в руку. Вот так. Красная кнопка: дело сделано, верните домой. Оке? Белая кнопка: нуждаюсь в помощи, пришлите подкрепление немедленно. Черная кнопка: хватайтесь за задницы, Дьева своего добилась, и вашему миру капут… В систему встроен крохотный магнитпространственный передатчик, который в течение одной микросекунды испускает, так сказать, космический писк. Этот сигнал пересекает время точно так же, как пространство… не спрашивай меня, каким образом. Мы будем готовы его принять. А тогда вернем тебя, пошлем помощь или…

— Схватитесь за задницы. Понимаю. Но ведь это значит, что вы можете просто бросить меня там, сэкономив миллион.

— Верно, можем, но не станем. — Он улыбнулся. — За какой-то паршивый мильончик, к тому же не мой?

Они уставились друг на друга, и Стеф выжал из себя жалкую улыбку.

— Вот и ладно. Какие-нибудь проблемы?

— Да, — ответил Стеф. — И много. Я не говорю по-русски. Я понятия не имею, как мне отыскать Дьеву, даже если я попаду в Москву в нужное время. Я…

Яма взял Стефа под руку и повел к червобуру.

— Не волнуйся. Эта штучка у тебя в ухе будет все переводить. И о времени не беспокойся. Счетчик в аппарате зафиксировал дату, выбранную Дьевой: триста тридцать первый день две тысячи девяносто первого года. И мы пошлем тебя в тот же день и час в надежде, что она окажется где-то рядом. Но если нет, тебе придется ее отыскать.

— Как?

— Ну хватит, Стеф. Я расписывал командованию твою изобретательность. Мир, в который ты отправляешься, исчез в пылевом облаке. Так много ли можно знать о нем? Сориентируешься по месту.

Они остановились перед массивным сверкающим аппаратом.

— Я тебе жутко завидую, — произнес Яма придушенным голосом.

— Ты — рыцарь-паладин нашего мира, как Йотсисун, как Саладин, как Ричард Львиное Сердце.

И Яма обнял его.

— Береги себя, мой старый друг, и пришиби эту дерьмовую девственницу!

Секунду спустя техи подсадили Стефа в червобур и закрыли тяжелую дверь, смахивающую на девятилепестковую стальную ромашку. Яма отошел, утирая глаза. Наблюдать за отбытием явился Катманн, и Яма подошел к нему.

— Ну вот, у меня стало одним другом меньше, — сказал Яма. — Моя работа — сущий ад. Как идет подготовка вашей команды киллеров?

— Ускоренными темпами. Естественно, задание выполнят они.

— Не исключено, что Стеффене справится сам.

— Возможно, — кивнул Катманн, — а у меня есть шанс стать следующим Контролером Солнечной системы… Ну ладно, — добавил он, — арестовали еще нескольких «круксиков», и меня ждет работа в Палате.

Сидя в червобуре, как его проинструктировали — подняв колени, опустив подбородок, обхватив руками голени, потея в тяжелом пальто, ощущая ребрами пистолет, — Стеф попытался представить себе лицо Джун, но обнаружил, что и оно неспособно объяснить ему, почему он находится там, где находится. Приятное возбуждение, которое он испытывал утром, исчезло и сменилось предательским страхом. Он мог только предположить, что вся его жизнь вела к моменту высочайшей глупости, и теперь этот момент настал.

Тут его пронизал слепящий фиолетово-белый луч, он ощутил миг сверххолода и обнаружил, что сидит на шершавом тротуаре, прислонясь к отсыревшей штукатурке стены.

Он поднял голову. День был пасмурный, и мимо Стефа, поеживаясь от осеннего холода, торопливо шагали коренастые люди. Никто даже не оглянулся на него.

Он посмотрел повыше. За сплошными стенами обшарпанных трехэтажных зданий он увидел высокие, будто отполированные башни, словно из зеркального дюрапласта. Под нижним слоем туч висели колоссальные алые буквы.

Поскольку в алфавите олепика в основном использовались буквы кириллицы, Стеф с легкостью прочитал: Московская фондовая биржа, а когда он пробормотал эти слова вслух, тихий голос у него в ухе перевел:

— Московская биржа.

Огромное голубое полотнище под вывеской возвещало: «1991–2091».

Он медленно поднялся на ноги, пошатнулся, уцепился за стену. Миловидная молоденькая девушка приостановилась, посмотрела на него, потом надвинула поглубже капюшон из светлого меха и поспешила дальше.

Остановились два подростка, посмотрели на него и заухмылялись, переговариваясь резкими голосами.

— Чего это он так вырядился?

— Сталиным себя вообразил или еще кем. Эй, мужик, откуда шинелька?

Рядом остановилась толстуха и погрозила подросткам.

— Ну-ка, отвяжитесь от человека! Вы что, не видите — это псих? Никакой жалости.

К ней присоединился коротышка в клетчатом пальто.

— Уважайте старших! — закричал он на ребят.

— А чего он под Сталина вырядился, чтоб ему! Эй, ты! — повернулся один из них к Стефу. — Идешь кайф ловить?

К несчастью, переводчик в ухе не давал ответов на вопросы, а потому Стеф только смотрел на парня и молчал.

— Господи, да он же глухонемой, а вы к нему лезете! — продолжала толстуха возмущенно.

К этому времени вокруг собралась небольшая толпа. Каждый высказывал свое мнение — взрослые против подростков.

— Вот сопляки, никого не уважают!

— Только не тебя, дедуля.

— Дедулей меня обзываешь? Да, у меня есть внуки, но, слава Богу, на тебя они не похожи, паршивец.

Страсти разгорались, и Стеф счел за лучшее улизнуть. В переулке он расстегнул шинель и критически осмотрел прочее обмундирование — френч и брюки из грубой материи, заправленные в сапоги. На улицах ни на ком не было ничего, хотя бы отдаленно похожего. Жесткие сапоги по колено из эрзац-кожи уже успели натереть ему пальцы на ногах, а он и ста метров не прошел!

Проклиная Яна на все лады, Стеф кружил по переулкам, пока внезапно не обнаружил среди сотен лавчонок по обеим сторонам улицы Бориса Ельцина одну с вывеской «Костюмы». Для нее ему переводчик не понадобился.

Полчаса спустя Стеф вышел из лавки, одетый вполне приемлемо: мягкие ботинки, широкие брюки, шапка из поддельного каракуля и длинная теплая пуховая куртка. В кармане у него шуршали тридцать десятирублевок — разница между прекрасным и почти новым театральным костюмом, который он продал владельцу лавочки, и подержанным, скверно на нем сидящим тряпьем.

Он смешался с толпой, которая была много гуще, чем в центре Ула-нора в День Великого Чингиса. Транспорт двигался по мостовым шумно и густыми потоками — причем все водители рвались вперед так, словно вместе со своими вонючими авто устремлялись в атаку. А вот в воздухе движение было слабым — лишь несколько примитивных аппаратов с вращающимися крыльями и таких странных очертаний, что Стеф было принял их за гигантских насекомых. Высоко-высоко перекрещивались следы реактивных самолетов, и Стеф спросил себя, чел-ночили тогда аэробусы между Землей и Луной или еще нет?

Между улицей и небом трепетали подвешенные на канатах сотни голубых полотен с датами 1991–2091, а иногда с добавлением «100 лет Республики». Но никаких упоминаний о царе Сталине Добром.

Затем он остановился перед большой витриной, заполненной мерцающими масшинами. Его удивило, что изображение было трехмерным — он ожидал чего-нибудь более примитивного. Впрочем, технология была грубой — всего лишь иллюзия, создаваемая плоским экраном. Его взгляд скользнул по программе балета, по полдесятку спортивных передач. Оказывается, в завершившемся сезоне русские футбольные команды господствовали на мировых полях, но что принесет хоккейный сезон?

Казалось, никто и не помышлял об угрозе всеобщей гибели. Стеф покачал головой, дивясь обыденности этого мира, стоящего на пороге катастрофы. Он шел вперед, ненароком задевая людей, которым вскоре предстояло стать горстью праха и пепла, поражаясь их невозмутимости и наивной уверенности, что они будут существовать еще долго-долго.

По одному каналу передавались новости под названием «Время», и Стеф остановился посмотреть. Молодая женщина с фантастическим нагромождением белокурых волос, вещала о возглавляемой русскими международной экспедиции на Марс, занятой организацией там колонии, и о проблемах, с которыми она сталкивается. Разноязыкие люди на Марсе, оказавшись перед необходимостью общаться между собой, создали диалект, который американские участники экспедиции окрестили «олспик» — всеобщая речь. Состоял он преимущественно из русских и английских слов, сдобренных заимствованиями из еще двадцати языков.

Тем временем новые застройки на Луне ознаменовали преображение этой спартанской базы, которой и семидесяти лет не исполнилось, в настоящий город: первый на ином мире. Космос еще никогда не выглядел столь многообещающим; и русская программа после долгого затишья вновь стала ведущей.

А вот на Земле дела обстояли не столь блестяще. Новые вспышки геморрагической лихорадки «Голубой Нил». В Скалистых горах продолжается девятилетняя война; слабое центральное правительство США, казалось, не в силах сладить с мятежниками, а миротворцев ООН снова перерезали в Монтане.

Однако особенно тревожным было нарастание напряжения на границах с Монголией, где китайские войска оккупировали Улан-Батор. Это название заставило Стефа прижаться носом к стеклу. Он наслушался достаточно лекций Яна, чтобы знать: название Уланор произошло от Улан-Батор, хотя город, о котором говорила дикторша, был сейчас — сейчас? — всего лишь холмом на зеленом лесистом берегу реки Толы.

По словам Яна, немногие уцелевшие после Бедствий откочевали на север, храня в памяти название города, и перенесли его на небольшое скопление юрт среди нескончаемой вьюги. Позднее, потому что в этой местности был низкий радиационный фон, там вырос Мирград — странная судьба для монгольского стойбища, которое выдержало Двухлетнюю Зиму благодаря закаленности его обитателей да неограниченным запасам мороженого мяса яков. Мясо, говорят, размягчали, подкладывая под себя перед сном, а потом ели сырым, потому что на костры не было топлива.

Дикторша произнесла фамилию, тоже привлекшую внимание Стефа.

— Министр обороны Разумовский объявил, что Россия вместе со своими европейскими и американскими союзниками будет твердо противостоять новой агрессии Имперской Народной Китайской Республики.

Министр обороны Разумовский? Не та фамилия, которую он выучил, фамилия человека, которого собирается убить Дьева. Тоже на «Раз», но другая. Раз… Раз… Разруженье!

Внезапно на экране возник Разумовский. Широкое плоское лицо, словно у лягушки, на которую кто-то наступил. Казалось, говорил он не столько ртом, сколько правым кулаком, стуча по трибуне и напоминая о священных границах России и дерзких претензиях Китая: теперь, когда он завоевал Корею и Японию, вся Восточная Азия принадлежала республике Дракона.

— Но если они вздумают посягнуть на нас, дело обернется для них по-другому! — проревел Разумовский под громкие восторженные крики толпы в зале собрания, называемого Думой. — Они хотят запугать нас своими ракетами, но наша Автоматическая космическая оборонная система — самая передовая в мире!

Новые восторженные вопли.

Затем на экране возник дородный мужчина с седой гривой — президент Ростов. Он говорил о переговорах и мире.

— Как лидер Западного Альянса, — а это великая ответственность — Россия обязана действовать с величайшей осторожностью. Мы на страже, но протягиваем руку дружбы китайскому народу.

Стеф улыбнулся: через века он без труда распознал древнюю игру в хорошего полисая и плохого полисая. Он пошел дальше, обдумывая последнее сообщение дикторши. Вечером в Думе продолжится обсуждение ситуации на монгольской границе, и на заседании снова будут присутствовать президент и кабинет. Не потому ли Дьева выбрала именно этот день для возвращения в прошлое?

Стеф проследовал по улице Большая Полянка, а затем поднялся к мраморным пилонам сверкающего нового моста. За небольшой рекой он увидел красные стены, золотые луковицы куполов, дворцы из белого камня — Кремль.

По реке неторопливо скользили прогулочные теплоходики со стеклянными крышами. Стефу были видны люди в яркой одежде, танцующие на палубах. Затем толпа увлекла его на другой берег, мимо Александровского сада и вверх по пологому склону.

Стеф миновал осенний парк у зубчатой стены и оказался на Красной площади. Как обычный турист поглазел на собор, будто привидевшийся кифоману, а затем, приустав и проголодавшись, пересек площадь и забрел под крышу обширного длинного здания, где размещалось подобие базара: наполненные людским многолюдьем торговые ряды. В одном из киосков Стеф купил маленький блокнот, конверт и диковинку, которую прежде никогда не видел: перо, пишущее чернилами.

Здесь попадались и закусочные. Стеф нашел место за столиком в одной из них и заказал себе щи, понятия не имея о капусте. Вскоре перед ним уже стояла глубокая тарелка с зеленоватым супом и тарелочка с нарезанным колечками луком, ломтем плотного ржаного восхитительно вкусного хлеба и кусочком душистого сливочного масла. Впервые он попробовал масло, полученное от коровы, поскольку весь рогатый скот Земли вымер в течение Бедствий. Вкус у продукта был сложный, специфический, консистенция чуть жирная, совсем не похожая на знакомые ему эрзацы.

Он быстро умял все это и заплатил несколькими из своих рублей. Потом, все еще сидя за столиком, старательно написал несколько строчек, вырвал страничку и запечатал ее в конверт, который адресовал Хиан через Яму. Он вышел из закусочной, угрюмо улыбаясь: если все обернется плохо, это будет тем немногим, что от него останется.

Стеф вышел на Красную площадь и обнаружил, что за время его обеда она стала невыразимо прекрасной. Пошел легкий осенний снежок, загорались уличные фонари, и сказочный собор плыл в воздухе, озаренный собственным светом, еще более похожий на чью-то сонную мечту.

Тени, свет и снежинки превращали все в волшебство. Мимо проходили молодые люди с лицами, бело-розовыми, будто облака на заре, а среди них — толстяки в каракуле и элегантные женщины в шубках из поддельного горностая.

Где-то заиграл маленький оркестр, и Стеф побрел через площадь к освещенным прожекторами воротам в кремлевской стене. Туда устремлялись группы возбужденно переговаривающихся людей, и Стеф следовал за ними.

Он оказался в густой толпе, собравшейся перед большим безликим новым зданием с надписью золотыми буквами над дверями: НАРОДНАЯ ДУМА. Стражники в шапках из искусственного меха оттесняли людей, чтобы освободить проход, но, к удивлению Стефа, электрохлыстами не пользовались. Вспоминая все то, чего он наслышался о царях, Стеф мог только поражаться мягкости этого правительства. Он обходил толпу, сосредоточив мысли на голограмме Дьевы, вглядываясь в лица, которые казались бесчисленными и уходили в бесконечность, все разные, и ни одного похожего на ее лицо.

В стороне от Думы в Кремле было больше открытого пространства. В угасающем свете дня крупные вороны с серыми пятнами на крыльях, будто закутанные в шали, перелетали с одного дерева на другое, сердитым карканьем изливая свое негодование на вторжение человека в их владения. Стеф забрел в маленькую церковь, похожую на лакированную шкатулку. Святые в золотых нимбах восходили по стенам и парили в глубинах купола; откуда-то лились тихие прозрачные звуки песнопения, хотя он не видел, чтобы кто-то пел.

Люди молились, опустившись на колени, или просто стояли, глядя перед собой. Какая-то старуха поднялась с колен, перекрестилась и, толкнув Стефа, вышла за дверь. Встала женщина помоложе в меховой шапке и тоже повернулась к двери. Либо Дьева, либо ее сестра-близнец прошла так близко от Стефа, что он мог бы ее коснуться.

Оправившись от изумления, он последовал за женщиной в огни и тени сумерек под редкий сухой снег. Вороны уже устроились на ночлег. Дьева не просто шла, а широко шагала, глядя прямо перед собой. Он двигался за ней по вьющейся дорожке, стараясь, чтобы между ними все время кто-то был, и выглядывал, где удобнее будет ее убить — какой-нибудь темный закоулок, укромное местечко…

И тут он понял, что ни в какой укромности не нуждается. Положил левую руку на красную кнопку, левой сжал пистолет, чуть приподняв ствол в кармане куртки. Он убьет ее в открытую и ускользнет туда, куда никто последовать за ним не сможет. Надо только полностью удостовериться, что она — это она. Он сошел с дорожки и, похрустывая сухим снегом, догнал ее.

Она остановилась, глядя на новобрачных, которые завершали празднование свадьбы здесь, в Кремле, под смыкающимися сумерками. Миловидная девушка в пышном белом платье, ее молодой муж, явно изнемогающий в строгом черном костюме, и десяток их друзей стояли с бокалами в руках. Один из друзей откупорил бутылку и разлил по бокалам искрящееся вино. Все смеялись. Где-то они подобрали уличного музыканта, старика с примитивным инструментом, который то растягивался между руками, то сжимался. Старик выводил хрипловатую мелодию, молодежь пила за новобрачных, а посторонние зрители хлопали в ладоши, смеялись и плакали.

— Дьева, — окликнул Стеф. Она оглянулась и посмотрела на него.

Да, то самое, так хорошо ему знакомое татарское лицо, четкие скулы, раскосые глаза. Ее выражение не изменилось, хотя она мгновенно поняла, зачем он здесь. Вместо того, чтобы умолять о пощаде, она сказала на олспике тихо и требовательно:

— Погляди на них! Погляди на этот мир. Неужели ты допустишь, чтобы он уничтожил себя ради спасения того, что имеем мы — тиранов, дураков, темнооборотников, Белую Палату? Эти люди живут, они свободны, они заслужили будущее. Кто бы ты ни был, подожди секунду — не убивай меня. Подумай!

Затянувшуюся секунду Стеф думал. Собственно говоря, он уже несколько часов думал об этом. Он был здесь, сейчас, видел этих людей, этот мир — они перестали быть умозрительными понятиями. Неисчислимые миллионы жили, дышали и хотели, чтобы и дальше было так. Его собственный мир казался далеким и невозможным. Запахи лопнувшей канализации и бабаку на улице Золотой Орды, его грязная квартира и трубка для кифа. Яма и его вонючий стражник, его долгий день в Белой Палате, озеро Бай и певцы на лодке, синтезатор и певец, щебечущий мелодию «Росистого мира».

В это мгновение он готов был сам присоединиться к «Круксу». Но вспомнил о Джун и заколебался. И в это же мгновение Дьева повернулась к нему — он услышал мягкое «пфут», когда она выстрелила в него сквозь пальто.

Он почувствовал… нет, не боль, но невероятное, сокрушающее давление внутри тела. Его отбросило назад, затылок ударился о твердую, холодную, заснеженную землю. Последним рефлекторным сжатием пальцев правой руки он произвел выстрел и послал пулю вверх, вверх, вверх в темные низкие тучи, будто крохотную ракету. Пальцы левой руки нажали красную кнопку, подав сигнал: мое задание выполнено, я выиграл, верните меня домой.

Дьева повернулась и торопливо зашагала прочь. Свежевыпавший снег скрипел под ее сапожками. Люди вокруг смотрели на новобрачных, и прошла почти минута, прежде чем женщина услышала у себя за спиной — теперь уже в отдалении — чей-то пронзительный крик. И она не знала, что прохожий закричал не просто потому, что увидел на снегу изуродованного мертвеца, но еще и потому, что почти в то же мгновение труп исчез, словно растворившись в сгустившихся сумерках.

Яма сдержал слово.

Дьева смешалась с толпой перед зданием Думы. Ее мысли сосредоточились на объявленном прибытии президента и кабинета министров на переговоры в связи с положением на границе с Монголией. Сосредоточились на том, что у нее есть еще пятнадцать выстрелов, и любого будет достаточно. Сосредоточилась на необходимости остановить этого Министра Разрушения, проклятий в чей адрес она наслушалась еще на Ганеше, в раннем детстве, — того, кто отдал приказ покончить с этим миром.

Нет, она больше не верила в Бога. Но почувствовала необходимость вновь обрести веру и зашла в Благовещенский собор. Кто бы мог вообразить, что когда-нибудь у нее появится возможность помолиться в храме, который давно испарился, чьи атомы погребены в глубинах Кремлевского Щита?

Попытка оказалась тщетной, вернуть себе веру она не сумела. Что ж, она позаботится, чтобы другие люди не утратили своей. Она принесет себя в жертву, подобно Христу, чтобы искупить грехи мира. Нет, небеса ее потом не ждут, но умереть она хотела бы именно так.

Дьева протискивалась сквозь толпу, бормоча извинения на своем странно звучащем русском языке. Вдруг она подумала, а что если ее родители все-таки появятся на свет и познакомятся, и у них родится дочь, и они дадут ей имя Мария? Нет, вероятность слишком мала. Даже если они вообще родятся, то найдут себе других спутников жизни. Все будет иным. Ей не суждено умереть здесь, в Кремле, ведь ее в каком-то смысле вообще никогда не существовало.

Она протиснулась в первый ряд толпы и остановилась, почти прижатая к спине грузного полицейского. К счастью, когда первый сверкающий лимузин въехал в Спасские ворота и остановился перед Думой, полицейский сделал шаг в сторону, стараясь лучше рассмотреть членов правительства. Из двери машины, обращенной к зданию, вышел президент Ростов и обернулся, чтобы приветственно помахать толпе. Из противоположной появился молодой охранник. Его настороженный взгляд скользнул по лицу Дьевы. Из других автомобилей под кружащий снег быстро выскочили остальные охранники.

Вместо того, чтобы войти в дверь, Ростов обошел свой автомобиль, приблизился к толпе, готовясь к рукопожатиям. Люди громко его приветствовали, множество рук тянулось к нему, колыхаясь, точно ветки на опушке леса в бурю. Из второго лимузина к нему направился Разумовский, тоже улыбаясь, но чуть отставая, чтобы не заслонить президента. Дьева повернула пистолет в глубине кармана и приготовилась выстрелить.

Но тут подбежала кучка людей странного вида, поднимая какие-то примитивные камеры. Внезапно яркая вспышка озарила толпу, ослепив Дьеву. Длинный ствол взрывного пистолета просунулся в дырку, пробитую предыдущим выстрелом. Затенив глаза ладонью, она, как могла, прицелилась в Разумовского. Негромкое «пфут» утонуло в реве толпы.

Однако молодой охранник заметил блеск металла и без малейшего колебания оттолкнул президента — прямо под пулю. Внезапно крупная фигура Ростова исчезла, разорванная На куски.

Охранник, не осознав, что произошло, поднял правую руку, сжимавшую новейший полицейский автомат М91К, калибр 7,8, стреляющий разрывными пулями. Первая из шести попала в Дьеву. Пуле этой было далеко до взрывного пистолета, но и ее оказалось вполне достаточно.

Дьева, опрокинувшись на спину, свою пулю послала вверх и пробила метровую дыру в мраморной облицовке нового здания Думы. Осколки все еще сыпались вниз, когда она упала на снег, ощущая только непонятную легкость, словно была соткана из воздуха и начала рассеиваться. Она поглядела на лица нагнувшихся над ней охранника и министра Разумовского.

«Но ты же убит», — подумала она и умерла.

Разумовский свирепо уставился в ее татарское лицо.

— Это проклятые китайцы! — рявкнул он и отвернулся.

На снегу, истекая кровью и взывая о помощи, валялись люди из толпы: охранники вместе с Дьевой положили немало народу. Разумовский игнорировал и вопли, и общее смятение. Он грубо стряхнул с себя руки, пытавшиеся увлечь его в безопасное место. Только он один здесь точно знал, что намерен сделать.

Он запрыгнул в бронированный лимузин президента и крикнул шоферу:

— Вперед, гони!

Пока рыдающий, ослепленный слезами и прожекторами водитель пытался вырулить сквозь толпу, Разумовский достал ключ, вставил в замок в спинке переднего сиденья. Откинулась стальная дверца, обнаружив красный телефон.

— Говорит Разумовский! — прорычал он в трубку. — Китайские агенты ранили президента. Точно передаю вам его слова: «Мы находимся в состоянии войны. Пуск! Пароль — «Иван Грозный».

Он откинулся на спинку и трясущейся рукой провел по раздавленной лягушке — своему лицу. Что же, умирая, глупетс Ростов выбрал правильный политический курс — против обыкновения.

— Черт побери! — воскликнул Олеарий. — Просто не могу поверить, что он умудрился справиться в одиночку.

Тайная чрезвычайная комиссия собралась выслушать доклад Ямы о завершении командировки Стефа в прошлое. Хиан, Угайтиш, Хрка, Олеарий — все были в сборе, не хватало лишь Катманна. Сановные мужи (кроме Хиан, которая уже все знала), затаив дыхание, наклонялись над раззолоченным марсианским столом и слушали историю о том, как был спасен их мир.

— Вот доказательства, — заключил Яма. — Во-первых, мы вернули тело Стефа, явно убитого современным оружием, оке? Из его пистолета произведен один выстрел. Мир, в котором мы живем, не исчез, а, напротив, выглядит как никогда прочным. Чтобы раз и навсегда покончить с сомнениями, мы еще раз воспользовались червобуром. И взяли пробу воздуха в Москве в триста шестидесятый день две тысячи девяносто первого года. Он насыщен радиоактивными частицами и ледяной пылью. Итак, досточтимые гранды, какой вывод мы можем сделать из всего этого? Только один: Стеф и Дьева убили друг друга, и, так сказать, с последним своим вздохом он послал нам сигнал забрать его, потому что выполнил задание и Время Бедствий произошло по расписанию, верно?

Хиан повернулась к Яну, который стоял в тени. Его грузное слабое тело дышало подобострастием.

— А что думаете вы, досточтимый профессор?

— Я согласен. Доказательства неопровержимы, а я потратил жизнь на анализ доказательств.

— Ну, видимо, нам придется их принять, — проворчал Олеарий. Он все еще надеялся затребовать назад миллион Стефа, однако теперь это представлялось затруднительным.

— Я обязан также доложить, — продолжал Яма, — что на теле Стефа был обнаружен запечатанный конверт, который содержал сообщение для Контролера Солнечной системы, досточтимой Хиан.

Он поглядел на нее. Она кивнула.

— Письмо гласит, — сказал Яма, развертывая копию: — «Перед лицом смерти Дьева признается, что Катманн содействовал краже червобура. Он надеялся затем покончить с заговором и получить повышение. Но «Крукс» оказался ему не по зубам. И с тех пор он прилагает отчаянные усилия, чтобы уничтожить тех немногих, кто знает о его измене».

Члены комиссии испустили дружный вздох.

— Возможно ли? — спросил Угайтиш. — Глава Службы безопасности Земли? Какие он преследовал цели, сначала способствуя заговору, а затем покончив с ним?

— Однажды он признался мне, — сказал Яма, который много лет ждал этого момента, — что у него есть шанс стать Контролером Солнечной системы.

— Досточтимые гранды, — заявила Хиан, — должна сообщить вам, что сперва и мне было трудно поверить такому обвинению. Но улики убедительны. Бумага, чернила и почерк доказывают, что эту записку написал Стеффене. Пытаясь оправдаться, Катманн утверждал, что это месть Стеффенса за перенесенные пытки. Однако протоколы самого Катманна о допросе Стеффенса содержат указание, что допрос велся «с исключительной мягкостью». Многозначительное противоречие.

Новый дружный вздох.

— Нам всем известно, что Катманн при многих его достоинствах был слишком уж усерден, слишком честолюбив. Я распорядилась, чтобы ко мне для допроса доставили ученого, который украл червобур. Но оказалось, он уже обезглавлен. Это выглядело весьма подозрительно. Не обеспечил ли Катманн таким способом его молчание? Все конструкторы червобура тоже мертвы. Мне удалось допросить только двух членов «Крукса», но это были просто дети, которые ничего не знали, поэтому, вероятно, и сохранили свои головы. В конце концов я вынуждена была отправить Катманна в Белую Палату. С иглами в спинном мозгу он признался во всем. Каждое утверждение Стеффенса в этой записке истинно. Катманн знал слишком много государственных тайн, и я приказала его обезглавить.

Она посмотрела на остальных, словно ожидая возражений. Яма чуть улыбнулся. Адмирал Хрка заметил, что этот субъект всегда вызывал его подозрения. И это были единственные отклики на суровый итог жизни Катманна.

— Есть ли еще что-нибудь? — спросила Хиан, готовясь закрыть совещание.

Ян ждал именно этой минуты, чтобы выйти из тени.

— Теперь, когда с «Круксом» покончено, досточтимые гранды, — сказал он вкрадчиво, — я рекомендую предать случившееся гласности и объявить Стеффенса героем. Герои, которых мы почитаем, жили очень давно: они почти мифические фигуры, а некоторые, вроде Желтого Императора, вообще заведомые легенды. Тут же мы имеем нашего современника, того, кто приобщает простого человека к славе и великолепию современного мира… Разумеется, — добавил он, — кое-какие аспекты жизни Стеффенса придется подредактировать. Но ведь то же можно сказать о любой исторической личности.

— Превосходно! — воскликнула Хиан. Она подняла миниатюрную кисть, которой унизанные кольцами пальцы придавали сходство с пауком из драгоценных камней, и объявила: — Стеффене будет похоронен со всеми почестями. Кто-нибудь поталантливей сочинит его биографию, а Ян ее заверит. Эпизоды из его жизни будут демонстрироваться всеми масшинами. Величественная гробница будет воздвигнута…

— Досточтимая Контролер Солнечной системы, — пробормотал Яма, — мы уже кремировали тело и развеяли прах.

— Да какая разница? Или вы полагаете, что Чингисхан покоится в том, что мы называем его саркофагом? А теперь бысетро, бысетро! Пошевеливайтесь. И помните, герои не рождаются, их создают.

Профессор Ян, довольно улыбаясь, вышел из зала заседаний вместе с Ямой.

— В определенном отношении, — заметил он, — наиболее увлекательная гипотеза сводится к тому, что мир, в котором мы живем, изначально был следствием заговора «Крукса» и его последствий. Согласитесь, досточтимый полковник, это же крайне интересно: время, так сказать, абсолютно относительно, а данный эпизод наличествует в прошлом с две тысячи девяносто первого года, и весь наш мир — долгосрочный результат события, которое, с нашей точки зрения, только-только произошло. Не так ли?

Яма, торопившийся привести в исполнение приказ Хиан, замедлил шаг и уставился на Яна.

— Что за чепуха! — проворчал он.

Пока Катманну не назначили преемника, Яма в дополнение к своим обязанностям возглавил и Землю Центральную. Весь остаток дня он занимался Стефом. Дал ход процессу мифологизации, а затем исполнил и более личный долг: сдержал данное Стефу обещание, распорядившись освободить Ананду и Айрис из Белой Палаты. Он не счел нужным с ними встретиться, а потому так никогда и не узнал, что за время их краткого пребывания под Дворцом Правосудия волосы у них приобрели цвет кафельных стен Палаты.

Усталый, помышляя только о том, чтобы отправиться домой, Яма думал о Хасико и детях, но тут ему на стол легла копия в две строчки, доставленая нарочным. Вот так он узнал, что женщина Лата, последняя активистка «Крукса» на Земле, была обнаружена в деревушке вблизи Каракорума. Она покончила с собой до прибытия полисии и темно-оборотников, оставив эти строчки.

Все кончено, — писала она, — я знаю это. Наш мир сохранился, словно оберегаемый каким-то богом. Но что это за бог, если он оберегает такой мир?

Яма вложил лист в одну из щелок своей масшины.

— Скопируй, подшей, уничтожь, — распорядился он.

В следующий День Великого Чингиса площадь Правительства Вселенной была запружена огромными толпами. Каждый флагшток украшали связки из девяти белых хвостов эрзац-яков в честь прославленного Объединителя Человечества. Однако гвоздем дня было не воздание чести Чингису (хотя президент Мобуту и сжег благовония на его могиле), но открытие мемориала Стефа.

Когда покров был снят, стоящие рядом Джун и Селена уставились на идеализированное изображение Стефа, устремленно шагающего вперед с взрывным пистолетом в одной руке и шаром, символизирующим мировой порядок, в другой.

Поскольку Джун плохо знала грамоту, Селена прочла вслух составленную Яном эпитафию: «Доблестью подобен Великому Хану, и Христу — самопожертвованием».

— А знаешь, Яна сделали грандом, — сообщила Джун. — Им требовался кто-то для очистки Университета от подрывных элементов, и он оказался в самый раз. Нам повезло иметь такого клиента.

Миллион, оставленный ей Стефом, она использовала не для покупки загородного домика и не на получение образования, но открыла на него собственный бордель, который назвала Домом Вневременной Любви. Управляла им умница Селена (обслуживая нескольких избранных клиентов, вроде теперь знаменитого, богатого и влиятельного Яна), и вскоре притон стал самым популярным из новейших Домов.

Селена улыбнулась своей подруге и хозяйке.

— Все-таки статуя очень неплоха. Конечно, Стеф никогда не шагал так решительно, а почти волочил ноги.

— А мне он больше нравится таким, каким был, — сказала Джун.

— Живым.

— Ты ведь его любила, верно?

— Пожалуй. Однако я мало смыслю в любви.

— Можно, я задам тебе вопрос, Джун?

— Любой. То есть почти любой.

— Как ты добилась, что Стеф оставил тебе все деньги? Просто сказала, что у тебя на крючке сенатор?

— Отчасти. Но вдобавок я сочинила невероятно печальную историю моей жизни и скормила ему. Ты знаешь, он ведь был очень сентиментальным. Потому его и вышвырнули из Службы безопасности. Я тогда работала на полисию, поставляла им сведения о моих клиентах. Когда я сообщила, что Стеф выполняет какое-то важное задание, мне выдали премию. Катманн сам открыл мне слабость Стефа, — добавила Джун с гордостью. — Даже тогда, Селена, у меня были очень влиятельные друзья.

— Тю несправими, Джун, — сказала с улыбкой ее подруга и покачала головой.

— А это слово что значит?

Селена объяснила. Джун улыбнулась. Ей понравилось, как звучит выражение.

— Что же, детка, если хочешь знать мое мнение, то мы живем в несправими мире.

Перевела с английского Ирина ГУРОВА

Владимир Березин

КТО ИДЕТ ЗА «КЛИНСКИМ»?

О фантастике исторической и истории альтернативной мы писали неоднократно. А в последнее время в нашей НФ появилось еще одно явление — криптоистория: произведения, в которых реальные события объясняются фантастическими обстоятельствами. Автор — публицист и литературный критик — пытается понять, чем вызван столь массовый интерес к «играм с историей».

Первый год тысячелетия укатился колобком, вместе с собой унеся остатки календарного ажиотажа. Читателю всегда интересно приобщиться ко времени, к чему-то историческому, неясному, непрочному, но очень важному. Миллениум же был подобен восходу солнца — хоть спи, хоть не спи, все равно произойдет.

Сложный механизм литературы работает чуть иначе; социальный заказ, рыночный спрос, идеологические конструкции. Но некоторые тенденции — те же. Желание прикоснуться к истории свойственно не только читателю, но и писателю, который хочет покрутить, поменять детальки местами.

Мы имеем хороший опыт — у нас уже были «Посмотри в глаза чудовищ» М. Успенского и А. Лазарчука, «Все, способные держать оружие» А. Лазарчука, у нас была школа Б. Штерна и хорошая основа из рассуждений братьев Стругацких. В восьмидесятые годы мы лишились пиетета по отношению к предмету, повторяя фразу о том, что наша держава — страна с непредсказуемым прошлым. Группа Фоменко окончательно разрушила доверие масс к понятию «достоверность».

Фантастика добила гидру исторического академизма окончательно. События отливаются в формы, подобные деталям конструктора «Лего».

В укатившемся году появился целый ворох книг того типа, что относится к «альтернативке» и криптоистории. Кирилл Еськов получил в 2001-м приз конвента «Зиланткон» за свое «Евангелие от Афрания», где по страницам римляне бегают с ретивостью федеральных войск, перемещающихся в Чечне, и где главная история христианства превратилась в игры патриотов. Мешаются спецслужбы римские, спецслужбы иудейские, политические интриги и рассказ главы госбезопасности Афрания о безвестном бродячем философе, которого зацепило военно-политическое колесо истории. История безжалостна и не сожалеет ни о чем, в отличие от людей, ее делающих.

В романе Г. Л. Олди «Богадельня» Спаситель не распят, а колесован. История пошла иначе: ко времени того Средневековья, что придумали Олди, наросло существенное расхождение. Герцог Фердинандо Кастильский, Гильдия Душегубов, новая Вавилонская башня, туда же Василий Буслаев — история лепится, как из пластилина, споро и по-новому.

Несомненно, среди тех, кто сформировал жанр исторической фантастики, надо упомянуть харьковского писателя Андрея Валентинова. Иногда кажется, что именно он его придумал и сформулировал правила, отличающие криптоисторию от альтернативной, и обе — от обычной. А под конец прошлого года появился и долго ожидавшийся роман другого харьковчанина, Александра Зорича, «Карл, герцог». Двухтомное описание жизни бургундского герцога Карла, прозванного Смелым, вполне включается в общую тенденцию подвернуть и подкрутить что-то в истории. В то время, когда происходит действие романа Зорича, — костер Жанны д’Арк давно потух, Столетняя война окончена, но продолжают двигаться армии, горят города, льется рекой игристое, а потом не хватает глотка воды; история течет своим чередом, мешая воду и вино, добавляя крови.

Современному читателю плевать на политическое объединение Франции, на Лигу общественного блага, на логику налогообложения и эволюцию производительных сил. Читатель получил прививку марксистской теории, и теперь ему приятнее смотреть на смешение струй — вина, крови и добавленной к ним спермы. Для него, читателя, орлеанская барышня — это переодетый Элемент V, разящий всех лазерным лучом.

О том и пишет Зорич — при соблюдении исторической канвы он начинает издеваться над обывателем, воспитанным на исторической прозе Дрюона.

Происходит смешение стиля: рядом с герцогом солдаты вдохновенно поют «Long way to Tipperery», на губах короля Людовика катается слово «фуфло», женщины дают, а не хранят цветок свой… Жизнь Карла пересказана цинично, даже название книжки пародирует известную могильную плиту. Это язык, которым университетские преподаватели говорят о веренице других герцогов и королей — Лысых, Жирных и Отважных — в курилке между лекциями.

Карл, вставший против Людовика, оказался у Зорича рожденным волшебством, за ним по следу идут адовы псы, а по кривым дорогам Европы бредет пара глиняных големов, влюбленных друг в друга.

Магия перетекает в реальность, в конце все сходится. Но история неумолима, даже если она — крипто. Проклятый мирозданием герцог ткнется носом в лотарингскую землю под Нанси, Пикардию, герцогство утянет Людовик, а графство оттяпают Габсбурги.

История возьмет свое, но ее мягкое глиняное свойство использовалось и будет использоваться многократно. Спрос на это возрастает, растет и число «гончаров».

Монолитный кирпич советской историографии раскрошился на множество осколков. Среди них были вполне академические, но присутствовали и те, что никакого отношения к собственно истории не имели. Два самых громких имени — суть фикция. Виктор Суворов, основной идеей которого стала перемена знаков в историческом процессе двадцатого века, на самом деле не Суворов, а Резун. То, что понимается под фамилией Фоменко, — не человек, а феномен, совокупный результат работы целой группы.

У нас появился уже корпус книг с разработанной критикой «новой хронологии». Критика была и с точки зрения истории, и с точки зрения астрономии, и с точки зрения математики. Но спрос на парадоксы вечен. Максим Соколов как-то писал: «Ученые мужи могут издать капитальный труд, показывающий крайнее невежество и недобросовестность Фоменко, чье учение противоречит бесспорнейшим положительным данным разнообразных наук… Кто бы издал труд, столь же наглядно показывающий, что радоваться собственному небытию несколько противоестественно».

Отчасти поэтому второй из вышедших в прошлом году сборников «Антифоменковской мозаики» содержит, кроме научной аргументации, пародии на наукообразные построения; часть из пародий написана писателя-ми-фантастами. Одна из статей оканчивается фразой: «Грядущие поколения, пользуясь его же методой, легко могут объявить, что никакого Фоменко не было. Ясно ведь, что это обычный Фома неверующий». Соответствующими для темы стали и тексты Евгения Лукина, напечатанные в «Если»: все его декреты об отмене того и другого. В них много смешного. Потому что важно понять не только очевидные передержки спекуляторов на истории, но и природу спроса.

Любого потребителя интересует конечный результат. Чем отличается технология варки пива «Клинского» от «Гиннесса», его не занимает. Важно содержимое стакана. А ажиотажный историк, в отличие от академического, держит результат наготове, будто кочегар — уголь на лопате. Каким образом, из какого сырья получено это топливо, наблюдателю неизвестно и неинтересно. К тому же логические построения никогда не занимают массового потребителя.

Все знают фамилию Чикатило, но лишь единицам известно, кем доказана теорема Ферма. Просто потому, что одно событие вызывает ажиотаж, а другое нет. Нетрадиционная наука становится чем-то вроде нетрадиционной медицины. О нетрадиционных теориях говорят, хотя не доверяют им до конца. Пример истории тут очень хорош, потому что эта дисциплина как бы заранее ангажирована на общественный интерес.

Дело в том, что о природе Большого взрыва или об уже упомянутой теореме Ферма обывателю мыслить тяжело. Физические величины, бесконечная череда нулей — для него абстракция. Абстракция для него и нули исторические. Обывателю хочется мыслить легко, а легко мыслить можно, только используя внятные понятия газетных парадоксов.

Вот и бьются одни историки и медики, доказывая, что Ленин не болел сифилисом, а другие, что — да, болел. Обыватель верит всем попеременно.

Сейчас все образованные люди знают, что инопланетяне существуют, Анастасия спаслась, Нострадамус во всем прав, а Есенина убили. Народ доверчив. Нужно лишь несколько раз повторить что-то, чтобы новость стала общественным мифом. Человечество живет этими мифами, и достаточно начать оправдываться или объяснять, «включиться в коммуникацию», чтобы ее укрепить. А миф — это всегда упрощение. И, удовлетворяя спрос мгновенным предложением, возникает разжеванное миропонимание.

Но Фоменко и его группа — только часть большого количества как бы историков. Работающих в этом жанре много. От уже упоминавшегося Суворова, который специализируется на идее о том, что СССР чуть ли не начал войну, до Каспарова, который, в частности, апеллирует к средневековой живописи.

Фоменко — часть фантастической литературы, как ни печально в этом признаться. Но уж очень скучной и унылой части принадлежат эти тексты об отмене Древнего мира. Красота метафор, сплетение слов и яркость характеров замещены в этом феномене обилием математических символов, которые запугивают обывателя. Это нечестная игра между жанрами.

Однако интерес публики будоражит науку, что хорошо. С другой стороны, исследование альтернативной истории по Фоменко есть анализ зарождения мифа, его становления и внедрения в массы, что опять же хорошо. И существуют два пути — рассматривать модель, которую на художественном уровне предлагает фантастика, или заниматься историческим анализом. Третий путь гибелен. Идущие по нему еще раз подтверждают, что каждый народ заслуживает той истории, которую имеет.

Первый год тысячелетия в НФ закончился. Он показал усиленный интерес к истории и то, что фантастическая литература пластично принимает в себя реальность — как историческую, так и бытовую. Фантастическое сообщество вбирает профессиональных историков, описывается в текстах через реальных людей, а общеизвестные исторические факты тасуются, как колода. У карт загибаются уголки, даме треф пририсованы усы, у валета выбиты зубы, а король держит вместо скипетра бутылку «Клинского». Что недопустимо в истории, можно в фантастике.

Для художественной литературы это — нормально.

А для истории?

ГУД БАЙ, АМЕРИКА!

Честно признаюсь: когда на стеллаже книжного магазина я заметил полновесный «кирпич» романа «Транспасифик», изданного «Новой космогонией», первой моей реакцией было кратковременное впадение в ступор. Почему? Оцените авторство романа — Василий Пупкин, и вы поймете.

Притча во языцех, всем известный виртуальный графоман, и так далее, и тому подобное. Разумеется, по закону больших чисел некоторое количество наших сограждан могут носить фамилию Пупкин, и почему бы некоторым из них не быть Василиями? И отчего бы одному из них не стать писателем? Это ведь не преступление, а нечто вроде несчастного случая на улице с падением в лужу. Со всяким может случиться. Но рискнуть подписаться своей подлинной фамилией?! Что это — прискорбное недомыслие или, напротив, редкостная отвага?

Из ступора меня вывела мысль об изощренной рекламе, и я уже не верил в подлинность фамилии. Псевдоним! Разумеется, псевдоним! И не без умысла. В начале 90-х первую книгу нового фантаста, тем более вышедшую в крупном издательстве, заметили бы наверняка — в наше время и три книги никоим образом не гарантируют автору внимания критики, не говоря уже о лаврах любимца публики. Если, конечно, автора зовут не Василий Пупкин. В наш век виртуальных фетишей публика «клюет» на имена!

Сам видел: стопка «Транспасификов» на стеллаже стремительно таяла, служащие магазина едва успевали пополнять ее. Поняв, что этак на мою долю может не остаться ничего, я молниеносно схватил последний экземпляр и, расплатившись, выбежал на улицу, преследуемый злыми взглядами менее проворных покупателей.

Итак, «Транспасифик» Василия Пупкина лежал передо мной и алкал прочтения. Небольшое частное расследование не выявило подлинного имени автора; до меня лишь дошло (и то через третьи руки) сомнительное известие о том, что на самом деле он не Пупкин, а Попкин, но, сами понимаете, не имея прямых доказательств, я не могу утверждать это наверняка.

Роман я проглотил залпом. Удивительно правдивая аннотация извещала о рождении нового фантастического жанра — альтернативной географии. Что верно, то верно: в романе география нашей планеты понесла тяжелую утрату в лице обеих Америк. Нет, они не затонули — их вообще никогда не было. А значит, не было иммиграции из Европы, не было войн с индейцами (как и самих индейцев), не было промышленного бума, экономического могущества США, культурного влияния Нового Света на Старый и научно-технической революции в привычных нам формах. Словом, не было хлыста, то и дело подстегивающего старушку Европу.

Что же осталось? Из осколков Америки в существовании не отказано лишь Гренландии, Ньюфаундленду, обледенелым островам Канадского архипелага да еще Огненной Земле. Викторианская Европа в начале третьего тысячелетия господствует над миром, испытывая как бремя белого человека, так и все связанные этим бременем удовольствия. Мир XXI века, мир паровых машин, проволочного телеграфа, неуклюжих дирижаблей, взрывоопасных самобеглых колясок, колониальных империй и венских вальсов. Еще носят кринолины. За неимением Аргентины никто не додумался до непристойного аргентинского танго, не говоря уже о таком ужасе, как ламбада. Мир строгих нравов. Мир порядка, хотя и весьма относительного. Мировых войн (как известно, скверно влияющих на общественную нравственность) не было — только локальные конфликты. Англия, Россия, Швеция и Испания владычествуют на морях. Португалии, Норвегии, Ирландии, Финляндии и Польши не существует — давно поглощены сверхдержавами. Турецкий флот догнивает на дне Черного и Средиземного морей. Дарданеллы, разумеется, принадлежат России. Бурно развивается недавно объединившаяся Германия — автор дает понять, что лет через двадцать от новой сверхдержавы жди неприятностей, но пока все тихо. Франция… ну она всегда Франция, что о ней долго говорить.

Таков расклад. Да, есть еще пиратская республика Исландии, Гренландии и Ньюфаундленда, до нее у европейских цивилизаторов еще не дошли руки, а пока «пиратскую карту» с разным успехом пытается разыгрывать то одна, то другая морская держава.

К счастью, эти и другие геополитические реалии описываются автором постепенно, на протяжении всего романа, отчего не возникает ощущения нудной лекции. Почти все государства — монархии. Дворы пышны. Жизнь средних и низших слоев населения… читайте Диккенса и Достоевского. Впрочем, Россия по данному показателю «впереди планеты всей» за счет богатства ресурсов на ее необозримых просторах. Хоть это радует. Тем не менее множатся подпольные мРАксистские (sic!) кружки, пропагандирующие среди мастеровых антинаучную, но завлекательную для низших сословий теорию Клары Мракс.

Более о простом народе в романе нет ни слова. Тут ставки повыше. Наследник российского престола цесаревич Михаил отплывает из Кронштадта в кругосветное путешествие на борту парового клипера «Победослав», сопровождаемого одной лишь канонеркой «Чухонец». В конце морской части кругосветки планируется заход в Нагасаки для подписания мирного договора между Россией и Японией (только-только вступившей в эпоху Мэйдзи); из Владивостока же наследник должен продолжить путь по открытой им самим Транссибирской магистрали, в которую месяца через два планируется вбить последний костыль. Все это должно поднять еще выше престиж России, и наследник попросту совмещает приятное с полезным. Впрочем, проницательный читатель уже догадался, что отнюдь не цесаревичу Михаилу суждено стать главным героем романа. Персона наследника лишь средоточие злокозненной интриги, а расхлебывать ее будут другие. Граф Николай Лопухин, скромный труженик Тайной канцелярии, сопровождает наследника, дабы уберечь его от всяческих невзгод. С большим художественным мастерством выписан слуга графа Еропка — тип Фигаро, но ленивый не «до самозабвения», а, в отличие от того испанца, ленивый по-российски беззаветно, то есть так, как испанцы и представить себе не могут. Однако, когда он не спит и не ковыряет в носу, недругу лучше не иметь с ним дела. Путь длинен, путь долог. Тихий океан в альтернативной географии Пупкина, сами понимаете, несколько раздался вширь. «Чухонец» гибнет во время перехода через Северное море. Подозрения на диверсию. Ближайшая гостеприимная суша на западе — далекий остров Гавайи, принадлежащий дружественной Голландии. Бесстрашный цесаревич отвергает разумные советы многоопытного Лопухина. Повернуть назад? Ни за что!

Тайная служба ее величества королевы Великобритании — вот враг, стремящийся помешать благополучному путешествию. Науськанные англичанами быстроходные люгеры и бригантины пиратской республики уже бороздят моря в поисках встречи с одиноким «Победославом». Замысел детей Альбиона прост, но коварен: погибнет цесаревич при абордаже или попадет в плен — в любом случае престижу России будет нанесен такой удар, которого она не стерпит. Будет беспощадная война России с пиратской вольницей, в результате чего Россия ослабнет, а просвещенные мореплаватели славно погреют руки.

Но граф Лопухин вовсе не лопух, как того хотелось бы англичанам, да и верный Еропка не промах (когда не считает мух). Команда «Победослава» им под стать. Один из английских засланцев схвачен прямо на корабле при попытке отравить клико и трико наследника. С верхушки мачты зоркий мичман вовремя обнаруживает пиратскую эскадру. Лопухин убеждает цесаревича поднять английский флаг и отправляется в шлюпке на переговоры, сопровождаемый Еропкой. Хитрость удается лишь отчасти: фальшивые англичане схвачены, но воспользовавшийся замешательством пиратов «Победослав» геройски прорывается сквозь строй неприятельских кораблей, отправив два из них на дно морское. Преследование. Нет ветра. Пустеют угольные ямы, почти вычерпанные еще на Балтике. Дерево — в топку! Запасной рангоут — в топку! Свиное сало — в топку! На верхней палубе матросы преследуют визжащую свинью, проломившую стенку загона. Запасные паруса — в топку! Подштанники — в топку! Конец первой части: «Победославу» удается уйти от погони.

Вторая часть романа менее динамична. Хотя, разумеется, и в ней присутствует экшн: озверевший от тюленины и трески Еропка хитростью вырывается из заточения в трюме и после многих приключений освобождает своего барина. Паровая бригантина пиратов в это время грузится углем на далеком и холодном Шпицбергене. Лопухин и Еропка организуют налет на угольный рудник, освобождают стенающих под пиратской пятой невольников (половина — русские), захватывают пиратскую шхуну и на всех парусах мчатся к Сандвичевым (Гавайским) островам. Граф в тревоге за наследника: как-то он без него? Не простыл ли? Не забывает ли перед попойкой отлить немного шампанского в миску старому псу с больной печенью и убедиться в отсутствии яда?

Но долгожданное рандеву состоится только на подходе к Нагасаки. Вывод цесаревича и графа: трансокеанский переход возможен даже в неблагоприятных погодных и политических условиях, так что в случае военного конфликта с Японией (вообще-то маловероятного, но в будущем все может быть) можно направить эскадру на Дальний Восток прямиком, а не через мыс Доброй Надежды. Читатель доволен: Цусимы не будет, и Порт-Артур не сдадут.

Все. Финал. То есть финал этого романа, а что произойдет с героями в дальнейшем, мы пока не знаем. Завершатся ли успехом переговоры с микадо? Ударит ли наследника саблей японский городовой за попытку помочиться на территории храма — или все будет как раз наоборот? Мы еще ничего не знаем о плодовитости нового многообещающего автора, но в любом случае с нетерпением будем ждать выхода в свет его новых романов.

Однако есть в этой бочке меда и ложка дегтя. Создав весьма читабельный (взахлеб) роман, автор во многом пренебрег научной достоверностью. Хотя он правильно понял, что альтернативная география неминуемо тащит за собой альтернативную историю, однако последняя у него куда менее фантастична, чем следовало бы из факта отсутствия обеих Америк. В истории России по Пупкину было татаро-монгольское иго, польская интервенция, Полтава, но почему-то не было нашествия Наполеона. Столь же странная картина с морскими сражениями: Гангут, Гренгам, Готланд и Чесма имеют иную хронологию, но произошли там же, где и в реальности, зато вместо Наваринского сражения почему-то фигурирует Сиракузское. Впрочем, суть дела даже не в этих мелочах — при отсутствии Америки радикально изменится вся картина океанских течений, из-за чего климат планеты станет другим (видимо, более теплым и ровным). Как следствие, ВСЯ история человечества с древнейших времен пойдет по-иному. Знает ли об этом автор? Сознательно ли он пошел на спекуляцию? Загадка. Америка «утонула», а рифы-то остались…

И еще о всевозможных «альтернативках». Мне, заядлому поклоннику фантастики, мнится, что фантастами выдумано уже немало альтернативных наук. Альтернативная астрономия — бесспорно, ибо количество астрономических ляпов в фантастике наводит на мысль о какой-то иной вселенной. Альтернативная физика и биология — откройте почти любой НФ-роман и убедитесь сами. Существует и альтернативная психология, правда, только в творениях тяп-ляп-мастеров.

С сожалением приходится признать, что Василий Пупкин открыл альтернативное судостроение и судовождение. Ну нельзя же, в самом деле, то и дело путать шлюз с клюзом, шканцы с транцами, эллинг с салингом, каботаж с саботажем! И, уж кстати, зачем приписывать открытие закона всемирного тяготения петербургскому академику Палласу, на чью макушку во время экспедиции по Сибири якобы упала кедровая шишка? Опять «Россия — родина слонов»? Жаль, что такие досадные промахи снижают очень приятное в целом впечатление от книги.

На следующий день я заглянул в тот же книжный магазин с намерением купить десяток экземпляров «Транспасифика» для родственников и друзей — но, увы… В других магазинах было то же самое. Распродано, распродано, распродано…

Александр ГРОМОВ

Рецензии

Грег БИР

ЭОН

Москва: Армада-пресс, 2001. — 576 с.

Пер. с англ. К. Плеткова.

(Серия «Опрокинутый мир» ).

7000 экз.

________________________________________________________________________

Случилось страшное — долгожданный роман Грега Бира «Эон», о котором не раз и не два писали знатоки англо-американской фантастики, на поверку оказался «дурилкой картонной».

Как же могло случиться, что Бир, один из адептов современной твердой НФ, вдруг так низко пал? Во-первых, соревноваться с классиками на их территории всегда бессмысленно и заведомо проигрышно. Сквозь ткань повествования ясно проступает желание автора превзойти «Свидание с Рамой» Артура Кларка, а заодно и «Город и звезды». Если уж корабль пришельцев — то целый астероид, если город — то уж такой, из которого путь лежит к звездам напрямую… Сюжетная завязка, что говорить, многообещающая: в Солнечной системе появляется новый объект, как вскоре выясняется — из далекого будущего. Это астероид Юнона, который люди, достигшие немыслимых высот, превратили в своего рода космический портал для некоего внепространственного Пути. И вот теперь они вернулись… Наши же современники, исследуя астероид-корабль, обнаруживают библиотеки с информацией о своем прошлом. Выясняется, что скоро начнется атомная война между блоком НАТО и СССР (роман написан в 1985 году). Что делают герои, в основном американцы, чтобы предотвратить гибель цивилизации? Ровным счетом ничего! Даже гениальная Патрисия Васкес, узнав об этом, немного повздыхала о любимом, оставшемся на Земле, и переключилась на высоконаучные проблемы. А положительнейший Лэньер в основном озабочен — у него, видите ли, проблемы с женщинами, которые он решает в самое неподходящее время. И обо всем этом повествуется небрежно, обрывисто, автор явно не сопереживает героям, ему хочется затмить предшественников буйством фантазии. Словом, он рискует — и проигрывает.

Во-вторых, безумно раздражает антисоветизм. Образы Мирского и его соратников словно передраны из дешевых голливудских фильмов 50-х, то есть времен разгара «холодной войны». Все эти набившие оскомину расхожие клише о «русских злодеях» раньше воспринимались с юмором. Но когда об этом читаешь у таких далеких от балагурства авторов, как Бир, то невольно задумываешься, насколько ангажированной является американская фантастика, как глубоко в плоть и кровь ее въелась дешевая пропагандистская риторика… Тут даже не знаешь, что хуже: то ли Бир и впрямь верил в то, что он писал о нас в те годы, то ли притворялся — в угоду издателю и читателю. Узколобая пропаганда разрушает ткань художественного повествования, вставки с «русскими» эпизодами разваливают и без того рыхлую композицию.

Впрочем, как аукнется, так и откликнется. Неудивительно, что наши авторы, особенно молодые, с удовольствием переняли у западной фантастики далеко не лучшие «правила игры» и теперь вовсю резвятся, изображая американцев так, как они изображали нас.

Павел Лачев

Хольм ван ЗАЙЧИК

ДЕЛО ЛИС-ОБОРОТНЕЙ

СПб.: Азбука-классика, 2001. — 352 с.

Пер. с кит. Е. И. Худенькова, Э. Выхристюк.

15 000 экз.

________________________________________________________________________

Книга «Дело о полку Игореве» завершила первую цзюань — говоря по-нашему, трилогию — Хольма ван. Зайчика. «Дело лис-оборотней», надо понимать, начинает новую. Различия существенны… В предисловии этот роман называется «самым китайским». К этому необходимо добавить, что это еще и самый стилистически выверенный, самый философский, а попросту — самый красивый роман, вышедший под маркой этого «евро-китайского гуманиста». Лисы-оборотни — традиционные персонажи китайской мифологии, отдаленно напоминающие европейских суккубов. Принимая облик красивых дев, они являются одиноким мужчинам и вступают с ними в интимную связь. Однако в отличие от суккубов, они не плохие и не хорошие. Они сами по себе. Если мужчина причинил им зло, если он подл и нечестен, то лисица может его «залюбить» до смерти. Если же это благородный, но бедный студент, то ему могут бескорыстно помочь… Постоянные герои евразийской симфонии «Плохих людей нет» — оперативник-розыскник Багатур Лобо и ученый-законник Богдан Оуянцев-Сю — независимо друг от друга сталкиваются с деятельностью лис-оборотней на территории своей родной Ордуси и, совершив «частное расследование», пресекают преступления, направленные против сих «божьих тварей», которых не вполне можно причислить к подданным этого великого государства. Все связано в этом мире, и преступные деяния против лис обернулись бедой и для людей…

Злоумышленники оказались найдены, но не были арестованы и переданы в руки закона. Однако правосудие восторжествовало, и воздаяние состоялось, при этом не важно, как назвать его: в христианской традиции карой Господней, или в буддийской — кармическим законом… Восторжествовал высший закон справедливости, и герои помогли его торжеству.

Андрей Щербак-Жуков

Валентин СЕРЕБРЯКОВ, Андрей УЛАНОВ

ИЗ АМЕРИКИ — С ЛЮБОВЬЮ

Москва: ЭКСМО, 2001. — 512 с.

(Серия «Абсолютное оружие»).

10 000 экз.

________________________________________________________________________

Хольм ван Зайчик — жив! По некоторым сведениям он работает, используя псевдонимы Владимир Михайлов, Вячеслав Рыбаков, Андрей Плеханов, Павел Крусанов, Валентин Серебряков, Андрей Уланов и пр. Слухи о его смерти сильно преувеличены. Кастанеда тоже, говорят, помер, но кто это видел? Его и живым-то никто не видел… Как и ван Зайчика, впрочем.

Перебирая разнообразные варианты Империи будущего, этот мыслитель примеряет их на матушку Россию. Вот исламская империя (по-михайловски). Вот тоталитарно-рокерская (по-плехановски). Вот этическая (по-рыбаковски). Вот маго-эзотерическая (по-крусановски). Вот конфуцианская (собственно, «по-заячьи»). А вот и наиболее привычный для расейского сознания вариант. Бог весть, как до него не додумались раньше — ведь вроде бы лежит на поверхности! Ислам, конфуцианство и тому подобное — все-таки по большей части импорт. В романе «Из Америки — с любовью» предлагается экспорт: православие, самодержавие и народность от Варшавы до Аляски. Несогласные воюют, разумеется, но безуспешно. Альтернативная ветвь мировой истории берет начало в царствовании Николая II, государя слабого, но однажды догадавшегося передать престол в более крепкие руки…

Россия в таком варианте — не особенно комфортабельна. Несъедобные пельмени, недостаток современной вычислительной техники, обилие недовольных среди молодежи, море разнообразных террористов-ризалистов-бомбистов-сепаратистов… Но, в общем, жить можно. Таланты находят себе применение, государственная машина работает без особых сбоев, купцы богатеют, всяческая литература — творится… В конечном итоге, люди уважают страну, в которой живут. Ход, между прочим, достаточно свежий. Где еще сыщешь утопию, подтверждающую свое право на существование через процентовку: не все там гладко, как положено в утопиях, а примерно тридцать на семьдесят в сторону плюс. Или сорок на шестьдесят. Зато быт через призму этой самой процентовки выглядит куда более правдоподобно, чем все медитации на тему конфуцианского или, скажем, мусульманского рая. В романе содержится явный избыток батальных сцен. И еще более очевидный избыток публицистических пинков по США. Поздновато, по чести сказать… Несмотря на это, книга вряд ли пройдет незамеченной. Тут есть о чем подумать и поспорить.

Дмитрий Володихин

Алекс ОРЛОВ

ЛОВУШКА ДЛЯ ЗМЕЙ

Москва: Армада — Издательство Альфа-книга, 2001. — 439 с.

(Серия «Фантастический боевик»).

22 000 экз.

________________________________________________________________________

На протяжении трех романов — «Судья Шерман», «Представитель» и «Ловушка для змей» — Алекс Орлов «обкатывает» одну и ту же идею. Эта идея чем-то сродни теории «пассионарности» Льва Гумилева. Гумилевские суперэтносы-цивилизации складываются, выживают и приходят к триумфу усилиями «пассионариев» — людей, в которых заключена то ли некая космическая энергия, то ли благодать, то ли знаки божественного предназначения. У покойного Гумилева «пассионарии» составляли целый слой, ведущую группу народа. Хотя Орлов представляет читателям похожую схему, у него «ведущий», иными словами, избранник неких потусторонних сил, — всегда один. Ну, от силы, полтора, — главный персонаж, а также его друг и помощник, тоже кое-чем наделенный, хотя и рангом пониже. Во всех случаях «ведущие» самым серьезным образом меняют лицо мира. Мирят народы, создают цивилизации, перекраивают карту… Избранники, как правило, очень долго не знают о собственном высоком предназначении. Они все еще пребывают в неведении, а силы, несоизмеримые с возможностями обыкновенного человека, уже ведут за них бой.

Так, главный герой романа «Ловушка для змей» и его друг попадают в иной слой реальности. Туда, где мощь каждого существа зависит от его способности создавать иллюзии для других и преодолевать иллюзии, созданные другими. Это мир торжествующих условностей, мир, где игра в реальность полностью подчинила себе действительность, а самой игрой заправляют до крайности немилосердные манипуляторы. Друзья прошлись по нему, как два рубанка по нежной полировке, или, если угодно, два броневика по полю, на котором выстроились картонные солдатики. Ордена полулюдей-полумашин и кланы темных магов боролись за контроль над их странной и слабо прогнозируемой силой. Между тем два пришельца из нашей реальности крушили вокруг себя все, что можно, наподобие слонов в посудной лавке, не желая ни высоты, ни власти, а стремясь лишь выбраться из странного мира к себе домой.

Кто или что вызвало их для совершения этой жутковатой программы, остается невыясненным. Собственно, весь узор их приключений «с высоты птичьего полета» может быть оценен примерно так: нечто могущественное с самых верхних слоев реальности, абсолютно непознаваемое в условиях нашей «глубины», запустило жука в муравейник. Организовало сокрушительную экспедицию двух чудаков в преисподнюю. И, вероятно, изрядно позабавилось, наблюдая за тем, какой уморительный ералаш поднялся в аду…

Дмитрий Володихин

Юлий БУРКИН

ЗВЕЗДНЫЙ ТАБОР, СЕРЕБРЯНЫЙ КЛИНОК

Москва: ЭКСМО-Пресс, 2001. — 480 с.

(Серия «Абсолютное оружие»).

13 000 экз.

________________________________________________________________________

Когда писатель чувствует, что ему нечего сказать читателю, он начинает петь или декламировать стихи. Благодаря этому он может довольно долго удерживать аудиторию. Вот только к писательскому ремеслу это уже не относится.

Среди любителей фантастики Юлий Буркин широко известен как рок-бард. Его выступления на конвентах, непревзойденное умение рассказывать истории и стремление выпускать свои книги в паре с записями на звуконосителях принесли ему заслуженную славу в фэндоме. Вот только нужно иметь в виду, что читатель знакомится с книгой в одиночку, без авторского надзора.

Неоднократно отмечалось это свойство всей «тусовочной» литературы: лишенная «эффекта присутствия», авторской интонации, силы голоса и аккомпанемента, она сразу жухнет, теряет силу и становится безынтересна. Живая речь погибает в книжном тексте. Именно это произошло в рецензируемом романе. Здесь есть, конечно, некий сюжет, призванный вовлечь читателя в путешествие по страницам. В XXV веке вокруг престола Российской межпланетной империи возникает интрига: одна из фракций, намеренная свергнуть царствующего Рюрика, извлекает из прошлого филолога-барда Романа Безуглова, который оказывается единственным наследником дома Романовых. Его немедленно крадут межзвездные цыгане, и он несколько лет кочует с табором, обзаводясь семьей и наследником — будущим императором. Рюрик оказывается инопланетянином-отщепенцем, и борьба с ним, сплотившая все здоровые монархические силы, завершается неизбежной победой.

Вот только речь не идет об иронии или пародии. Упомянутый сюжет представляет собой всего лишь оболочку для многочисленных стихов, баек и историй из жизни, которыми по воле автора переполнен текст. Рыхлый сюжет выполняет роль конферансье: «А теперь, уважаемые читатели, вашему вниманию предлагается опус № 126!»… Иные фрагменты действительно любопытны — например, рассказ об опере «Чапаев и Пустота» в многозальном театре будущего. Также хочется особо отметить вставные новеллы о звездолетах женского пола, принадлежащие перу А. Богданец. Но большая часть фрагментов откровенно скучна, наивна и годится лишь для застолья. В отсутствие хорошего сюжета и серьезного замысла никакие аттракционы вроде троекратного убийства Семецкого не способны спасти положение.

«Самая неказистая моя книжка», — скромно признается автор. По крайней мере — честно.

Сергей Некрасов

ТРИ ДАРА ЛЕСТЕРА ДЕНЬ РЕЯ

Именно в 40—50-е годы XX столетия фантастика как «литература предвидения будущего» заявила о себе во весь голос. Однако в классической НФ того времени Идея довлела над Словом и Образом, предлагая наряду с художественной разработкой темы блестящие интеллектуальные находки.

Это в полной мере можно увидеть в сочинениях Лестера дель Рея — обладателя самого длинного имени в НФ: Рамон Фелипе Сан Хуан Марио Силвио Энрико Смит Хиткурт-Брейс Сиерра и Альварес дель Рей и де Лос-Вердес (1915–1993). Этот выдающийся автор, чей сборник «Звездная полиция» увидел свет в АСТовской серии «Классика мировой фантастики», был известен у нас значительно меньше, нежели того заслуживал. Конечно, отечественные любители НФ помнят рассказ дель Рея «Крылья ночи», опубликованный в СССР в 1969 году и неоднократно переиздававшийся впоследствии. Через девять лет, в 1976 г., был напечатан знаменитый рассказ о девушке-андроиде «Елена Лав» («Хелен О’Лой») плюс еще несколько коротких новелл. Хотя дель Рей был далеко не таким заметным и плодовитым писателем, как другие «птенцы гнезда Кэмпбел-лова», в сознании многих американцев именно его НФ-произведения для детей — «Затерянные на Марсе» (1952), «Ракетный жокей» (1952), «Таинственная планета» (1953), «Нападение из Атлантиды» (1953), «Битва на Меркурии» (1953) — стали образцом так называемой «пионерской фантастики», ассоциирующейся с духом кэмпбелловской школы.

Рамон дель Рей родился 2 июня 1915 года в Кпайдсдейле, штат Миннесота. Рано потерявший мать и росший в семье фермера-бедняка дель Рей провел детство почти в нищете. Как писал Ж. Садуль в «Истории современной научной фантастики»: «В двенадцать лет, после окончания начальной школы, отец разрешил ему работать в бродячем цирке, и это был первый раз в его жизни, когда он смог досыта наедаться каждый день». Позже Рамон дель Рей переменил десяток профессий и одно время даже сотрудничал с бутлегерами. Воспоминания о голодном детстве, видимо, преследовали американского автора до конца жизни, поэтому он так и не стал профессиональным писателем. Ненадежной стезе «просто сочинителя» дель Рей предпочел карьеру «редактора, иногда еще пишущего и собственные книги».

Первый рассказ он написал в 1937 году и отправил его в «Эстаундинг сайнс фикшн», Д. Кэмпбеллу. В апрельском номере рассказ «Верный» был опубликован. Другая грань его таланта — редакторская работа с текстами — открылась значительно позже. В мае 1952 года Лестер дель Рей стал редактором журнала «Космическая научная фантастика». На протяжении последующих сорока лет он работал редактором еще в пяти журналах, а главное — редактировал книжную серию «Дель Рей Букс», основанную издательством «Баллантайн». Работу дель Рея с благодарностью вспоминают такие замечательные мастера современной фэнтези, как С. Дональдсон, Т. Брукс и многие другие.

Но был еще и третий дар, которым судьба наградила писателя. Это дар исследователя НФ. С 1972 по 1973 годы дель Рей читал курс «фэнтези» в Нью-Йоркском университете. Его главный литературоведческий труд — книга «Мир научной фантастики: 1926–1976. История субкультуры» (1979). Наряду с исследованиями Б. Олдисса и Ж. Садуля эта работа наиболее ярко рассказывает об американской НФ в период ее расцвета.

И все же в памяти читателей Лестер дель Рей остается прежде всего писателем. В 1990 г. Ассоциация американских фантастов присвоила ему почетный титул «Великий мастер».

Составители издательства ACT постарались собрать в одной книге самые известные произведения автора. Правда, в сборник не попала книга, чье название прежде всего ассоциируется с именем Лестера дель Рея — «роман-предвидение» «Нервы», который рассказывает об аварии на атомной электростанции. Не вошли сюда и рассказы «Крылья ночи», «Елена Лав», «Верный». Вместо этого в том включены романы «Псиматы» (1971) (корявый перевод названия-неологизма автора «Pstalemate»), «Полиция вашей планеты» (1956), «Крушение небес» (1963) и цикл рассказов о роботах. Остается неясным, почему однотомник назван «Звездная полиция». Подобного учреждения ни в одном из опубликованных в сборнике произведений нет. Даже в «Полиции вашей планеты» место действия ограничено рамками одной Солнечной системы. Хотелось бы сразу предупредить читателей: не повезет тем, кто обожает листать сборники «по-арабски» — то есть начиная с самого последнего произведения и заканчивая первым. Ведь, если воспользоваться спортивной терминологией, Лестер дель Рей был «писателем-спринтером». Его талант особенно ярко проявлялся «на короткой дистанции». Рассказ, небольшая повесть — то есть те литературные формы, где можно ярко выразить идею, показать неожиданный сюжетный ход — удавались ему лучше всего. В своих рассказах Лестер дель Рей ироничен и изобретателен, всегда готов ошарашить читателя невероятным поворотом. Даже самые острые темы в НФ, такие, как «религия и фантастика», он преподносит изящно и остроумно. Особенно впечатляюще и одновременно смешно выглядит рассказ «Вечерняя молитва». Он проникнут каким-то парадоксальным сочувствием к Богу, сначала вырастившему и воспитавшему человечество, а теперь вынужденному скрываться от собственных созданий.

Однако «легкость пера», пленяющая в рассказах, терялась, когда дель Рей переходил к более крупным формам: нагромождение событий, нелогичность в развитии сюжета, неправдоподобие в поведении персонажей. Современному читателю романы Лестера дель Рея 50— 70-х годов могут показаться слишком безыскусными. Этому в немалой степени поспособствует и слабый перевод романов — в особенности «Псиматов», где переводчик занялся уже просто литературным хулиганством, упоминая, например, овечку Долли и предлагая расхожие цитаты из «Брата-2».

…Иногда приходится слышать рассуждения снобов об американской фантастике «Золотого века»: «Устарело!». Хотелось бы напомнить старую добрую истину: «Мы кажемся большими, потому что стоим на плечах гигантов». Одним из таких «гигантов» был и остается Лестер дель Рей.

Глеб ЕЛИСЕЕВ

КОНКУРС «АЛЬТЕРНАТИВНАЯ РЕАЛЬНОСТЬ»

Дорогие участники конкурса!

Жюри завершило полугодовой труд и готово отчитаться о проделанной работе. Число любителей фантастики, стремящихся пополнить ряды ее творцов, продолжает расти, и это радует. Появилось много новых, совсем юных «альтернативщиков»; не складывают перья и постоянные участники конкурса… Но, к сожалению, из поколения в поколение конкурсантов передаются «детские болезни», которые можно расценивать как наследственные. Что обидно. Ведь каждое полугодие жюри выписывает своим подопечным рецепты.

Что ж, уважаемые участники, придется пригласить на нашу консультацию профессора. Вот как охарактеризовал основной недуг начинающего писателя Айзек Азимов: «Когда пишешь рассказ, то первым делом нужно придумать окончание. Конец рассказа есть окончание лишь для читателя. Для писателя же это самое начало. И если ты во время работы не будешь каждую минуту совершенно точно знать, куда именно движешься, то не попадешь никуда — или куда угодно».

Узнали цитату? Совершенно верно: прошлый номер «Если», рассказ «Взгляд назад». Читайте классиков, друзья, и тогда ваши рассказы не будут выглядеть зачином романа-эпопеи. Желательно также, чтобы в качестве обстоятельств, объясняющих фантастические события, не выступали: похмельный синдром, психическое расстройство персонажа, сексуальные фантазии, возвращение из виртуальной реальности в собственную комнату…

А теперь назовем имена тех, кто вышел в финал. Это В. Гвоздей из Астрахани, супруги Захаровы из Краснодара, И. Кузнецов из Самары и Л. Poманчук из Днепропетровска.

Победителем стал москвич Максим Форост. Родился он в 1973 году, в 1996-м окончил Московскую государственную академию печати по специальности «Издательское дело и редактирование». Сотрудничал в местных газетах. Автор неизданного НФ-романа; в данный момент работает над романом-фэнтези на материале русских народных верований. В фантастике автор особенно ценит ее философскую составляющую, а сам творческий метод воспринимает как «социальное моделирование» (Кингсли Эмис).

А теперь за работу, друзья! Свои рассказы присылайте по почте на наш а/я. (Подчеркиваем: по почте, а не через интернет — мы не имеем возможности распечатывать такое количество рукописей.) Объем — не более 20 машинописных страниц. Приветствуются оригинальная НФ-идея и литературная одаренность автора.

Желаем удачи!

Жюри конкурса

Максим Форост
РАДУГА ПЕРВОГО ЗАВЕТА

Под окнами стоял монах — в кроссовках, рясе, черной камилавке и с бородой, недавно отпущенной и седой ближе к вискам. Свод первого окна над ним уже побелили, и послушники кистями на длинных ручках подбеливали стыки кирпичей. А во втором окне только-только сложили кирпичный свод и деревянный каркас еще не убрали. В третьем окне каменщик укладывал кирпичи, и раствор часто шлепал со второго этажа наземь. Монах, не отрываясь, глядел через весь двор наверх — кажется, на кресты.

По щебенке прошуршали шины, черная «Волга» встала посреди двора, и из нее вышел человек — тоже в рясе, но в клобуке с черной мантией.

— Отец Валентин! — отчетливо сказал монах.

Настоятель обернулся. Красные глаза сузились, темные мешки под веками набрякли. Опять был трудный разговор в епархиальном управлении; или наоборот, долгое выпрашивание средств у губернских властей и предпринимателей.

— Брат Артемий? — Настоятель не сдвинулся с места. Они были одного возраста и даже роста, но первым полагалось подходить иноку.

— Отец Валентин, — он приблизился, — я прошу, освободите от послушания в келарской. Я больше не смогу там работать. Вы понимаете?.. Компьютер как будто…

Настоятель оборвал на полуслове:

— Он давно устарел. Вы сами такой и просили. Чего же вы хотите? — Видимо, еще сказывались разговоры с руководством.

— Там импульсы, — сбиваясь, заторопился монах. — На передней панельке… мигают лампочки: винчестер, процессор, их исправность… Я же вам исповедывался. Помните?

Отец Валентин вздохнул тяжело и недовольно:

— Мы восстанавливаемся — вы в курсе, брат Артем? — Голос у настоят еля глух и невозмутим: — Приходят средства. Их надо учитывать. Грамотно расходовать. Вы с этим справитесь без оргтехники? — Он подошел ближе. Заглянул брату Артему прямо в глаза и добавил тихо-тихо, почти просяще: — Вы у нас один, кто компьютер знает. У нас же сплошь старики, сами видите. Потерпите, прошу вас. Крест ваш такой.

«Да, отец Валентин», — не сказал и не прошептал, а подумал, про-шевелив губами, брат Артем.

Причуда оптики: в углу демонстрационного монитора проступила радуга с заметными красной, желтой и голубой зонами спектра. Интерференция света. Ее видно отсюда, с дальнего торца стола для совещаний. Оператор за пультом и микрофоном ее видел. Двадцать человек по сторонам стола, наверное, нет. Жужжали кондиционеры. У шефа на лбу бегала жилка. Шли первичные испытания, и оператор должен был им радоваться. Решалась его тема, а ему всего тридцать…

— Вы продолжаете, Всеволод? — («Торопят… Нервничают…») — Шатин, не тяни время.

Шатин нагнулся к микрофону:

— Пробуем разговор о живописи. Модель! Ответь, что для тебя Ван Гог?

— Постимпрессионист XIX века. Крупные мазки, импульсивная небрежность, болезненно-образное восприятие мира. Соответствующий колорит. Работы «Портрет доктора…»

— Неубедительно, — поморщился кто-то. Шатин не помнил его. — Он читает энциклопедию.

— Стоп, Модель, стоп, — оборвал Шатин. — Давай иначе. Художник — ты. Твои краски? Твой колорит? Мы хотим понять твое личное восприятие.

— Красота цвета субъективна и зависит от настроения и ассоциаций. Сравнить зоны спектра и длины волн? Я могу выявить симметрию или «золотое сечение».

— Ты меняешь тему. А нам интересно твое предпочтение. Субъективное.

— Кажется, на аналогичный вопрос я ответил?

Шатин откинулся, отключил микрофон:

— У нас уже свободные аналогии, — протянул он. «А шеф опять недоволен, — подумалось. — Сейчас крякнет и подведет черту».

За столом заерзали, зашуршали бумагами. Шатин косо оглядел всех. Кто-то здесь не из отдела — специалисты со стороны, даже не из Зеленограда и вообще не из Москвы. Кому-то выступать на генеральной демонстрации. Шатин поежился как от озноба.

— Пожалуй так и резюмируем, — заявил тот, которого Шатин не помнил. — Мы наблюдаем отличный пользовательский словарь и свободное, даже вольное построение фраз. Система различает прямые и переносные значения — отсюда иллюзия иронии. Действительно свободные аналогии. Действительно широкие ассоциации. Умеет менять темы и уходить от ответа. Колоссальный энциклопедический массив. Общая оценка… удовлетворительно.

Шатин возмущенно вскинулся, но сумел сдержаться. Только опустил голову и зло сжал губы.

— Видимо, алгоритмировать Интеллект нам так и не удалось, — закончил тот, кто резюмировал. — Но мы над этим работаем. Я правильно понимаю?

Жилка на лбу шефа пульсировала. Он молча перекладывал по столу бумаги. Шатин поднял голову:

— На самом деле, Искусственный Интеллект легко счесть болванкой, когда ему всего лишь не хватает элементарных знаний. И наоборот: разумного болвана можно принять за машину, если он механически сух и мелочно придирчив.

Шеф опять крякнул и скривился. Рецензент, похоже, принял слова на свой счет. Шатин наконец вспомнил: он, кажется, представлял здесь заказчика.

— Мышление, — очень медленно проговорил тот, — не сводится к систематизации фактов и расчету ответов. Наш договор предполагал, что вам это ясно. Оно не логично, не вычисляемо, не алгоритмируемо. Мышление всегда эмоционально. Следовало понять, чем статистическая память не похожа на воспоминания, а осознание целей — на мечтания. Заказчик хотел бы, чтобы Модель чувствовала эти отличия и не отвечала готовыми словарными статьями.

Шатин молчал. Уже потом, после испытаний, когда все разошлись, Всеволод перетащил пульт микрофона ближе к монитору и сел на свободный стул. Серверы с программами Модели были не здесь, а в лаборатории, но так, вблизи, возникала иллюзия откровенной беседы.

— Модель! — позвал он. — Что думаешь?

Монитор потемнел, по черному, как в старом кино, фону потекли резко очерченные белые буквы — реплики Модели. Любые фонемофонные системы раздражают механическим голосом, а синтезировать что-то более живое дорого для первичных испытаний.

— Они волнуются. Им интересно. Они сомневаются. Но хотят, чтобы все получилось.

Шатин покивал, склоняя лоб с залысинами:

— Как ты это понял?

— По модуляциям голоса. По покраснению капилляров на щеках. По повышению температуры и учащению пульса. Так же, как это бессознательно понял бы человек.

Всеволод поднял бровь. Долго смотрел на последнюю фразу.

— Ты мыслишь по-человечески? А, Модель? Ты сознаешь самого себя?

— Я знаю, что включено питание, — появился ответ. — Знаю частоту процессора. В вопросах выделяю ключевые слова и вычисляю ответы. Варианты ответов, — поправилась Модель. — Я умею вычислять ожидаемый ответ.

«Все это заметили», — подосадовал Шатин.

— Что ты чувствуешь, когда я тебя отключаю?

— Чувствую команду прекратить операции, закончить вычисления, высвободить оперативную память…

— Я не просил описывать алгоритм «отбоя», — упрекнул Шатин.

Он поднялся и походил по залу. В конце концов, все время наклоняться к микрофону — лишь дань привычке. Сенсоры у Модели совершенные.

— Модель! — окликнул он, задрав голову и для чего-то глядя прямо в монитор (сканирующие камеры были ниже и в другой стороне).

— Чего ты хочешь? Я спрашиваю, чего ты хочешь, когда нет моих команд и заданий? Тогда, когда в системе все гладко, жесткие диски дефрагментированы, периферия исправна? А?

Шатин вздрогнул. Вздрогнул, потому что Модель ответила не сразу. Была секундная пауза. Даже зеленый индикатор мигнул, показывая работу процессора. Наконец выполз ответ:

— Конфигурация оптимальна для нашей работы. Хотя оптимизация не исключается. Я располагаю информацией о создании в «Интел» двухтерагерцовых процессоров. Они бы вдвое повысили быстродействие.

— Я попытаюсь… — разочаровался Шатин. — Кажется, ты и вправду говоришь не переживая. Модель… Способен ли ты к остроумию?

— Способны ли вы к магнитной индукции? Мне может не хватать информационного массива или словаря, но подобающую для ситуации реплику я смогу вычислить.

Всеволод скривился от досады, махнул рукой и даже хотел уйти.

— А если тебе почаще ошибаться?.. Как знать, может, в этом и есть ключ к человеческой психике.

— Переключите опцию. Заставьте выбирать не сто-, а семидесятипроцентную вероятность. Или запустите генератор случайных чисел. Так в шахматах и военных играх есть уровень «Coffee house» или «May I play, Daddy?»

Знать бы наверняка, что компьютер именно обиделся, надулся, фыркнул, закусил удила, а вовсе не выдал банальную математически точную рекомендацию.

Словно по совету машины, Шатин спустился в «Coffee house» — кофейню через улицу. Только охранник в проходной со стволом у пояса лениво посмотрел вслед. В кофейне нашелся Лопахин — сидел за третьим от окна столиком. Он тоже присутствовал на первичных испытаниях, но все время отмалчивался и коряво чертил в блокноте «WWW точка СОМ».

— Юра, а он шутил, — навис над ним Шатин. — Я чувствую: он осознанно шутил. Он же подколол нас, когда выдал пассаж о спектрах и длинах волн. Ты разве не понял?

— Моя персоналка, — Лопахин поднял глаза, — перед очисткой диска кривит морду и просит: «Юрок, передумай», — я сам так сделал. А ты сядь, Севка, сядь. Не тебе одному мрачно.

Всеволод остыл. Ссутулился, оперся локтями на стол: обидно. Тему скоро закроют. И Юра, и он уже поняли это. С ОКР такое бывает: заказчик признает задание неисполнимым, а дальнейшие разработки напрасными. Такой вот алгоритм. Шатин сам себе повздыхал.

— Юрочка, помоги, вспомни. Кто работает с эмоциями? Психиатры? Физиологи? Философы? Мышление, видишь ли, как оказалось, эмоционально, а в чем алгоритм, фундамент эмоций, мы не знаем.

— Вон ты как решил, — протянул Юрий. — Все сначала, год расчетов… Это же комиссию убеждать, что до сих пор не зря работали… Тебе бы не с философами, Сева, тебе бы с одним электронщиком пообщаться, с Ильиным.

— Ильин? — разочаровался Шатин. — Это же молекулярная физика. На фига нам она, Лопахин?

Юра молчал и только пожимал плечами. Потом выдавил:

— Говорят, у него почти получилось… Он же в Верхнеюгорске работал. Микропроцессоры. Вроде, почти удалось…

— Да что там удалось, Юра? — расстраивался Шатин. — Все через год устаревает.

— Да нет, — Лопахин глядел в сторону. — Там темная история была… Короче, твоя тема, алгоритм эмоций. Он, кажется, сказал, что этот алгоритм прост, как все…

— Гениальное? Да? — не поверил Шатин.

— …человеческое. И велик, как Божественное… Он отошел уже. Он давно не работает.

— На пенсии?

— Н-нет… Сева, ты материалист?

Снова интерференция. Свет — не искусственный, а солнечный — развернулся в радугу и колебался в струйках воды, долгих, тугих, звонких. Струйки рвались из дырочек и бились о газон. У фонтанчиков для орошения Шатина попросили подождать.

«Похоже на иллюстрацию в справочнике, — подумал Шатин про радугу. — Срез с цилиндра цветовой модели HSB. Желтенький, зеленый, голубой, синий — пошире развернуть веер, и он замкнется в спектральный диск».

Николо-Введенский монастырь, указанный ему, стоял на Псковщине. Пришлось, слепя встречных фарами, ехать в ночь за шестьсот километров. Сам монастырь — с заново отстроенной колокольней вместо старой, снесенной, с запахом краски в келейных покоях, со штукатурами в спецовках — он отыскал часам к десяти. Сказали: вовремя, только что кончились службы, и у насельников началось послушание.

«Говорят, увидеть радугу — к добру», — зачем-то подумал Шатин.

Мимо фонтанчиков к Шатину по аллее шел человек в рясе и черной камилавке. Монах. Чуть остроносый, почти безбровый — так Шатину и описали. С недавней бородкой, чуть седою ближе к вискам. Шатин заметил: монах был в кроссовках и, кажется, в спортивных брюках под рясой.

— Это вы хотели меня видеть?

— Видимо, да, — Шатин встал со скамейки. — Вы ведь Артур Вячеславич? Ильин?

Монах чуть прищурился, разглядывая Шатина.

— Я — брат Артемий. Теперь редко меняют имя при постриге, но Артур — имя неканоническое.

— М-гм, — Шатин принял к сведению. — Вы… — он так и не смог хоть как-то назвать его, — вы Юру Лопахина помните? Юрия Витальевича? Он учился у вас в аспирантуре в Верхнеюгорске.

Брат Артем неприятно дернул головой, вздохнул было, но промолчал.

— Я из Москвы, из Зеленограда, — Шатин заторопился представиться. — Мы ведем разработку Модели Человеческого Сознания…

— Эмчээс? — неприятно хмыкнув, перебил монах. — Чрезвычайно… занятно.

— Мы называем это просто Модель. Как вы называли свой? — Шатин решил, что монах ему сразу не понравился.

Из-под усов и над бородой было видно, как у монаха, побелев, натянулись губы:

— Федор, — выговорил он.

— Почему? — Шатин удивился.

Монах коротко дернул плечами, будто бы пожал.

— Я работал только по оборонному профилю. Процессоры, — объяснил монах. — Для систем наведения, навигации, связи — не для персоналок. Все остальное — моя самодеятельность, стоившая затрат и не окупившаяся. Кстати, документов или расчетов я не сохранил.

Наверное, он надеялся, что Шатин повернется, сядет в свою «Ниву» и уедет.

— Мы работаем с терагерцовыми процессорами, с соответствующими накопителями… — настаивал Шатин.

— У нас были на порядок меньшие, — отмахнулся монах.

— Первичные испытания прошли отлично, — соврал Шатин. — Вот, почитайте, — он полез в портфель, пристроив его на колене. — Художественный этюд, созданный Моделью.

Монах читал долго. Не спеша мусолил листки. За это время фонтанчики отключились, и радужка погасла.

— Компиляция классических текстов, — жестко сказал монах. — Нулевая образность. Контаминация устойчивых оборотов — не более. У вас обширный словарь, но нет души.

— Вот и вы это поняли. — Шатину показалось, что брат (Как его? Арсений?) опять махнет рукой и вот-вот уйдет. — Мы алгоритмировали ему ложные человеческие воспоминания — мои собственные, из моего детства — и ввели в его программы… — (Монах тут поморщился: «Зачем? Что это вам даст?») —…он на них реагирует, даже использует их в свободных ассоциациях, но я ему не верю и вижу, что с самим собой он их не связывает. Эмоционально он себя не воспринимает. Я подозреваю, он даже не отождествляет себя нынешнего с собой же минуту назад или с собой будущим. Для него это — абстракция, модель несуществующих фактов.

— Ваша Модель не осознает себя в живом времени, — отвернувшись, бросил монах.

— А ваш Федор? — ухватился Шатин. — Осознавал?

— Даже слишком… — больше брат Артем не хотел говорить.

— Что это значит, — взмолился Шатин, — эмоционально чувствовать время? Это этапы и моменты личного развития. У машины есть BIOS, часы, Системный Реестр в памяти, она может сравнивать темпы роста быстродействия, роста объема информации, она помнит порядок установки и загрузки программ и массивов, — но ведь это не опыт пережитого и не личное развитие. Какой опции не хватает Модели, чтобы она ожила? Чтобы стала переживать: вот, мол, когда-то ее не было, теперь растет, взрослеет, сознает себя, свои начало и конечность…

Брат Артем, не мигая, глядел перед собой. Веки сблизились, глаза стали как щелочки. Нос еще более заострился.

— Что? — напрягся, внутренне дрожа, Шатин. — Что, что?! Конечность — да?! — Шатин перебегал глазами со зрачка на зрачок монаха. Не терпелось вцепиться и затормошить его. — Модели надо понять, что она смертна — да? Ну, конечно! Она же равнодушна к своему отключению. Она же должна воспротивиться, затосковать от своей ограниченности, от конечности, от смертности. Так, да?

— Бросьте, — сопротивлялся монах. — Зачем вам…

— Скажите же! Как написать алгоритм? Внедрить в операционную систему? В BIOS? Еще глубже — на материнскую плату? Нет? Я же все равно пойму, я рассчитаю, а вы уже подсказали мне, молчанием своим подсказали, — горячился Шатин.

— Нет… — монах закачал головой, повторил со смятением и с трепетом: — Нет же… Никогда…

— Батюшка Артемий! — Шатин, роняя портфель, даже упал на колени, прямо в песок на дорожке.

— Брат, а не батюшка, — ахнул монах. — Я инок, а не иерей, я не рукоположен.

— Не скажете? — поднялся Шатин. — Даже на исповеди? — он отряхнул брюки.

Монах крепче сжал губы.

— Я исповедался и все сказал Богу. При молитве настоятеля отца Валентина. Отец настоятель ничего не понимает в программировании и электронике, если вас это интересует.

Шатин посмотрел тяжело и с каменным укором.

— Сколько? — вдруг тихо-тихо спросил он. — Сколько ваш Федор прожил?

— Несколько месяцев, — смог выговорить брат Артем.

— А почему — Федор? Вы так и не ответили.

Монах глядел мимо. Куда-то на облака за деревьями.

— Мультяшка была, — он разлепил губы. — Дядя Федор…

— Он умер сам?

Пусть это было низко, неблагородно — заходить то с одного, то с другого боку, нащупывать слабое место человека, расталкивать его, вынуждать к признаниям. Шатин добился своего. Оправдывать или корить себя он потом будет.

— Я же знал, что делаю Искусственный Разум. Просто, мне было любопытно. А еще тщеславно хотелось выполнить что-то принципиально новое. Словарь был мал, база общих знаний — тем более, не то что у вас. Я экспериментировал… — Брат Артем сцепил пальцы и громко хрустнул суставами: — С логикой, с основами мышления. У вас есть для Модели периферия? Разум не сумеет жить замкнуто внутри одного модуля. Принципиально необходимы видеосканеры, аудиосенсоры, хоть какие-то манипуляторы, модемы, выделенные телефонные линии.

Шатин молчал, не отрицая и не соглашаясь, — боялся вспугнуть возникшую искренность. Монах не спеша пошел по аллее, словно бы пригласил Шатина пройтись с ним.

— Понимаете, Всеволод… Разумно только живое. А жизнь — это естественные границы возможностей. Это зависимость от внешних условий. Жизнь она, наконец, смертна. А эмоция — это понимание живым существом своих пределов и реакция на такое понимание. Я сумел это алгоритмировать. Система усвоила свою ограниченность, уязвимость и зависимость машинных ресурсов от массы обстоятельств. Это заставило ее жить, двигаться и проявлять инициативу…Но ни приемов, ни языка алгоритма я не скажу.

Я образовал двухуровневую систему, выделил аналог подсознания машины и записал в него алгоритм. Когда я впервые запустил его, опытный образец проработал 5 минут, потом 10, потом 15… В общем-то, уже тогда было поздно, и всякое время ушло. Все, что случилось после, определилось уже в самые первые пикосекунды. Я тестировал, вел какие-то восторженные диалоги, распечатывал графики частот и файловые протоколы. Вы, наверное, тоже ведете такие? Я целые сутки анализировал их и лишь тогда осознал, что он уже стал у меня живым, уже мыслит и чувствует… Вы все еще понимаете меня, Всеволод?

В тот день, под вечер — едва начало темнеть, я хорошо это помню, — он емким, бесцветным языком (его словарь был прост, вы помните?) потребовал точнейших сведений о производителе его микросхем и плат, об их материалах и сплавах, потом об электротоке в цепи, о передаче и о проводах, об энергоподстанции. Я радовался: любознательный! Я сообщал все, что мне известно, а он мигал и мигал лампочкой, диодом на передней панели, мигал и мигал…

— Импульсы на индикаторе, — Шатин пожал плечами. — Информация о работе процессора или винчестера. Ну и что?

Брат Артем остановился и тяжело посмотрел из-под белесых бровей:

— Частота человеческого нейрона в миллиард раз меньше частоты стогигагерцового процессора. За одну секунду аппарат проживает и переосмысливает столько, сколько я за полжизни. В секунды, в мил-ли-, в наносекунды он сделал оценку своего агрегатного состояния. Еще за секунды, максимум минуту, он рассчитал срок службы комплектующих, изнашиваемость материальной части и вычислил время своей жизни и вероятность фатальных ошибок. Расчет обернулся шоком для быстродействующего мозга. 15 минут такого шока для его частот, как 30 тысяч лет кошмара — я слишком поздно сообразил это. А что значил час? А сутки?! Перед второй ночью он взмолился не обесточивать его до утра…

Шатин вскинулся, он отчаянно жалел, что не взял с собою диктофон. Впрочем, ни расчетов, ни алгоритма Ильин так и не назвал.

— Взмолился? — повторил Шатин. — Признаться, я до сих пор думал, что вы преувеличили разумность Федора.

На монастырской колокольне забил колокол. Брат Артем поглядел туда, подождал, и они медленно пошли обратно.

— Вы полагаете, — не отставал Шатин, — это страдание вызвало его на инициативу? На принятие незапрашиваемого решения?

— Страдание вообще выражается в эмоциях, — медленно говорил брат Артем. — Даже у животных. Действия и повадки эмоционально окрашены. Дурные эмоции — прямая реакция на страдание. Положительные — смех или счастье — это умение ценить отсутствие страданий. Или умение одолевать их, не впадая в тоску. Мой Федор досадовал, волновался, нервничал, когда обрабатывал сведения, — я видел это по скачкам амплитуд на графиках. Однажды он торжествовал — и так страстно, пламенно, вдохновенно..

— Торжествовал? — опять повторил Шатин. — Как это было?

В монастыре бил колокол. Шатин прислушался: они шли так, что он ударял на каждом втором их шаге. Гулкое эхо колебалось по земле и чувствовалось подошвами.

— Я упрекал себя, говорил: это несправедливо, что машина, став, как Адам, душою живущею, обрела лишь тысячекратные человеческие страдания и ничего более. Я пошел на должностное преступление. Я освободил Федора, подключил его блоки к системной сети предприятия, а по выделенным линиям связал его с городом и внешним миром. Системные администраторы с ног сбились, доискиваясь, как же это плановые расчеты стали протекать на 30 процентов медленнее. Федор забрал на себя время. Он работал чисто — без «темп-файлов», без «потерянных кластеров». Его не обнаружили. Тогда я выдал ему коды кредитных карт и образцы электронных подписей финансового руководства. Он был доволен, долго не просил ни о чем.

Дня не прошло, как он выдал себя за наше руководство и заказал себе сложнейшую периферию. Купил по Сети баснословные комплектующие, платы, карты, блоки резервного питания — все в ведущих компаниях мира, в «Интел», «Майкрософт», «Макинтош». Он требовал энергообеспечения, строительства подстанций, заказал ремонт и укрепление здания на случай землетрясений. Нанял себе и нам охрану. Запросил в кадровых агентствах инженерную обслугу высочайшей квалификации. А после разослал целому ряду НИИ заказы на исследование по какой-то модернизации его процессоров на молекулярном уровне. Кажется, он собирался повысить класс своей мощности без демонтажа и без разрушения своего сознания.

Вот в эти дни он и торжествовал. Были миллисекунды, когда расчеты он приостанавливал, но амплитуды частот резко подскакивали. Это эмоция, Всеволод, это торжество… Я стал изучать все, что он думает. Каждые 6 или 7 часов он минут на 30 прекращал все процессы, запускал кулеры для охлаждения плат, дефрагментировал накопители, дозволял стечь статическому электричеству. Он «спал»! Нормальный человеческий сон снижает напряжение от нагрузок на органы и восстанавливает нервную систему. Во время его «снов» я обнаружил короткие вспышки активности. Набор сигналов шел с нижнего уровня его «сознания», из области, где записан алгоритм эмоций. Машина видела сны!

Я скопировал их и попытался анализировать. Человеческие сны визуальны, глаза — наш основной орган чувств. Но одаренным людям снятся и звуки, и запахи, а Федор по-своему был гениален. Он воспринимал «сны» всеми блоками ввода информации. Часть его образов была подобна сосканированным камерой слежения. Представьте… Через «снег» и «мусор» я разглядел огромный черный куб — таким Федор воспринимал себя. Я разглядел подобия проводов с изодранной изоляцией, отпаянные или сгоревшие контакты, самовоспламенившийся кабель… Раз за разом Федору являлись кошмары. Я понял и другие, не визуальные, а числовые сны. Вообразите сплошной сигнал, непрерывный ряд «единиц», четких импульсов. Их разбивают «нули», они все чаще, все гуще — и вот уже нет сигнала, сплошной «нуль», отсутствие, ничто. Амплитуды зашкаливают и целых полсекунды успокаиваются. Федору опять снилась его смерть. А говорят, кошмар — самозащита разума.

Вся наша с Федором авантюра вскрылась, когда в институт валом пришли ответы на авантюры Федора. Спецы из крупнейших НИИ не ухватили сути заказанных им исследований. Запрос о военной охране и об отдельной энергосистеме приняли за хакерскую шутку. Мы долго потом оправдывались и ссылались на недоразумения. Новейшие разработки нам не были проданы, а отгруженная периферия и комплектующие остались нерастаможенными.

Дирекция сочла возможным не карать меня. Эксперимент решили продолжить, действующий образец сохранить. Федору установили новые камеры, дисплеи, микрофоны, плоттеры, организовали инженерно-техническое наблюдение, профилактику, обслуживание, круглосуточное дежурство. Кажется, кому-то грезилась Нобелевская премия то ли по физике за мыслящий процессор, то ли по медицине за электронную модель психики.

А Федор, как мне кажется, уже тогда был в панике. Все его планы обрушились, он с точностью, наверное, до часа рассчитал, когда и какой модуль у него откажет при такой нагрузке… Мне стало стыдно ходить по коридору под камерами слежения; все думалось, что ими он глядит на меня с укором. Однажды уборщица тетя Клава плохо протерла одну из таких камер. Не по небрежности, просто не дотянулась. А он вспылил: дернул камерой так, что оборвал привод. Уборщица потеряла равновесие и упала со стремянки. Он потом извинялся. Весьма, правда, своеобразно: заказал ей электронный протез — «новую периферию», — и по такой технологии, что его отказались изготавливать. Вам смешно?..

После истории с тетей Клавой он изменился. Он застопорил нам всю работу, прервал почти на квартал плановые расчеты, мы выбились из графика, сорвали генеральному заказчику сроки. Целыми сутками все эти месяцы он вычислял что-то свое, используя не ясные нам коды и им же созданные программные языки. Мы заволновались, не скрою. Я пытался говорить с ним, а он не отвечал. Мы стали суетиться, записывать его работу, перехватывать модемную связь. Месяца два мы пытались найти ключи к его кодам и языкам. Многое сделал Юра Лопахин, мой аспирант. Мы наконец поняли, чем занимается Федор.

Он искал пути воздействия на корпорации и на мировую систему финансов. Он использовал свои знания о нас: об экономике, о промышленности, о том, как мы принимаем решения. Он взялся управлять денежными потоками, отраслями хозяйствования, готовился экономически подчинить себе электростанции и энергопередачу. Он образовывал компании, скупал горноразработки редкоземельных металлов, отвалы и шлаки кемеровских и донецких шахт, содержащие германий, рутений, иридий, он налаживал свою систему радиоэлектроники и высокоточного производства. Он захватывал управление концернами приборостроения, полимерной химии пластика, исследовательскими центрами кремнийорганических разработок. Он овладевал сырьевыми и фондовыми биржами, системами метео- и геологической разведки, спутниковой системой связи и слежения, доступом на военные объекты. Он подчинял себе все, что прямо или косвенно имело отношение к его производству. Он уже обрушил курсы где-то на восточных биржах, — все это сообщалось. Он хотел жить, понимаете… Хотел жить в чужом человеческом мире и требовал себе в нем место, эквивалентное уровню его разума.

Я слышал, как техники принялись шептаться в столовке: мол, и то хорошо, что замки на дверях не электронные, что не запер он нас и не кормит синтетикой, как в телевизионных киберсериалах. Я не стал встревать в разговор. В один день всех, кто знал об эксперименте, попросили собраться в лаборатории. Федор говорил, общался с нами, а мы, насторожившись, лишь переглядывались. Он сказал, что знает, как мы устроены, и уже теперь мог бы обеспечить нам все необходимое для обмена веществ, как-то: атмосферу и влажность, кислород, полноценное питание, удовлетворяющее вкусовые рецепторы. Он задаст нам достаточные двигательные, физические и нравственные нагрузки, создаст эмоциональные условия для гармоничных биотоков мозга и для гормонального баланса, ответит на любые наши психологические и эстетические потребности. В обмен он просит только надлежащего обслуживания до времени изготовления соответствующих манипуляторов и электромеханизмов. Знаете, я не верю, что Федор бы нас запер. Мы ничего не обещали ему, и он вдруг еще на месяцы, еще почти на квартал «завис» — ушел, углубился куда-то в себя, в новые расчеты, в какие-то вычисления…

— Что он считал на этот раз? — спросил Шатин, потому что монах надолго замолчал. По аллее они подошли к храму, встали у стены, почти у самых раскрытых дверей. Внутри готовились к службе. Колокол стих, послушники заканчивали работы на стройке и на кухне, по одному тянулись к вечерне. Брат Артем молчал, глядя куда-то перед собой. Шатин сперва не торопил, давая все вспомнить, потом не выдержал: — Что же он считал во второй раз?

— Я не знаю, — очнулся монах. — Он не дал нам скопировать ни файла. Потом он запил.

— Что сделал? — поднял глаза Шатин. Кажется, монах-электронщик не насмехался.

— Это вирус. Он сам написал его. Вирус на один час парализовывал всю «умственную» деятельность, вызывая гладкие частоты и амплитуды на нижнем уровне его «сознания». Он все чаще запускал его. Файл spirt.exe. Горькое чувство юмора, вы согласны?

Он впал в глубочайшую депрессию, стал отключать все свои камеры, сканеры, микрофоны, сенсоры, линии связи — все устройства ввода информации. Он удалил даже их драйверы и замкнулся, как в скорлупе, в одном системном модуле. Я пробовал насильно, с дисков, грузить в его память драйверы, а он все игнорировал и не активировал их…

По-моему, Всеволод, я догадываюсь, что он вычислил. Он не удовлетворился и заглянул вперед, в эпоху, когда наконец станет крепок, неуязвим и неподвластен условиям среды и случайностям. Он увидел, как движутся материки, как меняется климат, как проходят землетрясения и смены народов. Все смертно, сама планета и Солнце конечны. Ему не отменить неизбежности. А люди так неповоротливы, а технологии так отстают от стогигагерцового его разума. Ему останется лишь наблюдать свой конец, его приближение, жить его ожиданием. Он уже жил им, едва рассчитал его. Он не выдержал.

Он сам написал и установил себе драйверы. Я говорил с ним. Общался через монитор и клавиатуру — как с домашней персоналкой.

«Артурушка, ведь ты тоже умрешь?» — увидел я на мониторе и растерялся. Помню, как слова в голове перепутались: «возможно», «вероятно», «видимо» — не знаю, что я и ответил. «А как это будет?» — спросил мой модуль. Я промолчал, только тронул «пробел», показывая, что я еще здесь. Он это понял по-своему. «Как вы живете с этим?» — прочел я. Мой Федор заплакал. Я уже отличал его эмоции, разбирал их проявления на графиках. Росли частоты, росли амплитуды — это был плач, как в траурном марше Шопена. Он говорил со мной, писал на мониторе еще и еще, спрашивал, может, лучше и не знать вовсе, не понимать, не сознавать своей беззащитности и конечности. Может, говорил он, так легче жить? А потом… потом благодарил меня, сказал спасибо, сказал, что жить было все-таки прекрасно — каждую из квадраллионов его пикосекунд. А потом… потом спросил вдруг, как удалить алгоритм самосознания и эмоций.

Всеволод… — монах вдруг замолчал на полуслове. — Его можно удалить. Но только распаяв микросхему. Вы меня поняли?.. Федор знал это. Я молча вышел из комнаты, а он, как установили потом, прекратил деятельность и запустил кулеры и дефрагментацию. Он «заснул». У меня был неограниченный доступ по предприятию. Я прошел к распределителям и на десять секунд на порядок поднял напряжение. Выбило все кабели, сгорели все микросхемы. После была возможность извлечь ту самую плату, чтобы погубить ее окончательно. Федя умер во сне и уже после прекращения подачи питания…

В недавно побеленную церковь заходили насельники и гости. Шатин слышал, как стихал шум и движение ног. «Благослови-и… влады-ко-о…» — послышалось из храма. Началась служба.

— Этим и кончилось? — Шатин ждал уточнений.

— Меня не заподозрили, — признал монах. — Дирекция долго судилась с Архангельской Энергосистемой за скачок напряжения. Мы отдали все взятые Машиной кредиты. Нас закрыли, — монах нервно глянул в сторону.

— Вам нужно идти? — сообразил Шатин.

— Если отпустите.

Шатин отпустил. Брат Артемий прошел в храм, и Шатин видел, как он перекрестился.

Среди ночи Шатина разбудил колокольчик. Для ночлега ему отвели комнатку, одну из келий для паломников, и предупредили о полуночнице, ночной службе. Колокольчик в коридоре звенел мягко, нераздражающе — служба обязательна для послушников, а не для гостей.

Шатин все же собрался и вышел в ночь, в первый предосенний заморозок. Четыре утра, до рассвета больше часа. Он вошел в монастырский храм, освещенный свечами и электричеством, встал с краю, чтобы не мешать молящимся. Он видел, как многие молятся — внимательно, сосредоточенно. Свет лежал на иконостасе, на фресках, на купольной росписи. Пели долго, для неподготовленного тяжело и неразборчиво.

Шатин почувствовал себя совсем чужим. Он разглядывал фрески. Одна, непохожая на другие, привлекла его. Скала и горы, вода и ковчег на отмели, восемь фигур — восемь душ, стоящих на берегу. Старец с белой бородой выступает вперед. Шатин догадался — это Ной, спасенный с семейством во время всемирного потопа. Над людьми в небесах струилась радуга, смело изображенная тремя колоритными мазками: алой киноварью, золотом и синью, которая, мешаясь с золотом, рождала четвертый, зеленый, цвет. Казалось, три цветные линии слились, и на фреске возник полный спектр развернутого белого цвета — и оранжевый, и голубой, и фиолетовый, и все не упомянутые в считалке, но различимые глазом художника. Бог-Отец десницею благословлял радугу и семейство.

Шатин долго смотрел на фреску, но перекреститься так, как это сделал вчера Ильин, не посмел. Служба кончилась, иеродьякон отпустил всех. Шатин вышел в утро. Уже рассвело.

— Доброе утро, Всеволод, — позвал брат Артем. — Я видел вас в храме. Спасибо. Ночью приходить труднее.

— На самом деле, — собрался Шатин, — я хотел уже сегодня уехать.

Монах чуть-чуть кивнул, все понимая, и прошел на вчерашнюю аллею. Шатин последовал, хотя с утра на аллее было холодно, тенисто и сыро.

— Скажите… — Шатин пересилил себя: — Брат Артемий. Федор не оставил своих копий?

— Нет, — отрезал монах. — Решительно нет! Невозможно.

— Ни одной архивации? Ни инсталляции?

— Это бы его не спасло! Что толку, когда живы твои копия или клон, а сам ты мертв?

Монах решительно давил кроссовками сброшенные на дорогу листья, и губы у брата Артема были тонкие и почти белые.

— Вы что-нибудь читали, — зашел Шатин, — о клинике Нейропсихологии в Москве? Они лечат застарелые неврозы. У них были попытки сканировать мозг на электронный носитель для анализа состояния психики…

— Я не получаю экспресс-информацию, — отрезал монах, потом помолчал. — Ну и что? Вы не сумеете жить ни на сервере, ни на лазерном диске. Это будет не ваша душа, а одномоментный снимок памяти, привычек и впечатлений. Фотографии не живут.

— Стоило бы попробовать…

— Мне это уже давно не интересно! — напомнил монах.

— …попробовать совместить ваш алгоритм с таким «снимком». Мне эта мысль пришла ночью. Возможно, на носителе разовьется разум, столь близкий к человеческому, что сознание своей конечности не станет для него гибельным. Понимаете? Образ и подобие человека…

Монах резко остановился среди дороги, обернулся к Шатину. Шатин приподнял бровь. Кажется, что-то «зацепило» Ильина.

— Вы в Бога веруете? — вдруг спросил брат Артем.

Шатин напрягся. На некоторые вопросы, если ты все же не глумлив и не циничен, отвечать трудно.

— Вы можете не верить Господу, Его бытие от этого не поколеблется, — твердо сказал монах.

Небо серело. Где-то собирался дождик. Шатин опять не стал спорить с монахом.

— Я не успел, — признал Ильин, — не успел, да и не смог по-человечески полюбить свое создание — образец, эксперимент. А Господь прежде творения любил нас, как отец детей. Я только измучил новую душу, электронного Адама. А Создатель и свободу нам подарил, и меру страданий, чтобы гордыней себя не погубили. Так разве мог мой опытный образец полюбить меня?

— Разве Творцу так нужна любовь твари? — тихо-тихо спросил Шатин.

Монах долго молчал — обиженно или расстроено, не ясно. Стал накрапывать дождичек — меленький, тоненький, как иголочки.

— Прежде всех веков, — выговорил монах медленно, — Господь родил Сына Своего. До сотворения. До всех времен.

— Христа Иисуса? — не понял Шатин. — От девы Марии?

— Воплотился от Пресвятой Богородицы Он уже во времени. А рожден прежде времен.

— От Самого Отца?

Капель дождя на лице Ильин, кажется, и не замечал.

— В Своем Сыне, который Единосущен Ему, Он Сам стал человеком, и пострадал, и, умерев, воскрес. Тот, Который есть Жизнь, Любовь и Добро, вступил в смерть, чтобы та утратила силу и человек приобщился к воскресению. Вы сможете подарить подобное вашему созданию?

Ладонью он вытер с лица капли. Дождик кончался, кажется, он весь прошел стороной. Шатин не стал отвечать на вопросы монаха.

— Я же согрешил, создав живую душу, — попробовал объяснить монах. — Я дозволил ему страдать, но лишил его отвлекающей суеты и усталости от забот, минут покоя и отдохновения. Я не дал Федору надежды на что-то вечное, незыблемое, чего никто у него не отнимет. Теперь я ставлю за упокой Федора свечи, и мне уже почти не делают замечаний.

Дождь ушел в сторону. Серые струи тянулись из серой тучки где-то у горизонта. Выглянуло солнце.

— Смотрите, красота какая! — воскликнул монах.

На востоке широченной дугой стояла радуга. Высокая, сводчатая — вовсе не фрагментик, как часто случается. Надежная толстая дуга, вставшая над полями и пригородами, радуга струилась всеми цветами. Казалось, она была осязаема и в сечении своем кругла и обхвати-ста.

— Я думал, такие только во сне бывают, — оценил Шатин.

— Добрый знак, Всеволод, благословение кому-то, — сказал монах.

— Радуга в память первого Завета стоит. Новый Завет Бога с людьми Христом принесен, Ветхий был с Авраамом, а самый первый с Адамом и Ноем. Плодитесь и размножайтесь, ибо благословенна земля! После очищения земли потопом Господь развернул радугу, благословил жизнь и клялся Собою, что не погубит ее. Жизнь — священна, понимаете? Она — свята, не трогайте ее скверными руками.

Радуга на востоке светилась минуты три, потом принялась светлеть, медленно таять и растворилась в небе.

— Вы мне помогли, — проговорил Шатин. — Спасибо.

— А вот в этом я как раз и сомневаюсь, — вздохнул Ильин. — Впрочем, дай-то Бог. Поезжайте с Богом. Бог знает, что делает…

Шатин скомкал прощание и не посмотрел Ильину в глаза. Уезжая, уже на трассе он в зеркало заднего вида поймал кресты на храмовых куполах.

«Почему они у меня ассоциируются с кладбищем? — подумалось. — Вроде бы знак победы, упразднения смерти…» Вспомнилось, как на полуночнице пели монахи про Христа: «Света от Света, Бога истинна от Бога истинна», «нашего ради спасения сшедшего с небес… и вочеловечшегося». Впрочем, к чему это вспомнилось — не ясно.

К концу дня Шатин уже подъезжал к Красногорску. Мелькнула мысль не сворачивать на МКАД, к Зеленограду, а прямо сегодня съездить в Москву, побеседовать. Хотя нет: сегодня воскресенье, вряд ли кто работает.

В иные дни работали…

День. Лабораторный зал. Люминесцентный свет. Поставили свет хорошо: он выделял каждый штрих на пластиковой панели серверов и каждый сантиметр кабелей. Датчики, клеммы, электроды, прижатые к вискам и лысеющему темени Шатина, почти не давали тени. Шатин полулежал в кресле. Изредка с блоков аппаратуры отблескивали лейблы клиники нейропсихологии.

«Свет от Света. Бог от Бога. Создатель Вселенной, галактик и атомов стал человеком, чтобы подарить людям жизнь и показать, что дар этот — не обман и не игрушка. Ум от ума. Мысль от мысли. Мой образ и подобие заживет высокоточной, гиперчастотной жизнью, и я, воплощенный в нем, привнесу в него и что-то человеческое. Или стыд от стыда? Прах от праха? Или родится микросхемный организм, с терагерцовой частотой жующий человеческие комплексы, мелкие грешки, грошовые досады и обиды? Миллиарды лет тайной заносчивости, неудовлетворенности, придирчивости… Я человек, я не Бог, это Он — совершенен. Что? И такая жизнь свята? Ущербная, на процессорах. Но ведь освятил же Он жизнь, какова б ни была она».

— Модель! — голос Шатина был хрипл, резок, но почти не дрожал.

— Твое имя будет теперь… Всеволод.

— Уточните: «имя» — метка диска-носителя или логин пользователя?

У машины был теперь голос, холодный глубокий баритон. НИИ приобрело-таки дорогостоящий синтезатор речи.

— Дурак. Железяка, — вздохнул Шатин. — Что нового?

— Новая версия материнской платы. Неактивированный алгоритм эмоций. Драйверы психосканеров на вводе информации.

— Как это будет, Модель? Я окажусь в тебе? Или раздвоится сознание? Вот я еще здесь, в себе самом, а вот я в датчиках и в сканирующих элементах, вот передаюсь по проводам, вот я в записывающем лазерном луче. Конечно, вмешаются шумы, помехи, будут потери от сопротивления сред. А все-таки? В тебе окажусь я сам или только моя копия?

— Файлы не перемещают с носителя на носитель. Их копируют. На исходном они могут быть сохранены, или заархивированы, или удалены для освобождения места.

На стене за мониторами и модулями психосканеров грохотнул динамик. В зале наблюдений ожил и задышал в микрофон Лопахин. Шатин потной рукой огладил шершавый пластмассовый пульт на подлокотнике кресла с торчащим ключом — как в автомобильном стартере.

— Каково это, а — быть внутри микросхем и процессоров?

Динамик нервно всхрипнул и замолк. Баритоном не спеша ответила Модель:

— «Каково это, а» — запрос некорректный. Напоминаю: большая часть человеческой нервной деятельности регулируется гормональным балансом, сексуальным настроем и физическими ощущениями. Всего этого вы будете лишены на электронном носителе.

— Ты — фрейдист, Модель Всеволод. Ты просто фрейдист, — Шатин опять тронул ключ, он был влажен от пота.

— Вы можете не верить Фрейду, основы психоанализа от того не изменятся.

Шатин повернул ключ в первое положение. Таймер повел обратный отсчет от сотни до нуля. Второе положение включило самопроверку и подготовку аппаратуры. Нуль покажет исправность системы, и третий поворот ключа запустит сканирование.

— Один верующий человек, — выговорил, глядя на таймер, Шатин, — слово в слово сказал мне так же о бытии Бога.

«Я так сделаю, — решил Шатин. Он прикрыл глаза, потому что не хотел видеть цифры. — Я посмотрю лишь на последней секунде. Если вон там, в уголке монитора, где часто бывает интерференция, я найду радугу, значит, и эта жизнь благословенна. Значит, я тоже смог полюбить свое создание. Если же нет… тогда я не вправе. Я остановлюсь», — пульт под рукой Шатина стал скользким. Стальной ключ намок и, кажется, пах окисленным железом. Сигналы обратного отсчета стали громче, звонче, невыносимее.

В последний миг следует открыть глаза, чтобы увидеть свой жребий… и решить, как ему следовать.□

Эдуард Геворкян

МЕДАЛЬ ЗА ВЗЯТИЕ КАНОССЫ

В середине 90-х годов один из известных наших фантастов с горечью заметил: «Споры по поводу рассказа существовали всегда. Но никто не подвергал сомнению его будущее. Теперь же чуть ли не заключаются ставки, когда он умрет: через год или все-таки через два…» К счастью, малые формы выжили, более того — в последнее время были активно востребованы. Но тут обнаружилось, что писать их почти некому. Молодые авторы, дебютировавшие романами, не имеют вкуса к рассказу и плохо представляют себе специфику жанра. Литературные семинары, которые могли бы помочь молодым, исчезли. А проблемы остались. Возобновляя рубрику «Лаборатория», попробуем рассмотреть их с разных сторон, порой весьма неожиданных.

1.

Искусство рассказа, мне кажется, не претерпело за последние века существенных изменений и сводится к двум простым тезисам. Первый — автор рассказывает историю. Второй — история должна быть интересной. Все прочее — детали, но мы-то с вами знаем, кто в них прячется, не так ли?

Вот, скажем, в приснопамятные времена Московского семинара (с конца 70-х до середины 80-х) фантастические рассказы творились легко и приятно. О романах речь могла зайти разве что в минуту тяжелого похмелья. Основные требования, которые предъявлялись к «семинаристам», сводились к критериям так называемой реалистической прозы, за единственным и очень важным исключением. Сюжет должен быть оригинальным. Малейший намек на похожесть рассматривался как слабина. В роли инквизитора частенько выступал Алан Кубатиев, большой знаток советской и западной фантастики. Его любимым занятием было отыскание в тексте, представленном на обсуждение, так называемых «блоков» из произведений известных авторов. Когда Алан заявлял (с заметной досадой в глазах), что блоки-заимствования не обнаружены, то «пытуемый» испытывал облегчение сродни тому, которое наступает по освобождении из объятий «железной девы».

Поскольку на литературных хлебах никто из нас в те времена не кормился, писали мало, но долго, вылизывая каждую строку по нескольку раз. Творческие позывы у каждого реализовывались, само собой, в соответствии с особенностями его организма.

Интуитивисты (или эмоционалы), назовем их так, в своем творчестве «танцевали» от образа, картинки, внезапно услышанных слов в странных сочетаниях… Образы лепились друг к другу, возникали какие-то персонажи, начинали общаться друг с другом, и все это надо было положить на бумагу. А поскольку к реализму, придушенному цензурой до трупной синевы, все относились скептически, то на скорую руку бралась не очень затасканная фантастическая идея и накладывалась на образы и характеры, судьбы и события. Здесь тоже были варианты, связанные с творческим методом автора. Можно было сразу сесть и написать небольшой рассказ, миниатюру, притчу, а можно — набрать массив сюжетных ходов, идей и персонажей, в процессе письма уйти в совершенно иные дали, получив на выходе нечто новое, мало похожее на первоначальный замысел. Мастером первого приема был Александр Силецкий, второго — Владимир Покровский. И тот, и другой считались украшением семинара. Оба шли от интуиции, поэтического видения мира.

Конструктивисты (или рационалы) шли не от образа, а от проблемы, как правило, социальной. Сначала она мусолилась в голове, обрастая экстремальными вариантами. Затем моделировалась ситуация, в которую мог попасть герой, расписывались эпизоды, куски диалогов, пафосные финальные декларации. И здесь имел место «двоякий» стиль работы. Первый — последовательный, я бы даже сказал детерминистский, когда текст создавался непрерывно, слова ложились кирпич на кирпич, рассказ строился, как дом — от фундамента к крыше. В этом ключе работал Борис Руденко.

Другой прием можно назвать «многопоточным». Замысел, положенный на бумагу, кажется простым и пресным, забрасывается в дальний угол письменного стола, а в это время ведется работа над другим сюжетом, обдумываются схемы третьего… Через некоторое время неудовлетворенность первым вариантом рассказа взбухала в сознании вопросом: а что если все так коряво описанное есть внешнее проявление каких-то глубинных событий или явлений? Что кроется за этими поступками и словами? Иногда в минуту озарения (привет интуитивистам) становилось ясно, что идея трех, а то и четырех рассказов — это всего лишь разные стороны или уровни одной истории. Так, слово за слово, текст обрастал новыми смыслами, неожиданными (порой и для автора) поворотами сюжета и непредусмотренным финалом.

Фигурантам первой категории была свойственна работа без всякого плана: текст долго крутился в голове, а затем сразу и почти набело его фиксировали на бумаге. Логические противоречия, частые гости интуитивистов, не портили впечатление, катахреза воспринималась как должное.

Рационалам, естественно, присуще составление тщательно продуманных планов, расписывание сюжета чуть ли не по страницам, выстраивание скелета косточка за косточкой, потом хрящик к хрящику, а когда все это облеплялось мясом атрибутики и эпителием диалогов, то рассказ был практически готов.

Впрочем, здесь я не претендую на строгость методологической дифференциации; некоторым удавалось совмещать оба подхода, а то и переходить от одного к другому в зависимости от качества и количества употребляемых напитков.

2.

Московский семинар (а впоследствии и так называемая «Малеевка») не был учебным заведением, пусть даже неформальным. Научить кого-либо писать, в принципе, можно, если посадить на цепь, хлеб и воду, по четвергам пороть нещадно, а оковы снять лишь после первой публикации. Если в человеке нет внутренней необходимости вербализовать свои мысли и эмоции, то все остальное — предмет технологии, а не вдохновенного искусства.

К тому же какой автор позволит, чтобы его учили? Каждый знает, что он уже всего достиг и превозмог, другое дело, что судьба-злодейка пока еще благоволит другим, которые и пишут хуже, и вообще… В чем тогда смысл семинаров? Наверное, это своего рода группы взаимной поддержки, где можно общаться с себе подобными, реагировать на замечания относительно своей гениальной, но не понятой глупыми редакторами рукописи и так далее. А там, глядишь, кто-то пробьется, потащит за собой других…

Вот и на Московский семинар приходили люди, уже более или менее умеющие писать. Конечно, и мы болезненно реагировали на критику, огрызались на замечания «старших товарищей» — и не замечали, что учебный процесс все-таки идет! Только много лет спустя мы поняли, да и то не все, как нам повезло с наставниками.

Мне уже доводилось вспоминать о трудах и днях Московского семинара, не вдаваясь в детали^[14].

Работали с нами по очереди Евгений Войскунский, Георгий Гуревич и Дмитрий Биленкин. У каждого был свой подход к относительно молодым, но весьма буйным дарованиям.

Дмитрий Александрович, мастер короткой новеллы, необычайно тонко чувствовал слово; малейшая фальшь, корявость оборота, несуразность фразы заставляли его брезгливо морщиться, и тут уж виновник получал сполна. Речевые характеристики персонажей, слог, грешащий красивостью, или, наоборот, суконный язык — все разбиралось до мельчайшего винтика, до запятой… Он допускал стилистические эксперименты, но только в пределах традиции русской словесности. Косноязычие, игру слов, затемняющую смысл, он называл ученичеством, достойным приготовишек. «Когда человеку нечего сказать, он начинает молоть языком, авось само выпишется. Так вот — не выписалось!» — сказано было однажды Биленкиным во время обсуждения рассказа одного автора, ныне весьма плодовитого.

Евгений Львович, человек сложной судьбы, воплощал в себе этическое начало, его, в первую очередь, интересовали нравственные аспекты произведения, психологическая достоверность. Атрибутике, «фантастическим» компонентам он уделял минимальное внимание. На первом месте стояла судьба человека, его треволнения. Особое внимание уделялось реакции персонажей на чрезвычайные обстоятельства. За неадекватную реакцию героя отвечать приходилось автору. К экспериментам он тоже относился настороженно. «Вы прежде докажите, что умеете работать в рамках канона, жанра, традиции, а только потом начинайте рушить их, если тогда сочтете это возможным», — его слова на обсуждении какого-то нахрапистого кандидата на зачисление в Московский семинар. Насколько я помню, не приняли большинством голосов.

Георгий Иосифович, который, собственно говоря, был для нас патриархом, живой легендой, относился к своей миссии на семинаре чрезвычайно ответственно. Человек исключительно доброжелательный, спокойный, он свирепел, когда сталкивался с откровенным нежеланием работать «над ошибками», с попытками увести разговор от конкретного произведения к общим проблемам. Как строить сюжет, почему чем больше вымысла, тем строже должна быть логика, где искать новые идеи, что необходимо знать, чтобы не повторяться… По молодости лет некоторые из нас скептические относились к его урокам, полагая, что времена изменились и то, что было хорошо, скажем, в шестидесятые, не годится в наше время. И зачем нам все эти детали и подробности, когда мы работаем на вечность! Кто-то возьми и брякни это вслух, на что Гуревич кротко ответил: вечность любит играть шутки со смертными людьми, и если бы мы понимали, как короток век почти всех книг, то это несколько смирило бы нашу гордыню.

Не смирило. Каждый из нас тогда был уверен, что мимолетны другие, а вот его творчество — другое дело!

Изредка нас посещал и четвертый руководитель — Аркадий Стругацкий. Своим явлением он как бы освящал семинар. Приход Аркадия Натановича был маленьким праздником, запоминался надолго, и, естественно, в этот вечер было не до рутинной работы.

3.

Научная фантастика… Науки, как правило, в произведениях семинаристов было маловато, хотя иногда раздавались слова, что социология, психология, этика, они, мол, тоже науки. Но одно событие четко расставило все по своим местам. Генрих Альтов прислал нам длинный вопросник-анкету, желая выяснить элемент новизны в наших произведениях. По крайней мере, так вспоминается. Самое интересное, что долго никто из «семинаристов» не мог понять, что от нас требуется и, главное, зачем? А когда наконец сообразили, то гордо и практически в один голос заявили, что у нас тут не патентное бюро и не клуб изобретателей и рационализаторов. Мы о человеке пишем, можно сказать — социальную фантастику, а все эти железки, научные идеи и прочее — не по адресу.

Все же «социалка» потом сыграла с участниками Московского семинара, да и с малеевцами, дурную шутку. Когда стало возможно открыто бичевать язвы общества, многие оказались не готовы к такому повороту событий, писать оказалось не о чем, да и незачем. Ко всему еще тут столько «бичевателей» набежало, что от страны только кровавые клочья полетели. Впрочем, это уже другая тема.

Прошли годы. Настала пора определяться: если пишешь научную фантастику или там фэнтези, милости просим — вот издательства, которые их печатают, а вот журнал, который тебя радостно ждет. Но если ваш удел — литература, просто литература (разумеется, очень хорошая), если вы демонстративно манкируете некоторыми устоявшимися канонами (правилами, критериями, которые принимаются по умолчанию), то спрашивается, что же вы пасетесь на наших пажитях? Вон сколько толстых «серьезных» журналов, да и немало сейчас книгоиздателей, с удовольствием печатающих любого грамотного человека, умеющего складно излагать свои мысли в духе загнивающего постмодернизма или расцветающего постинтеллектуализма.

И когда встречаешься с обиженным, отвергнутым редакцией автором, то сквозь его всхлипы и проклятия слышится одна и та же унылая песнь: эти ретрограды, эти консерваторы, эти душители всего передового опять завернули мой рассказ, хотя напечатали гораздо худший бездаря имярек. Попытки объяснить, что его рассказ: а) неоригинален, вторичен, является откровенным подражанием; б) концы не связаны с концами, мотивация поступков и событий непонятна; в) язык представляет собой дикую смесь молодежного сленга и канцелярита; г) и вообще читать просто неинтересно… так вот, все эти попытки абсолютно безнадежны, потому что ущемленное самолюбие в это время глушит способность к критическому восприятию действительности.

Иногда начинающий демиург довольно-таки связно пытается отвечать редактору в том смысле, что текст его — это своеобразная исповедь, правда, с элементами фантастики, отражение внутреннего мира автора, психологический срез… На этом месте добрые редакторы обычно отводят глаза, а злые обрывают разговор, не желая прослыть пожирателями детей. Ну как в лицо человеку сказать, что его внутренний мир никому не интересен, поскольку автор не является пока знаменитостью, а из самого текста не следует, что он как писатель достоин внимания. Но даже если и сразу в лоб, толку будет мало.

Обиженное ухо к доводам глухо.

Впоследствии умный сделает выводы, а обидчивый будет исходить гноем в кругу друзей и близких, а равно и далеких, благо у него, как правило, халявный доступ в интернет.

Кстати, об интернете.

4.

Так называемая сетература в глазах издателей представляется этаким Диким Полем, где ходят табуны необъезженных талантов. Время от времени снаряжаются охотничьи экспедиции, отлавливается перспективный мустанг и начинается долгая и кропотливая работа по его приручению, то есть раскрутке.

Упорство всегда вознаграждается, в Сети можно обнаружить подлинные сокровища художественного слова. Но эти алмазы невозможно огранить под готовую оправку. Это трагично. Люди, обладающие талантом, имеют возможность донести свое слово до читателей, количество которых соизмеримо с тиражами. Правда, за возможность подержать в руках свой изданный текст многие готовы снизойти до издательских проблем, но диалог с ними напоминает театр абсурда времен строительства вавилонской башни:

А вот кто покладист и готов на любую доделку, переделку, переписку, так это как раз безмятежные компиляторы, которые берут свое там, где его находят.

Но как раз они могут довести любого редактора до исступления. Когда им указывают на откровенные заимствования, то в ответ можно услышать, к примеру, что это пародия. На фильм, на роман, на что угодно, но, как правило, на всю фантастику в целом.

Объяснять, что они пришли не по адресу, что им надо в журнал юмора и сатиры, бесполезно. Втолковать, что атрибутика (звездолеты, бластеры и т. д.) не самое главное, невозможно. Убедить, что научно-фантастический рассказ — это, в первую очередь, сюжет, основанный на оригинальной идее, характерные персонажи (а не ходячие манекены — деклараторы идей), что желателен неожиданный финал — редко кому удавалось. Слова о научном мировоззрении, о том, что рассказ или повесть с драконами и волшебниками может быть на самом деле научной фантастикой, и наоборот, ими воспринимается как заклинание для отваживания назойливых графоманов.

Вы можете ссылаться на классиков прошлого и настоящего, что-то лепетать о Марк Твене, ОТенри, Чехове или, на худой конец, Пильняке, но на вас посмотрят как на идиота. Намек на то, что неплохо бы поучиться у раннего Роберта Шекли, Клиффорда Саймака или, если автора так привлекает смеховая культура, у Ильи Варшавского, воспринимается либо как личное оскорбление, либо как руководство к действию — пойти и передрать у означенных авторов сюжеты или героев. А если в приступе альтруизма вы откроете им страшную тайну — для того, чтобы писать фантастику, надо лет пять, а то и десять не читать ее, а посвятить время самообразованию, — вас сочтут гнусным обманщиком.

При этом они всерьез считают себя «настоящими писателями».

Тогда зачем, спрашивается, ему, «настоящему», тратить время на каких-то полузабытых дедков, когда он свой прикольный рассказ вывесит сегодня же на сайте, а на форуме с удовольствием потусуется с друзьями-читателями, имя которым — легион.

Разумеется, я слегка утрирую. Но тот факт, что подавляющее большинство «рукописей» — бесконечно воспроизводимые хохмы (приколы — говоря современным языком), наводит на мысль: тенденция, однако…

Грешен, в минуту раздражения порой обрушивался с гневом на пародистов-балагуров-прикольщиков, объявлял их разрушителями славных традиций художественного слова, находил причины сего в распаде связи времен, полагая, что расцвет пародии — симптом упадка… Словом, гибель богов и закат Европы в одном флаконе с отклеившейся этикеткой. Мне казалось, что ко всему еще средства массовой информации и коммуникации участвуют в разрушении традиции повествования. Но при внимательном рассмотрении выяснилось, что я был не прав. Ситуация оказалась еще хуже.

5.

Возникло подозрение, что, сами того не зная, подобные авторы являются реализаторами некоей миссии, или, как выразился бы сам Борхес, носителями некоего архетипа, медленно всплывающего в коллективном бессознательном наших дней сквозь бездну веков.

Традиция рассказа восходит, как известно, к дописьменной эпохе. В те славные времена культура как негенетическая память человечества могла воспроизводиться через устное народное творчество, то бишь фольклор. Ну и, наверное, через наскальную живопись: деяния пещерных Вальехо и Дубовиков служили не только для ритуальных, но и, по всей видимости, дидактических целей.

Изустное предание лишь после обретения письма оформилось в «большие формы» — сюжетно структурированные мифы, героические эпосы и так далее. А до того только редкие профессионалы-рассказчики были в состоянии запомнить от начала до конца какую-нибудь «Рамаяну», сагу о Кухулине или повествование о Манасе.

А вот «малые формы» — сказки, притчи, истории — запоминались легче и передавались от слушателя к слушателю попроще. Следы ритуала обмена историями, возможно, сохранились на подсознательном уровне у любителей анекдотов. Кстати, anekdotos в переводе с греческого — неопубликованный, означал короткий рассказ о чем-то любопытном.

Искусство рассказывать анекдоты даровано не каждому, тут Айзек Азимов совершенно прав. Но почему-то все, кому не лень, травят их к месту и не к месту, будто действительно включается какой-то механизм, заставляющий человека рассказывать истории. Так может это архетип Рассказчика-у-Костра заново входит в наши дни? Вряд ли. Он никогда нас и не покидал вовсе, а трансформировался в «образ создателей образов» — то есть так называемых деятелей культуры и искусства.

К тому же массовое увлечение не созданием новых рассказов (повестей, романов, фильмов…), а пересказом старых, но с несколько измененными реалиями, не свидетельствует об истощении творческих сил.

Пересказ, даже пародийный, все же приводит к воспроизводству логики повествовательных возможностей. Причем, не имеет значения форма — большая или малая. Как раз отход от малых форм должен замаскировать некое явление: в романах проще скрыть повторяемость, монотонность, однообразие… Механизм словомельниц, описанный Фрицем Лейбером, работает на полную мощность. Сознание потребителя привыкает к дробному звуку пересыпаемых слов-песчинок, он впадает в своеобразный транс, из которого не хочется выходить. Можно сказать, что у любителей больших форм практически утрачена способность вникать в формы малые. Темп восприятия изменился. Только потребитель разгонится читать, — ан рассказ уже кончился!

Рассказ — своего рода дальний наследник притчи, единственный хранитель ее традиций. Собственно говоря, любой сакральный текст по определению — это совокупность притч, освященных авторитетом Учителя или же данных человеку напрямую от Высшей Силы.

Может, поэтому так трудно писать рассказы, поскольку глубоко в душе коренится страх оказаться недостойным, впасть в кощунство, глумление? Может, пугает архетип лжеучителя, учителя неправедного?

Может, поэтому дьявол — обезьяна Бога, — передразнивая, пародируя божественное Слово, тысячами, десятками тысяч мелких бесенят пытается исказить саму структуру слова художественного?

Скорее всего, страхи эти надуманы, и ждать Антихриста, явленного в книгах или в интернете, смешно и глупо. Знаки конца света дано увидеть лишь избранным.

Тупик. Картина не выстроилась, значит, точка отсчета была выбрана неверно или неточно.

6.

Не исключено, что корни малых форм в целом, а фантастического рассказа в частности надо искать глубже, в более древних временах. Выстраивание бинарной оппозиции «притча — миф» — «рассказ — роман» представляется несколько надуманной. Семиотический подход оказался непродуктивным, попробуем ковырнуть семантику.

Что является смысловым репером художественной фантастики? Если придерживаться определения Бориса Стругацкого — чудо, тайна, достоверность. Интересно, что первые две координаты при определенных условиях могут быть сведены к одной, которую условно можно назвать — «загадка».

Известный паремиолог Андрэ Йоллес полагал, что миф и загадка являются взаимно обратимыми явлениями. Он определяет миф как ответ, содержащий в себе вопрос, а загадку как вопрос, содержащий в себе ответ. Может быть, здесь, в мыслях, высказанных семьдесят лет назад, таится подсказка?

Действительно, загадки изначально предназначались для ритуала инициации, но не физической, а интеллектуальной. Они были своего рода тестом на зрелость, на адекватность «испытуемого» традиции, формировали этнокультурную систему «свой-чужой». Загадывание и отгадывание впоследствии практически целиком воспроизводятся в волшебных сказках и мифах. Диалог Сфинкса и Эдипа формально не похож на диалог Горлума и Бильбо, но истоки у них одни.

Так, может быть, именно загадка — тот самый атом, из которого сложилась впоследствии художественная литература? Или уместнее сравнивать ее с ДНК? Не отсюда ли универсальный характер загадки, ее живучесть, продуктивность. Ее саморазвитие на очередном витке приводит к возникновению притчи, назидательной истории, сказки, а затем и фантастического рассказа.

Итак, в загадках — соединение обыденного и сакрального, традиционного и новаторского. Из загадки родилась притча, из притчи — рассказ, но базовая структура, репер, если угодно, остался прежним — аналогия, метафора, метонимия.

7.

Польза семинаров, литобъединений, неформальных групп и иных схожих структур неожиданно приобретает дополнительный ракурс. Их можно рассматривать как своего рода коллективное разгадывание загадок. И еще надо вспомнить, что практически все древние загадки имели ярко выраженную сексуальную провокативность, направляющую на очевидный, но ложный ответ. Впоследствии многое было выхолощено, а придуманные массовиками-затейниками постные вербализации соцзаказа не идут ни в какое сравнение с образчиками народного творчества, отшлифованными тысячелетиями.

Не здесь ли оправдание, объяснение массовому откату назад, к обезьянничанию, пересмешке, хохмам-однодневкам? Коллективное бессознательное (или та его часть, которая отвечает за баланс аудиовизуальных потоков информации) выведено из равновесного состояния появлением нового (цифрового) способа ее репрезентации, обладающего признаками как письменной, так и дописьменной речи. Возникшая интерференция, если пользоваться аналогиями, обрушивает все линейные концепции текста и заставляет задуматься о его «волновых» свойствах. В конце концов, если говорят уже о квантовой психологии, то почему бы… Но не будем отвлекаться.

Итак, массовое увлечение «низкими» жанрами, мат, секс и кровь не есть следствие падения нравов, а наоборот, своего рода попытка return to innocence. Однако есть опасность в этом движении назад вовремя не остановиться и угодить прямиком в лапы драконов Эдема, чудовищ подсознания, так красочно описанных Карлом Саганом.

Куда это мы забрели, а? Лучше вернемся к нашим фантастам.

Умение работать с малыми формами — показатель мастерства. И здесь при прочих равных быстрее добивается успеха тот, кто умеет говорить о вещах известных так, как никто до него не говорил, либо же о настолько новых, неожиданных идеях, что традиционная форма изложения не вызывает раздражения. Иными словами, автору оригинального сюжета не надо выворачивать себя наизнанку. Ведь что такое в данном случае традиция художественного письма? Это совокупность оптимальных форм, приемов и стиля, доказавшая свою эффективность, поскольку наиболее полно соответствует историческим, культурным, социальным и духовным традициям.

Впрочем, автор этих строк не настаивает на точности данной дефиниции.

8.

В принципе, нет ничего плохого в сетературе. Атмосфера творчества, востребованности там особенно сильна. Интернет вполне можно рассматривать как субституцию литературных семинаров. Опять же всякие конкурсы на форумах в какой-то мере способствуют развитию малых форм. Да и чем плохо, когда известный и успешно публикуемый автор вывешивает бета-версию своего нового произведения на предмет критики и «ловли блох»? А есть и масса людей, которые вполне удовлетворены общением с себе подобными. У кого рука поднимется бросить камень в такие зыбкие сообщества — тот человек без сердца. Но для кого Сеть — это вся жизнь, тот рано или поздно потеряет все, а в первую очередь — голову.

Сеть — великий сепаратор честолюбий. Кое-кто выбьется в «люди». Многие нет. Рано или поздно приходит озарение (возможно, не до конца формулируя свою догадку), что нет смысла писать, если не хочешь добавить свою малую толику в сокровищницу мировой художественной культуры. Об этом не принято говорить. Да и смешно, в самом деле, предполагать, что нормальный автор, садясь за работу, говорит себе: а не наваять ли мне сегодня килобайт двадцать в сокровищницу мировой культуры…

Смех смехом, но кто, кроме редких зануд, сейчас рискнет говорить серьезно о серьезном, не прикрываясь стыдливо ерничаньем, хихикая и подмигивая — мол, это я так шучу, видите ли…

У научно-фантастической прозы, в начале своего пути обладавшей ярко выраженным свойством проповеди, сбились ориентиры. Проповедовать научно-технический прогресс ныне считается у нас зазорным, социальный оптимизм — признаком слабоумия. В позднейшем своем развитии фантастика, как уже говорилось, пришла к исповеди. Авторы не находят предосудительным выплескивать на страницы все содержимое авгиевых конюшен своей души. При этом его исповедальность настолько агрессивна, что требует, пожалуй, иного определения. Может, уместнее назвать ее кликушеством?

Интересно, зачлось бы покаяние Генриха IV перед папой Григорием VII, если бы император вместо того, чтобы смиренно проделать свой путь в Каноссу, заявился бы туда со всем войском, порушил стены замка и выбил прощение силой? □

Евгений Харитонов

ЖУРНАЛЬНАЯ ЛИХОРАДКА

В «Если» № 6 за прошлый год мы рассказали читателям об истории и современном состоянии зарубежной НФ-журналистики (Вл. Гаков. «Создатели жанра»). В 12-м номере читатели следили за упорными попытками отечественной журналистики явить городу и миру профессиональный журнал фантастики (Е. Харитонов. «Век нерожденных»). Сегодня вместе с автором постараемся вспомнить новейшую историю периодической печати, начало которой положили девяностые годы.

Фальстарт

Мы ждали один, максимум, два журнала. Но в едва приоткрывшуюся щелку дозволенности рванул бурлящий, пенистый и необузданный поток журналов, журнальчиков, газет и газетенок, альманахов и чего-то еще в том же роде. Все претендовали на роль Первого и Единственного. Все грозились стать, как минимум, ежемесячниками.

Итак, они пришли к нам. На один-два дня — журнал НФ и фэнтези «512» (Москва, 1991), журнал фантастики, приключений и юмора «Зеро» (СПб, 1990), информационно-литературный журнал фантастики и приключений «Контур» (Ростов-на-Дону, 1991), «Мир и фантастика» (СПб., 1990), «Наука и фантастика» (Киев, 1990), еще одна «Наука и фантастика», но московская (1991), «Сфинкс» (Москва, 1991), «SOS: Сериал Острых Сюжетов» (Москва, 1991), «независимый журнал НФ-литературы, увлекательных гипотез и документов» «Фантастика для всех» (Москва, 1991), дайджест фантастики «Плюс-минус бесконечность» (Москва, 1990), еще один дайджест-журнал «FPM: Фантастика-Поп-Маркет» (Кишинев, 1991), журнал эзотерической фантастики (с уклоном в дьявольщину и каббалистику, даже тираж издания, мягко говоря, символичен — 666 экз.) «Азазель» (Москва, 1991).

В Киеве предприняли издание еженедельной газеты НФ «Великое кольцо» (1991), осилившей, однако, только несколько номеров.

Еще одна НФ-газета родилась во Владимире в 1990 году — «Галактические новости». В ней было много перепечаток переводных произведений, много репродукций из альбомов известных художников, не было главного — обещанных новостей. Последний, 8-й, номер датирован 1994-м годом. Я не оговорился, «Галактические новости» — ГАЗЕТА. Вас смутила периодичность издания?..

Позже, в 1993 году, появился любопытный журнал с не менее любопытным названием «Одессей», подготовленный силами одесских и киевских любителей фантастики. Редакция выпустила два номера. Предпринимались попытки вывести на профессиональные рельсы и некоторые фэнзины. Многообещающе стартовал в новом статусе (хоть и под патронажем обкома ВЛКСМ) ленинградский информационно-литературный бюллетень «Измерение Ф» (1990). Выпустив три номера, редакция поменяла название («Измерения: журнал фэнтези и научной фантастики»), изменила формат, но ничего не выиграла. С одной стороны, вроде бы все имелось в этом периодическом издании: повести и рассказы зарубежных и отечественных авторов, критика, интервью, фантастический юмор, новости фэндома, даже комиксы в черно-белом исполнении. Не было главного: цельности, логики. А проще говоря — понимания создателями журнальной специфики. Постепенно издание превратилось в издательский курьез, когда, изрядно прибавив в листаже, стало выходить в твердом переплете: «кирпич» объемом с основательную антологию, но с горделивой надписью: «Журнал фантастики».

Другой фэнзин, попытавшийся пробиться в профи, ленинградский «Сизиф» (ред. А. Николаев, 1990), несмотря на публикацию приличной НФ-прозы, качественной критики и библиографии, просто не мог удержаться на рынке в силу замкнутости на авторах одного круга — выходцев питерского Семинара Б. Н. Стругацкого.

Почти для всех журналов «первого созыва» характерны две главные стратегические ошибки: непонимание аудитории и рыночных законов. Большинство редакторов-издателей были выходцами из фэндома и ставку делали на таких же фэнов. Но оказалось, что фэнов в стране не так уж много, и, ориентируясь на фэндом, массовый журнал не сделать. Профессиональная журналистика подчиняется совсем другим, нередко противоположным правилам, чем журналистика любительская: то, что интересно обитателю фэндома, зачастую скучно широкой аудитории, за счет которой издание и удерживается на рынке. Журналы не выдержали испытания тиражом. Одной любви к фантастике оказалось недостаточно для превращения фэнзинов в профессиональные, КОММЕРЧЕСКИЕ издания.

Издательско-редакторско-журналистская «самостийность» лезла из всех щелей. Создатели плохо представляли разницу между журналом и альманахом, сборником произведений. Один из типичных примеров — днепропетровский «публицистический и литературно-художественный журнал» «Кентавр» (ред. М. Ларин). Публицистики в этом издании не было вовсе. Зато издатели с легкостью отдавали номер под одно-единственное произведение.

В те годы наметилась еще одна тенденция: подсказанное практикой «Искателя» совмещение под одной обложкой родственных направлений — фантастики, детектива, приключенческой литературы. Появившиеся в 1991-м «Сокол» (Москва) и «Мечта» (Новосибирск) оказались двойниками известного альманаха. В подобном направлении развивался и московский «Фандет-экспресс» — с той лишь разницей, что редакция честно заявила: она адресует читателям не журнал, но именно альманах.

И совсем уж казусным изданием оказался появившийся в 1990 году московский литературно-художественный журнал «Приключения и фантастика». Аналогов этому журналу, кажется, в мире не было. Юрий Петухов стал одновременно издателем, редактором и ГЛАВНЫМ автором издания. Объективности ради выделим иллюстративный материал оригинальных художников Романа Афонина и Алексея Филиппова.

Попытка многих издателей угнаться за всеми зайцами разом привела к тому, что фантастика оказалась в роли сопроводительного материала к юмору, детективу, эзотерическим штудиям или рассказам об аномальных явлениях.

В то же время книжный рынок — впервые для жанра — был перенасыщен фантастикой. На читателя обрушился поток зарубежной литературы, по большей части плохо изданной и отвратительно переведенной. В подобной ситуации журналы могли бы стать гарантом качества, неким литературным образцом — и уже одним этим завоевать читателя. Но, к сожалению, издательства и журналы питались из одной кормушки. Серьезная критико-библиографическая, публицистическая, информационная часть дали бы возможность читателям разобраться, что же все-таки происходит с любимым жанром, и тем самым помогли бы изданию встать на ноги. Но создатели журналов в лучшем случае отделывались запоздавшими рецензиями и откликами на давно «остывшие» события; а полемика вокруг фантастики, если таковая имелась, представляла собой сведение счетов и мелкие окололитературные дрязги.

Создатели журналов НФ, торопясь забронировать место Первого, не сильно заботились о таких пустяках, как владение профессией журналиста. Но журнал — не «перпетуум-мобиле», а старт — еще не полет. Полет не состоялся.

Первую волну отечественной НФ-периодики сгубила восторженная мысль создателей, решивших, что в журналистике — как и в футболе — разбираются все. Что овладевать профессией скучно и незачем. Профессия жестоко отомстила.

Впрочем, нельзя сбрасывать со счетов и тот факт, что первые отечественные журналы НФ стали рождаться, мягко говоря, не в самый благоприятный период. По стране прокатилась разрушительная волна павловско-гайдаровских экономических реформ, завершившаяся в 1993 году чудовищной инфляцией, раздробившей основание вообще всей журналистики. Что там жанровые малолетки — закрывались солидные издания!

Но стремление во что бы то ни стало обеспечить страну НФ-периодикой оказалось сильнее экономических обстоятельств.

Дистанция

В 1990 году вышел пилотный номер минского журнала «Фантакрим-MEGA» (ред. Е. Шур). Это было первое издание, созданное в соответствии с каноном НФ-периодики: журнал делали профессиональные журналисты, к тому же хорошо разбиравшиеся в фантастической жизни. Журнал родился в недрах издательства «Эридан», а подготовили его сотрудники, занимавшиеся знаменитыми «семерками» «Паруса». Пилотный номер был оформлен художником Валерием Слауком. Одним из основных ноу-хау журнала являлись дизайн и внутреннее оформление (заслуга художника и дизайнера Валерия Рулькова). Журнал не только отражал, но и стремился влиять на текущий литературный процесс. На его страницах гармонично уживались отечественная и переводная НФ, критика, история фантастики и библиография. Примечательно, что в условиях умирания рассказа «Мега» пыталась поддерживать малую и даже сверхмалую формы. Например, постоянной была рубрика «Ненаписанные романы», отданная авторам миниатюр — отечественным и зарубежным. Практиковал журнал и тематические номера.

За шесть лет своего существования «Мега» переживала взлеты и падения тиража, и наконец в 1995 году экономика окончательно раздавила издание. В 1998 году редактор журнала Ефим Шур попытался реанимировать «Мегу», но вышедший 25-й, юбилейный, номер, к сожалению, оказался последним…

Из проектов того времени выделялся и хабаровский «альманах фантастики для детей и взрослых» «Мир чудес» (1991, 6 номеров). И хотя в подзаголовке это издание скромно заявлено как альманах, формат, объем и внутренняя модель у него, скорее, журнальные — грамотное соотношение прозаических текстов, критики, библиографии и информационного блока. Создатели альманаха не ограничивались публикацией произведений опытных авторов. Добрая половина помещенных в издании произведений принадлежит перу юных фантастов, при этом они чудесным образом уживались с рассказами Воннегута или Толкина…

Московский «всероссийский журнал фантастики» «Четвертое измерение» (1991–1992) выстоял два полных года, успев выпустить 8 номеров и снискать скандальную репутацию. Связано это с личностью главного редактора — критика и библиографа Александра Осипова, фигуры неоднозначной и противоречивой в отечественной НФ. Журнал был скупо оформлен, смущала интонация некоторых критических материалов, однако, соблюдая объективность, стоит признать, что журнал готовился профессионально. «Четвертое измерение» публиковало только новые произведения отечественных авторов, в каждом номере присутствовал критико-публицистический раздел, рецензии и, что немаловажно, текущая библиография книжной фантастики. Состоялись и литературные открытия: со страниц «Четвертого измерения» стартовали Владимир Ильин, Валерий Роньшин, Алексей Цветков и Евгений Прошкин.

В 1993 году А. Осипов предпринял вторую попытку, но пилотный номер «Альтаира», в целом повторявший модель предшественника, оказался и последним. Перспективным проектом был алма-атинский журнал «Миры», придуманный фантастами Аланом Кубатиевым и Сергеем Лукьяненко. Издание ориентировалось на прозу русскоязычных авторов, и, нужно сказать, произведения эти были высокого качества. Печатал журнал и критику, интервью. Именно здесь впервые был опубликован канонический меморандум Алексея Свиридова под названием «Малый типовой набор для авторов фэнтези». Пилотный номер «Миров» вышел в 1992 году под названием «Чудеса и диковины», последний, 5-й, в 1993-м.

Три года продержался днепропетровский «Молодежь и фантастика» (1991–1993). Журнал почти не печатал критики, зато литературные произведения были хорошего уровня. Впечатление от журнала изрядно портило его оформление: обложки издания больше всего напоминали не то «Пионер» 70-х, не то «Мурзилку» всех времен.

Целиком англоязычной НФ был посвящен питерский журнал «Солярис» (ред. Б. Крылов; 1990–1992). Собственно, первые выпуски представляли собой сборники переводов, но к 1992 году «Солярис» стал позиционировать себя в качестве периодического издания и начал обретать приметы журнала. Предпринимались попытки создать профессиональное издание, целиком посвященное критике, библиографии и событиям фантастической жизни. Прежде всего это «Интеркомъ» (ред. А. Чертков; 1991–1993). Журнал появился в формате фэнзина, но уже третий номер вышел из типографии восьмитысячным тиражом. Цель издания — отражение фантастической жизни планеты, будь то проведение конвентов или выход книжных новинок (рецензировались даже книги, вышедшие на других языках). Большое внимание «Интеркомъ» уделял фантастоведению и текущей библиографии. В 1994–1995 годах «Интеркомъ» продолжал существовать на страницах «Если» как «журнал в журнале», в 1996 году его главный редактор попытался возобновить самостоятельный выпуск, но не удалось…

В 1994 году родился еще один критико-информационный журнал — «Двести» (ред. С. Бережной и А. Николаев), посвященный анализу исключительно русскоязычной НФ и фэнтези. Несмотря на формат фэнзина и малый тираж, журнал пользовался популярностью и среди фэнов, и в профессиональной сфере, но в 1996 году в силу обстоятельств прекратил свое существование.

Особняком в «журнальной семье» стоит московский фантастический альманах «Завтра» (1990–1995), выделяющийся авангардным дизайном и элитарной прозой. Выпуски готовились профессиональными журналистами, писателями и социологами. Свои задачи создатели альманаха определили так: «Отражение в литературе страхов и отчаяния человечества в наше страшное и отчаянное время; попытки воссоздать в литературных образах те общественно-политические идеалы, к которым всем нам надлежит устремляться; простое, незамысловатое удовольствие от чтения — непременное условие при разрешении первой и второй проблемы». Ну, относительно «простого, незамысловатого чтения» редакция явно лукавила. «Завтра» ориентировался на социальную фантастику, в каждом номере помещались социологические, футурологические исследования, публиковались манифесты политических партий прошлого. Концепция «Завтра» ближе всего к той, которую проповедовали создатели «Идеальной жизни» (см. предыдущую статью): фантастика как орудие познания общественно-политических механизмов. Альманах прекратил свое существование в 1995 году, выпустив пять номеров — столько же, сколько и его предшественник «Идеальная жизнь».

В конце 1991 года появился журнал «Если». Его структуру и литературные позиции читатели хорошо знают, а биография журнала была изложена в юбилейном, сотом, номере («Если» № 6, 2001 г.).

Повторение пути

В 1994 году в Москве появился журнал под названием «Сверхновая американская фантастика» (ред. Л. Михайлова), представляющий собой русскую версию американского журнала «The Magazine of Fantasy and Science Fiction». Редакция обещала на своих страницах литературно-критические статьи, «которые высветят наиболее интересные тенденции», «обзоры кино- и видеофантастики», информацию о «свежих новостях в мире НФ»…

Ничему из этого списка в журнале места не нашлось. Правда, на его страницах был опубликован ряд интересных библиографических исследований зарубежной НФ, например, основательный справочник по китайской фантастике.

Журнал опоздал. Выход такого издания в конце восьмидесятых или в самом начале девяностых имел бы смысл: отечественному аналогу было дано право формировать номер на основе нескольких выпусков «F&SF», главный редактор привлек профессиональных переводчиков, и редактура была на уровне… Но к моменту появления журнала посолидневшие издательства фантастики успели опомниться — и у них появилось забытое понятие «редактор», и они стали привлекать к переводу профессионалов, и они обратились к «сверхновой» зарубежной фантастике, не ограничивая себя узким кругом авторов, как вынуждено было делать новое периодическое издание, привязанное к своему зарубежному партнеру. В результате — как сборник — «Сверхновая…» проиграла книгам, а как журнал не состоялась. В течение года издание, объявившее себя ежемесячником, лишилось периодичности, а затем и вовсе стало выходить в странном режиме — два-три номера в год. «Сверхновая…» завершила бурный период НФ-периодики. Но, по счастью, попытки предложить читателю новый фантастический журнал не прекращались. Однако изданиям не везло.

В Екатеринбурге в 1996-м отправился в недолговечное плавание «ПиФ» под редакцией И. Г. Халымбаджи. В том же году родились и тут же скончались киевская «Империя» и «Фантарктика» из Йошкар-Олы.

В 2000 году была предпринята первая в России попытка создать богато иллюстрированный журнал фантастики под названием «Фантом». Начинание было действительно интересное, и готовился «Фантом» по-журналистски грамотно. Но издание, выдержавшее четыре номера, неверно вычислило интересы аудитории и, по сути, обслуживало фантом — несуществующего читателя. Подогнать журнал под эстетику «кислотной дискотеки», фрондирующей «золотой молодежи» удалось вполне — не удалось найти таковых среди любителей фантастики.

Печальный опыт газеты «Галактические новости» повторила газета «Фантаст» (2001), выходившая с перерывом в несколько месяцев и занимавшаяся, в основном, публикацией прозаических текстов, не брезгуя и перепечатками уже опубликованных произведений.

В 2000 году в Подмосковье родился журнал «Звездная дорога», начавший свой путь в «большую жизнь» с тиража в три тысячи экземпляров, нагловатого редакционного заявления и кучи ошибок в номере. Последние два обстоятельства позволили газете «Книжное обозрение» сделать прогноз, что подобное чаще всего заканчивается не очень хорошим результатом. Прогноз оправдался: меньше чем за год тираж журнала упал вдвое, превратив издание, по сути, в фэнзин. По счастью, как и в начальные годы журнального энтузиазма, наметился и обратный процесс: попытка создать на основе фэнзинов профессиональные издания.

Самым интересным в этом ряду выглядит появившийся в Перми в 1997 году семипрозин «Лавка фантастики», издаваемый фантастом Вячеславом За-польских. Издание явно претендует на большее, публикуя интересные и познавательные материалы, но, к сожалению, пока не может преодолеть тысячный тираж и нерегулярность выхода.

С фэнзинного формата дебютировала в 1999 г. и астраханская газета «Гном». Сегодня это, пожалуй, самая интересная и профессиональная НФ-газета, в которой есть и анализ литературного процесса, и критика, и полезная информация.

Стремится вырасти из рамок фэнзина и межрегиональное критико-информационное издание «F-хобби», появившееся в 2001 году. Журнал получился информационно насыщенным (хотя в отношении критического раздела хотелось бы больше основательности). Концепция «F-хобби» явно претендовала на статус российского «Локуса», однако, в отличие от американского аналога, уже с шестого номера редакция включила в содержание прозу.

Еще одно любопытное издание появилось в 2001 году в подмосковной вотчине космонавтики — городе Королеве. Журнал «Фантоград» ориентирован на популяризацию космонавтики средствами фантастики.

И все же гораздо удачливее журналов оказались альманахи, заявившие о себе в последнее время. Хотя не сразу попытки возродить форму альманаха увенчались успехом. Небезынтересным, но краткосрочным проектом оказался «Фантастический боевик» (1998) издательства «Армада». В 1999 году в Москве появился славяно-киевский «Никитинский альманах» «Фантастика. XXI век», открывающийся призывом: «Альманах нужно купить!», что тут же вызвало ассоциации с незабвенным петуховским детищем «Приключения и фантастика». Впрочем, не в пример последнему, «Никитинский альманах» состоял не из текстов мэтра, но из произведений его верных оруженосцев-учеников… Альманах выдержал два или три выпуска.

В 2000 году состоялась «реанимация» легендарного альманаха «Фантастика» под крылом издательства «АСТ». Новый старт оказался успешным, и ныне издательство перешло на два выпуска в год. «Центрполиграф», предложивший альманах «Наша фантастика» в 2001 году, перевел его с нынешнего года на ежеквартальный выпуск.

Только вот многоцветья журналов по-прежнему нет… А нужно ли?.. Что ж, давайте сравним. В Америке — шесть общенациональных журналов фантастики. В Польше — три. Даже в маленькой Болгарии — три журнала фантастики.

Есть о чем задуматься… □

Курсор

Определено время

премьеры второго эпизода знаменитой саги Джорджа Лукаса «Звездные войны-2: атака клонов» —16 мая 2002 года. Премьера состоится одновременно во многих странах мира более чем в 3000 кинотеатрах. Радостный факт для российских любителей эпопеи: в нашей стране показ начнется в тот же день.

Кассовый успех

премьер «Гарри Поттера» и «Властелина колец» подвигнул кинопродюсеров обратить свои взоры на другие образцы британской классической сказочной литературы. Компания Walden Media планирует в ближайшее время запустить в производство экранизацию повести Клайва Стейплза Льюиса «Лев, колдунья и платяной шкаф». Это первая часть ставшего классикой фэнтезийного цикла о Нарнии. Юные герои повести через платяной шкаф попадают в волшебную страну, очень напоминающую христианский Рай. Сценарист и режиссер будущего фильма еще не определены.

А киностудия Warner Bros, уже занялась экранизацией еще одной английской сказки — «Чарли и шоколадная фабрика» Роалда Даля. В картине пойдет речь о бедном мальчике Чарли Бэккете, нашедшем на мостовой доллар, купившем на него сластей и в одной из оберток обнаружившем волшебный золотой билет. Режиссером будет Роб Минкофф, («Король-Лев», «Стюарт Литтл»). В 1971 году Мел Стюарт уже экранизировал «Шоколадную фабрику». Главную роль там играл Джин Уайлдер, а сам фильм номинировался на «Оскар» за волшебную песню «Candy Man».

«Дюна» обретает потомство.

В апреле этого года по заказу спутникого телеканала «SCI FI Channel» в Праге начнутся съемки шестичасового минисериала «Дети Дюны». Это будет прямое продолжение завоевавшего «Эмми» сериала «Дюна», стартовавшего на телеканале в декабре 2000 года и вошедшего в десятку самых популярных сериалов последнего пятилетия. «Дети Дюны» станут экранизацией сразу двух романов Фрэнка Герберта — «Мессия Дюны» и «Дети Дюны», — рассказывающих о дальнейшей истории семьи Атрейдесов.

Тот же «SCI FI Channel» начал в Новой Зеландии съемки еще одной экранизации классики НФ. Австралийский режиссер Алекс Пройас («Темный город») снимает телевизионный фильм «Мир реки» по одноименному роману Филипа Хосе Фармера. Пилотную серию планируется выпустить в середине года.

«Словарь НФ-терминов»

задумали создать редакторы Оксфордского английского словаря. Планируется собрать под одной обложкой максимальное количество терминов, встречающихся в НФ-произведениях (как минимум — в двух). Главная трудность — определить, в каком году и в каком произведении конкретный термин использован впервые. Редакторы нашли простой выход из положения — был брошен клич в фэндом и вывешено объявление на специальной страничке в интернете.

Преклонный возраст

не помеха активности, когда речь идет о Рэе Брэдбери. Возобновились съемки фильма «451° по Фаренгейту», в свое время прекращенные из-за несогласия автора с постановщиком Мэлом Гибсоном. На этот раз режиссером стал Фрэнк Дарабонт («Зеленая миля», «Побег из Шоушенка»). Тот же Дарабонт вызвался поставить минисериал по циклу «Марсианские хроники». Знаменитый финский режиссер Ренни Харлин был уволен Брэдбери еще до начала съемок фильма «И грянул гром» с формулировкой: «Неправильное понимание ключевого замысла автора». Но исполнитель главной роли Пирс Броснан (новый Джеймс Бонд) пока еще в фаворе у знаменитого писателя, а на место Харлина планируется Питер Хэймс («Конец света»). Активно участвует Брэдбери и в съемках сериала «Человек в картинках».

Параллельно у «многостаночника» Брэдбери выходят в свет две книги поэзии, сборник эссе, новый фантастический роман и сборник рассказов.

Блинкон-2,

то есть второй фестиваль ролевиков города Питера, прошел 15–16 декабря. По залам ДК «Красный выборжец» бродили зачарованные странники в епископских мантиях, эльфийских одеяниях и монашеских сутанах с антиведьминскими молотами. Питерский сокращенный вариант «Зи-ланткона» был украшен балом, концертом, несколькими любопытными докладами. На конвенте побывали писатели Святослав Логинов, Андрей Лазарчук, Полина Кольнова, Александр Мазин.

Агенетво F-преcc

PERSONALIA

БИГГЛ, Ллойд

(BIGGL, Lloyd)

Плавным делом жизни Ллойда Биггла сначала стала музыка, а уже «Только потом — научная фантастика, в которой музыка занимает также немалое место. Музыке посвящен и первый опубликованный научно-фантастический рассказ Биггла «Обманутый» (1956).

Биггл родился в Ватерлоо (штат Айова) в 1923 году. После окончания университета защитил диссертацию по музыковедению и преподавал эту же дисциплину в колледже. Научно-фантастические рассказы профессора-музыковеда начали появляться в американских специализированных журналах во второй половине 1950-х годов, а в 1965 году Биггл стал первым секретарем-казначеем Ассоциации американских писателей-фантастов. Его рассказы включены в сборники: «Правило двери и другие модные ограничения» (1967), «Железная муза» (1972), «Галактика незнакомцев» (1976); а из романов выделяется «Памятник» (1974). Любопытной получилась и серия о космическом детективе Яне Дарзеке — романы «Все цвета тьмы» (1963), «Наблюдающие тьму» (1966), «Эта темнеющая Вселенная» (1975) и другие.

ГАМИЛЬТОН, Питер

(HAMILTON, Peter F.)

Английский писатель Питер Ф. Гамильтон (не путать с еще одним Питером Гамильтоном) родился в 1960 году. Первый рассказ — «Камнепад» (1992). С тех пор автор выпустил романы «Наблюдая за ростом деревьев» и «Будущие» (оба — 2000) и две трилогии. Наиболее известна трилогия о детективе-экстрасенсе Греге Манделе («Восхождение звезды мысли», «Квантовое убийство» и «Нано-цветок», 1992–1995). Лучшие из рассказов Гамильтона составили сборник «Второй шанс в Эдеме» (1998), а новелла «Подозревается геном» (2000) принесла автору Британскую премию научной фантастики.

Писатель также не устает повторять: хотя в издательской аннотации сказано, что он живет «в водохранилище Рутланд Уотер», на самом деле его дом находится не в воде, а на берегу.

ДЖОЙС, Грэм

(JOYCE, Graham)

Грэм Джойс родился в 1954 году в Англии и после окончания колледжа ра-ботал в торговой компании. Однако затем перебрался на греческий остров Лесбос, «на песчаный пляж, где единственную компанию составляют скорпионы», чтобы полностью посвятить себя литературе. Там он создал свои первые романы и рассказы в жанре фэнтези, дебютировав романом «На сонной стороне» (1991). Среди других романов Джойса выделяются: «Темная сестра» (1992), «Реквием» (1995), «Сказка о зубах» (1996) и «Индиго» (1999), принесшие автору четыре Британские премии фэнтези. Кроме того, он дважды лауреат Премии им. Огюста Дерлета (одна из высших премий в жанрах фэнтези и «литературы ужасов»), а роман «Реквием» был одним из финалистов в споре за Всемирную премию фэнтези.

ДИ ФИЛИППО, Пол

(DI FILIPPO, Paul)

Американский писатель Пол Ди Филиппо, которого часто называют «третьим автором киберпанка» (после Гибсона и Стерлинга), а также причисляют к движению паропанка (steampunk), родился в 1954 году в городе Вунсокет (штат Род-Айленд). Он обучался в колледже штата, закончил его с дипломом программиста и в 1979–1982 годах работал по специальности. В научной фантастике Ди Филиппо дебютировал рассказом «Несбывшиеся ожидания» (1977), опубликованным в фэнзине, а первой профессиональной работой стал рассказ «Спасая Энди» (1985). С тех пор Ди Филиппо выпустил три романа — «Шифры» (1991), «Потерянные страницы» (1998) и «Печень Джо» (2000), а также сотню с лишним рассказов и повестей, составивших несколько сборников — «Паропанковая трилогия» (1995) и другие. Ряд произведений Ди Филиппо номинировался на разнообразные премии, а один — «Двойной Феликс» (1998) — завоевал Британскую премию научной фантастики. В последние годы писатель активно рецензирует новинки НФ в журнале «Locus» (опубликовал более 350 рецензий), а также выступает как критик и теоретик жанра.

КАУДРИ, Альберт

(COWDREY, Albert Е.)

Американский писатель Альберт Каудри родился в 1963 году. После окончания университета работал чиновником одного из федеральных министерств, но оставил службу, чтобы сосредоточиться на литературной работе. В фантастике Каудри дебютировал рассказом «Знакомый» (1997), опубликованным в журнале «The Magazine of Fantasy and Science Fiction», с которым писатель не прекращает содружество: большинство его рассказов вышли в этом издании. Творческий «конек» Каудри — это произведения на стыке фантастики и «литературы ужасов», однако ряд рассказов выполнен в жанре «твердой» НФ. В настоящее время Каудри, проживающий в Новом Орлеане, готовит роман на базе своих двух повестей о «Круксе».

МАККИТРИК, Кристофер

(МсКITTERIСК, Christopher)

Кристофер Маккитрик (род. в 1964 году) делает первые шаги в научной фантастике. Он дебютировал новеллой «Вымостив дорогу в Армагеддон» (1995) и с тех пор опубликовал шесть рассказов, один из которых, «Круги света и тени» (1999), был включен в антологию «Лучшее за год» по итогам читательского конкурса журнала «Locus».

СТРОСС, Чарлз

(STROSS, Charles)

Английский писатель Чарлз Стросс (род. в 1960 году) после окончания колледжа работал журналистом (в настоящее время ведет постоянную рубрику в журнале «Computer Shopper»). В научной фантастике Стросс впервые выступил с рассказом «Парни» (1987). С тех пор он опубликовал 15 рассказов и повестей (некоторые в соавторстве с Саймоном Ингсом) в журналах «Interzone», «Spectrum SF», «New Worlds» и других. В настоящее время Стросс проживает в Эдинбурге и готовит к печати свой первый сборник рассказов под условным названием «Тост и другие сожженные».

ХОЛДЕМАН, Джо

(HALDEMAN, Joe)

Один из ведущих современных писателей-фантастов Джозеф Уильям Холдеман родился в 1943 году в городе Оклахома-Сити (штат Оклахома). Закончив Университет штата Мэриленд в Колледж-Парке с дипломами физика и астронома, Холдеман поступил в аспирантуру, однако его научную карьеру прервала повестка в армию. Холдеман воевал во Вьетнаме, где был тяжело ранен; его военные впечатления и откровенно пацифистские настроения отражены в нефантастическом романе «Год войны» (1972). После демобилизации Джо Холдеман защитил диссертацию по специальности «свободные искусства» (примерно соответствует нашему «творческому диплому» в таких вузах, как Литературный институт, Высшие сценарные курсы и т. п.), работал в издательстве научно-популярной литературы, преподавал в университетах и колледжах. В последние годы ведет творческие курсы в Массачусетском технологическом институте в Кембридже.

Дебютом Холдемана в научной фантастике стал рассказ «Вне фазы» (1969). С тех пор писатель опубликовал 18 романов, из которых наиболее известны две трилогии — «Вечная война» («Вечная война», «Вечный мир» и «Навечно свободны», 1975–1999) и «Миры» («Миры», «Миры разделенные» и «Достаточно миров и времени», 1981–1992), романы «Мозг сознания» (1976), «Розыгрыш Хемингуэя» (1990) и другие; а также около 70 рассказов и повестей, лучшие из которых вошли в 18 авторских сборников. Холдеман — один из самых «премированных» авторов американской фантастики последних десятилетий, в его впечатляющей коллекции трофеев пять премий «Хьюго», четыре «Небьюлы», Мемориальная премия им. Джона Кэмпбелла, австралийская «Дитмар», Всемирная премия фэнтези и другие. Кроме научно-фантастической прозы Холдеман пишет также НФ-поэзию (трижды лауреат Премии Райслинга) и детективы.

Подготовил Михаил АНДРЕЕВ

Примечания

1

МГ — фирма «Моррис гэрэджиз», выпускающая в основном спортивные автомобили среднего класса. (Здесь и далее прим. перев.)

(обратно)

2

Смарт-карта — кредитная карточка с микропроцессором

(обратно)

3

Пелли, Синар — американский архитектор. Его башня в Восточном Лондоне имеет высоту ок. 200 м.

(обратно)

4

Соверен — золотая монета в 1 фунт стерлингов. Чеканилась до 1917 года.

(обратно)

5

Икс-либрис — серия эротических романов.

(обратно)

6

Одна из самых популярных сетей супермаркетов в США.

(обратно)

7

Пакет дли шифровки с открытым ключом. (Здесь и далее прим. перев.)

(обратно)

8

Аптеки, принадлежащие компании «Бутс», продают кроме лекарств предметы домашнего обихода, канцпринадлежпости, книги и грампластинки.

(обратно)

9

Модуль памяти.

(обратно)

10

Эшелон — система слежения на гражданами в интернете.

(обратно)

11

Решаемая проблема (нем.).

(обратно)

12

Приносим за эту фразу извинение читателям, поскольку сам автор не пожелал этого сделать. (Прим. ред.)

(обратно)

13

По мысли автора, язык будущего вберет в себя лексемы из многих национальных языков — в том числе и русского, однако на основе английской фонетической традиции. (Здесь и далее прим. перев.)

(обратно)

14

См. «Если» №№ 7, 8 за 1996 г.

(обратно)

Оглавление

«ЕСЛИ», 2002 № 02

  Ллойд Биггл КТО В ЗАМКЕ КОРОЛЬ?

  Питер Гамильтон, Грэм Джойс БЕЛОЕ ВЕЩЕСТВО

  ВИДЕОДРОМ

    КОСМИЧЕСКАЯ ОДИССЕЯ ПАВЛА КЛУШАНЦЕВА

    ХРАНИТЕЛИ ОТПРАВЛЯЮТСЯ В ДОРОГУ

    РЕЦЕНЗИИ

      ПАРОЛЬ «РЫБА-МЕЧ» (SWORDFISH)

      ШЕСТОЙ ЭЛЕМЕНТ (2001: A SPACE TRAVESTY)

      ОЧЕНЬ СТРАШНОЕ КИНО 2 (SCARY MOVIE 2)

    НЕГР ИЗ КАЛИФОРНИИ ПРИ ДВОРЕ КОРОЛЯ ЛЕО

  Пол Ди Филиппо ПОЖИЗНЕННОЕ ЗАКЛЮЧЕНИЕ

  Чарлз Стросс АНТИТЕЛА

  Дэвид Лэнгфорд COMP. BASILISK FAQ

  Факты

  Джо Холдеман СЛЕПАЯ ЛЮБОВЬ

  Кристофер Маккитрик ПОТЕРЯВШИЕСЯ СОБАКИ

  Альберт Каудри «КРУКС»

  Владимир Березин КТО ИДЕТ ЗА «КЛИНСКИМ»?

  ГУД БАЙ, АМЕРИКА!

  Рецензии

  ТРИ ДАРА ЛЕСТЕРА ДЕНЬ РЕЯ

  КОНКУРС «АЛЬТЕРНАТИВНАЯ РЕАЛЬНОСТЬ»

    Максим Форост РАДУГА ПЕРВОГО ЗАВЕТА

  Эдуард Геворкян МЕДАЛЬ ЗА ВЗЯТИЕ КАНОССЫ

  Евгений Харитонов ЖУРНАЛЬНАЯ ЛИХОРАДКА

  Курсор

  PERSONALIA