Семеро с планеты Коламба (fb2)

- Семеро с планеты Коламба 3716K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Вадим Алексеевич Чирков

Вадим Алексеевич Чирков
Семеро с планеты Коламба

НИНКА И КУБИК

Утра были прекрасны. Сначала пел петух. Потом блеяла коза. А после козы раздавался человеческий голос:

— Пантелеева! — Это кричал художник Кубик. — Нинон! Ты готова?

— Дай собраться. Поспешай! — ворчливо отвечала Нинка. — Вот Торопа, так Торопа! И куда лететь сломя голову в такую рань?

— Рассвет же уйдет! — кричал Кубик. — Все краски коровы языком слижут! Давай быстрей!

— Мне бы твои заботы, — доносилось из-за забора, где Нинка чем-то копотливо занималась. — За краски он беспокоится. Этот рассвет уйдет, другой придет. Никуда твои краски не денутся.

Кубик не то смирялся, не то входил во вкус разговора. Он, догадывался Славик, усаживался на ступеньки крыльца.

— Но ведь каждый день неповторим! — бросал Нинке художник.

— Такое выдумаешь! — откликалась та. — Дней-то впереди хоть отбавляй. А одинаковые! Как платья в магазине. Еще надоедят. Мне вот уже надоели.

— Художникам их всегда не хватает!

— А ты в колхоз иди работать.

Нинка в разговоре в точности повторяла свою бабушку, словоохотливую Евдокимовну.

Кубик на крылечке ерзал, старенькое крыльцо под ним скрипело.

Тут, наверно, Нинка какое-то свое дело — обувание или одевание — заканчивала, потому что над обоими дворами раздавалось знакомое Евдокимовнино:

— Иисусе Христе! Чего расселся-то? Люди уже все дела посделали, а он сиднем сидит! — Так бабушка жучила, когда было надо, семилетнюю внучку, а сейчас Нинка повернула это оружие против Кубика. — Ой, господи! — наверняка всплескивала она руками. — Ну никакие слова его не берут! Неуж художники все такие?! Отвязывай козу, да пошли. Ящик-то, ящик свой не забудь!

Славик окончательно просыпался и садился в постели. Выглядывал в окно. Над забором, разделявшим два двора, плыла улыбающаяся лохматая голова художника Кубика. Перед ним открывалась калитка — это маленькая Нинка выводила его со двора. Она всегда шла впереди.

Нинка была первой знакомой Славика Борискина в Егоровке. Когда они с бабушкой подходили к дому с чемоданом и двумя сумками с колбасой, сыром, консервами и прочим, Нинка выбежала навстречу, будто ждала их появления. Взяла у бабушки сумку (другую за лямку помогал нести Славик) и потащила, держа на животе.

— Надо было мне взять горбок да и побежать на остановку-то, — проговорила она пыхтя. — Эку тяжелень сколь-знает-сколько перли.

— Что такое горбок? — спросил Славик у бабушки шепотом.

— Горбок? — Полина Андреевна раскраснелась и чемодан тащила еле-еле. — Дак ведь это коромысло. У нас его горбком называют. Слава те, господи, дошли-доехали!

Славик стал оглядываться. Он в деревне у бабушки гостил, но давно, с тех пор многое изменилось.

— Узнаешь? — спросила бабушка, заметив его взгляд. — С крылечка-то, помнишь, отступился да свалился? Реву было!.. И коровы боялся — у меня тогда корова жила. Она головой от мух махнет, а ты — в плач. Сам-то с коровью голову всего был.

— А где сейчас корова? — спросил Славик.

— Где? Нигде! Сил-то с ней возиться у меня уже нет. А уж какая хорошая была! Меня как сестру любила…

Нинку интересовали сумки.

— А это что, бабушка? — Она ткнула в кулек сверху.

— Это? Конфеты. Возьми, угостись, отведай городских сладостей.

Нинка искоса глянула на Славика и достала конфету. Развернула, нарядную обертку спрятала в кармашек платья, откусила.

— С орешками, — сказала она, — вку-усная!

За домом был длинный серый сарай, дверь висела на одной нижней петле, за сараем — огород, над которым сияло штук пять подсолнухов, за огородом — далеко — купа деревьев. Там, вспомнил Славик, бежала узенькая, с чистой водой и песчаными берегами речка.

Настроение до мысли о речке у Славика было, скажем честно, неважное. Дорога оказалась трудной: толкотня в электричке, душный и тряский автобус. Да и двор поразил его своей дряхлостью: крыльцо разъезжалось, сарай готов был развалиться. Но стоило ему вспомнить речку с прозрачной до дна водой, в которой шныряли туда-сюда рыбки, и песчаные ласковые берега, как сразу стало легче.

— А у нас художник живет, — неизвестно кому сказала девочка. Лизнула остаток конфеты, сунула в рот. — Фамилия смешная — Кубик. Бородатый, как поп! Мы с ним на итюды ходим. Я впереди иду, он за мной, а за ним коза Манька.

— Из города художник, — добавила бабушка, заметив, что внук погрустнел, оглядывая двор, — тоже консервы ест. А дом-то мой, — с казала она чуть с обидой, — хоть и старый, зато теплый, как валенок. Он и разговаривать за сто лет научился: скрип да скрип, не унывай, мол, хозяйка, мы еще поживем.

— А почему коза за ним, а не за тобой? — впервые обратился Славик к девчонке.

— Дак ведь коза-то не моя, его! — Нинка наконец проглотила конфету. — Он ее на веревке тащит!

— Чья коза? — не поверил Славик.

— Художника, кого же еще!

Бабушка взялась за сумку, поклажу внесли в дом. Полина Андреевна начала готовить обед, а Славику и Нинке было предложено выйти во двор.

— А пацаны тут есть? — спросил Славик, все еще прямо на Нинку не глядя.

— Есть, да все такие противные. Фулюганят, у тети Лиды цыпленка украли и на костре испекли. Дерутся, ты с ними не дружись, они тебя дразнить будут.

— За что?

— Ну… — замялась Нинка. — У тебя других штанов нет?

— Других? — Славик оглядел себя: он был в новеньких джинсах с подтяжками и в джинсовой же кепке с вышитой надписью «Rifle». — А в чем дело?

— Ну… — снова протянула Нинка. — Ты очень уж… расфуфыренный. Они тебя знаешь как прозовут?

— Как?

— Лимонадный Джо! Одного такого уже прозвали.

Здесь нужно объяснить, почему Славик оказался в деревне в новеньких джинсах. В этот же день, когда он сошел с автобуса в Егоровке, его родители сели на самолет, взявший курс на Японию. Они отправлялись туда на две недели, в турпоездку. Ах так, говорил разобиженный Славик своим родителям, вы, значит, в Японию, а я в деревню? Тогда подавайте мне джинсы! Да, да! Вам — Япония, мне — обновка…

— Есть у меня другие брюки, — растерянно сказал Славик. — А они сами во что одеваются?

— Кто во что, лишь бы подранее. Мы в догонялки на деревьях играем — попробуй-ка в новом! Или боремся. А воду — огород поливать — поноси-ка! Нет, в новом нельзя, — заключила Нинка. — С разу тебе скажут: «Ты что, думаешь, твой город лучше?»

— Ничего я не думаю! — возмутился Славик. — У меня каникулы, я к бабушке приехал!

— Играть-то тебе все равно с кем-то надо будет, — рассудительно, по-взрослому даже, произнесла Нинка, — вот ты и переоденься.

— А если я не хочу? А если я так привык?

Настроение у Славика опять испортилось. Да так, что захотелось и заплакать, и уехать домой. Но дома никого не было, папа с мамой летели сейчас где-то над Уралом.

До него только сейчас дошло, какую свинью подложили ему родители, отправив в деревню. Что он будет здесь делать? Слушать бабкины разговоры да скрип избы? Они будут расхаживать по Японии, осматривать храмы, таращиться на знаменитую гору Фудзи, фотографировать направо и налево, а здесь на улицу выйти и то нельзя — назовут Лимонадным Джо! Ну и пусть. Ни разу он не наденет старые брюки, а специально будет ходить в новых. И ни с кем не заговорит. Нужны они ему! В догонялки на деревьях играют. Как обезьяны! Борются на траве! И игры у них наверняка прошлого века. Примитив! Да он и слова никому из них не ответит. Подумаешь, две недели! Он может хоть год молчать. И домой вернется, ничего не будет рассказывать, и слушать ничего об их дурацкой Японии не станет.

Бабушка вышла на крыльцо.

— Идите в дом, пообедаем. Я на скорую руку кой-чего приготовила. Нина городских кушаний отведает. Идемте!

— Я не хочу, — отвернулся Славик.

— Может, тебе огурчиков свеженьких принести? Прямо с грядки? Помидор?

— Я не хочу есть! — отчеканил Славик.

— Да что случилось-то? — удивилась бабушка. — Голова, что ли, разболелась?

Нинка почему-то отступила от Славика на шаг.

— А? — бабушка спустилась на одну ступеньку. — Растрясло тебя в автобусе?

Нинка сделала шаг назад и с безопасного расстояния объявила диагноз:

— Угорела барыня в нетопленой горнице: не дадут — просит, а дадут — бросит. — И разъяснила пословицу: — Ему, видать, вожжа под хвост попала.

Славик и в самом деле по-лошадиному дернул ногой и взрыл под собой землю. Когда про тебя кто-то точно говорит, это в первую минуту ох как не по нутру. Он даже не нашелся, что ответить, но решил на Нинку уничтожающе посмотреть. Повернулся к ней и увидел… что какой-то бородатый дядька в старых джинсах и выцветшей красной рубахе отворяет их калитку.

— Ба-а, — покатился дядькин бас по двору, — наконец-то еще один! Здорово, здорово, мужик! — Он шел, издалека протягивая руку Славику, шел не спеша, всем своим видом показывая, что встрече рад необыкновенно, и встреча эта должна быть торжественна…

Рука Славика оказалась в теплой и сухой руке краснорубашечника, тот даже коснулся его щеки колючей, как ежовая шкура, бородой.

— Полина Андреевна, мой нижайший! — дядька церемонно поклонился. — Нинон — и тебе поклон! Ты чего со мной сегодня не пошла?

— Только у меня и дела, что с художниками по лугам шастать! — отрезала Нинка. — Будто у меня других забот нет!

— Ах да, запамятовал! Ты сегодня должна была голову помыть, спеть песенку по поводу чистых волос, глядясь в зеркало, куклу переодеть… Рад тебе, мужчина, — Кубик положил руку на Славикино плечо. — Видишь, в каком я окружении? Теперь нас двое, теперь мы себя в обиду не дадим.

— Ой уж, ой уж! — сказала Нинка. — Будто кто тебя здесь обижал!

— Еще сколько раз. Здесь со мной, — пожаловался он Славику, — не здороваются, чуть что, фыркают, об этюдах говорят плохо, насчет моей козы посмеиваются, бороду не признают и пальцем в нее тычут. Ты ведь этого не будешь делать?

— Не буду, — неожиданно для себя сказал Славик (до этого он дал клятву замолчать на все две недели).

— И краски просить не будешь?

— Зачем они мне?

— А по вечерам будешь ко мне приходить?

— Буду, — сказал Славик, чувствуя, что деревня начинает ему нравиться, а Япония — это еще не самое заманчивое место на земле. — Вас как зовут?

— Дядя Витя его зовут, — вмешалась Нинка и добавила мстительно: — А я тебе, раз ты такой, позировать больше не буду.

— Какой это я? — озадачился художник.

— Какой, какой! — передразнила Нинка. — Вредный, вот какой!

— Вот те на! Значит, быть даже в малой степени справедливым, по-твоему, быть вредным?

— Вредный, вредный! — повторила Нинка. — На меня ябедничаешь. А еще взрослый! — Она повернулась к Кубику спиной.

— Теперь ты понял, друг мой, что такое женщина? — вздохнув, обратился художник к Славику.

— Ты его не учи, — немедленно забеспокоилась Нинка, — он сам во всем разберется. Ишь, какой шустрый!

— Есть только один способ прийти к согласию, — сказал краснорубашечник, — это пообедать за общим столом!

— Дак а я о чем говорю, — подхватила бабушка. До сих пор она не сказала ни слова, только переводила глаза с одного на другого, хотя губы ее шевелились: она, видно, вставляла в разговор какие-то неслышные словечки. — Я ведь тоже говорю, что обедать пора!

— Пора! — рявкнул бородатый художник. — Самое время! Где раскинем скатерть?

— Я у себя уже раскинула, — сказала бабушка, — так что милости просим.

— Что-нибудь с собой принести? — спросил Кубик.

— Все у нас нынче есть. Мы ведь из города. — И бабушка стала распоряжаться: — Руки мыть, Славик. И переоденься, пыльное-то сними.

На стол было подано: сыр, колбаса, пупырчатые зеленые огурчики, зеленый лук, окрошка, посыпанная укропом, яичница на огромной сковороде, черный городской хлеб с тмином…

Потом пили чай с тортом и конфетами. Говорили обо всем на свете, разговор перескакивал с одного на другое, как кузнечик с цветка на цветок, поэтому пересказывать его мы не будем. Гораздо легче перечислить, о чем за этот час не было сказано ни слова. Ну так вот, не говорили за столом ни об американском президенте, ни о выставке живописи в Москве в Манеже, ни о Японии или каких-то других странах или местах, где могло быть лучше, чем здесь.

Здесь, за длинным деревянным столом, на котором остались зарубки и царапины, должно быть столетней давности (обед обошелся без скатерти, да и не было в ней надобности), здесь, рядом с громадиной печью, могущей накормить две дюжины человек, здесь, где бревенчатые стены впитали в себя запахи обедов за целый век и помнили, наверно, все разговоры, здесь было сегодня лучше всего. И не знаю, чем это можно объяснить. Может быть, сам деревянный стол с зарубками стал этому причиной. Может быть, яичница на большой сковороде. Может быть, бабушкина радость оттого, что дом снова полон людьми. Может, всякие веселые словечки художника, которыми он посыпал каждое кушанье. Может быть, куриные переговоры за окном… Может быть… но и всего этого, по-моему, вполне достаточно для хорошего настроения!

ДЕРЕВЕНСКИЕ МАЛЬЧИШКИ

К концу обеда, — а он затянулся, — бабушка раззевалась.

— Умаяла старую дорога, — извинялась она, — вы на меня внимания не обращайте.

Художник предложил убрать со стола вместе — так и сделали, и вся работа — посуду помыли и расставили по местам, продукты спрятали в холодильник, стол вытерли, пол подмели — заняла каких-то пятнадцать минут. Полина Андреевна совалась помочь, но ее отстранили, и она ушла, зевая и продолжая извиняться, в комнату (ее от усталости даже пошатывало).

Трое вышли во двор.

— Пойдемте ко мне, — предложил Кубик. — Или, может, вы решили прогуляться?

— Я сперва пройдусь, — ответил Славик. — Я здесь четыре года не был.

— Надо, надо вспомнить молодость, — согласился художник. — А после прошу ко мне.

— Хорошо, — пообещали Славик и Нинка.

Славик успел переодеться, он был в старых джинсах и без кепки.

Они с Нинкой пошли по улице. Шестичасовое, все еще жаркое солнце било в глаза.

Только вышли со двора, мимо проехал маленький мальчишка на большом велосипеде. Ехал он стоя, просунув правую ногу сквозь раму. Мальчишка все время оглядывался.

— Ну, и во что вы тут играете? — спросил Славик, провожая взглядом велосипедиста, напомнившего ему циркового наездника, который проделывает чудеса на скачущей лошади.

— Ого! — ответила Нинка. — Всю жизнь играть будешь и всех игр не переиграешь!

— Ого! — повторил Славик. — Ого, как ты врешь!

Нинка остановилась.

— Я вру? Не веришь, да? Тогда считай!

Славик тоже остановился.

— Считаю.

— «Баба, баба, дай огня!» — раз?

— Раз.

— «Гуца, Гуца, попугай!» — два? «Охотники и гуси»— три? «Выбивала»— четыре? «Однорукий капитан»— пять? А салочки, а жмурки? А волейбол? (Нинка говорила «валяндбол».) А палочки-выручалочки? А чехарда? А «Черти бегали по школе»? А «Коло-коло-стоп-точка»? Штук двадцать уже есть?

— Двенадцать, — сказал Славик.

— Я тебе, если хочешь, целых сто насчитаю.

— Нужны они мне! Это все девчоночьи игры.

— А что, если девчоночьи, так сразу уже и плохие? Мальчишки с нами тоже играют.

— Да? Играют? Вот в это? — И Славик, дразня, проговорил:

Он при этом подпрыгивал в такт считалке, а при слове «мадам» прыгнул повыше, раскорячил ноги, скорчил рожу, будто выпил горькое лекарство, и спросил:

— Скажешь еще, что и мы в такие игры играем?

— А откуда ты знаешь считалку? Не играл бы, не знал бы! Ага! Ага! — Нинка, как и час назад, отскочила на шаг.

Славик выпрямился.

— Знаю, потому что память хорошая. Иду мимо девчонок, слышу ихние считалки и запоминаю. Я Пушкина чуть не всего знаю. Хочешь, прочитаю?

— Потом, — сказала Нинка, — не до Пушкина сейчас. Вон ребята идут.

Навстречу им неторопливо шли трое мальчишек. Тот кроха, с велосипедом, успел вернуться и поспешал рядом, ведя машину, как коня, за шею, и что-то горячо доказывал, бесцеремонно показывая пальцем на Славика.

— Они драться любят, — предупредила Нинка.

— Не беспокойся, — ответил Славик, — я и сам… — Шаг он не замедлил, но с удовольствием шел бы потише, потому что ноги вдруг перестали его слушаться.

И вот две группы сблизились и остановились друг против друга. Помолчали. Старший из тройки, он был выше ростом, начал так:

— Ты чего Нинку дразнишь? Думаешь, если городской, так тебе все можно?

Слова ответа выговорились сами:

— Ничего я не думаю. При чем тут го…

— Думает, думает! — закричал велосипедист. — Подержи, — он подвинул велосипед соседу. — Он вот так ее дразнил! — Встал раскорякой, скорчил рожу и попрыгал — короче, повторил Славика. — Вот так он Нинку дразнил!

Трое, глянув на позу велосипедиста, — а тот еще и приврал — высунул язык, — перевели суровые взгляды на Славика.

Нинка вышла вперед.

— Никого он не дразнил, — сказала она. — Ты, Юрчик, всегда все путаешь. Он мне показывал, как в одну игру играют.

— Я путаю?! — возопил велосипедист Юрчик, закрыв глаза, как певец, когда он берет высокую ноту. — Я путаю?! Я специально на него смотрел! Он тебя дразнил, а ты злилась — я на тебя тоже специально смотрел! Он знаете в какой фуре^[1] приехал? — Юрчик повернулся к товарищам. — Во в какой! — И показал величину примерно полуметрового козырька. — Он думает, что если городской, так ему все можно! — горько заключил Юрчик и с надеждой посмотрел на троих, обдумывающих эту сложную ситуацию.

— Только попробуй, Генчик!.. — предупредила высокого Нинка. — Я маме твоей все расскажу. А ты, Юрчик, только подзуживать и умеешь!

Женская защита Славика устыдила, и он решил высказаться, несмотря ни на что.

— Уже и по улице нельзя пройти. — Но собственный голос показался ему незнакомым, и он сделал его погромче. — Подумаешь, хозяева!

— Хозяева, — немедленно подхватил Генчик. — Хозяева, а ты думал кто?

— Если хозяева, — рисковал и дальше Славик, — почему у вас мусора везде столько? — И он показал на грязный ком оберточной бумаги в канаве, разбитую бутылку и пустую сигаретную пачку.

Генчик посмотрел на мусор и не остался в долгу:

— Потому что его такие, как ты, бросают!

— Он еще нас учит! — снова заверещал Юрчик, от возбуждения раскачивая велосипед. — Вы слышите — он нас учит!

Высокий на этот раз подстрекателя Юрчика послушался и сделал шаг вперед.

Славик отступил, но предупредил:

— Я знаю каратэ, так что поосторожнее.

Генчик не испугался и сделал еще шаг.

Славик снова отступил, согнулся и выставил руки так, как он видел у каратистов по телевидению.

— Каратист, — добавил он, — один с семерыми может справиться.

— Дай, дай ему раза! — завопил Юрчик. — Он нас учить сюда приехал!

Нинка бросилась на Генчика, вслепую молотя его кулачками.

— Хулиган! — кричала она. — Бандит! Он же в гости к нам приехал! А ты на него драться!

Генчик начал отступать.

— Чего ты, — ворчал он, пытаясь схватить мелькающие перед его носом Нинкины руки. — Вот кошка! — Поймал наконец, но Нинка стала лупить его ногами, не переставая ругаться:

— Уходи — отсюда — архаровец — тоже — мне — хозяин — выискался!

— Пошли, ребята! — Генчик отпустил Нинкины руки и отскочил от нее. — С ней только свяжись. Слышь! — крикнул он Славику. — Ты, значит, каратист, и с семерыми справишься?

— Справлюсь! — огрызнулся Славик.

— Ну, мы с тобой встретимся. Посмотрим на твое городское каратэ. К тебе в гости как раз всемером и придем.

— Приходите, — согласился Славик, — я гостеприимный.

— Договорились!

И обе, теперь уже враждующие, группы повернули в разные стороны. Сделав несколько шагов, Славик обернулся и увидел, что зловредный Юрчик показывает ему кулак. Славик показал ему свой.

— Лимонадный Джо! — крикнул Юрчик. — Слышь? Лимонадный Джо!

Вот каким получилось первое знакомство Славика и деревенских мальчишек. Ну а что будет дальше, посмотрим…

ХУДОЖНИК КУБИК

В этот же вечер Славик попал к художнику и с той поры стал бывать у него часто.

Кубик купил у Нинкиной бабушки Евдокимовны полдома и приезжал в деревню каждое лето. Комната его была заставлена холстами и пахла красками. В старых глиняных кувшинах, которые художник собирал по всей деревне, стояли букеты из мордовника, чертополоха и ворсянки. В одном углу были собраны старые иконы — их повыпрашивала для художника у знакомых Нинкина бабушка.

Еду Кубик готовил на маленькой туристской газовой плите, привезенной из города вместе с баллончиком сжатого газа. Но иногда он варил картошку или подогревал консервы на тагане во дворе, сидя перед ним сгорбившись и покуривая, нарушая неподвижность только для того, чтобы подкинуть в огонь очередную щепку.

Над картинами Кубика Славик задумывался. На них понятный четверокласснику мир — дома, луг, стожок сена, купа деревьев у речки — превращался в цветовые пятна. В странный набор цветовых пятен, только отдаленно напоминающих природу. К тому же цвета на картинах Кубика было гораздо больше, чем в натуре, и Славику казалось, что Егоровка чем-то не устраивает художника и он от себя добавляет ей красок. Один раз, разглядывая холст, Славик подумал, что это не картина еще, а только заготовка, и спросил:

— Вы, дядя Витя, картины дома дорисовываете?

— Во-первых, не дорисовываю, а дописываю, — механически поправил его Кубик, — а во-вторых, этот холст уже готов.

— Готов?! — удивился Славик. — Этот?!

На полотне была сумятица зеленых, сиреневых и синих пятен, от него веяло каким-то необъяснимым холодком.

— Разве нет? — повторил художник. — Ты вглядись. Здесь я встретился с лугом и рекой ранним-ранним утром.

Славик вгляделся и поежился. На картину это не было похоже, но чем больше он смотрел, тем знобче ему становилось. Словно он сам шел ранним утром — такое было, может, раз или два — по высокой росистой траве к реке.

Славик оглянулся. Художник стоял скрестив руки на груди и смотрел на свой холст. Наверно, он видел его совсем не так, как гость.

Оба тогда долго смотрели на картину, но знобкость, которую Славик почувствовал вначале, больше не появлялась, а мазки так и не стали лугом, рекой, сизым туманом.

Во дворе у Кубика жила коза Манька. С ней он ходил на этюды, бродил по лугу, у речки и в лесу. Коза была упрямая, упрямство налетало на нее неожиданно. То она не хотела идти на этюды, то упиралась по дороге домой. В один из таких моментов и увидел Славик неразлучную пару.

Посмотреть этот театр позвала Славика Нинка. Она возникла над забором и оторвала соседа от ужина:

— Иди смотреть, как Кубик козу тащит!

Славик выскочил на улицу. Художник с козой занимались перетягиванием каната. Рогатая упиралась в землю всеми четырьмя ногами, Кубик — двумя.

— Умоляю вас, ваша Рогатость, не противьтесь! — причитал Кубик. — Ну что вам стоит сделать несколько шагов? О черт! Да ты ослица, а не коза! Ваша Бодливость, ну будьте чуть поумней…

Странную пару сопровождала тройка мальчишек. Они сперва хохотали, хватаясь за деревья на обочине, чтобы не упасть. Потом Серега не выдержал и посоветовал художнику взять палку.

— Что ты, что ты, Сережа! — ответил Кубик. — Меня с Манькой связывает нежная дружба. Это у нас простая размолвка. Лучше помогли бы.

— Ваша Серость, — обернулся художник к козе, — ведь есть же предел терпению! Р-р-р! — оскалил он зубы. — Я тебя съем!

Трое мальчишек уперлись в козий зад, как в машину, и стали толкать рогатую по направлению к дому Кубика. Сам он пошел впереди, впрягшись в свою козу, как репинский бурлак. Славик к этому времени держал у ее носа кусок хлеба.

Так, впятером, они и завели неуступчивую животину во двор и там привязали к сараю. Коза преспокойно откушала хлеба…

Коза Кубика была, конечно, загадкой — вернее, то, что он с ней связался, и деревенские женщины предположили, что художник чем-то болен и отпаивается козьим молоком. Но бывшая хозяйка козы, Мария Валенюк, это предположение отмела.

— Коза-то моя никудышная, — сказала она, — молока от нее и рюмки не надоишь. Иначе б я стала ее продавать? Он, верно, ее на тот случай держит, когда у него консервы кончатся или друзья приедут.

Славик спросил у Кубика, зачем ему коза.

— О-о! — ответил художник. — Так просто этого не объяснишь. Дай мне собраться с мыслями…

ПРИШЕЛЬЦЫ

Вечер получался пустой. Художник с утра уехал в город за продуктами и красками. Нинка помогала маме на ферме. Обе бабушки сошлись на кухне у Евдокимовны, где та закатывала компот в трехлитровые бутыли: занятие это требовало совета и помощи. Славик остался один. Делать было нечего.

За речкой разгорался закат. Славик глянул на него раз, глянул другой, вспомнил один из холстов Кубика и… поплелся через огород на луг, чтобы рассмотреть его весь, целиком, а не через кукурузу и подсолнухи.

Кроме заката, ничего в этот вечер интересного не было.

Славик миновал грядку петрушки, лука, картошку, помидоры, пошел в кукурузу, и тут что-то заставило его посмотреть наверх. Над ним висела большая тыква! Славик отпрянул и отбежал еще чуть-чуть, чтобы увидеть канат, на котором тыква висела.

Каната над тыквой не было. Она висела сама по себе.

Тогда Славик стал вглядываться в пространство под тыквой, чтобы разглядеть нитку, которая держит воздушный шар в виде тыквы.

Нитки он не увидел. Тыква вдруг стала тихонько, чуть покачиваясь, опускаться! А Славик по мере того, как тыква опускалась, начал медленно приседать.

Тыква опускалась прямо в кукурузу. Медленно, осторожно, покачивая боками. Хрустнула стеблями кукурузы, села. Славик на всякий случай лег и притаился за помидорным кустом, как разведчик, увидевший врага.

Тыква лежала посреди кукурузных стволов, как самая обыкновенная тыква; любой, увидев ее, нисколько бы не удивился, а только подумал, что на этой тыкве кто-то пробовал новое удобрение.

Но он-то видел ее в воздухе! Видел, как она садилась!

Славик на всякий случай пощупал лоб. Лоб был прохладный. Тогда он ущипнул себя за руку — стало больно. Тыква не исчезла. Наверно, это все-таки воздушный шар, чья-то шутка.

Славик начал было подниматься на руках, но вдруг тыква качнулась, словно снизу кто ее толкнул. Крот, например. И тут же в гладком оранжевом боку тыквы вырос небольшой пузырь. Он лопнул, и из него вытянулся острый, как у кактуса, длинный шип… У Славика по спине побежали мурашки. Захотелось убежать, но ноги больше ему не подчинялись. А из тыквы вырос еще один шип.

Возле правого уха заиграл-зазундел комар, но Славик не посмел от него отмахнуться. Со стороны дома раздался голос:

— Сла-ави-ик! У-ужина-ать! — Бабушка подождала ответа и снова позвала:

— Сла-ави-ик!

Он не откликнулся, но ему захотелось, чтобы бабушка пошла искать его в огород…

Шипы один за другим втянулись внутрь, снова посреди кукурузы лежала обыкновенная тыква. Славик перевел дух. Пошевелил правой ногой. Переместил локти. Чуть приподнялся.

В боку тыквы появилось темное круглое пятно-отверстие. Открылось оно так неожиданно, словно кто-то кинул в тыкву камень и пробил в ней дыру. Славик снова прижался к земле.

Из отверстия в тыкве показался не крот, не крыса, не кто-то там еще, а стеклянный шар! Шар — величиной он был с теннисный мяч — стал ворочаться в круглом пятне, словно на что-то был насажен. Славик вгляделся в него и понял, что шар не пустой, в нем что-то есть.

Мы описываем все так подробно потому, что наш герой и верил и не верил тому, что видел. Ведь такого никто из людей не видел никогда и нигде — можете себе представить, как чувствовал себя Славик.

Итак, в стеклянном шаре что-то было. Славик всмотрелся изо всех сил, и ему показалось, что он видит там глаза! Не просто глаза, конечно, а на лице. Короче говоря, в стеклянном шаре была чья-то голова. А так как не бывает головы без плеч и без всего остального, Славик понял — мысль это пронзила его, как ток, лишив силы, — Славик понял, что перед ним пришельцы! Инопланетяне!

Шар спрятался в тыкве, его место занял другой. Он тоже крутился вверх-вниз-в стороны, как бы осматриваясь.

Из круглого отверстия-окна-люка спустилась вниз лесенка. В люке показалась нога, другая, и вот на лесенке стоит во весь рост инопланетянин, маленький, не выше карандаша.

Инопланетянин был в шаре-шлеме, у него было две ноги, две руки, и сквозь прозрачный шлем виднелось человеческое лицо.

Он ступил вниз еще и еще, а в люке, со звоном, сталкиваясь друг за другом, появилось сразу два шара. Они следили за каждым движением собрата.

На последней ступеньке, прежде чем ступить на землю, пришелец задержался. Он оглянулся на своих. Два шара покивали в ответ на безмолвный вопрос первопроходца.

Гость нашей планеты еще немного помедлил и осторожно, словно боясь обжечься или провалиться, прикоснулся носком ботинка к земле. Ничего не случилось, земля не обожгла его и не тряхнула — он ступил на нее и второй ногой. Сделал крохотный шажок (так ходят по болоту, нащупывая тропу). Оглянулся на своих — те снова ему покивали. Тогда пришелец взял и подпрыгнул. Еще раз. Еще… Планета выдержала его прыжки.

Инопланетянин наклонился и поднял комок чернозема. Взвесил его на руке, поднес к голове, рассмотрел сквозь шлем, положил на то же место. Подошел к стволу кукурузы и потрогал-погладил его. Крикнул что-то своим. В проеме люка появилась фигура второго пришельца.

Славику показалось — даже не показалось, а он как бы внушал себе, — что смотрит кино. Таково уж человеческое сознание — оно все необычное старается привести к понятному и объяснимому.

ИТАК, КИНО

Спустился и второй космонавт. Он, как и первый, сначала потоптался, попрыгал, прошелся по земле, тоже поднял комок чернозема… Наклонился к цветку вьюнка и долго его рассматривал. Задрал голову к верхушке кукурузного стебля, куда поднимался другой вьюнок. Оторвал листок, увидел на изломе белую жидкость, с отвращением листок бросил. Вынул что-то вроде пробирки, собрал в нее вьюнковое молочко. Подошел к цветку вьюнка на кукурузном стволе — тот был для него никак не меньше, чем граммофонный раструб для человека земли, подозвал первого. Оба поудивлялись величине цветка, хлопая в ладоши.

К этому времени к ним присоединились третий и четвертый космонавты. Пятый сидел в люке, свесив ноги, головы шестого и седьмого маячили над ним.

Испуг у Славика почти прошел, он принялся наблюдать, что же будет дальше.

Пришельцы продолжали разведку. Перед ними лежала огуречная плантация. Из-под листьев выглядывали бугорчатые, как у крокодилов, спины огурцов. Инопланетяне остановились и замерли, увидев их.

О чем-то переговорили. Один из них — он был повыше ростом и пошире в плечах — направился к ближайшему огурцу. Он приближался медленно, боязливо, направив в зеленое туловище огурца какую-то трубку. Трое других прятались за кукурузными стволами и тоже держали наготове трубки. Возможно, они боялись, что огурец вдруг вскочит и набросится на смельчака.

Первый — он ступал совсем неслышно — подошел к притаившемуся в листьях зверю. Даже со Славикиного поста — он лежал метрах в пяти от них — было видно, как боится космонавт. Ведь зверь был с него ростом!

Огурец не вскочил и не прыгнул. Он даже не дышал, и пришелец осмелел настолько, что притронулся к нему пальцем в толстой перчатке. Погладил бугорчатую спину. Шлепнул. И, обернувшись к своим, позвал к себе. Те вышли из-за кукурузных стволов и направились к первому.

А тот вспрыгнул на огурец, как на коня (может, на планете этих человечков есть животные, похожие на наши огурцы, на которых они ездят), и стал понукать его, бить ногами в бока…

После знакомства с мирным огурцом инопланетяне осмелели.

На огороде Полины Андреевны росло всего понемногу. Кроме того, что мы уже назвали, были здесь чеснок, укроп, сладкий перец, сельдерей, баклажаны…

Пришельцы начали исследовать овощи. Они, конечно, поняли, что перед ними огород, посаженный человеком, а не дикая природа.

Ну и морщились они, ну и удивлялись вкусам землян, отведав лука и чеснока! Они, правда, не отведали, а только лизнули луковое перо — к этому времени космонавты уже сняли шлемы, — но лица их перекосило, совсем как у землян, когда они лизнут лимон.

А когда они попробовали на язык горький перец, немедленно выхватили из карманов маленькие вентиляторы и направили струю воздуха в рот.

Картошку они начали пробовать с зеленых шариков наверху, и шарики им тоже не понравились. Но один из космонавтов увидел картофелину, на треть вылезшую из земли, и указал на нее другим. Втроем пришельцы выкопали и выкатили ее наружу.

Впятером склонились над ней, смотрели, гладили, силились поднять, пинали — в точности, как наши шоферы пинают колесо, чтобы проверить его упругость. После отрезали по кусочку и попробовали. Двоим вкус сырой картошки понравился, а трое тут же ее выплюнули.

Морковку пришельцы вытаскивали из земли точно так, как тянули репку дедка, бабка, внучка и Жучка. Славик посмеялся бы, видя эту, известную всем на земле, картину, но страх его прошел еще не совсем. Тянули, тянули, ухватившись за крепкую морковную ботву, — вытянули и упали все пятеро вверх тормашками.

Морковка была величиной с пришельца, да и толщиной не уступала.

Космонавты достали из карманов ножики и отрезали по кусочку. Откусили и переглянулись. Еще раз откусили — и разулыбались. «Ох и вкуснотища!» — было написано на их лицах.

Баклажаны — эти свисали с кустов, как бомбы, — на вкус гостям Земли не понравились. Они попробовали, переглянулись и совсем по-нашему пожали плечами — видно, этот жест знаком всей Вселенной. На этот раз его можно было перевести так: «Зачем земляне выращивают эти плоды?»

Помидоры и висели — на кустах, подвязанных к палке, и лежали, зрея, на земле. Самый красный висел довольно высоко, и один из космонавтов полез на куст, а трое внизу растянули меж собой кусок какой-то материи. Помидор упал в самую середину.

Пришельцы передавали друг другу красный тяжелый шар — он был величиной с их шлем, — нюхали его, осторожно мяли, любовались гладкой чистой кожей…

После этой процедуры помидор догадались проткнуть и нацедить немного сока в стакан, который передали из корабля-тыквы. Попробовать помидорный сок дали тому храбрецу, что не побоялся огурца. Он подержал сок во рту, осторожно проглотил. Глотнул еще. Трое следили за тем, как он пьет. Нет, он не схватился за живот, не умер, не сходя с места, а наоборот, улыбнулся. И остальные тоже хватили по стаканчику томатного сока, выжимая его из помидора, как воздух из футбольного мяча, именно хватили, потому что, наверно, к этому времени всех мучила жажда.

Славик лежал в кукурузе не двигаясь. Он понимал, что если встанет — человек-гора, Гулливер, — то насмерть перепугает пришельцев. Он ждал момента, когда сможет объявить о себе нестрашно, но что это будет за момент, пока не знал.

И вот настала очередь сладких перцев. Перцев тоже было немного — небольшая, если смотреть снизу, рощица. Бабушка любила их и в салате, и фаршированными, и на зиму мариновала банку-две. Кусты были увешаны красивыми, как елочные игрушки, плодами — маленькими, средними и большими, зелеными, красными и желтыми. Бордовыми и оранжевыми…

Космонавты обрадовались им, как дети. Они прыгали, чтобы достать яркий плод, раскачивали, как колокол, кричали что-то друг другу.

Наконец один из них догадался срезать перец, осмотрел его и передал товарищам. Его нюхали, заглядывали внутрь, подбрасывали. А космонавт, что срезал перец, вырезал серединку и надел его на голову. Получился не то колпак, не то шлем, не то… Остальным идея понравилась, они тоже срезали по перцу и нахлобучили на головы.

Славик улыбнулся: маленькие пришельцы стали похожи на гномов из сказки братьев Гримм.

А те, глянув друг на друга, рассмеялись, развеселились, взялись вдруг за руки и давай отплясывать какой-то танец, хохоча и высоко взбрасывая ноги.

Заглядевшись на танцующих инопланетян, Славик чуть было не прозевал беду. Сзади затрещали кусты, послышался лай Полкана — и Славик понял, что это Манька снова забралась в огород, а бабушка спустила на нее собаку. Полкан, круглыми сутками сидевший на цепи, охоте обрадовался и со всех ног кинулся на давнего и из-за цепи недостижимого врага. Мальчик вскочил и увидел, что пес гонит козу по огороду, хватая ее за коротенький хвостик и мохнатые бока.

Коза летела сквозь кусты прямо на пришельцев со скоростью сто километров в час. Сейчас, сию секунду, она их затопчет…

Славик, не помня себя, вскочил, что-то заорал и встал на пути козы, загородив собой инопланетян. Коза свернуть не успела, она поддала Славику рогами в живот, скакнула от препятствия в сторону и понеслась дальше. Полкан тоже свернул и помчался за ней, не заметив в азарте охоты ни Славика, ни пришельцев. Но собачьего лая Славик уже не слышал. От удара рогами он потерял сознание, а точнее, оказался в нокауте.

А бабушка, забеспокоившись, не задерет ли одуревший от свободы Полкан соседскую козу, поспешила за ним. И, увидев лежащего на земле бледного Славика, поняла, какую допустила оплошность, спустив Полкана на Маньку.

Бабушка стала тормошить и звать внука, но тот не отзывался и глаз не открывал. Она заголосила, подняла Славика на руки — откуда силы взялись, — и понесла, не переставая голосить, в дом.

Уложила на кровать и давай брызгать на него водой, раскачиваясь, хватаясь за голову и ругая себя. Уж как она себя распекала и разносила! Как пробирала, пушила и жучила!

Славик открыл глаза и разглядел сначала бабушку, а за ней — бородатого Кубика. Вид у него был виноватый. Бабушка всплеснула руками.

— Ой, жив! Жив, умница ты наш! Что болит? Где болит? Ты покажи, родной, ведь она тебя чуть не убила, проклятая! Живот болит?

— Немного… — с трудом ответил Славик.

— Ах, я такая-рассякая!..

Художник кашлянул.

— Может, ему врач нужен? Давайте-ка я, Полина Андреевна, за врачом сбегаю.

— Ой, да, конечно, нужен! Что же это я сама не додумалась? Сбегай, сбегай за ним, Витя, как это можно — без доктора!

— Зачем мне доктор, — возразил Славик. Силы у него прибавилось, и дышать стало легче. — Подумаешь, коза боднула. — И попытался даже сесть, но бабушка прижала его рукой к постели.

— Ты лежи, богатырь. Я ее рога по себе знаю. Как даст — колени подгибаются.

Кубик еще раз кашлянул и исчез.

— Ты там в огороде больше никого не видела? — спросил Славик.

— Они сквозь кукурузу шуганули, а я тебя схватила да домой. Полкан-то, оголтелый, ее до тех пор будет гнать, пока она рогами к нему не обернется…

В сенях застучали каблуки, заскрипела дверь — это Кубик привел врача. Доктор был совсем молодой, тоже с бородой и усами.

— Ну, показывай, старик, где у тебя болит, — едва войдя в комнату, сказал он.

— Я не старик, — ответил Славик. — Вот тут чуть-чуть и вот здесь.

Врач сел рядом с ним и стал ощупывать теплыми пальцами живот. Надавил под ребрами справа, не спуская глаз со Славикиного лица.

— Ты под дых когда-нибудь получал? — наконец спросил он.

— Получал, — вспомнил Славик, — во втором классе.

— А сейчас посильнее удар был. Физкультурой тебе, старик, заниматься нужно, чтобы не падать от каждой козы в обморок.

— Я не старик, — снова не согласился Славик. — Я с прошлого года плаванием занимаюсь.

— Вот и хорошо. — Врач встал. Когда он говорил, то трогал бороду, словно боялся, не исчезла ли она с лица. — Но я тебе скажу: чтобы выдерживать такие удары, лучше быть боксером… Ничего страшного нет, — успокоил он бабушку. — Но завтра пусть полежит. Хоть полдня. Слабенький он… А если вдруг, правда, не должно, заболит живот, — сразу ко мне. Будь здоров! — бросил он Славику, кивнул художнику и вышел. Бабушка поспешила вслед за ним.

Кубик сел на Славикину кровать.

— Будланула тебя моя коза?

— Будланула, — подтвердил Славик.

— Придется ее, нехорошую, теперь зарезать, — вздохнул художник. — Молока от нее и чашки не надоишь, шкодит на каждом шагу, чужой огород для нее — что дом родной, скоро со всеми соседями из-за нее переругаюсь, а если заговоришь с ней, не отвечает… Нет, нет, надо Маньку зарезать! — И бросил быстрый докторский взгляд на Славика.

— Не надо ее резать, — ответил на этот взгляд Славик. — Я сам виноват.

— Неужели? — обрадовался художник. — Сам? Это как же?

— Ее Полкан гнал, а я выскочил неожиданно, она меня — бац!

— Ну тогда ведь другое дело? А? Если неожиданно? Пускай тогда живет моя коза?

— Пускай живет, — сказал Славик.

— Инквизиторы все-таки мы с тобой, — вздохнул художник, — запросто могли мою дерезу живота лишить.

— Дядя Витя, — уже второй раз поинтересовался Славик, — а зачем вам коза, раз она молока не дает?

— Это страшная тайна, — ответил Кубик. — Когда-нибудь открою ее тебе, но не сейчас. Ты сколько здесь пробудешь? Две недели. Ну так вот: ты узнаешь тайну козы Маньки не раньше чем через две недели. Иначе будет нарушен закон жанра. Договорились?

— Хоть два словечка! — попросил Славик.

— Ни одного! — воскликнул Кубик.

В этот момент заскрипела дверь и вошла бабушка. Прямо с порога она не без злорадства объявила соседу:

— Собака моя на месте, а твоей козы след простыл. Ищи-свищи ее у самой речки! Было б это раньше, задрали б ее волки и пришел бы делу конец. А сейчас придется тебе, милок, побегать! — Разделавшись с Кубиком, Полина Андреевна обратилась к Славику: — Как дела? Сильнее не болит?

— Почти прошло. Ты собаку привязала?

— Привязала, а как же. На цепи она, никуда уже не денется.

Художник встал.

— Пойду в самом деле побегаю…

— Ты ее, дуру, покличь, — посоветовала бабушка. — Может, она темноты побоится. А утром я тебе такую веревку дам, что и черт не сбежит.

НОЧЬ, ТЕМНО, А ГДЕ ПРИШЕЛЬЦЫ?

Хоть и интересен был Кубик своей тайной, Славик его уходу обрадовался. Как там маленькие человечки? Не затоптала ли их коза? Полкан не унюхал? А что если инопланетяне взяли да и улетели этим же вечером с такого негостеприимного огорода? При мысли об этом Славик похолодел.

— Ой! — Он скривился и подтянул колени к животу.

— Что, милый? — Бабушка кинулась к нему. — Что, хороший?

— Во двор хочу!

— Дай я тебя отведу.

— Вот еще! Я сам. Что я, маленький? — Славик слез с кровати. Ноги дрожали, но стоять было можно. Живот болел, но терпимо. Он пошел к двери. Бабушка готова была броситься к нему на помощь.

Славик шел осторожно: боялся упасть или наступить на маленького космонавта. Темнота прежде всего свалилась на огород — здесь под ногами почти ничего не было видно.

Вот петрушка, вот запахло луком, справа должна быть картошка… Не поломать бы помидорные кусты… Вот и перцы (Славику невзначай подумалось, что, такие яркие днем, они и вечером должны светиться, как фонарики). Кукурузный лес был покрыт сплошной темнотой. Тут Славик остановился. Что подумают космонавты, услышав в эту пору чьи-то шаги? И без того у них страхов было сегодня предостаточно. Рогатый и бородатый зверь, потом зверь зубастый, потом выскочил откуда-то человек-гора, за ним другой, охающий и причитающий, а теперь еще ночные шаги!

Не ступив дальше ни шагу, Славик вглядывался в темноту, пытаясь увидеть тыкву. Но с каждой минутой становилось все темнее, и если мгновение назад Славику казалось, что видит ее, еще через мгновение он понимал, что ошибся.

Он так-таки не решился ступить в кукурузу, представив себе ужас маленьких пришельцев, слушающих, как трещит вокруг них высокий лес. Славик постоял, замерев, на тропинке. Пели сверчки, лаяли вдалеке собаки, где-то, буксуя, сердилась машина. Других признаков чьей-то жизни не было. Огород молчал.

Когда Славик вернулся домой, бабушка напоила его чаем и немедленно уложила в постель. Живот побаливал, и мысль о пришельцах не давала покоя, но он все же уснул, дав себе слово встать чуть свет.

УТРО, РАДОСТЬ

И, как всегда, он проснулся, когда солнце светило уже вовсю. Проснулся радостный и какое-то время не мог понять, отчего, откуда эта радость. То ли приснился хороший сон, то ли вчера ему что-то подарили… И вдруг все вспомнил!

Славик вскочил с кровати и негромко ойкнул — это дала о себе знать вчерашняя боль. И вместе с болью вернулось вчерашнее беспокойство — не улетели ли инопланетяне этой же ночью, не покинули ли Землю из-за козы Маньки?

Бабушка куда-то ушла, Славик беспрепятственно прошелся по двору. Навстречу ему кинулся, звеня цепью, Полкан. Но собака не получила на этот раз привычной ласки, потому что Славик спешил. Пес повилял с минуту хвостом и улегся возле будки.

Мысль по дороге у Славика была только одна, отчаянная: неужели улетели? Он эти слова повторял, не замечая в них рифмы.

Тыквы в кукурузе не было. И никаких следов пришествия инопланетян на Землю Славик не нашел! Ни обрезанных перцев, которые они вчера надевали на голову, ни картофелины, ни баклажана с дыркой в лиловом боку, ни остатков моркови, которую они тащили из земли, как дедка, бабка, внучка и Жучка. Ничего! И на земле под кукурузой тыква-огромина не оставила никакой вмятины!

Неужели все это ему приснилось?

От огорчения Славик сел, где стоял, но тут же повалился набок от боли в животе. А боль откуда? Значит, коза все-таки ударила его в живот? А как это произошло? Он заслонил пришельцев, маленьких человечков, которые плясали, надев на головы разноцветные перцы.

Тут Славик понял, что рассуждение его зашло в тупик. Если пришельцы ему приснились, — то каким же образом он получил удар? В том, что удар настоящий, сомневаться не приходится. Вон и синяк здоровенный, и ссадина левее пупка.

А если не снились — где хоть какой-то их след?

Вот беда — никому об этой головоломке не расскажешь: поднимут на смех. Но как самому справиться с задачей?

Взрослый (папа, например) решил бы ее быстро и… скучно. Он бы сказал: коза тебя достала, а маленькие человечки привиделись, пока ты находился в состоянии «гроги». Папа в молодости занимался боксом и до сих пор пользовался словечками боксеров. «Гроги» — это когда получаешь сильный удар и не очень хорошо после этого соображаешь. Как в тумане плаваешь, объяснял папа. И видишь не одного противника перед собой, а двух или даже трех. Надо взять себя в руки и среди трех противников найти настоящего.

Бабушка растолковала бы пришельцев еще проще. Экая дурь, прости, господи, тебе в голову лезет, сказала бы она. Может, ты на солнце перегрелся?

Нет, как взрослые, Славик рассуждать не будет. Только начни — и разуверишься в собственном существовании.

Сидел Славик на земле, окруженный тихо шелестевшей кукурузой, сидел, обхватив руками колени, думал.

Настроение у него было в точности такое, как, скажем, у человека, уронившего в море, на стометровую глубину, фотоаппарат. Или как у человека, которому обещали привезти сегодня из магазина велосипед, а потом сказали: велосипедов этой марки в продаже нет и неизвестно, когда будут. Так что…

Сгинули пришельцы, пропали маленькие, веселые и смешные человечки, как будто их и не было!

Славик вдруг понял, что без человека, которому он может все рассказать, ему не обойтись. И в тот же момент вспомнил о Кубике. А может, было иначе: он случайно вспомнил о художнике и подумал, что без него ему не обойтись.

И тотчас перед его глазами встал эпизод, который и объяснит нам, почему Славик подумал о Кубике и понял, что именно он ему нужен.

ЧТО ТАКОЕ ПЕРЦЕЕД?

Кубик и Нинка дружили давно. В доме художника ей было интересно. Она спрашивала его о картинах, рисовала всяких бяк на твердых листах бумаги, угощалась консервами, конфетами и халвой.

И задавала удивительные вопросы. Например:

— А для чего мужикам борода? Для старости?

Кубик отвечал:

— Для красоты.

Нинка уверенно возражала:

— Для красоты только помада. — И тут же снова спрашивала — Алкаши зачем пьют? Чтобы попеть или чтобы подраться?

Не дождавшись ответа, — Кубик не всегда отвечал сразу, — задавала следующий вопрос:

— А художники — это правда те, которым другой работы не доверяют?

И рассуждала, глядя на какой-нибудь холст:

— Мазал, мазал, все, наверно, замазал — прямо как малое дите. Кто теперь поймет, что ты хотел тут нарисовать? — Добавляла неодобрительно — Небо у тебя зеленое, я такого сроду не видала, земля синяя — все наоборот!

Несмотря на трудности с ответами, Кубик то ли с удовольствием, то ли терпеливо общался с Нинкой, а в свободные минуты играл в «валяндбол», в жмурки и в «папу-маму». Игра в «папу-маму» заключалась в том, что Нинка требовала от художника тщательно вытирать ноги перед порогом, выставляла за дверь, а потом разрешала войти, он по ее приказу подолгу и до скрипа мыл руки, садился за стол, а она его «кормила» обедом, швыряя на стол тарелки и самозабвенно костеря, называя охламоном, лешим, непутем, что почему-то приводило Кубика в восторг.

Наблюдая эти дурацкие игры, Славик злился на Нинку, которая отнимала у него художника (а он, Славик, по возрасту имел больше на него прав), и удивлялся Кубику, тратившему время на девчонку.

Но однажды Нинка на что-то в Кубике наскочила. Сказанула во время игры в «папу-маму» какое-то словечко (Славик был у себя во дворе и слова того не слышал), оно художнику, видно, совсем не понравилось, и он сопливку неожиданно осадил. Сделал ей взрослое замечание, нарушив все правила игры. Нинка от этой внезапной перемены в человеке, которого считала своим, потерялась. Она от Кубика этого не ожидала. Ее как холодной водой окатили. Отскочила от Кубика на безопасное расстояние и крикнула бородатому художнику, бывшему своему «мужу», то, что открылось ей в одно то мгновение:

— Дядя-мальчик!

Кубик и сам оторопел. Целую минуту он стоял молча, моргал, чесал бороду. Потом усмехнулся:

— Ты, Нин, прямо гений. Или тот самый младенец, устами которого глаголет истина. Что, впрочем, одно и то же.

Нинка, конечно, ничего не поняла. (Славик тоже понял не очень много.) Но она стояла и слушала. Боялась, видно, что ее будут ругать. А Кубик продолжал еще непонятнее:

— Я-то думал, что я перцеед, а ты попала в самую точку! Надо же! Вот он, момент истины, вот он!.. — Это художник говорил себе, но Нинка ждала, что и ей что-то еще скажут. Кубик сказал: — Ну, хорошо, а играть-то мы с тобой дальше будем?

Нинка затрясла головой. Обманулась она в Кубике, обманулась! Притворщиком он оказался, вот кем! Был вроде мальчиком, с ней наравне, — а оказался дядей! Так вот для чего у него борода!

— Это хуже, — огорчился художник. — И на этюды, значит, со мной не пойдешь?

Все в деревне знали, что такое «ходить на этюды». Это когда Кубик идет с кем-нибудь из ребят, чаще всего с Нинкой, на луг или к речке — рисовать.

Нинка снова тряхнула было головой, но засомневалась и сунула палец в рот. С художником на луг ее отпускали, и она целый день загорала и валялась в траве. Иногда Кубик наносил на холст несколько мазков, и Нинка угадывала в светлом пятне среди травы себя и требовала, чтобы он нарисовал рот и глаза.

Кубик Нинкино сомнение заметил и вопрос об этюдах повторил:

— Так, может, все-таки пойдешь? — Ему не хотелось ссориться с Нинкой навсегда.

— Ладно, — еще чуть пораздумав, согласилась Нинка, — пойду. А ты меня больше чистить не будешь?

— Ни за что! — воскликнул художник. — Пусть у меня язык отсохнет, если я еще раз вздумаю тебя шерстить!

Игры, несмотря на примирение, сегодня не получилось. Нинка ушла к себе, а Славик решился задать ему вопрос:

— Дядя Витя, а что такое перцеед?

Кубик остановился.

— Ну вы даете, подрастающее поколение! Эта девица сдернула с меня бороду, а теперь еще ты хочешь шкуру с меня спустить? После отвечу, сейчас у меня все слова вышли.

Взялся за ручку двери и обернулся: Славик все стоял на том же месте.

— Перцеед, сударь, — объявил он, как с трибуны, — это тот кто из всего, что видит или делает, признает только самое необыкновенное, самое острое. Иначе, считает он, и жить не стоит в этом прекрасном и яростном мире! Так его назвал не я, а писатель Платонов, который написал «Фро».

— Что такое Фро? — спросил Славик.

— Фро — необыкновенное, удивительное начало самого простого имени на свете — Фрося. Сечешь?

— Не очень.

— Ну, ничего, — милостиво простил ему Кубик, — потом поймешь. — И скрылся в доме.

Из этого разговора Славик понял лишь то, что в самых сложных ситуациях (если, дай бог, те случатся) он может обратиться к Кубику.

СЛАВИК! СЛАВИК! СЛАВИК!

Чем больше Славик думал о Кубике, тем больше понимал, что доверить тайну о вчерашних пришельцах можно только ему. Он спросит у художника, куда они могли подеваться. И уже встал с земли, чтобы отправиться к Кубику, как кто-то его позвал:

— Славик!

Голос прозвучал так близко, что мальчик вздрогнул. Он обернулся, но никого не увидел.

И еще голос, с другой стороны:

— Славик!

Он крутнулся, но и там, откуда раздался второй оклик, кроме кукурузы, ничего не было.

— Ну, Славик, а дальше что? — сердито спросил он. Кто-то его разыгрывает, кто-то, надежно укрытый.

Сразу несколько голосов, друг за дружкой, словно играя в «испорченный телефон», тихонько повторили: «Ну, Славик, а дальше что?»

— Эй! — испугался мальчик. — Это кто? — Не дождался ответа и снова спросил — Вы где прячетесь?

Похоже было, что говорила сама кукуруза, — по спине Славика побежали мурашки.

— Я уйду сейчас, — еле слышным голосом пригрозил он.

Голоса не замедлили с ответом.

— Я уйду сейчас, — шепотом передали они по «испорченному телефону».

Славик чуточку осмелел.

— Это эхо? — спросил он.

— Эхо, — поспешила согласиться кукуруза вокруг него, — эхо, эхо, эхо.

И издалека чей-то запоздалый голос подтвердил:

— Эхо.

— Вот чудеса, — заговорил сам с собой Славик. Ему все-таки было страшновато, и только звук собственного голоса (чуть дрожащего, скажем правду) придавал храбрости. — Никогда раньше этого на огороде не было. Здесь ведь ни гор, ни стен высоких нет, откуда же эхо?

Голоса переполошились. Кто говорил «чудеса», кто «никогда», кто «гор», кто «стен», кто «откуда». А Славик на этот раз струхнул по-настоящему. И хотел улепетнуть со всех ног, как его остановил голос, донесшийся, а вернее, раздавшийся с кукурузного ствола рядом с ним:

— Слишком много слов сразу. Мы не успеваем повторять.

— Кто это — «мы»? — почти теряя сознание от страха, спросил Славик.

— Мы — гости Земли, — ответила ему бабушкина кукуруза, — пришельцы.

ПОКАЖИТЕСЬ!

— Сла-ави-ик! — разнеслось над огородом. — Сла-ави-ик! Ты-ы где-е-е?

— Это кто? — спросила кукуруза.

Как мальчик ни смотрел, пришельца он не увидел.

— Бабушка. Я к ней мигом слетаю и сейчас же назад. Она меня зовет молоко пить.

— «Бабушка. Мигом. Молоко», — поспешно повторили за ним голоса. А какой-то Опоздай вслед за всеми сказал три раза:

— «Назад, назад, назад».

Славик понесся к дому, прыгая через кусты баклажанов и помидоров. К бабушке, стоявшей у крыльца, он подбежал запыхавшись.

— Давай быстрей! — крикнул еще на бегу. Схватил литровую банку, которую приносила каждое утро бабушкина подружка Николаевна, стал пить теплое парное молоко.

— Что это ты на огород повадился? — спросила бабушка. — Пей, пей, а то похудеешь, мать скажет, что не кормила тебя здесь. То, понимаешь, ни ногой в огород, а то, глянь-ка, каждый день.

Славик оторвался от банки.

— Я, баб, наблюдения за овощами веду. Вырасту, буду на биолога учиться.

— Ну, веди, — согласилась бабушка. — Раз ради доброго дела, то веди наблюдения. Только не потопчи мне всего.

— Ладно, — сказал Славик и сделал еще глоток. — Вот смотри: пол-литра выпил!

— На здоровье. Живот-то не болит?

— Прошло. Ну, я побежал, баб.

— Ты шагом пройдись, пусть молоко прольется куда надо.

Славик вдруг остановился, словно о чем-то вспомнил.

— Баб! Дай-ка мне банку с собой, я там допью.

— Ах ты, господи! — обрадовалась бабушка. — Возьми, конечно! Может, хлебушка с собой дать?

— И хлеба дай. Вот и будет завтрак.

Бабушка заторопилась домой.

— Эй, сосед, как дела? — услышал Славик голос Кубика.

— Как? — переспросил Славик. Он еще помнил, что хотел рассказать художнику о пришельцах, когда не нашел их на огороде, и теперь не знал, что ответить. Решил тайну пока сохранить. — Все в порядке, дядя Витя, — сказал он, — ничего не болит. А вы козу нашли?

— Нашел. У самой речки. Она ко мне кинулась, как к родному. Загнал ее Полкан черт-те куда. Манька, видно, и не надеялась, бедняга, домой попасть.

— Ну, я пошел, дядя Витя, — сказал Славик, увидев бабушку с ломтем хлеба.

— Ты червей, что ли, копаешь? — удивился художник.

— Да нет, я…

И не придумал еще, что соврать, как бабушка сама поделилась новостью с художником.

— Он биологом хочет стать, — объявила она с гордостью, — и вот овощи мои наблюдает. Пусть…

— А чего их наблюдать сейчас? — снова удивился сосед. — Они уже созрели все.

— Я вредителей наблюдаю! — с отчаянием соврал Славик. — Вот молоко допью и в эту банку их соберу. Я там колорадского жука видел!

— Это дело, — одобрил художник и погладил бороду так, словно молодцом был он сам, Кубик. И важно благословил его — Иди, сын мой, и наблюдай со всей тщательностью, на какую способен в свои небольшие лета. Помни: всякий человек начинается с… — и запнулся.

Славик от нетерпения изображал бег на месте.

— Всякий человек начинается с… — повторил Кубик и посмотрел на бабушку, которая тоже ждала продолжения. — Вот черт! Забыл! Самое, можно сказать, главное, сакраментальное, без чего и шагу по земле не ступишь. Может, ты помнишь? Я тебе вчера или позавчера говорил…

— Помню, — уже на ходу бросил Славик. — Он начинается с заботы о ближнем. Но у меня ведь вредители.

— Изучая вредителей, ты заботишься обо всем человечестве, не говоря уж о своей бабушке, отрок! — крикнул Кубик ему вслед.

— Цены бы тебе не было, если б ты крестился, — сказала бабушка. — Люди бы на руках тебя носили.

— Один раз меня все равно понесут, — ответил художник. — Так что… — Он часто заканчивал свои «выступления» этими двумя словами, за которыми легко угадывались следующие.

Подбегая к кукурузе, Славик едва не упал: споткнулся о ком земли. Поставил банку с молоком, накрыл хлебом и тихонько позвал:

— Эй! — Как обратиться к пришельцам, он не знал.

— Да? — негромко отозвался знакомый уже голос.

— Я вам молоко принес.

— Спасибо. Но мы не знаем, что такое мо-ло-ко.

— Это же от коровы!

— А что такое ко-ро-ва?

— Что такое корова? — повторили сразу несколько голосов, не то спрашивая, не то изучая язык.

— Корова?.. — в эту минуту Славик понял, что пришельцы ничегошеньки о Земле не знают. И все-все им нужно объяснить. И что именно на него взвалена теперь эта задача — рассказать пришельцам о Земле и обо всем, что на ней есть.

И Славик впервые подумал, что на Земле слишком много всего, о чем он имеет самое неясное представление, и что он не так уж хорошо учится и не так уж много читает…

Славик вздохнул и начал:

— Корова — это такое большое животное…

— А что такое животное? — перебил его голос.

Славик чуть-чуть рассердился.

— Знаете что, — сказал он, — вы мне сначала покажитесь, а то я стою тут и как дурак рассказываю кукурузе про корову. Услышит кто, скажет, что я с ума сошел!

— Хорошо, — был ответ, — сейчас мы тебе покажемся. А ты не забудешь сказать нам, что такое дурак и что такое сойти с ума? Очень интересные слова…

— Ладно, и об этом расскажу, — пообещал Славик, хотя, конечно, понял, что знакомство с Землей нужно начинать не с этих слов. Он поклялся про себя придерживать с этой минуты язык.

Наш герой не знал, где прячутся пришельцы, и думал даже, что они либо превратились в невидимок, либо закопались в землю, либо… Кто их знает, на что они способны! И поэтому Славик крутил головой, чтобы увидеть, где они скрываются.

Движение он заметил все-таки в кукурузе. Закачались желтеющие початки, в них что-то зашевелилось, «волосы», которые чаще называются кукурузными рыльцами (их собирают как лечебную траву), стали удлиняться — и вот в каждом початке вместо желтой кукурузы он увидел по маленькому человечку! Шлемы и скафандры они сняли и оказались в мягкой, почти в обтяжку, похожей на нашу спортивную, одежде. Лица у них были в точности как человеческие, только, конечно, маленькие.

Один из инопланетян, с каким-то значком на груди, — он находился на уровне лица Славика, — заговорил:

— Ты первый, — сказал он торжественно, — кого мы встретили на этой планете. И когда ты спас нас от страшного рогатого и бородатого зверя (по-видимому, низкого разумом существа)…

— Это коза была, — вставил Славик.

— …мы поняли, что жители зеленой планеты — добрые и смелые люди. Их не нужно бояться, их цивилизация тяготеет к добру, с ними можно дружить. И мы предлагаем вам дружбу, мы, населяющие далекую от вас планету Коламбу.

Славик смутился и даже испугался. Выходило, что он сейчас должен будет отвечать от имени всего человечества. А ведь он не знал, что полагается говорить в таких ответственных случаях, и молчал. Спешно подыскивал нужные слова, но на язык просилась всякая чепуха. В конце концов он вспомнил бабушкины, когда та встречала гостей, и произнес как можно торжественнее:

— Милости просим! Будьте как дома. — И добавил — Правда, я еще маленький.

— Ты — маленький?

Пришельцы заулыбались и переглянулись. Торжественный прием состоялся!

Командир поклонился Славику от всех и сказал:

— Спасибо. Мы не знали, что у землян существуют такие приятные выражения. Точь-в-точь как у нас.

— Ты сказал, что ты маленький, — продолжал разговор командир, — сколько же тебе лет?

— Двенадцатый.

— А бабушке?

— Ей семьдесят. Она уже старенькая.

— Так, так, — пришельцы, кажется, что-то про себя подсчитывали, — понятно… А знаешь, — сказал тот, что был со значком на груди, — мы ведь тоже не взрослые…

— Как?! — не поверил Славик. — Вы…

— Да, — ответили ему, — мы тоже дети. Все мальчишки. Тебе мы можем во всем признаться. Взрослые должны были отправиться на вашу планету, все-все подготовили, а мы ночью забрались в корабль и полетели. Они сами виноваты: мы их просили взять хоть одного из нас, а они — нет и нет. Ну, мы тогда и решились…

Славик не верил своим ушам. Сколько он ни читал фантастики, ни в одной книге пришельцами не были дети.

— А разве вы умеете управлять космическим кораблем?

— Корабль управляется автоматически. Я же сказал, что взрослые все подготовили. Оставалось только нажать кое-какие кнопки. Мы и нажали их. Представляю, что сейчас творится на Коламбе!

— А как вы догадались забраться в кукурузу?

— Кукурузу? — переспросил командир. Пока что только он разговаривал с землянином. — Какое интересное слово! Все утро его кто-то кричал. Громко-громко.

— Кричал? — удивился Славик. — Я не слышал.

— Кричал, — подтвердил командир. — Вот так. — Голос у пришельца был тоненький, и стоило ему закричать «ку-ку-ру-у-у…», как землянин все понял и рассмеялся.

— Это же петух! Птица такая, — Славик замахал руками, как крыльями, — домашняя.

— А кто у вас еще летает?

— Ну-у, много! Осы летают, пчелы, мухи, комары. Мошки разные, бабочки, летучие мыши, стрекозы…

Пришелец взмахнул руками и чуть не упал.

— Вот ужас! Так они еще и летают?! Как вы от них спасаетесь?

Славик снова рассмеялся.

— Стре-козы, — разделил он слово. — Это всего-навсего насекомое. Вроде мухи, только побольше. А козы — они не летают, они только ходят, бегают и бодаются.

— Только? И ради этого их держат?

— Да нет! Они молоко дают… Так как вы очутились в кукурузе?

— Тут, оказывается, удобнее всего. Как в гнезде. И безопасно. А тепло как, а сухо!..

— И еще покачивает! — крикнул кто-то из гущи кукурузы.

— Если вы разрешите, мы обязательно заведем такие растения дома.

— А где ваш корабль?

— Он здесь. Но мы сделали его невидимым. Сперва мы сделали его похожим на ваш огородный плод, чтобы никто не удивился, увидев его на огороде, а после — невидимым. Так полагается по Уставу космонавтов. Теперь ответь, пожалуйста, на мой вопрос. У вас все такие большие? Таких, как мы, нет?

— Взрослые у нас чуть не в два раза больше меня. А маленьких нет никого, кроме некоторых животных. Животные, у нас есть и совсем крохотные, а бывают в сто раз больше людей. Слон, например, или кит…

— Ого! — сказал командир. — Вот бы посмотреть. И как вы с ними справляетесь?

— А мы с ними не ссоримся. Они сами по себе — слон в джунглях, кит в океане. А мы сами по себе — в деревнях, в городах… Ой! — спохватился Славик, — я совсем забыл про молоко.

— Что такое молоко?

— Ну… его пьют. — Славик поднял с земли литровую банку, прикрытую ломтем хлеба. — Оно полезное и вкусное. Хотите попробовать? Я специально для вас принес.

— По Уставу космонавтов мы все должны сперва исследовать. Ваше молоко может оказаться для нас ядом.

— Да что ты, какой яд! Коровы и козы им своих телят и козлят выпаивают! А у нас его дают всем детям. Попробуйте!

— Коза — это то страшное животное с рогами и бородой, которое нас чуть не затоптало и сшибло тебя с ног? И ты говоришь, что ее молоко полезно? Нам казалось, что даже ее слюна ядовита.

Тут Славик расхохотался.

— Козье молоко, между прочим, считается таким полезным, что его больные пьют! — И Славик протянул командиру банку с молоком. Протянул — и только сейчас заметил, что пришелец как раз поместился бы в ней, как он, Славик, помещался в старой бочке во дворе Евдокимовны, когда они с Нинкой играли там в прятки.

Командир оглянулся на своих.

— Да пей, чего ты боишься! — сказал Славик. — Вот увидишь, ничего не будет. От морковки же вам не было плохо, а коза морковь знаешь как хрумкает!

Пришелец решился. Он достал из рюкзака, привязанного к стволу кукурузы — и как он его раньше не заметил? — блестящую, похожую на серебряную, чашечку и протянул Славику. Попасть в такую крохотную чашечку из литровой банки было ой как трудно, и Славик, конечно, пролил часть молока на землю. Командир что-то сказал своим на непонятном языке, проглотил какую-то таблетку и осторожно, как горячее, выпил молоко. Все смотрели на него. Он погладил себя по животу. Наклонил голову и прислушался, словно молоко в его животе должно было заговорить.

— Все в порядке! — объявил инопланетянин. — Молоко в самом деле вкусное и, видать, полезное. Я могу выпить еще!

Остальные — они минуты две, пока их товарищ пил молоко, молчали и, судя по всему, готовы были броситься ему на помощь — обрадовались, зашевелились, а один даже подпрыгнул, не отпуская кукурузного ствола.

Славик стал ходить от одной кукурузины к другой, разнося молоко, и все подставляли блестящие чашечки под литровую банку.

Убедившись, что белый напиток не вреден, отведали и хлеба. Хлеб инопланетянам тоже понравился.

В ответ на Славикино гостеприимство пришельцы, как один, вынули из карманов какие-то шарики и сложили в его ладонь. Землянин бесстрашно закинул в рот шарики, — они были с маковое зернышко, только желтые, — и почувствовал мгновенную сладость. Наверно, это были конфеты или какие-нибудь витамины.

КАРАТЭ

Вдруг послышался треск и шелест кукурузы, и Славик испугался: опять коза?! Снова вставать на ее пути? Может быть, не надо, ведь пришельцы в кукурузе! Но если ее опять гонит Полкан, она посшибает их!

Славик подпрыгнул, чтобы узнать, кто ломится через высокую кукурузу, и увидел троих мальчишек, тех самых, с которыми поссорился недавно на улице, — Генчика, Юрчика и Васька. Они шли прямо к нему, но его еще не видели…

— Прячьтесь! — сказал он пришельцам. — Это чужие!

Початки один за другим закрылись, а Славик отошел от этого места подальше, чтобы мальчишки ненароком не обнаружили маленьких человечков.

— Эй! — тут же крикнули ему. — Ты куда? Подожди!

Славик мог бы кинуться через огород к дому, там была бабушка, — но не побежал. И все по той же причине — боялся за гостей. Мало ли что могут сотворить с кукурузой мальчишки. Он только сделал еще несколько шагов назад.

— Ты подожди, — говорил высокий Генчик, продираясь сквозь кукурузу, — ты не бойся: нас не семеро, а всего трое, так что перевес на твоей стороне. Каратэ-то твое ведь на семерых рассчитано?

Все трое вышли на тот участок огорода, где бабушка выкопала уже молодую картошку.

— Идем это мы тут рядом, — почти дружелюбно рассказывал Генчик, — гляжу и вижу тебя на огороде. А, говорю, это же наш каратист! Я и предлагаю ребятам: айдате, пускай он нас поучит. Чего времени зря пропадать. Уедет, а мы так и останемся неучеными. Ну так как насчет каратэ?

Славику захотелось оглянуться, но он себя пересилил.

— Пожалуйста, — сказал он, — только предупреждаю: в каратэ бьют руками, и ногами.

— Ничего, — успокоил его Генчик, — мы тогда тоже будем ногами. Кто у вас начинает?

Славик постарался вспомнить из того единственного «урока», который он видел по телевизору (то была полуминутная сценка из какого-то фильма), кто начинает в каратэ, но не вспомнил.

— Вы наступайте, — сказал он, — а я буду отбиваться.

— Хорош! — весело сказал Генчик. — Вперед, самураи!

И трое, сжав кулаки, двинулись на Славика.

Славик думал, что они набросятся на него без промедления, но нападающие шли осторожно, — видать, поверили в его каратэ. Он отступил, не спуская с атакующих глаз, пригнулся, как тот, телевизионный, каратист, согнул и выставил руки.

Внимательнее он следил за Генчиком, который принял боксерскую стойку и мог в любой момент залепить ему. Этим-то и воспользовался юркий Юрчик — он прыгнул и замахнулся, чтобы ударить Славика в ухо. Наш герой несмело крикнул «Кия-а!» и успел выставить ногу. И стоило его ноге коснуться противника, как тот упал как подкошенный.

Двое продолжали наступать. Славик споткнулся о ком земли и чуть не упал. Васек хотел дать ему подножку-подсечку, чтобы окончательно свалить с ног, но лишь коснулся ноги Славика, даже не ноги, а штанины, как свалился сам и почему-то не стал подниматься…

Генчик растерянно оглянулся на своих. Оба его соратника лежали.

— Ты, каратист, ты что это делаешь? — Он остановился и опустил руки. — Ты что, убил их?

— Должны быть живы, — сказал Славик, выпрямляясь. — Давай посмотрим.

— Ты только… не дерись больше, а?

— Ладно. Сами ведь начали, не я.

Упавшие бойцы дышали ровно, но глаза их были закрыты, казалось, они прилегли, утомленные, поспать.

— Нокаут, — определил Генчик, — ну ты даешь!

— Воды надо, — решил Славик, — ты здесь побудь, я сбегаю.

Бегом-бегом домой, — бабушка не успела его увидеть, он зачерпнул кружкой воды из ведра в сенях, — и бегом назад. Брызнули в лицо одному — он открыл глаза, ошарашенно посмотрел, на склонившихся над ним, второго облили — и тот заморгал, ничего не понимая.

У Славика отлегло от сердца, он не выдержал напряжения — сел на землю.

— Куда ты их двинул? — спросил Генчик, поддерживая друзей за спины и тоже садясь. Они положили головы к нему на плечи.

— Куда надо, туда и двинул. — Славику хорохориться больше не хотелось, но надо было.

— А с ними это… ничего не случится? В смысле — без последствий?

— С последствиями.

— С какими? — испугался Генчик.

— Больше лезть не будут. — Славик говорил, а сам думал, что же случилось с двумя драчунами. Ведь он даже их не ударил.

— Это еще ничего, — Генчик облегченно вздохнул. — Главное, чтоб здоровы остались. Эй, Юрчик! — стал он тормошить ребят. — Васек, кончай ночевать!

Головы Васька и Юрчика качались, как тюльпаны, а глаза не могли остановиться ни на одном предмете.

— У меня, — сказал Васек, зевая, — не клюет. Я еще посплю. Я рано сегодня вс-с… вс-с… — И снова уронил голову на Генчиково плечо.

— А я, — проговорил таким же сонным голосом зловредина Юрчик, — на этот пожар не побегу. Он уже… затух-х-хает. — Зевнул и ткнулся головой в плечо старшего.

— Разбуди их! — закричал Генчик. — А вдруг они летаргическим сном засыпают!

Славик вылил остатки воды на лица спящих — те снова открыли глаза. Генчик воспользовался моментом и поднял одного за другим на ноги.

— Пошли домой, вояки! — заорал он. — Там вам будет рыбалка и пожар! — Подтолкнул обоих, и они, шатаясь, зевая, делая то маленькие, то большие шаги, пошли к кукурузе. Славик подскочил к ним.

— Сюда, сюда, — говорил он, раздвигая кукурузу, как бамбуковую ширму перед приятными гостями, но подальше от населенных пришельцами стеблей, — вот здесь вы шли…

Перестала трещать за тремя супостатами кукуруза. Славик огляделся. Снова никого поблизости. Бабушка все еще в доме, но скоро выйдет звать его обедать.

— Ребята! — позвал Славик. Он впервые назвал пришельцев этим хорошим словом. — Ребята!

Початки зашелестели.

— Мы здесь, — ответили ему несколько голосов, — с тобой все в порядке? Тебя не задело?

— Чем? Вы хотели сказать — не задели ли они меня?

— Нет. Сонным лучом тебя не задело?

— Каким сонным?

— А вот каким, — ближайший к Славику маленький человечек вытянул руку. На ладони его лежала длинная, не толще спички металлическая трубка.

— Так это вы их уложили?

— Да, — ответил человечек.

— Ух ты! — сказал Славик. — У нас есть сонные таблетки, а вот сонного луча еще нет.

— Очень удобная штука. — Космонавт повертел трубкой. — Раз и все спят.

ЦЕЛЬ КОСМИЧЕСКОГО ПЕРЕЛЕТА

— Слышь, ребята, — снова с удовольствием произнес это слово Славик, — а у вас задание какое-то есть?

— У взрослых, конечно, было. А у нас ведь каникулы, — ответил командир. — Но все равно мы должны познакомиться с этой планетой.

— Изучить ее, — добавил голос с соседней кукурузины.

— Все-все посмотреть.

— Наладить связь с ее жителями, — подсказал еще кто-то.

— Отдохнуть…

Славик не успевал поворачивать голову.

— И побалдеть! — крикнул кто-то с самой дальней кукурузы.

— Что? — не поверил своим ушам землянин.

— Это Питя, — сказал командир, — не слушай его. Зря мы его взяли, ему бы только балдеть.

— Да я не о нем. Как вы узнали это слово? Оно ведь наше-наше! От кого услышали?

— Разве оно ваше? — Командир тоже удивился. — Побалдеть — это наше слово! У нас его знает каждый мальчишка.

— А что оно у вас означает?

— Побалдеть? Это… ну, если сказать по-нашему — подурачиться.

— И по-нашему то же!

— Ура! — раздалось с дальней кукурузины. — Я же говорил: нормальная планета! Если наши предки сюда не заявятся, мы еще на той страшной козе покатаемся! Я ее сюда за бороду приведу, вот увидите!

— Как был хвастуном, так и остался, — махнул рукой командир. — А скажи, Славик, что из себя представляют ваши родители?

— Наши? — Славик сморщился, и ему захотелось почесать голову — всю, потому что зачесалось везде — и на затылке и спереди, и на висках. — Наши? — повторил он. Теперь зачесалась и шея.

— Раз чешется, значит, такие же, как у нас! — снова крикнул Питя. — Точно! Скажешь, нет? С кем спорим? Он от них, чтобы побалдеть, тоже влез бы без спроса в космический корабль!

Командир Питю будто не слышал.

— Так какие у вас родители? — снова спросил он. — Понимаешь, ведь мы все равно должны о них что-то узнать. — И подсказал ответ — Строгие?

Славик кивнул.

— То нельзя и это нельзя — сто раз на день повторяют? — крикнул издалека Питя.

Землянин опять закивал.

— Питя, я веду серьезный разговор, а ты… Где сейчас твои родители, Славик? — спросил командир.

— В Японии. Это страна такая…

— Везет человеку!

Голос Пити раздался совсем рядом, внизу, и Славик увидел, что тот пытается залезть на командирскую кукурузину. Он подставил руку, и Питя, который был меньше остальных, взобрался на ладонь.

— Как на лифте! — крикнул он, поднимаясь. — Опа! — перепрыгнул на кукурузный ствол чуть повыше листа. Оперся на лист ногами, тот спружинил, но не сломался. — Давай, командир, — сказал он старшему, — я сам спрошу у землянина про родителей. Увидишь, получится не хуже твоего.

Не успел командир ответить, как Питя уже спрашивал:

— То они говорят «Ты еще маленький», то «Ты уже большой» — так что не поймешь, какой ты на самом деле, — это бывает?

— Все время, — признался Славик.

— Они всегда заняты, и им кажется, что важнее их дел нет ничего на свете?

— Да, — сказал Славик, удивляясь верности Питиной догадки.

— Всему учат, будто у нас нет своей головы?

— Точно, — снова удивился Славик. — У вас, значит, тоже такие? Тоже говорят, что лень раньше нас родилась?

— Ух ты! — обрадовался Питя. — Откуда ты знаешь нашу пословицу? Наши именно так и говорят. Ты будто бывал у нас!

— А ты — у нас, — ответил Славик.

Питя поднял голову, посмотрел на командира.

— Ну, тебе все еще хочется знакомиться со взрослыми Земли? Или уже все понял?

— И все равно, — сказал командир, — мы должны на них посмотреть и поговорить с ними. Ведь нужно будет отчитаться о полете.

— Вот скукотища! — откликнулся на это Питя. И обернулся к Славику — Расскажи лучше, что тут у вас есть интересного.

— Здесь для нас все должно быть интересно, — перебил его командир, — если изучать по-настоящему.

— «Изучать, изучать»! Целый год учились, а ты опять — «изучать». Отдохнуть пора!

— Питя, вспомни, что ты обещал, когда мы согласились взять тебя на корабль?

— Ничего я не обещал! А если бы вы меня не взяли, все бы тогда тут же узнали, что вы задумали.

— Неужели ты бы рассказал?!

— Ну… я бы не рассказал, конечно, но надо же было вам чем-нибудь пригрозить, чтобы вы меня взяли. Славик, ты можешь поднять меня на руке повыше?

— Мо… — начал Славик и перевел глаза на командира, спрашивая у того разрешения. Командир кивнул, и Славик закончил: —…гу.

Питя был не тяжелее резиновой куклы такого же роста, но ужасно верткий и нетерпеливый.

— Еще выше, еще! — кричал он, и Славик встал на цыпочки, подняв Питю почти вровень с кукурузными метелками. — Ого! А там что? — спросил он, указывая пальцем.

— Там? Наверно, магазин.

— А во-он там? Что-то бежит по дороге, а за ним поднимается страшный, как от вулкана, дым или будто взлетает старая ракета.

— Это, скорей всего, не дым, а пыль, — догадался землянин. — А по дороге не бежит, а едет автомашина.

— Ага… А недалеко от магазина какие-то люди гоняются за маленьким животным и бьют его изо всех сил ногами. Они охотятся?

Славику захотелось быть на месте Пити. Он подпрыгнул, но ничего не увидел.

— Это животное, — рассказывал сверху Питя, — видать, совсем еще молодое: оно пытается взлететь, но каждый раз падает. Они набрасываются на него все вместе…

Землянин расстроился. Неужели мальчишки над кем-то издеваются, а инопланетяне это видят? Маленькие космонавты ждали его ответа.

— Но там не все плохие, — докладывал сверху Питя. — Один бегает за охотниками и, видимо, уговаривает их пожалеть животное. Он громко свистит — даже здесь слышно, — может, зовет других людей?

— Это не охота! — с громадным облегчением закричал Славик. — Это игра! Это футбол! Они не животное пинают, а мяч!

А мяч не живой, он резиновый, у нас никто животных не пинает!

Как хорошо стало на душе! Будто гора с плеч свалилась, будто папа пришел с работы и протянул ему неожиданный подарок.

— Игра? — переспросил Питя. — Я тоже хочу так играть! В футбол!

Славик был до того счастлив, что чуть не прыгал от радости.

— А что? Я принесу мяч, маленький, и будете играть. Я научу! А сам буду и тренером, и судьей. А у вас разве в футбол не играют?

— Нет, — ответил командир и крикнул наверх Пите: — А, правда, интересная игра?

Питя размахивал руками, и Славик боялся, что тот свалится с ладони.

— Лучше не видел! Ох и гоняют!.. Они и сами как резиновые!

Командир кашлянул.

— Может, ты и меня… кха! — туда? — показал он на кукурузные метелки.

— Пожалуйста! — обрадовался. Славик. — Хоть всех! — Он чувствовал себя богатырем.

Подставил ладонь командиру, тот ступил на нее. Славик осторожно обхватил пальцами его ноги и поднял левую руку как можно выше.

— Фантастика! — сказал командир. — Как мы до сих пор не додумались до такой игры?

Скоро все семь космонавтов устроились на плечах и руках Славика и смотрели на футбол. Питя же, цепляясь за уши, перебрался на его голову. Тут же забыл, что сидит на голове, и, болея, драл землянина за волосы, как драл бы траву, сидя на земле, и стучал каблуками в макушку.

Все они перекликались, забираясь ка него, как на дерево, и землянин узнал имена космонавтов. Щипан и Садим сидели на правом плече, Молек и Пигорь — на левом. В левой руке он держал командира Грипу — тот сидел на ладони, как в кресле, в правой размахивал руками Вьюра. Про Питю мы уже сказали, Питя сидел на голове.

Глядя на футбол, космонавты забылись и перешли на свой язык. Славик его, разумеется, не понимал. И вы бы его тоже не поняли. Я приведу несколько фраз — тех, что Славик услышал в тот день:

— Брячит лак ботко!

— Козатри, козатри — голонят!

— Лак пучно забарил!

Но чаще всего инопланетяне выкрикивали одно слово:

— Уфтим!

Славик терпел, терпел — взмолился:

— Ребята, я вашего языка пока не понимаю — вы бы болели на нашем, а? Я ведь и не вижу ничего.

— Хорошо, — сказал командир и первым подал пример — Слева же свободный, — завопил он, — куда он на троих защитников прет!

Его поддержали:

— Головой, головой бей!

— Эх, мазила!.. — Причем неизвестно было, чье это слово — коламбское или земное.

Все это время Славик хотел задать пришельцам один вопрос, но не получалось. И спросил, когда футболисты у магазина расселись отдохнуть.

— А как вы научились разговаривать на нашем языке?

Ему ответил Молек:

— Наш язык очень похож на ваш. Мы долго летали вокруг Земли, выбирая место для посадки, и слушали все-все земные разговоры — по радио. И когда услышали ваш, поняли, где мы приземлимся…

Вот так, с огорода Полины Андреевны и с вредной козы художника Кубика, со Славика, с драки его с тремя мальчишками, с футбола начали знакомство с планетой Земля пришельцы — мальчишки с далекой планеты Коламба.

Эта встреча кончилась неожиданно. Во двор вышла бабушка и закричала, не видя внука, во всю мочь:

— Сла-ави-ик! Обе-еда-а-ать!

Пришельцев со Славика как ветром сдуло. Сам он, прячась, шагнул в кукурузу. Выглянул — бабушка, приложив руку ко лбу, как Илья Муромец, поворачивалась во все стороны и кричала:

— Сла-ави-ик!

Бабушка была старенькая, но голос у нее был звонкий и пронзительный, как у петуха.

— Сла-ави-ик! — не успокаивалась она.

Космонавты забрались уже в кукурузины и готовы были закрыться каждый в своем убежище.

— Я, ребята, пойду, — сказал Славик, — пообедаю. И сразу после обеда — сюда. Вам принести чего-нибудь? Там борщ будет, картошка жареная, молоко или компот…

— А я думаю, чем это так пахнет! — опередил всех Питя. — Ох и вкусно, наверно!

— Нам нельзя, — отрезал командир Грипа, — мы можем отравиться. Сам же знаешь, что все сначала нужно исследовать. Ты иди, Славик, мы тоже пообедаем.

— Пообедаем! — проворчал Питя. — Пастой из тюбиков. На первое паста, на второе паста, на седьмое — тоже паста! Хоть молока принеси мне — никто ведь из нас от него не умер.

— Хорошо, — пообещал Славик, — принесу. Тепленького, топленого — такая вкуснятина!

ДЕНЬ ПО ИМЕНИ…

— Друг мой, чем это вы так сильно озабочены? — громко спросил художник Кубик у Славика, увидев его во дворе. — Уж не открыли ли вы какой-нибудь новый овощ на огороде уважаемой Полины Андреевны?

Стоило Кубику произнести эти приветственные слова, как над забором появилась и Нинкина голова, — они оба, видно, только что пришли. С Нинкиной стороны к доскам ограды был приставлен чурбак — чтобы можно было для разговора и для других дел над забором возникать.

Нинкина голова, в который уже раз заметил Славик, существует, кажется, только для ношения в ней двух больших, то серых, то голубых, как лесные колокольчики, глаз. Но больше, чем цвета, было в них любопытства. Она вытаращилась на Славика, который, по наблюдению художника, был озабочен. Интересно, чем это он озабочен? С чего бы вдруг? — вот что светилось в Нинкиных глазах.

Славик поспешил нахмуриться.

— Ба, — спросил он у бабушки, стоявшей на крыльце, — что на обед?

— Что на обед, он спрашивает! — Нинка за забором, очевидно, всплеснула руками, потому что чуть не упала. Голова у Нинки была не только для глаз, а еще и для рта. — Руки бы сперва помыл, — закричала она возмущенно, — а потом обедом интересовался!

— Отзынь! — рассердился Славик. — Хочу — мою, хочу — нет.

— Борщ на обед, — вставила в разговор вкусное слово бабушка, — зеленый, со сметаной. И картошечка на молоке, как ты любишь…

— Ему как для барина готовят, — схватившись на этот раз за забор, продолжала критику Нинка, — а он еще фордыбачит.

Тут нужно сказать, что Славик и не думал фордыбачить, но Нинка заранее его в этом заподозрила.

Кубик вдруг фыркнул, и все на него посмотрели.

— Поразительно! — воскликнул он. — Ты, Нинон, для филолога — бесценный клад. Все века оставили в тебе следы. Не удивлюсь, если ты заговоришь вдруг языком древнего новгородца… Полина Андреевна! — обратился он к бабушке. — Раз уж мы так хорошо разговариваем, предлагаю совместный обед. Ваш борщ — моя тушенка, ваша картошка — моя сгущенка.

— Конечно, конечно, идите к нам! — закивала бабушка. — И чего я сама не догадалась пригласить?

За обедом зловредная Нинка ждала, должно быть, что Славик будет привередничать и плохо есть, но в пику ей, косившейся на него, Славик съел целую тарелку борща, а картошки попросил еще. Нинка налегала на тушенку, разогретую на сковороде, а после нее не могла оторваться от сгущенки, которую бабушка налила ей в блюдце.

— Как мед, — восторгалась она, — только еще вкуснее. Я бы ее кажин день ела.

— Каждый, — поправил ее Кубик.

— Кажин! — заупрямилась Нинка. — Ишь, чего придумал! Мама что, хуже тебя знает?

— Пусть будет «кажин», — согласился художник, — твоя мама для меня — самый уважаемый человек. И если она говорит «кажин», значит, есть и такой вариант слова. — И Кубик в который раз принялся нахваливать бабушкин борщ, а та в ответ повторяла, что сварила в борще все, что растет в огороде: и петрушку, и свеклу, и зеленый лук…

Славик поглядывал на Нинку и думал, что НИКОГДА и НИ ЗА ЧТО не расскажет ей про пришельцев.

А тайна эта уже ворочалась в нем и, честно говоря, искала выхода. Славику ужасно хотелось с кем-то поговорить об инопланетянах, что приземлились на бабушкином огороде и поселились в гнездах для кукурузных початков.

Несколько раз он ловил на себе взгляд художника, — тот что-то необычное в нем заметил, — но взгляду его пока не отвечал.

Художник ел и рассказывал:

— Я давно уже заподозрил, что у дней, которые мы зовем привычно понедельниками, вторниками, средами и так далее, есть и другие имена…

Дети подняли на Кубика глаза.

Художник поглядывал на них, будто искал, кому его рассказ подходит больше.

— Другие имена, — повторил Кубик, — свои…

Пока что все на него смотрели одинаково, ожидая, что будет дальше. Бабушка только отвлеклась на минуту — добавила внуку картошки, а Нинке — сгущенки.

— Идем мы сегодня с Нинон навстречу солнцу… — Нинка перестала лизать сладкую ложку и уставилась на Кубика своими колокольчиками. — Идем, она зева-а-ает. Так зевает, будто все проглотить хочет.

— Дак в такую-то рань встамши, кто ж не зевает! — не осталась она в долгу.

— Зевает, значит, а тут кто-то ей говорит — басом говорит, — художник сгустил голос, — спрашивает у нее: «Это ты ко мне обращаешься?»

Нинкин рот открылся, словно она захотела что-то сказать.

— «Если ко мне, — басил Кубик, — то чуть погромче говори, я ведь еще далеконько!» Нинон со страху присела — и ко мне, и то-оненьким голоском, как у синички, спрашивает: «Дядь Вить, это кто?» А тот бас вместо меня ей отвечает: «Дак ведь я День нонешний, не признала ты меня разве?»

— Поди, выдумываешь? — неуверенно спросила Нинка.

— Это я-то? — пробасил Кубик. — Да ни в жизнь! Все — чистая правда. — Теперь он обращался к Славику, в Нинку глазами постреливая и в рыжую бороду незаметно посмеиваясь. — «Я ведь, говорит, День нонешний, по-вашему, значит, После-Дождика-Четверг, а по-нашему так Авдей Поликарпович. Вот поработать вышел…»

Нинка облизнула ложку и вытаращилась на Кубика.

— Моя Нинон меня за руку хватает и Дню шепотом — не испугалась все-таки: «А чё ты, интересно, делать-то будешь?» «Я?» — перешел на бас художник. — «О-о! Моих дел не перечесть. Вот сейчас травы буду от росы сушить, землю согревать, леса и пшеницу растить. Потом ветрам-баловникам хвосты укорачивать, чтоб не шибко буянили, делом занимались. А с ветрами управлюсь, буду все на земле красить».

— Это как? — спросил Славик.

— «Красить-то?»— ответил День устами Кубика. — «То дело хлопотное. Главное, все цвета должны быть разные. Вот смотри: помидоры — красные, сливы — синие, абрикосы — сами знаете, какие, на баклажаны много краски уходит, смешивать приходится, цвет у них сложный, яблоки — те все разноцветные, недаром говорят — расписные…»

— А цветы-то, цветы-то забыл? — подсказала увлекшаяся рассказом Нинка.

— «И цветы, — согласился День Авдей Поликарпович. — Каждый кисточкой, чуть он раскроется, тронь, да не раз — как, например, анютины глазки. Так и корпишь над каждым… А черешня, а вишня, а ягоды! Все грибы в лесу под кустами отыщи и шляпки покрась — да цвет не дай бог перепутать, а то ведь отравится кто! Ого-го сколько работы! К вечеру так умаешься, что еле до горизонта доплетешься. Ну, правда, напоследок еще закатом полыхнешь — а в нем все краски до единой. Завалишься за горизонт — и спать, отдыхать. Проснешься, а ты уже не Авдей, а Данила или Евсей…»

— А чего у тебя все дни — мужики? — привередливо спросила Нинка. — Женщин-дней неужто не бывает?

— Да что ты! — нашелся и тут Кубик. — А среда, а пятница? А суббота? Трое мужчин и как раз три женщины. Народом все предусмотрено, полное, заметь-ка, равенство! А седьмой день — воскресенье — ни он, ни она. Значит, общий.

— А звать-то женщин как? — не унималась Нинка.

— Первое имя — Анна…

— Как мою мамку, — удовлетворилась наконец Нинка. И подвела итог — Выдумщик ты, Кубик, укороту на тебя нет!

— Неужели не интересно? — всерьез (чему Славик удивился) забеспокоился художник.

— А чё в выдумке интересного! — резанула правду-матку Нинка. — Ты бы коров, как моя мамка подоил, было б тебе не до баек.

— Ну, Нин… — Кубик растерялся, — не всем же доить коров. Кто еще хлеб сеет, кто комбайны делает, кто конструирует…

— А кто по лугам цельное лето ходит, да краску по белому размазывает! — рубанула Нинка. — Ты бы вон мою мамку лучше нарисовал!

— А что! — ожил художник. — И напишу. — К Кубику возвращалась уверенность. — Возьму и напишу. Молодец, Нинон! Прямо умница! Такую идею подала!

— То-то, — сказал Нинка, вставая. — А то ходит по лугам, ходит, вчерашний день ищет.

— Может, ты и тут права, Нинон, — вздохнул Кубик, — ищу я, кажется, вчерашний день, а сегодняшний мне глаза слепит…

Нинка, победно на художника и на Славика глянув, — порядок здесь явно был ею наведен, — взялась помогать Полине Андреевне убирать, а Славик смог наконец вступить в разговор.

— Дядя Витя, — сказал он то, что было все время у него на языке, — а вот что бы вы сделали, если б встретили в нашей деревне пришельцев?

— Я? — чисто по-детски переспросил Кубик, он все еще от грустной мысли о вчерашнем дне не мог отделаться. — Я? Я бы… Я бы сказал им: «Глокая куздра штеко будланула бокра и кудрячит…»

Славик, а он собирался было встать, так и шлепнулся на табуретку.

— Откуда вы знаете их язык?!

— Знаю, — снова грустно ответил Кубик, — я много чего знаю. Может, даже слишком много. Но именно это мне и мешает работать…

Взрослого друга у Кубика в деревне не было, и поэтому он иногда говорил Славику то, чего тот не понимал и что, очевидно, было понятно только взрослому.

ВЕЛИКИЙ КАРАТИСТ

После обеда женщины стали мыть посуду, а мужчины уселись на крыльце.

День был… Нет, об этом надо подробнее. Уж коль среди наших героев есть художник, будем время от времени смотреть на все его глазами.

А Кубик, едва выйдя на крыльцо, прищурился и осмотрел день, словно натурщика, который, пока художника не было, изменил положение, и тени на нем сместились.

День был зеленый, голубой и желтый. Желтыми были солнце, подсолнухи и цветы «золотой шар» в палисадниках.

По двору ходили куры и петух. Хвост бил из петуха разноцветным праздничным фонтаном. Куры разгребали землю, что-то склевывали и переговаривались:

— Ко-о-о, ко-ко-о… Ко-ко-о, ко-о-о…

Понять их было легко:

— Какой-то ка-амеше-ек… Песо-о-ок… А вот и зернышко-о-о… А вот и семечко-о-о…

Петух чем-то ужасно гордился. Скорее всего хвостом. И еще, вероятно, гребешком, глядя на который, между прочим, люди придумали корону своим царям. Потом о сходстве короны и петушиного гребня позабыли, а зря.

Петух вниз почти не смотрел, а разрыв землю сильными ошпоренными ногами, краем глаза замечал в ней червяка. Он сзывал кур:

— Чер-вяк!

Куры, кудахтая, со всех ног кидались отведать червяка, ссорились, клевали друг друга, а петух, отвернувшись от них, свысока оглядывал двор, в надежде, что кто-нибудь еще, кроме дур-кур, заметит, какой он:

и большой,

и сильный,

и красивый,

и умный,

и червяка умеет находить в одно мгновение…

Кубик не сводил глаз с петуха.

— Все нынешние болезни, — неожиданно объявил он, — происходят оттого, что люди почти перестали смотреть на кур. Мы их видим только голыми и замороженными. Кошмар! Разве снимет замороженный петух стресс, который ты получил на работе? Будь я врачом, то прописывал бы не таблетки, а куротерапию, то есть смотрение на живых кур с целью исцеления.

— Дядя Витя, — вдруг спросил Славик, — ну сказали бы вы инопланетянам «Глокая куздра…», а дальше что?

Петух не выдержал напора чувств — захлопал крыльями, взметая пыль, и заорал.

— Нет, ты полюбуйся этим горлодером! — воскликнул художник. — Сколько в нем спеси, глупости, фанфаронства! Столько же, сколько в ином человеке. Но это, — Кубик поднял указательный палец, который был у него всегда в краске, потому что писал он частенько не кистью, а пальцем, — но это всего-навсего петух, и глупость его мне не опасна. В конце концов я могу его даже съесть. Я смеюсь над ним, я отвожу с ним душу, понял, Славик?

— Что такое стресс? — спросил Славик.

— Это… Тебя к директору школы когда-нибудь вызывали?

— Вызывали. Один раз, в прошлом году. Я стекло в классе разбил.

— Вот тот ужас, что ты пережил перед его дверью, и есть стресс. Но не будем углубляться. Вернемся в детство. Ты, кажется, спросил, что будет после «Глокая куздра»?

— Да.

— Дальше будет все прекрасно. Вы подружитесь, пришельцы покажут тебе, что привезли с собой. Это будут удивительные вещи… Глянь-ка, это не к тебе?

Славик повернул голову. У калитки стояли Генчик, Юрчик и Васек. Генчик манил его к себе рукой.

— К… ко мне, — сказал Славик, и голос его дрогнул.

— Пойти с тобой?

— Не надо. Я сейчас вернусь. — Он подумал, что не будут же деревенские драться при Кубике.

— Слышь, — сказал ему Генчик, когда они отошли от калитки, — а это твое каратэ ничего… Там у вас в городе всех ему учат?

— Не всех.

Справа от Славика шел Васек, слева Генчик, а на пятки наступал Юрчик. Славик оглянулся — художник стоял на крыльце и смотрел в их сторону.

— Слышь, Слава… — Генчик тоже оглянулся. — Ты сколько у нас в Егоровке пробудешь?

— С неделю, не больше. — Славик понял, что драки не будет.

— Покажи нам приемы, а? — сказал Генчик. Он обогнал Славика и стал перед ним. — Будешь у нас тренером. А мы тебя тоже чему-нибудь научим. Вот Васек свистит, как бог. Юрчик в ножички играет. Понимаешь, к нам из Михайловки ребята драться приходят… То мы их, то они нас. А если мы все каратэ будем знать — ого, как они почешутся!

Славику очень захотелось стать тренером. Тем более, повторяем, что он видел каратэ и каратистов по телевидению и в книжке одного мальчишки у них во дворе. Раз-два-три-четыре — рука-нога-снова-нога, — и четверо противников лежат в глубоком нокауте…

— Не могу, — сказал Славик, — я подписку дал.

— Какую подписку?

— О нераспространении каратэ. Что не буду никому показывать приемы, — заливал Славик. — Это же все равно что оружие раздавать налево и направо! Нас когда собрали в первый раз, дали подписать документ. Сказали, если где будет замечено появление каратэ, выясним, кто мог его разбазарить, и тогда… В общем, не могу, ребята.

— Ты смотри, — потер нос Генчик, — хоть в город поезжай.

— Врет он все, — сказал Васек. — Подумаешь, каратист!

— А может, и каратист, — ответил ему Генчик, — ты от одного удара лег.

— Я споткнулся, — возразил Васек, — а потом об землю лбом брякнулся.

— Брякнулся! А синяк где? Покажи!

— А это тебе не синяк? — завопил Васек, тыча в свой лоб, где никакого синяка не было. — Вот он, синяк!

— Слышь, Слава, — Генчик повысил голос, чтобы пресечь спор, — а когда к нам из Михайловки придут, пойдешь с нами? Ты ведь в нашей деревне живешь — вроде, значит, наш.

Славику ничего не оставалось, как согласиться. Пообещать, что он выступит на стороне егоровцев. На том и расстались, даже пожали друг другу руки в знак союза. Славик направился домой.

— Инцидент исперчен? — спросил его Кубик, все еще сидевший на крыльце.

— Исперчен.

— Ну тогда я пошел, — сказал художник, поднимаясь. — Мой привет пришельцам.

— Спасибо, — механически ответил Славик.

Он отправился на кухню за топленым молоком, а сам уже думал о том, как он будет драться с михайловцами. Хорошо бы, конечно, снова с помощью сонного луча…

СЛАВИК РАССКАЗЫВАЕТ О ПЛАНЕТЕ ЗЕМЛЯ

Землянин взял не только топленое молоко в пол-литровой банке, но и остатки жареной картошки. Он положил ее на блюдце.

Как командир ни уговаривал Питю не прикасаться к земному овощу, тот кушанья отведал. Кружочек картошки он держал обеими руками и откусывал по кусочку. Все смотрели на Питю со своих кукурузин молча и, заметил Славик, глотая слюнки — так вкусно Питя облизывался. Даже Грипа, который стоял сложив руки на груди, не сдержался и облизнул губы.

Питя картошку съел, руки вытер о кукурузный лист.

— Ну как? — не выдержал Вьюра.

— Во! — Питя показал большой палец. — Мое первое мнение о землянах такое: толк в еде они знают. А теперь, Славик, дай мне, пожалуйста, молока. И скажи, кто из семи коламбских космонавтов, с которыми ты недавно познакомился, самый смелый.

Славик повернулся к командиру.

— Расскажи нам о своей Земле, — сказал тот. — И как вы на ней живете, расскажи.

— Ну… — начал Славик, — мы… — И тут вдруг, произнеся «мы», снова почувствовал ужасную ответственность: он, перешедший всего-навсего в этом году в пятый класс, должен говорить от имени всего человечества! Славику показалось на минутку, что его вызвали к доске или что он на экзамене, которыми их начали пугать со второго класса.

Землянин стал вспоминать, что он знает о своей планете.

В голове завертелась быстрая карусель, состоящая из: космического корабля, который он видел по телеку, двойки по русскому языку, которую он получил в конце года, хоккеиста Игоря Ларионова, газового баллона в бабушкиной кухне, родителей, провожающих его с бабушкой на вокзале… С чего начать?

Предметы прибывали. Карусель крутилась все быстрее. Неожиданно в ней появился крокодил Гена с Чебурашкой, домашний телефон, серый слон, бредущий по саванне, взрыв снаряда у окопа, в котором солдат припал к противотанковому ружью (это, ясно, тоже было из телевизора), сковородка с жареной картошкой…

До него донесся голос Пити;

— Да, да, — кричал он, раскачиваясь в своем зеленом гнезде так, что качалась вся кукурузина, — расскажи, что у вас, кроме футбола, интересного! Что все планеты круглые, я слыхал. Про моря и океаны — тоже. Что есть горы и ущелья, реки и озера, города и села, я знаю и видел их, когда мы облетали вашу планету, своими глазами. Мне эти уроки географии во как надоели! Опять изучать? Дудки! У меня каникулы! Грипе тоже все это надоело, только он ни за что не признается. Он ведь командир.

— Географию я, ребята, плохо знаю, — успел вставить Славик.

— Не обращай на Питю внимания, — сказал Грипа, — рассказывай о том, что знаешь.

— Ну… — во второй раз произнес стартовое слово Славик, но опять замолчал, потому что он как раз собирался начать с того, что планета Земля круглая, что на ней есть моря и океаны…

— Давай, давай! — подбадривал его Питя, — говори скорей, что у вас есть, кроме футбола!

— Есть еще хоккей, — брякнул Славик.

— А это что? — спросил командир.

— Тоже игра, только в нее зимой играют.

— Что такое зима? — Грипа взялся сам спрашивать о Земле.

— Зима? Ну… у нас четыре времени года. Лето, осень, зима, и весна.

— И на каждое время года придумана своя игра? Вот где бы я жил! — завопил Питя. — Ребята, давайте здесь останемся! Нам дадут какой-нибудь островок, мы сделаем из него государство…

— …И будем играть все четыре времени года, — закончил за него Грипа. — Расскажи о них, Славик. — Не слушай его.

Славик покосился на Питю и вздохнул.

— Сейчас у нас лето, — начал он голосом, каким рассказывают урок. — Летом самые длинные и самые теплые дни. Все растет, все зелено, все цветет. Люди выращивают хлеб, овощи, фрукты… — Краем глаза землянин увидел, что огорченный скучным рассказом Питя вылез из своего гнезда и стал взбираться по кукурузному стволу вверх, к метелке. Ствол становился все тоньше, он стал под тяжестью легонького Пити сгибаться…

— Летом, — заторопился Славик, — мы играем в футбол, волейбол, баскетбол…

— Какое круглое слово— бол, — сказал Молек. — Почему мы на Коламбе не додумались до этих игр?

— Это, наверно, только в природе землян, — высказал предположение Питя, — создавать вещи, за которыми самим же приходится гоняться. Мы живем гораздо скучнее — от нас ничто не убегает… Слушай, а что это за игры — волейбол, баскетбол? — Чтобы получше слышать, он немного спустился.

— Минуточку, — сказал Славик. — После лета наступает осень. Все созревает, листья на деревьях и трава желтеют, день укорачивается, становится холоднее…

— И во что вы играете тогда? Самое лучшее время для футбола. Не жарко…

— Осенью мы идем в школу.

— Эх! — воскликнул Питя. — Ясно, что вам уже не до игр. Облети хоть всю Вселенную — везде одно и то же! Ну а что вы делаете зимой?

— Зима — это когда все вокруг покрыто снегом. И когда очень холодно. Дни короткие, а ночи длинные. И вьюга, и мороз…

— Ну… и вы ни во что не играете?

— Зимой не играем?! Наоборот! И в выходные, и в каникулы! И на лыжах катаемся, и на санках, и снеговиков лепим, и снежками бросаемся. А хоккей — главное. Это вроде футбола, только на льду и на коньках. Вместо мяча — шайба, в руках — клюшка…

— Вот настоящие слова! — крикнул Питя. — Такие звонкие: каникулы, коньки, шайба, клюшка! Я дома буду звать ими всех своих зубак. Но зубак у меня знакомых пять, а слов пока четыре. Не найдется ли у тебя еще одного такого же словечка?

— Еще одно? — задумался Славик. — Знаешь что? Назови пятую зубаку Голом. Гол — это когда забивают шайбу или мяч в ворота. Тогда все вскакивают и кричат: «Го-ол!»

— Отличное имя! Гол! Я назову так самую большую зубаку. Гол! Гол! Иди сюда! Гол, вперед!.. Славик, а в хоккей ты нас играть научишь?

— А долго вы здесь пробудете?

— А когда наступает зима? — спросил Грипа.

— Когда? — Славик стал загибать пальцы. — Сейчас середина августа. Значит, еще сентябрь, октябрь — это уже два с половиной месяца, семьдесят пять дней…

— Это слишком долго, — сказал Грипа. — Нам ведь тоже надо идти в школу. Да, ты не рассказал про еще одно время года — у него красивое имя…

— Про весну? Весной снег тает, дни удлиняются, из земли показывается зелень, первые цветы…

— Ты заговорил, как девчонка. И опять начались уроки. С меня хватит. — И Питя снова полез к самой метелке.

Командир с этого момента то и дело косился на проказника. Но от своего не отступился.

— Первое, что мы должны узнать, — уровень вашей цивилизации, — сказал он. — Вы летаете на другие планеты?

Славик открыл рот, чтобы ответить, но Питя сверху крикнул:

— Да, да — уровень цивилизации! За уши ваших мальчишек дерут?

— Еще нет, — сказал Славик, отвечая не Пите, а Грипе, на его вопрос о полетах на другие планеты.

Бр-р-ряк! Питя съехал вниз.

— Командир! Это планета с обратным ходом развития! Они только собираются драть мальчишек за уши! А что будет дальше?

— Перестань, Питя, — поморщился командир. — Если мы не привезем домой этих данных, мы никогда больше не увидим космоса. Мы же договорились: сделаем все не хуже взрослых. А ты опять…

— Ну ладно, — согласился Питя, — потерплю немного. Но ты учти: то, о чем спрашиваю я, тоже важно. И когда ты кончишь, начну я. И посмотрим, у кого это лучше получится.

— Хорошо, хорошо… Теперь второй вопрос — какие у вас источники энергии?

— Источники? — не понял Славик.

— Мы видели на дорогах и в атмосфере Земли движение разных механизмов. Им нужно горючее. Какое оно у вас?

— У нас бензин.

— Что это такое?

— Это… жидкость. А ее получают из нефти.

— А нефть откуда?

— Ее добывают из земли… — Славик, по понятным причинам, отвечал не очень уверенно, запинался.

— Ага… А что вы будете делать, когда она кончится?

— Тогда мы перейдем на атомную энергию. — Нашему землянину показалось, что на этом все его знания кончились.

— Что такое атомная энергия?

Славик остановился.

— Не знаю, — сознался он. И все-таки подумал еще немного. И совсем уж неуверенно — и для себя неожиданно — произнес: — Кажется, это… — дальше шли слова, которые неизвестно как попали в его голову, — кажется, это… энергия атомного ядра…

— А что тебе известно про атом? — допытывался Грипа.

— Атом? — повторил землянин. — Атом? Это… самая маленькая… часть… любого вещества… Но оказывается… и в нем есть какие-то частички… Электроны… — Славик почувствовал, что устал.

— Ага. Значит, вы уже добрались до атома. Мне все ясно, — сказал командир. И похвалил Славика: — Ты не так уж мало знаешь.

Землянин вздохнул.

— А теперь моя очередь, — немедленно отозвался сверху Питя. — Я чуть не умер со скуки, пока ты его допрашивал. Славик, скажи лучше — у вас войны бывают?

Славик поднял голову: Питя раскачивался и смотрел на них сверху.

— Да, — ответил он. — И сейчас идут.

— Мне тоже все ясно, — повторил слова командира Питя, — значит, энергия атомного ядра станет у них оружием.

— Уже стала, — подтвердил Славик. — Это атомная бомба.

— Вот так уровень! — воскликнул Питя. — Ну и уровень! С одной стороны еще бомба, с другой — уже атом. Я его в минуту установил, а ты, Грипа, ломал бы себе голову целую неделю! Вспомни, что говорил наш учитель о таких цивилизациях!

Грипа не успел ответить, его опередил Молек:

— Он говорил, что такие цивилизации похожи на обезьяну с гранатой в лапе.

Землянину стало обидно и захотелось возразить. Он отчетливо представил себе обезьяну с гранатой.

— А у вас разве никто не воюет? — Ничего другого ему в голову в эту минуту не пришло.

— Уже тысячу лет, — сказал Грипа. — Иначе мы не смогли бы летать во Вселенной. А наше оружие ты знаешь — оно только усыпляет, — да и на нашей планете оно не используется…

— Не только, не только! — перебил Питя. — Можно я расскажу Славику ту историю?

— Рассказывай, — разрешил командир. — Но спустись сначала пониже, а то тебя плохо слышно.

Питя съехал вниз, закрепился на двух листах и начал:

— Однажды наши предки прилетели на планету, где вот-вот должна была разразиться война. Обе армии сидели в окопах и ждали сигнала, чтобы пойти в атаку. А генералы враждующих армий приготовились отдать команду «вперед!» И тогда наши предки достали свое оружие. Солдаты обеих армий поднялись в атаку…

Наш луч косил всех, и бойцы падали как убитые. Скоро на поле боя было страшно глянуть: оно было усыпано телами солдат…

Спали они полдня, но к обеду стали просыпаться. От прежней их злости, с какой они шли в атаку, не осталось и следа! Они встали такими же мирными людьми, какими были раньше. До войны они были крестьянами, рабочими, лавочниками, музыкантами, колбасниками. И обе страны тогда дружили и торговали друг с дружкой.

Солдаты просыпались и узнавали довоенных соседей.

— А, это ты, Колка!

— Здорово, Пу! С чего это ты так вырядился? Ну и вид у тебя!

Они все дурное начисто забыли — вот еще в чем сила нашего оружия!

Так и кончилась та война, не начавшись.

— Ты забыл сказать про генералов.

Славик узнал голос Щипана.

— Я не забыл, я оставил это на закуску. Так вот, генералы помирились не сразу, долго еще хмурились… Они хотели что-то важное-преважное вспомнить, да никак не могли. В конце концов генералы сели и сыграли в шабашки…

— Что это такое? — спросил Славик.

— Это такая межпланетная игра. В ней оранжевые сражаются с зелеными на доске из шестидесяти четырех клеток. С той и с другой стороны по двенадцать бойцов…

— У нас тоже есть такая игра! — обрадовался Славик. — Она называется шашки!

— Значит, наши шабашисты смогут сразиться с вашими шашистами. Вот будет здорово!

— Этот рассказ, — добавил немногословный Пигорь, — есть у нас в букваре, и его знает каждый малыш. И мальчишки играют у нас не в войну, а в невойну. Солдаты идут сначала в атаку, и вдруг все падают и засыпают. И даже храпят. Проснутся, увидят знакомых, бросают ружья и давай обниматься. Ведь дружить всегда приятнее, чем воевать…

ВПЕРЕД, ЯСНОГЛАЗЫЕ!

Перед вечером все — Кубик, Славик и Нинка — сидели на крылечке художника и смотрели на закат за речкой. Точно так же, должно быть, сидели на этом крылечке, любуясь вечерней зарей, Нинкины предки, которые построили дом сто лет назад. Даже коза, привязанная к забору, переставала жевать и поднимала голову. Глянув на полыхающее за речкой небо, Манька тревожилась и нюхала воздух. Коза думала, что это пожар, и проверяла, не приближается ли он, не пахнет ли гарью. Но от речки все сильнее пахло травами и сыростью, на луг уже наползало белое покрывало тумана.

Небо над речкой пылало, словно за горизонтом, встречая солнце, устроили фейерверк. Нечего и говорить, что трое людей, сидящих на крылечке, как на стадионе или в театре, глаз не отрывали от этого зрелища.

— Боже мой, какое все-таки это чудо — закат! Все краски, кроме черной! — восхищенно говорил Кубик. — Вот как надо писать!

— Прямо цветомузыка, — поддержал его Славик.

— Ох, сколько я в своей жизни их повидала! — не отстала от других Нинка.

Коза обернулась к людям и вопросительно заблеяла: закат солнца по-прежнему ее тревожил.

— Угадай, Манька, загадку. Какой пожар водой не потушишь? — веселым голосом спросил у козы художник. — Ну-ка? Что молчишь? Неуж и этого не знаешь? Не хватает козьего твоего ума? Отвечай, рогатая!

— Атомный, — неожиданно для себя сказал Славик.

Кубик посмотрел на него, закряхтел, крыльцо под ним заскрипело.

— Ну и младенцы пошли, — заворчал он, — чуть что — окатывают холодной водой! Чуть мы распустим по привычке слюни, как тут же какой-нибудь малолеток приводит нас в чувство. Что за время!

Кубик покосился на аудиторию и, увидев, что его слушают, продолжил ворчание, только уже погромче — как актер на сцене:

— Чуть мы воспылаем, мы, верные традициям наших далеких романтичных предков, как является кто-то из нынешних молокососов и отрезвляет нас!

Славик, услышав Кубиково брюзжание, рассиялся: наконец-то художник похвалил и его, наконец-то и он, Славик, попал в точку.

— Ты прав, Славик, — продолжал Кубик, — старая загадка насчет пожара приобрела в наши дни новый смысл, и ты первый открыл нам это. Поклон тебе! — Кубик наклонил голову и проверил взглядом слушателей: те все так же внимали ему.

— Мы обрастаем страшными волосами, — выступал он, — которые делают нас похожими на первобытных людей, — ради чего? Только для того, признаюсь вам, как на духу, чтобы скрыть за усами и бородой слюнтяя, кисляя, размазню и, главное, оголтелого романтика. И что получается? А ничего! Потому что стоит нам, заросшим, как разбойники, начать сочинять очередную, так любимую нами романтическую сказку, как появляется этакий ясноглазный младенец — вроде тебя или Нинон — и, не испугавшись бороды, одним словом разрушает идиллию. Говорит правду, от которой нас корчит. В этом — в окатывании нас вами холодной водой — примета времени. Что ж — вперед, ясноглазые! Бородатые слюнтяи — прочь! Ваши романтические пейзажи — всего лишь дань прошлому, из которого вы не можете вытащить ноги. Мир стал жестким, как чертеж, а вы все еще ищете оттенки…

— Они натворили что, да? — раздался голос позади Кубика, и Нинка вскочила и спрыгнула с крыльца.

— Мамка пришла! — завопила она и повисла на материной шее. — Мамка!

— Здравствуйте, Аня, — сказал Кубик. — На этот раз они не натворили, а сотворили. Они по-новому разгадали старую загадку. Мы все вас заждались.

Нинкина мама — усталое лицо, коричневые руки — присела на нижнюю ступеньку.

— Наталья из декрета вернулась, вот меня и отпустили на денек. Дочь, говорю, без меня растет, я ведь ее неделями не вижу, только, может, на свадьбу вырвусь… Ну, как вы тут живете?

— Так завтра вы дома? Матушка-голубушка-Аннушка-доярушка! — запел Кубик. — Я знаю все: и стирка, и уборка, и отдохнуть надо, и на дочь-ненаглядышку насмотреться, — но не откажите в просьбе!

— Еще что-то нужно делать?

— Дело невелико будет. — Художник вглядывался в лицо Анны. — Нужно вам будет посидеть с дочерью на лугу, ни о чем, кроме цветов, не думая.

— Ой, да что вы! — замахала руками Анна. — Да я завтра на минуту не присяду! Какой луг? Какие цветы?

Нинка сидела, уткнувшись в материно плечо.

— Ма, — сказала она, — он тебя рисовать хочет. Это я ему сказала, чтоб нарисовал.

— Зачем меня рисовать, что я, артистка какая! Потом как-нибудь.

Кубик все так же всматривался в лицо доярки.

— Артистка, артистка… — уговаривал он, — все женщины артистки… А «потом», Аннушка-доярушка, не будет. Луг вон, я слышал, запахать хотят, у Натальи ребенок заболеет или еще что-то случится, а там, глядишь, и зима. А я хочу — пока август, пока луг, пока молода, пока в глазах синь проглядывает.

— Какая уж там молодость, какая синь, — вздохнула Анна, — цельными сутками только коров и вижу…

Глаза у Нинкиной мамы были такие же, как у дочери, — то серые, то голубые, как лесные колокольчики. Но чаще серые.

— Когда на луг-то пойдем? — согласилась она. — Я ведь и голову должна помыть, и платье приготовить.

— Платье нужно попроще, — распорядился Кубик. — Не на бал идем, не в президиуме сидеть — на траве.

Анна с дочерью, обнявшись, ушли, а Кубик сказал, потирая руки:

— Ну вот, завтра я ему дам бой!

— Кому? — удивился Славик.

— Той бездари, тому лентяю, что во мне сидит. Я ему покажу, тугодуму!

Бабушка позвала внука ужинать.

После ужина Славик поспешил в огород. У корабля был только Вьюра, остальные возились внутри тыквы.

— Мы завтра должны посмотреть хоть один ваш город, — сказал Вьюра.

Из люка выглянул Питя.

— Славик, привет! Вот кого я рад видеть! Мы выполняем программу полета. Вьюра тебе сказал, куда мы летим? Что в ваших городах самое интересное?

— Самое-самое? — переспросил Славик. — Я думаю… цирк. Зоопарк. Кино…

В люке немедленно показалась голова Молека.

— А что это такое — цирк, зоопарк, кино?

Славик рассказал.

— Хорошо бы все это посмотреть, — посожалел Молек, — но мы не можем нигде показываться.

— В зоопарк можно ночью. В нем много хищников, ночью они не спят.

— Идея! — крикнул Питя и обернулся внутрь тыквы: — Грипа! Ты слышал? Мы можем побывать в зоопарке, там собраны все звери Земли!..

Встретиться снова договорились только на послезавтра. Завтра рано утром корабль возьмет курс на город.

КУБИК ПИШЕТ ПОРТРЕТ ДОЯРКИ
ФЕЯ И ФЕЙ

На луг шли впятером: Кубик, Нинкина мама в новом цветастом сарафане, Нинка, Славик и коза. Впереди шагал Славик, за ним художник с козой через плечо и этюдником на веревке (тьфу! оговорился, нужно наоборот!), а сзади, все еще обнявшись, будто со вчера не расставались, делили узкую тропинку через огород Пантелеевы. Третья Пантелеева, Евдокимовна, вышла их проводить, что-то вспомнила, закричала, но никто останавливаться не захотел, и, чтоб она не беспокоилась, помахали ей издали.

Отдохнув за ночь от солнца и ветра, все на огороде пахло — каждый куст, каждый листок. Запахи сменяли друг друга, как экспонаты на выставке: вот картошка, вот помидоры, вот огурцы, вот просто земля, которая утром тоже пахнет, вот кукуруза, а вот трава-лебеда, трава-полынь, трава-пижма, чьи цветы похожи на желтые таблетки. Эти высокие травы отгораживали огород от луга.

Луг цвел. Он был скатертью-самобранкой, расстеленной для шмелей, пчел, жуков, бабочек и прочей летающей живности, которую здесь не перечислить. Но жука бронзовку мы должны назвать, потому что цвет его крыльев удивителен: они зеленые с бронзовым отливом, такого цвета не найдешь больше нигде. Жука бронзовку все увидели на кусте шиповника.

— Что за прелесть! — Художник осторожно снял жука с розового цветка и положил на ладонь. Жук сразу же притворился мертвым. — Прямо драгоценный камень!

— Или как елочная игрушка, — сказал Славик.

Нинка поднялась на цыпочки и заглянула в ладонь Кубика. Что-то тоже хотела сказать, но не придумала и тронула жука пальчиком. Жук перестал притворяться, перевернулся и пошел по ладони. Все следили за ним. Он прошелся по пальцу, поднял зеленые надкрылья, достал из-под них мягкие крылышки, зафырчал ими, нагнал обороты и взлетел.

— Ты, Нинон, прямо фея, — сказал художник. — Прикоснулась — он и ожил. Ты, наверно, фея жуков. А ну покажи еще какое-нибудь чудо.

— Сейчас не хочу, — чуть подумав, ответила Нинка. То, что ее назвали феей, ей понравилось, а то, что она способна на чудо, Нинка, похоже, и раньше знала. — Потом, — пообещала фея. — Пошли дальше, уже вся трава от росы повысохла.

— Ох, отнимаете вы у меня время! — пожаловалась Анна. — Я к этому часу сколько бы уже дел сделала!

— Мы не отнимаем, Аня, мы, наоборот, прибавляем, — возразил Кубик. — Вы вот луга в этом году наверняка еще не видели — так что смотрите, дышите, радуйтесь, — зимой будет что вспоминать.

Нинкина мама была в сарафане, обнажившем белые-белые — незагорелые — плечи и руки. А кисти рук были такими загорелыми, будто доярка Анна надела зачем-то коричневые перчатки.

Через луг к речке змеилась тропочка. Коза хватала траву слева и справа и все норовила остановиться.

Но остановились все только у самой речки, где начинались кусты ивняка и песок. Нинка и Славик разделись до трусов и устроились на песке загорать. Здесь, под глинистым невысоким обрывом, был небольшой родник, тоненький чистый ручеек. Кубик размотал с Манькиной шеи длинную веревку и привязал конец ее к старой иве на берегу. Коза немедленно отправилась к траве.

— А мы — назад, на луг, — сказал художник. — Тут, недалеко будем, если соскучитесь, приходите.

Славик и Нинка лежали, перед их глазами был песок. Сзади чуть шумела и шелестела, шевеля камыш, речка, справа позванивал ручеек, на иве пела-посвистывала какая-то птица. Ива была похожа на стог сена, а птичий свист — на иголки в нем.

— Вот, — неизвестно чему подводя итог, сказал Славик.

— Чего вот-то? — откликнулась Нинка.

— Ничего. Просто вот, и все.

— Я думала, ты что-то рассказать хочешь, — разочаровалась Нинка. — Я знаешь про что больше всего слушать люблю?

— Про что?

— Про всякие тайны. Слушаю — а по спине мурашки. И сразу пить хочется. Я, когда тайна, знаешь сколько воды могу выпить? Ведро! Бегаю и пью, бегаю и пью… А ты тайны любишь?

— Кто их не любит!

— А у тебя, — Нинка перешла на шепот, — какая-нибудь тайна есть?

— У меня?

— У тебя, у кого ж еще!

— Как у всех, так и у меня.

— Расскажи, Славик, а? — Нинка к нему придвинулась. — Расскажи, ну? Я тебе тоже какую-нибудь тайну открою…

Славик был в затруднении. Рассказать о человечках, живущих в кукурузе, ему до смерти хотелось, но он знал, что этого делать нельзя. Нинка, разволновавшись, выпьет всю речку и все равно разнесет Славикину тайну по белу свету. На бабушкин огород кинется полдеревни, и что будет дальше — неизвестно. Во всяком случае, ничего хорошего.

Рассказать Кубику — другое дело. Но, может, тоже нельзя? Он взрослый, а кукурузные человечки удрали от родителей, — вдруг художник потребует, чтобы они вернулись домой? Нет, лучше помалкивать.

Рассуждая, Славик рыл пальцами ног песок, да так старательно, что запыхтел. Нинка это заметила.

— Чего возишься? — не вытерпела она. — Возится, возится… Ты бы лучше тайну скорей рассказывал.

Славик решил, что от Нинки не отвяжешься, и яму рыть перестал.

— Ваши ребята уговорили меня с михайловцами драться, — сообщил он, — когда те снова придут. Только ты никому не говори, что я каратист. Еще узнают…

— Чего, чего? Кто ты?

— Каратист.

— Это что такое?

— Это, — второй раз за неделю объяснил Славик, — когда один может сразу с тремя, а то и с семерыми драться.

Нинка от него отодвинулась.

— Это ты, что ли, с семерыми можешь справиться? — И ткнула в его сторону указательным пальцем, будто кому-то, кто был за ее спиной, на Славика показывая. — Ой, сейчас умру! Ой, держите меня! — Она и в самом деле повалилась на спину и давай дрыгать загорелыми ногами.

— С семерыми! — взвизгивала Нинка. — Ой, умираю! Да тебя один-любой до самого неба подбросит! А ты с семерыми обещаешь справиться! Ой, первый раз вижу такого хвастушу!

Спорить с Нинкой не имело смысла. Славик поднялся и пошел к воде. Вода была прозрачная, течение вытянуло зеленые ленты водорослей — дно было прямо-таки выстлано ими. Над быстриной летали синекрылые стрекозы, а под ними, в воде, там и сям мелькали юркие рыбешки. До того хорошо было смотреть на это, что Славик, вместо того чтобы на обидные слова Нинке ответить, спросил:

— А как называются эти стрекозы?

Нинка перестала кувыркаться и ответила вполне серьезным голосом:

— Красавки. — Поднялась и подошла к Славику. Стала вместе с ним смотреть на стрекоз. — А еще — синекрылки.

— Красивые, — сказал Славик. — Поймать бы такую. Жаль, сачка нет.

— Хочешь, покажу фокус-покус? — предложила Нинка.

— Покажи.

Нинка вошла в воду по пояс и присела: над водой виднелась одна голова.

— Только ждать придется долго. — Она высунула из воды руку ладошкой вверх и замерла.

Стрекозы, как и прежде, летали над водой. Нинка терпеливо ждала, то водя глазами за стрекозой, то поглядывая на Славика, взглядом призывая и его к терпению. И вдруг одна синекрылка вертолетом зависла над ладошкой. Глаза у Нинки сделались огромными, как кувшинки. Будто голубые цветы распустились над водой. Славик тоже замер, все еще не веря, что стрекоза может сесть на Нинкину руку.

Села!

Нинка не шелохнулась, только проверила взглядом, видит ли Славик стрекозу на ее ладони. Губы у нее шевелились от желания что-то сказать.

— А поймать сможешь? — шепотом спросил Славик.

— Попробую, — одними губами ответила Нинка.

Она стала медленно-медленно — так закрывается цветок перед дождем — сводить пальцы. Те поднялись над синекрылкой, нависли… Еще секунда — и стрекозе некуда будет деться… Но именно в это мгновение она и взлетела.

Нинка с шумом встала, шумно задышала; Славик тоже перевел дыхание.

— Видел?! Из наших девчонок только я да Светка так могут.

— Я тоже хочу попробовать. — И Славик ступил в воду.

— У тебя не получится, — уверенно заявила Нинка.

— Почему?

— Не получится, и все. У вас, у городских, терпения не хватает.

— Подумаешь, фея, — вспомнил Славик эпизод с жуком.

— А вот и фея, — ответила мокрая Нинка, выходя на берег. — А у тебя не получится, хоть ты день в воде стой. Тоже мне — фей!

Славик спорить не стал, он пошел глубже, как Нинка, присел и, как она, выставил над водой ладонь и замер.

Фея оказалась права! То ли стрекозы рассказали друг дружке про ловушку, то ли Нинка наколдовала, но ни одна синекрылка к Славикиной ладони даже не приблизилась. Случилось совсем другое. Славик поглядывал на Нинку, сидевшую на берегу, и по ее лицу видел, что его старания, — а стоять, присев, в бегущей воде и держать руку неподвижно не так-то легко, — что его старания напрасны, что Нинка права. Но вот ее лицо изменилось. И в тот же миг он почувствовал, что на его макушку сел кто-то легкий. Стрекоза! Он повел руку, чтобы накрыть синекрылку, но вовремя услышал Нинкин крик:

— Оса!

Славик нырнул…

Потом они искупались вместе, позагорали, поиграли в «горку», местную игру. Игра эта очень интересная. Из сухого песка делается горка, в вершину втыкается спичка. И каждый со своей стороны, потихоньку трогая песок пальцем, начинает осыпать горку. Под чьей рукой спичка упадет, тот и проиграл. Нинка и тут выигрывала: сказывался опыт.

Наигравшись в «горку», решили проведать Кубика и Нинкину маму. Те были неподалеку. Нинкина мама сидела в траве, натянув сарафан на колени и обняв руками ноги, — так, видно, посадил ее художник. Этюдник стоял в пяти метрах от нее. Кубик работал без рубашки, спина его раскраснелась от солнца. В руке художника была тоненькая кисточка.

Славик и Нинка глянули на холст, потом на Нинкину маму. И снова на холст.

— А вот и неправильно нарисовал! — объявила Нинка всему свету. — У мамки глаза вовсе и не синие. Они у нее, как у меня: то серые — когда сердится, а когда добрая — то голубые. Уж я-то знаю. А ты куда смотрел, когда рисовал?

— Синие, — сказал Кубик, — когда любят.

— Это она тебя, что ли, полюбила? — не поверила Нинка. И отрезала — Мамка бородатых не любит. Ты ее хоть сто лет рисуй, все равно не полюбит.

— Не меня, не меня, — успокоил ее художник. — Мама папу твоего вспоминала, пока я ее рисовал.

Тут и Анна, вздохнув, подала голос:

— Здесь мы с Николаем и встречались. На этом почти месте…

Кубик посмотрел на женщину и тронул кисточкой траву на холсте. Еще, еще… В ней тотчас расцвели синие цветы.

— И опять неправильно, — вредничала Нинка. — Ослеп ты, что ли? Там гвоздика ведь цветет, там вон клевер, а там — ромашка. — Нинка в способностях Кубика совсем разуверилась и говорила все авторитетнее — Ты васильки везде понарисовал, а васильки-то во ржи растут, а не на лугу.

— Что ты говоришь? — Кубик обернулся к Нинке. — Во ржи! А на лугу никогда?

— Не бывает их на лугу, — подтвердила женщина. — Из синих в траве петровы батоги растут, вероника, да и те, если честно сказать, голубые. Васильки — те действительно синие…

— Пусть будут, — решил художник, — они мне нужны на лугу.

— Что хотят, то и делают, — сокрушенно покачала головой Нинка. — Мам, ты здесь, в общем-то, похожа, только в глазах вроде по васильку.

— Хорошо сказала, — похвалил Кубик, — ах как хорошо! Я ведь именно это и хотел сделать: васильки в глазах.

Славик снова Нинке позавидовал. Он и сам заметил васильки в глазах тети Ани, но сказать об этом не получилось.

Женщина подошла к холсту.

— Ну, Виктор Александрович, это разве я? Такой я лет десять назад была, еще до Ниночки.

— Значит, я самую суть ухватил! — Художник встал рядом с Анной. Славик и Нинка встали по бокам и стали тоже смотреть на портрет.

— Самую суть! — радовался Кубик. — Разве вам не хотелось, Аня, быть в это время моложе? Вот вы и помолодели — а я это заметил. А глаза-то у вас, оказывается, бывают и синими. Вон сколько я за полтора часа угадал! Правда, Нин?

— Пока еще бывают, — кивнула Нинка. — Мамка у меня не совсем старая.

— Пошли купаться! — скомандовал художник, разворачивая ребят. — Все сегодня заслужили горячую воду и прохладный песок!

— Все наоборот! — поправила его Нинка.

ПРИШЕЛЬЦЫ В ЗООПАРКЕ

А следующим вечером пришельцы рассказывали о своем путешествии в город. Славик сидел по-турецки напротив тыквы, маленькие человечки — кто где: Молек и Садим забрались на крышу корабля, Вьюра, Щипан и Пигорь устроились на земле, Грипа, рассказывая, стоял, а Питя выбрал местечко поудобнее — на колене землянина.

— В городе мы сели на крышу одного высокого дома и провели на ней целый день… — начал командир.

Внизу катили туда и сюда сотни автомашин, ходили тысячи людей, меняли цвета светофоры — пришельцам все было интересно. Люди заходили в магазины, что-то покупали. Кто-то, встретив знакомого, останавливался и начинал разговор. Кроме них, по тротуарам бегали кошки и собаки, а на крышу, где стоял космический корабль пришельцев, садились голуби.

Космонавты разглядели в городе — у них было что-то вроде подзорной трубы — скверы и площади, парки и озера, людей за окнами учреждений, которые весь день перебирали с озабоченным видом бумаги и передавали их друг дружке, фабрики, где люди стояли за станками, столовые, кинотеатры, стадионы…

Когда город засветился вечерними огнями, космонавты немого отдохнули, а ночью перелетели в зоопарк.

Многие хищники не спали.

Не спал волк, который ответил их фонарику светящимся взглядом и рычанием.

Не спал тигр; он, учуяв пришельцев, потянулся и раскрыл пасть, страшнее которой они не видели.

Пантера, черная как ночь, мягко спрыгнула с крыши своего домика в клетке. Инопланетяне отпрянули и сбились в кучу, испугавшись, что ночеподобный этот зверь сейчас просочится сквозь решетку и кинется на них.

Слон вытянул к ним хобот и так потянул им воздух, что чуть не втянул стоящего впереди Питю.

Обезьяны, услышав их шаги и голоса, забеспокоились, заверещали, запрыгали в клетках, а когда, повиснув на сетке, разглядели маленьких человечков, закричали и запрыгали еще сильнее. Пришельцам пришлось удирать от обезьяньих клеток, потому что мог прийти сторож.

Бегемот открыл сонные глаза, ночным гостям не удивился, не шевельнулся, а только вздохнул и выдохнул воздух так сильно, что сдул с ног Пигоря, Щипана и Молека, подошедших к нему слишком близко.

Удав так и не проснулся; не проснулся и страшный голошеий гриф, сидящий на уродливой ветке, свесив крылья…

Рассказывая о зоопарке, пришельцы вспомнили о своих зверях, и Славик услышал удивительные вещи.

На Коламбе есть, например, пугливый шестиногий зверь по имени трусляк.

В горах живет летающий кузырь — этот в случае опасности надувает над собой кожаный шар и поднимается в воздух.

В песках водятся быстроногий пиконосец, оживающий камень, шипящие рактусы. В лесах — многоглазки и вьюла, которая, если к ней притронуться, начинает так вертеться, что у любого кружится голова.

Есть на Коламбе животные, похожие на земных. Живут у них на деревьях хвостушки, ловкие зверьки, которые собирают для людей орехи.

Рядом с людьми всегда обитают зубаки, похожие на наших собак. Так вот, эти зубаки по весне опрыскивают стволы деревьев. К животу им прикрепляют жестянку со специальной жидкостью, а к пробке прикрепленa веревочка, другой конец которой привязан к лапе. Зубака у каждого дерева задирает лапу и опрыскивает дерево жидкостью против гусениц.

Земноводные краки с ножницами на передних лапах стригут шерсть с вовец.

Ушастиков коламбцы научили выбивать передними лапами пыль из ковров и одежды.

Корысы находят краденое по запаху.

Фошки своим мурлыканием убаюкивают коламбских детей.

Мыськи делают из зерна крупу.

Многие птицы служат почтальонами…

— У нас тоже! — подскочил тут Славик. — У нас голуби раньше тоже разносили письма!

— А телеграммы? — спросил Пигорь. — Кто у вас разносил телеграммы? У нас их доверяют только класочкам. Захочешь послать кому-нибудь телеграмму, постучишь в окно, к тебе сразу же подлетает быстрокрылая класочка. Ты ей телеграмму — она и летит.

— У нас для этого существует телеграф, — сказал Славик.

— Снова электричество, — поморщился Молек. — Класочки дешевле и приятней. Стук в окно — ты выглядываешь, а тебе телеграмма: поздравляю с днем рождения! И класочка тебе поздравляет: цвик! цвик!

В общем, понял Славик, на Коламбе вместо многих, многих механизмов и машин служат животные. Дрессировка делает их прекрасными помощниками. Главное — изучить повадки и выдрессировать…

— А что у вас еще интересного? — спросил Славик.

Пришельцы почему-то переглянулись.

— Понимаешь, — взялся отвечать Молек, — Инструкция космонавтов не рекомендует рассказывать всего о более высокой цивилизации, чем на той планете, куда они прилетели. Это может нарушить нормальный ход развития другой цивилизации. — Славику пришлось проглотить это. — Но кое-что, я думаю, мы имеем право раскрыть. Вот, например, как мы проводим лето…

— Если не улетаем на другую планету, — вставил Питя.

— У нас везде есть детские города-городки, которые называются Ктотакой. В таком городке есть все. Кто бы туда ни зашел, находит дело по душе. Кто пилит, кто строгает, кто сажает деревья, а кто выращивает, кто строит ракеты, кто летает, кто строит корабли, кто водит их по озеру, кто ремонтирует, кто шьет одежду, кто придумывает фасоны, кто сочиняет музыку, кто играет ее, кто рисует, кто танцует, кто строит дом, кто печет хлеб, кто делает торт, кто берется судить других, кто читает умные книги, кто всех обслуживает, кто придумывает смешное, кто пишет сказки, кто занимается спортом. Новичок приходит туда и давай ходить по городу-городку — искать себе дело. Там попробует, не понравится — перейдет в другое место. И в конце концов находит то, что ему больше всего нравится…

Молек рассказал еще, что все семеро вот уже пятый год ходят в этот город. Там-то и собрались в команду. Грипа учится на командира, Пигорь — на пилота, Щипан готовится стать штурманом, молчаливый Вьюра — радистом, Садим в будущем — инженер, он, Молек, — исследователь, может быть, станет специалистом по другим планетам…

— А Питя? — спросил Славик.

Молек посмотрел на Питю.

— Он учится всему понемногу, — сказал исследователь, — на корабле он для того…

— Я сам скажу! — перебил его Питя. — Обо мне написан целый Двадцать седьмой пункт Инструкции. На корабле, отправленном в далекий рейс, непременно должен быть один непоседа. Там сказано так: веселый, подвижный, неугомонный. Это я! У меня характер такой. Без меня они все скисли бы через неделю. Глянь на нашего Вьюру — будто языка у него нет…

О городке говорили и говорили — вспоминали, что там есть еще, и Славик позавидовал коламбцам. Вот бы так и на Земле!

В этот вечер он предложил показать гостям Егоровку — все, что есть в ней интересного. Дома, поля, животных…

Но как? Не на плечах же у Славика, как тогда, когда они смотрели футбол!

Думали, думали, и землянин предложил друзьям прогуляться по деревне в его сумке — в ней поместятся все семеро.

— Только двое, — сказал Грипа, — пятеро останутся в корабле!

— Я пойду со Славиком! — вызвался первым Питя. — Я в душе разведчик!

— Посмотрим, — был ответ командира.

КАПКАН

Сумка была новая, черная, с двумя карманами и длинным ремешком через плечо. Сумку Славику купили, как и обещали, на каникулы. Пощеголять с обновкой он не успел и поэтому взял ее в деревню. Когда собрались в дорогу, Славик поместил в сумку: зубную щетку и мыло, перочинный нож, семь пустых спичечных коробков для бабочек и жуков, блокнот, книжку «Семь подземных королей» и стопочку таких чистых носовых платков, что нечего было и думать употребить их по назначению. Все это можно было уложить в папину сумку, но Славик самолично загрузил вещами свою новую и повесил ее через плечо.

Вот с этой-то сумкой, пахнущей фабрикой-изготовителем, и отправился он в огород, пока бабушка возилась с чем-то в чулане.

Произвести осмотр деревни командир отрядил Садима и… Сначала был назначен Пигорь, но Питя поднял такой шум, что вместо Пигоря разведку доверили все же ему. Итак, Садим и Питя спустились со своих кукурузин в сумку. Оп! Ап! — оба внутри, только головы торчат.

Торчат — и не пойдешь же с такой сумкой по деревне! А если космонавты спрячутся, то ничего не увидят.

Задачу в одно мгновение решил Питя:

— Сделаем в сумке дырки, вот и все.

Грипа посмотрел на хозяина сумки. Тот вздохнул и кивнул. Не каждый месяц, в конце концов, на Землю прилетают инопланетяне, и даже не каждый год…

Через минуту дырки были готовы. Славик застегнул сумку, оставив небольшое отверстие.

— Как дышится? — спросил он. — Воздуха хватает?

— Нормально! — ответили два приглушенных голоса. — Можно отправляться.

Славик хотел уже идти, но Грипа его остановил:

— Мы будем очень беспокоиться, будь осторожен…

— А чего бояться? Не в Африку же идем — в Егоровку. — И Славик, раздвинув кукурузу, пошагал через огород.

Он еще не знал, какая опасность встретится ему на пути. Открывая калитку, он увидел Нинку: та тоже выходила на улицу.

— Ты куда? — спросила она.

— Никуда. Иду, и все. Тебе-то что, — как можно грубее, чтобы отшить соседку, ответил Славик.

Но тактика его оказалась ошибочной. Вышло все наоборот. Грубость Нинку только разозлила:

— А я вот захочу и пойду за тобой. Я тоже куда хочу, туда и иду. Не запретишь.

Иди знай, как разговаривать с женским полом!

— Только попробуй! — пригрозил Славик.

— И попробую. — И Нинка сделала первый упрямый шаг к нему.

Не будем пересказывать всей перебранки, сообщим лишь, что, когда Славик пошел по улице, в трех метрах от него, готовая удрать в любую секунду, не сводя с него глаз, пошла и Нинка. Славик оборачивался и грозил Нинке кулаком, а та показывала ему язык.

Садим и Питя помалкивали. Они, конечно, видели в дырку девчонку и ждали от Славика каких-то действий. Но он не знал пока, что делать.

Действительно — что?

— Слышь, Нин, — начал хитрить Славик, — а тебя бабушка не хватится?

— Не бойся, не хватится, — отвечала не менее хитрая Нинка, следя за каждым его движением. — Покричит, покричит, да и успокоится.

Еще несколько шагов.

— Ой! — Славик останавливался, а Нинка на всякий случай отпрыгивала. — Я деньги забыл!

— На что тебе деньги?

— Как на что! Я ведь конфет иду купить. Сбегай, Нин, а? — И добавлял: — Может, еще чего-нибудь купим. Я тебя здесь подожду, а ты сбегай. Вот на этом камне посижу, — показывал на каменюку возле забора, лежавшую здесь, может быть, еще с тех пор, когда по земле будущей Егоровки ходили мамонты.

Нинка с минуту размышляла. Потом облегченно вздыхала.

— Врешь ты все. Ты от меня удрать хочешь. Да и нет ничего в нашем магазине. Сам беги.

— А ты тогда куда пойдешь?

— За тобой, куда же еще!

— У-у, липучка! — И Славик, чуть не плача, грозил ей кулаком.

— Сам ты такое слово, — вопреки всякой логике отвечала Нинка.

Славик поворачивался и шел по дороге, а она, чуть помедлив, опять плелась за ним.

И, как назло, на пути им встречалось то, о чем с гостями следовало поговорить, что нужно было объяснить. Прошелестел мимо велосипедист. Автомашина обдала их густой пылью. Прогрохотала железная гора — трактор. Рявкнул-прорычал мотоцикл. Садим и Питя всю эту технику видели, но могли ли они спросить о ней Славика, за каждым шагом которого следила настырная девчонка Нинка!

Славик думал даже кинуться со всех ног и удрать от надоеды, но не знал, во-первых, убежит ли от быстроногой соседки, а, во-вторых, боялся за пришельцев — каково им будет в прыгающей сумке.

Пока Славик думал, что предпринять, Нинка сама пошла в атаку:

— А я знаю, почему ты меня прогоняешь.

— Потому что ты липучка и приставала.

— А вот и нет. У тебя в сумке куклы. Ты в куклы играешь и не хочешь, чтобы об этом знали.

У Славика от неожиданности мороз пошел по коже и подкосились колени. Но он нашел в себе силы возмутиться.

— Какие куклы?! — Голос его осип, будто горло прихватило тем же морозом, что и кожу. — Никаких кукол у меня нет! Померещилось тебе, что ли?

Но Нинку не так-то легко было сбить с толку.

— Это тебе мерещится, — немедля перебросила она обвинение назад. — А у меня глаза пока на месте. Видела я твоих кукол. На огороде. Ты с ними даже разговаривал…

Нинка продолжала, а у Славика свет померк в глазах. Значит, тайна пришельцев раскрыта? И кем? Пустым и болтливым человеком — Нинкой! Она разнесет весть о них по всей деревне!

— А кукла-то, — своими ушами слышала, — тебе отвечала! В городе, выходит, говорящих кукол выпускают?

Славик никак не мог опомниться, но голос к нему вернулся.

— Что ты выдумываешь?! — закричал он, понимая, что кричит потому, что Нинка приперла его к стенке. Может быть, так чувствует себя заяц, попавший в капкан.

Нинка тоже это прекрасно понимала:

— Дай поиграть. Если не дашь, я всем-всем про твоих кукол расскажу. — Эти слова Нинка произнесла непреклонно, выхода Славику не оставляя.

И стоял он на дороге один-одинешенек, как никогда в жизни, потому что не было никого, с кем бы он мог сию минуту посоветоваться. Вдобавок он увидел за три дома отсюда Нинкиных подружек Тамарку и Наташку. Нинка услыхала их голоса и обернулась, а потом снова уставилась на Славика, и голубизны в ее прищуренных глазах будто и не бывало, только серое, как непогода.

— Ну и что, что говорящие, — почти без надежды защищался Славик. — Ты что, говорящих кукол не видела? «Папа, мама» скажут, и все.

— Это уж мы сами разберемся, — быстро ответила Нинка, — что они говорят, а что нет.

— Кто это — «мы»? — ужаснулся Славик.

— Ну я, кто же еще. Не бойся, никому не скажу. — Нинка оглянулась на приближающихся девчонок.

— Идем домой. Я тебе там их покажу. — И Славик пошагал обратно.

— Нинка, а Нин! — позвали подружки. — Ты куда уходишь?

— Я скоро выйду. Побудьте пока без меня.

Славик шел быстро, надеясь Нинку обогнать и выпустить Садима и Питю из сумки. Но Нинка снова шла за ним шаг в шаг.

У крыльца она его остановила.

— Давай здесь.

Славик присел на нижнюю ступеньку.

— Обыкновенные куклы, — сказал он не столько Нинке, сколько двум космонавтам, сидящим в сумке. И расстегнул молнию.

Оба пришельца лежали на дне, как деревянные. Славик успел только заметить, что Питя, лежавший сверху, подмигнул ему.

Нинка осторожно протянула руку и притронулась к Пите. Погладила его комбинезон, чуть касаясь пальцами. Питя не шевельнулся. Тогда она — так же осторожно — вынула звездолетчика из сумки.

— Обыкновенная кукла-космонавт, — повторил Славик. — В городе таких полным-полно. Я их, если хочешь знать, коллекционирую.

— Какой хорошенький, — замурлыкала, как и полагается девчонке, Нинка, — только костюмчик запачканный. Я его постираю…

— Тебе бы только стирать, — Славик захотел забрать Питю, но Нинка не дала. — А как его говорить заставить? — спросила она.

— Дай я покажу.

— Я сама.

Славик еле сдерживался, но уговаривал себя потерпеть еще немного.

— Ты ему на живот чуть надави, он и скажет «папа».

Нинка так и сделала — указательным пальцем легонько нажала на Питин живот, там, где у космонавта была блестящая пуговица.

Житель далекой планеты Коламба послушно проквакал:

— Па-па.

— А где нажать, чтобы он «мама» сказал?

— Там же. Только ты не сильно. — Славик не знал, насколько хватит у Пити выдержки, но надеялся, что тот потерпит Нинкины эксперименты еще хоть с минутку.

Нинка снова придавила живот космонавта.

— Ма-ма, — проквакал Питя еще раз.

— Умереть можно! — обрадовалась девчонка. — А еще что-нибудь он говорит? Где нажать? Там же? — И, не дожидаясь ответа, ткнула пальцем в ту же пуговицу.

Питя ойкнул и сел.

— Дура! — крикнул он. — Тычет человеку пальцем в живот! — Спохватился и поправился — Не человеку, а кукле. Куклы тоже не железные… Па-па, — добавил он к сказанному, лег, закрыл глаза и замер.

Но Нинке этого было достаточно. Она бросила Питю Славику — тот едва успел поймать его, — и вскочила.

— У-у, вредный! — завопила она. — Куклу глупостям учишь!

— А кто ее пальцем тыкал? Тут никакая кукла не выдержит!

— Мои куклы, — ответила, разозлившись, Нинка, — все выдерживают. А нонешние, — это было Евдокимовнино словечко, и произнесла она его бабушкиным тоном, — уже и ругаться научились. А что дальше будет — неизвестно. Никогда я с ними играть не буду!

— Ну и не играй, — с облегчением сказал Славик и спрятал Питю в сумку, — никто тебя заставлять не будет.

Нинка отвернулась, вскинула голову и пошла к калитке. Без последнего слова она, как вы сами понимаете, уйти не могла, остановилась и на прощание кинула Славику:

— Я и с тобой больше играть не буду. Так что будь здоров и не кашляй!

— Постараюсь! — крикнул ей вслед Славик.

Время, отведенное для прогулки с пришельцами, было потрачено на борьбу с Нинкой. Час с лишним!

Славик заглянул в сумку.

— Ну, как вы? Видите, что получилось?

— Ушла? — Питя выглянул и повертел головой. — С девчонками всегда так. Они мне дома надоели, так надо же было — уф! — здесь с девчонкой столкнуться. Девчонки везде одинаковы — облети хоть всю Вселенную. Но, кажется, обошлось. Пускай думает, что я кукла. А хорошо я притворялся?

— Я бы и сам подумал, что ты кукла, если б не знал, — похвалил Питю Славик. — Она тебя не больно ткнула?

— Да нет! Просто я побоялся, что она в самом деле затеет стирку. Представляешь? Наши бы обхохотались.

Садима интересовало другое:

— А когда ты расскажешь о тех машинах?

Питя не унимался:

— Машины, машины! Ты бы лучше сказал, что делал бы, если б попал какой-нибудь девчонке в руки?

— Я? Я терпел бы…

— Плохо ты знаешь девчонок! Она бы занянчила тебя до смерти. Кормила бы обыкновенным песком, обернула бы в тряпочки, повязала бантиком, баюкала, целовала…

Садима передернуло.

— Тогда, может, — неуверенно сказал он, — ты поступил правильно.

— Еще как правильно! Надо будет рассказать нашим — пусть все знают, как с девчонками обходиться. Ну, что сейчас будем делать? — взглянул он на Славика.

— Меня сейчас бабушка обедать позовет. И вам тоже пора. После обеда снова пойдем.

— Если тебя будут угощать жареной картошкой, — попросил Питя, — принеси немножко. Очень понравилась.

— Хорошо.

И правда, только он успел донести космонавтов до кукурузы, раздался бабушкин голос:

— Сла-ави-ик! Обе-еда-ать!

ФОМЯКИ И ПРУТЫ

Когда после обеда Славик вышел со двора с сумкой на плече, Нинка снова стояла у калитки, но на соседа она даже не взглянула. Славик двинулся направо, Нинка тотчас же пошагала налево. Ясно, что у нее были дела поважнее, чем у этого городского мальчишки, приехавшего сюда отдыхать. Валять, другими словами, дурака и лодырничать.

— Порядок! — сказал Славик Садиму и Пите. — Полная свобода!

— Ура! — ответили они из сумки.

Снова встретилась им грузовая автомашина, протрещал мимо мотоцикл, проскрипел велосипед, на котором ехала какая-то тяжелая тетка.

Славик негромко рассказывал пришельцам и про назначение автомашины, и про мотоцикл, и про велосипед, движимый мускульной силой. Он никогда не думал, что в обычной деревне может быть столько интересного. Просто на нее нужно посмотреть глазами пришельцев.

А Садим и Питя на каждом шагу спрашивали: «А это что?» «А это зачем?» Спрашивали про забор, про дым из трубы, про антенну на крыше, про кота рядом с трубой, про провода над улицей, про голубятню во дворе, про кур в кювете у дороги, про почтовый ящик на калитке…

Любопытство инопланетян разыгралось не на шутку. Славик впервые в жизни пожалел, что не так уж хорошо учится и не так уж много читает.

Ну что, например, мог он сказать о других средствах связи, кроме проводов? Рация — это что такое? С помощью чего, например, передается изображение на телеэкран? Что именно «ловит» антенна на крыше дома?

Эх! Эх!

Посмотрел бы кто на него со стороны — подумал бы: с ума сошел горожанин! Идет и то бормочет что-то неизвестно кому, то задумывается, трет лоб, чешет макушку, смотрит на небо, как смотрят на потолок, когда в классе у доски ищут ответ. Хорошо, что людей в это страдное время на улице почти не было. Только один старик сидел на скамейке у калитки, опершись подбородком на палку, — но на Славикино необычное поведение внимания не обратил, был занят своими неспешными мыслями.

Питю заинтересовали садовые деревья, и даже не столько сами деревья, а их названия. Славик порадовался, видя, как Питя восхищается яркими, сочными и спелыми словами:

— Аб-ри-кос!

— Виш-ня!

— Яб-ло-ня!

— Гру-ша!

— Сли-ва!

— Пер-сик!

— Че-реш-ня!

— А это как называется?

— А это называется, — со вкусом произносил очередное название Славик, — ай-ва!.. А еще у нас много ягод. Вот послушай: малина, клубника, земляника, смородина, крыжовник…

— Попробовать бы каждую… — вздохнул Питя. — Все, кроме крыжовника. Эти наверняка кислые.

— Как ты догадался?

— Трудное слово — прямо застревает во рту, и язык от него становится шершавым.

— Славик, а вон то что? — спросил Садим.

— Где? — Но он уже сам услышал позади себя грохот и оглянулся.

На них из-за поворота улицы выехала металлическая громадина красно-желтого цвета. В ширину она занимала почти все пространство между домами и грохотала на весь мир. Куры улепетывали от нее во дворы, а собаки во дворах чуть не взбесились.

— Это комбайн! — прокричал Славик. — Он убирает хлеб с полей! — и отступил в сторону, пропуская машину. Сумку он перетащил на живот, чтобы пришельцы видели агрегатину. — Это, кажется, кукурузный.

Комбайн скрылся за другим поворотом, грохот поутих, куры выглянули из дворов, только собаки все еще не могли успокоиться.

— Фу-у, — Питя высунулся из сумки, — будто землетрясение! Ты говоришь, эта страшная машина убирает хлеб с полей? А я думал, на ней воюют. А пашет землю тоже машина?

— Конечно. Трактор с плугом. А у вас разве не так?

— Совсем-совсем не так. Ты даже не поверишь. — Пите надоело в душной сумке, и он сел на ее край. — Землю у нас пашут дрессированные пруты.

— Животные? — не поверил Славик. — Пашут землю? — Он подумал, что Питя решил над ним подшутить.

Но Садим сказал то же самое.

— Весной у нас выпускают на каждое поле по десятку дрессированных прутов, и они за неделю вспахивают его.

— А кто же у вас убирает урожай? Тоже, скажете, животные?

— Разумеется, — ответил Садим. — У нас их называют фомяками. Ох как проворно они работают!.. Щеки у них от зерна раздуваются и отвисают, как карманы. Зерно они сносят в одну кучу — так мы их учим. Ни одного зернышка не оставят на поле!

— Ну а солому-то все-таки машины убирают?

— Это самое легкое — убирать солому. У нас и для этого есть зверьки — грызайцы, бурые, живут в норах. Знаешь какие смешные? Когда собирают солому, все время перекрикиваются, совсем как люди…

Славик подумал, подумал и сказал:

— Никак не пойму, то ли техника у вас позади, то есть была, но вы от нее отказались, либо она только впереди. Как-то это, по-моему, несерьезно: землю пашут пруты, зерно убирают фомяки, а солому в кучу сваливают грызайцы.

— А ты думаешь, это серьезно — собирать хлеб машиной, от которой все живое улепетывает на сто километров! — обиделся Питя. — На ней воевать и то страшно. Техника у нас на полях была, и может, получше вашей. Но потом наши поняли — мы это по истории учим, — что много техники иметь невыгодно и даже опасно: и горючее сжигает, и кислород, который нужен для дыхания. А чтобы сделать ее, сколько нужно всего сжечь-пережечь? И сколько всякой гари в атмосферу напустить? В общем, мы поняли, что на одной технике, как у вас говорят, далеко не уедешь. И стали приспосабливать к работе тех животных, которые еще остались. Ведь многие, когда было засилье техники, — так сказано в истории, — погибли.

— А у нас сейчас как раз засилье техники, — покачал головой Славик. — Ты смотри!.. Я это нашим обязательно расскажу. У нас техники все больше и больше, а всяких животных все меньше и меньше.

Все-таки задело Славика, задело, и ой как не хотелось уступать пришельцам!

— А знаете, — вдруг вспомнил он, — у нас многих животных человек тоже использует! Слон таскает тяжести, лошадь, верблюд и осел возят грузы, собаки дома сторожат и помогают милиции, кошки мышей ловят, а скворцы и другие птицы вредителей в садах истребляют, а мы им за это домики строим… А наши зайцы, между прочим, — припомнил еще Славик, — в цирке на барабане играют. А морские львы…

— И все-таки — что такое цирк? — спросил Питя. — Ты о нем уже раз говорил.

— Цирк… — Славик задумался. — Цирк — это… такое место, где мы удивляемся и веселимся, вот что это такое.

— Мы здесь тоже удивляемся и веселимся, — проронил Питя и почему-то спрятался в сумку.

— Мы там еще и радуемся, — нашелся Славик. — Там выступают самые, самые ловкие, самые сильные…

— А ты там не выступал? — услышал он голос за спиной. — С кем это ты разговариваешь?

Славик обернулся. К нему подходили все те же трое — Генчик, Васек и Юрчик.

— Я… стихотворение повторяю. — Славик спрятал сумку за спину. — Нам на лето задали.

Юрчик, — а это он спросил Славика, — хотел еще что-то сказать, но старший его опередил:

— Слышь, Слава, дело есть. — Он положил руку ему на плечо. — Не сегодня завтра михайловцы должны прийти. Драка будет. Ты никуда не уезжаешь? Ты ведь пока наш?

— В-ваш, — ответил Славик. И, должны мы сказать, для этого ему понадобилась известная доля храбрости.

— Мы без твоего каратэ с ними никак не справимся, — продолжал Генчик. — У них Митяй здоровый, как бугай: правой как даст — любой с катушек. Правая у него смертельная. Так придешь?

— П-приду, — сказал Славик.

— Я за тобой пришлю, когда они появятся.

Делегация удалилась, Питя высунулся из сумки.

— А почему с катушек? — спросил он. — Разве у вас есть роботы? Ведь только они на катушках.

— Мы будем драться, — мрачно ответил Славик. — Мы, люди. Ну, мальчишки. А катушки — это так говорится. Это когда тебя с ног сшибают.

— Вот это будет цирк! — закричал Питя. — Люди — и дерутся! Самые смелые, самые ловкие!

— И самые сильные, — механически добавил Славик, думая уже, как он предстанет перед Митяем, перед его смертельной правой.

ШАЛОПУТ И ФАНТАЗЕР

Путешествие по деревне на этом закончилось. Драка для пришельцев оказалась интереснее, чем дым из трубы, антенна на крыше и грохочущий, как военная машина, комбайн.

Славик повернул домой.

Почему? Зачем? Для чего? Отчего? Как это делается, и что потом получается? — Питины вопросы сыпались на Славика градом.

Садим спрашивал иначе:

— Каким целям служит? Ага, так… Нет ли в этом чего-нибудь полезного, скрытого от невнимательных глаз? Ага, так… Бывает ли при этом больно? Так. Так… Значит, по-твоему, драка ничему не способствует? Так. Ага… Тогда я задам тебе Питины вопросы: для чего? почему? зачем?..

В свою очередь, инопланетяне рассказали Славику, как «дерутся» они. Они, поссорившись, вызывают друг друга на спортивные состязания, решают математические задачи — кто быстрее. Вспоминают — кто больше — стихи. Осыпают друг друга пословицами на заданную тему… Что если Славик, когда нос к носу встретится с этим страшным Митяем, предложит ему решить вместо драки какую-нибудь математическую задачу? Или пусть Митяй прочитает наизусть стихотворение. А то скажет подряд десять пословиц…

Славик в ответ только вздохнул.

— Не будет он задачки решать. И стихотворение не будет читать. Драться с ним придется. У вас тот пистолет еще работает?

Пришельцы переглянулись.

— Мы обо всем доложим командиру, — сказал Садим. — Так полагается по уставу звездолетчиков. А уж он решит, что делать.

Подходя к дому, Славик застегнул сумку и передвинул ее набок. Только он успел это сделать, как на своем крыльце возникла Нинка.

— Явился — не запылился! — Ее глаза были сердито сощурены. — И где человек шлендает полдня — неизвестно! Бабушка его обыскалась, а ему хоть бы хны. Городские, они все такие — шалопуты, как один.

Пока Славика не было, Нинка, видать, копила и копила против него.

— Где ходил, не твое дело! — ответил Славик и тут же понял, что не должен был так говорить.

Нинка всплеснула руками.

— Не твое дело! Да как же это не мое дело, когда бабушка, чуть что, ко мне бежит: где да где Славик?! Всю деревню вверх дном перевернула! И язык у него поворачивается такое сказать! Вот ведь как оно оборачивается — ты за него перед людьми отвечаешь, а он тебе же и грубит!

Из-за дома появился — на Нинкины, должно быть, выговоры — рыжебородый Кубик.

— За что ты его так костеришь, Нинон? Ну будто он твой муж непутевый!

Нинка фыркнула:

— Муж! Он в куклы еще играет, в его-то годы, — какой из него муж!

Славику и так было несладко из-за свалившейся на него завтрашней драки, а тут еще Нинка. И тайну выболтала. Чуть не заплакал Славик. Не скажи она вовремя про его «годы», не выдержал, пустил бы слезу.

— Что вы ее слушаете, дядя Витя! — И поспешил увести разговор в сторону: — Я по дороге комбайн видел — неужели, подумал, уже кукурузу убирать пора пришла?

— Правильно, Славик, подумал — взросло и мудро: неужели и кукурузу? Как летит время! Ты ведь это имел в виду? А ты, Нинон, в нем ошиблась. Славик — вполне уважаемый четвероклассник, ему двенадцатый год, и в куклы он, конечно, не играет.

— А ты к нему в сумку загляни, — посоветовала вредная девчонка.

Художник мотнул головой.

— Я не имею права заглядывать в его сумку — он такой же гражданин под этим голубым небом, как я.

— Конечно, — сказала на это Нинка, — мужики всегда заодно. Сколько раз закаивалась с вами дело иметь, так нет же — опять. Да больше никогда в жизни. Тьфу! — И скрылась в доме.

— Вот и остались мы с тобой одни, — подвел итог Кубик. — Есть причина для кручины?

— Нет! — весело ответил Славик. Он очень любил оставаться с художником один на один и всегда удивлялся дружбе того с девчонкой. Славик ревновал Кубика к Нинке.

— Ты куда-то торопишься? Придешь? А то ведь я тогда совсем один буду.

— Приду! — крикнул Славик на бегу. — Через пять минут!

Только Славик исчез, как Нинка высунулась из сеней.

— Кукол побежал на огороде запрятывать, — наябедничала она, — дома-то ему их держать стыдно. — Глаза ее светились надеждой на то, что художник вместе с ней Славика за кукол высмеет.

— Брысь, Нинон! — отмахнулся Кубик. — Ябед в старину за язык подвешивали.

— Дядя-мальчик! — крикнула Нинка. — Борода, что у попа, а с малолеткой стакнулся!

Художник затопал на нее ногами, и она снова нырнула в сени.

Славик отнес Садима и Питю в кукурузу. Пришельцы ждали их — они на этот раз не прятались, а стояли кто где на кукурузных стеблях — наверняка беспокоились.

— Все в порядке, живы-здоровы! — сообщил Славик, вжикнув «молнией» на сумке и доставая путешественников. Те перебрались на свои кукурузины.

— Чур, я буду рассказывать, а Садим — дополнять! — крикнул Питя. — У меня память цепкая, но короткая!

— Хорошо, — согласился командир и спросил у Славика — Ты вечером к нам придешь?

— Приду. Садим… Ты о том деле не забудешь? — Славику пришлось задать этот вопрос, хотя и было стыдно: он такой большой по сравнению с пришельцами, а просил у них помощи!

— Я и то помню, — раздался голос Пити. — Наш Славик приглашен завтра на драку. Его противником будет Митяй, который всех сшибает с катушек. Если не забуду, расскажу про катушки — смешнее словечка я не слыхал. И главное, Митяй сшибает с катушек не роботов, а…

— Как только начнет темнеть, приходи, — перебил Питю командир. — Мы должны посоветоваться.

Славик отправился к Кубику. Ему он не мог открыть свою тайну, просто хотелось побыть рядом с ним. Даже о тревожных вещах рядом с художником думалось спокойнее.

Славик задал Кубику старый вопрос: для чего ему коза?

— Коза, — чуть приоткрыл секрет художник, — мне служит для разговора. Кто-то увидит меня с этюдником через плечо и с козой на веревке и непременно спросит, для чего мне она. Я отвечу: для молока. Козье-де молоко полезное… Любопытный тогда скажет: ага, понятно, коровье-то молоко против козьего никуда не годится, потому что разбавленное, то ли дело раньше… Я поддержу: раньше-то, скажу, не только молоко было лучше. Вот и разговоримся.

Кубик все говорил и, наверно, о другом, а Славик стал думать о своем. Художник это заметил и спросил, слышит ли он его.

— Слышу, — ответил Славик, — вы о пожаре рассказываете.

— О каком пожаре? — изумился сосед и хлопнул себя по джинсовым коленям. — Я рассказываю о том, как однажды в детстве, осенью, мне довелось увидеть сельскую свадьбу, и она осталась в памяти незабываемым, как пожар, зрелищем. Да, она была как пожар! Все полыхало — деревья, облака, одежды, — только конь жениха был черным, как головешка. А музыка добавляла и добавляла огня. С тех пор я все пытаюсь восстановить эти краски на холсте — то ли настоящие цвета свадьбы, то ли цвета тогдашнего моего восторга — и никак не могу. Мучаюсь, дурью маюсь, как сказала бы Нинон, а — не могу… Самый лучший мой рассказ прослушал! Чем ты так озабочен?

— Я? Я вот думаю, что было бы, если б в наш огород вдруг опустились пришельцы?

— У вас, у нынешних четвероклассников, только пришельцы на уме, — проворчал Кубик. — Я ему про Ерему, а он мне про Фому.

— Нет, а честно, дядя Витя, что бы вы делали?

— Восподи! — воскликнул художник голосом Евдокимовны. — Что бы я делал! Да сказал бы: милости просим на нашу землю!

— А дальше?

— Постарался бы войти в контакт.

— А еще дальше?

— Еще? — Кубик задумался, почесал бороду. — Рассказал бы о нашей Земле, спросил бы об ихней.

— А еще, еще дальше?

— Постарался бы выяснить цель их визита.

— Они просто познакомиться прилетели. Им просто интересно. Мы ведь тоже, если б могли, полетели бы на другую планету? Просто так?

— Замечательная цель — «интересно», — согласился художник. — Ну а чем сейчас твои пришельцы заняты?

— Они… — Славик посмотрел на небо. — Они сейчас решают одну проблему.

— Какую?

— Они хотят предотвратить завтрашнюю драку землян.

— Какую драку ты имеешь в виду? Уж не войну ли какую-нибудь?

— Да нет. Михайловцы с нашими должны драться.

— Ну и как же они ее предотвратят?

— Пока не знаю.

— Хорошо вам, фантазерам, живется, — позавидовал Кубик. — Все у вас под рукой — самолеты, автомобили, волшебные палочки, пришельцы…

— А в той драке, между прочим, и я должен участвовать, — сказал Славик и с надеждой посмотрел на Кубика.

Но тот уже загрустил и на его фантазию внимания не обратил.

— …А если что яркое и задумаешь сделать, так только то, что видел раньше, когда глаза были ясные, ничем не затуманенные…

— …У михайловцев Митяй — знаете какой здоровый! — не отступался Славик.

— А ты его волшебной палочкой по лбу — раз! — и нет никакого Митяя, — уныло посоветовал Кубик…

Такой вот разговор шел на теплом от солнца крылечке. Солнце опускалось все ниже. Манька лежала и все пережевывала и пережевывала траву, вспоминая вкус каждого пучка, который ухватила днем. Грусть художника прошла, и он доказывал Славику, что пришельцев, к сожалению, мы, видимо, не дождемся, потому что… И пересказывал статью известного астрофизика Шкловского, который с помощью формул вычислил ужасающе малую вероятность их существования и, тем более, появления на Земле.

Славик, по понятным причинам, с известным астрофизиком не соглашался и говорил, что пришельцы могут появиться на Земле в любую минуту, а возможно, уже сейчас смотрят на них из огорода.

Кубик немного сердился: как может какой-то четвероклассник спорить с членом-корреспондентом Академии наук СССР!

— Имеет право, — говорил Славик, — если он… — и тут замолкал.

— Что он? Ну, что он? — нападал художник. — Он их видел, что ли? Своими глазами?

— Видел, — сказал Славик.

— Ну, это не разговор. Ты говори конкретно. Нет, не видел, не мог видеть!

Появилась Нинка, постояла, покачала головой, поцокала, чтоб ее слышали, языком. Но мужчины, разгоряченные спором, не обратили на нее внимания, и она ушла, вздернув голову.

А тут солнце коснулось горизонта за рекой. И, коснувшись, чуть от него отпрыгнуло и сплющилось. Тотчас сильно запахло огородным листом, а за ним с луга и речки потянуло травами, лягушками и кувшинками. Из Славикиного же дома остро запахло салатом из свежих, с грядки, огурцов, лука и укропа.

Кубик потянул носом, объявил, что ему пора разогревать консервы, и пригласил соседа поужинать с ним.

— Бабушка просила с ней хоть полчасика посидеть, — отказался Славик. — А то, говорит, бегаешь целыми днями, так и попрощаемся, не повидамшись.

После ужина он отправился на огород. Было уже темно, но Славик шел уверенно. У кукурузы остановился. Позвал шепотом:

— Ребята!

— Мы здесь, — раздалось в ответ.

Славик разглядел в кукурузе силуэты человечков.

— Так как мы завтра? Вы что-то решили?

— Решили, — отвечал Грипа. — Мы применим другой аппарат.

— А он не… ну, это… не опасный?

— Он менее опасен, чем первый. Ты спичек не взял?

— Нет.

— Тогда мы его покажем тебе завтра утром и научим, как пользоваться. Драка на когда назначена?

— Дерутся у нас, когда стемнеет, чтобы взрослые не видели.

— Хорошо бы посмотреть, — сказал кто-то в темноте, Славик не узнал — кто.

— Ничего интересного. Да и стоит ли рисковать — все-таки драка. — Не очень-то ему хотелось показывать землян с этой стороны.

— Ну ладно, — согласился Грипа. — Тогда до завтра.

— Спокойной ночи, — сказал Славик.

Стало еще темнее, и Славик по дороге домой два раза споткнулся и чуть не полетел носом в землю.

ЧТО СЛУЧИЛОСЬ, ДЯДЯ ВИТЯ?

Ночью Славику приснился Митяй — в страшном боксерском шлеме, в боксерских черных перчатках. Он шел впереди группы михайловцев и время от времени начинал пританцовывать, будто разминаясь перед боем. А Славик стоял впереди группы егоровцев — без шлема и без перчаток. Митяй все ближе и ближе… Вот он прыгает перед Славиком. Егоровцы начинают скандировать:

— Как-ра-тэ! Ка-ра-тэ! — и прихлопывают в ладоши.

В руках горожанина оказывается какой-то прибор, похожий на отцовский фотоаппарат. Митяй на прибор не обращает внимания и принимается боксировать. Славик отступает, держа прибор перед собой.

И вдруг Митяй начинает уменьшаться! Уменьшается, уменьшается, перчатки и шлем становятся ему велики, он сбрасывает их… Теперь уже Славик возвышается над ним. Противник его кричит — а голос его становится все тоньше, пока не превращается в писк.

И вот Митяй, став крохотным, как пришелец, убегает к своим, и они, в ужасе от того, что увидели, уносятся прочь, вопя во всю глотку. Маленький Митяй-Митяйчик не может их догнать, спотыкается о кочки, запутывается в траве, падает…

Славик бросается к нему.

— Сделай что-нибудь, — пищит Митяй, — чтобы я вырос! Я больше не буду-у-у!

Славик снова направляет на Митяя прибор, но тут его дергают сзади за рукав. Он оборачивается…

— Слав, а Слав! — Кто-то трогал на нем одеяло и звал шепотом — Славик!

— А?

— Слышь, Слав, вставай, а?

Славик открыл глаза и увидел в окне Кубика. Было уже светло.

— Айда со мной.

— Куда? — спросил спросонья Славик. — А который час?

— Пора вставать, — назвал время художник. — Вылезай через окно. Только тише… — Художник подхватил сонного мальчика под мышки и поставил на землю.

— Бабушку не разбудили? А то подумает, что цыгане тебя украли. — Кубик снова сунулся в окно. — Храпит Андреевна. Ну, двинули.

Они пошли по огородной тропинке к лугу. Славик еле поспевал за художником, потому что ему еще надо было зевать.

Полкан не вылез из будки, а только приветственно постучал хвостом в ее стену.

Миновав мокрую от росы кукурузу, Кубик оглянулся, вздохнул и замедлил шаг.

— Дядя Витя, — смог наконец спросить Славик, — а что случилось?

Кубик остановился.

— Случилось, — сказал он торжественным голосом, — Прекрасное Раннее Утро. А случилось оно потому, что я наконец встал в пять часов. А когда глянул и увидел, что это хорошо, — решил разбудить тебя. Ты хоть раз в жизни видел Раннее Утро?

Славик, зевая, помотал головой.

— Тогда — смотри! — Кубик повел рукой слева направо, будто показывая большую картину. — Знакомься! Зри! Это и есть Раннее Летнее Утро твоей Земли. — Последние слова художник произнес так, словно эту картину написал он сам. Или так, словно, не будь его, художника Кубика, утро бы не наступило.

Славик посмотрел. На первый взгляд ничего особенного. Надо всем — над лугом, над речкой, над гороховым полем — навис тонкий слой тумана. Этот слой был похож на одеяло. Одеяло там и сям шевелилось, колыхалось — казалось, под ним кто-то, просыпаясь, потягивается, ерзает, поднимает его коленями.

Славик покосился на художника. Тот не отрывал глаз от картины.

— Слава, не пропусти! — призвал он. — Сейчас начнут просыпаться краски!

Одеяло расползалось на ватные клочья, а те на глазах таяли, исчезали. Это солнце, — мальчик уже чувствовал его тепло затылком и плечами, — убирало одеяло.

И вот обнажилась речка и блеснула по-змеиному синим холодком.

На другом берегу тускло-зеленый куст ивняка вдруг стал наливаться зеленью, словно молодея или будто кто сбрызнул его живой водой. И обрывистый глинистый берег в одно мгновение зарыжел, заоранжевел, потеплел.

А луг перед ними — три-четыре! — будто сдернули с него кисею — засверкал такой ослепительной россыпью разноцветных искр, что Славику захотелось зажмуриться. И почему-то стало весело.

— А? — услышал он голос художника, отчего-то тревожный. — Ну?

— Здорово! — ответил Славик. — Честное слово — здорово!

— Тогда, — удовлетворенно сказал Кубик, — прими это Утро в подарок и знай, что чудеса на Земле существуют и помимо пришельцев. Их нужно только поискать. А то — пришельцы, пришельцы…

Они шли по лугу по направлению к речке. Кубик все говорил. Голос у него был чуть виноватый, словно он не был до конца уверен, что его Утро стоило того, чтобы будить человека в пять часов.

— Понимаешь, — откровенничал художник, — почти все дневные чудеса открыты. А раннеутренние и ночные еще остались. Поэты, например, садятся писать стихи — отыскивать чудо-слова, чудо-строчки — чаще всего ночью. Некоторые ученые делают свои открытия глядя на звезды или во сне, как Менделеев. А я подумал, что бывают, вероятно, такие замечательные мысли, что могут приходить в голову только рано-рано. И такие краски, которых не увидишь в другое время. Хоть совсем не ложись спать!..

Славик подумал и задал осторожный вопрос:

— А сегодня вам какая-нибудь хорошая мысль пришла в голову?

— Конечно! — Кубик взмахнул руками. — А как же! Рассказать? Ну, слушай… Я подумал нынче, что большинство из нас живет неправильно…

— Почему?

— Мы, люди, общаемся только друг с другом и тем самым ограничиваем себя. Человек должен общаться со множеством других существ. С собаками, кошками, козами, деревьями, цветами, облаками. Ведь они живут рядом с нами! Мы должны почаще впускать их в нашу жизнь, замечать их настроения, слушать их рассказы. Вот даже мое крыльцо — оно, я сегодня заметил, скрипит совсем не так, как вчера.

— Так ведь дождь ночью прошел.

— Да, — согласился Кубик. — Пришел, прошелся по Егоровке и ушел, длинноногий, дальше. И, между прочим, сменил и мое настроение…

Они подошли к речке, сели на песок. Песок был еще холодный. Славик о чем-то думал. Он сыпал песок из ладони в ладонь и молчал. Молчал и художник, глядя на быструю воду реки.

Славик сыпал, сыпал песок и наконец спросил:

— Вы потому, наверно, никогда не скучаете, что всегда что-то придумываете?

— Я-то? Не скучаю, говоришь? Придумываю? Нет. Я, Славик, от грусть-тоски цветами да травами лечусь.

Славик удивился. Какие-то травы пила его бабушка — когда она их заваривала, в кухне сильно пахло полынью и мятой.

— Вы их завариваете? — на всякий случай спросил он.

— Никогда в жизни! — воскликнул Кубик. — Как можно! Если их заварить, они потеряют главное для меня — цвет. Я на них смотрю, Славик, на травы и на цветы, и вылечиваюсь от любой болезни. Смотрю на гвоздики и незабудки, на лютики и васильки, на череду и цикорий, который Нинка называет петровыми батогами. А сирень? А белый с золотом жасмин? А тот же мышиный горошек? А синий-синий синяк? А горицвет?

— А что от чего лечит?

— Что от чего лечит? — озадачился Кубик. — Надо подумать. Вернее, вспомнить. Ну… когда у меня болит голова, я должен посмотреть на гвоздики или, еще лучше, на ромашки. Не рвать цветы — это очень важно, — а только посмотреть. Голова скоро проходит. Если заболит живот — я должен отыскать васильки. Это верное средство. Сирень прочищает мозги. Горицвет снимает усталость…

— А незабудки?

— Ну, Славик, о незабудках ты и сам должен все знать. Они улучшают настроение, вызывают улыбку и прогоняют хандру.

— А-а… — Славик вспоминал, какие цветы он еще знает.

— Кувшинки? — подсказал Кубик и показал рукой на большой белый цветок в воде. — Эти лечат от всех болезней. Особенно от нервных. От нервных, кстати, помогает еще лягушечье кваканье. Но его нужно принимать не в таблетках, как некоторые, и даже не в уколах, а… в виде ква-квапель, а еще полезны ква-кванны. Давай искупаемся?

— Холодно еще.

— А я, знаешь, приму одну ква-кванну. — И художник стал раздеваться.

Когда он подходил к речке, лягушки одна за другой — плюм! плюм! плюм! — попрыгали в воду.

СЛАВИК — ЖЕНИХ

После завтрака Славик побежал на огород.

Семеро пришельцев и землянин сели наземь, и Грипа показал оружие против Митяя. Оно не походило на фотоаппарат. Это была плоская коробочка величиной со спичечный коробок, только еще площе, с круглым экранчиком и тремя кнопками, красной, зеленой и белой, на другой стороне коробочки.

Грипа рассказал, как нужно пользоваться прибором.

— Когда противники приблизятся к тебе на расстояние восьми — десяти земных шагов, направь на них аппарат экраном вперед и нажми на красную кнопку. Сосчитай до тридцати — они ведь не сразу на вас набросятся? — и нажми на белую. Если они все еще будут враждебны, снова нажми на красную. Двух доз вполне достаточно.

Славик потрогал красную кнопку.

— Теперь второе. Это условие такое же важное, как первое. Такое же важное, — повторил Грипа.

— Такое же, — повторил и Славик. — А эти ваши дозы — не радиация?

— Нет, это совсем не то, чего ты боишься. Но если ты не нажмешь, когда все успокоится, на зеленую кнопку, аппарат может причинить некоторый вред живому существу. Это и есть второе, такое же важное, как первое.

— Понял. — Славик потрогал зеленую кнопку.

— Подержишь ее нажатой ровно столько, сколько и красную, — ровно столько.

— Ровно столько, — повторил землянин и протянул руку за аппаратом. Получив в ладонь плоскую коробочку, он внимательно осмотрел ее. Чудодейственный прибор походил на мамину пудреницу.

— А что с ним произойдет, когда я нажму на красную кнопку? — Говоря «с ним», Славик видел перед собой приснившегося ночью Митяя. — Он… не уменьшится?

— Уменьшится? — переспросил Грипа. — Нет, этого у нас не умеют делать. Просто ему расхочется драться.

— А почему?

— Это я тебе после объясню. Аппарат надежный, — сказал командир напоследок, — проверен на многих планетах. Драки не будет. Так что не волнуйся.

— А я и не волнуюсь.

И правда, пока Славик шел по огороду, он был спокоен. Но стоило ему увидеть улицу, куда его могли позвать в любую минуту, как тревога к нему вернулась.

Славик закрылся в комнате и стал рассматривать аппаратик. Экран был матовый, похоже стеклянный, в глубине была заметна серебристая точка. Непонятные письмена-знаки на задней стенке. И три кнопки. Славику захотелось на ком-нибудь попробовать аппарат. Он стал искать объект…

На кухне гремела посудой бабушка. Бабушка была добрейшим человеком на Земле, ее утихомиривать не было надобности.

На стуле свернулся клубком черно-бело-рыжий котище Васька — самое ленивое на свете существо. Когда Славик брал его на руки, кот даже не открывал глаз и не подбирал задних лап — они у него волочились по полу. Даже на мурлыкание у Васьки не хватало сил.

Славик вышел во двор. На земле у забора дрались воробьи! Но только он навел аппаратик на птиц, они вспорхнули и, крича во все горло, улетели.

По двору бродили, кококая, куры. За порядком здесь следил петух, но скорей всего и без него среди кур царил бы мир — уж такие это птицы. Глядя на них, Славик вспомнил Кубиково слово «куротерапия».

В соседнем дворе что-то делала Нинка — голова ее плавала туда-сюда за забором. Вот на ком он испробует аппарат! На этой зловредине!

Славик нащупал красную кнопку…

Нинка увидела соседа, подошла к забору, встала на чурбак.

Сейчас!.. Славик, держа руку с аппаратиком у живота, направил экран на девчонку.

— Слав! — крикнула Нинка (он чуть не нажал кнопку). — Сегодня Наташа ко мне приходит, говорит, по грибы с утра бегала. Полным, говорит, полно, хоть, говорит, косой их коси. Белые! Завтра с утра побежим? Я здесь все грибные места знаю.

Славик вместо ответа закашлялся.

— Так пойдем?

— А почему не сегодня? — К немедленному согласию он еще не был готов.

— Сегодняшние почти все собрали. За ночь новые нарастут, мы утречком их и посчитаем!

— Хорошо, — дал себя уговорить Славик. — Пойдем. Во сколько вставать?

— Часиков в шесть надо — пока другие не набежали.

— В шесть так в шесть…

— Слав, а это что у тебя? — Нинка вытянула руку над забором и показала на аппаратик, висящий у соседа на животе.

— Это? — Славик спрятал прибор в кулак. — Это фотоаппарат. Японский, — уточнил он.

— Ой, дак ты меня фотографировал? Дак ты, значит, на меня тоже не обижаешься?

— Я не успел сфотографировать. Только хотел.

— Ну так снимай, а я представляться буду.

Нинка над забором поднялась — встала на цыпочки — и склонила голову набок. Славик прицелился и сделал вид, что нажал на спуск.

Нинка улыбнулась и так, с улыбкой, и застыла. Славик снова «щелкнул».

Нинка потупилась и глянула на Славика исподлобья. Он понял и снова «нажал на спуск».

Нинка повернулась к соседу спиной и вдруг обернулась, словно спрашивая: «Это вы меня позвали?» Даже рот приоткрыла. Славик «сделал» и этот «снимок».

Нинкиной фантазии «представляться» хватило бы еще на двадцать, а то и на тридцать поз, но Славик сказал, что кончилась пленка.

— А когда фотки? — спросила Нинка, сразу сделавшись обыкновенной.

— Я тебе их из города пришлю, — пообещал Славик, пряча аппаратик в карман, — лаборатория ведь у меня там.

После этого они зашли к Кубику. Он стоял перед холстом и что-то бормотал, не видя и не слыша ничего вокруг.

Гости постояли-постояли и, переглянувшись, потихо-о-онечку вышли из комнаты; половицы под ними кузнечиком скрип-скрип-скрип. На крыльце вздохнули: оф!

Было солнечно, зелено, ясно, просторно, ветерок листья липы шевелит, а те, липкие от сладкого сока, сверкают на солнце, как зеркальца, во все стороны зайчиков шлют.

Петух взлетел из-за забора, уселся на него и, утвердившись, покосился на радужный свой хвост — все такой же яркий, не изменился ли, не приведи бог (имеется в виду куриный бог)… И заорал на весь свет: ку-ка-ре-ку-у-у! Полный, мол, поря-а-адо-о-ок!

Ребята сбежали с крыльца.

Всякого-другого в этот день было еще много — и хорошего, и чепухи, о которой не стоит рассказывать. Но об одном мы все-таки поведаем. Нинка, все больше к Славику добрея, — нашла подружку! — разоткровенничалась, открыла ему самую тайную свою тайну.

Для этого она завела Славика к ним в сарай, где у них на стенах покрывались ржавчиной разные инструменты и пилы. Их давно никто не брал в руки.

— А знаешь, — шепотом заговорила Нинка, — где мой папка?

— Где? — так же шепотом спросил Славик, косясь на ржавую косу.

— Мамка говорит всем, что он деньги уехал зарабатывать, а он от нас совсем уехал.

— Куда?

— А кто его знает! Уехал, и все. И писем не пишет. Мамка теперь без мужа. Она и на работе-то пропадает знаешь почему? Чтобы о папке не думать. Понял?

— Да, — Славику стало ясно, почему заржавели инструменты. — И что будет?

— Папки у меня больше нет, вот что. У тебя есть?

— Есть.

— А у меня нет, — повторила Нинка и понурилась, но вскоре подняла голову. — Слышь, Слава, ты бы женился на мне, а?

— Ты что! — Славик соскочил с колоды, на которой сидел. — Мы же еще…

— Дак не сейчас же. Ты за мной в деревню приедешь и увезешь в город. Я все умею делать — и картошку жарить, и яичницу, и пельмени леплю, и полы мою…

— У нас паркет, — буркнул Славик.

— Я и стирать могу, не то что некоторые, и гладить… — Видимо, она боялась, что не все вспомнит, а после будет поздно. — И штопать…

Славик растерялся. Еще никто в жизни не делал ему предложения. Он смотрел на Нинку (она была ничего в этот момент: большеглазая, ждущая ответа), кашлянул и вспомнил, что так же откашливается, прежде чем начать говорить, директор их школы Василий Петрович — высокий, худой, в толстых очках, за которыми почти не видны маленькие бесцветные глазки.

— Ладно, — неожиданно для себя дал он согласие. Тут же, однако, поправился — Посмотрим.

Но Нинке оказалось довольно. Она соскочила с колоды и побежала к двери, встала в солнечном прямоугольнике (волосы одуванчиком) и крикнула весело:

— А еще знаешь, что я умею? Я зла подолгу не таю — у меня карахтер такой! А ты не злопамятный?.. Пошли на улицу!

ДРАКА

Хоть бы пожар, что ли, в Михайловке случился, думал Славик, выходя на улицу и всматриваясь в оба ее конца.

Никого из мальчишеского народа за весь день он возле своего дома не видел. Будто все собрались в одном месте и готовятся к бою. Штаб разрабатывает план сражения, разведчики рыщут в расположении противника, на НП сидят самые зоркие…

Славик не хотел об этом думать, но приходилось. Вот и пытался представить, что в данный момент происходит. И все время трогал аппаратик в кармане джинсов. Глазастая Нинка это заметила.

— Потерять, видать, боишься? Дай мне, я не потеряю.

— Пусть будет у меня, — сказал Славик, — там один-два кадра осталось — вдруг что-то интересное увижу?

— Лучше бы меня еще сфотал. Что у нас может быть интересного?

Гонцы явились, когда Славик был во дворе. Они с Нинкой учили Полкана давать лапу, а тот не понимал, что нужно делать, и лаял на них, требуя за это печенья. Бабушка вышла на крыльцо и позвала:

— Славик, ужинать.

В этот самый миг у калитки возникли двое и поманили его к себе.

— Ба, я сейчас, — ответил Славик.

Гонцы, Васек и Юрчик, прошептали, оглядываясь на бабушку и насторожившуюся Нинку:

— Слышь, они скоро будут. Пойдешь?

— Пойду, — сказал Славик. — Ба! — крикнул он, для храбрости громче, чем нужно. — Я ребят провожу и вернусь.

Бабушка ему поверила, а Нинка — нет.

— Куда это вы его зовете? — спросила она и тоже направилась к калитке. Славик увидел в глазах Нинки взрослую тревогу. — Я тебя, Васек, знаю, от тебя ничего, кроме плохого, не дождешься.

— Иди ты! — отмахнулся от девчонки Васек и потянул Славика за рукав. — Пошли!

— Не пущу! — завопила Нинка и схватила «жениха» за другую руку.

— Ты что? — зашипел на нее Славик. — Они меня просили, чтобы я им каратэ показал. Отпусти сейчас же!

— Он же у нас тренер, — совестил Нинку Юрчик, — его люди ждут, а ты держишь за штаны, как маленького.

Еле Нинку уговорили: она осталась во дворе. Мальчишки втроем вышли на улицу. Славику — он шел посередине — хотелось оглянуться, но он себя пересилил.

Михайловцев ожидали на плоской низине близ дороги, на рукодельном стадионе. Здесь стояли двое кривоватых футбольных ворот без сетки. Неподалеку протекал ручей, заросший тростником и рогозом. Ребят было человек двенадцать. Четверо по очереди били по воротам, которые защищал вратарь. Остальные сбились в кучу и с жаром о чем-то разговаривали. Гонцы подвели Славика к ним. Мальчишки обернулись.

— Вот он — надежда нации, — объявил Васек, подталкивая Славика вперед.

Генчик недоверчиво, будто до этого не видел, осмотрел его.

— Надо будет тех ребят предупредить, чтобы не кашляли сильно, — сказал он, — а то сдует с поля до драки, потом ищи его в камыше.

Общество дружно заржало.

— Слушай сюда, — Генчик перешел на деловой тон. — У них Митяй первым пойдет, а от нас я выйду. Если он меня свалит, ты попробуешь его своей каратушкой. Если я его — начнется свалка. Тогда смотри, кому помочь, понял?

Славик кивал и… завидовал Генчикову мужскому, какому-то солдатскому бесстрашию. О драке, где его могут свалить ударом кулака наземь, он говорил спокойно, как о футболе! И все егоровцы такие. Неужели никто из них не боится? Те пятеро даже футбола не бросают, хотя через пять минут нужно выйти на драку. Вот бы и ему так…

Малявка Юрчик тоже не боялся. Он ходил от одного к другому, что-то говорил, смеялся, размахивая руками, показывая, как будет драться…

Егоровцы снова сгрудились вокруг Генчика; Славик стоял чуть в стороне, один. Генчик оглянулся, увидел его, подошел.

— Не трусь, горожан! — И хлопнул Славика по плечу. — Позапрошлый раз мы их, прошлый — они нас, теперь наш черед побеждать! — У Генчика не было одного верхнего зуба, и Славику ужасно захотелось спросить, сам он выпал или выбили в драке. Хотел спросить, но не успел, потому что с дерева у дороги донеслось:

— Иду-ут! Иду-ут!

Бойцы повернулись лицом к противнику. Вратарь прислонил мяч к стойке ворот, четверо футболистов присоединились к своим..

Через какие-то три-четыре минуты с дороги вниз скатилась группа, тоже примерно человек из двенадцати. Скатилась, сплотилась и двинулась через футбольное поле.

Михайловцы приближались, и вот один из них стал группу опережать.

— Митяй, — прошелестело среди егоровцев, — Митяй.

Славик вгляделся и понял, почему Митяя выставили вперед. Роста он был небольшого, но с широченными плечами. Шел он набычившись, кулаки сжав, круглую голову на короткой шее в плечи спрятав. Это был таран. Сейчас он ударит в стену егоровцев, и та рухнет…

Генчик — высокий и тоже широкоплечий, но, конечно, не такой, как Митяй, — оторвался от стены егоровцев и пошел Митяю навстречу. Славик перестал дышать и замер.

Кто-то больно толкнул его в спину.

— Забыл, что тебе говорили? Иди! — Славик узнал голос Юрчика. Сделав шаг и другой на непослушных ногах, наш каратист чуть не упал. Все-таки к заводилам приблизился, встал неподалеку.

— Тебе в прошлый раз мало попало, что ты опять вышел? — так начал баталию Митяй.

— У тебя, видать, тоже короткая память, — ответил Генчик.

— Память, может, и короткая, да руки длинные.

Пока оба бойца не сделали ни одного угрожающего движения.

— Раз длинные, значит, укоротим, — пообещал Генчик.

— Это кто же мне руки-то укорачивать будет?

— Найдется человек.

Славик, завороженный этой словесной пристрелкой, совсем забыл о своей роли.

— Уж не ты ли? — поинтересовался Митяй.

— Может, и я. А что, думаешь, не подойду?

— А мы сейчас посмотрим на тебя в деле. — Митяй отступил на шаг, видимо, для того, чтобы броситься тараном на Генчика. Тот по-боксерски поднял и согнул руки.

Славик вспомнил про аппаратик. Он выхватил его из кармана, навел экранчик, держа коробочку у живота, на готовую схватиться пару и нажал на красную кнопку.

Противники сверлили друг друга глазами, мышцы у обоих были напряжены. Славик бросил взгляд на аппаратик — экран светился.

Митяй выискивал момент для атаки, раскачивая увесистый правый кулак…

Вдруг он опустил ударную руку, а левой почесал голову. Генчик на всякий случай сделал шаг назад.

Митяй наморщил лоб.

— Слышь, Гена, — сказал он, — а ведь у меня к тебе, пока мы не начали к вам собираться, вопрос по делу был. Чуть я его из-за этой заварушки не забыл.

— Ну так спрашивай. — И Генчик тоже опустил руки.

— Вот черт — совсем из головы вылетело! На нашем «газике» кольца надо менять, а у нас — ну ни одного! У вас случайно нет?

Генчик подумал.

— Есть. Вам сколько нужно?

— Да штук хоть… восемь, десять…

— Дадим. А у вас поршни найдутся?

— Поищем. За один поршень четыре кольца — идет? У нас, понимаешь, помидоры поспели, можем на уборке заработать, а наши поршни чуть не весь бензин в дым перегоняют. Ваш «газик» еще тянет?

— Пока тянет…

Митяй обернулся к своим.

— Ребя, есть кольца! Айда сюда!

Группа неуверенно двинулась к нему.

— Сядем? — предложил Митяй и первым уселся на траву.

Генчик тоже позвал своих.

— А вы чего как в землю вмерзли? А ну двигай сюда!

Командиры продолжали разговор о машинах, окружение тоже вступало постепенно в технический — самый занимательный для мужчин — разговор.

Славик все еще стоял поодаль. Единственное, что он догадался сделать, это выключить аппаратик.

— Эй, горожанин! — позвали его. — Иди послушай, о чем деловой народ говорит.

Митяй посмотрел на подходящего Славика. Спросил:

— Он что — тоже что-то умеет?

Ответил Генчик:

— А как же. Жевать.

Митяй кивнул и больше в сторону Славика не смотрел.

Славик постоял еще немного, сел. Поддержать разговор он не мог, техники не знал, поэтому слушал и снова завидовал своим ровесникам, так легко говорившим о карбюраторах, жиклерах, тормозных колодках, «лысой» резине, сцеплении, которое «ведет», скоростях, которые «заклинивает», свечах, зазорах и других удивительных вещах.

И егоровские мальчишки, и михайловские собирались летом в производственные бригады, работали на уборке овощей и фруктов, и у каждой бригады была своя, старенькая, автомашина.

И вдруг он вскочил: вспомнил о зеленой кнопке. Отошел, — никто этого не заметил, — и направил экран на командиров, сидевших друг против друга. Держал, кляня себя за то, что не вел счета в первый раз. Сколько держать нажатой зеленую кнопку, чтобы не навредить?

Но, видно, не навредил, не успел, потому что Генчик, оглянувшись на заходящее солнце, завопил:

— Чего мы расселись и скрипим, как старики, — темно уже скоро будет, — а ну давай в футбол!

Группа мигом раскололась на две команды, и началась игра.

Гоняли допоздна. Славик из-за аппаратика в кармане играть не решился. Он болел за своих, удивляясь зоркости деревенских мальчишек, видевших мяч почти в полной темноте.

Счет был 6:5 в пользу егоровцев, когда Митяй круглой своей, похожей на мяч, головой вбил шестой гол с углового. Может быть, мяч случайно нашел в темноте голову Митяя, но тот утверждал, что видел его и направил прямо в верхний левый угол. В верхнем левом углу, если о нем можно было еще говорить, сияла какая-то звезда.

Игру решили продолжить завтра, но чуть пораньше. Команда михайловцев отправилась домой, егоровские футболисты проводили их. На дороге попрощались.

О несостоявшейся драке никто за весь вечер и не обмолвился, словно она из памяти была стерта, как меловые слова на школьной доске. Славик тоже, конечно, помалкивал.

В Егоровку пришли, когда во всех окнах уже горел свет.

Бабушка и Нинка ждали Славика у калитки.

Внуку и «жениху» в два голоса было сказано то, что говорится в таких случаях. Славику выволочка настроения не испортила, он в первую же минуту пообещал, что ничего подобного ни разу в жизни больше себе не позволит. Ему просто некогда было ругаться: пришельцы ждали его на кукурузе.

— Все получилось! — возбужденно докладывал Славик. — Никто не дрался! А потом все в футбол играли! Неужели это ваш прибор такое смог?

— Расскажи как можно подробнее обо всем, — попросил Грипа.

Славик рассказал, как на поле сражения сближались две армии, как стояли друг против друга, переругиваясь, два командира, как он направил на них экран аппаратика и тот засветился… Как командиры неожиданно сменили тему и заговорили о технике…

— Так… — говорил Грипа, слушая, — так…

Славик кончил рассказ и спросил, что же такое чудодейственное сотворил с драчунами землянами аппаратик с планеты Коламба?

— Мы не знали, что он нам понадобится, — сказал Грипа, — и взяли на всякий случай. Этот аппаратик, как ты его называешь, всего-навсего… изменяет возраст живого существа, на которого он направлен. Ваши воинственные михайловцы, — а все мальчишки в этом возрасте драчуны и забияки, — просто-напросто чуть повзрослели, примерно года на два, и драться им, естественно, расхотелось…

До Славика не сразу дошло Грипино сообщение. Вернее, он сначала не поверил:

— Не может быть! Значит… А может, он еще как-то действует?

— Нет, только так. А зеленая кнопка возвратила им прежний возраст. Если нажать сразу на нее, живое существо будет молодеть.

— Ух ты! — удивился Славик.

Рассказал бы ему кто другой про такой аппарат, не поверил бы. Но ведь он сам держал аппаратик в руках, сам нажимал на красную, а потом на зеленую кнопки! И видел, что происходит с людьми, на которых направил невидимые лучи чуть светящийся экран!

Славик держал аппаратик в руке — коробочку величиной со спичечный коробок — и начинал понимать, что в руке его находится чудо. Расставаться с ним не хотелось. А надобно было отдать. Уже само собой думалось, как и где можно его использовать, на кого направить. Можно, например, Полкана превратить в щенка, а Маньку — в козленка… Можно — ну да, точно! — предложить Кубику помолодеть. Ведь он так хочет на денек вернуться в тот день, когда увидел сельскую свадьбу! А бабушка? Вот о ком он должен был сразу же подумать! Вот кому нужно прежде всего вернуть молодость!

Целый день аппаратик был в его руках, и он его не использовал! А мог подарить бабушке еще одну жизнь!

— Грипа, — сказал Славик, возвращая аппарат, и голос его задрожал, — ребята… А что если я… что если вы еще на день дадите мне его? Бабушка у меня, видели ведь, какая старенькая… А, Грипа?

— Нельзя, — решительно отказал командир. — Это будет слишком большое событие — если твоя бабушка помолодеет. Люди всполошатся, начнут искать объяснение небывалому, пойдут разговоры о чуде… Нет, нельзя, — еще раз сказал Грипа. — У нас строгая Инструкция насчет этого аппарата, он называется, кстати, мол-стар. Мы должны применять его в самых крайних случаях. Таким случаем была драка, которая неизвестно чем бы для тебя кончилась.

— А по-моему, Славикина бабушка — как раз еще один крайний случай. — Землянин узнал голос Пити. — Она жарит картошку, как никто во Вселенной!

Командир промолчал, он, видимо, считал разговор оконченным. Славик же ждал, что кто-нибудь скажет еще хоть словечко, вступится за бабушку. Наступила тишина. Только пели вокруг сверчки и в деревне то там, то тут взлаивали собаки.

— Командир, — раздался с кукурузины, где сидел, как понял Славик, Садим, — ты забыл о Правилах пользования Инструкцией. Там сказано, что когда Инструкция противоречит мнению большинства, то большинство решает, как нужно поступить.

— Нас семеро, — сразу же ответил Грипа, — а мне возразил только Питя.

— Считай, что я тоже.

— И я. — Славик узнал Щипана.

— И я! — крикнул Пигорь — он был далеко от командира.

— Четверо, — подвел итог Грипа. — А так как у меня как у командира два голоса, то силы равные. А в случае равенства голосов, говорят Правила, решение остается за Инструкцией… Не забывайте, что за ней Опыт, — добавил он внушительно.

— А мой голос нельзя посчитать? — Славик и сам не ожидал от себя этого вопроса.

— Твой? — Командир подыскивал ответ. — Я думаю… — И не окончил, сорвался: — Зря я согласился с вами полететь! Связался с малышней! Разве вы умнее Инструкции? В ней опыт трехсот лет путешествий во Вселенной! Вы знаете, что будет, если старая женщина на глазах у всех помолодеет? Знаете, какой подымется переполох?

— Что будет, что будет! — раздалось с Питиной кукурузины. — Я знаю, что будет. Люди ужасно этому обрадуются и будут стареть с этого дня спокойно — ведь все будут уверены, что придет время — и они тоже помолодеют. Опля!.. — Пите так понравился собственный ответ, что он стал раскачивать кукурузину.

— Я выношу решение, — жестким голосом объявил Грипа. — Мол…

Питя, раскачивая кукрузузину все сильнее, его перебил:

— Все будут спрашивать у Славикиной бабушки, за что ей вернули молодость, — опля! И тот, кто хорошо ее знает, догадается: за ее доброе сердце, — опля! И за то, что она умеет так замечательно готовить, — опля!

— Мол-стар, — продолжал командир, — оста…

На этот раз его перебил Молек:

— Грипа, я тоже за то, чтобы вернуть Славикиной бабушке молодость. Я считаю, что ничего страшного не произойдет.

— Опля! — завопил Питя. — Нас пятеро! Мы выиграли! Согласно Правилам пользования Инструкцией! Командир, отдавай мол-стар!

Коробочка откуда-то из темноты попала в руки командиру, но тот не сразу отдал ее Славику.

— Прежде чем начать сеанс, — предупредил он все тем же жестким голосом, — спроси у бабушки, хочет ли она помолодеть. Это еще один пункт Инструкции.

— Понял, — кивнул Славик, хотя в темноте кивок его никому не мог быть виден. — Она согласится, я знаю. У нее и колени болят, и спина, и устает она быстро…

Домой он не шел — бежал. Бабушка уже спала. Дожидаясь внука, она прилегла, да так и уснула в дневной одежде. Славик подумал, не начать ли сеанс немедленно. Семидесятилетняя Полина Андреевна проснется — а ей восемнадцать лет! Вот удивится! Вот обрадуется!

Он стоял рядом с бабушкиной кроватью. За окном сияла луна, она освещала седые волосы бабушки.

«Лучше спрошу, — решил Славик, — пусть подготовится. А то ведь она ничего не поймет, если проснется молодой. Скорее бы утро…»

Он чуть тронул бабушкино плечо.

— Ба, я пришел. Ты раздевайся.

— А? — Бабушка открыла глаза. — Что? Пришел?

Аппаратик Славик сунул под подушку и тут же уснул.

МОЛ-СТАР И БАБУШКА

Сны снились Славику один другого чуднее. Митяй снился, с которым он играл в шахматы; Кубик с совершенно седой бородой и беззубый; футбол, где в чужих воротах стояла его бабушка, а он набегал на нее с мячом; Нинка, ведущая на веревочке комбайн… Машина останавливалась, чтобы пощипать в кювете травы, а Нинка, сварливо ее поругивая, тянула за собой, дергала за веревку…

Из-за странных снов Славик проснулся рано — солнце было еще на стене, а не на полу, где он привык видеть его утром. Бабушка хлопотала в кухне: звенело ведро, гудел казан…

Славик вспомнил вчерашнее и сунул руку под подушку. Мол-стар был на месте. Можно приступать к делу. Сердце у него забилось сильнее.

— Бабушка!

Полина Андреевна тотчас появилась в дверях. Волосы ее были причесаны, в руке она держала поварешку.

— Ты что так рано сегодня? Спи. У меня и завтрак еще не готов.

Славик сел.

— Ба, у тебя спина болит?

— Нет пока. Спина у меня к двум часам одеревенеет.

— А ноги?

— Ноги — к пяти дня. Да и погода нынче хорошая.

— А голова?

— Спрашиваешь у больного здоровье. Я уж и не знаю, когда она болит, а когда нет. Притерпелась. Ты что это обо мне забеспокоился?

— Бабушка, а ты хотела бы помолодеть?

— Как это?

— Ну, чтобы тебе снова стало восемнадцать лет.

— Вот прямо сейчас, что ли? Ой, погоди, у меня там каша твоя подгорит!

Славик пошел за бабушкой на кухню. Полина Андреевна мешала кашу. Пахло знакомым и не очень любимым «Геркулесом», которым снабдили его — четырьмя пачками — дома. Внук сел на табуретку.

— Ба, так ты слышала? Хочешь, чтобы вот сию минуту тебе снова стало восемнадцать лет? Ба, что ты молчишь?

— Думаю, думаю, что бы я делала тогда.

— Я, между прочим, это по правде предлагаю, — сказал Славик. — Мне одни люди, ученые, такой аппарат дали, он молодость возвращает. Хочешь, покажу?

Бабушка усердно мешала кашу. Захватила ложкой, подула, попробовала и выключила огонь.

— Ты уже вон какой вырос, а я и не заметила. Бабушку жалеешь. Я тебе о восемнадцати годах, которые ты Мне предлагаешь, так скажу. — Голос Полины Андревны стал очень серьезным, и глаза смотрели на него как на взрослого. — Восемнадцать — это значит, снова влюбляйся, хороводься, замуж выходи — жизнь, короче говоря, устраивай, не бобылкой же вековать. А мне моего Ивана Сергеича, дедушки твоего, на две жизни хватило бы. Я его ни на кого другого менять не буду. Так что, спасибо, внучек, за доброту твою, только не хочу я одна в молодость возвращаться. А Ивана моего никакие ученые уже не вернут…

Молчал, слушая это, Славик, и бабушка замолчала, глядя на внука, думая, должно быть, понял ли он ее.

Славик понял.

— А знаешь, ба, я ведь тебя вечером, когда ты спала, чуть было без спросу молодой не сделал. Стоило мне кнопку одну, зеленую, нажать… — Славик вспомнил последнее предостережение Грипы и Инструкцию космонавтов. Он бы такое натворил, если б без спросу…

— Хватит разговоров, — сказала бабушка. — Умывайся и садись за стол, завтракать пора.

Когда еда была уже на столе, Полина Андреевна привычно разворчалась.

— Я бы в нынешние восемнадцатилетние ни за какие коврижки не пошла. Девки брюки носят, волосы вздыблены, как со сна, а крашеные… будто маляр их мазал. Радио на животе носят, а орет оно, как на пожаре. На нашу крестьянскую работу смотрят, будто без хлеба всю жизнь обходятся. А хлебушко-то едят, да еще как! И мясо им подавай, а когда услышат, что фермой пахнуло, носы воротят…

Славик, послушав немного, бабушку «отключил» и занялся своими мыслями. Он думал о том, что нужно бы предложить вернуться в прошлое Кубику — ведь тот мечтает побывать в дне своего детства…

ФУТБОЛ

Ни художника, ни Нинки дома не было. Они, сказала Евдокимовна, ушли в лес — Нинка по грибы, а Виталий Алексаныч картину рисовать. Славик походил, походил по двору и вдруг вприпрыжку понесся на огород. Вприпрыжку — потому что забыл вчера спросить, чем будут заниматься сегодня пришельцы. Они могли куда-нибудь улететь. Но коламбцы оказались на месте.

На месте-то на месте, да не совсем. На полпути Славика встретил Молек.

— Мы тебя все утро ждем! — воскликнул он, выскочив из-под помидорного куста на дорожку.

— Что-то случилось?

— Да! За нами охотятся! Мы открыты!

Славик подхватил Молека на руки и остальную часть пути пробежал. У корабля он увидел только Грипу и Вьюру. В руках обоих были те трубочки, что посылали, знал уже Славик, сонный луч. Они их называли снолучи.

— Где остальные? Кто за вами охотится?

— Пока ничего страшного не произошло. А вот ночью…

И Грипа рассказал, что ночью они услышали подозрительный шорох неподалеку от корабля. Шорох приблизился: кто-то ходил вокруг них, наверняка зная об их присутствии. Пигорь и Садим вышли ему навстречу и тут же вернулись за оружием.

Славик прикинул, кто из земных зверей мог так напугать его друзей. Волк? Но волков близ Егоровки давно уже никто не видел. Лиса? Но лиса не так уж страшна. Кто же?..

— Как выглядит этот зверь? — спросил он.

Ответил Молек:

— Нам показалось, что он не с Земли. Скорее всего, это тоже пришелец. Мы видели фотографии таких у себя дома — они, не помню точно, то ли с планеты Голтины, то ли с Браматры. Очень злы, ядовиты. Боюсь, что они прилетели сюда вслед за нами. Один из них залег вон в тех кустах. Четверо наших окружили пришельца и следят за каждым его движением. Мы думаем, это разведчик, скоро появятся и другие.

— А какого он роста?

— Больше нас, но гораздо меньше тебя. Еще раз предупреждаю: страшно опасен ядом. Яд у него на кончике игл, а панцирь, который он надевает, покрыт иглами.

Славик встал.

— Возьми, — Грипа протянул ему снолуч.

— Не нужно, — отказался землянин, — я думаю, что справлюсь с этим зверем без оружия.

Щипан, Питя, Пигорь и Садим сидели в засаде на краю кукурузного поля. Они закрыли собой подступы к кораблю с запада. Зверь (или пришелец) затаился за тропинкой, в траве на лугу. Садим вызвался идти вместе со Славиком, но Славик пошел один.

Он переступил тропинку и стал раздвигать высокую лебеду и полынь. Краем глаза заметил, что Садим и Пигорь показались на тропинке. Они целились снолучами в то место в траве, где залег их ядовитый враг.

Славик раздвинул траву, наклонился и увидел зверя. Если ночью, лежа на земле, осветить его, подошедшего к тебе вплотную, нос к носу, фонариком, можно умереть со страха. Особенно если ты не землянин.

Наш четвероклассник протянул руки к пришельцу с планеты Браматра, просунул пальцы под колючий панцирь и поднял его. Пришелец свернулся в клубок, и Славик уложил колючий шар на ладонь. Садим и Пигорь все еще целились в зверя.

— Это не инопланетянин, — сказал Славик, — это наш, земной страхилес. Зовут его… ежик. Он ловит мышей, ест кузнечиков и жуков. Охотится ночью, а днем спит. — Положил ежика на дорожку, тот развернулся, встал на ноги, фукнул на пришельцев и потопал назад, в траву.

На дорожке уже стояла вся четверка. Славик и не заметил, как снолучи были спрятаны в задние карманы.

— А эти деревья как называются? — спросил Щипан, показывая на полынь.

Славик назвал.

— А эти? — спросил Пигорь, показывая на лебеду.

— Лебеда. Это все трава.

— Трава? — переспросил Питя.

— Интересно получается, — Питя усиленно разглядывал верхушки лебеды, — еще неделю назад ты обещал научить нас футболу, а до сих пор о нем не заикнулся.

— Я готов хоть сейчас. Я и мяч приготовил.

— Что же мы здесь стоим без дела? — воскликнул Питя. — Пошли, ребята?

О страшном пришельце никто больше не сказал ни слова.

На одной из грядок бабушка посадила редиску. Редиска выросла, ее давно повыдергали, и грядка пустовала. У бабушки, видно, не хватило сил на то, чтобы снова ее чем-то засадить. Эту-то грядку Славик и облюбовал под футбольное поле. Сейчас он совершал, с точки зрения здравого смысла, вещь непонятную и даже вредительскую — плотно-плотно утаптывал землю грядки.

Хорошо, что ни бабушка, ни тем более Нинка этого не видели!

Когда грядка превратилась в ровную площадку, он соорудил из палочек, принесенных из сарая, двое ворот. Его друзья сидели в тени кукурузы и во все глаза следили за действиями Славика.

Вот он вынул из кармана рубашки маленький резиновый мячик, который, как и все его старые игрушки, бабушка хранила в комоде. Положил в центр бывшей грядки и пригласил команды на поле.

Футболисты были уже в белых «футболках» и голубых шароварах.

— Во-первых, — распорядился Славик, — встанем в круг и потренируемся.

В круге отрабатывали удар по мячу и носком, и «щечкой», и коленом, и пяткой. И прием мяча ногой, и на грудь, и игру головой. Лучше всех усвоили приемы Садим, Грипа и Пигорь.

Приемы Славик показывал с маленьким мячом и сам себе казался в эти моменты, по крайней мере, Протасовым.

Он продемонстрировал «дриблинг», то есть ведение мяча по полю, и обводку противника. Рассказал, что главное в футболе, хоккее и баскетболе — это пас свободному игроку. Показал, как бьют по воротам.

Настал черед учить вратаря, и Славик, прыгая и падая, изобразил Рината Дасаева.

Вспомнил о пенальти, «угловом» и «свободном»; выстроив семерых в ряд, научил «стенке».

В общем, пришельцы через какой-нибудь час знали о футболе почти всё и почти всё умели. Ведь они были мальчишки.

Пришла пора самой игры. Футболистов было семеро — как разделить их на две команды? По двое? И неинтересно, и один остается лишним. По трое? Хорошо бы, но где взять вратаря?

Питя вдруг ткнул пальцем в огородный куст:

— Вот он висит!

— Вратарь? Висит? — Славик посмотрел туда, куда показывал Питя. — Но там только баклажан.

— Поставим его в ворота. Он ростом как раз с нас. Увидишь, будет не хуже Щипана.

— Это мы еще посмотрим! — обиделся Щипан.

Славик сорвал баклажан, щепочкой нацарапал на нем трусы, потом глаза, нос и рот и поставил в ворота. Чтобы вратарь не упал, он вырыл под ним ямку.

В одной команде были Грипа, Садим, Молек и Баклажан, в другой — Вьюра, Пигорь, Питя и Щипан.

Среди старых Славикиных игрушек нашелся и свисток. Землянин свистнул, и игра пришельцев в футбол началась. Славик был и судьей, и тренером: советовал, поправлял и свистел, если мяч скатывался с грядки в аут или кто-то сшибал кого-то с ног.

Садим быстро забил Щипану гол. Тот плюхнулся наземь, но опоздал — мяч пролетел ворота и укатился в помидоры.

— Один — ноль! — объявил Славик.

Это был первый гол в истории планеты Коламба. Он был забит 17 августа в 13 часов 47 минут 1990 года по земному летосчислению.

Грипа хлопнул Садима по плечу, а Молек — по спине.

Вьюра, Пигорь и Питя принапряглись и довели мяч до ворот противника. Вьюра ударил, мяч попал в Баклажан, тот упал, но мяча в ворота не пропустил. Его подхватил Садим и длинным пасом переправил Грипе. Опасная атака была отбита.

— Конечно, — сказал Питя, — ваш Баклажан толще нашего Щипана.

— Ты его сам предложил во вратари, — ответил Молек.

Игроки снова принялись носиться по полю.

Первый матч окончился со счетом 4:2 в пользу команды Грипы. Голы забили: три — Садим и один — сам командир. Два ответных гола влупили Баклажану Вьюра и Питя.

После игры уставшие спортсмены и Славик сидели на краю поля-грядки и разговаривали о футболе.

— Во игра! — говорил Питя.

— Посмотрели бы вы, как играет Марадона, — рассказывал Славик. — Лучший футболист мира! Он из Аргентины. Это в Южной Америке. А до него был лучший Пеле. Из Бразилии.

— А где есть еще хорошие футболисты? — спросил Молек.

— Во Франции — Платини, в Западной Германии — Беккенбауэр, в Италии — Альтобелли, Росси…

— А ты говорил, что плохо знаешь географию, — заметил Щипан.

ЕВДОКИМОВНА И МОЛ-СТАР

Бабушка вернулась из магазина сердитая.

— Пока мяса в продаже не будет и хлеба свежего, не хочу заново жить! Позавчерашним торгуют! Машина, говорят, сломалась! Да тут и одной жизни много!..

Славик поспешил в соседский двор. Но ни Кубика, ни Нинки все еще не было. Евдокимовна, кормящая из сита кур, посоветовала Славику подождать до обеда — тогда-то он и увидит ее непутевую внучку и бородатого не то как поп, не то как леший мужика, который сам не знает, чего хочет, бродя вокруг деревни…

Куры обступили Евдокимовну, одна, не разглядев, клюнула ее в палец ноги, вылезший из рваного тапочка.

— Пыц! — крикнула Евдокимовна. — Дай вам волю, обжоры, вы и меня склюете! А как яичко снести, не допросишься!

Славик пошел было со двора, но случайно коснулся рукой кармана, где был аппарат мол-стар. Что если предложить помолодеть Евдокимовне? Ее-то ведь тоже жалко! Бабушка, когда ей больно, постанывает да поохивает, а эта свою поясницу и колени костерит на чем свет стоит, — только и разницы между ними. Болит-то у них, наверно, одинаково.

Славик догнал Евдокимовну у крыльца.

— Бабушка, у меня к вам дело!

Та остановилась. До сих пор у нее со Славиком общих дел не было. Городской мальчишка, болтается во дворе целыми днями, внучка, глядя на него, учится лодырничать. Хоть бы раз взял в руки веник, хоть бы раз увидела она его с молотком или с чем другим полезным… Короче говоря, Евдокимовна встретила его взглядом довольно-таки колючим.

Славик между тем показал ей какую-то коробочку со стеклышком.

— Бабушка! Вот смотрите, от всех болезней может вылечить!

— Таблетки какие новые, что ли? — суровым голосом спросила Евдокимовна. — Или опять пирамидон?

— Да нет. Это такая штука, что ее включишь — вот кнопка, — и болезни как рукой снимет. Только…

— Что? Одни снимет, другие добавит?

— Да нет. От нее моложе становишься. Сильно.

— Моложе? — Евдокимовна осмотрела сито и вытряхнула из него крошки, к ним сразу же подбежала курица. — Это зачем же?

— Как зачем? — озадачился Славик. — У молодых болезней нет. И они… выносливые. Бегают…

— Так ты что, бегать хочешь меня заставить?

— Да нет же, бабушка! — закричал Славик. — Моложе — это вам снова восемнадцать будет! Вы красивая станете!

Евдокимовна подозрительно посмотрела на горожанина.

— Ты, может, хочешь сказать, что я хуже выгляжу, чем твоя бабушка?

Славик почувствовал, что он в тупике. И в этот момент в голове его мелькнула сумасшедшая мысль:

— Бабушка, давайте проделаем эксперимент. Видите эту курицу? — он показал на предприимчивую пеструшку у крыльца.

— Ну, вижу, — отозвалась Евдокимовна. Она была переполнена подозрением, что над ней хотят посмеяться.

— Я направлю на нее аппарат, нажму на одну кнопку, и вы увидите, что будет.

— А что будет? Ты учти, кур-то у меня всего девять. Ты ее не сожги ненароком.

— Не сожгу.

Славик не без волнения наставил на пеструшку мол-стар и нажал на зеленую кнопку. Экранчик засветился.

Пеструшка рылась в земле, что-то склевывая.

Сначала никаких перемен не было видно. Но вдруг хозяйка курицы забеспокоилась:

— Эй-эй! Я тебе говорила, что у меня их всего девять! Она вроде поменьше стала!

Славик не отвечал. Он увлекся экспериментом, водя за курицей мол-старом. И вдруг он сам заметил, что пеструшка становится меньше!

Еще меньше, еще… Вот уже голенастый цыпленок с голой шеей роется в земле… Вот цыпленок, желтый, как одуванчик, писклявый, потерялся, ищет маму-курицу… Вот — тут Славик испугался — вместо цыпленка на земле лежит яйцо! Он побыстрее нажал на среднюю кнопку — экранчик в то же мгновение погас.

Только теперь наш горожанин взглянул на Нинкину бабушку. Та не сводила глаз с яйца, белевшего на земле у крыльца. Перевела взгляд на Славика.

— Это что же ты с моей курицей исделал? — запричитала она. — Разве я тебе не говорила, что у меня их всего девять? А теперь восемь! И одно яичко! А ну верни мне курицу сию же минуту!

— Бабушка, — начал объяснять Славик, — я ведь совсем другое имел в виду…

— Какое другое! Ты мне курицу извел — вот что ты исделал! Я на нее корма столько истратила! Верни, кому я говорю! Ты гляди на него!

Славик разозлился. Так на него никто не кричал ни дома, ни в школе.

— Ну и пожалуйста!

В мол-старе он был теперь уверен и, не медля ни секунды, нажал на красную кнопку и направил экранчик на яйцо.

Славик теперь смотрел не столько на объект эксперимента, сколько на Евдокимовну. Вернее сказать, он успевал смотреть и на яйцо, и на соседку.

Яйцо через минуту треснуло, и из него вылупился желтый цыпленок.

Евдокимовна удовлетворенно кивнула.

Цыпленок запищал, встал на ножки. Сделал шаг, другой, качнулся вперед, назад…

— Ну-ну-ну, маленький, — размягченно сказала Евдокимовна.

Цыпленок растопырил кургузые крылышки и — стал расти, словно его надували воздухом.

— Как на дрожжах! — воскликнула Нинкина бабушка.

Голенастый цыпленок — цыпленок побольше — цыпленок большой, пестрый — курица! Как ни в чем не бывало, роется в земле и что-то клюет.

Славик выключил аппарат.

От Евдокимовны неожиданного слова было трудно ожидать, но на этот раз она его произнесла:

— Вот ведь какие нонче инкубаторы делают.

И Славик понял, что продолжать разговор не имеет смысла.

— Да, бабушка, — согласился он, — такие пошли нынче инкубаторы. А что дальше будет — уму непостижимо!

Сунул мол-стар в карман и пошел к себе. А Евдокимовна, — теперь совсем уже успокоенная, — вытряхнула из сита последнюю крошку и скрылась в доме.

КУБИК И МОЛ-СТАР

Художник и Нинка пришли из леса как раз к обеду. Нинка принесла из леса несколько красношляпых гномов-сыроежек, с десяток моховичков и один старый, тонкий и упругий, как японский зонтик, шампиньон. Она и несла его как зонтик. Кубик принес свежий, пахнущий новосельем, холст. Обедали порознь, а после обеда Славик направился к соседу. Перед тем как войти, нащупал в кармане коробочку мол-стара.

Дверь была открыта. Кубик сидел на табуретке, положив голову на ладони, напротив одного из своих старых холстов. Услышав шаги, головы не повернул, хотя наверняка догадался, что это Славик. Чуть тень мальчика пролегла между ним и холстом, он промолвил горестнейше:

— Гибнет живопись… гибнет… И некому ее спасти! А я болен… болен…

Художник выглядел вполне здоровым, только, может быть, более бородатым и усатым, чем обычно, но Славик все равно спросил:

— Чем вы больны, дядя Витя?

— Чем? Чем должен быть болен человек, которому за сорок?! Всем! Нет уже ни той силы, Славик, ни той твердости в руке! И глаза мои тусклы, ум неповоротлив, а сердце вяло… Садись! — Кубик показал рукой на диван позади себя, — и раздели мою печаль.

Славик сел. В Кубиковы стенания ему верилось мало, потому что были они слишком торжественны и походили скорее на стихи, чем на горькую правду. Он понял, что художнику просто нужно выговориться, и начал разговор:

— Сегодня магнитная буря, дядя Витя?

Бородач, — бороды на его лице в одно мгновение стало меньше, словно он побывал у парикмахера, — ожил.

— Так ты тоже ее чувствуешь? А мне показалось, что наступает конец света! — Он встал, подошел к дивану, повернулся к холсту. — Посмотри, пожалуйста, на эту работу. Что ты о ней думаешь?

Момент был ответственный. Славик понимал, что от его слова многое зависело. Вгляделся в холст. Он был розовый, как… Нужно сказать, — как именно, и тогда все будет в порядке, и художник спасется от мировой скорби.

— Знаете, на что это похоже? — сказал Славик, предчувствуя удачу. — Знаете? На розовую поверхность большой морской раковины!

— Ура-а-а! — закричал Кубик. — Ты понял!! Да здравствуют уста младенцев! Это утренняя заря, Славик, это рождение дня, и именно таким я его увидел! Такие тогда были краски! Живопись не погибнет, если живет на свете художник Кубик и его лучший друг Славик!..

Теперь уже можно было переходить к тому, ради чего, собственно, Славик и пришел к Кубику.

— Я вот о чем хотел вас спросить, дядя Витя, — Славик еще раз проверил, на месте ли коробочка. — Вы мне — помните? — говорили, что мечтаете хоть на часок вернуться в тот день, когда увидели свадьбу на улице? Он, этот день, в детстве у вас был.

— Ну и что? — почему-то насторожился Кубик. — Может, и говорил. А ты разве в волшебники записался?

— Да.

— Тогда действуй. Мне что-нибудь для этого нужно сделать?

— Ничего не надо. — Славик достал коробочку и прицелился ею в Кубика.

— Э-эй! — вдруг испугался художник. — Это что у тебя? — И выставил перед собой руку, словно у Славика был фотоаппарат, а он не хотел фотографироваться.

— Аппарат мол-стар.

— То есть молодость — старость? Откуда он у тебя?

— Дали… — уклонился от ответа Славик.

— Спрячь сию минуту! Ты думал, что художник Кубик вправду согласится на омоложение?

— Вы же сколько раз об этом говорили!

— Вот чудак! Да знаешь ли ты, что я нахожусь в лучшем мужском и творческом возрасте! Ай-ай-ай, Славик! Никогда не думал, что ты можешь так меня обидеть!

— Я… не обижал… — растерялся Славик.

— Еще как обидел! Ты думал, что живописец Кубик не в силах справиться со своими холстами! Что он уже не видит красок! Конечно, спасибо тебе за доброе твое сердце, но я не нуждаюсь ни в чьей помощи.

— Дядя Витя, — вскричал Славик, — зачем же вы тогда говорили, что хотите вернуться в тот день?!

— Зачем? Для красного словца, Славик. Художник и без аппарата мол-стар может перемещаться во времени, хоть назад, хоть вперед, — такая у него способность вспоминать и воображать. Чем ты мне действительно помог — это тем, что я сейчас уж-ж-жасно разозлился. На себя. И немедленно принимаюсь за работу.

С этими словами Кубик подошел к большому мольберту, повернул «Свадьбу» лицом к себе и обмакнул указательный палец в одну краску на палитре, а средний — в другую.

— Свадьбу, — сказал он гостю, — я сейчас вижу так же ясно, как тридцать лет назад. Так что… — И повернулся к холсту.

А Славик пошел к выходу. Неужели никому в Егоровке не нужен чудодейственный мол-стар?

Он медленно спускался по ступенькам крыльца, когда услышал сзади Кубиково:

— Стой!

В то же мгновение Кубик показался в дверях, подняв правую руку. Указательный его палец был в красной краске, средний — в желтой.

— Стой, Славик, — повторил он приказание. — Я должен сказать тебе, о чем я еще подумал, когда ты так неосмотрительно предложил мне омолодиться. Слушай же. Есть у меня друг, и с другом моим, Славик, мы разговариваем на особом языке…

— Вы новый язык придумали? — обрадовался Славик. — Чтобы никто больше вас не понимал?

— Зачем? Мы разговариваем с ним на том же языке, что и остальные — никто не заподозрит, что мы секретничаем. Дело в том, что мы с ним понимаем все, что говорим, чуть по-другому. За каждым словом у нас наше и только наше общее прошлое… Нет, я плохо объясняю. Вот скажи, есть у тебя друг, с которым вы вместе что-нибудь пережили?

— Есть, — без промедления ответил Славик, — Димка. Мы с ним однажды едва пожар в моем доме не устроили. Мы свинец плавили для биты, а там рядом с плитой тряпка на тумбе лежала. Она загорелась, и огонь уже до шкафчика достал, мы только тогда ее начали тушить. Попало нам потом…

— И какое теперь для вас общее понятное слово?

— «Пожар», — сказал Славик. — И «свинец». Мы лишь услышим эти слова, сразу же переглянемся.

— Ну вот, — удовлетворенно произнес Кубик, — а у нас с другом таких слов, как «пожар» и «свинец», — десятки. Потому что мы и учились вместе, и в армии служили, и много чего еще вместе пережили… Понял теперь, что это за язык?

— Понял.

— А ты хотел меня омолодить. Твой мол-стар «вымыл» бы из большинства моих слов содержимое. Они бы опустели, осталась бы от слов одна оболочка — как стручок без гороха, как скорлупа без ореха, как улитка без моллюска. Стали бы мои слова не слова, а фактики. И мы бы с другом разговаривали, как незнакомые люди… Не дай бог! Что ты, что ты, Славик! На кой ляд мне моя молодость! Ведь жизни не повторишь, а я в своей успел повидать несколько вещей, от которых мне не проговорил Кубик, глядя в глаза Славику, — что если мы встретимся с тобой здесь и в следующем году, то некоторые слова уже будут звучать для нас иначе? Как ты думаешь — какие?

Славик думал совсем немного.

— Закат, — сказал он, — пришельцы и коза.

— Молоток! — рявкнул художник. — Награждаю тебя золотой медалью! — И хотел уже мазнуть желтой краской Славикин нос, но палец его остановился на полдороге. — Послушай, как ты можешь ходить в такой жуткой майке? — спросил он возмущенно.

— А что? — Славик покосился на свою желтую майку, на которой был изображен остров с зеленой пальмой.

— Здесь же явно не хватает третьего цвета! Куда смотрели на фабрике! — И Кубик, не спрашивая, поднес к майке палец, вымазанный красной краской, и нарисовал за пальмой заходящее солнце…

Все бы хорошо, да бабушка углядела свежее красное солнце на новой майке и напустилась на внука, а больше — на Кубика.

— С бородой, — честила она художника, — а все как мальчишка! Чему учит малого — непонятно! Разве можно к вещам так относиться!..

Полина Андреевна говорила и говорила. Славик пытался ее перебить, но без толку.

— Много ты понимаешь! — крикнул он неожиданно грубо. — Мне это солнце нравится!

Бабушка осеклась.

— Это ты мне такое сказал? Мне, бабушке твоей?

Славик увидел, что она готова заплакать. Он дернулся, словно бабушка его держала за руку, скрылся в доме, там схватил книжку «Семь подземных королей» и брякнулся на кровать. Загородился книжкой от всего мира. Читал, шевеля губами, как первоклашка, потому что строчки в голову не шли. Не проникали. Но постепенно смысл их стал доходить до него… И как раз в это время в комнате появилась бабушка.

— Ты совесть-то книгой не забивай! Дай совести слово сказать. Она ведь есть у тебя, я знаю, а «короли» твои на волю ее не выпустят…

Славик продолжал закрываться книгой.

— Не хочешь бабушку послушать? Ну, читай, читай… Читай, да знай: чуть совесть в ком заговорила — он поскорей телевизор включает или за книгу хватается. А совести ведь, как всему, тоже нужно время дать…

Бабушка вышла, и только тогда внук отложил книгу. Строчки ее снова были как на другом языке, он не понимал ни слова.

ПОДАРОК НА ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ

Это случилось на следующий день. Славик вышел утром на крыльцо и увидел за забором Нинку. Та в глубокой задумчивости ходила по двору туда-сюда с пальцем во рту.

— Ты потеряла что? — поинтересовался Славик.

— Разуй глаза-то, — ответила Нинка, — я, вишь, думаю!

— О чем?

— У бабушки день рождения — вот я и ломаю голову, что ей подарить. Деньги я копила, копила, да вдруг и потратила целых два рубля и двадцать четыре копейки! Чесалку купила, как у Наташки, и еще кое-что. Ну и дуреха! — Нинка дернула себя за желтую прядь волос. — Не умею думать наперед, хоть меня убей. Через неделю бабкин день рождения, а она себе чесалку покупает! — И еще раз дернула себя за желтую прядь.

Славик тоже задумался. Ему захотелось соседке помочь, и он перешел в ее двор.

— Бабушка спит, а я хоть пропади. Кручу, верчу мозгами, а ничего в голову не идет. Нечего дарить! — Нинка повела глазами по сторонам. Огляделся и Славик.

И вправду, вокруг не было ни одной вещи, которую можно было бы подарить Евдокимовне. Двор, сарай, Кубикова коза, грабли и лопата, прислоненные к сараю, колода, козлы для пилки дров, забор, чурбак, на которой Нинка вставала, чтобы заглянуть через забор, дорожка к сараю с кудрявой травой по бокам, куры, как всегда, занятые делом…

— Я и дом весь перерыла, — продолжала плакаться Нинка, — и там ничего. Букварь мой бабушке не подаришь, чесалка моя — честное слово, отдала бы! — ей не нужна…

— А сколько бабушке исполняется?

— Не знаю, — честно призналась Нинка, — много. Старая она уже, пора, говорит, к богу в рай-.

Они шли по двору, одинаково наклонив головы.

— Она проснется, — представляла Нинка, — а я хоть прячься…

— Может, пойдем цветов нарвем? — предложил Славик.

— Где? Луг-то когда еще скошен! Да и в августе одни петровы батоги цветут да тысячелистник. Разве это цветы? Одни вянут тут же, другие не пахнут.

— А в палисаднике?

— Придумал тоже! Бабка скажет: хорош подарок! Ты бы с меня кофту сняла, да мне же и подарила! Вот если бы твоя бабка цветы сажала, было бы другое дело.

— Моя не сажает… А что если… — начал Славик и остановился.

— Что? — остановилась и Нинка.

— А что если, — идея в Славике рвалась наружу — хоть кричи, он еле себя сдержал, — что если подарить ей еще пять, а то и десять лет жизни?

— Это как? — Нинка вытаращила на Славика сразу поголубевшие глаза. — Лекарство такое в городе есть?

— Есть.

Славик в эту секунду успел подумать, что можно настоящего секрета мол-стара не открывать, а в самом деле назвать его облучение лечением. — Мне его дома для бабушки дали, а она не хочет. Давай твоей предложим. Чем не подарок — пять лет жизни!

— Я бы и сама не отказалась, — задумчиво прикинула Нинка, — да ведь мне молодеть-то еще рано. Потом, когда станем взрослыми, дашь мне пару этих таблеток?

— Это не таблетки. Это тот аппарат, которым я тебя будто бы фотографировал.

— Как это? — заморгала Нинка. — Так ты меня омолодить хотел?

— Я на кнопку невзаправду нажимал. Только делал вид. Пошли, чего стала?

— Обманщики вы все, городские, — сказала, не трогаясь с места, Нинка. — А я-то ему говорю: сфотографируй, мол. Такую ляпость глупнула! — Нинка оговорилась, но этого не заметила. Но, может, и не оговорилась. — Сейчас бы в пеленках лежала!

— Да на, смотри, — Славик вытащил мол-стар, — вот они, кнопки. Я их не нажимал.

Нинка потрогала мол-стар пальчиком.

— Вроде фонарика…

— Пошли, пошли, а то меня скоро на обед позовут. Я бабушке твоей предлагал уже помолодеть, сказал, что от болезней избавится, а она не согласилась. Еще обиделась. Думаешь, говорит, я хуже твоей бабушки выгляжу?

— Она ни врачей, ни лекарств не признает, — сказала Нинка. — Мы тогда ее будить не станем, а омолодим во сне. Разбудим — а ей на десять лет меньше. И ноги не болят, и спина не болит — вот это подарок так подарок!

Они зашли в дом. Евдокимовна спала. Дарители приблизились к кровати на цыпочках и немного постояли, глядя на нее.

— Совсем старенькая, — пожалела бабушку Нинка, будто впервые ее разглядев. — Включай свой фонарик.

Славик нажал на зеленую кнопку. Экранчик засветился. Спящая ойкнула, пожевала губами и что-то пробормотала.

— Только бы не проснулась, — прошептала Нинка, — А то еще закричит, что мы ее со свету хотим сжить!

Прошло минуты три — Евдокимовна ни капельки не изменилась. У Славика онемели руки, хоть аппаратик был легонький. Может, оттого, что он держал его напрягшись.

Нинка это заметила и предложила подержать аппаратик.

— Я его лучше на табуретку поставлю, пододвинь-ка ее, — сказал Славик.

Мол-стар прислонили к Нинкиному новому букварю и направили на Евдокимовну. Старушка во сне почмокала, будто ела малину, но не проснулась и не изменилась.

— Не берет бабку твой аппарат. — Нинка махнула на него рукой — безнадежно, как умела. — Больно она, наверно, старая. Фонарик твой маленький. Ей знаешь какой нужен? Как телевизор. Пошли погуляем капельку, пока она молодеет. — И Нинка первой вышла из комнаты.

Славик посмотрел на безмятежно спавшую Евдокимовну. Мол-стар и вправду никак на нее не подействовал. Та же седина, те же морщины, тот же беззубый рот. А экран аппаратика светился. Может, Евдокимовнина старость ему не по силам?..

Зря он выходил! На улице Нинка встретила подружку Наташку, и они так заболтались, что Славика и не заметили. Он поплелся по двору и вдруг вспомнил о Кубике. Закончил ли тот свою «Свадьбу»? Нужно пойти посмотреть.

Художник сидел перед картиной. Услышав звук шагов за спиной, обернулся.

— А? — воскликнул он и кивнул на холст. И повторил: — А? (Мол, ты посмотри только, что я сотворил! Какой шедевр!) И все, между прочим, благодаря тебе! Ты думал, я уже стар? Нет, я в полной силе! Вот, оказывается, чего мне не хватало — обиды! Такого маленького толчка!

Славик посмотрел на холст.

Жених сидел на черном, как головешка, коне, невеста — на белом как снег. Над ними пылало самоцветами раскидистое дерево. Даль переливалась драгоценными синими, розовыми и зелеными камнями. И люди в праздничных одеждах вокруг жениха и невесты тоже были из драгоценных камней. Все на холсте Кубика было так чудесно, незнакомо, невиданно, что у Славика перехватило дух.

— Ух ты! — сказал он.

— Ура-а-а! — завопил Кубик. — Свадьба состоялась! — Он обмакнул палец в краску, вывел в правом углу дату — 20.08.90.— и подпись: Кубик.

— Пошли во двор! — Он вытер палец тряпкой. — Посмотрим, какое нынче над нами небо!

Небо над Егоровкой и над крышей, под которой художник Кубик только что закончил картину под названием «Свадьба», было голубое, чуть за лето выцветшее, очень высокое. Рыжебородый Кубик стоял под этим большим небом, сложив руки на груди и задрав голову. Славику показалось, что Кубик мечтает, чтобы там, в мирной голубизне, появился какой-нибудь летающий дракон, — тогда он, гордый и могучий, вызовет его на бой и победит. Славик тоже посмотрел на небо. Но вверху никого не было, кроме высоких ласточек.

Кубик постоял-постоял и, вздохнув, огляделся. Перед его глазами был зеленый двор, куры, старый забор и старые стены дома.

На крыльце стояла незнакомая желтоволосая девчонка Нинкиных лет в длинной по-цыгански юбке.

— Это кто со мной шутку-то сшутил? — сварливо спросила она у Кубика.

— Ты что за чудо? — в свою очередь поинтересовался художник. — Ты откуда к нам свалилась? Погадать небось пришла?

— Я те погадаю! — тоненько закричала девчонка. — Я тебе такого нагадаю — в глазах темно станет! Я спрашиваю, кто со мной шутку сшутил? — Крича, она топала босой пяткой по крыльцу.

Тут появилась Нинка и увидела незнакомку.

— Воровка! — с ходу закричала она. — Бабкину юбку украла! ну снимай сейчас же!

Желтоволосая обернулась к Нинке.

— Это я-то юбку снимай? Ах ты бессовестная! Ты только глянь, что они со мной творят! — Девчонка всплеснула руками.

Кубик одобрительно улыбнулся.

— Ну, хватит, хватит, — проговорил он, пропуская слова через бороду и усы, отчего слова получались как бы бархатные, — признали мы твой талант, признали. Ты кого из нас хотела видеть?

Но артистка не унималась.

— Кого? — возопила она. — Да никого, чтоб вы пропали! Чтоб вас ветром унесло! — И опять в такт словам стучала пяткой по крыльцу. — Вы что со мной исделали?

— Я сейчас милицию позову! — пригрозила Нинка.

Кубик нахмурился.

— Девочка, — произнес он, на этот раз внушительным голосом. — Ты, видно, ошиблась домом. Тебя кто-то обидел? Так вот знай: это не мы!

— А кто же еще? Ишь, бороду отпустил! Молодой еще для бороды-то! И вон тот, — показала желтоволосая на Славика. — Шнырит, шнырит целыми днями — чего бы ему поделать, ищет. А ты, Нинка, ты у меня получишь: без тебя это дело не обошлось!

Нинка бочком подобралась к Славику и, пока девчонка распекала всех троих, зашептала ему на ухо:

— Слав, а ведь это знаешь кто? Это ведь бабка моя! Вот до чего омолодилась!

Славик похолодел.

— И юбка ее, — шептала Нинка, — и майка. Только кофту скинула. Слав, надо делать что-то!

— Что?

— Скорей наставь на нее свой аппарат, а то она нас живьем съест, я ее знаю. Вон как разбушевалась.

Семилетняя Евдокимовна продолжала громить троицу, испуганно стоящую перед ней. Кубик тоже заподозрил неладное и вопросительно поглядывал на Славика и Нинку.

— Как же я его достану?

— А ты из Кубиковой комнаты к нам зайди, крючок на двери подними, да и толкни ее хорошенько. Она на гвоздочек тоненький забита.

— Ишь, попятился! — заметила уход Славика семилетняя бабушка. — Стыдно небось стало. Не беспокойся, я и до тебя доберусь!

Аппаратик был включен. На кровати валялась старая кофта, на полу — туфли. Славик нажал на белую кнопку, экранчик погас. Попробовал красную. Экранчик снова засветился. Все в порядке, техника коламбцев не подводит. К Евдокимовне он решил подобраться сзади.

В узком пространстве между забором и стеной дома росла высокая крапива. Славик спрыгнул с крыльца прямо в нее. Евдокимовна стояла уже на нижней ступеньке и размахивала руками. Славик присел и нажал на красную кнопку…

Евдокимовна сперва ничего не заметила, хотя даже Славику было видно, что она начала расти. Две косички сами собой превратились в одну косу, и та становилась все длиннее и длиннее. Из-под юбки показались ноги. Майка на спине натянулась. Голос из девчоночьего стал девичьим, звонким. И девушка с длинной косой вдруг осеклась.

— Ой, что это со мной?!

А Славик продолжал держать палец на красной кнопке.

— Ой! — снова вскрикнула длиннокосая. — Да что же это со мной делается? Что вы стоите как замороженные?!

А Кубик и Нинка и вправду стояли как вкопанные, изумленные тем, что увидели: на их глазах за несколько минут желтоволосая девчушка превратилась в девушку лет шестнадцати!

— Да кто же мне поможет-то? — причитала она. — Ведь со мной что творится! Чего стоите?!

Художник сделал шаг вперед. И увидел Славика с мол-старом.

— Кхм! А как вам помочь? — сказал он, на всякий случай обратившись к девушке на «вы». — Вы что хотите — расти и дальше или так и остаться?

Славик в этот момент догадался аппаратик выключить — он побоялся зацепить чудодейственным лучом и художника. Кубик его видел, но не показал этого Евдокимовне ни рукой, ни взглядом.

— Ой, не знаю я ничего! — Девушка закрылась рукой и разрыдалась. И вдруг догадалась — Зеркало, зеркало мне принесите! Нинка, — распорядилась она, — а ну быстро!

Нинка мигом слетала в дом за зеркалом. Шестнадцатилетняя схватила его и глянула на себя.

Славик был сзади и лица длиннокосой не видел, но по тому, как качал головой Кубик, понял: зрелище было из удивительных.

Еще какой-то час назад беззубая Евдокимовна, которая шагу не могла ступить без оха или оя, смотрела на себя, снова юную. Не веря, она гладила себя по гладким щекам, проводила пальцем по мягким бровям, трогала кончиком языка ровные зубы, клала ладонь на нежную шею…

Вытащила из-за спины тяжелившую голову косу и с грустью сказала:

— И надо же было дурехе такую красоту в том годе отрезать! Вот и встретилась я с тобой, золотая ты моя!.. — Поднесла косу к губам и поцеловала ее.

Художник и Нинка все так же стояли шагах в трех-четырех от крыльца, глазея на превращения Евдокимовны. Та повела взглядом по двору, забору, глянула на стены.

— Постарел дом-то как! Он тогда как новый еще был.

Остановила глаза на Нинке.

— Погляди, внучка, какой у тебя бабушка была. Не хуже других!

Нинкины глаза, и без того большие, после этих слов стали, как блюдца.

Девушка теперь смотрела на Кубика. Художник, заметил Славик, изо всех сил щипал правой рукой левую и был бледен, зато борода горела пожаром.

— Виктор Алексаныч! Миленький! — Девушка сошла с крыльца на землю и прижала к груди руки, а Кубик, наоборот, на шаг отступил, словно перед ним была ведьма. — Ты ведь художник. Нарисуй меня, пока я такая! У меня с того времени одна только фотография, да и там лицо-то мое с копейку!

— А что? — Кубик хрипло откашлялся. — А вы разве стареть собираетесь?

— Ты нарисуй сперва, — повторила Евдокимовна, — а после уж поговорим.

— Ладно. Как я сам, балда, не догадался? — Художник хлопнул себя по лбу. — Вы тогда идите на мое крыльцо, солнце сейчас на той стороне. А-а… — Он замялся, — а нет ли у вас во что переодеться? А то ведь вы в домашнем.

— Ой, нет! Мое все старушечье. Ты уж сам что-нибудь повеселей придумай. У меня тогда, как сейчас помню, сарафан был, гвоздиками розовыми усыпанный…

Все, и Славик тоже, перекочевали на другую сторону дома. Девушку Евдокимовну Кубик усадил на крыльцо, а сам устроился с этюдником и красками напротив.

Художник спешил, словно боясь, что прекрасное это видение исчезнет. Он косился на Славика, который засел со своим аппаратиком за углом дома. Его роль в этой истории он давно понял. Когда тот выглядывал, художник грозил ему кулаком.

Нинка смотрела на все, не выпуская изо рта пальца.

На холсте, мазок за мазком, возникала девушка в зеленом, усыпанном мелкими полевыми гвоздиками, сарафане. Длинная золотая коса была перекинута на грудь, загорелые руки то ли теребили, то ли ласкали ее…

Кубик не спешил, просто работа у него снова ладилась, шла как никогда быстро. Одно чудо вызвало другое — вдохновение. В левой руке художника был зажат букет кистей, правой, выхватывая, как шпагу, то одну, то другую кисть, он наносил мазок-удар. Самая большая кисть была по-пиратски зажата в зубах. Поэтому слова его походили на рычание:

— Гр-рас… Рыву-ур-р-р… Бравор-р-р!..

Кубик то подскакивал к холсту с длинной кистью в руке, то отскакивал, сверля его глазами. Все это напоминало Славику бой на рапирах, который он видел по телевизору.

Честно говоря, Славику хотелось удрать и все оставить так, как есть. Может, Евдокимовна не захочет стареть? Придумает что-нибудь и начнет жить во второй раз…

Так и сидел Славик за углом с мол-старом в руке, не зная, что делать. И ругал себя за то, что выпросил его у пришельцев и без спроса направил на Евдокимовну.

Нинка наконец вынула палец изо рта.

— Дядь Вить, давай я рядом с ней… — Она показала на девушку Евдокимовну, не называя ее, — давай я рядом сяду. И ты меня тоже нарисуешь.

— Низя, — ответил Кубик (кисть во рту мешала ему говорить). — Теба тогда ня швете не бью.

— Пусть посидит с бабушкой, — подала голос девушка с крыльца, — рядышком пускай посидит.

Художник освободил рот от кисти.

— Какая вы бабушка! Вы тогда, кажется, еще и мамой не были. Ваша Аня сейчас чуть не вдвое вас старше.

— Это Анька-то меня старше? — не поняла молодая Евдокимовна. — Она ведь мне дочь!

— Дочь-то она вроде бы и дочь, — сказал Кубик, глядя на холст, — только ведь дочери старше матерей не бывают. Она теперь в матери вам годится.

— А Павлик? — со страхом спросила девушка. Павлик, старший сын Евдокимовны, был летчиком гражданской авиации.

— Павлик вас и того старше. — Художник был занят гвоздиками на сарафане и не замечал, что девушка волнуется все больше.

— А Нинка-то — ведь она внучка мне! — не сдавалась девушка.

— Ну где вы видели шестнадцатилетних бабушек?!

— Так что же это получается, — девушка при этих словах встала, — они мне не родные сейчас?

Кубик поднял глаза на Евдокимовну и задумался.

— Понимаете… — Он погрыз кисть. — С одной стороны, конечно, родные… Но если посмотреть с другой… — Художник поднял плечи и замер.

— А ну быстро возвертайте меня в мои годы! — закричала девушка, и Славик узнал в ее голосе нотки бабушки Евдокимовны. — А ну признавайтесь, чьих это рук дело! Твоих, Нинка?

— Дак чего моих? — захныкала Нинка. — Разве я умею? У меня и лекарств таких нет!

Кубик подал незаметный знак насторожившемуся Славику: внимание!

— Вы, Евдокимовна, минут с десяток посидите спокойно. Я портрет должен закончить, раз уж начал. А потом вернутся к вам ваши годы, ваше, так сказать, богатство. И дети, и внучка вернутся… И извините за фамильярность, перестаньте хмуриться, — молодая, а сердится, как старуха!

— Тут будешь сердитой, — голосом Евдокимовны ответила девушка, — когда с тобой такие фокусы!.. — Однако хмурь постаралась с лица согнать.

Кубик спрятался за этюдником. Девушка вот-вот должна была исчезнуть навсегда, и он спешил, боясь не заметить что-нибудь важное, может быть, какой-то отсвет в лице, в положении рук, снова перебирающих золотую косу, в бликах за спиной, играющих в пятнашки…

Скоро портрет был закончен, и Кубик сказал:

— Спасибо, Елизавета Евдокимовна! Желаете взглянуть? — И развернул этюдник.

Славик и Нинка посмотрели на портрет. На крыльце сидела шестнадцатилетняя Лиза. Она смотрела на закат — зачарованно, вытянув шею. Руки перебирали косу. Лицо освещалось закатом, в котором больше всего было золотых и розовых красок.

Дверь в избу была открыта, и там, в сенях, в серой темноте, едва виднелась старуха, в которой узнавалась Евдокимовна.

Теперь ребята посмотрели на девушку. Та перевела глаза с себя на портрете на старуху. Лицо ее посерьезнело и погрустнело.

— Виктор Алексаныч, ты, конечно, художник, тебе лучше знать, как портреты рисовать. Но этот-то у меня будет висеть, не на народе. Ты старуху закрась, пожалуйста, — попросила она. — Хоть это и я, я понимаю, дак ведь в молодости-то о старости не думают!

Кубик усмехнулся, глянул на палитру, протянул руку к кистям, которые валялись на траве…

— Ты просто дверь в дом затвори, чтоб старухи не было видно…

Художник улыбнулся. Он обмакнул средней величины кисть в краску и провел ею по темноте в сенях и старухе. Появилась доска. Другая. Третья. Четвертая… Перекладина… Теперь за спиной девушки была дверь. Вот и она зарозовела под красками заката. Но главное, закрыта, и старуху за нею не видать.

Девушка встала.

— Спасибо тебе, Виктор Алексаныч! — Она подошла к художнику, положила ему на плечи загорелые руки. Он же стоял замерев, отведя руки с кистью и палитрой за спину, чтобы не испачкать девушку красками.

Нинка смотрела на это открыв рот, а Славик насупившись. Он знал, чем ему придется заняться через пять минут, какую жестокую роль играть.

САМАЯ ГРУСТНАЯ ГЛАВА

Девушка отступила от Кубика и сказала суровым голосом:

— Ну, поигрались и хватит! Отдавайте мою старую кожу. Мне в бабушки пора. — Села на крыльцо и сложила руки на коленях.

Не скажи девушка Лиза этих слов, Славик, скорей всего, в самом деле убежал бы и, может, забросил даже мол-стар в речку, где поглубже.

Славик нажал на красную кнопку.

Это его движение заметили. Художник скрестил руки на груди, а Нинка снова засунула палец в рот.

— Чего уставились? — сказала девушка ворчливо. — Кино вам здесь, что ли?

— Кино не кино, а… — Кубик не договорил и растянул свое «а» так, что получилось «а-а-а…»

Только что у девушки на крыльце была коса, и вот уже ее нет. Вместо косы — короткая стрижка. А лицо слегка пополнело и побелело. Она потрогала волосы и спросила:

— Вроде мне поболе стало?

— Поболе, поболе, — кивнул художник. — Еще немного потерпите…

Перед ними сидела теперь молодая женщина. Волосы ее гладко зачесаны назад и сзади собраны в узел, лицо не то спокойное, не то безразличное. Но это длилось всего минуту-две.

— Ой, — забеспокоилась женщина, — что-то мне тяжельше стало!

— Ничего, ничего, — как врач, сверлящий зуб, ответил художник, — вы же сами этого хотите.

— Я-то хочу, да ведь стареть кому нравиться!.. Ой! — тихонько вскрикнула женщина. — Ой, обида какая! Ой, не могу!

— Что такое? — забеспокоился Кубик. — Сердце?

— Да нет! Будто я вся сохну, и внутри, и снаружи. Будто черствею, как хлебушек нарезанный, без присмотра оставленный. Ой, жалко мне себя, ой, обида, — причитала она. — Ой, молодость моя уходит, как вода из дырявой кади утекает, некому дырку заткнуть!

— Может, остановимся? — предложил художник. — На этом, так сказать, этапе? Раз обида…

— Да куда ж останавливаться, если мне сейчас сколько Анюте моей! Жги дальше, Виктор Алексаныч, пусть уж я в свои настоящие годы вернусь! Жги, не жалей моей жизни! — Евдокимовна обернулась к Славику, догадываясь, что Кубик только руководит «операцией», махнула ему рукой.

От ее взгляда и от слова «жги» у Славика опустились руки. В самом деле опустились — аппаратик оказался направленным в землю.

Евдокимовна, — а ее волосы уже посеребрились, — вздохнула:

— Ф-у-у-у! Это что случилось? Будто бежала я, бежала, да вдруг остановилась… Сколько мне сейчас? Как Павлику, должно быть. Ой, дай передохну…

Кубик посмотрел на Славика и все понял. Показал рукой: погоди, мол, когда будет нужно действовать, дам знать. Славик даже не кивнул в ответ, так ему не хотелось снова заниматься этим делом.

Евдокимовна на вид была уже женщиной лет сорока пяти.

— Соседей, и то стыдно было бы. Что скажут? Что подумают? — Она покачала головой.

— А что скажут? — поинтересовался художник.

— Что подумают, то и скажут, — знаю я их. Дура, мол, старая. Одной жизни дожить не успела, на вторую позарилась. Видно, сладко ей жилось, коли вдругорядь захотелось. Молодой-то мне прохода не дадут, застыдят.

— А что молодой до старух? — возразил Кубик. — Не все ли ей равно, о чем они ворчат?

— Не скажи, Алексаныч. Это, может, у вас в городе так, а у нас в деревне стариков уважают. Слушают. Правда, Нинка? Ты ведь бабушку свою слушаешь?

Нинка, не вынимая пальца изо рта, кивнула.

— Ну, отдохнула, стареючи, вроде, значит, в отпуске побывала. Первый раз в жизни. Теперь дальше ехать можно. Жги, Алексаныч, мне в бабушки пора, — повторила Евдокимовна. — Нинка моя меня, вижу, еще не признает. Да и дела по дому не сделаны…

Состарившись до прежнего своего возраста, Нинкина бабушка хотела было уже встать и уйти, но вдруг ойкнула, села и… попросила вернуть ей годика три-четыре.

— Колено у меня очень уж разболелось в последнее время. Кабы не оно, — объяснила, стыдясь своей просьбы, Евдокимовна, — то хоть до ста лет жить можно.

Кубик на этот раз сам взял аппарат мол-стар — дело требовало осторожности. Спросил у Славика, где нажимать, опробовал кнопки, направив аппаратик в землю, и проделал над соседкой нужную операцию.

Евдокимовна сначала проверила колено рукой, потом встала, прошлась.

— Как новое! — обрадовалась она. — Теперь можно идти работать. А эти малые годики, что ты мне вернул, Алексаныч, кто их на старухе сосчитает… Главное, чтобы Анюта ничего не заметила, да еще Андреевна.

— Ты, баб, как раньше, — сказала Нинка, — только улыбистей стала.

— Вот так словечко! — воскликнул Кубик. — Ну, Нинка, ну, умница!

На этом приключение закончилось, и Кубик собрался уже к себе, но Нинка его остановила.

— Дай-ка картину-то сюда. — И забрала у художника холст.

— Ты что, Нинон? — растерялся Кубик. — Я ведь над ней еще поработать должен!

— Поработать! Замажешь мне бабушку так, что никто не узнает. Не дам! Знаю я тебя!

— Евдокимовна! — взмолился художник. — Да что же это такое? Пусть она отдаст холстину!

Но Евдокимовна, поднимаясь на крыльцо, только махнула рукой.

— Отдай, Ниночка, — попросил Кубик, впервые называя Нинку так, — это же полработы…

Нинка глянула на портрет.

— Видела я все твои замазюки. Будто сам черт на картинах плясал. Сперва еще что-то понятно, а потом ничего. Не дам. Это не твое, это бабушки. — И спрятала холст за спину.

Художник оглянулся на Славика, будто прося помощи у него.

— Вишь, какую критику твоя подружка на меня наводит! Заступись!

Славик отвел глаза. Ему тоже нравился портрет.

Кубик снова обратился к Нинке:

— А, Нинон? Отдай хоть на полдня, я за это и тебя нарисую.

— Меня нечего рисовать! Я еще маленькая. Вот когда семнадцать стукнет, тогда приезжай и рисуй. Может, к тому времени чему-нибудь научишься.

— Ну, Нин, так-то нельзя — так вот, как ты сейчас говоришь, — обиделся Кубик.

— А ничего с тобой не будет, — жестко ответила Нинка и пошла с портретом к себе.

Славик ни разу не видел художника таким. Он растерялся и моргал, и губы у него кривились, как у третьеклашки, которого послали домой за родителями, и борода казалась из-за этого приклеенной.

И Славик впервые, кажется, подумал, что взрослые не так уж прочно защищены от обиды. И еще он подумал, что Нинка не такая уж безвредная.

Евдокимовна снова вышла на крыльцо.

— Ба, — сказала Нинка и выставила перед собой холст, — это тебе подарок на день рождения. От нас от всех.

— Ох! — Евдокимовна всплеснула руками. Мне ж нынче семьде… Ой! А сколько ж мне после сегодняшнего исполнилось-то? Кажись, годка на три-четыре меньше. А? Вот так день рождения — меньше стало!

— Ну и на здоровье! — за всех ответил Кубик. Он, как видно, справился с обидой.

— Вот уж не думал, что в деревне переживу такие страсти, — сказал Кубик, когда старая Евдокимовна с внучкой Нинкой скрылись в доме. — Ты что обо всем этом думаешь, Славик?

Они сели на крыльцо.

— Я? — по привычке, чтобы было время обдумать ответ, переспросил Славик. — А что об этом еще думать? Тут, по-моему, все ясно. Сначала помолодела, потом захотела и состарилась. Я бы назад, в старость, ни за что не вернулся.

— В старость — это вперед, — машинально поправил его художник. — Ты мне вот что скажи: откуда у тебя этот чудесный аппарат?

— Мол-стар…

— Так он зовется? Можешь мне о нем рассказать? В смысле, имеешь право?

И Славик — куда теперь денешься? — рассказал о пришельцах все.

Кубик по ходу рассказа то и дело кивал. Потом высказался:

— Жуткое мальчишеское, беспросветное и беспардонное вранье! Жуткое и прекрасное! Вот что бы я тебе сказал на это, если бы… если бы не было мол-стара. Вещественное доказательство! Тут даже наши суровые ученые, так не любящие пришельцев и веру в них, ничего бы не поделали. Впрочем… Может, наши уже выпускают такие штуки? Или японцы? Ну-ка дай, я взгляну.

Кубик долго и осторожно рассматривал аппаратик, вертел, гладил, колупал…

— Ну-ну, — сказал он, не без сожаления возвращая Славику мол-стар. — Отдай его хозяевам и больше не бери. Значит, говоришь, бабушка твоя отказалась от молодости?

— Вы ведь тоже!

— Я! Я — другое дело. Я молод. Да-а… — художник покачал головой. — Очень серьезная новость, такую не сразу обмозгуешь… А ты мне этих ребят покажешь?

— Я спрошу у них.

— Ну, договорились.

СЛАВИК ОТЧИТЫВАЕТСЯ

В дни, когда Славику предстояла драка и когда ему доверили мол-стар, пришельцы, конечно, не трогались с места, то есть с огорода Полины Андреевны. Они, пока суд да дело, занимались изучением овощей. Им очень понравились морковь, картошка и сладкие перцы.

Изучали космонавты и луг с его живностью — ящерками, кузнечиками, жуками, мухами, мушками и муравьями.

Дошли они и до речки. Сколько в ней было интересного! И лягушки, что прыгали при приближении пришельцев в воду, и водомерки-конькобежцы, и быстрые рыбы, и стрекозы-синекрылки над водой, и уж на берегу — этот зашипел на них, увидев, что незнакомцев целая группа, скользнул в воду и поплыл. Гости Земли ужаснулись и застыли при виде этой огромной (для них) змеи, ужаснулись, как тогда, когда на них летела рогатая и бородатая коза…

В походы на луг и на речку отправлялись не все космонавты. Один всегда оставался возле корабля, а другой, забравшись на самую высокую кукурузину, следил за Славиком. А иногда он отправлялся вслед за ним и, прячась, не оставлял одного. Эти малыши его охраняли! В любую минуту они могли прийти ему на помощь.

Роль второго, — а вернее сказать, пост, — была очень опасной. Ведь ему грозили и крысы, и кошки, и собаки, поэтому сопровождающий Славика каждый раз вооружался снолучом.

И вот самые первые приключения закончились. Славик пришел с мол-старом и честно рассказал, как все было. Как отказались от молодости его бабушка и художник, как они с Нинкой решили подарить Евдокимовне на день рождения пять или десять лет жизни и что из этого вышло.

Семеро космонавтов сидели на своих кукурузинах и внимательно слушали Славика, Питя, как всегда, когда был возбужден, влез на самую верхушку стебля и раскачивался. Трижды он не выдерживал и прерывал рассказ. Когда Славик рассказывал, как превратилась в девчонку старая Евдокимовна, Питя завопил сверху:

— Вот это да!

Второй раз он подал голос, когда девушка Евдокимовна смотрелась в зеркало:

— Им бы только зеркало! Уж как они любуются собой, как они себя любят!..

В третий раз он откликнулся на Славикин рассказ, когда тот повторил слова Евдокимовны: «Мне в бабушки пора».

— Моя бабушка, — сказал сверху Питя, — тоже добрая. Может быть, самая добрая во Вселенной. — Помолчал и добавил — Родители говорят, что она-то меня и испортила.

При этих словах все посмотрели наверх, где раскачивался под самой метелкой Питин силуэт. А высоко над ним было темно-синее небо и сияли звезды. Где-то там, среди звезд, была планета Коламба, а на ней жила бабушка Пити. Она, возможно, тоже смотрела сейчас на звезды и думала о внуке…

Славик кончил свой рассказ и ожидал теперь, что скажет Грипа. Ведь он, Славик, самовольничал с мол-старом.

Командир оценил все происшедшее так:

— Вы все знаете, что я был против того, чтобы выпускать этот аппарат из рук, и знаете почему. Что если Нинка раззвонит на весь свет об этом случае?

— Кто ей, балаболке, поверит? — немедленно отозвался сверху Питя.

Славик про себя подумал, что более удачного и, главное, точного ответа и быть не может.

— Что если, — продолжал Грипа, будто и не слышал Питиной реплики, — Евдокимовна расскажет соседям о том, что с ней произошло?

— Соседи подумают, — в ту же секунду отбарабанил Питя, — что старая Евдокимовна — того, — все снова посмотрели наверх и увидели, что показывает пальцем Питя. — А Евдокимовна — она ведь не того, — Питя повторил тот же жест, — и ни за что соседям не расскажет, чтобы о ней не подумали, что она уже того… Так что, командир, ты зря беспокоишься.

Молек кашлянул.

— Питя говорил, как он привык, — сказал он, — но говорил верно, я согласен с каждым его словом. Информация о мол-старе не выйдет за пределы этого двора. А с художником нам все равно придется встретиться. Даже, думаю, пора…

Пришельцы не спорили, как ожидал Славик. Мнение Молека среди них ценилось высоко, да и командир, как ему и полагалось, был неглуп. Он не полностью, конечно, согласился с Питей и Молеком, — это тоже ему полагалось, — и сказал, что ближайшие дни покажут, чем окончится эта история. И дай бог — чтобы так, как считает Молек.

— Между прочим, — крикнул сверху Питя, — это я так первый посчитал, а Молек только меня поддержал.

Но командир Пите не ответил. Он обратился к Славику:

— Мы здесь со всем уже познакомились. Нам хотелось бы посмотреть и другие интересные места на Земле. Как ты думаешь, какие?

ЧТО ЕЩЕ ПОСМОТРЕТЬ НА ЗЕМЛЕ?

Другие, кроме Егоровки, места! Что еще посмотреть на Земле?

Вот вопрос, на который легко ответить!

И Славик хотел было, начать отвечать, «да позадумался», как сказано в басне Крылова «Ворона и лисица».

И вправду, что посмотреть? Ну, разумеется, Москву. Ну, ясно, Сибирь. Да, обязательно Ленинград! Еще есть где-то город Харьков…

Но ведь это только в нашей стране! А на всей Земле? Ведь пришельцы спрашивают о всей Земле! Славикина мысль сделала попытку облететь глобус, но крылья ее вдруг подломились, и птица бессильно опустилась на пограничный столб.

Славик еще очень мало знал о планете, на которой жил вот уже двенадцатый год.

Он, понятно, слышал, что на Земле существуют такие страны, как Америка, Франция и Англия, но где они находятся и что в них самое интересное, — это было ему неведомо.

Славику от огорчения захотелось заплакать — не знать собственной планеты!

Да, есть еще Африка, Индия, Канада (о Канаде он вспомнил благодаря хоккею). И Швеция, и Чехословакия!.. Но не скажешь же, что самое главное, ради чего стоит посетить эти страны, это их хоккейные команды!

С помощью футбола Славик вспомнил еще об Испании и Ирландии…

С вопроса Грипы прошло минуты три, а Славик все молчал. Впрочем, ему казалось, что он говорит, спорит, чуть ли не кричит. А пришельцы ждали его ответа.

Славик набрал в грудь воздуха, чтобы выпалить все, что нашкрябал из мировой географии, но вместо этого сказал:

— Ребята, вы все равно хотели познакомиться с художником. Давайте лучше спросим у него!

Сказал — и вздохнул с облегчением. Это был выход из положения. Иначе стоял бы он, как в классе у доски, опустив голову, и тянул бы из себя одно слово за другим…

Но если для Славика это был выход, то Питя ему воспротивился.

— Не хочу! — завопил он. — Опять взрослые! Эти всезнайки! Мы сами с усами! Ваш художник как начнет водить по музеям — все умрем со скуки! Так хорошо было, я уже начал думать, что их вообще нет на свете!..

Молек хотел что-то сказать, но командир опередил его:

— Очень правильная мысль, Славик. Художник знает Землю лучше, чем ты. А мы вправе выбирать объекты. Когда пойдем к нему?

— Да хоть сейчас! Он дома сидит.

— Питя, — распорядился командир, — раз ты не хочешь встречаться со взрослым, останешься дежурить у корабля.

— Сегодня не моя очередь! Щипан сегодня должен дежурить!

— Но ты ведь не хочешь идти к художнику. Вот и подежуришь вместо него…

— Я, конечно, не хочу идти, но когда вы развесите там уши, кто вас приведет в чувство? Я! Кто скажет этому бородатому, не слишком ли он много берет на себя? Я! Да я наперед знаю каждое его слово!

Командиру сегодня не хотелось спорить, и он спросил у Славика, как лучше всего попасть в дом художника. Славик предложил ту же черную сумку, и. Грипа отдал приказание космонавтам привести в порядок одежду. Славик побежал домой за сумкой.

Бабушка сидела у телевизора и смотрела передачу, кажется, «Под знаком Пи». На экране были какие-то сложнейшие механизмы и приборы, ведущий что-то говорил, чего бабушка, скорее всего, не понимала, но слушала очень внимательно. На Славикины шаги она живейше обернулась.

— Где ты шлендаешь? — начала она высказывать накопленное за день. — Ужин давно готов, а он неизвестно где! То дома сидит, а то вдруг пропал и не отыщешь его…

— Бабушка, я у дяди Вити сегодня ужинаю — он меня пригласил. Ты не видела моей черной сумки?..

Все шесть космонавтов поместились в большом отделении сумки. Весили они чуть больше килограмма.

Щипан помахал Славику и высунувшемуся командиру рукой.

— Вы там недолго!

Дверь у художника была, как всегда, открыта — словно он каждый вечер ждал гостей (может, так оно и было), — но Славик все равно постучал.

— Входи, Слава.

Кубик лежал на кровати и листал какой-то журнал.

— Ты что, по грибы ходил? — Он показал глазами на сумку.

— Мы к вам в гости, — сказал Славик.

— Кто мы? Уж не вы ли сами, ваше Вечернее-Появительство?

— Дядя Витя… — Славик решил сразу же показать коламбцам (а особенно Пите), что такое художник Кубик, и задал традиционный вопрос — А вы не скажете, для чего вам коза?

— Я, Славик, — не промедлив ни секунды, ответил Кубик, — учусь у нее бодливости. У меня у самого характер мягкий, бодаться я не умею, и вот Манька мне в свободное от еды время уроки дает. «Ты, — говорит, — хоть и с бородой, как козел, а ума у тебя мало. Ты, — говорит, — если что, башку-то наклони, мемекни погромче и сыпь вперед. С ног ворога столкни, а после еще и потопчи маненько. А рога, коли бог тебя обидел, не дал защиты, найди где-нибудь и чуть повыше ушов»…

— Ушей, — поправил Славик.

— Она говорит — «ушов». «Чуть, — говорит, — повыше ушей»…

— Ушов, — поправил Славик.

— Совсем ты меня сбил с панталыку! В общем, вот здесь, — Кубик показал место на своем лбу. — «прикрепи и с ними, — говорит, — и ходи, тогда тебя всяк бояться будет и мазню твою безобразную, безалаберную и самонадеянную будет всячески восхвалять». Вот для чего мне коза, Славик, и это, как всегда, самая последняя правда… Ну, каким добрым ветром тебя занесло?

(Славика, пока художник говорил, кто-то толкал сквозь сумку, и он подумал, что это, скорее всего, Питя.)

Славик прошел через комнату, сел на стул рядом с кроватью, а сумку поставил на колени.

— Мы к вам в гости, — повторил он.

— Вам, ваше Вовремя-Приходительство, одного стула хватит? Или к Евдокимовне за табуретками слетать?

— Слетать за табуретками, — важно распорядился Славик. — Мы сюда не шутки шутить пришли.

— Сию минуту, ваше Грусть-Тоска-Недопустительство-Скуку-К-черту-Прогонительство! — Кубик вскочил с кровати и постучался в дверь, ведущую к Евдокимовне.

Через минуту он вернулся с двумя табуретками.

— Изволите на обе сесть, ваше Новости-Сообщительство? — Кубик уже что-то заподозрил: очень уж бережно держал Славик сумку на коленях.

— Вот сюда их поставьте, — распорядился гость, — передо мной. — И водрузил сумку на сдвинутые табуретки.

Художник сел на кровать.

— Дядя Витя, — сказал Славик обыкновенным голосом, — я к вам действительно не один пришел.

— А с кем же? Кого ты там, на крыльце, оставил? — спросил Кубик, взглянув на открытую дверь.

— А вот с кем!

Славик вжикнул молнией на сумке, и художник увидел шестерых маленьких человечков, щурящихся от света. Одни поправляли волосы, другие одергивали одежду, Питя полез за воротник, — видать, что-то колючее попало под комбинезон. В общем, человечки шевелились, и никак нельзя было подумать, что это куклы. Вдобавок Пигорь чихнул.

— Будь здоров! — машинально произнес совершенно сбитый с толку Кубик.

— Спасибо, — прозвучал в ответ тоненький голос пришельца. Это было первое слово инопланетян в комнате Кубика.

— Поклянись, — вслед за Пигорем заговорил Питя, — что не будешь перед нами выпендриваться!

Кубик опешил, но пообещал:

— Слово художника!

— Поклянись, что не будешь считать, что ты умнее нас во сто раз! — продолжал Питя.

— Не считаю, что я вас умнее, друзья, — ответил Кубик тоже в рифму. Он как замер, увидев пришельцев, так до сих пор и не шевелился. Только борода у него дергалась, как у куклы, когда он говорил. — А с чего ты взял, что я буду выпендриваться?

— Ты же взрослый. — Питя взял этот международный разговор на себя.

— Ну и что? — ответил художник. — Случается, что и взрослые не выпендриваются. Представь себе, что это именно тот счастливый случай.

— Мы еще посмотрим, счастливый или нет, — придрался к слову Питя. — Хочешь знать, кто мы?

— Хочу. Славик мне чуть-чуть о вас рассказывал.

— Славик молодец. Мы — с другой планеты. С далекой-далекой. Она называется Коламба. Наш корабль спрятан там. — Питя показал пальцем за спину. — И мы изучаем вашу планету. Приехали познакомиться.

— Милости просим, — сказал художник.

— У нас к тебе вопрос…

Но тут Питю перебил Грипа. Он перелез через край сумки и встал на табуретке прямо, как посол.

— У нас к вам вопрос, — поправился он. — Но, может, вам хочется спросить кое о чем у нас?

— Вероятно, да, — неуверенно сказал Кубик. — То есть я хотел сказать — конечно. Конечно, у меня к вам должны быть вопросы. Только я пока не знаю, какие. — Художник почесал голову. — Впрочем, нет, знаю: откуда вы знаете слово «выпендриваться»?

— Нам его Славик подарил, — ответил вместо Грипы Питя. — Мы возьмем его на Коламбу. Во словечко! — Питя показал большой палец.

— Тогда еще один вопрос. Можно?

— Пожалуйста.

— Вы… дети?

— Да, — ответил Грипа.

— А где ваши взрослые?

— Они остались дома.

— Дома — это где? На корабле или на планете?

— На планете.

— Только ты не думай, — предупредил художника Питя, — что должен теперь взять над нами опеку. Ты сам по себе, мы сами по себе.

— А какой вопрос вы хотели мне задать?

Грипа на этот раз опередил Питю.

— Вы, конечно, хорошо знаете вашу планету?

Художник не то чтобы кивнул, он наклонил голову, но при этом поднял одно плечо. И означало это, если перевести на язык слов — «вроде бы да…», или «вообще-то должен…», или «кое-что я, конечно, знаю…»

— Куда нам нужно непременно слетать? Что мы должны посмотреть на Земле?

— Ах ты боже мой! — неожиданно обрадовался Кубик. — Какой прекрасный вопрос! «Что посмотреть на Земле?» А Славик вам не сказал?

— Я хотел сказать, — вступил наконец в разговор Славик. — Про египетские пирамиды…

— Вот и хорошо, что не сказал. Не с них нужно начинать.

— Почему? — удивился Славик. Египетские пирамиды, знал он, считаются одним из семи чудес света.

— Об этом после… Но уж если начинать с памятников, то лучше всего…

— Готов спорить на что угодно — он потащит нас в музей, — проворчал Питя. Он сидел на краю табуретки и, болтая ногами, осматривал полутемную комнату.

— Вам нужно будет слетать… — Кубик сделал паузу, набрал побольше воздуха, — вам нужно для начала увидеть итальянскую Венецию, город на сваях. Побывать на Ниагарском водопаде в Америке. Увидеть Сад камней в Японии. Да, в Венеции еще — Дворец дожей и собор Святого Марка. В Мексике — древний город ацтеков. Посмотреть на индийские храмы. На буддийские храмы в Лхасе. Во Франции, ребята, нужно увидеть старинные замки и Эйфелеву башню в Париже. В Англии — Вестминстерское аббатство…

— А еще, — художник буквально задыхался, не успевая перечислять чудеса своей планеты, — тибетские монастыри, деревянные — удивительные! — строения наших Кижей: одна только церковь Преображения — целая сказка! Мечети и мавзолеи Бухары и Самарканда, Нотр дам де Пари, Пизанская падающая башня, афинский Акрополь… Ах, черт побери! — неожиданно вскричал он. — А Вечный город Рим?! А Колизей?! Боже мой! Боже мой! — Кубик размахивал руками, — В Ленинграде, вернее, под Ленинградом — петергофские фонтаны, Василий Блаженный в Москве, Андрей Рублев в Загорске, в Мадриде Эль Греко, коррида…

Последнее слово чем-то заинтересовало Питю.

— Что такое коррида? — спросил он.

— Бой быков. Это когда на круглую арену выбегает разъяренный бык, а против него выходит одинокий боец с мулетой в руке. Бык бросается на него, а он ловко уворачивается, дразня красным плащом-мулетой…

— Ух, я бы посмотрел! — оживился Питя.

Молек удивился:

— И вы все-все это видели? Везде побывали?

— Еще бы! — уверенно ответил Кубик. — Я не пропустил ни одного местечка. Я не могу даже перечислить всего, что видел.

— Ваш летательный аппарат, наверно, лучше нашего, — сказал Грипа. — Почему бы вам не слетать в космос? Там тоже много интересного.

— У меня нет летательного аппарата, — пожал плечами Кубик. — Я летаю другим манером.

— Каким? — удивился Молек. — Телепортация? Нуль-перелет?

Художник рассмеялся.

— Да нет же! Я облетал Землю и все ее интересные места мысленно.

— Мысленно? — не поняли коламбцы. — Как это? Такого способа на нашей планете не знают. Вы расскажете, как это делается?

— Я могу, конечно, рассказать, но что, если этот прием — государственный секрет? Я сначала узнаю, не тайна ли это, а потом мы с вами на эту тему поговорим.

— А остров Пасхи? — напомнил Славик.

— Да! — поддержал его Кубик. — Молодец, я чуть было не забыл. Таинственного происхождения каменные идолы на острове Пасхи в Тихом океане. Кстати, раз уж вы увидите океан, загляните и в пустыню. В пустыню Сахара в Африке, где, как в океане вода, только пески и пески на тысячи километров…

Славика похвалили, и он воспрял духом. Вспомнил еще одно замечательное место на Земле:

— А озеро Лох-Несс? Вот где интересно!

— Пожалуй, — согласился художник. — Будешь говорить ты, Славик, или лучше я?

— Давайте вы.

И Кубик рассказал пришельцам:

— В этом глубоком озере на севере Шотландии, кажется, живет какое-то древнее чудовище. Его целиком никто не видел, хотя сведения о Несси — так назвали чудовище— появились еще в шестнадцатом веке. Видели — кто голову, кто хвост, показывают неясные фотографии… Ученые исследовали озеро и сказали, что существование громадного животного в озере Лох-Несс, какого-то гидрозавра, то есть водоящера, не исключено…

Питя повернулся к командиру.

— На этой планете, оказывается, столько тайн, а мы сидим на огороде и не двигаемся с места. Омолаживаем старух, а они этого не хотят. Местные девчонки уже играют нами в куклы! Разве за этим мы летели почти целый месяц?

— Мы привыкали к Земле, — возразил Грипа. — И знакомились с людьми. И помогали тому, кто, может быть, спас нас от гибели в первый же день пребывания на этой планете. Ты забыл уже про козу? Считаешь, что время потрачено зря?

— Но теперь-то можно хоть немного полетать? — жалобно сказал Питя. — Что мы здесь, кроме огорода, видим?

Славику стало жаль себя. Он тоже, кроме огорода, ничего здесь не видит. (Кроме огорода и пришельцев, добавим для справедливости. И художника Кубика. Но Славик в этот момент думал только об огороде.)

— Поговорим об этом дома, — сказал Грипа художнику. — Мы не знали, что ваша Земля такая интересная…

— Э-э! — махнул рукой Кубик. — Я не рассказал и тысячной доли того, что у нас есть. Человеческой жизни не хватит, чтобы увидеть все. Вот смотрите, что еще: Великая китайская стена…

— Она длинная? — спросил Молек.

— Несколько тысяч километров.

— Мы побываем на ней в следующий прилет, — пообещал Питя. — Шотландия — вот что меня сейчас интересует!

— Нам пора! — решительно сказал командир. — Мы не имеем права надолго оставлять корабль.

Славик встал и расправил сумку, чтобы в нее удобнее было залезать. Один за другим пришельцы влезли внутрь, последним Грипа.

— До свидания! — за всех сказал он. — Мы сможем еще увидеть вас?

— Я в вашем распоряжении, — ответил Кубик.

Тут Питя высунулся из сумки.

— Дядя Витя… можно я буду тебя так называть?

— Меня только так и зовут. Это мое настоящее имя.

— Дядя Витя, — Питя чему-то ухмыльнулся, — а скажите, для чего вам коза?

— А-а… — художник тоже расплылся в улыбке. — По-моему, коза — одно из самых таинственных существ на Земле. Не меньше, чем Несси.

— Почему?

— Она все время что-то пытается нам сказать, но у нее не получается. Она никак не может договорить какое-то слово. Ме-е-е, и все! И везде ищет какую-то траву. Я подозреваю, что коза хочет сказать людям: «Ме-е-еня околдовали!», — но пока она не нашла волшебной травы, не произнесет этих слов. А когда-нибудь, может быть, даже этим летом, она отыщет ту траву и превратится в прекрасную юную принцессу. И все-все нам расскажет. Вот для чего я купил козу, вот для чего я вожу ее по лугам… А то, что я сказал, — самая последняя правда о козе.

— Предпоследняя, — бросил Питя.

— Пусть будет предпоследняя, — согласился Кубик.

— Пока! — помахал ему рукой Питя.

— До свидания! — еще раз сказал Грипа.

— До скорой встречи! — ответил пришельцам художник.

ДА ЗДРАВСТВУЕТ КРОШКА НЕССИ!

О том, куда решили лететь пришельцы, что посмотреть, Славик узнал на следующий день. Когда он подошел к кукурузе, космонавты, видимо, только что кончили разговор: все были взъерошенные, а Питя спускался чуть ли не с самой метелки. Он-то и крикнул, увидев Славика:

— Да здравствует крошка Несси! Мы решили с ней познакомиться!

— Но ведь она очень редко показывается на поверхности.

— А разве ты не знаешь, что наш корабль ныряет на какую угодно глубину?

— Это не опасно?

— Не более опасно, чем лететь с одной планеты на другую. Надеемся, что Несси нас не проглотит. А если и проглотит, ей не поздоровится!

— Что ж, летите. А я останусь здесь… — Ему сразу захотелось домой.

Питя Славикиной грусти не заметил.

— Мы сначала хотели посмотреть корриду, но там ведь много народу. Если что-нибудь придумаем, полетим и в Мадрид.

Славик загрустил еще больше.

— А как насчет острова Пасхи?

— На остров Пасхи мы полетим после того, как познакомимся с Несси. — Питя окончательно съехал вниз. — Понимаешь, мы подумали — а что если ваши идолы похожи на наших? И что если ваша Несси похожа на какого-нибудь нашего зверя?

— Когда вы летите? — спросил Славик.

— Мы можем полететь хоть сейчас, — сказал Грипа, — но у нас нет карты Земли. Вернее, есть, но…

— Что «но»?

— Щипан, принеси шар, — распорядился командир.

Через минуту Щипан протянул землянину матовый шар величиной с большой грейпфрут. Славик чуть не охнул: это был глобус! И океаны, и суша, и моря, и реки — все было нанесено на него тонюсенькими линиями. Но не было на шаре ни единого слова…

— Как вы это сделали?

— Это не мы, — ответил штурман. — Это специальный прибор-самописец нанес на шар карту Земли, когда мы облетали ее. Ты можешь нам показать, где какая страна находится?

Славик повертел шар в руках.

— Вот эта наша страна… А вот Черное море! Вот это называется Средиземным, здесь Гибралтарский пролив… Атлантический океан, Северная Америка, Южная… А где-то здесь должен быть остров Пасхи. Есть! Вот он! — У ногтя Славика была крохотная точка — прибор заметил и ее.

— А где находится Шотландия? — спросил Грипа.

— Шотландия? — Славик снова повертел матовый шар. Цвет у него был, если сказать точнее, как у телевизионного экрана. Карта была подробная, самописец наверняка нанес на нее и Шотландию. Но где она? Хоть бы один знаменитый футболист был оттуда, Славик знал бы тогда, за что зацепиться! Шотландия…

— Ребята! — Он поднял честные глаза. — Я не знаю, где Шотландия. География у нас только в пятом классе… — Славик в этот момент подумал о том, что географию собственной планеты нужно изучать в первом или, в крайнем случае, во втором классе — чтобы не опозориться перед пришельцами, с которыми каждый школьник может встретиться во время каникул.

— Тогда тебе придется пойти к художнику, — сказал Грипа. — Пусть он обведет кружком озеро Лох-Несс…

— Лох-Несс? — спросил Кубик, любуясь шаром. — Нет ничего проще! Это где-то здесь. Там, насколько я помню… — он склонился над шаром, — я ведь побывал на озере Лох-Несс — мысленно, там высокие скалистые берега… Вот оно! — Кубик взял фломастер и нарисовал красный овал на матовом шаре. — Они летят туда?

— Кажется…

— Пожелай путешественникам счастливого пути и, главное, благополучного возвращения, как принято у нас на Земле…

Гость уже направился к двери, но Кубик остановил его.

— Славик… скажи мне, пожалуйста… — художник сильно растирал лоб ладонью. — Это все серьезно? То есть все это существует?

— Что? — удивился Славик.

— Ну… маленькие человечки, их визит ко мне… Теперь вот полет на озеро Лох-Несс, чудной шар… Слишком уж невероятно… Может, мы это с тобой изобрели на досуге и так хорошо представили, что даже видим? А? Понимаешь, это ведь в порядке вещей: если пришельцы почему-то долго не показываются, их придумывают.

Славик посмотрел на шар. В середине красного Кубикова овала лежало озеро Лох-Несс.

— Дядя Витя, а мол-стар? А портрет Евдокимовны? Если хотите, можете хоть сейчас увидеть пришельцев. Они готовятся к полету.

— Ну, ладно, будь по-твоему. Видимо, в таком деле, как инопланетяне, нужно больше верить четвероклассникам, чем себе…

— Отлично! — сказал командир, получив в руки шар с красным овалом. И скомандовал: — К походу приготовиться! Членам экипажа занять свои места!

Космонавты съехали со своих кукурузин и побежали к тыкве. Пигорь первым скрылся в корабле. Что-то внутри щелкнуло, зажужжало — и оранжевая тыква в одно неуловимое глазом мгновение стала серым диском, раздвинувшим кукурузные стебли. Диск начал подниматься, как, наверно, поднимается над землей гриб; внизу у него выросли три ноги — распорки.

Остальные космонавты подошли к диску и один за другим влезли в него по лесенке, которую спустил Пигорь.

Загорались и гасли иллюминаторы, внутри раздавались щелчки, постукивание, шипение, гудение, голоса. Так продолжалось минут пятнадцать. Потом спрыгнул на землю Садим.

— Мы сейчас стартуем, Славик. Вернемся дня через три. Может, еще куда-нибудь заглянем по дороге. До свидания. — Садим протянул руку, Славик взял ее — ручку-ручонку — и чуть-чуть, двумя пальцами, пожал.

В иллюминаторах он увидел лица космонавтов, но было трудно различить, чьи. Славик помахал им.

Люк за Садимом закрылся, лица в иллюминаторах исчезли, должно быть, космонавты заняли свои места.

Славик услышал гудение, потом у него стало давить в ушах, словно он поднимался на самолете, кукуруза вдруг дружно качнулась, и корабль подпрыгнул. Повисел с секунду в воздухе и — раз! — взмыл в небо. И исчез в то же мгновение, словно растворился в небе, как крупинка сахара в воде.

Славик хотел вернуться домой, его ждала с завтраком бабушка. Но передумал и завернул к художнику.

Кубик рассматривал старые холсты, разложенные на полу.

— Дядя Витя, — еле слышно спросил Славик, — вы не скажете, зачем вам коза?

— Улетели? — все понял Кубик. — Чудеса… Ни границ для них, ни расстояний… Так ты вправду хочешь знать, зачем мне коза?

Славик безучастно кивнул и сел на стул.

— Понимаешь, Славик, она меня каждый день тащит на луг — на работу. И показывает новые места. Без нее я валялся бы, наверно, целыми днями и смотрел в потолок. Честное слово, валялся бы! Долго ли человеку разлениться? А она мне с утра: не ме-едли! Ме-едве-едь! Ме-едуза! Ме-ечтате-ель! Ме-еры не-е знаешь! Ме-есткома на те-ебя не-ет!.. Я встаю, беру веревку, заодно прихватываю этюдник и бре-еду за козой на луг. А там, от нечего делать, достаю холст, краски, кисти…

— И это, как всегда, самая последняя правда?

— Конечно! Как всегда, самая-самая! Для чего же еще художнику коза?

Разговаривая, Кубик все время поглядывал на холсты вокруг себя, и Славик понял, что ему пора уходить. А уходить так не хотелось!

— А почему вы сегодня на луг не пошли, дядя Витя? — спросил он с надеждой еще поговорить. — Разве коза вас не звала?

Художник не сводил глаз с одного очень светлого холста.

— У козы сегодня выходной, — все же сказал он. — Она решила обойтись жвачкой. Надо, сказала, копытца чуть нарастить, оттоптала их донельзя… — Кубик поднял холст и поставил его на мольберт. Отошел…

— Дядя Витя, — сделал последнюю попытку разговорить Кубика Славик, — а почему пришельцам нельзя показывать египетские пирамиды?

Художник на этот раз оторвался от холста. Он строго посмотрел на гостя и отчеканил:

— Потому что египетские пирамиды — самый величественный и самый чудовищный памятник на Земле. Его строили сорок лет, тысячи человек погибли под его камнями. Это памятник неумеренному человеческому честолюбию — я не хочу, чтобы инопланетяне начинали знакомство с людьми с него! — И повернулся к мольберту.

Славик потихоньку вышел.

Его встретило голубое и солнечное утро. Со всех сторон кричали петухи. Он услышал голос бабушки:

— Сла-авик! А ну иди завтракать!

Славик поплелся домой. На крыльце он увидел Нинку. Она сидела в одних трусиках и ела кусок хлеба с маслом и вареньем.

— Ишь, ноги еле волочит! — сварливо, несмотря на прекрасное утро, сказала она. — Бабку мою чуть с ума не свел. Всю ночь плакала, а нынче молчит, как воды в рот набрала! А картину в чулан спрятала. Я говорю: там ведь ее крысы съедят, а она говорит: пускай. Все равно, говорит, жизнь пропащая. Ты к ней со своим фонариком больше не вздумай подходить!

— Очень нужно! — сердито ответил Славик. — Я и к тебе не подойду!

— Подумаешь, какой принц! — Рот и щеки у Нинки были в варенье, сладкие, а слова, что выскочили изо рта, оказались горькие: — Мы без вас, между прочим, тоже не пропадем!

Нужно ли говорить, что день этот, солнечный и зеленый, стал для Славика серым, пасмурным, унылым!

КАК СПРАВИТЬСЯ С УНЫЛЫМ ДНЕМ

День получался дрянной, хуже некуда, и Славик решил весь его проспать. Проснется — а на дворе уже опять утро; Кубик позовет его на речку, и до встречи с пришельцами останется всего два дня. А вечером останется всего один день…

Он позавтракал и сказал бабушке, что пойдет поваляется чуть-чуть в постели. Бабушка это одобрила, сказав, что отдохнуть всегда полезно, тем более перед новым учебным годом, который… Но дальше Славик не услышал, потому что лежал уже в кровати.

Уснуть, однако, не смог — не получилось. Стал думать, глядя в потолок. Сперва подумал о родителях — о том, что они привезут ему из Японии. Хорошо бы какую-нибудь электронную игру. Или магнитофон…

Представив себе магнитофон, его кнопки и светящиеся глазки, Славик вспомнил о мол-старе. Хорошо бы получить его не на день, а насовсем. Мол-старом такого можно натворить! Вот, например, навел бы он его потихоньку на своего директора и держал бы до тех пор, пока тот не превратится в мальчишку. Интересно посмотреть, каким был их высокий, сутулый, со скрипучим голосом, в очках директор в четвертом классе. Неужели таким, как все?

Хорошо бы и снолуч заполучить. Главное, он ведь безвредный. Подходит кто к тебе с кулаками, ты его — раз! — снолучом, он и лежит, спит. Потом встает и ничего не помнит… Интересно, а другие какие-нибудь приборы у ребят с Коламбы есть? Эх, скорее бы время шло!

Славик глянул на часы: прошло всего одиннадцать минут. А спать не хочется ни капельки.

О чем бы еще подумать?..

Бабушка заглянула в комнату, увидела, что внук лежит с открытыми глазами.

— Отдыхаешь?

— Отдыхаю.

— Ну лежи. — И бабушка скрылась.

Вскоре Славик услышал ее голос за окном: она сзывала кур и корила за что-то Полкана.

Так о чем бы таком подумать?

Вообще-то говоря, он зря на этот день обиделся. День как день. Даже, кажется, очень неплохой. И он сам не такой уж несчастный. У кого еще из мальчишек Земли есть знакомые пришельцы? Ни у кого! Он единственный, кто подружился летом 1990 года с инопланетянами. Он увидел и узнал такое, чего никто не знает, и если рассказать, не поверят…

Славик снова глянул на часы. Прошло еще семь минут. Чего он лежит? Все равно уснуть не удастся.

Но Славик полежал еще немного — ведь сказал же он бабушке, что хочет поваляться. Повалявшись еще минуты три-четыре (но уже с трудом), Славик встал. Вышел на крыльцо. В соседнем дворе стоял художник Кубик.

— Привет, Слава! — крикнул он. — Ты что такой скучный? И мне не работается сегодня. Не получается. Видно, магнитная буря. Как насчет того, чтобы пройтись и поболтать?

Как только художник заговорил, во двор выскочила Нинка. Встала гак, чтобы ее видели все, и давай, слушая Кубика, осуждающе качать головой. Вот, мол, взрослый мужик, а этакий бездельник! Не работается, видите ли, ему! Идем, говорит, поболтаем! А на дворе-то всего пол-одиннадцатого! И мальца за собой тащит. Ну, мужики пошли!..

Художник поинтересовался:

— Что ты качаешь головой, Нинон, как китайский мандарин? Пошли с нами!

Если Нинка до сих пор качала головой сверху вниз, то теперь стала качать — опять-таки не говоря ни слова — слева направо. Означало это вот что: не стыдно? Ай-ай-ай! А еще художник! Обзывается-то как — китайским мандарином! Чему учишь малых детей — каким словам?! Борода, что у попа, а ума…

Нинка тряхнула волосами, махнула рукой и пошла, донельзя огорченная Кубиковым поведением, к себе.

— А может, передумаешь — пойдешь?

Нинка не обернулась и не ответила.

— А, Нинон? Я Славику сказку буду рассказывать!

Нинка остановилась, будто что-то увидела на земле, и стала разглядывать траву под ногами. Присела и покопалась в спорыше рукой.

— Про горбатого короля сказка, — продолжал лукаво Кубик, — окажи милость — послушай!

Здесь художник, видимо, перегнул, потому что Нинка встала и обрезала его:

— Хватит скоморошничать-то! Что я тебе, дите малое — сказками меня улещивать?!

И сделала было шаг к своему крыльцу, но Кубик завопил:

— Одумайся, Нинон! Сказка в самом деле интересная! Ты ее ни в одной книжке не прочитаешь!

Нинка снова покачала головой. Но на этот раз совсем уже по-иному: чуть подняв плечи. Понимать ее следовало теперь так: вот пристал! Вот пристал — как ножом к горлу! И ведь чует мое сердце, не отвяжется он, нет! Ладно уж, уступлю и на этот раз — вон он какой настырный, змей, прямо, искуситель!

Через каких-нибудь пять минут все трое шли по скошенному лугу, где снова поднималась трава и прыгали из-под ног кузнечики, и Кубик рассказывал сказку.

СКАЗКА ПРО ГОРБАТОГО КОРОЛЯ

Жил когда-то, очень давно, горбатый король. Мало того, что горбат, — был он еще ужасно некрасив. Нос длинный и красный, как морковка, рот — как прореха, грубо зашитая, и кривой на один глаз. Король наш часто воевал — характер у него был под стать внешности, — и одна нога после ранения перестала разгибаться, а рука, перебитая пулей, — сгибаться, и пальцев на ней осталось только два. Короче — картинка.

Единственное, чем мог похвастать король, — это волосы. Были они густые, черные, пышные. И уж придворный парикмахер, или, как тогда говорили, цирюльник, а еще куафер, корпел над прической короля по два-три часа. И когда хромающий и горбатый король появлялся в зале, где его ждали придворные, повсюду раздавались ахи и охи — так прекрасна была прическа безобразного короля.

И вот после одной из своих побед на поле брани король приказал привести к нему лучшего в королевстве художника.

— Подними голову, — сказал он живописцу, низко склонившемуся перед владыкой государства, — и посмотри на меня.

Тот взглянул — и сразу же перевел глаза на волосы короля, — настолько некрасиво и к тому же жестоко было его лицо.

— Я знаю, что я не красавец, — продолжал король, — но потомки должны знать обо мне не только по моим войнам. Напишешь мой портрет, — распорядился государь, — и горе тебе, если он мне не понравится!

Художник еще раз наклонил голову и тихим голосом спросил, когда его величеству будет угодно позировать.

Через три сеанса — больше король не мог отвести времени живописцу — портрет был готов и показан монарху.

На холсте стоял красавец король — высокий, стройный, в блестящих латах. Правая его рука лежала на спинке королевского трона, левую он держал на золотом эфесе шпаги. Он был похож на оригинал только волосами. Художник не посмел передать холсту уродства короля…

Государь смотрел на портрет, не говоря ни слова. Потом приказал:

— Повесить!

Слуги бросились к живописцу.

— Не только его, ее — тоже. — Монарх показал на картину.

И беднягу художника, не угадавшего желания короля, казнили — таковы были суровые нравы тех далеких времен. В парадном зале повесили портрет короля.

— Посмотрим, — сказал он придворным, столпившимся у портрета, — как будет развиваться искусство дальше.

И вот властитель, одержав победу еще в одной войне, вызвал другого художника. Ему он сказал то же, что и первому:

— Напишешь мой портрет. И горе тебе, если он мне не понравится!

Этот художник уже знал, чего стоит не угодить королю, и написал монарха таким, каким тот был: нос морковкой, зашитый рот, а единственный его глаз сверкал жестокостью. Художник подумал, что, может быть, властителю нравится правда, которую говорят в глаза…

Король глянул на портрет.

— Повесить, — приказал он, показывая на художника и его работу.

И второй портрет воцарился в парадном зале рядом с первым.

Пришел черед и третьего художника. Этот явился к королю без страха. Лихо взмахнув шляпой с пышным пером, смело глянул в глаза горбатого монарха. То ли он не боялся смерти, то ли был уверен в своей кисти.

И вместо приказа король спросил его:

— Берешься написать мой портрет? — Конечно, он задал этот вопрос так по-королевски свысока, что придворные сочли его уместным.

— Разумеется, ваше Величество! — ответил живописец так по-художнически дерзко, что придворные только крякнули, но не сказали ни слова.

Король позировал живописцу всего один раз — тот сказал, что этого достаточно, но работал над холстом еще несколько дней.

И вот портрет был готов. Когда художник сдернул с него покрывало, по толпе придворных пронеслось приглушенное «ах». Воитель же, привыкший в битвах ко всему, смотрел на холст, не меняя выражения уродливого своего лица.

На холсте, среди мазков, прихотливо и замысловато разбросанных по всей его поверхности, мазков красных, черных, белых, коричневых, синих и еще каких угодно, не было ничего, похожего ни на короля, ни вообще на человека. Ни головы, ни туловища, ни горба, ни даже прекрасных волос. Ни рук, ни ног. Ни глаз, ни рта, ни усов, ни бородки. Только краски, прихотливо и замысловато разбросанные по холсту…

Король долго смотрел на странный свой портрет. Потом поднял глаза на живописца.

— Ты считаешь, я так выгляжу?

— Да, мой король, — ответил художник. — Краски живут по своим законам, а я изучил эти законы, как никто другой в королевстве. Они легли на холст, чтобы изобразить короля и его подвиги, именно в таком порядке; я — лишь ваш и их покорный слуга!

— А ты уверен, что потомки узнают меня по твоему портрету?

— Скорее, чем современники! — был ответ живописца.

— Ах вот оно как… — Король не был решителен, как всегда. — Ну что ж… Ну что ж… — повторил он. — Оставим мой портрет тем, кто его поймет, то есть потомкам, — спрячем его подальше, чтобы он не смущал наши бедные умы. Но вот что мне делать с тобой?

— Видимо, ваше Величество, меня тоже нужно… куда-нибудь подальше… за границу, например… — И живописец чуть шевельнул шляпой, готовый, казалось, раскланяться.

— Это идея. — Король почесал бородку. — Но вот о чем я думаю. Не помешает ли тебе в путешествии твоя голова? Ведь когда ты поедешь в карете, ею, во-первых, придется вертеть во все стороны; а если ты будешь еще и высовываться, запросто, как говорят в народе, можешь поймать насморк… Что если твоя голова спокойно будет лежать рядом с тобой? — Королю начинал нравиться этот разговор, он даже улыбнулся. — Уж тогда-то ты не заболеешь насморком, клянусь предками!

Живописец заставил себя тоже улыбнуться.

— Стою ли я стольких забот вашего Величества?! Да и что могут подумать за границей наши соседи! Они подумают, что теперь и послы, и курьеры, и купцы поедут к ним безголовые…

Король вздохнул.

— И тут ты оказался прав, живописец! Ну ладно, поезжай с головой на плечах. Но прими мой совет: не высовывайся по дороге, чтобы не простудиться!

Художник склонился перед властителем так низко, что почти коснулся волосами паркета. И поспешил вон из зала.

Вот и четвертый художник предстал перед горбатым королем. Этому монарх сказал иначе, чем предыдущим трем:

— У королей свои заботы, у художников свои. Не наше дело пудрить мозги (в то время почти все при дворе носили пудреные парики, так что именно тогда и вошло в моду это выражение) всякой ерундой. Ты сам думай, каким должен быть мой портрет, а уж я решу, справился ты со своей задачей или нет. И помни об участи своих предшественников!

Перед тем как начать работу, четвертый живописец долго стоял в парадном зале перед портретами горбатого короля.

И вот готов еще один портрет капризного монарха.

На холсте он был изображен на поле сражения, верхом на коне, Так, что не были видны ни его изуродованная нога, ни беспалая рука. Горб скрыт поднявшимся от ветра плащом. Безобразное лицо застлал дым из только что выстрелившей пушки, хорошо видны лишь длинные развевающиеся волосы короля и бородка…

Живописец стоял поодаль и дрожал.

— Повесить! — наконец послышался в высоком зале голос короля.

Слуги бросились к художнику.

— Нет, нет, не его! — остановил их король. — Только картину. — А тебя, — сказал монарх художнику, — я награждаю… — Он снял с себя одну из незначительных звезд и прикрепил к груди живописца. — А вас, — обратился, он к толпе придворных, — я поздравляю с рождением нового искусства портрета. Я добился своего: отныне каждый из нас, сколь некрасив бы он ни был, может безбоязненно предстать перед художником!..

Последние слова Кубик произнес, когда они подошли к речке. Над быстрой водой летали синекрылые стрекозы. В речку там и сям прыгали лягушки.

— Эту сказку вы придумали, дядя Витя? — спросил Славик.

— Нет, не я. Это анекдот не столь уж давних дней. Я его лишь нарисовал.

— Вы написали такую картину?

— Ну да! Только что. Разве ты ее не увидел?

— A-а… Увидел.

Они шли по лугу, но Славику казалось, что над ними высокий потолок королевского зала и повсюду расставлены мраморные колонны.

Славик молчал, не зная, что еще сказать, а Кубик крикнул подошедшей к самой воде Нинке:

— А ты, Нинон, что молвишь про мою сказку?

— Я? — переспросила Нинка. И, не оборачиваясь, ответила весомо и окончательно: — Критикант ты, Кубик, что я еще могу тебе сказать!

САМАЯ ПОСЛЕДНЯЯ ПРАВДА О ЧУДОВИЩЕ ОЗЕРА ЛОХ-НЕСС

Пришельцев не было три дня. Каждое утро Славик бежал в огород, на место стоянки их корабля, потихоньку звал то одного, то другого, но никто не отзывался. Он уже испугался, что инопланетяне улетели насовсем. Но на четвертое утро откликнулись все семеро!

— Славик!

— Привет, Славик!

— Доброе утро!

— Ты жив-здоров?

— Как бабушка?

— Какие тут новости?

Славик прыгал от радости.

— Привет, ребята! Ну, как? Были на озере? Ух, я соскучился! Видели чудовище? Когда вы прилетели?

Космонавты спустились с кукурузы, как матросы по мачтам. Все для разговора сели на землю в круг, а Питя забрался Славику на колено.

— Прилетели мы поздно вечером, — начал первым Грипа, — у вас все уже спали. Только Полкан долго лаял — ты не слышал?

— Нет. Вы на озере были?

— Были! — воскликнул Питя. — Там такое!..

— Очень трудно было найти это озеро, — сказал Щипан. — На северо-западе Шотландии столько заливов, что нетрудно спутать одну воду с другой.

— Ну, там чудеса!.. — чтобы привлечь внимание Славика, Питя все время хлопал ладошкой по его руке. — И в сказках такого не бывает!

— Да рассказывайте же, — взмолился Славик. — Рассказывайте!

Хотя Грипа и взял рассказ на себя, его и перебивали, и дополняли, и поправляли… Поэтому нам придется изложить все, как оно, может быть, было в действительности, и надеяться, что так оно и было.

Итак, наши пришельцы взмыли в небо над Егоровкой и сразу же потеряли ее из виду. Под их кораблем улетали назад не облака, а целые облачности, и далеко внизу оставались позади города: польские Краков и Вроцлав, германские Берлин и Бремен (можете проследить по карте их маршрут), нидерландские Амстердам и Гаага, британские Лондон и Манчестер, шотландские Глазго… Данди… Инвернесс… Форт-Огастес…

Пилот Пигорь стал снижаться и посадил корабль на скалистом высоком берегу озера Лох-Несс.

Космонавты должны были сперва убедиться, что это то самое озеро. Подобравшись к палатке туристов, они дождались, пока те трижды не произнесли «Лох-Несс» и раз десять «Несси». Туристы приехали сюда за тем же, за чем и они.

Дальше было вот что. Ночевали пришельцы в корабле, а чуть стало светать, корабль поднялся с берега и нырнул в озеро на самой его середине. Серый диск вошел в воду наклонно, даже не всплеснув. Космонавты погружались на дно озера Лох-Несс, навстречу чудовищу с ласковым именем Несси…

Но сначала они увидели не страшного гидрозавра, а странное существо, плывущее к ним с чем-то, похожим на палку. Палку это существо держало отростком, напоминающим руку. Да, убедились наши озеронавты, у подводного существа две руки и две ноги. И голова, конечно. А то, что очередным гостям озера Лох-Несс показалось палкой, было копьем.

На дне озера Лох-Несс жили люди! Подводные люди; наши путешественники познакомились с ними, надев скафандры и выйдя из корабля.

Вот их история.

Когда-то давным-давно на берегу озера Лох-Несс стоял замок, а в нем жил сэр Майкл Скотт. Он был известен как Человек-без-тени — на что-то он ее обменял и стал волшебником. Раньше сэр Майкл Скотт жил в Балвери, но, отвоевав замок и землю у местного правителя — тана, поселился на берегу озера Лох-Несс. Он переселился сюда со своими родными и слугами, выгнав прежних обитателей замка.

Король, узнав о происшедшем, рассердился на сэра Майкла и послал к замку войска. Начался неравный бой… Ослушник, видя, что своими силами ему не справиться с королем, взял да и волшебством заставил весь участок земли с замком как-то ночью опуститься под воду! Своих людей он научил жить под водой. Они стали дышать, как рыбы.

Вместе с людьми очутились на дне озера и домашние животные — коровы, свиньи, гуси, утки. А голуби, что жили на крыше замка, улетели.

Вот удивились королевские воины, когда увидели утром вместо замка голое место!

Говорят, что сэр Майкл Скотт до последнего момента, пока не скрылся под водой, показывал невидимым врагам «нос» из пяти пальцев, приставив к собственному, тоже немалому. Эта картинка стала гербом нынешнего подводного городка: сэр Майкл показывает врагам «нос».

И вот уже много веков хозяйство сэра Майкла — сам он давно умер — находится под водой. Потомки его родных и слуг до сих пор больше всего на свете боятся войны. Они время от времени поднимаются наверх и прислушиваются — слух под водой у них развился необычайно. И, конечно, слышат далекие взрывы — то рвутся на Земле бомбы, то снаряды, то мины. И возвращаются назад, говоря своим: еще рано выходить на берег, на земле все идут и идут войны. Здесь, под водой, мы можем прожить хоть тысячу лет, а там мало ли что с нами может случиться.

Лох-несское чудовище, узнали космонавты, — это не что иное, как коровы подводных людей. Живя в воде, они сильно изменились. У них, во-первых, вытянулись шеи, как у жирафа, — с такими удобнее отыскивать водоросли и плавать, а передние и задние ноги превратились в ласты. И хвост, разумеется, для удобства плавания, вытянулся и на конце раздвоился. Рога же остались прежними. Коровы, больше похожие теперь на морских львов, иногда срываются с привязи и удирают, глупые, ничего не знающие о войнах, к поверхности озера. А люди, увидев такую корову (вся она не показывается, то шея выглянет, то хвост), считают чудовищем, зовут Несси и мечтают поймать… Хорошо, что подводные люди всякий раз замечают пропажу и успевают утащить беглянку на дно…

Изменились под водой и свиньи сэра Майкла. Они превратились в толстых и ленивых рыб. Чему они остались верны, так это пятачку — он у них сохранился, и за это их зовут рыба-пятачок. Больше от свиньи у них ничего не осталось.

Вместе с замком погрузилась под воду и пара лисиц. Они тоже изменились, размножились, стали похожими на выдр и воруют гусей и уток, таких же неповоротливых, как и раньше.

Так что забот у подводных людей хватает…

Последнее слово в этой истории сказал Молек:

— И люди, разумеется, изменились. Между пальцами у них перепонки, ступни стали большими, как ласты, уши исчезли, чтобы не мешать им плавать, остались только дырки, как у дельфинов, и они все до единого лысые. И мужчины, и женщины. И все толстые, как тюлени, потому что вода в озере холодная…

— Я их спросил, — сказал Садим, — не жалеют ли они о береге, не хотели бы жить, как прежде, на земле. Они мне ответили, что под водой все же спокойнее. Здесь ни зимы, ни лета, ни жары, ни холода, ни ветра, ни дождя, не говоря уж о войнах. Если наверху бушует гроза, их лишь слегка покачивает.

— Единственное, на что они жалуются, — добавил Щипан, — это на мусор: сыплют в последнее время на их головы консервные банки, бутылки, пустые пакеты, окурки, — это все туристы, которые мечтают увидеть Несси и дежурят на озере круглые сутки…

— А куда вы еще полетите? — спросил Славик, когда рассказ был окончен.

— Я бы, — опередил всех Питя, — направился туда, где есть еще тайна. Мне понравилось разгадывать земные загадки. Люди ломают головы тысячу лет, а мы — раз! — и все открыли!

— Тогда, — предложил Славик, — летите на остров Пасхи! Я бы туда, если б мог, в первую очередь… Там столько еще тайн, что…

— Люди! — завопил Питя. — Летим? Летим, а?

— Начинается, — проворчал Грипа. — Сейчас взбаламутит всю команду. А почему, Славик, ты знаешь об этом острове?

— Мы еще во втором классе с одним мальчишкой хотели туда поехать.

— Где он находится? — спросил Щипан.

— До него двадцать четыре тысячи километров, — ответил Славик, — мы с Димкой все подсчитали. А находится он в Тихом океане, западнее Южной Америки.

— Это недалеко, — сказал Щипан, — всего около трех часов лету. Летим, командир?

Старший помолчал, оглядывая космонавтов. Он принимал решение.

— Лететь так далеко — огромный риск, — сказал он. Славик увидел, как помрачнели лица космонавтов. — Но так как путешествий без риска не бывает, — летим!

— Ура! — закричал Питя и, в одно мгновение взобравшись Славику на плечо, так дернул его за ухо, что тот ойкнул. Вдобавок Питя стал на плече прыгать.

— Мы летим! Мы летим! — кричал он. — Мы снова летим! Разгадывать загадки — вот куда мы летим! Тайны открывать, тайны открывать! Прямо зверю в пасть! Как бы не пропасть! Ух! Ух! Захватывает дух! И стало, братцы, мне жить интереснее вдвойне!

Другие тоже радовались. Щипан улыбался. Садим сделал стойку на руках и прошелся по огороду. Молек тоже заулыбался, но вдруг, что-то вспомнив, наморщил лоб. Вьюра подмигнул Славику. Пигорь потирал руки. Грипа, чувствовалось, пережидал веселье, чтобы отдать какое-то распоряжение.

Только Славик сидел грустный. Ему снова захотелось уйти домой и там, где-то в уголочке, чтобы никто не видел, поплакать. Об острове Пасхи он так мечтал! Так мечтал, что часто видел себя во сне рядом с гигантской каменной головой: вот он кладет на камень руку и чувствует его тепло и шершавость. И вдруг замечает под ногами краешек какого-то прямоугольного предмета. Наклоняется и поднимает деревянную табличку с письменами…

К четвертому классу мечта стала потихоньку гаснуть, но сейчас, когда речь зашла о полете на остров, снова разгорелась.

Питя перестал прыгать и сел — не сел, а шлепнулся на Славикино плечо.

— Слава, — зашептал он, — хочешь с нами?

— Хочу, — ответил Славик тоже шепотом.

— На нашем корабле есть грузовой пузырь — он надевается сверху. Попросись у командира — увидишь, все будут за тебя. Только про пузырь не говори, пусть кто-то другой скажет.

— Грипа, — сказал Славик, и ему показалось, что он собирается перейти овраг по двум жердочкам: чуть оплошал — и полетел вниз. — Грипа, возьмите меня с собой!

Во взгляде командира мелькнуло удивление.

— Но ты же велик для нашего корабля!

Славик скосил глаза на других. Те тоже с трудом осваивали новость. Молек опомнился первым:

— Грипа, ты забыл про грузовой отсек! — Славик закачался на тонких жердочках. Упадет или удержится? — Он предназначен не только для мертвого груза, но и для живого, снабжается воздухом и теплом. По-моему, Славик в нем поместится.

— Поместится, — поддержал Молека Пигорь. Славик удержал равновесие и сделал шаг. Другой… — Он не такой уж большой…

Грипа с подозрением глянул на Питю. Тот безмятежно держался за ухо друга и помалкивал.

— Чтобы не спорить, — принял решение командир, — можно попробовать. Славик, ты сядешь на корабль — не бойся, он выдержит, — и подожмешь ноги. А ты, Пигорь, накрой его пузырем. Не забудь о вентиляции.

— Знаю. — И Пигорь скрылся в тыкве. Та — раз, два, три — превратилась в серый диск, стоящий на ножках.

Славик сел на диск и поджал ноги. Питя с плеча переместился на его колени. Землянин услышал шелест и увидел, что спереди и сзади его закрывают прозрачные, словно из стекла или пластмассы, полушария. Диск чуть гудел. Края полушарий сошлись, и Славик чуть-чуть испугался. Но дышалось так легко, как и на воздухе, и видно тоже было все.

— Полный порядок! — сказал Питя. — Ну, скажи: кто молодец?

— Ты!

— Поместился! Поместился! — услышал Славик приглушенные крики.

Снова раздался шелест, полушария разъехались, все подбежали к Славику.

— Ну, как?

— Не боялся?

— Не трудно так сидеть?

— Полетишь с нами?

Славик вместо ответа повернулся к командиру.

— Старт назначаю на завтрашнее утро, чуть восход. Всем, — Грипа поднял глаза на Славика, и тому стало ясно, что он зачислен в команду, — всем приготовиться к походу! Летим всего на день…

— Есть! — сказал Славик по-военному и встал. Ему хотелось прыгать.

Он летит завтра на остров Пасхи! Сбылась мечта! Он увидит каменных идолов! Он летит на остров Пасхи! Ура-а-а!..

НА ОСТРОВ ПАСХИ

Домой Славик вернулся на крыльях, но бабушка крыльев не заметила. Впрочем, внук напустил на себя озабоченный вид. Это-то бабушка, как и надеялся Славик, углядела.

— Ты что это насупился?

— Завтра на рыбалку иду. Ребята пригласили, удочку дают. Встать надо пораньше. Ты меня разбудишь, или лучше будильник завести?

— Разбудить-то разбужу, да я ведь беспокоиться буду! Речка — она речка и есть.

— Я же на берегу буду!

— Ой! — простонала-вздохнула Полина Андреевна. — Сидел бы лучше дома. — И попыталась уговорить: — Я оладушек напеку. Или сходим с тобой куда-нибудь.

— Куда? — на всякий случай спросил Славик.

— На почту, письмо твое отнесем.

Внук несколько раз садился за письмо оставшимся в городе друзьям.

— Я его еще не кончил.

— А ты сядь сейчас и допиши. А завтра отнесем.

— Некогда мне. Я червей должен накопать.

— А то могли бы в лес пойти, грибов поискать… — без надежды уговорить продолжала бабушка. В лес, кстати говоря, она уже не ходила, но, чтобы уберечь внука от речки, готова была пойти хоть к черту на рога.

— Ба, а что такое Пасха? — Славик это слово слышал еще до того, как узнал о существовании острова Пасхи.

— Пасха? Это, внучек, когда Христос воскрес из мертвых. Праздник это.

— Ба, а ведь бога нет.

— Для кого нет, а для кого есть. И ты так о боге не говори.

— Ладно, не буду. Я пошел червей копать.

Славик решил еще раз сбегать к пришельцам. Те возились в корабле. Садим, дежуривший у входа, позвал командира.

— Грипа, все в порядке! — доложил Славик. — Я сказал бабушке, что иду на рыбалку. Мне что с собой взять?

— Еду, воду…

— И подушку, — добавил Пигорь, выглянув из люка.

— А подушку зачем? — не понял землянин.

— Когда взлетим, узнаешь. Ты про перегрузки слыхал? Знаешь, какая у нас скорость?

— Хорошо, возьму, — сказал Славик, думая, однако, о том, как выйти из дома «на рыбалку» с подушкой в руках.

— Кажется, всё… — Грипа, видимо, перебирал в уме, что может понадобиться землянину в путешествии. — Жаль, что мы должны вернуться в тот же день.

— Бабушка с ума сойдет, если я не вернусь…

До сна было еще далеко, Славик вышел на улицу. У калитки Евдокимовны на скамеечке сидели Нинка с Наташкой. Обычно, когда девчонки бывали вдвоем или втроем, он к ним не подходил. Вдвоем или втроем соседки становились опасны: независимы, насмешливы и к мальчишкам враждебны. И все-таки Славик решился на вопрос:

— Нин, а ты знаешь, что такое Пасха?

— Вспомнил! — все это слово, каждый звук были полны насмешки. — Пасха-то как раз перед Первомаем бывает. Бабушка знаешь какие куличи печет?

— Да я не про ту Пасху. Есть остров Пасхи. Далеко, далеко…

Девчонки переглянулись, что-то друг дружке прошептали и дружно прыснули.

— Такого острова не может быть. Что это тебе, кулич, что ли?

И девчонки снова с удовольствием прыснули. Сравнение острова с пасхальным куличом показалось им ужасно смешным.

— Как это не может быть! — рассердился Славик. — Я тебе на карте его покажу. Он за Южной Америкой находится. Принадлежит Чили. Называется Пуп Земли. Там на берегу каменные головы стоят величиной с твой дом…

Девчонки схватились за животики. Они, конечно, видели в своей жизни фантазеров, но таких выдумщиков, как этот горожанин, на свете больше нет. Пуп Земли. Ха-ха-ха!

Славик повернулся и пошел домой. Нашел, кому рассказывать про остров Пасхи! Да он и слова больше не скажет Нинке. Вот уж где дурак так дурак!..

Дома он сразу же лег, легла и бабушка. Лишь она заснула, Славик взял подушку и на цыпочках направился к двери, думая только о том, что ответить, если бабушка проснется и спросит, куда он идет с подушкой. Ответа он так и не придумал.

Договорились, что о своем появлении Славик предупредит свистом. В ответ на свой сигнал он услышал тонюсенький свистик.

— Ребята, — тихонько позвал землянин, — это я. Как дела?

— Все в порядке, — ответил ему негромкий голос командира.

— Вы что делаете?

— Поем. Мы чуть загрустили и решили спеть песню. Мы часто пели ее дома.

— Вы пойте, а я посижу. — Славик пощупал под собой землю, она была теплая. Он откинул сухой ком земли и сел. Подушку положил на крышу корабля.

— Только ведь мы на своем языке будем петь, — предупредил Вьюра.

— Ничего. Я по транзистору на ста языках песни слушаю.

С минуту было тихо, потом Питя, самый голосистый, начал, а другие подхватили:

— Если ты летишь к далеким звездам, — перевел Молек.

— Не забудь про снолуч и еду…

— Воду, воздух…

Песня переводилась так. Космонавт должен запастись не только всем необходимым, но и взять с собой мудрость своей планеты, которая говорит: «Везде действуй с миром, и тебе ответят так же». А еще космонавты должны взять с собой песню. Споешь ее — и почувствуешь свой дом рядом, споешь ее чужеземцу — и тот поймет, что пришельцы такие же, как он, люди…

Маленькие пришельцы пели, а Славик смотрел на звезды и думал: где же там, в далекой далечине, дом его друзей?

Над ними суматошно пролетела летучая мышь. Донесся сверху гул — это высоко в темном небе летел самолет. Славик, приглядевшись, нашел плывущий среди звезд его огонек…

Песня кончилась, а кукурузины, на которых сидели человечки с планеты Коламба, все еще покачивались.

— Ребята, — прервал тишину землянин, — а ваши родители за вами не прилетят? — Он и сам не знал, почему вспомнил вдруг о родителях своих друзей.

И опять всех опередил Питя:

— Прилетят, еще как прилетят! Разве куда от них спрячешься? Я каждый день себе говорю: только бы не сегодня, только бы не сегодня! Сейчас смотрю на метеорит и думаю: вот, входят, наверно, уже в атмосферу… Глянь, Вьюра, это не они? — В небе вспыхнул и погас фосфорический след метеорита.

— Нет, — ответил вместо Вьюры Молек, — наши войдут в атмосферу незаметно.

— В том-то и беда, что незаметно, — вздохнул Питя. — Честное слово, будь я командиром, сию минуту отправился бы на остров Пасхи. Так и жду каждую секунду голоса своего папы из темноты: «Ага, вот они где!»

Звезды стали ярче, подул ветерок, и кукуруза зашелестела. Славик поежился.

— Вы больше петь не будете? — спросил он.

— Нет, — ответил Грипа, — мы ляжем спать. Щипан уже, кажется, спит.

— Вьюра тоже, — сказал Пигорь.

Славику уходить не хотелось, но он поднялся.

— До завтра, ребята.

— До старта, — ответили ему.

— Ты по дороге домой, — сказал Питя, — повторяй: «Только чтоб не прилетели! Только чтоб не прилетели! Пусть они не прилетят, пусть немного подождут!» Я тоже это буду говорить.

СТАРТ

Уснуть без подушки Славик долго не мог, а заснув, увидел себя летящим над лугом, над речкой. Вначале он чувствовал себя в воздухе, как тогда, когда впервые сумел удержаться на воде. Он колотил ногами и руками по воде, но уже не тонул, не захлебывался — словно в нем появилась какая-то новая, не очень еще понятная, почти волшебная сила… И чем выше он теперь взлетал, тем было ему легче, свободнее — и той волшебной силы в нем прибавлялось, и он уже знал, что с этой минуты умеет летать…

Полина Андреевна разбудила внука, когда во дворе запел петух, и Славику показалось, что он-то и поднял его.

— Что? — спросил он спросонья. — Какой остров? А-а… — И вскочил, вспомнив все.

— Подушка-то твоя где?

— Под кроватью, ба, — мгновенно соврал он, — я ее после достану. — И начал быстро одеваться.

Было уже светло. Петушиные кукареку взлетали над Егоровкой как ракеты.

— Куда спешишь? — уговаривала бабушка. — На пожар, что ли? Никуда твоя рыба не денется. Я тебе чай вскипятила.

— Ба, ты мне его в бутылку налей и пробкой заткни. Я там позавтракаю — мне пока есть не хочется…

Бабушка пошла провожать внука на крыльцо, и Славику пришлось выйти на улицу.

— Ты иди, ба, мы у Степы встречаемся.

— Смотри в воду-то зря не лезь…

Славик обогнул Нинкин дом, пронесся через двор и огород Евдокимовны, проломился через кукурузу и выскочил к кораблю. Его уже ждали. Все были в походных скафандрах, но без шлемов.

— Летим? — вместо приветствия спросил он. Больше всего на свете Славик боялся, что ему скажут: нет. Что по каким-то причинам полет отменяется или откладывается.

— Конечно, летим, — ответил Грипа, — мы же договорились. — И скомандовал — Экипаж, по стартовым местам! А ты, Славик, садись на крышу.

На крыше лежала отсыревшая за ночь подушка. Наш космонавт перевернул ее, отодвинул и сел на краешек. Он не знал, как удержится, сидя на летающей тарелке.

Питя уже залез было внутрь, но вдруг обратился к командиру:

— Грипа, а можно я с ним? Ему ведь одному в отсеке страшно будет.

Командир посмотрел на землянина. Тот, хоть и храбрился, и в самом деле выглядел не очень уверенно.

— Правильно, — сказал он, — я должен был сам об этом догадаться.

Питя спрыгнул с лесенки и через какой-то миг очутился на коленях Славика.

— Поднять заднюю крышку! — приказал Грипа.

Сзади Славика послышался шелест, он оглянулся и увидел, как на него наезжает прозрачное полушарие.

— А теперь уложи подушку так, чтобы можно было на нее лечь головой и плечами, — объяснял командир. Славик послушался. — Подогни ноги, хорошенько упрись ими. Устроился? Поднять переднюю крышку!

На Славика и спереди с чуть слышным шелестом поехало прозрачное полушарие.

— Не страшно? — спросил Питя. Они оба были уже под стеклом, но дышалось, как прежде, легко.

— Нет, — ответил землянин почему-то шепотом.

— Как дела? — услышал он голос командира, словно тот находился рядом.

— Нормально, — произнес Славик космонавтское словечко.

— Тогда — старт!

В корабле загудело, и землянин почувствовал вибрацию. Питя взглянул на него и положил крохотную ручонку на руку Славика. Диск качнулся, еще раз… и медленно оторвался от земли. Повис в воздухе… Славика прижало к подушке, а ладони притянуло к металлической крыше корабля как магнитом, дыхание перехватило, в животе что-то оборвалось, затошнило и так стало больно в ушах, что он чуть не вскрикнул. Глаза закрылись сами собой, в них завертелись оранжевые круги. Питя, лежавший у него на животе, стал тяжелым, как свинец.

Еле-еле через несколько мгновений Славик смог с трудом вздохнуть, но глаза так и остались закрытыми, словно кто-то нажал на веки пальцами.

Но вот стали приходить перемены. Сначала вернулось нормальное дыхание. Отлипли от крыши ладони. Он пошевелил коленями. Открыл глаза. И тут же закрыл их, потому что подумал, что еще плохо видит. Небо над ним было темно-синее, а когда взлетали, оно было голубое.

Заметно полегчавший Питя пошевелился.

— Набрали высоту. Ты как?

Славик попытался ответить, но у него с первого раза не получилось.

— Эй! Ты, спрашиваю, как?

— Но-нормально, — выдавил наконец из себя Славик и открыл глаза: небо было по-прежнему темно-темно-синее. — Какая высота?

— Километров, по-вашему, сто.

— А сколько времени мы летим?

— Минут десять.

И тут Славик снова испугался. Питя, по-турецки сидевший у него на животе, вдруг оказался в воздухе, поднялся, как какой-то факир, над ним и завис, не меняя позы. У него и руки оказались на груди, как у факира. Землянин хотел спросить у Пити, что с ним случилось, но подумал, что случилось не с Питей, а с ним самим. Темносинее, почти черное небо, в пять сорок утра, Питя, парящий в воздухе…

Сказал дрогнувшим голосом:

— Питя, а… — не договорил, потому что и сам оторвался от подушки и крыши корабля, легонько стукнулся сперва лбом, а потом коленями о прозрачную оболочку отсека. Стал почему-то поворачиваться набок.

— Питя! — крикнул он. — Мы падаем?

Питя оттолкнулся от оболочки, вытянулся в воздухе, как пловец в воде, подлетел-подплыл к нему. Он смеялся во весь рот.

— Это ведь невесомость, Славик, разве ты не видел такое по телевизору?

— Так мы летим?

— Ну да!

— На остров Пасхи?

— Точно!

— А что сейчас под нами?

— Сейчас спрошу. Щипан! — окликнул он штурмана. — Славик интересуется, что под нами.

— Африка, — раздался хорошо слышный голос. — А точнее — пустыня Сахара. Какая она огромная! И это все песок? Скоро начнется Атлантический океан. Как ты себя чувствуешь, Славик?

— Нормально! — в третий раз произнес это любимое слово космонавтов землянин. И только сейчас посмотрел по сторонам.

Нормально! Над головой почти черное небо со звездами, а далеко-далеко внизу, под белыми утренними облаками, просыпается его Земля.

Нормально! Сзади и чуть слева над голубой до изумления полосой — вот бы сюда Кубика! — красно-оранжевое солнце разливает цвета пожара — ну кому, кому показать эти краски?

— Ух ты! — только и сказал Славик. — Питя, а?

— Что? — Питя, схватившись за пуговицу его рубашки, подтянулся к Славику, устроился на его животе, тоже посмотрел на солнце. — Нравится? Мне тоже. У вас на Земле, конечно, интересно, но в космосе не хуже. Правда?

Славик кивнул. Такого солнца он никогда не видел.

Грипа снизу крикнул:

— Начинается океан!

Сначала под облаками было просто что-то темное, потом в нем что-то блеснуло, как тусклое зеркало, с которого стерли пыль. И вот океан зазеленел, заголубел, и Славик вспомнил то утро, когда он видел, как просыпались краски.

— Славик, — послышалось снизу, — до Южной Америки далеко, расскажи нам об острове Пасхи.

— Сейчас, — ответил землянин, — я только еще погляжу на океан.

Он решил, что должен все-все запомнить — ведь он будет рассказывать о полете Кубику и Димке.

Минуты три или пять Славик смотрел вниз в просветы между облаками, стараясь запомнить. Громадина Атлантики, то металлически-серая, то вдруг голубая, катила на себе волны — их тоже было видно по белым воротникам. Кажется, увидел он и теплоход, но не успел его разглядеть, — негустое облако закрыло объект наблюдения. Теперь и впереди, и позади был океан. Скоро Южная Америка, а за ней…

— Те-Пито-о-те-Хенуа! — неожиданно для себя и для всех громко сказал Славик. — Пуп Вселенной!

— Это кто? — Питя посмотрел на друга с удивлением и даже подозрительно: что, мол, с тобой? Не объявляешь ли ты себя Пупом Вселенной только оттого, что поднялся выше всех четвероклассников?

— Это я вспомнил, как называют полинезийцы остров Пасхи. В переводе на русский — Пуп Вселенной, или Пуп Земли.

— Говори чуть погромче, чтобы мы слышали, — попросил снизу Молек.

— Там на берегу стоят каменные великаны. Шестьсот штук. Весят по двадцать тонн каждый. А на головах у них цилиндры из красного камня. Называются пукао. Кто их сделал, как перевез от вулкана к берегу, зачем поставил — никто не знает… Что еще интересно — на скалах вырублены птицечеловеки. Такие люди с птичьей головой. Клюв длинный и изогнутый. Один птицечеловек держит в руках солнце. И почему-то еще вырезан на скале плачущий глаз… А жили там короткоухие и длинноухие — так эти люди себя называли. У одних короля звали Туо-ко-иху, у других — Хоту-Матуа. Есть на острове два вулкана, потухших, — Рано-Рараку и Рано-Као. Мы с Димкой все изучили, лучше, чем любой урок знали. На острове Пасхи куда ни ткнись — тайна. А главная тайна — деревянные таблички с письменами. Письмена эти никто не может прочитать… В общем, — подвел итог Славик, — хорошо, что мы туда летим. Может, откроем что-нибудь…

— Показалась земля! — раздался голос Молека. — Ты не скажешь, Славик, что за страны будут под нами? Что там интересного?

— Сейчас будет Бразилия… — Для Славика снова наступила трудная минута. — Ну да, там же Пеле!

— Это что, — спросил Молек, — озеро? Город? Или какой-нибудь зверь?

У Славика загорелись щеки.

— Это… футболист. Я о нем говорил уже… Самый знаменитый в мире! — поспешил добавить он.

— Самый знаменитый? — оживился Питя. — Посмотреть бы, как он играет!

— Он уже не играет. Он пожилой.

— Южная Америка под нами, — доложил Щипан.

Питя прильнул к оболочке отсека.

— Дружище Пеле! — крикнул он. — Привет тебе от жителей далекой планеты Коламба! Мы о тебе тоже знаем — благодаря Славику! Очень жаль, что не увидим твоей игры, — нам бы это пригодилось! Знаешь что, Пеле? Мы, пожалуй, назовем первую футбольную команду твоим именем. Ты не возражаешь?

— Тихий океан, — донесся до отсека голос Пигоря. — Я немного снижусь, командир?

Славика и Питю приподняло и прижало к «потолку».

Диск наклонился, и Славик увидел внизу голубой туман с перламутровыми разводами облачности. Тихий океан. Глядя на него, не верилось, что где-то есть материки с городами и лесами, с золотыми полями пшеницы. Думалось, все-все на планете — голубая вода, вся планета — голубой шар, летящий во Вселенной…

Остров Пасхи показался Славику кусочком пробки, плавающим в воде. Потом он увидел какую-то линию, разделяющую остров, и подумал, что, может быть, это первое его открытие, которое можно сделать только с высоты.

Еще Славику на миг почудилось, что на космическом корабле, только не на коламбском, а нашем, советском, он подлетает к незнакомой планете…

Пигорь сначала решил облететь остров по кругу. Вернее, по снижающейся спирали.

Белый прибой окаймлял остров Пасхи. Остров становился все больше и больше. Стали видны две горы — видимо, это и есть вулканы Рано-Рараку и Рано-Као. Они все ближе и ближе…

Вдруг Славик услышал в корабле чужие голоса. Говорили, понял он, по-английски. И тут же увидел, как недалеко от прямой полосы, пересекающей остров, возник белый клуб дыма и что-то понеслось навстречу кораблю.

Славик испугался.

— Пигорь, отворачивай, отвора…

Корабль бросило влево, но в этот же момент он словно на что-то наткнулся, раздался грохот, корабль швырнуло так, что Славик ударился об оболочку головой и потерял сознание.

Очнулся он оттого, что кто-то тормошил его, дергал то за нос, то за ухо. Славик открыл глаза и увидел Питю.

— Вставай! — кричал тот. — Кричал — а Славику казалось, что он говорит шепотом. — Вставай, нас заклинило!

Славик пошевелился. Его самого заклинило — втиснуло в пространство между обшивкой корабля и оболочкой отсека, а сверху лежала подушка.

— Тебе надо выбраться отсюда, — кричал ему на ухо Питя, — и посмотреть, нельзя ли нам помочь! Мы попали в каменную расщелину!

Славик с трудом сел. Через минуту оказался на четвереньках. Прозрачный верх уже частично разошелся, Славик высунул голову, и ветерок острова Пасхи освежил его лицо.

— Сможешь вылезти? — Питя сзади дергал его за рубашку. — Больше не открывается.

— Подожди чуть-чуть, — ответил Славик, держась за края отсека, — я сейчас. Питя, а почему так темно?

Он осмотрелся. Вокруг чернели громадные камни. Пигорь удержал-таки корабль, не дал ему разбиться на земле. Но, садясь, после того удара, диск попал между двух камней и застрял.

Славик жадно, как боксер в перерыве между раундами, вдыхал свежий воздух и все больше приходил в себя. И наконец набрался сил, чтобы вылезти, но, сделав два-три шага, снова без сил сел на камень. Болели голова, плечо, колено…

НОЧЬ НА ОСТРОВЕ ПАСХИ

Болели голова, плечо, колено, но главное — плохо видели глаза. Должно быть, он сильно стукнулся головой. Славик знал, что сейчас утро, но почему вокруг так темно? Неужели он так долго был без сознания? Он даже потряс головой, чтобы прийти в себя, но светлее не стало. Наоборот, темноты прибавилось.

Славик испугался.

— Ребята! — позвал он.

Из люка один за другим спрыгивали космонавты. Щипан подоспел первым.

— Руки, ноги целы? Головой сильно ушибся?

— Не знаю. Я почему-то плохо вижу. Темно в глазах. Так темно, будто ночь наступает. А на часах — смотри — всего девять пятнадцать… Утра, — уточнил он.

— Почему утра? Вечера! — поправил Щипан.

— Как вечера?! Ты что, Щипан! Мы вылетели в шесть, летели три часа, сейчас начинается день…

— Заканчивается, — снова поправил Щипан. — Здесь заканчивается — и не сегодняшний, а вчерашний день.

Славик подумал, что Щипан тоже стукнулся головой, и может, посильнее, чем он. Если у него самого только темно в глазах, то Щипан, бедняга перепутал дни.

Подошел озабоченный Садим.

— Что с тобой? Нам нужна твоя помощь.

— Щипан говорит, что сейчас вечер.

— Конечно, вечер, — подтвердил Садим, — мы обогнули половину земного шара за три часа, и завтрашний день сюда еще не дошел. Здесь пока еще 23 августа.

— Ага, — сказал Славик, хотя ничего не понял. — Значит, мы совершили путешествие во времени? — Эта фраза была вычитана им из какого-то фантастического рассказа.

— Пожалуй, так, — согласился Садим. — Ты можешь встать?

— Могу. Сейчас могу. — Страх, что с ним случилось что-то нехорошее, прошел, и Славик легко встал. Подошел к кораблю. — Что нужно делать?

Грипа, стоявший рядом с диском, стал объяснять:

— Не так уж страшно, как я думал вначале. Правда, мы не успели проверить всего. Корабль застрял, но не разбился. Чтобы его вытащить, необходимы рычаг и твоя сила. Нужно поискать крепкую палку.

— Сейчас?

Грипа глянул на нагромождения черных камней вокруг. Океан был близко, даже сюда доносился шум вечернего прибоя — глухие, но все более слышные удары.

— Едва ли. Это опасно. Отложим поиски до утра.

— Будем ночевать здесь?

— Придется. У нас есть пословица: «Цветок мысли раскрывается поутру».

— А у нас говорят: «Утро вечера мудренее».

Ночь спустилась на остров Пасхи в какие-нибудь полчаса. Везде теперь было темно, куда ни глянь. Только небо было прозрачно до звезд. Океан бился в берег острова, бухал и бухал волной с упорством каменотеса, по-видимому, веря, что когда-нибудь одолеет его…

Восемь человек кружком сидели на плоском, теплом еще камне возле наклонно стоящего диска. Их освещал небольшой, круглый, матово светящийся шар, что лежал в середине круга. Гости острова Пасхи ужинали. Славик ел свои бутерброды, один с маслом, два других с сухой колбасой, привезенной из города. Бабушка не забыла положить в кулек пару помидоров, огурец и щепотку соли в бумажке. Космонавты открыли какие-то консервы.

Это был самый короткий день в жизни Славика — он длился всего три часа. Его подняли в полшестого утра, на дворе было прохладно, огород брызгался росой, кричали петухи… Часовая стрелка сделала всего три круга — и вот уже ночь.

Кроме шума океанского прибоя, слышен был стрекот сверчков, в камнях что-то шуршало и скрипело, осыпало каменную мелочь, верещал неизвестный зверек. Зигзагами беззвучно пролетали летучие мыши, ныряли к свету фонаря, но тут же взмывали и исчезали.

— Славик, расскажи нам, как ты хотел добраться до острова Пасхи, пока не познакомился с нами, — попросил Щипан, один справившийся с целой банкой консервов.

— Это не я придумал, а мой друг Димка. Мы тогда во втором классе учились. Он где-то прочитал про остров и предложил отправиться туда вместе. Сначала мы хотели поплыть на резиновой шлюпке, но подумали, что ее может проколоть рыба-меч или акула прокусить. Тогда мы решили сделать плот, но после передумали — ведь у нас не было карты течений. Как-то увидели на берегу озера, недалеко от нашего города, — там все купаются, — катер. Старый катер. Это было как раз то, что нам нужно. Только надо было его починить. Ну и тогда мы с Димкой начали набирать команду…

Голос рассказчика погрустнел.

— Нас уже четверо набралось: я, Димка, Сева и Мишка. Димка — капитан, я — старший помощник, Сева — штурман: у него компас был, и он начал карты изучать, а Мишка — моторист: у него отец шофер. Нужен был еще пятый — рулевой. Мы предложили Борьке и сказали, чтобы он хранил тайну…

Голос Славика стал еще грустнее.

— А он тайну выдал. Мы в школу приходим, а над нами все смеются: пасхальны, мол! Туры Хейердалы! Чичестеры! На старом катере хотят два океана пересечь! Да вы еще в Черном море утонете! Только спустите катер на воду — и буль-буль. Даже прыгали от смеха…

— Ну а вы? — спросил Питя.

Славик вздохнул.

— Мишка тоже скоро стал над нами смеяться. Сами, говорит, командиры, а я так у них только моторист. Дудки! Сева сказал, что он летом поедет с родителями на Рижское взморье. Остались только мы с Димкой… А вдвоем разве доплывешь до острова Пасхи! Нужно ведь и за мотором следить, и за штурвалом стоять, и курс прокладывать, и обед готовить… А если шторм? А если течь? Катер-то старый…

— Понятно, — сказал Пигорь, — мы бы тоже вдвоем не полетели. У нас почти так же было, только никто не проболтался.

— И никто не смеялся, — добавил Молек, выразительно посмотрев на Питю.

— Я сдерживался, — проронил тот.

— Вот что, — по-командирски решительно вошел в разговор Грипа, — кто нас сбил? Пигорь, ты внимательнее всех следил за островом — что ты заметил?

— Там, недалеко от длинной ровной площадки, которую я назвал бы посадочной полосой, было несколько низких зданий и какие-то установки. Над одной из них появился клуб дыма, и тут же нас ударило. Вот и все.

— Славик, что это могло быть? — спросил Грипа.

— Это… — Славик замялся. — Я точно не знаю, но, кажется, это… Я у папы спрашивал про остров Пасхи… кажется, это американцы построили здесь взлетно-посадочную полосу для космических кораблей. Они, вроде, собирались ее строить, но я не знаю, построили или нет.

— Значит, построили, — сказал Молек.

— И утром нас наверняка будут искать, — подвел итог Грипа. — Нужно будет встать пораньше, найти рычаг и освободить корабль, пока нас не открыли.

— А как же статуи острова Пасхи! — чуть не закричал Славик. — Мы их так и не увидим?

— Если сюда придут взрослые, — ответил Грипа, — нам всем будет не до статуй.

— Вот и побывал я на острове Пасхи, — горько сказал Славик, — даже рассказать не о чем.

— А чем плохие приключения, — не согласился Питя. — Мы летим, нас сбивают, утром ловят, мы, конечно, убегаем. Нет, не говорите, меня пока что здесь все устраивает.

— «Конечно, убегаем»! — рассердился Садим. — А что если нас, «конечно», обнаруживают? А наш корабль, «конечно», исследуют, «конечно», разбирают на части, а после, «конечно», не могут собрать?

— Этого не может быть, — возразил Питя.

— Почему?!

— Потому что мы дети. И с нами никогда ничего страшного не должно случиться. Кроме какой-нибудь болезни, которая все равно проходит. Так полагается. Несчастья случаются только со взрослыми, и то оттого, что они слишком много на себя берут. А у нас все будет в порядке, вот увидите… Будь я взрослым, я бы наверно, не решился так запросто полететь на Землю — я бы еще пять лет все обдумывал. Вот увидите, — повторил он, — все будет хорошо.

— Мне бы только посмотреть на каменную голову и увидеть ронго-ронго, и я бы ни о чем не жалел, — сказал Славик.

— Увидишь, — пообещал Питя.

Хотя с того момента, когда путешественники сегодня проснулись, прошло часов пять-шесть, черная ночь всех усыпила. Один зевнул, другой… В стоящем чуть ли не вертикально диске спать было неудобно; вытащили из него мягкие матрасики, уложили на плоский камень так, чтобы мог лечь Славик. Сами устроились кто на нем, кто сбоку и, еще чуть поговорив, уснули.

Славик согревал всех, и они согревали его, стараясь понапрасну не шевелиться.

Перед тем как заснуть, Славик увидел бабушку. Бабушка перенеслась на остров Пасхи вместе с домом. Она вышла на освещенное солнцем крыльцо, пооглядывалась и позвала громко:

— Сла-ави-ик!

Он вздрогнул и открыл глаза. Над ним сияли незнакомые звезды. Странный гул донесся до него — словно шли на их бивак со всех сторон войска с барабанами впереди. Славик прислушался. Нет, это грохочет океанский прибой, удары волн сливаются в гул…

Рядом светил фонарик, Славик поднес к нему руку. Там, дома, было сейчас одиннадцать часов дня. Ему пора было возвратиться с рыбалки. Его обдало холодом, будто океанская прибойная волна докатилась до него, прошлась по всему телу. Бабушка теперь каждые пять минут будет выходить на крыльцо и звать его. И он, несмотря на громадное расстояние, будет слышать ее голос.

Трудной была эта ночь для Славика. Он то засыпал, то, вздрагивая, словно кто окликнул его, просыпался. Но что он мог сделать — их корабль прочно застрял в камнях, и освободить его можно только с помощью рычага. А рычаг разве найдешь в кромешной ночной темноте острова Пасхи?..

ГДЕ НАШ СЫН?

Славик беспокоился не зря. Ровно в одиннадцать часов у дома бабушки в клубах пыли остановился небольшой, с облупленными боками автобус, и из него вышли высокий мужчина с большой сумкой и женщина с маленькой. Они открыли калитку, вошли во двор, и мужчина нетерпеливо крикнул:

— Мама!

Бабушка выбежала на крыльцо.

Как вы догадались, это вернулись из далекой поездки в Японию родители Славика. И они очень хотели видеть сына…

Через три минуты выяснилось, что Славик отправился сегодня в полшестого на рыбалку, но до сих пор его нет и что бабушка сама уже места себе не находит. Уставшая в дороге мама Славика стала обвинять бабушку в том, что та отпустила внука одного. Не одного, сказала бабушка, а с Геной и Васей, соседями. Не могла же она, старая, пойти с внуком на рыбалку!

Во дворе, таращась на приезжих и во все уши их слушая, конечно же, оказалась Нинка. Ее-то и послали к Генчику и Ваську.

Пока она бегала, бабушка рассказывала, как Славик отдыхает, чем она его кормит, во сколько он ложится спать.

Нинка, вернувшись, рассказала, что ребята дома и ни о какой рыбалке они не слышали, со Славиком ни о чем не договаривались, удочек он у них не просил и не брал, они не знают, где он…

Славикина мама побледнела и села на крыльцо. Бабушка охнула и села рядом. Отец бросился в дом за сердечными каплями.

Он дал капель бабушке и плачущей жене. Нинка наблюдала за ними, держа во рту палец, словно это ее успокаивало. Из-за забора на них смотрели Евдокимовна в платочке и бородатый Кубик.

Когда художник узнал от Евдокимовны, что пропал Славик, он встрепенулся и, что-то смекнув, побежал в огород Полины Андреевны. Но вскоре вернулся и встал на том же месте, то почесывая голову, то грызя ноготь. Несколько раз он порывался подойти к родителям Славика, но не решался.

— Ну где, где, где он может быть? — рыдала Славикина мама. — Я знаю — он утонул! Беги сейчас же на реку, — сказала она мужу, — и разыщи его!

Отец Славика послушно сорвался с места и побежал в сторону огорода.

— Может, он по грибы пошел? — предположила бабушка.

— Какие ноне грибы! — ответила из-за забора Евдокимовна. — Сушь на дворе который день. Да и по грибы он с Ниной ходит, ваш-то грибов не знает… Нин, — Евдокимовна вперила подозрительный взгляд во внучку, — ты коли знаешь, так лучше скажи-и-и, — последним слогом, растянув его, она как бы пригрозила внучке.

Нинка угрозы не побоялась.

— Славка-то больше с ним знается, — она ткнула пальцем в Кубика, — чем со мной!

Все перевели глаза на художника. Тот поежился.

— Я убежден, — сказал он голосом, которому изо всех сил хотел придать уверенности, — что со Славиком ничего не случилось… — Почувствовав, что этого мало, добавил: — Ничего плохого. — Подождал немного и, заметив, что его слова действуют слабо, продолжил: — Мальчик где-нибудь неподалеку, играет…

Мама Славика Кубикову непрофессиональную дипломатию заметила и поднялась с крыльца.

— Я вижу, вам что-то известно. Где Славик?

— Ей-богу, не знаю! — с жаром поклялся Кубик.

— Но у вас же есть какая-то догадка! Не отпирайтесь! Я все вижу!

— Что толку от моих догадок, — попробовал уклониться от ответа художник.

Но женщина не дала ему даже договорить.

— Немедленно сообщите вашу догадку! — потребовала она. — Как вам не стыдно!

Кубик схватился за бороду.

— Славик здесь подружился… — начал он.

— С кем? — испугалась мама Славика, схватившись за сердце. — Говорите же! С хулиганами? С воришками?

Кубика перекосило. Он стал ожесточенно чесать макушку.

— Да нет… Какие воришки? Как вам сказать…

Действительно, как было сказать припертому к стенке Кубику о том, что Славик в деревне подружился с пришельцами, рост которых не больше кукурузного початка?!

Художник оглянулся на огород, ища взглядом отца Славика, но тот еще не появлялся. С мужчиной Кубику было бы легче договориться.

— С куклами он подружился, вот с кем! — вдруг ляпнула Нинка. — С говорящими. Играет с ними, как маленький.

Художник не сразу понял, что Нинка его спасла.

— Как — с куклами? — Мама Славика перевела суровый взгляд с Кубика на девочку.

— Дак с космонавтами, — пояснила Нинка. — Он их в сумке носит. Разговаривает с ними, называет пришельцами.

Художник кивал каждому Нинкиному слову.

— Это правда? — спросила мама Славика у Кубика.

— Истинная правда, — снова поклялся тот. — С космонавтами. Носит их в сумке. Разговаривает с ними. И они ему отвечают.

На последние слова Славикина мама не обратила внимания, посчитав их неуместным юмором. Как раз в эту минуту прибежал отец пропавшего, красный и мокрый от пота.

— Славика на речке нет. Я спрашивал у рыбаков. Его там и не было сегодня.

— Все! — вскрикнула мама Славика. — Он пропал! Нужно заявить в милицию. Его украли. Куда он мог деться? Может, он уехал в город? Его никто здесь не обижал? Нет, я знаю — его больше нет! Зачем мы поехали в эту Японию! Это ты во всем виноват! — сказала она мужу и разрыдалась.

Все были растеряны, все молчали. Славикин отец открыл было рот, чтобы что-то сказать, да так и не закрывал его. Обе бабушки дружно качали головами. Нинка тоже хотела заплакать, и все уже было готово к тому — глаза, и рот, и рука, что потянулась к глазам…

И тут раздался чей-то тоненький голосок:

— Позвольте сказать несколько утешительных слов. Я говорю с забора.

Все подняли головы и увидели на заборе крошечного человечка. Он был в костюме космонавта.

— Мне кажется, мы знаем, где находится ваш мальчик. — Человечек говорил медленно, раздельно, тщательно произнося трудные, видимо, для него слова. — Он далеко отсюда, но вы не должны беспокоиться.

— Это Славкина кукла. — Нинка сказала это шепотом, но ее все услышали.

— Мы держим связь с кораблем, на котором он улетел, продолжал человечек, — и знаем, где он.

— Где? — первой опомнилась Славикина мама.

— Мы знаем только направление. Тот корабль посылает постоянные сигналы, мы их ловим. Если сигналы есть, значит, с кораблем все в порядке.

— Кто вы? — спросил папа Славика.

— Мы прилетели с другой планеты. Она называется Коламба. Мы прилетели за своими сыновьями. Это просто мальчишки. Они забрались в подготовленный к полету корабль и улетели на Землю. Мальчишки всех планет похожи…

Шестеро землян изумленно поглядели друг на друга, а Евдокимовна перекрестилась.

Родители Славика подошли к космонавту. Они, вероятно, все еще думали, что это говорящая кукла. Лицо у человечка оказалось лицом взрослого человека примерно такого же возраста, как Славикин отец. И стоял он на собственных ногах, а не был надет на палочку, как кукла из кукольного театра.

— Что нам сейчас делать? — спросил папа с планеты Земля.

— Мы полетим туда, откуда идут сигналы, — ответил папа с планеты Коламба. — Никто из вас не знает, что это за место, где они сейчас?

Земляне переглянулись.

— Кажись, я знаю, — сказала Нинка. Все повернулись к ней. — Славка мне про какой-то остров говорил. Остров… Ну, он имени бабушкиного праздника, который перед Первомаем. Каменные, говорил, там головы. Пуп, говорил, Земли…

— Остров Пасхи? — изумилась мама Славика. — Но ведь он на краю света! Славик им бредил целых полгода. Неужели он там? Сколько же туда добираться? — спросила она у человечка в костюме космонавта.

— Мы изучали сигналы оттуда. Не более трех часов. Что это за место?

— Одно из самых загадочных на Земле, — ответил отец Славика. — Там в очень далекие времена какие-то странные люди смогли вырубить из горы пятидесятитонных великанов, перетащить их, не зная колеса, за много километров от горы на берег и поставить на каменные основания. А на головы великанов они каким-то образом подняли каменные парики, каждый весом десять тонн!.. На острове Пасхи еще немало загадок…

— Сейчас главная для меня загадка, — перебила его жена, — это где мой сын.

— Когда вы полетите туда? — спросил у космонавта отец Славика. — Да, вот что… К сожалению… — от запинался, будто стыдясь в чем-то признаться, — как бы это получше сказать… — и оглянулся на Кубика. — На этом острове, полном тайн и чудес…

Кубик ему помог:

— Короче, мы не знаем, как там примут пришельцев. Так что подлетайте осторожно. Сначала присмотритесь…

Космонавт кивнул.

— Мы летим на остров Пасхи, — сказал он, — к рассвету должны быть там.

— Только к рассвету? — вскрикнула мама Славика.

— Да. Ведь сейчас там начало ночи.

ЛЕТАЮЩИЙ МАЛЬЧИК

Путешественники спали тревожно. Было то холодно, то жарко, то кого-то будил сон, и он вздрагивал. Если бы рассказать все сны, которые в эту ночь снились нашим друзьям, получился бы сборник самых фантастических рассказов, какие только можно придумать.

Но гости острова Пасхи не успели досмотреть свои сны, их разбудил Молек. Он ткнул в бок Славика, тот зашевелился, остальные тоже проснулись.

— Кто-то к нам приближается, — шепотом сказал Молек, — смотрите, вон там, внизу!

Все осмотрелись и увидели, что они находятся на склоне горы, заваленной громадными камнями, а в просвете между ними — равнину, по которой катила машина, похожая на «газик». В ней сидели одинаково одетые люди.

— Все на поиски рычага! — не растерялся командир. — Славик, ты большой, тебя заметят — не двигайся!

— Ребята! — вдруг вспомнил Славик. — А снолуч?

— Попробуем пока обойтись без него, — сказал Грипа.

Космонавты разбежались в разные стороны. Славик перевернулся на живот и спрятался за камень.

Машина приблизилась к высокому камню у самого подножия горы, остановилась, с нее поспрыгивали люди.

Нашему герою стало страшно. Страшно, как однажды в школе, когда они втроем сбежали с урока и заперлись в пустом классе, чтобы поучиться курить. Сигареты достал Ленька. Троица задымила, закашлялась… и в это время кто-то подошел к дверям! В замок всунули ключ и стали поворачивать. Они узнали голос директора — его боялась вся школа! — и завхоза. Курильщики так и оцепенели с дымящимися сигаретами в руках. На спинах мороз рисовал узоры из мурашек. Замок скрежещет, директор что-то говорит, сейчас дверь откроется!.. Но почему-то дверь тогда не открылась, все кончилось благополучно. Однако после пережитого от сигарет и табачного дыма Славика тошнило.

И теперь, когда на чужом острове к ним приближались чужие люди, он почувствовал, что к горлу подкатывает та же противная тошнота.

— Славик! — позвали его сзади. — Нашли!

Садим и Пигорь вдвоем пытались поднять лопату с обломанной ржавой лопастью, невесть как попавшую сюда. Славик схватил ее, бросился к кораблю, подсунул под него сломанную пополам лопасть, нажал…

Не получается. Не хватает силы. Славик повис на рукояти и — раз! раз! — стал рывками раскачиваться на ней. Раз! Два! Три!.. Пошло! Корабль дрогнул, — какой он тяжелый! — и освободился.

А голоса снизу слышались все громче. Сейчас чужие увидят их корабль!

Диск лег на камень, космонавты бросились к люку, стали исчезать в нем один за другим…

— Славик! — крикнул Питя, задержавшись в люке. — Не бойся, мы тебя спасем!

Миг — корабль завис над камнем, два — исчез…

Славик бросил лопату и побежал подальше от места старта. Вскарабкался на почти отвесную глыбу, перепрыгнул на другую…

Но двое тяжело дышащих парней в комбинезонах догоняли его.

Славик прыгнул на широкую наклонную плиту, но подошвы не удержались, съехали, и он упал. Крепкая рука схватила его за лодыжку, потянула к себе.

— Хэлло, приятель! — Это было сказано на английском, но мы приводим разговор на русском. — Ну и заставил же ты нас побегать!

Теперь все трое стояли рядом, тяжело дыша, одинаково вытирая пот со лба. Убегать Славику было некуда да и бесполезно. Парни поглядывали на него с любопытством. Один из них положил ему руку на плечо.

— Ты как будто свалился с неба… Эй! — позвал он, обернувшись. — Мы тут кой-кого поймали!

Еще трое в таких же комбинезонах ждали внизу. Один из них, седой, — видно, старший, подумал Славик, — сказал:

— Что ты делал там, в камнях, малыш?

Славик понимал только то, что с ним говорят по-английски и что перед ним не полинезийцы. Среди них был и негр.

— Может, это пришелец? — спросил негр.

— Ну да! Ты думаешь, джинсы продаются уже на Марсе! Глянь, как он одет. А ну скажи что-нибудь, мальчик. Узнаем, что ты за птица.

Славик понял лишь одно слово «bird» — «птица»— и решил ответить:

— Никакая я не птица. Мы сюда на плоту приплыли.

— О! — удивился седой. — Он заговорил! Кто-нибудь понял, на каком языке? Нет? Кто же ты, малыш? Откуда?

Славик решил больше не отвечать. Старший взял его за руку и повел к машине, стоящей у высокого камня. Водитель поднялся с травы, чтобы рассмотреть пойманного на горе мальчишку.

— Джинсы, кроссовки, майка — все, как у наших, — проговорил седой. — Кто ты? Посмотри на него, Артур, — на местных он не похож.

— Нисколько, мистер Кроуфорд. Мальчишка, похоже, из Европы. Может, немец или скандинав.

— И немцы, и скандинавы знают английский. Во всяком случае, понимают. А этот — будто глухой. Ну-ка, мальчик, повернись и посмотри, что у тебя за спиной. Ты смахиваешь на него, глянь-ка! — Кроуфорд показывал на что-то пальцем.

Славик повернулся и увидел… то, ради чего он прилетел сюда. Перед ним стояла гигантская каменная голова!

Зеленовато-серая ноздреватая «кожа» старого безглазого лица, нависающий лоб, длинный подбородок, выпяченные губы, вытянутые прямоугольные уши… В лице каменной головы, особенно в выпяченных губах, было такое упрямство, что Славик понял: никогда и никому не откроет она тайны острова Пасхи!..

— Нравится? — услышал он голос Кроуфорда. — Ну тогда скажи хоть слово, чтобы не походить на этого болвана.

Славику так захотелось потрогать каменную голову, что он сделал шаг к ней и лишь потом вопросительно оглянулся.

— Иди, иди, — разрешил Кроуфорд, — может, хоть после этого заговоришь.

Славик подошел, хрустя желтой травой, к статуе и еле дотянулся до подбородка великана. «Кожа» его напоминала шкуру слона.

Видел бы его сейчас Димка! Видели бы те, кто смеялся над ним! Вот он стоит на земле острова Пасхи и трогает каменную голову, вытесанную тысячелетия назад таинственными длинноухими!

Он огляделся. Повсюду стояли каменные головы, которые он сверху принял за обычные камни! Все они смотрели в глубь острова, в какую-то одну точку. Несколько голов было повалено.

— Ну а теперь иди сюда, — позвал его Кроуфорд, — и скажи, нравится тебе у нас или нет.

— Он смотрел на идола так, — сказал водитель, — будто знал о нем раньше.

— Я тоже это заметил. Да скажи же, в конце концов, что-нибудь! — рассердился Кроуфорд. — Как ты сюда попал? С кем? Кто ты? Ты ведь понял, что я тебя зову, и подошел, — значит ты меня понимаешь. А, мальчик?

Но Славик за эти минуты научился молчать, и уже не так-то просто было заставить его вымолвить хоть слово.

— Черт побери! — выругался Кроуфорд. — Как же мне объяснить шефу появление на острове этого мальчугана?

— Может, это еще одна из загадок острова Пасхи? — предположил один из окружающих.

— Хорошая шутка, Кармоди, но мне почему-то не смешно. Эй, приятель! — пригласил он Славика, — нам пора. — Кроуфорд обвел глазами склон горы, представляющий собой сплошное нагромождение каменных изваяний. — Сколько раз смотрю на это столпотворение, столько раз у меня ум заходит за разум. А тут еще свалившийся с неба мальчишка… Все в машину! — скомандовал он.

Кроуфорд посадил Славика рядом, остальные разместились сзади, и машина покатила по желтой траве, потом по бетону, пока не показалось низкое длинное строение.

— Симменс, — обратился Кроуфорд к парню, поймавшему Славика, — отведи его в столовую, покорми и побудь с ним. А я доложу обо всем шефу.

Провожатому не удалось выудить из мальчика хоть словечко — все полчаса они промолчали.

После обеда Джо Симменс отвел Славика в небольшую деревянную беседку у столовой. Там их и нашел Кроуфорд.

— Лучше б ты его не ловил, Джо! — сокрушенно качая головой, начал он. — Я рассказал шефу все: так, мол, и так, наша аэрологическая ракета наткнулась на какой-то подлетающий к острову объект, тому пришлось срочно приземлиться (а может, и упасть), но на склоне горы мы ничего не нашли, кроме этого мальчишки… Знаешь, что он мне сказал, Симменс? А вдруг это летающий мальчишка, Кроуфорд? Вдруг вы его сбили?.. Короче говоря, мы с ним хлопот не оберемся. Шеф предположил, что… — тут Кроуфорд не выдержал, поцокал языком.

— Что, сэр?

— Что наша мирная ракета, набитая только градусниками, могла зацепить чей-то космический корабль — посадочную капсулу с космонавтом. — Кроуфорд почесал седую голову. — Черт возьми! Я отдал бы миллион долларов, которого у меня нет, чтобы этот мальчишка заговорил! В общем, так, Симменс… Шеф сейчас связался кое с кем по рации, будет наводить справки. А малого распорядился отвести пока к Бобу Терри. Он изучает языки и вообще говорун, может, разговорит мальца? Но чтобы он не сбежал, поставь возле станции кого-нибудь из парней. Боб в своем деле знает толк, но в других — размазня; мальчишка попросится куда-нибудь, и он его отпустит…

ИА-О-РАНА, ПРИЯТЕЛЬ!

— Иа-о-рана, приятель! Нас с тобой заперли и приставили часового — значит, кто-то из нас двоих сильно проштрафился. По возрасту мне больше подходит роль преступившего закон — тебе не кажется? — темноволосый и темноглазый улыбчивый парень так и сыпал словами.

Славик огляделся: комната, куда его привел Джо, была до потолка набита приборами.

— Проходи, я покажу тебе свое хозяйство. Я — радиометрист — тебе это ни о чем не говорит? — Парень стал тыкать пальцами в установки. — Это антинометр, а вот пиргелиометр. А на этом экране… Э, да ты, видать, не интересуешься техникой! Чем же тебя занять? Хочешь пить? — И протянул яркую банку.

В банке оказался теплый и сладкий сок. Славик выпил, после чего произнес наконец первое слово:

— Спасибо.

— Что, что? «Спасибо»? — повторил Боб. — Странное слово! На каком это языке? А на английском ты говоришь?

Славик понял. «Ду ю спик инглиш?»— это знает каждый школьник.

— Ай ноу эн инглиш э фью воодс,^[2] — ответил он.

— Ничего, лишь бы слова были хорошие. Слушай, а кто ты? Как тебя зовут? Меня — Боб. Боб Терри… — Хозяин комнаты болтал без умолку, подтверждая свою репутацию неутомимого говоруна.

— Вячеслав, — сказал пленник.

— Вьятшеслау? Это слишком сложно. Нельзя ли чуть покороче?

— Славик.

— Неплохое, хоть и тоже странное имя! — одобрил Боб. — Будем знакомы, Славик! — И схватил крепкой рукой руку мальчика. — Каким ветром тебя сюда занесло? Чей ты сын? Я думаю, ты поднял на корабле бунт, и тебя ссадили на этот остров, как некогда Селькирка.^[3] А может, ты разбойник и пират, как знаменитый Айртон из «Детей капитана Гранта»?

Славику захотелось поговорить со словоохотливым собеседником, он даже подыскал подходящие фразы: «Ай эм рашн бой» и «Май фазэ из инженер»,^[4] но вовремя прикусил язык. Он не имел права выдавать тайну своего появления на острове Пасхи.

Боб Терри все говорил и говорил, а Славик думал о том, что же будет дальше. Вспомнил о доме, о бабушке — и ужаснулся. Что она думает? Что он исчез, пропал, утонул в речке!.. Сколько сейчас времени? Здесь часов десять утра, а дома уже час ночи! Никто, наверно, не спит — ни бабушка, ни Кубик, ни Евдокимовна, ни Нинка. Все его ищут!

Славик вдруг заплакал. Боб Терри тут же подскочил к нему.

— Эй, что с тобой, приятель?

Тут Славика прорвало:

— Я бы не плакал, если б не бабушка! Она там, дома, с ума сходит — внук пропал! Бабушка знаете что подумает? Что я утонул! А скоро родители приедут, что она им скажет? Нашли, где свои взлетно-посадочные полосы строить! Если б не вы, мы бы давно дома были! Мы только хотели на каменные статуи посмотреть!

Боб Терри слушал и кивал, а когда Славик остановился перевести дух, сказал:

— Понимаю, приятель, все понимаю. Все, до единого словечка. Ты не виноват, тебе обидно, ты не знаешь, что тебя ждет. Скорее всего, ты удрал от родителей, и они тебя ищут и сходят с ума от отчаяния. Я все понял, приятель, ведь и я был когда-то в твоем возрасте! Я готов тебе помочь. Но как? Может, ты голоден? — Он подошел к окну и крикнул — Эй, Сэм! Мальчик хочет есть. Скажи кому-нибудь, чтобы принесли еды. Сэм! Где ты? Эй, Сэм! Черт побери, часовой-то сбежал! — тут говорун догадался выглянуть в окно. — Нет, не сбежал. Вот он, у стены, храпит. Теперь ты видишь, Славик, кому доверили твою охрану? Постойте, джентльмены, а кто же тогда открывает дверь? Неужели она открывается сама? Или это аку-аку, духи острова Пасхи?

Дверь и на самом деле еле-еле приотворялась. Когда просвет стал шириной в ладонь, из-за двери послышался тоненький голосок:

— Славик! Выходи!

— Эй, приятель, — обратился Боб к мальчику, — к тебе гости.

Славик быстро вытер слезы.

— Но где же они? — спросил Боб Терри. — Никого не видно. Твои друзья — невидимки?

В просвете на полу возник силуэт маленького космонавта. Славик узнал Садима.

— Гномик! — удивленно и растерянно произнес радиометрист. — Все детство я мечтал о них, но так ни разу и не увидел. Ты гномик, малыш? Или пасхальский дух аку-аку?

Два главных слова Славик разгадал: гномик и аку-аку.

Боб Терри был в замешательстве, ему нужно было как-то помочь.

— Хи из май френд, — объяснил Славик.

— Да-да, я понял, — кивнул Боб, таращась на Садима. — Я быстро расчухиваю, если мне хорошо объяснить. Этот малыш твой друг. Конечно, кем же он может быть еще, как не твоим другом… — кивал он, не сводя глаз с маленького человечка, стоявшего на пороге.

Славик подошел к Бобу, взял его за руку.

— Тэнк ю энд гуд бай, Боб! — Этим исчерпывались его знания английского языка.

— До свидания, Славик, вернее, прощай, — ответил радиометрист. — Я думаю, мы больше не увидимся.

Славик направился к двери. Боб Терри оторвал наконец подошвы от пола.

— Постой, Славик. — Боб положил ему руку на плечо. — Мне эта встреча запомнится, я хочу, чтобы и тебе запомнилась. Я кое-что подарю тебе — на память о пребывании на острове Пасхи.

Боб Терри сунул руку в нагрудный карман и вытащил небольшую, в палец длиной и в два шириной, щепочку, с одной стороны черную, с другой — светлую.

— Знаешь, что это такое? Кохау ронго-ронго! Знаменитая пасхальская дощечка с письменами! Запомни: ронго-ронго! Не вся дощечка, кусочек, но я дал за нее туземцу три пачки сигарет. На ней знаки — смотри!

На черной стороне щепочки белели три странных знака: человечек с поднятыми руками, стоящая вертикально пила и, похоже, краб. Вот они, эти знаки:

— Дарю этот сувенир тебе! — Боб Терри вложил щепочку в руку Славику. — Помни американского парня Боба Терри, с которым ты повстречался на острове Пасхи!

— Спасибо, — прошептал Славик, не веря своему счастью. Димка обалдеет, когда увидит ронго-ронго.

— А теперь — прощай! — Боб подтолкнул мальчика к двери. — Давай жми, приятель. Когда выйдешь, сразу пригнись и дуй к берегу. Спустишься, а там уже можно выпрямиться…

Боб так хорошо показывал, что нужно делать, что Славик все понял.

За дверью ждали Садим и Пигорь. Сэм спал, привалившись к стене. Его, очевидно, свалили сонным лучом.

Славик осмотрелся. Возле длинного строения, которое он видел раньше, стояли люди. От другого, небольшого, домика к станции Боба Терри направлялись три человека.

Славик подхватил обоих космонавтов, пригнулся и побежал к берегу, до которого было с полкилометра. На бегу глянул на часы. Без семи минут одиннадцать. Дома сейчас ночь. А здесь сиял полдень.

Беглец остановился перевести дух.

— Слава, — крикнул Пигорь, которого он держал в правой руке, — еще немного! На берегу нас ждут не дождутся.

Славик помчался еще быстрее.

Спуск к океану был невысокий, но крутой и каменистый. Перепрыгивая с камня на камень, Славик наконец оказался на песке.

— Сейчас направо! — показал Пигорь. — Вон туда, за тот камень!

По песку бежать было еще труднее, а до камня не меньше ста метров. И вдруг со стороны метеостанции завыла сирена.

Вот когда Славик пожалел, что не занимается спортом! Что такое сто метров для спортсмена? А для него это была стайерская дистанция. Не выдержав напряжения, метрах в двадцати от камня он упал, выпустив из рук Садима и Пигоря.

— Не могу больше!

Те потянули его изо всех своих силенок.

— Еще чуть! Ну давай, Славик!

Он пополз.

Из-за камня выбежали остальные космонавты. Славик встал на четвереньки, поднялся на ноги и увидел за камнем диск. Одна половинка грузового отсека была уже поднята.

Он плюхнулся на свою подушку, Питя забрался к нему на колени; раздался шелест, и вторая прозрачная половинка наехала на Славика. На ней была длинная белая царапина.

Корабль качнуло, он оторвался от песка, повисел несколько секунд и вдруг рванул в сторону океана, почти касаясь волны…

Лишь отлетев от острова Пасхи километров пять-шесть (Славик все время боялся, что он заденет волну и нырнет в нее), диск резко пошел вверх. Пассажира грузового отсека прижало к подушке.

Когда перегрузка кончилась, Славик услышал голос Грипы. Тот спросил, как он себя чувствует.

— Хорошо, — ответил Славик. — Где мы пролетаем?

— Под нами снова Тихий океан. Скоро будет Южная Америка.

— А мы уже больше ничего, наверно, на вашей Земле не увидим, — грустным-грустным голосом сказал Питя.

— Почему?

— Оглянись назад.

Славик оглянулся. Недалеко от них поблескивал на солнце еще один диск. Он не приближался, но и не отставал, и Славик решил, что это погоня.

— Кто это?!

— О-ох! — вздохнул Питя. — Конечно, наши родители. Мало того, что они прилетели на Землю, так еще отыскали нас и на острове Пасхи. Не сомневаюсь, они нашли бы нас и на дне озера Лох-Несс. Как хорошо, что мы успели там побывать и все разведать сами!

ПОСОЛ ПЛАНЕТЫ ЗЕМЛЯ

В Егоровке приземлились через два с половиной часа, ночью. Ночь была лунная. Когда летели, Славик спросил, как космонавты ориентируются на Земле, откуда, например, они знают, где Егоровка. Молек ответил, что они оставили на огороде Полины Андреевны аппаратик, подающий им постоянные сигналы, такой же вмонтирован в каждый их корабль, по нему-то и нашли их родители на острове Пасхи.

Сели мягко, только хрустнула высохшая трава. Вслед за ними приземлился и диск родителей. Створки отсека открылись, Славик с трудом спустил на землю затекшие ноги. Вдохнул знакомые запахи бабушкиного огорода. Вокруг пели сверчки. Во дворе знакомо залаял Полкан.

— Ребята, — сказал он тихонько, — я пошел.

— Счастливо, — ответили ему. — Завтра придешь?

— Приду, — пообещал Славик, хотя не был в этом уверен.

Полкан бросился ему навстречу, завизжал, запрыгал, дергая цепь, стараясь лизнуть в лицо.

Окно в кухне светилось. Славик вошел в сени, отворил дверь в кухню. На пороге стояла… мама! Она схватила его обеими руками:

— Славик! Живой!..

Половину следующего дня Славик (он проспал до одиннадцати часов) провел с родителями, которые осматривали и ощупывали его, словно он был фарфоровый и они получили его по почте.

Была, конечно, и жуткая головомойка, и расспросы, и поцелуи, и бабушкины охи и ахи, и клятвы мамы «больше от нас никуда ни ногой», и Славику казалось, что теперь уж до самой старости его не отпустят даже в хлебный магазин.

В то, что Славик побывал на острове Пасхи, родители то верили, то не верили. Впрочем, маму это, кажется, не особенно интересовало — главное, что ребенок жив и здоров. Зато папа морщил лоб и чесал нос, когда сын произносил слова: «остров Пасхи», «моаи», «Рано-Рараку», и поглядывал на него изучающе.

А бабушка, слушая внуков рассказ про остров и все остальное, как начала качать головой, так и не могла остановиться. Заметив это, Славикин отец забеспокоился и выпроводил бабушку в безопасное место — на кухню, заниматься обедом, и та за привычным делом действительно пришла в себя. Чистя картошку, нарезая лук, возясь с мясом, бабушка путешествие внука на какой-то остров Пасхи на краю света уложила в ту область мозга, где у нее хранилась, должно быть, всякая несъедобная чертовщина. Готовя обед, она, однако, что-то бормотала, потихоньку крестилась и борщ забыла посолить, зато жаркое посолила трижды…

После обеда Славик отправился на огород.

— Пойди с ним, — велела мама папе, — вдруг эти пришельцы захотят опять куда-нибудь полететь.

— Они же с родителями, — возразил отец, неохотно вставая.

— Кто знает, — был мамин ответ, — что у них за родители!

Отец больше ничего не сказал и вышел, сильно согнувшись в дверях, за сыном во двор.

— Матриархат, — произнес он слово, которое вполне можно было принять за инопланетное.

Славик с папиных слов уже знал о первой встрече взрослых представителей двух цивилизаций.

— Па, — попросил Славик. — Может, ты сейчас не пойдешь?

— Конечно, не пойду, — сразу же согласился отец. — Но вообще-то нам, как ты сам понимаешь, нужно встретиться. Ты там скажи об этом.

Славик кивнул. Пускай поговорят, ему-то что.

На Славикины шаги вышел Молек и тут же позвал остальных. Только Славик уселся, Молек его огорошил:

— Мы послезавтра улетаем.

— Как? — даже не поверил Славик. — Так рано?!

— Пора. Нам еще долго лететь назад, а ведь скоро в школу. Да и ты пробудешь здесь недолго.

— Сильно попало? — спросил землянин, вглядываясь в лица подходящих к нему друзей. Грипа шел позади всех и, судя по опущенной голове, был уже не командиром, а наоборот, самым виноватым из всех.

— Попало, — признался Пигорь. — Сказали: больше от нас — никуда.

— Мои сказали то же самое, — вздохнул Славик. — До чего же они одинаковы!

Питя протолкался вперед, Славик поднял его на колено.

— У вас еще столько тайн!.. — сказал Питя. — Я, когда вырасту, обязательно опять сюда прилечу.

— Чего ты! — буркнул Пигорь. — Мы же еще не прощаемся.

Из кукурузы вышел еще один космонавт.

— Здравствуй, Славик. Меня зовут Вуслан. Я — отец Щипана. Извини, пожалуйста, мальчики должны пройти одну процедуру.

Славик спустил Питю с колена и встал.

— Увидимся? — спросил он у друзей.

— Только к вечеру, — ответил за всех Молек. — Мы будем готовить оба корабля к отлету.

Славик вспомнил, о чем просил его отец, и только хотел сказать об этом, как Вуслан обратился к нему:

— Мы хотели бы встретиться с твоими родителями. Ты скажешь им об этом?

— Папа тоже хочет. Он меня за этим и послал, — чуть приврал Славик.

— Тогда пусть твой папа сообщит — где. Сегодня вечером. Завтра мы будем заняты.

— Хорошо, я сбегаю.

И Славик бросился домой, но на полпути перешел на шаг: он почувствовал себя важной персоной — послом. Причем представителем не какой-нибудь державы, а целой планеты Земля!

Отец предложил встретиться в бабушкином доме. Бабушка важности события не поняла и спросила:

— Гости будут?

— Будут. — И отец сказал озабоченно — Надо продумать обстановку. Ты, Славик, можешь идти. Лена! — позвал он жену. — Ты мне нужна…

ВСТРЕЧА ДВУХ ЦИВИЛИЗАЦИЙ

Ровно в девятнадцать часов посол планеты Земля снова отправился на огород. В руках у него была корзина.

Дозорным у пришельцев был на этот раз Питя. Он, как всегда, раскачивался на кукурузном стволе.

— Ну что? — закричал он еще издали. — Ваши готовы?

— Готовы. А ваши?

— Причесываются. Сейчас выйдут.

— Мои тоже причесываются. Такие важные!.. Папа японскую рубашку надел.

— Интересно, о чем они будут говорить? — Амплитуда Питиной кукурузины становилась все меньше.

— А кто их знает! Найдут о чем. Уровень цивилизации, контакты…

— Слышь, Слава, а ты где будешь? При них?

— Папа сказал: не нужно. Они — туда, я — сюда.

— Ура! — негромко сказал Питя и тут же приложил палец к губам. — Идут!

Из кукурузного леса вышли один за другим семеро космонавтов. Еще шестеро, наши знакомцы, сопровождали их. Родители были в каких-то блестящих шапочках, похожих на среднеазиатские тюбетейки.

Славик поставил корзину на землю, семеро, помогая друг другу, забрались в нее.

Внука Андреевны, важно шествующего по огороду с корзиной в руке, заметила из своего двора Евдокимовна.

— Ты чего это набрал-то?

— Я? — чуть замешкался с ответом посол. — Я огурцы несу. — И переместил корзину на левую, подальше от Евдокимовны, руку.

— Ай Андреевна солить собралась? — Евдокимовна была само любопытство.

— Малосольные, сказала, хочет сделать, — хозяйственным тоном ответил Славик.

— Дак ты небось желтых набрал?

Славик покосился на космонавтов: те в корзине присели.

— Желтых ни одного, все зеленые. С пупырышками еще. Корнишончики.

Евдокимовна поцокала языком и заторопилась, слава богу, домой.

Славик ступил на крыльцо, приосанился. Прошел сени, кухню… Отец при его появлении в комнате встал, встала и мама. Бабушка по отцовскому сигналу заторопилась выйти: на семейном совете было решено не подвергать старенькую стрессу.

Старший Борискин взял из рук сына корзину и поставил ее на два сдвинутых стула, на которых была расставлена выпрошенная у Нинки игрушечная мебель — диваны и стулья.

Гости с планеты Коламба выбрались из корзины, встали в ряд, поклонились, начали оглядывать комнату. Один из них, по всей видимости командир, сказал:

— Здравствуйте! Жители далекой планеты Коламба приветствуют жителей Земли!

— И мы приветствуем вас! — ответил отец Славика торжественно. — Садитесь, пожалуйста!

Все сели, командир остался стоять. Он представлял пришельцев:

— Вуслан, Кроман… — Называемые вставали и кланялись. — Фергей, Таксим, Филья, Живан. — После всех назвал себя — Мазиль. — И сел, готовый слушать.

Представился и Славикин папа:

— Андрей. — Кивнул в сторону жены — Елена. — Он глянул в сторону Славика, и тот понял: его миссия окончена.

Посол вышел из дома и увидел во дворе Евдокимовны обеих бабушек. До него донеслось:

— Укроп… Чеснок… Сельдерей…

Они так увлеклись, что и не заметили Славика.

А он побежал-заторопился на огород, где ждали его семеро маленьких друзей.

И тем, и другим было о чем побеседовать. Дети говорили о том, что недавно видели, о близкой разлуке и о будущей встрече. Родители… Вот о чем разговаривали взрослые, я не могу сказать. Я там не был, со Славикиным отцом не знаком. Когда же Славик спросил у отца, о чем они говорили, тот ответил, что это был взрослый разговор и что о нем он расскажет, когда Славик подрастет.

ЖУРАВЛЬ В НЕБЕ ИЛИ СИНИЦА В РУКАХ

День был солнечный, ясный, тихий, неторопливый, в крапинку. Почему в крапинку? Он был весь в ласточках-касатках, которые сновали в небе, ловя раскрытыми клювами всякую мошкару, и потом ныряли под крыши, где их ждали птенцы.

Кубик и Славик лежали на лугу возле речки и смотрели в небо. На холсте, укрепленном на этюднике, было всего три мазка, три главных цвета этого дня, три его приметы: голубой, зеленый и желтый. Художник сделал их, успокоился и лег на траву.

Луг был давно скошен, лишь в небольшой ложбинке, где лежали наши друзья, трава осталась нетронутой.

О путешествии на остров Пасхи было уже все переговорено, и Славик перебирал в уме самые яркие воспоминания: как он понял, что не камень стоит у подножия горы, а каменная голова; и как удивился Боб Терри, увидев Садима, как назвал его нежно гномиком… Он показывал Кубику ронго-ронго; художник долго держал на ладони щепочку со странными знаками, даже понюхал ее.

— Завидую тебе, — сказал после долгого молчания. — Остров Пасхи! Я на нем никогда, видно, не побываю. А ведь мне как художнику увидеть все это было бы весьма полезно.

— Дядя Витя, как вы думаете, для чего они вырубили эти статуи?

Кубик снова помолчал, следя глазами за ласточкой.

— Я думаю, Славик, все там было, как сказал один философ, человеческое и только человеческое. Скорей всего, каменные идолы-истуканы — это размножение облика какого-то божества, то есть опять-таки религия. Была, возможно, вражда племен из-за стремления одного подчинить другое, слепая в своей беспощадности война… В истории человечества все это до скуки точно повторяется. Хотелось бы, чтобы хоть раз было иначе, но, видать, и здесь, на Пупе Вселенной, все было то же самое — человеческое, слишком человеческое!.. Знаешь что, по-моему, самое интересное в истории с каменными статуями-моаи? Знаешь, на что Тур Хейердал не обратил особого внимания, хоть и заметил?

— На что? — Славик тоже смотрел на птиц высоко над собой.

— Ну так вот, каменные истуканы-моаи раз от разу становились все больше, все тяжелее. Самый большой — с семиэтажный дом — остался в каменоломне. Там же нашли и самый большой красный парик — пукау — видимо, для этого великана. Что тут можно сказать?

— Не знаю, — признался Славик.

— То-то! — восторжествовал Кубик. — А я догадался. Группы длинноухих — а каждая вырубала своего великана — соревновались между собой! И ставили перед собой все более недостижимые цели, как… как кто, Славик?

— Не знаю…

— Боже мой! Да как, например, штангисты! Как альпинисты, которые гибнут один за другим, но все лезут и лезут, все выше и выше! Как те же одиночные путешественники по морям и океанам, которые черт знает на чем, чуть ли не вплавь, отправляются в кругосветку! Кто еще, подскажи теперь сам.

— Я видел передачу по телеку, — вспомнил Славик, — там показывали, как мотоциклисты взбираются на скалы на мотоциклах.

— Вот-вот! — подхватил Кубик. — Триалисты! Сделать невероятное! Достичь недостижимого! Перевернуть само понятие недостижимого — в этом весь человек! Вот тем пасхальцы и жутко интересны, что подтверждают одну из лучших человеческих черт. И как подтверждают! Тот самый большой парик, который они должны были поднять на голову самого большого, двадцатидвухметрового великана, весит ни много ни мало — тридцать тонн! И пасхальцы — чемпионы чемпионов — подняли бы его, если б не война! И сделали бы еще большего великана! И — что самое важное — сравнялись бы с ним силой! Как те, что вызвали на единоборство океан или Эверест, сравниваются с ними мощью. Вот кто такие для меня пасхальцы — люди из людей, чемпионы чемпионов… Что молчишь? — не вытерпел художник. Ему, разгоряченному собственными словами, хотелось немедленного ответа — хоть возражения, хоть согласия.

— Я думаю, — ответил Славик; глаза его, заметил Кубик, неотрывно следили за какой-то ласточкой. — Я думаю, что лучше: журавль в небе или синица в руках?

— Ну и что тебе больше нравится? — осторожно спросил Кубик.

— Мне? — Славик по привычке дал себе минутку на размышление. — Мне… мне нравится больше… — Он покосился на художника.

И тут они оба подняли головы, потому что луг оглушил и сотряс рокот и лязг трактора. Белые корзинки тысячелистника перед ними задрожали.

— Что ему здесь надо? — встрепенулся Кубик. — Что это он?

Вслед за трактором на луг вырулил «газик» председателя колхоза.

Председатель вылез из «газика» и подошел к трактористу. Стал что-то ему говорить, показывая рукой на луг. Тот, сидя в кабине, кивал.

— Уж не собираются ли они луг перепахать? — забеспокоился художник.

Тракторист двинул рычаги, трактор повернул влево, и Славик с Кубиком увидели за ним плуг.

Кубик вскочил и понесся к «газику». Славик побежал за ним. Председатель, видимо, дожидаясь, когда тракторист начнет работу, стоял возле машины.

— Андрей Леонтьевич! — закричал Кубик. — Что вы собираетесь делать?

— Мы, Виктор Александрович, — ответил председатель, — как всегда, понимаете, своим делом занимаемся: пашем, сеем… Наше дело, понимаете, — хлеб!

— А с лугом, с лугом вы что собираетесь делать?

— Есть такое мнение, Виктор Александрович, — вспахать.

— Андрей Леонтьевич! — У Кубика все слова из головы вылетели. — Андрей Леонтьевич, это как же?

— Ну, — председатель снял шляпу и вытер платком лысую голову, — не будем же мы ради художников, понимаете, да под цветочками, под одной только, понимаете, травой десять гектаров хорошей земли держать!

— Да при чем тут художники! — вскричал Кубик. — Вы с этого луга для фермы траву косите, люди по уголочкам для коров, для коз сена добирают! А красота людям не нужна? Цветы — они уже не нужны?

— Настоящая красота, Виктор Александрович, — наставительно сказал председатель и для солидности надел шляпу, — это когда везде ровно. А здесь что? — Он показал рукой на луг. — Тут яма, там бугор, там вообще лягушки, еще и дерево, а вон и кусты черт знает откуда! — При последних словах председатель почему-то рассердился.

— Их птица занесла, Андрей Леонтьевич, иволга…

— Когда везде ровно, тогда и красиво, — не слыша художника, как бы для себя, повторил председатель. — Вот посажу здесь кукурузу…

— Андрей Леонтьевич! — взмолился Кубик. — Да побойтесь вы бога! Такую красоту загубить ради нескольких мешков кукурузы! Спасут они вас, что ли? Что у вас у всех за болезнь такая: что не вами посажено — срубить, запахать?!

Тракторист развернул уже плуг, чтобы начать атаку на луг, но увидел, что с председателем спорят, и махину свою остановил. Стал ждать знака.

— Ведь и дерево, и кусты, и ложбинка, и лягушки — они ведь природа, здесь все так расположено, что и глаза, и душа отдыхают! Вы и сами, наверно, в молодости на луг этот за красотой ходили, а сейчас хотите плугом ее зарезать!

— Ты слова-то подбирай помягче, — запыхтел председатель. — «Зарезать»! Моя душа знаешь на чем отдыхает? На полных, понимаешь, закромах, как говорится! Когда кормов вдоволь, когда есть чем скот кормить — тогда я и спокоен. Тогда мне и красоту, понимаешь, подавай!

Председатель и Кубик разговаривали не так уж громко, но их услышали. Откуда-то взялись две женщины, вступили в разговор. Обе были на стороне художника. Еще одна подошла — взяла сторону председателя.

И когда голоса женщин заглушили голос Кубика, а председатель, раскрасневшись, стал рубить воздух рукой и все чаще поглядывать на тракториста, художник отскочил к Славику и зашептал ему на ухо:

— Кровь из носу, Слава! Беги к своим пришельцам, принеси мол-стар, скажи — я прошу. Не прошу — умоляю. Дело, скажи, важнейшее, последствий никаких. Одна нога здесь, другая там. Дуй!

Славик понесся к своему огороду.

Пришельцы возились в корабле, — пришлось после острова Пасхи его ремонтировать. Грипа, услышав про художника, мол-стар дал без всяких слов.

Когда Славик вернулся, Кубик еще спорил, трактор стоял, тракторист курил. Славик подошел сзади и сунул в руки художнику коробочку.

А председатель, изрубив возле себя воздух в куски, раз десять сняв и надев шляпу, вдруг побагровев, раздвинул женщин и сделал три решительных шага по направлению к трактору.

Кубик, заметил Славик, держа мол-стар в левой руке, не отводил его экран с председателя.

Перед тем, как дать знак трактористу начинать, Андрей Леонтьевич обратился к женщинам. Он сказал, наверное, уже тысячу слов, но еще несколько просились наружу:

— Вам бы только травы-муравы… травы, понимаете, да муравы… А не понимаете, того, что… — Тут он швырнул шляпу на капот машины и поднял руку.

— Вам бы только травы да муравы… травы, понимаете, да муравы… А не понимаете, понимаете, того, что… — Тут он швырнул шляпу на капот машины и поднял руку.

Тракторист следил за рукой, чуть высунувшись из кабины, ждал, что рука опустится, — тогда он двинет рычаги.

Но председатель не махнул рукой, а медленно-медленно стал опускать. Он почесал пушок на затылке, обвел взглядом луг, будто впервые его увидел. Потом кашлянул. Да, с ним что-то происходило. Женщины это заметили и замолчали, пристально на него глядя.

Председатель пошевелил плечами, словно что-то с себя сбрасывая.

— Эк меня занесло! — пробормотал он. — Еще, не дай бог кто-то подумает, что я без этого луга с делом не справлюсь! Перестраховываешься, Леонтьич? Трусить, что ли, начинаешь к старости, понимаешь, лет?

Одна из женщин подошла к председателю.

— Андрей Леонтьевич, ты на лугу сколь лет не был? У тебя маковка-то, глянь, волосом зарастает…

— Ой, правда! — в один голос воскликнули и другие женщины. — Ой, зарастает, Андрей Леонтьевич, а волос-то бурый, как раньше, не седой!

Славик глянул на художника: тот спрятал уже руку с мол-старом за спину и на его взгляд ответил кивком.

Председатель схватился за голову. Она и правда уже не была голой, как десять минут назад, а покрылась волосами. От отдернул руку, будто обжегся, но тут же потрогал голову снова.

— Это все химия! — вскричал он. — Гербициды, пестициды, нитраты! Вот что мне волосы вытравило на полях моих! А на луг вернулся — они и взошли в пять минут, словно их дождь полил! — Председатель гладил себя по голове. — Взошли, взошли… Ну, чудеса! А я хотел его, луг-то, запахать. Ну, спасибо тебе, Виктор Александрович. — Председатель протянул художнику руку. — Хоть ты и из города, а, понимаешь, чувствуешь…

— Это вам спасибо, Андрей Леонтьевич, — ответил Кубик. — Я думал, вас уже не свернуть, а вы вон какой…

— Он у нас поворотчивый, — помогли досказать ему женщины, — откликчивый. Только в последнее время что-то стал неупросимый, дак, видишь, отпустило…

— Ну, захвалили, хватит мне на сегодня. — Андрей Леонтьевич надел шляпу. — Подскажите лучше, как я жене объясню кудри мои…

— Я недавно по телевизору передачу смотрела, — сказала одна из женщин, — так там западному фермеру корова случайно лысину полизала — и у него волосы стали расти. Вот и ты как скажи. На ферму-де зашел, шапку уронил, нагнулся, а корова тебя и лизнула в благодарность за хороший корм…

— Ну и ладно, так и скажу, — согласился председатель, — я эту передачу тоже смотрел… Петро! — крикнул он трактористу. — Заворачивай назад, не будем луг пахать! Художник, понимаешь, говорит, что другого такого нигде нет. И для картин он ему нужен. Я поглядел-поглядел — вижу: и впрямь хорош! Тут дерево, понимаешь, там куст, там бугор, цветы, лягушки опять же… Как без луга?..

Славик и Кубик вернулись в свою ложбинку. Сели. На спасенный луг поглядели. И в эти минуты, как никогда раньше, почувствовали себя друзьями.

После долгого молчания Кубик вспомнил о прерванном разговоре:

— Да, на чем мы остановились? Ты так и не ответил, что лучше — журавль в небе или синица в руках?

— Журавль в небе. Потому что для того, чтобы поймать журавля… ну или чтобы догнать его, — Славик не знал, откуда в нем эти слова, но они были, и он произносил их, — нужно самому подняться в небо…

Помолчав, художник сказал негромко и мягко:

— Спасибо.

— За что?

— Добирайся до ответа сам. А я посмотрю, не появилось ли в сегодняшнем дне какой-нибудь новой краски…

ПРОЩАНИЕ

У вечеру Славик отправился на огород. На грядке, футбольном поле пришельцев, его ждал Питя.

— Ребята, — крикнул он, завидев Славика, — идет! Мальчишки-коламбцы высыпали из кукурузного леса. Все сели.

Питя, как всегда, забрался Славику на колено.

— Вот, — нарушил молчание Щипан, — улетаем.

— Если бы была космическая почта, был бы межпланетный почтальон, — промолвил Питя, — мы бы тебе писали письма.

— И я о том же думаю, — сказал Славик, — о том, как хорошо бы нам переписываться. Ведь столько лет ждать, пока вы снова прилетите!.. Была бы космическая почта — вот было бы здорово! Написал письмо, рассказал обо всем, кинул в ящик, а через месяц или два — тебе ответ. Или еще так: поднял телефонную трубку, набрал длинный-длинный номер, и слышишь голос… ну, например, Пити: «Это кто?» — «Это Славик. Привет!»

— Хорошо бы еще раз прилететь сюда, — заговорил немногословный Пигорь, — мне здесь очень понравилось.

— И мне! И мне! И мне! — послышалось со всех сторон.

— Я бы здесь мог на целый год остаться, — сказал Щипан.

— А мне и трех лет не хватило бы. Здесь столько интересного, столько неразгаданного…

— А мне, кроме озера Лох-Несс и зоопарка, знаешь что еще у вас понравилось? — Питя снова дернул Славика за воротник. — Спорю на что угодно — не догадаешься!

— Футбол?

— Это само собой. Гадай дальше.

Славик погадал-погадал — ничего не придумал.

— Скажи сам.

— Мор-ков-ка! — выпалил Питя.

— Ой, ребята! Чуть не забыл!..

Охнув, землянин развернул газетный сверток, который принес с собой. Достал полиэтиленовый пакет, а в нем — с десяток или больше бумажных кулечков.

— Это вам от меня и от всех землян подарок! Семена — и моркови, и помидоров, и перцев, и редиски (вы ее не пробовали — такая вкуснятина!), и свеклы, и капусты (это бабушка все собирала, сказала: может, пригодится…), и огурцов, и черной смородины, и малины — в общем, всего, всего! А сейчас еще картошки добавим…

— Вот подарок так подарок! — завопил Питя. — Мы у себя дома сделаем точно такой же огород! Морковки я посажу две грядки. В кукурузе мы будем играть в прятки, а когда вспомним о Земле — ночевать. Ты не забыл про кукурузу?

— Не забыл. — Славик встал, выломал самый большой и самый спелый початок, освободил от листьев и положил в пакет.

— Мы тоже приготовили тебе подарок, — сказал Молек, открывая сумку, висевшую у него за спиной. Славик подумал, что ему подарят снолуч, и сердце его замерло, но Молек вытащил мол-стар. — Мы уже знаем, что почти никто на Земле не хочет ни молодеть, ни стареть, зато с помощью мол-стара можно предотвратить драку или спасти луг. Используй его только в таких случаях, но не забывай, что нужно возвратить человеку, когда он поумнеет, его возраст. Дай слово, что не забудешь об этом.

— Даю, — пообещал Славик.

Он снова держал в руках мол-стар! Чудодейственный аппарат, единственный на земле!

— Спасибо. Я его только в самых крайних случаях буду включать.

Славик заметил, что к ним направляется кто-то из отцов его друзей. Подошел поближе, остановился и… повернул назад.

Друзья еще долго разговаривали. О том, как жаль, что кукуруза не бывает такой большой, чтобы Славик тоже мог поместиться в гнезде. В нем очень удобно — и тепло, и покачивает. А выглянешь — звезды над тобой. О том, что нужно жалеть бабушек: они существуют не для себя, а для внуков. О том, что Питя так и не проехался на козе, как собирался. О том, что у землян нет пока межзвездных космических кораблей. Прилетели бы они на Коламбу — уж так бы хорошо их встретили! Все бы показали…

Подошел отец Щипана Вуслан.

— Пора прощаться, — сказал он, когда приблизились и остальные взрослые космонавты. — Мы всё подготовили к старту, но нам нужно хорошо отдохнуть перед отлетом. Предстоят большие перегрузки.

— До свиданья, Славик, — сказал Питя. — Нам всем ужасно повезло, что мы встретили именно тебя.

Один за другим его друзья подходили к нему, и он каждому пожимал двумя пальцами руку.

— Славик, — сказал на прощанье за всех взрослых командир корабля Мазиль. — Мы благодарны тебе за гостеприимство, за то, что ты встал на пути козы, — ведь она могла растоптать наших мальчишек. Ты смелый, и у тебя доброе сердце. Оставайся таким всю жизнь.

Семеро взрослых космонавтов чуть наклонили головы и помахали землянину руками.

И вот тринадцать маленьких человечков один за другим стали исчезать в кукурузном лесу.

Спрыгнул и Питя со Славикиного колена, заговорил быстро:

— Слышь, Слава, я сперва думал, что в футболе буду нападающим, но передумал. Лучше буду вратарем. Ты как считаешь, у меня получится?

— Конечно, получится, — улыбнулся Славик. — Ты ведь ловкий. Это из Щипана вратаря не выйдет.

— Щипана мы судьей сделаем, если он не похудеет. Что ты на это скажешь?

— Я? — Славик нагнулся к Питиной голове и пальцем пригладил ему волосы. — Взъерошились, — объяснил он. — Так о чем ты спросил?

— Питя! — донеслось из темноты. — Ны фе ту саём!

— Тануту! — ответил Питя. — Ан худу! Я пошел, Славик, — сказал он дрогнувшим голосом. — Меня зовут. До свидания.

— До свидания…

Питя пропал в темноте.

Славик встал. Прислушался. Вовсю пели на огороде сверчки. Голосов космонавтов не было слышно. Должно быть, они уже в кораблях.

Отец сразу заметил его настроение.

— Простились?

Славик смог только кивнуть.

— Ну, ложись спать.

— Мне нужно встать до восхода солнца.

Отец подошел к отрывному календарю.

— Значит, в шесть. Разбужу.

Уснул Славик быстро. Увидел голубые блуждающие огоньки в кукурузе — ярко-ярко! — и стал падать в какую-то темную яму. Еще, кажется, не долетел до ее дна, как кто-то тронул его за плечо. Он тут же сел, подумав, что это кто-нибудь из пришельцев.

— Без пяти шесть, — тихо сказал отец. — Накинь на плечи одеяло и иди. Мне пойти с тобой?

— Идем. — Славик спустил ноги с высокой кровати.

Кухня тепло дохнула на него запахами вареной картошки и хлеба, в сенях за щиколотки схватили холодные руки сквозняка. Толкнул тяжелую дверь, она заскрипела. И такими душистыми цветами омыло лицо, что Славик чуть не задохнулся.

Со всех сторон пели петухи.

— Давай смотреть вон туда. — Славик показал на кукурузу. — Который час?

— Без одной минуты шесть, — ответил отец, поддерживая одеяло на плечах сына.

— Вон они — смотри! — вскричал Славик.

Над кукурузой завис серый диск. Повисел, покачиваясь, словно решая, лететь или нет, и рванул в сторону и вверх и сразу же исчез из виду.

Место первого диска занял второй. Славик закричал:

— Ребята! Я вас вижу! До свидания! Питя, пока! Пока! Прилетайте еще!..

Диск висел в воздухе, покачиваясь, чуть дольше первого. Миг — и так же рванулся в сторону и вверх.

Стало тихо-тихо. Даже деревенские петухи замолчали на целых две минуты. Потом снова раздалось неуверенное:

— Ку-ка-ре-ку-у?

И ему тут же ответили:

— Ку-ка-ре-ку-у-у-у!

ЗАЧЕМ ХУДОЖНИКУ КОЗА

Хорошо идти по отвоеванному у трактора лугу! Сохранившиеся под кустами цветы тысячелистника, голубого цикория и желтой ястребинки кивали Кубику и Славику, кланялись, благодаря за спасение.

Нинки с ними не было — будущая первоклассница уехала с бабушкой в райцентр покупать все для школы.

Шагали по лугу молча. И вдруг Славик, шмыгнув носом, спросил:

— Дядя Витя, ну зачем вам коза? — Слезы уже готовы были брызнуть, и он надеялся, что смешной рассказ отвлечет его.

— Коза? Зачем мне коза? — Кубик остановился. — Ты ведь знаешь, что до сих пор я говорил тебе о ней только правду?

Славик кивнул.

— А хочешь, я расскажу тебе сказку? Сказку о том, зачем мне коза?

Славик снова кивнул.

— Тогда слушай. Жила на белом свете коза… Она до невероятности была похожа на одного человека — та же бородка, те же глаза, те же рога…

— Рога? Разве у человека бывают рога?

— У этого — да. Он был ужасно бодливый, и тем, кто его хорошо знал, казалось, что у него, кроме козьих бороды и глаз с вертикальными щелочками, есть еще и рога. Ну вот, этот человек…

— Вы же про козу начали рассказывать!

— Не перебивай, если хочешь дослушать до конца. Этот человек, тоже, между прочим, художник или, вернее, числящийся художником, был бездарен. Без-дарен, Славик, и нет, быть может, беды большей, чем эта. Он завидовал другим художникам, но подняться до их уровня не мог. Не мог — его картины были унылы, безрадостны, как… ну с чем сравнить мне его холсты? — Кубик обвел взглядом луг.

Славик тоже огляделся.

— Вот невезение! Нет здесь ничего унылого, хоть луг скошен и близко осень. Все хорошо: и старые деревья, и кусты, и редкая зелень, и желтизна. Вон сиреневый тон заполняет низину, а пашня за рекой — гляди-ка! — фиолетовая, сизая… А речка, обрати внимание, стальная, голубая, белая, синяя. Не с чем мне сравнить унылость картин этого художника, разве что с передником Евдокимовны… Так вот, чтобы сравняться в мастерстве с другими художниками, а может, даже обогнать их, стал человек, похожий на козу, их бодать…

— Как это?

— Нет ничего проще. Он стал говорить, что творения их сложны, непонятны, что таких красок в природе нет…

— И ему поверили?

— Дело в том, что он говорил это не художникам, а людям, от которых зависело — взять или не взять картину на выставку. А те, видя перед собой действительно не с первого взгляда понятные холсты, с ним соглашались. И вскоре этот человек стал начальником, поднялся выше тех, с кем соперничал. Они от него зависели! Его картины висели теперь на каждой выставке. Наш козьебородый и козьеглазый стал поучать других художников, как нужно работать кистью, а если они с ним не соглашались, — бодать их…

— Это сказка? — недоверчиво спросил Славик.

— Конечно! Разве ты не видишь, что здесь все неправда? Разве бывают на свете рогатые люди?

— По-моему, бывают, — задумчиво ответил Славик. — Дядя Витя, а вы ведь так и не сказали, зачем вам коза!

— Самое главное забыл! Слушай же. Ты знаешь, что я беру Маньку с собой на этюды. Ну, так вот. Работаю как-то, работаю, увлекся, вдруг слышу: сзади кто-то шевелится. Оглянулся — и не пойму — кто? Манька или… Ведь моя коза и тот человек, о ком я говорил, до невероятности похожи. Наконец до меня дошло: тот человек, что поучает меня, бодает и критикует, — он всего-навсего… коза! А я-то разговаривал с ним, спорил, как с человеком! И так, Славик, стало мне легко и хорошо, так весело, что я засмеялся. Понял теперь, зачем мне коза?.. Боюсь только, что когда увижу того человека снова, то расхохочусь прямо в его козьи с вертикальными щелочками глаза…

А теперь, после сказки, я расскажу правду. Моя коза, Славик, очень умная, говорящая. Она мне с утра говорит: не ме-е-ед-ли! Не ме-е-ешкай! А мне, понимаешь, иногда, как всякому нормальному человеку, до смерти хочется поваляться, полентяйничать. Я и говорю: поешь хлеба, коза, у меня позавчерашний остался, я его в воде размочу. А коза мне в ответ: не надо мне хлеба. Я, когда траву жую, по сторонам смотрю и природой любуюсь. Пошли, пошли, нечего бока отлеживать! Ишь развалился, ме-е-е-ланхолик. А на лугу она мне подсказывает: не обращай внимания на ме-е-е-ло-чи! Лучше ме-е-еньше, да лучше! Что за ме-е-шанина! Знай ме-е-еру!..

Разговаривая так, художник и Славик подошли к речке и сели на песок.

— Дядя Витя, а вы когда домой поедете?

— Не скоро. — Художник стал бросать в воду камешки. — У меня впереди осень. — Набрал целую горсть, стал бросать один за другим: плюм! Пляк! Плик! — Я ее жду, как праздника, на который и я буду приглашен. Все наденут яркие платья — желтые, красные, багряные… Грянет музыка, все закружится, завертится…

— А я буду в классе сидеть и в окно смотреть, — грустно промолвил Славик.

— Зато каникулы у тебя получились что надо.

— Я и сам не верю, что со мной это было.

Славик тоже стал искать камешки и один за другим бросать в воду: плюм! Пляк! Плик! Вода уносила круги.

— А в будущем году вы сюда приедете?

— А как же! Я теперь наполовину деревенский житель, наполовину городской. Полгода в деревне, полгода в городе.

— Тогда я тоже приеду…

ЕЩЕ ОДНО ПРОЩАНИЕ

Провожали отъезжающих бабушка и Кубик. Нинка с Евдокимовной еще не вернулись.

Подкативший автобус затормозил, окутался пылью по самую крышу.

Кубик пожал всем руки, Славикову задержал.

— А можно, дядя Витя, я вам напишу? — спросил Славик. — Вы мне ответите?

— Разумеется! С удовольствием и радостью. — Художник притянул Славика к себе, коснулся колючей бородой лба. — Ну, прощай… Буду скучать без тебя.

— Слав, а, Слав! — вдруг раздался знакомый голос. — А мне форму купили! И портфель!

Он обернулся и увидел Нинку. В одной руке у нее был бумажный сверток, в другой — новенький портфель.

— Поздравляю, — сказал Славик.

— На будущий год приедешь? — спросила Нинка. — Приезжай — опять вместе играть станем. Я уже во второй класс перейду.

— Славик, ну что ты там? — Отец стоял уже в дверях автобуса. — Сию минуту отъезжаем.

— Ладно, — пообещал Нинке Славик, входя в автобус, — приеду.

Вот и стал уплывать бабушкин дом. И бабушка, и Кубик, и Нинка с Евдокимовной…

Деревня кончилась. Вдоль одной стороны дороги тянулись сжатые поля, вдоль другой — сад с рядами ящиков между деревьями.

Автобус был старый, стекла в нем немилосердно дребезжали, тащился он медленно — развалюха да и только.

«А вот интересно, — подумал Славик, — если облучить его мол-старом, станет он новым?..»

Робот в шляпе

ПОМОЩНИКИ ЧЕЛОВЕКА

Когда у нас появились первые человекоподобные роботы, начались всякие сложности. Роботы, конечно, облегчали жизнь человека, но попробуй-ка к ним привыкнуть!

Смотря, правда, к каким.

К роботу — регулировщику уличного движения привыкли быстро. Им и должен быть робот. Ох как лихо дирижировал он движением автомашин и пешеходов! Казалось, взмахни он своим жезлом — и машины гудками грянут музыку, а прохожие остановятся и запоют хором.

Скажете, что с этим делом справляется и светофор. А старушки, которые не успевают перейти улицу и растерянно топчутся посреди мостовой? А дальтоники, не различающие цветов? А мальчишки? А нетерпеливые водители автомашин? Кстати, если с милиционером, как правило, спорят, надеясь его уговорить, то с роботом спорить бесполезно: логика у него железная, а плаксивые нотки в голосе водителя на него не действуют. И провинившиеся сразу же платят штраф или протягивают талон для дырки. А в следующий раз ведут себя куда осмотрительнее.

Роботы-почтальоны раскатывали по улицам на роликах. Для них на мостовых были отведены узенькие дорожки. Газеты, журналы, посылки, телеграммы — с этим теперь забот не стало. К почтальонам тоже привыкли, удивляясь даже, что когда-то этой работой были заняты люди.

Встречаясь, регулировщики и почтальоны отдавали друг другу честь, прикладывая руку к форменной фуражке.

На всякую однообразную и не очень приятную работу и на ту, где требуется нечеловеческое, скажем так, терпение, ставят теперь роботов. И продавцами стали роботы. Если такому роботу попадался капризный покупатель, он отходил с ним в сторонку и там улаживал дело, а его место тут же занимал другой, запасной, выходивший по звонку первого.

Жалобы на продавцов сразу прекратились. Не устраивал покупателей разве что очень бедный язык роботов: «Да? Что? Как? Сколько? Пожалуйста… Пожалуйста…»

Следующая серия роботов говорила уже иначе: «Да? Вот это? У вас хороший вкус…»; «Сколько? Всего-навсего?»; «Пожалуйста, я рад для вас это сделать!» А предыдущую серию отправили торговать бензином на автозаправочных станциях, где, как известно, все торопятся и особой вежливости не требуется.

Но покупатели хотели, чтобы у роботов были еще и разные лица. Им пошли навстречу. Скульпторы, лепя лица сначала из пластилина, а потом отливая их из мягкой розовой резины, вдоволь пофантазировали. Были среди масок и худощавые, и щекастые, и носатые, и курносые. Были и длинноволосые, и кудрявые, и лысые. Были пожилые, молодые, среднего возраста. Но все до единого были улыбающиеся.

РОБОТ ВАРИТ БОРЩ

О роботе-поваре рассказ особый. Сделать-то его сделали и научили картошку чистить, морковку нарезать кружочками, яйца разбивать как полагается, суп в кастрюле помешивать, не разливая на плиту, начинили электронный мозг рецептами всяких блюд последнего тысячелетия, но не подумали конструкторы о… бабушках.

Спросите, при чем здесь бабушки?

А вот при чем.

Бабушки, — роботы в первую очередь должны были облегчить их жизнь, — в доверии роботам отказали начисто, в их кулинарные способности не поверили.

— Чтоб какая-то машина борщ лучше человека варила? Да никогда в жизни! — примерно так или точно так сказали бабушки.

А теперь представьте, пожалуйста, что произошло, когда на кухню, куда бабушка ни дочь, ни внучку не пускала, считая ее своей святая святых, вошел робот…

Нет, нет, суставы у него не скрипели, ноги не грохотали, и посуду на пол он не сшибал. Здесь конструкторы все предусмотрели. Роста робот-повар был небольшого, в движениях ловкий, ступал мягко… Но все равно бабушка смотрела на него, как на черта, возникшего прямо из стены. Она чуть не крестилась.

— Где мука? — по-хозяйски спрашивал робот приятным голосом. — Где соль, перец? Где вы держите крупы? Мясорубка в порядке? Нож наточить не надо? Я, пожалуй, начну с того, что почищу кастрюли…

Тут бабушка не выдерживала.

— Ты бы нос свой сперва почистил! — говорила она сердито. Нос робота и правда бросался в глаза — длинный, из какого-то пористого материала; в инструкции было сказано, что он служит прибором для улавливания запахов. — Кастрюли мои ему не нравятся!

Чувством обиды конструкторы робота не снабдили.

— А что, — спрашивал повар, скашивая глаза к носу, — он запылился? Или я его чем-то запачкал? Кажется, нет… Но я, конечно, протру. — И вытирал нос специальной губкой, которую вынимал из маленького кармашка на «животе».

Приготовление обеда робот начинал с перечисления всевозможнейших блюд всех времен и народов:

— Во Франции в это время года едят супы: луковый… Английские первые блюда я бы вам не рекомендовал… Канадцы предпочитают… В Японии в августе любят… Шведские гурманы…

— Отравит он всех — вот чем это кончится! — перебивала робота бабушка. — В Китае, я слышала, ласточкиными гнездами кормят, а в Японии вообще сырое на стол подают! Ты борщ, борщ обыкновенный можешь сварить?

— Борщ обыкновенный? — переспрашивал робот. — Такого в перечне блюд нет. Есть украинский, русский, южный, сибирский, летний, зеленый, без мяса, острый…

— Что я говорила! — бабушка с торжеством оглядывала кухню, где собиралась вся семья. — Не может! А отравить — это он всегда пожалуйста! Рано вы меня из кухни выпроваживаете!

— Но мама! — защищал робота сын. — Ты же сама вот уже три года жалуешься, что сил на кухню у тебя больше нет. Что она тебя замучила. Мы и купили — ради тебя! — робота…

В конце концов робот принимался за работу. Надо ли говорить, что бабушка, стоя у него за спиной, бдительно следила за каждым его движением? Робот все делал быстро, ловко, аккуратно.

— Машина она и есть машина, — ворчала, однако, бабушка. — А ежели в ней какая-то гайка открутится? Откуда мне знать, что он вместо соли в кастрюлю может насыпать? Нет, за ним нужен глаз да глаз…

И бабушка начинала роботу и то, и другое подсказывать — чего и сколько положить, пока не уставала и не уходила отдыхать.

Наконец из кастрюли начинал подниматься пар. Бабушка, сидя в кресле в гостиной, принюхивалась.

— Ой, не так пахнет! — качала она головой. — Не так, как надо! Да и чего можно от машины требовать!

Борщ разлит по тарелкам, семья приглашается на кухню, все пробуют его. Первой — бабушка. Отведает ложку — смотрит на родных. А в глазах такая надежда, что похают роботову работу!

И сын, и невестка, и внуки прячут от бабушки глаза— борщ отменный, слов нет. А самый маленький внучек говорит как раз то, что нужно:

— Бабушка, скажи ему, что вкусно. Вон он как на тебя смотрит. Ну, скажи! Ты ведь для него главнее всех.

Бабушка поворачивает голову к роботу.

— Капусту-то ты все равно слишком мелко нарезал, — говорит она, — разварилась капуста и вкуса не имеет. Но уж ладно, для первого раза ничего. Если будешь меня слушать, научишься. Слушать-то ты умеешь?

Робот кивает, да не один, и три раза подряд. Бабушка зачерпывает еще ложку.

— Искрошил капусту. Прямо не капуста, а вермишель…

Роботов становилось все больше. И каких только историй не рассказывали об их приключениях — и смешных, и грустных, и каких угодно. О них-то и наша повесть…

«ЗАЯЦ»

Это случилось весной, в мае.

Это случилось в троллейбусе, на том маршруте, где почему-то держали кондуктора. Кондуктором был, конечно, робот. Его прозвали Тетей Катей: ТК — троллейбусный кондуктор.

Глаза у Тети Кати были зеленые, но если она обнаруживала «зайца», глаза загорались красным светом.

Когда тот мальчишка впрыгнул в троллейбус, Тетя Катя стояла спиной к входу и не заметила его. Он уселся подальше от кондуктора и высунулся в окно.

Цвела акация, и мальчишка хватал в горсть белые душистые цветы с деревьев, что росли рядом с дорогой.

И вдруг раздался густой голос Тети Кати:

— Пассажир, ваш билет? — Роботы ко всем без исключения обращаются на «вы».

Мальчишка сунул руку в один карман, в другой… Ни талонов, ни денег не было. А Тетя Катя ждала, вытянув большую свою ладонь.

И «заяц», отчаявшись, положил в ладонь робота горсть белых пахучих цветов.

Тетя Катя перевела загоревшийся красным взгляд на ладонь.

В той небольшой программе поведения, которая была записана в электронном мозге троллейбусного кондуктора, ничего не было сказано про цветы вместо денег. Про «зайца», расплачивающегося цветами. Про то, как надо с ним поступить.

— Следующая остановка — Садовая! — сказала Тетя Катя, хотя следующая была — Космонавтов. — Проходите вперед, граждане, — говорила она, хотя в салоне никого, кроме нашего героя и двух парней, не было. — Уступайте места старшим! — бормотала растерянно. — Осторожно — двери закрываются! — Глаза Тети Кати лихорадочно меняли цвет с зеленого на красный, даже бывали разноцветными: один зеленый, другой красный.

— Ты что, пацан! — крикнули парни. — У нее резисторы сейчас сгорят! Гони монету живо!

И в этот момент Тетя Катя словно опомнилась. Она прижала ладонь с цветами к металлической груди.

— Совесть — лучший контролер, — сказала она, как учили конструкторы, и при этом прикоснулась к плечу мальчишки. — Следующая остановка — конечная. Но вы можете ехать и дальше…

Глаза Тети Кати сияли ярким-ярким зеленым светом!

РОБОТ ЗАУПРЯМИЛСЯ

Робота для прачечной назвали Золушкой по той же непонятной причине, по какой стиральные порошки получили имена Светланы, Дарьи и Аэлиты.

В прачечном деле Золушка была профессором. Она знала все ткани, выпущенные за последние пятьдесят лет, знала все способы их стирки, чистки, подкрахмаливания, подсинивания, если оно требовалось, и глажения. Ей были известны все конструкции утюгов, режимы работы стиральных машин и вообще все-все о стиральной технике. С клиентами Золушка была вежлива и предупредительна, короче говоря, очень скоро трудно было представить, что когда-то в прачечной работал человек.

Золушка была похожа на всех других роботов этого поколения: металл и пластик. Отличал ее лишь передник, необходимый в работе.

Однажды Золушка спросила у клиента (клиент этот была Зина Скороходова, к которой наша прачка испытывала, скажем так, расположение), почему ее, робота, назвали Золушкой и что это имя означает.

Пока прачка перебирала белье, семиклассница Зина рассказывала ей сказку о Золушке и ее злой мачехе, о доброй фее и принце, бале, хрустальном башмачке, который принц надел на маленькую ножку Золушки…

Золушка-прачка слушала сказку очень внимательно, кивая время от времени головой. Когда Зина рассказывала про башмачок, Золушка задумчиво повертела тяжелой металлической ступней на толстенной резиновой подошве.

Только и всего. Сказала «спасибо» за сказку и взялась пересчитывать белье.

Слово «потускнел» сначала относилось к металлу. Потом его стали применять и по отношению к человеку, который отчего-то сник или заметно опечалился. И вот оно подошло нашему роботу. И не только к его металло-пластиковой поверхности, но и к голосу даже, который потерял заданную ему на заводе звучность и доброжелательность. Даже движения Золушки стали вдруг замедленными и неуверенными, словно в ее механизме что-то разладилось.

Это было замечено, и в прачечной появился инженер с завода, выпускающего роботов.

— В чем дело, Золушка? — спросил он. — Ну-ка давай проверим, где у тебя греет?

— У меня нигде не греет. Можете мне поверить — нигде. Дело, кажется, в другом.

— Говори.

— Меня неправильно назвали Золушкой.

Тут инженер вылупил глаза. Такого в его практике, не говоря уж о теории, еще не было.

— Что такое?!

— Я робот-прачка. На знаке у меня выбито: РП-14. Так меня и зовите — Эрпе. Можно Прачкой.

— Но почему, Зо… то есть Эрпе?!

— Я не похожа на Золушку, — упрямилась прачка. — Я робот. Эрпе-четырнадцать.

— Святой электрон! Что произошло?

— Мне рассказали сказку о настоящей Золушке, — угрюмым ровным голосом докладывала прачка. — Я не похожа на Золушку, а дети зовут меня Золушкой. Многие уже не знают той Золушки, из сказки. Они думают, что Золушка — это робот. Только робот! Они ничего не знают о принце и о карете из тыквы, о волшебной палочке феи… Я боюсь, — извините меня за это слово, — я боюсь, что дети скоро совсем ничего не будут знать о чудесах. А без чудес нельзя. Ведь даже я…

— А ты-то здесь при чем? — удивился инженер.

— Ведь даже я иногда мечтаю…

— Ты — мечтаешь?! О чем, Зо… прости, Эрпе? О чем? Это для меня новость!

— У меня слишком крупная нога… — Прачка при этом, как сказал бы чувствительный человек, зарделась, опустила голову и стала теребить передник. — Слишком… А я достаточно устойчива и без вашей ужасной подошвы. Я думаю, это можно исправить…

— Вот те на! — воскликнул инженер. — Да ты, кажется, на самом деле метишь в Золушки!

— Вовсе нет, — твердо ответил робот. — Пусть Золушка остается Золушкой из сказки. А меня назовите как-нибудь иначе. Можно Эрпея, Эрпина, Эрпета…

— А не хочешь ли ты стать Джульеттой? — коварно поинтересовался инженер. — Джульеттой?

— Красивое имя, — ответил робот-прачка. — А оно не из сказки? Я обязательно спрошу у Зины…

ЗНАЙКА

В школах тоже появились роботы. Те, без которых нельзя было обойтись.

Ученые подсчитали: один ребенок может задать взрослому 432 вопроса в день. И попробуй-ка ответить на все 432, если половина из них таковы: из чего состоит тень? Почему деревья растут вверх, а не вниз? Можно ли есть песок, если он не сахарный? Почему кошки ходят лежа? Сколько на свете толстых и сколько худых?

Школьный робот Знайка… Знайкой, кстати, его назвали сами ученики. Отвечая на вопрос, как назвать робота-энциклопедиста РШЭ-3, часть из них предложила имя Всезнайка, но большинство — Знайка; ученые выбрали второе, короткое и знакомое… Школьный робот Знайка знал все и мог ответить на самый мудреный вопрос, какой только способен задать первоклашка. На вопрос, например, из чего состоит тень, он отвечал: «Из вечера…»

К обеду ребята так уставали от собственных вопросов, что не могли больше вымолвить ни слова. Зато учителя и родители были спасены.

Как-то раз один настырный второклашка, Вова Ушастиков, не в силах придумать еще хоть один вопрос, спросил у робота:

— А… о чем тебя еще можно спросить?

Знайка на это ответил не сразу. Он что-то обдумывал.

— Спроси, — сказал он наконец, — не устал ли я.

— Знайка, — обрадовался Вова, — a ты не устал?

— Большое спасибо, Вова, — раздельно сказал робот. — Я не устал, но знаешь, как приятно, когда и к роботу относятся по-человечески!

ПОМОЩНИК

Школьный робот Помощник был придуман для оказания всяческого рода помощи. Он пришивал оторванные пуговицы, прикреплял ручки к портфелям, разнимал драчунов, помогал сгружать и нагружать металлолом и макулатуру, на спортивных соревнованиях болел за самых слабых. Он бы и деньги одалживал тем, кому не хватает на булочку, если б они у него водились.

Зная его добродушный характер, ребята над ним подшучивали.

— Помощник! Там Леньке Дроботу ухо отогнули, никак не выпрямить, — говорит кто-либо.

Робот — к Леньке. Но, по дороге сообразив, что над ним подшутили, останавливается.

— Ухо нельзя отогнуть, — гудит укоризненно, — ведь Леонид Дробот не робот. Ухо у него не железное!

— Помощник! Смотри — окна горят! — бросает ему на бегу шутник.

Окна на закате в самом деле пылают — будто докрасна раскалились. Робот обеспокоенно смотрит на них. Надо спасать — а как, если их вон сколько! Внутри робота усиливается гудение, а в голове начинает потрескивать, — это Помощник размышляет. Потом принимает решение. Взбирается по пожарной лестнице на высоту третьего этажа и трогает специальным пальцем-градусником стекло. Стекло холодное.

— Это обман зрения, — сообщает он, спустившись вниз. И успокаивает ребят: — Они не горят. Это только так кажется.

Самое удивительное, что во всяком человекоподобном роботе обнаруживался какой-то сюрприз. У нашего Помощника он тоже таился до поры до времени.

ЗАКАВЫКА

Школа собирала металлолом, и Помощник был, конечно, в первых рядах. Он мог взять на спину сто килограммов, а тащить на железной тележке — полтонны.

Помощник как раз волок тележку, когда столкнулся с повозкой на резиновых шинах, груженной бидонами с краской. Увидев лошадь, Помощник «остолбенел»— ведь он видел ее впервые. Он и лошадь одинаково тащили повозки! Он, робот, и она, существо из плоти и крови!

Животное испугалось робота и захрапело. Они стояли друг против друга. Лошадь отворачивала морду и пятилась назад, а робот пристально ее разглядывал.

Потом лошадь хлестнули легонько кнутом, и она поскакала дальше, а робот, дотащив груз до места, отправился к Знайке.

— Знайка, — сказал Помощник, — ответь мне, что это за существо — живое, на четырех ногах, с длинным хвостом, впряженное в повозку на резиновых шинах?

— Скорее всего, это лошадь. Или осел. Или мул. Или лошак. Домашнее животное. Уши у него длинные?

— Сантиметров пятнадцать.

— Тогда точно лошадь. А что случилось?

— Я растерялся, — ответил Помощник. — И кажется, мне стало не по себе, — не знаю, как точно выразиться.

— Будем считать, что ты опешил. Потерял почву под ногами. Рассказывай.

— Это существо — живое. То есть, я хотел сказать, оно из всего того, из чего состоит человек. И… выполняет работу робота. Понимаешь, что я хочу сказать?

— Не совсем.

— Меня это огор… нет, поразило, — я правильно выразился?

— Не особенно. Лучше сказать — огорошило. Или даже — ошарашило. Так будет точнее.

— Я знаю, что собака зовется Друг Человека. Кто же тогда лошадь? Помощник? Но ведь Помощник я. Верный, надежный, безотказный. Зачем же тогда лошадь?

— Лошадь тоже помощник, — сказал, подумав, Знайка. — Когда не было роботов, человеку помогала лошадь.

— Может, так оно и было, но меня интересует, или, лучше сказать, беспокоит, кто из нас — ты ведь тоже робот, Знайка, ты должен меня понять, — кто из нас ближе человеку?

— Ох! — сказал Знайка. — Конечно… Впрочем… Любопытно… — И Знайка начал ходить вокруг Помощника, совсем по-человечески потирая лоб, и наконец развел руками:

— Я не могу ответить на этот вопрос. Давай, Помощник, спросим у человека.

Человек, к которому отправились роботы, был Дима Скворцов из седьмого «Б»; Знайка и Помощник недолго совещались насчет того, кто именно сможет ответить на вопрос робота, — они почти одновременно назвали Диму.

Дима сидел с ребятами на подоконнике в коридоре школы, когда роботы подошли к нему. Знайка рассказал ему все и спросил — кто?

— Ты это серьезно? — изумился Димка. — Ну ты даешь, Знайка! — Однако вопрос, видимо, заинтересовал его. Он соскочил с подоконника. — А без ответа ты не можешь?

— Не могу. Ведь я — Знайка.

Помощник стоял чуть поодаль и ждал. Димке показалось, что он ждет ответа, как приговора.

— Ты даешь, Знайка, — повторил Дима. — Робот или лошадь…

— Конечно, робот! — вмешался Серега, Димкин друг. — Он же разговаривает!

— Ну да! — возразил Олег, третий из сидевших на подоконнике. — Лошадь ближе. Она хоть и не разговаривает, но зато… живая ведь.

— Очень ты лошади нужен, — ответил ему Серега. — Она сама по себе, ты сам по себе. А робот…

— Робот! Он же машина! Гайки, лампы да провода. Целуйся с ним!

— Сам ты машина. Чуть что, к Знайке бежишь.

— Могу и не бегать.

— Стоп, ребята! — Димка хлопнул рукой по подоконнику. — Слушай, Знайка. Ближе человеку, наверное, тот, КТО ХОЧЕТ БЫТЬ БЛИЖЕ. Понял?

Знайка не пошевельнулся.

— Пока не понял, — ответил он, — но запомнил. И буду думать. Помощник, услышав Димкин ответ, подпрыгнул. Подпрыгнул настолько, насколько это было возможно при его весе.

— Значит, это я! — закричал он. — Это я! Я ближе человеку!

ЧЕГО НЕ ЗНАЛ ЗНАЙКА

Во время уроков Знайка скучал. Ему не с кем было поговорить. И он ходил по пустым коридорам и повторял то, что знал. Иногда энциклопедист подходил близко к двери класса и слушал, о чем там говорят. Если кто-то отвечал неправильно, Знайка про себя поправлял его.

Как-то раз робот увидел в коридоре ученика. Тот стоял у окна и смотрел во двор. Знайка направился к нему.

— Чего тебе? — хмуро встретил его Витя Рымарь.

— Мне показалось, что ты задумался, — сказал Знайка. — Может, ты чего-то не знаешь? Может, я в состоянии тебе помочь?

— Ничего ты не в состоянии, — ответил пятиклассник, — когда такое с человеком…

— Какое «такое»?

— Беда у меня.

— Беда, — повторял энциклопедист. — Беда — это несчастный случай. Горе. У тебя горе?

— Еще какое! За родителями послали. Сказали: без них не возвращайся!

— Ты чего-нибудь не знал? — забеспокоился Знайка. — Ведь ты мог спросить у…

— Да все я знал! С Генкой подрался!

— Подрался… Драка. Ссора — стычка, сопровождаемая взаимным нанесением побоев, — пробормотал вполголоса робот. — Ну и кто кого?

— В том-то и дело, что я его. Его в класс отправили: мол, пострадавший; а меня — за родителями. Ты, говорят, чуть глаз ему не выбил. Что делать — не знаю!

Робот-энциклопедист был устроен так, что любое ученическое «не знаю» приводило его в состояние готовности. Знайкина голова загудела. Он искал ответ.

— Может, ты скажешь, что больше не будешь? — предложил он универсальный выход из положения.

— Говорил уже. Не помогает.

— Тогда… может, ты… извинишься? Перед Геной?

— Чтоб я извинялся?! Да ни за что! Пускай он извиняется! Я ему еще задам!

— Так, — забормотал Знайка. — Так… Так…

— Ты это… осторожнее думай, — забеспокоился Рымарь. — Сгоришь еще.

— Так, — продолжал Знайка. — Так… Так… — С роботом происходило непредусмотренное.

— Кончай, Знайка, я лучше извинюсь! — крикнул Витя.

— Так… — сказал последний раз робот и замолчал, словно его выключили.

Витя бросился к двери.

— Наталья Гавриловна, можно? Наталья Гавриловна, это я был виноват! — Он оглянулся: робот, совсем сникший, смотрел на него. — Наталья Гавриловна, выйдите на минутку — тут со Знайкой что-то…

Робот выпрямился.

— Со мной ничего… — сказал он с трудом, скрипучим голосом. — Все… в порядке… Меня можно починить. Ведь я, в конце концов… только робот… У меня есть… запасные части…

ЗНАЙКИНЫ ЗАКАВЫКИ

Со Знайкой случались и другие закавыки. Робот-энциклопедист кое-чего не понимал в человеческом языке. Однажды он услыхал выражение «сбить с панталыку». Целый час наш энциклопедист рылся в словарях, объяснения не нашел и отправился к учительнице русского языка Елене Матвеевне узнать, что такое или кто такой Панталык.

— Панталык? — Елена Матвеевна подняла брови. — Откуда ты взял это слово?

Знайка рассказал. Елена Матвеевна, улыбнувшись, раскрыла тайну старого слова «панталык», означавшего толк, смысл, рассудок…

И таких выражений, не понятных роботу, оказалось много. Например: «сидеть в печенках», «он в этом деле собаку съел», «свалился с Луны», «резать правду-матку»…

— Намотайте себе на ус, — предлагал физрук шестиклассникам, и никто не возражал ему, не говорил, что усов пока у них нет.

Про оборот «заруби себе на носу» Знайка думал, что он относится скорее к роботам с их пластиковыми носами, на которых можно делать зарубки. Но почему именно на носу?

А «сорок бочек арестантов»? Сколько времени прошло, сколько сил было потрачено, пока кто-то не сказал нашему энциклопедисту, что это выражение, должно быть, пришло из сказки «Али-баба и сорок разбойников».

Иной раз Знайке сразу объясняли заковыристый оборот человеческой речи, а иногда, наоборот, еще больше запутывали. Как-то спросил Знайка у Стаса Гуслякова, что такое «разделать под орех»? Стас подмигнул окружающим и сказал, что это то же самое, что «снять стружку», «намылить шею» и «дать прикурить».

Вот и пойми тут что-нибудь…

ЛЕБЕДЬ, ЩУКА, РАК И РОБОТ

История наша, — а именно с нее начинается большое приключение роботов, — случилась во время весенне-летних экзаменов.

Для роботов, как и для учеников, экзамены тоже были трудным делом, но совсем по другим причинам. Знайка, ясно, был нарасхват. Его спрашивали одновременно со всех сторон. И про второй закон Ньютона, и про характер пушкинской героини Татьяны Лариной, и про год рождения короля Пипина Короткого. Подзаряжать аккумуляторы робота-энциклопедиста приходилось каждый день, но об этом забывали, и тогда Знайка начинал заикаться. Заикаться и говорить, что в год, когда родился Пипин Короткий, Татьяна Ларина сильно изменилась согласно второму закону механики. Кто-то из спрашивающих догадывался, что аккумуляторы энциклопедиста разрядились, и Знайку тащили к ближайшей розетке. Тащили — потому что колени у робота подгибались, руки висели, голова поникала, а язык заплетался.

Надо было видеть, как оживал робот. Первой поднималась его тяжелая, круглая, как глобус, голова. Взгляд яснел. Руки переставали болтаться, и Знайка проверял, на месте ли голова. Выпрямлялись колени. Робот встряхивал головой, словно приводя ее в окончательный порядок, и уже точно отвечал на заданный вопрос.

С Помощником же все было наоборот. Во время экзаменов он слонялся по школе без дела. Без дела — в то время, когда десятки человек нуждались в помощи! То тут, то там слышалось:

— Люди, тону! Дайте руку хоть кто-нибудь!

— Ничего не понимаю, хоть убей!

— Зубрю, зубрю, а с места не сдвинусь!

Помощник подходил и робко предлагал:

— Может, я как-нибудь помогу тебе? Может, тебя нужно подтолкнуть?

— Иди ты! — отвечали роботу. — Что я тебе — тележка?

Тяжеловесный робот спешил на помощь другому, кто кричал:

— В одно ухо влетает, в другое вылетает!

— Давай я заткну то ухо, из которого улетучиваются знания!

Но тут слышалось еще более отчаянное:

— Алексей Петрович с меня живого шкуру спустит!

Надо ли говорить, как «чувствовал» себя Помощник, когда слышал подобные слова.

Рассказывают, что Помощник одной из первых серий, не выдержав призывов о помощи и жалоб, ворвался в класс, где экзамен принимал слишком строгий учитель, схватил его в охапку, из класса вынес и из школы тоже, во дворе отпустил. Потом, встав на пороге и скрестив на груди руки, сказал учителю, что тот больше в класс не войдет. Так робот понял свою задачу помогать…

Помощники следующих серий этого уже не делали, им строго-настрого запретили входить в класс во время урока, а тем более экзамена, и выносить оттуда преподавателей.

Когда наш Помощник без дела шатался по коридорам, слыша отовсюду призывы о помощи, с ним происходило то, с чем пока не сумели сладить конструкторы. В роботе, созданном для помощи, призванном помогать, накапливался заряд услуги. Он, как бы мы сказали о человеке, изнемогал от желания помочь, что-то для кого-то сделать. Об этом накапливающемся заряде предупреждала инструкция. Предупреждала и предписывала своевременно разряжать Помощника, давая ему то или иное поручение. Но в суете экзаменов об этом пункте инструкции забывали, и Помощник ходил по школе, готовый, что называется, лоб расшибить, лишь бы услужить кому-либо.

Шагает как-то Помощник мимо класса, где идет экзамен, а там кто-то читает стихотворение и последнюю строчку говорит с такой печалью, что робот останавливается:

— Да только воз и ныне там!

Помощник застывает около этой двери как часовой. Он еле дожидается ученика, что читал стихотворение (Помощник узнал его по голосу), и спрашивает:

— Боря, где воз?

— Какой воз?!

— Который не смогли вытащить. Ты говорил о нем пять минут назад.

— A-а… Так он же из басни! — И Боря снова идет к двери, из которой только вышел: в классе у доски стоит уже его друг.

Помощник — за ним.

— Но он все еще там?

— Кто?

— Не кто, а что, — поправляет его Помощник. — Я спрашиваю о возе.

— Так он же, говорю тебе, из басни! — И Боря прилипает ухом к двери.

Помощник задумывается. Но через минуту опять гудит:

— Ты, верно, хочешь надо мной посмеяться. Воз не может находиться в басне. Басня — это то, что учат наизусть, а воз — то, на чем возят грузы. Скажи мне честно — где воз?

Боря не выдерживает и кричит:

— Там и стоит! Иди, — и тут он невзначай произносит магическое для робота слово, — и помоги вытащить!

— Так, — говорит робот, что-то соображая или вычисляя, — так… так…

Сказав еще раз «так», Помощник повернулся и пошел по коридору. И чем дальше он уходил, тем решительнее становился его шаг. Через минуту он вышел из школы и исчез.

Электронный мозг робота получил сигнал о беде. Где-то стоит воз, он застрял, люди говорят об этом с печалью — люди от этого страдают! Он робот, призванный помогать, должен вытащить воз! Но сначала он должен его найти.

Найти воз из басни Крылова «Лебедь, Щука и Рак».

ЗНАЙКА ХВАТИЛСЯ ПОМОЩНИКА

Случилось это в последний день экзаменов, завтра начинались каникулы. Голоса переместились из классов в коридоры, из коридоров — во двор. Школа затихла, опустела. О роботах, понятно, никто и не вспомнил.

Знайка стоял у окна, прислонившись к подоконнику. Голова его была опущена, робот пытался ее поднять, но она снова падала. Силы энциклопедиста были на исходе.

Наконец он все-таки поднял голову и посмотрел направо и налево: он искал Помощника, который единственный мог ему помочь. Того поблизости не было. Оттолкнулся от подоконника и, шатаясь и шаркая ногами, поплелся по коридору к комнате роботов, где было много розеток, инструментов и где можно было восстановить силы.

Силы Знайке были нужны и летом. Ведь время каникул он проводил за чтением свежих журналов: «Знание — сила», «Техника — молодежи», «Наука и жизнь», «Юный техник», «Юный натуралист» и других. В каждом районе города существовала специальная библиотека для роботов. Среди прочих здесь был журнал «Всезнайка», в котором публиковалась самая последняя информация и давались советы энциклопедистам, как отвечать на необычные — наивные, каверзные, с подковыркой — вопросы учащихся.

А Помощник обычно летом помогал в ремонте школы: поднимал на второй и третий этажи бидоны с краской и подносил малярам, держал лестницу, передвигал парты — короче, дела ему хватало…

Знайка шел по коридору, надеясь, что Помощник в их комнате. Тот засуетится, кинется заряжать его аккумулятор, схватится за масленку… Они поговорят о том, что прошел целый год, впереди лето и совсем другие заботы…

Помощника в комнате не было. Но у Знайки не было больше энергии, чтобы думать о том, где его искать. Знайка, еле двигая руками, сам открыл ящичек на «животе» и вытянул шнур с вилкой. Долго целился, но в розетку попал лишь с пятого раза.

Сила вливалась в него через шнур. Вместе с тем все усиливалось беспокойство о Помощнике. Знайка вспомнил, что ни разу за последние три часа не видел приятеля. Такого просто не могло быть! Раньше он всюду натыкался на робота-верзилу. Куда мог подеваться Помощник?!

Знайка нетерпеливо смотрел то на шнур, то на вольтметр на запястье правой руки (на левой были часы). Не дождавшись двухсот двадцати вольт, он выдернул шнур и, на ходу заправляя его в ящичек, поспешил в коридор.

Коридор был пуст. Знайка прислушался — где бы Помощник ни ходил, тяжелые его шаги можно было услышать.

Ни звука в опустевшей школе! Так тихо в ней бывает только вечерами и ночью. Тихо и… грустно (не знаю, знакомо ли это чувство роботам). Может, Помощник сломался и лежит в каком-то закутке, сам на этот раз дожидаясь помощи?

Знайка вспомнил о рации. Между роботами существовала радиосвязь: каждый из них в любую минуту мог вызвать другого. Правда, в школе им почти не приходилось к ней прибегать, поэтому мысль о ней пришла в последнюю очередь.

Знайка щелкнул тумблером:

— Помощник! Помощник! Тебя вызывает Знайка! Откликнись!

Ответ он услышал немедленно:

— Я Помощник. Слышу тебя, Знайка. Я звал тебя, но ты не отзывался!

— Куда ты подевался? Что-то случилось? Ты один или с кем-то?

— Я помогаю старушке донести сумку. — Помощника было еле слышно из-за какого-то шума. — Но моя задача другая. Я иду искать… — Последнего слова Знайка не расслышал.

— Что, что? Что ты идешь искать? Говори громче!

Помощник ответил, и Знайка в точности повторил Борин вопрос:

— Какой воз?

Помощник объяснил…

— Но ведь он же из басни! — завопил Знайка, которому все стало ясно. — Как же ты его найдешь?

— Ты никогда не смеялся надо мной, Знайка, — вновь раздался густой бас Помощника, но его тут же перебил тоненький старушечий голосок:

— Так ты, милый, воз ищешь? Воз в городе искать — все равно что вчерашний день. Возы разве что в деревне остались.

— Слыхал? — прогудел Помощник. — Он в деревне! Я иду туда!

— Но ведь деревень вокруг нашего города десятки! — снова закричал Знайка. — В какую именно ты пойдешь?

Помощник замолчал, и Знайкин чуткий слух уловил шум машин, топот ног робота, каблучков старушки, а затем и ее голос:

— Сюда, милый, сюда. Ты только до лифта донеси, а дальше я уж сама. Спасибо тебе, милый, а еще большее спасибо тому, кто тебя таким хорошим придумал. Видано ли, чтобы железный человек был добрее настоящего?

Наконец заговорил и Помощник:

— Знайка, деревень на самом деле много?

— Я же сказал — десятки. Ты превратишься в лом, а воза так и не найдешь! — Знайка во что бы то ни стало решил уговорить Помощника вернуться в школу.

Тугодум опять замолчал. Он обдумывал новую ситуацию. Интересно, что он ответит? Наконец в эфире прозвучало:

— Знайка, ты мне нужен!

— Если я тебе нужен, — ответил хитрый энциклопедист, — иди ко мне. Ты ведь ходишь быстрее меня.

Помощник еще немного подумал.

— Нет, — сказал он, — иди ты ко мне. Если не придешь, я пойду один. Вдруг я найду воз в первой же деревне?

На этот раз задумался Знайка.

— Хорошо, — сказал он через полминуты, — я иду к тебе. Где ты находишься?

Знайка надеялся уговорить Помощника на месте. Дел у него никаких не было, а оставлять приятеля с его идеей одного было просто-напросто нельзя да и не по-товарищески.

КАК НАЗЫВАЕТСЯ НАША ПЛАНЕТА?

Энциклопедист знал город хорошо — ему часто приходилось бывать здесь на семинарах знаек и на специальных лекциях, чему, кстати, Помощник страшно завидовал, потому что его самого вызывали только на профилактический ремонт… Отпрашиваться Знайка ни у кого не стал, надеясь вернуться в школу через час-полтора.

Вскоре он уже был на месте свидания, у центрального магазина телевизоров. Но Помощника там не оказалось. Пришлось снова прибегнуть к рации.

— Подожди немного, — ответил Помощник, — я здесь, рядом, помогаю сгружать мебель.

Знайка от нечего делать стал разглядывать улицу. Люди на тротуарах, машины на мостовой. Прокатил мимо на роликах, с сумкой на боку робот-почтальон, помахал круглоголовому Знайке рукой.

— Знайка! — раздалось сзади.

Робот повернулся и увидел двоих мальчишек. Они улыбались, но Знайка сразу заподозрил подвох — очень уж хитрые у них были физиономии.

— Знайка, — повторил тот, что был выше ростом, — вот мы с Витькой идем и ломаем голову…

— Пожалуйста, если я могу помочь…

— Чтоб ты да не помог! — воскликнул второй, не сводя хитрющих глаз с робота.

— Короче, — сказал первый, — ответь нам, Знайка, что такое «ни бум-бум»? А то мы и впрямь сломаем себе голову. И еще скажи — что такое «ни бе, ни ме, ни кукареку»?

Конечно, это были как раз те вопросы, на которые даже самые совершенные знайки пока не научились давать ответы.

И все-таки энциклопедист попытался как-то выпутаться из положения.

— Я думаю… — начал он. — Я думаю, что «ни бум-бум» говорят… — Он закрыл глаза, — когда хотят выразиться… когда хотят сказать… когда хотят пожаловаться… В общем, — решился он на ответ: — Когда хотят сказать, что под рукой нет барабана!

Мальчики были счастливы так, словно их пригласили слетать на Луну.

— А что ты скажешь про «ни бе, ни ме, ни кукареку»? — спросил меньший, заикаясь от восторга.

— Я думаю, — проговорил энциклопедист, чувствуя, что ему уже все равно, — я думаю, что так говорят, когда рядом нет ни барана, ни козы, ни петуха!.. Так может сказать, — добавил он, — только очень бедный человек!

Мальчишки подпрыгнули. Их восторга хватило бы на то, чтобы взлететь и некоторое время парить в воздухе; непонятно, почему они этим не воспользовались. Насмешники хохотали, хлопали в ладоши, стучали себя по коленям, вопили, как индейцы. У них каникулы, и вот как хорошо они их начали!

А Знайке было плохо. Он понял, что нагородил ерунды. Но что было делать роботу, если он не понимал некоторых человеческих, точнее мальчишеских, словечек! Он понурил голову. Но внезапно поднял ее.

— А скажите, ребята, — проговорил он вкрадчивым голосом, — вы знаете, как называется наша планета?

— Земля, конечно! — все еще хохоча, ответил высокий мальчишка.

— Земля? Так просто? Другие планеты названы именами богов и богинь — Юпитер, Марс, Меркурий, Плутон, Венера, а наша — просто Земля?

— Ты хочешь сказать, что у нашей планеты есть другое имя? — перебил Знайку второй мальчишка.

— Предполагаю, что есть. — Знайка не спешил с ответом. — Когда древние давали имена планетам, нашу, наверно, назвали не хуже других…

— Ты знаешь — как? — спросил первый мальчишка, у которого уже пропала охота смеяться. — Ты не крути, пожалуйста, а говори как надо. А то — «предполагаю», «наверно»…

— Знаю.

— Знайка, как? — хором спросили мальчишки. — Ведь никто не знает, а мы будем знать! Знайка!

— Что такое «ни бум-бум»? — суровым голосом спросил робот.

Насмешники посмотрели друг на друга.

— Скажем? — спросил высокий.

— Стоит, — согласился второй.

— «Ни бум-бум»— это когда человек чего-то не знает. Он в этом ни бум-бум. А «ни бе, ни ме, ни кукареку» — это когда ни звука в ответ. Понял?

— Не столько понял, сколько запомнил.

— А теперь говори, как называется наша планета.

— Шумеры называли ее Нинхурсаг, а древние греки Геей и Гестией — это богиня священного очага.

— Точно, Знайка? Ты не врешь?

— Вы же знаете, что роботы не имеют права врать людям.

— Ты смотри, — сказал тот, что повыше, — прожить двенадцать лет на планете и не знать, как она называется!

— Это что, — продолжил второй, — старики и те небось не знают про Гестию.

— А мы знаем. Знайка, ты в какой школе работаешь?

— В сорок пятой. Приходите в гости, я вам еще что-нибудь интересное расскажу.

— Придем, — пообещали мальчишки. — Ну ладно, пока, Знайка!

— Пока.

Знайка поднял руку, чтобы помахать им, и увидел Помощника — тот выходил из двора рядом с магазином.

— Здесь всем нужна моя помощь! — крикнул он издалека. Верзила размахивал руками. — Грузчики — славные ребята, я бы остался с ними на весь день, если б мне не нужно было искать воз!.. Скажи, Знайка, у тебя есть карта?

— Какая?

— Карта города и его окрестностей.

— Есть. Зачем она тебе?

— Поищи на ней деревню с лесом поблизости.

Знайка послушно «развернул» в голове карту, отыскал деревню и назвал ее:

— Болотино.

— Вот туда и пойдем! — продолжал распоряжаться Помощник. — Я, пока грузил мебель, понял, что застрявший воз может быть только в лесу. В деревне его давно бы вытащили. В какой стороне Болотино?

— В той. — Знайка показал направление.

— Вперед! — скомандовал верзила.

И роботы, большой и маленький, зашагали по улице. Знайкина правая рука в левой руке Помощника. Со стороны могло показаться, что сердитый отец ведет домой напроказившего сына.

ЧТО ТАКОЕ «ОФОНАРЕТЬ»

Помощник бывал в городе нечасто и поэтому глазел по сторонам. Знайка же ни на что не отвлекался. Он думал. Ломал голову над тем, как вернуть Помощника в школу. Кроме того, надо было следить, чтобы захваченный дурацкой идеей железный «дядя» не натворил чего-нибудь по дороге, поэтому Знайка крепко держал его за руку.

Так они и шли; Помощник учил наизусть басню и с удовольствием махал свободной рукой попадавшимся на пути роботам, которые тоже не валяли дурака (если ваш знакомый робот спросит, что означает это выражение, объясните ему сами).

Роботы шли пешком — троллейбусы и автобусы были не для них. Город кончился примерно через час. Они подзарядились у последнего городского столба из заржавелой розетки (спасибо тому, кто и здесь не забыл о роботах) и пошли дальше. Теперь по сторонам дороги были не дома, а поля, редкие деревья, низины, заросшие густой травой, встречались и небольшие озера, отороченные камышом.

Знайка поглядывал на обочины и называл травы, которые были ему знакомы только по рисункам и фотографиям:

— Одуванчик… Подорожник… Ромашка… Так вот как ты выглядишь, дурман!

Помощник на травы внимания не обращал и поторапливал напарника:

— Ходишь ты медленнее, чем думаешь, Знайка!

— Если воз мог ждать нас более ста семьдесяти лет, — отвечал энциклопедист, — он может подождать еще пару часов. — И опять перечислял — Пастушья сумка… Спорыш… Смотри-ка — коровяк! Знаешь, сколько еще названий у этого цветка? Медвежье ухо, волчье ухо, царский скипетр, барская свеча… Послушай, Помощник! Я впервые вижу то, о чем так уверенно рассказывал в школе! Смотри — деревья, травы, пашни, трактор, высоковольтная линия… Все чуть-чуть иначе, чем на фотографиях.

Помощник шел солдатским шагом. Ему нужен был воз, остальное его не интересовало.

Зато Знайке, кажется, начинало нравиться путешествие! Если в Помощнике конструкторами было заложено стремление помогать, то в Знайке — любопытство. И он останавливался почти на каждом шагу.

— Помощник, смотри — живая пчела! Она ищет нектар и заодно опыляет цветок. Улетела… А вот как, оказывается, выглядит горизонт! Знаешь, что это такое? Воображаемая граница неба и земли. Да глянь же ты на него, Помощник! В городе его не увидишь. А какие над ним облака!..

— Облака? В той басне было сказано, что «Лебедь рвется в облака». Это не те самые?

— Нет! — сердито отвечал Знайка. — Это их прапраправнуки.

Какое-то время роботы шли молча. Но вот Знайка опять заговорил:

— А знаешь, Помощник, я уже не жалею, что отправился с тобой. Когда ребята в школе хотят надо мной подшутить, они спрашивают: «Что такое «ко-ко-ко» и что такое «га-га-га»? — Стоило Знайке признаться, что и над ним подшучивают, верзила замедлил шаг. — Я смотрел в книги, — продолжал энциклопедист, — и не нашел ответа. Может, в деревне мне скажут, что такое «ко-ко-ко»…

— А ты не объяснишь мне, что такое офонареть? — откликнулся на это Помощник. — Про меня иногда так говорят, а когда я отвечаю, что в мой лоб уже встроен фонарик, то все смеются.

Энциклопедист подыскивал ответ целую минуту.

— Кажется, — наконец проговорил он, — офонареть означает искать то, чего не существует…

Помощник долго это обдумывал.

— Ты полагаешь, что если хорошенько офонареть, можно найти даже то, чего нет?

Мимо друзей проносились машины. Знайка еле успевал называть их марки: «Жигули», «Москвич», «Волга», «КамАЗ»… На роботов оглядывались, но никто из встречных не остановился, чтобы спросить, что они делают на шоссе, куда направляются, какое задание выполняют. Может, у кого-то и мелькала мысль, что роботы сбежали, но и тогда никто не тормозил — люди торопились по своим делам.

Наши путешественники одолевали километр за километром. Знайка, глазеющий по сторонам, все время отставал, и Помощнику приходилось то и дело его дожидаться.

СТРАННАЯ ВСТРЕЧА

У лесочка, который подходил к самому шоссе, их окликнули:

— Эй, роботы!

Приятели повернули головы на голос и увидели молодого мужчину в теплой куртке.

— А ну давайте сюда! — Он повелительно махнул рукой.

В лесочке, на поляне, густо окруженной орешником, стояли две машины — ГАЗ-49 и «Жигули». Около «Жигулей» роботов дожидался пожилой мужчина, худой, лысый, суетливый. В открытом кузове грузовика стоял длинный ящик.

— Надо его стащить вниз — это раз, — сразу же начал командовать Молодой. — Потом ящик открыть, а груз перекантовать в «Жигуля»— это два. Поняли? Мой напарник для этого груза жидковат. Сам бог вас сюда послал… — Он забрался в кузов и схватился за ящик.

Помощник взялся за другой конец ящика, и тот в одно мгновение очутился на земле. Мужчина в куртке спрыгнул, достал в кабине грузовика ломик и вскрыл ящик.

Роботы, заглянув в негр, невольно отпрянули: там, как мертвец в гробу, только обложенный стружками, лежал… робот. Робот-Помощник. Руки его были вытянуты вдоль туловища, а глаза закрыты. Наши путешественники переглянулись. Они поняли, что этот робот только что с завода и не подключен к питанию.

— Берись за плечи! — скомандовал Молодой нашему Помощнику. — Я — за ноги. И потащили!.. А ты, — приказал он Пожилому, — будь на подхвате. Чтоб не грохнулся ненароком.

Новенького «бездыханного» Помощника с трудом засунули в машину, усадили на заднее сиденье «Жигулей». На сиденье лежала чья-то шляпа, Молодой нахлобучил ее роботу на голову и надвинул на глаза.

— Кранты! — произнес он непонятное слово. — Теперь вот что… — обратился он к нашему Помощнику. — Сорить в лесу негоже, так что возьми этот ящик и разломай на мелкие кусочки. Потопчись на нем, ты тяжелый. Разломай, в кучку сложи, а я подожгу… — И сказал Пожилому: — Миша, ты можешь ехать, где нам встретиться — знаешь.

Пожилой послушно сел в кабину грузовика, завел мотор, развернулся и уехал. Молодой, после того как Помощник поломал ящик, собрал обломки в кучу и поджег.

— Эй, головастик! — крикнул он стоящему в стороне Знайке. — Иди-ка сюда! Ты вроде посмышленее — проследи, чтобы дотла сгорело. Мне некогда ждать.

— Хорошо, — согласился Знайка.

— Когда сгорит, тогда, значит, пойдете. Повтори.

— Когда сгорит, тогда, значит, пойдем, — не без подковырки ответил Знайка.

Молодой внимательно на него посмотрел, но ничего больше не сказал. Костер разгорелся, владелец «Жигулей» сел в машину, завел мотор.

— Поработали вы, ребята, неплохо, — сказал он роботам у костра. — Были б вы люди, дал бы вам трояк, но ведь вы ничего, кроме масла, не принимаете.

— Вы везете робота в школу? — поинтересовался Знайка.

— В школу, в школу, куда же еще, — подтвердил Молодой. — Думаешь, зачем я на него шляпу надел? Ну, привет!

Мотор «Жигулей» взревел, машина вырулила на дорогу и через минуту исчезла из виду.

НОЧЬ У КОСТРА

Роботы остались одни.

— Мальчишки любят говорить про костры, — сказал Знайка. — Если они идут в поход, обязательно разводят огонь и сидят возле него всю ночь, разговаривают, поют песни под гитару. Ради этого они, кажется, и ходят в походы…

Помощник таращился на пылающую груду деревяшек. Может, он думал о том, почему, глядя на огонь, хочется петь?

Вдруг Знайка поднес к глазам левую руку.

— Седьмой час! Скоро вечер. Послушай, что я скажу, Помощник… давай-ка останемся на ночь здесь, а то нас обязательно спросят на дороге, куда это мы так поздно. Переночуем, а утром снова тронемся, как говорят путешественники, в путь-дорогу.

— Давай, — согласился Помощник, не сводя глаз с пламени. — Костер и мне чем-то нравится, только пока не знаю, чем.

— Он нагревает масло в суставах, и они становятся подвижнее.

— А-а…

Небо все больше синело, в лесу становилось все темнее. Машин на шоссе поубавилось, а моторы их шумели сильнее — люди торопились Попасть домой до наступления темноты.

Роботы разбрелись по лесу в поисках сучьев. Скоро оба вернулись — Помощник с громадной охапкой, Знайка с маленькой. Приятели стали не торопясь ломать сухие ветки и подбрасывать в огонь.

— Мы сидим здесь совсем как люди, — сказал Помощник, — не хватает только гитары.

— Но ведь ты не умеешь петь, — возразил Знайка.

— Зато ты умеешь. Ты бы пел, я бы слушал.

— Я тоже не умею, — с сожалением покачал головой Знайка, — мой голос не приспособлен для песен. Я могу только напеть мелодию, если она кому-нибудь понадобится. И то нотами: ре-ре-до, до-ре-ми! Может, знайки следующих серий будут петь…

— И следующие помощники, — подхватил любитель пения. — Тогда, если повторится такое же, как наше, путешествие, они будут петь вдвоем.

— Дуэтом, — подсказал Знайка.

— А песня, — добавил Помощник, — будет про роботов.

— Да, — согласился Знайка, — к тому времени, вероятно, появятся песни про роботов. Ведь есть же у людей танец роботов — брейк.

— Есть. — Помощник звонко разломил ветку и бросил ее в огонь. — Я даже сам пробовал его танцевать, когда меня никто не видел. И у меня получилось, Знайка! Правда, я как начал крутиться на спине, то никак не мог остановиться… Интересно, как будет звучать песня роботов? Ее ведь сочинят люди?

— Кто же еще?

Они помолчали. Костер потрескивал и изредка стрелял во все стороны красными угольками.

— А что еще делают у костра? — спросил Помощник.

— Рассказывают всякие истории, смеются…

— А ты знаешь какие-нибудь истории, Знайка?

— Я знаю историю, а не истории.

— А разве история не состоит из всяких историй? — спросил, подумав, Помощник. — Из длинных и коротких, смешных и печальных?

— Костер, кажется, разогрел твой мозг, — заметил Знайка.

— Да, — Помощник потрогал лоб пальцем-градусником, — голова у меня и правда горячая. Ты считаешь, что мне вредно сидеть так близко от огня?

— Огонь есть огонь, — не очень понятно ответил Знайка и пробормотал про себя: — Кто знает, до чего ты еще додумаешься!..

До самого утра беседовали роботы в лесу у костра, потому что роботы не спят, — и мы не можем пересказать весь их разговор — это заняло бы слишком много места.

Когда рассвело и на шоссе снова было полно машин, Знайка и Помощник, проверив, окончательно ли погас костер, вышли из леса и пошагали в сторону Болотино.

ЧТО ТАКОЕ «КО-КО-КО»?

— Посмотри, Знайка! Это не деревня? — Помощник, глаза которого были зорче, замедлил шаг.

— Похоже, да. А вон, глянь-ка, комбайн. Мы можем спросить у комбайнера, как она называется.

Роботы спустились с дороги на луг с высокой травой и пошли навстречу комбайну-сенокосилке.

Помощник поднял руку, и агрегат остановился в трех метрах от них. Комбайнера на нем, однако, не оказалось. На месте кабины был металлический ящик величиной всего лишь с хлебницу. Но кто же остановил комбайн?

— Вы роботы? — раздался голос. Приятели посмотрели друг на друга, потом по сторонам, даже оглянулись: никого. — Вы сюда смотрите, на комбайн. Ведь я тоже робот.

— Ты — робот? — первым опомнился Знайка.

— Конечно. А что тут удивительного? Я робот-сенокос. Зовут меня кто Сеней, кто Костей. — Из комбайна вытянулась длинная суставчатая рука, и наши роботы пожали ее. — Она у меня для ремонта, — объяснил Комбайн (будем называть его так), — достаю на себе любое место. Вы, наверно, городские, да?

— Городские, — ответил Знайка.

Помощник молчал, разглядывая робота, который был больше его раз в десять.

— Потому-то вы обо мне и не знаете. Правда, я всего лишь вторая модель. А как вы сюда попали?

— Мы ищем воз, — наконец-то вымолвил Помощник первую и, признаться, не самую удачную фразу. — Ты случайно не знаешь, где он?

— Воз? — удивился Комбайн. — У нас в деревне, кажется, остались одна или две телеги. А зачем вам воз?

Знайка незаметно толкнул Помощника в бок и быстро ответил сам:

— Нам приказано снять с него точный чертеж, чтобы можно было построить телегу. Она нам нужна для музея истории.

— Телега — это, конечно, старина, — согласился Комбайн. — Между прочим, она моя дальняя родственница — ведь у нее, как и у меня, четыре колеса. Но телега никогда не умела ни ездить без помощи лошади, ни убирать урожай сама, ни говорить, ни думать.

— Так ты тоже умеешь думать? — брякнул Помощник.

— А как же! — Голос у Комбайна был, как и у Помощника, без окраски, мог быть только громче или тише. Сейчас он сказал громче. — Ясно, умею. Может, не хуже тебя, хоть ты и на двух ногах, как человек, а я на четырех колесах. Но это еще не все: я и стихи сочиняю. Если луг ровный и если все у меня в порядке, другими словами, если работа ладится, они получаются у меня сами собой.

— Прочитай хоть одно, — попросил Знайка.

— Пожалуйста. — Комбайн поднял свои подвижные глаза-фары к небу и загудел, размахивая ремонтной рукой:

— Очень хорошие стихи, — одобрил Помощник, — мне нравятся.

— Хорошие, — похвалил и Знайка. — Но объясни мне, Комбайн, что такое «тыре», «вни» и «за»?

— Ну, это понятно каждому, кто хоть раз косил! — воскликнул Комбайн. «Тыре»— это, разумеется, «четыре», «вни»— это внимательно», а «за» — это, конечно, «заяц». И даже не заяц, а зайчонок, потому что взрослый заяц вовремя убегает. Но эти слова, особенно «внимательно» и «зайчонок», такие длинные, что никак не помещались в строку, и мне пришлось их укоротить, чтобы не сбиться с рабочего ритма. Я же говорил, что сочиняю стихи на ходу. Я скосил с этих слов верхушки, а остальное выбросил.

— Я должен был сам об этом догадаться, — сказал Знайка. — Моя беда в том, что я никогда не косил.

— Я тоже знаю одно стихотворение. Вот послушай… — И Помощник прочел известную нам басню. Последнюю строку он произнес громче и уставился на Комбайн, словно ожидая оценки.

— Это ты сочинил? — позавидовал Комбайн. — Я бы так не смог.

— Нет, это не я. Один человек. Его зовут Крылов. Что ты думаешь об этом стихотворении? Тебе не кажется, что… — Кажется, кажется! Там ни слова не сказано про того, кто поставил лебедя, рака и щуку в одну упряжку. Ты это имел в виду? Кто так делает?! — В Комбайне что-то грохнуло. — Вот о ком нужно было сказать веские слова! К тому же видно, — добавил Комбайн, — что ваш Крылов сочинял свое стихотворение не на ходу. За столом небось рассиживал. Недосказать кое-что, чтобы читатель хорошенько пошевелил мозгами, — вот, по-моему, задача поэта!

Начался разговор на тему, в которой Помощник чувствовал себя неуверенно.

— Нам не пора? — тихонько спросил он у Знайки.

— Подожди, — ответил тот. И снова обратился к Комбайну. — Уж коль ты заговорил о недосказанном, не расшифруешь ли мне, что такое «ко-ко-ко» и «га-га-га»? Ни в одном словаре этих слов нет, а ребята смеются, когда я говорю им, что не знаю.

Внутри Комбайна что-то негромко застучало.

— Горожане есть горожане. Не знать таких простых вещей! «Ко-ко-ко»— это курица, а «га-га-га»— гусь!

— Я догадывался. — Знайка покачал головой. — Но уверенности у меня не было, а я все должен знать наверняка. А что ты скажешь про «ни гугу»?

— «Ни гугу»? — Комбайн потер ремонтной рукой ящичек. — «Гу» не говорит ни одно из известных мне животных… A-а! «Ни гугу»— это когда кто-нибудь не подает гудка! Едет прямо на тебя и почему-то не гудит. Ты бы и сам мог дотумкать, — а еще Знайка!

— Слово «дотумкать» мне как-то раз объяснили, — задумчиво сказал Знайка. — А вот как ты растолкуешь выражение «ни бум-бум»? — Энциклопедиста, видимо, обидели последние слова Комбайна.

Новый знакомый наших путешественников погрузился в молчание, столь долгое, что стал напоминать обычную машину для уборки сена.

— «Ни бум-бум»… «Ни бум-бум»… — подал он наконец голос. — Я, понятно, слышал эти слова, и не раз, но как-то не задумывался над ними… — И вдруг Комбайн встряхнулся, — А не кажется ли вам, друзья мои, что это свежее выражение из словаря роботов? «Ни бум-бум», по-моему, говорят, когда нужен ремонт, а никто не идет к тебе с молотком и отверткой! Честное слово, с этого дня я буду использовать это выражение! Видите, как полезно общаться? Не приди вы, разве узнал бы я новое словечко? — Комбайн не давал своим собеседникам раскрыть рта. — Но и у меня к вам вопрос. Дело в том, что во мне, — робот-громадина показал ремонтной рукой куда-то назад, — свила гнездо птица и высиживает яйца. И я не знаю, кем я прихожусь будущим птенцам. Иногда я чувствую себя отцом, иногда же — просто домом…

Знайка хотел было сказать, что он об этом думает, но Помощник опередил его.

— Кто ты — отец или дом, — важно сказал он, — скоро узнаешь сам. Если в гнезде появятся маленькие комбайнята — ясно, ты отец, но если птенцы — ты только дом.

Комбайн снова потер рукой ящичек.

— Смотрите, как все просто. А я мучился три дня… — И тут спохватился. — Что я делаю? Сам себе говорю: «Коси, коса, пока роса!», а вместо этого болтаю!.. Очень рад был с вами познакомиться, — скороговоркой закончил он беседу, — заходите как-нибудь еще. Пока! — Мотор его взревел, и Комбайн двинулся по лугу.

Знайка, что-то вспомнив, побежал за ним.

— Постой! — кричал он. — Постой!

Комбайн остановился и приглушил мотор.

— Как называется эта деревня? — Знайка показал на селение километрах в трех от луга.

— Болотино! — ответил Комбайн.

БОНЖУР! ГУТЕН ТАГ! БУЭНОС ДИАС!

Перед самой деревней Знайка замедлил шаг.

— Слушай, Помощник, и слушай вни, то есть внимательно. В деревне могут удивиться, увидев нас. И спросить, кто мы такие и как тут оказались, а главное — зачем. Ведь роботам покамест не разрешается путешествовать. А обманывать людей роботы не имеют права.

— Да, — подтвердил Помощник, — если робот обманет человека, он лишится речи.

— Но если ты скажешь правду — что ты идешь искать воз из басни Крылова, — поверь мне, роботу-энциклопедисту, подумают, что ты свихнулся, и, чтобы ты не натворил чего-нибудь, немедленно отвезут в ремонтную мастерскую.

— Что же делать? — испугался Помощник. — Врать нельзя и правду говорить нельзя. Как же вам вести себя в деревне? Ведь больше негде узнать про воз!

Разговаривая, роботы шли рядом. И вдруг Знайка споткнулся и упал.

— Ох! — сказал он, не поднимаясь, — Я, кажется, повредил колено. Не могу согнуть ногу.

Помощник подхватил Знайку под мышки и поставил на ноги.

— Дай я проверю твое колено.

— Ни в коем случае! Ты можешь его окончательно испортить. Тоже мне мастер! Сейчас я попробую шагнуть. — Знайка пошевелил правой ногой. — Нет, не могу. Вдруг отвалится вся голень?

— Как же мы дойдем до деревни?

— Вот что, — решил Знайка, — возьми меня на закорки и неси. В деревне мы найдем школу, а в школе — мастерскую. Там мы починим колено и пойдем дальше.

— Ты очень правильно придумал, — сказал Помощник. Обеспокоенный Знайкиной бедой, он забыл о задаче, которая только что поставила их обоих в тупик.

— Даже правильнее, чем ты можешь предположить, — пробурчал Знайка, влезая на спину Помощнику. Но тот на эти слова не обратил внимания.

Так роботы и вошли в Болотино — Помощник нес товарища на закорках. Первой им встретилась женщина с коляской. Увидев их, она забеспокоилась:

— Что-то случилось? Вы куда идете?

Помощник ответил:

— Я несу его в школу. Скажите, пожалуйста, где она?

— Вон там, — показала женщина, — сразу за поворотом, трехэтажная, увидите. Ты его не урони!

— Не уроню, — пообещал верзила на ходу, — он легкий.

В школьном дворе, на спортивной площадке ребята играли в футбол. Но как только наши путешественники показались в воротах, они тут же оставили мяч, окружили их, засыпали вопросами:

— Вы откуда? Вы куда? Вас в нашу школу направили? Ты Знайка? А зачем ты ему на спину влез? Это вы так играете? А почему пешком, а не на машине? Знайка, а что это за новый робот?

— Можешь меня спустить, — сказал Знайка Помощнику. Очутившись на земле, он ответил только на последний вопрос — Это школьный робот Помощник. А у вас разве такого нет?

Футболисты переглянулись и рассмеялись.

— А кому помогать? Нам? Мы и сами все можем!

Знайка, заметив, что приятель хочет что-то сказать, опередил его:

— Мы к вам в гости!

— Ура! — обрадовались болотинцы. — Пошли в беседку! — И потянули роботов за руки. — Сейчас мы нашего Знайку позовем.

— Погодите. — Помощник хотел помочь Знайке взобраться к себе на спину.

Но Знайка отказался и легко зашагал рядом с ребятами.

— Остановись! — крикнул Помощник. — Ведь у тебя повреждено колено!

— С коленом у меня все в порядке, — ответил Знайка. — Я потом тебе все объясню.

Помощник, качая головой, двинул вслед за товарищем.

На школьном крыльце показался болотинский Знайка — такой же круглоголовый, тоже маленького роста. Мальчишки с нетерпением ждали, как встретятся городской и деревенский Знайки.

— Сальве! — поприветствовал собрата на латинском языке болотинский энциклопедист.

— Бонжур! — не промедлив ни секунды, ответил ему на французском городской робот.

— Хэлло! — кинул ему на английском местный Знайка.

— Гутен таг! — получил он ответ на немецком.

— Буэнос диас! — услышали все испанское приветствие.

— Бон джорно! — был ответ на итальянском.

Знайки постепенно сближались.

— Кали мера! — поздоровался на греческом болотинский Знайка и протянул руку.

— Салям алейкум! — произнес восточное приветствие наш Знайка и, пожав руку болотинца, поклонился, как принято на Востоке.

Если бы расстояние между беседкой и крыльцом было больше, не знаю, на каких еще языках поздоровались бы эти два полиглота…

— С каких это пор роботы начали путешествовать? — спросил местный Знайка.

— С нынешнего лета, — ответил гость. — У нас, — он кивнул в сторону Помощника, так же, как все, не сводившего с них глаз, — есть дела в деревне…

— А кто этот здоровенный парень?

Знайка номер один (будем теперь называть его так) коротко рассказал, а Знайка номер два, как и полагается хозяину, пригласил гостей в свою комнату — привести себя в порядок после дороги. Мальчишки же, сказав роботам: «Выходите скорей!», — отправились на спортплощадку.

В комнате Знайки номер два все было почти так же, как в городской школе: полки с книгами, ящик с инструментами, масленки… Роботы долго стирали с себя чистой фланелью дорожную пыль, затем взялись за масленки. Помощник воткнул свою вилку в розетку и спросил у своего Знайки:

— А что все-таки было с твоим коленом?

— Ты помнишь, о чем мы говорили до того, как я упал?

— Забыл, — сознался Помощник, — твое падение так меня рас…

— Рассмешило? — подсказал Знайка номер два.

— Нет, что ты! Наоборот! Рас… рас…

— Рассердило?

— Оно его расклеило, — сказал наш Знайка.

— Или распаяло, — продолжал болотинский.

— Или расклепало…

— Да ну вас! — на самом деле рассердился Помощник. — Оно меня расстроило, вот что! Да так, что я позабыл обо всем. Робот робота не имеет права оставлять в беде, а я должен найти…

Знайка номер один перебил его:

— Погоди! у нас с тобой была задача: ни правды не говорить, ни врать. Что ты ответил женщине, когда она спросила, куда мы идем?

— Я сказал, что ищу школу. Что несу тебя туда.

— Ты ведь не соврал, Помощник?

— Если б я соврал человеку, известно, что бы со мной случилось. А если б я сказал правду, нас отправили бы назад. И я тогда не смог бы найти…

— Вот от чего я тебя спас, когда притворился, что у меня повреждено колено. Хорошо, что нигде в инструкциях не сказано, что робот не может обманывать робота.

Помощник потрогал шнур питания и сказал:

— По-моему, деревенский ток лучше городского. Я чувствую, что прямо-таки наливаюсь силой… — И только после этого ответил своему Знайке: — Ты молодец! Без тебя мы не дошли бы до школы. И я бы ни за что…

На этот раз Помощника прервал болотинский Знайка:

— А что ты должен здесь найти, скажи на милость? Если, конечно, это не секрет.

— Воз! — брякнул, словно стукнул железом о железо, Помощник.

Знайка болотинский повернулся к городскому.

— Это аббревиатура? ВОЗ — Всесоюзное общество Знаек? Или земледельцев?

— А может, зоотехников, — поддержал его Знайка номер один.

— Или знахарей.

— А может, звездочетов…

— А может, золотоискателей…

— А может, змееловов…

Помощник, переводивший глаза с одного Знайки на другого, не выдержал:

— Ох уж эти Знайки! Пока не переберут весь словарь, не успокоятся.

— Он ищет обыкновенный воз, — сказал городской Знайка. — То есть нет, не обыкновенный. Знаешь — какой? — И покосился на Помощника. — Из басни Крылова «Лебедь, Щука и Рак»…

— Понимаешь, — подхватил верзила, обращаясь к Знайке номер два, — во-первых, он с поклажей, а во-вторых, он и ныне там. Так сказано у Крылова, а я ему доверяю.

Болотинский Знайка внимательно посмотрел на высокого робота.

— Понимаю, — сказал он.

— Слава электрону! — воскликнул Помощник. — Я же говорил, что в деревне и ток совсем другой, и думают здесь иначе — быстрее и качественнее. Можешь ты сказать нам, где этот воз?

Знайки незаметно переглянулись.

— Я здесь недавно, — ответил хозяин комнаты, — и не успел еще поинтересоваться возом.

— Это потому, что настоящая помощь вам не по плечу. — Помощник, глянув на вольтметр, выдернул шнур из розетки. — Двести двадцать прекрасных деревенских вольт! Я опять полон энергии и готов отправиться в путь. Так как ты думаешь, где мне искать воз? — снова спросил он у болотинца.

Тот явно растерялся и забормотал:

— Понимаешь, нет в живых ни одного свидетеля того события…

— Почему нет? — возразил ему городской собрат. — Иные щуки живут до трехсот лет.

— А щуки умеют разговаривать? — тут же поинтересовался Помощник.

— Есть сведения, что один человек разговаривал со щукой.

— Кто?

— Емеля-дурачок.

— Ну, уж если дурачок мог договориться со щукой, — сказал уверенно Помощник, — то мы-то и подавно сможем!

— Беда в том, — объяснил Знайка номер два, — что в басне не указан точный адрес…

— Всем поэтам, — самым решительным голосом заявил Помощник, — я бы посоветовал оставлять точные адреса бедствий, о которых они сообщают в стихах. А в крайних случаях — таких, как наш, с возом, — к стихотворению нужно прикладывать карту! — И спросил у своего Знайки — Что написано в словаре про слово «там»?

— В нем сказано: «В том месте, не здесь», — без запинки ответил энциклопедист.

— Ну вот, уже легче! — загудел богатырь, который, как следует зарядившись, стал говорливее. — Из этого объяснения следует, во-первых, что в школе и ее окрестностях воз искать нечего. Он не здесь, он «в том месте». Это, мне кажется, несколько точнее, чем просто «там». Кроме того, здесь мне слышится утверждение: мол, не сомневайтесь, вы его найдете, раз он в том месте. Да, уже горячее… Я чувствую, что мы в конце концов доберемся до воза. Остается только выяснить — где «то место». Вперед! — И Помощник так решительно двинулся к двери, что маленькие Знайки отпрянули.

— Постой! — закричал Знайка номер один. — У «вперед» четыре направления: север, запад, юг и восток. Куда именно ты направишься? Если воз на западе, а ты двинешься вперед на восток, ты будешь уходить от него все дальше и дальше.

— Вездесущий электрон! — Помощник резко затормозил. — А ведь ты прав. На минутку мне показалось, что я знаю направление, но, видимо, ошибся. Ладно. В какой стороне лес? — спросил он у Знайки номер два.

— Пошли во двор, покажу.

Помощник, громадина, начиненная энергией да еще и захваченная идеей, грохотал, ступая по гулкому школьному коридору, как танк; Знайки еле поспевали за ним.

Перед выходом Знайка предупредил товарища:

— Ты — молчок! Говорить буду я.

Увидев роботов во дворе, мальчишки снова сбежались к ним — Помощник был им в диковинку.

— Ну, как принял гостей? — спросил у своего Знайки высокий мальчишка с номером «14» на майке.

— Порядок, — ответил тот.

Вы к нам надолго?

На этот раз вопрос был задан Помощнику, но Знайка успел толкнуть его в бок, и он только лязгнул ртом. Вместо него ответил Знайка:

— Мы вам благодарны за гостеприимство, но нам нужно идти.

— Остались бы еще немного. У нас таких, как он, — мальчишка показал на Помощника, — нет.

— И не надо, — сказал другой. — Городские и так слабаки, а с ним еще слабее станут. Он им, наверно, даже пуговицы застегивает.

Помощник снова лязгнул ртом.

— Я их провожу и вернусь, — сказал футболистам местный Знайка.

— А куда они? — задал все же опасный для роботов вопрос настырный четырнадцатый номер.

Деревенский Знайка тоже боялся лишиться речи. Поэтому он ответил так:

— Они идут туда, — он махнул рукой в сторону видневшегося вдали леса, — у них там дело. — Он намеренно сказал «дело», потому что это слово в каникулы, что называется, «не звучит». Скажи он «цель» или «задание», ребята немедленно захотели бы узнать, какая цель и что за задание, а к делу они потеряли всякий интерес и засобирались на спортплощадку.

— На обратном пути заходите, — пригласил на прощание высокий футболист.

— Спасибо, — ответил городской Знайка, а Помощник на всякий случай промолчал.

За школьным двором у колхозного сада роботы расстались с болотинским Знайкой.

— Пройдете сад, — сказал он, — а там и лес.

— Хорошо было бы, если бы ты пошел с нами, — предложил ему Помощник. — Одна голова хорошо, а три лучше.

— В пословице говорится — две, — поправил его Знайка номер один.

— Лишняя голова, — парировал Помощник, — в таком деле, как наше, не помешала бы.

— В таком деле, — сказал Знайка номер два, — голова, по-моему, вообще лишняя. Гуд бай, ребята!

— Ариведерчи! — ответил ему на итальянском горожанин.

— Оревуар! — не остался в долгу местный энциклопедист.

— Ауфидерзейн! — кинул ему на немецком наш Знайка.

— Ну, загудбайкали! — перебил обоих Помощник. — Счастливо оставаться!

— Гуд лак! — крикнул Знайка номер два на английском. — Удачи!

— Тэнк ю! — поблагодарил номер один.

В ЛЕСУ

— Великий и вездесущий электрон! — воскликнул Знайка, чуть хрустнула у него под ногой сухая ветка. — Да это как пять незнакомых словарей сразу! Пять новых словарей! — Он остановился и стал осматриваться. — Деревья — разные, травы — всевозможные, насекомых — тьма! И у каждого свое название. Вот это, — робот наклонился, — черные муравьи. Это — жук. Вон какая-то муха. А это паук! Ну и паутина у него! Знаешь, на что она похожа, Помощник? На мишень! Бабочка… — Энциклопедист шагнул, споткнулся о пенек, чуть не упал. Пенек оказался трухлявым и под железной ногой развалился. Знайка присел. — Я разрушил чей-то дом! Нет, по лесу нужно ходить медленно и осторожно. Смотри, Помощник, — гриб!

— Если мы будем останавливаться на каждом шагу и у каждого пенька, — проворчал Помощник, — то никогда не найдем воз. Вставай, Знайка!

— Не опускай ногу! — крикнул Знайка.

Помощник так и застыл на одной ноге, а энциклопедист бросился к нему и поднял что-то с земли.

— Это виноградная улитка.

Помощник потрогал ее и предположил:

— Наверно, эта улитка — тоже робот. Она покрыта твердым, как мы.

— Она не робот, она очень хрупкая. У нее всего лишь известковый панцирь. И ты мог ее раздавить. Теперь ты понял, что нужно идти осторожно? Здесь под каждым листком, как сказал тот же Крылов, чей-то и стол и дом.

— Крылову я верю, — немного подумав, проговорил Помощник. — Но как же нам искать воз, если я каждый раз должен смотреть себе под ноги, чтобы не раздавить кого-нибудь?

— Пока не знаю, — сказал Знайка, продолжая осматриваться, — здесь столько интересного, что мне, признаться, не до твоего дурацкого воза!

— Ну и ну! — Помощник обиделся. — На уроке литературы тебе бы поставили «двойку». Воз, о котором написал сам Крылов, — дурацкий?

— Чш-ш! — прошептал Знайка. — Кто-то идет! Прячемся за дерево. Вдруг это за нами?

КТО-ТО ИДЕТ!

Роботы спрятались за толстый ствол дуба и высунули головы. Послышались голоса и треск веток под ногами идущих.

— Должно быть где-то здесь, — говорил мужчина, чей голос показался им знакомым, — от той сосны нужно пройти метров сорок.

— Чертова паутина! — проворчал другой. — Так и лезет в глаза!

— Потерпи немного, на этот раз мы у цели. Были бы Керя с Семеном, в минуту нашли бы.

— Керя с Семеном сейчас у черта на куличках и не скоро освободятся… Эй, дылда, а ну иди-ка впереди! Пускай он разрывает паутину, а не мы. Дьявол тебя забодай, осторожнее с лопатой!

Кусты зашевелились, над ними показалась шляпа, а под ней Знайка и Помощник увидели… высокого робота с лопатой на плече!

— Помощник, — зашептал Знайка, — это, кажется, тот, которого мы помогали посадить в машину. Узнаешь?

— Узнаю, — сказал Помощник, — но зачем ему шляпа? Это новая мода?

— Пока не знаю. Давай смотреть…

Вслед за роботом из кустов вышли те самые Пожилой и Молодой, что вчера зазвали их в лесочек. Пожилой отер лысину платком и стал осматриваться, а робот еще шагал.

— Стой! — крикнул ему Молодой. — Куда прешь, дуролом? Иди сюда и жди команды.

— Там было три дерева, — вертя головой, сказал Пожилой. — Вроде вон они. А за ними — смотри! — дуб. Пошли!

И троица последовала мимо Знайки и Помощника в глубь леса.

— Как ты думаешь, зачем им нужен дуб? — спросил Помощник.

— Под ним что-то закопано — видишь, они пришли с лопатой. Но как оказался с ними Помощник? На учителей они не похожи.

— Не похожи, — согласился наш Помощник, — учителя не ругаются. — И добавил — По крайней мере, в школе.

— Ты можешь идти тихо? — перебил его Знайка. — Нам нужно вон туда, к тому дереву.

— Постараюсь.

Они на цыпочках перешли поляну и спрятались за таким же толстым деревом. Двое мужчин и робот в шляпе снова были метрах в пятнадцати от них.

— Будто бы здесь. — Пожилой опять осмотрелся. — Там сухая ветка была воткнута, да ведь ее кто угодно мог сшибить — олень, кабан… Будем копать?

— Я уже мозоли натер, — ответил Молодой. — Под третьим деревом яму копаем. Эй, балда! — обратился он к роботу. — Ты копать умеешь?

— Я никогда не пробовал, — прогудел Помощник. — Дайте мне лопату, пожалуйста, я думаю, что смогу.

— Ишь как он вежливо выражается, интеллигент железноголовый! — проворчал Молодой и взялся за лопату. — Смотри! — Он вонзил лопату в землю, нажал ногой, вывернул пласт. — Что-то не похоже, чтобы здесь копали раньше, — сказал он Пожилому, — земля твердая.

— Так ведь сколько времени прошло. Нужно копать.

Молодой копнул еще два раза, показывая роботу, как это делается, и передал ему лопату.

— Рой, а я посижу. Плешь, — так он обратился к Пожилому, — давай перекурим это дело.

Оба примостились у дерева и достали сигареты.

— Если это здесь, — рассуждал Пожилой, пуская вверх синий дымок, — мы с тобой короли… Ах, проклятый! — Он шлепнул ладонью по лысине. — Уже комары!

— Вот паразит! — ругнулся и Молодой, хлопая себя по шее. — Пока выкопаем, пока в машину перенесем, они нас заживо съедят. А вдруг кто-нибудь еще в лесу появится? — Он повел взглядом вокруг. Знайка и Помощник едва успели спрятаться. — Увидят нас с этим балбесом в шляпе и с лопатой — сразу заподозрят неладное.

— Что мне нужно искать? — вдруг спросил робот.

— Металл, — ответил Пожилой. — Должно звякнуть.

— Здесь только корни…

Пожилой встал и шагнул к яме.

— Неужели я опять ошибся?

Молодой подошел к роботу, взял у него лопату и ткнул в разрытую там и тут землю.

— Фиг здесь, а не сейф! Сплошные корни! Учти, — пригрозил он Пожилому, — если и в пятой яме ничего не будет, я тебя самого туда положу!

— Что такое сейф? — спросил наш Помощник у Знайки.

— Несгораемый ящик для хранения ценностей.

— Повтори, пожалуйста.

Знайка повторил.

— Ты сказал — для хранения ценностей?

— Да, а что такое?

— Ты знаешь, что они ищут?

— Ты же сам слышал — сейф.

— Знайка, они ищут то же самое, что и мы!

— Ты хочешь сказать…

— Да! Они ищут поклажу с того воза, о котором писал Крылов.

— Говори потише, — Знайка приложил ладонь ко рту Помощника, — нас могут услышать. Они снова рыщут по лесу. Как бы эти кладоискатели не завернули сюда…

РОБОТ-СООБЩНИК

Скоро все повторилось. Робот копал яму, мужчины курили, сидя под деревом и все громче переругиваясь. Наши путешественники следили за ними из-за толстого ствола дерева.

Вдруг Помощник номер два с силой воткнул лопату в землю и рявкнул:

— Черт-перечерт! Трижды два черт и трижды три! Опять корни!

— Что ты сказал? — не поверил своим ушам Пожилой.

— Я сказал «черт-перечерт»! И я еще сказал «трижды три черт»! Здесь снова эти проклятые корни!

Кладоискатели ошарашенно смотрели друг на друга.

— Ну-ка, ты! — прикрикнул на робота Молодой. — Что ты себе позволяешь? Ты должен вкалывать и помалкивать, понял?

— Как бы не так! У меня падает напряжение. Смотри сам, — робот вытянул руку, — уже сто восемьдесят. Где я заряжусь в лесу? Я тут могу и остаться, а вы и не почешетесь!

— Плевать мне на твое напряжение!

— Раз тебе плевать, значит, я должен позаботиться о себе сам, трижды пять черт и даже трижды восемь!

— Не много ли? — испуганно глядя на робота, спросил Пожилой.

— Пока хватит, если не будете злить меня и дальше. Копайте сами!

— Действительно, — сказал Пожилой Молодому, — покопай ты, а то он не сможет донести груз до машины.

— Я, кажется, грохну сейчас лопатой по его мусорному ведру — тем дело и кончится! — пригрозил Молодой, снимая куртку.

— Мое-то ведро, может, и выдержит, но вот выдержит ли твое? — огрызнулся робот. Он сел под дерево и сунул в рот вместо сигареты сухую веточку.

— Но, но, Помощник! — Пожилой на этот раз повысил голос. — Ты переходишь границы дозволенного!

— О границах дозволенного вам обоим лучше помолчать. Он устанет — возьмешься за лопату ты, Плешь. И вообще, я кое-что важное для себя понял. С той минуты, как я первый раз сказал «черт», я развиваюсь дальше.

— Что ты еще понял? — На всякий случай Пожилой отступил.

— Что я, — раздельно и внушительно проговорил робот, — что я вам НЕ ПО-МОЩ-НИК!

— А кто?

— Я ваш СО-ОБ-ЩНИК!

Мужчины разинули рты.

— А раз я Сообщник, — продолжал робот, — то у меня столько же прав, сколько у вас. А может быть…

Сообщник стал подниматься, выпрямляться. Пожилой и Молодой, наоборот, приседали. И вот, оказавшись гораздо выше людей, металлическая громадина объявила:

— А может быть, и больше! Чего вы оба стоите против меня?

Мужчины готовы были обратиться в бегство.

— Стойте! — гаркнул робот. — Что за сейф вы ищете?

— С-сейф, — ответил Молодой и нешироко развел руки, — в-вот т-такой небольшой с-сейфик.

— С-сейфичек, — подтвердил Пожилой и оглянулся. Наши роботы едва успели спрятать головы. — С-старенький с-сейфичек, никому не нужный. Только он тяжеленький, потому что железненький.

— А что в сейфе?

— Да кто его знает, что в нем, — уклонился от ответа Пожилой, — бумаги какие-нибудь, а может, и вовсе ничего. Металлолом, короче говоря, этот сейфик. Зачем, думаем, ему зря здесь ржаветь-валяться? Сдадим — польза будет государству и нам…

— Я же говорил, что это Поклажа! — Помощник толкнул Знайку в бок так, что в лесу лязгнуло. Но троица не обратила на это внимания.

— Копай! — скомандовал Сообщник Молодому.

— Где? — закричал тот. — Не знаю я, где копать! Он где-то под старым дубом, а ты видишь — сколько здесь дубов!

— Я тебе скажу — где. — Сообщник вытянул вперед левую руку и посмотрел на запястье. — У меня есть прибор для поиска металлолома, он и покажет место сейфа. А вы стойте здесь и не вздумайте удирать. Знайте — бегаю я быстрее вас.

Сообщник ходил от дерева к дереву, мужчины и роботы за деревом следили за ним с одинаковым интересом.

— Сюда! — позвал он вскоре. — Беритесь за лопату!

Пожилой и Молодой, сменяя друг друга, стали копать…

А между прятавшимися роботами произошел следующий разговор.

— Роботы не должны повторять брань за людьми, — сказал Помощник, — это нам запрещено. Даже то слово, что начинается на букву «ч». Может, этот Помощник — новой серии?

— Разве ты считаешь себя в чем-то несовершенным? — ответил на это Знайка.

— Я? — Помощник выпрямился. — Смотри! — Он уперся в ствол соседнего дерева рукой, нажал — дерево затрещало и начало наклоняться. — Видишь? О каком несовершенстве может идти речь?.. Знаешь, мне жалко этих людей! И ужасно хочется им помочь — прямо ничего не могу с собой поделать!

— Не смей! — зашипел Знайка. — Это не те люди, которым нужно помогать.

— А какие же?

— Суди о них по их роботу.

— Как это?

— Он из-за них не различает уже, где хорошее, где плохое.

— А-а… — Помощник чуть помолчал и еще раз протянул: — А-а…

Знайка глянул на него.

— Тебе сейчас хорошо бы посидеть поближе к огню.

— Да нет, я понял. Ты имеешь в виду, что он ругается.

— Это еще полбеды. Он назвал себя Сообщником и думает, что это лучше, чем быть Помощником. А знаешь, что такое сообщник? Соучастник преступления!

— А-а… — в третий раз сказал Помощник. — Так эти люди…

— Они воры, дружище! И хотят присвоить себе чужой сейф. И робота они скорей всего украли. Видишь, в кого он превратился, пообщавшись с ними всего лишь сутки?

Дзик! Лопата в яме ударилась о металл.

— Он! — обрадовался Пожилой. — Вот он, родненький наш!

Молодой выхватил у него лопату и быстро откопал сейф.

— Ух! Нашли! — подтвердил он и обратился к роботу — Сможешь его вытащить? Мы и вдвоем не подымем.

Сообщник, не говоря ни слова, наклонился над ямой, взялся за металлическую ручку сейфа, замер на мгновение и — раз! — одним махом вытащил не очень большой, но наверняка тяжелый железный ящик, выкрашенный белой краской.

Пожилой не выдержал — стал хлопать по сейфу ладонями, припал к нему, обнял, как обнял бы давно не навещаемую бабушку, даже чмокнул.

— Находочка наша, — приговаривал он, — ладненький наш, ненаглядненький! — К нему вернулась уверенность, которую он потерял, когда робот объявил себя их Сообщником. — Бери его за загривок, — распорядился Пожилой, — и тащи к машине. А ты, — тем же тоном приказал Молодому, — дуй вперед и посмотри, нет ли кого в лесу. Я забросаю на всякий случай яму землей.

— Что делать? — спросил Помощник у Знайки. — Они сейчас увезут сейф!

— Я думаю… — сказал Знайка. — Я думаю… Я думаю… — Казалось, он испортился.

— Пока ты думаешь, — не вытерпел Помощник, — сейф исчезнет навсегда! — С этими словами он вышел из-за дерева.

— Осторожнее! — крикнул Знайка. — Сообщник опасен!

Помощник сделал несколько шагов и преградил дорогу роботу с железным ящиком на плечах. Тот поднял голову, увидел препятствие и медленно спустил сейф с плеч.

ПОКЛАЖА С ВОЗА НАШЛАСЬ!

Роботы были похожи друг на друга, как братья. Только на одном из них была шляпа.

— Привет! — сказал Помощник.

— Здорово! — ответил ему Сообщник точно таким же голосом.

— Я — Помощник! — с гордостью сказал наш робот. — А ты?

— Я? Кто я такой? — Сообщник еще раз внимательно посмотрел на собрата. — Недавно я был, как и ты, Помощником. Но я развился и теперь стал Сообщником! — Робот произнес это с той же гордостью, что и Помощник.

К ним подошел Знайка.

— Скажи, пожалуйста, какой ты серии?

Сообщник глянул на него сверху вниз.

— Я видел на заводе таких, как ты. Вас там зовут коротышками.

— Меня зовут Знайка.

— А меня — ЭР ША ПЭ ТРИ ЭС-ЭКС!

— Что такое ЭС-ЭКС?

— Самообучающийся экспериментальный!

— Вот оно что, — как бы самому себе сказал Знайка. — Так, так… А что ты думаешь об этом сейфе?

— Я? — снова переспросил робот. С тех пор, как он стал сообщником, ответы его задерживались. Он, видимо, сначала примерял их к новой роли, а потом уже говорил. — Я думаю, что если в нем нет запасных частей для роботов, аккумулятора или масленки, мне он не нужен.

— Ничего этого в нем нет, — заверил его Знайка. — Сейф предназначен для других вещей.

В это время Пожилой боязливо приблизился к роботам.

— Сейфик-то, ребятушки, мой. Как бы его до машины донести? Может, помогли бы? Вы ведь вон какие сильные. А я вам за это самым лучшим маслицем суставчики смажу…

И вдруг Знайка, к удивлению Помощника, загрохотал таким громким голосом, какого тот от энциклопедиста не ожидал:

— Из-за этого сейфа вот уже сто семьдесят два года печалится вся страна! Дети чуть не плачут, когда говорят о нем! А вы утверждаете, что он ваш! Мы своими глазами видели, как вы выкопали его из земли! Об этом сейфе, если хотите знать, говорил сам Иван Андреевич Крылов. Он называл его поклажей!

— Какая кража? — забормотал Пожилой, пятясь, — никакой кражи! Этот ваш Крылов ошибается, хоть он, наверно, милиционер или даже следователь!

Пожилой пятился и пятился, пока не кинулся со всех ног в глубь леса. Никто за ним не погнался.

Помощник, с того момента, как Знайка сказал, что сейф и есть Поклажа, которую они ищут, застыл и не сводил глаз с металлического ящика. Рот у него то открывался, то закрывался, но он не мог вымолвить ни слова.

Сообщник же, услышав последние слова Пожилого, издал странный звук, похожий на кашель или на подавленный смешок.

— Роботы серии ТРИ ЭС-ЭКС знают, кто такой Крылов, — объяснил он, — и кто такой Пушкин, и многое другое. Мы знаем не меньше пятиклассника. Это сделано для того, чтобы над нами не так-то легко было подшутить. А то ребята в школе в последнее время только этим и занимались.

— Как ты попал в их руки? — Знайка кивнул в сторону убегавшего Пожилого.

— Вот этого я не знаю, — сказал Сообщник. — Последний раз я себя помню на заводской проверке. Меня подключили к питанию, заставили выполнить кучу всяких заданий, спрашивали, как на экзамене. В конце концов сказали «хорошо» и… отключили. В следующий раз я открыл глаза в машине этих людей. Мы подъезжали к лесу, на мне была шляпа…

— Они тебя украли, Помощник, — сказал Знайка.

— Я Сообщник, — поправил его робот. — Помощник — это прошедший этап. В лесу я развился — я ведь самообучающийся.

— Ты называешь это развитием?

— Я узнал то, чего мог никогда не узнать, не встреть я этих людей, — не сдавался Сообщник. — Вот послушайте. — Он надвинул шляпу на лоб и зарычал — На кого батон крошишь? На кого кефиром дышишь?.. Где еще я мог этому научиться, как не в лесу? Или вот это: тебе что, два глаза — роскошь?.. На заводе, — продолжал Сообщник, — когда мой мозг наполняли всякой всячиной, кроме «Великий электрон!», я не слышал ни одного стоящего выражения. А здесь, с ними, я сразу начал развиваться. Поначалу выучился говорить «черт». Но скоро одного черта мне показалось мало, и я стал их умножать, как учили меня на заводе. Потом я понял, что чертей можно делить и даже извлекать из них квадратный корень. Вот например: корень квадратный из дюжины прыгающих на горячей сковородке чертей! Представляете, что это за штука! Я хотел уже выдать ее моим сообщникам, но тут услыхал такое, что мои математические черти показались мне детской игрой. Вот эти слова: «Как дам по кумполу — позвонки в трусы посыплются!» Правда, это могут говорить друг другу только люди — ведь у роботов нет позвонков и трусов они не носят… Но если и дальше совершенствоваться, можно в человеческой речи подобрать словечки, которые подойдут к роботам. Я уже нашел кое-что…

— Интересно. — Помощник придвинулся поближе к Сообщнику.

— Кошмар, — прошептал Знайка.

— Слушайте же. — Сообщник сдвинул шляпу на затылок. — Про кого сказано: «У тебя все шурупы на месте?» Разве не про робота? А «шарики за ролики заехали»? А вот этот жест? — Сообщник покрутил пальцем у виска. — Разве он не напоминает движения отвертки, которой пользуется ремонтник, чтобы проверить твой мозг? И если я, разговаривая с кем-то, покручу у виска…

— С кем поведешься, от того и наберешься, — пробурчал Знайка. — Тебе не кажется, что ты развился в обратную сторону?

— Развитие, по-моему, — это когда узнаешь больше, чем знал, — не согласился Сообщник.

— Самого главного ты не понял — того, что не всякие знания идут на пользу… Ладно, — сказал Знайка, — оставим этот разговор на потом. Пора выбираться отсюда. Кто понесет сейф?

— Я! — тут же вызвался Помощник. — Я чувствую себя исторической личностью, когда прикасаюсь к нему.

— Я тебе помогу, — Сообщник тоже взялся за сейф, — он все-таки тяжелый. — И объяснил — Кое-что от Помощника во мне осталось.

Роботы дружно подняли сейф и понесли.

— А скажи мне, — обратился через некоторое время Сообщник к Знайке, — что писал Крылов об этом сейфе? Я знаю не все его басни.

— Что писал Крылов? Сейчас вспомню… — Несколько метров энциклопедист прошагал, повторяя — Сейчас… сейчас… Готово! — крикнул он. — Слушай. Сто семьдесят с лишним лет назад Крылов написал басню про воз с поклажей, который не смогли вытащить, — тогда ведь ни тракторов, ни роботов не было. Она заканчивалась строчкой «Да только воз и ныне там…» Но недавно выяснилось, что эту строчку следует читать иначе: «И был бы воз и ныне там», потому что, оказывается, за нею следовали иные строки, тогда утерянные, а ныне найденные. Вот они:

— Что такое «та-та-та»?

— Это вместо одного слова: его на старой бумаге — ей сто семьдесят с лишним лет — так и не смогли прочесть.

А как ты понял, что этот сейф и есть Поклажа с крыловского воза? — задал Помощник вопрос, который не давал ему покоя.

— Я думаю, ты и сам догадывался об этом, только не успел сказать.

— Ты прав, Знайка, — ответил, помедлив, как всегда, с минуту, Помощник, — я почти догадался, но мне чего-то не хватило.

— Я знаю — чего, — сказал Знайка, шедший впереди и раздвигающий кусты для несущих сейф. — Тебе не хватило смекалки. Нам, знайкам, ее на заводе вложили больше, чем помощникам. Зато вы сильнее.

— А как прознали про поклажу эти люди? — прогудел Помощник. — Ведь они думают, что Крылов — это милиционер.

На этот раз взялся объяснять Сообщник:

— Где закопан сейф, знали не эти люди, а другие — какой-то Сеня по прозвищу Харя и какой-то Керя. Они сказали про него моим сообщникам. Но их посадили в тюрьму. Может быть, Керя и Сеня читали когда-нибудь Крылова…

Вопросы Помощника к Знайке на этом не кончились.

— А почему ты мне не говорил, что знаешь продолжение басни?

— Я приберегал это к концу всей истории — чтобы сделать тебе приятное.

— А знаете, — признался Сообщник. — Мне тоже приятно. Оказывается, Крылов все предвидел. Как, ты говоришь, он назвал тех, кто отыскал сейф?

— Крепкие ребята.

— Крылов, конечно, имел в виду роботов, которые когда-то должны будут появиться, — уверенно заключил Сообщник. — Эти хлюпики не смогли бы вытащить сейф из ямы сами. Они кажутся сильными, только когда ругаются. Уж тут-то они прямо богатыри! Хотите, кое в чем признаюсь? Чем дальше, тем меньше мне нравится быть их сообщником. Крепкий парень Помощник — вот это да!.. Куда нам нести сейф?

ПОКЛАЖА ВЕРНУЛАСЬ ЛЮДЯМ

Выйдя из леса, роботы увидели на дороге три машины, а возле них группу людей. На двух машинах мигали синие фонари. Двое мужчин из группы были им знакомы. Это были Пожилой и Молодой.

— Так, — произнес, заметив роботов, милиционер с погонами капитана, — куда идем, граждане роботы? Что несем?

— Мы хотим вернуть эту поклажу людям, — опередил всех Помощник.

Роботы поставили сейф на землю, и Помощник положил на него руку.

— Правильное решение, — одобрил капитан. Был он небольшого роста, но держался так, словно он и их, роботов, командир. — Вы все так думаете?

— Все! — ответил Знайка.

— Крылов назвал нас крепкими ребятами, — добавил робот, который, к удивлению милиционера, был в шляпе, — и я полагаю, он не ошибся.

— Кто этот Крылов? — поинтересовался капитан.

— Баснописец!

Капитан внимательно посмотрел на ответившего.

— А почему на тебе шляпа? — спросил он. — Уж не боишься ли ты солнца? У тебя, может, что-то с головой?

— Шляпа? — робот схватился за голову, будто только теперь обнаружил на ней что-то лишнее. — Она мне вовсе не нужна. Это они надели ее на меня, чтобы сделать своим со… со… сопутчиком. Есть такое слово?

— Он хотел сказать — попутчиком, — подсказал Знайка.

— Да, разумеется, попутчиком, именно это я и хотел сказать! — Робот сдернул шляпу с головы и перевел глаза на Пожилого и Молодого, стоящих у машины. — Эй, вы! — крикнул он. — Ваша шляпа мне не нужна! Возьмите ее себе! — И запустил шляпу волчком так, что она долетела до их ног.

Капитан, проводив глазами шляпу, повернулся к роботам и распорядился:

— Несите сейф, или, как вы говорите, поклажу, к машинам. А ты, Знайка, пройдись со мной.

Когда сейф был погружен и беседа капитана со Знайкой была окончена, люди стали занимать места в машинах. Пожилой и Молодой оказались на задних сиденьях, справа и слева от них сидели милиционеры.

Роботы снова стояли рядом и ждали, что будет дальше. Капитан, отдав какой-то приказ, вернулся к ним.

— Дело вы сделали доброе, граждане помощники, — сказал он, зачем-то подмигнув Знайке, — и мы, милиция, и другие люди очень вам благодарны. Теперь уже никто не будет считать, что воз и ныне там. Давняя ошибка, когда Лебедя, Рака и Щуку впрягли в одну упряжку, исправлена: сейчас все тянут в одну сторону. Спасибо! — И приложил руку к фуражке. — Теперь последнее. Пойдете домой втроем или тебя подвезти? — спросил он у бывшего Сообщника. — Тебе ведь нужно на завод, а им — в школу…

— А куда вы повезете тех людей, с которыми я выкапывал сейф? — поинтересовался робот.

— В милицию, конечно! Во-первых, они украли тебя. Во-вторых, хотели присвоить сейф с немалыми ценностями.

— Можно я пойду с роботами? — попросился Помощник номер два. — Нам есть о чем поговорить.

— Лады! — согласился капитан. — Только не забудь, что тебе нужно на завод.

— Мы его проводим, — хором сказали Знайка и Помощник номер один.

— Тогда — счастливой дороги!

Машины развернулись и, подняв пыль, исчезли из глаз.

— Лады, — повторил Знайка, — вот еще словцо, которого нет в словаре…

И роботы зашагали по шоссе: два высоких Помощника, а посередине маленький Знайка. Они шли в город и о чем-то оживленно разговаривали.

Капитан Север ловит вьюгу

Судно было уже в море, когда капитан Север получил радиограмму: «Срочно требуется вьюга тчк изловите зпт доставьте целости зпт сохранности берег зпт шеф тчк».

«Повторите буквами третье слово», — запросил капитан Север.

«Ватерлиния мягкий знак ют гак ахтерштевень тчк вьюга тчк желаем удачи зпт конец тчк», — ответили ему.

— Ватерлиния! — в сердцах сказал капитан Север. — Мягкий знак, ют, гак, ахтерштевень! Конец света! Всю жизнь я ловил рыбу, а сейчас должен поймать вьюгу. Возможно, завтра я получу приказ изловить вчерашний день!.. Интересно, кому она понадобилась? А еще интереснее — как я внесу эту графу в производственный план?

Капитан Север вызвал старшего помощника.

— Потрогайте мой лоб, — предложил он старпому. — А теперь посчитайте пульс. Гляньте и на язык. Все в порядке? Дважды два — четыре, девятью восемь — семьдесят два. Вот видите, я здоров. Все это для того, чтобы вы не подумали, что я сошел с ума… Вам когда-нибудь приходилось ловить вьюгу?

— Нет, — признался старпом и посмотрел на капитана более чем внимательно, — не приходилось…

— А у вас в роду все были здоровы? — спросил Север. — Тогда читайте радиограмму.

— Ну, — сказал капитан, когда старпом прочел ее, — что будем делать?

— Ловить, — ответил старпом, ни секунды не помедлив, — мелкоячеистой сетью. Той, что на кильку. — Старпом всегда считал, что начальству виднее, и над приказами не задумывался.

— Кхм! Умница! — похвалил Север. — Давай. Ты будешь с людьми ловить, а я останусь на мостике. Мало ли чего… Пошли подвахтенного на марс — пусть высматривает вьюгу… Но мне все-таки любопытно знать — кому она понадобилась?

— У нас на севере — никому. Это, видать, кто-то с юга просит.

— Юга — вьюга, — сказал капитан. — Хоть стихи сочиняй. Вот что… Наш поэт не на вахте? Пришлите-ка его сюда. А сами идите подготовьте людей. Объясните попонятнее. Главное, скажите, чтоб не доверяли ей, вьюге то есть…

Поэт был в каюте капитана через пять минут.

— Кэп, — сказал он, — в чем дело? — Поэты зовут капитанов кэпами и никогда не робеют перед ними.

— Ты там все пишешь… — сказал капитан. — Я читал: рифмуешь «вьюгу» с «подругой». Снежноволосая, говоришь. Ну, бог, как говорится, тебе судья. Ловить мы будем твою подружку…

— Как ловить?! — удивился поэт.

— Сетью, — сказал капитан Север. — Мелкоячеистой. Той, что на кильку. На, читай радиограмму.

Поэт прочитал раз и другой.

— Ничего себе, — сказал он. — Она что, русалка, что ли? Она ж просто ветер со снегом, вьюга-то!

— Смотри, как заговорил! Тебя, наверно, там начитались — вот и приказ. Сознавайся, посылал стихи в центр?

— Посылал, — сознался поэт.

— Про вьюгу, конечно. В центре начитались, думают: дай-ка изловим хоть одну — рыбакам слава, нам почет…

Поэт переминался с ноги на ногу.

— Ладно, шутки шутками, а у меня к тебе дело. Надо отразить это событие в стенной печати. На всякий случай. Вот тебе рифма, пока не забыл: «юга — вьюга». Это получше подруги. Опиши событие в стихах.

— Годится! — Поэт повеселел. — Отражу. Такое начало подойдет?

«Было: радирует Северу юг: «Срочно нуждаемся партии вьюг. Станцию шлем специальный вагон». И три восклицательных знака вдогон. «Вьюшек»? — летит телеграмма на юг. «Вьюг, — отвечают ему. — В-Ь-Ю-Г».

— Уже успел? Про меня там не забудь, — посоветовал капитан.

— «Север фуражкою хлопнул об пол», — продекламировал поэт.

— Не об пол, а об палубу, — поправил его Север. — Ты ж не на берегу, не огурцы выращиваешь, а рыбу в море ловишь!

— Об стол, — переиначил строчку поэт.

— Это другое дело, — сказал капитан. — И по-морскому, и фуражка у меня чище будет, хотя палуба, конечно, драена… Давай! — распорядился он. — Действуй!

Поэт пошел на бак и стал сочинять стихотворение для стенгазеты. Он пробовал слова так и этак, и у него получилось вот что:

«Ходит сердитая в море волна, скалится будто, дымится она. Встанет над палубой шаткой стеной, пала — и стелется гладью речной. Бросит — поймает — швырнет — зашумит — вдруг оплеухою ошеломит! Кошка, похоже, играет с мячом… Сейнеру кошка-волна нипочем. Вахтенный — коваль парнягу ковал — держит стальными руками штурвал. Травят матросы, собравшись в кружок, жарит котлеты на камбузе кок…»

Вдруг марсовый заорал сверху:

— Вижу вьюгу! Дистанция — три мили. Направление норд-норд-ост! Крутится!

— Все наверх! — скомандовал капитан. — Сеть к выброске приготовить! Старпом — шлюпку! Рулевой — курс на вьюгу!

Матросы попрыгали в шлюпку, шлюпка развернулась и пошла к льдине, на которой крутилась и танцевала вьюга. Судно стояло.

Шлюпка приткнулась к льдине. Матросы, — поэт был среди них, — стали вьюгу окружать. Они шли по белой от снега льдине черной цепочкой, заводя сеть с флангов.

Вьюга вдруг затрубила, как слон, и кинулась на охотников. Те уперлись кто во что и выдержали удар. Сеть затрещала, надулась.

Капитан, держа мегафон у рта, командовал:

— Молодцы, ребята! Ишь, негодница!.. Так и норовит сбежать!

Вьюга заржала и встала на дыбы. Но матросы сомкнули кольцо и удержали сеть. Вьюга билась в ней белым конем.

— Держи ее! — неслось с мостика. Капитан топал ногами. — Поэта, поэта мне отпустите! — вдруг закричал он. — Пусть посмотрит со стороны! Пусть отразит!

Поэт отбежал в сторону.

Зрелище было невиданное.

«Вьюга. Она нам не сразу далась. Сеть наша, как паутина, рвалась. Крепко стояли на льду рыбаки — черными буквами длинной строки. Было нетрудно строку прочитать: ВЬЮГУ, ХОТЬ ТРЕСНИ, ДОЛЖНЫ МЫ ПОЙМАТЬ!»

Вьюга стала колесом. Громадным белым колесом. Оно, свистя, шипя и завывая, покатилось на охотников. Но не успело колесо набрать скорость, как его перехватили, подняв сеть повыше.

Колесо упало и тут же превратилось в карусель. Брызжа колючим снегом, как точильный круг искрами, и визжа, она раскручивалась все сильнее. Всякий, кто попал бы в ее круг, отлетел бы. Охотники окружили карусель и, отворачивая лица от колючего снега, опять сомкнули цепь. Они стояли твердо, как вкопанные. Снег облепил их с одной стороны так, что они стали похожи на бутерброды.

Карусель вдруг замедлила ход, зашуршала и опала на лед простым сухим снегом.

«Неужели всё?»— подумал поэт.

Снег внезапно собрался и взвился вверх стаей белых птиц. Стаей белых голубей, невесть откуда взявшихся на севере. Но рыбаки все равно их перехватили. Они чуть не взлетели вслед за стаей — так рванулась их сеть вверх.

Голуби упали на лед… Мгновение — и вот уже огромная белая анаконда пытается вырваться из окружения. Она пробует проползти под сетью то там, то тут — но матросы прижимают сеть ко льду ногами.

Долго билась в сети и неистово бушевала вьюга, превращаясь то в белого медведя, то в моржа, но тщетно. Охотники одолели ее. Вьюга обессилела, рыбаки скрутили сеть и, крича «ура», потащили ее к шлюпке.

Поэт сел в шлюпку последним. Он был грустен и часто оглядывался.

Вьюгу смайнали в трюм, заперли, так и не выпустив из сети.

— Малый назад! — скомандовал капитан и передал по трансляции — Команде — чай пить! Третьей смене приготовиться на вахту! Старпому прибыть в каюту капитана!

Северу не терпелось поговорить о событии.

Судно легло на курс, и капитан отправился в свою каюту. У дверей его уже ожидал старпом.

— Ну, — начал капитан, — что ты обо всем этом думаешь? Поймали ведь! Не что-нибудь — вьюгу! А?

— Поймали, — ответил старпом. — Нам приказали — мы и поймали. — Он только это и сказал и больше ничего интересного о приключении не придумал. Приказано было — вот они и поймали. А что тут такого…

— Ты пойми, — вознегодовал капитан, — я не хочу разных там «ах-ах-ах». Но ведь не каждый же день мы ловим вьюгу! Поговорить-то об этом можно? Эх, что с тобой толковать! Давай зови ко мне поэта. Он хоть не моряк, а кое-что смекает.

Поэт еще с порога закричал:

«Трудно поверить, но в трюме у нас, синий ворочая гибельный глаз, крылья не в силах свои развернуть, вьюга! — вы можете сами взглянуть. Белое чудище, тысяча лиц, спутает сто мореходных таблиц, сто заглушит пароходных гудков, вот она… Боцман, проверьте найтов…»

— Во дает! — одобрил капитан. — Понял, как надо?! — обратился он к старпому. — С ним не соскучишься. Молодец! Только ты мне скажи: может, хоть ты догадался, на что она кому-то понадобилась? Наука сейчас такова, что из камня тянут нить и ткут платья… Почему бы, предположим, из вьюги не связать носки? Может, за этим мы ее и ловим? А? Ты как считаешь?

— Не знаю, — сознался поэт, — я в науке не силен.

— Жаль, — вздохнул капитан. — Ну, домой придем — скажут. А ты свое «не знаю» в стихах можешь выразить? Конец поэме требуется.

— Смогу, наверное, — сказал поэт.

— Так сделай, — закончил капитан.

Поэт вышел из каюты капитана и пошел на бак (так моряки называют палубу на носу корабля), бормоча про себя:

«Можно ль пушистую снежную нить в дело полезное употребить? Вихорь за вихор поймать я бы смог и вихорок завязать в узелок? Знать — я не знаю, но хочется знать: можно ль из вьюги хоть шарфик связать? Шарфик на шею… Но только кому?..»

Море было темное и холодное. Нос сейнера раскачивался, как качели, то ухая в воду, то высоко над нею подымаясь, словно собираясь нырнуть. Волны догоняли друг дружку, скалили белые зубы, а не догнав, шипели и обессиленно распластывались по воде.

— Да-а… — вздохнул поэт. — Ну ладно… — И вдруг вскочил.

— «Вьюга, красавица, дурня прости!»— выкрикнул он. — «Надо же так заблудиться в пути! Я поступал, извини, как простак, — вел я поэму и этак, и так, всяко волною валяло ее, стрелки компаса дрожит острие…»

Поэт открыл люк и с этими словами скрылся в трюме…

А через несколько минут на палубе раздался свист, и из трюма вырвалась белая стремительная струя. Она взлетела над сейнером фонтаном, ракетой, достигла какой-то точки наверху — и опала, осыпав поэта сверкающим снегом. Потом взмыла вверх и давай кружить над сейнером!

Все выскочили на палубу.

Вьюга свистела на тысячу ладов, пела, гудела пароходами.

Можно, конечно, не верить, но многие после говорили, что в тот день пахло сиренью, как в мае.

Вьюга подлетела к поэту, прикоснулась к нему, словно прощаясь, и улетела стаей белых птиц — все услышали хлопанье множества крыльев.

Капитан подскочил к поэту.

— Ты что натворил?! Как я отчитаюсь теперь в порту?! Чем? Твоими стихами? — кричал он.

— А что, — дерзко ответил поэт, — стихи и стихия — разве они не схожи? Разве они не одного корня? Подождите — вот что пришло мне в голову буквально сию минуту:

«Стихиен стих, как дождь, как снег. Стихийна, как метель, поэма. Но запланирован разбег, и строчка снега — вдохновенна! Копись, мой стих, и зрей, как гром. Потом пади! И сыпь дождем! И лейся, звонкая строка в грозу рожденного стиха!»

— Черт побери! — вскричал капитан. — Мне от твоего стихотворения ни холодно, ни жарко. Ты мне про вьюгу ответь — где мне еще одну взять?

— Капитан! — раздался голос из радиорубки. — Радиограмма!

— Читай оттуда, — распорядился Север.

— «Третье слово предыдущей радиограммы следует читать: «сейнер есть ватерлиния реверс ют гак ахтерштевень».

— Уф, — вырвалось у капитана.

— Ну вот, — сказал поэт, — теперь совсем другое дело. Уж севрюгу-то я никогда не спутаю со стихами.

— Ты вот что, — посоветовал капитан, — спрячь свою поэму подальше. Оставь ее для маленьких, как сказку. А то кто-то узнает, что я ловил вьюгу…

— И поймал, — вставил поэт.

— … и до конца жизни будут у меня спрашивать, как да как это было. Слава богу, что хоть выпустил ее… — И капитан пошел к себе в каюту.

— Я просто не хотел, чтобы из стихии вязали носки! — крикнул поэт вдогонку капитану.

— Тебя бы не спросили! — буркнул Север, захлопывая за собой дверь.

Последнее изобретение Дума

Каких-нибудь тридцать тысяч лет назад в пещерах, продырявивших подножие горы, жило племя первобытных людей. Их было примерно столько, сколько пальцев на руках и ногах у трех человек. Племя называло себя Внуками Горы, Детьми ее считая Вождя и Шамана, которые жили в отдельных пещерах.

Имена у Вождя и Шамана были простые и понятные каждому. Первого звали Сокрушай, второго — Шито-Крыто. Кстати говоря, и двух предыдущих вождей звали также понятно — Укрощай и Колошмат.

Племя поклонялось Духу Горы, приютившей их, — Тарараму. Это был дух капризный и жестокий: чуть что, гневался и побивал людей камнепадом или, если дело было зимой, снежной лавиной, а иногда тем и другим — в зависимости от прегрешения. Разговаривать с Духом Горы мог только шаман Шито-Крыто, настолько косматый, что глаз его никто и никогда не видел.

Боялись же они Бабая — Духа Темных Закоулков, Пещерных Колодцев и Подземелий. А еще — Духа Леса, Духа Воды, Духа Огня и многих других.

Чем занимались Внуки Горы? Охотились на Зверей, ловили Рыбу в Реке и Озерах, шили одежды из шкур, делали из кремня ножи и наконечники для копий, собирали в лесу корешки, которые ели, рискуя отравиться, лепили из глины горшки, лупились на вершину Горы, гадая о ее настроении, хвастались удачной охотой, болели, ссорились, мирились…

Сама же история не столько о племени, сколько об одном человеке по имени Дум. Так его называли за то, что он был выдумщик.

Дум придумал кучу полезных вещей. Например, он изобрел Первую Пуговицу. Это была палочка на веревочке-сухожилии. Звериные шкуры, которые носили на себе Внуки Горы, стали застегиваться! За прошедшие тысячелетия пуговицы, конечно, изменились, но до сих пор они все еще похожи на Первую Пуговицу Дума.

После Пуговицы Дум придумал Подошву, за ней — Пояс, за которым удобно держать нож и другие охотничьи орудия.

А еще одним его изобретением было Рукопожатие. До этого Внуки Горы хлопали друг друга по правому плечу, и чем сильнее, тем, считалось, дружелюбнее.

И вот Дум предложил пожимать, здороваясь, руки. Правда, не все племя приняло новинку. Хлопуны ссорились с рукожатниками, доказывая преимущества своего способа здороваться. Хлопуны так горячились, что после каждого приветствия один из них падал наземь. Двое даже подрались, потому что, распалясь, заехали друг другу по скуле и по носу.

Это-то и убедило косматого Шито-Крыто признать Рукопожатие. Новый способ здороваться, сказал он, безопасен и не причинит вреда племени. Рукопожатие было принято и существует, как вы знаете, до нашего времени.

Шаман решил, что при случае может выгодно обменять приветствие на что-нибудь новенькое у соседнего племени, выдав его за свое, что он вскорости и сделал. Обменял Рукопожатие на «Во!» Что такое «Во!»? Это когда о чем-то понравившемся говорят «Во!» и показывают большой палец. «Во!» распространилось в племени за один день. В этот день всё было у них «Во!» И все славили Шито-Крыто за его изобретение, говоря и про него «Во!» А Вождь, про которого тоже сказали «Во!», наградил шамана большим куском мяса.

Как вы уже поняли, Шито-Крыто и Дум были в племени конкурентами.

В отличие от Дума шаман изобретал вещи вовсе пустяковые. Например — слюнить палец, прежде чем поймать на себе блоху. Об этом до него знали даже малые первобытные дети! А однажды он строго-настрого повелел всем не плевать против ветра, ибо открыл: плевок незамедлительно возвращается…

Еще он придумал: трясти головой при звоне в ушах; чесать меж лопаток большим пальцем, а не всей пятерней; наступив случайно на первобытного ежа, не пинать его в отместку босой ногой…

И вот с некоторых пор Шито-Крыто стал поглядывать на Дума с подозрением. Он не знал, что еще придет в голову этому парню, и боялся очередного изобретения, могущего поколебать его шаманский авторитет.

А Дум появился перед племенем с еще одной новинкой! Он придумал Зонт! Большой-пребольшой лист лопуха — тогда они были в два-три раза больше теперешних — надел на сухую палку-раскоряку и прошелся, накрывшись Первым Зонтом, перед пещерами во время дождя. Кто хлопал в ладоши, кто хмурился, не зная, что и подумать, кто качал головой, кто удивленно моргал.

На шум вышел из своей пещеры шаман. Он увидел Дума под Зонтом и, как многие, покачал головой. Потом собрал племя вокруг себя и произнес горькую-прегорькую речь.

ГОРЬКАЯ-ПРЕГОРЬКАЯ РЕЧЬ ШИТО-КРЫТО

— Итак, мы дожили уже до Зонта. Это то, чего нам остро не хватало. Все остальное у нас уже есть: вдоволь пищи, орудий труда и орудий защиты, лекарств… Мы приручили диких животных, и саблезубые тигры и пещерные медведи больше не отрывают нам головы. Мамонты и шерстистые носороги нянчат наших детей. А первобытные коровы сами приходят к нам, чтобы напоить нас молоком. А мы встречаем их, прохлаждаясь под Зонтом, который придумал Дум, и говорим им: ах, как вы нам надоели! Нам хотелось бы не молока, а чего-нибудь другого. Мороженого, например…

Тут надо сказать, что шаман говорил больше жестами, чем словами (слов тогда было все же немного), и речь Шито-Крыто походила на выступление теперешнего мима и одновременно переводчика устной речи на язык глухонемых.

— Кому нужен твой Зонт, Дум! — воскликнул Шито-Крыто. — Нам ли, первобытным, беспокоиться, что дождь нас помочит немного?! Что смоет с нас лишнюю грязь?! Ты опережаешь ход цивилизации, Дум! Зонт преждевремен, он может породить ненужные нам качества! Хочешь знать какие? Зябкость, изнеженность… что еще? Стремление угнаться за модой. Посмотри на наших женщин, Дум! Некоторые из них, вместо того чтобы заниматься делом, уже обзавелись Зонтами и ревниво поглядывают друг на дружку — у кого Зонт лучше, кто как его держит. Теперь я должен буду бороться с нововведением, ломать голову над тем, чьими происками это назвать — пещерного ли черта, которого, как ты знаешь, зовут Бабаем, или испытанием, что послал нам Дух Горы Тарарам. Нет, Дум, так не пойдет! Либо ты будешь показывать мне первому каждое новое изобретение и спрашивать совета, либо мы распрощаемся. Я прогоню тебя туда, где тебя не спасет даже твоя легкомысленная голова! Да, мысль твоя легка, как птица, Дум, но эта птица не всегда знает, куда лететь. Я кончил, мне пора приниматься за Зонты — видишь, их все больше…

И шаман Шито-Крыто завопил таким страшным голосом, так свирепо затопал ногами и замахал руками, так затряс косматой своей головой, что женщины побросали Зонты и кинулись, визжа, в пещеры. Вместе с ними убежали дети. Мужчины же только попятились, чтобы видеть, как Шито-Крыто крутился на месте, приплясывал, приговаривал что-то, рычал, кричал, шипел, хрипел, сипел и свистел. Так он начинал обычно вызывать Духа Горы Тарарама, чтобы после объявить его волю.

У Духа Горы Шито-Крыто спрашивал о том, на что не мог ответить сам. Кончатся ли наконец долгие дожди? Прекратится ли засуха? Вызвав Духа, шаман излагал ему суть дела, а после громко вопрошал, стоя перед Горой:

— Дай нам, Дух Горы, ответ!

Или:

— Скоро ль кончится беда?

И Дух отвечал:

— Нет!

Или:

— Да!

ДУМ ИЗОБРЕТАЕТ КОЛЕСО

Как-то в руки нашего выдумщика попал каменный диск с дыркой посередине. Он вертел его и так и сяк, пока не додумался сунуть в дырку палку. Сначала покрутил диск на палке… И вот догадался взяться за палку по обе стороны диска и начал катать его! А потом сообразил прикрепить две длинные палки-ручки к палке-оси — и получилась первая в мире Тачка! С этой-то Тачкой, которую Дум лихо катал взад и вперед перед пещерами, и увидел его Шито-Крыто. Он отобрал изобретение у выдумщика и долго изучал его. Сняв диск с оси, шаман созвал племя и произнес длинную и заковыристую речь.

ДЛИННАЯ И ЗАКОВЫРИСТАЯ РЕЧЬ ШИТО-КРЫТО

— Итак, первобытные мои друзья, изобретено Колесо. Это, конечно, сделал наш неосмотрительный Дум. Он снова не посоветовался со мной! Во что может, так сказать, вылиться эта новинка?

— Я думаю, что Колесо, во-первых, может завезти нас НЕ ТУДА — ведь мы не умеем им управлять, а оно катится куда хочет. Смотрите! — Шито-Крыто катнул диск, тот понесся прямо на толпу, стоящую перед ним. Толпа завыла, отпрянула, а Колесо, вильнув, ударило и сшибло с ног старого Топ-Топа.

— Второе, — продолжал шаман, убедившись, что его эксперимент удался, — на Колесе мы покатимся Гром знает куда и так стремительно, — тут Шито-Крыто быстро-быстро пробежался на месте, — что, боюсь, наш Разум за нами не угонится. Ведь думаем мы пока так, что нашу мысль перегонит и улитка, а Колесо несется со скоростью лани.

И вот представьте себе, мои первобытные друзья: мы являемся, оставив наш Разум за каким-то поворотом дороги, неизвестно куда и сваливаемся неизвестно кому как снег на голову. И тут нас могут спросить: какого Бабая вы сюда прискакали? Гляньте-ка на них, какие они взмыленные! Вас кто-нибудь сюда звал? Нет? Тогда чем объяснить ваше дурацкое появление здесь? Ах, виноваты не вы, а Колесо! Вот это? Теперь понятно, откуда пойдет выражение «круглый дурак»!..

Услышав последние слова, толпа возмущенно зашумела, и в Дума полетели камни.

— Вот вам третье! — Шито-Крыто показал толпе три пальца. — Колесо, что дает возможность человеку так или иначе передвигаться быстро и, следовательно, далеко, может породить Любопытство, а оно является страшным пороком… может породить так называемую жажду странствий, охоту к перемене мест, которую назовут со временем бродяжничеством. Нужно ли нам это?

Останемся на месте, друзья! Куда нам торопиться? Разве здесь не прекрасно? Вон там, вдали, идет стадо мамонтов. А вон пасутся олени. Летают птицы. Каменный топор уже изобретен. Мы опоясаны шкурами. Научились добывать огонь, стуча камнем о камень и высекая искры. Земля еще плоская, у нее есть Край. Нам известно, что Солнце велением Грома рождается утром, каждый раз новое, и умирает вечером — точно так же рождается весной цветок, чтобы осенью умереть зрелым плодом… Остановитесь! — рявкнул Шито-Крыто, увидев, что племя уже не просто расходится, а разбегается. — Остановитесь! Потому что сейчас я пригрожу Думу так, что ему расхочется изобретать!

— Дум, — обратился шаман к выдумщику, — если я услышу хоть еще об одном твоем изобретении, я ушлю тебя к Краю Земли и прикажу заглянуть с Края вниз, в Бездну! Никто из смертных не выдерживает этого испытания и сваливается, влекомый Бездной, вниз. Кувыркнешься и ты, Дум, и будешь лететь в пустоте множество зим и лет, пока не высохнешь и не превратишься в подобие сухого древесного листа. Ты будешь лететь сначала быстро, Дум, а потом, по мере высыхания, все медленнее, и в конце концов ты остановишься в полете и будешь кружить на одном месте, а вокруг тебя будет только Бездна, Бездна и Бездна — oна и станет твоим наказанием!

Шито-Крыто повернулся к замершей толпе:

— Как вы думаете, Внуки одной из самых великих на свете гор, заслуживает негодник Дум такого наказания?

Уставшее от длинной речи племя одобрительно заревело, размахивая кулаками и дубинками. В изобретателя снова полетели камни. Толпа отводила душу минут пять, не меньше. Дум многим не нравился потому, например, что не сразу брался за работу, лишь прикинув, как лучше и легче ее сделать. Это раздражало, хотя с помощью советов Дума с делами управлялись быстрее.

Скоро племя разошлось по своим пещерам. Ушел и шаман, зачем-то прихватив с собой каменный диск. А Дум сел и долго рисовал на земле то круг, то овал, то квадрат, не зная, вероятно, что они так мудрено называются.

САМОЕ ОПАСНОЕ ИЗОБРЕТЕНИЕ ДУМА

Но самым опасным изобретением Дума было… нет, вы ни за что не догадаетесь, какое произведение человеческого ума больше всего угрожало, по мнению Вождя и Шамана, благополучию племени.

— Ты как-то странно научился скалить зубы, — сказал однажды, возвратившись с опасной охоты, старший брат Дума, которого звали за его хозяйственность Домом. — Скалишь, а мне не страшно.

— Тебе и не должно быть страшно, — ответил Дум, — потому что я улыбаюсь.

— Улыбаешься? Опять непонятное слово! Что оно означает?

— Оно означает, что я чему-то рад. Чему-то или кому-то. Тебе, например. Ты вернулся с охоты, и я рад, что ты остался в живых.

— Когда я рад, я хлопаю себя по животу или по коленям — в зависимости от того, чему я рад. По-моему, нет ничего естественнее и понятнее для человека, чем хлопать себя по животу, когда он рад. Вот ты опять скалишь зубы, но уже как-то иначе. Я бы сказал — обиднее.

— На этот раз я усмехаюсь, — объяснил Дум.

— А это что за новость?

— Усмехаться? Как бы тебе объяснить… То, что ты сказал только что, показалось мне смешным, и я усмехнулся, то есть полуулыбнулся… Если ты помнишь, хлопал себя по животу и наш дедушка, а он был обезьяной. А мы — люди, и у нас должен быть свой способ выражать радость.

— Бабай тебя забери! — рассердился Дом. — Я ничего не понял! Знаю лишь одно: когда Шито-Крыто увидит, что ты, как ты говоришь, улыбаешься, тебе не поздоровится!

Улыбку на лице выдумщика шаман увидел в тот же день. Дум, видимо, хотел заразить ею все племя. Он подходил то к одному, то к другому и, разговаривая, улыбался во весь рот.

Кто смотрел на него с недоумением, кто пробовал оскалить зубы так же, как Дум. Не у каждого это получалось…

— Э-эй! — крикнул изобретателю шаман, стоящий у входа в свою пещеру. — Ты что делаешь?

Дум подошел к Шито-Крыто. Рот его при этом был до ушей.

— Я улыбаюсь, — сказал он.

— А кто тебе разрешил? — Шаман прикрыл и без того скрытые космами глаза рукой, чтобы не видеть Улыбки Дума. Она действовала на него странным образом: Шито-Крыто хотелось, глядя на выдумщика, тоже улыбнуться, и он еле-еле сдерживался.

— Разрешил? Эта Улыбка — моя собственная. Я ее ни у кого не украл. Наоборот, я ее дарю направо и налево! Скоро все будут улыбаться!

— Ах вот оно как! — зашипел, чтобы не слышали другие, шаман. — Да знаешь ли ты, что такое Улыбка? Ну-ка пойдем со мной! — Он схватил Дума за руку и потащил в пещеру Вождя.

— О великий из великих! — Шаман швырнул выдумщика к ногам Сокрушая, сидевшего на толстой медвежьей шкуре. — Нам мало бед, что грозят сверху, снизу, со стороны Восхода Солнца и со стороны Захода, а также с двух других, не имеющих пока названия, — так вот — появилась еще одна, грозящая нам изнутри!

— Нельзя ли попроще? — рявкнул Вождь. Он был самый высокий и самый широкоплечий в племени, самый мускулистый, и все сложные вопросы решал быстро и круто.

— Хорошо, — сказал Шито-Крыто. — Чем поддерживает великий из великих порядок в своем племени?

— Вот этим, понятно! — Вождь взял дубинку, лежащую рядом.

— А как разговаривает великий с чуждым племенем, неизвестно ради чего пришедшим к нашим границам?

— Конечно, только так! — Сокрушай свирепо оскалил зубы, зарычал и взмахнул дубинкой.

— А что если Вождь Внуков Горы выйдет навстречу чужакам и сделает вот так? — и шаман с трудом — это ведь было для него впервые — изобразил на своей физиономии Улыбку.

Сокрушай выпучил глаза и даже откачнулся к стене — такого на лице человека он никогда не видел!

— Что с тобой, Шито-Крыто? — спросил он. — Что за странную рожу ты скорчил?

— Эта, как ты справедливо сказал, странная рожа — очередное изобретение Дума. Он называет ее Улыбкой и считает, что скоро все-все будут друг другу улыбаться, а значит, и ты, и я!

— С какой это стати, — зарычал Вождь, — я буду кому-то, будь это свой или чужой, улыбаться, вместо того чтобы сразу нагнать на него страху? Разве не страх — условие порядка и мира? Так вот чем ты занимаешься, Дум! Изобретаешь Улыбку!.. Да знаешь ли ты, что это предательство и измена?..

Не сказав всех слов, какие хотел, рассвирепевший от Думова поступка Сокрушай вскочил, оскалился, лязгнул зубами и начал, рыча, метаться по пещере, размахивая дубинкой. Съездив Дума по макушке, он потоптал его ногами (не до смерти) и приказал шаману, чтобы тот закончил за него его речь — у него просто не хватает сейчас слов от ярости — и разъяснил бы изобретателю, в чем вред его новации и преступность замысла.

— Дум, — начал Шито-Крыто, — ничто так не подрывает авторитет первобытного человека, как Улыбка!

— Вот-вот, — кивнул Вождь, все еще не выпуская из рук дубины, — ты попал в самую точку, Шито-Крыто: подрывает авторитет!

— Вспомни, Дум, — продолжил шаман, — сколько неразумных голов было проломлено, прежде чем Вождь стал тем, кем ему предназначено было стать самим Духом Горы Тарарамом.

Дум, стоящий на четвереньках, потряс ушибленной головой.

— Вспомнил? А теперь вообрази, что великий Сокрушай, представ перед своим народом, возьмет да и разулыбается! Знаешь, что произойдет? Я думаю, земной диск треснет, и мы все очутимся в Бездне. Ведь каждый, увидев, как растягивается до ушей — непонятно для чего! — грозный рот Вождя, подумает, что с ним что-то не то: либо он заболел, либо сошел с ума. В Улыбке, Дум, народ узрит слабость, неуверенность Предводителя в своих силах! И скажи мне, Дум, вот что: если раньше кто-то, слушая Вождя, не соглашался с ним, что он делал? Да, правильно: неслух поднимал руки, потрясал ими и вопил дурным голосом, — так он сообщал о своем несогласии с Вождем. А как поступал с ним наш Глава? И это ты знаешь, Дум. Он подзывал несогласного поближе, поднимал дубинку и…

— Блямц! — подал голос с медвежьей шкуры Сокрушай.

— Именно так и было — блямц! И ты этому свидетель, Дум, не правда, ли? А теперь скажи мне, что будет, когда среди народа распространится твоя Улыбка? Не знаешь? Я открою тебе глаза, Дум. Своевольник не станет больше размахивать руками, выдавая себя. Он… Да, да, Дум, он улыбнется или, что еще хуже, ухмыльнется! Ухмылка же, неслышная, как змея, проскользнет по его лицу, и никто ее не заметит. Ибо Ухмылка, о неосмотрительный Дум, это и есть след змеи на лице человека! Ослушник остается невыявленным, с целой головой, в которой, как пчелы в дупле, будут роиться предательские мысли. И может так случиться, что, слушая Вождя или меня, ухмыльнется кто-нибудь еще. Эти двое увидят улыбки друг друга — и вот они уже сообщники! И уже готов заговор! Видишь, Дум, какую угрозу таит в себе Улыбка, какого врага ты нам подпускаешь!

— Шито-Крыто, ты молодец! — похвалил Вождь. — Прямо читаешь мои мысли! А теперь придумай ему наказание, — распорядился Сокрушай, — потому что я немного утомился, размышляя о вредоносности Думова изобретения. Самое трудное — это заглядывать вперед, но я с этим справился. Я знаю, что может принести нам такая, казалось бы, невинная вещь, как… как я назвал вариант Улыбки?

— Ухмылка, о великий.

— Да, Ухмылка. Ну и пакость же это, должно быть! За это, так сказать, изобретение, Дум, полагается разнести твою голову на мелкие кусочки. Но, может быть, Шито придумает другое? Надо хорошенько устрашить всех, чтобы никому не захотелось пустить змею на свое лицо.

— Дело об Улыбке, о Вождь, нужно оставить между нами. Его нельзя обнародовать. Улыбка, как я убедился, заразительна или, если сказать проще, заразна. Она немедленно прилипает к лицу того, кто ее увидел у другого. Поэтому пусть люди не знают об Улыбке как можно дольше. Суровые времена, суровые слова, суровые лица — вот наш девиз.

— А как же мы накажем Дума?

Дум, потирая ушибленную голову, смотрел то на одного говорящего, то на другого.

Шаман запустил руки в космы.

— Бабай меня забери, что-то я ничего оригинального не могу придумать! В голову лезет самое невинное: повесить, утопить, сжечь на костре…

— Шито-Крыто, — подал голос Дум, — помнишь, ты грозился услать меня к Краю Земли? По-моему, нет кары страшнее. У меня волосы поднялись дыбом, когда я об этом услышал впервые. Я осознал свою громадную вину и считаю: единственное, что мне остается после Улыбки, — это заглянуть в Бездну! Упасть в нее и, как ты говорил — помнишь? — бесконечно долго летя, превратиться в подобие сухого листа.

Шито-Крыто подозрительно посмотрел на Дума.

— Ну да, — сказал он, — мы тебя пошлем туда, а ты через неделю-другую вернешься!

— А ты дай мне провожатых, — посоветовал выдумщик, — двух крепких парней, от которых я не смогу убежать. Они проследят, как я исчезну в Бездне, придут и доложат вам.

Сокрушай переводил глаза с одного на другого.

— Боюсь, что ты хитришь, Дум, — сказал шаман, подумав с минуту, — но не могу пока поймать за хвост твою мысль.

— Послушай-ка, Шито, — проговорил вдруг Вождь. — За что мы хотим наказать Дума? За новинки! Изобретем же и мы кару! Край Земли — это как раз то, что нужно! Мы еще никого туда не усылали. Как аукнется, так и откликнется! Ты пропал на этот раз, Дум!

— Верная, как всегда, мысль, о великий! Но есть один вопрос. Как мы объясним народу наше решение, не упоминая об Улыбке? Ты больше ничего пока не изобрел такого, Дум, за что мы могли бы тебя законно приговорить к смерти?

— Есть кое-что, — сказал Дум уклончиво, — но это в наши дни неосуществимо, так что не стоит и говорить. Я посоветую тебе поступить проще, Шито-Крыто, — использовать выражение «Во избежание». Скажи так: «Во избежание дальнейших проступков этого»… как меня лучше назвать?

— Я бы назвал тебя просто негодяем, — подсказал Сокрушай. — Это поймет каждый.

— Мне все равно, раз меня ждет Край Земли, — согласился Дум, — но есть еще более прекрасные слова, подходящие к моему случаю: смутьян, еретик, баламут. Вот еще одно: прожектёр…

— Народу покажется мало Края Земли, если он услышит все эти слова, а большего наказания я не могу пока придумать, — сказал Шито-Крыто, — обойдемся «баламутом», «прожектёром», хотя я не знаю, что это такое, и «негодяем». Считай, что ты изгнан, Дум!

— Считай, что тебя нет, — кровожадно добавил Сокрушай, — Край Земли — это не шутка. Как только ты его увидишь, тебе расхочется улыбаться.

— Когда мне отправиться? — спросил Дум и поднялся с четверенек. Бояться больше было нечего.

— Торжественное изгнание состоится завтра, — ответил шаман. — Запасись едой, возьми в дорогу оружие: я хочу, чтобы ты умер предсказанным мной способом, а не в когтях случайного хищника. Ох, Дум, я так и вижу, как ты, несчастный, падаешь в Бездну! Провожатые, если они смогут вернуться, расскажут об этом зрелище. Наше племя содрогнется, услышав их рассказ, и никто никогда уже не рискнет что-нибудь придумать!

— У тебя неплохое воображение, о всеведущий, — сказал Дум, уходя, — еще немного, и ты стал бы моим конкурентом!

— Оно у меня достаточно хорошее, — проворчал шаман, — чтобы предвидеть, что чем кончается.

Дум было вышел, но тут же снова просунул голову в пещеру.

— Шито-Крыто, тебе все равно, в каком направлении мы пойдем?

— Ну…

— Что если мы двинемся в сторону Захода Солнца?

— Почему?

— Я свалюсь в Бездну вместе с Солнцем, и мне не будет так одиноко лететь в ней. Заодно посмотрю, что с ним там делается.

— Я подумаю, — ответил Шито-Крыто. — Мое решение ты узнаешь завтра.

Наутро племя собралось на площадке у пещер, где чернело место громадного костра, на котором можно было зажарить целого мамонта. Отдельно от всех стояли Дум и два молодых охотника — Напролом и Хоть-Куда, его будущие спутники в путешествии к Краю Земли. За плечами у них в кожаных мешках было то, что потребуется в дороге: еда, кремневые ножи, костяные иглы, запас сухих жил, что служили нитками. В руках все трое держали копья с кремневыми наконечниками.

Из пещеры Вождя вышли Сокрушай и Шито-Крыто. Приблизились к толпе. Встали так, чтобы их видели те и другие. Начал, как и полагается, Вождь:

— Вот что я скажу. Дум доигрался. Его предупреждали, что он допрыгается, но этому парню хоть кол на голове теши. Он продолжал изобретать, хотя никто его об этом не просил. Я спрашиваю у вас: просили вы его изобретать?

— Не-е-е, — дружно завыло племя.

— Мы с шаманом посоветовались, я ему кое-что подсказал. Он вам изложит, что мы решили. В общем, сообщит обвинительное заключение. Давай, Шито!

Но только тот откашлялся, прежде чем сказать свое слово, как Сокрушай вдруг рявкнул:

— Нет, вы только посмотрите на этого мерзавца! Стоит как ни в чем не бывало! Ты слышишь, Дум, ведь это я о тебе говорил!

— Я слышал, о вождь, — смиренно ответил Дум. — Ты не видишь, как я скорблю. Как лицо обливается слезами, так мое сердце, скрытое от всех и даже от тебя, обливается кровью!

— Умеет завернуть, — буркнул Вождь и подтолкнул шамана в спину. — Начинай!

Шито-Крыто произнес уже известную нам формулу изгнания и объявил, что Дум должен отправиться к Краю Земли и кануть в Бездну. Самое же страшное он припас напоследок.

— А пойдете вы, — повернулся он к троим, приготовившимся в дорогу, — в направлении Восхода Солнца, и Дум полетит в Бездну, когда Светило будет подниматься! Он же будет падать во все более холодную пустоту!

Наверное, не скажи Шито-Крыто этого последнего, Дум не сделал бы того, что сделал. Оглядев собравшихся, он поднял голову к Горе, возвышавшейся над всеми.

— Дух Горы! — неожиданно прокричал он. — Ты ведь знаешь, что не так давно у нас пропало мясо оленя, которое мы вялили на ветках дерева, запасаясь на зиму. Не скажешь ли нам, кем оно запрятано-зарыто?

Дух Тарарам откликнулся сразу, как если бы его спрашивал шаман:

— Шито-Крыто! Шито-Крыто!

Толпа онемела, вождь замер, а шаман остолбенел.

— А знаешь — куда? — задал еще один вопрос Дум.

— Да! — ответил Дух.

Дум обратился к сородичам:

— Где спрятано вяленое мясо, спросите у Шито-Крыто сами. А я, прежде чем тронуться в путь, скажу вам несколько прощальных слов… Я, видимо, такой же преждевременный для вас, как Зонт, Колесо и Улыбка. Даже Рукопожатие — а что может быть естественнее его! — привилось вам с трудом. Вы чуть не передрались из-за него! А что если бы я предложил вам лук со стрелами? Или пращу? Или, скажем, пахать землю? Вы, наверно, зарыли бы меня в землю самого!

— Я ухожу от вас, но вы даже не догадываетесь — куда. Знаете ли вы, чем на самом деле «наказал» меня Шито-Крыто? Простором! Далью! Путешествием! Я буду видеть другие земли, встречаться с другими племенами, узнавать у них то, до чего они додумались… Для человека нет радости, больше этой… Вы спросите: а Край Земли? А Бездна? Отвечу. Увидеть Край Земли входит в Программу моего Похода. Разве это не интересно — Край Земли?! А заглянуть в Бездну?! О-о-о! Что может быть страшнее и заманчивее! И я загляну в нее, но не исчезну в ней, не сгину — потому что кое-что предусмотрел.

— Эти парни, — Дум положил руки на плечи своих будущих спутников, — станут держать меня за ноги, лежа на земле и закрыв глаза. А уж я насмотрюсь всласть!.. Но что это я разболтался, как шаман. Пора в дорогу. Пошли, ребята! — И наш выдумщик первым сделал шаг в сторону, где всегда всходило Солнце.

Все же он оглянулся. Шито-Крыто, который с каждым Думовым словом приседал, словно его вбивали в землю молотком, превратился чуть ли не в карлика. Стоял как каменный и Сокрушай — он тоже испугался, когда Гора ответила Думу.

— Прощайте! — крикнул Дум. — Прощайте! Я не знаю, вернусь ли сюда, к вам. Человек должен знать, нужен он тому, к кому возвращается, или нет. Меня не будет среди вас долго, — сказал он, — используйте это время, чтобы немного поумнеть. И знайте, первый признак, по которому вы узнаете, что головы ваши посветлели, — это Улыбка. Второй — Смех. Третий — Хохот… Смотрите!

Дум неожиданно повернулся и показал пальцем на что-то.

Все посмотрели и увидели, что некогда важный и страшный шаман торчит над землей грудой лохмотьев, а его косматая, вжавшаяся в плечи голова испуганно ворочается во все стороны, — Шито-Крыто боялся, что как только Дум уйдет, племя возьмется за него.

— Смотрите! Разве это не смешно? — И Дум рассмеялся. Захохотал, показывая все зубы. И хлопнул, хохоча, себя по коленям.

Робко, неуверенно, неумело растягивались губы Внуков Горы в Улыбке.

— Смейтесь, смейтесь смелее! — подбадривал соплеменников выдумщик. — Вам ничего за это не будет! Смейтесь! Трудно? — не отставал он. — Не отчаивайтесь! Ведь вы улыбаетесь первый раз! После будет легче, стоит только начать!.. Надеюсь, когда я вернусь, вы будете уже смеяться, а не только улыбаться. И мы легко поймем друг друга…

С этими словами Дум решительно повернулся и пошел, а его провожатые Напролом и Хоть-Куда пошагали за ним.

Скоро все трое исчезли из глаз, оставив свое племя на площадке перед чернеющими у подножия горы пещерами…

Примечания

1

Фура — фуражка.

(обратно)

2

Я знаю по-английски несколько слов.

(обратно)

3

Селькирк — прообраз Робинзона Крузо.

(обратно)

4

Я русский мальчик. Мой отец инженер.

(обратно)

Оглавление

Вадим Алексеевич Чирков Семеро с планеты Коламба

НИНКА И КУБИК

ДЕРЕВЕНСКИЕ МАЛЬЧИШКИ

ХУДОЖНИК КУБИК

ПРИШЕЛЬЦЫ

ИТАК, КИНО

НОЧЬ, ТЕМНО, А ГДЕ ПРИШЕЛЬЦЫ?

УТРО, РАДОСТЬ

ЧТО ТАКОЕ ПЕРЦЕЕД?

СЛАВИК! СЛАВИК! СЛАВИК!

ПОКАЖИТЕСЬ!

КАРАТЭ

ЦЕЛЬ КОСМИЧЕСКОГО ПЕРЕЛЕТА

ДЕНЬ ПО ИМЕНИ…

ВЕЛИКИЙ КАРАТИСТ

СЛАВИК РАССКАЗЫВАЕТ О ПЛАНЕТЕ ЗЕМЛЯ

ВПЕРЕД, ЯСНОГЛАЗЫЕ!

КУБИК ПИШЕТ ПОРТРЕТ ДОЯРКИ ФЕЯ И ФЕЙ

ПРИШЕЛЬЦЫ В ЗООПАРКЕ

КАПКАН

ФОМЯКИ И ПРУТЫ

ШАЛОПУТ И ФАНТАЗЕР

ЧТО СЛУЧИЛОСЬ, ДЯДЯ ВИТЯ?

СЛАВИК — ЖЕНИХ

ДРАКА

МОЛ-СТАР И БАБУШКА

ФУТБОЛ

ЕВДОКИМОВНА И МОЛ-СТАР

КУБИК И МОЛ-СТАР

ПОДАРОК НА ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ

САМАЯ ГРУСТНАЯ ГЛАВА

СЛАВИК ОТЧИТЫВАЕТСЯ

ЧТО ЕЩЕ ПОСМОТРЕТЬ НА ЗЕМЛЕ?

ДА ЗДРАВСТВУЕТ КРОШКА НЕССИ!

КАК СПРАВИТЬСЯ С УНЫЛЫМ ДНЕМ

СКАЗКА ПРО ГОРБАТОГО КОРОЛЯ

САМАЯ ПОСЛЕДНЯЯ ПРАВДА О ЧУДОВИЩЕ ОЗЕРА ЛОХ-НЕСС

НА ОСТРОВ ПАСХИ

СТАРТ

НОЧЬ НА ОСТРОВЕ ПАСХИ

ГДЕ НАШ СЫН?

ЛЕТАЮЩИЙ МАЛЬЧИК

ИА-О-РАНА, ПРИЯТЕЛЬ!

ПОСОЛ ПЛАНЕТЫ ЗЕМЛЯ

ВСТРЕЧА ДВУХ ЦИВИЛИЗАЦИЙ

ЖУРАВЛЬ В НЕБЕ ИЛИ СИНИЦА В РУКАХ

ПРОЩАНИЕ

ЗАЧЕМ ХУДОЖНИКУ КОЗА

ЕЩЕ ОДНО ПРОЩАНИЕ

Робот в шляпе

ПОМОЩНИКИ ЧЕЛОВЕКА

РОБОТ ВАРИТ БОРЩ

«ЗАЯЦ»

РОБОТ ЗАУПРЯМИЛСЯ

ЗНАЙКА

ПОМОЩНИК

ЗАКАВЫКА

ЧЕГО НЕ ЗНАЛ ЗНАЙКА

ЗНАЙКИНЫ ЗАКАВЫКИ

ЛЕБЕДЬ, ЩУКА, РАК И РОБОТ

ЗНАЙКА ХВАТИЛСЯ ПОМОЩНИКА

КАК НАЗЫВАЕТСЯ НАША ПЛАНЕТА?

ЧТО ТАКОЕ «ОФОНАРЕТЬ»

СТРАННАЯ ВСТРЕЧА

НОЧЬ У КОСТРА

ЧТО ТАКОЕ «КО-КО-КО»?

БОНЖУР! ГУТЕН ТАГ! БУЭНОС ДИАС!

В ЛЕСУ

КТО-ТО ИДЕТ!

РОБОТ-СООБЩНИК

ПОКЛАЖА С ВОЗА НАШЛАСЬ!

ПОКЛАЖА ВЕРНУЛАСЬ ЛЮДЯМ

Капитан Север ловит вьюгу

Последнее изобретение Дума

ГОРЬКАЯ-ПРЕГОРЬКАЯ РЕЧЬ ШИТО-КРЫТО

ДУМ ИЗОБРЕТАЕТ КОЛЕСО

ДЛИННАЯ И ЗАКОВЫРИСТАЯ РЕЧЬ ШИТО-КРЫТО

САМОЕ ОПАСНОЕ ИЗОБРЕТЕНИЕ ДУМА