Тамерлан. Правитель и полководец (fb2)

- Тамерлан. Правитель и полководец [litres + Центрполиграф, 2009] [Tamerlane: The Earth Shaker — ru] (пер. Леонид Анатольевич Игоревский) (Tamerlane: The Earth Shaker — ru (версии)) 991K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Гарольд Лэмб

Гарольд Лэмб
Тамерлан. Правитель и полководец

Здесь покоится знаменитый и безжалостный властитель, один из величайших правителей, самый могущественный воин, повелитель Тимур, покоритель Земли.

Надпись на двери мавзолея

Тамерлана в Самарканде

Жажда власти

Пять с половиной веков назад один человек попытался стать властелином мира. Все, за что бы он ни брался, приносило успех. Звали его Тимур.

Вначале этот человек – фигура малозначащая: владелец некоторого количества голов скота и земли – находился в Центральной Азии, на территории, рождавшей завоевателей. Он не был сыном короля, как Александр Македонский, или наследником могущественного племенного вождя, как Чингисхан. Победоносный Александр в самом начале своих походов возглавлял свой народ, македонцев, за Чингисханом шли его монголы. Тамерлану же приходилось сплачивать людей вокруг себя.

Одну за другой он разбил армии более чем половины государств мира; разрушал города и восстанавливал их в таком виде, какой ему был угоден. Через контролируемую им территорию проходили торговые караванные пути двух континентов. Под его властью скопились богатства целых империй, которые он расходовал по своему усмотрению. В течение какого-нибудь месяца он возводил на горных вершинах великолепные дворцы. Возможно, больше, чем кто-либо еще в своей жизни, он попытался «объять разом всю эту юдоль печали… и преобразить ее затем в то, что подсказывает сердце».

Это Тамерлан, и таким он известен до сегодняшнего дня. В современных книгах по всемирной истории созданная им империя носит его имя, хотя наши предки пять веков назад называли ее Тюркской империей. Они смутно воспринимали Тамерлана как жестокого и могущественного правителя, надвигавшегося на них через ворота Европы в окружении золотистых шатров и башен из человеческих черепов, светящихся по ночам душами покойников.

Жители Азии гордились им и страдали от него. Враги называли его огромным серым волком, выгрызающим землю, его же сторонники видели в нем льва и завоевателя.

Мильтон, размышляя над легендами о Тамерлане, кажется, извлек из них все самое мрачное и создал величественный образ сатаны.

Буйной фантазии поэтов сопутствовало молчание историков. Тамерлан не поддавался классификации. Он не был отпрыском какой-либо династии, но основал свою собственную. Он не искал Рима, как вождь варваров Аттила, но построил в заброшенном месте пустыни свой Рим. Он создал для себя царский трон, но большую часть жизни провел в седле. В строительстве он не подражал никаким архитектурным образцам, но творил собственные образцы, похожие на утесы, горные пики или необычный купол, который он наблюдал в Дамаске, прежде чем сжег город. Этот объемный купол, захвативший воображение Тамерлана, стал основным мотивом русской архитектуры и венцом Тадж-Махала, построенного одним из моголов – великих внуков Тамерлана.

Современные историки в эпоху Тамерлана интересовались в основном Европой. Мы знаем, как правил Венецией Совет десяти, как Риенцо стал Муссолини того времени поколение спустя после смерти Данте. Тогда еще писал стихи Петрарка, а во Франции продолжалась бесплодная Столетняя война, в то время как сторонники Орлеанской и Бургундской монархических ветвей спорили в Париже с мясниками при попустительстве полубезумного Карла VI. Тогда Европа была еще весьма юной, поднималась из тьмы Средневековья. Огонь Ренессанса еще не достиг в ней ослепительного блеска.

Взоры европейцев обращались на Восток, откуда шли блага цивилизации – ткани и пряности, шелк, изделия из железа и стали, фарфоровая посуда. Оттуда поступали также золото и серебро, драгоценные камни. На торговле с этими заморскими землями возросло богатство Венеции и Генуи. Арабы создали великолепие Кордовы, Севильи и Испании, а также дворцы Гренады. Полувосточной столицей стал Константинополь.

На Транссибирской железнодорожной магистрали есть каменный указатель, на одной стороне которого написано слово «Европа», а на другой – «Азия». В эпоху Тамерлана этот указатель следовало бы перенести далеко на запад, примерно на 50 градусов по долготе, почти к предместью Венеции. Собственно Европа представляла тогда не более чем провинцию Азии. Провинцию хозяев и крепостных, где города напоминали деревни с жизнью там, как свидетельствуют летописцы, жалкой и убогой.

Мы знаем уклад европейской жизни того времени, но не человека, который появился на свет, чтобы покорить мир. Для европейцев величие Тамерлана казалось неземным, а его власть – демонической. Когда он появился на пороге Европы, местные короли поспешили направить посланцев с письмами «Великому Тамерлану, властелину Татарии».

Английский король Генрих IV, воевавший с немецкими рыцарями за пределами своего королевства, поздравил незнакомого завоевателя с его победами. Французский король Карл VI послал хвалебное письмо «Выдающемуся победителю и славному князю Тимуру». Предусмотрительные генуэзцы подняли штандарт Тамерлана близ Константинополя, а греческий государь Мануэль обращался к нему за военной помощью. Государь Дон Генрих, милостью божьей король Кастилии, направил к Тамерлану в качестве посланца добродетельного рыцаря Руи де Гонсалеса Клавихо. Этот рыцарь, последовавший за завоевателем в Самарканд, вернулся домой со своим собственным суждением о том, кем был Тамерлан.

«Тамерлан, повелитель Самарканда, завоевал все земли монголов и Индию. Он также завоевал землю Солнца (Хорасан), что является большим приобретением. Он завоевал и привел к покорности Хорезм, а также всю Персию и Индию, вместе с империей Тебриза и городом султана. Он овладел также землей Шелка, вместе с территорией Ворот, малой Арменией, Эрзерумом и землями курдов. Одолел в сражении государя Индии и отнял у него значительную часть территории. Он разрушил также город Дамаск и покорил города Алеппо, Вавилон и Багдад. Он совершил походы во многие другие земли и владения, выиграл много битв и захватил большие трофеи. Он выступил против турецкого султана Баязита – одного из могущественнейших государей мира, сразился, победил его и взял в плен».

Так писал Клавихо, который видел перед собой Тамерлана воочию и наблюдал при дворе повелителя Самарканда принцесс из монархических семей большинства стран мира, а также послов из Египта и Китая. Он сам, как посланник франков, удостоился обходительного приема, потому что «даже мелкая рыбешка занимает в море свое место».

В блестящей плеяде европейских монархов Тамерлану места не досталось. Страницы исторических трудов оставляют лишь преходящее впечатление внушаемого им ужаса. Но для жителей Азии он остается властелином.

Пять столетий спустя нам очевидно, что он был последним из великих завоевателей. Наполеон и Бисмарк занимают свои ниши в этом отношении. Подробности их жизни известны. Но один из них умер в ссылке, другой же прославился среди лидеров одного государства. Тамерлан создал империю и добивался побед во всех своих войнах. Он умер в походе на последнюю державу, достаточно мощную, чтобы помериться с ним силами.

Чтобы понять масштаб этой личности, необходимо проследить ее жизнь. А для, этого нужно отвлечься от истории Европы и современной цивилизации с ее предубеждениями. Нужно взглянуть на Тамерлана глазами людей, скакавших верхом рядом с ним.

Давайте вслед за Клавихо пренебрежем ужасными сценами и башнями из человеческих черепов и проследуем за море мимо Константинополя в Азию, по дороге в Хорасан и Самарканд. Время рождения нашего властелина – 1335 год. Место – земля, по которой течет река.

Часть первая

МАВЕРАННАХР

«Это – одна из четырех рек, которые текут из рая, – рассказывает Клавихо. – А страна эта – очень яркая, веселая и прекрасная».

Сверху безоблачное небо, поодаль горная гряда, над которой возвышается вершина в снеговой шапке, именуемая Его Величество Соломон. У подножий гор раскинулись роскошные луга, по ним струятся потоки воды, все еще не утратившие прохлады после зоны ледников в горах. На высокогорье пасутся овцы, за которыми смотрят пастухи, сидящие верхом на мохнатых, низкорослых лошадях. Ниже в узких горных долинах, близ деревень, в сочной траве разбрелся скот.

Река петляет среди массивов известняка. Более спокойно она течет по протяженной долине, почерневшей от шелковиц и виноградников. От реки отведены арыки к рисовым и ячменным полям, а также посадкам дынь – ирригационные канавы, в которые не спеша поступает вода из черпаков колес, вращающихся со скрипом.

Река Аму с незапамятных времен служила границей между Ираном и Тураном – между югом и севером. К югу расположен Хорасан, земля Солнца, где иранцы, говорящие на персидском языке, издавна возделывали почву. Это чалмоносцы, несчастные люди средневековой Азии с мягким нравом.

За рекой, к северу находился Туран, из глубин которого приходили кочевые племена – скотоводы, коневоды, люди в шлемах. Кроме реки, не имелось никакой границы. Территория к северу от реки называлась Мавераннахр – «та, что за рекой».

Там путники, идущие по дороге в Самарканд, пересекают реку, движутся по лощинам, через густые дубовые леса, попадая в ущелье, между отвесными краями горного песчаника в 600 футов высотой, где над ними потешается эхо. В сумраке этого дефиле красного цвета – Железных Ворот, – в месте, где едва могут разминуться два верблюда, наблюдают за путниками смуглолицые люди, опирающиеся на копья. Это тюркские стражники – крупные мужчины с тонкими усиками, загибающимися к их широким подбородкам, говорящие медленно, растягивающие слова. На них надеты кольчуги, их шлемы увенчаны конскими хвостами.

Первый за Железными Воротами караван-сарай располагался на плодородной территории, которую пересекала маленькая речка и обступали горы. Место, называвшееся Шахрисабзом, Зеленым городом, было обнесено рвом, заполненным водой, а из чащи цветущих смоковниц и абрикосовых деревьев вырастали белые купола гробниц и островерхие минареты, служившие также сторожевыми башнями.

Тамерлан здесь родился. Жилище его представляло собой дом, построенный из дерева и необожженной глины. При доме были дворик и сад, обнесенные стеной. Дом имел плоскую крышу с перилами. На ней мог незаметно поместиться ребенок и слушать в сумерках протяжный зов муэдзина на молитву, пока овцы и крупный рогатый скот сгонялись с пастбищ в стойла.

Сюда приходили также бородатые люди в яркой шелковой одежде, они расстилали свои коврики для сна, толковали о разных событиях и караванах, а также всегда говорили о войне, которая не обходила стороной эту долину.

«У мужчины один путь», – часто слышал Тамерлан.

Он не утруждал себя мыслями о войне – так же как и о значении произносимых мрачным тоном стихов Корана. Слова старших считались законом, но мальчуганам нравилось разглядывать оружие взрослых, рассуждать об остроте лезвия вложенного в ножны клинка или почему сломалось древко копья. Мальчуганы росли среди лошадей и соревновались в верховой езде на лугах, поросших клевером, за дорогой на Самарканд. Они охотились при помощи луков и стрел на перепелов и лисиц, а свою добычу укрывали в горной пещере под выступом скалы. Там они проводили томительные часы в играх в войну, пока собаки спали, а лошади паслись на лугу. Тамерлан главенствовал в этих играх с тремя-четырьмя приятелями.

В играх он был целеустремлен и серьезен, никогда не смеялся. Хотя его кони не относились к разряду породистых, как у некоторых приятелей, но в искусстве верховой езды ему не было равных. Когда же ребята подросли настолько, что им уже доверяли охотничьи мечи, Тамерлан превзошел всех в пользовании этим оружием.

Вероятно, его серьезность проистекала из условий жизни. Мать Тамерлана умерла, когда он был очень юн. Отец, глава монголо-тюркского племени барласов, проводил большую часть времени в беседах со старцами в зеленых чалмах, посещавшими исламские гробницы и приобретавшими тем самым святость. Сын же занимался своими соколами, собаками и общался с приятелями. В доме жили всего лишь двое слуг, конюшня была заполнена лошадьми лишь наполовину. Отец, не принадлежавший к числу правивших ханов племени, жил весьма скромно. Он был воином, отличившимся в битвах.

Мальчик проводил время либо в седле, либо на крыше дома, наблюдая за дорогой в Самарканд. По ней нередко ездили кавалькады богатых персов с вооруженными охранниками, сторожившими хозяйских женщин с лицами, покрытыми паранджой. Тюркские женщины не носили паранджи. Худощавые арабские торговцы сопровождали вереницы лошадей с грузами парчи из Китая, шелковой пряжи или ковров, сотканных на ткацких станках к северу отсюда. По пыльной дороге порой двигались караваны с рабами, нищие с посохами и чашками для милостыни, а также святые старцы, высматривавшие учеников.

Временами показывался еврей со своими мулами или индус, жаловавшийся на афганских грабителей. В сумерки они разбивали палатки рядом с животными и разжигали костры для приготовления пищи, от которых исходил горький запах горелого навоза и полыни. Недалеко присев на корточках, Тамерлан слышал их разговоры о ценах на рынках и городской жизни Самарканда. Когда отец ругал сына за прогулки к стоянкам караванщиков, тот отвечал:

– У мужчины один путь.

ЛЮДИ В ШЛЕМАХ

Долина и все, что было в ней, составляли наследственное владение племени барласов. Нельзя сказать, что это являлось собственностью племени. Барласы могли заниматься скотоводством и земледелием, владеть скотом, виноградниками и пастбищами, пока были способны удерживать эту территорию от посягательств. Много лет назад хан, живший за горами, передал предкам барласов эту землю, и они, подобно племенам Шотландии, владели ею благодаря силе своего оружия, искусству ремесла и достоинству своих вождей. Это были тюрки, круглолицые и ширококостные. Бородатые и загорелые, они важно шествовали по земле – если вообще возникала необходимость куда-нибудь идти, – не замечая никого, кроме более важного соплеменника, нежели они сами. Каждый из них имел коновязь выносливых лошадей, привыкших к горной местности. Лишь некоторые из них имели быстроногих племенных скакунов или низкорослых коней, вышколенных на поле для верховой игры в мяч. Поводья у всадников были богато инкрустированы серебром, а седла им нравилось обтягивать шелковой тканью с вышивкой. Беднейший из этих тюрок и не помыслил бы отправиться из своей юрты в мечеть, не оседлав коня.

Они жили в юртах по собственному желанию и согласно обычаю. Использовали изречение: «Трус строит башню, чтобы прятаться в ней». Они же строили юрты, выстланные белым войлоком или укрытые коврами. Многие из них имели жилища в городе, где можно было принять гостей или в случае необходимости укрыть женщин. Столетие назад тюркские племена считались самыми настоящими кочевниками, перемещавшимися по пустыне в поисках пастбищ. Война сделала их предков (людей, порожденных войной) господами на значительной части Азии. Они хорошо знали истинность поговорки: «Песок пустыни уносится легким дуновением ветерка, еще легче развеивается человеческое достояние».

Они буйно пировали, роняя слезы над чашами вина, однако были веселы в битвах. Лишь немногие из них не имели на теле шрамов и рубцов от ран. Немногие также закончили жизненный путь под крышами собственных домов. Как правило, они носили легкие доспехи – стальную кольчугу под развевавшейся накидкой из полосатого шелка. В них жило бессознательное влечение к битвам в пустыне.

Их страстью в период мирных передышек была охота. Они без сожаления обменивали своих овец и скот на охотничьих соколов, которых им приносили горцы. Хороший ястреб прибавлял владельцу достоинства, а уж золотистый орел, способный летать без пары, повышал престиж целой семьи. Некоторые держали охотничьих леопардов, брали их к себе в седло с завязанными глазами и отпускали охотиться за оленями под наблюдением всадников.

Отлично управляясь с длинными увесистыми луками, они сбивали дичь стрелами с двумя наконечниками и даже ходили на тигров. Когда они садились на коврики поесть и запускали свои пальцы в общий котел, к ним подбегали собаки, а ястребы пронзительно кричали на своих насестах. Любимой едой для них были дичь, конина, они питали слабость и к арабской пище – верблюжьей ляжке.

Они восхищались арабскими воинами и, подобно этим кочевникам пустыни, чувствовали себя спокойно только в седле, когда совершали набеги, охотились либо становились под штандарты войны. Большую часть своего времени они проводили при дворе своего хана.

Барласы гордились принадлежностью к военной касте. У них была военная косточка. Породниться с иранскими купцами или земледельцами означало для них утрату своей породы. Вследствие того что барласы не имели привычки к труду, они занимались грабежом на дорогах. Они были чересчур великодушны, но столь же своевольны и жестоки. Расточали или закладывали имущество, чтобы оплатить расходы на пирушки. Долг гостеприимства приводил к тому, что дворы их домов переполнялись паломниками, на угощение которых уходило немало овец.

Были в долине Шахрисабза люди, жившие лучше барласов. К ним относились иранские земледельцы, заботившиеся об орошении своих полей; городские жители, сарты, торговавшие в своих лавках на рынках; представители персидской знати, игравшие в азартные игры в уютных садах и слушавшие чтецов Корана. Эти чалмоносцы следовали предписаниям последнего, в то время как люди в шлемах придерживались законов, введенных Чингисханом.

Но хуже всего для барласов было то, что они не имели великого хана. Тарагай, бывший когда-то главой племени, отличался мягкосердечием и достоинством. Он наслушался толкователей законов шариата и удалился в монастырь. Тарагай был отцом Тамерлана. Не нашлось другого вождя племени, жившего во дворце из белой глины рядом с Шахрисабзом.

– Мир, – разъяснял сыну Тарагай, – не лучше, чем золотая ваза, полная скорпионов и змей. Я устал от него.

Подобно многим другим отцам, он рассказывал сыну о славе и величии предков, которые хозяйничали на горных хребтах, поднявшихся над пустыней Гоби, далеко на севере. Это были редкие рассказы о языческом времени, и Тарагаю, кажется, нравилось о нем говорить, несмотря на стремление отречься от мира. Он говорил о сонме всадников, постоянно сопровождавших стада овец и других животных, кочевавших с выпадением снега, подстерегавших в засадах вдоль караванных путей и следовавших рысью за рогатыми штандартами в Китай, – об охоте, продолжавшейся два или три месяца на территории степи площадью в 500 миль. Он поведал историю о том, как на могиле вождя принесли в жертву белых коней, как они промчались в небесные ворота, где полыхало северное сияние, – для того, чтобы послужить душам покойников на небесах.

Упоминал он и о китайских принцессах, посылавшихся степным ханам в качестве невест вместе с фургонами, груженными шелком и изделиями из слоновой кости, о том, как ханы-победители пили кобылье молоко из черепов врагов, выстланных золотом.

– Это происходило, сынок, – говорил он, – до того как Чингисхан повел монголов в поход для завоевания мира. Этот поход был предписан ему судьбою. Когда к Чингисхану спустился черный ангел смерти, он, вождь, разделил мир на четыре ханства между тремя своими сыновьями и внуком – сыном своего старшего сына, умершего раньше самого Чингисхана.

Чагатаю (внуку) досталась часть земли, на которой мы живем. Но его дети предались пирам и охоте. Со временем они откочевали к северным горам. И хан, тюра (владыка), теперь пирует и охотится там, оставив правление Самаркандом и всем Мавераннахром наместнику-эмиру. Остальное ты знаешь.

Однако, сынок, – закончил он, печально покачав головой, – не уклоняйся от пути, предначертанного Аллахом и его пророком Мухаммедом (да будет мир над ним и его потомством). Уважай ученых сейидов, испрашивай благословения для дервишей. Пусть укрепляют тебя четыре опоры шариата – молитва, пост, паломничество и жалование милостыни.

Тарагай оставил сына заниматься своими делами, но парнишку заметили другие послушники монастыря. Седобородый сейид, обнаруживший Тамерлана в углу помещения за чтением Корана, спросил, как его зовут.

– Тимуром^[1], – ответил мальчик, поднимаясь с колен.

Потомок пророка взглянул на священную книгу и произнес:

– Держись за исламскую веру, она убережет тебя.

Тимур воспринял пожелание всерьез и даже забросил на время игры в мяч и шахматы – свои любимые развлечения. Встречая дервиша, сидящего на корточках в тени у дороги, он спешивался и испрашивал у божьего человека благословения. Чтение Корана давалось ему нелегко, поэтому он сосредоточивался на чтении одной главы священной книги, пока не осваивал ее полностью.

В семнадцать лет Тимуру нравилось посещать дворики мечети, где собирались имамы, духовные руководители мусульман. Он занимал место позади слушателей, там, где оставляют обувь. Говорят, что как-то его заметил некий Зайнеддин (умный и находчивый человек, настоящий духовный пастырь): позвал юношу к себе, отдал ему свою чалму и кушак, а также кольцо с сердоликом. Тимур запомнил его пытливый взгляд, низкий голос и подарок, вероятно, тоже.

Единственным предводителем барласов оставался Хаджи Барлас, дядя Тимура, который редко показывался в Шахрисабзе. Дядя, совершивший паломничество в Мекку, совсем не интересовался племянником. Это был подозрительный, импульсивный и мрачный человек, при котором положение дел в племени только ухудшалось.

Большинство знатных людей и воинов племени перешли на службу к эмиру. По совету отца так поступил и Тимур.

ЭМИР САЛИ-САРАЯ

В это время Тимур – пока мы не можем называть его Тамерланом – был праздным юношей, а праздность его выражалась в деятельности. Такова внешность юноши: здоровый, сильный, широкоплечий и высокий. Величаво посаженная крупная голова, высокий лоб, гордый профиль. Черные глаза поворачивались медленно и глядели прямо на собеседника. Широкие скулы и большой чувственный рот, характерные для его расы, свидетельствовали о большой жизненной силе. Энергии в нем было чуть меньше, чем в клокочущем вулкане. Он не страдал болтливостью, имел глухой проникновенный голос, не терпел дурачеств и пустых жестов.

Известен короткий эпизод из жизни Тимура, когда он в компании товарищей преследовал на охоте зимой оленя. Возглавляя гонку, он встретил на пути широкий и глубокий овраг. Тимур попытался свернуть в сторону, но, когда это не удалось, заставил коня прыгнуть через препятствие. Конь сорвался на дно оврага задними копытами, но всадник успел освободиться от стремян и спрыгнуть на край оврага. Животное погибло, а Тимур обошел овраг стороной, присоединился к своим приятелям и сел в седло другого коня.

Поскольку стало темнеть, всадники повернули домой. Вскоре их поглотили в широкой степи тьма и ливень. Всадники изрядно промерзли, когда им по пути попались темные курганы, похожие на шатры.

– Это песчаные холмы, – предположили спутники Тимура.

Сын Тарагая бросил поводья и вцепился руками в гриву коня. Животное вытянуло шею и заржало. Тимур направился к темным силуэтам курганов и наконец заметил свет. При свете курганы превратились в шатры, покрытые черным войлоком.

Тотчас юных всадников окружили собаки и люди, принявшие их за налетчиков.

– Вы ошиблись, люди, – сказал им Тимур. – Я – сын Тарагая.

Услышав его слова, обитатели шатров опустили оружие и сменили настороженность на гостеприимство. На костре разогрели в котле мясной отвар. Для гостей расстелили стеганые одеяла. Спать мешали блохи. Тимур вышел из шатра, чтобы разжечь костер и поговорить у мятущегося пламени с гостеприимными хозяевами. Их беседа продолжалась до тех пор, пока уже при дневном свете не утихла буря. Через несколько лет Тимур послал подарки семье кочевников, владевшей черными шатрами.

В ранний период ислама гостеприимство считалось долгом мусульманина и на него отвечали взаимностью. Тюркские племена любили странствовать. Тимур мог рассчитывать на гостеприимство в любом шатре или ханском дворе от Самарканда до Хорасана. Неделями он мог путешествовать с приятелями на расстояние в тысячу миль, по горным дорогам или кромке пустыни имея при себе лишь меч и легкий охотничий лук. Он нередко беседовал с караванщиками-арабами, которым льстило присутствие сына племенного вождя. Горцы, вымывавшие из речного песка крупицы золота, рассказывали ему легенды и передавали разные слухи. Он играл в шахматы с предводителями племен в их крепостях.

– Эмир Сали-Сарая хочет тебя видеть, – сообщили ему.

Тимур задумался над тем, что осталось во владении отца. Отары его овец пасли пастухи-соплеменники, получая за это четверть всего количества молока, масла и шерсти. За козами, лошадьми и верблюдами смотрели на тех же условиях. Другого имущества не было.

Уходя на службу к эмиру, Тимур взял с собой несколько лучших лошадей и слугу-подростка Абдуллу, выросшего в его доме. В таком сопровождении он отправился на юг по холмистой местности к большой реке Аму. Вероятно, так же путешествовали при оружии ко двору своего короля молодые дворяне в завоеванной норманнами Великобритании. Разве что ни один дворянин-христианин не ехал верхом в сапогах из мягкой шагреневой кожи и белой войлочной шляпе с высоким верхом, опоясавшись саблей, в бурке из выделанной конской шкуры и башлыке с концами, закинутыми на плечи, с поясом из плотной кожи, украшенным серебром и бирюзой. И совсем мало юношей-англичан были столь отчаянно одиноки, как Тимур. В поисках приключений он присоединился к воинской рати без предводителя.

– Вместо религии, – резко заметил ему эмир Казган, – братство.

Они говорили на одном из языков тюркской группы, но литературным языком считался для них монголо-уйгурский, распространенный в Центральной Азии и сейчас исчезнувший. Многие барласы, включая Тимура, неплохо знали арабский – азиатскую латынь.

За Тимуром следило много глаз с целью оценить его мастерство верховой езды и умение владеть мечом в поединках. Если бы он не преуспел в этом, то его жизни грозила бы опасность. А ведь Тимур – единственный сын вождя племени Тарагая.

В Сали-Сарае, где в лесном лагере собралось две тысячи соплеменников – молодежь, знать, воины, – никто не помышлял научить Тимура чему-нибудь полезному. И он постигал все сам.

Один из гонцов прискакал с известием о том, что с чужой стороны совершили налет разбойники и увели лошадей. Эмир Казган вызвал к себе Тимура и приказал барласам вместе с отрядом молодых воинов отбить лошадей у разбойников. Тимур немедленно отправился на выполнение задания. Его радовала перспектива мчаться полдня верхом по следам конокрадов.

Ими оказались персы с запада, занимавшиеся по пути грабежом и перевозившие добычу в тюках, нагруженных на угнанных лошадей. Заметив погоню, персы разделились на две группы. Одна осталась с похищенными лошадьми, другая выступила против отряда Тимура. Соратники советовали ему атаковать сначала группу персов, охранявшую груженых лошадей.

– Нет, – возразил Тимур. – Если мы одолеем воинов, остальные разбегутся.

У налетчиков хватило мужества обменяться лишь несколькими ударами мечей с людьми в шлемах, потом они признали себя побежденными и рассеялись. Похищенное было возвращено владельцам под охраной отряда Тимура. Казган отблагодарил молодого барласа, подарив ему свой собственный чехол от лука.

С тех пор эмир Казган проникся симпатиями к сыну Тарагая и стал благоволить ему.

– Ты потомок Гуригана Великолепного, – говорил эмир, – но ты не тюра, не потомок семьи Чингисхана. Перед тем как ты родился, предок твоего рода Каюли достиг с Кабул-ханом из рода Чингисидов соглашения. Оно состояло в том, что потомки Каюли должны командовать войсками, а потомки Кабула – править в качестве ханов. Их устная договоренность была выгравирована на стальной пластине, которая хранится в архивах великих ханов. Мне рассказывал об этом отец, и это правда. – Потом он прибавил задумчиво: – У меня был лишь один путь. Я шел путем войны и не сворачивал с него. Теперь это делают мои сторонники, прославившие мое имя. Таков наш путь, и другого быть не может.

Тимур знал это. Он знал также, что Чагатай, сын Чингисхана, правил землями, включающими территорию Афганистана к югу и обширную горную местность, что за Его Величеством Соломоном. Через сто лет после этого дети и внуки Чагатая ослабили свою власть над наследием предков. Отдельные монголо-тюркские племена стали фактическими хозяевами провинций, в которых обитали. Великие ханы удалились на север для охоты и пиров. Теперь они появлялись в районе Шахрисабза лишь для того, чтобы пограбить и утащить все, что приглянулось, под предлогом предупреждения возможного мятежа.

Казган был эмиром, главнокомандующим у такого хана, и жил в Самарканде до тех пор, пока ему не надоело отражать различные разбойничьи рейды и пока в нем не созрела решимость восстать против хана. Последовало продолжительное ожесточенное сражение, завершившееся гибелью хана и сделавшее Казгана действительным владыкой Самарканда и областей, заселенных барласами и другими тюркскими племенами. Чтобы почтить обычаи, заведенные Чингисханом, и порадовать воинов, ожидавших от него высоких постов, Казган созвал совет, на котором избрали преемника по линии эмира Самарканда – марионеточного властителя. Казган опекал и защищал его, а эмир не совал свой нос в дела, выходившие за пределы города. Так Казган получил прозвище Созидатель Эмиров.

Как и Тимур, Казган происходил из побочного рода. Он не принадлежал к тюра, родственникам Чингисхана. Благодаря своей отваге он приобрел немало союзников, честностью и прямотой завоевал уважение неугомонных племен. После ранения стрелой он ослеп на один глаз, а после колоссального напряжения сил, связанного с подготовкой и руководством мятежом, он посвятил свое время охоте и поднимал свой штандарт только в случае войны. У него не было уверенности в поддержке всех племен, поэтому он весьма ценил помощь, оказанную ему сыном вождя племени – Тимуром.

Другие приближенные Созидателя Эмиров преследовали собственные цели. Они оказывали почести и демонстрировали внешнюю лояльность марионеточному правителю Самарканда только потому, что сами оказались в большом выигрыше от успешного мятежа Казгана. Некоторые из них могли призвать под свои знамена десятки тысяч воинов. Только ум и проницательность позволяли Казгану сохранять власть в своих руках.

Он заметил, что Тимур стал любимцем бахатуров (неустрашимых воинов племени, шедших на битву как на праздник), завоевавших среди соплеменников авторитет своей воинской доблестью.

Сын Тарагая по праву занял среди них достойное место. Вместе с ними Тимур выезжал на выполнение боевых заданий, и по возвращении они, сидя на ковре у Казгана, рассказывали истории о его непреклонности и храбрости.

Казалось, в Тимуре была заложена любовь к опасности и риску. Но кроме того, в критической ситуации он сохранял хладнокровие и рассудительность. «Источник энергии», – говорили о нем бахатуры. Его кипучая энергия позволяла переносить продолжительные, изнурительные походы и бессонные ночи. Тимур обладал всеми качествами вождя, и ему нравилось вести за собой людей. Уверенный в своих силах, он попросил Казгана поставить его во главе племени барласов.

– Не подождешь ли немного? – спросил в ответ Созидатель Эмиров, которому не понравилась просьба Тимура.

Через некоторое время Казган отдал в жены Тимуру одну из своих внучек, принадлежавшую к правившей семье другого племени.

СУПРУГА ТИМУРА

Летопись сообщает, что невеста Тимура была прекрасна, как молодой месяц, стройна и грациозна, как кипарис. Наверное, ей было лет пятнадцать, поскольку она уже ездила с отцом на охоту. Девушку стали называть Алджай Хатун-ага – супругой господина.

В то время тюркские женщины не носили паранджу и не знали уединения гарема. С раннего возраста они привыкали ездить в седле, сопровождая мужей в различных поездках и походах, а также паломничестве. Будучи дочерьми завоевателей, они наряду с мужчинами гордились и наслаждались вольной степной жизнью. Их прабабушки заведовали всем семейным хозяйством, включая дойку верблюдиц и изготовление обуви.

Женщины эпохи Тимура имели и личное имущество – приданое и подарки мужей. Жены знатных мужчин были хозяйками собственных апартаментов, имели во дворцах свои помещения и отдельные паланкины во время походов. В отличие от своих европейских сестер они не занимались вышиванием и ткачеством. Это были спутницы воинов. Они заботились о детях, участвовали в пирах и, если побеждали враги, становились частью их добычи.

Принцесса Алджай прибыла из своего дома на северной границе в сопровождении родственников и рабов. Она представилась Созидателю Эмиров и в это время впервые увидела лицо человека, своего будущего мужа – резко очерченное, бородатое лицо Тимура, прибывшего с бахатурами после очередного рейда на собственную свадьбу.

– Твоя судьба написана у тебя на лбу, – говорили ей ученые люди, – изменить ее ты не в состоянии.

Для Созидателя Эмиров и его соратников свадьба была лишь поводом повеселиться, однако для дочери вождя могущественного племени джалаир начиналась ее судьба. Она отсутствовала, когда перед шариатскими судьями зачитывался брачный договор, под которым, как велит Коран, ставились подписи свидетелей.

Перед свадьбой она приняла ванну в воде, благоухавшей эссенцией розы. Ее длинные черные косы, чтобы сиять шелковистым блеском, сначала смачивались в масле кунжута, а затем в горячем молоке. После этого ее одевали в длинное платье гранатового цвета, украшенное вышивкой из золотых цветов. Платье было без рукавов, как и накидка поверх него из белого шелка и серебряной парчи – длинный шлейф от платья несли ее служанки.

На ее хрупких плечах рассыпалась копна черных волос. С мочек ушей свисали подвески из черного жадеита. Голову украшала шапка из золотой парчи, ее венец покрывали цветы из шелка, плюмаж из оперения цапли спускался сзади к волосам.

В таком облачении Алджай шествовала среди ковров, на которых сидели представители племенной знати, привлекая их внимание. То же повторилось, когда она, переодевшись в платье другого цвета, проследовала в обратном направлении. Даже ее чистую оливковую кожу белили порошком из риса или свинцовыми белилами. Поверх бровей и между ними наносили соком особого растения темно-синюю линию.

Пока мужчины подмешивали к вину спирт, чтобы быстрее захмелеть, а Алджай ходила среди них с бесстрастным лицом, прямая и настороженная, Созидатель Эмиров бросал жменями бриллианты в участников пира. По его знакам нукеры били в окольцованные бронзой седельные барабаны, удары в которые возвещали веселье и войну.

– Пусть Аллах дарует этой паре мир! – кричал Зайнеддин. – И нет бога, кроме Аллаха!

Затем наступило время раздачи подарков, но не невесте, а гостям. Казган поднялся и стал переходить от одной группы гостей к другой. Слуги несли за ним халаты. Некоторым достались сабли, другим – драгоценные пояса. Казган не скупился в одаривании испытанных соратников. Он знал, насколько важна их добрая воля.

Пока представители знати и воины лежали в тени дубовых и ивовых деревьев, сквозь которые пробивались солнечные блики, в довольстве и дремоте на коврах, пришли сказители и расположились на корточках между гостями. Заунывно затренькали струнные инструменты, и мягкие голоса стали декламировать заученные предания – слушатели живо реагировали на знакомые интонации и жесты. Эти предания они знали не хуже, чем сказители, и чувствовали себя обманутыми, если какая-нибудь фраза из предания изменялась или выпадала из общей тональности декламации. Время от времени они, как и подобает гостям, выражали громкой отрыжкой одобрение ходом торжества.

Стало смеркаться, и появились слуги с факелами в руках. Вдоль берега реки и под деревьями висели горящие фонари. Вынесли новые кожаные блюда с едой. Гости приветствовали гортанными звуками дымящиеся части бараньих туш и лошадиные ляжки, а также ячменные лепешки, пропитанные медом.

Среди них вновь проследовала Алджай, чтобы больше не возвращаться. На этот раз она сидела на белом породистом арабском скакуне. Он осторожно ступал по коврам. Через седло была переброшена шелковая попона, концы которой касались земли. Тимур вел скакуна в свою юрту.

Там, вдали от гостей, служанки Алджай помогали ей освободиться от головного убора и платья со шлейфом. Они принесли сундуки с ее одеждой. У служанок вызывал улыбки трепет девушки, когда снимали с нее верхнюю одежду. Она осталась в своих ичигах и нижней рубашке. Густые длинные волосы свободно свешивались вниз.

Служанки согнулись в почтительном поклоне перед молодым господином, бесшумно вошедшим в юрту. Его глаза были устремлены на Алджай. Другие женщины удалились. Несколько спутников Тимура, топтавшихся у входа в юрту, опустили занавес входного проема и разошлись по домам.

Той ночью Алджай, дежа в объятиях молодого воина, слышала кроме отдаленного шума реки и гомона голосов резкую дробь барабанов.

Она была первой из женщин Тимура, но долго она не прожила. Но пока, кроме нее, никакая другая женщина не делила с Тимуром ложе.

Нет сомнений, что в возрасте между двадцатью и двадцатью четырьмя годами жизнь казалась Тимуру безоблачной и прекрасной. Он разместился вместе с Алджай в одном крыле дворца из белой глины в Шахрисабзе. Их покои были выстланы коврами по вкусу Тимура, декоративными тканями, вышитыми серебряной нитью, которые он приобрел во время своих боевых рейдов. Отец выделил ему часть скота и пастбищ.

Казган назначил Тимура мин-баши, командиром тысячи всадников, по-современному – полковником. Тимур принял свою тысячу с большим удовлетворением, заботился о том, чтобы его воины были всегда сыты, сам никогда не садился за еду без того, чтобы несколько из них не сидели рядом. За поясом он держал список имен своих тысячников. Казган, знавший толк в боеспособности войск, позволил его тысяче выступать в авангарде своего войска.

Нередко Тимур отправлялся домой по дороге в Самарканд за день до прибытия туда своей тысячи. При лунном свете клубилась пыль из-под копыт его коня. Он спешил увидеть Алджай и приготовиться к пиршеству со своими соратниками, сопровождавшими его. Тимур любил устраивать пиры в саду Шахрисабза, где было вдоволь чистой родниковой воды. Когда Алджай родила ему сына, он назвал младенца Джехангиром – Властителем Мира. На торжество по этому случаю пригласили всех наместников Созидателя Эмиров. Почтить Тимура приехали все, кроме дяди Хаджи Барласа и эмира Баязита Джалаира, вождя племени, из которого происходила Алджай.

– Тимур воистину сын Гуригана Великолепного, – отзывались о нем гости.

Местные горцы сочинили песни о господине и госпоже, владевших Шахрисабзом.

Благодаря военному таланту Тимура Казган добился новых успехов в западной пустыне и южных долинах. В Сали-Сарай привели в качестве пленника правителя Герата. Созидатель Эмиров был обязан многим бескорыстной службе молодого воина из барласов. Их сотрудничество обещало новые победы, когда произошла ссора Казгана с его эмирами.

Они потребовали умертвить пленного правителя Герата, а его имущество разделить. Казган, однако, дал слово пленнику, что ему не причинят вреда. Когда эмиры стали настаивать на своих требованиях – ведь правитель Герата был старым врагом и довольно богатым, – Казган предупредил его тайком о грозящей опасности. Во время охоты к югу от реки по дороге в Герат пленник был отпущен. Не совсем ясно, сопровождал ли пленника в Герат Тимур, как утверждает одно предание.

Во всяком случае, он отсутствовал, когда убили его покровителя Казгана. Созидатель Эмиров в это время развлекался охотой к югу от реки в сопровождении нескольких сподвижников. Два предводителя племен, таившие злобу против Казгана, пронзили его своими стрелами.

Узнав об этом, Тимур прибыл на место гибели Казгана. Он перевез тело покровителя за реку и захоронил его в лесу Сали-Сарая.

Затем, прежде чем позаботиться о защите собственного имущества, Тимур переправился снова на противоположный берег Аму и присоединился к воинам, участвовавшим в погоне за убийцами Казгана в горах. Один из старейших обычаев тюрок запрещал им спать под одним небом с убийцей кровника. Двое убийц Казгана не надолго пережили его.

Преследуемые по лощинам и горам, меняя лошадей в каждой деревне, они не смогли уйти от погони. Мстители гнались за убийцами по пятам, блокируя им пути для маневра. Убийц настигли на верхних скалах гор и лишили их жизни короткими взмахами мечей. Покончив с ними, Тимур поспешил в родную долину, где он обнаружил изменившуюся обстановку.

В этой части Азии сын умершего правителя мог наследовать трон лишь в том случае, если отец оставлял ему в наследство крепкое владение, а наследник был способен его удержать. В противном случае на совете влиятельных вассалов бывшего правителя избирался новый. В худшем случае – что было чаще всего – начиналась борьба за трон, который доставался сильнейшему. Среди людей в шлемах ходила поговорка: «Скипетр может держать лишь рука, владеющая мечом».

Сын Казгана, предприняв слабую попытку взять бразды правления Самаркандом в свои руки, потерпел неудачу. Вскоре он бежал из города, предпочтя власти жизнь. Затем в Самарканде появились Хаджи Барлас и хан Джалаир с претензиями на власть над местными тюркскими племенами.

Между тем другие эмиры удалились в свои крепости и стали собирать под свои штандарты воинов, чтобы защищать свои владения и совершать набеги на соседей. Междоусобная борьба одного клана с другим была извечной слабостью тюрок. По общему согласию они могли следовать за предводителем достаточно сильным, чтобы держать их в повиновении. Но Казгана убили, а Хаджи Барлас и Баязит Джалаир оказались неспособными обуздать этих неукротимых людей.

В это критическое время умер в своем монастыре отец Тимура Тарагай. Большинство барласов последовало за Хаджи в Самарканд. Тимур остался в Шахрисабзе с несколькими сотнями воинов.

Затем в этих местах появился великий хан с севера, наблюдавший из-за гор развитие событий. Помня о мятеже поколение назад, хан привел с собой многочисленное войско, которое набросилось на местность, как стая стервятников на падшую лошадь.

ТИМУР-ДИПЛОМАТ

После нападения хана тюркские эмиры сплотились перед лицом общей опасности. Не стал объединяться со всеми Баязит Джалаир. Он поспешил назад в свой город Ходжент, который располагался к северу от территории барласов на пути нашествия хана. Джалаир преподнес ему подарки и свою готовность покориться его воле.

Хаджи Барлас оказался в это время столь же нерешительным, сколь был импульсивным прежде. Он созвал всех воинов из Шахрисабза и Карши, заявив о своих претензиях на руководство после смерти Тарагая. Затем он раздумал сражаться с войсками хана и известил Тимура о том, что уходит со своими людьми и скотом на юг в направлении Герата.

Однако Тимур не пожелал оставить Шахрисабз беззащитным перед вторгнувшимися северянами.

– Уходите куда хотите, – ответил он дяде. – Я еду ко двору хана.

Тимур знал, что хан с севера, повелитель пограничных монголов, спустился с гор в плодородную долину Самарканда, чтобы восстановить свои прежние права на эту землю, но он склонен был также пограбить. Молодой барлас намеревался каким-нибудь образом уберечь свою долину от грабителей. Алджай с младенцем Тимур отправил к ее брату, который двигался с войском, спустившись с кабульских гор, к Самарканду. Он мог бы и сам отправиться с ними и таким образом уберечься от неприятеля. Попытка сопротивления нескольких сотен воинов двенадцатитысячной армии пограничных монголов – непростительная глупость. В то же время отец и Созидатель Эмиров предостерегали Тимура против подчинения хану с севера, который мог уничтожить всех тюркских наследников престола и поставить на их место своих людей. Но ведь, в конце концов, хан был титулованным владыкой Тимура – повелителем его предков.

Казалось, Тимур ничего не мог сделать в таких условиях. Его племя, по словам летописца, напоминало орла без крыльев. В Шахрисабзе господствовали страх и неопределенность. Часть воинов, захватив с собой лучших лошадей и женщин, бежали по дороге в Самарканд. Другие, решившие не бросать своего имущества, поспешили засвидетельствовать свою преданность Тимуру и стать под его защиту, видя, что он сохраняет присутствие духа.

– Друзья в час беды – не настоящие друзья, – сказал Тимур. Он не хотел их помощи. Многочисленное окружение из всякого сброда лишь дало бы хану удобный предлог для нападения.

Вместо этого Тимур предпринял кое-какие меры. Он пошел к своему духовнику, мудрому Зайнеддину. Они беседовали вдвоем всю ночь. Содержание беседы неизвестно, но после нее Тимур стал собирать лучшее из своего достояния – племенных лошадей, седла с серебряной инкрустацией и прежде всего золото и драгоценные камни разного рода. Очевидно, Зайнеддин открыл для него и кладовые монастыря, поскольку хан с севера был заклятым врагом шариата и духовных лидеров мусульман.

Вскоре показались пограничные монголы. Их разведчики скакали на низкорослых мохнатых лошадях, уже нагруженных награбленным имуществом, по дороге на Самарканд. Их пики с длинными кисточками сверкали на солнце. За ними, по полям созревшей пшеницы, следовали группы всадников, давая возможность своим лошадям подкормиться. Командир головного дозора, направившись к Белому дворцу, был удивлен появлением молодого спокойного Тимура, приветствовавшего монгола в качестве гостя.

Тимур выставил гостю щедрое угощение, зарезав по этому случаю овцу и молодого бычка. И монгол, низведенный до статуса гостя, только жадно оглядывал выставленные молодым хозяином яства. Он не позволил своим людям грабить, но потребовал ценных подарков. Тимур удовлетворил и эту его прихоть.

Затем Тимур объявил о своем намерении встретиться с ханом. Он захватил с собой кавалькаду своих соратников, нарядившихся ко двору, а также все свое богатство. У Самарканда ему повстречались еще два монгольских командира из авангарда армии хана. Оба они были дерзки и жадны до золота. Тимур дал им золота больше, чем они рассчитывали получить.

За Самаркандом Тимур нашел орду – армейский лагерь хана Туглука. Поле между табунами лошадей и вереницами связанных друг с другом верблюдов покрывали шатры из белого войлока. Ветер трепал длинные конские хвосты на штандартах и поднимал вверх клубы сухого овечьего помета. Одежда воинов хана представляла собой живописные варварские облачения: цветные рубахи из китайского сатина, высокие сапоги с серебряным орнаментом. Их деревянные седла были обтянуты мягчайшей шагреневой кожей. Они предпочитали длинные копья и луки – страшное оружие в их руках.

Туглук сидел на белом войлоке рядом со своим штандартом – широколицый монгол, с высокими скулами, маленькими бегающими глазами и редкой бородкой. Хан отличался подозрительностью, страстью к грабежу и насилию. Спешившись перед полукругом монгольских сановников, Тимур почувствовал себя в среде далеких предков. Он приветствовал хана в соответствующей форме.

– Отец мой, хан, повелитель могучего воинства, – обратился он к Туглуку, – я, Тимур, предводитель племени барласов и хозяин Шахрисабза.

На хана произвели впечатление бесстрашие молодого барласа и блеск его дорогих инкрустированных серебром доспехов. Тимур, конечно, преувеличивал свои возможности, когда назвался предводителем воинов-барласов – в большинстве своем они бежали вместе с Хаджи Барласом. Но сейчас был не тот момент, когда можно обойтись промежуточным титулом. А дары Тимура производили на хана впечатление. Даже алчным кочевникам стало ясно, что молодой барлас ничего не приберег для себя. Хан почувствовал к нему расположение.

– Отец, я мог бы положить к твоим стопам больше сокровищ, – дерзко заметил Тимур, – но три собаки, твои ратники, утолили моим добром свою алчность.

Это была чистейшая провокация. Туглук задумался над тем, сколько добра ускользнуло из его рук. Закончив размышления, он срочно направил гонцов к трем своим командирам, приказав им привезти все, что они взяли у Тимура. Правда, он велел им вернуть драгоценности Хаджи Барласу, рассчитывая взять у дяди Тимура то, что было уже невозможно взять у племянника.

– Это собаки, – согласился хан, – но мои собаки. Клянусь, их жадность сидит соринкой в моем глазу и занозой в теле.

Если бы Макиавелли знал детей степей, он написал бы, вероятно, другую книгу. Обман считался у них верхом совершенства, а интриги – верхом искусства. У них не отнимешь воинственности, но, привыкнув к войне, они брались за оружие лишь в крайнем случае. В лагере Туглука Тимур нашел немало единомышленников.

– Правители Самарканда, – говорили монголы, – разлетелись, как перепела под крылом ястреба. Остался только Тимур, он разумный человек. Мы будем советоваться с ним и править через него.

На данный момент было трудно что-то предпринять. Три упомянутых монгольских командира, предчувствуя, что хан завладеет их трофеями и казнит их, объединились и отправились домой, занимаясь по пути грабежом. Добравшись до северной пограничной территории, они стали собирать вооруженных сторонников и сеять смуту в отсутствие хана. Туглук медлил и совещался с Тимуром, который, казалось, был кладезем идей.

– Возвращайся в свои земли, – убеждал его Тимур. – Там ты встретишь лишь одну опасность. Здесь их две: одна – перед тобой, другая – позади.

Хан вернулся к себе на родину, чтобы наказать мятежников. Но перед этим он назначил Тимура тюмен-баши – командующим десятью тысячами воинов, снабдив молодого барласа грамотой на титул и печатью. Этим титулом владели предки Тимура в прежние времена владычества монголов.

Тимур уберег свою долину и города от разорения. Теперь он владел грамотой хана на правление своим племенем. Но как только отступила общая угроза, тюркские вожди вновь принялись за взаимные распри. Последующие три года происходила вереница перемен.

Хаджи Барлас и Джалаир вновь объединили свои силы для уничтожения Тимура. Они пригласили молодого воина в свою юрту, но тот, увидев рядом с ними вооруженных людей, почуял опасность заговора. Сделав вид, что у него пошла носом кровь, Тимур скрылся в одном из внутренних покоев и пробрался таким образом к своим сторонникам. Вместе они сразу же оседлали лошадей и уехали. Впоследствии Баязит Джалаир устыдился своего участия в заговоре и извинился перед Тимуром. Хаджи, однако, ни в чем не раскаивался. Он двинул войска на Шахрисабз, чтобы овладеть долиной.

Тимур не собирался уступать долину, особенно теперь, когда имел грамоту хана на правление и несколько тысяч воинов под своим командованием. Он мобилизовал свои силы. Войска дяди и племянника сошлись в скоротечном сражении у дороги на Самарканд. Неожиданно Хаджи Барлас отступил к городу. Тимур, охваченный воодушевлением, стал его преследовать. Но на следующий день почти все его сторонники перешли на сторону Хаджи, призывавшего их присоединиться к большей части соплеменников, остававшихся лояльными к нему.

Тогда Тимур умчался к эмиру Хусейну, брату Алджай, который прибыл со своими горцами и афганцами из района Кабула. Битва между двумя сторонами продолжалась до тех пор, пока вновь не появился Туглук, «как камень, упавший среди птиц»^[2].

На этот раз хан был настроен решительно. Сразу же казнив Баязита Джалаира, он собрался отвоевать все, что не удалось прежде. Хаджи Барлас вновь бежал со своими людьми на юг, но вскоре погиб от рук разбойников. Эмир Хусейн осмелился сразиться с монгольской ордой на поле битвы, но был разбит и вынужден спасаться бегством. Тимур оставался в Шахрисабзе.

Туглук, удовлетворенный победой, оставил своего сына Ильяса в качестве правителя тюркских земель. Монгольский военачальник Бикиджук остался присматривать за Ильясом. Хан назначил Тимура эмиром Самарканда, отдав его под власть двух монгольских правителей. Это было достаточно выгодное назначение, которое сообразительный человек мог с успехом использовать для достижения богатства и власти.

Тимур возражал против подчинения северянам, но хан напомнил ему о соглашении предков, по которому потомки Чингисхана должны были править, а потомки Гуриана – служить. «Это было провозглашено твоим предком Каюли и моим предком Кабул-ханом». Соглашение, заключенное одним из его предков, Тимур был обязан чтить. Разгневанный, он попытался извлечь все, что можно, из своего пребывания в Шахрисабзе.

Однако монгольский военачальник Бикиджук продолжал грабить Самарканд и окрестности, Ильяс же был более чем удовлетворен его поведением. Тимур узнал, что девочки уводились из Самарканда как рабыни, а почтенные сейиды как пленники. Зайнеддин стонал в бессильной ярости. Тимур направил послание хану, жалуясь на грабежи. Но это не помогло. Тогда он в сопровождении своих сторонников отправился на север, освободив по пути много пленников. Хану доложили, что Тимур восстал, и Тугулук велел убить мятежника.

Об этом узнал Тимур. Устав мириться с разорением своей страны, он послал к шайтану дипломатию, оседлал коня и умчался в пустыню. Как и в случае с шотландцем Брюсом, изгнание было лучше, чем заговор.

БРОДЯГА

К западу тянулась красноватого цвета пустыня, ровная, голая и бесплодная. Под ногами блестела красная глина, потрескавшаяся от жары и солнца. Порывы горячего ветра взрыхляли песчаную поверхность и поднимали клубы пыли. Дымка висела над песчаными барханами, как водяная пыль над высохшим морем. Разглядеть какие-нибудь предметы можно было лишь ранним утром и перед сумерками: днем дымка и раскаленное небо затрудняли зрение.

На самом деле эту местность нельзя было назвать пустыней, здесь среди обнажившихся гранитных пород петляли русла пересохших рек, идущих к широкой Аму. Желтые воды реки, превратившие Сали-Сарай в райский уголок на высоте четырех тысяч футов над равниной, создали особый вид растительности. Глиняные берега реки покрывали камыш и кустарник саксаула, иногда полузарытые в песок, иногда вызывающе торчащие вверх шишковатыми корнями.

Рядом с берегами попадались колодцы с водой, вполне пригодной для питья животным, но не людям. Там, где вода подходила Человеку, возникали шатры обитателей пустыни – кочевых туркмен. Они сторожили свои отары овец, посматривая одновременно на проходившие караваны, которые, возможно, охранялись не настолько хорошо, чтобы их нельзя было пограбить. У воды обитали также те, кто бежал от возмездия за совершенное убийство.

Тимур продвигался через Кызылкум, так назывались местные глиноземы. Он взял с собой Алджай и нескольких своих сторонников, которые предпочли разделить вместе с ним испытания судьбы. С ними шли вьючные лошади с грузами запасного оружия и доспехов, остатками драгоценных камней. При беглецах имелись также емкие кожаные меха с водой. Они двигались довольно быстро, располагали достаточной силой, чтобы уберечь лошадей, пасшихся по ночам на холмах, покрытых сухой травой. Они перемещались от одного колодца к другому, пока не встретились с братом Алджай эмиром Хусейном. Он тоже был беглец, поджарый и упрямый, достаточно смелый и честолюбивый – наследник правившей династии в Кабуле, горевший желанием возвратить потерянное.

Втайне Хусейн считал себя родовитее Тимура – он был чуть старше мужа сестры, – однако отдавал должное боевым качествам тюркских воинов. Со своей стороны, Тимур не мог понять планов Хусейна, но радовался союзнику.

Алджай была связующей нитью между братом и мужем. Она – достойная внучка Созидателя Эмиров – могла сохранять веселый и приветливый нрав в критической обстановке. Никогда не жалуясь на невзгоды, она умела выводить Тимура из мрачного расположения духа.

Вчетвером – Хусейна сопровождала одна из его жен, Дильшад-ага, отличавшаяся незаурядной красотой, – они обсуждали ситуацию во время стоянки у колодца, где произошла их встреча. Тимур и Хусейн располагали теперь шестьюдесятью всадниками. Они решили продолжать движение на запад, чтобы выйти к караванным путям и большим городам у Хорезмского (ныне Аральского) моря.

Тимур повел спутников в Хиву, правитель которой узнал о приближении нежданных гостей. Он был более чем настроен ограбить пришельцев и затем передать их монголам. Останавливаться в городе беглецам было небезопасно, и они направились в пустыню. Несколько сот всадников во главе с самим правителем Хивы пустились в погоню за беглецами.

Достигнув верхней кромки горного хребта, Тимур и Хусейн повернули в направлении хиванцев, несмотря на то что те располагали численным превосходством. Своим маневром беглецы озадачили преследователей. Далее произошла одна из ожесточенных стычек сторон, в которых тюркские воины чувствовали себя в родной стихии. Они держали свои небольшие круглые щиты высоко на предплечье. Их тугие луки двойного изгиба посылали в противников стрелы со стальными наконечниками с такой скоростью и силой, что пробивали кольчуги. Эти воины, хорошо владевшие луком с любой из рук, с одинаковой легкостью посылали стрелы впереди и позади себя.

Они хранили свои луки в открытых чехлах, помещенных у одного бедра, а стрелы в колчанах – у другого. Прочность луков нередко усиливалась железными и роговыми накладками, их дальность стрельбы и эффективность соответствовали характеристикам английского длинного лука того времени. С таким вооружением тюркские воины были не менее грозны, чем более поздняя кавалерия, вооруженная револьверами, существовавшая три поколения назад. Натягивая тетиву лука со стрелой единым движением, они могли стрелять очень быстро и часто, практически не останавливаясь, как это происходило при перезарядке револьверов. Фактически чехол для лука соответствовал современной кобуре, а металлические манжеты на предплечье – кожаным манжетам современных рейнджеров.

Небольшой щит у бицепсов и короткий лук позволяли тюркским воинам с легкостью вести стрельбу по противнику.

Они свободно маневрировали среди хиванцев на своих быстроногих низкорослых лошадях, перегибались через седельные луки и издавали пронзительные крики. Они бросались на хиванцев группами по двенадцать всадников, рассеивались и выходили из битвы так же быстро, как и вступали в нее. Тюркские всадники использовали свои кривые сабли и короткие булавы лишь в случае крайней необходимости. С этим оружием они имели устрашающий вид, но более предпочитали пользоваться луками.

Обе стороны несли большие потери. Военачальники держались поодаль от эпицентра сражения, зная, что, если они рискнут подступиться к нему, то будут окружены и изрублены любой ценой. Всадники, потерявшие коней, должны были, чтобы не погибнуть зря, либо бежать, либо найти других коней. Но один из тюркских воинов – Элчи-бахатур – так увлекся сражением пешим, что Тимур был вынужден вывести из строя его лук, перерезав тетиву, что заставило бахатура спасаться бегством.

В это время эмир Хусейн бросился в гущу хиванцев, чтобы сразиться с повелителем города. Ему удалось зарубить штандартоносца, однако затем его окружили враги. Хусейн отчаянно бился в окружении, когда его заметил Тимур и поспешил на помощь. Внезапное нападение отвлекло внимание хиванцев на Тимура, и Хусейн вышел из окружения невредимым. Молодой барлас осадил коня и оборонялся мечами в обеих руках до тех пор, пока не подоспели его воины и не рассеяли хиванцев.

Наступил момент решающей атаки, о чем Тимур оповестил кличем своих воинов. Однако конь Хусейна был ранен стрелой и сбросил седока. Жена эмира Дильшад-ага, заметив падение мужа, подъехала и предложила ему своего коня. Оказавшись снова в седле, Хусейн присоединился к сражавшимся воинам.

Тимур, в это время преследовавший повелителя Хивы, пустил в него стрелу. Та попала в щеку хиванца, который рухнул на землю. Наклонившись в седле, Тимур, не останавливая коня, пронзил тело хиванца дротиком. С гибелью предводителя преследователи дрогнули и повернули вспять. Тюркские воины слали им вдогонку стрелы, пока не опустели колчаны. Затем Тимур усадил Дильшад-агу на коня Алджай и поспешил к горному хребту вместе с женщинами и воинами, оставшимися в живых.

Когда они взобрались на горную цепь, то выяснилось, что в живых осталось всего семь воинов, да и из них большинство были ранены. Между тем хиванцы спешились на равнине и стали совещаться о том, что делать дальше. Время приближалось к закату солнца. Тимур решил пробраться в пустыню. Некоторое время хиванцы преследовали крохотный отряд, но затем потеряли его во тьме.

– Нет, нам еще не пришел конец, – ободрил Тимур своих спутников с улыбкой.

Они бродили во тьме вслепую, пока не набрели, по счастливой случайности, на колодец, у которого обнаружили трех своих людей, солдат из Балха, спасшихся пешим ходом. Пока все спали, освежившись пресной водой колодца, Тимур и Хусейн обсудили ситуацию и решили разделиться, чтобы их вновь не опознали враги.

Когда забрезжил рассвет, выяснилось, что трое солдат из Балха сбежали, прихватив с собой трех из семи коней. Оставшихся коней поделили поровну между спутниками Тимура и Хусейна. Договорились встретиться, если будет возможно, далеко на юге во владениях Хусейна. Проводив последнего, Тимур затем погрузил оставшийся скарб на лучшую из лошадей Алджай. С ним остался лишь один воин. Жена с улыбкой наблюдала, как пробирается по песку Тимур, покидавший дом не иначе как верхом в седле.

– Нам никогда не было так плохо, как сейчас, – говорила она, – когда приходится ходить пешком.

У них кончились запасы пищи. Однако, заметив в отдалении пастухов со стадом коз, они купили у них нескольких животных и насладились жареным мясом одного из них. Других коз они также освежевали и их туши отложили про запас. Тимур расспросил пастухов о местности. Ему указали на одну из троп:

– Она ведет к юртам туркмен.

Они пошли по тропе и дошли до юрт, оказавшихся пустыми. Тимур занял одну из юрт, когда раздался крик. Как выяснилось, в других юртах находились туркмены, принявшие Тимура и его спутников за воров. Оставив Алджай в юрте, Тимур с воинами вышли наружу. Не имея стрел, они сделали вид, что хотят воспользоваться своими луками, однако кочевники не испугались.

Вытащив меч и отбросив бесполезный лук, Тимур приготовился отразить нападение. В это время предводитель туркмен узнал его, поскольку встречал молодого барласа в Шахрисабзе. Он отозвал своих воинов и подошел к Тимуру обняться и поговорить.

– О аллах! – воскликнул предводитель. – Это же сам господин Мавераннахра.

Туркмены, долговязые люди в дьявольски вонючих овечьих шкурах, покончив с подозрениями, уселись вокруг группками и просили прощения. К вечеру они зарезали овцу и устроили пиршество. Гости ели из общего котла, и даже дети кочевников подходили поближе к костру поглядеть на гостей и послушать разговор. Тимур, которого осаждали расспросами о том, что происходит в мире, не спал до утра. Он оказался для кочевников неожиданно свалившимся с неба источником новостей и почетным гостем. Они извлекли из этого обстоятельства все, что могли.

На следующий день Тимур одарил туркмен ценными подарками – дорогостоящим рубином, двумя платьями, украшенными жемчугами. В ответ на подарки туркменский хан подарил Тимуру трех коней, тщательно отобранных из племенного табуна, а также проводника, чтобы вывести гостей на южную дорогу.

Они пересекали пустыню восемнадцать дней в поисках дороги на Хорасан. Первая же деревня, повстречавшаяся им на пути, была разоренной и безлюдной. Надо было рыть колодец, чтобы найти воду, а обнаружив ее, заночевать среди развалин, поскольку лошади нуждались в отдыхе.

Однако здесь их подстерегала новая беда. Их заметили кочевники соседнего племени и отвели путников к своему предводителю, некоему Алибеку, который воспользовался случаем, чтобы обчистить путников до нитки, поместив Тимура с женой в коровий хлев, кишевший насекомыми.

Тимур воспротивился тому, чтобы Алджай загоняли в такое помещение, но стражники заставили их занять его. Беглецы провели в хлеву шестьдесят два дня до конца засушливого сезона, когда стояла невыносимая жара. Впоследствии Тимур поклялся, что никогда не заключит человека в тюрьму, независимо от того, виновен тот или нет.

Торг, затеянный Алибеком вокруг пленников, привел к их освобождению самым неожиданным образом. Брат Алибека, предводитель одного из персидских племен, узнав о том, что происходит, убедил своих соплеменников послать подарки Тимуру и отговорить Алибека от попыток сторговаться с пограничными монголами за счет Тимура.

По истечении долгого времени Алибек согласился послушаться брата и освободил своих пленников, оказав им минимальные услуги. Он забрал себе все подарки, а Тимуру с Алджай предоставил захудалого коня и убогого верблюда.

Несмотря на продолжение невзгод, Алджай не унывала.

– О мой господин, это еще не конец нашего пути, – говорила она улыбаясь.

ВЕРБЛЮД И КОНЬ

Начались осенние дожди. Тимуру предстояло встретиться с Хусейном далеко на юге, за рекой Аму. Однако он не мог отказать себе в желании совершить кружной путь к дому. Кроме того, ему не хотелось встречаться с Хусейном с пустыми руками. Около реки Аму, где проживал дружественный Тимуру предводитель племени, он обнаружил около пятнадцати своих сторонников с лошадьми. Теперь Алджай могла ехать в паланкине. Захудалых лошадь и верблюда, полученных от Алибека, отдали нищим.

Здесь следует сказать несколько слов относительно привязанности молодого барласа к своей супруге. С несколькими воинами он опередил Алджай, чтобы разведать обстановку в окрестностях Самарканда, не подвергая ее опасности. Но когда они подъехали к месту брода через Аму, где сновали вооруженные разъезды, он приказал своим людям остановиться под тем предлогом, что нужно переждать сильную жару. Всадники укрылись в тени тополей, откуда просматривалась дорога, и оставались там около недели, пока не показалась медленно двигавшаяся кавалькада с Алджай.

Женщина удивилась внезапному появлению мужа, но теперь Тимур, беспокоившийся о безопасности супруги, заметил облако пыли, поднятой на дороге группой незнакомых всадников. Он велел спутникам, сопровождавшим паланкин Алджай, перейти реку вброд в месте, где песчаные отмели ослабляли течение воды, и не успокоился до тех пор, пока опасное место не было пройдено, а кавалькаду Алджай и незнакомых всадников не разделила река.

Спрятав жену в окрестностях города, он незаметно въехал в него в сопровождении своих людей во время вечерней молитвы и оставался в городе сорок восемь дней на глазах у охотившихся за ним монголов. Ночью он ходил в караван-сараи послушать новости. Посещал он тайком и дома друзей в надежде возглавить восстание в городе, где монголы меньше всего его ожидали. Остановившись в толпе верующих во дворике мечети, он не раз видел, как мимо проезжал монгольский наследник в сопровождении верховых.

Фактически он бесцельно рисковал жизнью. В данный момент что-либо предпринять было невозможно. Монголы полностью контролировали обстановку. Суровые и властные, победители северяне оставались номинальными представителями власти Чингисхана.

Тюркские ханы в окрестностях Самарканда привыкли следовать за военным лидером. Они не были фанатичными мусульманами, но воспитывались с детских лет воинами и мало думали о чем-либо другом, кроме войны. Они подчинялись всякому человеку, который мог воодушевить и укротить их, дать почувствовать им вкус победы. Но джалаиры покорились Ильясу, Хусейн был в бегах, пока наследник монгольского хана занимал его дворец в Кабуле. Ханов мало воодушевляла перспектива следовать за молодым Тимуром.

Они предупредили барласа, что монголам известно о его пребывании в городе. Снова ему пришлось сесть в седло коня и ночью покинуть город. Уехал он не один. Вокруг него собралась немногочисленная, но разношерстная публика – оставшиеся без хозяев слуги, бродячие солдаты, искатели приключений, разбойники, дикие туркмены и арабы-авантюристы. Они мало годились для формирования боевого подразделения, но весьма подходили для путешествия.

Спутников Тимура позабавило то, что он повел их на виду Шахрисабза и сделал привал на заброшенном летнем пастбище, расположенном над белым куполом его дворца. Оттуда можно было наблюдать за монголами, выезжавшими на поиски хозяина дворца. Они рассказывали о подвигах Тимура барласским бахатурам, которые, узнав о возвращении в родные места своего предводителя, приехали приветствовать его. Среди них находились Элчибахатур, лишившийся своего лука, и светловолосый Джаку-барлас, охочий до приключений.

Ветераны армии Созидателя Эмиров опорожнили не одну чашу кумыса с молодым изгнанником.

– Если Аллах создал такую обширную землю, – говорили они, – зачем сидеть в четырех стенах?

– Это одни слова, – упрекал их Тимур. – Где ваши дела? Вы вороны, кормящиеся крохами со стола монголов, или ястребы, сами добывающие корм?

– Клянемся аллахом, – заверяли оба барласа, – мы не вороны.

Они почтительно приветствовали Алджай – супругу Тимура. Разве она не участвовала в битвах своего мужа? Когда Тимур в конце осени снялся со стоянки и двинулся в горы, на юг для встречи с Хусейном, они поехали вместе с ним.

Дорога была не для слабых. 500 миль она петляла среди гор, подпиравших облака, уходила на территорию современного Афганистана, до сих пор не имеющую подробных карт и лишь частично исследованную. Поднималась через горное ущелье, по дну которого текла река, превращавшаяся в промерзшее русло. Они были вынуждены идти здесь по колено в снегу.

Дорога проходила под ледниками Отца Гор, все еще уходя вверх к продуваемым ветрами горным плато, где они разбивали свои круглые юрты под скалами, отдающими эхом. Днем они двигались на большой высоте в сиянии снежных полей, прерывавшихся только там, где ветер освобождал от снега долины, усеянные галькой.

Лошадей укутали войлочными одеялами, а всадники завернулись в волчьи и соболиные меха. Если попадались на пути деревья, то их рубили на дрова, которые погружали в сани. Порой они проходили под сторожевыми башнями какого-нибудь племени, откуда их окликали невидимые стражники и лаяли собаки с высоты в тысячу футов.

Не раз они подвергались нападениям афганцев, которым пришельцы были незнакомы. В результате этих нападений Тимур и его люди приобретали трофеи. Они прошли через тоннель в 12 тысяч футов, пролегавший между снежными вершинами Гиндукуша, и спустились по скользкой тропе по склону пропасти в долину Кабула.

Но и здесь не было передышки. Им пришлось обогнуть город. Приобретя в деревнях за деньги свежих лошадей и овец, они двинулись по дороге на Кандагар. По ней, свободной от снега, идти было легче. Они спустились в южные долины и обнаружили там эмира Хусейна с войском, похожим как две капли воды на войско Тимура, но более многочисленное.

До окончания зимы оба войска отдыхали. Их порадовало в это время прибытие посла с подарками правителя соседней горной местности.

Оказалось, что в Сейстане против этого правителя вспыхнуло восстание, в результате чего он потерял большую часть своих горных крепостей. Он пообещал щедро вознаградить Тимура и Хусейна, если они помогут ему очистить эти крепости от мятежников. Союзники приняли предложение – Хусейн с целью утвердиться правителем этой провинции, Тимур – с целью вновь оказаться в боевом седле.

Когда дороги освободились от снега, они присоединились к правителю Сейстана в его походе против мятежников, став на это время не более чем солдатами фортуны. Это предприятие было Тимуру по душе. Они отбили большинство захваченных мятежниками крепостей, одни – внезапным нападением, другие – штурмом.

Хусейн, однако, создавал проблемы, занимаясь грабежом деревень и оставляя в них свои гарнизоны. Тимур сохранял нейтралитет, но жители Сейстана были встревожены присутствием тюркских воинов. Оставшиеся главари мятежников решили извлечь выгоду из недовольства населения, направив послание своему правителю. «Мы не держим на тебя зла, – писали они. – Подумай, если татарам будет позволено захватить наши крепости, они овладеют всей нашей страной».

Повелитель Сейстана, не предупредив союзников, оставил их ночью и присоединился к бывшим мятежникам. Это было характерно для глав горных племен, всегда чрезвычайно подозрительных и недоверчивых к чужеземцам. Они напали на Тимура, но тот отбил атаку и совершил ответное нападение.

Во время этого сражения, когда вокруг Тимура осталось не более двенадцати воинов, он стал мишенью для стрел сейстанцев. Одна из стрел попала в кисть его руки, другая – угодила в ногу. Тимур не стал лечить раны, а просто сломал стрелы и вытащил их из руки и ноги. Однако раны оказались серьезными, и он был вынужден удалиться в свою юрту.

Сейстанцев разбили, союзники приобрели трофеи и новых солдат. Хусейн отправился с основными силами на север, оставив Тимура в горах выздоравливать после ранений.

Здесь к нему присоединилась Алджай. На короткое время темноволосая принцесса завладела в лагере тюркским воителем, которого больше никто не мог позвать на войну. Их юрты стояли в винограднике, где воздух был всегда свежим, а лошади наслаждались сочной травой. Ночью в полнолуние месяца шавваль они лежали на коврах, наблюдая за тенями в низинах. Только в этот месяц Алджай могла видеть, как Тимур забавляется со своим маленьким сыном Джехангиром.

Оставались считанные дни их общения. Тимур неустанно хромал вокруг лагеря, тренируя поврежденную ступню. Это доставляло ему сильную боль, но он держался прямо, как прежде. И когда Тимур потребовал свои доспехи и седло, слишком скоро, по мнению Алджай, – она вынесла его меч и опоясала боевым поясом его талию. Ее глаза не выражали печали, потому что молодая жена не должна была омрачать ею настроение мужа.

– Пусть Аллах защитит тебя, о мой суженый.

У КАМЕННОГО МОСТА

На севере понадобилось присутствие Тимура. Самоуверенный Хусейн, ввязавшийся в битву с монголами, владевшими соседней территорией, был разбит, а его люди рассеяны. Это случилось вопреки предостережениям Тимура. Его люди возмущались. Выходило, что Тимур должен был отвернуться от горных племен и присоединиться к оставшемуся воинству Хусейна, а также набирать новых воинов. Между тем его рука еще не настолько выздоровела, чтобы он мог управлять поводьями и одновременно владеть оружием.

В мрачном расположении духа Тимур выступил во главе небольшого отряда. Попутно охотились на дичь. В верховьях Амударьи он сделал остановку, ожидая Хусейна. Но здесь его обнаружили. Летопись довольно подробно передает этот эпизод.

Шатры Тимура располагались на берегу горного потока на склоне горы. После нескольких дней ожидания он потерял сон. Ночь была ясной, луна – яркой. Тимур прохаживался вдоль горного потока. Его новой привычкой стала тренировка ноги, которую так и не удалось залечить. Он же не мог привыкнуть к своему увечью.

Когда Тимур вернулся на склон горы, луну затянуло дымкой. Небо на востоке светилось желтым светом. Тимур опустился на колени, чтобы совершить молитву, а когда поднялся, то увидел всадников, ехавших по противоположному берегу потока. Рядом просвистела стрела. Всадники ехали со стороны Балха, ставшего теперь оплотом монголов. Тимур немедленно спустился к своим шатрам, разбудил людей и потребовал коня.

Он выехал сразиться с чужаками в одиночку. Когда те его увидели, то на время остановились, разглядывая барласа при тусклом свете луны.

– Откуда и куда вы едете? – крикнул Тимур незнакомцам.

– Мы слуги эмира Тимура, – ответили ему, – и ищем его в этих местах. Не можем его найти, хотя слышали, что он покинул Кумруд и прибыл в эту долину.

Тимур не узнал голос и не смог увидеть кого-либо из знакомых воинов.

– Я тоже один из слуг эмира! – крикнул он. – Если желаете, я проведу вас к нему.

Из отряда отделился всадник и поскакал галопом вверх по склону, где его ожидали командиры, прислушиваясь.

– Мы нашли проводника, – услышал Тимур голос всадника, – он приведет нас к эмиру.

Тогда Тимур медленно продвинулся вперед, пока не смог различить лица командиров. Это были три предводителя барласов в сопровождении трех всадников. Они предложили проводнику подъехать поближе, но когда узнали в нем Тимура, то буквально слетели со своих коней, встали на колени и стали целовать его стремена.

Тимур тоже спешился и не смог удержаться от того, чтобы тут же не одарить своих людей подарками. Он передал одному шлем, другому – пояс, третьему – накидку. Они сели на коврах, была подана дичь, и начался пир. Вскоре Тимур смог оценить преданность гостей. Он послал разведчика из числа повстречавшихся воинов за реку узнать, чем занимаются монголы. Воин попытался переплыть Аму, но его конь утонул, а сам он выбрался на отмель и затем на противоположный берег. Разведчик вернулся с сообщением о том, что армия монголов численностью в двадцать тысяч человек выступила из Шахрисабза и опустошает страну.

Сам воин прошел рядом со своим домом, но не заглянул в него, хотя там можно было подкормиться.

– Когда мой господин лишен дома!.. – воскликнул воин. – Как я могу заходить в свой дом?!

Новости вызвали у Тимура лихорадку нетерпения. По старой привычке монголы грабили даже сейчас, когда им противостоял противник. Тимур знал, что племена за рекой натерпелись от монголов и поддержат его. Но численность его войск составляла лишь четверть от армии монгольского военачальника Бикиджука. Старый монгол поднаторел в такого рода войнах, он двинул свои войска вдоль северного берега реки, перекрывая броды.

Пытаться форсировать реку при таком невыгодном соотношении сил было бы безрассудством. Но Тимур пошел на это. В течение месяца он вел за собой Бикиджука вверх по течению до места, где Аму сужалась и становилась мелководной. Здесь он остановился у каменного моста. Монголы при всей выгоде своего положения не собирались переходить мост, а Тимур сделал вид, будто удаляется в свой лагерь. Той же ночью он выделил в резерв пятьсот человек под командованием Муавы, которому доверял, и Мусы – одного из самых способных помощников Хусейна.

Оставив этих пятьсот воинов охранять лагерь и мост, сам он с основными силами удалился. Тимур форсировал реку близ лагеря монголов, переместившись без остановок в расположенную за ними горную местность, которая представляла собой полукруг, обращенный к реке.

На следующий день монгольские дозоры быстро обнаружили след войск Тимура. Бикиджук понял, что через реку перебрался крупный воинский контингент. Было очевидно также, что количество войск в прежнем лагере Тимура не уменьшилось. Если бы Бикиджук стал переправляться через мост, Муава и Муса должны были удерживать свои позиции, между тем Тимур ударил бы в тыл монголам.

Однако осторожный Бикиджук, почуяв опасность, оставался весь день на месте. Ночью Тимур распределил своих людей по всей горной местности с заданием разжечь как можно больше костров по дуге, охватывавшей лагерь противника.

Осторожные северяне были шокированы зрелищем многочисленных костров. Перед рассветом они спешно покинули свои позиции. Тогда Тимур собрал войска и ударил в колонну отступавших монголов. Противник, не выдержав удара, обратился в беспорядочное бегство. Тимур неотступно преследовал его.

Эмир Хусейн, не принимавший участия в битве у реки, присоединился к войскам Тимура, преследовавшим монголов, навязывая свои рекомендации.

– Преследование разбитых войск, – говорил он, – неудачный план.

– Они еще не разбиты, – возражал Тимур и продолжал преследование.

Он горячо приветствовал племена, вышедшие из укрытий; воинов, кружащихся от радости на конях; женщин, помахивающих руками. Он немного отдохнул, поскольку ему предстояло назначить новых предводителей своей формирующейся армии, примирить участников междоусобной войны, распределить землю, отбитую у монголов, выплатить денежные компенсации семьям убитых и пособия – семьям раненых воинов. Все это время он не слезал с седла, руководя передвижениями кавалерийских отрядов в северном направлении, спеша в те места, где образовались очаги сопротивления.

Ощущая горячее дыхание преследовавших войск, монголы полностью ушли с территории между Амударьей и Сырдарьей. К наследному хану Ильясу, собиравшему тюмены на северной равнине, прибыли два всадника из родного улуса за горами. Они спешились и приветствовали наследника как правящего хана, сообщив, что его отец Туглук покинул земную юдоль и вознесся на небеса. Затем они взяли под уздцы коня наследника и отвели его к юрте.

Поневоле Ильяс отправился в Алмалык, расположенный по дороге в Китай. Бикиджук и два других монгольских военачальника были захвачены Тимуром в плен после единоборств с каждым из них – скоротечных боевых поединков на низкорослых, отчаянно подстегиваемых лошадях. Новый повелитель Мавераннахра был доволен чрезвычайно. Он велел устроить пир для воинов-ветеранов в своем шатре; хвалил монгольских военачальников за верность хану и поинтересовался, что, по их мнению, ему следовало бы сделать с ними.

– Твоя воля решать это, – ответили те спокойно. – Если ты предашь нас казни, найдутся многие, желающие отомстить. Если ты подаришь нам жизнь, то у тебя прибавится друзей. Для нас же все едино – когда мы опоясывались мечами и надевали доспехи, то были готовы к смерти.

Эмир Хусейн убеждал Тимура, что щадить плененных врагов не следует. Однако молодому победителю, лично захватившему монголов в плен и чествовавшему их в своем шатре, больше было по душе дать им коней и отпустить на волю.

Между тем Тимур возвратил себе Шахрисабз при помощи маневра, которому научился у кочевников пустыни. Приблизившись к стенам города, он рассредоточил своих людей по всей округе, велев им передвигаться в любом направлении. Некоторые вошли в раж, срезали ветки с тополей и подняли ими невероятную пыль. Монгольский гарнизон, принявший пыливших всадников за дозорных фуражиров многочисленных войск противника, сразу сдался, и Шахрисабз избежал осады.

Один из летописцев Тимура замечает по этому поводу: «Повелитель Тимур, счастливый в войнах, в этом году разбил армию противника посредством костров и овладел городом посредством пыли».

Как это часто случалось у беспокойных тюркских племен, успех оказался для них большим испытанием, чем неудача. Хусейн, жаловавшийся на неугомонность Тимура, требовал в качестве компенсации денег и уступок. Тимур в мрачном расположении духа привел эмира Кабула в святилище и заставил его поклясться в верности их боевому товариществу. Хусейн согласился, но был недоволен тем, что с него истребована клятва. Оба эмира были утомлены и подавлены свалившимися на них заботами и ссорами своих сторонников.

Летопись добавляет: «В лагерь прибыла прекрасная принцесса Адджай, которая стала утешать раздосадованных государей».

БИТВА ДОЖДЯ

То, что Ильяс вернется снова, сомневаться не приходилось. Тимур выступил в поход, чтобы встретить его на полпути – на равнине к северу от Сырдарьи, где монголы любили останавливаться перед нашествием в зону проживания тюркских племен, чтобы дать лошадям попастись на сочных лугах. Ильяс прибыл сюда, сосредоточив всю мощь севера. Он привел дисциплинированную и закаленную в боях конницу, укомплектованную лучшими породами азиатских лошадей, умелыми командирами, хорошо вооруженную.

Монголов было меньше, чем тюркских воинов, но Тимур знал им цену и высылал следить за ними дозоры, пока не подошел эмир Хусейн со своими горцами.

На поле боя объединились представители всех тюркских племен – барласы, кочевники пустыни, сторонники Джалаира, воины племенного союза Селдуз, воины Хусейна из числа гурхских племен и афганцев, чуявших издалека запах войны. Под военные штандарты встали тесными рядами люди в шлемах и бахатуры.

Почти все тюркское воинство имело лошадей – за исключением слуг и некоторых подразделений гуртовщиков, охранявших лагерь за прорытым рвом. Всадники же имели мало общего с легкой кавалерией ополченцев, с которой воображение современников связывает Азию.

Они носили доспехи из добротной персидской стали, остроконечные шлемы с подвесками из стальной сетки, прикрывавшей подбородок и горло. Плечи защищали двойная кольчуга или латы. Некоторые кони покрывались накидками из толстой кожи или кольчуги, на головы животных надевались шлемы из легкой стали.

Помимо стандартного лука, а также луков с роговыми и стальными накладками у них были кривые сабли или мечи из персидской стали, заточенные с обоих краев. Они использовали легкие пики десяти футов длиной с небольшим наконечником, порой легкие и тяжелые булавы, чтобы проломить доспехи.

Основными боевыми единицами были конный эскадрон, хазара и отряд в тысячу всадников под командованием минг-баши. Эти командиры руководили боевыми действиями на поле боя, находясь в рядах сражавшихся воинов. При Тимуре и Хусейне находились таванчи, их адъютанты и курьеры.

Тимур расположил свое воинство на правом и левом флангах, а также в центре, каждая из частей армии, занимавшая свою диспозицию, была разделена, в свою очередь, на главные силы и резерв. Правым флангом, самым сильным, по замыслу Тимура, командовал Хусейн. Слабейший из флангов – левый, где можно было ожидать наибольших неприятностей, возглавил сам Тимур. Вместе с ним там располагались предводитель барласов эмир Джаку и его соратники.

Тимур был воодушевлен и уверен в успехе этого решающего испытания. Силы тюркских племен были довольно значительны, и это внушало их военачальникам уверенность в победе. Но затем начался дождь. В степи разразилась настоящая весенняя буря. На землю и воинов пролились мощные потоки воды. В небе разыгралась своя битва между преследовавшими друг друга вспышками молний и ударами грома. Рыхлая земля превратилась в грязевую топь. Кони, ослабевшие от страха, скользили по брюхо в грязи. К дождевым потокам прибавилась речная вода, затопившая высоты и низины. Воины брели в насквозь промокшей одежде, стремясь укрыть от дождя и воды свое оружие.

Летописец замечает с печалью, что дождь явился хитростью монголов, шаманы которых вызвали его при помощи камня Йеддах^[3]. Он добавляет также, что монголы, предупрежденные о дожде заранее, приняли меры, чтобы уберечься от него. Они построили юрты с прочным войлочным покрытием и запаслись войлочными одеялами. Они также прорыли канавы для отвода воды со своих позиций. Таким способом летописец давал понять, что во время потопа, продолжавшегося несколько дней, монголы находились в более выгодном положении, чем воины Тимура. По окончании буйства стихии монголы оседлали свежих коней и начали атаку на военный лагерь своих противников.

Тимур с войском выступил им навстречу. После традиционного поединка воинов с каждой из сторон передовые отряды его конницы ударили в правый фланг монголов. Тюркские воины были немедленно остановлены и отброшены назад. Многочисленные монгольские всадники преследовали их по пятам, а Тимур ввел в бой резервы.

Опасаясь быстрого разгрома, Тимур велел барабанщикам дать сигнал к наступлению и ринулся в бой с воинами-барласами. В сплошной грязи дезорганизованные конные тысячи утратили строй и, напуганные неопределенностью, разбились на отдельные группы.

В такой сырости луки были бесполезны. Лошади барахтались в потоках желтой воды, покрасневшей от крови. Теперь годилось только холодное оружие. Звон сабель и мечей, ржание лошадей, боевые кличи тюркских воинов: «Дар И гар!» – «Получай и умри!» – слились на равнине в оглушающий шум.

Тимур стремился пробиться к штандарту командующего фланговым войском монголов и сумел приблизиться настолько, чтобы нанести ему удар боевым топором. Удар пришелся в щит противника. Монгол приподнялся на стременах, чтобы разрубить Тимура мечом, в этот момент Джаку, находившийся позади своего господина, пронзил монгольского военачальника своей пикой. Штандарт монголов рухнул.

Тимур снова велел подать боем барабанов и цимбал сигнал к атаке. Монголы, удрученные потерей штандарта, начали пятиться. На этой равнине не было никакой возможности для организованного отступления, северяне дрогнули и через некоторое время обратились на своих более свежих конях в беспорядочное бегство.

Выехав на холм, Тимур оглядел поле боя. Эмир Хусейн не преуспел в сражении и был отброшен далеко назад, упорное сопротивление монголам оказывал только резерв. Войска с обеих сторон, расположенные в центре, сошлись в кровопролитной рубке.

Тимур подал сигнал своим войскам перестроить ряды, но они делали это слишком медленно. Раздосадованный проволочкой, он собрал в кулак все находившиеся рядом отряды конницы и ударил в правый фланг монголов, добивавших войска Хусейна. Он совершил также глубокий обходной маневр, получив возможность напасть на монголов с тыла. От неожиданности они стали поспешно отступать. Между тем Ильяс благоразумно держался в расположении своих резервов и был настроен отступать в любом случае.

Возникла выгодная боевая ситуация, и Тимур послал к Хусейну адъютанта с предложением перестроить ряды войск на правом фланге и немедленно атаковать.

– Я не трус, – закричал Хусейн, – чтобы мне приказывали в присутствии моих людей! – Он ударил курьера Тимура кулаком в лицо и не дал никакого ответа на предложение.

Время шло. Тимур, сдерживая гнев, послал к Хусейну двух командиров, родственников эмира, чтобы разъяснить ему, что Ильяс собирается отступать и необходимо немедленно начать атаку.

– Разве я бежал с поля боя? – грубо спросил Хусейн посланцев Тимура. – Почему он требует от меня наступления? Дайте мне время собрать своих людей.

– Государь, – сказали посланцы, – Тимур сейчас сражается с резервом монголов. Гляди!

Сыграли ли роль зависть или какие-то другие соображения, но Хусейн не стал атаковать. В конце концов Тимур перед наступлением темноты прекратил бой. Он расположился лагерем в поле и под влиянием мрачного настроения не пожелал ни навестить Хусейна, ни выслушать его посланцев. Тимур решил, что больше никогда не будет проводить с Хусейном совместные боевые операции.

На следующий день дождь пошел сильнее. Тимур, все еще обозленный, атаковал Ильяса самостоятельно. Однако его встретили отборные тысячи монголов и вынудили отступить. Войско Тимура должно было возвращаться в лагерь во время бури, бушевавшей над болотами, в которых лежали груды трупов как напоминание о поражении двух эмиров. Озябший и убитый горем, Тимур ехал в полном молчании. За ним на расстоянии следовали его воины-барласы. Тимура крепко побили, и он не простил Хусейну отказа от поддержки. Тот слал к нему курьеров с предложением различных планов отступления в Индию, но Тимур в своем дурном расположении духа отвергал их.

– Иди хоть в Индию, хоть к самому шайтану, – повторял он. – Что мне до этого?

Тимур отступил к Самарканду и убедился, что город готовится к осаде. Затем он отправился в свою долину набирать новое войско, пока монголы будут заняты осадой Самарканда.

В долине он узнал, что Алджай, внезапно умершая от неизвестной болезни, была похоронена в белом саване в саду его дома.

ДВА ЭМИРА

Кончина Алджай оборвала нить, связывавшую Тимура и Хусейна последние пять лет. Хусейн не раз грубо обращался с сестрой, и Тимур помнил это. Он всегда тяжело переживал семейные несчастья, а теперь на него обрушилась смерть жены. Захватив с собой сына Джехангира, Тимур отправился с соплеменниками на юг, за реку, туда, где провел последнее лето с Алджай.

«Все мы принадлежим Аллаху, – писал ему благочестивый Зайнеддин, – и к нему должны вернуться. Каждому из нас предопределено время и место смерти».

Тимур, однако, не был фаталистом. Религиозное рвение мулл и имамов не находило отклика в его душе. Внешне его спокойствие казалось умиротворенностью истинно верующего человека, убежденного в том, что его судьба предопределена, а спасение состоит в соблюдении законов, установленных пророком Мухаммедом. Внутренне же Тимура мучили вопросы, на которые он не находил ответов, а также страсти, унаследованные от предков.

Молился он в строго предписанное время, занимал свое место во время богослужения в мечети и внимательно слушал чтецов Корана. Часами он просиживал по ночам за шахматной доской, передвигая по клеткам миниатюрных слонов, коней и тур из слоновой кости с той же частотой, с какой бы делал это, если бы играл с напарником. Когда же он играл с партнером, то почти всегда выигрывал, не оставляя последнему никакого шанса. Тимур был действительно сильным шахматистом.

Увлекаясь шахматами, он соорудил необычную доску с числом клеток, нанесенных на ней, вдвое большим, чем на обычной. Число шахматных фигур было тоже удвоено. Он разрабатывал на такой доске новые комбинации. Между тем пятилетний Джехангир сидел рядом с ним на ковре, наблюдая черными глазками за ходами, которые делал глянцевитыми фигурками поглощенный игрой отец.

За этим занятием Тимура застали муллы – глаза и уши исламской веры, – прибывшие в спешке из Самарканда с вестью.

– Аллах снял хомут угнетения с шеи верующего! – воскликнули они. – Из Бухары в Самарканд прибыл почтенный и смелый богослов. Он призвал горожан выступить с оружием в руках против угнетателей мусульман и сражаться с ними до тех пор, пока наши предводители и эмиры не соберут достаточно сил для отпора неверным. Хотя ненавистный враг подошел к стенам города, жители Самарканда смогли защитить его даже в отсутствие двух своих эмиров. Врага отбросили от стен города.

Затем по воле Аллаха среди коней монголов распространился мор. Три четверти из них пали. Монголам не хватало лошадей даже для курьерской службы. Они ушли с нашей территории. Многие из них тащили свои колчаны и мешки с пожитками за спиной, а мечи на плечах. Без сомнения, мир еще никогда не видел пешей армии монголов.

За муллами пришли воины Тимура – очевидцы событий в Самарканде. Они подтвердили тот факт, что жители Самарканда отстояли город от монголов, добавив, что из-за мора среди их лошадей конные отряды тюркских племен объезжали зараженные места.

Такой неожиданный подарок судьбы снова привлек на эту территорию эмира Хусейна. Он совершил триумфальный въезд в Самарканд под ликование городских жителей, радовавшихся своей победе над монголами. На балконах и ограждениях крыш вывешивались ковры, мечети были переполнены, в каждом саду эмира приветствовали музыкой.

Хусейн и Тимур стали теперь номинальными правителями территории от Индии до Аральского моря. Фактически Тимур имел равные права с Хусейном на правление. Он командовал армией и имел внушительный послужной список. Но Хусейн был внуком Созидателя Эмиров и сыном правящего хана. Он поставил на управление Самаркандом марионеточного хана, подставное лицо, единственным достоинством которого являлась его принадлежность к тюра, потомкам Чингисхана. Со всеми сопутствующими церемониями тот занял дворец, а Хусейн принялся править так, как это делал его дед.

В силу обстоятельств Тимур занимал менее значительное положение, чем Хусейн, собиравший в свою казну налоги, выносивший судебные решения и наделявший земельными владениями. Тимур настоял на одном: он должен владеть своей долиной и районом Шахрисабза, прилегавшим к реке.

– До реки – все мое, – решительно заявил он.

Тимур держался достойно. Он великодушно терпел поборы. Когда Хусейн ввел тяжелый подушный налог на барласов, он протестовал, напоминая, что его соплеменники потеряли в последней битве большую часть своего имущества, но сам выплатил Хусейну полную сумму налогов. На это ушли даже драгоценности Алджай – серьги и ожерелье, которые она носила в их первую брачную ночь. Хусейн узнал драгоценности, но принял их без всяких замечаний.

Окончательный разрыв между эмирами произошел из-за их беспокойных вассалов. Посадив на трон марионеточного хана, Хусейн дал повод для нового вторжения монголов и, сокращая число предводителей племен, нажил себе новых врагов.

Когда его сотрудничество с Тимуром прекратилось – неизвестно по чьей инициативе, – вспыхнула междоусобная война, длившаяся в течение шести лет; начались интриги, повлекшие за собой периодические набеги монголов.

В это время Тимур напоминал бесплотного духа войны. Его спокойная решимость, абсолютное безразличие к собственной безопасности и безмерное великодушие были очевидны. По ночам, устроившись вокруг костров, караванщики рассказывали истории о повелителе Тимуре.

– Он достоин своего имени, – говорили они, – в нем действительно железная воля, железная непреклонность.

Возможно, самой популярной историей, рассказывавшейся на базарах и в военных лагерях, была история о взятии Карши – города в Хорасане, известного как город Пророка под маской, уже давно погребенного в могиле. Речь идет о глубоко религиозном человеке, поражавшем массы людей умением творить чудеса. Он показывал на дне своего колодца восход луны, когда ее не было на небе. Его называли Творцом Луны. Согласно историческим преданиям, он доставлял много неприятностей людям.

Тимур построил в Карши крепость на каменной кладке и гордился своим сооружением. Но в тот период, о котором рассказывала народная молва, Карши, крепостью и всем остальным владели войска Хусейна. Воины Тимура хорошо представляли себе мощь городских укреплений. В городе находились три-четыре тысячи человек под командованием эмира Мусы. Этого военачальника, оборонявшего в свое время каменный мост от Бикиджука, воины Тимура тоже хорошо знали как искусного и опытного, правда охочего до вина и роскошных яств. Он был беспечен, но в трудное время на него всегда можно было положиться.

Тимур в то время имел двести сорок воинов вместе с военачальниками эмиром Джаку и Муавой, сражавшимися вместе с Мусой у каменного моста, а также бесстрашным эмиром Даудом. Когда же Тимур сообщил им о своем намерении взять Карши, те не поверили. Они сказали, что в условиях наступившего зноя такие предприятия невыполнимы, и сослались на то, что им нужно позаботиться о безопасности своих семей.

– О, неразумные, – обрушился на них Тимур, – разве я не поклялся, что ваши семьи будут в безопасности?

– Так-то оно так, – согласился один из военачальников, – но ведь наши семьи не за крепостными стенами.

– Карши обнесен стенами, – рассмеялся Тимур. – Подумайте, что будет, если мы овладеем Карши!

Собеседники задумались. Но даже Дауд промолчал, а Джаку только покачал головой:

– Государь, давай сначала соберем больше сил. Не следует спешить, надо повременить. Муса слишком часто участвовал в походах. Его не следует принимать за женщину верхом на верблюде.

– Тогда ступай к женщинам и бери у них уроки! – глухо произнес Тимур. – Я не возьму с собой тех, кто отбился от монгольской орды у моста. Возьму тебя, Муава, и тебя, Элчи. Кто еще?

Отозвалось немало голосов тех, кто уже пересекал вместе с Тимуром реку и заставлял монголов бежать наутек, теряя коней.

– Ну что ж, те, кто не пойдет со мной, пусть возвращаются к семьям. Нет, лучше идите на базар и хвастайте там былыми подвигами. Я же с другими поеду в Карши.

Те, кто возражал Тимуру, знали, что он осуществит задуманное, даже если они не пойдут с ним. Поэтому спор прекратился. Раз Тимур решился на какое-то дело, отговаривать его от него было бесполезно. Он никогда не отменял своих приказов. Такая целеустремленность приводила порой к большим жертвам и несчастьям, но в то же время она сообщала решениям Тимура неотвратимость перста судьбы.

Согласившись присоединиться к Тимуру, Джаку, держа в одной руке Коран, а в другой меч, сказал от имени всей знати:

– Мы клянемся следовать за тобой, государь. Клянемся на этом Коране. Если мы нарушим клятву, лиши нас жизни этим мечом.

После этого они с воодушевлением стали обсуждать способы выдворения Мусы из Карши.

– Побольше выдумки, – смеялся Тимур, послушав некоторое время участников дискуссии. – Если вы выманите Мусу из города с тремя тысячами войск и сразитесь с ним своими несколькими сотнями бойцов, то какая от этого будет польза?

– Было бы лучше, – вступил в разговор Дауд, нарушая общее молчание, – проникнуть ночью тайком в город и захватить Мусу врасплох, когда он спит. Так его можно обезвредить.

– Действительно, это было бы лучше, – мрачно согласился Тимур. – Но как вы собираетесь добраться до кроватей остальных трех тысяч воинов?

– Все во власти Аллаха, – настаивал Дауд на своем предложении. – Муса знает, что мы здесь. И пока мы здесь, его не выманить из города. Его государь приказал ему удерживать Карши, и Муса не двинется с места.

– Если я приглашу Мусу на прибрежный луг, – вслух размышлял Тимур, – попотчевать его вином или свежей водой, согласится ли он на это?

Дауд улыбнулся. В середине сухого сезона все они, несмотря на то что имели свободу выбора места привала на равнине и легкую одежду, сидели влажные от пота. В Карши зной, видимо, был нестерпимым. Крепость – удобное место зимнего, а не летнего отдыха, а страсть Мусы к пиршествам была хорошо известна.

– Упаси аллах, – сказал Дауд. – Мусе захочется, конечно, но он не поедет.

– Тогда я не стану его приглашать, – решил Тимур.

Больше он ничего не сказал своим собеседникам. Казалось, что он передумал брать Карши, потому что послал курьеров с приветствиями и подарками правителю Герата на юге. Он отправился с войском к одной из дорог в Хорасане, которая вела в Герат. Там на глинистой равнине у песчаных дюн, у колодца Исаака, он, невзирая на жару, разбил шатры своего лагеря.

В течение месяца он задерживал у колодца все караваны, направлявшиеся на север, пока не вернулся его гонец. Как ожидалось, он привез с собой приветствие и подарки от правителя Герата, а также приглашение приехать в гости. Тем временем у колодца скопилось много караванщиков и новости, привезенные гонцом, стали общим достоянием.

На следующий день Тимур отпустил караваны и стал готовиться к отъезду сам. Купцы попросили его предоставить охрану в связи с возможными нападениями со стороны других его войск. Однако он объяснил им, что у него больше нет войск вдоль дороги на Карши. Затем он поспешно ускакал со своими всадниками на юг, караваны же направились на север, пересекли Амударью и прибыли в Карши.

Там Муса порасспросил купцов и выяснил, что Тимур, без сомнения, отправился в Герат, очевидно намереваясь найти там убежище. Муса немедленно отбыл в то благодатное место на лугу, о котором упоминал Тимур. Летопись свидетельствует, что он «разостлал ковер для пира и раскупорил кувшин дурманящего вина». Однако Муса оставил в городе своего сына защищать крепостные стены с несколькими сотнями воинов.

Неделю или около того Тимур в месте стоянки своего войска пережидал, пока караваны доберутся до Карши. Затем он вернулся к Амударье форсированным маршем. Он не стал медлить у реки, но сразу направил своего коня в стремнину и заставил его переплыть водную преграду. Сорок всадников не побоялись последовать за ним.

Остальные воины переправились на лодках. На другом берегу сорок смельчаков бурно приветствовали их. Ночь всадники Тимура провели в засаде у дороги. Несколько из них были посланы перехватывать путников, идущих в Карши. После заката конники этой группы вновь оседлали коней и направились в ночной тьме через открытую равнину к колодцу в окрестностях Карши. Здесь они пережидали светлое время суток, укрываясь в зарослях полыни и тамариска. Все люди Мусы, которым случилось прийти к колодцу, задерживались. Тимур заставил их вместе со своими воинами сооружать осадные лестницы и плести веревки. С наступлением темноты его воины сели на коней, прихватив с собой лестницы, и оставили пленников под стражей.

– Мы едем слишком быстро, – говорил Джаку, – не все наши люди поспевают за нами. Предприятие очень серьезное, лучше бы ехать помедленнее и не подвергаться риску.

– Езжай со своими людьми помедленнее, – согласился Тимур. – Я же поскачу вперед, чтобы осмотреть городские стены и выбрать места для установки лестниц.

В сопровождении всего двух всадников он опередил отряд и скакал до тех пор, пока сквозь листву деревьев не замаячили башни крепостной стены. Тогда они спешились. Один из воинов остался сторожить коней, другой – нукер Абдулла – пошел вместе с Тимуром. Вдвоем они продвигались до тех пор, пока не заметили глянцевитую поверхность воды во рву у себя под ногами. Некоторое время постояли прислушиваясь. Из-за стен не доносилось ни звука.

Следуя по кромке рва, они вышли к месту, где ров пересекал открытый акведук, идущий к крепости. Это был каменный желоб, заполненный по колено водой. Тимур вскарабкался на акведук, Абдулла – за ним. Оттуда он спрыгнул на краешек земли у подножия крепостной стены.

Тимур пробрался по этому краешку до деревянного сруба ворот крепости. Прислушавшись на некоторое время, он постучал затем в ворота. Что заставило его так поступить – неясно. Во всяком случае, он выяснил, что ворота изнутри замурованы, поэтому на стук никто не откликнулся.

Идя крадучись, он дошел до места, где в верхней части стены зиял значительный пролом. Здесь забраться наверх было удобнее всего. Тимур указал на пролом Абдулле и убедился в том, что нукер хорошо запомнил это место. Только после этого он вернулся к своему коню и поехал к воинам, ожидавшим его неподалеку. Сорока трем из них было приказано сторожить лошадей, около ста воинов готовились к преодолению крепостных стен.

Тимур снова покинул отряд, чтобы подобраться к месту пролома в стене, Абдулла же проводил отдельные группы воинов к акведуку и далее к крепостной стене. Воины обнаружили Тимура сидящим на верху стены, откуда он давал пояснения, что делать дальше.

Часть воинов послали нейтрализовать часовых за стеной. В это время, перед рассветом, все часовые спали. Кое-какие стычки наблюдались в самой крепости. Тимуру удалось провести в нее всех своих людей. Во время восхода солнца с крепостной башни зазвучали его боевые трубы.

Жители Карши выбрались на плоские крыши своих жилищ, чтобы выяснить значение этой утренней побудки. Не ведая о численности войск Тимура и оказавшись захваченными врасплох, большинство командиров Мусы поспешили в крепость изъявить свою покорность Тимуру. После беседы они соглашались служить ему. Сопротивлялся только сын Мусы, защищая свой дом. Однако, когда через амбразуры внутрь дома стали бросать горящие головешки, он вышел с мечом на плече и сдался.

Тимур похвалил его за храбрость, но задержал в Карши. Остальных членов семьи Мусы отправили на луг, где пировал военачальник.

– Счастливая судьба государя подарила нам город, – говорил позже Джаку. – Те из нас, кто за ним последовал, преумножили свою славу.

Не меньшим чудом для них казалась способность Тимура удерживать крепость Карши от попыток тысяч воинов Хусейна овладеть ею. В их представлении победы и поражения были предопределены волей Аллаха. Мудрый Зайнеддин и его муллы внушали им это неоднократно.

Однако эти предводители тюркских племен были крайне непостоянны. Часами они могли восторженно внимать неопрятным дервишам, восхищаться их святостью и чудесами пророка Мухаммеда. В другое же время они насмехались над муллами. «Из двух проповедников выйдет один мужчина, – говорили они, – из одного – только женщина».

Их беспокоили видения. Они могли вскочить на своих коней и умчаться вдаль от дурного сна или приметы. Тем не менее перед лицом неизбежной смерти в бою они сбрасывали свои шлемы и пронзительными криками возвещали о себе так, чтобы другие могли завидовать их бесстрашию. Они ревностно оберегали свою честь, а бесчестие, по их представлениям, было больше испытанием, чем страданием. «Какая польза от жизни без славы?» – повторяли они арабское изречение.

НА КРЫШЕ МИРА

В этот смутный период времени предводители тюркских племен все больше и больше обращали свои взоры на Тимура. Его личное мужество вызывало их восхищение. Молва о его успехах ширилась. Даже его противники любили слушать истории о государе Тимуре. В их беспокойных мыслях было устойчивым только представление о его храбрости.

Некоторым из них Хусейн надоел до смерти, и они перешли под штандарт вождя барласов. Мангали Бога, один из самых знатных предводителей кочевых монгольских племен, без всякого предупреждения прискакал в лагерь Тимура и занял место среди его военачальников. Ранее Мангали был одним из наиболее радикальных противников Тимура. Однажды он даже обещал привести последнего пленником, если ему дадут тысяч шесть воинов.

– Теперь, познав великодушие Тимура, – говорил монгол, – я никогда не отступлюсь от него.

Держава, известная в истории как империя Тимура, опиралась не на что иное, как на твердое руководство вождя барласов и преданность ему племенной знати.

Позже не кто иной, как Мангали, выиграл для Тимура сражение благодаря своим незаурядным способностям. Один из тюменов тюркских войск вел тогда бой с предводителем туркменского племени Черная Овца Кара Юсуфом. Воины Тимура были блокированы почти со всех сторон и подумывали об отступлении, когда Мангали выделился из группы командиров и ввязался в жестокую рубку. Он бился до тех пор, пока не отсек голову туркмена с длинной бородой и бритой макушкой.

Мангали насадил эту голову на свою пику и возвратился в ряды своих воинов, громко оповестив их, что Кара Юсуф убит. Эта весть воодушевила воинов Тимура и соответственно внесла смятение в ряды врагов. Туркмены обратились в бегство, увлекая за собой абсолютно невредимого и разгневанного Кара Юсуфа.

Талантливые и решительные тюркские военачальники не раз спасали своего повелителя от гибели. Известна история об Элчи-бахатуре – доблестном гонце. Подобно маршалу Мюрату из свиты Наполеона, он любил пышные плюмажи на головных уборах и золоченые сапоги. Может, из-за представительного вида, а может, из-за склонности к браваде его чаще других посылали к другим монархам в качестве посла. Но и во время сражений он оставался в своем привычном облачении – в плюмаже, сапогах дорогой выделки и тому подобном.

История, о которой идет речь, произошла после того, как Тимур возвратился из похода против пограничных монголов и принялся за преследование враждебных князьков Бадахшана, с горных хребтов которого берет свои истоки Аму.

Горные князьки упорно отступали к пустынному голому высокогорью, где толстым слоем лежал снег, а выступающие из него скалы были источены в течение веков ветрами. Здесь отвесные скалы ледниковых ущелий, извивавшихся как неодушевленная змея, отсвечивали красноватыми и пурпурными цветами. Здесь же два противоборствовавших войска играли в кошки-мышки вокруг горных вершин, соскальзывая вниз по склонам высотой в тысячу футов и увлекая за собой большие сугробы снега, похожие на белых овец.

Гонец настиг Тимура с вестью, что авангард его войска отрезан и захвачен в плен бадахшанцами. Они отступали со своими пленниками через другое ущелье.

Строгий кодекс чести тюркского воинства требовал от каждого военачальника не бросать своих людей, пока есть малейшая возможность освободить их. Воины Тимура не видели даже такой возможности, что выводило их вождя из себя. Тимур вызвал своих командиров, приказал им оседлать коней и выступить на поиски горного прохода в ущелье, по которому уходили бадахшанцы, используя гонца в качестве проводника.

Его люди тащились по обледеневшим горным тропам, многие соскальзывали в пропасть. Тимур продвигался настолько быстро, что, когда он вышел в заданное ущелье и захватил господствовавшую над тропой вершину перед двигавшимися навстречу бадахшанцами, с ним осталось всего лишь тринадцать воинов, возглавлял которых Элчи-бахатур, занявший позицию между скал и обстреливавший из лука наступавших горцев.

Передовой отряд противника насчитывал только пятьдесят воинов, но за ним следовали в ущелье еще двести человек. В это время Элчи-бахатур совершил с соратниками по краю ущелья фланговый маневр, выезжая к двигавшейся позади авангарда колонне противника. При виде всадника в соболиной накидке, расцвеченном поясе и медвежьей шапке колонна остановилась. Незнакомец появился как бы ниоткуда и, без сомнения, ехал на чистокровном скакуне. Его лук оставался в чехле, меч в ножнах из слоновой кости с золотыми инкрустациями.

– Эй вы, чада своих отцов! – обратился к врагам Элчи. – Натяните поводья и слушайте. Там наверху стоит человек, который известен как повелитель Тимур.

Дефилируя между горцами так, словно битва с ними их беспокоила менее всего, тюркские воины указывали им на фигуру Тимура, стоявшего в островерхом шлеме среди свистящих стрел.

– Подумайте, – продолжал Элчи грозным голосом, – если вы погибнете, то даже родные назовут вас идиотами. Разумно ли погибать здесь, когда повелитель Тимур может сохранить вам жизнь? Гораздо лучше заключить мир. Гораздо разумнее собрать всех ваших пленников и передать их Тимуру.

Так Элчи блефовал перед бадахшанцами. Они же в смятении спешились и пали перед ним ниц, убежденные, что их противники располагали значительными силами, раз такой хан появился среди них почти без охраны. Элчи также слез с коня и похлопал, как свидетельствует летопись, согнувшихся бадахшанцев по шеям. Вскоре горцы прекратили стрельбу из луков и подвели к Элчи пленных, которых тот окидывал критическим взглядом.

– Вы же не станете посылать этих людей как скот, без мечей? – сказал он горцам с упреком. – Когда вы брали их в плен, при них находились мечи.

Бадахшанцы были крайне обескуражены. Они видели над собой грозного Тимура, очевидно поджидавшего их. Возможно, думали горцы, им угрожает опасность. В конце концов они поступили так, как советовал им Элчи, и вернули пленникам оружие. Элчи привел шестьсот вооруженных людей на гребень хребта и сообщил Тимуру, что бадахшанцы готовы целовать его стремя.

Тимур спустился вниз, и горцы, которые вначале были более испуганы, чем враждебны, поклялись быть в мире с ним на своих колчанах. Тимур и Элчи оставили их беседующими друг с другом, пока не подтянулось отставшее войско.

– Это неподходящее место для отдыха, – сказал находчивый посол. – Здесь нечего есть, а спать можно только на снегу.

Бадахшанские ханы решили отправиться в деревни. Они сообща спустились с Крыши Мира пировать.

Проделка Элчи была чистым блефом, напоминавшим эпизод, когда маршал Мюрат махал своим платком австрийцам на мосту у Вены, сидя верхом на пушке, пока французы занимались минированием моста.

Год спустя или чуть позднее Элчи-бахатур погиб, пытаясь переплыть на коне реку.

Предводители тюркских племен знали, что долго не проживут, сражаясь под штандартом Тимура. Но он рисковал наравне с ними и имел столько же ран на теле, сколько они. Дни, проведенные вместе с ним, были наполнены энтузиазмом, и военачальники шли в бой с песнями, как это делали до них скандинавские викинги.

– Для воинов наступило время танцевать, – сказал им Тимур однажды. – Танцплощадка – поле битвы, музыка – боевые кличи и звон клинков, а вино – кровь ваших врагов.

В конце шестилетнего периода большинство тюркских ханов присягнули на верность Тимуру. Вначале его называли «казахом», бродячим воином, который не остается на одном месте более чем сутки. Этим словом, сохранившимся до сегодняшнего дня, называют обитателей тех же степей. Теперь он стал повелителем, предводителем огромного войска. Когда под его штандарты встали люди Мусы и Джалаира, обозначились четче цели. Люди Джалаира были наполовину монголами, вместе они смогли составить армию, такую же многочисленную и грозную, как армия англичан, выигравшая битвы при Кресси и Пуатье поколением раньше. Старший же сын Тимура родился от матери-джалаирки.

Перед лицом войска, предводимого таким военачальником, как Тимур, власть Хусейна растаяла как весенний снег перед дождями. Хусейн был отброшен за Амударью, его преследовали в горах и загнали в Балх. Там город, в развалинах которого он укрылся, сразу же капитулировал. Хусейн послал Тимуру последнее письмо с обязательством покинуть свои бывшие владения и отправиться паломником в Мекку.

Существуют разные предания о том, что случилось потом. Согласно одной версии, Тимур пообещал сохранить жизнь Хусейну, если он сдастся. Однако тот в последний момент передумал и снова укрылся на балконе минарета, где был обнаружен то ли муэдзином, поднявшимся на балкон на рассвете следующего дня, то ли солдатом, потерявшим своего коня и поднявшимся на башню поискать его визуально сверху.

О смерти Хусейна также нельзя сказать ничего определенного. Утверждают, что тюркские ханы обсуждали его участь на совете и что Тимур покинул совет со словами: «Мы с эмиром Хусейном поклялись дружить, и я не могу причинить ему вреда». По другой версии, Муава с еще одним командиром тайком от Тимура покинули совет и умертвили Хусейна после того, как сделали вид, что отпускают его на волю.

Правда же состоит в том, что Тимур позволил предать своего соперника смерти. Как свидетельствует летопись, «время и место смерти Хусейна были предопределены. Никто не может избежать предначертанной судьбы».

ГОЛОС ЗАЙНЕДДИНА

Тимур задержался в Балхе с определенной целью. В этой опаленной солнцем долине (месте древней цивилизации с клубившейся пылью веков), где по берегам высохшего русла реки рос сахарный тростник, проходили торговые караваны из Хорасана в Индию, а ханы горных племен спускались в долину по известным лишь им одним тропам.

Где-то под слоем глины и крошева местного пористого камня покоились развалины храма огнепоклонников древних времен. Среди них разбросаны осколки статуи Будды, когда-то стоявшей во дворике, который заполняли паломники в желтом облачении. Это место называли Матерью Городов. В эпоху Александра Македонского его знали под названием Бактрия, а теперь именовали Кубат-аль-Ислам – центр ислама. Орды Чингисхана превратили его в могильник – обширную, необитаемую зону развалин с построенными новыми гробницами и мечетями. Впоследствии Тимур возродил эту зону.

Сейчас он находился рядом с могилой, где лежал в саване Хусейн, безжизненные глаза которого глядели в сторону Мекки. Тюркские ханы должны были выбрать нового вождя. Это предусматривал введенный Чингисханом обычай, требовавший также, чтобы вождь происходил из представителей монгольской знати – потомков Чингисхана.

На курултай, совет предводителей племенных кланов, посвященный выборам, спешили все правители земель – от горных перевалов Индии до северных степей, где кочевали местные племена. Сюда торопились знатные люди в чалмах – ханы иранских племен, улемы – богословы из Бухары, главы знаменитых медресе, настоятели мечетей, блестящие полемисты. В их число входили и имамы, духовные наставники верующих, среди которых находился Зайнеддин в белом облачении и огромном тюрбане. Его глаза, хотя и подернутые поволокой от возраста, по-прежнему сверлили собеседника. С ним находился и его блестящий проповедник Хоя Бахауддин, почитавшийся святым в Мавераннахре. Пока военачальники и представители духовенства собирались на совет для обсуждения кандидатуры Тимура в качестве великого хана, он сам вместе с сыном Джехангиром держался в стороне.

Некоторые ханы осмеливались возражать против избрания Тимура. «Давайте по-братски разделим наши земли, – говорил представитель бадахшанских кланов. – Каждый будет править в своих владениях и объединяться с другими в случае вторжения врагов».

Военачальники Тимура указывали на абсурдность такой точки зрения. «Нужен старший брат, – доказывали они. – Если вы разделитесь и обособитесь в своих ханствах, то станете легкой добычей пограничных монголов».

Наиболее могущественные ханы хотели вернуться к старому порядку. «Выбор великим ханом любого из нас, – говорили они, – противоречит обычаю. Надо выбрать своим вождем потомка Чингисхана по крови, а Тимур пусть станет его заместителем».

Наконец выступил проповедник, известный как Отец Благословений, и заявил позицию духовенства.

– Закон Мухаммеда не потерпит, – начал он, – чтобы последователи пророка прислуживали вам, неверным^[4]. Что касается Чингисхана, это обитатель пустыни, который силой меча завоевывал мусульманские народы. Теперь же меч Тимура значит не меньше.

Проповедник говорил до тех пор, пока не возбудил энтузиазм у воинов.

– Вы все бежали от Хусейна и укрывались в пустыне. Вы не покидали своих укрытий до тех пор, пока против злодея не выступил Тимур. Он не просил у вас помощи, чтобы одолеть врага, не просит и сейчас. До сих пор я обращался к вам как к представителям тюркских племен, но я знаю также, что вы мусульмане. И я, потомок внука Мухаммеда, после совещания с другими потомками пророка и духовными лицами вижу в Тимуре повелителя Мавераннахра, да и всей территории Турана.

Духовенство встало на эту позицию не потому, что Тимур был ревностным приверженцем пророка Мухаммеда, но потому, что он один был способен покончить с хаосом и утвердить порядок на тюркских землях, а также дать отпор посягательствам на эти земли северных монгольских племен – заклятых врагов ислама. Фактором, определившим неизбежный выбор Тимура великим ханом, стала воля воинов. Они не хотели видеть своим повелителем никого другого.

На следующий день все ханы и знать племен стояли на коленях у юрты Тимура. Его подхватили под руки и отвели на белую войлочную подстилку – место его как вождя и повелителя. Таков был древний ритуал монгольских племен. Так люди в шлемах выражали преданность ему.

Духовенство играло свою роль в том, что мы называем коронацией нового повелителя. Зайнеддин переносил от одного хана к другому копию Корана и требовал от них поклясться на священной книге, что они не признают никого другого великим ханом, кроме Тимура. Мы, современники, назвали бы это ритуалом приведения к покорности и признанию – поскольку Тимур фактически уже был их вождем. Но для этих людей такой ритуал значил много.

Отныне Тимур-воин становился Тимуром-эмиром, а все нижестоящие ханы должны были признать свою зависимость от него. Верность Тимуру становилась критерием их чести и славы, а предательство навлекало позор на их головы и головы их сыновей. Тимур становился арбитром в их спорах, гарантом их благополучия. Если бы Тимур не справился со своими обязанностями, они имели право собраться на новый совет и выбрать нового эмира.

Стоя на ковре перед новым эмиром, Зайнеддин возвысил голос:

– Волей Аллаха ты должен завоевывать новые земли, твоя власть усилится, а через тебя и власть ислама.

Человека же, сидевшего выпрямившись на черном троне, установленном на белой войлочной подстилке, забавляли громкие препирательства проповедников из Бухары и сейидов относительно того, кто из них должен стоять ближе к нему по правую руку. Ничто не выдавало в нем ярого приверженца ислама. Его голова не была обрита, на нем были доспехи из сцепленных стальных полос и наплечников, а также инкрустированный золотом черный шлем, закрывавший уши и шею.

Он дарил своим новым вассалам все, что имел, – чистокровных коней, одежду, оружие и роскошные седла. В их юрты тем же вечером он отослал подносы с едой и фруктами. Сейиды же, толпившиеся у его шатра, явно выражали недовольство его щедростью.

– Если я действительно великий хан, – объяснял им Тимур, – то все богатство принадлежит мне. Если же не великий хан, то какая мне польза цепляться за то, что и так мне принадлежит?

На следующий день он выбрал себе новых советников и наместников. Среди них – знакомые имена: эмир Дауд стал правителем Самарканда и главой дивана, то есть совета; эмир Джаку из племени барласов, теперь уже поседевший от возраста, удостоился права носить штандарт и бить в барабан войны, а также быть тавачи – ординарцем Тимура.

В списке военачальников упоминаются неизвестные имена, одно монгольского, а другое арабского происхождения – Хитай-бахатур и шейх Али-бахатур.

С самого начала было очевидно, что эмир Тимур предпочитает не держать любимчиков. Многие известные люди, такие, как Зайнеддин, имели право посещать покои Тимура в любое время, но их влияние на него было не более значительным, чем у других. Он держал в своих руках все нити правления, позволял себе выслушивать советы со стороны, но никогда не допускал брать верх над собой. Такая целеустремленность была необычна для азиатского монарха и неожиданна для Тимура, который до сих пор относился к своим личным делам беспечно.

Он был скор на подавление любой оппозиции. До отъезда Тимура и его окружения из Балха сторонников Хусейна схватили, заковали в цепи или обезглавили. Их крепости сожгли или полностью разрушили. Тимур бдительно следил за пограничными монголами. Теперь ежегодно совершались походы в горную местность на севере с целью предать ее огню и мечу. Очевидно, Тимур был убежден, что лучшая оборона – нападение. И он обнаружил, что в обороне пограничные монголы опасны гораздо меньше, чем в нападении.

Испытав теперь на себе разорительные походы, монгольские племена покинули пограничные долины и двинулись на север через горные перевалы к своей цитадели Амалык, пока Тимур не стал следовать туда за ними. Под его руководством на пространстве между Сырдарьей и Индией формировался новый порядок, а строптивые тюркские племена приучались к новому понятию дисциплины. Двое из военачальников Тимура направились на север покорять некоторые монгольские племена. Обнаружив, что эти монголы покинули свои пастбища, военачальники, естественно, повернули назад, считая свой поход законченным.

Когда они перебрались через Сырдарью в ожидании отдыха и развлечений после своего бескровного похода, то заметили конный отряд примерно одинаковой численности с их собственным, двигавшийся на север. Они спросили, куда направляется этот отряд.

– Мы намерены настичь монгольские орды, которые вы не нашли, – ответили им.

Сначала военачальники разгневались, потом призадумались. Вместо того чтобы продолжать путь к Тимуру, они отправились вместе с встретившимся отрядом на поиски монголов. Только через год их объединенные силы возвратились в Самарканд, перезимовав в горах. Зато они привели с собой стада скота монголов, отчет о численности уничтоженных врагов и разоренных деревень. Тимур похвалил всех участников похода и вознаградил их как следует, не упомянув о неудаче первой экспедиции двух военачальников. Если бы он это сделал, то те посчитали бы себя обесчещенными и покинули бы его войско, чтобы начать кровавый междоусобный конфликт.

Другие ханы, обиженные по каким-то причинам или чересчур самостоятельные, в самом деле покинули Тимура и укрылись в своих крепостях. Однако вскоре они обнаружили у своих стен конницу эмира. Их выдворили из укрытий, привели на ковер перед эмиром, который одарил строптивых ханов. Командира же, бежавшего с поля боя, разыскали, лишили оружия и привязали к седлу осла лицом к хвосту. Несколько дней его возили так по улицам Самарканда под смех и улюлюканье горожан.

Хан Кайхосров из Катлана, происходивший из знатной персидской семьи, дезертировал при столкновении с противником в пустыне близ Хивы. Жестокое сражение завершилось победой войск Тимура. Именно там погиб Элчи-бахатур, переплывая на коне реку вслед за шейхом Али-бахатуром и Хитай-бахатуром. Кайхосрова выследили, схватили и привели на суд военачальников и шариатских судей. После суда его без промедления казнили.

– Служить нашему повелителю – большая честь, – говорили опытные воины новым вассалам. – Кто говорит иначе, тот лжет.

Среди новых военачальников, присоединившихся к Тимуру, были сыновья монголов, понявшие бесполезность сопротивления. К ним относились Баян, сын Бикиджука, не забывший, что человек, ставший теперь эмиром, пощадил ранее его отца, и Хитай-бахатур, сообразительный китаец, угрюмый и вспыльчивый племенной вождь, носивший кожаную тунику с конской гривой, спадающей с плеча. Как ни удивительно, он быстро подружился со столь же экспансивным шейхом Али.

Оба эти военачальника командовали авангардом войск Тимура, гонявшимся за монголами, обнаруженными в укрепленном лагере на берегу небольшой реки. Бахатуры задержались близ этого места и несколько дней совещались, что предпринять. Хитай держался осторожной линии, он предлагал различные маневры, которые позволили бы тюркскому авангарду перебраться через реку без столкновения с конницей монголов.

Шейх Али молчаливо слушал его, очевидно не имея собственного плана. Однако Хитай воспринял его молчание за несогласие и даже подозрение, ведь он происходил из монголов.

– Что ты об этом думаешь? – спросил он резко.

– Клянусь аллахом, – беспечно ответил шейх, – я думаю о том, как воюют монголы.

Кровь прихлынула к лицу степного воина. Он резко вскочил со своего места.

– Погляди, – сказал он с вызовом, – как ведут себя монголы.

Хитай подозвал своего коня и начал перебираться через реку даже без седла. Он прискакал к удивленным монголам и зарубил первых двух повстречавшихся воинов. Затем его атаковали и повергли наземь несколько всадников.

Шейх Али, наблюдавший за происходящим, был удивлен. Он тоже вскочил и приказал слугам подать коня. Согнувшись в седле, он бросился в реку; с саблей в руке спешил сквозь кольцо вооруженных всадников к Хитаю.

– Ты – безумец! – крикнул Али китайцу. – Возвращайся назад. Быстрее!

– Нет, ты поворачивай назад.

Проклиная все на свете, шейх Али присоединился к Хитаю, и обоих окружили монголы. Военачальники бились до тех пор, пока отставшие конники авангарда не вступили в бой и не освободили их. Затем они снова сели совещаться, успокоившись после инцидента. На этот раз оба пришли к полному согласию.

ПОЕДИНОК С СУФИ

Тимуру приходилось управлять такими людьми и обуздывать их. Для этого нужны были мудрость и несгибаемая воля. О нем с одобрением говорили: «Он справедливо судит и щедро вознаграждает». Воины Тимура с интересом ожидали, как их повелитель примет гонцов, посланных через пустыню главами соседних племен поприветствовать нового эмира и заодно шпионить за ним.

Эти соседи были довольно сильны и нередко грабили местные тюркские племена в годы анархии. Один из них, Суфи из Хорезма, правитель Хивы и Ургенча, а также зоны Аральского моря, по происхождению джалаир, до известной степени находился в вассальной зависимости от приграничных монголов. В его памяти Тимур запечатлелся лишь как бродяга, спасавший свою жизнь от туркменских кочевников в пустыне Кызылкум. Город Ургенч в устье Амударьи – процветающий центр торговли – был обнесен высокой стеной и являлся предметом гордости Суфи.

Он прислал дорогие подарки, а Тимур направил ему в ответ с его гонцом еще более щедрые подарки, попросив, чтобы дочь Суфи, известную своей красотой, отдали в жены его сыну Джехангиру. Какой бы дружелюбной ни казалась эта просьба, она означала, что Тимур рассматривает Суфи своим вассалом, что он оспаривает права хана приграничных монголов и претендует на ханство в прежних границах.

– Я завоевал Хорезм мечом, – ответил Суфи, – и лишь мечом он может быть отнят у меня.

Тимур в ответ на эту дерзость собрался тотчас же выступить в поход, но один мусульманский проповедник уговорил его немного подождать, пока он сам не съездит к Суфи и не убедит его в необходимости договориться с правителем Самарканда. Когда же посланца от духовенства Суфи заключил в тюрьму, у Тимура не осталось оснований воздерживаться от похода.

Он созвал военачальников под свой штандарт и проделал с ними прежний путь бродяжничества. В это время как раз и случилось дезертирство Кайхосрова из Катлана, а также взятие Хивы без всяких осадных орудий. Воины Тимура просто заполнили сухой ров перед стенами города ветками кустарников, а затем взобрались на стены по лестницам.

Как свидетельствует летопись, шейх Али первым полез на стену. Однако следовавший за ним сотник, завидовавший успеху араба, стащил его за лодыжку снова в ров, а сам поднялся на стену и отбивался от хиванцев до тех пор, пока к нему не присоединились другие осаждавшие. Стремительным штурмом Хива была взята, и Тимур отправился к Ургенчу, где укрылся Суфи. Для штурма этого города он нуждался в осадных орудиях – катапультах и баллистах. Пока их делали, поступило послание от Суфи.

«Для чего губить наших воинов? – писал Суфи. – Давай решим наш спор без постороннего участия. Пусть победителем будет тот, кто поразит своим мечом соперника».

Гонец Суфи назвал время и место поединка за главными воротами города.

Все военачальники Тимура, услышав о поединке, стали протестовать. Баян, сын Бикиджука, воскликнул:

– Хан, война теперь наша забота! Твое место на троне или на военном совете. Тебе не пристало покидать это место.

Каждый из них умолял дать ему возможность сразиться с Суфи вместо эмира. Тимур, однако, заметил, что его вызвал на поединок не обычный командир, но хан Хорезма. Он объявил, что будет у ворот города один.

Когда подошло условленное время поединка, Тимур под беспокойными взглядами соратников надел легкую кольчугу. Его меченосец продел его щит высоко на предплечье левой руки и опоясал его поясом с кривой саблей. Эмир укрыл голову и плечи знакомым шлемом черно-золотистого цвета и с довольным видом пошел прихрамывая к своему коню.

Тимур уже отъезжал, когда пожилой Сайфеддин отделился от группы командиров и схватил поводья эмира, упав на колени. Он умолял Тимура отказаться от боя, предназначенного для простого воина. Эмир не ответил. Обнажив саблю, он замахнулся, чтобы ударить ею плашмя чересчур ревностного слугу. Сайфеддин бросил поводья и во избежание удара отпрянул назад.

Тимур в одиночестве покинул лагерь, поскакал галопом мимо ряда осадных орудий, у которых уже толпились молчаливые зрители, выехал на равнину и направился к закрытым воротам Ургенча.

– Скажите своему повелителю Юсуфу Суфи, – крикнул Тимур хиванцам на крепостных башнях, – что эмир ожидает его!

Это было безрассудное проявление смелости и упрямства, хотя и достойное восхищения. Тимур, ставший эмиром, все еще жаждал боя и пренебрегал необходимостью обуздывать свой нрав. Когда он сидит в седле своего гнедого жеребца под прицелом сотни луков и нетерпеливо ждет соперника, мы видим настоящего Тимура во всем его величии.

Юсуф Суфи так и не выехал из ворот. Тогда Тимур крикнул, покрывая расстояние:

– Кто нарушил слово, потеряет жизнь!

Затем он развернул коня и поехал в расположение своих войск раздосадованным и неудовлетворенным, но с его прибытием военачальники и командиры поскакали встречать его. Тысячи людей, наблюдавших за ним, громко выражали свой восторг. Так мощно зазвучали литавры, цимбалы и трубы, что заржали лошади и попятились назад, замычали коровы. В искренней радости своих людей он не мог сомневаться.

Гневные слова Тимура оказались пророческими. Юсуф Суфи вскоре заболел и умер, а с его смертью город сдался. Было решено дочь хана Хорезма отправить в стан победителей в качестве невесты Джехангира. Хорезм же с Ургенчем объединились в провинцию, отданную под управление старшего сына Тимура. Таким образом территория, когда-то подвластная Созидателю Эмиров, была расширена на севере и западе. Западные джалаирцы объединились с тюркскими племенами Мавераннахра.

Это позволило Тимуру наведаться вскоре к своим соседям на юг за рекой с еще более многочисленным войском. Минимум пятьдесят тысяч всадников проскакали через отдающее эхом горное дефиле, называвшееся Железными Воротами. Телеги с их снаряжением громыхали позади войска между голыми отвесными краями гор из красного песчаника.

Поход начался с обычных дипломатических формальностей. Тимур пригласил правителя Герата Гияседдина на один из своих ежегодных советов. Приглашение означало, что эмир был готов принять этого правителя в качестве своего вассала. Гияс, правивший в Герате, – молодой человек, сын прежнего правителя, которого ранее пощадил Созидатель Эмиров.

Он выразил удовлетворение приглашением и сообщил, что будет рад прибыть в Самарканд в сопровождении славного Сайфеддина. Тимур отправил в Герат самого старшего по возрасту из своих военачальников. Однако Сайфеддин вернулся с известием, что Гияс только имитирует дружелюбие, на самом деле он не собирается ехать в Самарканд. Вместо этого он обносит Герат еще одной крепостной стеной.

Тимур направил в Герат еще одного посла, задержанного хитроумным правителем города. После этого тюркские воины подняли свои штандарты и двинулись на юг, соорудив мост через Аму из выстроенных в ряд лодок. Воинов особенно воодушевляло то, что они шли сражаться за пределами своей территории. Они пасли своих коней на весенних лугах, преодолевали горные перевалы и задержались на некоторое время у Фушанджа – крепости, где Гияседдин разместил свой гарнизон. Тимур не собирался оставаться здесь надолго и сразу же начал штурм крепости. Через ров, окружавший ее, перекинули доски и стали приставлять к стенам лестницы под градом метательных снарядов.

Чтобы подбодрить своих воинов, Тимур ходил среди них без доспехов. Он дважды был ранен стрелами. Шедшие во главе штурмовавших колонн шейх Али и Мубарак, сын Элчи, тот самый командир, что стащил Али в ров под Ургенчем, продолжали свое соревнование в доблести. Под беспрерывный грохот барабанов тюркские воины теснились у стен крепости, стараясь не сорваться в ров, пока кто-то из них не прорвался с мечом в руке через акведук в город. За ним ринулись другие, очистив от защитников часть стены. Фушандж превратился в арену разнузданного грабежа, гарнизон города уничтожили, а жители разбежались.

За падением Фушанджа настала очередь Герата. После того как не удались несколько вылазок его защитников, несчастный Гияседдин начал переговоры о мире. Его приняли в лагере Тимура с почестями и отправили в Самарканд. Новую гератскую стену разрушили до основания, ворота перевезли в Шахрисабз вместе с сокровищами правителя Герата – серебряными монетами, необработанными драгоценными камнями и золотыми тронными креслами местной династии правителей.

С падением Герата к растущей державе Тимура присоединился крупный город, девять тысяч шагов в окружности, с населением в четверть миллиона человек. Ведомость завоевателей свидетельствует, что в городе было несколько сот медресе, три тысячи бань, десять тысяч торговых лавок. (В это время в Лондоне и Париже проживало, во всяком случае, не более шестидесяти тысяч жителей в каждом из городов. Хотя в двух столицах имелись школы, историки не зафиксировали там бань.) Воины Тимура более всего были поражены местными мельницами, лопасти которых вращались не водой, а ветром.

Летопись отмечает, что после этой победы держава Тимура стала настолько безопасной, что ее единственным врагом стала роскошь. В целом конфликты, связанные с выдворением пограничных монголов, низвержением Юсуфа Суфи и Гияседдина, были внутренними, и в них основную роль играли хитрость и тактические уловки, но не стратегия. Эти успехи свидетельствовали просто о том, что Тимур стал признанным лидером на ограниченной территории, а также обнаружил способности покорять соседние ханства, откуда могла исходить угроза его правлению. Ведь вначале он обладал властью еще меньшей, чем правитель Герата. Если бы он несколько лет назад бежал от Хусейна под крыло правителя Герата, а не повернул назад к Карши, то…

Однако там Тимур стал лидером с инстинктом завоевателя. Теперь он приобрел достаточно сил для этого. В 1369 году Тимуру, севшему на трон в Балхе, было тридцать четыре года. У границ его владений по всем азимутам тлели конфликты. Вспыхивали мятежи, и рушились династии на пути, по которому столетием раньше перебралась чума из Азии в Европу. Торговые караваны повернули на новые дороги. Мужчины объединились в вооруженные отряды, всадники, оседлавшие коней, совершали набеги в глухие уголки пустынной местности, во мраке бушевало пламя.

В этой грозной атмосфере войны появление такого вождя, как Тимур, было неизбежно.

Часть вторая

САМАРКАНД

Теперь Тимур намеревался перебраться в Самарканд. Конечно, Шахрисабз оставался самым лучшим местом в Мавераннахре, но Тимур стал эмиром обширной державы, а Самарканд, расположенный у ворот на север, был центром его владений, раскинувшихся почти на пять сотен миль по всем направлениям от города.

Перед отъездом из Шахрисабза Тимур украсил родной город. Он построил на могиле своего отца небольшую гробницу с золоченым куполом; снес старый глиняный дворец, где блистала красотой Алджай, – на его месте построил более внушительное здание с входом под высокой аркой, окруженное уютными двориками. Здание было воздвигнуто из белого кирпича, и соплеменники прозвали его Ак-Сарай, Белый дворец. Эмир наведывался сюда для зимнего отдыха, если не находился в это время в походе. Ему всегда доставляло удовольствие видеть залитые солнцем луга в своей долине, а также снежную вершину Его Величества Соломона, сияющую сквозь дымку.

Державные интересы позвали Тимура в Самарканд с его полуразрушенными дворцами, а не в Бухару, тогда небольшой городок с медресе и библиотеками. Много лет назад Александр Македонский убил в Самарканде одного из своих самых надежных командиров, младшего брата своей кормилицы, Клита. Сто пятьдесят лет назад в городе останавливался во время своего похода Чингисхан.

«Это один из величайших, прекраснейших и великолепнейших городов, – писал о Самарканде Ибн Батута, путешествовавший по земле гораздо больше, чем Марко Поло. – Он расположен на берегу реки, называемой рекой гончаров. На берегу много водяных мельниц и арыков, поставляющих воду в сады. Люди собираются у реки после вечерней молитвы, чтобы погулять и развлечься. В городе много домов с балконами, чайхан и лавок, где продаются фрукты. Там имеются большие дворцы и памятники, свидетельствующие о высоком моральном духе горожан. Большая часть города разрушена, а еще часть разорена – вокруг нее нет стены или ворот. За пределами города нет садов».

Итак, Тимур оказался в Самарканде посреди фруктовых садов и шелковичных рощ. Горожане неплохо жили под лучами яркого солнца, поднимавшегося над горами, дыша свежим бодрящим воздухом. Они не нуждались в тяжелом изнурительном труде, поскольку местная бурая почва давала по четыре урожая в год, а по арыкам текла чистая вода, которая через большой акведук на набережной поступала по свинцовым трубам в каждый дом. Они ежедневно слышали клацанье ткацких станков, ткавших ткань красного цвета, столь желанную в Европе, – кырмызы, или звук капель водяных часов. Они умели делать лучшую в мире бумагу, а через ворота города проходили торговые караваны со всех концов света. Приятно было послушать астролога, поставившего свою лавку под аркой, или понаблюдать сидя танцы дрессированных коз. Что касается развалин, то они оставались развалинами. «Что бы Аллах ни делал, – говорили самаркандцы, – все к лучшему».

Из любопытства они высыпали на улицы приветствовать Тимура. Его называли Львом, Завоевателем, Властелином Счастья. Самаркандцы поражались великолепию внешнего вида повелителя. А они были знатоками нарядов и помнили, что лет десять назад Тимур ездил среди них подобно тени в скромном облачении. Они помнили и другое. Именно самаркандцы отогнали монголов от города, правда не без помощи эпидемии, распространившейся среди врагов. Когда Тимур освободил город от налогов, в нем расцвели ремесла – производство дорогих шелков, изготовление седел и фарфора. Расцвела торговля лошадьми и рабами. Но новый правитель отвлекал их и на государственные работы.

Под присмотром Тимура восстановили разрушенные стены города. От городских ворот к центральному рынку проложили широкие улицы – проспекты, мощенные булыжником. По приказу повелителя очистили от растительности холм к югу от Самарканда и на нем заложили фундамент крепости.

Были проложены дороги из окрестностей города к тому месту у реки, где делало привал его войско. Сады огораживались каменными заборами, выкапывались в земле хранилища для цемента. Из отдаленной горной местности возили на повозках, запряженных быками, серый гранит. Из Ургенча и Герата под охраной вооруженных всадников привозили искусных ремесленников. По улицам города, обсаженным с двух сторон рядами тополей, теперь степенно прогуливались послы разных стран, а все караван-сараи были переполнены.

Даже цвет города изменился. Ведь голубой – любимый цвет тюркских племен. Голубыми были бескрайнее небо, бездонные водные глубины и высочайшие горные хребты. Тимур увидел глазированные голубые плитки в Герате. Новые здания, которые он строил, больше не наводили уныния своей глиняной кирпичной кладкой, но их фасады сияли теперь бирюзовым цветом, сквозь него проступала золотая или белая вязь арабских букв.

Теперь город называли Гёк-Канд, Голубым.

Жители Самарканда поняли, что повелитель Тимур совсем не такой, какими были их прежние правители. Ходячим выражением стало «Под властью Железного (Тимура)». Теперь они расходились по сторонам, когда он ехал по улице на своем скакуне, золотистом, с мощным корпусом иноходце по кличке Гнедой Парень. За ним ехали военачальники, советники, мелькавшие сквозь пыль яркими цветами своих облачений. Крайне редко самаркандцы осмеливались просить его вынести свое решение по их проблемам, когда он выходил из мечети и останавливался под тенью арки входной двери, пока муллы в длинных облачениях возносили ему хвалу, а нищие пронзительно молили благодетеля о милостыне. Эмир сохранял терпение только в общении с воинами. Если же два горожанина обменивались в его присутствии взаимными обвинениями, то суд его бывал весьма скорым и с плеч одного из спорщиков могла слететь голова от удара меча стражника Тимура.

Надолго запомнили самаркандцы и приезд принцессы из Ургенча с побережья Аральского моря. В тот день широкую улицу, уходившую на запад, устлали коврами, а территорию резиденции Тимура – парчой.

Принцесса ехала в паланкине, установленном на белом верблюде. Ее окружали стражники, за которыми следовали кони и верблюды, груженные подарками невесты жениху. Встречали ее тавачи и военачальники во вздымающихся под дуновением ветра балдахинах и под развевающимися штандартами.

На закате этого дня суховей раскачивал юрты и желтые фонари, висевшие на ветвях цветущих акаций, а вокруг мощных стоек шатров вились шлейфы дыма от курящегося сандала и амбры. Тимур прохаживался среди участников пира. Следовавшие за ним рабы разбрасывали поверх голов гостей в тюрбанах золотые монеты и бриллианты.

«Все поражало воображение, – свидетельствует летописец. – Унынию не было места. Верх обширной юрты был сделан в виде голубого небесного свода, на котором сияли звезды из драгоценных камней. Покои невесты отделялись от основного помещения занавесом из золотой парчи. Воистину, ложе принцессы столь же прекрасно, как ложе Кайдеши, повелительницы амазонок».

Подарки невесты выставили на обозрение жениха Джехангира. Другую юрту Тимур заполнил подарками своего сына для невесты – золотыми поясами и монетами, крупными рубинами, мускусом, амброй, рулонами серебряной парчи и сатина, изделиями из золота и шелка китайских мастеров, прекрасного вида лошадьми и рабынями. Летописец прерывает ход повествования, чтобы восхититься всем этим великолепием, и попутно замечает, что каждый последующий день праздника содержимое этой юрты убавлялось.

Возможно, Тимур, глядя на сына и черноволосую принцессу Хорезма, вспоминал другую ночь, когда в военный лагерь прибыла Алджай и загремели седельные барабаны. Алджай с легкой улыбкой шутила, когда они брели вдвоем в пустыне: «Воистину, ничего нет хуже для нас, чем это – брести пешком!»

Принцесса была совсем другой. Первая жена Джехангира, старшего сына завоевателя и повелителя, гордилась своей красотой и даже осмелилась вызвать гнев Тимура.

– Мой господин, – сказала она, – властелин милостив и к ханам, и к нищим. Если они виноваты в чем-либо, он их прощает, потому что враг, испрашивающий прощения, не может больше считаться врагом. Когда властелин что-нибудь дает, то не требует ничего взамен. Он не ищет чьей-либо дружбы и не гневится на врага, потому что все стоят ниже его и он один обладает абсолютной властью.

– Не мне, – возмутился Тимур, – кому служат вожди племен, выслушивать нотации от женщины.

Он оценил ум девушки, хотя понимал, что ее тирада имела целью заступиться за своих родственников. Тимура особенно обрадовало то, что первым ребенком, которого она родила от Джехангира, стал мальчик.

Сам Тимур взял в жены Сарай-ханум, вдову эмира Хусейна. У древних монголов был обычай: новый повелитель брал в жены женщину из ханской семьи, если погибал ее прежний муж. А в жилах Сарай-ханум текла кровь Чингисхана.

Она стала его супругой, султаншей, хозяйкой дома «внутри юрты». Когда Тимур уходил в поход, ей оказывались ханские почести. Эта здравомыслящая женщина, как и все тюркские знатные особы женского пола в то время, часто выезжала на охоту. В ее безмолвной преданности эмиру было нечто от обожания внуками своего деда.

Самаркандцы видели Тимура редко. Но вести о его делах ежедневно доставлялись в город либо гонцами, либо погонщиками верблюдов из пограничных районов, либо с караванами, груженными данью города, который открыл перед Тимуром свои ворота. В Мавераннахре утвердилось полное спокойствие. Ежегодно Тимур совершал походы на запад, двигаясь по большой хорасанской дороге мимо Нишапура и куполов мечетей Мешхеда к Каспийскому морю. Он покончил со странствующими дервишами, себзеварами, слишком долго занимавшимися разбоем.

Меньше знали самаркандцы о походах Тамерлана на север. Но на сей раз он добрался до самого города пограничных монголов и даже дальше. В караван-сараях пересказывали невероятные истории о массивах передвигавшихся песков в пустыне Гоби. Последний монгольский хан Камареддин, который посмел оказать Тимуру сопротивление, был разбит. Даже захватили его коня, а хан бежал пешим и в одиночестве.

«Раньше мы гасили искры большого пожара, – писал Тимур своему сыну Джехангиру, не участвовавшему в походе на север. – Теперь мы погасили очаг пожара».

По возвращении Тимура из тысячемильного похода по дороге в Китай несколько воинов Самарканда, одетых в траурные цвета, встречали его перед загородными садами.

Старший из военачальников, Сайфеддин, подвел к Тимуру группу военных. Они посыпали свои черные накидки пылью. Увидев их, Тимур натянул поводья. Сайфеддин спешился, подошел к стремени эмира и схватил его рукой, не глядя на всадника.

– Ты боишься? – спросил Тимур. – Говори!

– В моей душе нет страха, – ответил Сайфеддин. – Твой сын умер. Умер в молодом возрасте, прежде чем развились его силы. Он ушел от тебя, как цветок розы, унесенный ветром.

О болезни Джехангира не стали сообщать эмиру. Джехангир умер за несколько дней до возвращения Тимура. Только Сайфеддин, наставник наследника, осмелился доложить об этом Тимуру.

– Садись на коня и займи свое место, – наконец вымолвил Тимур.

Когда старый военачальник оседлал коня, подали сигнал двигаться дальше. Войско вступило в Самарканд со скоростью пешехода – весть о смерти сына эмира немедленно распространилась в его рядах.

Тем же вечером литавры Джехангира, возвещавшие о его прибытии, с тех пор как он занял свое место в военной иерархии, доставили к Тимуру. Он сломал их, чтобы они больше не могли звучать в чужих руках. На мгновение губы отца сжались от боли. Он любил Джехангира больше всех на свете.

ЗОЛОТАЯ ОРДА

Чтобы понять дальнейший ход событий, необходимо вернуться на сто лет назад и познакомиться с Хубилай-ханом, точнее, с державой монголов времен Хубилай-хана.

Завоевания Чингисхана были слишком велики, чтобы огромная покоренная территория управлялась долгое время одним правителем. Хотя его внук Хубилай все еще считался великим ханом, старшим над своими братьями, по существу, он владел лишь Китаем. Из своего города Камбалу он управлял территорией, в которую входили пустыня Гоби, собственно Китай и Корея. На большей части державы враждовали другие внуки Чингисхана, ведя междоусобные войны – свирепые, бесконечные и безрезультатные. Различные ханства, на которые делилась завоеванная монголами территория, оставались взаимосвязанными. Между ними в обоих направлениях сновали гонцы. Караванные дороги по-прежнему служили торговле. Длинный северный путь из Рима в Москву, через степи к Алмалыку и через пустыню в Камбалу не запустел. То же можно сказать о дороге из Багдада в Камбалу. Поколение спустя после смерти Хубилая отважный араб Ибн Батута совершал путешествия, гораздо более протяженные и многочисленные, чем Марко Поло. В 1340 году нунции папы Бенуа XII проделали долгий путь ко двору великого хана Китая. В Алмалыке, резиденции правителя пограничных монголов, процветала всеми забытая христианская миссия.

И все же из этой династии ханов Монгольской империи одно звено выпало. На юго-западе от Иерусалима до Индии правили Ильханы. Не позже чем с 1305 года к Ильханам направляют послов английский король Эдвард I, король Арагона Хайме II, греческий император и армянский царь, чтобы установить дружеские отношения с «великим и славным монгольским повелителем».

В это время, о котором идет речь, режим Ильханов, ослабленный роскошью и войнами с арабами и персами, пал. Последовала анархия. Тем временем из своей страны великого хана изгнали китайцы. Постепенно монголы откатились в свои родные степи и пустыню Гоби. Их воинственность была подорвана благами китайской цивилизации, они утратили вкус к победам. Еще не поверивших в реальность происходившего монголов отбросили за Великую Китайскую стену. Временами к ним возвращалась воинственность, но больше никогда им не удавалось совершать завоевательных походов.

Самой малой частью Монгольской империи владели пограничные монголы, как стали называть потомков Чагатая, сына Чингисхана. Созидатель эмиров отобрал у них южную половину земель вокруг Самарканда. Теперь же, в 1375 году, эмир Тимур изгнал их из горной местности вокруг Алмалыка.

В своем наступлении на север Тимур преодолел не только горы, но также великий путь переселения народов Азии. Не осознавая этого или, по всей видимости, не придавая этому значения, он покончил с набегами варварских племен с севера. Скифы, аланы, гунны, тюрки и монголы – все они вышли из степей. Они были предками Тимура, превзошедшего своих молочных братьев. Этот повелитель загонял варваров назад, в пустыню.

За десятилетие – с 1370-го по 1380 год – три четверти прежней Монгольской империи исчезли с географической карты. Пути миграции закрылись. Однако наиболее могущественная ее часть, находившаяся к северу и востоку от державы Тимура, оставалась нетронутой и называлась Золотая Орда.

Основателем ее стал Джучи, старший сын Чингисхана. А получила она свое название потому, что Батый, сын Джучи, покрыл просторный купол своей юрты золотистой тканью. Золотая Орда процветала, поскольку степи Средней Азии и Южной России как нельзя лучше отвечали потребностям этих кочевников. Орда разрасталась, увеличивались стада ее крупного и мелкого скота, табуны лошадей. Сто пятьдесят лет она внушала страх Европе.

Во время появления Тимура на свет Золотая Орда была в зените своего могущества. Степная жизнь и постоянные набеги в чужие земли поддерживали боевую форму кочевых племен, их воинственность и агрессивность. Они передвигались по заснеженным территориям, подгоняемые северными ветрами из тундры. Женщины и дети находились в фургонах, запряженных быками, рядом с ними скакали воины. Таким способом передвигались массы людей, способные составить население средневекового города. В фургонах дымили кухни. Передвижные мечети представляли собой юрты из серого войлока, украшенные стягами. Порой ордынцы укрывались за стенами крепостей, воздвигнутыми из сосновых бревен и имеющими несколько сторожевых башен. Чаще всего это случалось на севере, где окутанный синей дымкой лес обозначает границу степи.

Ордынцы были наполовину язычниками. Длинноволосые шаманы, опоясанные подвесками железных идолов, сидели на корточках рядом с передвижными мечетями. Сменные пастбища заполняли бесчисленные табуны лошадей, а о числе овечьих отар можно было судить по количеству собак, стороживших их.

Правящие кланы состояли только из монголов. Остальные происходили из племен севера, называемого нашими предками территорией тьмы. Вот эти племена: кыпчаки (люди пустыни), капкалы (высокие фургоны), казахи, киргизы, мордва, булгары, аланы. Были среди них цыгане и генуэзцы – торговцы из Европы, немного армян и много русских. В большинстве своем эти люди имели татарское или тюркское происхождение, но все-таки проще называть их ордынцами.

Это были племена, родственные соплеменникам Тимура. Среди их представителей, легковозбудимых и алчных, преобладали лица с раскосыми глазами и редкими бородками. Одевались эти люди в соболиные меха и платья из набивного шелка, были великолепно вооружены. Эти люди находились на менее варварской стадии развития, чем русские того времени, – они чеканили для русских монеты, чтобы те выплачивали им их в качестве дани, снабжали русских примитивными счетными устройствами для точного определения суммы этой дани, а также бумагой, на которой писали грамоты на владение титулом великого князя русских.

Монголы правили Россией на расстоянии, из города Сарай-Берке на Волге и Астрахани. Русские князья приходили в Орду с подарками и данью. Лишь в том случае, когда дань не уплачивалась, ордынцы совершали набеги на Россию, подвергая ее земли разорению и грабежам.

В Восточной Европе соотношение сил было в пользу Золотой Орды. Один из ее ханов, взявший в жены дочь византийского императора, совершил неожиданный набег на Польшу. В Сарай-Берке устремлялись агенты предприимчивых венецианцев и генуэзцев, создававших на территории Золотой Орды торговые фактории.

Единственный вызов власти ордынцев бросил московский князь Дмитрий, собравший стопятидесятитысячное войско. Под своими штандартами у реки Дон он сразился с ордынским ханом Мамаем и разгромил его. Это было время славы и торжества для русских, продлившееся, однако, недолго. Потом они не без основания говорили: «Мы, кто взялся за оружие, пострадали больше, чем те, которые покорились завоевателям».

Именно в это время крымский хан Тохтамыш, спасаясь бегством от своих соплеменников из Золотой Орды, укрылся у Тимура. Вслед за ним прибыл один из предводителей Орды на белом коне в качестве посла.

– О Тамерлан!^[5] – воскликнул посол. – Урусхан, господин Востока и Запада, господин Сарай-Берке и Астрахани, повелитель Голубой и Белой Орды, а также ханов Сибири, говорит так: «Тохтамыш убил моего сына и укрылся у тебя. Выдай мне его, или я пойду на тебя войной, и мы сойдемся на поле битвы».

Ничто более не соответствовало лучше планам Тимура. Завоеванные им земли уже примыкали к территории Золотой Орды. Борьба за преобладание была неизбежной. Привлечь на свою сторону кровного родственника Чингисхана – большая удача, и, кроме того, Тимур никогда бы не выдал человека, ищущего его покровительства.

– Тохтамыш, – ответил Тимур, – доверился мне. И я буду защищать его от вас. Отправляйся к Урус-хану и скажи, что я выслушал его слова и готов к битве.

Тимур оказал Тохтамышу щедрое гостеприимство, назвал его своим сыном и отдал под его командование две крепости, отнятые у Орды, на северной границе, также выделив ему в помощь своих воинов. Ко всему этому эмир прибавил с царской щедростью оружие, золото, экипировку, верблюдов, шатры, барабаны и стяги.

Со всем этим Тохтамыш сделал вылазку на территорию Орды, но был изрядно побит. Тимур снова оснастил его всем необходимым, и снова беглого золотоордынского хана побили. Он переплыл в одиночку Сырдарью на скакуне Тимура, Гнедом Парне, и прятался, будучи раненным, в кустах до тех пор, пока его не обнаружил один воин-барлас и не помог ему добраться до дворца Тимура. Затем колесо фортуны качнулось в благоприятную сторону.

Урус-хан умер, и Тохтамыш остался главным претендентом на трон Золотой Орды. Получив поддержку половины северных племен, а также со стороны Тимура, он почувствовал вкус победы. Безрассудный, жестокий и беспринципный, Тохтамыш пронесся по степям как черный вихрь. Он сверг Мамая и занял его покои в резиденции правителя Золотой Орды в Сарай-Берке на Волге.

Тохтамыш потребовал дани от русских князей, находившихся под впечатлением своей победы два года назад на Дону и не склонных к покорности. Огнем и мечом хан восстановил свою власть над ними, совершив поход на Москву, которую он подверг осаде, взял обманом, разграбил, оставив великого князя в большой печали. Затем в Сарай-Берке к Тохтамышу прибыли в качестве заложников сыновья русских князей, а сановники из Венеции и Генуи в качестве просителей торговых привилегий.

И снова поворот колеса судьбы. Тохтамыш, повелитель Золотой Орды, больше не был изгнанником. Он, которому оказали щедрое гостеприимство в величественном Самарканде и юртах местных племен, отвернулся от Тимура без всяких объяснений и беспокойства по поводу такой абстрактной вещи, как благодарность.

Некоторые из приближенных Тохтамыша предостерегали хана против такого поведения: «Дружба с Тимуром помогла тебе. Один аллах знает, как повернется в дальнейшем судьба и не потребуется ли тебе снова дружба Тимура».

Но Тохтамыш был уверен в правильности своего поведения – ведь Тимур захватил Ургенч, когда-то принадлежавший Золотой Орде. Хан готовился к войне с Тимуром с предусмотрительностью, присущей монголам искони. Часть войск ордынцев появилась у Каспийского моря, где в это время воевал Тимур. И вот в лагерь эмира прискакал галопом гонец, измученный долгой дорогой и едва державшийся в седле от усталости. Он сообщил, что Тохтамыш во главе основных сил Орды переправился через Сырдарью и вторгся в родные места Тимура. Войскам хана требовалось несколько переходов, чтобы достичь Самарканда. Тимур возвращался по большой хорасанской дороге так быстро, оставляя по пути загнанных лошадей, что оказался у Самарканда раньше Тохтамыша.

Несколько пограничных крепостей выдержали осаду войск хана. Омар Шейх, теперь старший из сыновей Тимура, оказывал сопротивление вторгнувшемуся противнику с редким мужеством, хотя и был разбит, а его люди рассеяны. Весть о прибытии Тимура застала тюмены Тохтамыша рассредоточенными в разных местах. Они выполнили свою задачу лишь наполовину. Тем не менее ордынцы ушли обратно за Сырдарью, предварительно предав огню дворец в окрестностях Бухары.

Как бы то ни было, родина Тимура подверглась нападению и частично разорению – урожай на полях был потравлен, уведены в качестве трофеев табуны лошадей и пленники. И когда снова появились рогатые штандарты ордынцев, подняли свои стяги мятежники. Слева от войск Тимура заняли позиции сторонники Суфи из Ургенча, родственники вдовы Джехангира. Справа, на высокогорье, пограничные монголы седлали коней и спускались вниз с намерением пограбить.

Предстояла настоящая проба сил. Тохтамыш, потомок Чингисхана по крови, защитник Яссы, кумир кочевников, выстроил на поле битвы все силы монголов. Тимур, сын предводителя небольшого племени, привел с собой племена, сохранявшие лояльность к нему. Однако Тохтамыш удалился в свои степи так же быстро, как лиса прячется в нору. Где он нанесет новый удар, предположить было трудно.

Тимур призвал к себе всех, кто командовал его войсками, побитыми ордынцами. Он наградил тех, кто проявил храбрость, а тех, кто бежал с поля боя, велел наказать принятым им способом. Виновному делали женскую прическу, его мазали красной и белой красками и посылали босым, в женском платье бродить по улицам Самарканда.

Затем в одну из самых суровых зим к Сырдарье подошло многочисленное войско Тохтамыша. В такой ситуации европейский монарх на месте Тимура отступил бы в Самарканд и оставил бы другие свои земли на волю судьбы. Однако эмир никогда не позволял – даже когда защищал Карши – загонять себя в стены крепости.

С ним находилась лишь часть армии. Другая часть очищала подходы с востока от пограничных монголов. Укрыться в Самарканде и вынудить ордынцев переносить тяготы суровой зимы в открытом поле, конечно, было безопаснее всего. Но допустить, чтобы такой хан, как Тохтамыш, передвигался по стране, означало бы навлечь на себя большую беду. Северяне привыкли к зимним походам, а суфии и пограничные монголы присоединились бы к ним. Военачальники Тимура советовали ему отступить на юг и подождать, когда соберутся в единый кулак все его разбросанные по стране войска.

– Ждать! – возражал эмир. – Для чего? Подходящее ли сейчас время для ожидания?

Он выдвинул свой план, согласно которому его войско делилось на две ударные группы. Эмир приказал им двигаться к Сырдарье. Войска двигались сквозь дождь и снег, кони по брюхо увязали в сугробах. Они атаковали передовые отряды ордынцев, просочились сквозь силы Тохтамыша в тыл и рассеяли его фуражиров. Благодаря искусному маневрированию Тимура у противника возникло впечатление, что в тыл прорвался авангард более крупных сил.

Когда Тохтамыш обнаружил войска противника, зашедшие ему в тыл, он решил, что их поддерживает более мощная армия. Не желая быть отрезанным от северной дороги в такое время года, он быстро отступил. Тимур отрядил войска преследовать хана и постоянно навязывать ему бои.

Когда весной подсохли дороги, Тимур выступил во главе войска сам, но направился на запад. Он нанес удар по силам сторонников Суфи и осадил Ургенч. Несмотря на большие потери, город был взят приступом и предан огню и мечу. На этот раз не принималось никаких поединков! Стены города взорвали, дворцы и больницы сожгли. На месте Ургенча остались дымящиеся развалины и обугленные тела. Оставшихся в живых жителей города угнали в Самарканд.

Вернувшись в столицу, Тимур двинулся на восток, отгоняя к Алмалыку пограничных монголов.

Он отбросил их так далеко, что несколько лет они не осмеливались беспокоить его границы.

Только обезопасив свои фланги, Тимур полностью отдался борьбе с Тохтамышем. И вместо того чтобы ожидать очередного нашествия ордынцев, он собрал свои войска на большой равнине близ Самарканда. Здесь эмир разъяснил им свои планы. Он решил двинуться на север, во владения Золотой Орды, и там настигнуть Тохтамыша.

ПУТЬ ЧЕРЕЗ СТЕПИ

Это решение таило в себе большой риск. Более четырех веков спустя Наполеон, отважившийся на такое предприятие, загубил великую армию Франции в снегах России и Польши, хотя и взял Москву.

До сих пор Тимур не мерился силами с ордынцами в открытом поле. Тохтамыш располагал более многочисленными силами, чем Тимур, и имел преимущество в мобильности благодаря бесчисленному количеству своих коней. Воины Тимура могли освоиться в стране, где есть вода и пастбища. Но ведь ордынцы осваивали эту страну при жизни нескольких поколений.

Чтобы войти в эту страну, необходимо было пробираться через пески пустыни, голые степи и горы. Снабдить в этих условиях войска Тимура можно не более чем на два-три месяца. И если бы он столкнулся с армией Тохтамыша, то был бы вынужден вступить в сражение, имея позади себя крайне неблагоприятную местность. Поражение означало бы потерю большей части его войск и, более чем вероятно, гибель самого Тимура.

В 1716 году Петр I послал русские войска на захват Хивы и Туркестана. Русский генерал князь Бекович-Черкасский погиб вместе с большей частью своих войск в пустыне, остальных захватили в рабство. Столетие спустя другая армия под командованием графа Перовского попыталась совершить такой же поход зимой, когда можно было не опасаться дефицита воды. Во время перехода через обледенелые равнины погибла значительная часть солдат и офицеров, пали десять тысяч верблюдов. Те, кто выжил, добрались домой лишь через год.

Эти азиатские пустоши остаются до сих пор проклятой землей для экспедиционных сил любой численности. А Тимур не мог их обойти. Двигаясь на запад вокруг Каспийского моря, он рассчитывал выйти к основным городам Золотой Орды. Но тогда было бы более вероятно, что Тохтамыш овладеет Самаркандом раньше, чем Тимур проникнет в долины Кавказа. Эмир же не имел определенного представления о том, где он встретит Тохтамыша – на краю пустыни или у Черного моря за полторы тысячи миль от Самарканда, неподалеку от Балтики или даже в пустыне Гоби. Фактически Тохтамыш мог дать сражение в любом другом месте и совершенно неожиданно. Разведка не помогла Тимуру. Его войска почти исчерпали запасы продовольствия и, казалось, сбились с пути, когда перед ними выросли рогатые штандарты ордынцев.

По всем канонам военной стратегии Тимур должен был проиграть битву, но он ее выиграл, руководствуясь своим знанием человеческой природы, а не бравадой. Как мы помним, Тохтамыш несколько лет жил при дворе Тимура и дважды бежал с поля битвы. Тимур досконально знал сильные и слабые стороны монголов, их тактику и стратегию.

Должно быть, он понимал, что никогда не сможет успешно обороняться от такой кавалерии, какая была у хана. Понимал также, что Самарканду будет постоянно грозить опасность, пока на севере находились крупные силы ордынцев во главе с Тохтамышем. Тимур просто решил рискнуть, перенеся борьбу на территорию Золотой Орды, где Тохтамыш его меньше всего ждал.

Совершенно очевидно, что Тимур следовал в жизни трем принципам: никогда не превращать свою страну в арену сражений, не уходить в оборону, всегда атаковать так стремительно, как позволяет состояние коней.

– Лучше быть в нужном месте с десятью воинами, – сказал он однажды, – чем отсутствовать там с десятью тысячами. – И еще: – Лучше всего действовать быстро и разгромить противника раньше, чем тот соберет свои силы. Нельзя иметь армию больше той, которую можно содержать.

Пока войска Тимура не оставили за собой мутные воды Сырдарьи, они находились на своей земле. Его воины передвигались от одной крепости к другой, медленно преодолевали горный хребет Каратау. Здесь в конце февраля их задержал в лагере обильный снегопад с дождем. Лагерь навестили гонцы Тохтамыша и подарили Тимуру от имени хана девять великолепных коней и сокола в бриллиантовом ожерелье.

Тимур посадил сокола на запястье и молча слушал речи послов. Судя по их словам, Тохтамыш осознал, что имеет обязательство перед эмиром Самарканда, а также ошибочность своего воинственного поведения по отношению к Тимуру. Послы сообщили, что хан хотел бы жить с Тимуром в мире и дружбе. Эмир счел это не более чем дипломатической уловкой.

– Когда ваш повелитель был ранен и преследовался врагами, – сказал послам Тимур, – я, как известно, оказал ему помощь и назвал его сыном. Я поддержал его борьбу с Урус-ханом, и из-за этого погибло много моих воинов. Хан забыл обо всем этом, когда почувствовал себя сильным. Во время моего похода в Персию он нанес мне предательский удар и разорил мои города. После этого он еще раз посылал большую армию в нашу страну. Теперь же, когда мы выступили против него в поход, он хочет избежать наказания. Хан слишком часто нарушал клятвы. Если он искренне желает мира, то пусть пришлет Али-бея на переговоры с моими военачальниками.

Али-бей, главный советник хана Золотой Орды, не приехал, и поход на север продолжился. В Самарканд отослали придворных женщин и военачальников, которым поручили защищать город. Войско же Тимура вышло из-под защиты гор в Белые Пески.

Три недели оно двигалось по песчаным дюнам, все еще лишенным после ухода зимы растительности. В холодный рассвет зазвучали трубы, оповещающие о подъеме. Воины оседлали лошадей и продолжили путь в горах. Шатры установили на тяжелых арбах с колесами выше человеческого роста. Рядом с ними двигались вереницы груженых верблюдов, чихающих и фыркающих под своими тяжелыми ношами. В передвижном шатре перевозились по десять воинов вместе с оснащением этой боевой единицы, соответствующей нынешнему взводу, – две лопаты, пила и киркомотыга, серп и топор, виток толстой веревки, котел для приготовления пищи и воловья шкура. Продовольственное обеспечение составляли: мука, ячмень, сухофрукты и т. п. С выходом в Белые Пески потребление каждого воина ограничилось примерно шестнадцатью фунтами муки в месяц.

Каждому солдату полагался дополнительный конь. Все передвигались верхом и были одеты в кольчуги и шлемы. При себе каждый воин имел два лука – один для поражения дальних целей, другой для скоростной стрельбы. У каждого в колчане тридцать стрел, кривая сабля или обоюдоострый меч, а также любое другое оружие за поясом по усмотрению. Большинство конников имели у плеча длинные копья. У некоторых были тяжелые дротики или пики для метания.

Войско двигалось установленным строем, разбивать который не полагалось. На привале этот строй сохранялся. Каждый командир должен был находиться в определенном месте и на определенном расстоянии от штандарта эмира. Поэтому беспорядка не возникало даже в темноте. Хотя конный строй двигался свободно, командующие тюменами, нынешними дивизиями, поддерживали постоянную боевую готовность всадников. Развернутый строй всадников позволял лошадям пощипать траву, даже если она имелась на песках в небольшом количестве.

Приблизительно за час до полудня снова зазвучала труба, оповещающая на этот раз о привале для отдыха лошадей. Ослабевшие животные изнемогали от жажды.

Незадолго до наступления сумерек стали лагерем в районе, который заранее подобрали разведывательные дозоры. Вокруг штандарта Тимура с конским хвостом и золотым полумесяцем, установленным наверху перед его юртой, расположились шатры военачальников.

Затем последовало довольно впечатляющее действо – отбой. Прибытие в лагерь командующего тюменом сопровождалось грохотом барабанов. Сев на коня и собрав своих подчиненных командиров, он скакал к штандарту эмира вслед за своими музыкантами, играющими на флейтах, трубах и рожках.

Из-за оглушающих пронзительных звуков музыки лошади вставали на дыбы, и их приходилось сдерживать, до предела натягивая поводья. Звенели литавры, и группа отобранных певчих с запрокинутыми головами и зажмурившимися глазами начинала петь монотонными завывающими голосами песни о героизме и доблести воинов.

В пламени заката военачальники, скачущие галопом по темным кручам песка, дико вращая над гривами коней головами, покрытыми меховыми шапками, мчались к штандарту эмира. Они проносились перед Тимуром под резкое завывание певчих, перекликавшееся с топотом копыт, поблескивая сталью доспехов из-под темно-красных и соболиных накидок. Позвякивая серебряными поводьями, они приветствовали эмира резкими гортанными голосами.

Когда последний командующий тюменом проносился с просветленным выражением худощавого смуглого лица, выражавшего гордость собственной лихостью и великолепием эмира, Тимур спешивался и уходил со своим окружением ужинать. Даже в пустыне он носил облачение из роскошного набивного шелка и самой лучшей парчи.

С наступлением темноты в юрту Тимура стали приходить надзиратели за походным строем. При свете фонарей они передавали эмиру сообщения дозорных, возвратившихся из рейдов далеко на флангах и впереди войска. Тимур выслушивал также доклады о состоянии лошадей и численности больных.

Армия под его командованием стремительно двигалась через пески. Эмир решительно пресекал проволочки и беспорядок. Отставшему насыпали в сапоги песок, привязывали их к шее провинившегося и заставляли весь следующий переход двигаться босыми. Если он снова отставал, то умерщвлялся.

Через три недели войска вошли в зону сплошного массива колышущихся трав, где в оврагах бродили облака тумана. Здесь на берегу полноводной реки сделали привал, чтобы накормить лошадей. Реку преодолевали тюменами. Ее назвали Сары-Су, Желтая Вода^[6].

Воины поражались беспредельностью степей, напоминавших монотонно колыхавшееся море. Подойдя к двум горам, названным Большая и Малая, армия снова сделала привал. Тимур с военачальниками взобрался вверх по крутой горе и оттуда стал обозревать зеленую степь, тянувшуюся до горизонта за фиолетовой тенью горы. Стоял апрель, в траве повсюду виднелись голубые васильки. Шныряли куропатки, над которыми кружили орлы. Сквозь дымку тумана золотились в отдалении пресные озера. И все это время, свидетельствует летопись, участники похода не видели ни одного человека или участка возделанной земли.

Местами на сырой почве виднелись верблюжьи тропы, пепелища от костров, помет от лошадиных табунов. Порой они проезжали над человечьими костями, обнажившимися во время зимних бурь из неглубоких могил.

Теперь перед продвигавшейся армией ежедневно велась охота. Охотники били диких кабанов, волков и антилоп. Мяса не хватало – овца продавалась за сто динаров. Тимур велел прекратить жарить мясо и печь хлеб. Готовилось жаркое из муки и мяса, представлявшее собой густой суп, приправленный разной зеленью.

Для подбадривания воинов, начинавших испытывать муки голода, военачальники ели с ними из общего котла. Запасы продовольствия приходилось пополнять добычей охотников: яйцами птиц, кладки которых удавалось обнаружить, зеленью, использовавшейся в возрастающем количестве в суповой смеси. Ее выдача вскоре ограничилась разом в день. Поход сопровождался постоянным сбором кореньев и ловлей куропаток. Мука почти закончилась.

Лошади благодаря обильным пастбищам находились в относительно неплохом состоянии, однако ими нельзя было жертвовать ради утоления голода. Без лошади трудно обходиться, тем более воевать, а потерять значительное число лошадей означало для армии катастрофу. С ухудшением ситуации воины стали беспокоиться о том, что их ждет впереди. Поворачивать назад было опасно. Ослабленные люди могли не выдержать нового перехода через пустыни. Без сомнения, ордынцы в этом случае перестали бы скрываться и постарались бы превратить отступление армии Тимура в кошмар. В подобной обстановке эмир приказал командующим развернуться флангами в большой охотничий круг.

До сих пор охоту за дичью и другими животными в целях заготовки продовольствия вели высланные вперед всадники. Теперь сто тысяч человек выстроились в тридцатимильную линию. В то время как центр линии оставался неподвижным, ее края двигались галопом, образуя полукруг, внутри которого оказалось значительное количество степной живности. Фланги продолжали двигаться в направлении друг друга, чтобы замкнуться в круг с северной стороны.

Когда круг замкнулся, его постепенно стали стягивать. Мимо полуголодных воинов не мог проскочить ни один заяц. Почувствовав себя в западне, дикие животные затеяли безумную гонку. В сужающемся пространстве круга бешено носились, спасаясь от охотников, вепри, волки, медведи, олени и антилопы.

Некоторые особи животного мира, попавшие в западню, удивили воинов. В летописи упоминается особый вид оленя, размером больше буйвола. Раньше воинам Тимура никогда не приходилось видеть подобных животных – скорее всего, это были лоси. Тимур, первым войдя внутрь круга для охоты, подстрелил из своего лука нескольких оленей и антилоп. Его мастерство стрельбы из лука вызывало всеобщее восхищение. Большинство воинов могли натянуть тетиву длинного лука всего лишь до ключицы, Тимур же мог отвести оперение стрелы до самого уха.

На этот раз охота дала изобилие мяса. Участники похода жарили только крупных и жирных животных. Состоялся пир, запомнившийся многим.

Тимур, однако, никому не позволял предаваться праздности. На следующий день его ординарцы скакали во всех направлениях передать повеление эмира о проведении смотра войск. Часом позже появился среди войск сам Тимур с окружением. Он был в белой шапке из горностая, на которой сверкали рубины. В руке эмир держал жезл из слоновой кости с надетым на нем золотым изображением головы быка.

При появлении Тимура командиры тюменов спешивались и следовали за его стременем пешком, обращая внимание повелителя на подтянутость и боевитость своих воинов, а также на хорошее состояние их оружия. Тимур всматривался в знакомые смуглые лица барласов, селдузов, воинственных джалаиров, темпераментных горцев Бадахшана, с которыми он недавно сражался на Крыше Мира.

Эмир не довольствовался смотром войск. Позже у его штандарта загрохотал большой барабан, представлявший собой шестифутовую бронзовую основу, на которую была натянута дубленая шкура быка. Грохот этого барабана подхватили другие барабаны в лагере. Воины немедленно выстроились в боевые порядки. Вероятно, раньше и позже сибирские степи не видели столь многочисленного войска. Командиры заняли свои места, и от края и до края выстроившихся на несколько миль войск пронеслось мощное эхо голосов:

– Ур-ра-а!!!

Армия, находившаяся в отличном боевом и моральном состоянии, на следующий день возобновила поход.

ЗЕМЛЯ ТЕНЕЙ

Перед участниками похода медленно плыли клубы тумана, серо-зеленые заросли ольхи окаймляли берега рек, под ногами стелился податливый мох и предательски прятались болота, ползучие растения красного цвета извивались поверх серых камней. Вокруг стояла мертвая тишина. Над рощами деревьев парили ястребы, не было слышно пения птиц, приветствующих восход солнца. Небесный свод отнюдь не напоминал царственную голубизну Самарканда. Сквозь дымку тумана проглядывали порой невысокие насыпи – могильники безвестных людей.

«Это место называют Землей Теней, – писал Ибн Батута, – и купцы, которые отваживаются посетить его, оставляют свои товары и уходят, чтобы, вернувшись, обнаружить меха и кожи в тех местах, где они оставили свои товары. Никто не видел местных жителей. Летом здесь длинные дни, а зимой – длинные ночи».

Здесь находилось пристанище киммерийцев – страна северян. Кочевые племена, если они вообще здесь обитали, должно быть, удалились при приближении войск Тимура. К югу местность очищалась от людей и скота стараниями Тохтамыша, здесь же тюркское войско вступило на необитаемую территорию^[7].

Всадники, свидетельствует летопись, высланные разведать путь, скитались в безлюдной местности, как бродяги. Она не имела ничего общего с пустыней, но представителям тюркских племен, привыкшим к выжженным солнцем песчаным и глиняным пустошам с колодцами и городами у рек, это серое, сырое и безлюдное пространство внушало страх. Особенно были обескуражены муллы, которые затруднялись в таких условиях совершать ежедневные богослужения. Ранние рассветы, когда часами не показывалось солнце, не позволяли им определять точное время намазов. Несколько часов проходило между сумерками и ночной молитвой. Короткий период темноты был недостаточным для отдыха людей.

В результате имамы созвали совет, на котором решили изменить распорядок ежедневных молитв. Между тем Тимур выделил двадцать тысяч всадников на поиски войск ордынцев. Среди командиров нашлись добровольцы, готовые возглавить поисковую группу воинов, но эмир поручил командовать ею молодому воину, своему сыну Омар Шейху. Вскоре двадцать тысяч человек растворились на равнине. Через несколько дней от Омар Шейха прискакал гонец с вестью о том, что поисковая группа вышла к большой реке. Вслед за ним прибыл новый гонец и сообщил, что разведчики нашли пять – шесть еще не погасших костров.

Это был первый признак явного присутствия противника, и Тимур немедленно приступил к действиям. Он послал вслед поисковой группе сына новые отряды разведчиков, чтобы прочесать степь. Потом выехал сам с немногочисленным сопровождением. Рекой оказался Тобол, текущий в Арктику. Костры располагались на противоположном берегу Тобола, к западу. Тимур перебрался через реку и возглавил авангард своей армии.

Вновь прибыли разведчики с сообщением о том, что обнаружили в течение дня до семидесяти тлевших костров и следы от копыт лошадей. Тимур вызвал искусного наездника, туркмена шейха Дауда, и поручил ему разведать местность к западу. Наездник галопом умчался в указанном направлении и через двое суток обнаружил то, что искал, – несколько крытых соломой хижин. Туркмен не стал обнаруживать себя и устроился на ночлег. К наступлению сумерек шейху Дауду посчастливилось увидеть всадника, ехавшего ему навстречу.

Выскочив из засады, он стащил всадника с лошади, связал его и доставил в головной тюмен войска Тимура, подтянувшегося ближе. Однако пленник ничего не слышал о Тохтамыше и сообщил только, что видел десять вооруженных всадников, проезжавших в кустах недалеко от его жилища.

На поиски десятка всадников послали шестерых тюркских воинов. Они вернулись с пленниками, сообщившими важную информацию. Оказывается, лагерь ордынцев располагался на расстоянии недели езды верхом к западу.

Длительный поход Тимура на север показался бы современному стратегу странным. Но в то время война велась без правил и послаблений. Ошибиться или подвергнуться внезапному нападению ордынцев было чревато катастрофой. Эмир знал, что за его передвижениями незаметно следят и что Тохтамыш прекрасно осведомлен о них. Фактор времени играл решающую роль в попытках Тимура навязать сражение ордынцам или привести свое войско на обжитые земли до окончания лета. Промедление было самым эффективным оружием Тохтамыша, и он пользовался им в полной мере.

Своим броском на север Тимур расстроил планы ордынцев, вынужденных теперь двигаться впереди его войска и держаться между противником и своими исконными землями, рассчитывая на подход военных формирований племен из отдаленных степей на западе, с Волги и Причерноморья. Собрав силы, Тохтамыш мог добиться численности своих войск вдвое большей, чем у Тимура.

Затем началось изнурительное маневрирование в степях двух армий. Приходилось проявлять максимальную бдительность в условиях, когда любой из противников мог совершить дневной переход в сотню миль и оставаться незаметным, пока не наступит удобное время для внезапного удара.

Действия Тимура свидетельствуют о том, что он сознавал эту опасность, отчего его воины испытывали дополнительные тяготы. Шесть дней он двигался форсированным маршем, пока не достиг берега реки Урал. Пленные сообщили о наличии трех бродов через реку, но, осмотрев один из них, Тимур велел перебираться через реку на тех участках берега, на которые выходили войска, прилагая максимум усилий, чтобы продвинуться вперед и укрыться в редколесье.

Здесь они захватили новых пленных, сознавшихся, что были посланы на подмогу Тохтамышу, но не нашли его. На переправу понадобилось два дня. По ее завершении Тимур обнаружил, что у трех бродов его войско подстерегали большие силы ордынцев. Тохтамыш, устроивший здесь засаду за песчаным берегом в зарослях ольховника, отступил, как только войско Тимура стало переправляться в других местах.

Но ордынцы были опаснее всего во время отступления.

Тимур велел своим людям оставаться на своих местах и не разжигать по ночам костров. Как только наступила темнота, выслали отряды конницы, расположившиеся вокруг лагеря. Затем несколько дней его войско двигалось на запад по долинам Уральских гор через болота. Выйдя на равнину, участники похода снова пробирались через болота до того самого дня, когда музыканты заиграли военные марши, а воины поскакали вперед с боевыми песнями.

Разведывательные дозоры армии Тимура настигли арьергард войска Тохтамыша. Однако самого хана там не было. Повелитель Золотой Орды располагал более свежими конями и лучше снабжался. К тому же у него в запасе имелась еще одна хитрость.

Пока арьергард хана ежедневно вступал в стычки с разведывательными дозорами Тимура, войско ордынцев снова повернуло на север. Сейчас оно не могло еще разбить противника, но, двигаясь впереди, оно завлекало его глубже в Землю Теней, опустошая по пути окружавшую местность так, что противник лишался возможности пополнить свои запасы продовольствия охотой.

Буковые и дубовые леса, через которые шли обе армии, сменились березовыми и хвойными лесами. Наконец лес стал уступать место волглой тундре.

Воинов Тимура мучил голод и угнетала гибель трех племенных вождей, а также многих товарищей, отсеченных ордынцами от основных сил и уничтоженных. Они считали, что их ждет гибель тем или иным способом, но все же продолжали верить Тимуру.

Затем пошел дождь со снегом, хотя была только середина июня. Шесть дней воины укрывались в шатрах. Тимур первым покинул шатер. Двадцать тысяч всадников Омар Шейха двигались перед основными силами, сбивая арьергарды ордынцев со своих позиций. За ними форсированным маршем двигалось остальное войско Тимура. К концу седьмого дня эмир впервые увидел рогатые штандарты противника, многочисленные табуны лошадей, купола шатров и массы воинов. Его тюмены выстроились в боевой порядок и ожидали приказа начать сражение. Однако эмир велел всем спешиться, разбить шатры и приготовить остатки продовольствия для сытной трапезы.

Восемнадцатинедельный поход Тимура на расстояние почти 1800 миль закончился. В полумиле от него готовились к бою ордынцы, перемещая свои фургоны в тыл. Ни одна из двух армий не могла уклониться от битвы, как не могли бы два воина, скрестившие мечи, повернуться и бежать друг от друга. Ордынцы удивились, когда увидели, как их противники беспечно вернулись в свой лагерь, как будто, кроме них, в тундре никого не было. Но это требовалось Тимуру, чтобы дать отдохнуть и подкормиться своим людям и лошадям.

Сторожевое охранение его войск было достаточно бдительно, а с наступлением темноты он снова запретил жечь костры. Тимур не стал проводить военный совет перед сражением. Военачальники из его ближайшего окружения спали рядом с ним на коврах. Гонцы ожидали у входа в шатер рядом с охраной. Тимур остался сидеть в доспехах за шахматной доской, временами впадая в дремоту при свете масляной лампы.

Все военные приготовления были завершены. Войска разделились на семь тюменов, как это часто происходило во время похода. Войска левого фланга включали авангард и основные силы, так же строились войска в центре. Поодаль за ними расположился со своей гвардией и полками опытных конников с пиками сам Тимур. В центр были помещены наименее боеспособные части войск, зато правый фланг заняла тяжелая кавалерия под командованием младшего сына эмира Мираншаха и ряда отличившихся военачальников. Здесь же расположились неустрашимые воины из братства смертников, Шейхали-бахатур и другие «неистовые» богатыри.

Отсюда со стороны сильного правого фланга производился на заре первый удар по противнику. Седовласый Сайфеддин повел за собой пять тысяч всадников в яростную атаку под пронзительные возгласы: «Дар и гар!» – «Получай и умри!»

Строй ордынцев располагался полукругом. Его фланги перекрывали по протяженности фланги войск Тимура. Край их левого фланга сделал обходной маневр и устремился против конницы Сайфеддина. Завывание семифутовой трубы и грохот большого барабана у шатра Тимура не могли пробиться сквозь шум сражения на флангах отстоявших на две мили от центра. Судьба сражения на тех участках, где отсутствовал Тимур, целиком зависела от его военачальников, командовавших тюменами.

На подмогу Сайфеддину были брошены новые полки, и затем весь правый фланг галопом устремился вперед вслед за стрелами лучников^[8]. Ордынцы не выдержали удара тяжелой кавалерии. Тимур послал на поддержку Мираншаха войска центра.

Где находился эпицентр сражения, непонятно. Массы кавалерии по всей равнине сошлись в жестоком бою, теряя всадников от ударов клинков и смертоносных стрел. Раненые держались в седлах с мрачной решимостью, умирающие не бросали оружия до последнего вздоха. Никто не рассчитывал на пощаду. Воины бились до тех пор, пока полностью не истекали кровью и не сваливались с седел, чтобы быть затоптанными копытами лошадей в рыхлую почву.

На левом фланге, где образовалось численное превосходство ордынцев, тюркские воины не выдержали ряда атак противника. Всадники клана Селдуз были рассеяны и разгромлены. Омар Шейх продолжал биться, защищая штандарт. Сюда сломя голову ринулся Тохтамыш, стремясь зайти в тыл тюркским воинам, находившимся в центре.

Тимур, следовавший за наступлением войск центра, увидел между собой и сражавшимися войсками левого фланга рогатые штандарты.

Он развернул резервы и ударил во фланг войск Тохтамыша. Получив неожиданный удар, Тохтамыш, следивший за тем, как к нему приближаются сверкающие шлемы воинов гвардии Тимура с развевающимся над ними конским хвостом на штандарте, понял, что сражение проиграно. Хан развернулся и в окружении приближенных пробил себе путь за арену сражения. Беглецы поскакали на запад, не задумываясь об участи тысяч своих людей на поле боя. Тохтамыш бежал, преследуемый тенью смерти.

Как только он скрылся, огромный рогатый штандарт ордынцев свалился на землю.

МОСКВА

Тюркские воины продолжали поход в более благоприятных условиях. Они захватили лагерь Тохтамыша и больше не испытывали недостатка в лошадях и продовольствии. Семь полков из десяти были отправлены преследовать беглецов, потому что кроме хана и его приближенных в бегство обратились и другие знатные ордынцы с челядью, как только рухнул штандарт. Остатки ордынцев поспешили к приволжским болотам, и многие погибли от сабель тюркских воинов. Летопись утверждает, что в сражении и во время бегства пало сто тысяч бойцов. Как бы то ни было, потери огромны!

Снова войска Тимура приняли развернутый строй, но теперь не для охоты, а для прочесывания местности по обоим берегам Волги с целью грабежа. Тюркские воины двигались в низовьях реки к теплому югу, по пути захватывая стада быков, верблюдов, отары овец, увеличивая свои табуны лошадей. Они собирали с полей спелую пшеницу и обшаривали каждую деревню в поисках хорошеньких девушек и крепких парней. Вторгнувшись в Россию, они обнаружили богатства, потрясшие их воображение, – золотые и серебряные слитки, белые меха горностая и черные – соболей. Каждому воину досталась добыча, более чем достаточная для него самого и детей на всю жизнь.

Теперь у каждого участника похода имелся мул, груженный холстом, шкурками серебристой лисицы и белки, вереница неподкованных жеребцов. Фактически добыча превышала возможности воина по ее транспортировке, поэтому от многого приходилось отказываться. В южных степях различные конные отряды тюркских воинов воссоединились, и Тимур разрешил им праздновать целую неделю.

Новые места пришлись по душе участникам похода. Здесь на больших пространствах под дуновением теплого ветра колыхалась высокая густая трава, слышался плеск волн великой реки. Туман отошел в прошлое. При ярком свете луны отчетливо проглядывался каждый стебелек травы, проплывавшие облака бросали на поверхность колыхавшегося моря травы тени.

Монотонный стрекот ночных насекомых, едва слышное порхание случайно пролетавших птиц, теплая рыхлая поверхность земли создавали ощущение идиллии, и Тимур решил не разрушать его. Он праздновал вместе с военачальниками в юрте с шелковым пологом и позолоченными стойками, отнятой у Тохтамыша. Шелковые подстилки были окроплены розовой водой. Пленники подавали участникам пира мясо.

В юрту пригласили музыкантов-сказителей с лютнями и двухструнными домбрами, исполнивших песню о подвигах участников похода, которую назвали «Сказание о покорении пустыни». Когда же еда закончилась и подали чаши с вином, характер музыки изменился. Она смягчилась, струнные инструменты и флейты издавали нежное треньканье и жалобные мелодии.

Вино победителям – крепкий, выдержанный и сладкий мед – подавалось в золоченых кубках, их подносили пленницы с красивыми лицами и ладными фигурами, раздетые донага; лишь темные длинные волосы ниспадали на их плечи. Женщины должны были петь любовные песни своего народа, перед тем как тюркские военачальники отводили их в свои шатры для любовных утех.

Когда праздник на Волге закончился, Тимур, опередив свою армию, командование которой передал Сайфеддину, вернулся в Самарканд. Горожане, не имевшие об эмире вестей восемь месяцев, бурно приветствовали его, собравшись большими толпами. Отныне угроза нападения врагов была устранена. С этого года о Самарканде говорили как о защищенном городе.

Тимур оставил Тохтамыша в покое, а обширную северную часть территории Золотой Орды – на милость Провидения. Правда, он назначил правителем покоренных земель одного монгола, но это был не более чем жест, не способный предотвратить возвращение Тохтамыша к власти.

Через три года мы уже обнаруживаем хана в походе к границам державы Тимура в прикаспийских областях. Эмир пишет ему в раздражении:

«Что за дьявол в тебе сидит? Ты не можешь оставаться в границах своих владений. Ты забыл итоги последней войны? Тебе известно, какого количества побед я добился? Война и мир милы мне одинаково. Ты сам испытал силу моего дружелюбия и вражды. Теперь выбирай между миром и войной и сообщи мне о своем выборе».

Упрямый Тохтамыш снова попытался одолеть Тимура военной силой, и снова эмир оказался на грани поражения. Летописец повествует об эпизодах, когда ордынцы окружают Тимура и нескольких его воинов. Его сабля сломана, воины спешиваются, чтобы образовать вокруг эмира живой щит. Наконец тюркский воин по имени Нуреддин овладевает тремя телегами и создает из них оборонительный рубеж, на котором Тимур держится до тех пор, пока не приходит помощь. В этом сражении получают ранение его сын Мираншах и знаменитый военачальник Сайфеддин.

Однако после этой битвы судьба Золотой Орды была решена. Тохтамыш бежал в северные леса. Его соплеменники разбежались: кто в Крым, кто в Адрианополь, а некоторые даже в Венгрию. Многие ордынцы присоединились к Тимуру.

Ужасная участь ждала могущественный Сарай-Берке на Волге. На этот раз эмир не пощадил местные города. Его войско прошло знакомый путь к городу в обратном направлении. Жители Сарай-Берке в середине суровой зимы изгонялись из города на погибель, все деревянные постройки сжигались. Войска эмира взяли штурмом Астрахань в устье Волги, которую, как утверждает летопись, защищала мощная стена из ледяных блоков. На них защитники города лили воду, пока блоки не смерзлись вместе. Напомнив защитникам Астрахани об их вине в разорении дворца в Бухаре, Тимур предал всех смерти. Правителя города утопили в ледяной волжской воде.

У Москвы были все основания опасаться того, что штандарты Тимура двинутся вдоль Дона на север. Великий князь Московский вышел с войском защищать город без большой веры в успех. В Вышгород поспешили сани, чтобы привезти древнюю икону Божией Матери. Процессия монахов и священников доставила икону в Москву, двигаясь между рядами стоявших на коленях верующих, которые восклицали:

– Святая Богоматерь, спаси Россию!

Этому событию русские приписывают свое спасение, так как Тимур повернул на Дону свою армию в обратный путь. Никто не знает почему^[9]. На пользу Москве пошло и разорение войсками эмира европейских поселений на побережье Азовского моря. Солдаты Венеции, Генуи, Каталонии и басков не смогли устоять перед натиском тюркских воинов. По их факториям, где велась торговля разными товарами и рабами, пронесся красный петух – пожары.

Тимур совершал поход среди руин империи монголов под серым небом и при свете зимнего солнца. Это были сумерки Золотой Орды, в которой правили потомки Джучи в соответствии с повелением Чингисхана. У монгольских ханов не осталось владений, кроме пустыни Гоби и некоторых районов Сибири.

Покидая север окончательно, Тимур не отказал себе в удовольствии совершить поход вокруг северного побережья Каспийского моря и преодолеть Кавказский хребет. С новыми союзниками в лице кыпчаков, обитателей степей, и карлуков, живших у снежных вершин, армия эмира спускалась по заросшим лесом склонам и через ущелья, способные надежно укрыть любое войско. Необходимо было только находить оптимальные пути передвижения и штурмовать горные крепости воинственных грузин, с присущей им храбростью нападавших на проходившее войско иноземцев.

Переход через Кавказ занял все лето. Тимур требовал от своих людей невозможного. Местами лес – высокие ели, поднявшиеся над более низкорослой чащей деревьев, поваленные гигантские стволы среди зарослей вьющихся растений и папоротника – был настолько частым, что не продувался ветром. В лесных чащах царил мрак, за исключением редких полян, освещенных солнцем. Путь проходил среди вековых деревьев.

Рядом горцы укрылись в месте, выглядевшем неприступным, – на горной вершине, огороженной со всех сторон скалами. Вершина находилась так высоко, что у воинов Тимура кружилась голова, когда они смотрели на нее. Ни один из них не мог послать стрелу, которая достигла бы вершины. Однако Тимур отказался пройти мимо нее – оставить на своем пути хотя бы одну крепость непокоренной.

Он поручил своим бадахшанцам изучить подходы к вершине. Эти люди выросли в горах и охотились на горных баранов в скалах. Бадахшанцы пытались пробраться к вершине по расщелинам, но не преуспели в своих попытках, о чем доложили Тимуру. Эмир тем не менее не отступился. Он осмотрел это место с другой вершины и распорядился строить осадные лестницы, связывая их друг с другом веревками.

Лестницы подняли на утесы высотой в триста футов с помощью веревок, перекинутых через ветки высоких деревьев. Верх лестниц доставал до горного выступа, откуда можно было подниматься выше. Тюркские воины поднимали на этот выступ лестницы и карабкались дальше к другому выступу. Те, кого защитники вершины не сбивали камнями, поддерживали за веревки товарищей.

Части воинов все же удалось взобраться на возвышенность, откуда их стрелы доставали защитников вершины. Пока они обстреливали вершину, к ней подобрались их товарищи и вынудили грузин сдаться.

В таких условиях войско Тимура вышло к долинам, ведшим к морю. Перед ними открылся Эльборс, горный хребет в Северной Персии с такими же укреплениями, как в Грузии. Тимур предлагал защитникам укреплений сдаваться, щадя тех, кто внимал его призывам.

Предания выделяют как самые памятные осады двух крепостей – Калата и Тикрита. Первая представляла собой горное плато, располагавшее источниками чистой воды и прекрасными пастбищами. Плато окружала сеть ущелий, что не позволяло армии разбить рядом с ним лагерь. Ущелья считались непроходимыми, а скалы вокруг плато – непреодолимыми. Здесь в последние годы жизни Надир-шах хранил свои сокровища. Когда штурм плато не удался, Тимур оставил часть войск в соседнем ущелье и двинулся дальше. Со временем эпидемия завершила то, что не удалось сделать воинам: защитники плато обессилели, а крепость заняли воины эмира. Ворота и дорога, ведущая к крепости, были восстановлены для будущего ее использования.

Другая крепость – Тикрит, построенная на массивной скале, обращенной к реке Тигр, принадлежала независимому племени, безнаказанно занимавшемуся грабежами на дорогах. Тикрит нельзя было взять штурмом.

Когда к крепости подошло войско Тимура, предводители племени решили ее не сдавать и все подходы к укреплению завалили каменными глыбами.

Дробь тюркских барабанов возвестила сразу сигнал к атаке крепости. Ее внешние укрепления у подножия хребта были взяты сравнительно легко, но противник удалился в саму цитадель. Военные строители Тимура принялись за сооружение катапульт, стреляющих камнями. На длинных деревянных сваях установили камнебросатели, и начался обстрел крепости. Выяснилось, что каменные снаряды могли перелетать ее стены. Одна за другой крыши домов за крепостной стеной были проломлены.

Однако подобный обстрел не особенно беспокоил защитников цитадели. На такой высоте каменные снаряды не представляли большой опасности для самой крепостной стены. На третью ночь отряд тюркских воинов под командованием некоего Саида Хоя овладел башней одного из бастионов перед крепостью, однако закрепиться на каком-нибудь плацдарме у стен крепости ему не удалось.

Тюркские строители и саперы продолжали трудиться под прикрытием временного настила над их головами. Они строили леса до тех пор, пока те не стали доставать подножия стен крепости на поверхности скалы.

Различным отрядам тюркских воинов были определены секторы для штурма. Семьдесят две тысячи человек принялись долбить скалу ломами и кирками. Они работали посменно, день и ночь. Один из отрядов продолбил в скале углубление в двадцать футов, подпирая верх стойками по мере продвижения вглубь.

Осажденные, напуганные работами по минированию крепости, прислали эмиру подарки. Тимур же потребовал, чтобы из крепости вышел сам предводитель племени Хасан ат-Тикрити и сдался. Хасан не стал этого делать.

Тогда зазвучала дробь главного барабана, зовущая к штурму. Стойки под одной из секций стены пропитали маслом, а углубления наполнили сухим хворостом и подожгли. От жара, исходящего от горящих толстых деревянных стоек, один из секторов стены рухнул, увлекая в пропасть вместе с обломками многих защитников крепости. Тюркские воины карабкались по обломкам вверх к цитадели, но встречали отчаянное сопротивление. Тимур велел поджечь горючий материал под другими секторами стены. Цитадель окутал черный дым.

Когда в стене образовались новые бреши, сквозь них на цитадель повели наступление тяжеловооруженные отряды воинов, а горцы племени Тикрити отступили на высоту позади полуразрушенной крепости. Их преследовали и там. Тогда Хасан, связав себе руки и ноги, бросился в пропасть. Победители отделили мирных жителей крепости от воинов. Первых пощадили, вторых, распределив по тюркским отрядам, убили.

Им отрубили головы, из которых построили две башни, скрепленные речной глиной. На каменных фундаментах этих башен появилась надпись: «Зри участь нарушителей закона и злодеев», хотя по справедливости там должна быть другая надпись: «Зри участь тех, кто противится воле Тимура». Проломы в стене сохранили, и крепость ежедневно посещали люди, чтобы поглядеть на дело рук воинов эмира, свидетельство его безграничной власти. Но люди избегали приходить сюда по ночам, поскольку слышали, что в это время над башнями из черепов блуждали светящиеся души покойников. Во тьме только дикие кабаны осмеливались заходить на территорию Тикрита.

Неприступный Тикрит пал перед воинами Тимура после семнадцатидневной осады.

Эмир стал повелителем севера Аральского и Каспийского морей, горной Персии и Кавказа. На 2200 миль протянулась через его владения большая хорасанская дорога. Дань ему платили четырнадцать городов, от Нишапура до Алмалыка.

Но это стоило жизни многим воинам эмира. Значительно уменьшилось число его военачальников, сократилось братство бахатуров. Хитай-бахатур пал на снежной равнине у Сырдарьи, Шейхали-бахатура, возглавлявшего успешную атаку на ордынцев, шпион-туркмен убил ножом в спину. Второй сын Тимура, Омар Шейх, был сражен стрелой на Кавказе. Смерть, магически обходившая эмира, взяла у него второго сына.

Когда Тимуру сообщили об этом, он ничем не выдал душевных волнений.

– Аллах дал жизнь и взял ее, – произнес эмир и велел возвращаться в Самарканд.

По пути Тимур сделал остановку в Ак-Сарае, Белом дворце, строительство которого на лугу близ Шахрисабза полностью завершилось. Здесь он уединился на некоторое время, не желая видеть никого из своих приближенных.

Тимур заглянул в гробницу Джехангира и велел расширить ее, чтобы похоронить там и Омар Шейха. В последние годы жизни эмир становился все более молчаливым, склонным подолгу задумываться над шахматной доской. Он проводил меньше времени в Самарканде. Тимур никому не поверял своих планов, но после смерти Омар Шейха он предпринял первый из своих дальних походов.

ВИНОЧЕРПИИ

До сих пор тюркский завоеватель обращал мало внимания в сторону южных стран. Индия, расположенная за хребтами Гиндукуша, интересовала его больше с точки зрения торговли, а от Ирана его отделяла цепь соленых озер.

Большая часть Ирана – страны былого великолепия – оказалась в руинах. На выложенных мрамором тронах там сидели жалкие потомки когда-то великих воителей ислама. Это была страна полуголых паломников, высушенных солнцем, дервишей, танцующих под удары бубнов, господ, едущих на ослах под балдахинами, которых носили рабы. Слишком часто молитвенные коврики там пропитывались вином, а седые бороды – соком конопли.

Это также изменчивая, пыльная страна – прекрасная, когда полная луна поднималась над оградами садов, и отвратительная, когда порывистый ветер пустыни завывал в тени деревьев. В ней сохранились колонны Персеполя, древней столицы Ахеменидов, и площадки желтого мрамора, на которых танцевали рабыни ассирийской царицы Семирамиды.

Поэт Хафиз из Шираза говорил, что в его стране мало музыкантов, потому что только редкий музыкант может сыграть мелодию, под которую танцуют одновременно и пьяница и трезвый.

Персия, нынешний Иран, слишком долго жила в роскоши. Местные богачи подозрительны, а бедняки заносчивы. Один шах ослепил своих сыновей и радовался смерти брата, издевательски заявляя, что наконец они с братом поделили землю – один остался на земле, другой – под землей. Здесь, по словам одного сатирика, невежа – баловень судьбы, а ученый – не настолько умен, чтобы зарабатывать на жизнь. Уважаемой женщиной здесь считается та, у которой много любовников, а безвестной домохозяйкой – та, у которой их мало^[10].

Здесь суфии в шерстяных накидках вели мистические споры с поэтами. И здесь можно было обнаружить сакы, виночерпиев.

Виночерпии совмещали в себе скоморохов, мастеров панегирика и каламбура. Из них сложилось поэтическое братство. Эти персы, любители наслаждений, были весьма привязаны к дочери винограда (вину) и предпочитали больше воспевать богатырей, нежели самим надевать боевые доспехи.

Эти персы могли забросать камнями богохульника и рассуждать за чашей вина по поводу никчемности религиозной веры. Персы были эллинами Азии, сибаритами и порой фанатиками. Они ненавидели представителей тюркских племен и называли их еретиками.

Последний шах, покровитель Хафиза, испытывал более чем обычный интерес к винам Шираза, а также к игре триктрак, красоткам и свечам. На закате своих дней он вспомнил, что много лет назад заключил союз с Тимуром. Он организовал торжественные приготовления для собственных похорон, наблюдая, как шьют для него саван и сколачивают гроб. Урывками он диктовал письмо Тимуру, которого никогда не видел, стремясь произвести на тюркского вождя впечатление своими рассуждениями о надвигающейся смерти.

– Великие люди знают, – диктовал шах, – что мир непостоянен. Серьезные люди не размениваются на мелочи, не предаются мимолетным удовольствиям и любовным связям, потому как они знают, что все проходит…

Что касается нерушимого договора с тобой, то я считаю нашу монаршую дружбу большим завоеванием. Смею сказать, что мое главное желание состоит в том, чтобы в Судный день стоять с этим договором в руке и чтобы у тебя никогда не было повода упрекнуть меня в нарушении слова…

Теперь меня призывают предстать перед Единственным Творцом Вселенной. Благодарю Божественное Провидение за то, что моя совесть чиста, несмотря на допущенные мною мелкие греховные проступки, которых трудно избежать в жизни слабому человеческому естеству. Я вкусил все удовольствия, которые можно было позволить за пятьдесят три года моей жизни на земле…

Короче говоря, я умираю таким, каким жил. Я расстался со всей тщетой и суетой этого мира. Молю Аллаха дать благословение этому государю (Тимуру), столь же мудрому, как Соломон, и столь же великому, как Александр Македонский. Хотя нет необходимости беспокоиться за судьбу, моего любимого сына Зайна аль-Абедина – да подарит ему Аллах долгую жизнь под сенью твоей защиты, – я оставляю его на попечение Аллаха и твоего величества. Могу ли я сомневаться в том, что ты останешься верным нашему договору?

Прошу тебя также произнести в честь твоего преданного друга поминальную молитву. Счастлив, что ухожу из жизни, сохранив дружбу с тобой. Возможно, благодаря молитвам такого великого и победоносного государя, как ты, Аллах смилостивится надо мной и вознесет меня к святым. Вот о чем мы молим твое величество в качестве своей последней воли. За это ты будешь в ответе, когда наступит пора и тебе уходить в иной мир.

Оказывается, такое же письмо с добавлением аналогичных подарков было послано и султану Багдада. Через некоторое время персидский шах умер, а десять его отпрысков начали борьбу за свою часть наследственных владений. Один получил Исфаган, другой – Фарс, третий – Шираз и т. д. Они стали править в своих владениях. Некоторые чеканили монету, но все исправно повышали налоги и претендовали на то, что им не принадлежало. Это были князьки из рода Музаффаридов, отношения между которыми лишний раз подтверждали справедливость выражения: «Враждовать, как родственники шаха».

В 1386 году, когда под тусклым зимним солнцем поблекла ослепительная поверхность пустыни, в эту часть Ирана прибыл с севера Тимур и с ним семьдесят тюменов опытных воинов, привыкших к походам. Их изумило и восхитило великолепие Исфагана – города величественных зданий, сводчатых улиц, мостов, где толпились люди. Вот что писал об этом имперском городе Ибн Батута, побывавший здесь ранее: «Мы проходили мимо фруктовых садов, арыков и благоустроенных деревушек по дороге, огороженной голубятнями. Это большой прекрасный город, правда страдающий от религиозной вражды. Мы обнаружили здесь прекрасные абрикосы, дыню и айву, местные жители заготавливают их так же, как мы в Африке свои фиги. Исфаганцы прекрасно сложены, белокожи и слегка подрумянены. Они любезны и гостеприимны. Как правило, они приглашают вас на лепешки и молоко, но вам всегда дадут отведать на роскошных блюдах самые изысканные сладости».

Тимур приблизился к Исфагану в полной боеготовности, но воевать не собирался. Он помнил о просьбе шаха покровительствовать его наследникам. Единственное, что тревожило Тимура, – это задержка Музаффаридами без всякой причины его посла. Несколько лет эмир следил за распрями принцев издалека, затем решил встретиться с ними.

Представители исфаганской знати во главе с дядей Зайна аль-Абедина вышли из города встречать Тимура. Их встретили с подарками и усадили на ковер рядом с эмиром, чтобы обсудить судьбу Исфагана.

– Жители города останутся в безопасности, – произнес Тимур, прерывая поток учтивых речей со стороны гостей. – Твой город не подвергнется грабежу, если будет выплачен выкуп.

Гости согласились на выкуп. Музаффариды прекрасно понимали, что прибывшая к ним армия большой численности не затем покрывала расстояние в тысячу миль, чтобы вернуться с пустыми руками. Они попросили разрешения отправить в город гонцов за деньгами. Во все кварталы города были отряжены представители тюркской знати от каждого тюмена. Их возглавил военачальник высокого ранга, чтобы обеспечить выплату выкупа в полном объеме.

На следующий день Тимур посетил город. Он торжественно проехал по главной улице и возвратился в свой лагерь, оставив у городских ворот своих стражников. До наступления ночи ничего необычного не происходило. Семьдесят тысяч тюркских воинов, преодолевших за два месяца большой путь без всякой возможности развлечься, жадно смотрели на огни Исфагана. Конные отряды, посланные в город по делам, застряли на городских рынках, а их товарищи в лагере придумывали разные предлоги для посещения города. Все больше воинов просачивалось в город, осаждая винные лавки.

О том, что случилось дальше, существуют разные версии. Вероятнее всего, наэлектризовали обстановку несколько возбужденных персов во главе с кузнецом. Они ударили в барабан и стали созывать единоверцев-мусульман воинственным кличем. Из своих домов повыходили исфаганцы, и скоро толпы народа заполнили улицы. Сразу же начались стычки с тюркскими воинами, настроенными прежде вполне миролюбиво. В ряде кварталов города посланцев Тимура защитили от расправы более здравомыслящие горожане, в других их предали смерти.

Выслушав на следующее утро доклад о кровавой резне в Исфагане, Тимур впал в ярость. Погибло около трех тысяч его воинов, среди которых находился любимец эмира, сын Шейхали-бахатура. Тимур приказал немедленно взять город приступом. Представители исфаганской знати, гостившие в тюркском лагере, попытались посредничать между войсками Тимура и горожанами, однако это не дало результатов. Толпа же, затеявшая бойню, теперь была вынуждена защищаться.

Тюркские воины ворвались в город со стороны ворот. Тимур велел не щадить никого, требуя от каждого воина принести ему голову перса. Не пощадили и кварталы, где к эмиссарам Тимура отнеслись благоразумно, лишь только несколько уважаемых лиц Исфагана избежали резни. Горожан преследовали повсюду. Их убивали целый день, а тех несчастных, под покровом темноты выбравшихся за стены города, на следующее утро выследили по отпечаткам ног на снегу и убили.

Участники похода, воздерживавшиеся от резни, покупали головы персов у тех, которые убивали. Согласно преданию, сначала голова оценивалась в двадцать дукатов, но затем, когда число голов достигло требуемой цифры, цена упала до половины динара. А после этого они и вовсе ничего не стоили. Сначала ужасные трофеи были сложены на стенах города, затем из них построили башни на главных улицах.

Таким образом погибли семьдесят тысяч исфаганцев или больше. Бойня не планировалась заранее. Тимура поставили перед необходимостью отомстить за гибель его воинов, однако месть превзошла все ожидания. В страхе другие представители династии Музаффаридов сдались Тимуру беспрекословно. Лишь Мансур бежал в горы.

Шираз и другие города выплатили выкуп без возражений. Имя Тимура было занесено в хутбу, публичную проповедь в мечетях. Каждому из Музаффаридов Тимур выдал грамоту на правление с тамгой, оттиском его подписи красной тушью. Теперь местные правители стали вассалами Тимура, а он – их сюзереном. Земли Музаффаридов оставались под их властью, но с соизволения Тимура. Эмир обратил внимание на то, что иранцы обложены слишком высокими налогами. Он облегчил их налоговое бремя.

Согласно преданию, в Ширазе Тимур послал за знаменитым персидским поэтом Хафизом. Поэт предстал перед ним в облачении нищего.

– Ты написал эти стихи? – строго спросил Тимур и процитировал:

– Да, шахиншах, – ответил Хафиз, – это мои стихи.

– Я добыл Самарканд мечом после нескольких лет войны. Теперь я украшаю город произведениями лучших мастеров из других мест. Как смеешь ты дарить его какой-то девке из Шираза?

Поэт ответил не сразу, затем улыбнулся и указал на свои лохмотья:

– О, государь, видишь, до какого нищенского существования довела меня моя расточительность.

Ответ понравился Тимуру. Он отпустил поэта с щедрым вознаграждением.

Обратно в Самарканд за Тимуром последовал не один поэт. Эмир сожалел лишь о присутствии среди них виночерпиев. Третий сын Тимура, Мираншах, всегда был своевольным, подверженным пьянству и цинизму. Храбрый в бою, он отличался крайней жестокостью. Только в армии под командованием Тимура Мираншах держал себя в рамках.

Через несколько дней Тимур отдал Мираншаху в управление прикаспийскую область. По возвращении из продолжавшегося год похода в Индию ему сообщили, что сын на грани безумия. Тюркские командиры докладывали о безрассудных поступках Мираншаха в больших городах. Он швырял из окна деньги в толпы горожан и отключался после пьянства в мечетях. Они рассказывали далее, что Мираншах упал с коня и воскликнул:

– Я – сын Властелина Земли! Что мне нужно сделать, чтобы меня заметили?

Он повелел сровнять с землей больницы и дворцы Тебриза и Султание. Приказ сына Тимура был законом для тюркских воинов, и они начали взрывать дома. За этим последовали другие его дикие приказы. По велению Мираншаха, мозг которого постоянно был одурманен вином и наркотиками, из могилы выкопали труп знаменитого персидского философа и перезахоронили его на еврейском кладбище.

– Он пострадал по воле Аллаха, – говорили командиры. – Не потому ли он ударился головой о землю, когда упал с лошади?

Когда командиры ушли, к воротам дворца Тимура пришла женщина, одетая в черное платье и закрытая чадрой. Слуг с ней не было. Одно лишь слово, которое она прошептала, открыло перед ней дверь дворца. Стражники поклонились ей, а дворецкий в спешке отправился докладывать Тимуру.

– Дочь хана желает поприветствовать эмира, – доложили Тимуру.

Это была Ханзаде, жена его первого сына Джехангира. Она быстро прошла в покои эмира и стала нетерпеливо ждать, когда он отошлет командиров. В это прохладное утро черное платье выгодно оттеняло ее прекрасное лицо, когда она сняла чадру и бросилась к его ногам.

– О эмир эмиров! – воскликнула она. – Я прибыла из города твоего сына, Мираншаха.

Она говорила с Тимуром без страха. Она была такой же, как тогда, когда защищала своих родственников, чьи владения подверглись вторжению войск эмира. Женщина радовалась встрече, хотя и не осмеливалась выразить свои чувства в словах. Она поселилась в городе со своим окружением и слугами под защитой Мираншаха. Протестовала, когда его домогательства становились опасными. Он взял Ханзаде в свой дом, преодолев сопротивление ее стражников. Красота женщины не давала ему покоя. Затем он упрекал ее в распутстве.

– Государь Тимур! – взмолилась она. – Прошу твоей защиты и справедливого суда.

Муж Ханзаде, которого Тимур любил и считал своим наследником, умер. Согласно традиции тюркских племен, право наследования трона теперь переходило к Мираншаху, старшему из живых сыновей. С давних времен кочевой жизни в пустыне было установлено, что правом наследования пользуются четыре первых сына правителя. Джехангир и Омар Шейх покоились в могиле. Оставались Мираншах и Шахрух, младший сын, родившийся от Сарай-ханум, хозяйки дворца. Но Шахрух был лишь ненамного старше детей Джехангира от Ханзаде. К тому же он не походил на своих братьев, мягкосердечный юноша, склонный больше к чтению книг, чем к борьбе за власть.

Наследника следовало выбирать между Мираншахом и сыновьями Ханзаде. Тимур наделил старшего сына большой властью, но Мираншах превратил свои владения в место хаоса и бесчинств. Возможно, Ханзаде предвидела результаты своей поездки во владения Мираншаха, возможно, ее красота разожгла в нем огонь страсти и безрассудства.

Несколько лет спустя в центре борьбы за власть оказался юный Халиль, чего не могла предположить даже Ханзаде.

Пока же она демонстрировала смелость, достойную восхищения. С просьбой обуздать его собственного сына Ханзаде бесстрашно предстала пред Тимуром. И он не стал медлить с решением. Эмир возместил Ханзаде все имущество, которое она потеряла. Ей были подарены новые слуги и оказан прием, достойный жены Джехангира. Хотя эмир только что вернулся из утомительного похода, он велел военачальникам немедленно готовиться к новому походу в Султание.

Там он приговорил сына к смерти после расследования его бесчинств. Но за него вступились полководцы Тимура, несмотря на то что беспутный Мираншах доставил им много неприятностей. Мираншаха привели к отцу за веревку, привязанную к шее. Тимур согласился сохранить сыну жизнь, однако у Мираншаха отняли всю власть. Душевно сломленного, тень от былой власти, его принудили жить в своем бывшем владении, которым правили теперь другие.

Вскоре после этого добропорядочный рыцарь Руи де Гонсалес Клавихо, ехавший в Самарканд из королевского дворца в Кастилии, посетил проездом Султание. То, что он узнал, изложил в следующих словах:

«Когда Мираншах совершал свои бесчинства, при нем находилась женщина по имени Гансада (Ханзаде). Она тайком бежала от него, ехала день и ночь, пока не встретилась с государем Тимуром, которому сообщила о безобразиях сына. За это Тимур лишил сына власти. Гансада осталась при дворе эмира, обеспечившего ей почет и уважение, не позволяя женщине возвращаться в Султание. Но Мираншах имел от этой женщины сына, названного Халиль Султан».

Что касается окружения Мираншаха, то Тимур не стал его щадить. Придворных поэтов, шутов, виночерпиев отправили на место казни. Один фокусник повернулся к своим более знатным смертникам, поднимавшимся по ступенькам к эшафоту.

Даже в этот трагический момент он не мог обойтись без иронии:

– Вы опережали меня в окружении принца – отправляйтесь теперь и на смерть раньше меня.

ВЛАДЕНИЯ

В 1388 году в возрасте пятидесяти трех лет Тимур был уже непререкаемым (фактическим) господином Центральной Азии и Ирана – территорий, бурлящих мятежами. Его титулом оставался эмир Тимур Гуриган, государь Тимур Великолепный. Формально же он должен был подчиняться хану, происходившему из тюра, кровному родственнику Чингисхана.

Этот марионеточный хан фактически не имел власти. Вероятно, в его подчинении был один тюмен да дворец в Самарканде. Разумеется, он присутствовал на разных торжествах – жертвоприношении белой лошади, когда скреплялся племенной союз, или ежегодном военном параде, когда мимо него проезжали вслед за штандартом с конским хвостом двести тысяч всадников. Однако имя хана почти не упоминалось, его влияние не шло ни в какое сравнение с влиянием хромца-завоевателя.

Растущая держава Тимура также не имела соответствующего названия. К нему все еще обращались как к эмиру Мавераннахра – государю территории за рекой, хотя его имя упоминалось в мечетных проповедях по всей державе, еще не получившей названия.

Своей властью он был обязан простому обстоятельству. Население Центральной Азии управлялось вождями племен. Если соплеменникам не нравился их «белобородый» вождь, они откочевывали на другую территорию и вручали свои жизни другому вождю. Разочаровавшись и в нем, они могли выбрать из своей среды нового вождя, признав себя его подопечными. Вслед за этим они яростно защищали свой новый выбор.

Гордясь своим именем и родом, чрезвычайно чувствительные к покушениям на личную свободу и родовые привилегии, они вполне уживались с деспотизмом и не признавали другой власти. Дети кочевников, почитатели ханов, отъявленные разбойники, подстерегавшие как коршуны добычу на горных дорогах, они могли рассказывать предания о мудрости Соломона, подвигах Александра Македонского, которого называли Двурогим, передавать сказания о Махмуде, обладателе золотого трона. Им доставляло удовольствие вести свои родословные от библейского Ноя и претендовать на родство с древними патриархами.

Они знали происхождение каждой гробницы вдоль основных дорог, по которым ходили паломники. Они знали и Ветхий Завет. Их способность цитировать его могла сравниться лишь с их склонностью к ругани, что неудивительно для людей, ведших свои родословные от времени библейского Потопа. Писаный закон не интересовал их ни в малейшей степени, зато они проливали кровь, следуя неосязаемой традиции и обычаю. Ростовщичество они презирали, а настойчивый сборщик налогов мог получить от них удар ножом в спину.

Они оказывали сопротивление Тимуру даже после очевидной бессмысленности этого, затем перешли под его покровительство. Для управления такими людьми требовалась железная рука.

Тюркские племена никогда не были едины. Многие из них выступали под штандартом Махмуда. Когда их земли пересекал Чингисхан, они объединились под его властью. После же смерти монгольского завоевателя они снова разделились на отдельные племена со своими вождями.

Теперь их объединяло одно – желание служить Тимуру. Но их объединение напоминало свору волков. Никакой свод законов не обуздал бы неистовых кашгарцев, хищных горцев с Гиндукуша, воинственных потомков пограничных монголов и ордынцев, иранского воинства Хорасана и арабских бедуинов.

Чтобы удерживать их под своей властью, Тимур сам должен стать воплощением закона. Он непосредственно распоряжался новыми подопечными. Все, кто осмеливался, получали к нему доступ. Тимур никогда не передавал властных полномочий фаворитам. Завоеванные или подчинившиеся добровольно ханства передавались в дар сыновьям Тимура или полководцам в качестве ленного пожалования.

Они становились провинциями его державы, управлявшейся дарага, то есть административными наместниками, ответственными перед Тимуром. Дарага и судьи назначались. Воины, вступавшие в армию Тимура, могли уйти из нее по своему желанию, работники же и мастеровые привлекались к воинской службе по принуждению. Бывшие правители завоеванных территорий или ханы отправлялись ко двору в Самарканд, где получали придворные звания и выполняли определенные обязанности. Если они проявляли строптивость, то их заковывали в цепи или умерщвляли.

Тимур неутомимо исправлял недостатки и просчеты местных правителей. Если он замечал обвалившийся мост, управляющий данной местности получал повеление отремонтировать его. Были приведены в порядок старые караван-сараи и построены новые дома для них вдоль дорог. Сами дороги содержались в хорошем состоянии, вдоль них на определенной дистанции друг от друга создавались сторожевые пункты. Начальники этих пунктов были ответственны за содержание почтовых лошадей и безопасность караванов, проходивших по данному отрезку дороги. Караванщики платили серебром за предоставленную защиту.

Испанский посол Клавихо оставил следующее описание большой хорасанской дороги:

«Путешественники ночевали в больших домах, построенных по краям дорог, где не разрешалось проживать местным жителям. Вода поступала в эти дома издалека по трубопроводам, проложенным под землей.

Дорога была ровной, без единого камня. Во время остановки в таких домах путешественники получали обильную мясную пищу и свежих лошадей. Тимур мог пользоваться свежими лошадьми после каждого дневного перехода. В некоторых сторожевых пунктах содержалось по сотне лошадей, в других – по две сотни. Эти пункты встречались до самого Самарканда.

Посланцы государя и посыльные к нему передвигались на этих лошадях днем и ночью с большой скоростью. Лошади содержались и в пустынях. Государь распорядился, чтобы большие дома строились в необжитых местах ближайших деревень, снабжавшихся провизией и лошадьми. Люди, заботившиеся о лошадях, назывались анчосы.

Когда прибывали гонцы, эти люди принимали их лошадей, снимали с них седла и помещали их на свежих лошадей. Один-два анчоса сопровождали гонцов до следующего сторожевого пункта, чтобы позаботиться о лошадях. Оттуда они возвращались на свой пункт.

Если конь утомлялся, а на дороге встречался более свежий конь, принадлежащий другому человеку, то у последнего конь изымался в обмен на утомленного. Согласно правилу, уступать своих коней гонцу эмира обязаны все, даже купцы, ханы и послы. Если кто-нибудь отказывался это сделать, мог лишиться головы. Таково распоряжение государя Тимура.

Лошадей в таких случаях отбирали и у военных, и даже у сына жены государя. Так обеспечивались почтовой связью не только одна дорога, но и все остальные. Вести из любой провинции поступали в Самарканд в считанные дни. Государь был доволен больше тем гонцом, который преодолевал за сутки 50 лиг и загонял двух коней, чем тем, кто покрывал это расстояние без потерь за трое суток. Поскольку лиги в его державе слишком протяженны, эмир велел сократить их вдвое и поставить на дорогах небольшие столбы, обозначающие каждую лигу. Он приказал чагатайцам ежедневно покрывать верхом 12 или, как минимум, 10 лиг^[11]. Каждая из этих лиг равняется двум кастильским лигам.

По правде говоря, в это трудно поверить, если не видеть собственными глазами те расстояния, которые покрывали за сутки эти парни. Иногда они проезжали верхом более 15–20 лиг за сутки. Когда лошади выбивались из сил, их убивали и продавали на мясо. Мы видели у дороги много трупов загнанных лошадей».

Клавихо прибавляет, что на некоторых почтовых станциях он и спутники встречали в жаркие дни резервуары, набитые льдом. Рядом находились медные кувшины для желающих напиться.

По всем почтовым дорогам курьеры доставляли Тимуру вести – доклады от пограничной охраны на верблюдах, послания от военачальников, находившихся за пределами Мавераннахра, сообщения дарага из городов. В провинциях и городах, через которые шли в Самарканд караваны, а также за пределами державы тайные агенты составляли для эмира правдивые донесения о происходивших событиях – чьи караваны шли через эти места, где и почему происходили конфликты. Того, кто их фальсифицировал, немедленно убивали.

Служба информации была поставлена у Тимура на должном уровне. Она работала, возможно, быстрее, чем какая-либо еще до появления железных дорог.

Столь же радикально он разрешал вопросы земли и собственности. Его воины получали жалованье из армейской кассы. Им не разрешалось брать мзду с населения. Ни один воин не мог войти в жилой дом без достаточных оснований.

Пустоши и собственность без наследников принадлежали эмиру. Крестьянину или состоятельному человеку, взявшемуся орошать или возделывать пустошь – строить на ней дом или мосты, – позволялось в течение года владеть ею без выплаты налогов. На второй год он платил налог в размере, который считал справедливым. На третий год устанавливался налог исходя из оценки его имущества.

Налоги взимались после уборки урожая. Обычная норма налога составляла треть всей продукции или ее стоимости серебром. Налог был выше на орошаемых землях и ниже – на богарных. Крестьяне оплачивали также получение воды из водохранилищ.

Купцы, прибывавшие со своими товарами в пределы державы, платили пошлины и дорожный налог. Это составляло важный источник доходов, потому что в то время караваны с Дальнего Востока, направлявшиеся в Европу, обходили Египет, где мамелюки, проявлявшие враждебность к европейскому христианству, отбирали товары.

Торговля с Западом осуществлялась по Великой хорасанской дороге через пустыню Гоби мимо Алмалыка в Самарканд и оттуда через Султание и Тебриз к Черному морю и Константинополю. Она разветвлялась на север в Ургенч или к Каспийскому морю и далее к генуэзским факториям на границе с Россией. Другая дорога шла на юг через Персию к соседним с Индией гаваням.

Морская торговля была развита слабо. Временами арабы плавали на своих суденышках вокруг Индии к Золотому Херсонесу и далее в Китай. Суда же из Китая ходили вдоль Азиатского побережья вплоть до Бенгалии. Но это происходило периодически, благодаря усилиям богатых судовладельцев и мореплавателей. С другой стороны, речное судоходство было довольно интенсивным. Суда ходили по Амударье к Ургенчу, по Инду через весь субконтинент к морю, а также по Тигру и Евфрату.

К этому времени Тимур открыл два пути в Индию – из Кабула через Хайберский перевал и из Кандагара через голое горное ущелье, ведшее к Инду. Во время одного из походов он подчинил себе правителя Сейстана, которому однажды служил в качестве «джентльмена удачи» и на службе у которого охромел на всю жизнь.

Во время другого похода он пересек пустынную территорию от Шираза до гаваней Персидского залива. Отсюда уходили корабли к Багдаду и к устью Инда.

На западном направлении Тимур взял штурмом крепость туркменской орды Черная Овца и мраморный город Мосул. Таким образом он получил опорные пункты в верховьях Тигра, в полутора тысячах миль от Самарканда. Он включил в состав своей державы перевалочный пункт торговли – Тебриз – город с населением более миллиона человек, где Великую хорасанскую дорогу пересекали с севера на юг разные торговые пути. От одного Тебриза Тимур получал доход больше, чем годовой доход короля Франции^[12].

Собирать в таком городе подушный налог не представлялось возможным, но местные городские власти выплачивали ежегодно дарага эмира определенную сумму. Этой данью город откупался от посягательств со стороны державного центра.

Для купцов власть Тимура была благом, так как они могли пять месяцев водить караваны по дорогам державы под надежной защитой и платили только пошлину со своих товаров.

Интересам мелких землевладельцев и крестьян власть эмира отвечала в той мере, в какой она ограничивала угнетение феодальных ханов и баев. Отношение Тимура к этой проблеме было вполне определенным. Нищета никого не устраивала, разоренный эмират ничего не прибавлял казне. От состояния последней зависела боеспособность армии – основы новой державы. Войско запасалось водой где хотело. Следуя по возделанным землям, оно собирало урожай в свою пользу, когда нуждалось в продовольствии. Соответственно несли издержки крестьяне.

Тимур был нетерпим к попрошайничеству. Он пытался бороться с ним запретами и раздачей хлеба и мяса нищим. Последние же принимали эти меры за щедрость и снова наводняли улицы городов, вымаливая подаяние жалобными голосами и подставляя свои чаши правоверным, бросавшим в них кусочки пищи. Дервиши и шарлатаны, слепые, прокаженные и чумные продолжали попрошайничать. Воины Тимура боролись с ними, но безрезультатно, попрошайничество – неистребимый обычай ислама.

Более успешной была его борьба с ворами. Это вменялось в обязанность городским властям и каждому командиру дорожной стражи. Каждую украденную вещь им приходилось возмещать из собственного кармана.

Но свод законов Тимура держался на его собственной воле. За пределами Мавераннахра его правопорядок не приживался. В разных местах его державы вспыхивали мятежи. Эмир постоянно совершал походы для усмирения непокорных. Под деятельным руководством эмира армия превратилась в четко отлаженный механизм, приводимый в движение военачальниками, привыкшими к победам.

Тимур гордился своей армией и был полон решимости завоевать с ее помощью всю Азию.

В СЕДЛЕ

В эти годы хромец-завоеватель познал всю глубину смысла пословицы: «Тот, кто вставил ногу в стремя, должен садиться в седло».

Теперь он почти не бывал в Самарканде и не охотился в горах. Во дворце величественно шествовала его хозяйка, первая государыня. Черные рабы несли длинный шлейф ее платья, а служанки с двух сторон поддерживали плюмаж ее головного убора, унизанного драгоценными камнями. Она торжественно ступала по голубым плиткам, выложенным во внутренних двориках дворцов. Тимур же, создававший эти дворцы при помощи персидских мастеров, показывался в них лишь на несколько дней, чтобы подстегнуть активность строителей, принять послов из Китая, Индии и Багдада, выслушать приветствия внуков, поучаствовать в шумном застолье и удалиться вновь.

В пути он пользовался двумя комплектами снаряжения для шатра – основным и запасным – перевозимым на вьючном животном. Таким образом, Тимур всегда располагал эмирскими покоями – участком земли, устланном коврами, и широким пологом над головой, укрывающим от жаркого солнца. Вокруг его шатра разбивали палатки кулчи, двенадцать тысяч воинов эмирской гвардии.

Командиры в гвардию набирались из числа бахатуров, сильных и смелых мужчин. Это были закаленные в битвах и испытаниях воины, их ратный труд щедро вознаграждался.

– Солдат-ветеран, – говорил как-то Тимур, – не должен ущемляться ни в чинах, ни в жалованье. Потому что эти люди, жертвующие благополучной жизнью ради чести погибнуть в бою, достойны всяческих наград.

Он последовательно придерживался этой точки зрения. Так же как раньше он вел письменный учет имен тысячи, которой командовал, теперь по его распоряжению записывали поименно личный состав целой армии и даже сыновей воинов. Его секретари регистрировали каждый случай боевого отличия воина.

За личную храбрость простой воин повышался до десятника, десятник до юзбаши, сотника. Храбрецам выдавали знаки отличия. Иногда это были пояс или куртка с вышивкой и воротником, иногда конь и меч. Полковые командиры награждались штандартом и барабаном, а военачальники высокого ранга, полководцы – штандартом тюмена, штандартом с изображением льва и барабаном. Таким военачальникам разрешалось брать с собой табун в сотню коней.

В случае победы эти военачальники получали весомое материальное вознаграждение – им передавались в феодальное владение города со сбором налогов в свою пользу, а в отдельных случаях и провинции. Повышение по службе проводилось только исходя из способностей кандидата, хотя полководцы были выходцами из знатных семей. Старый Джаку Барлас был одним из немногих военачальников, которым удалось выжить и уйти с почетом в отставку. Он получил в награду титул «полководца полководцев» и город Балх в управление.

Тимур не любил людей, искавших оправдания своим неудачам, впадавших в панику в чрезвычайных ситуациях или отступавших без попыток добиться успеха атакой. Он не выносил глупости, не раз повторяя: «Умный враг менее опасен, чем глупый друг».

Один летописец процитировал характеристику, которую дал Тимуру некий араб:

«Ростом повелитель был высок. Имел крупную голову, высокий лоб. Отличался как незаурядной физической силой, так и храбростью. Обладал сильным характером. Цвет кожи – белый, живая мимика лица. Крепкого сложения, с широкими плечами, сильными пальцами и жилистыми руками. Эмир носил длинную бороду. Хромал на правую ногу и говорил низким голосом.

В пожилом возрасте он был так же крепок духом, силен телом и храбр, как прежде. Это была непоколебимая скала. Эмир не терпел лжи и пустых жестов. Он предпочитал слышать правду, как бы она горька ни была. Неудача не обескураживала Тимура, а богатство не приводило его в восторг.

Девизом, выгравированным на его печати, были слова на персидском языке: „Сила – в правде“. В разговоре он больше отмалчивался, никогда не говорил об убийствах, грабежах или насилии над женщинами. Любил смелых воинов».

Тимур очень рано поседел. Иные говорили о его смуглой коже, но для араба она выглядела светлой. Интересно, что эта характеристика дана Ибн Арабшахом, ненавидевшим эмира, которого Тимур увел в плен.

Немного имен в списках Тимура удостаивается столь поразительного почета, как имя некоего тюркского богатыря – Ак Бога – Белого Паладина, видимо отличавшегося великолепным сложением и силой. Он носил стальной щит и имел тяжелый лук длиной пять футов. Будучи десятником, но владельцем всего одного коня, он примечателен также способностью выпить полный рог кобыльего молока, смешанного со спиртом.

Рассказывают, что во время второго похода в Персию Ак Бога расположился один, без товарищей, в деревушке у дороги – точнее, в чайхане. Поскольку богатырь находился в чужой стране во враждебном окружении, он оставил коня у входа в чайхану, не снимая с него седла. После того как Ак Бога уютно устроился за столом, распустив пояс, к нему примчался один из командиров с сообщением о том, что пятьдесят персидских всадников спешиваются у деревенского водоема.

– Отлично, – отозвался богатырь. – Собирай своих людей, и мы поведем их в атаку на персов.

Командир сказал, возражая, что персов слишком много и что Ак Бога следует лучше позаботиться о том, как уйти невредимым. Но Белого Паладина это вовсе не беспокоило.

– Если не напасть на них, – недоумевал он, – то как нам удастся завладеть их конями и седлами? Клянусь аллахом, ты потерял разум. Эти персы просто шакалы. Они разбегутся, как только увидят волка, подобного мне. Иди и приведи сюда своих людей!

Пока Ак Бога завершал свою трапезу, жители деревни обсуждали ситуацию. Они боялись всадников, но и вооруженный великан внушал им страх. В конце концов несколько селян приехали к чайхане на своих низкорослых лошадях. Ак Бога затянул свой боевой пояс, надел шлем, завязал кожаные тесемки под подбородком и натянул на руку щит.

– Когда я издам боевой клич, – инструктировал он своих рекрутов, – скачите как дьяволы, не смахивая даже пыль с лица.

Затем он поскакал впереди группы селян по направлению к мечети и водоему у дороги. Увидев персов, купающих лошадей, Ак Бога взмахнул плетью и прокричал:

– Ур-ра!

Но перспектива подвергнуться ударам обнаженных клинков не обрадовала селян. Они развернулись и помчались назад тем же путем, каким прискакали. Тюркский же воин, распалившись окончательно, не собирался поворачивать в том же направлении. Он атаковал противника один.

То ли персы приняли богатыря за всадника, оторвавшегося от авангарда противника, то ли боевой клич Ак Бога вызвал панику в их рядах, но они в спешке оседлали коней и помчались наутек. Ак Бога преследовал их, подгоняя коня. Всадники рассеялись и скрылись из виду на своих более быстрых, как утверждает летопись, конях. Ак Бога тщетно призывал их остановиться и сразиться с ним. В конце концов он был вынужден повернуть назад с ощущением победы, но отсутствием трофеев.

– Персы – шакалы, – сказал богатырь селянам, – но вы – зайцы.

В это время армия Тимура совершала форсированным маршем поход на юг Персии. Наследиики Музаффаридов, оставленные правителями разных городов, снова развязали междоусобную войну. В результате шах Мансур овладел Исфаганом и Ширазом. Он был как раз тем правителем, который не захотел подчиниться Тимуру, а теперь решил подчинить себе своих родственников. Мансур пленил и ослепил каленым железом несчастного принца Зайна аль-Абедина.

Перед подавлением мятежа Тимур сделал остановку, чтобы уничтожить горное гнездо заядлых убийц, черпавших смелость в курении гашиша, кинжалов которых опасались многие правители Передней Азии^[13]. У эмира было не больше трех тюменов – одним командовал Шахрух, другими – старшие внуки – сыновья Ханзаде.

При приближении армии Тимура Мансур оставил половину своих войск под командованием одного из помощников в Белой крепости, святилище Ирана, считавшемся неприступным со времени легендарного богатыря Рустама. Здесь также содержался в заточении ослепленный Зайн аль-Абедин. Именно в это место направился Тимур.

Белая крепость фактически представляла собой вершину труднодоступной горы. Летопись дает ясное представление о ней:

«Персы чувствовали себя в этом месте в полной безопасности, потому что оно находилось на вершине скалы, подняться на которую можно было по узкой тропе. Абсолютно ровная вершина, длиной и шириной в одну лигу. На ней имелись горные потоки и ключи, фруктовые сады и возделываемая земля, разного рода животные и птицы.

Местные правители построили в крепости много дворцов для отдыха и развлечений, поскольку у них не было оснований опасаться здесь пожаров и наводнений и, еще меньше, подрывных работ, таранов и баллист со стороны осаждающих. Ни один шах не пытался осаждать это место, поскольку оно находилось на большой высоте, а также из-за невозможности использовать здесь тараны. Скальная порода не позволяла вести здесь землеройные работы. Крепость считалась неприступной. Тропа была проведена к вершине горы таким образом, что три воина могли противостоять на ней тысяче.

Не довольствуясь естественной неприступностью крепости, персы создали на изгибах тропы укрепления из больших каменных глыб, скрепленных известковым раствором. Так как возделываемые земли давали достаточные урожаи, а также имелись скот и птица, защитники крепости были застрахованы от голода. Только смерть имела над ними власть».

Тимур начал штурм крепости, как только его войска достигли подножия горы. Он разбил свой лагерь на вершине соседнего хребта. Затем тюркские воины стали взбираться по склону горы к тому месту, где начинались голые скалы. Они спешились и рассеялись как муравьи среди обломков скальных пород, атакуя нижние укрепления на изгибах тропы.

Эмир мог наблюдать сверху, как крохотные шлемы подбираются кверху туда, где сверкают на солнце стрелы и куда поднимаются клубы теплых испарений из чрева долины. Рядом с ним гремели барабаны. Время от времени доносились крики его воинов, старавшихся удержаться на своих позициях под градом стрел и камней, обрушиваемых на них защитниками крепости.

К полуночи никаких результатов достигнуто не было. Другой тропы наверх не нашли. Командиры мрачнели, когда подсчитывали число трупов, которые приходилось уносить с плацдарма под башнями крепости. Тюркские воины провели ночь на своих позициях, точнее, на карнизах под скалой и на ее поверхности. С восходом солнца командиры снова повели их на штурм крепости. Воины работали киркомотыгами до тех пор, пока не срывались на дно долины. А барабаны Тимура снова звали на штурм.

Затем воины, подобравшиеся к башням крепости, услышали громоподобный крик над головами:

– Наш государь победит! Иранским собакам отрежут яйца!

На вершине утеса в двух сотнях футов над ними, вне досягаемости стрел со стороны тропы стоял Ак Бога. Он пробрался по карнизу к месту, на которое не обратили внимания ни персы, ни тюркские воины, и, казалось, к нему нельзя было подобраться.

Однако Ак Бога, закинув щит и лук за спину, стоя здесь, оповестил об этом всех, кто мог слышать.

Подперев перед собой щит камнями, он стал так метко стрелять из лука, что персы не рисковали приближаться. Заметив, что Ак Бога занял выгодную позицию, Шахрух, осаждавший с воинами укрепленную тропу, приказал немедленно атаковать крепостные башни, чтобы сковать тем самым силы защитников. В это время тюркские воины спешили на помощь Ак Бога. Они обнаружили вершину безлюдной. Персы бежали, их преследовал Ак Бога с мечом в руке. Когда тюркские воины появились на краю вершины, у подножия башни были подняты штандарты Шахруха, а в долине загрохотали барабаны, предвещая близкий конец штурма.

Персы покинули башни, чтобы взобраться на вершину, но воины Тимура, взобравшиеся на нее первыми, перехватили их с тыла. Они ловили персов и сбрасывали с вершины одного за другим. Участь персов разделил и помощник шаха Мансура. Его бездыханный труп лежал внизу на скале. Белая крепость пала.

Когда сражение закончилось, послали за Ак Бога и привели его к Тимуру. Эмир подарил ему большую денежную сумму серебром, отрезы парчи и шелка, шатры и хорошеньких рабынь, табун лошадей, мулов и верблюдов. Богатырь покидал государя ошарашенным. Он в изумлении покачивал головой, когда видел за собой вереницу подарков. Когда богатыря останавливали и поздравляли товарищи, он рассеянно произносил:

– Аллах свидетель, вчера у меня был только один конь. Неужели теперь все это мое?

Ак Бога повысили в звании до командира арьергарда тюмена Мухаммада Султана. Отныне он выглядел верхом на коне весьма представительно и всегда обращал лицо к тому месту, где находился Тимур. Отходя ко сну, он заботился о том, чтобы лечь ногами в сторону шатра эмира. Ак Бога завещал, чтобы его в случае смерти положили ногами в направлении дворца его господина.

Когда Тимур продолжил поход против мятежных Музаффаридов, ему доложили, что шах Мансур бежал в горы. Поставив командовать двумя тюменами своих внуков Мухаммада Султана и Пира Мухаммада, эмир с основными силами численностью в тридцать тысяч человек поспешил в Шираз. Как обычно, при нем находился Шахрух. Неожиданно они натолкнулись на кавалерию персов численностью в три-четыре тысячи всадников, расположившихся в садах близ одной из деревень. Хорошо вооруженные персидские всадники были одеты в кожаные доспехи с металлическими пластинами, их коней укрывали золотистые шелковые попоны.

Оказывается, у деревни остановился шах Мансур, направлявшийся в Шираз вместе со своими всадниками. Он расспрашивал жителей деревни о том, что думают о нем ширазцы.

– Аллах свидетель, – отвечали ему, – горожане говорят, что некие люди с большими щитами и колчанами, полными стрел, убегают от врагов, как козы от волков, бросив на поругание свои семьи.

Уязвленный сказанным, Мансур развернулся и повел своих людей в обратном направлении. В отчаянии он решил сразиться с Тимуром. Некоторые из его эскадронов пропали во время сражения, однако две тысячи всадников пробились сквозь ряды противника и заняли высоты в тылу тюркских войск. Не удовлетворившись этим, Мансур вновь атаковал Тимура.

После небольшой передышки эмир с окружением подвергся внезапному нападению. К нему пробивался Мансур. Тюркские командиры и военачальники, окружавшие Тимура, немедленно вступили в рукопашную схватку с персидскими всадниками.

Тимур протянул руку за копьем, которое всегда возил рядом его оруженосец, однако тот, испугавшись неожиданного нападения, бежал, прихватив с собой копье. Мансур оказался рядом с эмиром, прежде чем тот мог обнажить свой меч.

Персидский правитель дважды пытался зарубить тюркского завоевателя. Тимур пригнулся, и лезвие меча Мансура скользнуло по стальному шлему и предплечью, защищенному кольчугой, не причинив вреда. Тимур неподвижно сидел в седле, пока один из телохранителей не закрыл его голову щитом, а другой не поставил коня между эмиром и дерзким противником.

Наконец Мансур развернулся и поскакал назад. За ним бросились в погоню несколько воинов Шахруха. Через некоторое время Шахрух вернулся с отрубленной головой шаха, бросив ее перед конем Тимура.

На этом завершился мятеж Музаффаридов. Их судьба была решена. Тимур велел найти всех беглых представителей этой династии, заковать их в цепи и позже казнить.

Не тронули только ослепленных Зайна аль-Абедина и Челеби. Их отправили в Самарканд, где им позволили жить в мире во дворцах на пожалованных землях. Искусных ремесленников и поэтов из Шираза и Исфагана тоже отправили в Самарканд к разросшемуся двору Тимура.

СУЛТАН АХМЕД ИЗ БАГДАДА

Против Тимура должен был неизбежно сформироваться враждебный союз. Слишком часто он приходил с востока из своих пустынь, проносился черным вихрем по городам, оставляя их разрушенными. Как и дуновение ветра, его нашествие невозможно было предвосхитить.

Зачастили от одного западного короля к другому. Вне Европы султан турок пока сохранял спокойствие, но султан Египта – повелитель Дамаска и Иерусалима – и султан Багдада обменялись взаимными обязательствами сообща противостоять Тимуру. И Кара Юсуф, туркменские племена которого Тимур отогнал на запад, стремился, как можно быстрее, присоединить свой штандарт к союзу двух султанов.

Багдад лежал на пути дальнейшего продвижения тюркских воинов. Город уже не был центром мусульманского мира, как в то время, когда Гарун Благословенный пировал там с Бармакидами. Ленивый и громоздкий Багдад расположился на берегах Тигра. На его улицах еще толпились паломники и богатые купцы. По словам сына Джубайра, на облике города запечатлелись следы и тени прошлых лет. Он походил на женщину, утратившую молодость, и, как старуха, с опаской гляделся в гладкую поверхность реки, в которой когда-то отражалась его красота.

В Багдаде правил султан Ахмед Джалаир, его все еще называли Защитником Правоверных. В соборной мечети города встречались курейшиты в черных облачениях. Но подлинным властелином Багдада был мамелюк, султан Египта. Ахмед – подозрительный и жестокий. Он боялся потерять сокровища, хранившиеся в сундуках, и еще более опасался рабов, охранявших их. Со страхом в глазах он поглядывал на восток, когда оттуда приходила пыльная буря: не идут ли вместе с ней тюркские воины Тимура.

Он послал к хромцу-завоевателю великого муфтия с такими подарками, какие только он и мог послать. Такие же подарки отослали партнеру султана в беде – Кара Юсуфу. Согласно одному преданию, Тимур отправил назад муфтия с вежливым ответом, согласно другому – назад была отослана голова шаха Мансура. Могло быть, конечно, и так и эдак. Эмир не нуждался в подарках Ахмеда, он хотел покорности султана и того, чтобы его имя поминалось в молитвах и чеканилось на монетах.

Между тем Ахмед предпринял меры для обеспечения своей безопасности. Он постоянно поддерживал связи с туркменскими союзниками и Дамаском; тщательно отбирал охранников и лошадей на случай бегства из города вместе с семьей и сокровищами. Он распорядился разместить на границе в 80 милях от города наблюдателей с почтовыми голубями, которые бы предупредили его о приближении войск Тимура.

Очевидно, агенты сообщили эмиру о приготовлениях Ахмеда. Во всяком случае, Тимур решил захватить Багдад. Сначала он послал тюмен кавалерии против туркмен, чтобы связать их силы. Затем эмир выступил с войском сам, создав впечатление, что собирается принять участие в войне против туркмен.

Вместо этого он свернул с основной дороги и двинулся форсированным маршем по горам. Ночью его воины шли по горным ущельям, освещая себе путь факелами. Тимур ехал в паланкине. Основные силы его войска остались позади. С ним были только отборные эскадроны с табуном запасных лошадей.

Наблюдатели Ахмеда в горных деревнях заметили продвижение тюркских воинов и немедленно отправили в Багдад почтовых голубей с донесением об этом. Прибыв в одну из деревень, Тимур созвал ее жителей и поинтересовался, не сообщили ли они о нем в Багдад. Те в испуге не стали отпираться, и Тимур велел отправить султану Ахмеду еще одно донесение:

– Сообщите, что всадниками, которых вы видели, были туркмены, спасавшиеся от тюркских войск.

Снова отправили почтовых голубей. Тимур выждал некоторое время, затем отобрал несколько сот всадников на лучших лошадях и помчался по равнине без передышки, покрывая расстояние в 81 милю до окрестностей Багдада.

Султан Ахмед стал готовиться к бегству, как только пришла первая весть о приближении войск Тимура. Он отослал имущество и свое окружение за реку и велел охране, сопровождавшей беглецов, поддерживать полную боевую готовность. Второе донесение показалось ему не очень убедительным. Ахмед задержался в городе, пока не выяснилось определенно, что приближается войско Тимура. Тогда султан перебрался через Тигр, уничтожив за собой мост из лодок.

Всадники Тимура прискакали к дворцам – когда-то постоянным резиденциям халифов. Затем они помчались вслед за султаном Багдада к реке и стали переплывать ее верхом на лошадях.

Ахмед отправился в путь всего лишь несколько часов назад, тюркские воины помчались за ним в погоню к сирийской пустыне. Обнаружив прекрасную галеру под названием «Солнце», в которой султан пировал по ночам, путешествуя по реке, они отослали ее эмиру. Сутки и еще день воины Тимура скакали через высохшие болота, пока не выехали к берегу Евфрата в заросли камыша.

Здесь им пришлось искать лодки, на которых они перебрались на другой берег. Кони плыли рядом с ними. Очевидно, погоня обогатила преследователей. Они захватили брошенное личное имущество Ахмеда, упакованное для перевозки, большую часть его сокровищ, а также вьючных лошадей, оставшихся без присмотра. Они миновали несколько деревень и нигде не обнаружили запасных коней султана. Отряд преследователей постепенно таял, поскольку от него отставали рядовые тюркские всадники, в отличие от командиров не имевшие запасных лошадей. Наконец в отряде осталось сорок – пятьдесят человек – все командиры. Они обещали Тимуру догнать Ахмеда и поэтому продолжали погоню в глинистых пустошах.

Между тем султан отрядил своих охранников численностью в сотню или больше всадников, чтобы задержать погоню. С ними сразились тюркские воины. Используя свои смертоносные луки, они рассеяли султанский отряд и возобновили погоню.

Воины эмира были атакованы во второй раз. Они спешились и стали стрелять из луков, прикрываясь лошадьми до тех пор, пока снова не рассеяли нападавших. Затем следы беглецов потерялись. Томимые жаждой участники погони с лошадьми, выбившимися из сил, повернули назад и стали искать воду.

Ахмед добрался до Дамаска живым, но его гарем и сыновья попали в плен к тюркским воинам и были переправлены Тимуру. Багдад заплатил эмиру выкуп и признал его своим властелином. В городе остался тюркский наместник, а завоеватели удалились из него так же быстро, как и прибыли. Перед отбытием они вылили в реку все запасы вина Багдада. Тимур взял с собой в Самарканд местных астрологов и строителей.

Султан, будучи склонным к поэзии, написал печальные строки, посвященные своим несчастьям:

Грозная буря пронеслась, оставив султана Ахмеда почти без имущества и без чести. Правитель Египта предоставил ему в Каире убежище, снабдив изгнанника новым гаремом и рабами. В Каир прибыли гонцы от эмира.

– Во времена походов Чингисхана, – говорили гонцы, – предки нашего повелителя сражались с вашими предками. Затем они заключили между собой мир. После этого весь Иран стал жертвой беззакония и междоусобной войны. Наш повелитель восстановил мир в Иране, который граничит с вашими владениями. Поэтому эмир прислал к вам послов, чтобы сообщить: купцы могут приезжать к нам и уезжать и не будет никаких конфликтов. Хвала единственному государю – эмиру эмиров.

Повелителю Египта доставило большое удовольствие казнить послов. Захватив Багдад, Тимур подошел слишком близко к государствам, расположенным к западу от города. Мамелюки всполошились. В это время они неожиданно получили грозного союзника.

Армия Тимура стала угрожать Малой Азии, вызвав гнев против эмира султана турков Баязита. Теперь союз сложился, и, казалось, дорога на запад Тимуру заказана. С туркменами и сирийскими арабами на флангах султаны стали распространять свое влияние на восток вплоть до Евфрата и Каспийского моря, встречая незначительное сопротивление^[14].

Мамелюки Египта совершили поход к Тигру, сопровождая возвратившегося в Багдад беглого султана Ахмеда, на этот раз в качестве наместника Египта. Когда мамелюки ушли из Багдада, а турки из Мосула – обе стороны были удовлетворены своими достижениями, – Ахмеда оставили на произвол судьбы. Он послал в Самарканд своих секретных агентов, повелев им собрать сведения о намерениях Тимура. Те вернулись с необычной информацией.

– Мы говорим о том, что видели. Самарканд не таков, каким был прежде, – сообщили они. – Теперь там, где привязывали верблюдов, выросли лазурные дворцы с двориками, выстланными мраморными плитами. Мы видели тюркского государя на строительстве дворца. Он был недоволен ходом строительства и велел разобрать постройку. После этого в течение двадцати дней он каждый день приезжал на место строительства дворца и наблюдал за работами. Аллах свидетель тому, о чем мы говорим, – в течение этих двадцати дней дворец построили полностью до последнего камня в арке и кирпичной кладке купола. Высота арки составляла двадцать четыре копья, ширина – шеренгу из пятидесяти человек.

– Что еще вы узнали? – спросил султан.

– Он беседует с имамами суннитского и алавитского толка и говорит им…

– Его слова меня не интересуют. Что он собирается делать?

– Именем Аллаха и сподвижников пророка просим ваше величество поверить нам. Эмир отправился в поход к Инду.

Хотя наместник Багдада понимал, что Тимур находится более чем за тысячу миль от города, он не мог успокоиться. Ахмед не мог забыть сумасшедшую гонку с преследованием через пустыню, которую он пережил не так давно. Он стал с подозрением относиться к своим визирям, немало их султан казнил лично. Ахмед переселился в почти заброшенный дворец для женщин и окружил себя стражей из черкесов и негров.

Из-за резной мраморной решетки, скрывавшей жен Ахмеда, он следил с балкона за толпами народа, переходившими по мосту из лодок через реку. За Тигром находилась его тайная конюшня на восемь коней, охранявшаяся несколькими его доверенными людьми. Затем он заявил, что никого не будет принимать во дворце. Ни одному из рабов не разрешалось посещать покои султана. Часами Ахмед перемещался от одного окна к другому, не доверяя тем, кто наблюдал за обстановкой вокруг дворца.

Страх настолько овладел султаном, что он велел приносить ему еду на одном подносе и оставлять его перед входом в свои покои. Когда слуга, сделав это, удалялся, Ахмед открывал дверь и втаскивал поднос внутрь покоев.

По ночам султан тренировался в спасении самого себя. Он выходил из дворца, закутавшись в накидку, перебирался через реку и шел к тому месту, где его ожидали кони. Однажды, когда Ахмед прятался таким образом, ему доставили объемистый свиток бумаги с текстом на прекрасном персидском языке. Это был панегирик бессмертного Хафиза, которого султан много лет назад приглашал посетить Багдад:

Через год, когда Ахмед стал чувствовать себя безопаснее, тишину его уединения разорвал грохот большого барабана войны.

Часть третья

ЗАЩИЩЕННЫЙ

Целое десятилетие беспрерывные войны не давали покоя жителям Самарканда. Но за это время благодаря неуемной энергии Тимура сделано было очень много.

Он принял Самарканд, построенный из высушенной солнцем глины, кирпичей и дерева, а сделал из него азиатский Рим. Он украшал город всем, что ему нравилось в чужих землях, заселил его привезенными из походов пленниками, а также учеными и философами. Каждая победа отмечалась постройкой памятного здания. Ученым предоставлялись академии и библиотеки, ремесленникам – мастерские и торговые ряды на базарах. В городе появилась обсерватория для астрономов, а также зверинцы для диковинных зверей и птиц.

Город стал воплощением мечты Тимура. Военные цели похода не ослабляли в нем интереса ко всему, что могло украсить Самарканд. Белый мрамор Тебриза, лазоревые плиты Герата, филигранно выполненные изделия из серебра в Багдаде, чистый жадеит Хотена – все это теперь переместилось сюда. Никто не знал, чем еще обогатится город, потому что никому, кроме Тимура, не позволялось создавать новый Самарканд. Он любил его так, как старик любит молодицу. В данный же отрезок времени эмир предпринял поход в Индию ради обогащения Самарканда. Стоит оценить результаты, которых он достиг за десять лет.

Именно в этот период времени, в один из дней начала весны 1399 года Тимур еще не добрался до Индии. Он поддерживал связь с Самаркандом с помощью гонцов, посылаемых по дороге через Хайберский перевал и Кабул. Гонцы, въезжавшие в город с юга по дороге из Шахрисабза, скакали верхом по равнине, где в рощах деревьев компактно расположились шатры и юрты. Их обитатели представляли собой новую волну переселенцев в Самарканд: здесь были пленные, бродяги, искатели счастья, увлеченные новой утопией, – столпотворение языков и религий. Среди переселенцев находились христиане, евреи, несториане, арабы, малакиты, сунниты и алавиты. Некоторые глядели на мир усталыми, потухшими глазами, взоры других горели возбуждением и ожиданием.

В этом месте выстроились также частоколы стоек, к которым торговцы лошадьми и верблюдами привязывали животных. Вооруженная стража располагалась прямо на рассеянной ветром соломенной сечке. На одной стороне дороги у колодца стояла небольшая каменная церковь христиан-несториан с плоской крышей и без побелки. По другую сторону от жилищ этих переселенцев располагались поместья знати.

Сквозь светло-зеленые завитки вязов блестела белизна дворцовой стены. За милю от Самарканда гонцы оказывались в окрестностях города. Здесь они могли прочесть гигантскую надпись на голубом фасаде академии – «Нет бога, кроме Аллаха».

Дорога продолжается между двумя рядами тополей. Слева от нее речки и мосты, а также россыпь садовых участков. Все это примыкает к дворцовому комплексу «Дильшад» – «Восторг сердца». Там еще работали каменотесы. В стороне среди сикоморов и цветущих фруктовых деревьев протянулась стена длиной в пятьсот шагов, которая огораживала с одной стороны площадь комплекса. Другие ее стороны тоже огораживались такими стенами, и в каждой из них имелись стрельчатые своды ворот, подпиравшиеся скульптурами каменных львов.

Внутри площади комплекса работали своими инструментами садовники из Персии, а рабы освобождали ее от строительного мусора. За мраморной колоннадой возвышались стены центрального дворца высотой в три этажа. В проектировании дворца соперничали несколько знаменитых архитекторов.

Мастера расписывали стены входного зала. Каждый мастер трудился над своим участком стены. Рисунки бородатого китайца сдержанных тонов ложились на стену рядом с цветастым орнаментом придворного художника из Шираза. На другой стене работает индус, который, возможно, не очень сведущ в живописи, но хорошо знает, как наложить на цемент позолоту или подсеребрить его. Над головами мастеров потолок усеян мозаикой из цветов. Стены залы сверкают алмазным блеском – они похожи на сияющий чистотой белый фарфор.

Дворец, очень похожий на этот, был построен и в северной части города, перед тем как Тимур отправился в поход в Индию. Летописцы, регистрировавшие ежедневные деяния своего повелителя, так описывают это событие:

«Государь поставил здесь юрту. Дворцовый комплекс строили для игр и праздников. Эмир выбрал один из проектов архитекторов. Четыре военачальника следили за строительством четырех пристроек по углам площади. Государь Тимур был так заинтересован в строительстве этого дворцового комплекса, что задержался в городе на полтора месяца, чтобы дело было сделано быстро. Куски мрамора из Тебриза положили в углы фундамента.

Мастера из Исфагана и Багдада украсили стены фресками так искусно, что с ними не могли даже сравниться китайские рисунки в антикварной комнате Тимура. Пол был выстлан мрамором, нижнюю часть стен изнутри и снаружи покрывали фарфоровые плитки. Комплекс назвали „Садом севера“».

В окружении таких садов располагался город. Его огораживала стена длиной в пять миль. У Бирюзовых ворот стены гонец сворачивает вправо от дороги, по которой движется вереница мулл на осликах. Он – вооруженный всадник, его низкорослый конь черной масти блестит от пота и покрыт хлопьями пены. На почерневшем от пыли лице всадника горят налившиеся кровью глаза. Он механически подстегивает коня по обоим бокам. Это ведь гонец командующего армией, движущейся в Индию.

За гонцом через армянский квартал, где стоят в шапках из черного меха мужчины с желтоватым оттенком лица, на улицу мастеров по изготовлению седел, пахнущих кожей и маслом, и далее ко дворцу одного из управляющих городом, где ожидают секретари, чтобы размножить депешу гонца, движется толпа любопытных. Задержавшись в этом месте, любопытные рассчитывают услышать какие-нибудь новости. Ведь их нельзя укрыть за стенами дома. Оказывается, гонец привез срочные депеши.

– Повеление нашего государя, – сообщает кто-то. Но о сути повеления пока ничего не известно. Разъезжаются чиновники управляющего, и языки развязываются.

Вооруженные воины преграждают путь в крепость на холме, где обитают придворные женщины. Но у каждой из этих женщин имеется свой садовый дворик. В одном из них сейчас принимают гостей.

Домик в саду окружают клумбы роскошных роз и тюльпанов. Посетитель замечает, что его крыша островерха, как у китайской пагоды. Внутри домика покои сообщаются между собой дверными проемами под арками. Комнаты задрапированы шелком розового цвета, стены и потолок украшены серебристым орнаментом с узорами из бриллиантов. Полосы шелковой драпировки, колышемые ветром, производят впечатление движущегося занавеса.

В комнатах диваны под балдахинами из шелка, поддерживаемыми копьями. Пол застлан коврами из Бухары и Ферганы. В каждой комнате стоят табуреты, отлитые из одного куска золота. Они заставлены пузырьками с духами. Каждый из табуретов инкрустирован особым видом драгоценного камня – рубинами, изумрудами, бирюзой. Здесь хранятся также золотые кувшины с шербетом. Внутрь кувшинов брошены бриллианты. Вокруг одного из кувшинов расставлено шесть чаш. На дне каждой чаши, наполненной шербетом, лежит рубин в два пальца шириной.

Но гостей принимают не в домике, а в беседках, затененных от солнца. Там сидят седовласый Муава и несколько представителей тюркской знати, много персов из шахской семьи, а также вожди арабских и афганских племен. Когда они рассаживаются и замирают в ожидании, появляется супруга эмира, Сарай Мульк-ханум.

Впереди государыни идут черные рабы, по бокам – ее фрейлины с потупленными взорами. Государыня шествует с гордо поднятой головой. На ней массивный головной убор малинового цвета в форме шлема, обильно украшенного драгоценными камнями и инкрустациями. Над бровями у нее висят круглые подвески из золота. Верхушку головного убора занимает миниатюрный дворец, из которого вздымаются белые плюмажи. Часть оперения склоняется к ее щекам, между перьями блестят крохотные золотые цепочки.

Ее свободное платье тоже малинового цвета с золотистыми оборками. Пятнадцать женщин несут в руках длинный шлейф от него. Лицо государыни, скрываемое накидкой из прозрачного шелка, покрыто белилами. Черные волосы покрывают ее спину и плечи.

Когда государыня усаживается, появляется еще одна супруга эмира, более молодая и менее уверенная в себе, но сдержанная и уважительная к государыне. Смуглая кожа и раскосые глаза выдают в ней монгольское происхождение. Она – дочь монгольского хана, взятая недавно в жены Тимуром.

К женам эмира подходят слуги, держа в руках золотые подносы с кубками, наполненными шербетом. Руки слуг, чтобы не касались подносов, зачехлены в белую материю. Они стоят на коленях, когда государыни пьют шербет. Другие слуги подают напитки присутствующим господам. Те опустошают кубки, опрокидывая их вверх дном в знак того, что не осталось ни одной капли шербета. Так выражается абсолютная признательность государыням за гостеприимство.

Резиденции Тимура располагались за крепостью повсюду. В цитадели же находились дома офицеров его штаба, не участвовавших в индийском походе эмира, а также чиновников городской администрации и казначеев. Крепость, стоявшая на краю ущелья, служила, кроме того, военным арсеналом и мастерской.

Там хранилась коллекция прекрасного и необычного оружия, а также находилась чертежная комната для конструкторов со столами, заставленными моделями катапульт, баллист и огнеметов, приводимых в действие противовесом либо кручением. В крепости имелись цехи, где оружейники отливали и закаляли стальные мечи. Тысячи пленных ремесленников постоянно трудились над изготовлением шлемов и доспехов. На этот раз они делали легкий шлем с передвижной стальной пластиной. Она опускалась для защиты лица и поднималась, когда в этом не было необходимости.

В помещение сокровищницы ходить не разрешалось, но недалеко от нее близ вольера для зверей находилось уединенное здание из белого мрамора, нечто вроде музея или антикварной комнаты, в которой Тимур временами оставался на ночлег. Во дворе этого дома росло дерево с золотистым стволом и серебряными ветками и листьями, вспыхивавшее ярким светом в солнечных лучах. Но что за плоды оно давало! С веток свисали настоящие жемчужины разного цвета, имеющие форму вишен и слив. Там были и необычные птицы. Их серебряное оперение словно покрывала красно-зеленая эмаль. Они простирали крылья, словно собирались клевать плоды дерева. Внутри сокровищницы хранился миниатюрный замок с четырьмя башнями, украшенными изумрудами. Это была, конечно, игрушка, вещица для забавы, но символизировавшая богатство, которым владел эмир.

После полудня базары переполнялись людьми и духотой, шумом и пылью. Горожане могли купить там все – от манны небесной до хорошенькой девушки. Многие из них шли, однако, мимо базаров к гробнице Биби-ханум. Они сворачивали в боковые улочки, чтобы избежать встречи с длинным караваном верблюдов, пришедшим только что из Китая по главному караванному пути. Верблюды везли в конопляных тюках душистые специи. Груз, помеченный китайскими иероглифами и арабской вязью, а также отпечатками печатей тюркских таможенников, направлялся в ганзейские города через Москву.

Подобно другим крупным дворцовым комплексам Биби-ханум располагался на невысоком холме, окруженном пирамидальными тополями. В комплекс входили мечеть с примыкающим к ней медресе и кельями для наставников и учеников. Эти строения, огромные в объеме, охватить взглядом можно было только на расстоянии. Они до сих пор не достроены. Мечеть по размерам могла сравниться с собором Святого Петра в Риме. На ней еще не было центрального купола, но боковые башни высотой в 200 футов были построены полностью. Чтобы попасть в мечеть, посетители должны пересечь площадь, мощенную каменными плитами, и обогнуть мраморный бассейн. В мечети сидели уважаемые люди – муллы в больших тюрбанах, размеры которых впечатляли жителей Бухары, философов, изучавших природу. Они обсуждали законы природы с муллами, ограничивавшимися книжными знаниями.

– Кто научил Авиценну искусству врачевания? – спрашивает араб в черном облачении. – Разве не наблюдения за природой и эксперименты?

– И книги тоже, – добавляет горбоносый философ из Алеппо.

– В самом деле, он преуспел в медицине, – соглашается третий собеседник. – Но ведь он прочел «Закон природы» Аристотеля.

– Допустим, – включается в разговор мулла, который чувствовал себя не совсем уверенно среди столь образованных чужеземцев, – но каков результат, к какому выводу он пришел?

– Клянусь аллахом, – улыбается араб, – я не знаком с выводами его книги, но знаю, что он ушел из жизни из-за чрезмерного интереса к женщинам.

– Тебе недостает ума! – сказал с укором глухой голос. – Чем закончилась его жизнь на самом деле? Великий лекарь, умирая, повелел, чтобы его труд читали вслух и тем самым находили путь к спасению.

Услышав эти слова, выходец из Алеппо встрепенулся:

– Послушай, ты, кто поганит ковер размышления плевками пустых возражений, я расскажу историю о нашем государе Тимуре.

Пока головы поворачивались в его направлении, философ пояснил, что два года назад он присутствовал на одном диспуте. Тогда ученые Самарканда и алавиты из Ирана сидели перед Тимуром в его лагере.

– Я слышал, как наш государь спросил, назовут ли его воинов или их врагов, погибших на войне, мучениками за веру. Никто не решался отвечать, пока не возвысил голос один кади. «Мухаммед, да будет благословенно его имя, – сказал он, – говорил, что перед ним предстанут в день Страшного суда не те, кто сражается ради спасения своей жизни, и не те, кто сражается без страха или ради славы. Нет, только те, кто сражается за дух и букву Корана, обретут спасение.

– И что ответил наш государь? – полюбопытствовал мулла.

– Он спросил кади, сколько тому лет. Кади ответил, что сорок. Тогда государь заметил только, что ему самому шестьдесят два года, и велел раздать подарки всем участникам диспута.

Собеседники задумались, запоминая рассказанную историю, чтобы пересказать ее другим.

– По-моему, – молвил араб, – ты взял эту историю у Шарифеддина.

Философ из Алеппо возразил:

– Я сказал то, что слышал. Может, Шарифеддин позаимствовал эту историю у меня.

– Блоха тоже говорит, что одежда, на которой она сидит, ее, – ухмыльнулся араб. – Боже мой, Ахмед, неужели на диспуте не было других людей, кроме тебя?

– Если ты сомневаешься в набожности нашего государя Тимура, – воскликнул Ахмед, – то гляди!

Его рука в длинном рукаве, закрывавшем ладонь, указала на фасад мечети Биби-ханум, облицованный лазоревыми плитками и позолоченной мозаикой, блеск которых убавила тень. Теперь этот блеск перебивала яркая синева небесного свода. Внушительное строение, взмывшее к небу как утес посреди пустыни, нигде не обезображивалось выбивающимися из стиля подпорками.

Но араб был не из тех, кто легко смущался.

– Клянусь аллахом, я это вижу. Мечеть построена одной из жен эмира.

Женщина, которая строила ее или ради которой ее воздвиг Тимур, покоилась в небольшой гробнице с куполом в соседнем саду. Тело Биби-ханум лежало там у входа под квадратной плитой из белого мрамора. Толпы людей входили в этот сад и выходили оттуда. На страже стояли смуглолицые тюркские воины. Ее называли не иначе как Благословенная Принцесса.

Утверждали, что это тело любимой супруги эмира Алджай-ага, перевезенное сюда из Шахрисабза. Говорили еще, что в саркофаге покоится другая принцесса, прибывшая из Китая^[15]. Рассказывали также, что воров, забравшихся однажды ночью в гробницу, чтобы унести шкатулку с драгоценностями, ужалила змея, прятавшаяся в этом месте. Когда на следующее утро пришли стражники, чтобы занять свой пост, они обнаружили лежавшие на земле их бездыханные тела.

Тени на внутренней площадке комплекса удлинялись, и собеседники прекратили разговор. Некоторые отправились в баню, чтобы там их раздели, попарили, помыли, побрили, сделали массаж и отвели в теплую комнату просушиться, пока их одежда находится в стирке. Потом они оденутся в свежее платье и пойдут перекусить во дворец знатного лица либо в пригороде Самарканда у реки – в месте встречи горожан, которые хотят развлечься. Они заглядывают в харчевни, – где готовятся плов и ячменные лепешки. Потом наведываются в чайхану, где за половину стоимости серебряной монеты можно купить сладости, сушеные дыни и фиги. Обычно прогулка заканчивается потягиванием шербета в павильоне, откуда можно наблюдать проходящих мимо людей и бесчисленные представления на дощатом настиле.

Вдоль реки стоят палатки для театра теней, где на подсвеченных полотнах важно шествуют и ссорятся марионетки. Над головами гуляющих ходят канатоходцы, а внизу на земле, застеленной коврами, показывают свое искусство акробаты. Некоторые из горожан предпочитают удалиться в заросли сирени или рощи гранатовых деревьев, подсвеченных фонарями малинового и голубого цветов, а среди приятелей, сидящих на ковре на коленях, ходит по кругу кувшин с шербетом. Здесь обсуждаются новости дня. Музыкант подбирает на струнном инструменте разные мелодии, а поэт, оглядываясь по сторонам, читает стихи о малоизвестном астрономе, который, бывало, подписывался как Изготовитель Палаток. Ниже приведены строки из Омара Хайяма.

ГОСПОЖА БОЛЬШАЯ И МАЛАЯ

Самарканд строился так, как подсказывало Тимуру воображение. В отличие от других завоевателей монгольского происхождения, он вовсе не копировал архитектуру Персии такой, какой она существовала в то время. Да, он изучал персидские постройки, использовал строителей с юга, но все же монументы Самарканда оставались, по сути, тюркскими, а не персидскими. Их развалины, равно как и развалины сооружений Тимура в других городах, остаются по сегодняшний день замечательными памятниками тюркской архитектуры и сохраняют немеркнущую красоту.

Порой абсурдные и непривлекательные в деталях, порой блистающие великолепием с фасада и удручающие несовершенством кирпичной кладки с обратной стороны, они поражали в целом простотой и строгостью замысла. Тимур, обожая игру цвета, тяготел к монументальности. Минимум дважды он велел разбирать законченную постройку и восстанавливать ее в более монументальном виде.

В Тимуре коренились мрачный юмор тюркской расы и природная поэтичность кочевника. Его постройки – воплощение величавого спокойствия. Как обитателю пустыни, ему присуща любовь к зеленой растительности и проточной воде. Уместно отметить, что дворцы Тимура строились как часть садового комплекса.

В Самарканде имелась городская площадь – регистан – место молитв и разговоров, политических дебатов и обмена новостями, встреч знатных особ и торговцев. Четыре стороны площади составляли здания, построенные Тимуром, – мечети и медресе. Площадь располагалась на небольшой возвышенности у подножия холма, на котором стояла крепость. Ее всегда оживляли журчание арыков и шум фонтанов. На другой день после приема гостей, устроенного Сарай-ханум, на площади с восхода солнца толпились люди. Их привлекали сюда слухи о прибытии днем раньше гонца от Тимура.

– Пока еще ничего не известно, – говорили знатные особы, – кроме того, что депеша от государя. Что означает утаивание содержания депеши – не хотят ли таким образом сделать вид, что ничего не случилось?

Люди вспомнили, что высокопоставленные военачальники не желали похода в Индию, пока их не побудил к этому Тимур. Даже внук эмира Мухам – мад Султан говорил: «Мы можем покорить долину Инда, но там много крепостей и препятствий. Во-первых, реки, во-вторых, пустыни и леса, в-третьих, хорошо вооруженные воины и, в-четвертых, слоны, затаптывающие людей».

– Долина Инда, – говорил тюркский полководец, побывавший в тех местах, – место страшной жары. Она не похожа на наш край, вызывает болезни и отнимает силы. Вода там мутная, а индусы говорят на непонятных нам языках. Что случится, если армия застрянет там надолго?

На этой площади присутствовали мудрые советники и люди, побывавшие правителями целых ханств перед тем, как Тимур нашел для них другие занятия.

– С золотом Инда, – возражали они, – мы покорим весь мир.

Они знали, что империя, находившаяся за горами, – сокровищница Азии и что Тимур задумал воспользоваться ее ресурсами. Они подозревали также, что он решил отыскать путь в Китай. Не затем ли два тюркских тюмена были посланы обследовать пустыню Гоби за Хотеном? Недавно от них пришло сообщение, что переход от Хотена до Камбалу составляет два месяца езды верхом. Воины из этих тюменов обследовали также Кашмир, где горные хребты преграждают путь в Китай.

Советники напомнили всем, что Тимур совсем недавно взял в жены юную дочь монгольского хана. А незадолго до этого умер китайский император.

– В мире, – заметил кто-то, – имеется лишь шесть правителей, столь могущественных, что их имен не упоминают. Так говорил странник Ибн Батута, видевший каждого из этих правителей.

– Шесть? – рассмеялся один командир. – Есть только один такой правитель, и его зовут Тимур.

– Нет, – возразил ему более знающий собеседник, – странник прав. Он перечисляет этих правителей в таком порядке: такфур Константинополя^[16], султан Египта, правитель Багдада, государь Мавераннахра, махараджа Индии и такфур Китая.

Пока наш государь одолел только одного из этих правителей, султана Багдада.

Тюркские военачальники без энтузиазма размышляли над результатами своих сорокалетних войн. Престарелый Сайфеддин и Муава в это утро тоже посетили регистан. За эти сорок лет только один из великих правителей бежал от Тимура. Но сейчас султан Ахмед возвратился в Багдад.

С запада поступали в основном безрадостные вести. Кавказ был охвачен мятежами, султаны вновь захватили Месопотамию. Что, если Тимур потерпит поражение в Индии! Люди так привыкли к его победам, что не ждут ничего другого. Ведь армия численностью в девяносто две тысячи воинов прошла Хайберский перевал и навела мост через Инд. Мултан пал, теперь Тимур двинулся против султана Дели.

Оставшиеся во главе правительства в Самарканде военачальники пытались уяснить боевые возможности слонов, которых они никогда не видели.

В это утро по регистану быстро распространилась новость относительно содержания депеши, которую привез гонец. Не потому ли крепостная стража рыскала всю ночь по городу? В депеше содержалось повеление государя: казнить Шад Мульк.

Весь Самарканд терялся в догадках: кто такая Шад Мульк? Лишь немногие знали это, и среди них старый полководец Сайфеддин.

Старейший из военачальников не так давно привез с собой из Персии черноволосую девушку. Небесное создание, ухоженное в гареме, с большими глазами и белой кожей. Халиль, младший сын Ханзаде, был покорен ее красотой. Сайфеддин отдал девушку этому юноше, уступая его мольбам. Так Шад Мульк, искушенная в искусстве любви, перешла в руки внука Тимура.

Халиль, охваченный страстью, часами находился у ног своей возлюбленной. Он мечтал жениться на ней официально, в присутствии придворной знати.

Однако Тимур немедленно отверг его просьбу об этом и велел привести Шад Мульк к себе. Но девушка либо бежала от страха, либо Халиль спрятал ее в тайном месте. Затем Тимур с армией отправился в поход.

Теперь повелитель прислал из Индии приказ казнить Шад Мульк. Халиль не мог ее спасти. Не могла и она надежно укрыться, поскольку все сады Самарканда подвергались тщательному осмотру. Существовал лишь один путь к спасению, поэтому, укрывшись чадрой, девушка поспешила во дворец к государыне Сарай-ханум. Там она бросилась к ногам старшей жены эмира, умоляя государыню спасти ее от смерти. Девушке было неведомо бесстрашие представителей тюркских племен.

О происходившей встрече двух женщин ничего не известно. Но догадаться можно – встретились красивая девушка, с подкрашенными хной волосами, с перепачканными щеками от слез, смешанных с тушью для подведения глаз, и бесстрастная государыня, непоколебимая в верности традициям тюрко-монгольских завоевателей. Шад Мульк, созданная для развлечений, теперь обезумела от страха. Сарай-ханум же была вдовой и женой одновременно, а также бабушкой правивших ханов, женщиной, в которой сконцентрировались тревоги и тяготы пятидесяти лет.

В отчаянии Шад Мульк призналась, наконец, что ожидает ребенка от Халиля.

– Если это правда, – сказала государыня, – то эмир Тимур пощадит тебя.

Государыня, отослала Шад Мульк на попечение своих евнухов, запретив ей встречаться с Халилем до тех пор, пока о новых обстоятельствах жизни девушки не будет доложено Тимуру.

Любовь знатного юноши к никому не известной куртизанке – всего лишь мелкое происшествие, но от него зависела судьба державы. Между Сарай-ханум и Ханзаде существовала острая вражда, поскольку последняя была менее влиятельной при дворе, хотя и более амбициозной и умной. Люди называли их Большой госпожой и Малой.

Для державы было бы гораздо лучше, если бы Большая госпожа позволила казнить Шад Мульк, но она сохранила ей жизнь. Позже Тимур утвердил ее волю.

В Самарканд прискакал гонец, который не делал тайны из содержания депеши, находившейся при нем. Он натянул поводья у вставшего на дыбы коня, чтобы прокричать у караульной дворца:

– Победа! Наш государь победил!

Другие гонцы прибыли с более подробными вестями, хотя и жуткими. Перед сражением с султаном Дели тюркские воины устроили резню, в ходе которой погибло сто тысяч пленных. Они разбили затем армию индусов и захватили Дели^[17]. Слоны во время битвы были рассеяны огнеметами.

Победу широко праздновали в Самарканде. На регистане и ночью толпился народ. Особенно радовалось духовенство. С покорением Северной Индии у раджей была отнята казна, а сами они загнаны в горы. Духовные лидеры ислама мечтали о создании нового халифата, господство которого простиралось бы от Багдада до Индии. Под защитой Тимура в халифате установились бы мир и благоденствие. В таких условиях, естественно, возросла бы власть имамов.

Армия Тимура вернулась в Самарканд следующей весной, пройдя через Шахрисабз и мимо «Черного трона» – сада, разбитого на вершине горы и огороженного стеной из черного мрамора.

У Бирюзовых ворот города были расстелены ковры. Стены улиц, ведущих к цитадели, задрапировали тканью малинового цвета. За ограждениями крыш домов и стенами садов мелькали люди в цветастых шелковых одеждах. Украсились витрины торговых лавок, а зрители надели все самое лучшее.

Встречать победителей и приветствовать государя на дороге выехали управляющие города, племенные вожди и знатные женщины. Сюда приехала Сарай-ханум с окружением, высматривая среди закованных в латы всадников лицо своего сына Шахруха. Здесь была и Ханзаде, ожидавшая появления своих первенцев – ханов Мухаммада Султана и Пира Мухаммада. Когда ханы проезжали мимо толпы людей, рабы подбрасывали в воздух горсти золотых монет и бриллиантов. Драгоценные камни сыпались под копыта коня Тимура.

Затем толпы зрителей замерли в изумлении. Появились первые из девяноста семи слонов, нагруженных сокровищами своих бывших владельцев. Животные, раскрашенные в разные цвета, кивали огромными головами над пыльной дорогой.

Так совершался восьмой триумфальный въезд Тимура в Самарканд. Вместе с добычей он привез из Индии планы строительства соборной мечети и двести строителей, способных помочь ему в этом деле. Летопись сообщает, что эмир, после того как спешился, прежде всего отправился в баню.

СОБОРНАЯ МЕЧЕТЬ ТИМУРА

Тимур хотел увековечить память о покорении Индии каким-нибудь новым и заметным монументом. Очевидно, он заранее знал, что это будет, так как прибыл в Самарканд 20 мая, а 28-го уже наблюдал за закладкой фундамента большой мечети, которую назвали позже Эмирской мечетью.

Размером она должны была быть с собор, достаточно вместительной, отмечает летопись, чтобы принять всех верующих, собравшихся в ее дворе. Разумеется, для архитекторов и ремесленников наступили напряженные дни и бессонные ночи. Пятьсот каменотесов были отправлены в горные карьеры. По дороге потянулись каменные блоки, доставлявшиеся на огромных арбах, приводимых в движение упряжками слонов – вновь обретенной тягловой силой. В связи с применением в строительстве этих животных специалисты изобрели вороты и лебедки, помогающие использовать эту силу еще более эффективно.

Когда возвели стены будущей мечети, к их отделке привлекли двести индийских мастеров. Тимур перешел от войны к строительству с полным самоотречением. Покончив с индийским походом, он не мог думать ни о чем другом, кроме как о новой мечети. Возможно, кампания этой зимой стоила жизни двумстам тысячам человек, но эмира это не тревожило. Военачальники-победители были поставлены надсмотрщиками за строителями, возводившими колонны и башни мечети.

Внутри мечети поднялись кверху четыреста восемьдесят колонн. Появились кованые медные ворота, потолок выложили мрамором и отполировали. Позолоченным железом и серебром покрыли кафедру проповедника и аналой. В качестве инкрустаций послужили цитаты из Корана.

Менее чем через три месяца муэдзин уже скликал верующих на молитву с минаретов новых башен, а с кафедры поминалось имя эмира.

Тимур никогда не принимал титула великого хана. Он оставался эмиром Тимуром Гуриганом – государем Тимуром Великолепным. Он не претендовал на принадлежность к тюра, на статус правителя, происходящего из семьи Чингисхана. Его фирманы начинались короткими фразами: «Государь Тимур повелел…», «Я, Тимур, слуга Аллаха, заявляю…».

Однако его внуки, родившиеся от женщины великоханского происхождения, имели титулы мурзы и султана. Тимур пожаловал им во владение ханства. Мухаммад Султан стал правителем страны Чете, пограничных монголов. Пир Мухаммад получил во владение Индию. Шахрух, обладавший более мягким характером, правил Хорасаном и строил по собственному вкусу дворцы в Герате. Сыновья опального Мираншаха имели владения на западе державы, которые были приведены в еще больший беспорядок.

Тимур ни единым намеком не давал повода предположить, кого он назначит своим наследником. Стареющая Сарай-ханум верила вопреки всему, что эмирский трон будет отдан Шахруху. Ханзаде интриговала и льстила ради того, чтобы сделать наследником своего сына Халиля. Однако никто не осмеливался спросить открыто эмира о наследнике. Для своих же внуков Тимур был бескомпромиссным арбитром и беспристрастным судьей.

Свободный от тревог, мучивших женщин, Тимур, сидя в седле, наблюдал за работой слонов. Как-то ему пришло в голову, что имевшийся городской базар слишком мал. Он велел провести широкую улицу от регистана к реке и создать по обеим ее сторонам торговые ряды. На все эти работы, по повелению эмира, было отпущено двадцать дней. Он поручил надзирать за работами двум своим военачальникам, пригрозив им смертью, если торговая улица не будет создана в срок.

Естественно, оба военачальника взялись за дело с максимальным рвением. Тимур, кроме того, приказал воинам снести все ветхие дома вдоль будущего торгового проспекта. Протестовать было бесполезно – все владельцы домов бежали с пожитками, которые удалось унести, пока рушились стены их жилищ. Из-за города доставили рабочих, груды извести и песка. С места будущей торговой улицы убрали строительный мусор, утрамбовали землю, сделали подготовительные работы по планировке улицы и ее дренажу. Рабочих поделили на две смены: одна работала днем, другая – ночью при свете факелов. Они были похожи, сообщает летописец, на бесов, работающих у адского пламени. В месте работ не прекращался шум.

И вот широкую торговую улицу построили. Над ней возвели сводчатую галерею. Поставили дукканы, в островерхих крышах которых проделали отверстия для окон. Торговцам приказали немедленно везти свои товары. Еще до окончания двадцатидневного строительства готовую улицу заполнили толпы покупателей. Тимур проехался по ней, выразив удовлетворение проделанной работой.

Эпизод со строительством торгового проспекта имел последствия. Владельцы снесенных домов пожаловались судьям. Те во время игры в шахматы с Тимуром осмелились рекомендовать эмиру возместить убытки пострадавших домовладельцев. Это привело эмира в ярость.

– Разве город мне не принадлежит?! – воскликнул он.

Опасаясь за свои жизни, судьи поспешили заверить Тимура, что город действительно является его собственностью и его действия по отношению к домовладельцам абсолютно оправданны. Поразмыслив, однако, эмир ответил:

– Если вы считаете справедливым возместить ущерб этих людей, то я сделаю как вы хотите.

Очевидно, в это время Тимур не думал о новом военном походе, но занимался сбором информации. У него не было никаких оснований тревожиться за судьбу своей державы. Эмир опустошил Индию, север был под надежным контролем. Правда, у него отняли на западе земли, расположенные по берегам реки Тигр, однако в этой стороне не было силы, которая дерзнула бы вторгнуться во внутренние районы его державы.

Он уже достиг шестидесятичетырехлетнего возраста. Хотя его тело все еще ощущало силу, временами давали о себе знать болезни. В пожилом возрасте эмир сохранял живой и острый ум, но все чаще замыкался в себе, характер его еще больше ожесточился. Он воздвиг соборную мечеть, но верхушка духовенства не смогла на него оказывать никакого влияния. Всю жизнь его беспокоил внутренний конфликт. В сознании Тимура набожность отца, проповеди его наставника Зайнеддина и постулаты Корана не совмещались с наследием его кочевых предков, воинственностью и жаждой разрушения. «У мужчины – один путь». Это путь войны, побед и славы.

Султаны стран, расположенных на западе, считались столпами ислама. В Каире правил халиф, в Багдаде – защитник правоверных. Правителя турок называли мечом мусульманской веры. Для них тюркские племена были варварами и наполовину язычниками.

Поход против них разделил бы мир ислама и вовлек в войну миллион людей. Духовенство категорически настаивало на сохранении мира. Тимура называли Завоевателем, Гарантом Веры. Имя эмира упоминалось в молитвах.

Но суровый характер старого тюркского воина имел еще одну грань. Тимур оставался тем самым бойцом, выехавшим на поединок к воротам Ургенча. Он никогда не оставлял вызова без ответа. А ведь сейчас предводителей племен, которых он взял под свою защиту, изгоняли с порога Малой Азии. Земли его сына подверглись вторжению. Багдад отобран у его наместника. Что это было, если не явный вызов?^[18].

В мае 1399 года он вернулся в Самарканд из Индийского похода, а в сентябре отбыл во главе своей армии на запад. Он не показывался в городе в течение трех лет.

ТРЕХЛЕТНЯЯ ВОЙНА

Обстановка, в которой начался поход тюркского завоевателя, была необычной. Противник находился на расстоянии более чем в тысячу миль. Здесь пограничная полоса, вдоль которой располагались так называемые союзники, простиралась огромным полукругом от Кавказа до Багдада и напоминала дугу податливого лука, натянутую до предела своей гибкости. Тюркское войско, двигавшееся по Великой хорасанской дороге, перемещалось как бы от оперения стрелы, которой был заряжен лук, до ее наконечника. Тимур двигался на запад почти так же, как Наполеон шел на восток летом 1813 года против расположившихся полукругом армий европейских союзников, до того как совершить после Лейпцигской битвы катастрофический, хотя и блестящий отходной маневр в Париж, положивший конец правлению французского императора и его Первой империи.

Подобно Наполеону, тюркский завоеватель мог опереться на армию опытных воинов. Он командовал мощной компактной силой, в то время как в рядах противника не было единства. Однако территория, на которой разворачивалась военная кампания, радикально отличалась от европейской. Вместо возделанной европейской равнины с сетью хороших дорог и деревнями Тимуру предстояло двигаться по территории Западной Азии с ее реками, горными хребтами, пустынями и болотами.

Он мог выбрать лишь несколько дорог. Начав двигаться по одной из них, он должен был пройти ее до конца. Но на этих основных караванных путях располагались укрепленные города с гарнизонами, призванными защищать их. Кроме того, Тимур должен был сообразовывать свой поход с календарем – учитывать время, когда созревает урожай и имеется трава на пастбищах. Некоторые территории были непроходимы зимой, другие летом – из-за невыносимой жары. Наполеон сам был вынужден однажды повернуть назад, столкнувшись с сопротивлением одного из укрепленных городов – Аккры и жарой Сирийской пустыни.

Вдоль пограничного полукруга тюркских воинов поджидал десяток армий. В своих горных оплотах на Кавказе могли встретить их воинственные грузины. Рядом с ними находились турки, захватившие верховья Евфрата. Как обычно, рыскал со своими туркменами Кара Юсуф, сильная египетская армия владела Сирией, к югу располагался Багдад. Если бы Тимур двинулся на Багдад, он подвергся бы удару турок с севера. Если бы он попытался проникнуть на подконтрольные туркам земли в Малой Азии, египетская армия могла бы зайти ему в тыл.

Поэтому эмир не мог поначалу овладеть оплотами турок в Европе и городом, где правил наместник египетских мамелюков. Он не мог также навязать сражение какому-нибудь из двух великих султанов, в то время как те могли напасть на него в любое удобное для них время^[19].

Помимо прочего, здесь остро стоял вопрос о снабжении водой. С армией Тимура шли верблюжьи караваны и боевые слоны. Но в основном она представляла собой огромную массу всадников, каждый из которых имел запасную лошадь. Чтобы переместить куда-либо от пятидесяти тысяч до четверти миллиона лошадей, требовалось много хлопот и отличное знание местности. В походе Тимур ежедневно советовался с проводниками и купцами. Перед двигавшейся армией высылалась разведка, а еще дальше были разбросаны отдельные наблюдатели, сообщавшие о местонахождении противника и наличии воды. Впереди наблюдателей на территории противника действовали шпионы.

Сначала армия Тимура продвигалась не спеша и в парадном строю. Эмира сопровождали Сарай-ханум, две другие супруги и несколько внуков. Великая хорасанская дорога стала свидетельницей пышности эмирского двора.

Между тем военачальники превращали Тебриз в плацдарм для развертывания боевых действий на западе, а Карабахскую степь – в пастбище для табунов лошадей. Сам Тимур занялся письмами. В частности, он написал письмо тюркскому хану, правившему в русских степях, – некоему Идику.

От него эмир получил необычайно откровенный ответ:

«Государь Тимур, – писал Идику, – ты упоминал о дружбе. Двадцать лет я находился при твоем дворе и отлично изучил твои трюки. Дружить с тобой мы можем только с мечами в руках».

Тем не менее тюркские племена в степях старались избегать столкновений с войсками Тимура и сохраняли нейтралитет в надвигавшейся битве.

Баязиту, султану турок, прозванному Громом, Тимур писал учтиво, но требовал, чтобы тот не оказывал никакой поддержки Кара Юсуфу и султану Ахмеду, принявшим покровительство турок и поддерживавшим с Баязитом активные контакты. Эмир не питал к последнему никакой личной неприязни, он учитывал военную мощь турок и, вероятно, предпочел бы не связываться с ними, если бы они оставались в Европе.

Ответ Баязита был отнюдь не примирительным. «Знай, кровавый пес по имени Тимур, – писал он, – что турки не привыкли отказывать в защите друзьям, уклоняться от битвы с врагами или прибегать ко лжи и интригам».

На это Тимур дал отповедь, которая послужила пищей для легенд о происхождении османских султанов от туркменских племен. «Я знаю твое происхождение», – отвечал эмир. Он прибавил, что Баязит должен хорошенько подумать, прежде чем ввязываться в сражение с противником, располагавшим боевыми слонами, которые затопчут его. Впрочем, заметил Тимур, туркмены никогда не отличались здравым смыслом. «Если ты не последуешь нашему совету, то будешь раскаиваться. Подумай и поступай как знаешь».

В ответ Баязит представил длинный список своих побед. Он упомянул среди них завоевание Европы – этого оплота неверных – и заметил, что является сыном мученика за веру и истинным поборником ислама. «Мы давно желали сразиться с тобой. Теперь, по милости Аллаха, это стало возможным. Если ты уклонишься от сражения, мы будем преследовать тебя до Султание. Тогда посмотрим, кто будет радоваться победе, а кто огорчаться поражением».

Видимо, тюркский завоеватель отреагировал на это письмо не сразу. Позже в кратком послании он убеждал Баязита, что тот может избежать войны только в том случае, если выдаст ему Кара Юсуфа и султана Ахмеда одновременно.

Ответное послание Грома было написано быстро и в таких выражениях, что летописцы Тимура не осмеливались процитировать его буквально. Баязит начертал свое имя сверху в золотом тиснении, имя же Тимура-хромца, Тимура-увечного меленькими черными буковками. Он обещал среди прочих угроз изнасиловать любимую жену Тимура. Письмо привело в бешенство старого тюркского воина.

Однако, пока происходила эта эмоциональная переписка, Тимур успел сделать многое.

Первым делом эмир отправил в Самарканд своих жен и их окружение, поскольку путь армии на Султание становился опасным. Большую часть своих войск он отправил в Карабах, снарядив несколько тюменов для усмирения грузин на Кавказе. Снова были прорублены лесные просеки, через которые тюркские воины вторглись в Грузию. Христианские войска были разбиты, а несчастная страна разорена огнем и мечом. Сжигались церкви, и даже выкорчевывались виноградники. Не предлагалось никаких условий капитуляции или примирения, как в прежние годы. В отношении массы врагов Тимур был беспощаден.

В такой обстановке начался XV век. С таянием снегов основные силы эмира стали продвигаться по долине Эрзерума в Малую Азию. К середине лета 1400 года все города здесь вплоть до Сиваса захватили войска Тимура.

Пограничные силы турок спешно оставили Сивас – ключевой город Малой Азии. Тюркские же воины начали осаду его, произведя подкопы под фундамент стен и подперев углубления в нем деревянными подпорками. Затем подпорки сжигались и целые секции стены рушились. Мусульман города пощадили, но четыре тысячи армянских всадников, совершавших рейды против войск Тимура, были закопаны живыми во рву.

После этого Тимур приказал восстановить крепостные укрепления. Он рассеял конницу туркмен, появившуюся у Сиваса, и двинулся форсированным маршем на юг к Малатье, войдя в город в тот самый день, когда оттуда бежал его управляющий со своим окружением.

Затем вместо продвижения в Малую Азию эмир велел, чтобы его тюмены готовились к походу на юг против Сирии. Военачальники гурьбой пришли к нему возражать против этого решения. Только год назад, говорили они, закончилась война в Индии. С тех пор войска преодолели расстояние в две тысячи миль в ходе двух новых кампаний. Войска противника в Сирии многочисленны, города сильно укреплены, а тюркские воины и животные нуждаются в отдыхе.

– Численность врагов ничего не значит, – оборвал их стенания Тимур.

Уступив его воле, армия двинулась на юг.

Она взяла штурмом Эйнтаб и приблизилась к войскам султана Египта, ожидавшим ее у Алеппо. Здесь армия Тимура умерила темпы продвижения. Каждый день она преодолевала небольшое расстояние, вырывая траншеи и возводя укрепления вокруг своего лагеря. Мамелюки и сирийцы восприняли это как признак слабости. Они вышли за стены города, чтобы дать Тимуру бой. Тюркские воины немедленно покинули свои укрепления и повели атаку на противника, поставив в центр своих сил боевых слонов. В башнях, переносимых слонами, разместились лучники и метатели огня.

Еще до столкновения объединенные силы противника разбежались. Тюркские воины прорвались к Алеппо, взяли эту крепость на возвышенности штурмом и продолжили путь к Дамаску. Стоял уже январь 1401 года.

Дамаск выторговывал условия сдачи, чтобы выиграть время для формирования второй армии, способной противостоять Тимуру. Когда его войска проходили мимо города, их атаковали с тыла новые силы союзников. Сначала атака внесла замешательство в ряды тюркских воинов, однако эмир навел порядок в войсках и организованно отступил.

Затем он вернулся к Дамаску и взял его штурмом. Великий город отдали на разграбление воинам. В нем вспыхнул пожар, бушевавший несколько дней, пожирая здания и трупы погибших.

Остатки египетских войск бежали на родину через территорию Палестины. По приказу египетского султана была предпринята последняя попытка остановить победоносный поход Тимура. К эмиру подослали убийцу, накурившегося гашиша. Он попытался всадить нож в спину завоевателя, однако был схвачен и изрублен на куски.

Во время вакханалии разрушения Дамаска Тимур велел сделать чертежи необычного, привлекшего его внимание купола, покрывавшего гробницу, которая просматривалась с равнины. Он не походил на приплюснутые купола, известные эмиру. Широкий у основания, он суживался вверху к тонкому шпилю и напоминал по форме гранат.

Это было довольно необычное произведение архитектуры, величавость которого понравилась тюркскому завоевателю.

Луковичная форма купола, сгоревшего в Дамаске, стала образцом для новых построек Тимура и его потомков. В следующем веке такие купола сооружались в Индии. Ими увенчали Тадж-Махал и дворцы Моголов. В России такие купола украшают все церкви.

ЕПИСКОП ИОАНН ОТПРАВЛЯЕТСЯ С ПОСЛАНИЕМ В ЕВРОПУ

После Дамаска Тимур снова резко изменил маршрут похода. Как раньше он воздержался от дальнейшего вторжения в глубь турецкой территории, так теперь он решил уйти из сирийской пустыни. Один тюмен был послан вдоль морского побережья Святой Земли преследовать египтян до Акки – Аккры крестоносцев и позднее непреодолимого препятствия для Наполеона. Нескольким другим тюменам приказали двигаться на восток к Багдаду.

Сам Тимур проделал путь, которым он раньше прибыл в Алеппо, в обратном направлении. Уже наступил март 1401 года. Эмир двинулся к Евфрату, но гораздо медленнее, чем обычно, потому что даже у тюркских воинов имелся предел выносливости. Он разрешил своим тюменам заниматься охотой. Летописец замечает, что мясо косули стало ароматным дополнением к шербету.

По пути Тимур наладил постоянную связь с базой своих войск в Тебризе, он получал также вести из Самарканда и еженедельные донесения из Сиваса, с которым были связаны некоторые его планы, ведь город контролировал пути, ведущие во владения султана Грома. Тимур не стал медлить с отправлением в Сивас своих войск, расположенных за двести миль от города.

Однако он получил донесения от своих военачальников под Багдадом, заставившие его продолжить путь по южной дороге. Командующему защитниками Багдада пока удавалось удерживать город. Султан Ахмед бежал из него к Баязиту, повелев сдать город, если Тимур лично появится под его стенами, если же нет, то удерживать Багдад, пока турки не нанесут поражения своему противнику.

Вот почему эмир поспешил на юг, двигаясь с войсками форсированным маршем в балдахине, перевозимом лошадьми.

О прибытии Тимура под Багдад сообщили командованию защитников города. Одного из багдадцев, знавшего эмира в лицо, послали удостовериться, что тот действительно находится среди осаждающих. Однако командующий силами султана Фарадж решил не выполнять приказа повелителя о сдаче города. Может, он опасался гнева Тимура из-за того, что не сразу открыл ворота города перед завоевателем, может, рассчитывал, что в условиях невыносимой летней жары тюркские воины сами прекратят осаду. Однако он должен был знать, что за сорок лет Тимур ни разу не прекращал осады крепостей. Защитники Багдада надеялись, что мощные каменные стены города выдержат натиск осаждавших.

Тимур меньше всего хотел задерживаться под Багдадом. Его тюмены находились в боевом походе почти два года без передышки. Основные силы эмира сосредоточились в Тебризе, ожидая нападения турок. Там Тимур и должен был находиться. Его изнурительные переходы в невероятном темпе на этот раз не смогли опередить наступления жары. Войска оказались в условиях голой, выжженной степи, испытывая недостаток в продовольствии и фураже.

Но Багдад оставался ключевым городом на Тигре, местом сосредоточения войск, которые могли выступить из Египта, и последним оплотом врагов Тимура в Азии. Всего за час эмир поменял свои планы. Гонцы помчались из его лагеря с повелением Шахруху двигаться с десятью тюменами ветеранов на юг вместе с саперами и осадными орудиями. В Малой Азии было усилено наблюдение за турками, а в Самарканд хану Мухаммаду послали приказ двигаться на запад с войсками, оставшимися в городе^[20].

Когда прибыл Шахрух, Тимур велел устроить перед стенами Багдада смотр своих войск. На виду у жителей города сто тысяч тюркских всадников промчались в парадном строю под звуки боевой музыки. Демонстрация силы не произвела впечатления на защитников Багдада, и Тимур с ожесточением принялся за подготовку штурма стен города.

За городом в нижнем течении Тигра перебросили через реку мост из лодок, чтобы обеспечить осаждавшим передвижение с берега на берег и исключить поступление помощи или бегство осажденных по реке. Городские пригороды были взяты приступом. Их либо сровняли с землей, либо превратили в укрепленные позиции. Кольцо блокады города протяженностью более чем двенадцать миль накрепко сомкнулось. Из дальних лесов притащили огромные бревна, которые водрузили пирамидами на ближайших к городу высотах. На вершинах пирамид установили осадные механизмы для обстрела камнями стен и улиц города.

Тем временем саперы стали производить подкопы под фундамент стен. В течение нескольких дней обрушили ряд секторов стены. Однако защитники Багдада воздвигли за основной внутреннюю стену, откуда стреляли по осаждавшим из огнеметов.

Полководцы Тимура просили повелителя разрешить общий штурм. Ведь стояло адское пекло. Летопись повествует, что в такой жаре птицы падали с неба замертво. Воины, действовавшие под палящими лучами солнца, отражавшимися от полированной глинистой поверхности пустыни, превращались в своих доспехах в жареное мясо.

Старый тюркский воитель не позволил боевому барабану отстучать сигнал к общему штурму. Целую неделю осадные орудия долбили городскую стену. Тюркские воины прятались от жары в укрытиях с середины утра до полудня.

Но как раз в середине дня, в самое пекло и без всякого предупреждения, Тимур нанес решающий удар. В час, когда защитники Багдада, за исключением нескольких дозорных, покинули внешнюю стену, отборные отряды тюркских воинов выскочили из укрытий с осадными лестницами наперевес. Внезапность принесла полный успех. Нуреддин, спасший Тимура в его последней битве с Тохтамышем, взобрался на стену и установил там штандарт с конским хвостом и золотым полумесяцем.

Затем загрохотал большой барабан, на штурм города двинулись все тюмены. Нуреддин спустился со стены внутрь города и возглавил стальной клин тюркских воинов, сражавшихся на его улицах. К полудню, в условиях беспощадной жары, воины Тимура овладели четвертью Багдада, оттеснив защитников города к реке. За ней лежала остальная часть Багдада, неспособная предотвратить штурм. О резне, которая затем последовала, лучше не упоминать в деталях. Победители, озверевшие от собственных мучений и больших потерь, выглядели демонами, упивавшимися кровью.

Летописец утверждает, что Багдаду, названному «обителью мира», лучше было бы называться в этот день «обителью смерти и разрушений». Командующего Фараджа, бежавшего на лодке по реке, настигли стрелами с берега и убили. Затем его вытащили на сушу. Из отрубленных голов построили сто двадцать башен. Погибло, по всей видимости, не менее девяноста тысяч багдадцев.

Тимур приказал разрушить стены города, дома сровнять с землей или сжечь, исключая мечети и святыни.

С этих пор Багдад сошел со страниц истории. Позднее оставшееся на его месте пепелище было заселено, но с этого времени город утратил значение в качестве мирового центра. Послания, провозглашавшие падение города, разослали во все уголки державы Тимура. Одно из них отослали Баязиту-Грому.

Отсутствовавший во время штурма Багдада султан Ахмед вернулся в город, когда из него ушли орды завоевателей. Узнав об этом, Тимур направил в город отряд всадников, чтобы схватить бывшего монарха. Судя по летописи, Ахмеду снова удалось бежать в лодке по реке в одной рубашке и затем укрыться под защитой Баязита.

Предоставив основным силам своих войск спокойно двигаться с грузами трофеев и осадными орудиями, Тимур с Шахрухом и несколькими военачальниками поспешили в Тебриз. Багдад пал в июне, а в июле 1401 года эмир снова был в месте сосредоточения своих главных сил в Тебризе. Внук Мухаммад докладывал, что дошел с подкреплениями из Самарканда по Великой хорасанской дороге до Нишапура. Шахрух находился при эмире. Первая фаза похода завершилась.

Тимур прошел дугу, по которой располагались его враги, из конца в конец. За четырнадцать месяцев он дал два крупных сражения и целый ряд битв местного значения. Он взял штурмом несколько укрепленных городов. С точки зрения боевого искусства это было замечательным достижением. Эмир устранил всех союзников Баязита перед появлением султана Грома на театре боевых действий.

Теперь было не то время года, чтобы идти в поход против турок. Тимур больше склонялся к тому, чтобы отложить сражение с Баязитом до следующего года. Весьма кстати загрохотали вскоре барабаны хана Мухаммада на дороге, ведущей к лагерю эмира. Ветераны похода в изумлении смотрели на вновь прибывших воинов.

Тюмены из Самарканда проходили перед их глазами в новом блеске своей мощи. Над ними развевались штандарты разных цветов – зеленого, красного, желтого и т. д. Всадники каждого тюмена имели плащи, накидки для лошадей, даже щиты и стрелы одинакового цвета.

Ветераны, преодолевшие с Тимуром расстояние от Индии до Черного моря и оттуда до Палестины и обратно, вслух насмехались над новой причудой внука эмира, но в душе завидовали его воинам.

Самого Тимура заинтересовала идея восстановления древнего канала, прорытого греками от реки Аракс. Он занялся также изучением торговых путей из Африки в Европу. Эмир даже направил французскому королю Карлу VI послание с выражением доброй воли, написанное рукой епископа Султание Иоанна и доставленное им в Париж^[21].

К эмиру приходили гонцы из Генуи, пробиравшиеся по охваченным войной территориям к непобедимому тюркскому владыке. Они хотели добиться от него льгот до прибытия к нему своих конкурентов из Венеции. Генуэзцы принесли с собой тайное послание христианского императора, оставшегося в Константинополе по милости Баязита, с просьбой о помощи.

ПОСЛЕДНИЙ КРЕСТОВЫЙ ПОХОД

Для понимания последующего хода событий необходимо бросить взгляд на положение в Европе. При жизни двух поколений греческие императоры Константинополя – не более чем тени от древних императоров Римской империи – безропотно наблюдали, как власть переходит от них к туркам, появившимся из Малой Азии и теперь наводнившим Балканы и побережье Черного моря.

В битве на Косовом поле новые завоеватели, османские турки, сокрушили непримиримых сербов и проникли затем даже в Венгрию. Это были стойкие и дисциплинированные воины, яростные и по-собачьи преданные своим вождям. Их кавалерия, особенно сипахи, отличались большой боеспособностью, а их пехота, костяк которой составляли янычары, была выше всяких похвал.

Турки перемешались со всеми народами Леванта и вывели из своих христианских рабов – греков и славян – новую расу. Баязит обладал всеми достоинствами и недостатками своего народа. Он был вспыльчив и смел, талантлив и жесток.

Первое, что он сделал, заступив на престол, – это задушил своего брата. Он гордился своими победами и хвастал, что после покорения Австрии пройдет через Францию и будет кормить своих коней на алтаре Святого Петра.

Баязит был настоящим хозяином Константинополя. Его владения простирались до городских стен. В нескольких городских судах заседали его судьи, а с двух минаретов муэдзины созывали турок на намаз. Мануэль, в то время император Константинополя, платил Баязиту дань за владение городом. Венеция и Генуя относились к нему как к своему будущему хозяину. Турки считали Константинополь с его садами и мраморными дворцами городом надежды – Стамбулом.

Завоевательные походы мусульман из Мекки обошли стороной имперский город, защищенный с моря боевыми галерами европейских держав. Когда же Баязит собрался овладеть городом – фактически приготовился к его осаде, – по Европе пронесся призыв к крестовому походу, затевавшемуся против турок. Его организатором стал венгерский король Сигизмунд, которому Баязит-Гром угрожал прежде всего. Идею похода поддержал по собственным соображениям Филипп Бургундский.

На время политическая жизнь в разных европейских королевствах затихла. Ослабло внимание к таким актуальным проблемам, как Великий раскол, Столетняя война, Генеральные штаты, требования простых людей о компенсациях за ущерб, нанесенный эпидемией чумы. Европейские бароны прислушивались к зову церкви.

Король Франции, периодически впадавший в безумие, выразил поддержку вменяемому, но запуганному королю Венгрии. Из Великобритании и Нидерландов прибывали добровольцы. Состав этих волонтеров выглядит как иллюстрация генеалогического древа Европы: незаконнорожденный Савой, магистр прусских рыцарей Фредерик Гогенцоллерн, великий магистр Родоса – рыцарей ордена Святого Иоанна, выборщики, бюргеры, пфальцграфы. Самая многочисленная рать родовитых отпрысков прибыла из Франции. Здесь были представители династий Святого Пола, Бар, Артуа и Бургундской. Среди них находился и маршал, адмирал и коннетабль Франции, получивший все эти титулы указами Жана Валуа, граф Неверский^[22].

Около двадцати тысяч рыцарей, включая их окружение из оруженосцев и тяжеловооруженных воинов, отправились к королю Сигизмунду и присоединились к его войску. Общая численность участников похода составляла в целом почти сто тысяч человек, в изобилии обеспеченных женщинами и вином. Войско было столь многочисленно, что, как хвастались рыцари, если небо будет падать на землю, то они подопрут его своими копьями.

Сами рыцари – французские, английские и немецкие – смутно представляли себе, что их ждет впереди. Им казалось, что султан турок – имени его они не знали – объединил против них всех мусульман, включая единоверцев Египта, Персии и Мидии. Они думали, что султан прячется за стенами Константинополя и, как только к нему приблизится войско рыцарей, убежит. Далее они намеревались двинуться на Иерусалим.

Чуть более реалистичный Сигизмунд уверял их, что избежать сражения с турками не удастся. Как, собственно, и случилось на самом деле.

Беззаботно двигаясь вдоль берега Дуная, крестоносцы встретили венецианские галеры, поднявшиеся вверх по течению реки. Сначала все складывалось великолепно. Передовые турецкие посты сдались. Крестоносцы устроили небольшую резню на территории, контролировавшейся турками, не сознавая или не желая осознавать, что их жертвы были сербами и христианами. Они стали лагерем в довольно живописном месте, чтобы осадить Никополь. И здесь пришло сообщение о быстром приближении Баязита с огромным войском.

Сначала крестоносцы не поверили этому. Но Сигизмунд убедил их, что это правда. Наметили боевую линию. Сигизмунд, знавший силу турок, предложил рыцарям построиться в тылу, а на передний край выдвинул пехоту из венгров, валахов и хорватов, чтобы те приняли на себя первый удар мусульман.

Это оскорбило знатных рыцарей. Возник горячий спор, и в это время появились цепи турецких стрелков. Французам и немцам показалось, что Сигизмунд стремится обманом вывести их из битвы, чтобы присвоить лавры победы себе одному.

Тогда верховный коннетабль Франции Филипп де Артуа воскликнул:

– Венгерский король желает присвоить победу себе! Кто хочет, пусть соглашается с этим, я же не согласен. Мы – элитная часть войска и должны первыми начать сражение. – Он велел поднять свой боевой стяг. – Вперед, во имя бога и святого Георгия!

За ним последовала масса знатных рыцарей в сопровождении эскадрона всадников в кольчугах. Предварительно они уничтожили пленных турок и сербов. Закрывшись щитами, рыцари Европы бросились в атаку с копьями наперевес, у острия которых трепетали вымпелы. Закованные в латы кони рыцарей громыхали доспехами, переходя в натужный галоп. Тяжеловооруженные всадники знатного происхождения, рассеяв стрелков, поскакали вверх по длинному косогору и изрубили находившихся наверху пеших лучников. Затем они перестроились, чтобы атаковать появившиеся полки турецкой легкой кавалерии – сипахов. Они пробились сквозь их расстроенные ряды и продолжили движение вперед. В результате этой весьма эффектной атаки битва была проиграна.

Первые три боевые линии составляли всего лишь передовой заслон войска Баязита. Когда рыцари взобрались на гребень следующей гряды холмов, то увидели перед собой цвет турецкой армии численностью в шестьдесят тысяч человек. Это были янычары в белых тюрбанах и полки тяжелой кавалерии, выстроившиеся полукругом. Не желая тратить живую силу в контратаке, турки стали обстреливать коней рыцарей стрелами. Оказавшись без коней и неуклюже поворачиваясь в своих доспехах, некоторые крестоносцы продолжали бой с мрачной решимостью. Другие бросились наутек, пока их коням не причинили вреда.

Но, попав в плотное кольцо турок и оторвавшись на значительное расстояние от своих сил, многие рыцари сложили оружие.

Между тем часть армии христиан под командованием короля Сигизмунда еще не вступала в сражение. Она продвинулась на некоторое расстояние вслед за бешеным карьером конного авангарда рыцарей, но не оказала им поддержку. Вопрос о том, задержалась ли эта армия из страха или не могла поспеть за рыцарями, остается открытым. С тех пор он горячо обсуждается в Европе.

Очевидно, однако, что неудачная атака рыцарей повлекла за собой общее поражение крестоносцев. Беспорядочное бегство изнуренных и окровавленных христианских всадников, преследуемых по пятам турками, подорвало боевой дух пехоты. Валахи, занимавшие фланги, тоже обратились в бегство. Венгры и баварцы некоторое время держались, но затем были вынуждены спасаться бегством к реке, чтобы укрыться на венецианских галерах. Вместе с ними бежал Сигизмунд с окружением.

Что касается судьбы плененных рыцарей, то Баязит был не из тех государей, щадящих убийц пленных и своих воинов. Летописец Фруассар скорбно замечает:

«Их всех привели к султану в одних рубахах. Он поглядел на них немного, затем повернулся к стражникам и дал знак начать резню. Пленников подвели к сарацинам с обнаженными мечами в руках. Всех их изрубили на куски без пощады».

Такая участь постигла несколько сот рыцарей. Мурзы уговорили султана сохранить жизнь двадцати четырем христианским пэрам ради выкупа. Среди них оказались несчастный граф Неверский и Бусико из Франции. Двести тысяч золотых монет потребовали турки в качестве выкупа за внука французского короля и его приятелей. Эта сумма, весьма скромная по представлениям турок, собиралась в Европе с большим трудом. В конце концов ее выплатили и пленники получили свободу. Фруассар сообщает, что Баязит обратился к освобожденным знатным особам с прощальным словом, рекомендуя им набирать новое войско для предстоящей встречи с ним.

«Поскольку я могу сокрушать целые армии и готов завоевывать новые земли в христианском мире», – добавил султан. Эти слова граф Неверский и его спутники хорошо запомнили на всю жизнь.

Лишь блестящий Бусико, затем маршал Франции, попробовал сразиться с турками еще раз. Так бесславно закончился последний крестовый поход европейцев. Печаль королевских дворов Европы могла сравниться только с отчаянием теперь считавших себя обреченными христиан Константинополя, которым спасение казалось таким близким.

Между тем после битвы под Никополем в 1396 году Баязит блокировал Константинополь и занялся присоединением к своей державе Греции.

На короткое время христиан воодушевило прибытие Бусико с пятьюстами рыцарями и несколькими галерами.

Нужно помнить, что азиатские и европейские провинции турок разделялись проливами. В это время флот Венеции и Генуи мог бы нанести удар по туркам и спасти город. Нужно было только зайти в проливы, но этого не произошло.

Венеция и Генуя соперничали друг с другом за контроль над торговыми морскими путями. Баязит, будучи способным дипломатом, вел переговоры с обеими сторонами, предлагая им поочередно в качестве приманки торговые льготы. Те же соревновались друг с другом в одаривании султана, а новый призыв со стороны папы спасти Константинополь остался неуслышанным. Европейские государи занялись междоусобной войной.

Сложилась парадоксальная историческая ситуация. Город цезарей, когда-то господствовавший над миром, защищался несколькими сотнями рыцарей-энтузиастов и наемников из греческой знати. Защитники Константинополя были настолько стеснены в средствах и голодали, что соратникам маршала Бусико приходилось совершать вылазки из города для захвата турецких галер с продовольствием. Им ничего не платили. Император Мануэль отправился в поездку по Европе, чтобы собрать солдат и денег для защиты города. Его окружение выглядело таким убогим, что итальянские аристократы из жалости снабдили императора и его спутников подобающей для императорского посольства одеждой. Преемник цезарей посетил один за другим несколько королевских дворов Европы. Ему устраивали пышные приемы и выражали безграничные симпатии, но реальной помощи не оказывали. Тяга к крестовым походам в Европе угасла вслед за недавней неудачной кавалерийской атакой рыцарей на турок. В данное время европейские монархи больше интересовались торговлей и политическими союзами. Церковь же тщетно выступала с призывами помочь отстоять Константинополь, а греческий император прилагал в одиночку бесплодные усилия, чтобы добиться помощи Европы.

Мануэль пребывал в отчаянии, а жители Константинополя перебирались через стены города, чтобы добыть у турок еды. Даже Бусико покидал его с аналогичной целью. Пока племянник императора строил планы передачи Константинополя Баязиту, город, осажденный во второй раз, получил передышку.

Неожиданно появились с востока воины Тимура, захватили Сивас и двинулись дальше. Баязит приостановил осаду Константинополя и поспешил в Азию.

Затем были собраны турецкие войска в Европе и переправлены через проливы. Император согласился сдать город, если Баязит одолеет Тимура.

БИТВА ТИМУРА С СУЛТАНОМ ГРОМОМ

В начале лета 1402 года завоеватель Восточной Европы готовился к битве с завоевателем Азии. Полки, приобретшие боевой опыт в сражениях на Косовом поле и при Никополе, собрались в главном городе османских турок Бруссе, близ Мраморного моря. Там к ним присоединились войска из Анатолии и 20 тысяч закованных в латы и кольчуги всадников, сербов и других представителей балканских народов. Судя по летописи, они были защищены стальными доспехами до такой степени, что виднелись только глаза. К своему новому господину, султану, прибыли на службу греки и валахи. Общая численность войска составляла где-то между 120 и 250 тысячами человек.

Турки привыкли к победам. Сипахи и янычары, приученные к строгой дисциплине и рабской покорности Баязиту, находились всегда под ружьем. Что касается самого султана, то он был абсолютно уверен в победе и пировал, поджидая противника.

Тимур выступил в поход, и это радовало турок. Их главную силу составляла пехота, в оборонительных боях демонстрировавшая великолепные боевые качества. Большая часть Малой Азии – гористая, заросшая лесом местность – была идеальной для обороны. Из Сиваса вела на запад одна дорога, на ней и рассчитывали турки встретить Тимура.

Войско Баязита не спеша дошло до Анкары. Здесь был разбит основной лагерь. После этого оно двинулось дальше, перейдя реку Кызыл-Ирмак и вступив в гористую местность. Передовые дозоры доложили султану, что армия Тимура находится в Сивасе, примерно в 60 милях впереди. Баязит велел прекратить продвижение войск, занять выгодные позиции и ждать.

Султан ждал три дня или неделю. Его разведчики доставили из Сиваса людей с неутешительными вестями. Оказывается, в городе находился лишь обычный гарнизон тюркских воинов. Тимур же со своей армией давно его покинул и двинулся в направлении турок по каким-то дорогам. Между Сивасом и лагерем турок Тимура точно не было. Разведчики тщательно обследовали этот район и не нашли следов пребывания противника, исчезнувшего куда-то со своими боевыми слонами.

Для турок складывалась необычная ситуация. Их боевые порядки расположились в пустотах горного края в центре большой излучины реки Кызыл-Ирмак, которая начинается к северу от Сиваса, уходит резко на юг, поворачивает снова на север на виду у Анкары и затем несет свои воды в Черное море. Баязит оставался на месте, решив не двигаться, пока точно не узнает, куда девался Тимур.

На рассвете, после восьмидневного ожидания, он получил некоторые сведения о противнике. Дозорный конный отряд под командованием одного из военачальников Тимура совершил налет на позиции боевого охранения турок на правом фланге и снова удалился, прихватив пленных. Теперь турки были уверены, что Тимур находился к югу от них. Соответственно их войска двинулись на юг. После двухдневного перехода они вышли к реке, но противника там не оказалось. Баязит послал за реку отборные отряды всадников под командованием своего сына Сулеймана, весьма способного военачальника. Тот вскоре вернулся с известием, что Тимур обошел турецкие войска и сейчас стремительно приближается к Анкаре позади них. Освободившись от апатии, султан перебрался через реку и двинулся вслед за противником по дороге, ведшей к лагерю турок.

Маневр Тимура был поразительно прост. Обследовав горную местность к западу от Сиваса и убедившись в ее непригодности для действий кавалерии, он повернул на юг и двинулся по долине реки Кызыл-Ирмак, оставляя ее барьером между собой и турками. Таким образом эмир обогнул излучину реки, в центре которой его ожидал Баязит.

В это время созрел урожай, которым пользовались люди и животные из войска Тимура. Он выделил часть войск для боевых действий с турками и теперь – после стычки с отрядом Сулеймана – расположился в деревне Кух-Гиссар, посвящая своих внуков и других военачальников в тонкости стратегии.

– Перед нами теперь два пути, – говорил Тимур. – Можно остаться здесь, дать лошадям отдохнуть и подкормиться, заодно отбиваясь от турок. Или можно двинуться в глубь страны, разоряя ее и вынуждая турок следовать за нами. У них в основном пехота, переходы утомят их быстрее, чем нас.

После короткой паузы эмир добавил:

– Так мы и поступим.

С этой деревни все пошло по-иному. Эмир оставил здесь сильный арьергард, а вперед выслал тюмен всадников под командованием двух военачальников. Им были приданы подразделения пехоты для рытья колодцев в местах каждодневных стоянок войск. Конники же авангарда тюмена занимались сбором зерна для главных сил.

Отступив от реки, воины Тимура обнаружили более пологую местность, изобиловавшую источниками воды. Более того, что было совсем замечательно – лагерь главных сил Баязита находился на пути их следования близ Анкары. Тимур ускорил темп движения, покрыв сотню миль до Анкары за три дня.

Надев свои доспехи (что эмир редко позволял себе делать в последние годы), он объехал город для рекогносцировки. Гарнизон города приготовился защищать его. Тимур велел своим войскам штурмовать Анкару, а сам поехал взглянуть на лагерь Баязита, теперь покинутый турками.

Анкара находилась посреди широкой долины. Тимур нашел, что Баязит выбрал неплохое место для битвы. Поэтому его воины заняли шатры турок. По приказу эмира они перегородили маленькую речушку, которая текла в Анкару, отведя ее воды от города и направив их за свои позиции.

Приближавшаяся армия турок могла воспользоваться единственным источником питья – водным ключом. Эмир велел его разрушить, а воду сделать непригодной для использования. Прежде чем воины Тимура смогли продемонстрировать свою мощь у стен Анкары, дозорные отряды сообщили, что войска Баязита подошли на расстояние 12 миль.

Эмир оставил попытку взять город штурмом. Он даже велел некоторым отрядам бросить бастионы крепости, которыми они уже овладели. В эту ночь он укрепил оборону своего лагеря и приказал освещать его ярким огнем факелов. Его конные отряды патрулировали равнину. Однако турки до утра не показались.

Целую неделю они шли форсированным маршем, испытывая недостаток в воде и продовольствии. Местность на пути их следования была разорена противником. Турки сильно утомились, страдали от жары и жажды. Наконец они обнаружили противника, удобно разместившегося в их лагере с большими запасами воды и продовольствия. Хуже всего было то, что вода имелась только за боевыми порядками противника. Туркам ничего не оставалось, как атаковать его.

Баязит был вынужден (чего желал меньше всего) бросить в сражение свою кавалерию, уступавшую по боевым качествам массам вооруженных всадников из Центральной Азии. Войска султана вступили в бой после изнурительного испытания жаждой. Эмир обыграл султана искусными маневрами. Баязит вернулся в Анкару так, словно его вели на поводке. Битва была проиграна раньше, чем засверкали на солнце боевые клинки.

В десять утра при уже чувствительной жаре турки бросились в атаку с бесстрашием, которое часто приносило им победы. Фронт между противостоявшими армиями протянулся на равнине более чем на 15 миль. Один из флангов армии Тимура упирался в маленькую речку, другой – невидимый на расстоянии – в укрепленную высоту. Летопись прибавляет, что турки двинулись вперед под грохот барабанов и звон цимбал. Эскадроны эмира встречали их в глухом молчании.

Тимур не садился в седло коня без крайней необходимости. Судьба сражения в данный момент зависела от его полководцев. Тимура окружали лишь сорок вооруженных всадников вперемежку с пехотой. Они располагались в тылу многочисленного войска конников. Внук эмира, хан Мухаммад, командовал центром, который занимало его войско из Самарканда и восемьдесят полков, ведомых командирами из многих стран Азии. В центр поставили также боевых слонов в доспехах из разноцветной кожи. Они должны были больше оказывать психологическое воздействие на противника, нежели участвовать в бою.

Сражение началось с атаки на самый край правого фланга тюркских воинов Сулеймана, сына Баязита, скакавшего во главе всадников из Малой Азии. Атакующих встретил губительный огонь огнеметов и рой смертоносных стрел. Лошади и всадники массами падали на землю в пыли и дыму.

Расстроив ряды атакующих, в контрнаступление пошла первая линия тюркских воинов, за которой следовали основные силы правого фланга во главе с талантливым полководцем эмира Нуреддином.

В первый же час сражения турки были остановлены и войска Тимура перехватили инициативу. Нуреддин обрушился на фланг Сулеймана с такой силой, что часть тюменов турок бежала с поля боя. Мобилизованные в армию Баязита тюркские отряды из Малой Азии обнаружили, что их вожди сражаются на стороне Тимура, и воспользовались хаосом, чтобы дезертировать.

Когда на правом фланге четко обозначился перевес Нуреддина, в атаку тремя эшелонами кавалерии пошел левый фланг армии эмира. Всадники Тимура пробились сквозь цепи турецких стрелков и устремились против сильно изнуренной кавалерии противника. Левый фланг ушел вперед так далеко, что Тимур потерял его из виду.

В это время к деду прискакал хан Мухаммад и спешился. Он припал к ногам эмира и попросил разрешения атаковать центром турецкую пехоту. Тимур не дал разрешения. Вместо этого он велел Мухаммаду оказать поддержку войсками из Самарканда и отрядами туркмен левому флангу армии, исчерпавшему свою ударную силу.

После этого любимый внук старого завоевателя поднял свой красный штандарт и повел на выполнение задания цвет армии Тимура. Он помчался галопом на самый опасный участок битвы, где закованные в доспехи сербские всадники, попавшие в плотное окружение тюркских воинов, сражались насмерть. На этом участке отряды европейской пехоты отбивали атаки противника на каждом холмике. Здесь погибли в бою командиры отрядов, прибывших с Балкан, а храбрый Мухаммад был столь серьезно ранен, что ему пришлось спешиться. Тем не менее правый фланг армии Баязита был разгромлен.

Султан остался с многочисленной пехотой, занимавшей участки не оборудованной в инженерном отношении местности и зажатой тюменами тюркских всадников слева и справа. В это время Тимур принял на себя командование центром и двинулся вперед.

Великолепная османская пехота – элитный корпус янычар – не стала атаковать противника. Янычары были обречены. Они попали в безнадежное положение, а султан оказался беспомощным перед лицом искусной игры «великого гроссмейстера» Азии. В арьергарде войск султана начали разбегаться некоторые полки, которым еще не закрыли путь к спасению. Другие полки, рассеченные успешными атаками противника, продолжали сопротивляться на любой мало-мальски пригодной высоте. Против них двинули слонов, с боевых башен на спинах которых на турецких пехотинцев низвергался жидкий огонь. Истощенные турки гибли на выжженной солнцем равнине среди грохота и пыли. Даже многие из тех, кто бежал с поля боя, умирали от голода.

Баязит с тысячей янычар отбил атаки тюркских всадников и оставался на холме в течение всего полудня. Взяв в руки боевой топор, он сражался среди своих воинов плечом к плечу. Личные охранники султана гибли с оружием в руках. Точно так же умирали солдаты одного батальона старой императорской гвардии, стойко державшиеся на своей позиции в битве под Ватерлоо, когда разбитая наполеоновская армия обратилась в бегство.

Перед наступлением сумерек Баязит сел на коня и попытался в сопровождении нескольких всадников избежать плена. Султан не ушел от погони. Его спутников настигли смертоносные стрелы. Конь Баязита был также убит. Султана связали и доставили на закате солнца в шатер Тимура.

Согласно преданию, Тимур в это время играл в шахматы с Шахрухом. Когда эмир увидел бородатого турка, царственный облик которого не стерла происшедшая трагедия, то поднялся и подошел ко входу в шатер. Смуглое лицо Тимура осветила улыбка.

– Недостойно, – воскликнул Баязит, не утративший ни гордости, ни мужества, – насмехаться над тем, кого покарал Аллах!

– Меня забавляет то, – ответил Тимур не спеша, – что Аллах позволил властвовать в мире такому хромцу, как я, и такому слепцу, как ты. – Помрачнев, эмир добавил: – Разве не ясно, какой была бы моя судьба или судьба моих людей, если бы ты взял верх в сражении?

Баязит не ответил. Тимур велел развязать султана и посадил его в шатре рядом с собой. Старому завоевателю было приятно иметь в качестве пленника великого султана. Он обращался с ним учтиво^[23]. Пленник попросил разыскать его сыновей, и Тимур распорядился уважить его просьбу. Одного из них, Мусу, разыскали. Ему выдали облачение чести и дали возможность находиться рядом с отцом. Другой сын погиб в сражении, его не нашли. Остальные сыновья Баязита бежали с поля битвы.

Тумены Тимура были посланы преследовать остатки турецкой армии по всем направлениям, вплоть до морского побережья. Захватив главный город осман Бруссу, Нуреддин прислал эмиру личную сокровищницу Баязита и рабынь султана, многочисленных и хорошеньких. Летопись свидетельствует, что новые хозяева нашли рабынь весьма искусными в игре на музыкальных инструментах и танце. Тюркские воины вернулись в лагерь Тимура с самой разнообразной добычей. Был организован традиционный по такому случаю пир, на этот раз с добавлением европейских вин и женщин.

На пир пригласили Баязита, которому волей-неволей пришлось прийти. Султана усадили рядом с Тимуром, причем эмир велел вернуть пленнику его султанские регалии, конфискованные вместе с другими сокровищами в Бруссе. Поневоле гордый турок надел свой тюрбан, украшенный жемчугами, и взял в руку жезл – символ его прежних побед. Султана в таком облачении потчевали винами из его собственного погреба. Он, однако, не прикасался к кубку и не пробовал ничего. Перед ним его лучшие женщины, раздетые донага, ожидали победителей.

Среди них он видел свою фаворитку Деснину, сестру покойного хана сербов, христианку, которой султан был увлечен настолько, что не принуждал ее принять исламскую веру.

Ему приходилось сидеть неподвижно и безмолвно, в то время как напротив в клубах кадильного дыма он видел белые силуэты женщин, которых он ласкал и которых он отбирал для себя из пленниц. Среди них – черноволосые армянки, светловолосые черкешенки, пышнотелые русские женщины и ясноглазые гречанки. До сих пор никому не дозволялось видеть этих женщин вне гарема.

Азиатские вожди устремляли на Баязита свои взоры – любопытные, насмешливые или полные ненависти. У султана были основания поразмыслить над содержанием писем, которые год назад он писал повелителю этих тюркских воинов. Надменное, гордое выражение его лица скрывало сотрясавшую его, как лихорадка, ярость. Он не мог принимать пишу.

Как Тимур воспринимал его султанское облачение? Было ли ему все равно, или одежда Баязита вызывала любопытство эмира? Тимур в самом деле считал султана почетным пленником или приглашение на пир было скрытой насмешкой? Никто этого не знал, да и султан вряд ли хотел докопаться до истины. В его ушах звучали грохот тюркских барабанов и завывание труб. Под их сопровождение степные сказители исполняли оду в честь победителей.

Баязит судорожно сжимал свой золотой жезл, его тучное тело тряслось от душевных мук. Когда же хозяева пира велели его баядеркам петь любовные песни турок, султан не выдержал. Поднявшись, он пошел к выходу. Ему позволили уйти. Два тюркских воина вскочили, подхватили султана под руки и повели между участников пира. Голова Баязита, увенчанная тюрбаном, склонилась на грудь.

Позже Тимур велел отослать Деснину Баязиту вместе с посланием, что он возвращает султану его любимую жену.

Так умолк Гром, истощивший свои силы в битвах и кутежах. Гордый, но униженный султан умер через несколько месяцев.

У ВОРОТ ЕВРОПЫ

Турки были разгромлены так основательно, что второго сражения не понадобилось. Анкара капитулировала – Бруссу и Никею захватили в ходе преследования отступавших войск Баязита. Во всех направлениях Малой Азии разбегались толпы разгромленных турок во главе с ханами, пашами и командирами армейских подразделений. Рыбацкие лодки и прогулочные барки доставляли массы беглецов на острова посреди моря. Даже греческие и генуэзские галеры помогали остаткам войска султана перебраться на европейский берег.

Неясно, что побудило христиан помогать своим притеснителям. Может, щедрая плата за перевозки, а может, традиционная политика греков, ищущая расположения у всех без разбору. Их агенты обязались помочь Тимуру деньгами и кораблями, если он выступит против султана. Двуличие греков привело в ярость Тимура, особенно после того, как они отказались переправить его тюмены в Европу для преследования турок.

Через месяц на азиатском берегу не осталось ни одного вооруженного турка. С другой стороны, на европейском берегу не было ни одного тюркского воина. Всадники из Самарканда двигались вдоль берега и смотрели через пролив на позолоченные купола Константинополя. Они промчались галопом по давно скрывшимся под землей развалинам Трои, где когда-то блистала Елена Прекрасная. Позже они обнаружили крепость рыцарского ордена Святого Иоанна в Смирне. Уже наступила зима, сезон дождей, но Тимур, узнав о том, что Смирна выдержала шестилетнюю осаду войск Баязита, поехал взглянуть на город.

Рыцари-христиане в крепости, стоявшей на вершине холма у берега моря, отказались капитулировать. Тимур блокировал ее. Саперы повели подкоп под стены крепости. Прикрытием для саперных работ служил обстрел из луков и огнеметов. Тимур велел также строить мол, чтобы перекрыть горловину бухты. Двух недель наблюдения за этими приготовлениями было для рыцарей более чем достаточно. Они стали пробиваться с высоты к своим галерам до того, как путь к морю был бы перекрыт. Пробиться к кораблям удалось трем тысячам рыцарей, отбивавшихся мечами и веслами от несчастных жителей города, последовавших за ними. На другой день с острова Родос прибыл флот спасения.

Когда галеры приблизились к берегу, тюркские воины, занявшие крепость, приветствовали гостей ужасным способом. Отрубленной головой одного из рыцарей они зарядили баллисту и выстрелили в ближайшую галеру. После того как флот христиан ушел, покинули Смирну и воины Тимура, оставив позади две башни из отрубленных голов.

Во время покорения Тимуром Малой Азии два повелителя, которых он желал заполучить в качестве пленников – Кара Юсуф и султан Ахмед, – спасались бегством в разные места. Повелитель Багдада скрылся при дворе мамелюков, туркменский же хан выбрал более надежное убежище – Аравийскую пустыню. Египет, открытый теперь для вторжения армии Тимура, поспешил признать его власть над собой. Эмиру предложили выкуп, а имя его стало упоминаться в пятничных молитвах. Несчастного Ахмеда заковали в цепи и бросили в тюрьму.

Европейские монархи пребывали в смешанном состоянии чувств. Они испытывали как острое любопытство и удивление, так и некоторую благодарность и опасения. Тюркский завоеватель вдруг явился из глубины Азии на земли, которыми уже сто лет владели турки. Баязит и его армии были буквально выкорчеваны из этих мест.

Английский король Генрих VI поздравил Тимура с победой в самом доброжелательном тоне. Карл VI, милостью божьей король французский, вспомнил о послании, которое привез от Тимура епископ Султание Иоанн, и дал аудиенцию гостю, вручив ему письма и подарки для эмира.

Блуждавший император Мануэль, ободрившись, поспешил в Константинополь, где он признал власть Тимура и предложил выплачивать ему дань. Удрученный наследник цезарей нашел в эмире покровителя более могущественного, чем любой европейский король. Генуэзцы подняли штандарт Тимура над башнями крепости Пера в бухте Золотой Рог.

Однако лишь испанцы отважились на прямой контакт с государем тюркских земель. Чуть раньше битвы при Анкаре Генрих III Кастильский послал на восток двух своих эмиссаров-рыцарей, чтобы те узнали о намерениях и военной мощи турок. Эти рыцари, Пелайо де Сотомайор и Фернандо де Паласуелос, прошли через всю Малую Азию и оказались в стане Тимура как раз вовремя, чтобы быть свидетелями битвы при Анкаре. Тимур, подаривший гостям двух христианок (красавицу Ангелину, дочь Януша, венгерского графа, и Марию, гречанку), выбранных из пленниц Баязита, принял их. Тимур направил с испанцами в Европу и своего гонца.

В ответ на такую любезность дон Генрих выделил трех послов сопровождать этого «тюркского рыцаря» на обратном пути к своему государю Тимуру. Возглавил посольство камергер Генриха добропорядочный Руи де Гонсалес Клавихо.

В мае 1403 года Клавихо отправился на борту каракки из порта Святая Мария вместе с двумя спутниками и гонцом Тимура. Но когда они прибыли в Константинополь, то узнали, что тюркское войско уже ушло из Малой Азии. Согласно полученным указаниям, Клавихо последовал за исчезнувшей армией. Ее поиски привели его в Самарканд.

Тимур не пытался перебраться из Малой Азии в Европу. Преградой для него являлся пролив, но он мог пройти вокруг Черного моря, ведь много лет назад он уже побывал в Крыму. Однако у эмира не было стимула. Его люди рвались домой, в Самарканд. В городах Баязита он приобрел большое богатство, включавшее серебряные ворота Бруссы, украшенные фигурами святых Петра и Павла, а также Византийскую библиотеку, оказавшуюся в руках султана. Все это Тимур взял с собой.

На некоторое время он занялся дипломатией, установлением размеров дани, назначением новых наместников турецких провинций, приемами послов. Тем временем умер Баязит. Тимур замыслил новый завоевательный поход.

Как раз в этот период эмир понес потерю, столько же неожиданную, сколько печальную. Ему сообщили, что хан Мухаммад, которому так и не удалось вылечиться от ран, полученных в битве при Анкаре, умирает. Тимур немедленно отправился к внуку, взяв с собой наиболее искусных арабских лекарей. Но когда он прибыл в лагерь Мухаммад а, то нашел внука утратившим речь и уже при смерти. После этого Тимур велел бить в большой барабан сбор войск для возвращения в Самарканд.

Он уже потерял одного за другим своего первенца Джехангира, а также Омар Шейха. Мираншах не показал себя достойным сыном, а Шахрух, теперь уже перешагнувший лучшую пору жизни, проявлял чрезмерную мягкость и равнодушие к войнам. В последние годы любимцем Тимура стал бесстрашный внук хан Мухаммад, пользовавшийся любовью армии.

Тело молодого воина, погибшего от ран в великой битве, забальзамировали. Его несли на родину те самые тюмены, которые следовали за живым Мухаммадом из Самарканда. Яркие цвета облачения воинов сменили траурные тона. Тимур отнесся к плачу Ханзаде, матери покойного, бесстрастно. Когда же эмир увидел малышей Мухаммада среди тех, кто вышел из Тебриза встречать траурный кортеж, он опечалился и уединился на несколько дней в своих покоях.

Тюркскому завоевателю, склонному по-старчески размышлять о прошлом, казалось, что какие-то силы, гораздо более могущественные, чем его собственная воля, отнимают у него по очереди тех, кто служил ему лучше других. В гробницах покоились талантливые полководцы его прежних завоевательных походов – справедливый Сайфеддин, верный Джаку-барлас и его первенец – сын. Уже почил даже преданный Ак Бога, выросший до правителя Герата и отправивший в армию нескольких сыновей.

Места покойных он прочил теперь Нуреддину и Шахмалику, способным военачальникам, но весьма посредственным деятелям в административных вопросах. Вокруг него постоянно толпились предстоятели мечетей с молитвами, пророчествами и соболезнованиями покойному Мухаммаду, тело которого он вез в Самарканд. Ему снились страшные сны. Он видел в них давно усопших ханов, ведущих свои орды через пустыню в Китай.

Даже когда эмир велел восстановить Багдад и другие разрушенные города, эти видения сохранялись в его сознании. И после того как он отдал Хорасан в правление Шахруху, а Индию – брату Мухаммада, в его воображении вставали картины перехода через Гоби и всплывали истории о Китае, которые он слышал юношей, охотясь на оленей в Шахрисабзе.

Из этих видений родился план. Он поведет армию в Гоби, преодолеет Великую Китайскую стену и сокрушит последнюю империю, способную ему противостоять. Эмир не стал делиться своими замыслами с военачальниками. Волей-неволей ему пришлось перезимовать с армией в Тебризе, где он занялся ее переоснащением после потерь, понесенных в походах. С появлением первой травы Тимур повел армию и свой двор на восток в Самарканд.

В августе он уже вернулся в свой город и остановился в саду с поэтическим названием «Дильшад». Он осмотрел новую соборную мечеть и сделал выговор архитектору за то, что внутренняя галерея мечети не была достаточно просторной. Оценил работу визирей в его отсутствие – одних повесил, других наградил. Его стареющий организм источал энергию. Он задумал построить новую гробницу для внука Мухаммада из белого мрамора с золотым куполом. Его стараниями вырос новый дворцовый комплекс из черного и белого камня, свод из черного дерева и слоновой кости которого подпирали серебряные колонны.

Он торопился с работой. В последние два года его зрение ослабло. Его веки почти не поднимались, отчего казалось, что он все время спит. Ему было шестьдесят девять лет, и он понимал, что его жизненный путь завершается.

– Два лунных месяца, – повелел Тимур, – будет праздник. И пусть никто не спрашивает у меня, по какому поводу он проводится.

По случаю праздника в Самарканд прибыли послы из двадцати монархий, среди которых были смуглолицые посланцы монголов Гоби, выдворенных из Китая. С ними Тимур долго беседовал.

Он нашел время принять Руи де Гонсалес Клавихо, камергера короля Испании, последовавшего за эмиром от Константинополя в Самарканд. Вот как передает добропорядочный рыцарь свою беседу с эмиром.

«В понедельник 8 сентября послы^[24] отправились из дворцового комплекса, в котором квартировали, в город Самарканд. Прибыв на место, послы спешились и вошли в дворцовый комплекс. К ним подошли два воина и сказали, что они уполномочены принять подарки, которые гости принесли с собой. Послы передали свои подарки этим воинам, чтобы те почтительно положили их перед государем. Так же поступил посол султана.

Дворцовый комплекс имел широкий вход под высокой аркой. Стены, выложенные прекрасными плитками, покрывала голубая с золотистым тиснением глазурь. У ворот стояли многочисленные привратники с булавами в руках. Послы подошли к шести слонам, на спинах которых были установлены деревянные башни с находившимися в них людьми.

Затем послов подхватили под мышки и повели дальше. С ними был гонец, которого государь Тимур посылал к королю Кастилии. Тюрки смеялись над ним, одетым в кастильский костюм.

Послов привели к старому воину, сидевшему в приемной. Они отвесили ему церемониальные поклоны. Затем послов представили нескольким мальчикам, внукам государя. Здесь от гостей потребовали письмо, которое они привезли от короля Кастилии. Письмо передали одному из мальчиков. Тот взял его и понес через палаты к государю, пожелавшему, чтобы послы предстали перед ним.

Государь Тимур сидел в портале на полу, перед входом в прекрасный дворец. Перед ним вздымались высоко вверх струи фонтана, а в бассейне плавали румяные яблоки. Государь сидел скрестив ноги на шелковых с орнаментом коврах среди круглых подушек. Он был одет в шелковое облачение и высокую белую шапку, верх которой украшали большой рубин с жемчужинами и драгоценными камнями вокруг.

Как только послы увидели государя, они, согласно этикету, поклонились ему, стали на одно колено и приложили руку к груди. Они повторили это еще два раза, не поднимаясь с колен.

Государь велел им подняться и подойти. Воины, до сих пор державшие послов, отпустили их. Приближенные, стоявшие рядом с государем, среди них Нуреддин, взяли послов за руки и подвели к государю, чтобы тот смог их лучше рассмотреть. Старый государь страдал близорукостью.

Он не подал послам руки для целования, ибо это противоречило обычаю. Однако эмир справился о короле: „Как поживает мой сын, король? В добром ли он здравии?“

Затем он обратился к воинам, сидевшим вокруг него, среди которых был и сын Тохтамыша, бывшего повелителя Золотой Орды, а также несколько потомков бывшего владыки Самарканда^[25], и сказал: „Смотрите, вот послы, прибывшие от моего сына, короля Испании, который является величайшим королем франков и живет на краю света“.

Произнося это, Тимур взял письмо из рук своего внука и раскрыл его, объявив, что желает теперь услышать текст письма. Послов отвели в палату справа от государя. Приближенные, поддерживая послов за руки, заставили их занять места, расположенные несколько ниже того места, которое занимал посол, направленный к государю Тимуру императором Китая.

Когда же государь увидел, что послов из Кастилии рассаживают ниже места, занимаемого послом Китая, он велел посадить их над ним, заметив, что послы короля Испании прибыли от его сына и друга, а посол из Китая представлял вора и нечестивца».

БЕЛЫЙ МИР

Старый завоеватель построил свою утопию – военный лагерь, город и сад в одном месте. Он пировал в нем с широким размахом. Казалось, что в эти два месяца, когда блеклое осеннее солнце приблизилось к голубым вершинам горных хребтов, город навестили джинны.

Так казалось Клавихо, бродившему по городу. Он видел дома придворных, где было много цветов и фруктов. Он видел, как по улицам носят отсвечивающие блеском драгоценных камней балдахины, из которых слышалось пение девушек, сопровождаемое игрой на лютне. Там находились тигры и козы с золотыми рогами, но это были не реальные звери, а девушки, обряженные таким образом погонщиками вьючных животных из Самарканда. Он бродил по башням дворцов, расположенным выше, чем минареты мечетей. Он видел бой слонов, а также тюркских ханов, прибывших из Индии и пустыни Гоби с подарками для Тимура.

– Никто, – говорил Клавихо, – не смог бы рассказать об этом городе, не увидев его собственными глазами и не обойдя его медленными шагами.

Тимур созвал совет ханов и военачальников.

– Мы завоевали всю Азию, исключая Китай, – сказал он им. – Мы сокрушили таких правителей, что наши дела останутся в памяти поколений. Вы сопровождали меня во многих походах, и мы всегда добивались побед. Чтобы сокрушить язычников Китая, понадобится немного усилий, пойдемте туда вместе со мной.

С такой речью он обратился к ним. В его низком голосе сквозили решимость и целеустремленность. Это был бы его последний поход через земли предков за Великую Китайскую стену. И его приближенные, отдохнувшие не более трех месяцев, пожелали поднять боевые штандарты.

Воинов, пожелавших идти в поход, собралось в Самарканде так много, что довести армию до прежней численности не составляло труда. Вдоль дороги к городу расположились двести тысяч воинов. Только что наступила зима, и они ожидали, когда снег покроет Крышу Мира. Но Тимур не стал дожидаться весны.

Он послал внука Халиля во главе правого фланга своих сил на север. Сам же направился туда в составе войск, образовавших центр и возглавлявшихся ранее покойным внуком Мухаммадом. Они вытянулись длинной вереницей, похожей на город из деревянных хижин. Ведь армия нуждалась в мощном тыловом обеспечении, и Тимур позаботился о том, чтобы участники похода не нуждались ни в чем.

Армия перебралась в Самарканде через реку, и Тимур, не произнеся ни слова, обернулся в седле, чтобы взглянуть в последний раз на город. Эмир почувствовал спазмы в горле, глядя на купола дворцов и мечетей.

Наступил ноябрь, холод давал о себе знать. Когда они проходили через ущелье, названное затем Воротами Тамерлана, начал падать снег. На равнине гуляли ветры из северных степей. Когда разыгрался буран, они укрылись в лагере. Выйдя из лагеря, они попали в белый от снега мир. Речки сковал лед, на дорогах теснились сугробы. Погибло много людей и лошадей, но Тимур не собирался поворачивать назад. Не остановился он и на зимовку в Каменном городе, где разместил своих людей Халиль, чтобы переждать холод. Старый завоеватель сказал, что пойдет в Отрар, крепость у северной границы, и велел внуку присоединиться к нему, как только освободятся от снега дороги. Им самим пришлось в начале похода устилать снег войлоком, чтобы длинная вереница из фургонов и верблюдов, бредущая по заснеженной равнине, смогла продвинуться дальше. Толщина льда на Сырдарье составляла три фута, они перебрались через реку по льду.

Затем пришла зима со всеми ее невзгодами: слякотью, дождем, ветром и снегом, бледным свечением низкого солнца надо льдом. Армия не стала двигаться вперед форсированным маршем, как она поступала во время похода против Золотой Орды, а продвигалась по нескольку миль в день в направлении Отрара и Великой хорасанской дороги в Китай.

Ее штандарты медленно перемещались через горные ущелья, затянутые туманом темные овраги, казавшиеся на фоне горных вершин еще более глубокими. Словно перегруженное вьючное животное, армия медленно преодолела перевалы и вышла на равнину. Воины увидели перед собой стены Отрара, ставшего укрытием от зимних холодов. Здесь Тимур мог передохнуть. С первым весенним потеплением он намеревался продолжить поход.

В марте 1405 года армия, по его повелению, двинулась снова. Поднялись штандарты, и загрохотали барабаны. Полки выстроились на равнине для смотра. Командующие тюменами собрали своих музыкантов для вечернего приветствия эмира. Глухой топот копыт лошадей сопровождали завывание труб и грохот барабанов.

Но это было приветствие покойнику.

В Отраре Тимур умер. Согласно его воле, войско прошло к Великой хорасанской дороге. Оседланный белый конь эмира, но без седока, двигался под штандартом Тимура.

Летопись оставила нам короткую запись о кончине Тимура. За деревянными стенами дворца стояли на снегу военачальники и командиры разного ранга. Внутри дворца сидела великая государыня Мульк-ханум, которой прислуживали ее фрейлины. Она прибыла сюда из Самарканда, когда до города дошли вести о болезни Тимура.

У входа в покои господина стояли бородатые имамы, духовные предводители, читавшие нараспев стихи Корана:

– «Под солнцем в ясный день, под луной последует она за ним во мрак, окутавший его…»

Так продолжалось недели. Молитвы не прекращались, но болезнь не оставляла эмира. Главный лекарь, мавляна из Тебриза, произнес вердикт:

– Спасение невозможно, дни государя сочтены.

Эмир лежал, вытянувшись на подушках. Заострившиеся черты его лица выделялись на фоне копны седых волос. Тимур отдавал свои последние распоряжения военачальникам:

– Не выпускайте из рук мечей. Живите в согласии, ибо раздоры погубят все. Не сворачивайте с пути в Китай.

У головы государя тлели угли жаровни. Он говорил шепотом:

– Не рвите на себе одежды и не впадайте в панику из-за моей кончины. Это приведет к хаосу.

Подозвав к себе Нуреддина и Шахмалика, он повысил голос:

– Назначаю Пира Мухаммада, сына Джехангира, своим преемником. Его резиденцией будет Самарканд. Он должен иметь абсолютную власть в решении военных и административных вопросов. Повелеваю вам служить и помогать ему. Его власть распространяется на Самарканд и отдаленные провинции. Если вы не признаете его верховной власти, то быть конфликтам.

Военачальники и племенные вожди один за другим давали клятву выполнить волю эмира. Они настаивали, однако, на том, чтобы Тимур послал за внуками и каждый из них лично выслушал заветы деда.

Но в голосе эмира зазвучали прежние нотки нетерпения:

– Это моя последняя воля. Так распорядился Аллах.

Через некоторое время он продолжил, обращаясь как бы к себе самому:

– Больше всего мне хотелось бы снова увидеть Шахруха. Но это невозможно.

Вероятно, это был первый раз, когда он произнес слово «невозможно». Железная воля эмира приняла смерть без всякого протеста. Роняли слезы военачальники, слышались всхлипывания женщин. В покои пришли священнослужители. «Нет бога, кроме Аллаха…»

ПОСЛЕДСТВИЯ ВЛАСТОЛЮБИЯ

Сильная рука, удерживавшая державу от распада, изнемогла. Железная воля, сотворившая державный город, больше не объединяла тюркские племена.

Тюркские племенные вожди утратили больше чем державного властелина. Тимур, крепко державший в руках бразды правления, вознес их на вершину могущества. Под его руководством они овладели почти половиной мира. Большинство из них были сыновьями тех, кто служил ему верой и правдой. Среди вождей находились внуки тех, кто начал службу Тимуру. В течение пятидесяти лет население державы не знало верховной власти кого-либо, кроме эмира.

Следует учитывать также, что численный состав армии и население города формировали люди разных рас: монголы Золотой Орды, турки, персы, афганцы и сирийцы. К сожалению, все они не представляли собой новый единый народ.

Авторитет Тимура был так велик, а всеобщее горе в связи с его кончиной так безысходно, что армия и власти Самарканда не помышляли ни о чем другом, кроме выполнения воли эмира. Держава могла бы сохраниться некоторое время, если бы его преемник Пир Мухаммад находился не в Индии – а путь от Отрара в Индию и затем в Самарканд был чрезвычайно утомительным, – если бы Шахрух, самый способный сын эмира, не был чересчур озабочен упрочением своей власти в Хорасане и если бы полководцы Тимура в слепом подчинении воле покойного не продолжали поход в Китай.

Но больше никто не мог подхватить бразды правления державой, выпавшие из рук Тимура. В Отраре его полководцы сделали все возможное: собрались на совет, решили не разглашать кончину Тимура и выбрать одного из внуков командующим армией. Они полагали, что китайцы не поверят в смерть эмира, если армия появится у Великой стены, и не сомневались в своей способности завоевать Китай.

Тело покойного завоевателя отправили в Самарканд в сопровождении старшего сына Шахруха, Улугбека, к его женам. К Пиру Мухаммаду послали гонцов с повелением ехать как можно быстрее. Вести о кончине эмира разослали, по необходимости, наместникам в дальние провинции державы и ханам, находившимся в кровном родстве с покойным.

Но почти сразу поход основных сил армии прекратился. До полководцев дошли вести о том, что военачальники правого крыла армии поклялись в верности Халилю, сыну Мираншаха, и вознамерились посадить его на трон в Самарканде. В то же время командующий левым флангом распустил свои войска и поспешил в Самарканд.

В этих условиях Нуреддин и другие полководцы созвали новый совет. Они не могли двигаться дальше в Китай, не контролируя войска позади себя. Полководцы повернули назад и, пройдя форсированным маршем, настигли траурный кортеж у Сырдарьи.

Они обнаружили ворота Самарканда закрытыми, несмотря на то что с ними были государыня Мульк-ханум, гроб с телом Тимура, его штандарт и большой барабан. Правитель города, присягнувший на верность Халилю, объяснил полководцам в письме, что необходимо кого-то держать на троне, пока не прибудет Пир Мухаммад.

Но вместо него прибыл Халиль, возлюбленный Шад Мульк. За ним последовали представители знати, поддавшиеся влиянию Ханзаде, уже давно задумавшей посадить на трон сына. Жители города не знали, что и предпринять. Тимур умер вне пределов Самарканда, никто в городе ничего не знал о его распоряжениях перед смертью. Халиля посадили на трон в качестве законного государя.

Письмо, посланное Нуреддином новой верховной власти, исполнено горечи:

«Наши сердца разрываются от горя. Самый могущественный из властителей, душа всего мира, мертв. Невежественные юнцы, которых эмир поднял из безвестности на вершину славы, предали его. Они забыли, чем ему обязаны. Они пренебрегли его повелениями и нарушили свои клятвы. Как нам не горевать из-за такого несчастья? Государь, заставлявший ожидать правителей всего мира у ворот своего дворца, заслуженно приобретший славу завоевателя, забывается, как только покидает нас. Рабы становятся врагами своего благодетеля. Куда делась их вера? Если бы у камня была душа, он заплакал бы. Почему не низвергнутся с неба камни, чтобы наказать неблагодарных нечестивцев?

Мы же, по воле Аллаха, будем помнить о велении государя, оповещать всех о его воле и служить его внукам».

Военачальники снова посовещались и сошлись в конце концов на одном. Они подошли к юрте, у которой стоял штандарт эмира, и велели уничтожить большой седельный барабан. Они не хотели, чтобы тот звучал в честь других.

Первое, что Халиль сделал, – это официально оформил брак с куртизанкой Шад Мульк, в которую был влюблен.

Будучи слишком молодым и неопытным, чтобы пользоваться авторитетом у населения, развращенный богатством, подверженный влиянию красивой персиянки, он беспрерывно пировал, сочинял стихи для своей суженой и проматывал сокровища Самарканда. Первое время щедрость и беззаботность снискали ему популярность. Но он отдалил от себя старых, умудренных жизнью придворных и приблизил других, персов, льстецов и кого угодно. А Шад Мульк, спасенная от смерти вдовствующей государыней, теперь только тем и занималась, что унижала свою спасительницу. В садах Самарканда воцарилось безрассудство. На землю выбрасывались драгоценные камни, которые подбирали все, кто хотел. Халиль пребывал в эйфории. Шад Мульк добилась всего, чего хотела. Между ними начались ссоры.

Между тем Пир Мухаммад прибыл из Индии, но его войска были разбиты армией Халиля. Скоро последовали перемены. С частью армии, сохранившей им верность, военачальники двинулись на Самарканд, сместили нового правителя, посадив его в тюрьму и подвергнув Шад Мульк публичному осмеянию.

Держава умерла вместе с Тимуром. Надежды на ее возрождение больше не существовало.

Выведенный из бездействия растущими неурядицами, наконец явился из Хорасана мудрый Шахрух и овладел городом. С этих пор Мавераннахр попал под его власть, Самарканд же, сокровища которого были в значительной степени расхищены, он отдал во владение своему сыну Улугбеку. Вдвоем они удерживали ядро державы от Индии до Месопотамии.

Они являлись поборниками мира и созидания, покровителями искусств, наследниками другой положительной стороны необычного характера Тимура, который воссоздавал то, что прежде разрушал. Они избегали войн, хотя были способны постоять за свои владения при помощи воинов-ветеранов, тянувшихся к их дворам. Их города считались островами спасения от хаоса и распада.

В правление Шахруха и Улугбека началась эра процветания. При их деятельном участии выросли новые строения у регистана, поощрялось творчество поэтов и художников Персии. Шахрух был Августом, а Улугбек – Марком Аврелием династии. Улугбек (энциклопедически образованный человек) – незаурядный астроном, географ и поэт – построил большую обсерваторию в Самарканде. Шахрух и Улугбек известны как Тимуриды, наиболее просвещенные среди современных им монархов, наряду с династией Минь в Китае.

Своей одаренностью они реализовали лишь половину амбициозных планов Тимура. Самарканд стал теперь действительно азиатским Римом. Но он находился в изоляции. Торговые пути были заброшены из-за последовавшей за смертью Тимура междоусобной борьбы. В очередной раз азиатский массив отделился от Европы с 1405 года до периода морской экспансии Португалии, а затем и британского владычества. Больше никакой Марко Поло не навещал Самарканд. Он стал запретным городом еще более, чем Лхаса. Лишь в середине XIX века русская армия продвинулась достаточно далеко, а ученые-энтузиасты начали искать среди реликвий города Византийскую библиотеку, которую Тимур вывез из Бруссы. Однако их поиски не дали результатов.

Время, холод, жара, землетрясения обратили в развалины регистан и ансамбль Биби-ханум. Даже сегодня не многие туристы и путешественники посещают площадь, названную лордом Керзоном «самой величавой» в мире. Однако время придало развалинам немеркнущее обаяние прошлого.

Литературные источники эпохи Тимуридов большей частью не переведены и, следовательно, малоизвестны. Но великие потомки Тимура – Шахрух и Улугбек – прославились собственными деяниями. Они основали в Индии династию, известную как династия Великих Моголов.

Подобно нашествию Чингисхана, походы на запад Тимура изменили политическую карту мира и повлияли на судьбы Европы. Правда, лишь на жизнь одного-двух поколений ее обитателей.

Он способствовал оживлению торговли на межконтинентальных караванных маршрутах, которая замерла на столетие. Он сделал Тебриз доступным европейцам, превратив его в центр торговли Ближнего Востока вместо удаленного Багдада. Однако потрясения, произошедшие после смерти Тимура, вызвали упадок азиатской торговли, что послужило причиной поисков морских путей в Азию Колумбом и Васко да Гамой.

Тимур сокрушил Золотую Орду, дав возможность русским сбросить татаро-монгольское иго. В Персии ликвидировали династию Музаффаридов, и двумя веками спустя под властью шаха Аббаса страна снова превратилась в могучую державу. Экспансия османских турок была остановлена, а сами они рассеяны. Однако Европа оказалась настолько бессильной в борьбе с ними, что вскоре турки восстановили силы и в 1453 году захватили Константинополь.

В остальном все осталось по-прежнему. Мамелюкский султан быстро забыл свою клятву преданности. Пара незадачливых правителей, Кара Юсуф и султан Ахмед, возвратились в Месопотамию затевать новые ссоры.

На севере тюрко-монгольские воины армии Тимура под командованием Нуреддина и других полководцев отступили в степи к пограничным крепостям. Их современные потомки, так называемые киргизы и калмыки, пасут свои отары овец и табуны лошадей среди развалин крепостей, воздвигнутых Тимуром. Смерть эмира привела к отделению воинов в шлемах Турана от людей в тюрбанах, более цивилизованных жителей Ирана, обитавших на юге.

Что касается духовенства, то оно потеряло больше всех. С кончиной Тимура пришел конец и мечте о всемирном халифате. Верхушка духовенства рассчитывала укрепить свою власть и влияние с помощью тюрко-монгольских завоеваний. Но оказалось, что войны Тимура поколебали фундаментальные основы ислама. Тимур никогда не согласовывал свои планы с желаниями имамов. В конце концов выяснилось, что он почти вообще не считался с ними.

Вновь образовавшаяся Персидская держава состояла из раскольников-шиитов, всегда конфликтовавших с суннитами – османскими турками. Потомки Тимура, моголы Индии, были, как и он сам, суннитами, но весьма терпимыми к другим религиям. Халиф Каира стал не более чем тенью Предводителя Правоверных, пировавшего в былое время в Багдаде.

После Тимура больше никто не пытался владеть миром. Он добивался того, что фактически сделал Александр Македонский, преследовавший по пятам Кира Великого. Тюркский завоеватель следовал за Чингисханом.

И сегодня во всей Азии рассказываются предания о том, как три полководца – Искандер (Александр), Чингисхан и Тимур – покоряли мир.

Если вам случится побывать в Самарканде, вы обратите внимание на большой купол, возвышающийся в роще деревьев недалеко от цитадели. Купол местами сохраняет голубизну. На его отдельных участках, выстланных лазоревыми плитками, играют солнечные блики. Каменная кладка стен испещрена отверстиями от пуль, вылетавших из русских ружей, а все арки обвалились.

Пройдите по узкому проходу, и вы окажетесь в гробнице, внутрь которой через резные отверстия проникает тусклый свет. За оградой из резного мрамора вы увидите два саркофага, один – белый, другой – темно-зеленый. Белый камень укрывает Мирсаида, друга Тимура. Темный камень, жадеит, прислала, как вам расскажет смотритель гробницы, монгольская принцесса. Под ним в деревянном гробе, покрытом чудной парчой, покоится скелет Тимура.

Недавно вскрытый гроб со скелетом Тимура отправлен русскими в Москву.

Выйдите на обветшалую площадь Самарканда и спросите старцев, сидящих там на солнце, кем был Тимур. Может, они скажут вам то, что сохранилось в их памяти неизменным:

– Мы не знаем этого тюра. Он лежит здесь с давних пор, еще раньше, чем родились наши отцы. Но несомненно, это был Государь.

Часть четвертая
ЗАМЕТКИ

МУДРЕЦЫ В БИТВЕ

Тимур постоянно находился в походах и брал с собой часть придворных. Арабшах утверждает, что эмир имел привычку слушать чтение книг по вечерам, особенно книг по истории. Даже во время тяжелого похода против Золотой Орды Тимура сопровождала одна из принцесс. Во время нашествия в Индию в армии возникли настроения неуверенности и уныния перед сражением с Махмудом, повелителем Дели, и его слонами. Шарифеддин пишет: «Этих воинов не особенно тревожила битва с индийской армией, но, поскольку они никогда не видели раньше слонов, им казалось, что стрелы и сабли против таких животных бессильны: слоны способны зашвырнуть в небо всадника вместе с лошадью. Когда диспозиции командиров и племенных вождей определились, Тимур спросил ученых людей, где бы они предпочли находиться во время битвы.

Несколько из этих образованных людей, кое-что знавших о слонах, сразу ответили:

– Если государь не возражает, мы хотели бы находиться рядом со своими женами.

Тимуру было известно о том, что воины опасаются слонов. Он принял необходимые меры для нейтрализации боевого эффекта от использования этих животных. В центре перед боевым строем вырыли траншею, боевой вал позади укрепили щитами. В землю вкопали столбы, а сверху к ним прикрепили крюки-трезубцы. Под столбами были выстроены связанные за шею буйволы, к рогам которых привязаны пучки сена, чтобы их в любой момент можно было поджечь. Но подобные меры предосторожности оказались излишними».

ИСКУССТВО СТРЕЛЬБЫ ИЗ ЛУКА НА ВОСТОКЕ И ЗАПАДЕ

Широко распространено мнение, что азиатский вооруженный всадник использовал только легкий лук, неэффективный против тяжелых доспехов европейцев. На самом деле турки и монголы пользовались как короткими, так и длинными луками.

В эпоху Тимура и даже раньше, во время Чингисхана, всадники имели при себе оба лука – длинный – для поражения противника на расстоянии, и короткий – для пользования в ходе кавалерийской атаки или стрельбы с седла в ближнем бою. Лук – любимое оружие азиатских всадников. Монголы, например, никогда с ним не расставались, за исключением тех случаев, когда они попадали в сутолоку людей и лошадей. Европейские летописи того времени хранят свидетельства эффективной стрельбы азиатов, констатируя, что большое число христиан и их лошадей погибали прежде, чем начиналась битва.

Тюркские воины имели стрелы различной длины и веса, а также различные наконечники – некоторые из них предназначались для пробивания доспехов, некоторые – для переноски гранат и жидкого огня. Идею использования в стрельбе из лука параметров длины и веса, возможно, заимствовали у китайцев. Автор видел среди опытных образцов луков, которыми пользовались кандидаты на зачисление в пекинскую стражу, – двенадцатисильные луки, для натяжения которых требовалась сила в 156 фунтов. Их длина составляла 5 футов, и они были весьма тяжелы. Одно-два столетия назад пекинская стража состояла из маньчжуров.

В 1795 году рекорд дальности стрельбы из лука (составивший 467 или 482 ярда) принадлежал представителю посольства Турции в Великобритании. Несколько лет назад современный спортсмен-лучник, пользовавшийся в стрельбе турецким луком, достиг почти того же результата.

Подавляющее превосходство в средствах стрельбы, строгая дисциплина, знакомство с рождения с боевым искусством в сочетании с военным гением вождей давали тюрко-монголам такое преимущество над разношерстными и плохо управляемыми армиями Европы XIII века, что столкновения сторон оборачивались для европейцев катастрофами. Баллисты и катапульты перевозились на вьючных животных как монголами, так и воинами Тимура. Рыцарский дух христианина, привыкшего идти на битву, как на турнир, был высок. Он привык ехать на поле сражения с комфортом, не спеша разбивать лагерь и готовиться к сражению, строго держаться часовой продолжительности рукопашной схватки. Такие вещи, как артподготовка, ночные вылазки и преследование с целью полного уничтожения противника, наполняли христианина суеверным ужасом. Он погибал на поле боя или во время беспорядочного бегства, порой даже не воспользовавшись своим мечом или копьем. Его военачальники пренебрегали стратегией, а порой, как в случае с венгерским королем Белашем в 1241 году или литовским князем Витольдом в 1399 году, бросали своих подчиненных на произвол судьбы, когда сражение было проиграно.

Азиатское оружие превосходило европейское во многих битвах, начиная от страшного разгрома русских в 1221 году полководцами Чингисхана, поражения французского короля Людовика египетскими мамелюками до краха кавалерийской атаки европейцев против войск Баязита под Никополем. Конечно, были небольшие исключения, такие, как скромные успехи каталонцев, профессиональных солдат под командованием опытных командиров в 1309 году под Константинополем и поражение арабов в Испании.

Наиболее эффективным оружием европейцев в это время был арбалет, о котором тюрко-монголы отзывались с уважением. Однако он использовался в войнах в незначительной степени, за исключением случаев с осадами крепостей или применения его войсками венецианцев и генуэзцев. Во времена ранних крестовых походов не использовался длинный лук, он стал популярен в период битв при Кресси – Азенкуре с 1300-го по 1450 год на службе у англичан.

Автора просили сравнить британского и тюркского вооруженных всадников этого времени. Следует отметить, что они никогда не встречались в бою и об исходе этой встречи можно только гадать. Английский длинный лук имел такую же дальность стрельбы, что и тюркский, – его поражающая сила равнялась 200–300 ярдам, – и английский йомен мог посылать стрелы с той же быстротой. Воины Тимура не были закованы в латы, как французские кавалеристы, но вместе с тем можно утверждать, что они не стали бы атаковать боевой строй англичан так глупо, как это делали французские рыцари.

Вне своих личных боевых качеств и искусства стрельбы из лука англичане имели бы в бою с тюркскими воинами шансов на успех не больше, чем тевтонские рыцари или рыцари ордена Святого Иоанна. Против бомбардировки жидким огнем, атак с флангов и рейдов в тыл Черный принц (старший сын английского короля Эдуарда III, не доживший до коронации. – Примеч. перев.) был столь же беспомощен, сколь его европейские собратья по оружию.

ОГНЕМЕТЫ

Совершенно очевидно, что армия Тимура пользовалась различными типами огнеметов. Однако в современных исследованиях нет описаний этого вида оружия, а из источников известны только «огненные горшки».

Известно, что китайцы использовали порох за несколько столетий до эпохи Тимура. Менее известно, что они были знакомы со взрывным эффектом пороха. Относительно этого имеется несколько свидетельств. Один китайский летописец сообщает об осаде монголами в 1232 году города Кайфын следующее:

«Когда монголы стали рыть под землей шурфы, где им не угрожали метательные снаряды, мы решили скрепить железом ряд устройств, называемых чин тяньлей (вид огнемета). Их спустили к тем местам, где находились монгольские саперы… Устройства взорвались и разнесли на куски людей и щиты».

Некоторые из китайских изобретений монголы использовали в своих целях. Чингисхан во время похода на запад в 1220 году имел при себе команду китайских артиллеристов и взрывные устройства, называемые хо рао – огнеметы, также известные и воинам Тимура. Они были знакомы со снарядами, которые персы и арабы начиняли зажигательной смесью.

Во время крестовых походов арабы использовали против рыцарей огненные булавы со стеклянными шарами на венце, заполненными зажигательной смесью. Запал, ведущий к такому шару, поджигался, и булава швырялась в противника либо обрушивалась на его доспехи, а горячая смесь растекалась по его туловищу. Метательные устройства арабов, использовавшиеся в условиях осады крепостей, швыряли тяжелые глиняные снаряды, начиненные горючей смесью или греческим огнем.

Известна печальная история о том, как во время осады одной крепости крестоносцы применили деревянные башни. При помощи метательных механизмов арабы забросали эти башни снарядами, которые, разбившись, пропитали дерево какой-то жидкостью, не причинив сооружениям вреда. Христиане потешались над действиями осажденных до тех пор, пока те не швырнули горящий факел и огонь не охватил башни. Жидкость оказалась горючей смесью^[26].

АНКАРА

Справедливости ради следует отметить, что трактовка европейцами в прошлом победы Тимура в битве при Анкаре отличалась предубежденностью. О ней судили в основном по турецким и греческим оценкам, редко прибегая к историческим документам и почти никогда не принимая во внимание тюркские источники. Установившаяся версия события представлена фон Хаммером, автором книги «15 решающих битв мира», выпущенной под редакцией профессора Кризи. Версия основана на нижеследующем постулате:

«В лагерь осман были направлены тайные агенты Тимура. Они убеждали там многочисленных солдат тюркского происхождения не вступать в сражение с воинами Тимура, который был вождем всех тюркских племен^[27]. Баязит выставил 120 тысяч воинов против гораздо более многочисленных сил Тимура, расположившихся у Сиваса. Монгольский повелитель маневрировал таким образом, чтобы навязать противнику битву в местности, выгодной для использования кавалерии и более многочисленной живой силы. Посредством искусно осуществленного форсированного марша через Кайсирайе и Киршехр он уклонился от встречи с Баязитом и вышел к равнине города Анкара. Как эмир и предполагал, султан поспешил на выручку Анкаре… Несмотря на огромное численное превосходство, монгольский правитель принял все меры предосторожности… Баязит же, казалось, утратил полководческое искусство… Сначала он расположился лагерем к северу от армии Тимура, а затем, демонстрируя пренебрежение к противнику, отвел свои войска на соседнюю возвышенность, где начал ускоренный походный марш. К сожалению, места, которые выбрал Баязит для этой цели, были безводными… 5 тысяч османских солдат погибли от жажды и усталости. После этого дорого обошедшегося каприза Баязит снова сблизился с противником, но обнаружил, что лагерь, который он раньше оставил, занят войсками противника и что единственный водный источник, к которому имели доступ османы, по приказу Тимура был отведен в сторону таким образом, что стал вне пределов их досягаемости.

Баязит был вынужден дать сражение в невыгодных условиях. Численность монгольской армии, насчитывавшей более 800 тысяч человек, несомненно, намного превышала по численности войска Баязита, который смог привести на поле битвы всего 100 тысяч воинов. Превосходство монголов состояло не только в численности, но также в оснащении, боевом духе и военном руководстве».

Фон Хаммер и Кризи добавляют, что некоторые османские ханы перешли на сторону Тимура и лишь сербы и янычары оказали достойное сопротивление яростным и частым атакам монгольской конницы.

В своем труде «Турция» Лейн-Пул буквально следует упомянутой версии, добавляя от себя:

«С одной стороны сражались воины, измученные жаждой и усталостью, уступающие противнику в численности и недовольные своими военачальниками. С другой стороны в сражении участвовало огромное войско, занявшее выгодную позицию, ведомое талантливыми полководцами, принявшее все меры предосторожности, имевшее преимущество в численности, дисциплинированности и боевом духе… Стойкость сербов и янычар мало стоила против численности войск Тимура. В итоге армия осман была наголову разбита».

Что касается самой битвы, то Лейн-Пул цитирует старый оригинал Ноллеса, записи которого датируются 1603 годом.

Изображение турецкой армии в виде разрозненных, рыщущих по стране отрядов перед лицом готовых к битве тюркских войск обязано своим происхождением турецким историкам последнего времени, стремящимся оправдать поражение своего султана. Оно не подкрепляется фактами, да и здравый смысл подсказывает, что, если бы Баязит был настолько безрассуден, что допустил это, Тимур не стал бы дожидаться его возвращения на поле битвы. То, как воспринимают ход событий люди типа фон Хаммера, Кризи и Лейн-Пула, просто забавляет.

По поводу дезертирства союзников Баязита нет никаких свидетельств того, что это было результатом интриг Тимура. В летописи упоминается о нескольких племенах тюркской Черной Орды, откочевавших в Малую Азию, представителей которых мобилизовали в турецкую армию. Во время битвы они перешли на сторону Тимура. Их численность была настолько незначительной, что эмир до конца битвы не поддерживал с ними контактов. Затем он взял их с собой в Самарканд.

Восьмисот же тысяч воинов у Тимура никогда не было. Армия такой численности не смогла бы выжить в Малой Азии, не говоря уже о ее способности совершать маневры, предпринимавшиеся Тимуром. Свидетельства осман ясно указывают на то, что Баязит не встречал тюркских войск, пока не увидел армию Тимура, проходившую мимо него. Нет никаких фактов, говорящих о том, что Тимур собирал когда-либо войска численностью более чем в 200 тысяч. Тюркские источники упоминают вскользь об участии семидесятидвухтысячной армии Тимура в Персидском походе, девяностотысячной – в Индийском и двухсоттысячной – в Китайском походах.

Тимур вторгся в Малую Азию после четырехлетнего периода непрерывных войн. Часть войск он держал в Самарканде даже после того, как к нему присоединился хан Мухаммад. Он был вынужден выделять силы для охраны своих коммуникаций на обширной территории державы. Еще одна армия находилась в Тебризе, а несколько тюменов – в Сирии. Список полководцев и командиров, участвовавших в битве при Анкаре, говорит о том, что численность тюркских войск составляла от 80 до 160 тысяч человек.

Очевидно, армия Баязита была более многочисленной. Мало вероятно, чтобы Тимур держался оборонительной тактики, если бы дело обстояло иначе. Ноллес пишет, что турки наступали в боевом строю в форме полумесяца. Это – если свидетельство достоверно – доказывает, что их фланги перекрывали переднюю боевую линию тюркских войск.

Герберт Адаме Гиббон пишет: «Баязит смог бы выдержать натиск лавины тюркской кавалерии, если бы он оставался таким, каким был в битве при Никополе. В деле отражения тюркского нашествия Баязит располагал всеми преимуществами. Он проиграл потому, что был превзойден моральными и физическими качествами противника. Даже если и не был превзойден, то уступил из-за склонности к невоздержанной жизни».

Если бы Баязит, победивший при Анкаре, взял и Константинополь, то был бы занесен на страницы истории как выдающийся полководец XV века – Наполеон середины II тысячелетия. Очевидно, что тюрок превзошел его в полководческом даре. Причем Тимуру было почти семьдесят лет и он находился в центре турецкой империи, на расстоянии более чем в две тысячи миль от Самарканда. В тюркских источниках победа в битве при Анкаре считается незначительным достижением, а Баязит как полководец ставится ниже Тохтамыша.

Клавихо, беспристрастный свидетель, передает эту историю в своем собственном стиле^[28].

«Когда турецкий султан узнал, что государь Тимур вторгся на территорию его империи, он двинулся со своей армией к мощной крепости Анкара. Как только государь Тимур получил сведения о выступлении турок в поход, он свернул с дороги, по которой двигалась его армия, и повел ее в высокогорье. Турок же, обнаружив дорогу покинутой войсками Тимура, решил, что тот бежал, и двинулся вдогонку как можно быстрее.

Государь Тимур, пройдя горы за восемь дней, вернулся на равнину и направился к крепости Анкара, где турки оставили все свои запасы, и захватил их. Турок, узнав об этом, вернулся в спешке назад. Его люди сильно утомились.

Государь Тимур совершал свои маневры с целью дезорганизации противника. Произошло сражение, и турок был взят в плен».

КНЯЗЬ ВИТОЛЬД И ТЮРКИ

Менее чем через три года после поражения рыцарей Западной Европы от Баязита в битве под Никополем, в 1399 году, произошло любопытное столкновение войска из Восточной Европы с тюрками.

Безрассудный литовский князь Витольд^[29] предпринял в союзе с королем Польши поход на юг России, захватив Киев и Смоленск. В результате он вошел в соприкосновение с тюрками после победы Тимура над Тохтамышем. Последний спасся бегством под защиту Витольда и его войска, а Тимур между тем удалился из России.

Два тюркских вождя (вождь ногайцев Идику и его протеже Тимур Кутлук-хан), которые помогали Тимуру в борьбе с Тохтамышем и несколько лет жили при дворе эмира, приобрели теперь во владение Поволжье и степи. Им пришло в голову направить письмо Витольду с требованием выдачи Тохтамыша. Витольд же, бывший двоюродным братом польского короля и тестем великого князя Московского, загорелся идеей возглавить крестовый поход против тюркского хана.

Судя по польским источникам, Витольд полагал, что выступил против великого Тимура из Самарканда. Во всяком случае, он, собрав литовскую знать, польских союзников и пятьсот тевтонских рыцарей ордена Креста, отправился дальше на юг.

«Зачем ты идешь на меня войной? – спрашивал Витольда Тимур Кутлук в послании, имевшем целью отговорить литовского княза от похода. – Я ведь никогда не вторгался в твои земли».

«Бог назначил меня господином мира, – отвечал Витольд. – Перед тобой выбор: либо быть моим сыном и вассалом, либо – моим рабом». Он потребовал также, чтобы Тимур Кутлук чеканил литовский герб на своих монетах.

Тюркский хан не согласился с этим, хотя и послал подарки христианскому князю, когда войска сторон попали в поле зрения друг друга на равнине. Хан выжидал, пока его союзник, Идику, не прибыл к нему со своими ногайцами. Причем последний не имел ничего против условий христиан. Он предложил Витольду встретиться, и их встреча произошла на берегу небольшой речки. «Князь, – сказал Идику, не лишенный чувства юмора, – наш хан справедливо считает тебя своим отцом, поскольку у тебя больше опыта, чем у него. Но раз у тебя меньше опыта, чем у меня, то признай меня своим отцом и чекань мое изображение на литовских монетах».

Витольд в ярости возвратился в свой лагерь и не стал внимать предостережениям пфальцграфа Кракова о необходимости соблюдать осторожность. Тщеславные литовские рыцари высмеяли правителя Кракова, говоря: «Если ты боишься смерти, то уйди с пути тех, кто ищет славы».

Мнение Витольда и литовцев возобладало, и войско выступило против тюрок. На вооружении христиан было несколько ручных огнеметов, с помощью которых они рассчитывали нанести поражение противнику. Но это громоздкое и неудобное оружие не произвело впечатления на быстро перемещавшихся тюркских всадников. Воинов Витольда, сражавшихся сомкнутыми рядами, охватила паника, когда Тимур Кутлук атаковал их с тыла. За паникой последовал полный разгром христиан. Витольд бежал с поля боя во главе представителей литовской знати, хваставших перед битвой. Две трети его войска погибли, в числе убитых – здравомыслящий правитель Кракова, смоленский и галицийский князья. Преследование побежденных продолжалось до самого Днепра. Киев заплатил дань победителям, которые не вернулись на свои земли, пока не разорили всю Литву до границ с Польшей. Не замечаемая историками, эта битва оказала большое влияние на европейские дела. Поражение литовцев и поляков означало для русских ослабление их самого могущественного врага, которого они опасались больше, чем тюрок. Витольд же, порвавший с королем Польши, с которым раньше Литва состояла в едином государстве, обрушился также на Пруссию и тевтонских рыцарей.

ДВА ВЫДАЮЩИХСЯ ПОЛКОВОДЦА

Сэр Перси Сайке говорит о Тимуре следующее: «В истории ни один азиатский завоеватель не демонстрировал такой полководческий дар, как этот, и ни один не заслужил равной ему славы. Его достижения граничат со сверхъестественным».

Так же как Чингисхан, Тимур обладал гениальными военными способностями. Благодаря им оба полководца казались сверхчеловеками. Чем больше мы изучаем походы Цезаря, подвиги Ганнибала или вдохновенную стратегию Наполеона, тем, по размышлении, становится яснее, что оба этих азиатских завоевателя, наряду с Александром Македонским, были военными гениями мирового масштаба. Их боевое искусство другие могли воспроизвести не в глобальном, а в ограниченном масштабе.

Чингисхан по сей день остается загадкой, многого невозможно постичь и в Тимуре. Имел ли Чингисхан продуманный план завоевания мира, или он руководствовался варварским инстинктом? Нам известно лишь, что он был мудрым. Его мудрость несла ужасы миру, в котором мы живем. Можно дать оценку невероятным военным успехам Тимура, но попытки найти отгадку тайны этих успехов окажутся тщетными.

Александр более понятен. Он – сын Филиппа Македонского, унаследовавший сильную армию. Он завоевывал пространства, ранее покоренные Персидской империей, которую сокрушил. Однако двух азиатских воителей постичь труднее из-за отдаленности и непривычности для нас мира, в котором они жили.

О чем-то можно судить вполне определенно. Подобно Александру, они обладали огромной волей и неуемной энергией, способной преодолевать любые препятствия. Здесь их сходство прекращается. Чингисхан был терпелив – Тимур импульсивен. Монгольский воитель, исключая ранние годы, руководил своими походами из своей постоянной резиденции – эмир из Самарканда обычно участвовал в походах непосредственно. Вождь кочевников пустыни Гоби делил ответственность за завоевания со своими помощниками и полководцами – тюркский воин брал всю ответственность на себя.

Было ли это осознанной установкой? Или Чингисхан располагал более одаренными помощниками? Видимо, так. Его китайские министры и четыре сына – Суботай, Джебе Нойон, Байан и Мухули – оказались более способными вести войны самостоятельно. После смерти Чингисхана те, кто пережил его, смогли увеличить завоеванную территорию. Сайфеддин, Джаку-барлас, Шейхали-бахатур и другие не смогли добиться этого для Тимура.

Монголы XIII столетия были естественно сложившейся управляемой военной силой, они взаимодействовали друг с другом, подобно пчелам из одного улья. Воины Тимура, как и Ганнибала, были менее управляемы. Без непосредственного руководства эмира они теряли половину своей боеспособности. Монголы могли воевать с сильным противником отдельными армейскими частями, Тимур совершал поход во главе единой армии.

Чингисхан обладал редким талантом в военном строительстве и маневрировании войсками. Он продумывал военную кампанию до мельчайших деталей, неделями обсуждая план военной кампании со своими полководцами, прежде чем выступить в поход. Будучи умелым стратегом, он избегал лишних сражений и стремился сокрушить ядро сил сопротивления, а также уничтожить их командование. Террор и скрытность сопровождали передвижения монголов. Чингисхан внушал ужас кровавыми злодеяниями его войск.

Трудно себе представить, насколько страх сковывал людей при приближении монголов. Говорят, что в одном из захваченных городов монгольский воин собрал около двадцати жителей, чтобы убить их. Потом он обнаружил, что забыл свой меч в другом месте. Монгол велел своим жертвам подождать, пока он разыщет свой меч. Единственным из двадцати, не ставшим ожидать неминуемой гибели, был тот, кто рассказал эту историю.

Тюркские воины Тимура отличались от монголов. Случай с Ак Бога, атаковавшим два десятка персов, не был исключительным. Воины Тимура верили в свою непобедимость. Военная интуиция эмира казалась им фатальной.

И все же, несмотря на свои впечатляющие походы и победы, Тимур не смог сломить сопротивления покоренных народов, не смог обеспечить устойчивого правления на завоеванных территориях, что удавалось методичным монголам.

Тимур готовился к походам так же дотошно, как и Чингисхан, но монгол оставался непревзойденным стратегом. Он умел избегать трудностей, с которыми сталкивался и боролся Тимур. Монгол никогда бы не поскакал с несколькими сотнями воинов впереди армии, как это делал Тимур во время осады Багдада. Не стал бы Чингисхан и карабкаться один на стену крепости, как поступал Тимур перед взятием Карши.

В Китае Чингисхан опустошал целые провинции, добивая по частям их защитников. Тимур давал возможность противнику собрать силы и затем вступал с ним в решающее сражение, всегда добиваясь победы. Подобно Наполеону, он был готов к встрече с любыми непредвиденными обстоятельствами и целиком полагался на свою способность принять верное решение в нужный момент для разгрома противника. Никакая проблема не могла привести его в замешательство.

ПОЭТЫ

Неожиданное появление Тимура на пороге Европы и столь же быстрое его исчезновение возбудили воображение европейских поэтов и драматургов. Тамерлан стал легендой – плодом фантазии, рожденной тенденциозными преданиями греков и турок.

Ранние упоминания о Тамерлане, враге Баязита, как называли османского султана немцы, можно встретить в XVI веке. В современной истории он предстает как великий хан тюркских земель, происходящий – влияние Геродота – от скифских пастухов. Но более всего забавны самые последние версии. В сознании европейских писателей Тимур долгое время ассоциировался с турками, неясными представлениями о завоевании Анатолии или победами над султаном Египта, покорением Иерусалима и Вавилона.

В начале Елизаветинской эпохи Кристофер Марло знал о Тимуре не много. Он видел в Тамерлане воплощение необоримой силы и величавости загадочного Востока. Драматург выразил эти образы в драматической форме, создав первую английскую пьесу в стихах. Его пьеса «Тамерлан Великий» целиком основана на вымышленных образах, на ассоциациях из жизни греко-персидского мира.

Тамерлан появляется на сцене в теперь уже знаменитой колеснице, запряженной покоренными азиатскими правителями:

Пьеса, созданная в 1586 году, бессмертна благодаря только творческому воодушевлению поэта. Его Тамерлан похож на Тимура лишь всепоглощающим властолюбием и величавостью. И это потому, что сам Марло преклоняется перед властностью и величием. Очевидно вместе с тем, что драматург не знаком с испанской публикацией дневника Клавихо, вышедшей в 1582 году и содержавшей дополнительные штрихи к портрету Тимура.

С этого времени, однако, Тимур все чаще упоминается европейскими историками в весьма искаженном обличий. В 1588 году о нем пишет Ленклавиус, в 1600-м – Перонданус. Пятью годами ранее, в 1595-м Жан де Бек опубликовал фантастическую версию биографии некоего Алхазена. Славный Ричард Ноллес включил ее в свое многотомное повествование о турках, вышедшее в 1603 году. Многие из этих ранних оценок Тимура собраны в 1625 году в «Пурчас, его пилигримы»; в 1634-м вышел в свет сборник Пьера Бергерона «Поездки в Татарию», содержавший немало достаточно достоверной информации о тюркских племенах и мусульманах; в 1647-м Магнон написал свой эксцентричный роман «Великий Тамерлан и Баязит». С этого началось реальное изучение Тимура, знания о котором несколько пополнились с выходом в Париже в 1658 году перевода Ватье истории Ахмеда Арабшаха.

Отражение легенд о Тамерлане можно обнаружить в поэме Мильтона «Сатана». Здесь длинные трубы зовут войско на битву, полки сил тьмы под командованием своих военачальников собираются с поднятыми штандартами у ворот рая. В поэме много фантазий на восточную тему. Долгое время Тамерлан изображался в европейской литературе как типичный восточный деспот, позднее его образ видоизменился в соответствии с концепцией Великого Могола, а в эпоху Вольтера во Франции он отождествлялся с образом китайского императора. Тимур занял нишу, некогда принадлежавшую «Великому хану Татарии», обязанному своей известностью Марко Поло. Все это, однако, имело мало общего с подлинной историей или ее деятелями.

Более точные сведения о Тамерлане появились не раньше, чем вышел в начале XVIII века перевод Пети Делакруа хроники Шарифеддина «Книги побед государя Тимура Великолепного».

Поэма По, посвященная теме любви, добавляет к знанию Тамерлана не больше, чем этот стих:

МОНГОЛЫ

Неазиатские писатели обозначают словом «монгол» столько понятий, что необходимо разобраться в его значении.

Слово происходит от выражения «монг-ку», означающего то ли храбрых, то ли серебряных людей. Их происхождение выводят от тунгусов, одного из коренных племен Сибири, либо от древних турок. К современным им китайцам они не имели никакого отношения, за исключением того, что завоевывали Китай.

Это рослые и выносливые кочевники, охотившиеся и пасшие табуны лошадей и отары овец, кочевавшие вслед за появлением травы. Обитали они в пустыне Гоби и на севере. Это скифы по Геродоту, племена, родственные гуннам и аланам, которые, к несчастью для Европы, перекочевали на запад. Затем они стали наездниками, таковыми остаются их потомки и поныне.

С давних пор китайцы называли их хун-ну, разного рода дьяволами. Чтобы уберечься от них, построили Великую Китайскую стену. Таким же образом Александр Македонский, судя по легенде, построил ранее Каспийский вал, чтобы не допустить кочевников в пределы своей империи. Монголы были наездниками из азиатских глубин, мест рождения завоевателей. Геродот называл этих питающихся мясом и молоком кочевников, передвигающихся на лошадях, скифами, римляне – гуннами, китайцы – хун-ну. Все слова использовались для обозначения людей определенной расы.

Хун-ну означает массу кочевников. Ее нельзя назвать союзом, потому что кочевые племена почти всегда враждовали. Во времена Чингисхана, в 1162 году, эта масса кочевников состояла из ряда народностей. К ним относились – если перечислять племена по местам обитания с востока на запад – предки маньчжуров, татар, монголов, караимов, джалаиров и уйгуров. Чингисхан, вождь монголов, сумевший подчинить своей власти другие племена, создал вместе с ними ядро Монгольской империи.

Чингисхан основал империю. Монголы были его непосредственной опорой, кочевники других племен – первыми из покоренных им народов. Вместе с ними вождь монголов покорил Китай, а вместе с китайцами подчинил тюркские племена Центральной Азии и затем большую часть остального мира.

Поэтому слово «монгол» сегодня имеет одно из двух значений – «обитатель огромной Монгольской империи XII–XIII веков» или «представитель коренного монгольского населения».

В этом смысле слово и употребляется в этой книге^[30].

ТАТАРЫ

Слово «татары» даже больше обросло иносказаниями, чем слово «монголы». Изначально так называли представителей небольшого кочевого племени, жившего к востоку от места обитания монголов и очень похожего на них. Не установлено, правда, происхождение этого слова от имени вождя племени Татура, звучавшего на китайском как «та-та»^[31].

Но татары жили ближе всех к китайцам, и те стали называть этим именем все остальные племена кочевников. Название устоялось настолько, что им стали пользоваться европейцы для обозначения массы кочевых племен. И это несмотря на то, что монголы предупреждали первых европейцев, посещавших их империю, чтобы те не называли их татарами, поскольку татары всего лишь одно из племен, которое монголы подчинили своей власти. Норманну в Британии XII века, например, не понравилось бы, если бы его назвали саксом.

Под властью монголов татары как народность исчезли после 1200 года, смешавшись в общей массе воинов империи.

Для азиата существо понятия важнее названия. Для европейских историков Чингисхан был повелителем монголов, у своих подданных он считался Ха-Ханом мира – Великим ханом. Называть повелителя по имени считалось зазорным. Он владел империей, и было не важно, как его зовут. Сами монголы и татары не занимались письмом. За них документы составляли иноземные секретари. Язык письма сильно отличался от разговорного. В отношениях с Европой секретари писали в документах имена и титулы великих ханов в таких формах: 1. Пропуск имени. 2. Представитель неба на земле. 3. Правитель мира, или Повелитель всех людей. Слово «монгол», как правило, не употреблялось. Марко Поло вернулся на родину со словом «Тартар» и «Тартария».

Независимо от этого, по обстоятельствам нам неизвестным, русские, пришедшие первыми в соприкосновение с кочевыми завоевателями и наиболее продолжительное время связанные с ними, приняли и постоянно употребляют слово «татары». Ховорс предполагает, что татары составляли авангард вторгнувшейся в Россию армии монголов. От русских это слово восприняли европейцы, так же как слово «Китай» и «Катай». Через определенное время европейцы перестали употреблять слово «Китай», но кочевые племена, заявившие о себе миру благодаря монголам, по-прежнему называются татарами. И теперь поздно что-либо менять.

Предки Тимура из племени барласов не имели ничего общего с подлинными татарами, охотившимися вокруг озера Буир-нур и в других местах. Барласы принадлежали скорее к тем народам, которых принято называть древними турками.

Однако для них у нас не нашлось более подходящего названия, чем «татары». Это название использует Шарифеддин, а также Мир-кванд и Кванд-амир. Так же поступает Абулгази. Другие персидские и арабские авторы позднего времени называют их татарами и тюрками. Среди современных ученых название «татары» принимает сэр Генри Ховорс. С ним согласен Эдвард Г. Броун. По собственным соображениям Леон Кахун и Арминий Вамбери настаивают на правильности только названия «тюрки».

В данной книге название «татары» используется отнюдь не в расовом или историческом значении, но лишь по той причине, что это слово более удобно, чем другие, для обозначения соплеменников Тимура и соседних племен. В конце концов, имеет значение не слово; а суть. Обитателей страны Чете и владений Золотой Орды называют монголами потому, что ими правили прямые потомки монгольских ханов.

ТЮРКИ (ТУРКИ)

Словом «тюрки» лингвисты, этнологи, историки и археологи играли, будто футбольным мячом, много лет пантюркизм служил политическим целям. Теперь из-за поднявшейся пыли невозможно разглядеть сам футбол.

Легенды о волчице и Турке, сыне Яфета, а также исчезнувшей великой цивилизации в Центральной Азии, где достигла высокого уровня обработка металлов, выращивание и торговля лошадьми, интересны, но не очень убедительны, хотя и ходят разговоры о замене в Константинополе полумесяца золотой головой волка. Представляется, что до V века нашей эры о тюрках ничего не было известно.

После этого племя, оторвавшееся от общей массы племен хун-ну, поселилось у подножия Золотых гор между Китаем и пустыней Гоби. Родовые семьи племени называли ассена, но иногда тюрками, что означает шлемы. Это название, может, связано с тем, что племя жило среди куполообразных холмов, может, с тем, что соплеменники носили шлемы. Китайцы, говорят, называли представителей этого племени ту-ки. Но «ту-ки», очевидно, означало ругательное – «собаки». Оно до сих пор имеет смысл – «иностранные собаки». Неясно, слышали ли китайцы это слово от соплеменников ассена или сами так называли кочевников.

Во всяком случае, европейские ученые, черпавшие сведения у китайцев, стали называть большинство других крупных племен, родственных ассена, тюрками. В восточной части Центральной Азии так окрестили уйгуров и джалаиров, в западной части находились племена, которые позже образовали ядро Золотой Орды, – карлуки, капкалы, каракалпаки, кыпчаки – обитатели снегов, обладатели арбы и черных шапок, жители пустыни.

Их называли тюрками потому, что они разговаривали на одном или родственных языках. Эти языки называли тюркскими. Но это не аналог турецкого языка. Вначале некоторые из этих языков имели много общего с монгольским.

Таким образом, образованные европейцы приняли название небольшого племени для обозначения большого числа племен. Память подсказывает, что один из первых литовских князей, принявший христианство, призвал свой народ креститься группами. Одну из групп он окрестил Петрами, другую – Павлами.

При всех обстоятельствах существовали тюрки у черного входа в Китай. Они ели мясо, носили одежду из шелка, пили кобылье молоко. Их сильных, умелых в ратном деле мужчин называли бахадурами, знатных женщин – хатун, а предводителей – ха-ханами. Они пользовались рогатыми луками, с тетивы которых срывались свистящие стрелы, носили металлические кольчуги и вуг-туг, штандарты с волчьей головой. Золотая волчья голова была эмблемой лин кха-хана – вожака волчьего племени. Только великий хан имел право на такой штандарт и возможность бить пять раз в день в седельные барабаны. В этих людях угадываются предки Тимура.

Около VII века нашей эры монголы, жившие тогда в Сибири, еще ходили в шкурах животных и ели грубую пищу. Затем произошли сложные процессы. Большие, имевшие мало общего друг с другом, за исключением сходства языка племена (который в то время мог быть записан одним из шрифтов древнего санскрита или арабской вязью), которые мы называем тюркскими, пришли в движение с воинственными целями.

Они двинулись на запад, рассеиваясь на широком пространстве. На просторах Центральной Азии в это время распадались и сливались государства, находившиеся под влиянием Китая, но уступавшие давлению новой мощной силы – арабов. Так называемые тюрки, разумеется, были язычниками. Уйгуры, карлуки и черные китайцы переживали поочередно стадии наивысшего могущества. Но затем на их земли пришли монголы Чингисхана, рассеяли их и потом объединили в своей орде.

Все эти племена имели свои названия, хотя они и изменялись по мере распада и слияния разных кланов. Некоторые из племен, например киргизы и караимы, сохранились до сих пор. Племя барласов постоянно участвовало в войнах и закончило свое существование в Мавераннахре. Согласно легенде, один из вождей племени был карачаром – полководцем могущественного монгольского хана.

После смерти Чингисхана и до рождения Тимура племена, прозванные образованными людьми тюркскими, а соседями – татарами, на время стали называться монголами. Но, подобно шотландским кланам, они держались родового имени. Они усваивали различные формы письменности и были обращены в большинстве в мусульманство. Другие стали буддистами. В ходе истории они появлялись в разных странах и почти везде вызывали конфликты. Тимур объединил их под своей властью.

Очевидно, до этого времени не существовало ни тюркской державы, ни тюркского народа. Османские турки были бродячим племенем, представители которого не имели связи с основной родовой семьей. Они воевали и смешивались среди соседей в юго-восточной части Европы и на Ближнем Востоке. Их язык состоял большей частью из арабских и персидских слов.

Добропорядочный Уильям из Тира, летописец крестовых походов, подошел очень близко к разрешению загадки, когда говорил, что слово «турок» означает «государь», а слово «туркмен» – «бродяга».

С османами вообще возникла абсурдная ситуация. Европейцы называли их турками и со временем их принудили, в известной мере, принять это название. Турция в нашем историческом понимании не была таковой для ее нынешних обитателей. До последнего десятилетия она называлась османскими вилайетами, страной осман^[32].

ГОРНЫЙ СТАРЕЦ

Путешествуя через Персию, мессер Марко Поло слышал рассказы о последователях Хасана ибн Саба, известных как убийцы. В этих рассказах больше правды, чем вымысла, с ними стоит познакомиться^[33].

«На их языке старца называют Алоадином. Его стараниями долина между двумя горами была перекрыта и превращена в сад – самый большой и прекрасный из всех садов, полный разнообразных фруктов. В нем были построены изящные, какие только можно себе представить, дворцы и павильоны, покрытые позолотой и оригинальной росписью. Там были желоба, по которым свободно текли вино, молоко, мед и вода. Имелись там роскошные женщины и самые красивые в мире девицы, способные играть на любых музыкальных инструментах, петь и танцевать в такой чарующей манере, что глаз не оторвать. Старец хотел убедить людей, будто это место и есть рай. И можно с уверенностью сказать, что сарацины здешней округи действительно принимали это место за рай.

Заходить в сад не позволялось никому, кроме тех людей, кого старец считает своими гашишинами^[34]. У входа в сад расположена крепость, достаточно мощная, чтобы выдержать любой штурм. С других сторон в сад проникнуть нельзя. Старец держит при себе некоторое число юнцов от двенадцати до двадцати лет, любящих военное дело. Им он рассказывает о рае в той же манере, как это делал пророк Мухаммед. Юнцы верят старцу, так же как сарацины верят Мухаммеду. Затем он приглашает в сад четыре – шесть или десять человек за раз. Им дают отхлебнуть какого-то напитка, после чего ими овладевает глубокий сон. Затем, проснувшись, юнцы обнаруживают себя в саду.

Следовательно, когда они приходят в сознание в столь очаровательном месте, то верят, что на самом деле попали в рай. К их вящему удовольствию, женщины дарят им ласки. Молодые люди получают от общения с ними все, что хотят, и никогда не покидают этого места по собственной воле.

К этому времени хан, которого мы называем старцем, имел многочисленное и знатное окружение. Он сумел внушить простому народу, обитающему в этих местах, что действительно является великим пророком. Когда же он посылал какого-нибудь из своих гашишинов с заданием за пределы сада, то тому снова давали пригубить усыпляющего напитка, а затем вносили его во дворец старца.

Поэтому, когда молодой человек пробуждался, то обнаруживал себя в замке за пределами рая. Здесь ему уже было не столь приятно. Молодого человека подводили к старцу, которому он усердно кланялся, как истинному пророку. Хан спрашивал гостя, откуда тот пришел. «Из рая», – отвечал гость. Происходило все так, как и вещал Мухаммед. Разумеется, это производило большое впечатление на тех, кто не был в саду и мечтал туда попасть.

Когда старец замышлял убить кого-то из знатных лиц, он говорил молодому человеку, чтобы тот пошел и убил того-то и того-то. «Когда ты вернешься, – продолжал старец, – ангелы доставят тебя в рай. Если даже ты погибнешь, я все равно пошлю за тобой своих ангелов, чтобы они перенесли тебя в рай». И люди верили старцу. Не было ни одного повеления или опасности, которых бы они испугались. Настолько велико было их желание вернуться в рай. Таким образом старец заставлял своих почитателей убивать любого из тех, от кого хотел избавиться. Вместе с тем он внушал животный страх всем знатным особам, заставлял их оплачивать возможность жить в мире и безопасности»^[35].

ВЕЛИКИЙ И ЗНАТНЫЙ ГОРОД ТЕБРИЗ

Чтобы представить себе подлинные размеры этого азиатского мегалополиса, нужно напрячь воображение. Сегодня Тебриз не более чем заштатный провинциальный город, расположенный между Арменией и Каспием. Он даже менее известен, чем Мосул, часто упоминаемый из-за споров вокруг прав на нефтяные ресурсы.

В эпоху Тимура Тебриз (раньше европейцы называли его Тавризом) был крупным торговым центром, где сходилась Великая хорасанская дорога с торговыми путями юга – из Багдада, Персии и Персидского залива. Глядя на город глазами тех, кто его посещал в ту эпоху, мы обнаруживаем следующее.

В 1270 году Марко Поло пишет: «Тавриз – большой и знатный город… он занимает столь выгодное географическое положение, что через него ведется торговля с Багдадом, Индией и рядом других жарких стран. В нем проживают армяне, несториане, якобиты, грузины, персы и, наконец, коренные обитатели города, почитатели пророка Мухаммеда».

Из венецианских архивов известно, что в 1341 году в городе находилась генуэзская фактория, при которой действовал совет из двадцати четырех купцов. Фактория в данном случае больше означает склад товаров, чем производственное предприятие.

Известный персидский историк Рашидеддин около 1300 года пишет: «В Тебризе при дворе исламского правителя (Газана Иль-хана) были собраны философы, астрономы, ученые и историки всех вероисповеданий и сект. Там находились пришельцы из Китая, Индии, Кашмира, Тибета, страны уйгуров и других тюркских народностей, арабы и франки (европейцы)».

От Ибн Сайида и Мустафави мы узнаем, что длина окружности внешней стены города вместе с пригородами составляла 25 тысяч шагов, что стены его общественных зданий – мечетей, медресе и больниц – были выложены глазированной плиткой, а сами здания построены из мрамора и известняка. Город насчитывал 200 тысяч домов без гостиниц и караван-сараев для путешественников, что заставляет предположить проживание в нем миллиона с четвертью населения. Согласно одному из источников, в результате землетрясения в городе погибло 40 тысяч человек.

Ибн Батута отмечает, что даже торговцы мускусом и серой амброй имели свои торговые ряды в городе. Когда же он шел между торговыми рядами ювелиров, то был ослеплен блеском драгоценных камней, которые предлагали тюркским женщинам разодетые рабы.

Благочестивый Журден де Северак, монах-миссионер, в 1320 году пишет: «Население Тавриза многочисленно… Там много конфессий… мы обратили в нашу веру тысячу человек».

В это же время Одорих пишет: «Этот город, скажу я вам, лучшее место для торговли. Я обнаружил здесь в изобилии все виды товаров. Здесь такие чудеса, что в них трудно поверить, не увидев их собственными глазами… Местные христиане говорят, что правитель города имеет от сбора налогов доход больший, чем король Франции от всех своих подданных».

В XVII веке исследователь Шардэн находит население Тебриза значительно сократившимся – до 552 тысяч человек.

Тебриз превосходил Самарканд, длина стен которого без пригородов составляла 10 тысяч шагов. Клавихо говорит, что в цитадели города проживало около 150 тысяч человек.

КЛАВИХО В ТЕБРИЗЕ

Камергер короля Кастилии Клавихо проезжал через Тебриз и оставил подробное описание его. Это одно из немногих четких описаний города в эпоху Тимура – тюркского завоевателя, впервые побывавшего в Тебризе за пятнадцать лет до прибытия туда Клавихо.

Записи же Клавихо ценны не только тем, что свидетельствуют о сильном впечатлении, производимом на европейца крупными городами Азии, но также и тем, что доказывают способность Тимура сохранить и благоустроить захваченный мегалополис. Европейские историки не раз упоминали сожженные здания, остатки которых сохранились до сих пор без признаков воздействия пожара. Сколь бы ни были ужасны последствия нашествия армии Тимура, не стоит забывать, что он не причинял вреда городам, подчинявшимся ему без сопротивления. Почти всегда он велел щадить общественные здания – мечети, медресе, водопроводы, школы, гробницы. В большинстве случаев он распоряжался восстанавливать разоренные населенные пункты. Очень часто азиатские путешественники навещали после смерти Тимура захваченные им города и находили их населенными и оживленными, несмотря на понесенный от войны ущерб, в то время как европейские историки утверждали, что от них остались лишь обугленные развалины.

У таких недоразумений есть своя причина. Европейские хроникеры были больше знакомы с провинциями, удаленными от Самарканда, – Южной Россией, западной Малой Азией, морским побережьем Сирии, крайним югом Персии и Индией. Тимур не проявлял интереса к восстановлению этих провинций. Наоборот, он вывозил из них в Самарканд все, что представляло какую-то ценность. Частью его политики было оставлять опустошенными пограничные провинции и заниматься строительством внутри державы. На этом основывалось великолепие державы Шахруха, включавшей Персию и Самарканд, а также Афганистан. Благодаря этому начался золотой век персидской архитектуры на пространстве в две тысячи миль от Газни до Тебриза, что составляет протяженность всей Европы. Это пространство можно назвать строительной площадкой Тимура. В течение веков европейцы, конечно, не знали о созидательной деятельности Тимура на этой территории, за исключением Тебриза^[36].

«С гор, расположенных справа, в город спускается полноводная река. Она растекается по сети каналов, проложенных вдоль улиц. Эти улицы расположены весьма упорядоченно, на них много больших зданий с многочисленными дверями. В зданиях магазины, охраняемые стражниками. Они торгуют многими товарами – парусиной, шелком, тканями из хлопка. Торговля здесь ведется на широкой основе.

В одном месте собрались торговцы духами и косметикой. Сюда приходят женщины, чтобы надушиться и подкраситься. Они ходят вокруг, закутанные в белые накидки, лица закрывают сетки из конского волоса.

Большие здания очень искусно украшены мозаикой, голубыми плитками с золотым тиснением, сделанными в Греции. Говорят, эти украшения сделаны стараниями богатых людей, соперничающих друг с другом в создании чего-то необычного и растрачивающих на это свое богатство. Среди домов выделяется величественное, роскошное здание, обнесенное стеной. В нем много палат. Говорят, что его построил шах Кавус на сокровища, полученные от правителя Вавилона.

Тебриз – богатый город. И это благодаря тому, что через него каждый день проходят торговые караваны. Говорят, что раньше его население было более многочисленным. Но даже сейчас в нем 200 тысяч жилых домов, имеется также много торговых рядов, где продаются мясо отличного качества, выпечка, фрукты.

На улицах и площадях города много фонтанов. Летом в бассейны при них бросают кусочки льда и ставят рядом медные кружки, чтобы прохожие могли напиться. Правитель города, называемый дарага, встретил наше посольство весьма учтиво.

Здесь много богатых и красивых мечетей и, помоему, самые лучшие в мире бани. Когда послы пожелали выехать из города, их свита и кони были обеспечены всем необходимым. В этом месте содержатся лошади, которые используются для связи по эстафете гонцами эмира. Они скачут по дорогам день и ночь вплоть до Самарканда».

ДВОРЕЦ ЭМИРА

Клавихо дает блестящее описание одного из дворцов Тимура, называя его величественным павильоном.

«Павильон шириной в сотню шагов является четырехугольным и имеет куполообразный верх. Верх подпирается двенадцатью стойками, каждая из которых по окружности составляет приблизительно размеры грудной клетки человека и выкрашена голубой с золотом краской, а также красками других цветов. Для натяжения купола они используют колеса, похожие на колеса телеги. Их поворачивают люди, натягивая уходящие в разных направлениях веревки, прикрепленные к колесам.

С купола павильона опускаются шелковые ткани, образуя арочные входные проемы из одной палаты в другую. Снаружи квадратного павильона тоже установлены столбы. От павильона к ним тянутся до пятисот шнуров красного цвета. Пол павильона устлан ковром малинового цвета с орнаментом, вышитым золотистыми нитями. В четырех углах помещения установлены макеты орлов со сложенными крыльями. С внешней стороны павильон покрывают шелковые тесемки черного, белого и желтого цветов.

В каждом из четырех углов павильона установлен высокий столб с медным шаром и полумесяцем на верхушке. На самом верху купола башенка из шелковой ткани с бойницами и входом.

Павильон настолько просторен и высок, что выглядит на расстоянии как замок. Сооружение поразительно, его красоту невозможно описать».

БОЛЬШОЙ КУПОЛ

До Тимура в персидской архитектуре купола были остроконечными и не расширялись от своей основы. Более ранние постройки Тимура не отличались от этой формы. Но уже Биби-ханум и собственная гробница тюркского вождя – Гуреэмир – имеют эти объемные купола. Позже они появляются в Индии и еще позднее в России, где уже расширились вне всякой меры.

В «Истории и эволюции купола в Персии» К.А.С. Кресуэлл отмечает, что Тимур не мог увидеть широкого купола в ходе индийского похода, потому что в Северной Индии подобные сооружения отсутствовали. Единственный такой купол (деревянный, сгоревший во время пожара, уничтожившего город) увенчивал мечеть Омейядов в Дамаске. Купол отличался огромным размером и поразительной формой. По крайней мере месяц Тимур мог наблюдать его, расположившись лагерем у города.

«С присущим ему острым интересом к архитектуре Тимур не переставал удивляться этому величественному сооружению, которое считалось одним из чудес света в эпоху средневекового ислама. Скорее он воспроизвел в Самарканде некоторые из поразительных черт этого сооружения, чем скопировал купол в Индии. Имеется много свидетельств интереса Тимура к архитектуре. Его поразила соборная мечеть в старом Дели, и он построил такую же мечеть дома. Его восхитил Кутб-Минар, он привез в Самарканд мастеров, чтобы соорудить такую же постройку. Это его намерение, однако, так и не осуществилось».

Кресуэлл поясняет, что размеры куполов Биби-ханум и мечети Омейядов, сгоревшей в Дамаске, идентичны. Ансамбль Биби-ханум – первое сооружение, построенное Тимуром по возвращении из Дамаска. Его строительство продолжалось один-два года. Почти нет сомнений, что Тимур уподобил купол Биби-ханум его единственному оригиналу в Дамаске.

Ибн Батута говорит об этом куполе: «С какой стороны вы ни подойдете к городу (Дамаску), отовсюду вы увидите возвышающийся над ним купол, словно подвешенный в воздухе».

Луковичный купол, сохраненный в памяти Тимура и воссозданный благодаря огромным ресурсам, находившимся в его распоряжении, повторился в сооружениях, воздвигнутых его детьми. Он был перенесен в Индию моголами, потомками Тимура. Впервые его воспроизвели при строительстве мавзолея Хамаюна и, наконец, увенчали такой шедевр, как Тадж-Махал.

ПИРАМИДЫ ЧЕРЕПОВ

В европейской истории башни из вражеских черепов прочно ассоциируются с именем Тимура. Это чудовищные, ужасные сооружения, такими они и являются на страницах истории. Но Тимура нельзя оценивать по меркам сегодняшней, гуманной цивилизации.

Обращаясь же к эпохе Тимура, мы обнаруживаем, что как правители Герата, так и другие воздвигали точно такие же монументы победы, правда отличавшиеся от тимуровских меньшими размерами.

То же касается резни. Следует помнить, что тюркский завоеватель жил в эпоху, когда милосердие рассматривалось как признак слабости. Мы обнаруживаем в то время европейских князей лишь немногим более милосердными. Черный принц устроил бойню в Лиможе, Карл Бургундский резал людей, как волк овец, в Динане. В Азенкуре англичане убивали пленных французов, чтобы не связывать себе руки перед заключительной фазой битвы. Резню пленных сербов и турок перед битвой также организовали английские, немецкие и французские крестоносцы под Никополем. Бойни Тимура отличались лишь большим размахом.

Полковник Сайкс объясняет бойни, совершавшиеся воинами Тимура, военной необходимостью. Хотя такое объяснение сомнительно, очевидно, однако, что правитель Самарканда был более терпим к врагам, чем многие современные ему правители. Говорят, что во время осад городов в первый день над шатром Тимура вывешивались белые флаги, сигнализировавшие осажденным, что их пощадят в случае сдачи города. На второй день вывешивался красный флаг в знак того, что руководители осады не будут пощажены, и, наконец, черный – означал гибель всем. Эта история не подкрепляется авторитетным источником, но она типична для поведения Тимура.

Во время первой осады Герат был пощажен, во второй же раз воины Тимура обошлись с городом с чрезвычайной жестокостью. Багдад в первый раз отделался выкупом, во второй же раз был разгромлен полностью. Мы знаем, что Ургенч превратили в груды развалин, но затем восстановили.

Если бы Тимур обладал свирепостью Чингисхана, не понадобилось бы никаких повторных осад. Тем не менее он был беспощаден к мятежникам.

Сторонники Тимура не находят эмира жестоким. Враги считают его беспощадным. Азиатские историки больше уделяют внимания громадным достижениям Тимура, чем его жестокостям. Исключение составляет Арабшах, ненавидевший эмира. Тимур пренебрегал жизнями людей, но он был беспощаден и к себе самому.

ХАРАКТЕР ТИМУРА

Немногих деятелей в истории так любили и ненавидели, как правителя Самарканда. Два летописца, жившие при дворе Тимура, характеризуют его как беспримерного героя и демона. Ибн Арабшах называет эмира безжалостным убийцей, мастером интриги и злобным дьяволом. Шарифеддин пишет: «Храбрость подняла его на ступень верховного правителя тюркских земель и подчинила ему всю Азию от границ с Китаем до границ с Грецией. Он правил единолично без помощи визирей. Он преуспел во всех своих начинаниях. Был по отношению ко всем великодушным и учтивым, за исключением тех, кто отказывался ему покориться. С последними он, будучи справедливым, расправлялся безжалостно. Ни один тиран в его державе не ушел от наказания. Он ценил образованных, ученых людей, покровительствовал искусствам. Эмир разрабатывал и осуществлял смелые планы. Он был добр ко всем, готовым ему служить».

Из современных исследователей точку зрения Шарифеддина разделяют сэр Перси Сайкс и Леон Кахун. Аналогичных взглядов придерживается Арминий Вамбери. Эдвард Г. Броун цитирует сэра Джона Малкольма:

«Такой предводитель, как Тимур, должно быть, воспринимался своими солдатами идолом… Его не беспокоило отношение к нему других слоев общества. Этот монарх добивался славы завоевателя. Величественные города обращались в руины, и население целых провинций уничтожалось исходя из холодного расчета, что эти ужасные примеры послужат удовлетворению его амбиций… Будучи величайшим полководцем, Тимур оставался худшим из монархов. Он был талантлив, храбр и великодушен, но одновременно амбициозен, жесток и деспотичен. Счастье отдельного человека казалось ему ничтожным по сравнению с его личной славой. Его безграничная власть не имела опоры, она держалась на его личной славе, и лишь только он умер, как его держава распалась… лишь в Индии их правление продолжалось достаточно долго. В этой стране еще заметен слабый, угасающий след от былого величия династии Моголов. В Тимуре мы видим пример постепенной деградации величия человека и поражаемся, до какого ничтожества дошли за несколько веков его потомки»^[37].

ТИМУР И ДУХОВЕНСТВО

Очевидно, тюркский завоеватель не был ревностным мусульманином, но следовал своим собственным убеждениям. Мы не можем судить с полной определенностью о его отношении к религии. Однако о нем так часто говорилось как о мусульманине, одержимом задачей прославления ислама, что необходимо исследовать и эту версию. Деятельность эмира – наилучшее свидетельство его отношения к религии.

Тимур не принял исламского имени, которым обычно пользуются верующие правители, как, например, Гаруй ар-Рашид или Нуреддин. Не давал он таких имен и своим детям Джехангиру и Шахруху. Только внуки, которых нарекал не сам завоеватель, имели исламские имена, скажем Пир Мухаммад и т. д.

Эмир никогда не брил голову, не носил чалмы и не одевался в облачение представителей духовенства. Тимура и представителей тюркских племен соседи называли полумусульманами, а часто даже еретиками и язычниками. Подлинными исламскими лидерами были халиф Египта и османский султан правоверных. Они усматривали в Тимуре язычника, варвара (что несправедливо) и врага, которого следует особенно опасаться. Тюркские племена, считавшие себя прежде всего воинами и лишь затем верующими, были обращены в мусульманскую веру сравнительно недавно.

Тимур стремился установить дружеские отношения с христианскими правителями Европы. В то время турки от этого воздерживались. И в сношениях с Европой он не претендовал на роль исламского правителя, как обычно поступали мусульманские монархи. Тимур не интересовался такими священными городами, как Мешхед, Мекка и Иерусалим, хотя во время походов обычно посещал гробницы святых из политических соображений или любопытства.

Тот факт, что эмир соблюдал религиозные предписания или щадил исламские, святыни, строил мечети по собственным проектам, мало свидетельствует в пользу его религиозности. Как и в Европе того времени, повседневная жизнь подчинялась религиозным нормам. Большинство общественных зданий составляли мечети, гробницы и медресе.

Разрушение их считалось святотатством. Большинство воинов Тимура были верующими, и эмир учитывал это.

В пользу религиозности Тимура могли бы свидетельствовать два случая, когда он организовал резню христианской части враждебного гарнизона города, пощадив одновременно другую его часть. Но в данных случаях христиане нанесли наибольший урон его войскам, и эмир решил примерно наказать их. С другой стороны, минимум в трех случаях – вблизи Москвы, Константинополя и в южной части Индии – он мог бы при известном рвении заслужить титул Гази – Победителя Неверных, – ввязавшись в войны с христианами и индусами. Эмир этого не сделал. Христиане-грузины, с которыми он обошелся жестоко, просто стояли у него на пути. Смирна, где оборонялись христиане-рыцари, была крепостью в Малой Азии, которую он уничтожил из военных соображений.

Доказательством отсутствия религиозного фанатизма в Тимуре является наличие общин евреев, несториан, христиан, малакитов и приверженцев прочих религиозных течений вместе с их святилищами как в Самарканде, так и в Тебризе. Однажды эмир использовал христианского епископа в качестве своего посла. Но самое убедительное доказательство представили мусульманские панегиристы Тимура, вылезавшие из кожи вон, чтобы сделать его ревностным мусульманином. Некоторые из них утверждали, что эмир – суннит (правоверный), другие – что он алавит (раскольник). Сам завоеватель подписывался только так: «Я, Тимур, слуга Аллаха».

Примечания

1

Тамерлан произносится на европейских языках как Тимур-и-ленг – хромой. Тимур означает «железный». Так и звали Тамерлана до тех пор, пока он не был ранен стрелой в ногу и не стал ходить прихрамывая. Азиатские историки называют его эмиром Тимуром Великолепным, Тимур-и-ленгом же только для поношения. (Здесь и далее примеч. автора.)

(обратно)

2

Эта война в сердце Центральной Азии стала древним преданием и остается таковым до сегодняшнего дня. На современной карте земли тюркских вождей включали территорию Афганистана к северу от Кабула и северо-восточную часть Персии, Бухару, русский Туркестан и Закавказье. Там были под ружьем сотни тысяч людей, но, чтобы описать конфликты, происходившие на этой земле, потребовалась бы целая книга. Здесь прослеживаются лишь события, касающиеся непосредственно Тимура. Между 1360-м и 1369 годами он беспрерывно участвовал в междоусобных войнах.

(обратно)

3

Шаманство – древняя традиция монголов. Летописец поясняет, что на следующий день, когда одного из шаманов убили, дождь прекратился.

(обратно)

4

Неверными считали племенные кланы Джалаира и Селдуза, приверженные старине. Они все еще чтили законы, введенные Чингисханом. На совете в Балхе, впервые за сто сорок лет после его смерти, тюркские предводители добровольно отказались соблюдать старый обычай.

(обратно)

5

Так называли Тимура за пределами его державы. Только два правителя могли обращаться к Тимуру таким образом, и одним из них был Урус-хан. В это время последний правил Белой Ордой, располагавшейся к востоку от Золотой, где еще властвовал Мамай. Обе Орды объединялись под властью Тохтамыша.

(обратно)

6

Тогда, разумеется, не было современных европейских карт, на которых и сегодня эти степи обозначены весьма приблизительно, О действительном маршруте следования армии Тимура после перехода Сары-Су можно только догадываться. Очевидно, она повернула в этом месте чуть западнее по направлению к Уралу.

(обратно)

7

Оно приближалось к 55-му градусу северной широты, к северу от озера Виннипег на Американском континенте. Очевидно, воины Тимура пересекали местность к северу от истоков реки Тобол. Следующей рекой, которую им, видимо, пришлось перейти, была река Урал. Здесь они повернули на запад, перейдя условную границу между Азией и Европой.

(обратно)

8

Тимур выстраивал свою закаленную в боях кавалерию на правом фланге обычным способом. Фланг состоял из авангарда и резервов. На его передовой линии всегда находились наиболее способные военачальники. Боевые маневры проводились тюменами, и, как правило, им удавалось полностью разгромить противостоящий левый фланг противника. Эмир предпочитал держать левый фланг своих войск в бездействии до тех пор, пока не завершалась атака правого фланга. Сам Он командовал мощными резервами, располагавшимися позади центра.

Свои резервы Тимур мог использовать как для усиления атаки правым флангом, так и для поддержки более слабого левого фланга. Они редко вступали в бой до заключительной фазы сражения. Центр оставался на укрепленных позициях и переходил в наступление только после сокрушительного кавалерийского удара.

Больше всего эмиру нравилось руководить сражением в открытом поле. Опираясь на свои резервы, он мог маневрировать целым фронтом, поддерживая атаку правого фланга, в то время как левый фланг должен был следовать за центром. Построение войска оставалось неизменным. Каждый тюмен знал свое место дислокации и боевую задачу.

(обратно)

9

Нужно вспомнить, что семь лет назад войска Тохтамыша разорили Москву. Тимур, в свою очередь, нанес Золотой Орде сокрушительный удар. В его представлении Москва с населением в пятьдесят тысяч жителей была малозначащим городом. Многие предания утверждают, что Тимур все-таки разграбил Москву, но русские архивы вносят ясность в этот вопрос.

На самом деле четыре года спустя произошли следующие события. Литовский князь Витольд предпринял нечто вроде бестолкового крестового похода против войск Тимура, оставшихся на юге России. Два верных Тимуру хана нанесли сокрушительное поражение объединенному войску литовцев, поляков, галичан и великого магистра ордена тевтонских рыцарей. Некоторые детали этой битвы будут сообщены в книге позже.

Именно Тимур дал возможность русским сбросить монгольское иго.

(обратно)

10

Из книги Е.Г. Браун «Из персидской литературы времен тюркского господства».

(обратно)

11

От 50 до 72 миль. Чагатайцы, о которых говорит Клавихо, упоминаются в летописях как чете, пограничные монголы. Это описание почтовых дорог в несколько сокращенном виде взято из «Повествования о посольстве Руи де Гонсалеса Клавихо ко двору Тимура из Самарканда в 1402–1403 гг.». Издание Хаклютского общества. Очевидно, это описание послужило источником для сомнительных утверждений, содержащихся в некоторых трудах по общей истории. Там утверждается, будто Тимур требовал от каждого представителя знати скакать ежедневно верхом 60 миль.

(обратно)

12

Исторические факты свидетельствуют, что в то время Тебриз считался самым крупным городом в мире, исключая города Китая. Самарканд, Багдад и Дамаск были меньше Тебриза, хотя и располагали более знаменитыми архитектурными сооружениями. Но в конце XIV века эти города превосходили по размерам и великолепию Рим и Венецию.

(обратно)

13

Речь идет об исмаилитах, последователях религиозной секты, доставивших немало неприятностей европейским крестоносцам. Последние называли исмаилитов «гашишинами» (отсюда происходит английское слово «assassin» – «убийца»). Марко Поло, путешествовавший в районе горных цитаделей исмаилитов, описывал их духовного лидера, горного Старца – шейха аль-Джабаля. Во время этой экспедиции Тимур занимался также усмирением курдских и арабских племен.

(обратно)

14

Это был год, когда Мираншах под воздействием наркотиков привел в состояние хаоса провинции державы Тимура к югу от Каспия. Эмир наводил порядок повсюду: сначала усмирял Тохтамыша, напавшего с севера; затем совершал поход в Индию. Чтобы проследить походы эмира в хронологическом порядке, понадобилась бы постоянно меняющаяся маршрутная карта. Поэтому каждый из них трактовался до сих пор в отдельности.

(обратно)

15

Нельзя сказать определенно, кем была Биби-ханум. Вокруг этого имени ходит много легенд. Вопреки утверждениям многих историков, Тимур никогда не был женат на китайской принцессе. Однако он брал в жены дочь монгольского хана. Но во время женитьбы на ней часть комплекса Биби-ханум была уже построена. И совершенно очевидно, что комплекс не имел отношения к Сарай-ханум.

(обратно)

16

Такфур означает император. Список Ибн Батуты может вызвать недоумение у европейца, но, по существу, путешественник прав, если пройти мимо того, что греческий император и правитель Багдада включены в этот список скорее по критериям былой, а не последующей власти. Европа же, разделенная на десяток небольших королевств и герцогств, еще не приступила к своим новым завоеваниям. Последний из ее крестоносцев уже покинул Азию. Азиаты же считали, что Константинополь управлял Европой.

(обратно)

17

Поход Тимура в Индию был скоротечной военной кампанией. Эмир не хотел увязнуть в осаде Дели, поэтому маневрировал на равнине, делая вид, что его тяготят неопределенность и страх. Султан Дели поддался на обман и выступил со своим войском на равнину, чего и добивался Тимур. Разбив индусов, он не спеша разграбил столицу и двинулся на юг к пограничным индийским городам.

(обратно)

18

Кроме того, Тимур обдумывал поход в Китай. Он не мог двинуться туда, пока на западе существовала угроза границам его державы.

Здесь намерения старого тюркского воителя очевидны, как шахматные ходы. Его первоочередной план состоял в заключении союза с монгольскими ханами пустыни Гоби, затем поход в Китай. В этом случае ему пришлось бы покинуть Самарканд на много лет. Сначала он устранил с шахматной доски султана Дели, ближайшего потенциального противника. После разорения Индии он двинулся на запад и обезопасил там границы своей державы. Совершенно очевидно, что эмир не хотел конфликтовать с турками, пока они оставались в Европе. Когда же турки вторглись в Азию, он поспешил сразиться с ними. Разгромив своих соперников на западе, Тимур возвратился в Самарканд и подготовил в течение двух месяцев свой великий поход в Китай.

(обратно)

19

Доказательствами сложности местного рельефа служат затруднения, которые испытывали в этих местах во время Первой мировой войны войска союзников. На севере русские армии смогли продвинуться чуть дальше Эрзерума, между тем на юге британская армия была вынуждена капитулировать у Багдада. В Сирии англичане и вооруженные формирования арабских племен, руководимые Лоуренсом, потратили почти два года на овладение Дамаском.

Участники этих военных экспедиций британцев постоянно снабжались с моря и были лучше оснащены, чем турки, вынужденные в 1915–1918 годах сражаться в одиночестве. В эпоху Тимура турки были более сильны и пользовались поддержкой мамелюков, черкесов, грузин и туркмен. Все они – отличные воины, не говоря уже о сирийских арабах.

(обратно)

20

С осени 1399-го по осень 1401 года каждый маневр Тимура планировался с учетом возможности нападения войск Баязита. В момент, когда эмир готовился к осаде Багдада, Баязит не спеша пересекал Босфор, перебираясь из Европы в Азию. Если бы повелитель турок проявил больше энергии и появился на театре боевых действий до падения Багдада, то обнаружил бы Тебриз почти полностью свободным от войск Тимура. Но посты наблюдения в Малой Азии сообщили бы эмиру о приближении войск Баязита. А эмир рассчитывал соединиться через несколько недель с подкреплениями из Самарканда.

(обратно)

21

В содержании двух посланий, направленных Тимуром королю Франции, ничто не подтверждает обоснованность часто высказываемых суждений, будто эмир предлагал Карлу разделить существовавший тогда мир в известных границах. Разве что добропорядочный епископ Иоанн убедил Тимура в том, что Карл был самым могущественным из европейских монархов, таким же, как Тимур в Азии. Эмир писал, что он выступил в поход против Баязита, врага Карла, и выражал надежду, что между его державой и Францией наладится торговый обмен. Тимур добавил, что Иоанн будет представлять его во всех вопросах, кроме вопросов религии.

(обратно)

22

Сын Филиппа Бургундского и внук короля Франции. Командованию крестовым походом он обязан исключительно своему происхождению, ибо, по причине молодости, не имел никакого боевого опыта и организаторских способностей.

(обратно)

23

В пьесе «Великий Тамерлан» Марло приводится известная легенда о том, что Баязита поместили в клетку и перевозили как дикое животное. Легенда почерпнута из источника, который нельзя считать авторитетным. Это строки из стихов Ибн Арабшаха: «Сын Османа попал в силки охотника и был заключен, как птица, в клетку». Герберт Адамс Гиббон поясняет, что под клеткой, очевидно, подразумевается паланкин с зарешеченным окном. Вскоре после пленения Баязит заболел, и его приходилось переносить в паланкине. Тимур прислал лекарей лечить султана и обращался с пленником весьма уважительно, за исключением того случая, когда заставил его присутствовать на торжествах, посвященных своей победе.

(обратно)

24

Клавихо называет себя и спутников послами, а Тимура государем. Упомянутый им султан был правителем Египта. Этот отчет взят в несколько сжатом виде из средневекового текста, переведенного Клементсом Маркхэмом и опубликованного Хаклютским обществом.

(обратно)

25

Под владыкой Самарканда подразумевается хан пограничных монголов, изгнанный Тимуром. Клавихо хорошо представлял себе обстановку в Азии. Это был единственный представитель Западной Европы, побывавший в Самарканде до XIX века. С тех пор величественные дворцы, построенные Тимуром на века, разрушились, большей частью из-за погодных условий и землетрясений.

(обратно)

26

Более подробно об этом (на французском языке) в «Древнем вооружении» Джона Хьюита и в «Греческом огне» капитана Фаве и М. Рено.

(обратно)

27

Хаммер предпочитает называть Бай-зида Баязитом. По-турецки имя пишется как Баязит, но произносится как Байзид. Подобно многим другим исследователям, Хаммер считает Тимура монгольским ханом.

(обратно)

28

Клавихо узнал о битве от двух испанских посланников, что были при нем. Более подробно о ней можно узнать из «Истории османских турок» профессора Кризи, «Турции» Стэнли Лейна-Пула, «Основ Османской империи» Герберта Адамса Гиббона, а также свидетельств Клавихо, Шарифеддина, Арабшаха.

(обратно)

29

С точки зрения сэра Генри Ховорса, Витут (Витольд) был, без сомнения, наиболее могущественным монархом в Европе.

(обратно)

30

Более полные сведения можно почерпнуть в книгах «Тысячелетие татар» Е.Н. Паркера, «Древняя история Китая» Фредерика Хирса, «Историческая генеалогия татар» Абулгази Бахадур-хана, «Кембриджская средневековая история», т. IV.

(обратно)

31

Некоторые современные ученые считают, что слово «татары» восходит к древней его форме «тартар». Версия основывается на том, что в монгольском языке имеется слово «тар», означающее «скиталец», которое для выразительности повторяется как «тар-тар». На китайском, где монгольское «р» труднопроизносимо, слово пишется и произносится как «та-та-ер». Ранние европейские путешественники в эти места писали это слово как «тартар». С другой стороны, арабские и персидские историки писали это слово без буквы «р» в середине. Современные татары также не произносят этой буквы. Происхождение слова «татары» иногда связывается со словом «тир» или «тур», которое прослеживается в словах «Туран» или «турки». Но это – сомнительная версия.

(обратно)

32

Более подробно об этом у Е.Н. Паркера, Абулгази Бахадур-хана. Кроме того, следует обратиться к книгам «Турки» Арминия Вамбери, «Западные турки» Е. Шаване, «Основы Османской империи» Герберта Адамса Гиббона.

(обратно)

33

Шейх аль Джабаль означает буквально «горный старец». Так называли владельцев укрепленных горных замков, которые приобрели власть с помощью шантажа и кинжала. В записях анонимного иезуита, знавшего Восток, они характеризуются как «беглые преступники, именуемые ассассинами – убийцами людей, рожденных для счастья и благополучия».

(обратно)

34

Гашишин – потребитель гашиша, наркотического средства. Очевидно, отсюда происходит английское слово «ассассин» – «убийца». Согласно записям одного монаха-иезуита, сделанным в 1330 году, это слово привезли домой крестоносцы.

(обратно)

35

Список знатных особ, чью жизнь оборвал старец, в самом деле велик. Он включает халифа Египта, правителей Алеппо, Дамаска и Мосула, Раймонда, графа Триполийского, и Конрада Монсерратского. Убийство последнего долгое время приписывалось королю Ричарду. Гашишины соверщили большую ошибку, убив одного из монгольских ханов. В отместку монголы разрушили большинство их крепостей. Тимур завершил их работу. Более подробные сведения об этом содержатся в книге Марко Поло, записках путешественника Одориха, летописи Жоанвиля. Следует также обратиться к истории правления монголов в Персии Рашидеддина в переводе Катремьера.

(обратно)

36

В этой книге сознательно не замалчивались жестокость Тимура или разорение, которое он принес. Но этот правитель слишком часто изображался лишь как архитектор пирамид из человеческих черепов и варвар-разрушитель. Один известный современный историк коротко характеризует Тимура как правителя «более жестокого, чем Чингисхан», но в то же время востоковеды говорят о расцвете высокой культуры при Тимуридах.

Возьмем, однако, другой пример. Гарун ар-Рашид, представший в арабских сказках «1001 ночь» великодушным монархом, раскрывается в азиатских источниках как правитель не менее жестокий и своевольный, чем Тимур, правда в ограниченных пределах. «Волшебство восточной сказки придает еще больше обаяния имени Гаруна ар-Рашида».

(обратно)

37

Малкольм писал в то время, когда в Индии сидел еще на троне марионеточный властитель. Подобно Броуну, Малкольм занимался в основном исследованием Персии и, естественно, судил о Тимуре как о завоевателе. В данной книге предпринята попытка показать Тимура исходя из отношения к нему его народа, а не пленников, ненавидевших эмира, или историков Европы, Персии и Индии.

(обратно)

Оглавление

Жажда власти

Часть первая

  МАВЕРАННАХР

  ЛЮДИ В ШЛЕМАХ

  ЭМИР САЛИ-САРАЯ

  СУПРУГА ТИМУРА

  ТИМУР-ДИПЛОМАТ

  БРОДЯГА

  ВЕРБЛЮД И КОНЬ

  У КАМЕННОГО МОСТА

  БИТВА ДОЖДЯ

  ДВА ЭМИРА

  НА КРЫШЕ МИРА

  ГОЛОС ЗАЙНЕДДИНА

  ПОЕДИНОК С СУФИ

Часть вторая

  САМАРКАНД

  ЗОЛОТАЯ ОРДА

  ПУТЬ ЧЕРЕЗ СТЕПИ

  ЗЕМЛЯ ТЕНЕЙ

  МОСКВА

  ВИНОЧЕРПИИ

  ВЛАДЕНИЯ

  В СЕДЛЕ

  СУЛТАН АХМЕД ИЗ БАГДАДА

Часть третья

  ЗАЩИЩЕННЫЙ

  ГОСПОЖА БОЛЬШАЯ И МАЛАЯ

  СОБОРНАЯ МЕЧЕТЬ ТИМУРА

  ТРЕХЛЕТНЯЯ ВОЙНА

  ЕПИСКОП ИОАНН ОТПРАВЛЯЕТСЯ С ПОСЛАНИЕМ В ЕВРОПУ

  ПОСЛЕДНИЙ КРЕСТОВЫЙ ПОХОД

  БИТВА ТИМУРА С СУЛТАНОМ ГРОМОМ

  У ВОРОТ ЕВРОПЫ

  БЕЛЫЙ МИР

  ПОСЛЕДСТВИЯ ВЛАСТОЛЮБИЯ

Часть четвертая ЗАМЕТКИ

  МУДРЕЦЫ В БИТВЕ

  ИСКУССТВО СТРЕЛЬБЫ ИЗ ЛУКА НА ВОСТОКЕ И ЗАПАДЕ

  ОГНЕМЕТЫ

  АНКАРА

  КНЯЗЬ ВИТОЛЬД И ТЮРКИ

  ДВА ВЫДАЮЩИХСЯ ПОЛКОВОДЦА

  ПОЭТЫ

  МОНГОЛЫ

  ТАТАРЫ

  ТЮРКИ (ТУРКИ)

  ГОРНЫЙ СТАРЕЦ

  ВЕЛИКИЙ И ЗНАТНЫЙ ГОРОД ТЕБРИЗ

  КЛАВИХО В ТЕБРИЗЕ

  ДВОРЕЦ ЭМИРА

  БОЛЬШОЙ КУПОЛ

  ПИРАМИДЫ ЧЕРЕПОВ

  ХАРАКТЕР ТИМУРА

  ТИМУР И ДУХОВЕНСТВО