Владычица Хан-Гилена (fb2)

- Владычица Хан-Гилена (Золотая Империя Асаниана - 2) 661K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Джудит Тарр

Джудит Тарр
Владычица Хан-Гилена

Глава 1

Элиан! Госпожа-а! Элиан! Сокольничий, чинивший колпак, прервал свое занятие и вопрошающе поднял бровь. Элиан приложила палец к губам. Сладкоголосое щебетание раздалось ближе:

— Госпожа! Госпожа, куда же вы подевались? Ваша госпожа матушка…

Элиан глубоко вздохнула. Вечно «госпожа матушка». Она сделала последний стежок и пригладила хохолок из пришитых к колпаку перьев цвета пламени или непотускневшей меди, вздымавшихся над мягкой, выкрашенной в глубокий, светящийся зеленый цвет кожей. Огненный и зеленый — цвета правящего дома Хан-Гилена: зеленый хорошо сочетается с ее пятнистым верхним платьем, а огненный — ничуть неярче, нежели цвет ее волос.

Элиан положила колпак в коробку с другими, уже сделанными, и поднялась. Сокольничий молча наблюдал за ней. Он не был немым, ко говорил редко — разве что обращаясь к своим соколам на их собственном диком языке. Вот и сейчас ни он, ни она не проронили ни слова. Но в глазах его светилась предназначавшаяся ей улыбка.

В соколятне за рабочей комнатой отдыхали на жердочках ловчие птицы с надетыми на головы колпаками: маленькие красновато-коричневые соколы дам и слуг; серые красавцы рыцарей, все в геральдических колпаках; красный ястреб ее брата, метавшийся в своей тюрьме, потому что еще совсем молод и только недавно испытан в деле; а в отдельных роскошных «покоях» — белый орел, который не садился на руку ни к кому, кроме князя, ее отца.

Ее собственный сокол дремал рядом с птицей брата. Хоть он был и поменьше, но его скоростным качествам позавидовал бы и орел: это был золотистый сокол с севера. Отцовский подарок на прошлый день рождения. Он был пойман незадолго до этого. Скоро придет время для испытания, первой свободной охоты, когда птица выбирает, вернуться ли на руку дрессировщику или улететь на волю.

Элиан задержалась, чтобы пощекотать пером его слегка поблескивающую спину. Сокол пробудился от сна, крепче ухватился за жердочку и чуть повернул закрытую колпаком голову. — Госпожа!

Хлопанье крыльев и яростные птичьи крики огласили соколятню. Только орел остался невозмутим. Орел да еще сокол Элиан, который лишь приоткрыл клюв и зашипел.

В сопровождении двух помощников из рабочей комнаты вышел сокольничий. Не говоря ни слова, они принялись успокаивать своих питомцев. Виновница переполоха не обратила на шум ни малейшего внимания. Деликатно сморщив носик от запаха соколятни и приподняв повыше юбки, полненькая и хорошенькая, она удивительно соответствовала своему голосу.

— Госпожа, вы только посмотрите на себя! Что скажут их высочество…

Но Элиан уже прошмыгнула мимо, едва не опрокинув ее в грязь.

* * *

Княгиня Хан-Гилена восседала со своими дамами в беседке из живой зелени, облаченная в зеленую с золотым мантию и с золотым обручем на голове. У нее на коленях лежала полузаконченная вышивка, одна из дам перебирала струны лютни.

Княгиня молча созерцала свою дочь. Элиан держалась прямо и не опускала голову, хотя чрезвычайно тягостно было осознавать, что вид у нее в самом деле жалкий. Верхнее платье с чужого плеча, платье брата: старое-престарое, потертое, оно к тому же было очень велико ей. Рубашка, штаны и сапожки приходились впору, но остро нуждались в том, чтобы их выстирали и почистили. С собой она принесла хотя и слабый, но вполне ощутимый запах конюшен, «сдобренный» ароматом соколятни. Короче говоря, позор.

Княгиня отвела взгляд от Элиан, чтобы сделать еще один стежок на вышиваемом ею цветке. Будучи в свое время самой красивой женщиной в Сариосе, княжестве своего отца, она и в Хан-Гиленз оставалась прелестнейшей: ухоженная кожа цвета меда, чарующе раскосые удлиненные темные глаза с тонкими дугами бровей; волосы под вуалькой отливали бронзой с вкраплениями золота. Единственный недостаток ее внешности — излишне подчеркнутый, чересчур упрямый подбородок — лишь усиливал ее красоту. Не будь он таким, княгиню можно было бы назвать просто симпатичной, с ним же она была восхитительна. Наконец она заговорила: — Мы разыскиваем тебя с самого утра. — Я каталась верхом. — Элиан знала, что, несмотря на все старания, ее слова прозвучали мрачно. — Потом часик посидела с сокольничим. Вы не надолго меня задержите, матушка? Сегодня прибывают послы из Асаниана, и перед этим папа собирает совет. Он попросил меня…

— Уступая твоей просьбе. — Голос княгини был нежен, но непреклонен. — Он самый терпимый из всех отцов. Но даже ему не очень-то понравилось бы видеть тебя такой.

Элиан с трудом поборола желание поплотнее запахнуть верхнее платье.

— Я не собираюсь отправляться на совет в подобном виде, моя госпожа.

— Позволь нам надеяться, что действительно не собираешься, — сказала княгиня. — Как я слышала, иногда ты щеголяешь в наряде еще менее приличном, чем этот. В бриджах, сапогах и с кинжалом. — Княгиня продолжала заниматься вышиванием, и каждое слово, слетавшее с ее уст, было столь же тщательно подобрано и просчитано, как движение иглы. — Когда ты была ребенком, я терпела это, тем более что и отец, казалось, поощрял твои выходки. Кое-кто даже находил это очаровательным: своенравная владычица Хан-Гилена пошла по стопам своих братьев и настаивает, чтобы ее научили тому, чему учили их. Ты освоила науку поединка, соколиной охоты, дикой верховой езды; ты умеешь читать, писать, говорить на полудюжине языков. Ты овладела всеми искусствами, которыми подобает владеть Пришву Гилена.

— И искусствами принцессы — тоже! — вырвалось у Элиан. — Я умею шить. Прилично танцую. Умею играть на маленькой арфе, на большой арфе и на лютне. Я знаю множество песен, одна другой лучше, которые как нельзя к месту будут в дамской беседке.

— А также массу других, на редкость подходящих для караульного помещения. — Княгиня опустила вышивку и сложила на ней руки. — Дочь моя, вот уже три года, как ты стала взрослой. В твоем возрасте я уже два года была женой и почти три сезона — матерью.

— И всегда, — пробормотала Элиан, — идеальной женщиной.

Княгиня улыбнулась, немного удивив ее. — Нет, доченька, я слыла отчаянным сорванцом. Но у меня не было ни такого безрассудно любящего отца, ни закрывающей на все глаза матери. Когда подошло время, мне пришлось надеть платье, заплести волосы и пойти под венец с человеком, которого моя семья подыскала мне в мужья. Мне повезло. Он оказался всего на десять лет старше, был миловиден и добр ко мне. Мужчина, выбранный для моей сестры, не обладал ни одним из этих достоинств. Руки у Элиан были сжаты в кулаки. Усилием воли она сохраняла спокойствие в голосе — спокойствие, граничившее с безразличием. — Мне нужен совсем другой поклонник. — Действительно. — Терпение княгини было неистощимо. — Такой, к кому бы ты относилась хоть с намеком на учтивость. — А разве прежде я была неучтива? Княгиня глубоко вздохнула, впервые выказав раздражение.

— Ты была… вежлива, да. С исключительной вежливостью ты отправилась верхом вместе с лордом Узианом Охотником, завалила по два оленя на каждого добытого им и убила кабана, который мог бы его растерзать. Ты спасла ему жизнь — он вспомнил о том, что уже помолвлен, и уехал. Когда два барона Иншаи были готовы сразиться за твою руку, ты самым вежливым образом примирила их, предложив свою руку тому, кто одержит победу в схватке с тобой. Ты нанесла поражение им обоим, а потому о сватовстве больше и речи не могло быть. Затем я взывала к твоей учтивости, когда на горизонте появился князь Коморион. А его хлебом не корми — дай только поспорить, и ты втянула его в дискуссию и разделала так, что после этого он удалился в Братство серых монахов и отказался от всех прав на княжество.

— Он и так уже был больше чем наполовину монах, — огрызнулась Элиан. — У меня нет ни малейшего желания выходить замуж за святошу.

— Кажется, у тебя вообще нет ни малейшего желания выходить замуж. — Элиан открыла было рот, но княгиня продолжала: — Ты дочь Красного князя, владычица Хан-Гилена. До сих пор ты могла вести себя как тебе вздумается лишь потому, что отец любит тебя до безумия; я тоже способна понять, как сладка свобода. Однако ты уже больше не ребенок. Наступает пора, когда ты становишься женщиной не только физически.

— Я выйду замуж, — осторожно подбирая слова, ответила Элиан, — когда встречу мужчину, который мог бы встать рядом со мной. Который не удерет в бешенстве, когда я возьму над ним верх; который будет способен хотя бы время от времени одерживать верх надо мной. Я выйду замуж за равного мне, матушка. За короля.

— В таком случае будет лучше, если ты найдешь его поскорее. — Вместо нежности в голосе княгини прозвучала сталь. — Сегодня из Асаниана прибывает с посольством Высокий принц Зиад-Илариос, наследник трона Золотой Империи. В своем послании он указал, что приезжает не только для того, чтобы заключить новый сильный альянс с Хан-Гиленом; ему было бы чрезвычайно приятно подкрепить этот альянс брачным союзом с Цветком Юга.

Элиан никогда не ощущала себя цветком, разве что цветком пламени, пожирающим себя собственным огнем. — А если мне это вовсе не чрезвычайно приятно? — Я Добьюсь, чтобы стало приятно. — Княгиня подняла ухоженную руку. — Киери, проводи госпожу в ее покои. Она будет готовиться к встрече с принцем.

* * *

Все время, пока придворные дамы хлопотали вокруг, Элиан оставалась молчалива и безучастна. Они искупали ее и надушили, а теперь облачали в тщательно продуманный наряд гиленской принцессы. Высокое зеркало, как бы поддразнивая, позволяло ей рассмотреть себя во всей красе. Да, это уже не та миловидная девчушка — неловкая, неуклюжая, одни руки и ноги да еще глаза. Став взрослой, Элиан как-то вдруг изменилась. Неловкость превратилась в ошеломляющую грациозность, худоба — в стройность, а угловатость — в соблазнительные формы, что надолго приковывали взгляды мужчин. И ее лицо, скуластое, большеглазое, с медовой кожей матери, обрамленное огненно-рыжими волосами отца, стало слишком необычным, чтобы назвать его просто хорошеньким. Взглянув на него в первый раз, люди находили его интересным, взглянув в другой повнимательнее, заявляли: «Она красавица».

Элиан сердито рассматривала свое лицо. На нее натянули платье, и одна из служанок принялась украшать госпожу золотом и драгоценностями, в то время как другая трудилась над ее волосами, заставляя их на девичий манер, свободно и вольготно, опускаться госпоже до колен. Третья служанка умелыми руками начала осторожно наносить краску на лицо принцессы: розово-медовую — на губы, медово-розовую — на щеки, слабую позолоту — вокруг глаз.

Тихий свист, перекрывший сопение возившейся с гребнем служанки, вывел Элиан из забытья. В глазах ее промелькнул смех, но они вновь приобрели свирепое выражение, когда перед ней на колени бросился ее брат Халенан.

— О прекраснейшая из прекраснейших! — выспренно воскликнул он. — Как мое сердце заждалось тебя!

Она замахнулась на него кулачком — он с хохотом увернулся и вскочил. Брат Элиан был высок и строен и походил на нее так, как только может походить мужчина. В отличие от большинства мужчин Ста Царств, которые считали бороды уродливыми и сбривали или выщипывали их, Халенан своей растительности не стыдился и позволял ей обрамлять лицо. В результате он, стал выглядеть сногсшибательно лихим и еще более возмутительно красивым, чем когда-либо.

— Ты и так все это прекрасно знаешь, — сказала Элиан, дергая его за бороду.

— Ой, женщина! У тебя тяжелая рука. И ты так прекрасна, что сам бог мог бы вздыхать по тебе. Готовишься растопить сердца всего отцовского совета?

— Если матушка не отступится, — мрачно ответила Элиан, — мне будет уготован подарочек получше. Принц Зиад-Илариос прибыл осмотреть товар. Глаза Халенана засмеялись.

— Да, я об этом наслышан. И потому-то твоя ярость столь жгуча, что едва не обожгла меня даже в покоях моей жены?

— Вряд ли тебе нужна там чья-либо помощь, — парировала она. Он заулыбался.

— Я нахожу брак делом более чем благоприятным, даже состоя в нем вот уже пять лет. — Неужели?

Элиан подумала о двух сыновьях Халенана и о его жене, с безмятежным спокойствием ожидающей в своем будуаре появления их сестры. В свое время эта любовная парочка шокировала весь Хан-Гилен, потому что невестой принца оказалась не знатная особа и не красавица, а широкобедрая, с приятным личиком и чрезвычайно здравомыслящая дочь какого-то захудалого барона. Казалось, она лишь на какое-то время перенеслась из поместья своего отца во дворец наследника Красного князя, и то, что она по сию пору оставалась здесь, вызывало лавину сплетен при дворе — высокородные дамы тщетно ждали, когда же она надоест своему красавцу мужу.

Резким жестом Элиан отпустила служанок. Когда последняя шелковая юбка скрылась за дверью, она обернулась к брату.

— Ты знаешь, почему я не могу сделать то, о чем просит матушка.

— Я знаю, почему ты думаешь, что не можешь. — Я дала слово, — сказала Элиан. — Слово ребенка. — Слово владычицы Хан-Гилена. Халенан взял ее за плечи, словно желая встряхнуть. — Лиа, тебе было всего восемь лет. — А ему пятнадцать, — нетерпеливо закончила она за него. — И он был моим братом по всему, но не по крови, и находилось немало людей, утверждавших, что он слишком много о себе воображает, поскольку никто не может быть сыном бога и уж тем более сыном Солнца. И кто бы он ни был — полубог или же человек, — он по праву наследовал чужеземное королевство, а когда подошло время, провозгласил его своим. Он должен был уехать, а я — остаться. Но я обещала ему: придет мое время, и я приеду сражаться вместе с ним. Потому что мать оставила ему королевство, но отец завещал ему править всем миром.

Халенан открыл было рот, но потом передумал. Если бы он не был так добр, то сказал бы то, о чем старался не думать. Эта мысль была достаточно жестокой, чтобы допустить ее между теми, кто рожден и воспитан быть магами и умеет проникать в чужой разум. Для Мирейна, их сводного брата, сына жрицы и бога, великого мага и воина даже в юности, Элиан была лишь ребенком, за которого не стоило обращать внимания, — сестрой, тенью ходившей за ним по пятам, словно верная собачонка. Где он — там и она. Это явное доказательство его божественного происхождения, молвил как-то один шутник. Кто кроме божьего сына способен вызвать такое непрестанное обожание?

А теперь Мирейн — взрослый мужчина, король далекого Янона, и вокруг его имени слагаются легенды. Даже если он помнит Элиан, то скорее не как женщину, верную своему слову, а как ребенка, оплакивавшего уход брата, поклявшегося детской, ни на чем не основанной клятвой, которая куда более хрупка, чем обещание.

— Что ты намерена делать? — прямо спросил Халенан. — Присоединишься к его гарему в Хан-Яноне?

— Рабынь у него хватает, — выпалила Элиан, и щеки ее покраснели. — Я буду сражаться за него, я отдам ему всю свою силу и буду свободна.

— А если он изменился? Что тогда, Лиа? Вдруг он стал варваром? Или, что еще хуже, слишком возгордился божественной силой, сокрытой в нем?

— Тогда, — произнесла она с твердостью, стоившей ей немалых усилий, — я заставлю его вспомнить, кто он на самом деле.

Халенан взял сестру за плечи, и она чуть не засмеялась: несмотря на остроту момента, он сделал это осторожно, чтобы не помять платье. Да, женитьба очень повлияла на него.

Он посмотрел на нее, шутливо сердясь. — Сестричка, скажи мне правду. Ты делаешь все это только для того, чтобы свести нас с ума? — Я делаю это потому, что не могу иначе. — Удивительно точный ответ. — Он отпустил ее и вздохнул. — Может быть, в конце концов тебе и придется отправиться к Мирейну. С ним ты сможешь познать чувство, которого тебе не дано познать ни с кем другим.

— Я поеду, когда настанет время. — А пока ты даешь от ворот поворот кавалеру за кавалером и даже отцу наотрез отказываешься объяснить почему. — И ты тоже.

— Я держу слово. — Глаза их встретились; взгляд Халенана на долю секунды дрогнул. Но он со своим гиленским самообладанием тут же свел все к шутке. — А может, мне и стоит сказать. Матушка бы сразу нашла идеальное решение: брак между тобой и твоей старой любовью. Сто Царств в качестве приданого, трон Аварьяна в качестве супружеского ложа и…

Элиан стукнула его что было сил. Рот Халенана закрылся, ко мысли продолжали бежать в том же направлении. Он смеялся над ней. Он всегда смеялся над ней, даже когда она доводила его до белого каления.

— Это любовь, — сказал он, — и глупость. А может быть, отчаяние.

— За тебя я никогда бы не вышла замуж. Он отвесил в ответ поклон, ничуть не обидевшись. — Пойдем же, о моя завоевательница. Мы опаздываем на совет.

Глава 2

Высокий принц Зиад-Илариос низко поклонился владычице Хан-Гилена. Когда он выпрямился, его глаза устремились на нее; долгий и оценивающий, взгляд этот постепенно теплел, выражая одобрение. Элиан ответила на его взгляд с полнейшим безразличием. Принц был очень светлым даже для уроженца запада: волосы его напоминали расплавленное золото, глаза были золотистыми, как у сокола, а кожа — цвета превосходной слоновой кости; хоть ростом он был и не выше принцессы, на его широкие сильные плечи было приятно посмотреть.

Пристальный взгляд Элиан, должно быть, смутил принца, и он улыбнулся необыкновенно приятной, как у ребенка, улыбкой. Но ни один ребенок не мог бы похвастаться таким глубоким и богатым по тембру голосом. — Моя госпожа, вы даже прекраснее, чем я мог предположить, судя по песням и живописным портретам. Она питала слабость к приятным голосам, однако жестоко подавила в себе эту слабость.

— Право же, ваше высочество, вы мне льстите. Не следовало бы ему снова кланяться. И не следовало бы разговаривать с нею так, как разговаривает обыкновенно большинство мужчин с красивыми женщинами — будто с глупым дитятей.

— К несчастью, у меня есть один недостаток, моя госпожа. Я постоянно стремлюсь выразить вслух свои мысли. Вы должны простить меня. Дозволено ли мне будет припасть к вашим прелестным ногам?

Не успев сообразить, что делает, Элиан прыснула со смеху. Некоторые говорили, что смех ее похож на перезвон колокольчиков; другие утверждали, что эта ее веселость слишком фривольна для девушки. Теперь все смотрели на нее с некоторой опаской: придворные и даже сам отец, восседавший на троне под золотистым балдахином рядом с княгиней. Князь улыбнулся, и это смягчило суровое выражение его смуглого лица. Элиан перевела взгляд вновь на своего собеседника. О да, он приятный молодой человек. Она хуже него.

Он опять заулыбался и, почти не касаясь ее руки, пригласил ее пройти через сверкающую толпу. Элиан приноровилась к его шагу. Никто не рискнул приблизиться к ним, все только наблюдали. — Они нас уже поженили, — сказала Элиан. Принц ускользнул из расставленной ловушки так ловко, как будто ее и не было.

— Это удел простых смертных — слагать легенды о своих правителях. Легенда о вас очаровательна, моя госпожа. Мы у себя в Асаниане не можем решить, то ли удивляться, то ли считать это скандалом. Будучи принцессой, вы овладели всеми искусствами, необходимыми принцам; вы предлагаете вашим поклонникам мериться с вами силами, предоставляя им выбирать оружие, и посылаете их подальше, когда обнаруживаете их неумелость.

— А каково ваше оружие? — осведомилась Элиан у него. Он едва заметно пожал плечами. — У меня нет оружия. Кроме разве что умещая править. «Королевствовать», как сказали бы в народе. С этим я справляюсь довольно сносно.

— Во всяком случае, на нашем языке вы говорите очень неплохо.

— Это лишь часть искусства. Слишком многое в управлении зависит от умения шевелить языком. Даже чересчур многое, может кто-нибудь добавить. — Особенно здесь, в Ста Царствах. — В Золотой Империи та же картина. Мне рассказывали, что вы красноречивы и имеете способность к языкам. — Я люблю поговорить.

— Бот и я тоже. Но мудрость так просто не приходит, и человек не может вечно беседовать сам с собой.

— Однажды я беседовала с одним философом и положила его на обе лопатки. Он намеревался жениться на мне, а вместо этого обвенчался с одиночеством. — Жалкий выбор.

— Вы думаете? Знаете, мой господин, я уже подумываю о том, не принести ли мне такой обет: пусть у меня будет дюжина любовников и ни одного мужа.

— При таком разнообразии вы скоро наберетесь опыта.

— Вы думаете, наберусь? — Элиан остановилась посреди зала и вцепилась в него взглядом: — А вы… уже?

Смех Илариоса был таким же приятным, как и улыбка.

— О, давно! У меня дважды по сто восемьдесят наложниц — именно столько положено иметь наследнику трона Асаниана. По одной на каждый день года. Но на мне лежит проклятие постоянства: чтобы наслаждаться, мне нужно полюбить. Так что, как видите, если я буду следовать своей природе, то удовольствуюсь лишь несколькими женщинами. Остальные обречены на слезы и смертельную зависть. Если же я попытаюсь угодить им всем сразу, то вконец ослабею. — И поэтому вы ищете жену. — И поэтому я ищу жену. Женатый человек, как вы знаете, может освободить всех своих наложниц.

— Ах, — почти с восторгом произнесла Элиан, — как чисты ваши помыслы! Я уже начинаю бояться, что вы вообще лишены недостатков. — А разве совершенство — это плохо? — Вы невысоки ростом. Это недостаток, но я не сказала бы, что существенный, потому что вы слишком красивы.

— В Асаниане я считаюсь высоким. — И красивым?

— Как правило, мы не используем это слово, говоря о мужчине. Но да, меня называют привлекательным. У нас такая порода.

— В жилах моей матери течет асанианская кровь. — Элиан резко сменила тему, пристально всматриваясь в него своим самым сбивающим с толку взглядом. — Некоторые говорят, что вам не следовало приезжать к нам, что ваши границы окружены и вы нужны вашему отцу там.

Илариос вовсе не был смущен. Он переключился на эту тему так же быстро и спокойно.

— Гораздо нужнее ему Хан-Гилен и Сто Царств. — Глаза его потемнели. Они по-прежнему были золотистыми, как у сокола, но теперь в них появился божественный, свет. — Вы знаете, что нас беспокоит. — Варвары с севера.

— Именно так. Мы никогда не старались покорить их, полагая, что они в своем развитии ушли не намного дальше дикарей и слишком погрязли в собственной родовой вражде, чтобы объединяться против нас. Такими они и остались бы. Но они породили какое-то чудовище, вождя (сам он называет себя королем), который захватил трон одной из северных областей… — Янона, — пробормотала Элиан. — Янона, — быстро взглянув на нее, согласился Илариос. — Он узурпировал власть, объединил кланы и то же самое вознамерился проделать с соседями. Это оказалось легче, чем представлялось. Он выезжал — и по сию пору выезжает — под знаменем Солнца. Его отец, как он заявляет, сам бог, а мать…

Он осекся. Насколько Элиан могла судить, его болтливый язык завел хозяина дальше, чем тому хотелось. Она сама закончила за него:

— Его мать была жрицей, родившейся в Яноне, но достигшей величайших высот здесь: она стала настоятельницей Храма Аварьяна в Хан-Гилене. Вдобавок ко всему она была еще и пророчицей царства и близко знала его владыку. — Нанеся этот удар, Элиан улыбнулась. — Расскажите мне побольше о ее сыне.

— Но… — Принц остановился. Его глаза понимали, что она сделала, и догадывались почему. Они по-ястребиному сверкнули и ощутимо потемнели. Он спокойно сказал: — Ее сын появился в Яноне несколько весен назад. Он был почти ребенком: говорят, он и по сей день юн. Но он оказался умелым полководцем, особенно для варвара, и обладал даром объединять вокруг себя людей. Этому не препятствовало ни его происхождение, о котором он во всеуслышание заявлял, ни его судьба, которую он открывал всякому, кто его слушал. Мир принадлежит ему, провозгласил он. Он родился, чтобы править этим миром. — Просто править? — спросила Элиан. — Э-э, — протянул Илариос, — он говорит, что это совсем не просто. Он законный наследник Аварьяна, предсказанный правитель. Меч Солнца; он подчинит себе весь мир, он свергнет тьму и закует мир в цепи, он создаст единую нерушимую империю. — Он так сказал? Вы говорили с ним? — Снизойдет ли Сын Солнца до разговора с каким-то принцем Асапиана.

— Будь он где-нибудь поблизости, он снизошел бы до этого, — осадила его Элиан.

— Вскоре это может произойти. Какими бы сумасшедшими ни были его притязания, как военачальник он очень даже разумен. Располагая армией численностью не больше нашего авангарда, он покорил весь север. Как только зима ослабила свои объятия, он начал угрожать нашим северным соседям. Мы подозреваем, что если он потерпит там неудачу, то двинется дальше на восток и юг-в сторону Ста Царств. — А мы, в свою очередь, подозреваем, что сначала он выступит против нас, надеясь создать с нами альянс и с помощью нашей силы обрушиться на Асаниан?

— Вполне возможно, — сказал Илариос. — Вот поэтому-то я здесь, а не на севере империи. Мы в гораздо большей степени опасаемся союза варвара с вами, нежели самого варвара.

— Это был бы убийственный союз, не так ли? Сто Царств — сто раздоров, как гласит поговорка, но при необходимости они могут и объединиться. Не без труда, не надолго, но на время, достаточное для того, чтобы обратить в бегство любого врага. В последний раз это были Девять Городов. Я была совсем маленькой, но помню. А вы уже сражались на войне?

Последняя ее колкость встревожила его не более, чем все сказанное ею ранее.

— С тех пор как я вышел из детского возраста, не было войн. — А если бы были?

— Я пошел бы сражаться. Наследник империи командует ее войсками.

— Сын Солнца был воином с самого детства. Он всегда скакал в первых рядах в алом плаще и с алым пером, чтобы все его узнавали. А под ним — сам демон в облике боевого коня, столь же ужасного в битве, сколь и умелого.

В первый раз за все время принц Илариос нахмурился.

— Говорят, он и сам демон, могучий волшебник, способный менять свой облик: он может казаться гигантом даже среди своих северян или карликом, росточком не выше девятидневного младенца. Когда он в своем собственном обличье, смотреть не на что — почти мальчик, к тому же не отличающийся красотой. — Неужели? — Так я слышал.

Элиан, наклонив голову, посмотрела на него. — Вы были бы в восторге, если б он был уродлив? — Женщины вздыхают при одной мысли о нем. Молодой, варвар, полубог — как удивительно! Как возбуждающе!

— И как возмутительно! В самом деле, вы рождены быть императором: если вы и станете завоевателем, то просто пойдете по дороге отцов. В то же время этот выскочка всего лишь собрал в кулак горные племена — и стал могущественным героем.

— У которого хватает богохульства называть Аварьяна своим отцом. Его окрестили Ан-Ш'Эндором — богорожденным Сыном Утра. — Илариос вздохнул и немного укротил свой пыл. — Он, конечно, бахвалится, но, что гораздо важнее, он завоевывает. И слишком много, к нашему сожалению. Мы предпочитаем, чтобы наш мир оставался таким, каков он есть, а не становился таким, каким видит его сумасшедший юнец.

— О да, он сумасшедший. Сумасшедший бог. — Элиан улыбнулась, но улыбка эта предназначалась не Илариосу. — При рождении его нарекли Мирейном. Он мой сводный брат. Однажды утром перед рассветом он покинул нас. Я видела, как он уезжал. Мне приятно думать, что я помогла ему, хотя что могла бы сделать маленькая девочка для своего брата, если бы ее отец остановил его? Разве что идти за ним по пятам и стараться не плакать? Напоследок он обнял меня, сказал, чтобы я прекратила хныкать, и пообещал вернуться.

А она напоследок повторила свою великую клятву. Но подобные вещи она не будет обсуждать с этим иноземцем.

У этого иноземца глаза были яснее, чем у любого другого. И он не был ни магом, ни богом, а всего лишь простым смертным. Эти глаза смотрели на нее и не желали терпеть недомолвок.

— А-а, — проникновенно сказал он, — вы любили его.

Элиан ответила ударом на удар. — Конечно. Он был таким удивительным, а мне было лишь восемь весен отроду.

— Но теперь вы взрослая женщина. Я могу сделать вас императрицей.

У нее пересохло в горле. Она попыталась обратить все в шутку.

— Ну что вы, принц! Чужеземная королева будет властвовать Золотой Империей? Смирятся ли люди с подобной гнусностью?

— Они смирятся со всем, что будет угодно мне! — В его голосе прозвучал металл, обратившийся в золото, когда принц улыбнулся Элиан. — Ваша душа не удовлетворится ролью жены менее высокого ранга, даже самой почитаемой и благородной. Да и я не поставил бы вас так низко.

— Мирейн тоже, — дерзко сказала Элиан. — Его я когда-то знала. Вас же не знаю совсем. — Это поправимо, — заявил он. Элиан взглянула на него. Она была потрясена, но сердито взяла себя в руки и вскинула голову.

— Ах, вот оно что! Теперь я понимаю. Вы ревнуете к нему.

Илариос улыбнулся со всей возможной приятностью. Это было ужасно, потому что в его улыбке не было злого умысла.

— Возможно. Он — мечта и воспоминание. Я же здесь, реален и к тому же король по происхождению, хоть и не имею в предках богов. И я знаю, что смогу полюбить вас.

— Я думаю, — медленно проговорила она, — что могла бы… очень легко…

Он ждал, не решаясь пошевелиться. Но в глазах его сияла надежда. Прекрасных глазах из чистого золота. Он красив, он тот мужчина, которого только может пожелать женщина, даже если она принцесса. Кроме… Кроме… Элиан присела в реверансе, с трудом понимая, что происходит, и, ничего не видя перед собой, выбежала вон.

* * *

В покоях Элиан горел ночник. Служанки столпились вокруг нее, но она выгнала их всех и заперла дверь на засов. Скинув с себя наряды и украшения, она смыла краску с лица. Из зеркала смотрели широко раскрытые безумные глаза попавшего в капкан зверя.

Да, капкан. Причем превосходно устроенный. Молодой красавец говорил с ней на равных, смотрел на нее своими прекрасными глазами. И пообещал трон.

«А почему бы и нет? — спросил где-то в глубине души дьявольский голосок. — Только дурак или ребенок отказался бы от такого». — Значит, я и то и другое.

Элиан встретилась взглядом с отражением в зеркале. Она могла бы принять этого принца и отбыть вместе с ним в Асаниан, облаченная в наряды будущей императрицы. Или же…

Или. Мирейн.

У нее сдавило горло, и она чудом удержалась, чтобы не заплакать. Все было так просто, вся ее жизнь была заранее размечена и предопределена. Детство потрачено на учебу и накопление сил, и теперь, став взрослой, она вполне может уехать, чтобы быть правой рукой Мирейна. От надоедливых ухажеров ничего не стоило избавиться: ни один из них не был ей ровней. Ни один не мог заставить ее позабыть клятву.

Пока не появился этот. У него не только красивое лицо и сладкий голос. Он… весь такой: само совершенство. Он создан для того, чтобы стать ее любовником.

— Нет, — процедила Элиан. — Нет. Я недолжна. Я поклялась.

«Да, поклялась. Но намерена ли ты исполнить эту клятву? Ты выросла, овладела всеми искусствами, которыми положено владеть принцам; почему же ты не уехала, как велит твой обет?» — Еще не время.

«Какой там обет! Ты никогда не уедешь. Это было бы глупостью, и ты это знаешь. Лучше уж принять этого мужчину, который так искренне предлагает себя, и подчиниться, как любая женщина должна подчиняться узам тела».

— Нет, — сказала Элиан. Это был шепот, скорее даже стон.

Никакой Илариос не ослепит ее. Что он в сравнении с данным ею словом, которое держит ее уже столько лет? Если она откажется от своего слова, то станет клятвопреступницей: истинной и недостойной прощения. Если она уедет, то лишится Илариоса. И ради чего? Ради детской мечты. Ради мужчины, который теперь стал для нее совсем чужим.

Взгляд ее заметался вокруг. Вот знакомая комната, сброшенный на пол наряд, зеркало. Вот ее отражение — мальчишеская, красиво очерченная фигурка с маленькой грудью. Спутанные волосы, яркие, как пламя. Элиан собрала их в руку и откинула с лица. У нее были тонкие черты, но в них чувствовалась сила, как у Халенана в юности. Она не просто хорошенькая, нет. Она красавица. И умница. И по-королевски горда. Сейчас Элиан прокляла все эти свои достоинства.

Принц Илариос останется здесь на полный цикл Яркой Луны. Всего лишь час общения с ним перевернул все. Месяц же…

На столике лежал кинжал, странно соседствуя с пузырьками духов и красками, футлярами для драгоценностей, гребнями, расческами и помадами. Мужской кинжал, остро заточенный: подарок Хала на день рождения. Элиан собрала волосы одной рукой, а второй потянулась за лезвием. Ради чести и клятвы.

Яркая бронза сверкнула, метя в горло, но потом изменила направление. Одно резкое движение, второе, третье… Волосы, точно костер, упали к ее ногам. Посреди этого костра стоял незнакомый мальчик с яркой гривой, доходящей до плеч.

Мальчик с явной округлостью груди. Элиан перетянула грудь, чтобы та стала совершенно незаметной под туникой из кожи, которую она надевала для прогулок верхом. В штанах и сапожках, с мечом и кинжалом за поясом и в охотничьей шапочке на голове, она стала точной копией своего брата в юности, вплоть до белозубой улыбки и присущего ему щегольства.

Она подавила внезапный приступ дикого смеха. Узнай мать, что она затеяла, Элиан заслужила бы королевскую порку без оглядки на ее возраст.

* * *

Хан-Гиленский дворец был древний, большой и запутанный. Когда Элиан была еще маленькой, то подговорила братьев поискать ходы, о которых никто не знал. Один из таких ходов начинался в ее покоях. Однажды она уже воспользовалась им, потому что он вел почти к самым почтовым воротам, рядом с которыми была запирающаяся на засов калитка, — тогда Мирейн надул княжескую стражу и исчез на севере.

Теперь она шла по его следам, без света, как и он, замерзшая и дрожащая — точь-в-точь как тогда. Местами ход сужался, и ей приходилось пробираться боком; иногда потолок опускался так низко, что оставалось лишь ползти на четвереньках. Пыль душила ее, какие-то маленькие твари летели ей наперерез. Не раз и не два Элиан останавливалась. Ведь она может и не делать этого. Еще слишком рано. Уже слишком поздно.

Она должна. Элиан произнесла это слово вслух, отправив эхо в долгое путешествие: — Я должна.

Остриженные волосы щекотали лицо. Она убрала их назад, стиснула зубы и продолжала путь.

* * *

Поскольку в городе гостил принц Асаниана, охранялись даже почтовые ворота. Элиан притаилась в тени, наблюдая за одиноким вооруженным стражником. Оттуда, где он стоял — а над головой у него горел факел, — были отлично видны и ворота, и подходы к ним, включая потайную запирающуюся на засов калитку. Несмотря на малозначительность своего поста, стражник усердно его охранял. Он был начеку, бродил взад-вперед в круге света, бряцая мечом в ножнах.

Элиан прикусила нижнюю губу. То, что она должна сделать, находится под запретом. Даже больше чем под запретом. Вне закона.

Как и все, что она делала в эту безумную ночь. Элиан осторожно перевела дыхание. Стражник ничего не услышал. Очень тщательно она сосредоточилась на необходимости миновать ворота. Еще более тщательно и осторожно она сняла один за другим свои внутренние заслоны. Не так много, чтобы стать доступной любой чужой силе, но и не так мало, чтобы ее собственная сила оставалась связанной и бесполезной.

На краю сознания закопошился целый ворох мыслей, неразличимых и неясных. Но одна из них была ближе других, ярче. Мало-помалу Элиан удалось сосредоточиться на ней; «Оставайся спокойным и смотри. Никто не пройдет. Все тихо; все так и останется. Вся опасность спит».

Стражник замедлил шаг, положил руку на рукоятку меча и остановился рядом с факелом. Глаза его обшаривали круг света. Они не увидели ничего. Даже фигурки, которая вышла из тени и прошла мимо, ступая мягко, но не таясь. Тьма снова поглотила ее, а разум стражника, освободившись, не сохранил ни малейшего воспоминания о чьем-либо воздействии.

* * *

В конце потайного подземного хода, начинавшегося от секретной калитки, появился свет звезд и свежий воздух. Но тут дорогу Элиан преградила чья-то тень.

И это в двух шагах от свободы… Элиан оскалилась и выхватила кинжал.

Длинные сильные пальцы обхватили ее запястье, заставляя вложить кинжал обратно в ножны.

— Сестра, — сказал Халенан, — нет никакой необходимости меня убивать.

Вздумай она бороться с ним, он бы победил: он был сильнее, к тому же его обучали те же самые учителя, что и ее. Поэтому она не шелохнулась.

Халенан отпустил ее. Элиан не пыталась сопротивляться. Глаза ее встретились с его глазами, впились в них. Он сдастся. Он позволит ей пройти. Он…

В сумраке тихо прозвучал его голос: — Ты забылась, Лиа. Эти штучки проходят лишь с теми, кто не владеет даром проникновения в чужой разум. Я к их числу не отношусь.

— Я не хочу возвращаться, — хрипло проговорила она.

Он вывел ее из туннеля под свет звезд. Взошла Ясная Луна, и света было достаточно для их привычных к темноте глаз. Халенан провел рукой по ее обрезанным волосам.

— Выходит, на этот раз ты решилась. Неужели асанианец внушил тебе такое отвращение?

— Нет. Меня потянуло к нему. — У Элиан застучали зубы, и она крепко сжала челюсти. — Я не хочу возвращаться, Хал. Не могу. — Он приподнял бровь, и она заторопилась, пока он не завел старую песню: «Мирейн скачет на юг. Я перехвачу его до того, как он вторгнется на землю Ста Царств. Если он хочет причинить нам страдания, я остановлю его». — Я не хочу, чтобы он воевал с нашими людьми. — С чего ты взяла, что сможешь его отговорить? — А с чего ты взял, что не смогу? Он набрал в грудь побольше воздуха и выдохнул. — Матери твое поведение будет более чем неприятно. Отца ты глубоко огорчишь. Принц Илариос…

— Принц Илариос озабочен только тем, чтобы заключить союз, который ему жизненно важен. Отпусти меня, Хал. — Я тебя не держу.

Он сделал шаг в сторону. За ним в лунном свете топталась какая-то тень. Теплое дыхание коснулось щеки Элиан: это ее собственная рыжая кобыла ткнулась ей в ухо. Кобыла была взнуздана и оседлана. На седле Элиан обнаружила знакомые предметы — лук и колчан, полный стрел.

У нее на глазах выступили слезы. Она яростно смахнула их. Халенан стоял рядом в ожидании. Элиан подумала, что его следовало бы поколотить. За то, что он знал, черт его побери. За то, что помог ей. Она крепко обняла брата.

— Передай Мирейну привет от меня, — сказал он, и это прозвучало вовсе не так беззаботно, как ему хотелось бы. — И скажи ему… — Голос его стал более грубым. — Скажи этому чертову дураку, что если он и ступит на мои земли, то пусть сделает это как друг, иначе, хоть он и божий сын, я насажу его голову на свое копье. — Я скажу ему, — пообещала она. — Сделай одолжение.

Халенан переплел пальцы рук; она оперлась на них ногой и легко вскочила в седло. Не успела она подобрать поводья, как брат исчез, растворился во тьме туннеля.

Глава 3

Элиан уже не оглядывалась назад. Оставив Ясную Луну по правую руку, она повернула на север.

Она быстро скакала по дороге, доверившись темноте и своей кобылке. Одинокие всадники в мирном Хан-Гилене были довольно-таки обыденным явлением: путешественники, гонцы, посыльные князя. Насчет погони Элиан не беспокоилась: об этом позаботится Халенан.

Первые проблески зари застали Элиан на лесистом склоне холма в созерцании оставшегося далеко позади родного города. На самой высокой башне храма Солнца догорал огонь, зажигаемый на ночь. Элиан почудилось, будто она слышит перезвон проснувшихся колоколов и высокие голоса жриц, взывающих к богу.

Она с трудом проглотила вставший в горле комок. Мир внезапно стал очень широким, а дорога — очень узкой, и на другом ее конце беглянку ждал плен. Восток, запад, юг — всюду, кроме севера, она была бы свободна.

Кобылка забеспокоилась, почувствовав неожиданно натянувшиеся поводья. Элиан резко развернула ее и пустила ее в галоп. На север, прочь от асанианца. На север, во имя исполнения клятвы.

На восходе солнца кобыла перешла на шаг. Склон холма и лес скрыли город из виду. Элиан задремала в седле.

Кобыла споткнулась, и Элиан тут же пришла в себя. На мгновение память отказала ей, и она стала лихорадочно озираться вокруг. Кобыла, ощутив замешательство хозяйки, остановилась на поляне и принялась щипать траву.

Элиан спрыгнула на землю. Позади нее высилась огромная скала, с вершины которой бурно падала вода прямо в заводь у ее подножия. Кобылка осторожно вошла в воду, фыркнула и стала пить. Спустя мгновение Элиан последовала ее примеру. Но перво-наперво сняла с лошади удила, сбрую, седло, а затем уже опустила лицо в воду и принялась пить.

Кобылка ухватила губами ее волосы. Элиан отвела от себя мокрую морду, засмеявшись, когда вода попала ей за шею. С внезапной безрассудностью она вдруг окунула голову в заводь, подняв облако ледяных брызг. Сон тотчас улетучился, и его место занял голод.

Седельные сумки оказались полнехоньки. Элиан нашла в них вино, сыр, свежий хлеб, фрукты, мясо и пакетик медовых леденцов. Увидев леденцы, она засмеялась, но потом резко оборвала смех. Кто, кроме Хала, вспомнил бы об этой ее слабости? «Он знает меня лучше, чем я сама». Между тем кобылка облюбовала заросли папоротника и перестала обращать на хозяйку внимание. Элиан как следует подкрепилась, запив завтрак вином. Солнце согрело ее мокрую голову. Она прилегла на сладко пахнущую траву и закрыла глаза.

Приснившийся ей сон поначалу казался солнечным и безмятежным. Ей привиделась женщина в саду под солнцем. На женщине было обыкновенное белое одеяние жрицы Хан-Гиленского храма, волосы ниспадали на спину, крученое ожерелье золотилось на шее. В ее черных волосах белым пятном выделялся цветок.

Женщина с редкой грацией изогнулась, пытаясь воткнуть в волосы еще один цветок, и Элиан увидела ее лицо, поразительное лицо чужестранки, по-орлиному острое и очень темное лицо женщины с севера. На груди у нее красовался золотой диск Высшей Жрицы Аварьяна.

По тропинке прибежал мальчик в рубашке и штанах, которые не мешало бы постирать, его нестриженые кудри совсем спутались.

— Мама, пойди посмотри! Быстроножка принесла жеребенка, он весь белый, а глаза голубые. Конюх сказал, что это дьявольское отродье, а приемный папа сказал, что это чепуха. Я тоже сказал, чепуха. В нем нет ничего темного, кроме непонятных жеребячьих мыслей.

Конюх хочет отдать жеребенка храму. Пойди и посмотри на него!

Жрица рассмеялась и пригладила его взлохмаченные волосы. Лицо мальчика было такое же смуглое, как у нее, такое же поразительное, с такими же огромными черными глазами.

— Приди и потребуй жеребенка, ты хочешь сказать. Именно такого белого боевого коня ты и хотел, не так ли?

— Не для меня, — возразил ребенок. — Для тебя. Для лучшей наездницы в мире. — Подлиза.

Все еще смеясь, она позволила ему подтолкнуть себя к воротам сада.

Они внезапно распахнулись. Мать и сын остановились. К ногам жрицы бросился человек. Одеяние и лицо выдавали в нем простолюдина, земледельца Хан-Гилена, к ногам его пристали комья земли.

— Госпожа, — выдохнул он. — Госпожа, страшная болезнь… моя жена, мои сыновья… все разом… как гром с ясного неба…

Веселость слетела с лица жрицы. Она взволнованно выпрямилась, как бы прислушиваясь к голосу, находящемуся за пределами слышимости. Лицо ее исказилось, потом успокоилось. Это спокойствие на только что таком оживленном лице страшно было видеть. Жрица посмотрела на мужчину.

— Чего же ты хочешь от меня, свободный человек? Проситель обхватил ее колени.

— Госпожа, говорят, что вы целительница. Говорят…

Она подняла руку. Он застыл. На какое-то мгновение он стал другим. Разница была едва ощутимой и исчезла прежде, чем приобрела название. Жрица наклонила голову. — Веди меня, — сказала она. Он вскочил.

— О госпожа! Хвала богам, что я нашел вас здесь и никто не помешал мне вас найти! Поедемте прямо сейчас, поедемте скорей!

Но сын ухватился за нее со всей своей юной силой. Она обернулась к нему и на мгновение стала сама собой, предостерегающе сдвинула брови. — Мирейн…

Он еще крепче стиснул ее, широко раскрыв испуганные глаза. — Не ходи, мама.

— Госпожа, — проговорил проситель. — Ради бога…

Жрица стояла между ними, неотрывно глядя на сына. — Я должна идти.

— Нет. — Он силился остановить ее. — Там темно. Все темно.

Нежно, но решительно она высвободилась. — Ты останешься здесь, Мирейн. Меня позвали, и я нс могу отказать. Ты еще увидишь меня. Обещаю. — Она протянула руку просителю. — Показывай, куда я должна ехать.

* * *

После ее ухода Мирейн довольно долго стоял не шевелясь и только сверкал глазами.

Жрица подозвала своего гнедого жеребца, приказала дать сенеля просителю, и они поскакали прочь от храма. Никто не придал особого значения се отъезду. Настоятельница храма часто выезжала кого-нибудь лечить, сопровождаемая отчаявшимися женой или мужем, родственником или родственницей, деревенским священником или старостой. Деяния ее были широко известны и почитались, поскольку умение лечить даровал ей бог, который избрал ее своей невестой.

Наконец ее сын вновь обрел способность двигаться. Неуклюже спотыкаясь, не замечая никого и ничего, он вбежал в ворота княжеской конюшни. Князь был там. Этот смуглый человек с огненной шевелюрой внимательно осматривал жеребенка Быстроножки. Едва не налетев на князя, Мирейн посмотрел на него невидящим взглядом и нашарил задвижку стойла. Из стойла показалась сначала черная морда, затем и все туловище злобного, с кинжалоподобными рогами и быстрыми ногами пони.

Князь не испугался ни рогов, ни копыт и схватил Мирейна за плечи.

— Мирейн! — Это прозвучало как-то по-особенному. — Мирейн, что это на тебя нашло? Мирейн не шелохнулся.

— Мама, — отрешенно произнес он. — Предательство. Она знает о нем. Она поехала туда. Они убьют се.

Князь Орсан отпустил его. Мальчик вскочил на пони и пришпорил его. Когда он вылетел на солнечный свет, то услышал позади себя топот рыжего боевого коня, невзнузданного и неоседланного, но зато в руке у всадника сверкал вытащенный из ножен меч.

* * *

«Усадьба находится очень далеко от города» — так сказан жрице земледелец, жестоко погоняя сенеля. Ее жеребец, более породистый и к тому же менее нагруженный, бежал одинаково легко и по равнине, и по холмам. Они мчались по широкой Северной дороге; те, кто ехал по ней, поспешно уступали им путь. Некоторые, узнав жрицу, кланялись ей.

Дрога ушла в глубь леса. Мужчина вовсе не собирался снижать скорость. Он неплохо ездил верхом для человека, который не так уж часто садится на сенеля и не может потратить лишнюю монетку на урок верховой езды. Жрица же позволила своему жеребцу бежать медленнее, потому что тут росли могучие деревья с огромными ветвями и корнями, норовшшими схватить за ноги.

Проводник понесся по тропинке, на которой то и дело попадались камни. Его сенель скользил, спотыкался; жрица слышала его тяжелое дыхание.

— Подождите! — закричала она. — Вы что, хотите загнать бедное животное?

В ответ мужчина хлестнул скакуна поводьями, посылая его вверх по склону. Впереди обозначился просвет, и всадник исчез в Нем. На мгновение жрица придержала сенеля. Здесь, где никто не мог этого увидеть, в ее глазах появился страх.

Никто, кроме бога и спящей Элиан. Но бог не стал бы говорить, а Элиан не смогла бы.

Впрочем, в этом не было нужды. Жрица уже предвидела, чем закончится ее путешествие. Но она сама решилась на него. Она не должна сворачивать назад теперь, перед лицом опасности. Губы ее сжались, глаза загорелись. Она легонько тронула пятками бока своего скакуна.

Деревья расступились, открыв поляну, бурный поток, водоем, нависшую скалу. Возле водоема ее ждал проводник. Она направилась к нему.

Что-то засвистело. Ее жеребец вдруг отпрянул назад, взвился на дыбы и рухнул в конвульсиях на траву. В шею ему впилась черная стрела.

Жрица спрыгнула и упала, покатившись по траве. Хотя она владела боевым искусством и ее трудно было упрекнуть в медлительности, ей помешало длинное платье; прежде чем она успела подняться на ноги, на нее навалилась груда тел.

Она инстинктивно попробовала сопротивляться, но вскоре поняла бессмысленность своих попыток и затихла. Ее подняли. Жрица увидела руки в латных рукавицах, маски жителей лесных земель, зеленые и коричневые, с поблескивающими из-под них глазами.

Проводник спешился. Теперь, когда его миссия закончилась, он перестал притворяться простым земледельцем. Губы его изогнулись в ухмылке, когда он, приостановившись, смотрел на жрицу, — широкая фигура в серо-коричневом одеянии среди банды «лесных людей». Жрица встретилась с ним взглядом и слабо улыбнулась. Глаза его на мгновение задержались на ней, потом он отвел взгляд.

— Если кому-то из ваших людей нужна помощь лекаря, — проговорила жрица, — я бы оказала ее и так, не нужно было прибегать к предательству. — Не нужно, говоришь? — раздался новый голос. Чистый, холодный, презрительный голос с акцентом, который можно услышать лишь в высшем обществе Хан-Гилена. Его обладательница протиснулась сквозь кольцо вооруженных людей и остановилась возле водоема. Некогда стройное тело стало изможденным от мытарств, рыжевато-золотистые волосы превратились в серые, но лицо по-прежнему оставалось прекрасным, точно отлитое из бронзы. И глаза были красивы, несмотря на бушующий в них черный холод.

Жрица не выказала ни удивления, ни страха. — Уважаемая госпожа, — произнесла она, отдавая дань высокому происхождению своей собеседницы, — вы находитесь в пределах Хан-Гилена. Для вас подобные прогулки смертельно опасны.

— Смертельно опасны? — Женщина злобно расхохоталась. — Что смерть для мертвой? — Она придвинулась ближе, высокая бесполая фигура в пятнисто-зеленом наряде, и с неизмеримых высот, слишком далеких даже для ненависти, взглянула на жрицу. — Мертвой и сгнившей, с проклятием, довлеющим над моей могилой, потому что я осмелилась на немыслимое. Высшая жрица Аварьяна в Хан-Гилене, встретившись со скитающейся посвященной с севера, я приняла ее в свой храм. Она поклялась всем святым, рукой самого бога поклялась, что не нарушит данные ею обеты. Служить богу — вот смысл ее существования, отправляться по его приказу в странствие, чтобы скитаться семь лет, оставаться верной его законам. Не знать мужчин.

О да, она служила ему исправно, какое бы поручение ей ни давали, пусть даже достойное лишь служанки, рабыни, а ведь она была дочерью короля. Некоторые думали, что она станет святой.

Но святые не бывают беременными, у них не вырастает живот. Даже у простых жриц не растет, разве что раздувается после смерти, когда их приковывают над железным алтарем на самой вершине башни храма и они принимают смерть от солнца под кристаллом Аварьяна.

Я спохватилась слишком поздно. Я была настоятельницей храма, она же работала на кухне, а одеяние жрицы скрывает многое. Но только не живот беременной женщины, когда она склоняется над лоханью, чтобы надраить котел. Однако никто из работавших на кухне не выдал ее, сговорившись против своей госпожи, бросив вызов установленным порядкам.

Я осмелилась придать это огласке. Я устроила суд. Меня не остановил данный мне ответ, но подействовали оправдания: дескать, негодяйка не нарушала обетов. Ее тело свидетельствовало против нее. Я осудила ее, поступив так, как должна была поступить по закону. «Я не нарушала обетов», — без дрожи в голосе сказала мне она.

И кто бы вы думали заявился к нам, как не сам князь Хан-Гилена?.. Он бросил мне вызов, хотя и был сыном моего брата, а следовательно, должен был покориться заведенному порядку, выказывать послушание в стенах моего храма. Его охрана освободила узницу, а мои жрецы стояли рядом, вложив мечи в ножны, потому что она и их околдовала. Я прокляла их всех. Именем закона я сама взяла меч, чтобы произвести казнь. Но они, мои жрецы, помешали мне, а мой родственник учинил суд надо мной. Меня обязали благословить богом избранную невесту и ее непорочно зачатое дитя, наследника Аварьяна и трона. Мой закон не стал для меня защитой. Князь обладал тем, что он называл состраданием. Он не предал меня смерти, а только лишил меня моего крученого ожерелья и сана, обрезал косу и обрек на изгнание. И все это — на глазах у негодяйки, осмелившейся носить в своем чреве ублюдка.

Слова изгнанницы были похожи на удары молота, силу которым придавали долгие годы мучений. Жрица выслушала их молча. Когда изгнанница закончила, молодая женщина заговорила:

— Вы сами избрали себе наказание. Вы могли бы смириться с правдой и сохранить свой сан или с честью уступить мне свое место, уйдя в монастырь.

— С честью? — Изгнанница была само презрение. — И это говоришь ты, опутавшая империю ложью?

— Не ложью, а божьей правдой. Лицо изгнанницы стало похоже на маску. — Ты нашла правду здесь, о предательница собственных обетов. Весь Хан-Гилен, повинуясь твоему заклинанию, лгал. Но я избежала этой участи. Высылка дала мне свободу, я собрала людей, способных противостоять колдовству и укрепить пошатнувшийся закон. Закон остался, он действует. Он ждет, чтобы забрать тебя. Жрица улыбнулась.

— Не закон, а бог. Неужели вы не слышите, как он зовет меня? — Бог отвернулся от тебя.

— Нет. Даже от вас он не отвернулся, хотя вы этого очень боитесь, боитесь до такой степени, что готовы пойти против него и пасть в ноги его темной сестре. Когда я впервые подошла к вам, когда вы увидели меня и возненавидели за ту любовь, которой он одаривал меня, мне стало вас ужасно жаль, потому что вы совершенно не знали, что есть его любовь. Вы обладали саном, властью, но там, где вы искали бога, его невозможно было найти. Вы отчаялись, но по-прежнему продолжали искать там, где его не было. Он терпеливо ждал, взывая к вам, ждал, когда ваш взор обратится к нему. Даже сейчас он взывает к вам. Неужели вы так и не услышите? Неужели так и не увидите?

В глазах жрицы стояли слезы, слезы сострадания. Руки изгнанницы потянулись к ее лицу, но она уронила их и закричала: — Заставьте ее замолчать!

Сверкнули клинки. Жрица улыбалась. Даже боль не омрачила бы ее радости.

Послышался цокот копыт по камням. Низкий, сильный голос прокричал: — Санелин!

Ему вторил другой, более высокий, близкий к воплю: — Мама!

На поляну вылетели черный пони и рыжий боевой сенель.

Жрица лежала на спине возле воды, там, где ее бросили бандиты. Яркая кровь залила траву. Она не слышала и не видела, как взвыли мужчины, которых топтали копыта и разил князев меч. Тенью нависла над нею ее противница. Высоко поднялась рука изгнанницы, в которой сверкнул кинжал, но прежде, чем опустить его, женщина подняла глаза. Копыта ударили ее изящно и жестоко, узкая злобная голова нагнулась и пырнула сбоку острыми рогами. Изгнанница отшатнулась, корчась от боли. Нож ее взметнулся вверх, целясь в седока.

Санелин вскрикнула. Мирейн вскинул вверх руку, и тотчас из нее ударили молнии.

Нож все-таки нашел плоть, но сила удара была уже не та. Его владелица громко закричала, зажав ладонью глаза, и отлетела прочь.

Пони, фыркая, остановился. Ошеломленный Мирейн в нерешительности замер, махая обожженной рукой. Огонь в его ладони горел уже не так ярко, остались лишь золотые угольки. Санелин не могла отвести от него глаз, не могла говорить. И тут чей-то могучий кулак сбросил мальчика наземь.

Воцарилась полная тишина. На поляне не осталось ни одного живого врага. Человек, сбивший Мирейна, обернулся и увидел, что он совершенно один, беззащитен, а позади него — черный пони. Не раздумывая, он бросился наутек.

Тут и там на траве корчились фигуры, облаченные в пятнисто-зеленые платья. Рыжий жеребец стоял над человеком в темно-зеленой одежде, сжимавшим в руке окровавленный меч. Конь принюхивался к яркой шевелюре, вдыхая запах крови.

Ноги Санелин отказывались служить ей. Медленно, то и дело останавливаясь, она подползла к сыну. Тот неподвижно лежал, откинув руку, по которой от локтя до запястья тянулся длинный, но неглубокий порез. Ладонь пламенела, как будто на нее вылили расплавленное золото. Санелин упала рядом и припала к ней губами. Ладонь излучала жар, — то был знак, которым бог отметил своего сына. И которым сразил изгнанницу.

От жестокой боли, испытываемой жрицей, содрогнулась земля.

* * *

Элиан содрогнулась вместе с ней и, задыхаясь, проснулась. В траве что-то шептал ветер. Рыжая кобылка паслась на поляне; горделивые боевые рога не венчали ее голову, раненый князь не лежал у ее ног. Никаких убитых, никакого мальчика и его пони, никакой умирающей жрицы. Элиан была одна и очнулась как раз в том месте, где умерла святая и где ее собственный отец едва не нашел свою смерть. Он выжил лишь благодаря Мирейну, который пришел в себя, исцелил князя дарованной ему богом силой и доставил обратно в город.

Это было самое первое ясное воспоминание Элиан: истекающий кровью князь, перекинутый через седло своего боевого коня и поддерживаемый сзади мальчиком, и пони, плетущийся следом как собачонка. А к спине пони привязано обрывками пятнисто-зеленой ткани тело невесты Аварьяна.

Элиан села, вся дрожа. Видение исчезло, но вместо него возникло другое, от которого она готова была закричать. Лицо убийцы, ужасное своей красотой, точно сделанный из золота и серебра череп. Глаза, из которых ушло все человеческое, — огромные, слепые глаза демона, блеклые, как потускневшие жемчужины. Даже слепые, они рыскали вокруг, пытаясь определить того, кто их уничтожил. — Нет, — прошептала Элиан. Она едва отдавала себе отчет в том, что именно сейчас отвергает. Ненависть — да; угрозу Мирейну, а через него — Хан-Гилену и его князю. Но больше всего, вероятно, сам этот сон. Такие сны ниспосылает бог как дар властителям Хан-Гилена во имя защиты царства. Но Элиан покинула свою страну. Она не может быть пророчицей.

Во рту у нее пересохло. Она опустилась на колени, чтобы напиться из водоема, но в изумлении отпрянула. В чистой воде одно за другим возникали видения. Власти, пророчества, судьбы, богатства и вердикты королей. Они затягивали ее душу и взор, затягивали в глубины, уготованные для прирожденной провидицы. Их было так много… так много…

Сквозь чары пробилась вспышка гнева. Боги и демоны, да как они осмелились мучить ее? Элиан наклонилась, крепко зажмурив глаза, и стала пить. В глубине души она почти ожидала, что у воды будет привкус крови и железа, но та оказалась чистой и очень холодной и утолила ее ужасную жажду.

Элиан осторожно открыла глаза. Никаких видений. Только блики солнца на воде да еле видимые очертания камней на дне заводи.

Она присела на корточки. Солнце высоко стояло в чистом небе, воздух был теплый и ароматный. Кобылка мирно паслась. Когда Элиан на нее посмотрела, она остановилась и лениво согнала с бока муху. Какие бы силы света и тьмы ни завели принцессу в эту потаенную лощину, беспокоить ее они пока не намеревавшись.

Крохотная часть существа Элиан уговаривала ее поскорей сесть в седло, скакать, спасаться. Но холодный рассудок удерживал от этого шага. Даже на таком расстоянии от города любой крестьянин узнал бы княжескую кобылу и всадницу и любая погоня настигла бы их. Здесь они в надежном месте, в эту лощину никто не заглянет; а когда опустится темнота, они отправятся в путь.

Элиан обвела взглядом поляну: ее красота теперь казалась обманчивой, а уединенность — ловушкой. Как сам Хан-Гилен, окруженный и осажденный, как сама Элиан.

Она заставила себя присесть, расположившись на траве подальше от воды. Солнце ползло по небу.

— Я не могу вернуться, — говорила она себе снова и снова. — Пусть видения посещают отца и Хала. Я не могу вернуться!

Вода смеялась над ней. «Пророчица, — говорила вода. — Князева пророчица. Ты наделена божьим даром и не можешь отказаться от него».

— Могу! — Она вскочила на ноги, нащупывая уздечку и седло.

«С тех пор как умерла жрица, у Хан-Гилена нет пророчицы. Ее мантия лежит на Алтаре Видений над живой водой. Вернись. Откажись от своей детской глупости. Возьми то, что тебе предназначено».

Кобыла увернулась из рук хозяйки, с притворной тревогой взглянув на уздечку. Это была старая игра, но у Элиан не хватило терпения включиться в нее. Она послала мысленный приказ, хлесткий, как удар хлыста. Кобыла остановилась как вкопанная.

«Вот и ты должна остановиться. — Этот тихий голос сейчас уже не был голосом воды. Глубокий, спокойный, чарующе знакомый. — Ты играешь в обязанность. Неужели то, что ты сбилась с пути, не отрезвило тебя?»

Элиан надела уздечку на голову кобыле и пригладила длинный хохолок у нее на лбу. Руки ее и до того тряслись, а теперь и вовсе вышли из повиновения.

— Нет, только не это, — проговорила она. — Все что угодно, но только не это. «Неужели?»

Она знала этот голос. О да, она знала его. И ненавидела. Ненавидела? Или любила?

Она водрузила потник и седло на спину кобылы, потом приторочила к седлу свою поклажу и, наконец, забралась сама.

«Элиан. — Голос пробил все барьеры, добираясь до самого сердца. — Элиан». Она ответила ударом на удар:

— Это ты послал мне видение. Ты пытался поймать меня в ловушку. Но я не попалась. Ложью меня не возьмешь.

«Это не ложь, и ты прекрасно это знаешь. Бог протянул к тебе руку и раскрыл тебя мне».

Руки потянулись за ней. Она пришпорила сенеля и понеслась рысью. Под деревьями прятались черные тени, кроваво-красное небо проглядывало сквозь ветви.

«Элиан, вернись. Вернись назад. — Перед ее глазами встала высокая темная фигура, увенчанная короной огня. — Дочь, то, что ты делаешь, это безумие. Вернись к нам».

— Чтобы стать клятвопреступницей? «Чтобы соединиться с теми, кто любит тебя». — Я не могу.

Его мысль принесла печаль и обещание простить. Теперь она ожесточитесь. Что бы там ни говорила мать, князь Орсан Хан-Гиленский совсем не собирался потакать дочери. Он вырастил ее так, как она пожелала, — как мальчика, не только в смысле образования, но и в смысле наказаний, которым она подвергалась в той же степени, что и братья. «Элиан». Ее тряхнуло в седле, но она еще настойчивее послала сенеля вперед. «Это не детские игры. Ты вернешься, или мне заставить тебя?»

Ее мозг воздвиг стену. Теперь в нем не было ни одной мысли, кроме мысли о бегстве, и отец вошел туда. Даже сейчас в глазах его было больше горя, чем возмущения. Он простер руки. «Дочь, вернись домой».

С безмолвным криком она увернулась. Тело ее с головокружительной скоростью неслось по темнеющему лесу. Но мысленно она забилась в крепость неповиновения, а над ней нависал отец, окутанный красно-золотым пламенем собственной магии. Он был значительно сильнее ее. «Ты — плоть и кровь Хан-Гилена. Эта авантюра — горькая насмешка и над твоим происхождением, и над твоей властью. Так может поступить или ребенок, или трус. Но не владычица Хан-Гилена».

— Нет. — В этом слове не было силы; однако где-то глубоко внутри Элиан вспыхнула искорка. — Нет. Я поклялась. И останусь верна своей клятве, пусть даже пытаясь это сделать. «Ты вернешься домой».

Отец притягивал ее к себе точно цепью, выкованной из закаленной стали. В безумии сопротивления она силилась взять себя в руки. Земля, Три Стены воли. Отец. Но наверху — открытое небо. И она рванулась туда.

Кобыла отпрянула. Элиан сидела, сильно вжавшись в седло. Тело ее ныло, она едва оторвала пальцы от гривы, чтобы схватить поводья и направить своего скакуна. В какое-то мгновение она оказалась на грани паники, но тут ее глаза различили смутные очертания деревьев и проступающее сквозь сплетенные ветви сумеречное небо.

Кобыла неслась галопом, ровным и быстрым, словно водный поток. Под копытами стелился мягкий ковер из мха и листьев. Ее не надо было направлять — она сама находила дорогу через лес на север.

Элиан хотела было пустить сенеля в карьер, но не стала. Отец наверняка знает, где она и куда держит путь. Лес должен был бы кишмя кишеть шпионами, по всему царству должны были бы рыскать преследователи. Однако погони не было. Хан-Гилен ничего не предпринимал против нее.

«Как будто, — подумала она, — как будто отец в конце концов решил позволить мне уехать».

Перед ее глазами мелькнуло короткое ошеломляющее видение: выпущенный ястреб, который волен либо охотиться для хозяина, либо улететь восвояси. И где-то далеко — отец, наблюдающий за полетом ястреба и ждущий его возвращения к себе на руку.

Гнев размыл этот образ, и он рассеялся. Отец был так уверен в себе, так искренне полагал, что она в конце концов уступит. — Да я скорее умру! — воскликнула Элиан.

Глава 4

Северная граница Хан-Гилена называлась Оплотом Севера, а проход через нее — Оком Царства. Здесь холмы перерастали в величественную горную гряду, которая обрывалась почти отвесно, открывая зеленые равнины Ибана.

Поскольку повелитель Ибана платил князю Хан-Гилена дань и к тому же приходился ему родственником, стража в крепости, охраняющей Око Царства, была немногочисленна. Здесь были бдительны, но не подозревали всякого, кто едет мимо под покровом ночи. По шее Элиан бегали мурашки, а сердце бешено колотилось из-за уверенности, что отец обязательно устроит западню в том месте, которого ей не миновать, однако никто не окликнул ее от ворот и никакие вооруженные люди не преградили ей путь. Она была вольна выбирать — уезжать либо оставаться.

На самой высокой точке Ока Элиан остановила сенеля. Хан-Гилен лежал позади. Впереди маячил Ибан, залитый лунным светом и погруженный в глубокий полночный сон. Над ней темной безмолвной тенью высилась башня. Если бы она крикнула, назвала себя, попросилась на ночлег, то, несомненно, ее приютили бы, но поутру вооруженный эскорт доставил бы ее к отцу.

Спина ее напряглась. Раз уж она зашла так далеко, стоит ли теперь поворачивать? С высоко поднятой головой и решительным лицом Элиан погнала лошадь вниз, в Ибан.

* * *

Когда Элиан была маленькой, она выучила наизусть названия всех Ста Царств. Некоторые из этих царств были совсем крошечными, чуть больше обнесенных стенами городов с прилегающими к ним полями; другие — настоящими королевствами. Большинство из них дружили с Красным князем Хан-Гилена либо были у него в подчинении.

Пробираясь к спящему Ибану, Элиан старалась припомнить, какие царства лежат между Хан-Гиленом и диким севером. Зеленый Ибан; Курион с его поющими лесами; Сариос, где правит отец ее матери; Байян; Эмари; Халиони Ирион, чьи князья всегда были кровными братьями; Эброс, Порос и каменистый Ашан. А за крепостными стенами Ашана раскинулись дикие земли и живут дикие племена, нарекшие Мирейна королем.

И вблизи от могущественного Хан-Гилена, и в самых дальних уголках Ста Царств мир, установленный ее отцом, держался крепко. Но сейчас творилось нечто странное. Мирейн Ан-Ш'Эндор: люди боялись молвы, ходившей о нем и его ордах варваров. Уж не царственный ли Асаниан первым начал вооружаться против него?

Нет, подумала она, остановившись, прежде чем первый луч рассвета коснулся камня под копытом кобылки. Это не только страх. Это и ожидание, и даже радость от пришествия Короля Солнца.

Заря не высветила ни единого укромного уголка, где можно было бы укрыться, кругом лишь голые поля да притулившаяся возле древнего храма деревушка. Элиан могла бы вернуться немного назад, но кобылка, не привыкшая к подобным путешествиям, спотыкалась от усталости. А ни один храм, пусть даже маленький, не откажет в приюте страннику.

Этот храм действительно был маленьким, сложенным из камня и по форме напоминавшим крестьянскую хижину — такой же круглый, островерхий, с кожаной занавеской вместо двери. Алтарь стоял там, где полагалось бы быть печи, на нем в разбитой чаше полыхал огонь Солнца и в беспорядке лежали священные предметы.

Позади храма оказался домик священнослужителя — обыкновенная хижина с пристройкой, в которой жила престранная компания: лама, белая лань и одноглазый пес. Лама заурчала на кобылку и всадницу, пес залаял, а лань покосилась из дальнего угла глазами, похожими на кровавые рубины.

Элиан с трудом слезла с сенеля. Деревушка казалась либо спящей, либо покинутой, но Элиан почувствовала, что оттуда за ней наблюдают. Рука бессознательно потянулась к голове, к шапочке, закрывавшей волосы, и надвинула ее до самых бровей.

Внутри хижины кто-то пошевелился. Сенель хоть и устал, но поднял голову и навострил уши.

В этой деревушке, как оказалось, была жрица, женщина среднего возраста, квадратная и упитанная, красно-коричневая, как земля ее предков. Платье ее было поношенным, но чистым, крученое ожерелье из красного золота потускнело от времени, как будто прошло за долгие годы через множество рук, пока не оказалось у нынешней своей владелицы. На плечах она держала коромысло с ведрами.

Жрица посмотрела на Элиан спокойным, нелюбопытным взглядом.

— Сенеля можешь поставить в пристройке, — сказала она. — Но корм для него тебе придется накосить самой.

На мгновение Элиан потеряла голову от ярости: это работа для служанки. А она…

Она по собственной воле стала простой бродяжкой. Элиан заставила себя поклониться и сказать нужные слова: — Благодарю за гостеприимство. Жрица поклонилась в ответ столь же учтиво, как любая госпожа во дворце.

— Этот дом открыт для тебя. Возьми что пожелаешь, и добро пожаловать!

Первым делом Элиан позаботилась о сенеле. Неподалеку росла сочная трава, и она своим остро наточенным ножом нарезала целую охапку. Когда она принесла траву в пристройку, то обнаружила, что у нее появились помощники — ватага ребят; некоторые из них еще не доросли до штанов, других же вполне можно быть назвать взрослыми. Один или двое из них приблизились к самому стойлу, давая кобыле травки. При появлении Элиан они бросились врассыпную, однако удрали недалеко, поскольку восхищение сенелем пересилило страх перед всадницей в необычной роскошной одежде. Один мальчик осмелился даже заговорить с Элиан. Но если жрица говорила на диалекте, который вполне можно было понять, то речь мальчика казалась просто чужим языком.

— Он спрашивает: «Это настоящий боевой сенель?» Элиан вздрогнула. Жрица, пришедшая следом за ней, чтобы плеснуть воды своей животине, заговорила с детьми нежным, глубоким голосом:

— Да, это боевая кобылка, и притом очень хорошая, но не вас ли, часом, кличет с поля отец?

Дети убежали, то и дело оглядываясь. Жрица опустила коромысло и выпрямилась.

— Очень хорошая и здорово устала, если повнимательнее на нее посмотреть. Ты будешь отдыхать в храме или у меня в доме?

— Где вам удобнее, — ответила Элиан, внезапно почувствовав, как утомилась сама. — Тогда в доме, — сказала женщина. — Пойдем.

* * *

Сон был глубокий, без сновидений. Когда Элиан проснулась, ее окружал сумрак, немного развеянный огнем очага. Она вдохнула запахи трав и ощутила глубокую умиротворенность. Постепенно Элиан сообразила, что лежит на жестком соломенном тюфяке в одной только рубашке, укрытая одеялом. Она в тревоге села. Отсветы огня падали на металл и ткань: одежда и оружие вперемешку лежали у нее в ногах. Жрица, стоя на коленях у очага, следила за кипевшим в горшке варевом. Она спокойно подняла глаза и сказала: — Добрый вечер. Элиан натянула одеяло на грудь. — Почему вы… как вы посмели… Взгляд жрицы заставил ее замолчать. — Меня зовут Ани. Как зовут тебя, мне нет дела, если ты сама не захочешь назваться. Вот еда.

Элиан взяла ароматно пахнущую миску, но к еде не притронулась, хотя желудок у нее скрутило от внезапного приступа голода.

— Меня зовут Элиан, — почти с вызовом сказала она.

Ани кивнула. Разум ее был темен и непрозрачен, как глубокая вода.

— Ешь, — повторила она. А когда Элиан повиновалась, приказала: — Спи.

«Сила, — подумала Элиан, куда-то проваливаясь. — Это сила. Она колдунья… Я должна…» — …ехать.

Звук собственного голоса заставил Элиан вздрогнуть. В хижине никого не было, очаг погас. Сквозь откинутую дверную занавеску струился солнечный свет. Ее одежда лежала точно так, как она запомнила, рядом было сложено оружие, а возле руки стояла миска. В миске лежал хлеб, еще немного теплый после выпечки, и ломоть твердого желтого сыра.

Обнаружив, что очень голодна, Элиан поела. Нашла ведро с чистой водой, чтобы умыться; оделась, расчесала волосы и спрятала их под шапочку. Потом вышла на свет. Она чувствовала себя хорошо, впервые с того момента как покинула Хан-Гилен. Да и день соответствовал ее самочувствию, погожий денек начала лета, теплый, яркий и разноголосый благодаря гомону птиц.

Кобылка, казалось, поклялась вечно дружить со своими странными соседями, мирно жуя вместе с ними свеженакошенную траву. На появление хозяйки она отреагировала лишь взглядом да навостренным ухом, — собственно, на том ее приветствие и закончилось. Она была вымыта и хорошо расчесана, грива и хвост струились как шелк. Спустя некоторое время Элиан оставила ее и заглянула в храм.

Анн подметала видавший виды каменный пол ловко и быстро, как любая хозяйка подметает свое жилище. Подобно кобылке, она поздоровалась с Элиан одним только взглядом, но потом прибавила: — Подожди, я сейчас.

В храме было удивительно спокойно, несмотря на разгар уборки. Элиан присела на ступеньку алтаря и стала наблюдать за жрицей, вспоминая огромный храм в Хан-Гилене. Это помещение едва ли превосходило по размерам один из меньших алтарей храма Хан-Гилена, не говоря уже о большом алтаре с его армией жриц и жрецов. Кто-то принес и положил возле Солнечного Огня венок из сладко пахнущих цветов, прося божьего благословения для двоих, которые скоро будут обвенчаны.

Элиан стиснула зубы. Каждому свое. У нее есть свой обет и свой полет.

— Может быть, и мне придется стать жрицей. Она понятия не имела, что произнесла это вслух, но Анн отозвалась:

— Нет. Ты никогда на это не согласишься. — Откуда вы знаете? — спросила Элиан. Женщина поставила метлу в нишу за алтарем. — Если бы бог захотел тебя, он бы позвал. — Возможно, он уже призывает. Ани наполнила ночник маслом из кувшина и не спеша подрезала фитиль.

— О нет, владычица Хан-Гилена. — Элиан, пораженная, не могла вымолвить ни слова. — Нет. Он приготовил для тебя другое испытание. Достанет ли у тебя мужества и сил выполнить его предначертание?

— Я не вернусь к отцу. Я скачу на север. Меня связывает клятва, и вы не можете остановить меня.

— Почему я должна тебя останавливать? — искренне удивилась жрица. — Вы колдунья. Ани подумала.

— Может быть, я и колдунья, — согласилась она. — Когда я была еще послушницей, говорили, что я могу стать святой, если прежде не переметнусь к силам тьмы. До святости мне далеко, по хотелось бы думать, что и противоположной участи я избегла. Вот и ты должна избегнуть. — Взгляд ее изменился. Теперь в нем была не безмятежность, а твердость. — Зло стремится завлечь тебя в ловушку. Будь осторожна, детка.

— Я попытаюсь. — Элиан не старалась говорить приветливее.

— И сделай все, что будет в твоих силах. Не один Сын Солнца перейдет тебе дорожку. Несмотря на самообладание, Элиан поежилась. — Богиня?

Жрица коснулась алтаря кончиками пальцев, будто прося защиты, — Нет. Пока нет. Но та, которая служит богине и преуспела в этой службе. Та, которая ненавидит любовь и называет зависть повиновением. Та, которая продала душу непотребному закону. Остерегайся ее.

Против своей волн Элиан вновь увидела то, что предстало ее взору на поляне возле водоема: изгнанницу, в которой текла родная ей кровь. Но какую опасность может представлять незрячая женщина, пусть даже находящаяся вне закона?

— Очень большую, — сказала в ответ на ее мысли Ани, — потому что за ней стоит богиня и, возможно, другой, более земной союзник. — Но кто?..

— Асаниан. Любой князь из Ста Царств. Север. — Только не Мирейн. Мирейн бы никогда… — Люди вряд ли это знают. А культ богини силен среди северных племен.

— Нет. Он никогда бы не допустил этого. Но вот Асаниан… Асаниан сам ей служит. Если бы он мог завоевать всех нас…

Перед ее глазами встало сияющее и бледное, точно высеченное из слоновой кости лицо Зиад-Илариоса. Она нанесла его гордости сокрушительный удар. Если ему предложат какой-либо другой союз, чтобы разделаться с Мирейном, пусть даже ценой предательства, он не откажется. А если не он, то его отец, которого называют Пауком-Императором, — он норовит поймать в свою паутину все, что еще не принадлежит его империи.

Мир, установленный отцом Элиан, был завоеван в долгой и тяжелой войне. Мирейн сражался на ней и был посвящен в рыцари вместе с Халенаном. Помнит ли он об этом? Или же его орды прокатятся по Ста Царствам, чтобы схватиться с Асанианом, круша попутно все княжества?

Она закрыла лицо руками. Но это только укрепило видение. Знамя Хан-Гилена, огненный цветок, пылающий на зеленом фоне; имперское золотое знамя Асаниана; и, одновременно диковинное и знакомое, золотое солнце на алом фоне. С той легкостью, какая бывает только в снах, знамена расплылись и исчезли и появились лица. Хал и ее отец, бок о бок, более похожие друг на друга, чем она думала; Зиад-Илариос со стариком, который закрывается золотой маской, и изгнанница с ее ужасными слепыми глазами. Но солнце осталось и, казалось, ожило, вспыхнув, как сам Аварьян, окружив ее, захватив, ниспослав благословенную слепоту.

Голос Ани, сильный и тихий, прозвучал возле ее уха: — Езжай туда, куда ехала. Бог поведет тебя. Прочь от всего этого! Прочь!

Элиан опустила трясущиеся руки. Усилием воли она заставила себя успокоиться. Ани смотрела на нее без благоговейного страха или жалости.

— Я… я поеду, — проговорила Элиан. — За ваше гостеприимство, за вашу помощь…

— Оставь свою благодарность богу. Я оседлаю тебе кобылу.

Ани покинула ее, дрожащую как лист. Но когда Элиан встала, она уже крепко держала себя в руках; ее страх испарился. Теперь она была готова выполнить свою клятву и вышла с гордо поднятой головой, выпрямив спину.

Ани держала лошадь под уздцы. Поддавшись порыву, Элиан обняла ее. Ани была сильная, спокойная и невозмутимая, но полная человеческой теплоты. Она ответила на объятие Элиан. Не было произнесено ни слова. Элиан вскочила в седло, помахала на прощание и поскакала по дороге, ведущей на север.

Глава 5

Отправившись из Ибана днем, Элиан теперь все время ехали под палящим солнцем, среди других путников, двигавшихся по северу Ста Царств. К ночи она останавливалась в придорожных храмах или хижинах земледельцев, а однажды переночевала в харчевне в Эбросе. Туда ее загнали темнота, дождь и слухи о бандитах с большой дороги. Примешивалась к этому и сумасбродная мысль проверить, не узнают ли ее в тесной компании. Пока что никто, кроме Ани, не докопался до правды: все, с кем она встречалась на пути, принимали ее за юношу, особенно когда она надвигала до бровей шапочку.

Харчевня была битком набита: пилигримы, путешествующие на юг, в Хан-Гилен; купец с вооруженной охраной, возвращающийся из Асаниана; пестрый люд из города, очень разный по происхождению. Рядом с некоторыми сидели накрашенные гологрудые женщины. Элиан пристроилась в уголке и взяла себе кружку эля. Жара была страшная, и, уступив духоте, Элиан наконец сняла шапочку. Медный блеск ее волос даже в полумраке привлекал внимание. Впрочем, в компании купца были люди с не менее заметными волосами — соломенно-рыжими или даже золотистыми. Взгляды скользнули по Элиан и ушли в сторону, выискивая выпивку, женщин или же место, где можно поболтать.

Ан-Ш'Эндор. Это имя было у всех на устах. Говорили, что он двигается на юг. Что он без борьбы захватил Кувиен, засвидетельствовав почтение его вождям и устроив праздник для своего войска. Теперь на очереди у него Ашан. Впрочем, нет: на западе племена подняли мятеж, так что он сперва займется ими, а уж потом повернет на Асаниан.

— Славная битва нынче была, — говорил человек в одежде пилигрима, обтягивающей почти черное, как у уроженца севера, тело. — Слыхали, как он взял замок Ордиан? Замок совершенно неприступный, это вам всякий скажет. Еды и питья у них было на двухгодичную осаду, внутрь никак не проникнуть, разве что через ворота, и целый род обороняющихся сидит на стене. Так он что сделал? Расставил свое войско подальше от ворот, будто приготовился к осаде, а сам во главе отдельного отряда отправился вкруговую по дорожке, с которой и горный козел бы свалился. Ну, тамошние давай хохотать над войском, подзывать поближе к воротам да обстреливать требухой человека в королевских доспехах. Потом эта шутка обернулась против шутников: сотня луков нацелилась на них, и молодой задиристый парнишка предложил сдаться, прежде чем он отдаст их на растерзание своему войску.

Один из охранников купца коротко и презрительно рассмеялся.

— Это все сказки, — произнес он густым басом с западным акцентом. — Ему просто ни разу не попадалась на пути настоящая армия, он не сталкивался лицом к лицу со сталью Асаниана.

— Этот парень ничего не боится, — сказал первый мужчина. — Лезет туда, куда никто не полезет, и войско за собой тащит.

— Неужели? — спросил кто-то. — А ты его видел?

— Видел? Да я сражался вместе с ним. Это было еще до того, как я повидал мир: он был приемным сыном князя Хан-Гилена, а я служил в князевой страже. Ему было всего четырнадцать весен от роду, а князь прямо на поле битвы посвятил его в рыцари, и все войско выкрикивало его имя. Асанианец скривил губы.

— Даже если раньше он и был культурным человеком, то теперь напрочь позабыл об этом. Он горный бандит, бандитом и умрет.

— Нет! — воскликнул новый голос, очень юный, почти болезненно тонкий. Выискивая его источник, Элкан увидела худенького смуглого паренька в сером платье священного певчего. За спиной у него была арфа, а на узком ашанийском лице горели глаза. — О, все совсем не так! Он святой человек, король-бог. Он идет, чтобы потребовать принадлежащее ему наследство.

— Какое такое наследство? — подал голос увешанный драгоценностями молодой парень, судя по произношению, из местных землевладельцев. — Он потребовал себе Янон, во всяком случае, так говорят: его мать была незаконнорожденной дочерью тамошнего короля. Он убил короля ядом, насколько я слышал, а напав из засады, прикончил и королевского сына. По всей харчевне загрохотал голос пилигрима: — Прошу прощения, молодой господин, но это ложь чистой воды. Мать Сына Солнца по праву наследовала престол в Яноне, поскольку была дочерью короля от его королевы, асанианской принцессы. — Взгляд говорившего на мгновение задержался на человеке с запада. — Старый король умер, это правда, и, может быть, яд ускорил его кончину, но только мой господин не подсыпал яда ему в вино. У него был сын, который действительно являлся незаконнорожденным, — вот он-то и замешан в этом убийстве, это он пытался захватить трон. Сын Солнца сразился с претендентом на престол один на один, без оружия. Это был поединок о котором еще сложат песни! Мой господин — великий воин и великий король, но его нельзя назвать большим: он еще только наполовину вырос. А его дядя был великаном даже по меркам Янона и величайшим борцом на всем севере. Но они схватились, и мой господин победил, честно и благородно.

— И новый король пришел и занял свой трон, и боги пали ниц перед ним.

Глаза певчего сияли, голос его звучал как струны арфы, — Если он такое божье чудо, — не отставал асанианец, — то почему он покоряет север с помощью войска? Ему достаточно поднять руку, и весь мир падет к его ногам. — Он зевнул. — Этот парень не в себе. Помешался на власти. Он захватит то, что может захватить, уничтожит все, что может уничтожить, и будет попирать ногами королей. До тех пор, пока Асаниан не поднимется на битву с ним. Певчий оказался упрям в своем безумии. — Он несет свету мир Аварьяна. Но люди продались темным силам. Вот поэтому ему приходится пользоваться силой вооруженного войска — ведь другого языка эти люди не понимают. В конце концов все они покорятся ему. Даже Асаниан с его тысячью демонов. Его повелитель еще поклонится Повелителю Солнца.

— Луны, — вставил мужчина с запада. Парнишка, по-видимому, был готов сразиться за свои грезы. Но смех пилигрима успокоил обоих.

— Что до меня, то я выбираю золотую середину. Он самый лучший полководец завею долгую историю нашего мира. Если он гоняется за богом и за мечтой, что мне до того? Сражаться хорошо, грабить еще лучше, лишь бы за службу как следует платили.

На несколько мгновений воцарилась тишина, потом тему сменили. Впоследствии этот разговор то вспыхивал, то затухал, прорываясь сквозь винные пары.

Элиан зевнула и подумала о кровати. Но тут случайно услышанное слово пригвоздило ее к месту.

— …Изгнанница. — Она не видела говорившего, но голос был новый и раздавался близко. — Да, Кияли, Изгнанница, именно так ее называют. Половина бандитов на дорогах грабит путников от ее имени.

— А другая половина — от имени Сына Солнца, — вставил собеседник. — Если ты меня спросишь, то грабят одни и те же, а эти имена — просто хороший способ вытряхивать золотишко из закрытых кошельков. Ты знаешь, что они творят в отдаленных деревнях? Произносят имя Отверженной или Сына Солнца и говорят, чтобы местный люд им заплатил, тогда тамошние бандиты будут их защищать.

— Или уничтожат, если они откажутся… Но Сын Солнца действительно существует. Может быть, и та, другая, тоже существует. Я слышал, что она великая колдунья: она правит в лесах, никто не знает где, к тому же богата, как императрица. Живет за счет крови и страха, а спит на золоте. Второй мужчина рассмеялся. — Кто ж она тогда? Дракон? — Женщина. Но чудовище ужасное, все боги подтвердят. Моя самая младшая жена теперь…

Больше они не говорили ни об изгнанницах, ни о солнцерожденных королях, хотя Элиан прислушивалась изо всех сил. Наконец она поднялась. Она устала, и ею овладело мрачное настроение; кислый эль растревожил желудок. Она пробралась сквозь толпу, разыскивая ведущую к спальням лестницу. Впереди ее ждала ночь кошмарных снов.

* * *

За Эбросом пейзаж стал диким, города и деревеньки попадались все реже, и вплоть до северных гор тянулись холмы и леса. Здесь ходила дурная молва о разбойниках на дорогах, которые грабили и сжигали деревни, действуя по приказу тех, кто поклялся в верности не законному правителю, а юному чужеземному королю. Рассказывали даже совершенно дикую историю о том, что Мирейн якобы заключил союз с бандитами, чтобы расчистить себе дорогу перед походом на Сто Царств. Элиан начали попадаться навстречу люди, стремящиеся на юг, точно птицы перед штормом. Пилигримы, как многие предпочитали называть себя, или путешественники, — никто из них не направлялся в сторону севера. Те же, кого заставила идти на север нужда, были вооружены.

Она ехала с осторожностью, но к ней никто не приставал. Бандиты предпочитали иметь дело с толстыми торговцами и их караванами, где уж точно было чем поживиться. С одинокими всадниками, вооруженными и на хороших лошадях, они старались не связываться.

Вероятно, долгое путешествие без приключений и толкнуло Элиан на глупость: она слишком много думала о том, что ждет ее в конце, который был уже близок, близок настолько, чтобы почувствовать слабый всплеск силы. Элиан даже вообразила, что нашла Мирейна — необузданное золотое пламя, центр и фокус всего его войска.

Полностью сосредоточившись на этом, она съехала с холмов в заросшую лесом долину. Солнце спряталось под вуалью облака, ветер обещал дождь перед рассветом. Элиан устала, проголодалась и начала подумывать о том, чтобы остановиться на ночлег, разжечь костер и отведать окорок оленя, пристреленного ею утром. Эта мысль заставила се обратить внимание на тишину, царившую в лесу, который должен бы кишмя кишеть живностью. Единственными звуками были цокот копыт по дорожке да скрип седла. Даже ветер с заходом солнца стих.

Растущее беспокойство вырвало ее из полудремы. Она оглянулась. Деревья уже сомкнулись за ней. Теперь в поле ее зрения был лишь небольшой кусочек тропы сзади и такой же впереди.

И тем не менее страх еще не овладел ею. Даже в сумерках дорога просматривалась хорошо. Армия же Мирейна была на расстоянии двух дней пути, а может, и меньше — он разбил лагерь в горах на границе Ашана. Кобыла фыркнула и шарахнулась в сторону. Элиан успокоила животное и остановилась, поглаживая яркую гриву и насторожив все свои чувства. Вокруг по-прежнему царила полная тишина.

Элиан мягко соскользнула с седла. Кобыла стояла с высоко поднятой головой, широко открытые глаза и трепещущие ноздри выдавали ее напряжение. Почувствовав исчезновение тяжести со своей спины, она слегка вздрогнула и опять замерла.

В подлеске что-то прошуршало. Маленькое живое существо — птичка.

Еще одна. Лес оживал. Где-то прокричала птица. Элиан вытащила из ножен меч.

Прожужжало насекомое. Кобыла отшатнулась и попятилась. По ее ляжкам потекла кровь. Вторая стрела пропела у нее меж ушей.

Элиан быстро повернулась вокруг себя. — Трусы! Слабаки! Выходите и деритесь, как мужчины!

Они вышли на ее зов, и их было гораздо больше, чем она могла сосчитать, — фигуры в коричневом и зеленом, в масках и с луками. Кобыла Элиан ринулась в атаку. Но сверкание клинков опередило поднявшиеся на врагов копыта. В конце концов кобылка упала, сраженная.

Элиан этого не видела. Обнажив кинжал и меч, она прижалась спиной к дереву.

Сверху на нее упала тень: то была сеть, опутавшая ее тем прочнее, чем сильнее она сопротивлялась. Ее собственный меч стал теперь более опасен для нее, нежели для ее врагов. Она ослабила хватку, и меч провалился сквозь сеть. Сильные руки вырвали из ее пальцев кинжал Двое бандитов взвалили ее на плечи. Когда они двинулись в путь, Элиан увидела, как хрипит умирающая кобыла и как снимают с нее упряжь безликие люди. В душе у девушки не было места горю — там бушевала ярость.

Сумерки перешли в темноту. Начался дождь, легкий, теплый и не лишенный приятности. Один из тех, кто ее нес, чертыхнулся на языке, который был ей знаком, — на диалекте северной части Сариоса.

— Идите, сказала, устройте засаду и схватите того, кто пойдет этой дорогой. И кто это оказался? Несчастный мальчишка на несчастной кобыле. А теперь еще этот несчастный дождь пошел. И ничего такого, на чем можно было бы душу отвести.

— Заткни хлебало, — прорычал человек, шедший позади него, — или она его тебе навечно заколотит.

Элиан задрожала, но не из-за дождя. Она. Элиан знала только одну женщину, командовавшую бандитами, которые были одеты в цвета Лесной Страны и скрывались под масками. Несмотря на все предупреждения, видения и страхи Элиан, Изгнанница поймала-таки ее.

Дальше по склону мужчины поднималось тяжело дыша, но больше уже не ругались. С высоты холма Элиан было далеко все видно. Несмотря на дождь, кругом полыхали костры, вокруг них сновали люди. Большинство были в масках. Она успела заметить лишь несколько лиц: эбранца, гиленца и темного северянина с ястребиным носом.

В тишине и под многочисленными взглядами Элиан поднесли к центральному, самому большому костру. Позади него высился шатер, выстроенный из голых ветвей и накрытый промасленной шкурой. Шкура была темная, почти черная, а может, темно-синяя или фиолетовая — разве разберешь в темноте?

Элиан положили на землю и без всякого сострадания принялись катать туда-сюда, высвобождая из сети. У нее закружилась голова, и девушка позволила бандитам поднять себя на ноги. Чья-то рука ударила ее между лопаток, вталкивая в шатер.

После яркого света костра ей здесь показалось темно — лишь тускло светила одинокая лампа. Мало-помалу глаза Элиан привыкли к мраку, и она различила смутные очертания обстановки, простой до аскетизма, и кресла, в котором сидела женщина.

Женщина была одна. Она как будто находилась в забытьи. Худощавая и хрупкая, с седыми волосами, собранными узлом на затылке. Глаза ее были опущены, словно она сосредоточилась на существе, пристроившемся у нее на коленях. То была тварь с шелковистым мехом, похожая на кошку, она урчала, когда рука женщины ласкала ее.

Урчание прекратилось. Кошачьи глаза приоткрылись, и Элиан вздрогнула. Они были белые как серебро, а зрачки сверкали в полумраке и смотрели на Элиан с вниманием, которое говорило о недюжинном уме зверя. Тварь знала ее и смеялась, понимая, что она об этом догадалась.

— Значит, — услышала Элиан собственный голос, — вы вновь обратились к гильдии магов. Изгнанница подняла голову. Она не намного постарела с той поры, как убила невесту бога. Красота ее стала еще глубже, губительное действие страданий уменьшилось и преобразилось. Как если бы она сдалась. Как если бы ей пришлось выдержать жестокую битву, чтобы смириться со своим страданием.

— Я принадлежу к ней по происхождению, — проговорила Изгнанница. У нее было точно такое же произношение, как у Элиан.

— Принадлежите, — подтвердила Элиан, — и образование получили соответствующее. Мне знакомо это одеяние. Но зачем вам потребовалась эта тварь? Неужели Мирейн отобрал у вас больше, чем просто глаза?

— Он дал мне больше, чем отобрал, — произнесла Изгнанница с безмятежными интонациями в голосе.

Элиан посмотрела вокруг. Страх се вовсе не угас: она была буквально начинена им. Но презрение — сильное оружие. И она с отчаянной безрассудностью воспользовалась им.

— Чего вы добились? Я вижу королеву бандитов с демоном на коленях. Она слепа, она стара, у нее нет ни имени, ни родины. Для ее родственников она как будто никогда и не существовала. Даже ее гильдия… Почему вы здесь? Или в Девяти Городах устали от вашего владычества?

— Я не виню тебя, — без гнева проговорила Изгнанница. — Ты слишком молода, чтобы понимать правду.

— Я понимаю все, что мне нужно. Изгнанница улыбнулась. Нет, она не была доброй — и не могла быть такой. Просто ее забавляла эта детская наивность.

— Разве, о владычица Хан-Гилена? Ты мыслишь о том, будто едешь во имя клятвы. Но что это за клятва? Что за ней скрывается? Ты едешь сражаться бок о бок с сыном жрицы? Или же с намерением стать его королевой?

Элиан до боли прикусила язык. Изгнанница хотела, чтобы она закричала, стала отрицать искаженную правду. Да, она поклялась, что не выйдет замуж ни за кого, кроме Мирейна. Но это было давно, и она тогда была слишком юна, совсем ребенок. Она вряд ли даже помнила, какой обет на себя берет.

— Мудро, — заметила Изгнанница. — Очень мудро. Вероятно, в конце концов ты поняла, на что пошла. В Асаниане сочетают браком братьев и сестер. В Хан-Гилене избегают делать это.

Элиан по-прежнему ничего не говорила. То была горькая битва, причем битва, в которой невозможно одержать победу. Изгнанница знала, Элиан делает усилие, чтобы ничего не сказать в ответ. Знала все — и играла с ней ради забавы перед опьянением убийства.

— Нет, — сказала женщина. — В этом нет нужды. Мы ведь с тобой родственницы. Когда-то я была такой же, как ты: красота, благородное сердце и безудержная смелость. Из-за этих своих качеств я и погибла. Если бы я сдержалась, подождала, сделала вид, что покоряюсь сыну моего брата и его северной любовнице, то избежала бы многих страданий. Я могла бы убить не только мать, но и чудовище, которое она выносила. — Мирейн не…

Элиан проглотила конец фразы. Изгнанница соизволила улыбнуться.

— Говорят, он довольно-таки пригож. Телом. Я же говорю о духе. В отличие от тебя, родственница, я не провидица, но какой-то частицей этого дара все-таки наделена. Я предвижу, что он намерен сотворить с миром. Большей опасности мир еще не подвергался.

— Он спасет мир. Он отдаст его на милость Аварьяна.

— Он сожжет мир в пламени Солнечных Костров. Изгнанница поднялась. Ее любимица спрыгнула к ее ногам — хвост трубой, глаза ни на миг не отрываются от Элиан. Женщина подняла руки, но не защищаясь, вовсе нет. Ее слепые глаза, казалось, внимательно смотрели прямо в глаза Элиан, и было в них мерцание, подобное тому, какое заключено в сердце жемчужины. Такими их сделал Мирейн, прекрасно сознавая, что именно делает.

— Сам он не есть зло, — проговорила Изгнанница. — С этим я соглашусь. Вероятно, он просто поверил россказням матери. Но он смертельно опасен. Будучи магом по рождению, королем по воспитанию, с душой завоевателя, он не может поступить иначе. Но и я, в свою очередь, не могу. Он угрожает цепям, которые держат мир. Это я увидела еще до того, как он родился.

— Вы увидели угрозу вашей собственной власти. — И это тоже, — без всякого смущения согласилась Изгнанница, — и за свой грех я пала. Теперь мне дарована возможность искупить его. Я живу, и я сильна. Я отринула ненависть. Я научилась служить одной только справедливости.

— И во имя справедливости вы командуете разбойниками на дорогах. — Так нужно.

— Конечно, — сказала Элиан, презрительно скривив губы. — Как же иначе можно купить изменников, если не красть деньги? — Я поступаю так, как должна. Элиан успокоилась. Это внезапное спокойствие было настоящим сумасшествием. Оно нахлынуло на нее, охватило ее всю.

— Родственница, — сказала Изгнанница, — я ждала тебя. Я молилась, чтобы ты поняла то, ради чего я так долго ждала. Если мои люди грубо обошлись с тобой, прости их. Они мужчины и не имеют понятия об утонченности. Проходи, садись, будь как дома. Прояви снисхождение по крайней мере к моим словам.

Элиан не могла ее послушаться. Не хотела. Не должна была, несмотря на то, что лицом говорившая очень походила на нее, а в голосе, умолявшем ее, слышались знакомые нотки.

— Вы хотите опутать меня ложью, — твердо произнесла Элиан. — Хотите околдовать меня. Вы знаете, как силен будет Мирейн, если я стану сражаться рядом с ним, стану его пророчицей. Вы возмечтали, что я смогу повлиять на ваших врагов, в том числе и на моего отца. Особенно на моего отца. Но, как бы он меня ни любил, свое княжество он любит больше. Он никогда не допустил бы его гибели ради меня.

— Ты могла бы стать его спасением. Думаешь, о его намерениях никто не знает? Он собирается заключить союз со всеми Ста Царствами. А с Асанианом он лишь заигрывает, дабы не возбудить подозрений. Так что его намерения ясны всякому, у кого есть глаза. Когда Сто Царств окрепнут под его руководством, он преподнесет их в дар завоевателю. — Если завоеватель окажется достоин их. — Он достоин их уже самим своим существованием. Ведь он воспитывался на роль правителя под руководством твоего отца.

— Старая ложь, — возразила Элиан, — и старая злоба. Могу ли я верить хоть одному вашему слову? Вы были высшей жрицей Аварьяна, а теперь носите одежды черной магии. От вас разит темнотой.

— Все едино, — заявила Изгнанница. — Свет и тьма — все едино. Это правда, родственница. Твой отец слеп, и вместе с ним — тот, кого он прочит на престол. — В таком случае это, должно быть, я. Я не служанка богини. Я не поддамся вам.

— Никто и не требует поддаваться. Я говорю лишь о том, чтобы взяться за руки ради правды. — Изгнанница вздохнула, как будто ее охватила усталость. — Время станет твоим учителем. Время и то, что в конце концов ты увидишь сама и чего не сможешь отрицать.

* * *

Без сомнения, Элиан вынесла бы любую пытку. Но с ней поступили куда хитрее. Ей предоставили в единоличное пользование шалаш. Ее привязали, но веревка была достаточно длинной, чтобы Элиан могла свободно бродить по шалашу. Еда и питье только и ждали, когда она соблаговолит заметить их.

Она отказывалась. Это было бы равноценно уступке, а уступать она не собиралась. Она скрючилась возле столба, поддерживающего шалаш, и дрожала, время от времени по-детски всхлипывая — скорее не от страха, а от унижения.

Вдруг она почувствовала на себе чей-то взгляд и похолодела: перед ней на только что пустом месте сидела любимица Изгнанницы, нарочито невинно вылизывая переднюю лапку.

Элиан прищурилась. Тварь выпустила когти. От нее вовсе не исходил запах преисподней, наоборот, она казалась всего лишь домашним животным госпожи, безвредным, поглощенным своими делами. И тем не менее она оказалась здесь, несмотря на закрытую дверь.

Принадлежа к роду магов, Элиан немного изучала колдовскую науку. Ей не нужны были заклинания или что-нибудь в этом духе. Ее сила таилась глубже, была почти инстинктивной. Но отец научил ее или по крайней мере пытался научить пользоваться этой силой, стоило только припомнить уроки отца.

Ее очам предстало видение: три мага-ученика перед учителем, двое детей рыжие, как гиленцы, а один — темный, как янонец. Самая младшая была так мала, что сидела на коленях учителя, приложив ушко к его груди, и голову ее переполняли переливы его голоса. «Приближенное существо, — говорил он, обращаясь в равной степени как к ней, так и к ее братьям, — это, подобно жезлу, вместилище силы. Оно может быть лишь оболочкой, а на самом деле служить глазами, ушами и ногами, может охранять то, что маг захочет отдать ему под охрану».

«Полезная штука», — сказал Халенан. Его ломающийся голос дрогнул даже на этом простом слове «полезная», но Элиан было слишком интересно, чтобы смеяться над ним.

«Полезная, — согласился Мирейн, — но неудобная и даже опасная. Что, если это существо будет захвачено другим магом? Или его убьют? Что тогда произойдет с его хозяином?»

«Все зависит от того, насколько глубоко ты внедришься в него», — ответил Красный князь. Он лениво взъерошил волосы Элиан. Это было приятно, и она чуть-чуть зажмурилась, чтобы мир вокруг показался чудным. Лицо Мирейна расплылось в тени.

«Я бы никогда не стал так делить свою силу», — заявил он.

«Тебе это и не нужно, — объяснил Красный князь. — Ты родился таким. Но даже если бы ты был простым смертным, постигшим тайны волшебства путем заклинаний и упорного труда, то и тогда такое существо не ослабило бы твою силу: оно лишь сосредоточило бы ее, питало, увеличивало ее мощь».

«Но зато я всегда был бы уязвимым», — сказал Мирейн.

* * *

Элиан сделала глубокий вдох. Тварь перед ней свернулась в клубок, точно в ней совсем не было костей, и принялась вылизывать хвост. Элиан потянула за ремень, связывавший ее запястья. Тварь подняла голову, устремив на нее взгляд. Элиан впилась зубами в узел.

Резкая боль швырнула ее на спину. Щека горела пульсирующей болью. Кровь закапала платье.

Кошка сидела, настороженно выпрямившись. Элиан оскалилась. Кошка зевнула. Ее клыки напоминали белые иголки. Элиан скорчилась, стараясь не думать о боли. Наверняка когти твари оцарапали ее до кости. Как она ни прижимала руки к месиву из кожи и мяса, кровотечение не прекращалось.

Она собралась с мыслями, чтобы привести в действие свою силу. Кошка сидела как ни в чем не бывало, ускользая от ее хватки и дразня ее злобным фырканьем.

Элиан сосредоточилась. Сейчас ярость может погубить ее, а отчаяние — бросить в руки врага.

Она сумела собраться. Не до конца, но, с божьей помощью, вполне достаточно. Сила бурлила и кипела внутри, как будто была не частью ее существа, а чем-то чужим. И Элиан выплеснула эту силу неимоверным напряжением воли. Руки ее освободились. Дверь шалаша распахнулась, перед нею стоял страж с пустыми глазами. Элиан шагнула прямо к нему.

Кошка взвыла, и Элиан быстро обернулась. Ее нежную грудь пропороли когти, в горло впились зубы. Элиан оторвала тварь от себя и отшвырнула изо всех сил.

Тишина. Покой. Она оглянулась: никого. Элиан повернулась и проскочила мимо неподвижного стража.

Ее сила наконец-то успокоилась и покорилась. Позволив ей вести себя, Элиан пошла к границе лагеря. Никто не видел ее, да никто и не мог увидеть. А вдалеке ждал лес, обещавший безопасность.

Тварь появилась неожиданно, без предупреждения, выпрыгнув из ночи, быстрая, безмолвная и ужасная. Когти хотели разорвать, распотрошить Элиан. Той пришлось снять все защитные поля.

На кошачье счастье, тени отступили, и теперь Элиан стояла в свете сторожевого костра, доступная взору любого смертного. Кто-то вскрикнул.

Слева была ночь и зеленое сверкание кошачьих глаз. Элиан бросилась вправо, в обход костров. Закричали другие голоса. Огонь опалил ей лицо. Она в отчаянии сбросила защитное поле и выплеснула всю свою силу в огонь. Тело ее прыгнуло следом. Высоко взметнулось пламя, поглощая ее. Тварь-тень отскочила.

Воспользовавшись ее замешательством, Элиан оттолкнулась от самой сути своего существа.

Костер исчез, и ее окутала тьма земной ночи, с сиянием звезд и шепотом ветра в листве.

Мгновением позже ее затрясло. Она очутилась совсем в другом месте. Но где именно и далеко ли от лагеря, трудно было сказать, хотя в воздухе по-прежнему витали запахи лесов Ашана. Сила Элиан, оставшись без контроля, занесла ее дальше, чем она могла ожидать. Или, возможно, это просто удача. Или судьба. Или бог. Колени у нее подогнулись. Теперь она лишилась всех своих сил. Они кончились. Они выполнили свою задачу. И если теперь люди или колдовство найдут ее, ей нечем будет защищаться.

— Аварьян, — прошептала она, как если бы он мог услышать. — Помоги… защити…

Ночь раскрыла свои объятия, и Элиан отдалась ей на милость.

Глава 6

Элиан разбудил свет, до боли слепивший глаза. Она отвернулась и со вздохом зарылась в постель.

И чихнула. Ее кровать была вовсе не кроватью, а слоем палой листвы, которая служила ей вместо подушки. Элиан приподнялась на руках. Ее обступили деревья, в основном невысокие. Их острые тонкие иголки запутались в ее волосах, кололи кожу. Встав на колени, она отряхнулась.

Оглядев себя, Элиан издала негромкий возглас, выражавший одновременно боль и отвращение: она была покрыта грязью, в заляпанной кровью и полурасстегнутой, как у проститутки, одежде. На щеке и груди остались глубокие царапины, которые уже почти не кровоточили, однако страшно горели. С одеждой кое-как удалось справиться: пуговицы и шнуровка в основном сохранились. Элиан зверски хотелось есть, ее мучила жажда. Но воды поблизости было не видно и не слышно, и почти не осталось сил, чтобы поискать ее.

Косые лучи солнца пробивались сквозь листву. Левее и, как показалось Элиан, севернее находился пологий склон, изрезанный оврагами и покрытый валунами. Она вспомнила, чему учили наставники: вода всегда находится в низине, а у подножия большинства холмов протекает источник.

Она спасена и свободна. Об остальном можно пока не думать: о том, что она одна, без сенеля, ранена, что у нее нет ни воды, ни пищи, ни оружия и схватка отняла почти всю ее силу; к тому же она не имеет ни малейшего понятия о том, куда привела ее ослабевающая магия. Зато она твердо знала, что должна вернуться на прежнюю дорогу. Этого оказалось вполне достаточно, чтобы начать передвигать ноги, спотыкаясь и изредка падая.

Один раз она все-таки упала очень неудачно. Склон был крутой, и Элиан покатилась, больно ударяясь о корни и камни, пока наконец не остановилась возле могучего дерева. Долгое время она не могла пошевельнуться и едва дышала.

Мало-помалу пришла в себя. У нее ничего не было сломано, но она сильно ушиблась. Заставив себя подняться, она сделала один нетвердый шаг, потом другой. Она почувствовала это прежде, чем услышала и узнала, прежде, чем осознала, потому что тело слепо, но верно стремилось к тому, в чем нуждалось больше всего. Вода слабой струйкой текла по мху и камням, собираясь в лужицу размером не больше ладони. Элиан бросилась к ней и пила до тех пор, пока не поняла, что больше не может выпить ни капли. Теперь каждый ее мускул требовал отдыха, но она медленно, как очень старая женщина, сняла с себя одежду и вымылась, поливая себя из ладоней. И только став чистой, она позволила себе растянуться под солнцем, лучи которого согрели ее тело.

Пища. В ней она по-прежнему нуждалась, и очень сильно. Но солнце, словно рука лекаря, коснулось ее кожи. Она дала ему убаюкать себя и задремала.

«Проснись! — Это был не голос, а что-то другое. — Проснись и иди. Сон после силы смертелен. Проснись!»

Элиан беспомощно попыталась прогнать этот неслышный призыв, снова погрузиться в забытье. И тем не менее тело ее распрямилось. Она поднялась и заплетающимися пальцами стала разбирать грязную одежду — та стала жесткой, отвратительно пахла и вызывала зуд на коже.

Еда. Вот же: растение с белым корнем, хрустящим и сочным. А па открытой поляне — заросли ежевики, где ягоды свисают в переплетении острых шипов. За кустами ручей расширялся, — и вот уже маленькая серебристая рыбка бьется в ее руке, холодная и нежная на языке.

Элиан чуть не подавилась, но рыбка все-таки достигла желудка, и девушка наконец пришла в себя, слабая и все еще голодная, но уже способная соображать. Она набрала еще пригоршню ягод, сорвала еще несколько растений с питательными стеблями и корнями. Немного позже надо будет сделать ловушку, чтобы обеспечить себя пропитанием.

Она напилась из ручья и встала на колени, чтобы умыть лицо. Отец много раз предупреждал ее: сила имеет свою цену. Пользоваться ею легко, но она требует от тела больше усилий, чем любое другое занятие. Когда она исчерпывается, то уносит с собой всю мощь мускулов и может даже убить, если тот, кто владеет ею, не способен подчинить ее себе. Тот, кто воспользовался силой, нуждается в долгом сне, обильной пище и длительном, в течение целого дня или больше, отдыхе. Так далеко Элиан еще не заходила, однако ей доводилось видеть отца после великих колдовских деяний — строительства, исцеления или призыва ветра. Он был так изнурен, что напоминал обессилевшего больного.

Но ведь она сделала так мало: открыла замок, создала иллюзию, поставила защиту, быстро переместилась в незнакомое место. И тем не менее все это почти приблизило ее к краху.

Но для воспоминаний пока не настало время. Элиан постояла в нерешительности. Еще немного дальше пройти, и тогда можно будет поставить ловушки. Элиан двинулась вдоль берега. Теперь она чувствовала себя более крепкой, но все же очень усталой. Еще чуть-чуть, совсем немного. Там, где поток становился шире, бурлил между крутыми берегами и пропадал из виду, она остановилась. Колени подгибались. Пристанище… ловушки…

Чья-то тень заслонила солнце. Элиан восприняла это без всякой тревоги. Над ее головой раздался голос, произносивший странные слова, которые она тем не менее должна была знать.

Тень приобрела форму. Мужчина в темно-зеленом килте и плаще, очень смуглый мужчина, почти черный, с гордо изогнутым носом над бородой, заплетенной во множество косичек.

Элиан охватил страх, а вместе с ним и отчаяние: ее снова поймали, и второй побег не удастся.

Появился второй мужчина, такой же темный, но выше ростом и, кажется, моложе, лицо его было чисто выбрито. Снизу они казались ей гигантами. Вновь пришедший наклонился и потянулся к ней.

Она пыталась сопротивляться. Но удары ее были слабы, и мужчина рассмеялся. Это были красивые люди с очень белыми зубами, в их ушах, на шеях и на запястьях звенели бронзовые кольца. Тот, что был выше, сказал несколько слов. Элиан подумала, что они должны означать: «Ну, бравый воин, успокойся же. Мы не убьем тебя прямо сейчас».

Нет. Она умрет медленно, в руках Изгнанницы. Элиан снова принялась сопротивляться, молотя кулаками изо всех оставшихся сил.

— Ай! — пронзительно вскрикнул человек, который держал ее за руки. — Да это просто дикий кот! Или даже сразу два кота, если присмотреться. — Тут локоть Элиан заехал ему по ребрам. — Эй, ты, — рявкнул он, — не смей так больше делать!

Это был скорее шлепок, чем удар, но он ошеломил Элиан. И она успокоилась в объятиях незнакомца. Он перевалил ее через плечо и пошел вперед, сопровождаемый своим товарищем.

С большим опозданием пораженная Элиан сообразила, что они говорят на языке Янона.

Деревья теперь росли реже, склон холма постепенно выравнивался, а лес кончался. Наконец Элиан пришла в себя, но не решалась пошевелиться. По-прежнему лежа на крепком плече, она только приподняла голову, чтобы видеть то, что хотела. Она заметила открытую местность, и чистое небо, и землю, покрытую не лиственным перегноем, а высокой травой и камнями; а потом она услышала и ощутила, что они вышли в поле, где разбит лагерь. Здесь слышались голоса людей и животных, едкий дым костра щекотал ноздри. Группа людей встретила вернувшихся товарищей с веселым любопытством.

— Эй, Кутхан! — кричали они. — Удачная охота? — Даже лучше, чем я ожидал, — ответил тот, кто ее нес.

Остановившись в центре лагеря, он опустил Элиан на землю. Хотя для женщин гилени она была высока, такого же роста, как большинство мужчин, но плечи и голова незнакомца возвышались над ней. И все равно, глядя в его лицо, она ощетинилась, глаза ее засверкали, а кулаки уперлись в бока. Он ухмыльнулся.

— Вот, смотрите, — сказал он, — настоящий дикий кот.

В конце концов оказалось, что вокруг нее собралось не так уж много людей. Около дюжины. И несмотря на то, что они определенно развлекались, глаза их изучали ее. Костры лагеря были надежно укрыты, они издавали слабый запах, но не дымили, лошади щипали траву под деревьями. На одежде каждого из этих людей блестели золотые застежки с изображением Солнца.

Никто не держал Элиан, но она чувствовала себя в плену. У нескольких человек были в руках луки и стрелы, готовые к применению.

— Ну что же, рыжик, — сказал человек, которого звали Кутхан, — думаю, тебе пора рассказать нам о себе.

— Вы — люди Мирейна, — сказала она. Несколько человек определенно были родом с севера. Она заметила и южан, рыжих и коричневых, одетых в штаны, и одного асанианца в неуместном для него наряде северянина. — Ну, и где он? Поблизости? А если так, то он нарушает границу. Этот край принадлежит князю Ашана. — Разве сейчас это так?

Кутхан сделал знак глазами, и большинство собравшихся постепенно разошлись, осталось лишь несколько человек. Кутхан положил руку на плечо Элиан, подтолкнул поближе к огню и усадил.

Блеснуло лезвие ножа. Она напряглась. Едва взглянув на нее, он отрезал тонкий кусок мяса от поджаривающегося на костре жаркого и протянул ей. Ножа он ей не предложил. Элиан осторожно взяла мясо, потому что оно было обжигающе горячим, и так же осторожно откусила кусочек.

Кутхан терпеливо ждал. Когда с мясом было покончено, он протянул ей чашу. Она понюхала и, убедившись, что это вода, с благодарностью выпила.

Второй человек сел на корточки рядом с Кутханом: это был асанианец. В подобной компании этот невысокий прилизанный мужчина с острыми глазами казался едва ли не карликом. Он не сводил с Элиан взгляда, в котором не было ни сочувствия, ни доверия.

— Гилени, — сказал он на языке Янона с легким акцентом, — рождаются лжецами. — А может, и нет, — сказал Кутхан. — А может, и да, — возразил асанианец. — Испытай его. Он ведь говорит достаточно внятно. Ашан есть Ашан, его принц не глупее нашего короля. Он может нанять шпионов. — Рыжеволосых шпионов гилени? — Почему бы и нет? Красная грива — ведьмина сила, так говорят на юге. Кутхан нахмурился.

— Я допрошу его. Этого будет вполне достаточно. Но я не уверен…

— Если бы я шпионил, — вмешалась Элиан, — то вы никогда бы меня не поймали. Я искал вашу армию. Я хочу сражаться на стороне вашего короля. — Почему?

— А почему нет? — Элиан прикусила язык. Хотя Кутхан и развлекался, он все-таки был внимателен. Она поймала его взгляд. — Ваш… друг во многом прав. Я действительно из Хан-Гилена. Я слышал о Солнцерожденном. Я хотел быть свободным, хотел сражаться. Я думал, что если присоединюсь к нему, то получу и то и другое. Я сбежал из дома. — Улыбка вновь вернулась на лицо Кутхана. Он верил се словам. Элиан выдавила ответную улыбку.

— Моя мать никогда бы мне этого не позволила. Поэтому я сбежал ночью. — Ты сбежал один? Без оружия? Пешим? — Один, да. Все остальное я… я потерял. Далеко позади. Вы слышали о женщине, которую зовут Изгнанница?

Мужчины напряглись. Кутхан подался вперед. Взгляд асанианца стал почти ликующим.

Элиан сжала кулаки на своем поясе, там, где был пристегнут меч.

— Ее лагерь находится южнее, на расстоянии одного дня пути, может, чуть больше. С ней ее люди. Они поймали меня, убили моего сенеля и отобрали все, что у меня было.

Полные губы асанианца скривились. — А тебя отпустили. Она оскалилась в ответ.

— Нет. Они не отпустили бы никого, похожего на меня. Красная грива — ведьмина сила. Она знает это не хуже вас. Но этого недостаточно. — Никто не может убежать от демона во плоти. — Это возможно, если ее разум занят чем-то другим. Все-таки она не всеведуща.

— Южанин лжет.

— Это чистая правда. — Элиан посмотрела на Кутхана. — Отведи меня к королю, и пусть он сам рассудит. Асанианец вскочил на ноги.

— Изгнанница — женщина гилени. Красноволосая гилени, ведьма и колдунья. И лучшее оружие против моего господина — это ее сородич в нашем лагере. Молодой и невинный на вид, но готовый к убийству, так же как и она, убившая невесту бога.

— Она предательница и изгнанница, от нее отрекся весь ее род. — Элиан откинула назад спутавшиеся волосы. — Ваш король все знает. Отведите меня к нему.

Кутхан дрогнул. Испытывая чувство, похожее на стыд, она последовала за его мыслями. Он командовал здесь, но он был молод и лучше разбирался в местности, нежели в людях. Распознать явного шпиона, который скрывается, все вынюхивает и сует нос куда не следует, достаточно легко. Но этот гордый юноша, красивый как девушка, был найден почти в обмороке возле ручья. Действительно ли он тот, кем кажется, или все же это прислужник их врага?

— Король может все решить, — сказала Элиан. — Может, — медленно произнес Кутхан. — Но сначала надо заняться этими шрамами. Они выглядят отвратительно.

— Еще бы. Это подарок ведьминой подружки. — Элиан вытянула руки. — Ведите же меня. Чем раньше я увижу короля, тем лучше.

— Но только не с таким лицом, — упрямо повторил Кутхан. — Если я допущу это, король спустит с меня шкуру.

Она вздохнула и подчинилась. Кутхан собственноручно промыл раны и смазал целебной мазью, прищелкивая языком в знак сожаления об ущербе, нанесенном ее красоте. Его руки двигались легко и умело. Элиан с удивлением обнаружила, что улыбается ему кривой, застывшей улыбкой.

— Свяжи его, — рявкнул асанианец, который не отводил от них глаз. — Или это сделать мне? Да ты уже почти влюбился в него. Казалось, эти слова не обидели Кутхана. — В этом нет необходимости. Я все равно отвезу его туда, куда он и сам хочет попасть. — А если он вонзит тебе нож в спину? — Я все-таки рискну.

За внешним легкомыслием Кутхана скрывалась стальная воля. Асанианец поступил мудро и подчинился.

Элиан была удостоена доверия. Ей дали сенеля, ее не связывали и не пытались заткнуть кляпом рот, а Кутхан наблюдал за ней так ненавязчиво, что это было почти незаметно. Иногда он ехал рядом, иногда впереди, временами молча, но чаще пел. У него был очень приятный голос.

Во время очередной паузы она спросила: — Это что, обычное дело, когда капитан разведки заявляет о своем местонахождении на все королевство?

— Да, если королевство принадлежит нашему королю, — ответил Кутхан.

У Элиан перехватило дыхание. Она пыталась не думать. О том, что она уже почти пришла. Туда, где Мирейн. Сказать ему, почему она здесь. «Я скажу тебе то, что должна сказать. Я держу свое слово. Я хочу драться за тебя».

Или еще позорнее и ближе к правде: «Был один мужчина, меня почти принудили выйти за него замуж, и я сделала бы это со всей радостью, но так испугалась, что сбежала».

Сбежала так далеко, как могла, сбежала прямо в глубину своего детства. Сбежала, как когда-то, к Мирейну, чтобы ее обняли и убаюкали, может быть, слегка выбранили, а может быть, и не слегка, но всегда бы простили.

Правда. Она была обжигающей. «Я обещала. Мое первое обещание. Я выйду замуж за тебя или вообще не выйду ни за кого».

А этот никто так ужасающе легко чуть было не превратился в кого-то, чье лицо было вырезано из слоновой кости, а глаза излучали золотой свет.

Элиан пристально посмотрела на Кутхана. Это отвлекало, прогоняло навязчивые мысли. Он снова запел, и она заставила себя думать только о его песне.

* * *

Несмотря на все слухи, армию Солнцерожденного никак нельзя было назвать варварской ордой. Каждый народ, племя, отряд наемников имели здесь свое место.

Это касалось также и тех, кто следовал за армией: торговцев и ремесленников, женщин и мальчиков, певцов, танцоров и сказителей. Казалось, на этой вересковой пустоши вырос целый город со своим порядком и дисциплиной, и всем правила рука сильного короля.

На самом краю лагеря Элиан чуть было не развернулась и не направилась к югу. Удержал се от этого отнюдь не здравый смысл. Совсем даже не он. Здравый смысл удержал бы ее в Хан-Гилене и соединил с асанианским принцем.

В этот лагерь ее привела гордость, а удержал ее здесь характер. Оказалось, что король не сидит и не ждет ее в своей палатке. Все знали, где он находится, и все называли разные места. Кутхану, кажется, нравилось изображать из себя охотника. А почему бы и нет? Ведь он возглавлял разведку.

— У вас всегда так? — спросила Элиан, когда четвертый человек отправил их в очередное место, где было полным-полно людей, оружия, лошадей, но не было и следа присутствия короля. У Кутхана хватило наглости рассмеяться. — Не так-то легко быть под началом моего господина. — Он сказал это беспечно, но в его тоне чувствовалось уважение, близкое к поклонению. — Пошли же. Я знаю, где он может быть.

Этот город, как и любой другой, имел свой рынок, достаточно широкий и разнообразный даже по мнению Элиан. Неожиданно для себя она задержалась возле палатки, заваленной ярким шелком, и поспешила догнать Кутхана. Не подумав, она ответила на его улыбку, тут же вспыхнула и нахмурилась. Кутхан рассмеялся и увлек ее в лабиринт лотков, палаток и шатров. Сердце рынка находилось не в его центре, а возле палатки, источавшей отвратительный винный запах. Здесь раздавался гул мужских голосов и пронзительный женский смех. Кто-то пел. До Элиан долетел бой барабана и внезапные нежные звуки флейты. Ее окружали лица северян, словно она оказалась среди черных орлов. На одном человеке здесь можно было увидеть больше золота, чем на целой группе женщин в Хан-Гилене. А под золотом сверкало больше оголенной кожи, чем это было принято в каком-либо другом месте. На одной из женщин не было ничего, кроме украшений. Элиан увидела ее позолоченные соски, покраснела и отвернулась.

И тут взгляд ее случайно упал на мужчину в одном из самых пестрых нарядов. Ростом и красотой он выделялся даже среди этих высоких и красивых людей. Он был просто прекрасен, и Элиан не могла отвести от него глаз. Мужчина развалился на скамье, словно длинноногий кот-охотник, чья неуклюжесть превратилась в грацию. На нем был полный набор варварских бронзовых украшений, принятых у его народа, и он носил их с такой же легкостью, с какой носил собственную кожу. Без них его и представить себе было невозможно.

Он встретил ее взгляд без всякого выражения. Он не таращился ни на ее огненную шевелюру, ни на израненную щеку, а просто ответил взглядом на взгляд. Вероятно, он был молод: из-за бороды и побрякушек невозможно было точно определить его возраст. Его кожа отличалась гладкостью, лицо еще не изрезали морщины, но глаза были глазами старца. Или новорожденного.

Этот человек не был магом. Он не был рожден для магии, и его не учили ей. И тем не менее в нем чувствовалась сила, она исходила от него, она была его частью. Он управлял ею так же легко, как дышал, потому что для него это было естественно. Элиан еще не доводилось видеть подобных людей.

Она отвернулась. Вокруг нее раздавались взрывы смеха. Только его глаза следили за ней. Все остальные смотрели на кого-то, кого Элиан не могла видеть, на тень в тени, голос которой звучал удивительно ясно. Этот голос можно было сравнить с черным бархатом. Сладкий, как южный мед, он произносил слова, слишком незначительные для запоминания. Какой-то вопрос. Ответ на него прозвучал пронзительно и резко, с обилием странных звуков чужого наречия.

Ноги сами внесли Элиан в палатку. Чьи-то новые глаза заметили ее и удивленно расширились. Она не обратила на это внимания. Глубокий мягкий голос рассыпался смехом. Его обладатель наконец появился из тени высокого мужчины, прислонился к его сверкающему плечу, белоснежные зубы блеснули на лице, которое Элиан знала лучше, чем любое другое в мире.

Мирейн всегда называл его безобразным. Оно никогда не вызывало мыслей о красоте — слишком непропорциональное, чтобы быть прекрасным. Весь Янон отразился в этом изогнутом, заостренном носе, в этих резко и высоко очерченных скулах, в этих ровных бровях над глубоко посаженными глазами.

«Да ведь он совсем не изменился!» — подумала Элиан. Но нет, он изменился.

Его нельзя было назвать ни карликом, ни великаном из легенды. Он был немногим выше ее и достигал роста, считавшегося средним в Хан-Гилене. Его непокорные волосы все так же были заплетены в косичку жреца, тело оставалось по-прежнему гибким — тело воина или танцора, изящное даже во время отдыха.

Глаза тоже не выдавали никаких перемен. Это были глаза бога. Еще никто не мог с легкостью встретить их взгляд. Перемен не было и в его лице. Лица всех северян были воплощением надменности. Перемена заключалась даже не в том, что он отказался от простой, удобной одежды юга, сменив ее на пестрый, почти обнажающий тело наряд севера, так что ожерелье жреца казалось неуместным среди причудливого переплетения бронзы и золота. Нет, перемена крылась глубже. В свое время она распрощалась с мальчиком, своим братом. А этот человек был мужчиной и королем.

Он осушил чашу, все еще слегка прислоняясь к своему товарищу. На мгновение их глаза встретились, и между ними пробежала искра. Она была слишком слаба для проявления страсти, слишком незначительна для проявления любви. Так один человек встречается с другим; так брат встречается с братом.

Теперь Элиан знала, кто этот второй мужчина. Вадин аль-Вадин, лорд Асан-Гейтана, что в королевстве Янон, Он, находящийся рядом с самим Мирейном, был героем легенды, сложенной об Ан-Ш’Эндоре. Получив приказ старого короля Янона служить новому принцу с юга, он крайне неохотно повиновался. С той же неохотой он наблюдал, как принц становится королем, помимо собственной воли стал его вассалом и наперсником — и умер ради своего господина, приняв на себя удар копья, предназначенный Мирейну. Но Мирейн вернул его к жизни, и оказалось, что нежелание служить исчезло и ему на смену пришла любовь к королю-чужеземцу. Они поклялись друг другу в верности и стали братьями по крови; люди говорили, что их связывает нечто большее, но этого никто не мог доказать. Да никто и не нуждался в доказательстве. В глазах того, кто был наделен силой, они представляли собой две половинки единого сияющего создания.

Элиан не понимала, почему ее сердце сжалось. Это не была боязнь видимой и осязаемой силы, которая таилась в этом человеке. Элиан сама была прирожденным магом, и ее сила намного превосходила его возможности. К тому же если они назвались братьями, если где-то в сумбуре долгих военных походов стали любовниками, то какое ей до этого дело?

Однако ей до этого было дело. Вадин стоял там, где поклялась стоять она. Он получил то, за чем явилась сюда она.

Мирейн снова рассмеялся, отказываясь от еще одной чаши вина.

— Нет-нет, я уже достаточно выпил, и меня требует целый отряд лордов. Что они скажут, если меня будет шатать, словно пьяного солдата?

— Тебя? — выкрикнул кто-то. — Шатать? Да никогда!

— А, — лукаво сказал Мирейн. — Открою тебе секрет, Бредан: я вообще не могу пить вина. Я всегда подсовываю его брату.

В ответ послышался взрыв хохота, но его наконец отпустили. Казалось, он не замечает рук, протянутых к нему, касающихся его словно случайно или не дотягивающихся до него, — это были любящие руки.

Элиан точно уловила момент, когда Мирейн заметил ее. Он остановился как бы в нерешительности. Но на его лице ничего не отразилось, и он прошел мимо, не взглянув на нее, широко шагнув на залитую солнцем площадь.

Кто-то дотронулся до Элиан. Она обернулась, держа руку на рукоятке кинжала. Кутхан манил ее за собой. И когда она не двинулась с места, он положил руку ей на плечо легко, но настойчиво.

Позади винной палатки пролегал узкий переулок, в котором никого не было. Кроме Мирейна. В лучах своего отца Солнца он стал для нес незнакомцем. Это был сын бога, завоеватель, король Янона. Глаза его, холодные и спокойные, устремились на Элиан.

Он поднял руку. Золотое солнце ослепило Элиан. Кутхан ушел. Там, где он стоял, теперь была холодная пустота, витало сдержанное любопытство и искорка страха за нее, которая таяла как туман в солнечных лучах.

Элиан стояла молча, вызывающе выпятив подбородок. Пусть этот незнакомец прогонит ее. Пусть он даже убьет ее. Она слишком далеко зашла, и теперь ей все равно.

Мирейн наклонил голову набок. Губы его изогнулись, и Элиан узнала эту его прежнюю кривую улыбку. — Ну? — спросил он ее.

Слово на языке гилени было произнесено голосом, который она знала так хорошо, что слышать его было почти больно.

— Ну? — отозвалась она, разозлившись неизвестно на что и одновременно на все сразу. — Теперь я в твоем распоряжении. Ваше величество.

— Могу и распорядиться, — согласился Мирейн. Он скрестил на груди руки и оглядел ее с ног до головы. — Я тебя ждал.

У нее чуть не отвисла челюсть, и ей пришлось сжать зубы.

— Откуда, дьявол тебя побери… Он, казалось, даже не расслышал этого. — Ты не слишком-то торопилась. Я уже начал спрашивать себя, не забыла ли ты о своем обещании.

Ведь ты была очень молода, когда поклялась, что последуешь за мной в Янон.

— А я думала, что ты забыл об этом, — сказала Элиан. — Ведь у тебя и без того хватает забот… надо завоевывать мир…

Взмахом руки Мирейн велел ей замолчать. Она смущенно осеклась, охваченная одновременно гневом и желанием сбежать. Его глаза снова успокоились.

И тут он протянул руки. Элиан уставилась на них. Он улыбнулся, глаза его заискрились. Она кинулась к нему, смеясь, и они закружились в долгом, восхитительном, удушающем объятии.

Наконец они отступили друг от друга. Мирейн снова взглянул на нее, но теперь от холодности не осталось и следа. — Ты выросла, — произнес он. — Ты тоже.

— На добрую ладонь, — кисло сказал он, крутя в пальцах завиток ее волос. — Твои волосы стали еще краснее, чем раньше. А как твой характер? — Еще хуже, чем прежде. — Это невозможно.

Она оскалила зубы. Мирейн усмехнулся и на какой-то короткий миг стал выглядеть ее сверстником. — Как твой отец? И Хал? И… — Все в порядке, все процветают. У Хала подросли два сына, а скоро родится еще один ребенок: он говорит, что будет дочь. Хал очень серьезно относится к своим обязанностям перед династией.

Должно быть, ее подвел голос. Мирейн пристально взглянул на нее.

— А ты? Что-то ты неважно выглядишь. На тебя случайно не напали в пути?

— Напали, — ответила она послушно и так спокойно, как только могла. — Я сбежала от твоего старинного врага. — Мирейн слегка нахмурился. Конечно, он мог забыть об этом, ведь все это случилось много лет назад. — От той, которая лишилась своего имени и зрения за то, что отвергла тебя. От моей родственницы, которую изгнал отец. Она поймала меня, но я сбежала. Она ненавидит тебя, Мирейн.

— Так, — тихонько сказал Мирейн, словно обращаясь к самому себе. — Начинается. Он поднял глаза, и этого внезапно оказалось достаточно, чтобы она чуть не задохнулась. — И ты должна разделить со мной этот жребий. Твой отец простит меня за то, что я допустил это. А твоя мать?

Элиан с трудом проглотила ком в горле. В ее мозгу было пусто. И от этого слова давались ей с такой легкостью, словно она тщательно обдумала их заранее.

— Мама отличается практичностью. Лучше уж ты, считает она, чем кто-то другой. По крайней мере ты проследишь за тем, чтобы моя добродетель не пострадала. — Да ну?

Жаркая краска залила ее лицо. Она попыталась рассмеяться.

— Тебе придется сделать это, если хочешь, чтобы тебя простили.

Мирейн наклонился и сорвал веточку вереска, нежную и удивительно неуместную в этом беспокойном городке.

— Тогда я должен постараться, правильно? — Он повертел веточку в пальцах. — Мои наместники в Яноне ждут тебя. Это две замечательные женщины, а Алидан к тому же владеет оружием. Думаю, вы понравитесь друг другу.

— Нет! — Ее горячность поразила Мирейна, и Элиан попыталась говорить тише. — Я не хочу, чтобы меня упаковали как… как дорожную сумку. Я пришла к тебе, чтобы сражаться за тебя. Я пришла сюда, чтобы быть свободной.

— Ты и так свободна. — Ее подбородок упрямо выпятился, но Мирейн глядел на нее с не меньшим упрямством. — Ты поклялась приехать в Янон. — Я поклялась сражаться за тебя. — Элиан, — сказал он терпеливо, — я не могу допустить, чтобы ты находилась в моих отрядах. Даже если твой обман и не раскроется при первой же переправе через реку, то и для мальчика ты слишком красива, чтобы болтаться у меня в армии.

— Я думала, ты поймешь меня. Но ты такой же, как и все остальные. — Элиан сунула руки прямо ему в лицо. — Ну тогда свяжи меня. Отправь назад в Хан-Гилен. Посмотри, как меня опутают шелками, чтобы я вообще не могла двигаться, а потом продадут какому-нибудь покупателю познатнее.

— Элиан, — спокойно сказал он, но его тон подействовал на нее как пощечина. — Я не могу отправить женщину или красивого мальчика есть и спать с моими воинами, если только они не подготовлены как следует к тем последствиям, которые могут случиться. Чего о тебе, моя владычица Хан-Гилена, сказать нельзя. — Элиан молчала, сверкая глазами, а он неумолимо продолжал: — Твое место в Яноне — и я могу дать тебе провожатых, либо возвращайся к своей семье. Выбор за тобой.

Она чуть было не выругалась, чуть не разрыдалась. Но вместо этого она изо всех сил ударила его.

От удара Мирейн покачнулся, но не упал. Элиан застыла, дрожа и холодея от ужаса: ведь она подняла руку на короля. Внезапно он рассмеялся.

Она снова ударила его. Не переставая смеяться, он завладел одной ее рукой, затем поймал другую. Элиан навалилась на него всей своей тяжестью.

Они катались по притоптанной траве, и он хохотал как безумный, а она лупила его, плевалась и ругалась на всех языках, которые знала. А потом налетела на камень — и вытянулась, задыхаясь и ненавидя его. По его щекам текли слезы, это были слезы от смеха. Потом его лицо помрачнело, его темный бездонный взгляд проник в ее глаза. Внезапно он отпрянул.

Элиан встала, дрожа. Мирейн стоял немного в стороне, глядя на нее. Его лицо снова стало спокойным и холодным. То ли сам он вырос, то ли мир сжался. Он возвышался над ней, надменный, недосягаемый, царственный.

— По законам войны ты моя пленница и должна подчиниться моей воле. Я могу отправить тебя назад к отцу, как один лорд передает другому сбежавшую овцу. Могу отослать тебя в Янон, чтобы ты ждала там моего возвращения и готовилась доставить мне удовольствие. Я могу оставить тебя при себе, взять тебя, использовать, а потом избавиться от тебя, когда ты мне надоешь.

— Только не ты, — сказала она, не думая, — и только не так.

Из-за маски выглянул человек. Теперь он уже не казался таким высоким.

— Да. Признаться, у меня нет склонности к насилию. Но что еще я могу сделать? Я не хочу, чтобы кто-нибудь из моих капитанов причинил тебе боль.

— Тогда, — отчаянно выкрикнула Элиан, — позволь мне делать что-нибудь другое. Позволь мне быть твоим стражем, слугой, кем угодно!

Мирейн оценивающе взглянул на нее, словно перед ним был кто-то незнакомый. Она не могла выдержать его взгляд.

— Вообще-то так случилось, — сказал он наконец, — что мне понадобился оруженосец.

Элиан разинула рот и снова его закрыла. Лицо Мирейна совершенно не смягчилось. И тем не менее он предложил ей это. Быть оруженосцем. Стражем и слугой одновременно. Место, почетнее иного другого: она будет ехать по правую руку от него, спать в ногах его кровати, прислуживать ему, отдавая свою жизнь и верность, пока смерть или рыцарский титул не освободят ее.

И этот король королей обладал своей легендой. У него не было оруженосца. Во всяком случае, с тех пор как за него умер один человек, которого он возвратил к жизни и сделал рыцарем, князем и побратимом. То, что он счел Элиан достойной этого места, было бесценным даром.

— Конечно, — сказала она, — конечно, многие принцы состязаются за право удостоиться этой чести. — Но ты принцесса. Она не могла произнести ни слова. Мирейн поджал губы.

— Да, тебе следует хорошенько подумать. Любую женщину, стоит ей только заговорить со мной, считают моей любовницей. А тот, кто будет спать в моей палатке, постоянно находиться в такой близости от меня, без сомнения, навсегда потеряет право на доброе имя.

Голос вернулся к Элиан и зазвучал по-прежнему уверенно: — А как насчет мальчика?

— Если таков твой выбор, — ответил Мирейн, — то я не собираюсь выдавать тебя. Но рано или поздно правда откроется.

— Пусть все будет так, как будет, — сказала она, преклоняя колени у его ног. — Я буду служить тебе, мой господин, и выполню любые твои приказы; пусть даже это будет стоить мне жизни, если угодно богу. Король положил ладони на ее голову.

— Я принимаю твою присягу и твои услуги, твое сердце и твою руку, твою защиту и твою поддержку до самой смерти. Во имя Аварьяна, да будет так.

Элиан судорожно вздохнула. Она сказала только то, что пришло ей на ум, но ритуал свершился, вассал покорился своему господину, полностью и неизбежно.

Именно за этим она здесь. Элиан слегка оживилась и улыбнулась Мирейну. — Ну, мой господин? С чего мне начать? — С того, чтобы пойти со мной в мою палатку. Но когда она встала рядом с ним, он замер. Его глаза были устремлены на нее. Элиан посмотрела вниз: завязки на ее одежде во время драки ослабли и при малейшем движении расходились, обнажая грудь и длинные глубокие царапины на ней.

Мирейн поднял руку, но не дотронулся до нее, дыхание со свистом вырывалось сквозь его сжатые зубы. — Ты не сказала мне об этом. — Ерунда. — Она сердито дернула оборванную тесьму. — Проклятие! Теперь все на свете смогут увидеть…

Нежно, но непреклонно Мирейн развел в стороны ее руки и распахнул края ее плаща и рубашки. Элиан не сопротивлялась, сначала просто назло, а затем потому, что в его прикосновении и взгляде не было ничего постыдного. Раны покраснели и горели, их пронзала боль, которую она заставляла себя не замечать. Но в тех местах, которых касались его руки, даже там, где кожа была особенно нежной, а раны особенно глубокими, боль уменьшилась, притупилась и утихла совсем, алые рубцы побледнели и зажили.

Мирейн поднял руку к ее щеке, но Элиан удержала его, сказав: — Нет.

Он в нерешительности заморгал, не зная, применить свою силу или отказаться от нее.

— Позволь мне иметь собственную боль, — продолжала Элиан. — Останется шрам, — заметил он. — Я заслужила это из-за собственной глупости. Какое-то мгновение Мирейн стоял неподвижно, потом опустил голову.

— Вот, — сказал он самым обычным тоном, отделяя полосу кожи от своего ремня. — Посмотри-ка, будет ли это держаться.

Это держалось отменно. Теперь, когда ее рубашка была надежно и крепко подпоясана, а плащ скрывал ее тело от всего мира, она вместе с Мирейном направилась в шумный лагерь.

Глава 7

Возле палатки Мирейна толпились его лорды, и голоса разносились на весь мир, словно мычание коров. Когда он оказался в центре их группы, сопровождаемый Элиан, мгновенно наступила полная тишина. Это восхитило Элиан; даже князю Орсану не удавалось овладеть таким искусством. Он встал в центре отряда, под вымпелом Солнца, и легонько обнял Элиан за плечи.

— Смотрите, — сказал он, нс удостаивая присутствующих каким-либо другим приветствием. — У меня новый оруженосец. Галан, вот мои лорды и капитаны.

Позже она сможет сопоставить лица с именами из легенд о Мирейне. Сейчас же они были сплошным размытым пятном: любопытство, враждебность, надменное безразличие. Один или двое завидовали. Один или, может быть, двое желали ей добра.

Немного в стороне, сверкая украшениями, стоял тот, кто вообще не выражал никаких чувств. Он смотрел на Элиан с тем же безразличием, как ранее у палатки с вином.

— Эй, Вадин! — воскликнул Мирейн с ненавистным ей возбуждением. — Я нашел нового добровольца, точнее, это сделал твой брат с некоторой помощью своих разведчиков. Что ты о нем думаешь?

Лорд Гейтана протиснулся к Мирейну сквозь плотные ряды капитанов. Элиан, которая вынуждена была поднимать голову все выше и выше, знала, что он должен возненавидеть ее.

Он, наоборот, опускал взгляд все ниже. Спокойный, гордый, он окинул своими великолепными глазами взъерошенную, закутанную в дорожную одежду фигуру Элиан и поднял бровь, словно оценивая ее. Ее попытка проникнуть в его мысли натолкнулась на стену, высокую, крепкую и непроницаемую. Лицо Вадина ничего не выражало, кроме северного высокомерия. Голос его не был ни холодным ни теплым, хотя Элиан поняла, что у этого человека пылкий характер. О нем тоже слагали легенды. Он мог быть жестоким, как горный разбойник, и кротким, как приютская девица.

— Значит, это красный гилени, — сказал он. — И в самом деле красный! Огонь и тот бывает бледнее.

— Значит, это, — ответила Элиан, — янонец старой закваски. Орлы и те бывают смиреннее.

Вадин безмолвно уставился на нее, потом улыбнулся белозубой безудержной улыбкой. Он был очень похож на своего брата Кутхана, ничуть не старше и ни капельки не мудрее.

— Ради бога, ну и язык у тебя. И характер тоже. Каким спортом ты занимаешься? Осыпаешь оскорблениями драконов?

— Только если они первыми оскорбляют меня. Вадин рассмеялся, нисколько не смутившись. — Я тебя не оскорблял. Я любовался. Мы, дикари, любим бронзу. Что за удовольствие — вырастить собственного бронзового человека!

— Красавчик, верно? — Глаза Мирейна скользнули по обоим и пробежали по кругу лиц. — Мои лорды, я в вашем распоряжении. — И когда они поклонились, он обернулся к тем двоим, которые по-прежнему стояли лицом к лицу, и сказал: — Вадин, окажи милость, присмотри за моим оруженосцем. Вышколен он хорошо, но здесь чужой, и ты можешь многому его научить.

Янонец наклонил голову в знак согласия. Мирейн улыбнулся ему короткой ослепительной улыбкой и оставил их одних, широкими шагами удалившись в сопровождении лордов. Элиан посмотрела ему вслед и почувствовала, что ненавидит его. Он бросил ее, и она осталась одна здесь, где все чужое, где у каждого свои обязанности и свое место. А у нее нет ничего, кроме одежды и пульсирующих болью царапин на щеке.

Она медленно обернулась к своему проводнику. Лицо Вадина снова ничего не выражало, в том числе и возмущения. Он был правой рукой Ан-Ш'Эндора, предводителем лордов и генералов, и без сомнения у него имелись более неотложные и важные дела, чем нянчить юного чужеземца. Его губы дрогнули.

— Я уже занимался этим раньше, — сказал он, проникая сквозь самую сильную ее защиту. — Пойдем, юноша. Мы сделаем тебя одним из нас.

Прежде всего Вадин подозвал слугу, высокого неуклюжего человека, который с легкостью принес целую кучу одежды, оружия и разных необходимых вещей.

— Думаю, килт тебе не понадобится, — сказал Вадин, заметив, как она в смущении разглядывает один из них. — Моему господину нравится, когда люди носят свои национальные костюмы. Даже, — добавил он, скривив губы, — если это штаны. Элиан сдержалась, хотя это было нелегко. — Тебе не кажется, что штаны иногда намного удобнее килта? В седле, например? Или зимой?

— Зимой мы носим высокие сапоги, плотно заворачиваемся в плащи и смеемся над ветром. Что же касается седла, — сказал Вадин и действительно рассмеялся, — то все мы в нем родились и поэтому чувствуем себя в нем превосходно.

— Держу пари, что ты врешь и надеваешь снизу короткие штаны. — Хочешь, чтобы я показал тебе? Он положил руку на пояс, озорно блестя глазами. Элиан закрыла рот и крепко сжала губы. Да, она ненавидела Мирейна. Ну почему из всей своей орды он оставил ее на милость именно этого человека?

— Снаряжение южанина, — обратился к интенданту Вадин, благополучно не замечая ее ярости. — Королевских цветов. Одежду для походов тоже, и побыстрее. Мой господин будет ждать.

Интендант был готов расстелиться перед янонцем. В том же состоянии пребывал и оружейник, который удостоил Элиан несколькими замечаниями по поводу ее прекрасной мальчишеской фигуры и спросил, сколько парню потребуется оружия.

— Не слишком много, — отвечал ее невыносимый опекун. — Сейчас мы возьмем нож и меч. Ты сделал для моего господина три длинных меча, а он выбрал только один. Принеси-ка остальные. — Но, мой господин, они…

Вадин не повысил голоса, но человек осекся, словно его ударили.

— Оруженосец короля должен быть вооружен не хуже самого короля. Принеси клинки.

Они были не просто гладкими и ровными, а безупречными: чистая, ничем не украшенная смертоносная красота, сотворенная не из бронзы, а из бесценной стали. В Ста Царствах только у нескольких князей было такое оружие. Князь Орсан имел два подобных меча, которые стали самыми драгоценными сокровищами в его арсенале. Совершеннее их ничего нельзя было найти.

Элиан испробовала каждый клинок с подобающим почтением. Все они прекрасно лежали в ее ладони. Но особенно ей понравился один, бывший словно продолжением ее руки.

— Вот… вот этот, — неуверенно сказала она, с трудом отводя глаза от чудесного сверкающего лезвия.

Когда она вышла из палатки оружейника, клинок висел у ее пояса, и ей казалось, что он придает ей сил. Даже присутствие Вадина стало менее обременительным, а когда он повел ее к рядам кавалерии, она вообще забыла о Нем. Север славился своими сенелями, а сенели Янона не знали себе равных. — это были лучшие животные во всем крае. Даже тяжеловозы отличались не только силой, но и красотой, военные же сенели, рогатые боевые жеребцы и высокие яростные кобылы, были просто великолепны. Элиан шла вдоль длинных рядов с загонами, где стояли тягачи и запасные лошади, останавливаясь то тут, то там, улыбаясь в ответ на приветственное фырканье.

В стороне от всех стоял сын ночного ветра, вольный бежать туда, куда ему хочется. Он был такой черный, каким бывает полированный обсидиан, без единого белого пятнышка, с рогами длинными, как сабли, и глазами красными, как кровь сердца. Он носился по своим владениям с такой величественной королевской надменностью, что жеребцы даже лишним движением не решались бросить вызов ему.

— Такой стоит целого королевства, — сказала Элиан.

— Если, конечно, найдется такой король, который сможет укротить его, — сказал Вадин. — Никто, кроме Мирейна, не сидел на спине Бешеного.

Жеребец подошел ближе. Конюхи и болтающиеся вокруг конюшен бездельники поспешили убраться с его пути. Даже Вадин отступил в сторону, без страха, но с очевидным уважением.

Элиан осталась на месте. В ней текло не меньше королевской крови, чем в этом жеребце, и пусть у нее не было надежды стать его хозяйкой, они все равно были равны.

Она загораживала ему дорогу. С обеих сторон ее окружали сенели со спутанными ногами. Он фыркнул и прижал уши.

— Повежливей, ваше величество, — сказала она. Бешеный оскалил зубы и ударил копытом по земле. — Если ты причинишь мне вред, это не понравится твоему господину.

Казалось, он размышляет над сказанным: его уши двигались то вперед, то назад. Наконец они замерли, словно он принял решение. Конь ступил вперед, крайне осторожно опустил голову и коснулся мягкими губами руки Элиан. Она пробежалась рукой по его ушам, по величественно изогнутой шее.

— Конечно, господин король, теперь вы можете идти. Но если вас не затруднит, не покажете ли среди ваших вассалов кого-нибудь, кто согласился бы возить меня?

Он согласился бы сам, и с радостью, но у него уже был хозяин. И тем не менее здесь еще оставались… Бешеный повернулся, осторожно ступая. Пальцы Элиан сжимали его гриву.

Из всех людей Бешеный только Мирейну, и никому больше, позволял взбираться к себе на спину, точно так же он не позволил бы никакому другому животному выполнять его, Бешеного, обязанности. Король Янона путешествовал с собственной конюшней: согласно обычаю, там были девять королевских сенелей, а также запасные и те, что принадлежали членам королевской свиты. Они находились в своих собственных загонах, охраняемые конюхами в алых килтах.

Бешеный не обращал внимания на плохих, с его точки зрения, животных, худшее из которых было столь же прекрасно, как бедная кобыла Элиан. Он прошествовал мимо них с холодным презрением, направляясь к центру, где была привязана Королевская Девятка. Там стояли два жеребца — черный и серый, лоснящиеся от хорошего ухода и обильной еды. Остальные оказались кобылами, и все разной масти: буланая, гнедая, яаяая, серая в яблоках, серо-коричневая и золотистая девятая кобыла паслась поодаль, спутанная; Элиан увидела, что недоуздок ее валяется на земле.

Бешеный издал громкое призывное ржание. Кобыла подняла голову, и Элиан чуть не задохнулась. Молодая кобыла оказалась точной копией Бешеного — линия в линию. Только масть была другой: она в точности совпадала с цветом огненно-красных волос Элиан.

Жеребец изогнул шею. Это была его дочь Илхари, Огонек, молодая и еще очень глупая. На ее спине никто никогда не ездил. Но она станет носить госпожу, если госпожа захочет.

Илхари прижала уши. По какому праву он указывает ей, что делать, а чего не делать?

По тому же самому праву, ответил он, тряхнув головой, которое заставляет Солнцерожденного носить все эти бесполезные военные побрякушки. Кроме того, он не только сохраняет ее место в общем ряду, но и выпускает при первом же удобном случае на свободу и позволяет пастись, где ей захочется. В точности так же, как и ее отцу. Элиан засмеялась, медленно подходя к лошади. Илхари была истинной дочерью Бешеного: те же дикие рубиновые глаза, тот же ужасный характер. А еще в ней чувствовалась его глубокая и искусно скрытая безупречная чистота. Она смотрела, но не угрожала, разве что приподняла заднюю ногу в знак предупреждения.

— Принцесса, — спросила Элиан, — не будет ли вам угодно носить меня на своей спине?

По спине Илхари пробежала дрожь, словно ее укусила муха. Это, без сомнения, будет угодно вон тому здоровому черному задире. А что касается ее самой…

Элиан дотронулась до ее подрагивающей морды. Кобыла была тоньше своего отца, меньше и изящнее. Элиан отбросила на сторону длинную шелковистую челку и погладила звездочку на лбу сенеля.

— Я не стану взнуздывать тебя, не стану спутывать. А седло мне понадобится только в битве.

На спине Илхари еще никто не сидел. Этого не позволял Солнцерожденный. Она была свободна, эта девятая королевская кобыла, дочь Бешеного.

— Я из королевского рода. Солнцерожденный считает себя моим родственником. Бешеный посоветовал тебе принять меня.

Илхари фыркнула. Ах этот Бешеный! Он делает все что захочет.

— А почему бы нам не попробовать? Ну-ка, постой так. Да. Отлично!

Элиан легко взлетела на спину кобылы. Несколько мгновений Илхари стояла застыв. Затем осторожно сделала шаг. Она чувствовала себя странно, словно потеряла равновесие. — Это пройдет, — сказала Элиан. Кобыла встала на дыбы. Колени Элиан сжали ее бока, тело пригнулось к шее Илхари, пальцы вцепились в длинную гриву. Илхари взбрыкнула и развернулась. Девушка лишь сильнее сжала колени. Кобыла вновь встала на дыбы, затем опустилась, обернулась вокруг себя — и бросилась, вперед, потом резко остановилась, пропахав копытами землю. Элиан рассмеялась.

Илхари фыркнула. Подумаешь, всадник. Не страшнее пиявки.

Элиан похлопала рукой по лоснящейся шее. — Ты ведь не сердишься на меня, а только притворяешься.

Илхари подняла переднюю ногу, чтобы почесать зудящую щеку. Это было не так уж неприятно. Только надо приспособиться. — Ну, — сказала Элиан, — начнем все сначала?

Это было тонкое и сложное искусство; Бешеный скакал, рядом, одновременно посмеиваясь и советуя, и это занятие так увлекло их, что они далеко не сразу заметили, что уже не одни. Элиан обнаружила это, когда, случайно посмотрев в сторону, наткнулась на белозубую улыбку Мирейна. Он пришел сюда незамеченным и осторожно, словно партнер в танце, занял свое место на спине жеребца.

Элиан напряглась. Илхари застыла, словно вырезанная из дерева.

— Мой господин, она твоя. Я знала это, но… — Моей, — сказал он, — она никогда не была. Если ее отцу нравится ваш союз, то я не стану вмешиваться. — Но…

— Она сама сделала свой выбор. — В знак одобрения он взмахнул рукой. — Сегодня вечером барды сложат новую песню. — Барды? Песню?

Элиан взглянула через его плечо. Она совершенно забыла про Вадина. Он стоял рядом с загонами, во главе целой группы зрителей. Даже с большого расстояния Элиан могла различить его улыбку и приветственно поднятую руку. Вокруг него раздавались одобрительные возгласы и возбужденные аплодисменты.

Она восторженно приняла их, затем наклонила голову, улыбнулась так, чтобы никто не мог видеть ее улыбки, и произнесла слова, которые они не могли услышать:

— Солнце и звезды! И сколько же они тут стоят? — Добрый час, я думаю.

Элиан поспешно спрыгнула на землю и провела руками по бокам Илхари. Кобыла слегка вспотела, но ничего себе не повредила и почти не устала. Она пританцовывала и нюхала волосы Элиан. Это было восхитительно. Когда мы повторим это снова? — Завтра, — пообещала ей Элиан.

* * *

Королевский совет можно было назвать скорее сбором друзей, нежели государственным делом. Вечер был роскошным, теплым и ясным, закат напоминал огненный шторм, и все расселись где кому нравится возле палатки короля, ужиная, выпивая и разговаривая о пустяках.

Элиан выполняла обязанности оруженосца, пока чаша с вином не пошла по кругу и Мирейн не усадил ее возле себя. Один или двое вождей в килтах вопросительно посмотрели на них. Другие, среди которых выделялся лорд Гейтана, не обратили внимания.

Она уселась поудобнее, насколько ей позволяла это сделать ее новая одежда, и принялась вертеть в пальцах кубок, прикладывая его холодную поверхность к поврежденной щеке. Тема разговора изменилась. Ястребы, собаки, женщины, хорошие скакуны и старинные битвы были забыты.

— Перед нами стоит выбор, — сказал человек, который когда-то был королем. На нем все еще красовался золотой венец, хотя он относился с почтением к своему завоевателю. — Мы можем ударить на юг, по Ста Царствам. А можем повернуть на запад. Между этим краем и Асанианом лежит широкое пространство, которое населяют процветающие и богатые племена.

— Я предложил бы запад. — Эти слова были произнесены с японским акцентом. — Затем — на юг, со всей мощью севера.

Еще один человек из Янона сидел по другую сторону костра.

— А почему бы не отправиться на юг прямо сейчас? Мы уже почтив Ашане или так близко от него, что расстояние теперь не имеет значения. Со всех точек зрения отсюда легче наносить удары, да и дальше идти будет проще: жирные богатые южане совершенно обленились без войны.

— Не так уж и обленились, — сказал кто-то в одежде капитана наемников с гнусавым произношением уроженца Эброса. — Если они поднимутся, то сумеют драться. Не так давно они отбросили назад армии Девяти Городов и заставили их убраться восвояси.

— Они уговорили их уйти, вот что я слышал, — протянул северянин. — Южане и люди с запада привыкли говорить. А мы — драться.

Кто-то еще присоединился к кружку совета. Присмотревшись, Элиан узнала Кутхана. Он кинул на нее беглый взгляд, от которого не укрылись ни ее место, ни ее одежда, и приветствовал нового оруженосца улыбкой, когда наклонился и что-то прошептал на ухо Мирейну. Элиан напрягла разум и слух, чтобы подслушать.

— Ничего, ваше величество, — сказал Кутхан. — Мы обнаружили явные следы обширного лагеря, и следы эти свежие, но стоянка пуста, и нет никаких знаков, указывающих на то, куда эти люди направились. — Они могли рассеяться? — спросил Мирейн. — Возможно. Если так, то они разбежались на все четыре стороны и искусно замели следы. — Как ты думаешь, сколько их было? — Трудно сказать, мой господин. Я думаю, около полусотни или меньше, но вряд ли больше, иначе что-то осталось бы. Мирейн кивнул.

— Ты хорошо поработал. Отправляйся снова в путь и поищи подальше. Если обнаружишь хоть малейшую подозрительную деталь, я должен это знать. — Хорошо, мой господин. Господь да хранит вас. Кутхан улыбнулся брату и Элиан. С ловкостью разведчика он растворился в полуночной мгле и исчез. Мирейн принял прежнюю позу, облокотившись на локоть и прикрыв глаза. Совет продолжался. Элиан не сомневалась, что ни одно слово не ускользнуло от него. Голоса зазвучали громче, перекрывая друг друга. — А я говорю, что севера будет достаточно! Чего мы хотим от толпы варваров, южан, людей с запада, какими бы они ни были?

— Чего мы хотим? Проклятие, мы хотим править ими! На что еще годятся варвары?

— Да, — тихо произнес Мирейн, и внезапно воцарилась тишина. — На что мы еще годимся? Ибо сам я родился на юге.

— Ваша мать была наследницей Янона, — сказал человек, который так воинственно выступал последним.

— А ее мать была принцессой Асаниана, — поднялся Мирейн. Он мог возвышаться, словно башня, над сидящими вождями и тем не менее дать им понять, что ему не хватает стати жителей Янона. — Мои лорды, вы говорите о выборе: юг или запад. О востоке, кажется, никто не думает, впрочем, там только дикие земли и море. Ладно. На западе находятся наши союзники, племена, которые служат тому же богу, что и мы, а за ними — границы Золотой империи. На юге лежат Сто Царств — еще одна империя, можно сказать, хотя никто из тамошних жителей не стал бы так ее называть.

— В таком случае мы, — сказал Вадин, впервые за все это время открыв рот, — мы — северная империя. И разве твой отец не отдал тебе для правления весь мир? Мирейн криво улыбнулся.

— Едва ли можно сказать отдал, брат мой, и тебе это хорошо известно. Скорее он предложил мне завоевать его. — Глаза Мирейна обежали круг совета. — Так что же следующее? Юг или запад? Кто будет выбирать?

— Ты, конечно, — сказал Вадин. — У кого еще есть такое право?

— Кое у кого оно есть. Галан! Элиан оторопела. Мирейн смотрел на нее, внезапно став чужим и безжалостным.

— Галан, как ты считаешь, куда мне направиться? Она высказала то, что думала, не смягчая и не приукрашивая своих мыслей:

— Раз уж тебе угодно пошутить, сделай то, что ты всегда намеревался сделать: перейди границу, которую уже перешли твои разведчики, и отправляйся на юг. Халенан знает об этом. Он велел мне кое-что передать тебе. Он назвал тебя чертовым дураком и сказал: «Если ему вздумается ступить на мою землю, пусть лучше сделает это как друг, иначе не важно, кто он — сын бога или еще кто-нибудь, но его голова окажется на моем копье».

Волна гнева прокатилась по кругу. Но Мирейн раскатисто рассмеялся.

— Он действительно так сказал? Пусть повторит это при нашей встрече. Потому что на юг я, конечно, пойду, и сам бог пойдет впереди меня. А как насчет тебя, родственник Красного князя? Поскачешь ли ты по правую руку от меня?

Он ждал уверенного, смелого ответа. И Элиан дала его, хотя, может быть, и не совсем в тех словах.

— Я буду по правую руку от тебя, — сказала она, — чтобы убедиться, что тебя ведет дружба. Или же…

— Или — что? — Он был сияющим, смеющимся, опасным.

Элиан ответила на его улыбку. — Или тебе придется отвечать не только передо мной или Халенаном. Тебе придется отвечать перед самим Красным князем. — Мне кажется, этого нечего бояться. — А стоило бы, — сказала она, удивляясь сама себе, потому что верила в свои слова. — Но что касается меня, я присягнул тебе. Пока я жив, я буду держать клятву. Я пойду с тобой на юг, Мирейн Ан-Ш'Эндор.

Глава 8

Сын Солнца взял Ашан без всякого боя. Когда его армия прошла лес, который служил северной границей княжества, и заполонила лабиринт каменистых равнин, к ним приблизились всадники под желтым стягом князя Ашана. Они распростерлись у ног Мирейна, умоляя о мире, называя его королем, уверяя его в почтении со стороны их господина и приглашая его в стены города. Сами они предложили себя в заложники и вместе с ними молодого красивого юношу, которого из-за красно-коричневого цвета кожи можно было принять за янонца.

По его словам, он был близким родственником принца.

Не наследником, как отметила Элиан, но достаточно близким родственником. Старый Луйан, который мог вести затяжную беспощадную войну среди этих скал, все-таки решил связать свою судьбу с завоевателем.

Выбор был сделан без всяких оговорок. Его замки распахнули свои двери навстречу войскам, народ приветствовал их как победителей, вассалы вышли к ним навстречу с дарами и выражением почтения. Это было вовсе не вторжение, а королевское путешествие, которое привело Мирейна в Хан-Ашан, где его ждал князь.

Он был уже стар. Слишком стар, сказали его посланцы, чтобы нести свои кости на горные тропы. Князь принял Мирейна у входа в собственный тронный зал, опираясь на руки двух дюжих молодых людей, самых любимых из сорока его сыновей, — все-таки он решился выйти из своих покоев, чтобы продемонстрировать полное смирение, какое вассал проявляет перед своим господином.

Мирейн принял это, как он принимал все остальное в Ашане, с любезными словами и царственными манерами и лишенным всякого выражения лицом, которое напоминало каменное изваяние бога. Королевское лицо, вот как это назвала Элиан. Его разум не поддавался ей, он был белым и непроницаемым, словно стены замка Луйана.

Элиан прислуживала ему на празднике в зале князя Луйана. Обязанности оруженосца были значительно облегчены благодаря заботам хозяина — по Правде говоря, ей было почти нечего делать. Она стояла возле Мирейна и следила за тем, чтобы слуги своевременно наполняли его кубок и тарелку. Ел он мало и только притворялся, что пьет.

Она подумала, что знает почему. Женщины Ашана жили так же, как женщины запада: они ходили закрытые вуалями и сидели отдельно от мужчин, но по праздникам высокородные дамы обедали в общем зале. Жена предводителя Луйана делила с ним трон. Она отличалась невероятным объемом и при этом необычайной величественной красотой. Многие из лордов и союзников предводителя сидели в компании жен или любовниц. Незамужних женщин присутствовало мало, и были они самого благородного происхождения: высокая и гибкая женщина с ожерельем жрицы оказалась дочерью князя, здесь же находились дочери одного или двух его сыновей.

Одна из них, дочь самого наследника, сидела между Мирейном и своим отцом, а это, как было известно Элиан, выходило за рамки общепринятого. Большинство княжеских дам отвечали вкусам их господина — по-янонски высокие, почти по-янонски темнокожие, поразительно красивые. Эта была маленькой, хрупкой и хорошо сложенной; ее нежные руки и гладкий лоб не портило ни пятнышко южной бронзы; ее глаза были огромными, круглыми, темными и влажными, словно глаза лани. Остальная часть лица скрывалась под вуалью, но это не мешало различить нежный овал и предположить, что у девушки прекрасные зубы. Единственным ее изъяном оказался голос — высокий и, несмотря на все усилия смягчить его, резковатый.

Мирейн казался увлеченным ею, он склонялся к ней, чтобы расслышать ее шепот, улыбнуться на ее шутку. Он выглядел величественно во всех своих украшениях, приличествующих королю Я нона, весь в белом и золотом, с кожей, подобной черному дереву. Элиан своими руками вплела в его волосы золотые шнуры. Когда она пыталась совладать с его непокорной шевелюрой, он обернулся и растрепал ее собственную гриву, рассмеявшись, когда она вспыхнула от гнева.

Элиан поджала губы. Что ж, разве не этого она хотела? Она сбежала из дома как мальчишка, и Мирейн смотрел на нее соответственно. Хотя они жили в одной палатке, он ни разу не дотронулся до нее, кроме как по-братски или по-дружески, ни разу не взглянул на нее как мужчина смотрит на женщину. Даже когда он увидел ее обнаженную грудь, его, кажется, интересовали только раны, требующие лечения.

Дама держала его руку, высоко и пронзительно хихикая. Ее зачаровал знак Солнца: золотое светило, которое сияло на живом теле, слилось с ним, было его частью.

— Можете дотронуться, — сказал Мирейн с теплотой и снисходительностью. — Больно не будет. Она опять хихикнула. — Нет. О нет! Это будет святотатством! Однако руку его не отпустила. Взгляд Элиан встретился со взглядом Вадина. Японский лорд уклонился от протокольных обязанностей при помощи простой уловки: он велел брату занять свое место, а сам переоделся стражником и наблюдал за Мирейном. Элиан с трудом уговорила себя не возмущаться его прихотью. Вадин шел куда хотел, делал то что хотел, и отвечал только перед королем. С Элиан он обращался с неизменной вежливостью, которую можно было даже принять за выражение дружбы: такого рода отношение проявляет человек к любимой собаке своего брата.

Вадин, невозмутимый и беззаботный, с легкой улыбкой прислонился к стене.

— Сегодня мой господин вовсю развлекается, — заметил он. — Они составляют красивую пару, тебе не кажется?

Элиан заставила себя не менять выражения лица, но глаза ее сверкнули. — Как он может ее выносить? — Как вообще мужчина может выносить красивую женщину?

— Да у нее голос как у кошки, которой прищемили хвост.

— Зато у нее богатое приданое. Элиан резко вдохнула воздух. — В конце концов, — сказал Вадин, — он уже семь лет как король. Пора бы ему обзавестись наследником.

— Сильный трон, сильные наследники. — Элиан рубила слова. — Я все понимаю. Да и кто не понимает? Но эта…

— У тебя есть на примете лучшая кандидатура? Элиан не стала отвечать. Не осмелилась. А Вадин и не настаивал. По необъяснимой и сводящей ее с ума причине ему этот разговор доставлял удовольствие. Он развлекался. Но ведь он ничего не знает. Не может знать.

Элиан изо всех сил пыталась по-мальчишески нахмуриться. Вадин только ухмыльнулся в ответ и отправился куда-то по своим делам.

* * *

Мирейн возвратился к себе очень поздно, намного позже Элиан, которая ушла при первом удобном случае, после того как вино пошло по второму кругу; впрочем, женщины удалились еще раньше.

Мирейн коротко улыбнулся ей. Он все же изрядно выпил: глаза его блестели, а дыхание было насыщено винными парами. И тем не менее он твердо стоял на ногах. Когда она стала подниматься со своего ложа, он жестом остановил ее.

— Нет, отдыхай. Я могу раздеться сам. Несмотря на это, она подошла к нему, чтобы взять плащ и украшения. Когда он снимал килт, то всегда поворачивался к ней спиной, щадя ее стыдливость, а вовсе не из-за своей. В Яноне, как сказал ей как-то Кутхан, в ванне ему прислуживали девушки из знатных семей. Разбирая спутанные пряди его волос, Элиан невольно улыбнулась, вспомнив историю о том, как юный принц из Хан-Гилена впервые разделся донага в комнате, полной прекрасных женщин. Ибо всем известен Древний обычай: дворянские династии крепнут, когда к ним примешивается королевская кровь, а иногда случается так, что избранная дама впоследствии оказывается на троне.

Мирейн зевнул и гибко потянулся подобно кошке. — Сиди спокойно, — приказала ему Элиан, наполовину раздраженно, наполовину озабоченно.

Он покорно повиновался. Она продолжала терпеливо распутывать его волосы, и они свободно падали ему на плечи. Битвы оставили на его теле множество шрамов, но только спереди — кожа на спине была гладкой и ровной. Один раз пальцы Элиан случайно коснулись его тела: оно было нежным, как у ребенка, но под кожей перекатывались стальные мускулы. Мирейн снова зевнул.

— Эти ашани, — сказал он, — кажется, половину государственных дел совершают под винными парами.

— У них есть пословица: «Вино — источник мысли; сон и утренний свет — ее конец». И еще другая: «Смягчи своего противника вином и лепи из него что хочешь, когда он проснется».

— То же самое говорят и в Яноне. Но у нас это напоказ не выставляется. Как только оказалось, что компания изрядно поднабралась, принц Луйан предпринял атаку. Он сказал, что готов стать моим истинным союзником, ревностным служителем сына бога, если только я окажу ему взамен маленькую милость. — Ну конечно. И насколько же она мала? — Совсем крошечная. Сущая безделица. Кажется, он не может поделить с князем Эброса одну долину. Князь Эброса часто размещает там свои отряды. Так вот, он спросил, не одолжу ли я ему свою армию, чтобы восстановить там свои права законного владельца?

— И ты одолжишь?

— Я подумаю над этим. Наверняка будет много возни из-за кусочка зеленой равнины, через которую к тому же протекает река. Будут посольства с той и другой сторон, будут и предательства. Я и сам не знаю, смогу ли разобраться, кто действительно имеет на нее законные права.

Наконец его волосы были распутаны. Элиан убрала золотые шнуры в шкатулку. Когда она опять повернулась, оказалось, что Мирейн уже сидит на кровати, сбросив покрывало, и с нетерпеливым видом держит в руках гребень. Она проворно отобрала у него гребень и начала его причесывать.

— Эброс и Ашан никогда не испытывали особой любви друг к другу. Если ты пойдешь в эту долину, хотя бы с целью определить ее истинного хозяина, князь Эброса решит, что это начало войны. — В таком случае я наверняка выйду из нее победителем.

— Тебе ведь нужен Эброс, верно? Так или иначе, ты получишь его.

Он взглянул на нее, неподвижный и спокойный. Но некая маска, всегда скрывавшая его чувства от остального мира, теперь слетела.

— Ты хочешь остановить меня?

Элиан глубоко задумалась. Мирейн смотрел на нее. Она нахмурилась.

— Ты снова играешь со мной. Притворяешься, что мое мнение имеет какое-то значение. — Но, — сказал он, — так оно и есть. Элиан совсем помрачнела.

— Это из-за того, что я это я, или потому что мой отец может поднять против тебя весь юг?

— Или, — подхватил Мирейн, — из-за того, что высокородный принц из Асаниана мечтает заполучить тебя в свой гарем?

Ее сердце похолодело. В горле встал ком, и она почувствовала, что у нее пропал голос. — Я… я никогда… откуда ты… — Шпионы, — ответил он серьезно. Элиан не могла ничего прочесть в его душе. — Об этих королях из Асаниана идет дурная слава. С колыбели их учат любовному искусству, они обращаются с женщинами как со скотом, поклоняются всем богам и никакому в отдельности. Три вещи составляют предметы их великого искусства: любовь, софистика и предательство. А великая гордость связывает все это воедино.

— Илариос совсем не такой. — Внезапно наступившая тишина почему-то не пугала Элиан, и она поспешила заполнить ее потоком слов. — Он попросил моей руки с подобающими почестями. Он обещал сделать меня императрицей. — А ты прибежала ко мне. — Я прибежала, потому что дала слово.

Мирейн ничего не сказал и только глубоко вздохнул. Когда он наконец заговорил, голос его звучал так, словно об Илариосе и не упоминалось.

— Я возьму Эброс. Если придется сделать это силой, то пусть так и будет. Но править я буду в мире без войны. — Ум и тело его напряглись, затем он расслабился, и губы его тронула усмешка. — Хозяин этого дома — человек тонкий. Свои условия он подслащает чистым медом — предложением руки своей внучки. Рука Элиан замерла в воздухе. — И ты примешь его? Мирейн засмеялся.

— У меня своя политика, — сказал он. — Когда кто-нибудь предлагает мне жениться, я любезно благодарю, обещаю поразмыслить. И больше об этом не думаю.

— А если он будет настаивать? — Я заговорю о других вещах. Она молчала, разглаживая буйные пряди. Множество женщин, должно быть, мечтают об этом стройном и мускулистом теле. Наконец Мирейн сказал:

— Король должен жениться во имя сохранения династии.

Губы Элиан слегка скривились, когда он произносил это. Мудрые слова. Ее мать говорила почти то же самое и почти таким же тоном. Мирейн не видел ее лица. Он был спокоен. — Так что это долг короля. А значит, и мой долг. — Ты женишься, когда найдешь женщину, достойную стать твоей королевой? — Я уже нашел ее.

Глаза Элиан потухли, словно ей нанесли сильный удар. Но в ней текла королевская кровь, ее научили сдерживать эмоции.

— Как мудро с твоей стороны, — беззаботно сказала она, — позволить союзникам поверить, что они могут запросто связать тебя узами брака с одной из их родственниц. И какая же она, эта твоя дама?

— Очень красивая. Очень остроумная. И довольно необузданная, если уж быть до конца правдивым. Впрочем, я всегда питал слабость к диким созданиям. — И у нее хорошее приданое, я думаю. — Очень. Она принцесса.

— Ну разумеется. — Элиан закончила причесывать его и теперь играла с его волосами, словно женщина, которая мучается от зубной боли, снова и снова проверяя силу боли. — Ее родственники, должно быть, очень довольны.

— Ее родственники еще ничего об этом не знают. Я еще не сделал ей предложения. Видишь ли, она ведет себя робко и уклончиво, она осторожна, как молодая рысь. У нее еще нет избранника, и я не хочу ее торопить. Она должна прийти ко мне по собственной воле, пусть это произойдет не сразу, постепенно.

— Но это глупо. А если кто-нибудь возьмет ее, пока ты будешь на войне? — Думаю, мне не стоит этого бояться.

Элиан медленно отложила в сторону гребень. — Ты удачлив. Мирейн откинулся назад. Его улыбка была похожа на кошачью — сонная, сытая, с легчайшей тенью иронии. — Да, — сказал он, — я удачлив. Она повернулась к нему спиной и забралась в свою постель.

— Спокойной ночи, — произнес он тихо. — Спокойной ночи, мой господин, — ответила Элиан.

Глава 9

Элиан повела плечами. Ее новые доспехи сидели на ней как новая кожа из бронзы и золота, но вес их был непривычным: она чувствовала себя легче и одновременно увереннее, чем в амуниции Хан-Гилена.

Илхари переступила под ней с ноги на ногу. Неизвестность? Может быть. Или просто страх? Что касается ее, она была бы чрезвычайно рада, если бы ее первый бой остался уже позади.

Логика Илхари оказалась как всегда безупречной. Элиан поправила боевые вымпелы, вплетенные в гриву кобылы, — зеленое на красно-золотом. Она заметила, что Мирейн занимается тем же самым. Вымпелы Бешеного были алыми, цвета крови.

Он казался беззаботным и даже беспечным, расслабленно сидел в седле, вглядываясь в противника через длинный пологий склон холма. Его армия плотной массой следовала за ним, усиленная теперь еще и отрядами из Ашана. Колосящиеся поля перед ними казались золотыми, но колосья были потоптаны и золото их померкло. Земля в изобилии рождала новый урожай — урожай плоти и стали.

Элиан наблюдала, как Мирейн спокойно, не торопясь рассматривает развернувшуюся перед ним картину. Войско его расположилось в том месте, которое выбрал он сам: гребень Ашанских гор полого переходил здесь в склон холма и оканчивался широкими полями, на которых и был разбит лагерь.

Противостоял ему не один гарнизон. Эброс снарядил целую армию, чтобы отбросить назад северян, он не принял послов и отверг мирные предложения, чтобы избежать кровопролития. Армия Эброса покинула город с высокими стенами, жители которого возделывали эти поля, и двинулась навстречу предстоящей битве. За их спинами лежал этот город и эти крутые горы, но их силы были расположены так, что волей-неволей они оказались ниже армии Мирейна; если бы они решили поменять положение, то им пришлось бы двигаться в гору под градом стрел. Тем не менее они были сильны, и один их фланг укреплен с помощью самого страшного оружия — боевой машины-косилки. Даже сами воины Эброса опасались близко подходить к се смертоносным крутящимся колесам.

Их предводитель ездил перед ними взад-вперед на маленькой, но роскошной колеснице, сверкающей золотом и пурпуром. Ее несли кобылы одинаковой масти, их шкуры были ярко-золотыми, гривы струились, словно белая вода. Сам командующий сиял золотыми доспехами, а на его высоком шлеме красовался венец.

— Индрион из Эброса, — сказал наследник князя Луйана, сидевший на колеснице рядом с Мирейном, и в его голосе и сверкающих глазах прорвалась горечь вековой вражды. — Сейчас мы разберемся с этим скотокрадом.

«Неудачное слово», — подумала Элиан, глядя на это великолепное зрелище. Мирейн не удостоил говорящего своим вниманием. Во вражеском стане началось волнение. Сам же Мирейн и его люди застыли без движения, но это была неподвижность льва перед прыжком.

Эбросцы не могли дольше терпеть такое положение и с ревом устремились вперед. Мирейн даже не пошевелился. У Элиан екнуло сердце. Эбросцы были уже близко, рискованно близко. Она могла различить в общей массе отдельных воинов: рыцаря на сенеле, воина на колеснице в легком вооружении, пехотинца в кожаных доспехах с заплатками на штанах. Ей были очень ясно видны эти заплатки, плохо пришитые, словно он делал это сам, из более светлой, новой кожи.

Чья-то рука дотронулась до нее. Элиан взглянула и замерла. Рука Мирейна отдернулась, но взгляда он не отвел. На нее смотрели не человеческие глаза, а глаза бога, яркие, холодные, чужие.

— Помни, — сказал он тихо, но слишком отчетливо, — никакого героизма. Цепляйся за меня как репей, следи за моим оружием. Все остальное предоставь моей армии.

Она открыла рот, чтобы ответить и, может быть, даже возразить. Но Мирейн уже отвернулся от нее, а вся его свита смотрела на них. Некоторые улыбались, особенно более молодые: они считали, что все понимают.

— Приободрись, парень, — сказал тот, что находился ближе, — у тебя будет возможность отличиться.

— Что верно, то верно, — признал другой. — Здесь каждый может найти удачу и славу.

Он улыбнулся и хлопнул Элиан по плечу так, что она покачнулась в седле. Она сжала зубы и улыбнулась в ответ.

Эбросцы уже достигли подножия холма. Запели луки и полетели стрелы. Одна из них упала возле ног Бешеного.

Несколько долгих мгновений Мирейн смотрел на нее. Элиан хотелось заорать на него, ударить, заставить двигаться.

Наконец его меч вылетел из ножен, и Бешеный с яростным ржанием ринулся вперед.

Илхари понеслась за ним. Элиан припала к седлу, повинуясь слепому инстинкту. Весь ее гнев, все ее нетерпение, даже ее болезненный страх исчезли в пылу атаки. Остались только изумление и нарастающее возбуждение. Ветер бил ей в лицо, тяжелый меч — и когда только она успела вытащить его из ножен? — сверкал в руке, крепкая спина сенеля вздымалась под ней. Позади нее была армия, впереди — всегда впереди — пылало алое пламя Солнцерожденного. Это была не тренировка в стрельбе по мишеням и не игра в войну на столе, а настоящая битва, достойная песен бардов. Элиан рассмеялась и пригнулась в седле. Две армии столкнулись со страшной силой. Оставшись без присмотра, Элиан могла скакать в любом направлении. Но Илхари не собиралась отставать от Бешеного. И это тоже было своего рода безумием, ибо они постоянно присутствовали в гуще сражения, там, где шел самый горячий бой. Может быть, Мирейн и обучался на юге, но дрался он как вождь северных племен, находясь во главе своей армии, направляя ее и являясь примером для остальных.

Он был безумен. Божественно безумен. Одержим. Ни одна стрела не коснулась его. Ни один клинок не пронзил его сверкающих лат. Глаза его горели, тело сияло, и это сияние становилось все ярче. Даже когда туча набежала на солнце, он продолжал излучать золотой свет.

Элиан, несшаяся за ним по пятам с его копьями и щитом, от которого Мирейн безрассудно отказался, чувствовала, как исчезают остатки ее гнева. На смену ему пришло благоговение.

Она боролась с этим благоговением так же яростно, как сражалась с врагом, теснившимся вокруг нее. Мирейн был ее братом. Она сделала свои первые шаги держась за его руку, она нацарапала свои первые буквы под его руководством, она впервые узнала, как держать меч, когда он вложил рукоятку ей в ладонь. Он ел и спал как любой другой мужчина, видел хорошие и плохие сны и просыпался с затуманенными глазами, взъерошенный, похожий на мальчишку и слегка раздраженный. Он смеялся над солдатскими шуточками, плакал, не испытывая стыда, когда слышал печальные песни о древней любви, не скрывал восхищения при виде великолепной собаки, хорошего скакуна или прелестной женщины. Он был человеком. Живым, дышащим, теплым и сильным человеком. В битву он ринулся словно бог. Над Элиан взлетел клинок. Она отразила удар и нанесла ответный, как ее учил наставник. Острая сталь разрубила кожаные доспехи и плоть, достав до кости. Дернув изо всех сил, Элиан освободила меч. Она еще никогда не видела, как умирает человек. Ее первая жертва. Илхари била копытами и щелкала зубами на менее крупного, но более крепкого коня, владелец которого, превосходно вооруженный, крутил мечом над своей головой.

«Слишком рисуется», — подумала Элиан. В результате такой бравады между его боком и рукой осталось незащищенное место. Острие ее меча пронзило тело. — Опасность справа!

Элиан развернулась. Мимо ее руки просвистела бронза. Но чей-то клинок поразил атакующего, и Элиан увидела бело-зеленую вспышку. Это был Вадин во всем своем варварском великолепии: в шлеме, украшенном медью и золотыми перьями, в доспехах, нагрудник которых сиял бронзой и янтарем из Янона. Его брат, находившийся рядом с ним, вторил его ухмылке, но при взгляде на Элиан глаза его становились шире, спокойнее и намного темнее. Почему, подумала она в раздражении, этот мальчишка так беспокоится за нее? Внезапно ей все показалось удивительно забавным, она рассмеялась и крикнула им обоим: — Спасибо!

Вадин кивнул, засмеялся вместе с ней и погнал свою кобылу прочь. Кутхан подогнал своего высокого жеребца поближе к Элиан, словно намереваясь остаться с ней. Он упорно отказывался обращать внимание на ее протестующий взгляд.

На короткий миг волна битвы отхлынула. Передним рядам потребовался отдых, им надо было перевести дух, осмотреть раны. Знаменосец Мирейна поставил древко на землю и успокаивающе погладил своего сенеля. Король неподвижно сидел в седле, окидывая взором поле битвы.

На их стороне было значительное преимущество. Они миновали подножие холма и начали подъем по склону, ведущему к городу. По всему полю кипело сражение, но северяне неуклонно продвигались вперед, отгоняя воинов Эброса к их стенам. Знамя князя развевалось уже у самых ворот. Согласно южному обычаю, он управлял сражением сверху, откуда ему было видно все происходящее и где он сам не подвергался опасности.

— Все идет хорошо, — сказал Кутхан. — Смотри, их правый фланг разгромлен.

— А левый держится, — воин из свиты указал в направлении левого фланга врага, — и у них сеть стены, за которыми можно укрыться. Мы пока еще не победили. — Они перестраиваются.

Кутхан наклонился вперед, внимательно вглядываясь вдаль. Враг отступал, собирался в новые отряды, повинуясь командам капитанов и трубному зову. Силы Мирейна яростно преследовали их, сопротивление было слабым.

Мирейн что-то воскликнул. Трубач взглянул па него, и его рука с готовностью взметнулась вверх.

Внезапно вся армия услышала пронзительные чистые звуки. «Отступить, — означали они. — Отступить и перестроиться». По отрядам пробежало волнение. «Отступить!» — пела труба.

Медленно, затем чуть быстрее армия повиновалась. Но один большой отряд оказался не столь разумным. То ли они были глухими, то ли слишком упрямыми и не желали упускать свою добычу. Их капитан скакал сзади них под флагом Ашана.

Эбросцы к тому времени собрались под стенами города. Когда последний отряд присоединился к остальным, ряды сомкнулись. Затрубили рога. Зазвучали цимбалы.

Голос Мирейна хлестнул словно плеть: — Стоять! Но Бешеный уже рванулся вперед, к отряду Ашана.

Илхари последовала за ним. Элиан подгоняла ее. Взгляд Мирейна скользнул по ним, и его безмолвный приказ был похож на удар. Жеребец Кутхана, который упорно преследовал их, пошатнулся и подался назад. Он ни за что не желал двигаться дальше, несмотря на удары шпор и проклятия всадника. Илхари споткнулась, тряхнула головой, замедлила галоп и выровняла шаг. Сверкая смертельными колесами, из рядов эбросцев выкатилась колесница-косилка.

Бешеный перешел с галопа на свободный бег, наращивая скорость. Он уже приблизился к последним рядам воинов ашани, отклоняясь влево.

Илхари повернула вправо. Ветер бил прямо в глаза Элиан, ослепляя ее, и тем не менее она знала, где они находятся. Они обогнули бегущую вперед армию — пехоту, кавалерию, колесницы. В основном это были колесницы, легкие боевые повозки, принадлежащие дворянам, не поврежденные, но безоружные, судьба которых целиком и полностью зависела от возниц.

Илхари устремилась им наперерез. Сенели изменили направление. Их поводья спутались, колеса повозок сцепились. Люди заметались под острыми подкованными копытами.

— Назад! — громко и пронзительно закричала Элиан. — Во имя Аварьяна, назад!

Солнечный свет блеснул и ослепил ее, вызвав головокружение. Раскатистый голос эхом отозвался на ее собственный. Ашани остановились.

— Назад! — взревел Мирейн. Мало-помалу, в сумятице копыт и ног, под звяканье бронзы, они повиновались ему.

Позади раздался гром: это Индрион приказал выпустить колесницы-косилки.

Илхари приготовилась к бегству. Бешеный взвился на дыбы. Его ноздри широко раздувались, шея покрылась белой пеной, и тем не менее Мирейн казался спокойным как никогда. Возможно, он был зачарован вращающимися косами.

— Нет, — сказал он очень тихо, но Элиан отчетливо услышала его. — Смотри: они мешают друг другу, они опасаются своих собратьев. — Он словно находился на учебном поле и обучал Элиан искусству войны. — Теперь вперед. Нас ждут собственные дела.

Он направился не прямо к своему войску, а обогнул его справа, передвигаясь быстро и легко. Когда Элиан оглянулась через плечо, колесницы оказались еще ближе. И тем не менее, какими бы ужасными они ни казались, их было мало. А армия Мирейна надвигалась широкой неукротимой волной. В самом ее центре, словно мишень, располагалась фаланга пехотинцев. Они сомкнули щиты, превратив их в сплошную стену. Перед ними держались конные лучники и воины в легких доспехах на быстрых кобылах, вооруженные длинными пиками.

Люди Ашана заняли свое место в правом крыле. Другие отряды на их месте могли бы и дальше продолжать отступление, но если ашани и были безумцами, то отважными безумцами. Они вернулись назад, чтобы драться как следует.

Когда Мирейн проезжал перед своей армией и огибал фалангу, чтобы найти свой стяг, воины приветствовали его громкими и восторженными криками, в которых звучали его имя, его титулы и — тут Элиан слегка оторопела — ее собственное новое имя. Но ведь она ничего не сделала! Просто Илхари отказалась оставить своего отца.

«И Галан, который смог остановить половину отряда».

Несмотря на суровое выражение лица Мирейна, в душе он скорее одобрял ее. Он почти гордился ею. Почти. Ведь нельзя сбрасывать со счетов, что она из упрямства отказалась повиноваться его приказу.

Позже Элиан заплатит за это. Но сейчас, подъехав туда, где собралась свита, спрятанная за фалангой солдат как за стеной, она почувствовала теплоту их одобрения. Даже Кутхан встретил ее широкой белозубой улыбкой. Она опрометчиво вернула ее.

Колесницы-косилки приближались. Позади них двигалась армия Эброса. Знамя князя теперь развевалось в центре, перемещаясь вперед.

Конные лучники Мирейна галопом понеслись по полю. В промежутках между ними пришпоривали коней метатели копий. Их копья качнулись словно длинная сверкающая волна, затем выровнялись и замерли.

Воздух наполнился стрелами. Казалось, они летят медленно, выпущенные из ленивых луков, но в воздухе они набирали скорость и смертельно жалили. Пронзительно заржали сенели. Люди кричали и падали. Метатели уже проникли в смешавшиеся ряды вражеских всадников и наносили удары, уворачиваясь от смертоносных лезвий военных косилок. Стрелы поражали невооруженных возниц и запряженных коней.

Одна лошадь оступилась, споткнулась и попала под свистящие лезвия. Над полем брани разносились ее пронзительные крики. Элиан поспешила зажмуриться.

Вопли утихли, копыта стукнули по металлу. Элиан быстро открыла глаза. Колесницы-косилки столкнулись с фалангой. И она выдержала. Слава Аварьяну, она выдержала.

Выгнулась. Качнулась. Уплотнилась. Расступилась. Мирейн выхватил трубу из рук застывшего горниста, поднес ее к губам и издал чистый повелительный звук. Ответом ему стал рев. С громким лязгом бронзы о бронзу фланги его армии сомкнулись вокруг врага.

* * *

В свежем и чистом воздухе раннего утра, которое встало за спиной Солнцерожденного, «слава!» звучала просто замечательно. Но сама слава потеряла свой блеск через несколько часов отвратительной работы, в пыли и поту, когда каждый мускул молил о пощаде, когда глаза уже не могли выносить вида крови и внутренностей, когда уши уже не могли слышать пронзительных криков боли, проклятий, предсмертных стонов и непрерывного, заставляющего цепенеть гула битвы, похожего на удары громадного молота о наковальню.

Элиан больше не знала, да и не желала знать, куда скачет, она лишь старалась не упускать из виду Бешеного, который носился по полю словно черный демон, покрытый яркой кровью. В какой-то момент ей показалось, что их армия сейчас отступит под натиском колесниц и отчаянных защитников Эброса. Затем, как будто в запасе у них оставались отборные отряды, они с приливом свежих сил ринулись в атаку на противника. Все дальше и дальше по склону холма, прямо к стенам города.

«Нет, — подумала она. — Нет». На их головы обрушился смертоносный дождь: стрелы, камни, расплавленный в котлах песок, льющийся со стен, проникающий в доспехи и прожигающий плоть до костей.

Голос Мирейна перекрывал крики агонии. Выстроившаяся в боевом порядке пехота наступала единым отрядом. Щиты снова сомкнулись в движущуюся крепость фаланги, которая неумолимо продвигалась вперед. Эбросцы оказались прижаты к стенам.

Не обращая внимания на ужасный град, сыплющийся с зубчатых стен, Мирейн направил своего-жеребца прямо на линии противника.

— Индрион! — воззвал он хриплым от долгого крика голосом. — Индрион!

Князь Эброса отказался от благоразумных обычаев своего края и бился в передних рядах армии. Он повернул колесницу, прокладывая себе путь через ашанские отряды навстречу Мирейну. Юный король, упоенный битвой, устремился к нему.

Когда они приблизились друг к другу, оказалось, что их разделяет колесница. Человек в доспехах Ашана яростно набросился на своего старого врага.

Меч Мирейна описал дугу. Возница поспешно схватился за поводья. Клинок Мирейна плашмя опускался на крупы лошадей, которые вставали на дыбы и бросались в самый центр ашанского войска.

Освободившись наконец от всего, что им мешало, король и князь теперь стояли лицом к лицу. Индрион был высоким человеком, таким же высоким, как любой северянин, но не таким темнокожим, глаза его под шлемом с перьями были почти золотыми и мрачными как у кошки. Одним грациозным движением он соскочил с колесницы и отвесил Мирейну насмешливый поклон.

Мирейн рассмеялся и спрыгнул со спины Бешеного. На мгновение они застыли словно в нерешительности, меряя друг друга взглядами. И, не произнеся ни слова, ринулись в бой.

Дыхание Элиан словно застряло в горле. О, он безумен, безумен, безумен! Он уже и так одержал победу: его пехота билась у самых ворот, его кавалерия разгромила армию Эброса в поле. И тем не менее он встретился лицом к лицу с этим гигантом, с этим воином, знаменитым на все Сто Царств, и смеялся, будто подзадоривая смерть, предлагая ей свой триумф.

Элиан ударила пятками в бока Илхари. Кобыла пригнула уши и не двинулась с места, переступая копытами. Элиан чуть было не соскочила с седла, но ее удержали стальные руки. Она увидела глаза Вадина.

— Нет, — сказал он, — это королевский бой. И не пристало менее важным людям вмешиваться в него.

Элиан проклинала и его, и свою упрямую кобылу, и своего безрассудного короля, однако это не принесло никаких плодов. Битва вокруг них утихла. Враги стояли бок о бок, опустив оружие и глядя на своих повелителей. Даже люди на крепостных стенах — теперь Элиан знала, что там женщины, дети, старики и горстка воинов, — прекратили оборону.

Сражались только Мирейн с Индрионом, золото с золотом, алый с пурпуром. Мирейн был потомком десяти тысяч поколений воинов, но он участвовал в битве с самого ее начала. Сын бога или нет, он был из плоти и крови и очень устал. Индрион же только что вступил в бой, слыл не менее искусным бойцом и обладал большей силой.

Силы Мирейна иссякали. Его удары стали слабее, и он уже не так ловко парировал выпады противника. Два меча скрестились, ударились друг о друга — рука короля заметно дрожала.

Над полем воцарилась смертельная тишина. Слышно было лишь хриплое, затрудненное дыхание короля. Индрион с силой взмахнул мечом и отбросил Мирейна назад. Тот споткнулся и чуть не упал, но неуклюже выпрямился. Он был почти беззащитен. Даже его гордая голова поникла.

Он был побежден. Он был побежден и ждал гибели. Индрион коротко и хрипло засмеялся, чтобы добить соперника.

Сверкающей молнией взлетел стальной клинок. Взлетел, описал дугу и опустился на золотой шлем князя. Индрион пошатнулся, словно не веря в происходящее, и опрокинулся навзничь.

Мирейн остановился над поверженным телом. Он тяжело дышал, но в большей степени это было притворством. Меч твердо лежал в его руке. Город и обе армии ждали завершающего удара.

Он снял с головы шлем и кинул его в руки ближайшего юноши-эбросца в форме князя, его возницы. Парень разинул рот, а Мирейн сказал:

— Я объявляю этого человека своим пленником, и все, что принадлежало ему, теперь принадлежит мне. Кто будет оспаривать мои слова? Никто не шелохнулся. Меч Мирейна скользнул в ножны. — Так. — Он обежал глазами поле. — Я объявляю его своим пленником, и я освобождаю его. Ты, ты и ты, принесите носилки для князя. Кто теперь будет отдавать за него распоряжения?

— Я сам буду командовать. — Князь Индрион с трудом сел. Его лицо посерело, глаза остекленели, но голос звучал достаточно ясно: — Я повинуюсь, мой господин, король. Но только при одном условии: никто из моих людей не должен пострадать, и ничто в моем городе не должно быть разрушено. — Я и не думал делать этого, — ответил Мирейн. Его рука пожала руку князя, и воздух между ними засветился от улыбок. Мирейн лично проследил за тем, как князя Индриона усаживают в носилки и уносят с поля.

Глава 10

Эброс был завоеван. Армия Мирейна овладела городом, армия князя Индриона расположилась лагерем за стенами. В вечерних сумерках по полю брани медленно двигались люди с факелами, подбирая умерших, чтобы сжечь их тела, и перенося раненых в палатки лекарей, которые располагались на краю лагеря. Стервятники следовали за ними по пятам со своим мрачным карканьем.

Элиан слышала его даже из крепости. После того как Мирейн освободился от доспехов и смыл с себя следы битвы, ей было велено отправляться в постель. Она не слишком сопротивлялась. Едва Мирейн ушел, чтобы преломить хлеб с капитанами обеих сторон, как она почувствовала, что кости ее ноют от усталости. Элиан долго и с наслаждением купалась, затем надела чистую рубашку, которая не раздражала ее кожу, покрытую синяками и мелкими ранами. Как ей велел Мирейн, она вытянулась в ногах большой кровати, приготовленной для властелина крепости. Но сон не шел к ней.

Постель была мягкой, однако Элиан никак не удавалось найти удобное положение, как после долгой охоты. Тело ее оцепенело от изнеможения, и она лежала с открытыми глазами, слушая пронзительные крики птиц, называемых наследниками битвы, детьми богини, пожирателями мертвой плоти. Чем кровопролитнее была битва, тем жирнее они становились.

Элиан зарылась лицом в пуховую постель. В темноте перед ее глазами разворачивалась картина битвы, более живая в ее воспоминаниях, когда она участвовала в ней. Она видела, как ее блестящий меч качнулся в руке, опустился и снова поднялся, обагренный кровью.

Теперь она стала воином, и ее клинок был в крови. Она научилась убивать.

Ни в одной из песен не поется о том, что яростную радость атаки сменяют кровь на истоптанной земле, растерзанные тела и внутренности, трупное зловоние. В этом не было никакого величия. Только тупая боль, от которой ноют тело и голова.

Эти мужчины из окружения Мирейна называли ее доблестной. После битвы они вручили ей оружие эб-росского лорда, которого она убила. Оруженосец не может объявить такой трофей своей добычей без согласия своего господина. И конечно, чрезвычайно редко удается завоевать его в первой битве.

Если бы они увидели ее теперь, то стали бы презирать.

Или, хуже того, они поняли бы, что перед ними женщина, и начали бы издеваться над девчонкой, играющей в мужчину, над взбалмошной принцессой, которая подражала манерам и голосу мальчика. И она вполне заслуженно станет объектом, грубых насмешек солдат.

Элиан перевернулась на бок. Ее мутило, и от этого тело словно завязывалось в узел. — Нет, — сказала она громко. — Нет! Резко поднялась. Натянула штаны и сапоги, схватила первое попавшееся под руку теплое одеяние. Это был плащ Мирейна, но она не потрудилась поменять его на свой собственный. Плащ Мирейна хранил его слабый успокаивающий залах.

В городе было удивительно спокойно. Армия Мирейна, в которой мародерство и грабеж были запрещены, обнаружила в числе прочего склады крепких напитков, которые теперь надежно и усиленно охранялись. После плотной еды и умеренных возлияний в крепости Воцарился порядок, как в военном лагере, где соблюдалась такая дисциплина, которой позавидовали бы многие полководцы с юга.

Стражники у ворот знали Элиан и беспрепятственно пропустили ее. Она задержалась возле них. Небо было черным, беззвездным, легкий холодный ветер носился над полем. Там мерцали факелы, двигаясь туда-сюда, словно блуждающие огоньки, то вспыхивая, то угасая, а иногда застывая на месте, если была надежда, что человек еще дышит. Элиан различила горбатые тени — это живые выносили погибших воинов Эброса, Ашана, Янона.

У изгиба стены располагался лагерь Эброса, беспорядочное скопление огней, безмолвная масса палаток. Ни голос, ни песня не долетали оттуда; впрочем, не было слышно и отзвуков пирушки людей Мирейна или скорбных воплей. Побежденные, помилованные, они не осмеливались испытывать терпение своего нового короля.

И только в палатке лекарей, располагавшейся между крайним шатром и полем битвы, не было покоя и тишины. Там раздавались шумные крики, там стоял такой гам, который был достоин ада: стоны и проклятия, вопли и ругательства, пронзительные вскрики боли.

Чем ближе, тем сильнее ошеломлял этот шум в сочетании с нестерпимым зловонием и тусклым демоническим красным светом ламп. Но самое страшное крылось не в ощущениях человеческого тела — страшнее было то, что испытывал разум, содрогавшийся на волне смертельной агонии.

Элиан невольно пошатнулась. Края палатки у входа разошлись, и в неясном свете ламп она увидела ряды человеческих тел, над которыми склонились силуэты лекарей, одетых в черное. Раненые, изувеченные и погибшие лежали вперемешку, друг рядом с врагом, объединенные кровавым товариществом боли.

Кто-то толкнул ее, пробормотал ругательство и резким жестом указал в угол.

— К раненым туда. Мы займемся тобой, когда дойдет очередь.

Прежде чем она успела ответить, человек исчез, озабоченный своей непосильной работой.

Элиан протиснулась в палатку. То, что привело ее сюда, не могло позволить ей уйти, хотя многочисленные запахи заставляли ее желудок бунтовать. Стараясь побороть тошноту, она споткнулась и упала на колени.

На нее уставился какой-то человек. Северянин, темный и гордый, как орел, он тем не менее был измучен страданиями. В его боку зияла огромная рана, кое-как перевязанная полосками ткани, оторванными от плаща. Он умирал, он знал об этом, и его ужас разбивал защиту Элиан.

Она бросилась к нему с протянутыми руками и одной рукой дотронулась до раны, изгоняя страдание. Ее сила возродилась в ней, словно волна, и прорвалась.

Какая-то часть ее стояла рядом и смотрела на происходящее с угрюмым удовольствием. Благословенная, о благословенная владычица Хан-Гилена! Она наносила раны, но умела и лечить их; она убивала, но она же могла дать умирающему новую жизнь.

Нет, не она. Сила, которая обитала в ней, была врожденной, как и огонь ее волос. Ибо в Хан-Гилене было три магии: предвидеть будущее, читать и лепить человеческие души и лечить телесные и душевные раны. Волей бога Элиан стала прорицательницей, магом и врачевателем одновременно. Под ее рукой рана от стрелы затянулась, превратившись в сероватый шрам.

Элиан подняла голову — и встретилась взглядом с черными глазами. Мирейн склонил голову как равный перед равным. У него тоже был этот дар — наследство отца. Он опустился на колени рядом с человеком в разбитых доспехах Эброса. Элиан прошла мимо него к следующему страждущему, у него за плечами стояла смерть.

Раскат грома пробудил Элиан от глубокого сна без сновидений. Некоторое время ока лежала, не в силах прийти в себя. Ею овладели какие-то отрывочные воспоминания: тяжкая работа в ночи и наконец тот момент, когда ей ничего больше не надо было делать: все уже или умерли, или были вылечены, или должны были лечиться дальше своими силами. И она, которая чувствовала себя такой усталой, когда пришла в палатку, преодолела свое утомление. Она ощутила легкость и пустоту, почти опьянение. Это врачевание было таким чудесным, сила магии делала людей счастливыми и исцеляла лекаря так же, как и того, кто нуждался в его помощи.

Из темноты палатки, улыбаясь, вышел Мирейн. Элиан покачнулась — и он подхватил ее, хотя сам с трудом стоял на ногах. Опираясь друг на друга, они пошли к крепости.

Элиан вспомнила, что потом они ели. Теплый хлеб, первый хлеб, испеченный в тот день. Пили вино, щедро сдобренное специями. Еще у них были фрукты, свежие сливки и пригоршня медовых пряников. Мирейн мог есть их без конца, и она тоже. Деля их, они смеялись. Каждому досталось поровну, а один пряник оказался лишним. — Бери его, — сказал Мирейн. — Нет, ты бери.

Он улыбнулся и откусил половину, а остальное протянул ей. Наконец осталось только вино, крепкое и пьянящее, целая фляга. Оно согрело Элиан, она распустила шнуры своей рубашки, и та теперь свисала свободно, как это и должно было быть. Мирейн посмотрел на нее, склонив голову набок. — Никогда не делай так в тех местах, где тебя могут увидеть.

— Даже если речь идет о тебе? — спросила она. — Может быть. — Его палец слегка коснулся се щеки, пробежал по побледневшим шрамам. — Наверное, это колдовство. Когда ты в моих доспехах или в моем костюме, я вижу перед собой мальчика, юношу. Но сейчас любой имеющий глаза узнает в тебе женщину. Даже твое лицо: оно слишком утонченное, чтобы выглядеть просто привлекательным. Оно прекрасно. Элиан фыркнула.

— Некоторые люди говорят, что я очень красива, потому что меня украшают моя доброта, шрамы и все остальное. И я более чем хорошо это осознаю.

— Нет, не осознаешь. Я помню, как ты плакалась. Мол, глаза у тебя слишком длинные и слишком широкие, подбородок слишком упрямый, тело слишком хрупкое и неуклюжее. Кое-кто и сейчас скажет, что ты до сих пор веришь в это.

— И это лучшая часть игры. Ни один человек не обращается со мной как с красивой женщиной. Мальчик — другое дело. Пусть даже он и хорошенький.

Мирейн в этом сомневался, но вино устранило все барьеры. Его глаза были ясными как вода, а в глубине зрачков плясали искорки.

— Ты и сам не безобразен, — резковато сказала она. Он рассмеялся. Пора было положить конец жалобам. Он сказал:

— А, но я-то как раз именно такой некрасивый, какой ты представляешь себя.

Элиан закричала на него, и он рассмеялся, потому что верил в себя, а она нет, — так уж у них было заведено.

Она взяла его лицо обеими руками и взглянула в его глаза.

— В мире полным-полно красивых мужчин, мой возлюбленный брат. Но ты единственный. — Благодари за это Аварьяна. — Да, за то, что он породил тебя. Кто еще позволил бы мне стать тем, кем я больше всего хотела стать? — Но кем же?

Она резко оборвала разговор, наполнила кубок и сунула его в руку Мирейна.

— Сейчас не время говорить недомолвками или вычурно. Вот, выпей. За победу!

Он мог бы сказать больше, но сдержался, поднял кубок и выпил. — За победу, — согласился он. Они выпили еще, потом еще. А что было дальше? Они заснули, да, заснули. Еще произошла легкая ссора из-за того, что Элиан хотела постелить себе на полу, но кровать оказалась очень широкой, а места Мирейну требовалось очень мало.

Постель ее была божественно мягкой. Значит, он победил. Элиан осторожно приоткрыла один глаз. Вино было хорошим, потому что она без боли могла смотреть на свет. Мирейн спал, погрузившись в крепкое забытье, свойственное юности, и его длинное тело покоилось на расстоянии протянутой руки от ее тела. Хоть он и жаловался на свое лицо, даже он сам не смог бы отрицать, что все остальное в нем очень красиво. И она ясно это видела, ибо он, по своему обыкновению, спал обнаженный, как и родился.

И она в эту ночь возлияний тоже была обнажена. У Элиан перехватило дыхание. Если кто-нибудь когда-нибудь хотя бы услышит об этом, скандал будет грандиозным. И кто поверит, что они ничего такого не делали?

Вина у них было достаточно и даже еще оставалось, но до такого падения они не докатились бы. Он даже намека не сделал. Он лишь долго-долго смотрел на нее и улыбался. И спал в дальнем углу кровати, отделенный от нее целым ворохом одеял.

Снова раздался гром. Его раскаты время от времени доносились до Элиан с самого пробуждения.

На этот раз грохот окончательно развеял остатки сна. Это был не гром: кто-то стучал мечом в массивную дверь. На миг Элиан застыла от ужаса. Они знают… они все знают. Они пришли разоблачить ее. Лгунью, обманщицу, шлюху…

Вот дура! Она скатилась с кровати, схватила первую попавшуюся под руку одежду, натянула ее на себя. Быстро, но спокойно отодвинула засов. Человек с другой стороны настойчиво тряс дверь. Это был крупный мужчина, янонец из окружения Мирейна. Как только дверь распахнулась, он закричал:

— Мой господин! — и разочарованно осекся, сразу заметив волосы Элиан.

Конечно же, дверь ему должен был открыть оруженосец. Внезапно человек на мгновение переменился в лице и вновь принял непроницаемый вид. Лишь глаза его округлились.

Элиан торопливо оглядела себя. Она была одета. На ней была рубашка. Тонкая, незашнурованная, выдающая ее с головой рубашка.

Ее мозг пронзило видение — не воспоминание из прошлого, а картина того, что еще только предстоит. Этот человек, выполнив поручение, вернется к своим товарищам с новой тревожной историей. И эта история, подобно любой сплетне, распространится по лагерю быстрее, чем огонь охватывает сухое поле.

Видение исчезло. Осталась лишь горькая крония. Элиан прогнала эти свои страхи прочь, как вздор и бессмыслицу. Но все же это было предвидением.

Над ее ухом раздался голос Мирейна, вызволяя ее из этой неприятной ситуации: — Бредан, ты принес новости? Присутствие короля и собственная выучка заставили Бредана сосредоточиться. Его глаза с трудом оторвались от Элиан, которая посторонилась, чтобы дать дорогу Мирейну.

— Срочные новости, ваше величество. Лорд Кутхан послал меня разбудить вас. — Давай.

Мирейн окончательно проснулся. Он стоял в дверях, заслоняя от Бредана комнату.

— Вооруженные отряды, ваше величество, сказал гонец, вспомнив о срочности своего поручения. — К югу отсюда, по другую сторону реки, где Эброс граничит с Поросом. Целая армия, несколько тысяч. Они идут под королевскими стягами, под стягами князей. Люди из Ста Царств пришли биться с нами. Мирейн не вздрогнул, не осекся. — Сколько их? — спросил он. — Мой господин насчитал свыше пяти тысяч человек и двадцать с лишним вымпелов. Включая… — Бредан сделал паузу и выдохнул: — Включая Хан-Гилен. — Хан-Гилен идет следом или впереди? Бредан снова сглотнул, стараясь на замечать за спиной своего господина лицо уроженца Хан-Гилена.

— Впереди, ваше величество. — Хорошо, — сказал Мирейн, как всегда спокойно. — Хан-Гилену и следует быть впереди. А теперь иди, Бредан. Узнай, что мои полководцы говорят об этом. — Слушаюсь, мой господин. Надо ли расставить посты?

— Займись этим. И отправь человека к лордам Ашана и Эброса. Я поговорю с ними, когда позавтракаю.

* * *

Мирейн почти лениво выкупался и поел с отменным аппетитом. Элиан тоже влезла в ванну с удовольствием, но от еды отказалась. Вместо этого она занялась волосами Мирейна, ругаясь про себя, когда они оказывались спутанными сильнее, чем обычно.

— Да, — сказал он, словно она спросила его о чем-то, — твоя игра окончена. Даже если ты и не выдала себя, нам предстоит встретиться лицом к лицу с армией Хан-Гилена.

— И с моим братом. — Едва подумав об этом, она уже знала, что ее отец сюда не прибыл. Она сомневалась, что это проявление высокомерия, и пыталась понять, мудро ли он поступил. — Ты позволишь мне сражаться? — А ты будешь?

Элиан глубоко вздохнула, чтобы взять себя в руки. — Я присягнула. — Да, ты присягнула.

Его волосы были заплетены лишь наполовину. Он высвободил косичку из неумелых пальцев Элиан и закончил ее более ловко, чем начала она, наблюдая за ней проницательными глазами. Как всегда, на ней был костюм, а у пояса висел меч. — Пошли, — сказал он ей.

* * *

Широкая зала крепости была заполнена людьми и гудела от возбужденных голосов. Некоторые прибыли сюда с почетной миссией в числе королевской свиты, большинство же производили впечатление прихлебателей. Люди Мирейна смешались с остальными, однако все присутствовавшие определенно образовывали два лагеря и воинственно поглядывали друг на друга. Во главе одного стоял наследник Луйана. В другом возвышалась огромная фигура князя Эброса. Когда Мирейн вошел в залу, он шагнул ему навстречу с царственным поклоном, хотя это и стоило ему труда, как всякому господину, который приветствует высочайшую особу.

Мирейн удостоил Индриона быстрой улыбкой и пожал ему руку.

— Вы хорошо выглядите, господин князь. Надеюсь, вы поправились?

— Я чувствую себя хорошо, — ответил князь, улыбаясь в ответ, и глаза его засветились теплым янтарным блеском. — Только голова болит. Это был искусный удар, мой господин.

— Простой и старый трюк. — Да, но удачный.

Неподалеку стояла скамья. Мирейн сел на нее. Элиан заняла место позади него, восхищаясь его искусством превращать презренное дерево в королевский трон. Он пригласил своего нового вассала разделить с ним сиденье, но не королевский титул.

Индрион колебался не дольше, чем требуется для одного удара сердца, и медленно сел. Улыбка сошла с его губ, но он по-прежнему глядел на Мирейна с глубоким уважением.

— Мой господин, — сказал он, — я сожалею о том, что бросил вызов вашему величеству. Но я никогда не буду сожалеть о битве. Это был славный бой и славная победа.

— Такая же славная, как и поражение. — Мирейн поднял руку. — Лорд Омиан.

Наследник Луйана покинул шеренги своих соотечественников. Чтобы подойти к Мирейну, ему пришлось миновать ряды эбросцев. Он не ускорил шаг и не замедлил его, он вообще не подал вида, что заметил их существование. Поклонившись Мирейну, он без какой-либо заметной паузы сделал то же самое перед Индрионом.

Мирейн тепло улыбнулся и пригласил его: — Прошу сесть со мной, господин. На скамье было место, но лишь рядом с Индрионом. Князь Эброса удостоверился в этом. Омиан непринужденно уселся и при этом улыбнулся, что удалось ему намного лучше, чем смог изобразить его недруг. Казалось, Мирейн ничего не заметил — ни враждебности, ни натянутого дружелюбия. Когда Омиан сел, король сказал:

— Мои господа. Сто Царств восстали и бросили нам вызов. Теперь они рядом с фортом Исеброс. Князья не посмотрели друг на друга. — В самом деле, ваше величество, — сказал Индрион, — я получил известие, что Хан-Гилен поднимает принцев. Но я не думал, что они прибудут сюда так быстро.

— Неужели? — спросил Омиан. — Наверно, вы молились о том, чтобы они догнали нас и разбили, пока мы еще не оправились после боя с вами. Индрион слегка пожал плечами.

— Я был глупцом и признаю это. Мне надо было удерживать мои стены и ждать, пока вы установите осаду и наступающая армия раздавит вас. Однако я думал, что сам сумею остановить вас. Я выбрал открытый бой, но слишком поспешил. И мне приходится платить за это.

— Ага, а теперь вы думаете, что получите нас с помощью предательства.

Наконец терпение Индриона вырвалось из оков осторожности.

— А как насчет твоих людей, собачий сын? Ты не мог не знать, чего требует Хан-Гилен. И тем не менее ты и твой пес-отец составили заговор, чтобы первыми оказаться у кормушки, вы лизали королю пятки, чтобы добиться его милости, а мою страну разворовать и продать по частям.

— Твою страну, скотокрад? Ты всегда объявлял своим то, что никогда тебе не принадлежало; ты же знаешь, что справедливость не на твоей стороне. И не передергивай. Не важно, убьешь ли ты нашего короля и завоюешь мою долину или он разгромит тебя в бою и покажет свое знаменитое милосердие, тебе все равно надеяться не на что.

Индрион привстал. Омиан оскалил зубы в дикой улыбке. Взгляд Мирейна успокоил обоих. Глаза князя Эброса приобрели цвет расплавленного золота. Наследник Ашана тихо уселся с более чем натянутой улыбкой. Король негромко произнес:

— Когда я сделаю здесь то, что надлежит сделать, я отправлюсь навстречу их армии.

— Мои силы в вашем распоряжении, — сказал Индрион с некоторым напряжением. — И мои, мой господин, — подхватил Омиан. — Благодарю, — сказал Мирейн. — Я возьму с собой четыре десятка солдат и вас, господа, если, конечно, вы желаете этого. Омиан недоверчиво засмеялся. — Сорок человек против пяти тысяч? — Этого вполне достаточно. — Мирейн не спросил его, откуда он знает точную цифру. — А теперь прошу извинения, господа. Долг обязывает меня.

Когда Элиан стояла на своем месте оруженосца, ей казалось, что все мужчины в зале смотрят на нее, шепчутся и обмениваются вопросами. Взгляды скользили по ней, задерживались на некоторое время, а затем убегали в сторону. Люди и раньше так делали, озабоченные или заинтересованные блеском ее волос, привлеченные красотой ее лица. Теперь они пытались удостовериться, действительно ли этот мальчишка оказался женщиной; они таращились на изящные формы и выпуклости под королевской формой, они искали такие особенности фигуры, которыми мальчик похвастать не может. Возможно, они заключали пари. Они наверняка хихикали, припоминая, что все ночи она провела с королем, и спрашивали друг друга, не захочет ли она обратить свой взгляд на кого-нибудь еще. Какой бы сильной она ни была, ей нестерпимы были бы обвинения в безнравственности.

В перерыве между просителями Мирейн коснулся ее руки.

— Иди, — прошептал он. — Когда придет время отправляться в путь, тебя известят.

Ее мозг был затуманен, она металась между собственными неприятностями и опасностью, которая угрожала ему.

— Ты хочешь, чтобы я была там? — Клянусь правой рукой, ты мне обещала. — Он слабо улыбнулся. — Мы отправляемся не драться.

Ну конечно. Ни один князь не станет нападать на сорок человек, если они будут двигаться осторожно.

Конечно, Халенан определенно не станет. И он будет разговаривать с Мирейном хотя бы ради прошлого. Элиан кивнула. — Я иду с тобой, мой господин. Она пошла к выходу из залы, и Мирейн с улыбкой смотрел ей вслед. И многие, но гораздо менее тепло, сделали то же самое. Она выпрямила спину и гордо вышла.

Глава 11

Путь от города до брода Исеброс занял один час. Широкая и удобная дорога пролегала мимо деревень, жители которых прятались в своих домах, и фермерских хозяйств, забаррикадированных от вторгшихся армий. Распространился слух, что Солнцерожденный движется с севера и Сто Царств объединились против него. А когда князья сражались за владычество, именно этот край и его население страдали больше всего.

Долина на границе Ашана между Эбросом и Поросом была красивым краем. Поля были богатыми, деревни казались процветающими, несмотря на страхи жителей.

Там, где река широко огибала последние низкие предгорья Ашана, находился форт, ведущий от Эброса к Поросу. Ни на одном из этих берегов не построили городов, но вот маленькие деревушки разглядеть было можно. Одна находилась вверх по течению Пороса, а еще дальше какой-то смельчак построил водяную мельницу.

Странно, но когда Элиан потом вспоминала об этих событиях, перед ее мысленным взором сразу же вставала эта мельница: вращающееся и потрескивающее колесо, шлепанье лопастей по воде и струи, омывающие деревянные круги. Любой мародер мог бы совершить набег на эту мельницу и по своему выбору захватить ее или разрушить. Однако она была построена из камня и хорошо укреплена, и людям приходилось проделывать путь в несколько лиг, чтобы принести зерно и обогатить мельника.

Может быть, Элиан сосредоточила свое внимание на этом, чтобы не замечать то, чего на самом деле не заметить было невозможно. Всю зеленую долину между мельницей и деревушкой занимал лагерь огромной армии. Элиан узнала знамена, каждый из стягов, каждый из княжеских знаков с севера Ста Царств, и под каждым знаменем располагался целый городок из палаток. Со времен войны с Девятью Городами такое количество князей не собиралось вместе, образуя единую силу.

Сейчас, как и тогда, центр и командный пост занимал огненный цветок Хан-Гилена, как первый среди равных. Элиан выпрямилась на спине Илхари. Как бы то ни было, ей предстояло обнажить клинок против собственного рода, но когда она догнала Мирейна на отмели, то подумала, что не может найти ничего постыдного в истории своей семьи. Князья из Хан-Гилена правили на юге еще до того, как короли и императоры начали объявлять им войну. Короли и императоры терпели поражения, а принцы оставались, делаясь сильнее и сильнее. И они останутся, с неожиданной уверенностью подумала она. Что бы ни случилось между этим часом и закатом солнца, род Халенана будет продолжаться.

Мирейн поднял руку. Его свита остановилась. Бешеный осторожно шагнул на отмель в быструю неглубокую воду и очень медленно двинулся вперед.

Их приближение заметили. На краю лагеря выстроилась линия воинов с луками и стрелами наготове. За их спинами столпились остальные, сверкая глазами. Они ясно видели стяг Мирейна, который развевался под порывами северного ветра. Эбросцы и ашани развернули знамена с обоих флангов, но находились немного сзади, что являлось признаком подданства.

За спинами лучников протрубил рог. Луки как один опустились. Элиан невольно издала слабый вздох облегчения.

Из центра лагеря выехала группа всадников, по-видимому, невооруженных. Каждый из них был одет словно для торжественной процессии, украшен драгоценными камнями, которые сверкали в солнечном свете. Единственными металлами, которые могла заметить Элиан, были серебро, золото и медь, украшавшие илащи, штаны и шпоры всадников, а также их седла и уздечки. Оружия Элиан ни у кого не видела.

У группы не было знамени, но оно им и не требовалось. Человек высокого роста на рослом сером жеребце, ехавший впереди, носил сияющую зеленую, отделанную огненно-золотым одежду. Его голова была обнажена, бросались в глаза огненно-красные волосы и борода.

Без всякого понукания Илхари подошла к самому краю воды.

Бешеный достиг середины брода. Как и Халенан, Мирейн не был облачен в доспехи и не имел оружия: на нем был только килт и алый военный плащ, отделанный сверкающим золотым и рубиновым орнаментом, да тяжелое жреческое ожерелье на шее. Любой из армии южан мог бы застрелить его, пока он ждал здесь.

Не направляемый и не сдерживаемый седоком, конь Халенана пустился в галоп. Глаза принца пристально глядели на Мирейна, лицо было таким же суровым и спокойным, как у его отца.

Серый оставил сопровождающих позади, миновав длинный склон, ведущий к отмели, и прыгнул в реку. Бешеный застыл на месте, слегка опустив рога и поводя ушами. Серый резко остановился в фонтане брызг. Каким-то чудом Халенан остался сухим, вода не коснулась даже высоких золотых каблуков. Он не отрывал взгляда от лица Мирейна, пристрастно изучая его, словно стараясь выведать все его тайны.

По-видимому, Мирейн не выдал ни одной. Халенан отрывисто сказал:

— Давно не виделись. Брат. — Он произнес это слово как вызов, заставляя Мирейна вспомнить.

— Долгие годы, брат мой, — ответил Мирейн. Лицо Халенана внезапно посветлело, и Элиан поняла, что Мирейн улыбается. Воздух между ними потеплел и как будто стал мягче; в ответ Халенан тоже изобразил улыбку.

— Угодно ли тебе будет войти в Порос со мной? Мирейн не шелохнулся. — А если я войду туда не как друг? — Значит, ты мой враг? — спросил Халенан, снова обретая великое спокойствие.

— Это зависит от твоих собственных намерений. Наступила пауза. Наконец Халенан повернул своего жеребца назад и обернулся, приглашая Мирейна следовать за собой.

— Давай обсудим это на суше, под защитой моего честного слова.

Мирейн слегка наклонил голову и поднял руку, обращаясь к своей свите. Бешеный двинулся вперед. Все остальные последовали за ним.

Северяне и южане стояли друг перед другом на берегах реки, настороженные, избегающие смешиваться. Элиан, державшаяся сзади, различала знакомые лица знатных господ, обращенные к двум всадникам в центре их группы. Ни один из вождей не спешился; они не коснулись друг друга и даже не сделали такой попытки, несмотря на то что отношения между ними потеплели. Возможно, только их жеребцы мешали им сделать это. И снова Халенан нарушил длительное молчание.

— Я вижу, ты завоевал Эброс. — Вчера, — сказал Мирейн без злорадства или смирения.

— Некоторые могут сказать, что недолго тебе осталось называться королем. Пора объявить себя императором. — Не сейчас.

— Возможно. Ты сделал Сто Царств на два меньше. Должно быть, завоевание было очень долгим.

— О, чрезвычайно коротким, — сказал Мирейн. — У меня насчитывается два десятка стягов. Если ты хочешь битвы, я одним ударом могу овладеть севером Ста Царств. Халенан внезапно рассмеялся. — Ах, родственник! Твое высокомерие великолепно как никогда.

— Это не высокомерие. Это уверенность. Улыбка Халенана стала еще шире и откровеннее. — Что ж, проверь свой дар предвидения, король Янона. Мы разгадали твое намерение завоевать север. Мы увидели доказательство этого в покорении тобой Ашана и Эброса. Вот наш ответ: Великий Союз. Все Сто Царств объединились перед тобой под командованием Хан-Гилена. Вон там находится его головной отряд, десятая часть всей армии. Разве это не превосходные силы?

— В моих войнах я искрошил и более многочисленные армии. Но я согласен, выглядят они прекрасно. Ты привел их сюда, чтобы бросить мне вызов?

— Бросить вызов тебе? — Халенан оглянулся на своих людей, сияя такой радостью, гордостью и явным мальчишеским озорством, которые Элиан сумела наконец понять. Он спрыгнул с седла и встал на колени прямо на дороге, сверкая глазами. — Нет, мой господин Ан-Ш’Эндор. Я привел их сюда, чтобы положить к твоим ногам.

В течение долгой минуты Мирейн сидел без движения, уставившись на Халенана. Всю свою жизнь он ждал этого. И теперь, когда это произошло, он казался ошеломленным, потрясенным до глубины души. Из рук этого огненногривого принца он получал империю, править которой был рожден.

Мирейн медленно перекинул ногу через седло и соскользнул на землю.

— Брат мой, — сказал он, — Халенан, знаешь ли ты, что ты сделал?

— Такова воля божья, — поспешно ответил Халенан. — И если уж на то пошло, то и моего отца. Это оказалось легче, чем мы ожидали. Царства готовы подчиниться тебе.

Мирейн попытался что-то сказать, но не нашел слов. Он поднял Халенана с колен и крепко его обнял, вкладывая в это всю свою любовь, удивление, радость и даже свое благоговение перед этими князьями, которые в чистоте своей гордости выбрали королем того, кому хотели бы покориться.

Благоговение Халенана было глубже, но оно смешивалось с радостью.

— На этот раз, — сказал он, смеясь, — я сдался тебе без слов. И кто бы мог подумать, что именно я сделаю это?

Мирейн улыбался все шире и шире, а потом засмеялся.

— Кто поверит, что ты вообще все это сделал? Хал, Хал, ты просто сумасшедший, ты изменил весь мир, не нанеся ни одного удара и не пролив ни капли крови.

* * *

Элиан видела Мирейна в пылу битвы, воодушевляющим свои войска, возбужденным победой. Но теперь, когда он ехал сквозь ряды этой армии, которая пришла, чтобы последовать за ним, он был не просто возбужден. Его коснулось высокое и сияющее величие бога.

Элиан радовалась его радости, но разделить ее не могла. Неузнаваемая в плаще и шлеме, надежно спрятанная между Кутханом и его молчаливым и непроницаемым братом, она скрывала себя от чужих глаз и от чужих умов. Но она чувствовала, что Халенан ищет ее, снова и снова проезжая по рядам.

Его палатка стояло в середине открытого круга, образованного стражниками. Там находились сиденья, слуги с вином и мороженым и грумы, чтобы принять сенелей королевской свиты. Халенан жестом пригласил Мирейна войти, но его глаза и магическая сила продолжили поиски.

Ее выдал Вадин. Когда две группы смешались и стали спешиваться, началась суматоха, и Илхари столкнулась с его кобылой. Серая кобыла прижала уши. Илхари рванулась и взбрыкнула, угрожая зубами и копытами.

Во внезапно наступившей в этот момент тишине смех Вадина прозвучал особенно громко.

— Как, Огонек! Угрожать своей собственной матери?

Илхари была о себе лучшего мнения. Элиан замерла и неподвижно сидела на ее спине. Услышав эти слова, Халенан обернулся, и тут его глаза встретились со взглядом сестры.

Она спрыгнула с седла. И в ту же секунду ее брат оказался рядом. — Элиан, — только и сказал он. Все уставились на нее. Пролетел шепоток. Кто-то рассмеялся. «Будь они прокляты!» — подумала она.

А потом решила: «Да плевать На все это!» Потому что Халенан уже обнимал ее, тормошил, орал что-то в лицо, и она поняла, как сильно брат боялся за нее. Он проклинал себя даже сильнее, чем когда-либо она, потому что он не просто позволил ей сбежать, но еще и помог сделать это.

По щекам Элиан катились слезы. Она смахнула их. Брат обнимал ее прямо в плаще и шлеме.

— Сестра, — хрипло произнес он, — сестренка. Я такой ад пережил в Хан-Гилене.

— Они, наверное, страшно разгневались? — жалобным голосом сказала она и нахмурилась, чтобы скрыть это впечатление.

— Они не разгневались, — сказал он. — Во всяком случае, ненадолго. Но отцу пришлось давать некоторые весьма затруднительные объяснения. Элиан сглотнула. — Я… Я думала…

— Ты вообще ни о чем не думала, крошка. Но, кажется, ты преуспеваешь. Это было спасением, и она ухватилась за него. — Да. Я оруженосец Мирейна. У меня новый меч из стали. Это просто чудо. Взгляни на мою кобылу Илхари. Бешеный — ее отец. Мы сражались вместе в первой битве. Придворные вручили мне трофей. Ты увидишь его… когда…

Она осеклась. Брат глядел не на нее, а на кого-то за ее спиной, и на лице у него было непонятное ей выражение — смесь приветствия, уважения, понимания с явным и необъяснимым оттенком сочувствия.

Элиан обернулась, продолжая оставаться в объятиях брата. Позади нее стоял человек, ростом не выше ее, одетый в золотой шелк, и смотрел на нее спокойными золотистыми глазами.

Не держи ее Халенан, она бы пошатнулась. Из всех людей, которых Элиан ожидала увидеть здесь, этот был последним.

— Но, — глуповато сказала она, — вы, кажется, собирались вернуться в Асаниан.

— Но, — ответил он ей, — я предпочел приехать сюда:

— Из-за меня? — Элиан покраснела, высвобождаясь из объятий брата. — Конечно же, нет. Просто вы хотели видеть Солнцерожденного. И узнать, чем в конечном счете обернется для вас союз с моим отцом. Вы не слишком мудро поступили, мой господин. Его высочество принц Асаниана, безусловно, очень важный заложник.

— Неужели лишь одна вы можете рискнуть своей судьбой, славой и состоянием и отдать все это на волю северного ветра?

Он был еще красивее, чем ей казалось прежде, еще остроумнее и учтивее. Элиан сняла шлем и встряхнула подстриженными блестящими волосами, подставляя солнцу поцарапанную щеку.

Илариос вздрогнул при виде поврежденной нежной кожи и тем не менее улыбнулся, найдя, что в ней все еще остается великая красота: не красота собаки, по-саженной на цепь в зале, а красота волчицы, живущей на свободе в диком лесу.

— Мой господин, — сказала ему Элиан, — вашему отцу ваш выбор понравился бы не больше, чем мой выбор — моему отцу. Он пожал плечами.

— Все мы платим, госпожа. Но игра того стоит. Ее глаза нашли Мирейна. Он стоял рядом с палаткой, окруженный высокими воинами, и все-таки возвышался над ними. Одним из них был Халенан. Элиан даже не заметила, как он отошел.

— Вот, — сказал Зиад-Илариос, — это император. Я был воспитан для того, чтобы править, а не служить, но этот человек… о, это действительно великое искушение.

— Вы, конечно, подшучиваете над ним. — Нет, только не сейчас. Не в его присутствии. — Он не бог, — резко сказала Элиан. — Да, всего лишь сын бога. Она повернулась к нему.

— Вы знаете, что должно случиться. Мир не потерпит двух императоров. А Мирейн ни одному смертному не уступит то, что получил. — Тогда слава богу, что я — не мой отец. Какой-то демон побудил ее схватить принца за руку. Она была сильной и теплой и тем не менее дрожала. Ладонь Элиан была немного увереннее, но голос ее прерывался и звучал несколько выше обычного. — Идите. Идите и поговорите с ним. Они были очень разные, темный человек и золотой. Оба — высокородные господа, рожденные править, они стояли лицом к лицу и мерили друг друга проницательными взглядами. Здесь могла быть либо великая любовь, либо великая и прочная ненависть.

В течение долгих минут равновесие не нарушалось. Воцарилась тишина. Даже сенели присмирели. Илхари смотрела на этих людей и вспоминала о жеребцах, которые стоят, опустив рога, замерев и словно выбирая, то ли терпеть присутствие друг друга, то ли ринуться в смертельный бой.

В один и тот же момент они оба протянули руки для рукопожатия, которое было похоже на поединок. Мирейн оказался выше, но Илариос — крепче сложением, и они хорошо дополняли друг друга.

Все кончилось так же быстро, как и началось, в единый момент. Илариос в улыбке обнажил сжатые зубы, Мирейн держался если не теплее, то свободнее.

— Приятно встретиться, ваше высочество. Мой оруженосец рассказывал мне о вас. — А о вас, ваше величество, — сказал Илариос, — многое мне поведала моя госпожа из Хан-Гилена. Именно она разожгла во мне желание взглянуть на вас, чтобы самому понять, какого рода создание вы собой представляете.

— И что же я собой представляю? — спросил Мирейн с блеском в глазах.

— Вы — варвар, — ответил Илариос. — И король. Но ни сейчас, ни когда-либо в будущем вы не станете императором Асаниана.

Элиан громко втянула воздух. Даже некоторые из людей Халенана потянулись к мечам; приближенные Мирейна держались вместе, в напряжении сузив глаза.

Мирейн рассмеялся и, словно шутка принца доставила ему удовольствие, приобнял Илариоса. А это, согласно законам и обычаям Золотой Империи, было государственным преступлением: выскочка-чужеземец осмелился коснуться священной персоны высокого принца.

Илариос застыл от оскорбления. Мирейн жестко улыбнулся ему без всякого раскаяния. «Да, — говорили его глаза, — ты высокий принц, а я Солнцерожденный. Если хочешь, можешь меня ненавидеть, но не смей презирать меня».

Наследник Асаниана распрямил спину с гордостью тысячи поколений императоров. И рассмеялся. Невольно не сдержавшись, он поддался очевидной абсурдности их соперничества. Все еще смеясь, он протянул руки и сам обнял Мирейна, заглянув в его черные глаза.

— И все же, Солнцерожденный, — сказал он, отдавая дань гордости Мирейна, — что бы там ни было, мы встретились достойно.

Глава 12

Прежде чем Мирейн повернул на юг, он дал своим воинам отдохнуть там, где они одержали свою последнюю победу, — в том месте, где смыкаются границы Ашана, Эброса и Пороса, в часе пути от форта. Это был большой, роскошный праздник, настоящее чудо для всех окрестных мест. Люди проделывали путь в три дня, чтобы только взглянуть на палаточный городок возле стен города Исеброс и на великого короля.

И то и другое заслуживало внимания. Смешанные армии северян и южан нарядились в свои праздничные одежды для участия в пире. И у Мирейна хватило любви, величия и чутья, чтобы распорядиться доставить все необходимое, будь то килты и яркие украшения северян, штаны, сапоги и расшитые кафтаны южан или даже свое простое белое одеяние жреца с золотым поясом и золотое крученое ожерелье.

Но вообще-то, по мнению Элиан, он мог прогуливаться по лагерю и в своем старом боевом килте — все равно он приковывал к себе все взгляды. Его лицо, глаза и королевская осанка излучали свет.

Теперь армия знала, кто Элиан на самом деле. Между королевским оруженосцем и людьми короля успели зародиться легкие дружеские отношения, особенно с рыцарями из королевской свиты. И теперь все переменилось. Никто не обвинял ее, никто открыто не избегал, но легкость в общении обернулась осторожной вежливостью. Даже Мирейн, даже он стал ей чужим.

Нет, сказала она себе, когда успокоилась. Дело только в том, что в один миг он превратился в повелителя великой империи. Ведь быть королем значило не только иметь привилегии одеваться в шелк и носить драгоценности на парадных церемониях. Это значило также выполнять тяжелую нудную работу, тратить долгие часы на советников и писарей, проводить бесконечные и бесчисленные аудиенции. Казалось, Мирейн преуспел в этом, но он почти не имел свободного времени, и его совершенно не хватало на оруженосца. Правда, теперь у него было полно слуг, которые купали и одевали его, выполняли его желания. А Элиан по-прежнему спала у него в ногах и прислуживала ему за столом, и только.

Халенан ничем не мог бы ей помочь. С первой встречи у форта король и принц не разлучались, словно и до этого они всегда были вместе. Странные это были братья: Халенан, высокий, изящный, с темной золотистой кожей и огненными волосами, и Мирейн, по-янонски темнокожий, по-асаниански невысокий.

Но был еще и третий, всегда был этот третий. Халенан сталкивался с Вадином чаще, чем Илариос с Мирейном, но вспышки эти были менее яростными и более короткими. Вадин насмехался над штанами Халенана, но одобрял его бороду. Халенан поднимал брови при виде варварского килта, косичек или избытка украшений и восхищался его длинноногой серой кобылой. Далекие от презрения, они постепенно приобрели взаимное уважение, которое переросло в крепкую дружбу. Теперь они не расставались, представляя собой правую и левую руки короля, и если Вадин занимался организацией армии и празднества, то Халенан разбирал горы бумаг. Он хранил королевскую печать и носил ее на золотой цепи на шее. Это было ощутимым бременем, и Элиан не хотела добавлять ему своих забот.

И, однако, нашелся человек, у которого хватало на нее времени. Зиад-Илариос был признан дротом короля, но держался несколько поодаль. Он был гостем, притом королевским, мало что мог делать и еще меньше должен был делать. Когда Элиан гнала Илхари так долго и так далеко, как они обе могли выдерживать, его золотой жеребец тоже не сбавлял шаг; когда ей надо было остановиться в замке или в лагере, Илариос находил удобный повод, чтобы оказаться там же, угождая ей улыбкой или смехом. И даже когда слезы подступали совсем близко, он точно знал, как заставить ее забыть о неприятностях.

И вот где-то между Хан-Гиленом и границей Ашана Элиан перестала бояться принца. Тем не менее повод быть настороже оставался, и теперь даже более значительный, чем прежде. По его глазам, по всему, что он делал и говорил, было ясно: он дерзко ослушался воли и приказа отца, подвергая и себя и всю империю опасности, не только для того, чтобы взглянуть на Солнцерожденного. Он приехал сюда, потому что любил ее.

Элиан знала об этом и не пыталась воспрепятствовать. Может быть, она тоже начинала немного любить его. Элиан обнаружила, что ищет его, когда он пропадал из поля ее зрения. Иногда она даже специально разыскивала принца только ради удовольствия видеть его лицо или слышать прекрасный голос, исполняющий простые песни гилени.

— Почему вас все время охраняют? — спросила она его однажды, когда они ехали по залитой солнцем равнине.

Оглянувшись через плечо, она указала на двух всадников, которые следовали за ними на некотором расстоянии, ненавязчивые, словно тени, закутанные в черное. Они никогда не заговаривали, даже если Элиан обращалась к ним. Она никогда не видела их лиц: они всегда были скрыты, блестели только желтые соколиные глаза, которые все видели и в которых невозможно было прочитать, о чем думают их хозяева. — Они сопровождают вас даже в гарем? На какое-то мгновение ей показалось, что Илариос не станет ей отвечать. Он даже не взглянул на свою двойную тень, занятый распутыванием гривы жеребца. Наконец он произнес:

— Моя охрана — это часть меня. Это необходимо. — Но кто может осмелиться поднять на вас руку? Илариос взглянул на нее в изумлении и чуть не рассмеялся.

— А почему бы, моя госпожа, кому-нибудь и не попытаться? Ведь я наследник Золотого Трона. Элиан нахмурилась.

— Никто не станет пытаться убить Мирейна не на поле брани. Или Хала, или отца.

— Однако однажды на Солнцерожденного уже покушались.

— Очень давно. Люди усвоили этот урок. Король есть король.

— Этот король — маг, вот в чем дело, моя госпожа. В Асаниане мы ограничиваемся нашими бедными умами и верностью наших охранников. — Отец говорит, что ваш двор приходит в упадок. Смерть стала игрой. Чем тоньше яд, тем выше цена. Убить легче, чем сорвать цветок, и жизнь одного человека — это такая же ставка, как и прочие другие, и ее отнимают, если игра того требует.

— Все совсем не так просто, — сказал Илариос. — Что касается меня, я должен жить, иначе вся моя игра будет превращена в ничто. — Значит, вы пешка? Его глаза сверкнули, но он улыбнулся. — Мне нравится думать, что я имею некую власть в игре. И в конце концов я буду императором.

— Как грустно жить с такими мыслями, — задумчиво сказала Элиан. — И эти бедные женщины. Быть запертыми, как коровы, там, где мужчины не могут видеть их, быть спрятанными, заточенными, не имея возможности даже прогуляться под открытым небом. Наверное, они с ума сходят от скуки.

— Не более чем их мужья. Сам император, словно содержанка, ведет весьма скромный образ жизни — ради собственной безопасности и ради священности его покоев. Он обязан никогда не покидать дворец. Он никогда не должен ступать на общий пол. Ему нельзя разговаривать, потому что его голос священен. — Что? Он не разговаривает даже с императрицей? — Возможно, — признал Илариос, — с ней он имеет право говорить. И она может видеть его лицо. А вот его народу это не разрешается. Они всегда видят его сидящим на троне, закутанным в мантию, в золотой маске, потому что он подобен богу. — Это ужасно, — сказала Элиан. — Нет, — возразил он, — это только выглядит ужасным. Тело императора должно быть скрыто, оно священно, оно принадлежит богам. И тем не менее он правит, и в этом он свободен. Нет человека свободнее его.

— Мой отец правит без маски и без цепей. Мирейн — это само олицетворение короля, а его трон — седло Бешеного.

— Ваш отец правит из Хан-Гилена, он не совершает поездок на север. Держу пари, что не совершает. А Солнцерожденный — первый в своем роде, это король-варвар, солдат и завоеватель. И бремя, которое представляет собой империя, уже пало на его плечи.

— Как странно вы выглядите, — сказала Элиан, — когда рассуждаете об империях. Словно это ужасает вас и вместе с тем вы получаете от этого удовольствие. Когда наступит время, вы с радостью наденете маску.

— Для этого я и был рожден. — Принц взглянул на нее. — Вы похожи на меня. Вы норовите вырваться из клетки, которую ваш род построил для вас, но, убегая, вы попадаете в другой плен, сбежать из которого будет намного труднее. Вы можете понять образ мыслей Золотого Императора.

Элиан прикоснулась к нему, потому что хотела сделать это, потому что не могла удержаться. Она почувствовала дрожь под своей рукой, но принц не отстранился.

— Я не преступила закон? — спросила она. — Вам я разрешаю, — сказал он, слегка задыхаясь, и внезапно ослепительно улыбнулся. — Можете дотрагиваться до меня когда захочется.

Это было большой дерзостью и вольностью со стороны высокого принца Асаниана.

— Я вас развращаю, — улыбнулась Элиан. — Смотрите, ваши тени забеспокоились. Что они скажут вашему отцу? — Что я превратился в варвара. Он засмеялся и ответил прикосновением на прикосновение: слегка провел пальцами по ее щеке к подбо родку, следуя линии шрамов. Это было похоже на ледяной огонь, быстрый и пугающий. Он пробежал по ней и мгновенно исчез.

Элиан хотела поймать его руку, но золотой жеребец принца отпрянул в нетерпении, и очарование момента рассеялось. Она не пыталась возродить его. И так было безумием начинать все это.

Больше подобного не повторялось. Она сказала себе, что этого никогда и не было, и заставила себя не жалеть о случившемся. Достаточно было присутствия Илариоса, его красоты и его золотого голоса. Большего ей и не требовалось.

Ранним серым утром, когда в воздухе уже явственно чувствовалось приближение зимы, Элиан бродила по крепости. Она намеревалась отправиться в горы, но затянувшийся дождь заставил даже Бешеного забиться поглубже в конюшню. Мирейн заперся с Халенаном, Вадином и капитанами. Она не знала, как ей распорядиться своей свободой, бесцельно блуждая по коридорам, и тут услышала свое имя. Элиан напрягла слух и остановилась. Судя по говору, беседовали янонцы, люди из королевской свиты, игравшие в кости в караульном помещении.

— Элиан? — задумчиво проговорил один, громыхая костями в кружке и не спеша их выбрасывать. — Красивая девчонка.

— Откуда ты знаешь? — спросил его товарищ. — Она ничего такого не показывала, что выдавало бы в ней женщину.

— Конечно, показывала. Просто надо иметь наметанный глаз.

— У меня острый глаз. И все, что я видел, — это сплошные углы. Если тебе нравятся мальчики, так почему бы тебе не завести себе такого же и не заняться им?

— Но она не мальчик, — заявил первый мужчина. — Если одеть ее как положено, немного подкрасить и повесить побрякушки, то ты получишь нечто заслуживающее внимания.

— Ни за какие деньги. Мне нравятся пухленькие и приятные на вкус. И не с таким острым язычком. Говорят, она умеет ругаться как солдат.

— Несмотря на все это, королю она нравится. Да и многим другим тоже. Ребята в лагере спорили, как долго это будет продолжаться. Я поставил серебряный на то, что еще до конца года он женится на ней.

— Тогда ты потерял свои деньги. Она высокородная, говорят, сестра этого генерала с юга, который носит бороду как истинный мужчина. И в постели, видимо, хороша, раз король так долго держит ее и ничего не меняет. Но он не сделает ее королевой. Не сможет. В Яноне есть такой закон, не забывай: шлюха не может сидеть на троне. — Солдат харкнул и сплюнул. — Вот. Ну как, будешь кидать кости или решил высиживать их?

* * *

Элиан отступила прочь. Ноги ее ослабели и подкашивались, и она ничего не видела вокруг. Она прошла мимо Илариоса, не узнав его. Когда принц Окликнул ее, она остановилась, потеряв волю к передвижению.

— Госпожа, — сказал он, и Элиан почувствовала вкус его тревоги, соленый как слезы. — Госпожа, вы заболели?

— Нет, — ответила она, — нет, все в порядке. Его рука чрезвычайно осмелела и обвила плечи Элиан. Она позволила ему увести себя, ей было безразлично куда. Так Элиан оказалась в его комнате, которую он выбрал для себя в главной башне. Для охранников помещения здесь не было, и волей-неволей им пришлось остаться за дверями. В комнате пахло цветами. Элиан увидела венок из шиповника, последнего шиповника этого лета, золотого и огненно-красного; поправляя поникшие головки, она исколола все пальцы, но пьянящий аромат стоил этой боли.

Однако легче ей не стало. Илариос усадил ее на подушки и дал кубок, наполненный желтым асанианским вином. — Пейте, — велел он.

Элиан подчинилась, почти не сознавая, что делает. Вино, на ее вкус, было острым, почти кислым, но крепким. Оно одновременно вскружило ей голову и привело в равновесие. Глаза ее прояснились: она глубоко вздохнула и произнесла уже спокойно и легко:

— Наконец-то это случилось. Один человек высказал общее мнение. Моя репутация погибла, мой господин. Разве это не забавно? — Кто посмел? Скажите мне! Его настойчивость заставила ее посмотреть на него. Глаза принца горели. В них пылала ненависть к тому, кто осмелился причинить ей боль. В них отражалась вся его любовь к ней.

Элиан уставилась на него, оцепенев от потрясения. Значит, это было так важно для него. То, что она может узнать правду.

— Уезжать отсюда бесполезно, — сказала она. — Это я усвоила. Мир — это круг, всегда приходишь к тому, с чего начал. Я примкнула к Мирейну, чтобы сбежать из Хан-Гилена, а теперь он готовится отправиться туда. Мне предстоит встретиться с матерью, которая узнает о том, что я совершила на самом деле, и о том, в чем меня подозревают эти сплетники. И хуже всего, что я вовсе не испытала тех удовольствий, о которых болтают. Вряд ли Мирейн вообще заметил, что я женщина. Илариос ничего не сказал.

Элиан рассмеялась, как ей показалось, не слишком грустно, хотя он и поморщился.

— По правде говоря, я и не желала этого. Он принял меня. Он позволил мне стать тем, кем я хотела. Трагедия заключается в том, что его армия — это часть его. И его армия знает, кто я такая. Я предала сама себя, понимаете? А ведь я была очень осторожна, очень замкнута и так славно замаскировалась. Даже облегчалась я только там, где меня никто не мог видеть, хотя тут и нечем хвастать. Походные уборные слишком отвратительны даже для мужчин. Самым тягостным было видеть, как люди купаются, и притворяться, что у тебя есть дела; особенно на марше, когда мучает жара, пыль и мухи. Таз с водой — весьма жалкая замена прохладной реки, в которой сам король плещется, словно мальчишка-подросток.

— Завтра, — осторожно сказал Илариос, — если погода переменится, вы могли бы пойти к реке, к какой-нибудь заводи.

— Зачем? — спросила она из чувства противоречия.

Он не шутил, в его глазах не было ни веселья, ни утешения: они были широко распахнуты и светились золотом.

— Понимаю, — произнес он. — Там не будет короля.

Элиан уставилась на него, почти кипя от гнева. Почти. Неужели это сказал он, кто так хорошо знает ее?

Его волосы были такие же непокорные, как у Мирейна, и такие же густые, только, согласно обычаям королевского двора Асаниана, они свободно падали на плечи, придерживаемые кольцом на лбу. Элиан провела по ним рукой. Волосы были мягкие как шелк.

— Золото должно быть холодным, — проговорила она.

— А огонь должен обжигать, — сказал Илариос и протянул к ней руку, легко и нежно, словно боясь причинить боль.

Они стояли очень близко друг к другу, и Элиан ощущала живое тепло его тела, вдыхала его запах, слабый, но различимый. Мускус, седельная кожа и шиповник. Их губы соприкоснулись.

Он был очень красивый и очень сильный, а его поцелуй оказался очень нежным. Теплым и согревающим. С пряным вкусом.

Илариос отстранился. Его глаза потемнели и стали янтарными.

— Госпожа, — сказал он очень тихо. — Госпожа, вы мастерица разбивать сердца.

Элиан взглянула на него, не понимая и не желая понимать.

Он улыбнулся, будто скрывая боль. — Потому что на одного мужчину, дурно отзывающегося о вас, найдется тысяча, готовых умереть за вас. Запомните это.

Он низко поклонился, так низко, как только ему позволял его королевский сан, и вышел, оставив ее в одиночестве.

Когда даже Илариос стал избегать ее, Элиан подумала, что у нее ничего не осталось. Но беда никогда не приходит одна. Вечером Мирейн вызвал ее к себе, чего никогда не случалось прежде, поскольку она и так была всегда рядом с ним.

Он находился в комнате, которая служила ему рабочим кабинетом. Писари ушли. Жаровня пылала, сражаясь с холодным воздухом. На столе перед Мирейном были разложены свитки и дощечки, на некоторых стояла его солнечная печать, на некоторых — нет. В одеянии жреца, с пером в руке, он был похож на мальчика, который учил ее буквам. Но сейчас он слегка хмурился, и взгляд его был холодным, почти ледяным.

Элиан остановилась перед ним по другую сторону стола. Сама того не сознавая, она сосредоточилась. Что же за грех она совершила, если он так смотрит на нее? Все ее обязанности были выполнены, и выполнены на совесть. Она не сделала ничего такого, на что можно было бы пожаловаться.

Мирейн отвел от нее взгляд, но выражение его глаз не смягчилось.

— Через три дня, — сказал он, — мы отправляемся в поход, в Хан-Гилен. Он будет долгим, потому что я намерен превратить его в королевское путешествие. Я не жду, что мы попадем в город задолго до наступления зимы.

Ком встал у нее в горле. Ей пришлось проглотить его, чтобы дать волю голосу.

— Поскольку мы будем двигаться в южном направлении, погода станет мягче. Нам нет нужды торопиться. — Может быть, и так.

Мирейн вертел в руках перо. Руки у него были небольшие, но пальцы обладали гибкостью и изяществом.

На одном из них было надето кольцо: рубиновые вставки в плетеной золотой оправе сверкали, как огненные искры, когда на них попадал свет. Почти околдованная, Элиан ждала, Его мягкий голос убаюкивал ее, но слова заставили очнуться.

— Поскольку нам предстоит долгий путь, а конечной его целью будет Хан-Гилен, я долго размышлял над тем, какое место тебе надлежит занять. Теперь моим людям известно, кто ты такая. Они хорошо приняли эту новость, все обошлось без недостойного скандала, потому что ты наилучшим образом проявила себя со всех сторон и была доблестна в бою. Тем не менее разговоры все-таки пошли, и, пока мы будем продвигаться по Ста Царствам, они не утихнут. Ради твоей безопасности и ради всей твоей семьи я попросил твоего брата перевести тебя в его палатку.

— А как же моя присяга? — спокойно спросила Элиан, Это прозвучало холодно и твердо, но недостаточно громко.

— Я освобождаю тебя от нее, — ответил король. — Ты хорошо служила мне. Более чем хорошо. За это я посвящаю тебя в рыцари в моей новой империи. Ее губы сморщились.

— Так. Не слишком-то удобно для вашего величества держать оруженосца, о котором всем людям известно, что он — это она, да к тому же принцесса из Хан-Гилена. Это просто аполитично. И без сомнения, не годится, чтобы об этом услышала ваша избранница. Лучше и проще всего будет избавиться от меня с помощью богатого подкупа, чтобы я утихомирилась. К несчастью, мой господин император, меня невозможно купить.

Мирейн поднялся. Даже разозлившись, она страшилась его гнева, но он был непроницаем.

— Я думал о твоей чести, о твоем добром имени. Мое меня не беспокоит: я мужчина, а для мужчины это не имеет значения. Но так уж устроен наш мир, что твои честь и достоинство подвергаются великой опасности. А я этого не желаю. Халенан очень хочет разделить с тобой свое жилище, и он обещал не обременять тебя и никоим образом не ограничивать твоей свободы. Он даже согласен на то, чтобы ты оставалась в обличье мальчика. Ты ничего не потеряешь от этой перемены, а получишь больше. Рыцарь моей свиты свободен в выборе и в действиях.

Элиан не обратила внимания на его безупречную логику. Суть его высказывания — вот что разжигало в ней злость.

— Подкуп. Вы избавляете ваше величество от проблемы, порочащей вашу репутацию, от непристойных шуточек, которые можно услышать в каждой таверне. «В чем состоит экономия императора? В умении найти оруженосца, способного служить ему ночью так же усердно, как и днем. А что это за оруженосец? Это оруженосец, который к тому же еще и женщина».

— Никто не говорит подобных вещей, — сказал Мирейн низким глухим голосом. — Никто не осмелится на это.

— В вашем присутствии, ваше величество, конечно, нет. А еще я могу читать ваши мысли, хоть вы и защищаете их всей силой вашего отца. Я вообще не покидала Хан-Гилен, и все, что со мной требуется сделать, так это отправить в палатку моего брата, словно непослушного ребенка. — Что же ты предлагаешь?

— Пусть все остается по-прежнему, — быстро ответила Элиан и взглянула ему в лицо. — Как ты сам сказал, твое доброе имя не имеет для тебя значения. Так вот, своим я займусь сама. Или ты боишься того, что тебе выскажет моя мать? — Я опасаюсь того, что она скажет тебе. Элиан чуть не ударила его.

— Черт тебя возьми, я сама в состоянии о себе позаботиться! Что мне сделать, чтобы доказать это? Обзавестись телом мужчины, как я обзавелась мужской одеждой?

Вопреки самоконтролю его губы дрогнули. — Я не хотел бы этого, моя госпожа. Вот только… слова могут очень глубоко ранить, гораздо глубже, чем мы думаем. И ты сильнее всего пострадаешь от них. Однажды ты пожелаешь стать действительно свободной и даже выйти замуж. И я не хочу, чтобы ты опасалась того, что ни один мужчина не захочет взять тебя в жены.

— Этого я не боюсь! — отрезала она и добавила, потому что какой-то демон тянул ее за язык: — Зиад-Илариос женится на мне хоть сейчас, пусть даже мое имя и запятнано.

Она хотела только отмести его доводы и вовсе не стремилась прорваться за все эти его стены с запертыми воротами и его королевским стягом, развевающимся над главной башней.

— Очень хорошо, — сказал Мирейн. — Можешь оставаться в моем распоряжении. Но не жди, что я облегчу тебе жизнь, будет ли это касаться моих подчиненных или твоей семьи.

Он возвратился на свое место и развернул свиток. Элиан была свободна.

И она выиграла. Но победа не имела сладкого вкуса. Элиан почти желала, чтобы этой победы не было вовсе.

Глава 13

За день до того как Мирейн начал свое путешествие на юг, сильная дружина под командованием Вадина должна была направиться назад, к Янону, и дальше на север. Они должны были защищать племена у границ Асаниана и следить за тем, чтобы в Яноне все было спокойно.

— К тому же у меня, — сказал Вадин, — есть жена, которая ненавидит спать в холодной постели.

Элиан вышла, чтобы поразмышлять в одиночестве. В рядах кавалерии все было тихо и выглядело мирным в последних лучах заходящего солнца; сенели спокойно дремали или паслись, грумы и стража располагались на должном расстоянии. Элиан лежала на животе в густой высокой траве, жевала стебель и смотрела на Илхари.

Ее вспугнули голоса. Не успев что-либо сообразить, она прильнула к земле, чтобы сделаться невидимой. Они почти наступили на нее, но были настолько заняты разговором, что не заметили этого, шагая нога в ногу и образуя единую тень, которая удлинялась за их спинами. Они остановились так близко, что при желании Элиан могла бы дотянуться рукой до их сапог, и стояли рядом, не касаясь друг друга, да им это и не было нужно.

Вадин запустил руку в высокую траву, сорвал стебель, очистил колосок от зерен и пустил их по ветру. Мирейн повернул лицо к заходящему солнцу и нахмурился, глядя на него, но слова его были обращены к Вадину. Голос его стал резким от нетерпения. — Я не умею добиваться женщин. Вадин фыркнул.

— Ты умеешь больше, чем кто-либо. Ты покорил целые королевства.

— А, — ответил Мирейн, махнув рукой. — Королевства. С женщинами намного труднее. А эта… что бы я ни делал, она дает мне понять, что правильнее будет поступить наоборот.

— Одному богу известно, что ты в ней находишь, — сказал Вадин. Мирейн пристально уставился на него, и Вадин усмехнулся. — Но я могу понять. Тебя привлекают трудности. Помнишь ту маленькую дикую кошку из Курриказа? Мирейн скорчил гримасу.

— Мои шрамы ее помнят. — Он начал медленно двигаться по кругу. — Она была просто развлечением. Все они были развлечением. — Все три, — пробормотал Вадин. — Четыре. — Мирейн повернулся к нему лицом. — Это правда, Вадин. Она единственная, кто может стать моей королевой и всегда ею была. Но я не чувствую с ее стороны никакого стремления. Все остальные сами набрасывались на меня либо их заставляли это делать их отцы, братья или сводники.

— Но ты же не снисходил до того, чтобы брать что-либо, не привлекающее тебя.

— Это проклятие всех прирожденных магов. Им недостаточно тела. Должны встретиться души, а так мало людей этого хотят. Однажды я уже пытался, — сказал Мирейн, — получить удовольствие как простой мужчина. Было ощущение, что меня искупали в грязи. Она вообще меня не видела. Только мое тело, и мой титул, и пользу, которую она могла бы извлечь из всего этого.

— Однако теперь совсем другое дело, — сказал Вадин.

— Я знаю! — вскричал Мирейн. — А та, обладать которой я так жажду и которая должна быть моей, она едва ли сознает, что я мужчина.

— Но разве ты обращаешься с ней как с женщиной? Мирейн резко остановился. Вадин обнял его за плечи и слегка встряхнул. — Я видел, как ты ведешь себя с ней. Сурово и отстраненно, чопорно, словно жрец. Откуда же ей знать, что ты хочешь ее, если ты относишься к ней так, словно она твоя младшая сестра? — Но она…

— Она — королевской крови и к тому же красавица, а ты так отчаянно хочешь ее, что плохо соображаешь. Дай волю чувствам и скажи ей все. Она не станет ждать тебя, Мирейн; по крайней мере пока не поймет, что ей есть чего ждать.

— Но как я ей скажу? Она пуглива, как горная рысь. Сбежала от первого же человека, который попытался ухаживать за ней.

— А он отправился вслед за ней и теперь опасно близок к тому, чтобы победить.

Мирейн высвободился из рук Вадина. Его плечи были напряжены. Внезапно он невесело рассмеялся.

— Вот он я, новый господин восточного мира, который мучается из-за несмышленой девчонки. Ребенка, которому ничего не известно о тайнах ее собственного сердца. — Не пора ли тебе просветить ее? — Я не могу, — признался Мирейн. — Можешь назвать это гордостью. Или глупостью. — Или трусостью, — сказал Вадин. Мирейн оскалил зубы.

— И это тоже. Я не могу завоевать женщину так, как завоевываю города.

— А почему бы и нет? Подумай об этом как об осаде. Тогда тебе не придется идти и просить руки и сердца. Ты сможешь действовать намеками. Установи свои осадные машины: одаривай ее самыми лучезарными улыбками, подари ей частичку самого себя, дай понять, что считаешь ее красивой. — Мирейн открыл рот, но Вадин не дал ему и слова вставить. — И это не больше, чем делает любой другой мужчина. Когда она немного растает, ты сможешь постучаться в ворота. Как он уже сделал, добавил Вадин безжалостно.

— Черт возьми, Вадин, — проворчал Мирейн, — я не помню, чтобы ты проявлял такую мудрость, когда сам был на моем месте. Разве не я побудил тебя ухаживать за ней? И разве не я отдал тебе королевский приказ, прежде чем ты на ней женился?

— Да, — сказал Вадин. — Я выучил урок. Благодаря тебе, о мой брат.

— Ах вот как, о мой брат? Так и закончи с этим сам. Завоюй ее для меня.

— Не могу, — сказал Вадин. — Я должен удерживать для тебя север.

— Лгун. Это свою жену ты должен удерживать. — Все они похожи, разве нет? Красивые, своевольные и не желающие играть вторую роль при своем господине. Давай же, брат. Завоевывай свою даму. Без моего вмешательства тебе будет даже легче. — Она любит тебя больше, чем она думает. — Ха, — сказал Вадин. — Ладно, хватит болтать. Начинай свои ухаживания, прежде чем она сбежит с его королевским величеством Асаниана.

Мирейн помедлил, а затем внезапно усмехнулся и нацелился, чтобы ударить Вадина, но его удар поразил лишь воздух. Мирейн засмеялся и пошел почти вприпрыжку, словно мальчишка, которым он до сих пор и оставался. Вадин задержался, шевеля ногой траву.

Пальцы Элиан судорожно сжались. Она нс желала ничего понимать. Она не осмеливалась. То, что Мирейн… мог… хотел… Это был кто-то другой. Он сказал это. Разве?

Просто глупо воображать, что любой разговор касается тебя. И он никогда… Он сказал…

Она с трудом поднялась на ноги, не замечая Вадина. На миг он застыл от изумления. В следующий момент его кинжал оказался у горла Элиан. Она встретилась глазами с его горящим взглядом. — Вы говорили обо мне, — сказала она. Клинок опустился, его острие замерло. Вадин расслабился, мускул за мускулом, и вдруг рассмеялся.

Элиан ждала. Наконец он перестал смеяться и поднял брови. — Ты нас слышала? — Каждое слово.

— Господи! — Вадин почти испугался. Его лицо исказилось усмешкой: — Значит, я победил. Ты все знаешь. И что ты теперь будешь делать? Сбежишь? — Куда же мне бежать? — В Асаниан.

Элиан закрыла глаза. Она все еще ничего не чувствовала. Или чувствовала слишком много.

— Я приехала сюда, — сказала она, — потому что обещала. И я…

— Ты приехала ради обещания или из-за Мирейна? Ее глаза внезапно сверкнули. — Я обещала! Я… — Она запнулась. — Если бы Мирейн не был Мирейном, я никогда бы не поклялась.

— Хорошо сказано, — протянул Вадин. Он развалился во весь свой рост на траве у ее ног. Поскольку штанов под килтом у него не было, Элиан пришлось отвести глаза. Вадин оперся на локоть и взглянул на нее из-под нахмуренных бровей. — Садись, — сказал он.

Она неохотно села. То, что он явно забавлялся, ранило ее не слабее, чем клинок.

— Ты не глупа, — сказал он, — хотя и притворяешься такой. Тебе известно, что ты можешь сделать с мужчиной, просто оставаясь самой собой. Это захватывает, правда? Это потрясающая игра. Поставить на уши весь Хан-Гилен, втирать очки целой армии Солнцерожденного, сделать соперниками двух влюбленных императоров. Разжечь аппетит асанианца долгой и опасной погоней за армией Солнцерожденного; довести Солнцерожденного до безумия, падая в объятия асанианца. Если ты будешь играть в свою игру достаточно умно, тебе удастся держать этих двоих в равновесии до тех пор, пока звезды не упадут с неба. Или пока один из них не потеряет терпение и не потребует внести ясность. И что тогда, принцесса? Чье сердце ты разобьешь? Или, может быть, оба?

— Я думаю, — сказала Элиан, холодно взвешивая каждое слово, — что я тебя ненавижу. — Ты ненавидишь правду.

— Но это вовсе не правда! — Она вскочила на ноги, дрожа и задыхаясь. — У меня и в мыслях ничего Подобного не было. С самого раннего детства, сколько я могу себя вспомнить, я всегда знала, чего хочу. Мирейна. Он принадлежал мне. Никто больше не мог владеть им. А потом… потом он уехал. Отец старался удержать его, пока он не вырастет и сам сможет руководить армией, чтобы завоевать Янон. Сколько мог, он повиновался, но при этом страдал; в нем горел огонь его отца, и время бежало быстрее.

Однажды весенней ночью, когда он уже завоевал свое ожерелье, но еще не отпраздновал пятнадцатилетие, он воспользовался магией и ускользнул, Но я знала. Мирейн никогда ничего не мог утаить от меня. Я последовала за ним и догнала его; он чуть не убил меня, прежде чем узнал, и тогда мы стали еще ближе, чем прежде. Я просила его взять меня с собой, хотя и знала, что это невозможно. Он должен был идти один: его отец так хотел, да и ему самому это было необходимо. Мирейн думал, что его уговоры заставили меня повиноваться. На самом же деле это сделали моя сила и проблески предвидения. «Иди, — сказала я. — Будь королем. А когда ты им станешь, я приду к тебе».

Он поцеловал меня и направил свои стопы по северной дороге. А я осталась. Мне надо было расти, надо было научиться всему, что могло бы помочь мне, когда придет пора выполнить обещание. И это никогда не было скучным долгом, наоборот, это приносило радость, которая росла вместе со мной.

А потом я стала женщиной, и пришло время, и время это было неспокойным. Всегда находилась новая область познания, новое искусство, новый поклонник, от которого надо было отделаться, новый ястреб, пес, жеребец, которых надо было приручить. И еще у меня были мои родные, которые хотя и раздражали меня, но и сильно любили, а я любила их. «Завтра, — повторяла я. — Завтра я уйду». Мне всегда не хватало Мирейна. Ни один мужчина, который приезжал свататься ко мне, не был ему ровней. Мало кому из них удалось подойти близко к тому, чтобы завладеть мной. До тех пор, — продолжала Элиан, — пока я не увидела Зиад-Илариоса.

Она прервала свою речь, с некоторым изумлением глядя на мужчину, лежащего перед ней на траве. Солнце где-то затерялось. Вадин казался длинной тенью, облаченной в алый килт и украшенной бронзой и золотом. Она совершенно его не понимала. Чужеземец, варвар, неразлучный спутник Мирейна, которого она знала слишком хорошо, чтобы правильно понимать свои знания.

— Зиад-Илариос, — проговорила она как заклинание, а может, как проклятие. — Вероятно, тебе он кажется слишком мягким и маленьким, утонченным и изнеженным. А для меня он золотой. Мирейн — это дорогая моя половина, закончила Элиан. — А Илариос — это мой мужчина.

Вадин не вскочил, чтобы задушить ее. И не уничтожил ее своим презрением.

— Понятно, — сказал он. — Значит, Мирейн слишком привычен, чтобы интересовать тебя. А асанианец заставляет твое тело трепетать.

— Асанианец признает, что хочет меня. Вадин вздохнул.

— И тебе нужны оба. Жалко, что ты не мужчина и не можешь иметь двух жен. И не шлюха, чтобы иметь столько любовников, сколько захочется.

— Так меня уже называли, — сказала Элиан ровным голосом.

Его лицо осветилось белозубой улыбкой. — У меня одна жена, знаешь ли. — Ее молчание совершенно не взволновало его. Он устроился поудобнее и тихо вздохнул, словно сказитель, держащий в своей власти слушателей. — Она родилась в доме свободных фермеров. Когда выдался плохой год и урожай погиб, отец отправил ее к своднику. Она была хороша для этого ремесла и впоследствии могла бы стать куртизанкой, купить себе свободу и даже, без всяких сомнений, открыть собственное заведение. Но тут появился я и как-то само собой стал ее возлюбленным-фаворитом, что не делало чести моей доблести: я был еще в таком возрасте, что ничего не мог ей предложить. Я понимал, что она смотрит на меня с вызовом. Лиди вообще любит бросать вызов. Тогда Мирейн освободил ее и дал звание, равное моему. Прежде чем я узнал об этом, все уже было организовано и привело меня прямиком в супружескую постель.

Ничто в его истории не могло особо удивить Элиан. Вадин, в свою очередь, не стал от этого расстраиваться. — Так что, сама понимаешь, мне придется уехать и оставить Мирейна наедине с его судьбой или, точнее сказать, наедине с тобой. Лиди прислала ультиматум: либо я отправляюсь домой навестить детей, либо они сами приедут за мной. Двоих, близнецов, я почти и не видел. Когда они родились, то были прекрасны, но. Мирейн отозвал меня, чтобы я помог ему разрушить гнездо магов. А потом то одно, то другое, и я так и не вернулся домой. Теперь им почти год.

— Дети? — спросила Элиан, заинтересовавшись помимо воли. — Сколько их у тебя?

— Две девочки — близнецы. И пятеро парней. Всего семь. Всего лишь семь, — как бы подчеркнул он, причем без всякой иронии. — Но при этом у меня только одна жена, и почему-то мне никогда даже и смотреть не хотелось ни на кого другого. Она такая смелая. По ее словам, сейчас она опять ждет близнецов, так что детей будет девять, и это счастливая цифра. У нее очень сильная воля, у моей возлюбленной Лиди. — И у меня тоже, — проскрежетала Элиан. — Да ну? Жаль, что эта воля не знает, чего она желает.

Элиан до боли сжала зубы и промолчала. Вадин запрокинул голову: — Я ведь тебе не нравлюсь, правда? — Ты считаешь, я должна отвечать на такой вопрос? Он пожал плечами. Ее завораживал вид всех этих его колец, ожерелий и серег. Три серьги в одном ухе: бронзовая, золотая и еще огромный карбункул, в сумерках похожий на раскаленный уголь.

— Позволь мне поразмышлять. Сначала у тебя был Мирейн. Потом он оставил тебя и присоединился ко мне, а у меня даже не хватило тонкости, чтобы оценить эту честь. Он сделал меня своей частью настолько, что теперь мы неразделимы. И вот являешься ты и обнаруживаешь нас такими, какие мы есть, причем Мирейн ведет себя так, словно между вами ничего не изменилось. Но тебя бесит не только это, а еще и то, что я даже не даю себе труда ревновать. — Это неправда.

— Я предпочитаю доверять своим умственным способностям. — Это прозвучало резко, но не гневно. — Ты не презираешь разукрашенного варвара, а я плачу тебе даже большим. Но тебе надо, чтобы я ненавидел тебя и сражался с Мирейном за его любовь, которая достаточно велика, чтобы хватило на всех нас. Увы, я не могу. Я утратил это человеческое качество, когда копье пробило насквозь мое тело. Это было чудо. Мирейн позвал меня назад, и я увидел его во всем величии, увидел, что он собой представляет и кем он всегда будет оставаться. Он мой, навсегда и безвозвратно. Но он также принадлежит Янону, северянам, южанам; он принадлежит твоему отцу, и Халу, и тебе. Нельзя хотеть получить его целиком. Даже Аварьян не может желать этого. — Кто ты такой? — в смятении вскричала Элиан. — Чудо, — ответил Вадин с горечью в голосе. — Монстр. Ходячий мертвец, — Нет! — Она вцепилась в его руку. Ладонь была грубой и мозолистой, но ее тыльная сторона оказалась на удивление гладкой, теплой, сильной — очень живой. — Я не это имела ввиду. Просто… ты удивил меня. Я могла бы возненавидеть тебя, маленького подлеца, влезающего в чужие дела, да к тому же одетого в штаны.

Это растопило лед. На лице Вадина, скрытом тенью, проступила улыбка.

— Но, — сказал он, — я никогда не считал тебя мальчишкой.

У Элиан отвисла челюсть от удивления. — Ты…

— О да, мне следовало бы обидеться на чванливого, самодовольного юнца, который думал, что может подсидеть меня. Но ты всего лишь хотела занять свое прежнее место. Ты этого добилась, и было удивительно приятно наблюдать, как ты водишь за нос целую армию. Они все слепы, как камни. Даже в килте ты ходишь как пантера. И у тебя есть груди. Не такие уж большие, и, честно говоря, тебе никогда не сравняться с моей женой, но груди у тебя есть. Тебе никто не советовал перетягивать их?

Свободная рука Элиан взлетела к груди, затем упала. Ее щеки зарумянилась.

— Одно время я пыталась так делать. Это оказалось страшно неудобно. — Она сверкнула на него глазами в опустившейся тьме. — Да ты нахал!

— И это все? — В его голосе сквозил смех. — Я бы сказал, что чуть не переступил границы дозволенного. Я бы так сказал, если бы не был столь возмутительно близок к тому, чтобы стать твоим родственником. Тебе кто-нибудь раньше говорил, что ты красива?

— Нет! — огрызнулась Элиан. — Да. Я не знаю. Она все еще держала его руку. Пальцы Вадина сомкнулись на ее руках, и он привлек ее к себе. Он был тенью и отблеском, и она ощущала тепло его разума так же хорошо, как тепло его тела.

— Слушай меня, Элиан. Мне надо ехать. С этим ничего не поделаешь. Бог Мирейна ведет его к югу, а кто-то должен укреплять север за его спиной. Я знаю, что, куда бы нас ни занесло, мы все равно будем частью одного целого, и знаю, что Мирейн не будет одинок, пока рядом с ним остается Хал. Но ему нужно больше. Он этого не понимает, а если бы и понимал, то не признался бы. Он слишком горд, этот парень, а иногда он еще и слеп, как обыкновенный дурак.

Элиан застыла в его объятии, вдыхая его запах и ощущая явную странность близости. Но его разум не был ей чужим, и это волновало ее больше всего. Одно слово, один проблеск воли — и они окажутся связаны друг с другом, брат и сестра, кровные родственники, по его определению. Родственники по единой силе.

— Заботься о нем, — сказал чужой голос на чужом языке. — Присматривай за ним. Не давай ему быть сумасшедшим больше, чем надо. И если я тебе понадоблюсь, пошли ко мне свою силу. Я приду. Потому что, — сказал он одновременно торжественно и шутливо, — я тоже держу свое слово.

Ее глаза сузились, кулаки сжались. — После всего, что ты сказал и сделал, ты просишь меня занять твое место возле него?

— Я прошу тебя выбрать то, что ты должна выбрать, но не разбивая его сердца. Думаю, ты достаточно любишь его, чтобы не сделать этого. Даже если и отдашь свое тело асанианцу.

Она не могла говорить. Он поднялся, быстро обнял ее и отпустил. Он возвышался как башня на фоне звездного неба. — Что… — прошептала она, потом повысила голос. — Что мне сказать Мирейну?

— Если ты умна, — ответил он, — скажи ему все. Или ничего. — Он наклонился и запечатлел поцелуй на ее руке. — Да пребудет с тобой удача, владычица Хан-Гилена. Мы еще встретимся.

Глава 14

Вадин уехал. Уехал — и отлично, хотелось думать Элиан. Он чертовски много знал, и все понимал, и отказывался — так непреклонно отказывался — презирать ее за это. Мирейн без него оставался прежним Мирейном. Однако Элиан ловила себя на том, что ищет Вадина. Что ей не хватает его постоянного, приводящего в отчаяние присутствия, его ехидного ума, его умения сказать то, что больше никто не осмеливался сказать. Как бы ни возмущало ее его общество, без него было еще хуже. И это не имело отношения к тому, что Вадин нравился ей. Просто он был ей нужен.

Элиан не провожала его. Не смогла бы. Она долго лежала ночью без сна, глядя на спящего Мирейна, словно он мог внезапно проснуться и закричать: «Выбери меня!»

И если бы он сделал это, она бы сбежала. Раньше, когда она ничего не знала, все было так просто: Мирейн казался довольным тем, что заменяет ей брата, а она была довольна тем, что стала его вассалом. А теперь она должна лгать или сказать ему, что ей все известно, и потерять брата, взамен получив обременительного влюбленного.

«Слишком привычный», — сказал Вадин. Да, Мирейн был слишком привычным. Она с таким же успехом могла бы вожделеть к Халенану. Мирейн знал ее с тех пор, как она родилась. Он был частью ее, плотью и кровью.

«Зиад-Илариос», — прошептала она в темноту и содрогнулась: он был чужим, красивым и возбуждал желание. У Мирейна она видела все, что только можно видеть. У Илариоса — лишь лицо, руки и мельком стройные ноги. Что находилось посередине, она могла только представлять: красота, созданная из слоновой кости с напылением из золота.

Что касается «черного дерева», то он явно спал, упорствуя в своем молчании, а проснувшись, вел себя так, словно она значила для него не больше, чем сестра и служанка. Элиан была душевно рада этому — и ненавидела его за это. Она держала язык за зубами и прятала глаза, решив оставить его в его собственном мире. В благословенно короткий срок она нашла в нем уголок и для себя; она ценила его и приучила себя думать об этом спокойно.

Когда Мирейн начал продвижение на юг, радость Элиан была столь же неподдельной, как и его собственная. Солнце светило во всем великолепии осени, листья деревьев были золотыми, словно Солнце на его стяге. И он ехал под этим золотом легко, как мальчик, а все его нудные свитки были упакованы в повозках писарей, тащившихся в самом конце обоза. Его люди пели походную песню северян, которая показалась забавной и южанам. Бешеный время от времени пританцовывал в такт, и Мирейн смеялся, радуясь тому, что он король и едет под солнцем, сопровождаемый лучшими людьми новой империи.

Взглядом он вовлек в свой восторг и Элиан. Она могла бы сопротивляться, но только не тогда, когда, кажется, вся земля готова была принести ему свои дары. Элиан подарила ему самую лучезарную улыбку и позволила Илхари танцевать подобно Бешеному, повторяя его поступь шаг в шаг. Они достигли реки Илиен и вошли в Порос с Индрионом в авангарде, который вел своего императора через государство своего брата. Это действительно было королевское путешествие, какого и хотел Мирейн. Ночь застала его в самом сердце княжества пирующим во дворце с местной знатью. Элиан заметила, что он очаровал здешних дам. Еще она заметила, что ни к одной из них он не проявил интереса, хотя некоторые были очень красивы, другие — очаровательны, а третьи — и прекрасны, и обаятельны.

С Элиан он вел себя по-прежнему. Даже тогда, когда она заставала его врасплох, улыбкой или взглядом побуждая начать осаду. Даже тогда, когда демон толкнул ее подойти к Илариосу и сесть рядом с ним. Элиан чувствовала, что ведет себя нагло, и была близка к тому, чтобы возненавидеть себя, пока Илариос не поднял на нее свои золотые глаза и улыбнулся, понимая, что она делает, и прощая ей эту выходку. Она поцеловала его, не успев понять, что делает это при всех, и отпрянула. — Я… — начала она.

Его палец остановил ее, почти коснувшись ее губ. — Я знаю, — сказал Илариос и перевел разговор на что-то совершенно другое.

И тогда наконец ей стало совершенно ясно: Илариос победил. Мирейн забыт. Она посмотрела в его сторону, но обнаружила, что он ушел. А она даже и не заметила.

Он лежал в постели. Один. Спал, как дитя, в блаженном забытьи. Элиан стала ругать его, но шепотом, сквозь зубы:

— Ты вовсе не похож на расстроенного влюбленного. Он солгал, этот твой долговязый приятель, твоя тень. Или мне все приснилось. — Мирейн даже не шелохнулся, и она зашипела на него: — Черт тебя возьми, Мирейн! Как я могу понять, нужен ли ты мне, если ты меня даже не спросишь?

* * *

Королевская процессия продвигалась дальше, освещенная блеском солнца. Но из-за более яркого дневного света ночи казались вдвое темнее. Элиан снились страшные сны, однако когда она просыпалась, то ничего не могла вспомнить. Она начала бороться со сном.

И дело было не в ее маленькой путанице с влюбленными. Это имело глубокие корни, уходящие в самое сердце силы, где находилось логово предвидения. В нем жил страх, и темные образы души, и еще что-то, страшно похожее на томление. Что-то желало ее. И это что-то добилось бы ее покорности, если бы она ослабила свою защиту, если бы сдалась. Хотя бы чуть-чуть. Совсем немного, чтобы понять, что именно призывает ее к себе.

Но Элиан не поддавалась. И ей снились сны. В них было темное и обманчивое удобство. Сон или борьба со сном — теперь у нее оставалось меньше времени, чтобы мучиться из-за человека, который не мог признаться, что нуждается в ней, и из-за человека, к которому стремилась она, но — пока еще — не всей душой.

* * *

Когда осень была в разгаре, но деревья все еще носили свой алый и золотой наряд, Мирейн задержался рядом с границей Ибана, в лесах Куриона. Удостоверившись, что армия благополучно расположилась на огромном поле между лесом и лагерем его приближенных, устроенных в замке князя Куриона, он отправился на охоту. Воздух пьянил как вино, а намеченная жертва — золотой южный олень — оказалась проворной и хитрой. Элиан, сидящая на спине Илхари, осмелилась на выстрел с большого расстояния и попала прямо в сердце. Мясо оленя обеспечило им ужин, а шкуру она преподнесла Илариосу, который с почтительным поклоном принял подарок, выказав восхищение ее меткостью. Белые, словно слоновая кость, рога она сохранила как трофей.

Охота была удачной для всех, но добыча Элиан оказалась лучшей; за это она, как победитель, была удостоена почетного места за столом. Мирейн заставил ее снять форму.

— Мой алый цвет не подходит к твоим волосам, — сказал он и сделал ей подарок: костюм изумрудного цвета, пояс и подол которого были вышиты золотом.

Это была мужская одежда, и тем не менее, когда Элиан надела ее поверх тонкой длинной туники и шелковых штанов, никто не мог бы усомниться, что она женщина.

Первым ее побуждением было сорвать с себя все это и надеть старую форму. Но Мирейн смотрел на нее, взгляд его на мгновение остался незащищенным, и он сказал:

— Сестра, если бы я думал только о тебе, то приказал бы поменять мой цвет на зеленый.

Она ждала. Сердце ее гулко билось. Сейчас, сейчас он заговорит. Но Мирейн только вложил в ее руки шкатулку и пошел переодеваться. Элиан открыла шкатулку. Это был дар короля, но не обязательно подарок влюбленного: тонкий обруч из золота, надевавшийся на лоб, изумрудные серьги в золотой оправе и золотое ожерелье, тоже украшенное изумрудами. Элиан надела все это отчаянно дрожавшими руками. Мирейн уже ушел, и она заставила себя последовать за ним.

Таким же удивительным, как и ее настроение, оказалось то, что ее появление в зале вызвало пристальные взгляды всех собравшихся. Это было почти как в былые времена: жадные глаза, изумленные лица. Не многие прежде догадывались о том, что скрывает форма оруженосца.

По лицу Мирейна ничего нельзя было прочесть. Когда Элиан села рядом с ним, он улыбнулся, но не теплее и не холоднее обычного, и приветствовал ее ничего не значащими словами. Он был очень близко, и это обжигало ее как огонь.

Должно быть, впервые с тех пор как она приехала к нему, Элиан выглядела и чувствовала себя женщиной. А он был так близко, и он был мужчиной; до этого она и не задумывалась, насколько он был мужчиной. Это делало его чужим, незнакомым, почти пугающим.

Мирейн потянулся за кубком и слегка коснулся ее. Элиан задрожала. Сегодня он был одет в алое, но фасон соответствовал моде юга и очень хорошо сочетался с ее одеждой — рубин с изумрудом. Его воины-северяне постепенно учились не вздрагивать, видя его одетым не в килт, а в штаны.

Она постаралась отвлечься. Сам он не делал попыток заговорить с ней ни прежде, ни сейчас. Элиан тоже молчала. Не могла же она сказать: «Будь моим возлюбленным». И тем более не могла произнести: «Ты никогда не будешь для меня больше, чем брат».

Его профиль завораживал ее своей чистотой и какой-то неистовой инородностью, которая тем не менее была чрезвычайно близка ей. Рубины в его темных ушах ярко сверкали на фоне темной кожи, искушая Элиан прикоснуться к ним.

Она отвела глаза от лица Мирейна. Теперь она начинала постигать общий удел всех мужчин: укол страсти, внезапной, настойчивой, мучительной при отказе. В этом вовсе не было логики и очень мало здравомыслия; это не зависело ни от часа, ни от времени года. К тому же это был ее час и ее время года. Это была весна ее становления женщиной, когда кровь взывает к крови, а пламя разжигает оберегаемое и скрытое щитом пламя.

Элиан нашла отдохновение на лице Халенана. Вид у него был великолепный, однако его красота лишь согревала ее, но не жгла. Халенан с рассеянным видом беседовал с князем Куриона, улыбаясь очередной остроумной шутке. Рядом с ними, у края стола, сидел Илариос. По счастливой случайности, его место оказалось далеко от Элиан. А возможно, в этом и не было случайности. Его глаза поймали ее взгляд и потеплели. Она не смогла выдержать это и отвернулась, не в состоянии успокоиться, не зная, на что отвлечься, не в силах найти удобное положение. Или хотя бы его подобие.

Кутхан был ее другом, во всяком случае, так она считала, прежде чем правда о том, что она женщина, не воздвигла между ними стену отчуждения. Почувствовав, что она смотрит на него, Кутхан поднял глаза. Без ослепительной улыбки его лицо казалось таким же надменным, как лицо любого воина Янона. Своими черными, как у его брата и у Мирейна, спокойными глазами он смотрел на Элиан как на чужую. Она не могла сказать, что он думает о ней.

Внезапно и глаза, и лицо его изменились. Он улыбнулся и приветствовал Элиан так, как делал это в бою, сторицей возвращая ей в эти короткие мгновения все, что она потеряла.

Ком встал в горле. Но она поступила так, как поступала и раньше: вернула ему улыбку. Мужество вернулось к ней, хотя это стоило больших усилий. И наилучшим, образом отвлекло ее.

* * *

Этот сон Элиан запомнит, должна запомнить. Темнота, и кружение, и лицо женщины по имени Кияли. Она была близко и продолжала приближаться, несмотря на отчаянное сопротивление Элиан. Глаза Изгнанницы в мире сна были не слепыми, а ужасными, жестокими, они пронзали Элиан до самого сердца. Они проникали в самые потаенные уголки ее души, в самые глубины ее секретов, чувствовали ее ложь, ее жестокость, ее глупость. Они все понимали и прощали. — О родственница, — сказал тихий голос. — Кровь от крови моей. Почему ты боишься меня? Почему ты избегаешь меня?

— Никакого родства, — задыхаясь, заставила себя сказать Элиан. — Никогда. Только враг… — Я тебе не враг. — Ты враг Мирейна.

Голос Элиан окреп, сопротивление стало сильнее. Потому что она должна была сопротивляться. Кровь знает родную кровь. Род взывает к роду, несмотря на мучительный раскол.

— Я должна противостоять ему. Меня обязывает закон, хотя его сторонники пытаются низвергнуть меня.

— Какой закон? Закон Храма? Он никогда не менялся. Жрица никогда не знала мужчины. Она родила сына бога, как предсказывали все пророчества.

— Она солгала. Она была магом, и очень сильным, а ее любовник был еще сильнее.

— А как же Солнце на руке Мирейна? Разве ты можешь отрицать это? — Магия, — сказала Изгнанница. В этой простоте Элиан почувствовала отчаяние. Она попыталась отодвинуться, но оказалась еще ближе к этой женщине. Меховой воротник на ее плечах открыл глаза, полные злобы, и оскалил ядовитые зубы. Шрамы Элиан запульсировали болью.

— Это правда, — сказала Изгнанница, и здесь не могло быть лжи. — Король Янона — чудовище, порожденное магией, оружие света против цепей, которые связывают и скрепляют миры. Он уничтожит их, назовет это победой и никогда не познает содеянного. Ибо Солнце великолепно и любимо многими, но его полная сила может ослепить и разрушить. А твой юный король выпустит эту силу против всех нас. — Он повергнет тьму во прах. — А разве тьма никогда не восставала? Родственница моя, это необходимо. Ведь это же обратная сторона силы света. Ночь наступает после сияющего дня; зима пожинает зерна лета, а лето порождает зиму. — Нет, — сказала Элиан.

Изгнанница замолчала. Ее спутник принялся мурлыкать.

— Нет, — снова сказала Элиан. — Мирейн — сын бога. Я знаю это. Моя плоть знает это. Даже… даже если его тело и не… — Язык ее заплетался от смущения. Не это она хотела сказать. — Бог делает то, что угодно его воле. Он отец Мирейна.

Изгнанница высоко подняла голову. Годы смягчили ее манеры, но не уменьшили гордость.

— Ты отрицаешь то, с чем не можешь смириться. Ты играешь мыслью о его любви. Ты не способна вынести то, что он может оказаться сыном твоего отца.

Спутник ее зашипел. Он смеялся. Он знал больше, чем сказала его хозяйка. Брат и сестра сочетаются браком: что в этом ужасного? Асанианцы признавали это. Иным способом не могли продолжать род их императоры. Сам Зиад-Илариос…

Элиан прижала руки к ушам, хотя и безбольшой пользы, и закричала, чтобы прекратить все это. Ложь, которую эта отверженная называла правдой, и правду, которая необъяснимым образом переплеталась с ложью.

— Иди, — сказала Изгнанница. — Иди ко мне. Я открою тебе чистую правду. Я освобожу тебя от всех твоих уз. Тебе нет нужды выходить замуж, или покоряться королям, или подчиняться капризам твоего отца. Элиан била дрожь.

— Будь свободной. Иди со мной спасать мир. Он не должен пасть под мечом света. Встань рядом со мной, как повелевает тебе твоя сила. Она могущественнее, чем ты думаешь, и мудрее. Прислушайся к ней. Элиан не хотела слышать это. Но голос заглушил все: — Иди со мной. Иди.

Она протянула руки. Она хотела… желала… — Нет!

Элиан вскочила, все еще громко крича. Она почувствовала, что ее обнимают чьи-то руки, и услышала тихий голос. Но не тот голос из сна. Нет, во имя бога, не тот ужасный голос.

— Элиан! Элиан, проснись, это только сон. Мучительно медленно сон отступил. Элиан села, дрожа и задыхаясь, словно ей пришлось далеко и долго бежать от ужаса, который невозможно было побороть. Она прижималась к теплому сильному телу, с трудом сознавая, что это Мирейн.

Реальность возрождалась, успокаивая ее. Он — Солнцерожденный. Он не позволит мраку забрать ее.

Дыхание ее успокоилось, голова опустилась на грудь Мирейна, и она почувствовала спокойное и сильное биение его сердца. Он прижимал ее к себе, не говоря ни слова, позволяя тишине излечить ее. Спустя некоторое время Элиан сказала: — Это было больше чем сон. Это была сила.

Мирейн нежно коснулся ее волос, ничего не говоря. — Сила, — повторила она. — Предвидение. Это преследует меня, я боролась с ним. Но силу отринуть нельзя. Против нас ополчается враг. Она очень, очень сильна. Сильна, насколько это возможно, ибо она — моя родственница, искушенная во всех искусствах силы, в белом и в черном. — Элиан напряглась, выпрямляясь в его объятиях, — Мы были глупцами, наслаждаясь солнечным светом, словно тучи больше никогда не появятся на небе. И она заставит нас заплатить за это.

— Нет, — сказал он. — Не заставит. Я не позволю. Она не может войти в мое королевство. Элиан долгим взглядом всмотрелась в его лицо. — Она не может, но ей это и не требуется. Потому что она уже здесь.

Мирейн не стал возражать, и это испугало ее больше всего. Но он сказал:

— Она не тронет тебя. Клянусь рукой моего отца. Было так легко оставаться в его надежных объятиях. Элиан все еще прижималась к нему и чувствовала, как он силен. И тем не менее разум уже побуждал ее к спору.

— Я буду сама сражаться за себя, мой господин. — А разве это только твоя битва? Она отпрянула.

— Ты не можешь защитить меня от моего дара предвидения. Это под силу сделать только мне. — Приняв его?

— Нет! — быстро сказала Элиан. Но спустя мгновение, очень медленно, словно каждое слово вытягивали из нее силой, добавила: — Да. Если я… если я позволю ему прийти. Когда мы прибудем в Хан-Гилен… там есть способы и ритуалы… О Аварьян! Почему я должна быть одной из них?

Мирейн сел на корточки возле ее постели и снова протянул к ней руки, на этот раз чтобы взять ее ладони и удержать их в своих.

— Элиан, сестренка, бог дарует свои милости тем, кого выбирает. Ты наделена ими в изобилии, потому что бог знает: ты достаточно сильна, чтобы выдержать их тяжесть. Я сам помог бы тебе в этом, если бы мог или если бы он или ты позволили мне сделать это.

— Но мы не позволим. Я не могу. Точно так же, как я не могу стать тем, кто ты есть. Он слабо и болезненно улыбнулся. — Ты и не захотела бы этого. — Тогда не пытайся стать мной. И не будь так самоуверен. Твой враг — смертная женщина, но она могущественна и служит мраку. Достаточно ли ты силен, чтобы встретиться с ней?

Пальцы Мирейна сжались крепче. Он так же сильно, как и Элиан, ощущал поток видений, подхвативший ее и отразившийся в ее голосе.

— Кто знает? — сказал он. — Кто может знать это, пока я не попытаюсь? — Ты не можешь. Не сейчас. Не этой ночью.

— Конечно, — согласился Мирейн. — Не этой ночью. — Он поднял ее руки и поцеловал каждую ладонь. — Теперь отдыхай. Видение исчезло, теперь оно оставит тебя в покое.

Знал ли он это или просто его собственная сила подействовала на нее, но Элиан заснула почти сразу же, глубоко и без сновидений.

Глава 15

Всадники из передового отряда Мирейна смотрели с гор Хан-Гилена вниз. Перед ними простиралась равнина, несла свои воды река и сверкал белыми стенами город. Солнце висело низко, и стены, башенки и развевающийся на ветру стяг отбрасывали длинные тени. На вершине башни храма сверкал солнечный кристалл, который в вечернем свете казался ярче, чем само солнце.

Король очень долго не отрывал от него взгляда. В этом храме, где звучали песнопения и воздух был насыщен ароматом ладана, он родился. Он вырос среди сверстников под опекой самого князя. И сердце его тосковало по этому краю сильнее, чем по Янону, сильнее, чем по любой другой части его империи.

Рядом с ним Элиан, смущенная и неуверенная перед встречей с домом, не могла определить, где заканчивается боль Мирейна и начинается ее. Страдания Мирейна обострялись годами отсутствия, а ее мучения были все еще свежими и усиливались боязнью того, что ее ожидает. Он мог ожидать королевского приема. А вот она…

Илариос наклонился в седле и прикоснулся к ее руке, прижатой к бедру. — Все будет хорошо, — сказал он. Она вызывающе тряхнула головой, откидывая волосы со лба. Мирейн уже двинулся вперед. Он должен был к ночи оказаться в стенах города, войдя туда с подобающей пышностью, и до наступления утренней зари разместить своих людей. Элиан направила Илхари вслед за ним.

Дорога, ведущая к городу, была заполонена народом, а городские ворота освещены и сияли. Халенан и Мирейн ехали бок о бок, принц — в блеске зеленого и золотого, король весь в белом, почти светясь в сумерках своей белой меховой мантией, которая свисала по бокам Бешеного. Алая подкладка сияла в мерцании факелов то кроваво-красным, то кроваво-черным.

Элиан предпочла бы ехать в последних рядах армии, как это было у форта. Но Илхари прекрасно знала свое место рядом с отцом. Элиан не подгоняла ее ни ударом шпоры, ни движением поводьев, ни усилием воли, так что ей пришлось смириться с тем местом, которое было выбрано кобылой.

Здесь королевская форма не могла служить ей прикрытием, ибо каждый мужчина, каждая женщина и каждый ребенок знали ее лицо. Они приветственными возгласами встречали Мирейна, радостно кричали при виде Халенана, но ее они тоже узнавали с восторгом, ведь это была их госпожа, их огненногривая принцесса. Она отвечала им поднятием руки и застывшей ослепительной улыбкой. Но глаза ее не видели никого.

Под аркой Белых ворот их ждал одинокий всадник. Его жеребец был белым как молоко, одежда блистала золотом, а гордую голову венчала золотая корона. Его темное лицо в сумерках казалось почти черным, и Элиан не могла различить выражения, но видела блеск глаз. Они были устремлены на мальчика, которого он воспитал, который однажды темной ночью ускользнул из-под его опеки и отправился завоевывать северные королевства, которого он сам сделал императором. Когда шествие приблизилось, он спешился и замер в ожидании, высокий даже рядом со своим крупным сенелем.

Элиан увидела, как блеснули глаза Мирейна, как взметнулась его мантия, когда он спрыгнул с седла, не дожидаясь, пока остановится Бешеный. Широкими шагами, почти бегом, он преодолел остаток дороги, удержал князя Орсана от поклона до земли и заключил его в объятия в порыве ликующей радости.

— Мой приемный отец, — ясно прозвучало во внезапно воцарившейся тишине, — не пристало вам кланяться мне, как не пристало делать это вашей супруге или детям. Нас связывают сердечные узы, и я обязан вам всем, что имею.

Голос князя звучал глубоко и спокойно, с нескрываемой радостью.

— Далеко не всем, господин мой Ан-Ш'Эндор. — Но очень многим.

Мирейн вернулся на спину Бешеного. Когда князь тоже сел в седло, король вытянул свою золотую руку. — Я никогда этого не забуду. Ни я, ни мои сыновья, ни сыновья моих сыновей.

* * *

Церемония встречи оказалась хорошей защитой для грешников. В едином порыве приветствовать императора в самом сердце его империи собрались все князья и принцессы, но никто из них не осмелился бы нарушить границы приличий и высказаться по поводу внешности того, кто скрывался под одеждой оруженосца. Однако они узнали Элиан, и это было мучительно. Это терзало ее с того момента, когда шествие направилось в храм, чтобы принять участие в торжественной церемонии, обрядах и молитвах, и до самого конца празднества, посвященного их прибытию.

Элиан находилась достаточно близко от отца и могла коснуться его рукой, ее ноздри ощущали аромат нежных и сладких духов матери, она видела слева от Мирейна ее безукоризненный профиль и спокойные темные глаза княгини. Элиан ничего не стоило уйти, не произнеся ни слова, ни единого оправдания. Лагерь разрастался, и дел там было достаточно, даже более чем достаточно. Хал, который успел провести час наедине с Анаки, вернулся туда, чтобы проследить за неукоснительным выполнением желаний Мирейна. Кутхан ушел с ним. Даже Илариос улизнул от исполнения государственного долга. Так что союзников у нее здесь не было.

Она поняла это прежде, чем решилась остаться, поскольку знала, где находится место оруженосца: здесь, возле кресла господина, на виду у всех дворян и слуг гилени. Благодаря той непокорности, которую она всегда демонстрировала, никто не ожидал увидеть ее там.

Благословен был конец пира, с вином и словами благодарности, когда гости и хозяева начали расходиться: кто — по постелям, а кто — по делам. Князь Орсан приказал отремонтировать и обставить заново целое крыло дворца, предназначенное для Мирейна, и Элиан едва могла догадываться о расходах, которых все это стоило. Отец не поскупился.

Мирейн стоял в центре асанианского ковра, пока она терпеливо трудилась над расстегиванием его одежды. Он молчал, и Элиан подумала, что он размышляет о той работе, которая предстоит ему этой ночью.

Сама она мало что могла сказать. Она осторожно сняла с него верхнюю одежду и аккуратно положила ее в сундук, стараясь не повредить драгоценные украшения. Когда она опять повернулась к Мирейну, на нем все еще были штаны и рубашка из тонкого льна и он смотрел на нее. Элиан взяла его рабочую одежду — килт, такой же простой, как у его солдат.

— Ты должен надеть плащ, — сказала она. — Чем ближе к солнцестоянию, тем холоднее ночи.

Он взял килт, но не сделал, ни малейшего движения, чтобы надеть его.

— Элиан, — произнес он, — почему ты ни слова не сказала отцу и матери?

Она замерла. Его взгляд был твердым. Она знала, что стоит ей протянуть руку, и его разум будет открыт ее прикосновению. Ее сопротивление возросло и окрепло.

— Мне не представилось возможности, — сказала она отстраненно на официальном языке гилени, в котором не было и намека на теплоту.

Мирейн ответил на ее холодность горячей вспышкой и городским говором:

— Ты провела здесь полный оборот часов и даже руки им не протянула.

— Они сами не сделали попытки заговорить со мной. — Они ждали этого от тебя. — Неужели?

Элиан стала расплетать его волосы. Он высвободился. Как странно, подумала она про себя. Он горит от гнева, а она совершенно спокойна и полностью владеет собой.

— Как бы не так! — фыркнул Мирейн. — Твое упрямство сидит внутри тебя как яйцо, тяжелое, круглое и крепкое, в ледяной скорлупе. Избавься от него наконец и посмотри на себя.

Рядом с кроватью висело зеркало в оправе из полированного серебра. Поскольку Мирейн поставил Элиан прямо перед ним, то она взглянула на свое отражение — и увидела кого-то незнакомого. Это был не тот ребенок, который однажды ночью сбежал из Хан-Гилена. В зеркале отражалось существо неопределенного пола, с ярко-рыжими волосами, худое и изнуренное длительным походом, на щеке которого виднелись четыре параллельных шрама. Глаза Элиан потемнели, губы сжались. От чего? От боли? От горя? От гнева? От преодоленного смущения? Мирейн яростно стиснул ее руки. — Видишь? Как они могут разговаривать с этим? Легче объясниться с лезвием меча.

— И что они скажут? Что моя красота погибла? Что моя стоимость на рынке упала до нуля?

— Они скажут, что любят тебя, что горевали, когда ты пропала, и теперь не находят слов от радости, что ты вернулась. — Так пусть они это скажут. — Они скажут. — Его глаза встретились с ее взглядом, отраженным в зеркале; рядом с ее лицом он увидел собственное, темное и нетерпеливое. — Пойдем к ним. Прямо сейчас. Они ждут тебя.

Элиан повернулась спиной к нему и к собственному отражению.

— Если они хотят меня видеть, то могут позвать меня. — Она сняла с себя форму и потянулась за плащом, таким же простым, как и килт, отвергнутый Мирейном. — Почему бы моему господину не одеться, или он предпочитает, чтобы я помогла ему?

Отгородившись стеной равнодушия, Элиан уже не чувствовала ни мыслей, ни настроения Мирейна. Она переоделась, сменив парадную одежду на повседневную форму, причем ни он, ни она не сделали попытки нарушить тишину. Когда она проходила мимо него, чтобы взять сапоги, ее пульс поневоле немного участился. Но Мирейн не задержал ее. Его лицо окаменело под стать ее собственному.

— Сегодня ночью мне больше не понадобятся твои услуги, — сказал он холодным тоном, тщательно произнося каждое слово. — Если ты предпочитаешь не делать того, что я приказал, то тебе лучше остаться в этих стенах. Я поговорю с тобой позже.

Сидя на своей постели и безвольно держа в руках сапоги, которые она так и не надела, Элиан уставилась на стену. Ее глаза горели сухим огнем. Он отправил ее в кровать, словно непослушного ребенка, а почему, спрашивается? Потому что она не желает подчиняться кому бы то ни было, даже отцу. И не желает сидеть с матерью и выслушивать произносимое нежным голосом бесконечное перечисление ее грехов и недостатков, которые стали пятном на репутации их дома. Она не только обрезала волосы и переоделась мальчиком; она проехала через весь север Ста Царств одна и без сопровождения; она убивала в бою людей; она делила постель с мужчиной, который не только не был ее мужем, по даже не обручился с ней. Она стала притчей во языцах от западного Асаниана до Восточных островов. Но она не собирается идти к ним, чтобы вместе с ними проливать слезы и умолять о прощении. Она не сделает этого. Она слишком горда — или же крайне труслива.

— Они и сами могут прийти ко мне, — сказала Элиан. — Им известно, где я. В постели Мирейна? Она горько рассмеялась. — Если бы!

Резкими, яростными движениями она сорвала с себя одежду и побросала ее как попало. Во внешней комнате сияло зеркало. Элиан снова подошла к нему.

Тело было слишком худым, хотя и не всюду. Не возникало никаких сомнений, что это существо с угрюмым лицом — женщина. Надеть платье, нанести несколько мазков краски — и она затмит любую проститутку с Фонарной улицы. Ее волосы уже достаточно отросли, чтобы их можно было перевязать сзади и даже заплести короткую косичку. Такая длина как раз подходит женщине с испорченной репутацией.

На столе лежал маленький ножичек. Мирейн пользовался им, чтобы резать мясо во время пира. Рукоятка, украшенная бриллиантами, холодно блестела. Несмотря на красоту, эту вещицу нельзя было назвать игрушкой. Острое лезвие несло смерть.

Элиан взяла нож. Осторожно, неторопливо обрезала волосы так, чтобы они не доставали до плеч.

Нож выпал из ее рук. Пальцы дрожали. Лицо в зеркале было бледным, почти зеленоватым под шапкой медных волос; и тем не менее она улыбнулась, обнажив острые белые зубы.

— Ну вот, теперь пусть они посмотрят, как я намерена поступить. Хан-Гилен может дать мне кров, но он не удержит меня. Я освободилась. Да, но от чего?

Элиан сидела в пустом саду и глядела в никуда, не думая ни о чем.

— Госпожа.

Она вздрогнула, словно очнувшись от сна. Над ней склонился Кутхан, высокий, словно дерево, и яркий подобно солнечной птице в тусклом свете пасмурного дня. Его лицо, и глаза, и все поведение были одновременно уверенными и робкими. Элиан подумала, что если бы не его черная бархатная кожа, то можно было бы заметить, как он покраснел.

— Госпожа, — повторил он, — скоро пойдет дождь.

Элиан взглянула на него почти с ненавистью. — Никакая я не госпожа.

Капитан присел на низкий плоский камень, сжав колени как мальчишка. Меж его тонких изогнутых бровей пролегла складка.

— Вы отказываетесь от своего имени, но правду этим не изменишь. Вы остаетесь такой, какой вас сделали ваша кровь и ваше воспитание. — Я отделила себя от всего этого. — Вы когда-нибудь пытались перерубить мечом струю крови?

— Мне приходилось рассекать плоть и кость, отнимая жизнь.

— Это сделать легче, чем отречься от собственного рода. Элиан вскипела от гнева.

— Кто тебя послал? Мирейн? Халенан? Или, может быть… — Ее голос дрогнул, и это усилило ее злость. — Может быть, мой отец?

— Ваш отец, — спокойно сказал Кутхан, — великий князь, и в Яноне он назывался бы королем. И он любит вас.

— Он отпустил меня. Мне пришлось вернуться, но не для того, чтобы опять сесть ему на руку. — Я сказал о любви, а не о путах или о приманке. Элиан хотела подняться. Она намеревалась ответить ему хлесткими словами и уйти, избавившись от этого непрошеного собеседника, в котором сочетались юношеская застенчивость и заимствованная мудрость, доводившие ее почти до безумия. Но она услышала, как ее голос, который она сама не признала бы своим, отвечает ему:

— Я пошла в соколятню. Думала, что там будет спокойно. Ястребам и сокольничим нет дела до длины чьих бы то ни было волос. Там действительно было тихо, и никого я не интересовала. Но вот моя золотая соколиха улетела. После моего побега, когда стало понятно, что я не вернусь, ее выпустили, и она так и не вернулась. А если бы я была там, она вернулась бы. — Ой ли? Элиан вскочила, сжав кулаки. — Да! Да! Она была моей. Я приручила ее. И я любила ее. Она должна была вернуться.

— Но ведь вы сами не вернулись, — сказал Кутхан. — И не вернетесь. — Я не сокол! — А разве ваш отец сокольничий? Элиан приказала себе гордо уйти от этой очевидной уловки, от этого потока чужих слов, выученных им наизусть после бесед со всем племенем ее родичей. От того, кто, кажется, тоже считал себя ее родственником, несмотря на сомнительность ее родства: брат побратима ее молочного брата. Позднее она посмеется над этим. Но сейчас Элиан была не в состоянии даже пошевелиться. Ее тело будто вросло в эту зимнюю траву под серым небом, которое стало наливаться ледяными слезами. — Ты не имеешь права судить меня. — Конечно, — охотно согласился Кутхан. — Если не считать права дружбы. Я думал, что мы — друзья.

— Твоим другом был Галан. Теперь ты знаешь, что Галан — ложь.

К ее изумлению, Кутхан весело рассмеялся. — Я всегда это знал. — Он вытянул руки, словно стараясь отогнать прочь всю эту ложь и маскировку. — Я только выгляжу как твердолобый дурак. Одно время я учился на певчего, пока мой учитель не сказал мне, что у меня прекрасный голос и тонкий ум, но никакого призвания носить серую рясу. Но даже несмотря на краткость обучения, я знал, что Орсан из Хан-Гилена никогда не имел внебрачных детей, по крайней мере мальчика такого же возраста, роста и внешности, какими обладает его знаменитая дочь. И изрядная доля ее известности связана с ее способностью опережать в скачке, на охоте и в драке любого мужчину.

— Интересно, есть ли здесь кто-нибудь, кто не знал правды? — угрюмо спросила Элиан. Его глаза расширились и потемнели от удивления.

— Но кто еще мог ее знать? Кроме Мирейна, конечно. И Вадина. Вадин всегда знает все, что знает Мирейн. Но мы никому ничего не говорили. Мы даже друг с другом не говорили об этом, пока тайна сама не раскрылась.

— Это многое объясняет. Вы все время были поблизости. И во время боя окружали меня.

У него хватило любезности, чтобы сохранять робкий вид, и нахальства, чтобы обороняться.

— Я никого не окружал. Я делал только то, что сделал бы любой человек для своего друга. У меня никогда и в мыслях не было унизить вас.

— Ах вот как? — Губы ее скривились. — Ну разумеется. Ведь я женщина. Нежная, хрупкая, легкомысленная. Меня унизить невозможно. Меня можно только защищать до смерти.

— Госпожа, — сказал Кутхан с героическим терпением, — открытое неповиновение для вас — словно боевые доспехи. Не соблаговолите снять хотя бы шлем и посмотреть вокруг? Ведь единственный человек, который мучает вас, — это вы сами.

Рука Элиан взметнулась, чтобы ударить его. Она с огромным усилием заставила себя опустить ее.

— Сколько же тебе заплатили мои родственники, чтобы ты сказал мне это?

Черные глаза вспыхнули быстрым и страшным огнем, напомнившем ей о лесном пожаре.

— Может, я и варвар и не сын короля, но я никогда не был наемником. Я видел боль моего короля и его брата, боль господина и госпожи, уважать которых я издавна научился. Изрядную долю этой боли я чувствовал и у моего друга, волею судьбы оказавшегося женщиной. Теперь я понимаю, что видел друга там, где его не было. Разве что у вас на юге считается естественным встречать любовь, оскалив зубы и выпустив когти. На севере даже лесная рысь не делает этого. — Кутхан поднялся. На лице его застыло жесткое и холодное выражение. Он слегка поклонился, словно чужаку. — Я по крайней мере не собираюсь мокнуть под дождем. Желаю приятного дня, госпожа.

Это обращение прозвучало как пощечина. Элиан смотрела ему вслед, не в состоянии двигаться, не в силах говорить, не пытаясь спрятаться от первых капель ледяного дождя.

Она забилась в какой-то уединенный темный уголок и скрючилась там, дрожа от озноба. Сильнее и глубже ярости, ненависти или даже ужаса была гордость, которая и порождала все остальные чувства. Промокнув до нитки, но не изменив себе, Элиан наконец вернулась в комнату Мирейна.

Он сидел там, как она того и ожидала, совершенно один, что крайне удивило ее. Она хотела бы спрятаться среди шумной большой компании, но эта одинокая фигура в длинном белом одеянии, подбитом мехом, застывшая возле жаровни с книгой на коленях, заставила ее замереть в нерешительности.

Глаза его смотрели вниз, хотя книга была закрыта, л ее свитки связаны золотыми шнурами. Он так глубоко задумался, что не услышал прихода Элиан. Она замялась на пороге, готовая убежать, и капли с ее одежды падали на ковер. Мирейн выглядел так же, как Кутхан. Чертовски похоже. Но дождь смыл остатки гнева с ее души, оставив только его отголоски и пустоту.

Что-то отвлекло его, наверное, клацанье ее зубов. Внезапный блеск его глаз чуть не свалил Элиан с ног. Обжигающе горячими руками Мирейн втащил ее в комнату, усадил возле жаровни и снял с нее мокрую одежду. Обернув Элиан собственной мантией и застегнув ее высоко под подбородком, он взял ледяные ладони девушки в свои и принялся растирать их до тех пор, пока она не почувствовала, что они болезненно горят.

Она хотела отстраниться. Он был королем, и не пристало ему прислуживать своему вассалу.

Мирейн нежно удержал ее на стуле, вытирая намокшие и спутавшиеся волосы своим полотенцем. Она стерпела это, как стерпела горькие слова Кутхана, с внутренним сопротивлением, показной беспомощностью.

Когда Элиан высохла и почти согрелась, Мирейн потянулся за гребнем, который принес вместе с чистой одеждой. Она схватила его за руку. В ее пальцах почти не было силы, но он замер.

— Скажи это, — процедила она сквозь зубы, — скажи мне все. — Все уже сказано.

Он освободил руку и начал расчесывать спутанные волосы Элиан намного терпеливее и осторожнее, чем свои собственные.

— Конечно, — сказал он, — это меньшее из того, что есть.

Его ладонь задержалась на ее щеке, теплая, но не обжигающая. И тем не менее это была правая рука, которая зажгла пламя бога, ослепившее убийцу его матери. Элиан проглотила ком, стоявший в горле. — Кутхан сказал мне правду. Настоящую отвратительную правду. Но я не могу… не могу…

Мирейн стоял сзади, и она не видела его лица. Он тихо сказал:

— Элиан, сестра моя. Только слабый отказывается плакать.

— Я не буду! — выкрикнула она, вскакивая на ноги и глядя ему в лицо. — У тебя есть обязанности. У нас обоих они есть. А на тебе только набедренная повязка. Ты можешь умереть от холода. — Элиан.

— Нет. — Она запуталась в шнурах мантии, с трудом развязывая их. — Нет. Нет… еще нет.

Это минутное признание было таким же жестоким, как расставание с Кутханом. И тем не менее Мирейн принял его с большим, чем могла представить Элиан, достоинством, которое на самом деле скрывало тихий, незаметный и обоснованный упрек.

Глава 16

— Здесь, — сказал Мирейн, — я построю мой город.

Со стороны реки через равнину дул холодный, пронизывающий ветер, но все равно слова Мирейна прозвучали мягко и ясно. Он стоял, широко расставив ноги, лицо его горело, глаза сияли, плащ развевался — его согревало собственное пламя, пламя пророческого дара.

Он широко распростер руки, словно обнимая вершину холма. С севера и востока его защищали крутые склоны, на западе струился глубокий поток Сувиена, к югу склон понижался до ветреных равнин Хан-Гилена и вдалеке раскинулся на белый город князя.

— Легко защищаться, — сказал Кутхан. — С высоким валом вокруг и хорошей дорогой к воротам ваше положение будет не хуже, чем у любого живого короля. — Даже лучше, чем у многих. — Аджан ходил по краю обрывистого холма. — Здесь обилие источников и много места для крестьянских хозяйств. — А река не только дает возможность передвижения, но и открывает простор для торговли, — добавил Кутхан.

Мирейн засмеялся, как это бывало с ним иногда, — просто от радости.

— Это будет богатейший город мира, и величайший, и величественнейший. Смотрите: белые стены, белые башни, золотое Солнце над воротами и солнечный свет над жителями — и всем этим правит рука божья.

Элиан отошла в сторонку от группы, обступившей короля, думая о городе из теней, возведенном с помощью силы и солнечного света на удивление свиты. Такие спектакли ей были не нужны, ведь она умела видеть правду так же хорошо, как и Мирейн. Небольшим усилием она прогнала видение, оставив лишь увядшую траву и пустой воздух да судорожное дрожание солнечного света.

Ноги сами принесли ее на берег Сувиена. Черная и холодная вода бурлила, накатываясь на выступающие камни и яростно стремясь вниз по склону. Противоположный берег возвышался неприступно и неумолимо. Там не было широкого приветливого холма, лишь выступ голого камня, такой же черный, как сама река, избегаемый даже птицами.

— Эндрос Аварьян, — сказала Элиан сама себе. Трон Аварьяна. На нем лежит проклятие, или рок. Никто не может ходить здесь, кроме рожденного от бога, и даже он не должен задерживаться здесь, чтобы не сойти с ума и не погибнуть.

Никто, кроме Мирейна, который совершенно по-детски отважился на это: юный и дикий, вооруженный своим происхождением, он был достаточно безумен, чтобы осмелиться бросить вызов этому страшному проклятию.

И Элиан. Он не знал, что она идет за ним, пока не остановился, запыхавшись, на вершине. Она карабкалась по его следам, отстав всего на расстояние человеческого роста. Внезапно ее нога скользнула по камню, она оступилась и с пронзительным, отчаянным криком полетела вниз.

Падение было недолгим — до очередного выступа крутого склона. Но Мирейн с яростью, смешанной со смертельным ужасом, ринулся вниз, чтобы удержать ее. Под влиянием страха и сконцентрировав все свои силы, она схватилась за его руки и взобралась на край скалы, представлявший собой голый холодный камень. Там она легла, задыхаясь, пока он не оттащил ее от края.

— Дура! — закричал он. — Идиотка! Ненормальная! Ты погибнешь здесь!

Его голос сорвался в истошный вопль. Элиан ничего не могла с собой поделать и засмеялась. В приступе веселья она перекатилась на самую вершину трона Аварьяна, и само солнце в изумлении уставилось на такое святотатство.

Мирейн схватил ее в охапку и тряс до тех пор, пока она не успокоилась. Элиан взглянула на него, моргая и икая. Каким-то образом ей удалось выдавить:

— Я не погибну. — Но проклятие…

— Я не погибну. — Она знала это так же хорошо, как и то, что проклятие реально и исходит от камня. — Это не может повредить мне. Ведь я не мужчина.

Внезапно он стал намного выше ее и переменился: его распущенные волосы оказались заплетенными в косичку, на шее появилось ожерелье жреца. Ее пронизали судороги памяти. Охваченная ими, не чувствуя времени, она видела Мирейна будущего и Мирейна настоящего, а над ним и вокруг него бились мрак и алмазный свет. Его руки схватили ее, удерживая. — Смотри, — сказала Элиан. — Башня. Но кто осмелился… — Башня? Он что, слепой?

— Башня! Там, на Эндросе. Кто-то построил башню на…

Голос ее затих. Все было ясно, так ясно. Башня, высокая и ужасная, словно скала из черного камня, отполированного и ровного как стекло, без дверей и окон, с солнечным диском на шпиле. Пока Элиан глядела на нее, башня стала мерцать и вдруг исчезла. Теперь перед ней были только скала, ветер и пустое небо.

Внезапно холод охватил ее до самых костей. Мирейн молча обвернул себя и ее своим плащом. Ее воля требовала, чтобы она отстранилась, а тело льнуло к теплу. Вокруг нее витали чьи-то мысли, беспорядочные и беззащитные, внебрачные дети разумов без силы. Одни были забавны, другие — досадны, некоторые — даже завистливы. Они видели лишь то, что могут видеть глаза: две головы рядом — одна темная, другая рыжая и два тела под одним плащом. — Они мне завидуют, — сказал Мирейн. — А надо мной смеются.

Элиан вздрогнула и замерла; видения исчезли. Ее тело снова стало ее телом. Она осторожно отстранилась от Мирейна. Он не стал ее удерживать, и от этого ее гнев почему-то возрос. Она размашисто зашагала сквозь толпу стражников, друзей и свиты, дерзко вглядываясь в их лица. Никто не осмеливался глядеть на нее. Все слишком старательно обсуждали будущий город.

Илхари паслась на южном склоне, один или два жеребца пожирали ее глазами: это был золотой конь Илариоса и высокий серый, принадлежащий Кутхану. Серого жеребца Халенана, которому она явно отдавала предпочтение, здесь не было. Анаки пришло время рожать, и принц старался не уезжать от нее далеко. Даже Мирейн не просил его об этом.

Элиан прижалась щекой к теплой густой шерсти, вдыхая запах ветра и травы и лошадиной шкуры.

— Ох, сестренка, — сказала она, — повезло тебе. Никаких предвидений, никакого рока, никакой семьи, которая огорчала бы тебя.

Кобыла подняла голову, скосила глаза на серого, дерзнувшего подойти слишком близко. Тот опасливо отошел подальше, и кобыла возобновила свое занятие. О да, у сенелей есть ощущения и чувства, хотя жеребцы могут быть ужасно надоедливы. Кто-то приходит в ярость, кто-то находит себе пару, кто-то воспитывает жеребенка. Кто-то рожает его, кто-то кормит, кто-то приучает его пастись, и так было всегда. Никаких бесконечных безумств, свойственных двуногим. Но ведь люди прокляты, не так ли? Они никогда не наедаются и всегда в гневе.

Сама того не желая, Элиан рассмеялась. — Прямо в яблочко, как всегда. А когда к этому прибавляется сила, то это хуже, чем проклятие. Это просто сущий ад.

Илхари фыркнула. Глупости. Хороший галоп быстро излечит от них.

Или скроет их. Элиан уселась в седло, и кобыла понеслась вперед.

Они помчались наравне с ветром вокруг холма, на котором встанет город Солнцерожденного, и ворвались в открытую долину. Илхари взбрыкнула, всадница вскрикнула. Это была мудрость сенеля, звериная мудрость: рок и безумие будут прокляты, а с ними города, короли и надежды династий. Кто бы ни правил, земля, и ветер, и солнце, путешествующее над ними по небу, будут вечны. Элиан запела.

* * *

Когда Илхари вознесла Элиан назад на вершину холма, королевская свита скрылась от ветра в небольшой выбоине, уничтожая остатки принесенной с собой еды. Аджан, мастерство которого доходило почти до колдовства, сумел разжечь костер. Мирейн передал Элиан вино в своем собственном походном кубке, оно источало пар, горячий и острый от пряностей.

Едва она сделала глоток, как Илариос положил рядом с ней салфетку с хлебом и мясом. Плохой это был день для ее мысленной защиты. Она поймала представление стражника о ее судьбе. «Вот ей прислуживают императоры, а по справедливости, покинув свой пост, она не заслуживает ничего, кроме строгого осуждения».

Она криво усмехнулась. Зиад-Илариос улыбнулся в ответ. Мирейн этого не видел: он отвернулся поговорить с Кутханом.

Пальцы Элиан крепче сжали резную поверхность кубка. Настроение ее сегодня менялось, как весенний ветер. Может, начинаются месячные?..

Она сделала щедрый глоток остывшего вина. Нет, нс станет она обвинять себя за эту слабость. Ей и так уже досталось с тех пор, как армия двинулась к Хан-Гилену, а здесь стало еще хуже.

— Да, — говорил Мирейн Кутхану, — вот и началось. Он знал, что это случится сегодня. Молодой лорд рассмеялся.

— Можно подумать, что он сам собирается рожать. — Думаю, что, если бы мог, он сделал бы и это. Но Анаки знает свое дело. Она рожает благополучно и легко и так же спокойно, как делает все остальное.

— Действительно, замечательная женщина. — Она даже лучше, чем о ней думает большинство людей. Если бы она захотела, то могла бы стать королевой. — Императрицей?

Мирейн отбросил назад свою тяжелую косу и улыбнулся.

— Ее отец мог бы добиться и этого, если бы принуждал ее. Но она никогда бы не подчинилась.

Элиан осторожно поставила пустой кубок. Она почувствовала, о чем говорит Мирейн. Начинались роды. Много времени это не займет, все будет как обычно. С Анаки так было всегда. К тому времени, когда Мирейн со своей свитой подойдет к городу, над его стенами уже будут развеваться флаги в честь рождения королевской дочери.

Тепло от выпитого вина улетучилось, и Элиан внезапно задрожала от холода.

* * *

Когда последние лучи Аварьяна коснулись башен города, над ним не развевались никакие флаги: ни золотых цветов принца, ни зеленых — принцессы. Ах вот как, подумала Элиан, значит, еще рано. Она сглупила, так много думая об этом. Какое ей дело до того, сколько времени потребуется Анаки? Она в этом не участвует. Она отделила себя от своего рода.

Ни князь, ни княгиня не пришли ужинать в зал. Мирейн, все еще сияющий от мыслей о своем городе, был склонен подождать, развернув на убранном столе большие пергаментные свитки и наклонившись над ними с пером и кисточкой в руках. Когда Элиан вышла, он был погружен в беседу с маленьким человечком в голубом, архитектором ее отца.

— Когда он спит, — сказал Илариос, оказавшийся рядом с ней, — ему снится его цель.

Она шла вместе с ним по коридору, освещенному лампами.

— Мирейн спит без сновидений. Его посещают только пророческие видения. Даже когда он был ребенком, он никогда не произносил слово «если». Он всегда говорил «когда».

— Этот парень великолепен в своей уверенности. — Высокородный принц заложил руки за спину, внимательно глядя на Элиан. — Госпожа, у вас неприятности? Ее брови сдвинулись. — С чего бы это? Илариос слегка пожал плечами. Элиан повернулась с резкостью, свойственной ее темпераменту, и ринулась в боковой проход. После мгновенного замешательства принц последовал за ней. Она не смотрела в его сторону, но прекрасно видела краем глаза его золотое одеяние.

— Почему вы всегда одеваетесь в золотое? Таков закон? — Я думаю, это идет мне. — Идет, — согласилась она.

— Может быть, мне стоит попробовать другой цвет, для разнообразия? Зеленый? Или алый? — Черный. Это будет потрясающе. Илариос полонился, явно испытывая удовольствие. — Пусть будет черный. Цвет тайны. Вы замечали это? Если мужчина предпочитает в одежде один цвет и один фасон, ему стоит только сменить их, и его никто не узнает. — Вас узнают все.

— Да? Предлагаю пари, госпожа. Ставки назначаются вами.

Элиан остановилась. Он смеялся, довольный собой. — Что вы предлагаете, мой господин? — Я, моя госпожа… я осмелюсь поставить топаз из моей короны против… — Он замялся, сверкая глазами. — Против поцелуя. Она скривила губы.

— В таком случае вы глупец. Если я выиграю, то получу драгоценность, если проиграю, то ничего не потеряю.

— Тогда два поцелуя и прядь волос. — И этот нож, которым она будет отрезана. — Согласен, моя госпожа. — Он поклонился галантно и в то же время насмешливо. — Могу ли я проводить вас в вашу комнату? — Благодарю, — сказала она, — не надо. Теперь он хорошо знал ее и не пытался давить. Элиан посмотрела ему вслед, повернулась и пошла, куда несли ее ноги. Она не знала, куда ей хочется идти.

Некоторые из дворцовых переходов кишели людьми; она пыталась попасть туда, где народу было поменьше, и бродила по лабиринту, теперь, правда, не страшась заблудиться. Ни один из детей Халенана не осмеливался делать это, тем более здесь, в покоях, построенных Красными князьями.

Наконец Элиан остановилась. Дверь, находившаяся перед ней, отличалась от других, она была украшена богатой резьбой, изображавшей птиц и зверей. Стоило толкнуть ее, и она с легкостью поддалась.

Внутри было темно и пусто, как в любом помещении, которым никто не пользуется. Элиан зажгла в ладони колдовской огонь и медленно двинулась вперед. Ничего не изменилось. Кровать с зелеными драпировками, ковер, похожий на цветочные луг, стол и большое серебряное зеркало, ее доспехи, в этом неясном свете похожие на стражника. Поверх них висела шелковая вуаль, которая была здесь с незапамятных времен и которую Элиан повесила сюда, повинуясь капризу.

Установив огонек так, чтобы он парил над ее головой, она взяла вуаль. Огрубевшие пальцы ощутили тонкость ткани. Элиан накинула вуаль, прикрыв ею щеку. В зеркале отразилась странная картина: королевский оруженосец с девичьим лицом. Элиан хрипло засмеялась.

Ее платья лежали в своих футлярах и пахли сладкими травами. Зеленое, золотистое, голубое, белое. А вот алого не было. Красное платье и красные волосы — неудачное сочетание.

Элиан достала темно-зеленое платье, роскошное, но вместе с тем простое, сшитое из асанианского бархата и украшенное крошечными сверкающими камнями. Князь Орсан приказал сшить его для нее, а княгиня и ее дамы расшили его множеством драгоценностей, — это был подарок ко дню рождения Элиан.

Платье все еще хорошо сидело на ней. Рост ее остался прежним, и уж ясно, что она не пополнела, а вот лиф почему-то оказался теснее, чем в те времена, когда она его носила. Теперь несоответствие между короткой прической мальчика и телом цветущей девушки еще более усилилось. И ее лицо с натянутым, недовольным выражением, конечно, больше подходило девушке, нежели парню.

— Кажется, — сказала Элиан своему отражению, — твоя жизнь не слишком ладится.

Она села. Юбка широкими складками спадала с ее коленей. Словно птичка, которая чистит перышки даже в клетке, Элиан бессознательно расправила юбку, глядя на алую ткань своей формы, валявшейся беспорядочной кучей на полу. Здесь, именно здесь она все это начала. И сюда в конце концов она вернулась. Чтобы посмеяться над тем, во что она превратилась, чтобы порадоваться своей победе, чтобы скорчиться на полу. Душа ее была слишком холодна, чтобы плакать, и слишком опустошена, чтобы испытывать ярость.

Вот, значит, в чем заключается исполнение ее присяги. Закрытая дверь и темная комната, и нет никого, кому было бы дело до нее. Не у кого спросить, некому рассказать… Она вскочила на ноги. — Будь они все прокляты!

* * *

Князя не было в его комнате, княгини — в ее беседке; кровать, которую они делили, была пуста, их слуги встретили разгоряченную Элиан с озабоченно-вежливыми лицами. Раз уж она унизилась так сильно, ей была нестерпима любая помеха. — Где они все в конце концов? — взорвалась она. Ей ответил камердинер отца. Он всегда держался с большим достоинством, но когда Элиан была совсем маленькой девочкой и он играл с ней в прятки, глаза его, устремленные на нее, были теплыми и до краев наполненными сияющей радостью.

— Разумеется, моя госпожа знает, где они. Они у моего господина Халенана.

Халенана, который находился подле своей жены в своем большом доме, в скорлупе молчания. Ни один ребенок правителей Хан-Гилена не должен был подвергнуться зловредному действию вражеского колдовства, поэтому каждого новорожденного прикрывал щит силы всего его рода. Элиан так сильно была поглощена собственными переживаниями, что напрочь забыла об этом.

Она застыла в нерешительности. Конечно, ее дела могут подождать. К ней вернулись страх, и робость, и что-то похожее на ее прежнее упрямство. Утро станет хорошим временем, благословенным временем, намного лучше и радостнее, чем этот вечер. Сейчас она никому не нужна. Ей остается только держаться в сторонке.

Каким-то образом на ней оказалась мантия, паж нес перед ней лампу, а стражники давали ей дорогу и кланялись, завидев ее.

Дом Халенана, под лучами солнца казавшийся высоким и красивым, был построен с подветренной стороны храма и окружен садами, посаженными по берегам реки. В эту темную ночь он нависал, как скала Эндроса, ворота были затворены и заперты, а все вокруг погрузилось в полнейшую тишину.

Стражник долго не шел на зов Элиан, еще дольше отпирал ворота. Но он не посмел запретить ей войти, хотя внимательно смотрел на нее, и в его взгляде она почувствовала подозрение.

Внутри этой защиты была другая. То, что задержало ее на пороге, имело темный отблеск и принадлежало ее отцу. Элиан зажгла в ответ свой красно-золотой огонек. Защита медленно отступила, но только на мгновение; позади Элиан вновь встал прочный заслон против любого предательства.

Даже в своем меховом плаще она замерзла. Но разве не так было всегда? Она еще находилась снаружи, а ее сердце уже присоединило свою силу к могуществу остальных. Элиан подобрала юбки и ускорила шаг. Еще дважды ее останавливали, и дважды ей приходилось заявлять свое право на проход. Наконец перед ней открылась дверь, которую охраняла женщина, — а за ней находилась комната роженицы.

Отец Элиан сидел на подоконнике у закрытого ставнями окна, закрыв глаза и тем не менее наблюдая за всем, что творится вокруг, при помощи своего волшебного могущества. Ее мать, как всегда красивая и элегантная, сидела рядом с ним, держа в руках какое-то рукоделие. Анаки лежала в кровати, над ней склонилась яркая голова Хала, а повитуха суетилась вокруг них. Это напоминало видение в воде: все было тихо, только слышалось дыхание Анаки; разум тоже ничего больше не слышал.

Глаза князя открылись. Княгиня повернула голову. Халенан взглянул на дверь.

Элиан переступила порог и пошатнулась. Боль — но в таких случаях боль всегда есть. Это было хуже… хуже…

Она сама не поняла, как прошла через комнату, как оказалась возле постели. Нежное лицо Анаки, покрытое потом, исказилось от боли, но она заставила себя улыбнуться и сказать: — Сестра, я так рада…

Халенан ласково велел ей замолчать. Ему улыбка далась еще труднее, чем его жене, но голос звучал громче. — Да, сестричка, мы рады.

— Что, — еле выговорила Элиан. — Что это… — Наша дочь, — ответил он почти радостно, — похожа на тебя. Все делает наперекор и спорит с нами.

Действительно наперекор. Элиан, распрямляя такие, как у нее завитки, увидела, что головка ребенка поднята вверх, а ножки напряжены. Будучи от рождения наделена магией, девочка не только всем своим телом, но и всем своим детским могуществом сражалась с насилием, вынуждавшим ее выйти на этот безжалостный свет. Ослепленная ужасом, она нападала на свою мать. Анаки имела собственную силу, мощную и спокойную, но она была изнурена; она больше не могла терпеть боль и одновременно успокаивать ребенка.

— Ей нужен лекарь более могущественный, чем я, — сказал Красный князь.

Он подошел к Элиан и взял ее за руку, спокойно, как будто между ними ничего и не происходило. Ее холодные пальцы легли в его теплую сильную ладонь. Она почувствовала вялость и безволие, словно ей пришлось долго плакать. Конечно, иначе и быть не могло. Так должно быть. Хотя…

— Мирейн, — сказала она, — у него есть сила. Он сможет…

Брат взглянул на нее. Просто посмотрел, без мольбы или осуждения.

Элиан отвела глаза. Анаки напряглась в руках акушерки, извиваясь и натужно крича. Удар необузданной силы, действовавшей внутри нее, превратил крик в пронзительный вопль.

Сила Элиан без ее приказа, чисто инстинктивно протянулась к ребенку, обнимая его и заставляя подчиниться. И зазвучали слова: «О нет, дитя. Неужели ты убьешь свою мать? Пойдем со мной. Пойдем… вот так…»

* * *

— Элиан.

Она уставилась на то, что дал ей в руки Халенан. Темно-красный комочек, слабо корчащийся и отчаянно орущий. Над ним парила ослепительная улыбка счастливого отца.

— И еще одна Элиан, — сказал он весело. — Ну разве можно подобрать лучшее имя для твоей точной копии?

— Моей точной… — Элиан прижала к себе свою тезку и ответила брату поначалу неуверенной, а затем все более смелой улыбкой. — Она прекрасна, правда? — Просто дух захватывает.

Халенан забрал своего новоявленного отпрыска, чтобы передать его в руки матери. Анаки была очень бледна и утомлена, но улыбалась.

Колени Элиан подогнулись. Ее подхватили чьи-то руки. Много рук: отца, матери, Мирейна. Она моргнула. — Откуда… как… — Сначала отдохни.

Она высвободилась, во все глаза глядя на Мирейна. — Ты знал! Ты все это затеял. Ты заставил меня… — Да, — согласился Мирейн. — Позже, если тебе будет угодно, можешь продолжать вести себя как трусиха. Но сегодня тебе придется соблюдать приличия. И это приказ, сударыня.

Его глаза блеснули. В них искрился смех, — но вместе с тем они были серьезны. Элиан посмотрела поверх его плеча. Она воспитывалась в гордом семействе. Ее родные никогда не стали бы жаловаться и просить, даже не намекнули бы на это. И тем не менее глаза, устремленные на нее, были полны теплоты и обещаний. Ей же оставалось только решить, соглашаться или нет. У нее перехватило горло. Она протянула руки. — Раз уж… раз уж мой король приказывает… и раз уж…

Все, кто только мог, и Анаки, принялись обнимать ее. И в этом кругу она, которая мечтала показать им свою твердость, не выдержала и расплакалась как ребенок.

Глава 17

С крытой галереи можно было смотреть вниз на зал и оставаться незамеченным. Вот почему этот узкий балкончик назывался женской беседкой или будкой часового.

Элиан считала, что является отчасти и тем и другим. Хотя она снова носила форму Мирейна, несколько платьев нашли приют в ее сундуке среди плащей и штанов. Во взгляде ее матери не было и тени подозрения. Радость от воссоединения была еще слишком сильна и смешана со страхом нового расставания.

Не так давно Элиан радовалась бы, что мать пытается говорить без осуждения, принимая ее такой, какая она есть. Но теперь, одержав победу, она считала, что это не имеет значения. Победы всегда таковы: пресные на вкус и даже вызывают слабое чувство стыда.

Элиан встряхнулась. Эта победа не заслуживала сладости. Лучшим в ней была радость, что Элиан снова обрела семью, что битва с родными оказалась вовсе не битвой и все дело было только в ее трусливом упрямстве.

Даже в эту минуту разум ее отца касался ее разума; она чувствовала теплоту его улыбки, хотя он казался занятым разговором с просителем, стоявшим перед его троном. Ее брат стоял рядом с ним. Мирейн, вопреки своему положению короля и императора, не вмешивался в текущие дела правящего князя и предпочел затеряться в толпе придворной знати. Точнее сказать, попытался сделать это. Здесь не было человека, который бы не знал, где находится тот, кто и без трона, красоты и пышных императорских одежд все равно оставался Солнцерожденным.

Элиан всмотрелась в толпу. Сегодня Илариос намерен выиграть пари: сдерживая свою силу, она искала его одними глазами. Кто бы мог подумать, что в Хан-Гилене столько светловолосых людей? И что многие предпочтут одеться в темные тона именно в этот день?

Некоторые из них были женщинами. Одни — слишком высокими, другие — слишком толстыми или худыми, многие — смуглолицыми, с коричневатой или бронзовой кожей. Вот кто-то с копной волос настоящего золотистого цвета — но нет, это женщина, одетая в темно-голубое.

Кажется, нашла наконец. Возле группы одетых в темное переписчиков, почти среди них. Этот поворот головы не узнать невозможно. Каким-то образом ему удалось отделаться от своих телохранителей, или же они сумели очень хорошо спрятаться от ее глаз. На Илариосе было темное устаревшее одеяние переписчика, в руках он держал ящичек с письменными принадлежностями; волосы зачесаны назад и завязаны узлом на затылке. Без этого золотистого обрамления лицо каталось круглее и моложе. И тем не менее он выглядел по-королевски. По-императорски. Никто не обращал на него ни малейшего внимания. К нему подошел лорд из его свиты, конечно же, знавший, кто перед ним, и о чем-то заговорил. Илариос склонил голову, что считалось признаком унижения. А дворянин принялся жестикулировать с повелительным видом. Высокородный принц Асаниана сел, скрестив ноги, в самом конце ряда переписчиков и начал что-то писать под диктовку дворянина. Была ли улыбка в уголках его губ? Когда Илариос покинул зал, Элиан уже ждала его. Прижимая к груди свой ящичек, он почтительно поклонился ей, затем выпрямился и засмеялся от радости и удовольствия.

Элиан рассмеялась вместе с ним и поцеловала его, ничего в это не вкладывая. Поцелуй был очень нежным, и принц смутился, что сделало его лицо еще милее. Он взял ее за руку.

— Госпожа, — сказал он, задыхаясь, — о госпожа… — Хотя он выглядел и говорил так, словно был моложе ее, он по-прежнему оставался Илариосом. — Здесь есть места и получше, чтобы я мог получить остаток своего выигрыша.

Мимо них прошла леди со своей свитой. Увидев, что в проходе стоят переписчик и оруженосец, она требовательно позвала:

— Эй, писец! Мне нужны твои услуги. Элиан замерла. Но глаза Илариоса искрились. Господи, эти люди даже более слепы, чем она думала, если они принимают его за покорного простолюдина. — Да, сударыня, — сказал он, — сию минуту. Элиан на миг удержала его, схватив за рукав. — Когда закончите, в южной башне. Улыбка была его единственным ответом.

* * *

Илариос задерживался. Элиан долго ждала его в башне. Но это место было приятным: башня возвышалась над городом, в нижней ее части располагалась библиотека отца. Выбрав наугад книгу, Элиан поднялась по длинной винтовой лестнице.

Наверху находилась комната, которая не так давно была учебным классом и снова станет им, когда дети Халенана вырастут настолько, чтобы сменить няню на наставника. Мебель была старая и порядком износившаяся, но крайне удобная. Обстановка вызывала у Элиан множество воспоминаний. Самый высокий стул принадлежал ей, потому что она была самой маленькой, а также потому, что только у него было обитое сиденье, хотя обивка давно, затвердела и выступала буграми. Усевшись на него, Элиан вспомнила своим задом каждую впадинку и выпуклость.

Она облокотилась на тяжелый, потемневший от времени стол. Его потрескавшаяся поверхность была покрыта вырезанными именами утомленных учеников, в основном княжеских отпрысков. Надпись «Халенан» повторялась чаще всего и была вырезана не одной рукой, а девятью разными, как всегда утверждал Хал, хотя первый из Халенанов вряд ли учил здесь буквы: этот бродяга пришел в Хан-Гилен, не имея ничего, кроме своего имени, меча и дара колдовства. Хал еще раз вырезал старинное имя, доведя число до десяти и сломав при этом свой не лучшего качества кинжал.

Пальцы Элиан пробежали по буквам, затем скользнули по изрезанной деревянной поверхности к яркому блеску чуда. Оно было похоже на удивительную инкрустацию в виде золотого солнца. Но ни один золотых дел мастер не мог поместить его здесь, ибо подобный блеск выглядел неуместно среди детских каракулей. Сам того не желая, его сотворил Мирейн спустя недолгое время после смерти матери, когда сила и вспыльчивость кипели в нем и делали его горе ужасным. Задетый за живое какой-то незначительной мелочью — репликой Халенана или выговором наставника, он восстал, и сила его взыграла и воспламенилась. В последний миг ему удалось совладать со своей яростью, но сила, которая натолкнулась на препятствие, была настолько велика, что не могла более находиться в нем, и оставила свой след, вырвавшись наружу.

Элиан стремительно встала и отошла от стола. Высокие узкие окна прорезали стену, впуская холодный солнечный свет. Она опустилась на колени возле крытого очага, в котором были аккуратно сложены дрова, словно в них ежедневно нуждались. Хотя кремень и огниво по-прежнему находились в нише, Элиан призвала искорку силы, задержала ее в руке, пока не почувствовала жжение, и положила ее на дрова. Красно-золотые, как ее волосы, язычки пламени взвились вверх и заиграли красными, желтыми и голубоватыми огоньками.

Теплая волна омыла лицо Элиан. Она забыла про книгу, лежащую на столе; глаза ее неотступно следили за танцем огня. Язычки пламени сплетались, образовывая картины прошлого, настоящего и будущего. Какой-то уголок ее разума сопротивлялся, протестовал. Остальная часть пребывала в спокойном ожидании. Это были мирные видения, без тени страха. Анаки и новорожденная Элиан — маленькая головка, покрытая светлым пушком, и гладкая темноволосая. Анаки глубокомысленно и таинственно улыбалась, прекрасная в своей простоте. Князь Орсан и его супруга, отбросив свое княжеское высокомерие, смеялись, постепенно пододвигаясь все ближе друг к другу и забыли о смехе, когда их тела соприкоснулись. Илхари с серым жеребцом Хала на зеленом лугу, серебро на огненно-золотом.

Элиан покраснела не только от жара, исходящего от очага. Это, конечно, были видения, но ее всегда учили тому, что пророк может воплощать в форму то, что он видел. Даже нечаянно.

Резко, почти гневно она прогнала видение сенелей. Огонь был огнем, не более того. Никаких видений. Никаких страстных желаний.

«А чего страстно желаешь ты?» — издевался над ней внутренний голос. Огонь усилился и сам принял форму. Один раз и еще один. Темное и золотое. Император и будущий император.

Да, она — истинное дитя Халенанов. Следуя девичьим капризам, она посягнула на самое высокое. Одного она могла бы получить, сказав всего лишь слово. А второй…

Второй исчез. Возле очага стоял на коленях Илариос, все еще в платье переписчика, бледный, словно отбеленная кость; его глаза горели по-кошачьи желтым огнем. С тщательно контролируемой яростью он сорвал повязку с волос, и они рассыпались по плечам, упали на лицо.

Зубы Элиан сжались, прикусив губу. Она почувствовала вкус крови.

— Мой господин, — сказала она, — вас кто-то оскорбил?

Илариос не ответил. Она продолжала: — Вы легко выиграли пари. Быть может, слишком легко. Если кто-нибудь был с вами невежлив, вы должны простить его. Он ведь не мог знать…

Принц откинул назад волосы. Несмотря на сдерживаемую ярость, его голос звучал мягко, и это тревожило Элиан.

— Никто не выказал мне неуважения. Идея быть писцом, а не высокородным принцем… интересна: ты видишь многое, а тебя никто не замечает. Пока… — Его голос дрогнул. — Пока что-то не происходит.

Она ждала.

Илариос смотрел на свои кулаки, прижатые к бедрам. Дыхание успокоилось, но напряжение не покидало его.

— Мы получили послание. Я получил их множество с тех пор как Солнцерожденный прибыл в Хан-Гилен. Это, последнее, было коротким и деловым. И прислал его мой отец. — Он взглянул на Элиан, обжигая ее вспышкой золота. — Со всем должным уважением к его божественному величеству он считает, что господин Ан-Ш'Эндор имеет множество последователей. И он не нуждается в наследнике Асаниана. — Когда?

Элиан едва могла говорить, даже одно это слово далось ей с трудом. Он горько улыбнулся.

— О, мне не нужно уезжать немедленно. Это было бы неподобающим поступком. Мне отведено три дня на устройство дел. — А если вы не поедете?

— Мне следует помнить о том, что, хотя у меня нет родных братьев, у моего отца пятнадцать сыновей от наложниц. Все они взрослые, все честолюбивы и рвутся служить моему царственному отцу.

Элиан сидела без движения. После долгого молчания она сказала: — Вы знали, что это случится. — Знал. — Илариос разжал кулаки, сначала правый, потом левый. — Это мои единокровные братья. Есть еще четыре родные сестры. Две не замужем, они жрицы тысячи жадных божеств. Две вышли за принцев. Честолюбивых принцев. Один богат, но не сказочно, другой вообще считает себя бедным. А трон Асаниана сделан из чистого золота.

Элиан коснулась его. Под ее рукой дрогнуло живое золото, потом теплая плоть. Быстрый и сильный как барс, он схватил ее.

— Госпожа, — сказал он. — Элиан, поедем со мной.

Еще никогда в своей жизни она не была так близка с мужчиной. Тело соприкасалось с телом. Сердце прижималось к отчаянно бьющемуся сердцу. Она высвободила руки и обвила его шею. — Поедем со мной, — повторил он. Огненно-горячий, принц дрожал, но весь его гнев исчез. Элиан смотрела в его глаза, ставшие теперь солнечно-эолотыми, одновременно горящими и нежными.

— Во имя всех богов, во имя вашего сияющего Аварьяна, Элиан, владычица Хан-Гилена, я люблю тебя. Я всегда любил тебя. Поедем со мной, и будь моей невестой.

Ее зубы сжались. Тело горело, бедра свела сладострастная судорога. Она ощущала каждый изгиб его тела.

— Я сделаю тебя своей императрицей, — сказал Илариос, — или, если ты не захочешь этого, если золотой трон покажется тебе слишком холодным и слишком высоким, я откажусь от него. — Он возбужденно хохотнул. — Неволя томит тебя, и меня тоже. Давай переоденемся и сбежим, на север, или на восток, или на юг, или даже на запад, где мое лицо будет выглядеть самым обычным. Мы сможем идти куда нам захочется, и жить как нам захочется, и любить, как любят простые люди, не думая о судьбе, гордости или династиях, думая только друг о друге. — Его руки крепче сжали ее. — О госпожа! Ты будешь? Ты будешь любить меня?

Его страсть была как ветер и огонь; его красота пронзала ее сердце. И тем не менее в каком-то отдаленном уголке ее разума возникла мысль: «Какой он юный!»

Ему было всего девятнадцать лет. Хладнокровный, сдержанный высокородный принц казался взрослым мужчиной. Таким же взрослым, как Мирейн, Халенан или… иди даже как ее отец. А он был просто мальчиком.

Красивым, пылким, отчаянным мальчиком. Голос не повиновался ей. Но тело молчать не желало.

Этот поцелуй длился вечность и был полон обжигающей нежности.

Наконец они отстранились друг от друга. Элиан в смущении заморгала. Ее глаза увлажнились, по щекам потекли слезы.

— Я… — начала она, замялась, потом с усилием продолжала: — Я люблю тебя. Но… я недостойна трона.

Илариос вспыхнул от радости и засмеялся, не переставая дрожать.

— Трон ничего не стоит, если ты не разделишь его со мной.

— Я люблю тебя, — повторила она настойчиво, — но… я нс знаю… я должна подумать!

Принц не мог погасить пламя, пожиравшее его, хотя и пытался. Он овладел своим лицом и голосом, но глаза его пылали.

— Да, — сказал он самым нежным голосом, — это трудно. Ты так долго отсутствовала, и все ваши неурядицы только-только разрешились. Но если ты уедешь отсюда как моя принцесса, разве твои родственники не будут рады?

— Мама будет даже больше чем рада. — Элиан слегка напряглась, и он разжал руки, продолжая пожирать ее горящими глазами. — Я должна подумать. Ты мог бы… ты…

Он ответил знакомой улыбкой, по-детски нежной, но вовсе не ребяческой.

— Я оставлю тебя наедине с твоими мыслями. Не торопись. У меня еще три дня в запасе.

— Не так уж это и много. Я отвечу… сегодня. После ночного колокола. Он махнул рукой в знак согласия. — Здесь?

Элиан обвела взглядом комнату, вздрогнула и закрыла глаза.

— Нет. В другом месте. Где-нибудь… она задумалась, — где мы будем одни. В храме. Так поздно туда никто не придет.

— В храме, — повторил Илариос, — после ночного колокола. — Он встал и наклонился к ее губам. — Тогда до встречи, любимая. Пусть твой бог ведет тебя.

Оставшись одна в пустой комнате, Элиан неистово захохотала, потом заплакала, потом снова засмеялась. От обязанностей оруженосца ее пока никто не освобождал. Она поправила форму, пригладила волосы и отправилась выполнять свой долг. Сделать нужно было немного, но и это немногое Элиан делала с трудом. Мирейн намеревался заняться чем-то, что ее не касалось, и рано отпустил ее. Это, конечно, не было знаком немилости. Он вряд ли вообще замечал ее.

Ванна немного успокоила Элиан. Она занялась подготовкой спальни Мирейна к ночи: расправила постель, наполнила маслом ночной светильник, приготовила ванну. Ему нравилось, когда вода источает слабый аромат свежести — смесь листьев дерева айлит с душистыми травами. Когда Элиан бросила их в горячую воду, мрак затопил ее мозг, и она задрожала.

— Дура! — выбранила она себя. — Идиотка! Томящаяся от любви телка и та вела бы себя приличнее.

Любовь это была или боязнь? Боязнь самой себя, боязнь Илариоса или… кого-то иного? Наконец, боязнь снова попасть в ловушку, из которой она только что выбралась?

Ее клятва не нарушена. Она пришла к Мирейну, она сражалась за него. А другая, более старая клятва… должна ли она хранить верность и ей? И хотела ли она этого вообще?

В спальне раздались голоса. Мирейн желал спокойной ночи лордам, отпускал слуг. Элиан хотела встать, но ноги не держали ее. Если она выйдет замуж за Илариоса, ей больше не нужно будет делать все это. Выполнять работу слуги, работу лакея: наполнять ароматом ванну Мирейна, заплетать его волосы, следить за одеждой. Чистить его оружие, ухаживать за его сенелем, ехать по правую руку от него, когда слева от него Хал, под самой Элиан — Илхари и ветер бьет в лицо.

Мирейн остановился на пороге в своем простом японском килте, с плащом, свисающим через плечо. Каким темным он был, каким обманчиво хрупким, как опасно сверкали его глаза. Они ничего не видели. Элиан встала. — Твоя ванна готова. Нужна ли моя помощь? Чаще всего он отказывался. А сегодня сказал: — Да. Мне надо вымыть голову. Говоря это, он скорчил гримасу. Сама того не желая, Элиан улыбнулась. — Ты мог бы подстричься. Мирейн коротко засмеялся.

— Это было бы слишком просто. К тому же, — добавил он с озорным блеском в глазах, — тогда мне не пришлось бы просить тебя расчесывать мои волосы.

У нее перехватило горло. Мирейн ничего не заметил, снял килт, положил его и плащ рядом с ванной. Повернувшись спиной к Элиан, он взял набедренную повязку и стал надевать ее.

— Оставь это, — хрипло сказала она и добавила, когда он глянул через плечо: — Разве я более ранима, чем твои служанки в Я ноне? Я знаю, как выглядит мужчина.

Мирейн замер. После недолгого колебания он пожал плечами, бросил повязку и повернулся.

Горячая волна пробежала по всему ее телу от пяток до макущки, а затем обратно. Но Элиан заставила себя смотреть на него.

С легкой улыбкой Мирейн вошел в ванну. Элиан начала расплетать его косичку. Пальцы не слушались ее, и в душе она проклинала себя.

Мирейн вытянулся в воде, закрыв глаза и наслаждаясь. Он выглядел как большой ленивый кот. Пантера с бархатной шкурой и дремлющей упругой силой.

Ее глаза сузились, в ней проснулся какой-то древний инстинкт. Даже рубашка, мягкая и короткая, раздражала горящую кожу. Она скинула ее на пол. Мирейн ждал с царственным спокойствием, ибо это она прислуживала ему.

Элиан наполнила ладони мыльной пеной. Мирейн лежал не двигаясь. Но он не спал. Его сознание словно парило над ним, как хрустальный шар. Великий маг и великий король, сын божества, дитя утра, он был теплым и сонным и улыбался, омываемый ароматной водой.

Элиан наклонилась — от него пахло вином, пряниками и ог Нем. Кристалл вспыхнул. Сила, похожая на ураганный ветер, отбросила ее назад. Мир завертелся.

Но не обрушился. Черные глаза широко раскрылись. Элиан задохнулась, словно утопая.

«Элиан!» Это слово не было произнесено, оно заполнило ее мозг и очистило его.

Она лежала на чем-то мягком и влажном. Одежда, поняла Элиан, полотенце, плащ, подбитый мехом. А ее обнаженное тело сплелось с таким же обнаженным, но более высоким, крепким и, без сомнения, мужским.

Мирейн взглянул на нее. Его глаза были прикрыты и тем не менее блестели.

«Скажи это, — молча пожелала Элиан. — Скажи, что хочешь меня».

Он пошевелился, приподнялся и лег рядом. Его лицо было спокойно. Нет, он не собирался говорить. Он собирался отпустить ее, или позволить остаться, или дать возможность не делать ничего.

В ней проснулся демон, и никакими силами его было не унять. Он заставил ее произнести: — С Илариосом у нас не было ничего похожего. Мирейн не двинулся, словно король, изваянный в камне.

— Он очень нежный. Он согревает мое тело. Но это… Неудивительно, что у тебя было так мало женщин. — Я такой отвратительный?

Она прошла через стену, а может быть, и через две. Голос его зазвучал низко и почти грубо, лицо стало пугающим. И все же Элиан громко засмеялась.

— О небо, нет! Но если твой поцелуй может свести с ума твою собственную сестру, что же будет, если ты решишься на большее? Должно быть, на свете существует очень мало людей, которые способны вынести полную силу твоего огня. — Никого, — сказал он все тем же голосом. — Совсем никого? — В ее голосе прорвался смех, но ей удалось быстро подавить его. — А как же твои дамы-советницы? А девять красавиц в ванне? А… Мирейн приложил палец к ее губам. — Никого. — Глаза Элиан недоверчиво сверкнули, и он свирепо посмотрел на нее. — В моей постели бывали женщины. А почему бы и нет? Обеты жреца не имеют силы для короля. Но огонь… это нечто иное. — Он отпустил ее, отбросив назад свои волосы. Не совсем еще высохшие, они упали на его плечи, словно плащ, изодранный в лохмотья. — Возможно, это плод моего воображения, но по недавнему изумленному взгляду принца видно, что ты сильнее меня. Или горячее. Вся ее пылкая натура восстала. — Я дала ему не больше, чем давала когда-либо тебе.

— А-а, — протянул он, и Элиан чуть не ударила его. А он неприятно засмеялся. — Бедный принц! У него нет силы, чтобы защититься. Будьте осторожны, госпожа: большинство смертных нам не подходит.

— Но я не дочь бога! — Элиан встала на колени. — Он хочет, чтобы я вышла за него замуж. Чтобы я уехала с ним и стала его императрицей. — А ты согласна?

Сталь. Сталь и королевский отказ сказать слово, всего одно слово, кроме тех, которые приличествуют брату.

— Я не знаю! — выпалила Элиан в ответ. И опустилась на пятки. Ибо это было совсем не то, что она хотела сказать.

— Я люблю его, — произнесла она. Маска не дрогнула. Веки опустились на черные глаза. — Люблю, — повторила Элиан. — Его невозможно не любить. Он такой великолепный, сильный и нежный, веселый и мудрый, царственный и прекрасный. В нем все совершенно. И он до безумия любит меня. — Она взглянула на себя и на Мирейна и принялась смеяться, пока смех не превратился в рыдание. — Вот я сижу здесь с тобой, как щлюха, которая рассказывает клиенту о своих прежних любовниках. Но я сказала ему, что сделаю выбор сегодня вечером, и теперь я не знаю, что делать. Я даже думать об этом не могу. Но я должна! — Знать или думать?

— И то и другое! — Элиан сильно прижала кулаки к глазам и увидела красноватую мглу, пронизанную звездочками. — Все мои чувства и все мое тело взывают к тому, чтобы я приняла его. Но что-то останавливает меня. И это не страх. Я могла бы стать императрицей Асаниана. Я могла бы построить империю по своему представлению, даже если речь идет об империи, которой тысячу лет правили королевы.

Мирейн ничего не сказал. Она открыла глаза свету. Это было больно. Благословенная, проклятая боль.

— Черт возьми, Мирейн, почему бы тебе не сказать все и не покончить с этим? — Что я должен сказать?

Так равнодушно, так по-королевски. Элиаи понимала эту гордость. Ту самую гордость, которая заставила ее отречься от своего рода, пока тень смерти, нависшая над ее семьей, не заставила ее вернуться.

— Я слышала ваш разговор перед отъездом Вадина в Янон, — неуверенно сказала она.

Челюсти Мирейна сжались, затем расслабились. Элиан хотелось, чтобы он пришел в ярость, или рассмеялся, или смутился. Но он по-прежнему был чертовски спокоен.

— Что заставило тебя поверить, будто речь шла о тебе?

— Вадин сказал. И, — добавила она, — я сама знала. — И что?

— А то. — Ей захотелось прикоснуться к нему, но рука не повиновалась. — Тогда было еще не поздно. Возможно, и сейчас тоже… — Она не могла смотреть на него и остановила взгляд на своих ногах. — Ведь я дала клятву быть твоей королевой, если ты этого захочешь.

— Долг, — тихо произнес Мирейн. — Данное тобой слово. Все твое сумасбродство — это иллюзия. Ты живешь только ради своей чести принцессы. А еще, — добавил он, — еще ты, должно быть, мечтаешь сбежать от всех нас и отправиться туда, где никто не будет тебя связывать.

— Я… думала об этом. — Элиан до боли сжала руки. — Я буду любить тебя, если ты попросишь.

Это сказал за нее все тот же демон. Мирейн невесело рассмеялся. — А если я откажусь?

— Будь ты проклят, Мирейн. Будь ты проклят! И она сама тоже, за то, что попросила его о таком. Он был спокоен как никогда и упрям до безумия. — Ты хочешь, чтобы я решил за тебя. А я не буду этого делать, Элиан. Твое сердце принадлежит только тебе. И только ты можешь следовать его зову.

— А у тебя-то есть сердце? — Он не удостоил ее ответом. — Да, я пришла к тебе потому, что обещала. И потому, что любила тебя. И потому, что Илариос мог слишком легко занять твое место, и это было бы предательством.

— Предательством по отношению к чему? К твоему тяжкому долгу?

Ее глаза сузились. Губы поджались. — Твои враги правы. Ты терпишь рабов и вассалов… Но никогда не смиришься с равным себе.

— Женщина, равная мне, никогда не попросит о том, чтобы я думал за нее.

Гордость, гордость, гордость. Они слишком хорошо подходили друг другу, он и она; они были чертовски похожи. Гордость Илариоса тоньше. Чище. Мягче и разумнее. Он никогда не отверг бы любовь, если бы она оказалась менее совершенной, чем требовала его прихоть.

Элиан встала. Мирейн смотрел на нее без какого бы то ни было намека на уступку.

— Ваша ванна остывает, мой господин, — сказала Элиан, отвечая холодностью на холодность. — А я должна выполнить обещание.

* * *

Несмотря на то что Элиан нарочно медлила, она все равно пришла рано. Ночной колокол ударил, когда она уже миновала ворота храма.

Внутри царила тишина. Это был очень старый храм, и ощущение святости было разлито в самом его воздухе. Тени прятались среди тяжелых столбов и терялись под огромным сводом купола, в открытом центре которого сверкала единственная ледяная звезда.

Элиан ступила на потертые камни и медленно двинулась вперед. Под ее ногами сменялись рисунки, разбитые и стершиеся от времени: листья и цветы, люди и звери, птицы и рыбы. Некоторые из них взобрались на столбы, обвиваясь вокруг них, блестя тут и там глазами из золота или драгоценных камней.

В стороне от этого поблекшего великолепия стоял алтарь, возведенный на высоком постаменте. Он единственный не имел украшений или драгоценных инкрустаций: это был простой прямоугольный камень. Но позади него, на стене, сияло и горело единственное подобие, которое только и мог допустить бог, — золотое, чистое и величественное, сверкающее даже при свете мерцающей лампы изображение в полную величину знака Солнца на руке Мирейна.

Элиан низко склонилась перед ним, но ни одной молитвы не сорвалось с ее уст. Спустя мгновение она отвернулась.

В крытых нишах вокруг столбов, расположенных по кругу, стояли маленькие алтари. Там находились гробницы прежних князей. В одной из них покоилось тело избранницы бога, его невесты, жрицы Санелин. А другая, очень маленькая, очень древняя, заставила Элиан подойти ближе. Здесь не лежал ни господин, ни госпожа, здесь не было ни золотых украшений, ни резьбы. Даже сам камень не имел чистой красоты главного алтаря: простой серый гранит, грубо обтесанный и вделанный в пол. Его вершина была относительно гладкой, и это единственное, что можно было видеть, поскольку алтарь накрывала темная ткань, делавшая тени еще глубже. Но это было не алтарное покрывало, а мантия с капюшоном. А под ней, в углублении камня, мерцала вода, которая никогда не застаивалась и не высыхала, всегда оставаясь свежей и чистой, словно весенний ручеек. Вода Видения, покрытая мантией Пророка из Хан-Гилена.

Она знала Элиан и звала ее: «Возьми мой покров. Посмотри на меня. Владей мною. Пророчица. Пророчица из Хан-Гилена».

Элиан научилась сопротивляться. Но эту силу нельзя было отринуть. Неужели она владела умом Элиан даже во дворце ее отца, заставила ее назначить здесь свидание Илариосу, чтобы привести ее к себе?

«Посмотри на меня. Ты не знаешь, какой путь избрать. Посмотри на меня и увидишь».

— Я выберу его, — прошептала Элиан, — чтобы сбежать от тебя.

«Смотри на меня, — звучало пение, — владей мною». — Нет!

Элиан резко повернулась на каблуках. По непонятной ей самой причине она надела платье. Его тяжелые юбки взметнулись вокруг ее лодыжек, короткие волосы коснулись щек.

Неужели в ней нет ничего, кроме противоречий? Из хоровода теней выделилась одна. В неясном свете лампы блеснуло золото. Элиан мотнулась вперед, замерла, затем снова двинулась, уже менее порывисто и без улыбки.

Илариос взял ее руки и поцеловал их. Он все еще был одет в черное одеяние, поверх которого набросил темный плащ. Откинутый капюшон лежал на плечах, обнажая волосы.

— Мой господин, — очень тихо сказала Элиан. — Моя госпожа.

Это не было вопросом, но в его словах трепетал и вопрос, и с трудом сдерживаемый пыл, и страх быть отвергнутым. Если бы Элиан попросила, он мог бы изображать галантного придворного и говорить о пустяках.

Но она не смогла бы вынести этого — играть в придворных, делать выбор. Горячие сильные руки Илариоса дрожали, лицо побледнело. Взгляд был спокойным и ясным.

— Мой господин… — Она с трудом сглотнула. — Я… Прости меня. О, пожалуйста, прости меня.

Она и сама не знала, что имеет в виду. Но свет в его глазах потух, а лицо лишилось последних красок. И тогда Элиан воскликнула:

— Я не могу быть той, в ком ты нуждаешься! Я не могу быть твоей императрицей или твоей странствующей возлюбленной. Я не могу любить тебя так. Этой любви во мне нет.

— Она есть, — сказал Илариос с горечью. — Но не для меня.

Элиан протестующе затрясла головой. — Пожалуйста, пойми меня. Я хочу принять твое предложение. Очень хочу. Но не могу. Меня держит Хан-Гилен. Я связана присягой оруженосца. Я должна принять свою судьбу здесь.

— Понимаю. — Илариос был очень спокоен. Слишком спокоен. — Ты принадлежишь своему господину так же, как я — своему. И когда начнется война — а это неминуемо случится, потому что мир не выдержит двух империй, — будет лучше, если мы оба не станем разрываться между двумя враждующими сторонами. — Но ведь возможно объединение. Если… — Оно возможно на какое-то время. Может быть, на год, на десять лет, на двадцать. Но в конце концов произойдет столкновение, и наш союз не сможет помещать этому. Империи не берут в расчет интересы влюбленных, даже если эти влюбленные принадлежат к королевским родам. — Нет, — сказала Элиан, — нет.

Илариос улыбнулся. Его улыбка оставалась по-прежнему нежной и печальной, но невинности в ней не было, да и не могло быть вопреки глупым фантазиям Элиан. Он был принцем Асаниана, сыном тысячелетней династии императоров. Он сказал:

— Я могу взять тебя независимо от того, скажешь ли ты «да» или «нет», будет ли это мудростью, или глупостью, или простым умопомрачением. Потому что ты — любовь моего сердца. Потому что без тебя я не смогу жить.

Он держал ее за руки. Элиан попыталась высвободиться. Из темноты выступили тени — стражи Илариоса в своих вечных непроницаемых черных одеждах, с холодными глазами, вооруженные асанианской сталью. Сила Элиан не могла подействовать на них.

— Да, — мягко сказал Илариос, — мои вышколенные воины имеют оружие против магии. Они поклялись умереть за меня, как ты поклялась умереть за твоего короля-разбойника.

Элиан вгляделась в него. Теперь он предстал перед ней в новом свете. Маски упали, мягкость тоже исчезла, ибо не одна она составляла его сущность. Мирейн смеялся, когда убивал, а потом плакал над ранеными. Зиад-Илариос мог плакать убивая и плакать после, но при этом его рука не становилась менее неумолимой. Он мог схватить Элиан, подчинить ее, заставить уехать с ним и быть его невестой.

Она не испугалась. Скорее была зачарована. Как странно они вели себя, эти царственные мужчины, перед лицом женской непреклонности. Как чудесно противостоять им; как это похоже на упоение битвой. Элиан чуть не засмеялась. Она была в плену — и все-таки свободна. Могла выбрать одного, или другого, или никого. Могла убежать. Могла умереть. Могла вообще ничего не делать.

Она посмотрела на свои руки, лежащие в его руках, а потом в его бледное лицо. Было ли любовью это нежное безумие? Элиан хотела поцеловать его. Ударить. Толкнуть на пол этого святого храма и сделать с ним все что ей захочется. Она хотела убежать от него, отбросить все мысли о нем, стать той, какой была до того, как он начал свою осаду. Ее разум кричал ему: «Да! Да, я поеду. К черту все предопределения, к черту все пророчества, к черту моего надменного короля, который не хочет и не может говорить».

Илариос не слышал ее. Он был не магом, а всего лишь простым смертным. Он родился, чтобы стать императором. Он состарится, как и все его родичи, быстро и жестоко. Его золото превратится в серебро, красота увянет, жизнь сгорит дотла, так как его тело не сможет больше выдерживать пламя его духа.

Она могла бы заставить его жить. Могла бы стать его силой, потому что ее пламени хватит для обоих. И она сделала бы это добровольно, с радостью и ликованием. Если бы только ее демон уступил ее языку.

Палец Илариоса коснулся ее поврежденной щеки. Его голос был бесконечно нежным, бесконечно печальным:

— Я не могу сделать это. Я не могу принуждать тебя. Моя боль, моя роковая болезнь. Я слишком сильно тебя люблю. Ты — существо, созданное для вольного воздуха. В Золотом Дворце ты зачахнешь и умрешь. И я тоже. Но я был рожден для этого и научился принимать это, а иногда даже преодолевать. Ты очень многое дала мне. Я узнал тебя и за одно это уже должен благодарить богов. — Он склонялся все ниже и ниже. — На заре я уезжаю. Да хранит тебя твой бог. Элиан протянула к нему руки, чтобы вернуть его, чтобы возразить. Но он исчез. Ночь поглотила его.

А она, совершенно застывшая и опустошенная, не могла даже плакать.

Глава 18

Элиан долго блуждала, сама не зная куда идет, не думая о времени. Слезы никак не приходили.

Не один раз она резко останавливалась. Еще можно было вернуться. Можно было побежать к Илариосу. Удержать его. Сказать, что солгала, что лишилась разума, что только проверяла его. Жестокая, жестокая проверка. Да была ли Элиан когда-нибудь не жестокой? Вадин оказался прав: она все превратила в игру. Играла в любовь, играла в потерю. Сердца мужчин для нее были не важнее пешек на шахматной доске.

И она нанесла ему рану, которая, вероятно, никогда не затянется.

Элиан забилась в какой-то затерянный уголок и дрожала, уставившись в беспросветный мрак. Теперь, потеряв Илариоса, она точно знала, что любит его. Язык и трусость заставили ее притворяться. Горе лишало ее сил сделать то, что еще можно было сделать. Вернуться. Уехать с ним. Быть его императрицей. Родить сильных детей со светлыми волосами и золотыми глазами. Подарить ему радость в самом сердце его холодной империи.

Она подняла голову и посмотрела в окно, за которым царил мрак. Глубокая тьма перед рассветом.

Элиан вскочила и побежала, ничего не видя перед собой, обуреваемая одним стремлением. Перед ней распахнулась дверь — и она увидела комнаты, богато убранные, завешенные асанианскими шелками, благоухающие асанианскими ароматами. Пусто.

Везде пусто. Стража, слуги, вещи Илариоса — все исчезло. Комнаты померкли, заполнившись мучительной пустотой. Но среди подушек, лежащих на его постели, что-то блеснуло. В руку Элиан лег топаз, выпавший из его короны. Он не был похож на случайно оброненную и забытую безделушку. Этот камень заставлял вспомнить глаза принца, спокойные, золотые, любящие. Элиан будто вновь услышала его слова: «Увы, мое постоянство — мое проклятие. Я должен любить там, где получаю удовольствие. И если я люблю, то люблю вечно».

Она зарылась лицом в чужеземные шелка, сжав в руке топаз, углы которого больно врезались в кожу. Но она только крепче сжала камень. Волны плача поднимались в ней, достигали вершины и застывали. Все выше, выше, выше. Элиан задыхалась от слез.

Позади нее кто-то стоял. Стоял уже долго, наблюдая и выжидая. Элиан медленно обернулась.

На нее молча смотрел Мирейн. Но теперь язык ее был развязан. — Он оставил меня! — закричала она. — Он уехал прежде, чем я смогла отправиться с ним. А я хотела его!

Спокойствие, молчание. Мирейн был тенью, блеском глаз, мерцанием золота в ухе и на шее. Внезапно Элиан страстно возненавидела его. — Я не хочу тебя! — зашипела она. Мирейн сел на груду подушек, подобрав под себя ноги и склонив голову набок. Он всегда так делал, когда Элиан давала волю своему нраву. Изучал ее. Обдумывал, как ему самому следует обуздывать ярость. Даже в такой ситуации Мирейн не проявлял снисходительности к сопернику.

Элиан призвала всю свою волю против его обаяния. Он ей не старший брат, а она — не его младшая несносная сестра. В еще меньшей степени он мог бы быть ее возлюбленным. Он отказался помочь ей сделать выбор, и из-за этого все пошло наперекосяк, и она потеряла Илариоса.

— Я не твоя, — сказала она ровно и строго, — просто потому, что я и не его тоже. Он уехал в отчаянии, но я последую за ним. И ты не остановишь меня. — Я и не пытаюсь. — Тогда почему ты здесь?

Он пожал плечами по северному обычаю. На нем была темная простая одежда, но и в ней он выглядел по-королевски. Вероятно, Элиан сошла с ума, раз способна была заметить это сейчас, когда в ее голове смешались черное и золотое, горе, ярость и пророчество. — Я нужен тебе, — сказал Мирейн. Надменный, невыносимый. — Мне никто не нужен! — Даже твой асанианец?

— Я ему нужна. — Элиан дрожала, задыхалась, трясла кружившейся головой. Рука болела. Она заставила себя разжать пальцы. Топаз сверкнул, как золото и лед. — Пусти меня. — А разве я держу?

Она пошатнулась и упала на Мирейна. Он подхватил ее. Элиан застыла без движения. — Я хотела бы никогда не родиться на свет! — Это могло бы избавить нас от огорчений, — сказал он.

Элиан вскинулась. Это искусство не было присуще Мирейну. Скорее оно было характерно для ее отца.

— Но, — продолжал он, — раз уж ты здесь и пребываешь в бодром здравии, то могла бы сообразить, что твой выбор сделала ты сама. Это ты отослала его высочество. Ты, а не я или какой-нибудь безымянный демон.

Элиан рванулась из его рук. Его лицо, спокойное как никогда, вовсе не было безобразным. Оно было великолепно в своем несовершенстве. Небритая щека уколола ее ладонь. Она отступила. Мирейн не двинулся. — Я ненавижу тебя, — сказала она.

Его голова поникла, затем снова поднялась. Он принял это.

— Если ты выедешь тотчас же, то сможешь догнать его еще до восхода солнца.

Дыхание застряло у нее в горле, глаза метали молнии. Сердце билось, как у птицы, пойманной в ловушку: быстро, часто, испуганно. Мирейн застыл как статуя.

— Жестокий, — прошептал ее язык, — о, какой ты жестокий. Он улыбался.

Ее колени подкосились, и, дрожа, она опустилась на подушки. Мирейн возвышался над ней, но его улыбка померкла, осталась лишь ее тень в самом уголке губ. Элиан приподнялась, привлекла его к себе. Он не сопротивлялся, но она ощущала его силу, уступающую свободной воле, заставляющую их сидеть лицом к лицу и смотреть друг на друга. Он спокойно прикрыл глаза. — Время идет, — сказал он. Она не могла встать и едва могла говорить. Слова, которые приходили ей в голову, были какими-то чужими.

— Ты любишь меня?

— Это, — ответил он, — не имеет значения. Любишь ли ты меня? — Я люблю Илариоса!

Демон снова сжал ей горло. Она отчаянно ударила кулаком по подушке. Мирейн смотрел на нее, слегка откинув голову и полузакрыв глаза.

— Нет, — сказала она хрипло. — Только не ты. Я не вынесу этого. Я не могу потерять и тебя тоже!

— Ты любишь меня?

Вот, сказал ее демон, вот в чем ошибка Илариоса, вот в чем причина его неудачи. Он не умел обращаться с ней жестоко, слабый, нежный, сочувствующий. Сплошное пламя нежности и любви.

Слабый, повторил ее демон. Он истратил всю свою силу на слова. Он говорил Элиан, что схватит ее, свяжет и увезет, но ему недостало решимости сделать это. А Мирейн отпускал ее.

Потому что знал, как она поступит. Она принадлежала ему. Она всегда принадлежала ему. А он принадлежал ей.

Элиан перекатилась на другой бок. Она не хотела этого. Она ничего этого не хотела. Она хотела уехать прочь, быть свободной, быть кем угодно, только не Элиан из Хан-Гилена.

— Ты любишь меня? — настойчиво повторил Мирейн, доводя ее до безумия, и схватил ее с сокрушительной силой. — Ты любишь меня?

— Нет, — прошипела Элиан, — поскольку ты изо всех сил стараешься раздавить мои руки. Хватка ослабла. Он ждал.

Элиан посмотрела на него. Он был похож не на влюбленного, а на завоевателя у ворот города, ждущего, когда город сдастся или бросит ему вызов. Внезапно ее осенило: он был испуган. Мирейн, сын Аварьяна, был испуган. Любит ли она его?

Да, она полюбила его еще в утробе матери. Но так ли, как женщина любит мужчину?.. Элиан изучала его внимательно и спокойно. Она так далеко зашла в своем безумии, что теперь могла позволить себе быть спокойной, подумать, взвесить все «за» и «против». А Илариос в это время ехал, убегая от рассвета, и все новые и новые лиги пролегали между ним и женщиной, которая никогда не будет принадлежать ему. Он всегда понимал это. Но он не был бы Илариосом, если бы не отдал все свои силы, чтобы завоевать ее.

Он ее потерял. Она была из Хан-Гилена и никогда не найдет дом в Асаниане. Но все же он сделал многое. Он научил ее тому, что ее судьба не предопределена окончательно, что она может любить любого мужчину, а необязательно Мирейна. Она может остаться свободной, если таков будет ее выбор. Если таков будет ее выбор.

Элиан подняла голову, чтобы сравняться с Мирейном.

— Я даю тебе разрешение, — сказала она на официальном языке гилени, — просить моей руки.

Мирейн со свистом выдохнул воздух. Элиан затруднилась бы сказать, был ли это гнев, или облегчение, или простое удивление.

— Можешь ухаживать за мной, — сказала она, — но я не обещаю принять твое предложение.

Он сглотнул. Набирался мужества? Снова приходил в ярость? Боролся со смехом?

— А что, — спросил он, — если я буду мешать другому мужчине, которому вздумается добиваться твоей руки?

— Я вообще могу не выходить замуж, мой господин, — сказала она. — И эта перспектива не пугает меня. Голова Мирейна поникла.

— Да, я понимаю, что это тебя не пугает. — Он встал и поклонился, как король кланяется своей королеве. — Я буду ухаживать за тобой, моя госпожа, пользуясь твоим благосклонным разрешением.

Она тоже наклонила голову. И все испортила, охваченная приступом смеха, перешедшего в плач. Мирейн обнял ее и принялся укачивать, даже в этот момент слабости поступая как старший брат. Она не могла ненавидеть его за это. Он взял всю ее ненависть и показал ей, что это всего лишь один из ликов любви.

— Но любви не любовника, а брата! — закричала она взбунтовавшись.

Мирейн ничего не ответил. Его молчание достаточно красноречиво свидетельствовало об обратном.

* * *

— Все это не так уж страшно, — сказала Элиан, обращаясь к Илхари. — Я опять обрела свою семью да еще Мирейна и маленькую Элиан в придачу. У меня есть ты. У меня есть целый Хан-Гилен, если уж на то пошло.

Кобыла слегка вздрогнула от прикосновения щетки. Ее шея чесалась. Да, вот здесь. Элиан наклонилась, чтобы почесать ее.

— Я скучаю по нему, — сказала Элиан сквозь зубы. — Каждая частица моего тела тоскует по нему. Он заполнил так много пустот, был другом, братом, возлюбленным. Он был всем, о ком может мечтать женщина. И я позволила ему уйти. А зачем? Ради кого? Ради мужчины, который не выказывает мне ни малейших знаков внимания.

Илхари повернула ухо. До чего же глупы двуногие! Если бы ее хозяйка позволила одному из них взобраться на себя, то все уладилось бы, исчезла бы и ее боль, и их боль.

Элиан поняла, о чем думает лошадь, и рассмеялась. — Таких мужчин полно, да и женщин тоже, но эти мужчины расположены к другому. Да и я тоже. — Она положила щетку. Даже в своей густой зимней шубке Илхари сияла, как отполированная медь. — Иногда я думаю: может быть, я неправильно устроена? Или я сумасшедшая? В нашей семье есть некое неистовство, связанное с силой. Та, безымянная, тоже была наделена им. У нее тоже не было ни одного мужчины, а бог отверг ее ради чужеземки. Неудивительно, что она сделала то, что сделала.

По телу Элиан пробежали мурашки. Илхари вздрогнула и стала исследовать свою кормушку. Там лежало несколько зерен, она подобрала их.

— Я никогда не прощу ей этого. Но я начинаю понимать ее. Она все еще находится здесь, знаешь ли. Прячется среди теней. Смотрит и слушает. Ждет, чтобы я сдалась и пошла с ней. Как она может видеть? Она же слепая. — Ее сила может видеть, — передернулась Элиан. Было глупо говорить так много, даже обращаясь к Илхари. Изгнанница не вторгалась в сны Элиан с тех пор как она вернулась в Хан-Гилен: это была заслуга отца. Никакая злая сила не может проникнуть в его владения. А она так запуталась в своих любовных делах.

Но Изгнанница ждала. Элиан подсознательно чувствовала это. Она ждала слабости или смерти Элиан; а может быть, у нее хватало могущества, чтобы дожидаться смерти, чтобы заманить свою добычу в такую ловушку, заключить в такие оковы, которые ни один смертный не в силах разрушить.

— Зимнее солнцестояние, — сказала Элиан слишком поспешно и слишком громко. — Завтра день зимнего солнцестояния. В этом году мы будем прогонять песнями мрак с помощью большей силы, чем когда-либо, потому что здесь Мирейн, который будет петь и танцевать свой танец. Ты знаешь, что он не станет верховным жрецом? Его трижды просили об этом, но место останется незанятым и в этом году, и еще сколько-то лет; никто его не займет, а тем более — сам Мирейн. Хватит с него и Трона вселенной, говорит он. Пусть для храма выберут кого-нибудь, кто более свят.

Храмы и троны ничего не значили для кобылы. Она посмотрела на кучу мягкого сена, которое принесла для нее Элиан, и потянулась к нему губами.

— В конце концов он согласится, — продолжала Элиан, обращаясь к самой себе. Присутствие Изгнанницы рассеялось, но не так быстро. — Это случится, иначе орден останется без вождя. В конце концов они не могут взять простого смертного, каким бы мудрым и святым он ни был, если сын Аварьяна будет строить свой город всего в половине дня пути отсюда.

Города неудобны, да и конюшни тоже. Совсем другое дело — свежий воздух и вольные просторы. — Снег идет.

Кобыла слегка оттолкнула хозяйку в сторону и направилась к двери конюшни, которая от толчка открылась. Внутрь ворвался холодный воздух с хлопьями снега. Илхари фыркнула и вышла на снежный простор, пританцовывая и потряхивая головой.

Элиан поплелась за ней, чувствуя себя безнадежно приземленной. От криков детей у нее зазвенело в ушах. Снегопад был им в новинку, и все они высыпали на улицу, одновременно похожие на сорванцов и маленьких лордов. Но здесь были не только мальчики. Элиан видела и юношей из армии Мирейна, в основном южан, для которых снегопад перед зимним солнцестоянием был редким и удивительным явлением. Она заметила и высоких солдат из Янона, затеявших игру в снежки под беспрестанный смех.

Что-то белое и мягкое окутало ее и ослепило. Задохнувшись, Элиан повернула голову. Улыбка Мирейна была широкой и озорной, как у ребенка. Рыжеволосый мальчик, льнувший к его ногам, радостно закричал. Это был Корхалион, старший сын Халенана.

Элиан зашипела и сверкнула глазами. Мирейн взгромоздил ребенка к себе на плечи и наполнил ладони снегом.

— Бросай! — завопил Корхалион. — Бросай! Это нападение завершилось тем, что по спине Элиан побежали ледяные ручейки. С приглушенным криком, наполовину гневным, наполовину радостным, она развернулась и побежала. Быстрая, как золотой олень, Элиан очертя голову неслась через весь большой двор. Но если она была оленем, то Мирейн — пантерой, управляемой смеющимся демоном.

Поднялся страшный крик: одни были за Мирейна, другие — за Элиан. Перед ней мелькали лица, тела, яркий блеск чьих-то глаз. Холод, бег и крики — все это вместе действовало на нее как крепкое вино, наполняя ее радостным диким весельем. Она забежала за мужчину, подобного высокому столбу (на вершине которого сияла ослепительная улыбка Кутхана), и вдруг резко остановилась позади него и захохотала прямо в изумленное лицо Мирейна. Проскользнув между его широко расставленными руками, она захватила полные пригоршни искрящегося снега и обрушила на своего преследователя. У мести оказался сладкий вкус дикого меда. Элиан затанцевала вокруг него, дразня и швыряясь снегом.

Мирейн сделал выпад. Но тяжесть сидящего у него на плечах Корхалиона нарушила равновесие. Мирейн поскользнулся и упал, увлекая Элиан в сплетение рук и ног, барахтающихся в сугробе.

Задыхаясь, он вытянулся на снегу, пытаясь рассмеяться. Элиан, которая в результате своего яростного поворота тоже оказалась на земле между королем и мальчиком, поставила ребенка на ноги и смахнула снег с его лица. Он облизал губы, глаза его были полны восторга. — Повторим? — предложил он. Мирейн выкарабкался из сугроба и слегка шлепнул мальчика.

— Не так быстро, постреленок. Каждому бегуну требуется небольшой отдых между соревнованиями.

Лицо Корхалиона помрачнело, но через миг снова засияло.

— Ну и ладно. Вы мне не нужны. У меня теперь есть пони. Лиа, ты его видела? Его подарил Мирейн. Он черный, прямо как Бешеный.

— Его дед был моим первым пони, — добавил Мирейн. — Помнишь его?

— Еще бы, — отозвалась Элиан, — ведь я унаследовала его от тебя.

Волосы Мирейна были полны снега, снежинки искрились на бровях и густых ресницах. Охваченная новой опасной радостью, Элиан смахнула снег с его лица. Мирейн нисколько не растерялся и точно так же отряхнул ее лицо. Его рука была легкой, проворной и огненно горячей.

Корхалион прыгал между ними, горя от нетерпения. — Пошли посмотрим!

Пони отвели угол в конюшне Халенана. Он действительно был вороной, стройный как олень под своей густой шубой, с бешеными зелеными глазами и грозными рогами.

— Он точно потомок Демона, — уверенно сказала Элиан, когда черная голова появилась над дверцей стойла, задрав губу и блестя зубами. Она умело увернулась от них и схватила пони за мохнатое ухо. — Должно быть, няня пришла в ужас.

— Няня еще не знает о нем, — сказал Корхалион. — Мирейн собирается научить меня верховой езде. Он сказал, что ты нам поможешь. Еще он сказал, что ты можешь ездить на всем, на чем ездит он сам. Правда, Лиа?

— Да, — быстро ответила она, бросив взгляд на Мирейна. Он стоял с самым невинным видом и угощал кусочком плода спокойного мерина Анаки. — Я могу делать это даже лучше, чем он. Меня Демон никогда не сбрасывал.

— Я укротил его, прежде чем отдать тебе, — сказал Мирейн.

— Укротил? Отдал мне? Да он был диким как никогда, когда я сбежала от няни и грумов и оседлала его. Но именно я научила его уважать меня. Он был как твой Бешеный. Только и делал, что бушевал. — Она сладко улыбнулась Мирейну. — Как говорится, каков хозяин, таков и конь. Мирейн громко рассмеялся.

— А еще говорится: не родилась еще та женщина, которая не мечтала бы распоряжаться своим мужчиной. И всем, что ему принадлежит.

— Своим мужчиной? — Элиан тряхнула головой. Ее сердце, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди. — Не так быстро, братец.

— Может быть, быстро, сестренка, — сказал Мирейн, — а может, и нет. — Он скосил глаза на Корхалиона. — Ну как, сделаем ей подарок сейчас? Или заставим ее подождать? — Сейчас! — закричал Корхалион. Они оба просто лопались от какой-то важной тайны. Но ни один не хотел выдать ее. Элиан не стала сопротивляться, когда Корхалион энергично потянул ее за руку. Ее разум был спокоен, и она проверила настроение Мирейна. Какой бы крепкой ни была его защита, за ней скрывался не просто пыл, а звенящее напряжение, почти страх.

Они вышли из дома Халенана, прошли по заснеженным дорожкам ко дворцу. В крыле, отведенном Мирейну, был крытый двор, вокруг которого располагались комнаты, занятые его лучшими людьми. Они уже называли себя избранниками Ан-Ш’Эндора, спутниками Солнца. Открытое пространство служило им залом для собраний и помещением для тренировок. Оно никогда не пустовало, здесь постоянно раздавались голоса и звон оружия.

Но в этот снежный день здесь было необычайно спокойно. Люди из свиты короля выстроились по краям, образуя широкие алые ряды, одетые как на парад. В центре, возле не работающего зимой фонтана, стояли десять человек в темно-зеленых плащах без эмблем. Одним из них был Кутхан с высоко поднятой головой и ожерельем из позеленевшей бронзы на шее. Пятеро оказались женщинами. Высокие или низкие, полные или стройные, все они выглядели сильными и выносливыми, умеющими обращаться с оружием.

Компания в алом приветствовала короля громким лязгом мечей о щиты. Но те, в зеленом, по-прежнему стояли безмолвно, не шевелясь. Элиан обернулась к Мирейну. — А я и не знала, что в твоей армии есть женщины-воины.

— Есть несколько, — ответил он в звенящей тишине и улыбнулся. — Вся эта группа должна была состоять только из женщин, но я не принял в расчет мужчин. Они неистово воспротивились, почти взбунтовались. Видишь вон там их вожака, которого я наделил капитанским ожерельем? Из-за него мне пришлось уступить, и теперь отряд будет смешанным, половина на половину. От нас обоих я прошу прощения, что тебя приветствует только десять человек: нам не хватило времени на то, чтобы собрать полную сотню.

— Тысяча человек и та едва ли смогла бы оказать вам достойную честь, моя госпожа, — сказал Кутхан просто и гордо. В его серьезных глазах мерцал отблеск улыбки. Кажется, он простил ее за ту их ссору под дождем.

Элиан посмотрела на него и на его отряд. Это был внимательный, испытующий взгляд, от которого не ускользнула ни малейшая деталь: безупречный вид, оружие, гордость, отраженная на их лицах. Одна из женщин была прекрасна, как бронзовый цветок. Другая, безусловно, родилась на красной земле Хан-Гилена, крепкая и сильная, с мощными руками крестьянки. Взгляд ее был спокоен, на губах застыла еле заметная улыбка, словно в знак насмешки над этим парадом.

В последнюю очередь Элиан посмотрела на того, кто сделал ей этот подарок. Она сказала очень спокойно:

— Мой господин, очевидно, забыл: я не собираюсь уходить на пенсию. Если он хочет уволить меня, то пусть сделает это открыто, без притворства. Так же спокойно он ответил: — Это не увольнение.

— Пристало ли оруженосцу хвастать своей собственной стражей? Тем более если в этой страже есть высокородный дворянин?

— Оруженосцу не пристало. А королева имеет на это право.

Смысл ответа не сразу дошел до Элиан. Ее язык произносил слова по собственному разумению: — Я не королева, а только принцесса.

— Королевой становится та, что выходит замуж за короля, — сказал он терпеливо, словно объясняя малому ребенку.

— Но единственный король здесь… — Наконец ее разум и его слова встретились. Ее конечности похолодели. Голос зазвучал высоко и неистово: — Ты не смеешь!

— А почему бы и нет? — рассудительно спросил он. Ну как он мог быть таким рассудительным? Ведь он поймал ее в ловушку. То ни одного слова, кроме тех, которые она из него выбивала, а то вдруг это, перед лицом всей свиты! Когда отказ невозможен! Когда нельзя не принять дар!

Он протянул руки. Если бы это был не Мирейн, Элиан сказала бы, что это признак робости. Но это был Мирейн, и его спокойные глаза сверкали как черные бриллианты.

— Ты моя королева, — просто сказал он. Ее холодные руки безвольно лежали в его горячих и сильных ладонях. Ее терзали противоречивые чувства. Смех, плач, крик ярости, черный ужас. Как он посмел так поймать ее? Как он посмел быть таким уверенным в ней? Она не вещь в руках мужчины. Она это она. Она не хочет его. Хочет. Не хочет. Хочет!

— Моя госпожа. — Его шепот, тихий как сон, был обращен одновременно к ее разуму и слуху. — Моя королева. Любовь моего сердца.

Элиан забилась в слепой панике. Не потому, что он сказал это. И нс потому, что он сказал это здесь, в присутствии своей армии. Хуже этого, намного хуже было то, что пело в ее собственном мозгу. Не важно, что он король и император, что в его жилах течет кровь бога, что из всех существующих женщин он выбрал ее, что он кладет полмира к ее ногам. Значение имеет лишь он сам. Мирейн.

Она потеряла Илариоса из-за медлительности собственного языка, и он уехал. Мирейн никуда не поедет, пока не сделает ее своей. Словно у нее нет иного выбора, словно у нее вообще ничего нет. Судьбы. Пророчества. Неизбежности. Элиан вырвала руки из его ладоней. — Благодарю тебя, мой король, — сказала она с язвительной мягкостью, но я не из того материала, из которого делают королев. Мирейн ничего не ответил, даже не двинулся. Она с болью вспомнила, как он выглядел, когда она сказала ему о том, что любит Илариоса. Точно так же. Холодный, спокойный и царственный, он ничего не предлагал и ничего не брал. Она показала зубы.

— Этот отряд я принимаю, потому что это добровольный дар, такой же твой, как и их. Я думаю, что смогу управлять десятью воинами и служить на пользу моего короля. Остальное… — она проглотила ком в горле, — остальное, о сын Солнца, ты сохранишь для своей настоящей императрицы. — Ею можешь быть только ты. Если бы они были одни, она ударила бы его. Элиан укусила свой кулак, ощутив во рту вкус крови.

— О мужчины! Ну почему вы всегда останавливаетесь на самом худшем?

— И этим, — тихо спросил он, — всегда была ты? — Да, черт тебя возьми! Ты преследуешь меня, ты охотишься за мной. Ты мечтаешь о моей так называемой красоте, терпишь мою пресловутую дикость и ведешь счет моего рода и приданого до последнего дальнего кузена, до последней золотой пылинки. Можешь ты понять или нет, что я ничего от тебя не хочу? Ничего!

Его напряжение превратилось в развлечение. Ему даже удалось улыбнуться. Хуже того: он осмелился не сказать ничего из того, что мог бы сказать, ни об истине, ни о жестокости. Это была улыбка великого короля или статуи бога, спокойная, уверенная и мудрая. И противостоящая ее воле.

Элиан сделала самое худшее: струсила, как всегда, и убежала от него.

Она убежала, но не далеко. Бешеное желание сбежать на север довольно быстро ослабло. И все-таки она сложила свои вещи на постели, все еще находившейся рядом с кроватью Мирейна. Получилась беспорядочная куча, на удивление большая, при том что здесь не было ее оружия и трофеев. Чтобы справиться со всем этим, ей необходима была помощь слуги.

Едва двинувшись, чтобы позвать кого-нибудь, Элиан осела на пол. Куда ей идти? В ее старые покои — он знал все пути туда, как общеизвестные, так и тайные.

И он без колебания воспользуется ими. Она знала это его настроение. Мирейн Ан-Ш’Эндор получит все, что вознамерился получить.

Топаз Илариоса лег в ее руку. Она уставилась на него и долго смотрела, почти не замечая. Ее мозг был пуст.

Мелькнула чья-то тень. Элиан медленно повернула голову, и глаза ее расширились.

Перед ней стояла прекрасная леди, которая никогда не ходила пешком. Она всегда сидела на троне или в беседке, а по большим праздникам — в крытых носилках. Если же она решала удостоить пол особой чести и ступить на него, то его обязательно покрывали коврами, и только тогда подошвы элегантных сандалий касались его. Тем более она никогда не появлялась неожиданно.

Сейчас леди Элени была одна. На ней удобное, как у служанки, платье, на ногах — сапоги. Из тончайшей кожи, с инкрустацией на каблучках, но все-таки сапоги. Они выглядели так, словно она прошла в них по снегу, и — о чудо из чудес! — на них засохла грязь. Тяжелые завитки волос блестели из-за попавших на них снежинок; если у нее и была накидка, она потеряла ее.

— Мама, — удивленно сказала Элиан, — где твои служанки? Что ты здесь делаешь?

Княгиня села на единственный в этой комнате стул и расправила юбки.

— Мои служанки на своих местах. А я искала тебя. — Любой мог бы тебе сказать, где я.

— Никто не мог. У твоего отца и брата другие заботы.

— А у Солнцерожденного их нет. — Солнцерожденный занят. — Княгиня слегка нахмурилась. — Я поклялась, что не буду тебе ни в чем препятствовать, и не намерена нарушать своего слова. Но должна тебе напомнить, что наш гость больше не может считаться нашим дальним родственником. Он король.

— Он по-прежнему остается Мирейном. — Он Мирейн Ан-Ш’Эндор. Слова, такие схожие с собственными мыслями Элиан, разбередили ее старые раны.

— Я знаю, кто он такой! Я прислуживаю ему днем и ночью. Днем, — повторила она, — и ночью.

Ее мать не выказала ни малейшего признака досады или расстройства.

— Я здесь не затем, чтобы обсуждать твою репутацию. И не затем, чтобы умолять тебя принять его сватовство, как бы велик он ни был, пусть даже подобных ему не существует в нашем мире. Я здесь только затем, чтобы понять: почему? Элиан ничего не ответила.

— Может быть, дело в принце из Асаниана? — размышляла Элени. — Нет, не думаю. Может быть, причина в каком-нибудь юноше низкого ранга, в слуге, или крестьянине, или солдате из армии Мирейна? Тебе не следует держать это в тайне от нас. Женщины из рода Халенанов и прежде вступали в брак с чужеземцами. Они даже выходили замуж за простолюдинов. Впрочем, не похоже, что ты страдаешь от неразделенной любви. Тогда что, Элиан? Почему ты противишься любому мужчине, который интересуется тобой? Ответом было упрямое молчание. — Может быть, это пугает тебя? Ты более неистова, чем обычно бывают девушки, и ты всегда была свободной. Тебе еще не довелось встретить мужчину, который был бы так же силен, как ты, или настолько же уверен в своей силе. Кроме Мирейна. — Княгиня сложила руки. — Но, в конце концов, как бы ни был слаб мужчина, его жена должна отдать ему себя. Свое тело, конечно, а может быть, и сердце, если ей посчастливится. Отдавать это страшно и тем страшнее, чем сильнее мужчина. Таковы твои рассуждения, дочь моя? Ты боишься стать женщиной?

— Нет! — вырвалось у Элиан. — Я знаю, что мужчины делают с женщинами. Я видела это в армии. — Несмотря на всю браваду, щеки Элиан залил горячий румянец; язык прилипал к небу. — Это не страх, мама, поверь мне. Я всегда хотела выйти замуж. Когда-нибудь. Когда настанет время. Я всегда думала, что моим мужем будет Мирейн. Потому что так должно быть. Потому что по-другому быть не может.

Потом я повстречала Илариоса. И ничего не должно было случиться, ведь нет ничего сильнее судьбы. А если так, то как он смел вмешаться в мою жизнь? Весь мой мир рушился. И я убежала, чтобы быть в безопасности.

К Мирейну. Который вел себя так, словно я для него не больше, чем сестра. И я решила, что даже рада этому. Я начала думать, что, может быть, в конце концов мои клятвы и предначертания были плодом детских фантазий: слепое увлечение маленькой девочки своим блестящим старшим братом.

А Илариос отправился вслед за мной. Когда наконец Мирейн признался, что я нужна ему, было уже поздно, да и говорил он не со мной; а мое сердце менялось, наслаждаясь этой новой свободой. Моя жизнь не была предопределена, я могла выбирать. Выходить мне замуж или нет. Выйти замуж за мужчину, которого я воображала, или не выходить ни за кого. Илариос ухаживал за мной, и я начала думать, что могу стать его возлюбленной, а он — моим. Мирейн ничего не делал, чтобы остановить нас. Возможно, я хотела, чтобы он ничего не делал. Но скорее я хотела, чтобы он что-нибудь сделал. Предъявил на меня права. Сказал, что я принадлежу ему. Но он молчал. А теперь, — сказала Элиан, — это случилось, и я не знаю, что мне делать. Он говорит, что любит меня. Я знаю… я знаю… — Голос ее дрогнул, недоверчивый, испуганный. — Я знаю, что люблю его. В конце концов я знаю… я люблю его. Из-за него я отказала Илариосу. — Кулаки Элиан сжались, голос зазвучал громче. — Мама, я не могу! Он король. Солнцерожденный. Сын бога. — Но он по-прежнему Мирейн. Ее собственные слова. Элиан ответила словами матери:

— Он Ан-Ш'Эндор! — Волосы упали ей на глаза. Она отбросила их назад. — Он не тиран, которого все боятся. Но он король. Великий король. Император. Да разве я могу даже думать о том, чтобы быть рядом с ним?

— Мне кажется, — сказала княгиня, — что ты только это и делаешь. Знаешь, какое имя дали тебе в армии? Калириен. Быстрая и доблестная госпожа. Обрати внимание, дочь моя: доблестная госпожа. Когда Мирейн решил подарить тебе стражу, тысяча человек, прослышав об этом, выразили желание быть выбранными. А за ними толпилась еще тысяча. Ему пришлось провести трудную проверку, а потом еще более трудную, а потом еще и в конце концов подвергнуть каждого из выбранных испытанию своей силой. Пятерым из них теперь завидует вся армия, потому что они вознеслись почти так же высоко, как принцы.

— Ой, только потому, что теперь у них будет протоптана дорожка к моей знаменитой постели.

— Такие мысли не делают чести ни тебе, ни твоей страже. Где та правда, видеть которую мы учили тебя? Солдаты Ан-Ш'Эндора выбрали тебя своей госпожой. И простолюдины сделали то же самое.

— А как насчет дворян? — вскинулась Элиан. — Что ты скажешь о них?

— Дворянин видит то, что видит. А некоторым даже удается понять это.

— Нет, — сказала Элиан. Это было ее вторым словом.

Первое она ясно и четко произнесла в самой глубине своего сердца. Ни имя отца, ни матери, ни даже няни, которая воспитала ее. С самого начала это имя значило для нее больше всего. Мирейн.

— Я боюсь, — сказала Элиан. — Я вовсе не доблестна. Я страшно напугана. В конце концов я поклялась и сдержала слово, а потом влезла в интриги… Я не могу быть его королевой. Княгиня сказала очень мягко: — Ты можешь быть его любовницей. А все остальное придет.

Это слово «любовница», сказанное матерью своей дочери-девственнице, причем с такой нежностью, потрясло Элиан даже в большей степени, чем то, что ее мать появилась здесь одна, что она говорит так свободно и даже знает, о чем думают солдаты.

Элиан посмотрела на свои руки и на кровать. И там и тут было пусто. Пока она говорила, пока ее разум отвлекался на постороннее, ее руки разложили все вещи по местам. Кроме топаза. Он лежал в ее ладони и сверкал жестоким светом. Она спрятала камень.

Она не плакала. Она скорчилась на кровати, поджав колени к подбородку и прищурив воспаленные глаза.

— Я не могу понять его. А что, если я нужна ему только из-за моего лица? Или из-за приданого и доброй воли моего отца? Мирейн никогда не вел себя как влюбленный. Он вообще едва замечал меня. Неужели он так во мне уверен? Или ему это безразлично? Он даже к Илариосу не ревновал. — Разве?

— Да! — взорвалась Элиан. Сделав усилие, она сдержала свой голос. — Илариос хотел, чтобы я уехала с ним. Когда я сказала об этом Мирейну, он не стал решать за меня. Он даже не попытался остановить меня.

— Но он и не посоветовал тебе ехать, — улыбнулась княгиня. — Ах, дитя мое, если ты ничего не замечаешь, то другие кое-что видят. Он не сводил с тебя глаз, когда вы были вместе с принцем, смотрел на тебя постоянно и настойчиво. А когда ты уезжала верхом или уходила на прогулку, его разум отправлялся вслед за тобой; он безо всякого повода начинал огрызаться. Да, он ревновал. И очень сильно. — Тогда почему он не… — Он слишком горд.

Конечно, он слишком горд. Мужчине приходится смиряться, чтобы должным образом ухаживать за женщиной.

— Он не может любить меня! — закричала Элиан. Ее мать тихо рассмеялась.

— Но, дочь моя, он тебя уже любит. — Она слегка помрачнела. — Я могу понять твой страх. Мирейн дорог всем нам, и он, конечно, человек, но все равно остается сыном Аварьяна. И тем не менее, даже будучи человеком больше, чем богом, он очень раним. Ему легко причинить боль. Будь осторожна и не наноси ему рану, которая будет слишком глубока, чтобы ее залечить.

— Я никогда… — Элиан осеклась. — О мама, ну почему это происходит именно со мной?

— Если бы я знала, — ответила княгиня, — я сама была бы богиней. — Она соскользнула со стула, опустилась на колени, что было столь же необычно, как и все, что она делала в течение последнего часа, и заключила дочь в объятия. — Когда я родила тебя, то поняла, что у бога есть свои, совершенно особенные намерения на твой счет. Он наделил тебя множеством чудесных даров. Теперь он просит платы. Ты достаточно сильна, чтобы сделать это. Поверь мне, дитя мое, — сказала она, тщательно взвешивая каждое слово, — ты достаточно сильна.

Глава 19

Ночь перед днем зимнего солнцестояния называлась Мраком Года. В старые времена этот день считался празднеством богини. Когда Аварьян набрал полную и непобедимую силу в Хан-Гилене, обряды богини были запрещены и ее празднество померкло перед праздником Возвращения Солнца. Но некоторые традиции сохранились. К наступлению Мрака Года все огни тушились. Храм оставался темным, священники молчали. Народ сбивался в кучки и дрожал, думая о смерти и о холоде могилы.

Дворец питался теплом своих старых стен, но, когда теплые солнечные дни прошли, холод стал довольно ощутим. Музыка и пение были запрещены, смех утих, и теперь залы казались еще темнее.

Элиан провела несколько чудесных часов в тепле вместе с Анаки, которая, как молодая мать, не должна была страдать от холода. Но чувство вины и долга заставило Элиан выйти наружу. Небеса начали постепенно освобождаться от снежного бремени.

Элиан оставила их серую тяжесть ради ледяного воздуха дворца. Мирейн находился в рабочей комнате со своими писарями, гревшими руки возле слабого пламени ламп. Им она была не нужна, ему тоже, хотя он и подарил ей быструю улыбку занятого человека. Элиан решила почистить его доспехи. Это было неприятное занятие, но оно чудесно согревало ее.

Покрытые золотом пластины мерцали, великолепные даже при тусклом освещении. Когда Элиан, поджав губы, склонилась над шлемом, начищая зубец, который мастер не смог полностью выровнять, что-то темное и мягкое упало ей на плечи.

Она сбросила окутавший ее предмет. Им оказался плащ, чудесный плащ из темно-зеленого бархата, подбитого мехом такого же огненно-красного цвета, как ее волосы, легкий, теплый и мягкий, столь же приятный на ощупь, как и на вид. Пальцы ее заблудились в складках плаща, от удивления захватило дух. — Хазия, — сказала она. — Это, наверное, хазия. Улыбающийся Мирейн уселся у ее ног. — Да, это она.

— Но ведь это такая же ценность, как рубины, если не большая. Он жестом выразил согласие.

— Зверек чуть крупнее мыши, очень редкий и к тому же пугливый. По словам торговца, для того чтобы накопить шкурок на этот плащ, потребовалось добрых двадцать лет. — Он наклонил голову набок. — Тебе нравится?

— Не будь дураком! — Краска залила ее лицо, она нахмурилась. — Тебе не удастся купить меня, Мирейн.

— Разве я не могу сделать тебе праздничный подарок?

— Ты его уже сделал. Это стража. — А теперь еще один, — сказал он и легко, почти рассеянно дотронулся пальцем до меха. — Я ужасно богатый человек, знаешь ли. Северные племена так богаты, что ты и представить не можешь, а их самые богатые короли платят мне дань. Постепенно все это начинает казаться морским песком. Ничего не стоящее излишество. Если только не использовать его для подарков. — Но ни к чему раздаривать все! — вскричала Элиан, почувствовав укол практичности. Мирейн засмеялся.

— Не надо этого бояться, моя госпожа. Даже если бы я вбил подобное себе в голову, мои казначеи быстро привели бы меня в чувство. Содержание армии требует больших денег, да еще мой город. — При этих словах глаза его загорелись. — Строительство начнется весной. И ты нам поможешь. Тебе ведь захочется иметь что-то свое во дворце и в городе?

— Какое значение может иметь то, что мне хочется? — спросила Элиан, замерзшая в своем великолепном плаще.

— Значение имеешь ты, — сказал Мирейн и совершенно спокойно добавил: — Когда сойдет снег, я хотел бы отпраздновать нашу свадьбу. Весной, в день твоего рождения. Или, если хочешь, в день моего рождения, в праздник Вершины Лета. Или где-нибудь в промежутке.

Элиан ненавидела его. Его холодную самоуверенность, его спокойный взгляд. Она ненавидела свое собственное сердце, предавшее ее, начав отчаянно биться, и свой голос, дрожащий и прерывистый. — А что, если я не стану выбирать? Мирейн дотронулся до ее руки. Это было не более чем легкое прикосновение пальцев, но Элиан почувствовала ожог. — Настало время для решений. И, — за обжигающим прикосновением последовал огненный поцелуй, — для любви.

Ее душила злость. Предательское, предательское тело. Оно пело, когда Мирейн был рядом. И требовало, чтобы он стал еще ближе.

Но он слегка отстранился, и в душе Элиан мгновенно родились гнев, ярость и крайнее безрассудство. Его голос потерял мягкость и стал по-прежнему бодрым — голос брата, в котором едва угадывался король.

— А сейчас разгар зимы. Послезавтра я отправлю большинство моих союзников по домам, пусть правят своими землями для меня. Летом мы снова отправимся в поход.

Элиан содрогнулась, и он схватил ее за руку. На этот раз — никакого огня, только тепло и сила.

— Хотя Асаниан нам не союзник, но он и не враг. Пока что. Этого Зиад-Илариос от меня добился. Но восток восстает. Девять Городов вторглись на территории дальнего юга, на границе пустыни. Я слышал про ужасы, которые творятся там, и про то, что армии их набирают силу. Синдики проверяют мои фланги на прочность. Внезапно в глубине ее души родился холод. — Еще раньше, — сказала она очень тихо. — Холод. Север. Мирейн крепче сжал ее руку. — Север крепок, и он мой. — На севере тьма. Он нахмурился.

— Это зимнее солнцестояние, возлюбленная сестра. И всем нам холодно.

— Нет, — пылко сказала Элиан. — Я это чувствую. Она задела его гордость.

— Мое королевство — как мое тело. Оно спокойно лежит в объятиях зимы. Только на юге возникают трудности. И, — добавил он медленнее, — небольшие проблемы на севере. Совсем маленькие. Один или два набега. Тамошние племена процветают за счет этого, иначе все молодые люди там сошли бы с ума и стали бросаться друг на друга. — Племена? В Ста Царствах? — Это не в…

Это было в Ашане. Посланец оттуда прибыл поздно вечером, промерзший до костей, его кобыла чуть не пала. Когда вино проникло в его желудок, а теплая одежда окутала тело, он начал свой рассказ.

— Все это затеяли люди из Асан-Эридана, — сказал он. — Их девчонка, фаворитка любимого внебрачного сына лорда, привлекла внимание одного гостя. Парень не слишком богат, но у него есть родственники в Асан-Шейане. Он похитил девушку и изнасиловал ее. Сын лорда поймал его и по закону и по праву, хотя, может, и слегка опрометчиво, сделал так, что чужак больше не сможет наслаждаться ни с одной женщиной. Виновник, отпущенный на свободу, вернулся в Шейан. А его родственники к тому времени устали от зимы и горели желанием совершить нападение.

Так бы все и получилось, ваше величество, и на этом бы и закончилось. Но мой господин Омиан состоит в родстве с леди Шейана, и он был там, когда вернулся тот человек. И он ввязал своих собственных людей в шейанское дело.

Эридан располагается близко к границам Эброса и имеет тесные союзные и родственные связи с горсткой своих эбросских соседей. Столкнувшись с отрядами Луйана, лорд Эридана позвал на помощь своих друзей, И теперь мы стоим перед угрозой страшной войны. — Посланец встал со своего места и преклонил колени перед Мирейном. — Мы не стали бы тревожить тебя, Солнцерожденный. Но мой господин стар, а его наследник не стремится к миру, и остальные его сыновья тоже рвутся в бой с Эбросом. Прежде чем все закончится, Ашан может начать воевать сам с собой, и война внутри страны будет такой же яростной, как и за ее пределами. — Говорящий сложил ладони словно в молитве. — Ваше величество, если этот маленький кусок вашей великой империи имеет для вас хоть малейшее значение, мы умоляем помочь нам в нашей беде.

Мирейн посмотрел на посланца. Элиан был знаком этот взгляд: темный, спокойный и совершенно непроницаемый. Ей доводилось видеть, как высокородные господа отступали перед ним.

Этот человек не был высокородным лордом ни по крови, ни по разуму. Он скорчился на полу, прикрыв голову руками. Но у него хватило сил прокричать:

— Солнцерожденный! Во имя вашего отца, помогите нам!

Эти слова повисли в звенящей тишине. И тут раздался тихий, но достаточно ясный удар колокола. Услышав его, Мирейн поднял голову.

— Аварьян садится, — сказал он. — Храм ждет меня.

Посланец обнял его колени в великой дерзости и отчаянии. — Ваше величество!

— После ритуала, — сказал Мирейн, — ты получишь мой ответ.

Казалось, он ничего не сделал, но уже был свободен и широко шагал через зал, а гонец все еще стоял на коленях, обнимая пустой воздух.

* * *

Несмотря на то что храм Аварьяна был набит горожанами, там царил черный древний холод. Властители Хан-Гилена чувствовали этот холод на своих местах возле алтаря: князь и княгиня сидели рядом, а их сын и дочь стояли позади них. Хотя ни один огонек не разгонял тьму, над ними держалось слабое красно-золотое сияние — магический свет, который всегда усиливался в сердце Хан-Гилена. Он сиял даже через плащ Элиан.

Она едва обращала на это внимание. В ее душе царил такой обжигающий холод. Разум ее был хрупким, ясным, сияющим и холодным как лед. Мысли собравшихся здесь людей бились у нес в голове. Ко сильнее их был зов потемневшего алтаря, мантии и воды пророчества. Всей воли Элиан едва хватало на то, чтобы оставаться на месте. «Время пришло, — пела вода. — Время, время, время. Иди, провидица. Иди и правь мной».

Элиан до боли сжала челюсти. Здесь не за кого было уцепиться, даже если бы она и хотела этого. Орсан и его жена находились вне пределов ее досягаемости. Хал поддерживал Анаки, которая все-таки решилась принять участие в ритуале, хотя ее пришлось принести на носилках. Супруги были поглощены друг другом.

В темноте блеснул ослепительный свет. Детский голос, высокий и пронзительно-чистый, нарушил молчание.

Все жрецы и жрицы Хан-Гилена образовали бесконечную процессию, поток белых одеяний, золотых ожерелий, чистых голосов. Перед ними ступали новички в шафранном золоте, держа высокие свечи. Позади них разливался свет.

Потомки Халенанов сияли своей силой. Но это был собственный сын Аварьяна в величайшем храме Аварьяна: одеяние и ожерелье его были такими же, как и у остальных, голос звучал так же чисто, как у священных певцов, и тем не менее все это казалось лишь тенью перед мощью его сияния. Все расплылось перед глазами Элиан, и ей пришлось зажмуриться.

«Если его сейчас не назовут верховным жрецом, — прошептал ей холод, — тогда это звание — ничто. Он — единственный в своем роде. Сын бога, величайший из жрецов Солнца».

Мирейн взошел на высокий алтарь и склонился, как склоняется огонь перед сильным ветром. Элиан не слышала слов, которые он пел, не видела движений его танца, танца сковывания богини. Ибо узы, наложенные на тьму, высвободили другие силы, и одной из них, причем не последней, была сила Элиан. Не сознавая, что двигается, она отошла от брата и растворилась среди темных теней. Страшно близко, так близко, что она могла дотронуться до него, находился Алтарь Видения. Никто, кроме нее, Не думал о нем, ни единый взгляд не коснулся его. Элиан была так же одинока, как если бы храм пустовал.

Она протянула руку. Мантия была толстой и удивительно мягкой и струилась под ее пальцами как вода. Черная вода поблескивала в своем каменном гнезде, волнуясь и искрясь. Элиан должна бороться… сопротивляться…

«Иди, — раздался шепот. — Правь. Будь сильной и смотри».

Воля отказывалась повиноваться. Воля открыла разум, позволила воде проникнуть в него, заполнив его грузом снов и кошмаров. Воля управляла видениями, собирала их, придавала им форму.

«Правь?». В ее мозгу кружил хоровод картин. И тем не менее глаза видели, а ум понимал, где она стоит: у Алтаря Пророчеств, в черной мантии, накинутой поверх зеленого бархатного плаща Мирейна, подбитого мехом хазии. Больше она не чувствовала холода. Весь храм осветился солнечным сиянием: пока она боролась с видениями, Мирейн зажег плашмя Возвращения Солнца. Жрецы и Солнцерожденный пели торжественный антифон, их низкие голоса сплетались со звенящими серебристыми переливами голосов новичков и жриц. «И бог вышел вперед, — пели они, — и прильнул к своей невесте». Потом запел один Мирейн: «И тьма была повержена, и родился свет: Солнце в триумфе, непобедимый завоеватель, король навсегда…» — Король навсегда, — эхом отозвался чей-то голос. Элиан в ужасе поняла, что он принадлежит ей, только звучит выше, чище и сильнее, чем обычно. По рядам жрецов пробежала волна тревоги. Люди оборачивались, в изумлении глядя на Элиан. Но ее голос все звучал, бил, словно вода из источника, словно колокол, который долго гудит после удара, не приглушаемый ничьей рукой:

— Король навсегда или король никогда. Сын Солнца! Берегись! Даже когда ты стоишь здесь и опутываешь мрак цепями света, он грозит обрушиться на тебя. Ты поешь, ты исполняешь свой танец и размышляешь над этой маленькой бедой на севере. Тебя не утомляет зима — ты сам отправишься туда, чтобы разобраться, чтобы усмирить твой взбунтовавшийся народ собственным величавым присутствием. Плохие мысли и плохой выбор, Солнцерожденный. Север ждет воцарения силы древней Ночи. На севере — твоя смерть.

Мирейн неподвижно возвышался над алтарем. Его сияние ослабло до мерцания, едва различимого в великолепии ярко освещенного храма. Одежда на нем не соответствовала его рангу: всего лишь белое одеяние жреца, ничем не украшенное, и ожерелье на шее. Его лицо затуманилось в хороводе видений: Мирейн-мальчик на вершине Эндроса; Мирейн-юноша на троне Янона; Мирейн повзрослевший вступает в смертный бой с северным великаном; Мирейн возмужавший объединяет свои владения в империю. Мирейн, лежащий на холодном камне, безжизненным взглядом смотрит в потемневшее небо, а над ним — очертания тени, закутанной в ночную мглу. Она простирает над ним длинную руку в перчатке, наклоняется и вырывает сердце из его груди.

— Пошли кого-нибудь другого, — сказала Элиан очень спокойно и очень ясно. — Пошли того, кто будет достаточно силен, достаточно безжалостен, и жди здесь. Тогда, без сомнения, ты навсегда останешься королем, ты и твои наследники. Все миры склонятся перед тобой. Удивительно, до чего ясен был ее разум. Она могла видеть Мирейна насквозь, как через стекло; остальные, более ничтожные, были словно прозрачный ручей, журчащий на краю сознания. Но Мирейн стоял неподвижно, глаза его были светлы, и в них не отражалось даже тени испуга.

— Могу ли я послать кого-то другого, — спросил он, — если не дерзаю отправиться туда сам?

— Дело не в смелости или в трусости. Дело в том мире, который будет существовать в будущем. Ты — оружие Аварьяна против мрака. И если ты будешь разбит до того, как настанет предначертанное время, то какая же надежда останется для других детей света?

— Ты провидица, — сказал Мирейн. — Так узнай для своего короля: моя смерть неизбежна?

— Если ты не отправишься на север, то сможешь избежать ее.

— А если все-таки отправлюсь? Тогда всякая надежда потеряна? Элиан вздрогнула. Но ее дар не знал милосердия по отношению к человеческим страхам. Он заставил ее заговорить холодно и отчетливо:

— Смерть ждет тебя в Ашане. Но в гобелене времени есть одна нить, лишь одна среди мириад остальных, и это нить надежды. Надежды на то, что твоя жизнь будет спасена. Что с тобой станется: будешь ли ты заключен в глубоких подземельях, или изгнан в далекие земли, или — дай Боже, чтобы так и случилось, — снова воцаришься на троне — я не могу видеть. Мне мешает тень. — Но я буду жить.

— Ты можешь выжить. Если изберешь одну-единственную тропу из многих, совершишь правильный выбор, скажешь правильное слово и сделаешь правильный жест. Если ты отнесешься к опасности так, как тебе советует провидец. Но что это будет за слово и что это будет за жест, я сказать не могу.

— Да, не можешь. Мой враг достаточно силен, чтобы помешать твоему дару пророчества. И тем не менее надежда не может быть скрыта. — Его голос зазвучал громче, став чистыми сильным: — Я принимаю вызов. Я отправлюсь туда и раздавлю змею, притаившегося на земле моего королевства, а мой отец защитит меня. Ни один смертный не может победить меня. — Но это может богиня, — сказала Элиан. Никто не услышал ее. Все выкрикивали имя Мирейна. А он — он решил нс слушать. Он даже улыбался; продолжив ритуал, он пел как никогда превосходно, и вся сила его отца звучала в его голосе и сияла в его глазах.

Глава 20

— Ты поедешь?

Мирейн переоделся для пира в пышные одежды с полным набором украшений, но на Элиан все еще оставались платье и плащ, которые она надевала в храм, и мантия пророчества, словно случайно оказавшаяся на ее плечах. Никто не осмелился дотронуться до Элиан или заговорить с ней. Теперь она стала объектом благоговения, провидицей из Хан-Гилена.

Она почти не обращала внимания ни на это, ни на слуг, суетившихся вокруг Мирейна, надевавших на него тяжелое золотое ожерелье, вплетавших золотые шнуры и нитки жемчуга в его волосы и наносивших солнечное пятнышко отца между его бровей. — Ты поедешь? — спросила она еще раз. Мирейн отошел от слуг и приблизился к ней. Он не был похож на остальных: он осмелился снять с ее плеч черную мантию и зеленый плащ и прикоснуться к кружевной отделке ее платья.

— Я поеду, — сказал он и кивком головы подозвал слугу, который поспешно приблизился с водопадом белого и золотого, оказавшимся платьем принцессы и королевы.

Неизвестно откуда появившиеся женщины, лица которых были как будто знакомы Элиан, переодели ее, словно она была статуей. Подавляя вздохи при виде ее коротко подстриженных волос, успевших, впрочем, немного отрасти, они украсили ее голову драгоценной цепочкой, подкрасили ей глаза, щеки и холодные губы. Когда все было закончено, к ее лицу поднесли серебряное зеркало, но она в нем не нуждалась. Мирейн склонился к ее рукам и поцеловал обе ладони. — Ты — прекраснейшая из женщин, — сказал он. Она тщетно искала ответные слова. Над его королевским нарядом, она чувствовала, витала смерть. И тем не менее прикосновение его было теплым и полным жизни, рука — сильной, а улыбка — лучезарной. Маленький ребенок, живущий в ее душе, хотел прильнуть к Мирейну и никогда не отпускать. Новоявленная пророчица держалась отчужденно, позволяя ему руководить собой, но не отвечая ни словом, ни жестом.

Они вышли из его покоев, девушки и слуги следовали за ними. У двери стояли два охранника: один из его людей в алом и одна из ее женщин в зеленом. Мирейн улыбнулся им. Элиан не смогла изобразить ничего большего, чем простой кивок головы.

«Надменная леди, — издевательски спросил ее разум, — как они могут терпеть тебя?»

— Потому что они тебя любят, — мягко ответил Мирейн так, чтобы слышала только она одна.

Элиан содрогнулась. Оцепенение прошло. Она остановилась так резко, что люди свиты чуть нс столкнулись с ней.

— Ты поедешь, — сказала она. — Пусть будет так. Но сначала ты сделаешь меня своей королевой.

Мирейн обернулся к тем, кто шел следом, но они сделали вид, что ничего не слышали. Его брови поднялись, словно он пытался найти обоснование такому яростному натиску, совершенно неожиданному, да еще перед лицом целого отряда слуг. Однако Элиан и не думала о мести.

— Таково твое пророчество? — спросил Мирейн. — Таково мое желание.

Он пристально посмотрел на нее. Элиан выдержала его взгляд. Губы его сжались.

— Почему? Почему сейчас, после такого упорного сопротивления?

С горящим лицом и сжатыми кулаками она ответила: — Потому что… в конце концов… я поняла… что люблю тебя.

— Потому что твоя сила говорит тебе, что я умру. — Это было жестоко, но он сделал ей еще больнее. — За меня нельзя выйти замуж из жалости, Элиан.

Она застыла, словно он ударил ее, и тем нс менее ответила с безупречным спокойствием:

— Даже если это надо будет сделать ради продолжения династии?

Мирейн со свистом выдохнул воздух сквозь сжатые зубы.

— Когда я вернусь из Ашана, — сказал он, тщательно выговаривая слова, — тогда мы и отпразднуем нашу свадьбу. Если твоя воля не изменится.

Элиан тряхнула головой. Страх охватил ее сильнее, чем гнев. — Нет! Я хочу сейчас. Сегодня. Пир готов. Одеты мы оба соответственно. И потом…

— Ребенок, да и только, — сказал Мирейн с величайшей нежностью. — Если уж ты чего-то захочешь, то будешь стремиться к этому всем своим существом. — Ты хочешь этого так же, как и я. — Но иначе. Когда я женюсь на тебе, ты станешь моей королевой, а не боевой подругой. Все будет без спешки и без сожаления. — Я никогда не пожалею.

— Правда? — Мирейн улыбнулся и прикрыл своей рукой ее ладонь. — После Ашана, — пообещал он.

Мирейн был непреклонен. Она будет принадлежать ему, но только тогда, когда он этого захочет. Она нс могла даже прикоснуться к его разуму, не то что подчинить его своей воле.

Пир был чудесным, самым великолепным из всех, которые она могла припомнить. Члены всех правящих семей из Ста Царств украшали зал своим присутствием: князья и их близкие родственники, знатные лорды и их жены, вожди с севера в килтах и украшениях из горной меди и даже посол Асаниана с вечно болезненным выражением лица, словно пребывание среди всех этих дикарей утомляло его.

Мирейн восседал за столом не как господин, а как почетнейший гость, а Элиан сидела рядом с ним, и все смотрели на нее и удивлялись ей. Вот для этого она и родилась: она стала легендой, оказавшись в стороне от своего родственного клана. Этим вечером ей довелось услышать множество песен и разговоров о себе.

Ее кубок в третий раз опустел. Подошел паж, чтобы наполнить его. Но Мирейн остановил пажа. — Поешь сначала, — велел он ей. — Ты что, моя нянька? — сверкнула глазами Элиан.

Мирейн рассмеялся, взял кусок со своей тарелки и с легким вздохом предложил ей. При всей своей веселости он очень хорошо знал, что делает. Если она примет это, значит, примет и его сватовство, что станет началом формальной помолвки. Элиан посмотрела на свою тарелку затуманенным от вина взором. Самого Мирейна она изучала еще внимательнее. — Сегодня? — спросила она. — После Ашана.

Глаза Элиан сузились. Она медленно взяла его подношение. Это был кусочек медового пряника, тяжелый от сладости. Со своей тарелки она взяла другой кусочек. Мирейн не стал так медлить, как она.

Взяв в руку кусок ее пряника, он поднялся. Пальцы его дрожали. Со всех сторон раздались восторженные крики. Но он повернулся к князю и княгине и поклонился, как король кланяется королю.

— Мой господин, — произнес он отчетливо, — и моя госпожа. Вы осыпали меня дарами, о которых не может мечтать ни один император. И тем не менее я осмеливаюсь просить вас еще об одном. Обещаю, что эта просьба будет последней.

Князь поднялся навстречу ему. «Каким молодым он кажется, — подумала Элиан. — Чуть старше Халенана, который лучезарно улыбается за его спиной». Князь Орсан улыбался редко, да и сейчас был серьезен, но его глаза и голос были полны тепла.

— Ты, который являешься моим господином и в то же время моим приемным сыном, знаешь, что все мое имущество слишком ничтожно, чтобы быть подарком для тебя. Тебе достаточно только попросить то, чего ты хочешь, и это будет твоим. Глаза Мирейна блеснули.

— Осторожно, мой господин! А вдруг я попрошу о величайшей драгоценности твоего княжества?

— Она твоя, — без колебаний ответил Орсан, — как и все, что принадлежит мне. — Даже если это твоя дочь? По залу пробежал шепоток. Князь Орсан взглянул с высоты своего роста на человека, который был королем.

— Даже моя дочь, — ответил он. — Если она сама этого хочет.

— Она хочет, — сказала Элиан, — и просит вашего благословения на этот союз. Сегодня, сейчас. — Она сделала паузу и добавила с окрепшей страстью: — Нет, она не просит. Она умоляет.

Мирейн обернулся как человек, которого перехитрили, по не застигли врасплох. Удивить Мирейна было не так легко. Так же нелегко было смотреть ему в лицо перед избранными людьми Ста Царств, как смотрела сейчас она. Элиан улыбнулась ему нежнейшей улыбкой и встала только для того, чтобы присесть в глубоком реверансе. Мягко, с притворной застенчивостью она сказала:

— Решение зависит от дамы, мои господа. А дама, медлить которую заставляли ее безумства, желает сыграть свадьбу без отсрочки. Ты хочешь сказать что-нибудь, отец мой?

— Я не хочу, — проскрежетал сквозь зубы Мирейн, но так, чтобы его слова не достигли чужих ушей.

Она встретилась взглядом с его горящими глазами и улыбнулась.

— Я буду твоей удачей и твоим талисманом. Разве я недостаточно хороша для этого?

— Ты удивительно хороша. — Он предостерегающе понизил голос: — Элиан… — Отец, — требовательно изрекла она. Князь долго смотрел на них. Невозможно было определить, что он испытывает — радость или страшный гнев. Внезапно маска спала с его лица. Он улыбнулся, просиял, а затем громко расхохотался. Присутствующие смотрели на него во все глаза. Члены его сословия и его союзники пришли в замешательство. Наконец князь простер руки.

— Придите же, мой сын и моя дочь. Я благословляю ваш союз.

Зал для них убрали по-новому. Радость праздника переросла во что-то еще более яркое и более сильное. Зимой цветочных гирлянд быть не могло, а бот на роль девушек с цветами отлично подошли женщины из стражи Элиан. Пир был завершен, и остатки со столов унесли, чтобы освободить помещение для ритуала. Элиан вовсе не рассчитывала на свадебное торжество, но ей ничего другого не оставалось.

Она стояла в кружке своих стражников и старалась не дрожать. Причиной возникшей дрожи был не только страх. Она выпила много вина и к тому же страшно устала.

Воздух наполнился благоуханием духов ее матери. Элиан почувствовала нежное, но уверенное прикосновение и несколько мгновений наслаждалась им.

— Дитя мое, — сказала княгиня. — Ах, дитя мое, как же певцы проживут без тебя? Элиан выпрямилась и задрала голову. — Возможно, это опрометчивое решение, мама, но я считаю его мудрым.

Леди Элени посмотрела через весь зал туда, где группа молодых людей готовила место Мирейна. Самого короля не было видно, но волосы Халенана сияли, словно сигнальный огонь; над ним возвышался Кутхан, сверкая медью и золотом. Судя по доносившимся оттуда звукам, они были более чем довольны тем оборотом, который принял пир.

— Это мудро, — сказала княгиня, — и чрезвычайно соответствует твоему характеру. Элиан звонко рассмеялась.

— О нет. Я-то знаю, какая я глупая. Но эта глупость дошла до таких пределов, что ее уже можно назвать мудростью.

Мать пригладила ее волосы, поправила украшавшую их ленту.

— Ты всегда следовала зову сердца, даже когда казалось, что ты противишься ему. Следуй же ему и теперь и будь сильной. Разве не оно избрало величайшего из королей мира своим властелином?

— Да, избрало. — Элиан прерывисто вздохнула. — Я и сама не знаю, радоваться мне или пугаться.

— И то и другое, — сказала княгиня. Она поцеловала дочь в лоб и повернула ее, оглядывая. — Иди. Мужчины готовы.

Столы исчезли, люди в зале выстроились в два ряда, оставив между ними проход. Раздался звонкий чистый голос, который пел песнь невесты, приготовленной к свадьбе. Юноши построились клином и начали продвигаться вперед. Женщины из отряда Элиан повернулись к ним лицом.

Клин встретился с полукругом. Согласно обычаю, девушки должны были с криком разбежаться в разные стороны и оставить свою госпожу незащищенной. Но эти женщины были воинами, и к тому же воинами Элиан. Так что перед каждым смеющимся мужчиной оказалась женщина с холодным взглядом. Наступающие в смущении остановились.

Халенан, который находился в вершине клина, согнулся в низком поклоне.

— Приветствую вас, прекрасные дамы, — сказал он с безупречной учтивостью. — Мы пришли за нашей королевой. Поможете ли вы препроводить ее к нашему королю?

— Я помогу, — сказала княгиня, сделав шаг вперед и касаясь руки сына. — Пойдемте, дамы. Пусть король взглянет на нашу королеву.

Взгляды облетели весь кружок. Их сменили улыбки. Рука встретилась с рукой; мужчины и девушки выстроились в круг. В центре стояла Элиан, лицом к лицу с Мирейном. Выглядел он по-королевски и улыбался. Уголки его рта слегка приподнялись, глаза сияли дрожащим мерцающим блеском. Элиан низко присела, утонув в своих сверкающих юбках.

Мирейн поднял ее. После этого первого взгляда он отвел глаза, не позволяя Элиан читать в них. Он смотрел на помост, где сидел князь. Мозг его был непроницаем.

Чувство гнева не могло бороться с желанием удовольствия. Это была охота на охотника, где преследуемый сам вел преследование. «Какое счастье для всех нас, что ты всегда выигрываешь битвы, — мысленно обратилась Элиан к неприступной крепости его разума. — Даже это маленькое поражение слишком велико для тебя».

Он напрягся, но не удостоил ее ответом. Плечо к плечу, шаг за шагом, они приблизились к князю. Свита следовала за ними. К одинокому прекрасному голосу присоединились барабаны, и их удары совпадали с биением их сердец; арфы и свирели вступили следом. Ослепительно сияли лампы.

— Леди Хан-Гилена, — нараспев произнес князь, следуя сложной мелодии, — и Сын Солнца. Элиан и Мирейн, плоть от плоти моей и дитя моего сердца, перед Аварьяном и перед всем народом этой империи, созданной нашим богом, я соединяю вас, тело к телу, душа к душе, да соприкоснутся они и соединятся во имя божье. Выражаю ли я вашу волю, произнося эти слова? — Да, — сказала Элиан.

Голос ее слегка дрогнул, и причина этого крылась не в ней самой. Ведь Мирейн все еще мог отказаться, все еще мог осрамить ее. Он был так же полон гордости, как она, и мог быть таким же законченным дураком.

— Да, — произнес Мирейн отчетливо, без тени колебания. — Моя воля такова.

Напряжение улетучилось из ее тела, колени чуть не подогнулись. Ей пришлось напрячься, чтобы не упасть. Мирейн подхватил ее. Князь простер над ними руки.

— Тогда слушайте и внимайте. В эту ночь обуздания богини между вами, стоящими так высоко на тропах мира, мы выковываем узы не только земного брака, но и могущественнейшей магии. И как богиню низвергли в бездну, так пусть эти двое вознесутся на вершину; как бог широко и свободно шагает по небесам, так пусть эти двое будут свободны в своей любви: двое да станут единым целым, вместе обретая могущество, недоступное одному. — Он поднял руки и возвысил голос: — Теперь ной, народ Солнца. Пой песнь оков, которые стали их освобождением.

* * *

Мирейн затворил дверь своей комнаты перед толпой участников пира и задвинул засовы. Через тяжелую панель глухо доносились крики и смех, сопровождаемые обрывками песен и ударами ног и кулаков. Элиан сидела там, где провожатые оставили ее, — на стуле, превращенном в свадебный трон. Его покрывала золотая ткань; редкостные благовония насытили его ароматом, который наполнял окружающий воздух. На ней было белое платье, простое до великолепия, прихваченное у шеи застежкой, единственным драгоценным украшением.

Король повернулся спиной к двери и исходящему от нее шуму и скрестил руки на груди. — Ну, моя госпожа? Не впустить ли нам их? Хор беспорядочных криков перерос в песню, признанную непристойной даже среди стражников князя Орсана. Элиан, которая привыкла петь эту песню без содрогания, почувствовала, как кровь приливает к ее щекам. Мирейну, кажется, это приносило истинное удовольствие, словно он безоговорочно покорился ее воле; но каким бы полным ни было ее торжество, она знала, что он никогда не отступает без боя. Мирейн был единственным, кто смеялся, не прекращая драться. Она сглотнула. Во рту у нее пересохло. — Выбор остается за моим господином, — сказала она.

«Поскольку моя госпожа выбрала все остальное?» Он криво улыбнулся.

— Согласно обычаю, мы должны дать им взглянуть на тебя и спеть тебе, а потом отправить тебя в мою постель. В Яноне двое избранных, мужчина и женщина, должны остаться и проследить, чтобы обряд был полностью выполнен. Кровь отхлынула от щек Элиан. — Но, — добавил Мирейн, помолчав, — ни одного из нас нельзя назвать яростным приверженцем традиций.

Он отошел от двери. Помимо воли Элиан напряглась. Мирейн прошел мимо нее, едва удостоив взглядом, снял свои украшения, убрал их в шкатулки. За ними последовал плащ, брошенный на сундук. Он снова прошел мимо Элиан, широкими шагами направляясь к ванной. По пути он расплетал свои косички.

Она в бешенстве зашипела, внезапно все поняв, и рванулась, чтобы преградить ему путь, забыв о своеобразном покрое платья невесты. Застежки с треском отлетели, и тяжелая материя упала на пол. Под платьем на Элиан ничего не было, кроме длинной золотой цепи с изумрудами, доходящей до изгибов бедер.

Мирейн резко остановился, словно натолкнувшись на стену. Если бы Элиан не злилась так сильно, она бы рассмеялась.

Он сумел совладать со своим лицом и прикрыл глаза. — Ты первая прими ванну, — сказал он, — а потом отправляйся в мою кровать. А я прекрасно высплюсь в твоей прежней постели. Элиан пронзительно расхохоталась. — О нет, Мирейн. Ты хотел меня, и теперь, когда ты меня получил, ты не сможешь так просто отделаться.

— Я хотел получить тебя в подходящее и подобающее время.

— Не бойся, — язвительно сказала она, — у моего отца не было намерения придержать мое приданое. — Мне не нужно твое проклятое… Он осекся и отпрянул от нее, с силой потянув свои косички. Нитка лопнула, и жемчужины рассыпались по полу.

— Ты злишься, — сказала она, — потому что хотел заполучить меня на твоих, и только твоих, условиях. А я взяла и обманула тебя. Я заманила тебя в ловушку, признаюсь. Ты простишь меня? Или ты слишком долго был королем, чтобы вспомнить, как это делается? Мирейн сверкнул глазами.

— Ты эгоистичная маленькая дурочка! Посмотри, что нас ждет. Неужели ты сама этого не понимаешь? Я отправляюсь в Ашан. И я не смогу обременять себя в этом походе присутствием жены, которая, возможно, будет вынашивать моего ребенка.

— Тем больше причин пожениться сейчас. Потому что тогда… если ты… умрешь…

— Если я умру, мир избавится от меня, вот и все. Если же останусь жив, то, клянусь могуществом моего отца, я устрою тебе такую свадебную ночь, какой доселе не знала ни одна женщина.

Элиан подошла к нему, мягко ступая, и положила руки ему на плечи. — Подари мне ее сейчас.

— Давай договоримся, — сказал он. — Я дам тебе то, о чем ты просишь. И даже больше того: подарю тебе целых три дня свадебных торжеств. После этого я отправлюсь в Ашан. А ты останешься здесь в безопасности. — Или?

— Или я отправлюсь в Ашан наутро и ты поедешь со мной, но будешь моей женой только по названию. — Я поеду с тобой в любом случае. — Если только я не прикажу связать тебя. — А ты сможешь?

Плечи Мирейна согнулись под ее руками, он тяжело дышал. Разумом Элиан услышала, как запела ее сила.

Она улыбнулась. Словно угорь, словно золотая рыбка, она проскользнула под защиту Мирейна, нырнула в глубокие и яркие воды его разума. Они заволновались, они забурлили. Она свободно парила в их глубинах, не доступных никаким штормам, ныряла в пропасти жемчуга и пламени, оберегаемая его сокровеннейшей волей. «Свяжи меня, — сказала она. — Я приветствую это. Ибо если ты сделаешь это, то тоже будешь связан; и это удержит тебя от Ашана».

«Ничто не сможет удержать меня от Ашана». — Его голос звучал отдаленно, как рокот волн.

«И ничто не сможет разлучить меня с тобой», — сказала она.

«Даже этот замок? Плодом нашего союза будет наследник. И наши враги знают это. Они обязательно обрушатся на тебя и на жизнь, зародившуюся в тебе, и через вас обоих захотят уничтожить меня». «Или сами будут уничтожены», — ответила Элиан. «Нет. Я не позволю тебе ехать». «А я поеду, не важно, позволишь ты или нет. — Элиан заставила себя приблизиться к его голосу, вздымаясь на гребне своей собственной уверенной силы. — Слушай меня, Солнцерожденный. В одиночку ты можешь разгромить своих врагов, но тебе не удастся уничтожить тьму, которая стоит за их спинами. Она слишком могущественна и слишком хорошо осведомлена о твоей силе. Но моя помощь даст тебе надежду. Больше чем надежду. Она даст тебе победу».

Элиан почувствовала волны его сопротивления. Она боролась с ними, изгибаясь, раскачиваясь на них вперед и назад.

Косички Мирейна, так до конца и не расплетенные, падали ему на плечи. Во впадинке, где кость соединяется с костью, находился глубокий рубец, отметина северного дротика. Оружие было отравлено, и Мирейн тогда чуть нс умер. Элиан коснулась губами этого шрама.

— Я знаю, что смертен! — вскричал он. Ее руки скользнули по его волосам и коже, гладя и лаская выпуклые мускулы, твердевшие под ее рукой. Мирейн упорно смотрел перед собой, ноздри его раздувались, губы сжались в тонкую линию.

— Неужели я выгляжу именно так? — спросила она, ошеломленная. — Неудивительно, что все на меня злятся.

Он высвободился, оставив в ее руках килт, и отвернулся. Но Элиан увидела достаточно, чтобы отчаянно покраснеть и помимо воли улыбнуться. — Ты не так уж возражаешь, разве нет? Он распахнул внутреннюю дверь. Она бросила одежду на пол и пошла за ним. В ванной было тепло, стены и пол нагрелись от воды, в большом позолоченном бассейне поднимался пар. Все это соответствовало обряду: смотрины невесты, пение, раздевание и купание. Мужчины и девушки должны были попытаться разделить влюбленных, поддразнивая их восхвалениями многочисленных достоинств друг друга. Иногда охрана терпела неудачу, и тогда брак свершался тотчас же и прямо здесь.

Мирейн остановился у дальней стенки бассейна и взглянул на Элиан.

— Да, — сказал он, — я хочу тебя. Но если ты придешь ко мне, то должна будешь поклясться, что останешься в Хан-Гилене. — Ты же знаешь, что я не сделаю этого. — Тогда мое тело научится ждать. В этом оно и так преуспело.

— А вот мое — нет, и я не стану ждать. — Она вошла в воду, преодолевая ее сопротивление, готовая броситься к Мирейну при первом же его движении. — Я могла бы дать тебе клятву, получить свои три дня и делать потом все что мне вздумается. Но я честна и скажу тебе правду. Не важно, подаришь ты мне три ночи или ни одной, я все равно пойду за тобой в Ашан. Я твоя надежда, Мирейн. Твоя надежда и твоя королева.

Ее голос дрогнул на последнем слове. Элиан выругала себя за это, потому что вдруг засомневалась, не предана ли она. Она подумала, что такая уверенность ее знания может быть порождена не светом, а насмешливым мраком.

Мирейн стоял без движения — отстраненное лицо короля, тело пылкого любовника. Но его пылкость угасала, отступая перед волей.

Элиан закрыла глаза. Надежда, которая родилась в ней, сила пророчества, которая кипела в ней, отхлынула, оставив лишь крайнюю усталость. Ее колени подогнулись, и она опустилась в теплую ароматную воду.

Сильные руки подняли ее. Она взглянула в лицо Мирейна, ожидая увидеть в нем непреклонность, но не увидела ничего подобного.

Мокрый, покрытый каплями воды, он уложил ее в свою постель. Его руки были очень ласковы, но лицо оставалось холодным, почти свирепым.

— Женщина, — сказал он тихо и хрипло, — ты даже божественное терпение можешь подвергнуть испытанию.

— Я знаю. — Последовал вздох. — Ты всегда говорил это. Я не думаю. Я просто такая, какая есть. И я люблю тебя, Мирейн.

— Я тоже… — Он отбросил волосы с се лба; рука его была нежной, рот — жестоким. — Для меня всегда существовала одна лишь ты. Женщины, возлюбленные, друзья случались и они, но ты всегда была одна. И все-таки я не знал, как сильно хочу тебя, пока не увидел тебя возле палатки торговца вином. Ты была такая восхитительная и соблазнительная, что я не уставал удивляться, как это все считают тебя мальчиком. Ты знаешь, чего мне стоило, тогда и потом, сохранять расстояние между нами?

— Тебе это стоило не больше чем сейчас. А ведь это так замечательно мало.

— Нет, — сказал Мирейн. — О нет. Это стоит целого мира.

Элиан обвила руками его шею. В этом не было никакого расчета. Он был крепок, как камень, и так же тверд. Ее губы прильнули к его губам, таким холодным, без всякого намека на уступку. Она раскрыла губы и разум одновременно, принося ему в дар все, что могла отдать.

В нем вспыхнул огонь. Свет, и жар, и внезапная, яростная, необузданная радость.

Глава 21

Элиан открыла глаза, разбуженная утренним светом. Она купалась в нем, теплая, томная, расслабив каждый мускул тела.

Что-то теплое зашевелилось рядом, и тут она все вспомнила. Она перестала быть девушкой. Теперь она женщина и королева. На нее взглянули темные глаза. — Ты жалеешь? — тихо спросил Мирейн. Элиан коснулась пальцами его щеки, провела линию к подбородку и дальше вдоль шеи к широкой груди. Нежная улыбка расцвела на ее губах. Но она сказала:

— Да.

Глаза Мирейна расширились, и она рассмеялась. — Да, я жалею о том, что так долго не могла познать свой собственный разум. И, — добавила она, начиная краснеть, — твое тело. Он раскатисто захохотал и приподнялся над ней. — Не хочешь ли узнать его получше, моя госпожа?

Она вспыхнула от возбуждения, но, прижав ладони к его груди, отстранила его.

— А ты жалеешь, Мирейн? Ведь тебе была доступна любая женщина в этом мире. Есть женщины намного красивее и намного мудрее меня, некоторые более знатны, и по крайней мере одна из них оказалась бы намного покладистее меня. — Как невыносимо скучно, — сказал он. — Я волную тебя? — спросила она, в изумлении широко раскрыв глаза.

Он погрузился в нее. Ее смех захлебнулся, как от неожиданности, так и от острого наслаждения.

Когда все кончилось, Мирейн стал очень спокоен. Он не печалился, но его восторг померк, а разум спрятался обратно в свое собственное царство. Элиан попыталась проникнуть туда, но натолкнулась на стену. Не такую уж высокую и крепкую, но Элиан уважала его и заставила себя подавить внезапную и крайне удивительную для нее самой ревность.

Ее голова покоилась на груди Мирейна. Сильные руки обнимали ее, пальцы одной руки запутались в ее волосах. Их огненный цвет заворожил его.

— Они огненные даже… здесь, — изумился он прошлой ночью, смеясь над ее яростным румянцем и бурно овладевая ею.

Память ее метнулась в прошлое. Зиад-Илариос в храме, такой золотой и такой потерянный. С внезапным неистовством она прильнула к Мирейну, заставив его очнуться от мечтательности.

— Я не позволю им убить тебя! — закричала она. — Не позволю!

— Они не посмеют, — сказал Мирейн с уверенностью, достойной короля. Он сел, увлекая ее за собой, и улыбнулся, нежно отбрасывая волосы с ее лица. — Ну, моя возлюбленная, как мы будем встречать наших недремлющих гостей?

Общество нашло их благопристойно одетыми — он в белом килте, она в зеленом платье — и играющими в «королей и города» возле пылающей жаровни. Даже самые буйные молодые лорды угомонились при виде их спокойствия. Но женщины улыбались: девушки — в восхищении, смешанном с завистью, замужние дамы — с одобрением. А самые пожилые — отвернув покрывало на королевской кровати. Там были девичья цепь и пятна первой брачной ночи.

С криками восхищения юноши обрушились на молодых. Двое самых юных несли венки из зимней зелени; они короновали ими влюбленных, пока остальные закутывали их в меховые плащи, поднимая их и распевая утреннюю песню.

Ибо это была свадьба высокородной леди из южных краев: три вечера и три ночи она должна провести наедине со своим мужем, но три утра посвящались празднеству. В первый день они должны были участвовать в торжественной процессии через главную башню и позавтракать в компании ближайших родственников. На второй день дворец встречал их пиром. А на третий они должны были проехать по городу в носилках и появиться в храме, чтобы там подарить свое благословение и свое могущество преданному им народу.

Элиан отчаянно цеплялась за каждую секунду. Даже глубины разума Мирейна не выдавали ни малейшего нетерпения, но она знала: четвертое утро станет началом похода на Ашан. Сказав всего лишь пару слов Аджану, который выполнял обязанности командующего армиями в отсутствие Вадиня, и Халенану — начальнику южных легионов, он дал распоряжение все подготовить. И, решив таким образом проблему своей судьбы, полностью превратился в юного любовника.

Элиан старалась. Но она была женщиной и пророком. Она не могла заставить себя забыть.

Третий день пролетел словно голубь, за которым гонится ястреб. Элиан боялась тяжелого испытания в храме, длинного ритуала в такой близости от Алтаря Видения. Но алтарь молчал, вода не была затуманена видениями; и вскоре она отошла от него. Прозвучало благословение, едва слышимое ею, как и собственные слова. Пир, на котором она почти не притронулась к еде, из-за чего старые дамы и молодые самцы обменялись шаловливыми многозначительными взглядами. И наконец она снова осталась за запертыми дверями наедине с Мирейном, который со вздохом опустился на кровать.

Она ссутулилась рядом с ним, затянутая в свои драгоценные юбки, и долго смотрела на него, не говоря ни слова. Его быстрая рука нашла шнуровку се лифа, которая тотчас же распустилась, к некоторому его удивлению. Рука Мирейна сжала ее обнаженную грудь.

Элиан судорожно вздрогнула. Он нащупал застежки ее юбок и одну за другой снял их, бросая куда попало, а затем обернул ее в подбитый мехом ха Лат. Даже это не смогло согреть ее. Мирейн привлек ее к себе и обнял.

— Я знаю, — сказала она, стуча зубами. — Я знаю, что это такое. Это предвидение. Я знаю и пытаюсь не знать. Мирейн, я надеялась, что это будет твоим спасением. Я молилась об этом. Но… я… я не знаю. Так холодно. — И темно. Она прильнула к нему. — Ты знаешь. Ты тоже знаешь! — Да. — Он коснулся губами ее волос, пробежал пальцами по напряженным мускулам ее спины. — У нас есть враги, которые хотят отнять у нас всякую надежду. И теперь мишенью для них стали мы оба. — Нас уже трое, — прошептала Элиан. Его руки так крепко сжали ее, что она задохнулась. — Трое, — медленно повторил он. — Мы можем быть смертельно слабыми. Или стать сильнее, чем были по отдельности, ибо отец мой — бог. Мрак никогда не позволит нам этого. Но мы можем верить. Мы должны.

— Я хотела бы… — Голос ее окреп, она немного согрелась. Совсем немного. — Я буду верить. Если только… — Она чуть отстранилась, чтобы видеть его лицо. — Если только ты позволишь мне не оставаться в стороне. Брови Мирейна сдвинулись.

— Расстояние — ничто для силы. Ты отлично поможешь мне и отсюда. Даже, может быть, лучше без этих походных трудностей… В порыве гнева Элиан оттолкнула его. — Не будь болваном! Следуя твоим же собственным рассуждениям, меня так же легко убить здесь, как и в Ашане. Причем здесь даже легче, потому что я буду беспокоиться о тебе, меряя шагами свою клетку. — Но ребенок…

— Ребенок — это крошечная искорка жизни, которая не потухнет из-за маленькой прогулки по ветру. Даже наоборот. Мы оба прекрасно будем себя чувствовать.

Мирейн положил легкую руку на ее живот. — Вот почему я и хотел подождать. Теперь я буду встревожен вдвойне.

— И станешь вдвойне опасен для любого, кто попадется тебе на пути, — поспешно подхватила Элиан. — Мы сделаем тебя сильным, малыш и я. Мы поможем тебе победить. Потому что если ты не сделаешь этого, мой дражайший господин, мы победим вместе.

Он неожиданно рассмеялся.

— Что ж, ты уже победила! Теперь ты веришь. И ты снова теплая.

Элиан действительно вся пылала. Она толкнула Мирейна на спину и удержала в этом положении. — Ты любишь меня? — спросила она. — Отчаянно. Безумно. Вечно. Несмотря на его легкомысленное настроение, в его разуме не таилась насмешливость. Она искала ее, проникая в самую глубину через снятые преграды, зная, что Мирейн так же точно смотрит в ее собственную душу. Они еще никогда не заходили так далеко. Это было похоже на обнажение — и даже больше того, потому что ее телу нечего было скрывать. Даже его женское начало. Разве Мирейн не обладал им всецело?

В один и тот же момент они осторожно отстранились. Мирейн коснулся губ Элиан кончиком пальца.

— Жена, — сказал он, — ты удивительно прекрасна и внутри, и снаружи.

— А ты, — сказала она, — ты великолепен. И снаружи, и внутри. В первый раз он не пытался возражать ей.

* * *

Свет ламп освещал безмятежную картину: князь Хан-Гилена вытянулся на низком ложе, нежась в полудреме. Его княгиня сидела рядом с лютней, мягко перебирая струны и что-то напевая тихим нежным голосом. Его рука лениво двигалась среди распущенных волн ее волос.

Элиан замерла у занавешенного порога. Она видела эту сцену или подобные ей сцены так часто, что потеряла им счет. Это было такое же явление ее мира, как восход Аварьяна или поток Сувиена, постоянный и неизменный: она была дочерью двух любящих людей. Элиан знала редкость такого явления и его великую ценность.

Но ее собственная новая радость обогатила ее новым знанием, больше похожим на боль. У нее тоже есть это, и боже, что это за нежность! Но сохранит ли она ее, когда ребенок, которого она носит, начнет расти? И суждено ли ему дожить до своего рождения?

Князь пошевелился. Песня окончилась. Он слегка повернул голову, улыбаясь и протягивая руку.

Элиан устремилась к нему, как утопающий — к спасительному тросу. И в тепле, которое сохранялось между ее родителями, она на короткое время обрела покой. Они не убеждали ее пространными речами. Ее мать заиграла на лютне мелодию, похожую на звон дождевых капель. Один прозрачный звук сменялся другим.

Элиан пристально смотрела на пальцы отца, которые держали ее руку. Это были пальцы мага и воина, длинные и тонкие, но очень сильные. Через суставы проходил узкий шрам — память об одном из его первых боев. В ее семье жили долго и поздно старились. Но Орсан был уже не молод. Странно было так думать о человеке, по-прежнему столь сильном и уверенном в своей силе: его волосы еще не тронула седина, длинное стройное тело не знало усталости, а его дочь только что вышла замуж за мужчину, которого он сам сделал императором. Он один воздействовал своей волей на всех князей Ста Царств. Смертность охотилась за разумом Элиан. Она увидела Мирейна таким, каким оставила, — уснувшим и улыбающимся, больше чем когда-либо похожим на мальчишку. Да он и был молод, но еще до наступления следующего полнолуния мог умереть.

Элиан даже не понимала, почему ее глаза затуманились, пока отец не смахнул слезу с ее щеки.

— Я так сильно его люблю, — сказала она, — и так близка к тому, чтобы потерять его. Звуки лютни стихли.

— Иногда, — заговорила княгиня, — пророчества могут материализоваться.

— И этого избежать нельзя. — Князь прижал к себе дочь. — Элиан, если ты в отчаянии, все твои страхи могут претвориться в жизнь. Но если ты сильна… Ведь мы не боги, дочка, но мы можем противостоять судьбе. И иногда нам удается переделать ее. Элиан нахмурилась и вытерла слезы. — Я знаю. Ты учил меня этому с колыбели. Только… он тоже это знает. Знает слишком хорошо. И его вовсе не заботит, что он может умереть!

— Вот почему он тот, кем является. Это искусство королей и богов: решаться на все при малейшем проблеске надежды и не расходовать силы на терзания.

— Тогда искусство женщин-королев должно заключаться в том, чтобы испытывать терзания вместо них. Особенно если королеву сглазили.

Они не стали жалеть Элиан и проявили меньше сострадания, чем она ждала.

— Да, — сказала ее мать, — во всем существует равновесие. Король осмеливается, королева терпит. Она должна быть готова стать его опорой и его щитом.

— Плохая я опора, — пробормотала Элиан. — Он все еще зовет меня ребенком и сестренкой. И так оно и есть.

— Нет, не так, — сказал князь. Элиан взяла лютню из рук матери и издала странный аккорд. Ее пальцы были неловки из-за отсутствия практики.

— Каждый человек настолько силен и настолько уверен, насколько он считает себя вправе воздействовать на мир. Я была такой, когда заставила Мирейна взять меня в удобное для меня, а не для него время… Я никогда не забуду об этом. Но я больше… не знаю… — Голос ее дрогнул, и она замолчала, пытаясь справиться с собой. — Ничто не сможет удержать его здесь, потому что он крепко связан божественными узами. И даже если он знает об опасности, это не остановит его. Он безумен. Это безумие — часть его гордости. Ему бросили вызов, и он не может отступить. Даже ради меня.

Ее пальцы споткнулись и замерли. Она опустила голову к лютне, помня о предательской влаге в глазах, и старательно сосредоточилась на оборвавшейся мелодии. Она не пыталась вспомнить ее. Она вспоминала свое мастерство.

Прикосновение, подобное ветру, овеяло ее волосы. Это была рука ее отца, поцелуй матери.

И в неожиданном судорожном порыве Элиан отбросила лютню. Ее лицо застыло, в горле пересохло.

— Я буду сильной. Я стану силой Мирейна, когда его могущество иссякнет, и спасу его. Я дам ему жизнь. Пока я живу и защищаю его, он не умрет.

Глава 22

В дни свадебных торжеств началась оттепель, и на земле появились проталины с удивительно яркой зеленой травой. Весна остановилась на пороге зимы и сделала короткий и осторожный привал.

Воздух был мягким даже самым ранним утром; солнце, восходящее в тумане, бросало серебряный свет на доспехи и наконечники копий. Сотня самых лучших воинов Мирейна собралась на мощеной площади перед дворцом. Здесь были отборные люди самого Мирейна, великолепный Зеленый отряд из Хан-Гилена, почетный караул принца-наследника под его командованием и десять мужчин и женщин стражи королевы. В утреннем свете солнца они представляли собой воплощение красоты и отваги. Когда их король вышел к ним вместе со своим сводным братом и своей королевой, они издали приветственный крик.

Другие воины, стоявшие рядом, глядели на них с завистью. Те, кто еще не вернулся, чтобы защищать свои собственные государства, или кто не возвратится в назначенное время, будут стоять гарнизоном в Хан-Гилене и подчиняться князю. Это была почетная обязанность, но не такая почетная, как поход небольшого отряда в Ашан.

— Малая численность, — сказал Мирейн, — хороша для скорости и подходит для нашего дела. Я намерен передвигаться быстро. Я также собираюсь уладить спор и вернуться. Это дело не заслуживает того, чтобы в нем участвовали все силы моей империи. — К этим силам он добавил и потомков Халенанов. — Если сотня отборных воинов не сможет положить конец предательству, то и двадцати тысяч будет недостаточно. К тому же это лишние расходы.

Сейчас, облаченный в алое с золотым, он казался свежим и радостным. Его избранники смеялись и галдели. Кто-то выкрикнул:

— Эй, Солнцерожденный! Женитьба пошла тебе на пользу.

Элиан взлетела в седло на спине Илхари, сверкая доспехами и взметнув полы зеленого плаща.

— Да уж конечно, — бросила она. — Если учесть, что он женился на мне.

Ответом был всеобщий радостный рев, а Илхари встала на дыбы и заржала. «Да, — яростно подумала Элиан, — смейтесь. Смейтесь над смертью, скоро вы се увидите!» Она знала, что обречена, и это не приносило радости.

К ней подлетел Бешеный. Мирейн держал в руках бронзовый с золотом шлем с великолепным зеленым пером и золотым венчиком. Ее старый медный шлем он отбросил прочь, надел на ее голову новый, королевский, и ослепительно улыбнулся.

— Теперь мы похожи, — сказал он и поцеловал Элиан под громкие крики и аплодисменты, после чего его жеребец вновь отскочил в сторону, присоединяясь к отряду.

Они выехали из белого города по той же северной дороге, по которой Приехали сюда и по которой в свое время сбежала Элиан. Неужели это случилось всего полгода назад? Дорога была покрыта грязью, смешанной со снегом, воздух светился. Мужчины запели, сидя в своих седлах. Женщины Элиан подхватили песню. Одна из них, дородная, с черными густыми бровями, обладала звенящим серебристым голосом. Элиан присоединила свой голос к общему хору, и Илхари, пританцовывая, понеслась сквозь ряды, чтобы занять свое место рядом с Бешеным.

Погода не менялась, пока они шли через Ибан, Курион, Сариос, Байян и Шайяр. Солнце сияло, словно весной, по ночам в чистом небе светили обе луны и звезды. Отряд располагался на отдых лагерем столь же часто, сколько квартировал у очередного дворянина, находя первое гораздо более мудрым. Лорд, оказавшись лицом к лицу с самим Ан-Ш’Эндором, приходил в возбуждение и начинал суетиться; убедившись, что армия в состоянии позаботиться о себе сама, он все-таки продолжал настаивать, чтобы король и королева приняли его гостеприимство в полной мере. А когда наступало утро, он неизменно начинал умолять высоких гостей задержаться ненадолго, хотя бы на один час. Всегда находился повод — необходимость рассудить спор или погасить ссору, которую лишь мудрость Солнцерожденного могла уладить по справедливости. И проходило утро, и полдень, и целый день без продвижения к Ашану хотя бы на четверть мили, а потом наступала следующая ночь гостеприимства его светлости. К тому времени в зале собирались лучшие местные таланты и местная знать, чтобы устроить праздник проводов скудной и голодной зимы.

Лагеря были лучше. В королевской палатке, такой же по размерам, как палатки воинов, стояли койка, табурет и небольшой сундук, рассчитанный на двоих. Вид походной кухни, свет костров и музыка приносили Элиан большую радость, чем вид роскошных залов. Это чувство было присуще и Мирейну. Еще будучи мальчишкой, он задыхался в четырех стенах. Мужчина, который научился быть королем, продолжал стремиться к походно-лагерной жизни, как ястреб стремится к вольному небу. Элиан даже не подозревала, как скован он был, пока не увидела его на свободе.

Сначала она с ужасом ждала ночей и снов, которые они принесут ей. Но сила, управляющая ею, теперь отдыхала, как будто Изгнанница признала свое поражение или попросту из-за восприятия Элиан. Порой Элиан вообще забывала о цели их похода. И эта забывчивость превратила долгий военный поход в свадебное путешествие. Что же касается ночей…

— Итак, это правда, — сказала Элиан посреди одной такой ночи, прижимаясь к Мирейну на узкой кровати. — Самые лучшие любовники — маленькие мужчины.

— Маленькие? — вырвалось из самой глубины его груди.

— Ну, среднего роста, — ехидно признала она, сплетая свои ноги с его ногами. — Как замечательно мы здесь устроились. Если бы ты был такой же высокий, как Кутхан или даже Хал, нам никогда бы не уместиться на этой кровати. — А ты что, проверяла? Ее смех затерялся где-то в прядях его волос. Проворно и безо всяких усилий Мирейн спихнул ее с кровати. От удивления и чуточку от боли Элиан хрюкнула. Даже покрытая ковром, земля оказалась жесткой.

Мирейн навис над ней, упершись кулаками в бока и сдвинув брови над своим крючковатым носом. Ее радостный крик разнесся далеко за пределами палатки.

— О, да у тебя действительно отличная фигура для мужчины! — Маленького мужчины.

— Но с массой достоинств: достаточно высокий, безупречный, замечательный…

— Не напрягай свою изобретательность, — сухо сказал он.

Элиан обвила его ногами, повалила и уселась ему на грудь.

— …великолепный, красивый, царственный муж, — победно закончила она.

Мирейн поднял бровь. Мгновение спустя другая бровь сравнялась с первой. Он взвесил грудь Элиан в своей руке.

— Они растут, — сказал он, — и сама ты становишься полнее.

В искреннем замешательстве она оглядела себя и закричала:

— Неправда! Еще ничего не должно быть заметно… Да я вообще пока не уверена, действительно ли я…

В его глазах плясали насмешливые огоньки. Элиан потянула его за волосы, он вскрикнул, и они покатились по коврам, устроив потасовку, которая была не чем иным, как проявлением любви.

Докатившись до стены палатки, они вскочили. Элиан, тяжело дыша, откинула назад волосы. — Нас было слышно на весь лагерь, — сказала она. — А кто начал? — Его пальцы пробежали вдоль ее бедра. — В Яноне королевская семья живет рядом с придворными. Я доставлял моему народу не много беспокойства, ибо любовницы мои были немногочисленны и появлялись в моих покоях весьма редко. И ни одного незаконнорожденного ребенка для доказательства моей силы.

— Надеюсь, что ни одного! Мирейн тихо рассмеялся.

— Жена, твоего огня хватит на троих. На тебя, на меня и на него. — Его рука легла на ее живот. Он был по-прежнему плоским и крепким, но искорка новой жизни, зародившаяся внутри, пусть еще невидимая, разгоралась и становилась все ярче. — Когда он вырастет настолько, что это станет заметно, надо будет придумать ему имя.

— А вдруг это не мальчик, а девочка? — Не мальчик?

Элиан посмотрела на его руку, внезапно обнаружив, что эта картина завораживает ее. И немного пугает: любое чудо всегда вызывает страх, хотя бы из-за своей необычности. Она заставила себя встряхнуться. — Это… он. Наверное. Или она. Какая разница? — Он наш. Наш первенец. Мой наследник. — Даже если это дочь? Мирейн почти не колебался. — Пусть так.

Элиан подпрыгнула от радости, захохотала и поцеловала его в уголок рта. — Он будет темным, как ты. — И рыжим, как ты. — И с твоим японским носом. — Ой, бедный ребенок. И с твоим халенанским ростом, и с твоей красотой, и с Солнцем в его руке. Или в ее руке.

— Представляешь, — сказала она тихонько, — мы сделали это, ты и я. Сын или дочь, но это будет ребенок, которым гордился бы даже сам бог. — Так и будет. — Мирейн поцеловал то место, где лежала его рука. — Воистину и без сомнений, так и будет.

* * *

На границе Эброса погода переменилась в худшую сторону, и очень сильно. В Ашан они вошли, пробиваясь через потоки ледяного дождя и сопротивляясь порывам ветра, который, завывая, налетал на них с севера. Даже в доспехах, даже завернувшись в промасленные кожи, путешественники промокли до костей. Их кони плелись, повесив головы и прижав уши. Бешеный в отчаянии злился, и даже Илхари не рисковала подходить к нему близко, опасаясь его копыт.

Когда к дождю примешался снег, холмы превратились в горы, крутые опасные гребни Ашана. Северяне здесь еще могли бы разразиться песней, ибо этот край напоминал их собственную страну, но даже они уже тащились с трудом и сыпали проклятия, вынужденные ковылять пешком по обледеневшим тропам.

У южан давным-давно иссякли ругательства. Элиан, объезжая отряд, вытянувшийся в цепочку, слышала в основном лишь хриплое дыхание, цоканье и скрежет подков об лед да завывание ветра. Закутавшись в простой походный кожаный плащ, обернув голову шарфом, она выглядела совершенно неузнаваемо; мужчины, которые никогда не приняли бы помощь от женщины, а тем более от королевы, с радостью хватались за крепкую руку незнакомца. Некоторые из них, молодые щеголи гилени, жестоко страдали в своих красивых сапожках, узких и с высокими каблуками, совершенно непригодных для карабканья по горным тропам, покрытым снежной жижей.

Воины Мирейна насмехались над ними, не скрывая презрения.

— Модный мальчик поранил маленькие ножки? — припевали они нарочито тонкими голосами. — Ой, сладенький, осторожней, не порви свои красивые штанишки.

Один из северян, подкрепившись несколькими большими глотками из фляги, принялся передразнивать прихрамывающую походку южан, покачиваясь и притворно теряя равновесие.

Элиан вспыхнула и рванулась к нему. Стоило ему засмеяться, приняв ее за одного из этих страдальцев, как она ловкой подсечкой свалила его с ног. Он рухнул как подрубленное дерево. Поставив ногу ему на горло, Элиан едва заметно надавила на него.

— Еще одно движение, — сказала она хриплым от сырости голосом, — еще одно движение — и я сброшу тебя в ближайшую долину.

Он задохнулся и разинул рот. Элиан с отвращением помогла ему подняться.

— Вот так. Ты с легкостью скачешь по этим горам, так протяни же руку отставшим.

Из снежных вихрей возникла Илхари, намереваясь цапнуть его острыми зубами за лицо. Это окончательно добило насмешника: он упал на колени и уткнулся лбом в мокрые сапоги Элиан. Немного погодя она заметила, как он с явным энтузиазмом и не без изящества подставлял плечо спотыкающемуся гилени.

Впереди раздался крик. Элиан смахнула льдинки, налипшие на ресницы, и всмотрелась туда. Кобыла слегка подтолкнула се. Эта дорога оказалась не так уж трудна для дочери Бешеного, что бы там ни думали эти глупые двуногие.

Элиан сбросила с седла покрывало и уселась верхом. Илхари устремилась вперед, ловкая, словно кошка, и гордая этим. Хотя Элиан совсем замерзла, она нашла в себе силы улыбнуться.

Передовой отряд остановился на самом высоком участке тропы. Но их стало вдвое больше: рядом с промокшим стягом Солнца развевался потемневший от влаги желтый, на древке которого виднелись серые вымпелы посланца.

Мирейн стоял на земле, укрывшись под кожаным навесом, который держали над ним несколько его воинов. Это убежище делил с ним Халенан и какой-то незнакомец, человек средних лет, так сильно кашлявший, что в Элиан проснулся гнев. Какое право имеет кто-либо, будь то хоть сам князь, посылать больного человека в опасный путь, тем более в такую бурю?

Посланец встретился с ней взглядом, когда она проскользнула между королем и принцем, однако свою речь не прервал. Говорил он затрудненно и хрипло, но достаточно внятно.

— Да, ваше величество, мой господин князь оставил Хан-Ашан в надежде на то, что его присутствие поможет помирить противников. Перед отъездом он велел мне встретить вас, и если вы соблаговолите прийти к нему на помощь, я должен препроводить вас к нему. — А где он сейчас? — спросил Халенан. — Сначала он поехал к своим родственникам из Асан-Шейана, хотя я боюсь, что к этому времени его сын склонит молодежь к атаке Эридана. Мне велено сопровождать вас в Шейан, а затем, если там моего господина уже не окажется, в Эридан.

Глаза принца столкнулись со взглядом Элиан. «Он говорит правду, — мысленно произнесла она. — Или же ту правду, которую ему позволили знать». Она сама обратилась к посланцу, заговорив несколько охрипшим голосом:

— Как далеко отсюда Шейан? Она наблюдала за его осторожными попытками определить ее положение, при том что она вымокла, а ее голос от холода охрип и потерял всякие признаки пола. Но, несмотря на головокружение и лихорадку, он не был глупцом и сумел догадаться, кто именно может стоять здесь между этими двумя мужчинами и говорить так же свободно, как они.

— Два дня пути при хорошей погоде, моя госпожа, — ответил он. — В такую вьюгу, конечно, больше. Но в той долине есть замок, а его хозяин верен моему князю. Он умоляет вас воспользоваться его гостеприимством.

Элиан провела языком по потрескавшимся губам. У нее возникло какое-то тревожное чувство. И все же она ясно видела, что этот человек честен. Он так ослаб, что, несмотря на всю свою силу воли, едва держался на ногах.

Она быстро взглянула на Мирейна. Выглядел он как подобает королю: что-то взвешивал и обдумывал. Он мог бы поспешить вперед с теми из своих людей, кто сохранил силы, оставив остальных позади, и, если там была ловушка, убежать из нее, пока она не захлопнулась. А если ловушка заключалась в том, чтобы разделить короля с его людьми? А если вообще не было никакой ловушки или предательства? Посланец не лукавил. В самом сердце Ашана произошло столкновение: собирались отряды, возрастал страх. Мирейн знал вкус гражданской войны. Этот вкус появился и на языке у Элиан, горячий и отвратительный. Она постаралась подавить его.

Посланец покачнулся. К его удивлению, Элиан подхватила его, причем без особых усилий. Человек этот был высоким, но плоти в нем осталось не больше, чем в птице.

— Я думаю, — сказала она, — что мы могли бы по крайней мере выспаться сегодня в тепле и сухости. Люди нуждаются в отдыхе, а некоторым требуется лечение. Переход был жестоким.

Однако, говоря это, она не почувствовала себя лучше. Что-то здесь было не так. Но если Мирейн попытается идти дальше…

Король поднял голову и сдвинул брови. — Да, было нелегко, — согласился он, — а мне, как и любому другому, приятно, когда у меня сухие ноги. Лорд Касиен, тот замок сможет принять весь мой отряд?

Человек мучительно закашлялся, стараясь подавить приступ. Сила Элиан развернулась, и его голос зазвучал почти ясно.

— Боюсь, что нет, ваше величество. Но у подножия гор рядом с тропой простирается долина и есть большая пещера. Ваши люди смогут там свободно разместиться и спрятаться от дождя.

И оказаться пойманными, как крысы в ловушке. Хотя то же самое может произойти и в стенах замка.

Элиан сжала зубы. Нельзя позволять своим страхам овладеть ею.

Мирейн коротким жестом выразил согласие и отдал приказ.

— Очень хорошо. Тогда веди нас. И пошли вперед человека к лорду… — Асан-Гарина, ваше величество. — Я принимаю его услуги с благодарностью. У моих людей есть провизия, но они будут рады обогреться и получить ту помощь, которую он может нам предложить. — Она будет вам оказана, ваше величество.

* * *

Чем выше поднималась Элиан к вершине, тем слабее становился мокрый снег. Тучи клубились и разрывались, оголяя глубокое ущелье, пролегавшее среди отвесных горных стен. Дальше тропа разветвлялась, словно поток, который огибает каменную гряду. Один путь уходил далеко на восток, другой, более короткий и крутой, — отклонялся в бесплодные края крутых утесов и скал. Восточный путь как раз и оказался дорогой к Асан-Гарину, Крепости Волка: черные деревья и черные камни, а наверху, там, где смыкаются горы, люди выстроили стены, и замок вздымался над всей долиной, словно продолжение этих утесов. — Впечатляет, — пробормотал Хал, подъехав к Элиан, — но что за польза от замка в таком месте, где совершенно непонятно, как туда попасть?

Элиан пошевелила онемевшими пальцами в перчатках и поглубже уселась в седле.

— Может быть, люди и предусмотрели, как туда попасть. Ты когда-нибудь видел нору паука?

— Ну что за веселый ребенок, — улыбнулся он сквозь ледяную корку, покрывшую его бороду. — Поскакали наперегонки. — Здесь?

Он засмеялся и направил своего серого к краю обрыва таким галопом, что это граничило со смертельной опасностью. Илхари, помедлив немного, рванулась вслед за ним.

Глава 23

Вот почему его светлости совершенно не нужен здесь замок, — сказала Элиан, когда ей удалось перевести дух.

Она выиграла скачку, опередив даже Бешеного, и остановилась на краю западного луга. Он был расположен высоко и круто обрывался вниз почти до уровня тропы, откуда открывался вид на горы. Здесь поработала рука человека или, может быть, гиганта. Когда Элиан подъехала ближе, то увидела широкие каменные ворота, распахнутые настежь. Они казались неотъемлемой частью скал, вот только ни одна гора не могла похвастать петлями из серой нержавеющей стали.

Пещера была широкая и глубокая, с ровным полом, с очагами, высеченными в стенах через равные промежутки и в центре пола. По сквозняку Элиан определила, что где-то под потолком должны быть вентиляционные отверстия. В этом обширном помещении могли разместиться не только сто человек, а и в десять раз больше.

Рядом с ней раздалось цоканье копыт. — Изумительно, — выдохнул Мирейн, останавливаясь рядом с ней и спрыгивая со спины Бешеного. — Смотри, здесь, в каменных выемках, когда-то стояли лампы. А вон лестница. Я хотел бы знать, где… — Ваше величество?

Он обернулся. Элиан поняла, что отряд не мог их разглядеть. Они затерялись во тьме, царящей в центре пещеры, потому что магия позволяла им видеть там, где глаза простых смертных были бессильны.

Вспыхнул свет. Своей правой рукой Мирейн зажег огонек. Тени разбежались по каменным стенам, запрыгали по потолку — и все увидели зал гигантов. И сами гиганты были здесь, они шли боевым порядком вдоль дальней стены. Целая армия, старательно высеченная в камне: люди, своим обликом напоминающие северные народы, высокие, длинноносые и гордые; странные звери — кошки, быки с крепкими рогами и крылатые зловещие волки — тянули их колесницы; женщины сидели на спинах огромных птиц. Над ними несся человек в доспехах на огненной колеснице, запряженной львами, гривы которых развевались, напоминая языки пламени. Мирейн не мог скрыть радости.

— Смотрите-ка! Даже древние гиганты знали моего отца!

Элиан запрокинула голову, чтобы разглядеть высеченного в камне бога. Его необычные разукрашенные доспехи покрывали все его тело, словно металлическая кожа; поверх них он носил длинные свободные одежды и плащ, полы которого развевались у него за спиной. Но голова его была непокрыта, и волосы образовали вокруг нее ореол.

— У него твое лицо, — сказала она Мирейну. Он был как живой. Изображение повторяло даже слегка изогнутые уголки его губ, хорошо заметные теперь, когда Мирейн разглядывал свой собственный портрет, сделанный за многие годы до его рождения. — Да, не нос, а прямо-таки орлиный клюв! — Ты отвратительно тщеславен, — сурово проговорила Элиан. — Неужели он стал таким?

Элиан чуть не расхохоталась. Когда она рванулась вперед, чтобы оказаться между Мирейном и человеком, задавшим этот вопрос, Мирейн сделал прыжок и опередил ее. В результате они оказались стоящими плечом к плечу с обнаженными мечами, кончики которых касались горла человека, на несколько ладоней возвышавшегося над ними. Их пленник широко улыбнулся, блеснув белыми зубами на темном лице янонца, и с праздным видом привалился к каменной стене пещеры. Факелы уже горели, отбрасывая мерцание на его вычурные одеяния северянина. — Вадин!

Меч Мирейна скользнул в ножны. В порыве радости он ринулся в объятия своего названого брата — и тут же отпрянул. Тон его стал ледяным.

— Я отправил тебя на север для поддержания порядка и не помню, чтобы велел тебе встречать меня здесь.

Вадин взглянул на Элиан. Она не отвела глаз, отказываясь отступать. Мирейн смотрел то на одного, то на другую. Его брови сошлись у переносицы. — Элиан, — сказал он тихо и холодно. Она неторопливо убрала меч в ножны. Вряд ли кто-то из этих двоих мог заметить, как дрожат у нес руки. Она кивнула Вадину.

— Мой господин, я надеюсь, твое путешествие было достаточно приятным.

— Достаточно, — ответил он, — если подумать. А твое? — Также.

— Как я вижу, у него все-таки хватило мужества открыться перед тобой. Она тряхнула головой.

— Мужества! Мужества-то у него хватило. Он сделал это перед всей своей свитой. И даже при этом мне пришлось хитростью заставить его жениться на мне.

— Таков уж этот Мирейн, — сияя, сказал Вадин. — Если речь идет об армии или королевствах, он запросто вгонит асанианского щеголя в краску. Но как только дело доходит до женщин, у него словно язык отнимается.

— Да, но это только вначале, — сказала Элиан. — Стоит его разогреть…

— Элиан. — Тон Мирейна был зловещим в своей мягкости. — Что ты натворила?

Она взглянула ему в лицо. Он не гневался. Он и не собирался гневаться. Потому что если бы он позволил это себе хотя бы на миг, то просто содрал бы с нее заживо кожу.

Элиан вызывающе вздернула подбородок. — И что же такое я натворила? На это у него могли бы найтись слова. Одно или два из них были вполне приемлемы за пределами караульного помещения. Вадин избавил Мирейна от неприятностей, связанных с их употреблением.

— Я получил приказ моей госпожи императрицы. Он был краток: она нуждалась во мне. Может быть, мне следовало встретить ее в Ашане?

Дыхание со свистом вырвалось из груди Мирейна. Его сверкающие глаза снова обратились к Элиан. — Да ведь он тебе никогда не нравился. — Какое это имеет значение? Моя сила сказала, что он нам нужен. Поэтому мы его заполучили. И если уж ничего другого, — добавила она, — то по крайней мере похороны он нам устроит достойные.

— Королей Янона сжигают, — сообщил ей Вадин. И когда они оба уставились на него, продолжал: — Теперь слушайте меня, дети мои. Это очень умная ловушка с весьма соблазнительной приманкой. У меня была пара дней, чтобы как следует все разнюхать.

Он отступил в сторону. Из его тени появились люди, высокие бородатые воины Янона, которые вывалили наружу откуда-то из горы, ошеломив своего короля, и, заглушая то, что пытался сказать Вадин, увлекли их всех к центру пещеры.

Отряд Мирейна находился внутри; люди уже спешились и, удобно устроившись, недосягаемые для ветра и снега, занимались своими сенелями или разгружали вьючных животных. Аджан обнаружил дрова (как это ему удалось, знал только он) и разжег в центральном очаге огонь. Все они вскочили перед угрозой вторжения.

— Спокойно, — сказал Мирейн, — это друзья. Все медленно расселись по местам. Глаза варваров Вадина разглядывали южан с неприкрытым презрением, однако у тех доставало благоразумия держаться от них подальше, зато как можно ближе — к своему королю.

Варвары Мирейна, как заметила Элиан, обиделись. Они с видимой охотой примкнули к своим товарищам, носившим штаны, и сердито смотрели на вновь прибывших соплеменников. Элиан подавила улыбку и уселась между Мирейном и Вадином. Это было хорошим знаком для империи — такое объединение и такое возмущение.

Теперь они образовали три сплоченных кружка: воины Янона, солдаты империи и спутники лорда Касиена. Последние, окружив своего лорда, держались немного в стороне. Здесь, в горах, среди сотни отборных королевских воинов, которые хоть и сидели лениво развалясь, но рук от своих мечей не отнимали, люди Касиена застили в напряжении и осторожно поглядывали по сторонам. Один, нервно вздрагивая, принес своему господину кубок.

Мирейн подозвал к себе Халенана и Кутхана, а также двоих командиров. Они отошли от остальных и устремились к королю, в то время как Вадин закончил рассказывать свою историю.

— Да, — сказал он, — это ловушка. Весь Ашан — по сути своей ловушка. А центр ее находится здесь.

— Откуда ты знаешь? — полюбопытствовал Мирейн.

— Я всеми своими костями это чувствую, — улыбнулся Вадин, обнажив острые зубы. — К тому же я многое разузнал. Эта пещера — всего лишь своего рода прихожая. А гора над ней — сплошной лабиринт тоннелей. Большинство из них ведет в никуда, в тупики. Некоторые — просто ловушки; я потерял одного человека, изучая их. Один тоннель идет прямо к замку Волка. А боковые проходы… интересны. И их более чем хорошо охраняют. Тебе сказали правду: в Гарине для тебя нет места, — продолжал Вадин. — Этот замок достаточно велик, чтобы разместить здесь целую армию. Армия его и занимает. — Ашани? — спросил Халенан. — Ашани, — ответил Вадин. — Они восстали против тебя, Мирейн.

Мирейн изобразил довольно неприятную улыбку. — Да ну? — спросил он, чуть ли не мурлыкая. — Один Луйан? Или его сыновья тоже участвуют?

— Луйан и его наследник. Остальные идут за ними по пятам. Я видел, как они двигаются из Хан-Ашана, и проследил за ними досюда. Я видел, как они послали свою приманку. — Вадин бросил взгляд на Касиена. Тот лежал, привалившись к одному из своих приближенных, возможно, родственнику. Глаза его были закрыты. — Он не виноват: им слишком много известно о том, как обмануть мудрых магов. И они надеются, что твое знаменитое милосердие не позволит тебе проникнуть слишком глубоко в его память и найти там хотя бы малейшую искорку, которая выдала бы их заговор.

— Они думают, что я мягкий человек, — рассмеялся Мирейн под всеобщие возгласы протеста. — Пусть думают. Посмотрите на меня. Я молод, у меня сан жреца, я знаменит тем, что готов пощадить своих врагов. И я высокомерен до идиотизма. Даже если бы до меня донесся слушок о засаде Луйана, я все равно не свернул бы с пути, потому что он отправил гонца, который едва не умер от болезни, и потому что я — сын бога; я не склонен убивать кого бы то ни было. Они уставились на него. — Неужели ты… — начала Элиан. — А почему бы и нет? Жалко портить такую замечательную ловушку.

Даже Вадин испугался. Он не был удивлен, но испугался.

— Это безумие даже для тебя. — Что здесь безумного? Я знаю, что намеревается сделать Луйан. Со мной мои лучшие люди. К тому же тебе известны потайные коридоры замка. Я устрою засаду тем, кто вознамерился заманить в засаду меня.

— А-а, — сказал Халенан, — нападение с тыла. А мне-то показалось, что ты собираешься рвануть прямо в лапы врага.

— Да, собираюсь. — Мирейн поднялся на ноги, жестом пресекая крики протеста. — Я должен! Иначе они подумают, что я о чем-то догадываюсь.

Элиан предоставила мужчинам разбираться между собой. Но они скорее свернули бы гору, чем переубедили Мирейна проявить благоразумие. Да, гору свернуть было бы намного легче: камни покоряются силе волшебства. Когда голоса стихли, она сказала: — Всегда есть другой выход. Хитрость. Например, воин, который силой магии выглядел бы так же, как Мирейн. Король обернулся к ней.

— Я никогда не прикажу своему солдату умереть вместо меня.

— Они часто умирают во имя тебя. И никогда вместо тебя. — Она поднялась, чтобы лучше справиться с тяжестью его гнева. — Короче говоря, если туда пойдешь ты, то пойду и я. — Ты не пойдешь.

— Пойду, — нежно улыбнулась она. — Клянусь твоей рукой.

На какой-то отчаянный миг ей показалось, что он сейчас ударит ее той самой сверкающей рукой. Но он лишь поднял ее на уровень своей груди и опустил. Рука его дрожала и не сжималась в кулак. Раскаленные волны мучительной боли, сжигавшей эту ладонь, проникли под защиту разума Элиан. Она поймала ее, прижала к сердцу и почувствовала боль Мирейна, как это бывало в раннем детстве.

Он тоже поднялся. Ему было не хуже Элиан известно о существовании новой жизни, которая теплилась под его рукой. — Забери назад свою клятву. — Ты же знаешь, что я не могу этого сделать. — Я должен идти. — Забыв об остальных, он сосредоточился только на ней, и рука его сжалась, обхватив грудь под влажной кожей ее плаща. — Никто больше не сможет сделать то, что сделаю я: обмануть Луйана, убедить его в моем полном неведении и уверенности, что его замок распахнул двери настежь навстречу моей армии.

— Ты мог бы отступить. Луйан и так скоро повесится или его повесят его же союзники, когда повернут оружие против него. А это они сделают, если ты явишься сюда вместе со всем Эбросом.

— Но, — сказал Мирейн, — на это потребуется некоторое время, а мои враги могут объявить, что я сбежал, и тем самым доказать, что умный человек может предать меня и остаться в живых.

— Господи, да разве тебя когда-нибудь интересовало, что говорят о тебе твои враги?

— Меня интересует то, что мой союзник предал меня. И я намерен вернуть его назад. Или получить его голову.

Позади Элиан раздался одновременно усталый и взбешенный голос Вадина:

— Доблестное усилие, моя госпожа. Но бесполезное. Он хочет совершить самоубийство и поиграть в настоящего короля, пока это еще возможно. — Разве я уже умер? — резко спросил Мирейн. — Нет, — возразил Вадин, — а вот я уже умирал. Но кто вернет назад тебя? Я ведь не сын бога, чтобы выигрывать битвы с ее светлостью смертью.

— А значит, ты нуждаешься во мне. — Элиан смело встретила пылающий взгляд Мирейна. — Если только не проявишь достаточно мудрости и не прекратишь все это. Мы можем выманить Гарина из тоннелей. Нам нет нужды рисковать своими жизнями и ехать к главным воротам.

— А Луйану это нужно, — упрямо повторил Мирейн. — Если я смогу победить его, то надобность в большой драке отпадет.

Элиан глубоко вздохнула. Ей не было страшно: она была для этого слишком сердита.

— Ну, тогда все отлично. Лучше нам отправиться прежде, чем наши враги что-нибудь заподозрят. — Элиан…

Она выдержала его взгляд, вцепившись в его пальцы. — Я выполняю свои обещания, Мирейн.

Он высвободил руку и отвел глаза. Он уступит. Обязательно. Элиан обратила на него всю свою волю. Он повернулся к ней спиной и повысил голос: — Лорд Касиен, я оставляю вас здесь и поручаю заботам моих избранников. — Поскольку Касиен сделал попытку заговорить, Мирейн поднял руку. — Вам следует лечь в постель и лечиться. Мой отряд может предоставить вам и то и другое.

— Мой господин князь приказал мне… я должен сопровождать вас… куда бы то ни…

— Вы не должны подвергать вашу жизнь опасности, отправляясь сегодня ночью еще дальше. Естественно, ваш князь поймет это. — Мирейн поманил пальцем человека с кубком. — Вы, сударь, проследите за тем, чтобы у вашего хозяина было все необходимое. Мои люди дадут вам все что потребуется.

Слуга поклонился, все еще дрожа. Но причиной тому был не только холод. Элиан заметила, как его глаза оглядывают пещеру, ее стены, а потом нервно обращаются снова к лицу Мирейна.

Если король и заметил это, то не показал вида. Он оглядел свой отряд и быстро назвал двадцать имен. Они собрались перед ним, улыбаясь, словно благодушные идиоты, каковыми они и являлись. Халенан назван не был.

Лицо принца хранило опасное спокойствие. — Господин мой король, по праву твоего генерала… — Твой долг как моего генерала заключается в том, чтобы управлять моей армией в мое отсутствие.

— Лорд Гейтана прекрасно справится с командованием вашими отрядами и без меня. К тому же, — сказал Халенан, — он знает тайные пути к Гарину.

— Ты разделишь с ним командование. — Мирейн оставался непреклонен, но протянул ему руку. — Брат, ты нужен мне здесь, с твоей силой и мудростью. Ты должен сторожить тропу. Кому еще я могу доверять в такой мере?

Элиан подавила ребяческий порыв забиться в уголок. Горящие глаза Халенана сверкнули на нее, а Мирейн даже не взглянул.

— Моя жена поклялась, что пойдет со мной, — сказал он с оттенком иронии. — У кого из вас окажется достаточно силы, чтобы воспрепятствовать ей?

— Ну что за дурость! — взорвался Халенан. — У меня два сына и дочь, они в безопасности в моем городе. А у тебя что?

Элиан двинулась было вперед, но рука Мирейна удержала ее, крепкая как сталь и непреклонная. Он спокойно сказал:

— Братья мои, вы знаете, что делать. Если к полудню завтрашнего дня я не подам никакого сигнала и вы не получите от меня весточки о победе над Луйаном, начинайте атаку.

Халенан открыл было рот, но Вадин помешал ему заговорить, прикрыв ладонью его губы. Лорд из Янона долго глядел на Мирейна, а потом порывисто обнял его. — Постарайся выбраться живым, — сказал он. Мирейн улыбнулся в ответ.

— Я не только постараюсь. Я вернусь с победой. — Какой самоуверенный.

Вадин отпустил его, и он повернулся к Халенану. Принц не двигался, охваченный гневом. Мирейн наклонил голову и нахмурился.

— Прощайте, ваше величество, — холодно произнес Халенан.

— Прощай, брат, — сказал Мирейн. Халенан слегка выпрямился. Ему пришлось смириться и вытерпеть объятия Мирейна, а потом и Элиан. Он обнял сестру, и это получилось у него намного сердечнее, чем можно было ожидать. Затем он, обуздав гнев, сделал шаг назад.

Элиан взглянула в лицо Вадина. Они не говорили и тем более не прикасались друг к другу, только обменялись взглядами. Она тщетно искала в себе чувство обиды или неприязни. Ни того, ни другого не обнаружилось. Вадин был необходим. Он был частью этого мира, частью Мирейна. «Защищай его, — велел он ей, — пока я не приду».

«Непременно», — ответила она. И еще: «Если твои кости скажут тебе, что пора идти, не медли. Приходи как можно скорее со всем своим войском. Иначе… иначе мы потеряем его». Он наклонил голову в знак обещания.

Они стояли под аркой огромных ворот, — это было последнее, что увидела Элиан. Вадин стоял прямо, скрестив на груди руки, надменный и спокойный. Халенан обнажил голову, и яростный ветер трепал его волосы; взгляд Хала обжигал Элиан, пока она ехала через луг. Она смотрела вперед. Передышка у огня оказалась хуже путешествия от зари до сумерек в бурю с дождем и снегом: тело только начало вспоминать о тепле и сухих ногах, как снова надо было выходить на улицу.

Свита молчала. Десять лучших людей Мирейна в алых одеждах, потемневших от влаги до цвета засохшей крови, и ее десятка — в черных, которые когда-то были зелеными. Маленьким утешением было то, что снег почти прекратился; зато поднялся ветер, пронзительный и обжигающий.

От долины, где находилась пещера, равнина круто обрывалась в глубокое, поросшее лесом ущелье Гарина. Узкая дорога извивалась вдоль потока с каменистыми берегами. Там, где ветви деревьев свисали над тропой, чьи-то заботливые руки подвязали их выше уровня голов проезжающих.

— Это не в обычае бандитов, — заметила Элиан. Ее зубы стучали, и она крепко сжала их.

Колено Мирейна коснулось ее колена. С поразительной ловкостью и грацией он перенес ее в свое седло, усадив перед собой и обернув своим плащом и себя и ее. Бешеный стоял спокойно, благосклонно терпя все их глупости и даже получая от этого удовольствие.

Тепло окутало тело Элиан. Она наслаждалась им, хотя знала, что за ее спиной кое-кто усмехается.

Армия получала удовольствие, бесстыдно наблюдая за любовной игрой господина и госпожи, пусть даже и вполне невинной.

— Конечно, — сказал Мирейн ей на ухо, — это доказывает, что мы добросовестно выполняем свой долг перед династией.

— Но не в седле же, — пробормотала Элиан. Он рассмеялся и поцеловал ее в затылок. — Ну, тогда перенесем это на потом. Разве о нас уже не шла скандальная слава? Выкупаемся, насладимся ужином в обществе наших врагов, потратив на это как можно меньше времени, и возмутительно рано отправимся в постель.

— И будем грешить всю ночь. — Она откинулась назад, окунаясь в живительное тепло его тела, и обхватила пальцами его руки, сплетенные вокруг ее талии. Он все-таки решил простить ее, принять неизбежное. А она решила позволить ему это. — Иногда мне кажется, что я слишком счастлива. Даже здесь, даже зная о том, что ждет нас в Гарине… Это просто нечестно.

— Нет, честно. И замечательно. Это любовь, видишь ли, а мы отправляемся на войну. Элиан слегка улыбнулась.

— Серые монахи говорят, что любовь — это худшее, что случается между двумя людьми. Человек может прожить долгую жизнь, вовсе не мечтая о битвах, но даже евнух мечтает о любви. — В самом деле?

— Я знала когда-то одного евнуха. Он был рабом в Асаннане. Он сказал, что никогда даже не думал о женщинах, но я знаю, что он мечтал о мужчинах.

Мирейн поразмыслил над этим в своей неподражаемой манере — быстро и вдумчиво. Элиан нравилось наблюдать за вихрями его разума; вторгаться туда, вращаться вместе с этими вихрями, оставляя ненадолго свою опустевшую и невесомую телесную оболочку.

Она смотрела через его глаза, осознавая разницу: линии его тела, плечи и бедра, полнота там, где у нее ничего не было; и никакой нужды сдерживать мягкую тяжесть груди. А присутствие теплого женского тела, прижатого к его телу, будоражило и волновало его, вызывая острое как меч желание, которое он сдерживал в радостном предвкушении, и чудесный благодарный румянец на щеках.

Сама же она чувствовала себя на удивление свободно и тихонько смеялась. Он обвил ее руками, и его нежные пальцы отправились в путешествие по самым тайным изгибам и впадинкам. Как странно это было, как чудесно, чувствовать мягкость там, где он был крепок, познавать тайну там, где его телу нечего было скрывать, и вновь столкнуться с ее глубокой и мощной силой.

Ее глазами он видел крутой поворот дороги; ее ушами он слышал, что Бешеный притих, подняв голову и раздувая ноздри. Металл о металл, подкова о камень.

Илхари направилась вперед в одиночестве. У изгиба дороги она остановилась. Мирейн, снова заключенный в собственное тело, направил жеребца вслед за ней.

После поворота дорога устремлялась почти прямо к маячившей впереди серой стене гор. Там скакала небольшая группа: несколько всадников, окруживших груженую повозку, и впереди — человек, которого отправил с поручением лорд Касиен. Этот человек, перегнувшись через луку седла, подгонял свою утомленную лошадь.

— Лорд Гарин из Гарина, ваше величество, прибыл сам, чтобы приветствовать вас.

Имя Волк вполне подходило ему. Лорд вовсе не был старым, но волосы его оказались серо-стального цвета, густые и короткие, как шерсть волка. Он был узколиц, длиннонос, с бледной желтоватой кожей, удлиненными глазами, глубоко посаженными и янтарно-золотыми, как у настоящего зверя. Они сверкнули насмешкой, когда он рассматривал мужчину, женщину в мужском наряде и их небольшую свиту в скромных одеждах.

— Ваше величество, — сказал он, низко кланяясь в седле и обнажая длинные желтые зубы, — моя госпожа Калириен, я не ошибся?

Даже сидя спиной к Мирейну, Элиан почувствовала холодный блеск его улыбки.

— Это действительно Калириен, и Элиан иль Орсан из Хан-Гилена, и моя королева.

— Ваше величество, — сказал лорд Гарин, нисколько не смутившись, — вы оказываете нам честь. — Он указал на повозку. — Здесь имеются дрова, пища и вино, а также теплые одеяла. Ваши люди ни в чем не будут нуждаться в ваше отсутствие.

— Мой господин весьма великодушен, — сказал Мирейн.

— Я верный вассал, ваше величество. — Такое впечатление вы и производите, мой господин Гарин, — сказала Элиан, ловко пересаживаясь на спину Илхари. Кобыла переступила с ноги на ногу; на губах Элиан возникла кривая улыбка. — Значит, мы едем в ваш замок?

Глава 24

Дорога, хоть и крутая, была ровной, а замок оказался намного больше, чем представлялось издали. Он был таким же обширным, как сам Хан-Ашан, так что эту крепость нельзя было назвать маленькой.

Но Хан-Ашан претендовал на изящество: тонкая резьба, изысканные гобелены, даже рабы там одевались элегантно. В Асан-Гарине же никто ничего не изображал. Это было настоящее военное укрепление. Воины здесь ходили в коже и при полных доспехах. Женщины сидели по домам или сновали по улицам как тени, до самых пят закутанные в тяжелые покрывала. А босоногие голые дети таращили серьезные глаза на только что прибывших гостей и не произносили ни слова.

Тишина была сверхъестественной. Любая другая крепость встречала их гомоном и приветственными криками. Порой к подобному шуму примешивалось и недовольство, но выражаемое вслух. А эти люди молчали и не выкрикивали ни имени короля, ни его титула. Они просто стояли во дворах или в переулках и смотрели.

Правда, их было слишком мало, чтобы заподозрить присутствие армии. Элиан, отправившая на поиски свою силу, ничего не обнаружила: ни любви к Мирейну, ни ненависти. Он для них ничего не значил.

Неужели Вадин солгал? Или его обманули? Быть может, он хитростью заманил Мирейна в безопасное место, чтобы самому разобраться с врагами короля, не подвергая его жизнь опасности? Может быть, Луйан раскаялся и вернулся в Шейан? Или…

Серые стены сомкнулись вокруг Элиан. В ней заговорил инстинктивный страх. Она жестоко подавила его, будучи готовой ко всему, и заставила себя спокойно идти вперед — то рядом с Мирейном, то чуть опережая его или, когда дорога становилась уже, слегка отставая, под бдительным присмотром их свиты. Они были спокойны, эти избранники короля, их глаза все замечали, а руки готовы были извлечь из ножен мечи.

Кутхан шел рядом с Элиан, неотступный как тень; он казался расслабленным, но на самом деле был настороже.

— Ну почти как дома, — весело заметил он. Лорд Гарин не удостоил его вниманием. Дворянин или нет, он всего лишь страж и не должен говорить, когда его не спрашивают. Но Мирейн поддержал Кутхана.

— Да, здесь пахнет севером. Суровые стены, суровые лица. И никакой южной мишуры.

Возле охраняемой двери лорд задержался. Часовой открыл живо, но без излишней поспешности.

— Надеюсь, вы будете удовлетворены, ваше величество, — произнес лорд Гарин. Его глаза были полны волчьего смеха. Несмотря на свое намерение казаться невозмутимой, Элиан широко раскрыла глаза. Ей показалось, что вся роскошь юга и запада собралась в одной-единственной башне этого замка. Огромная комната размерами с караульное помещение была обставлена как сераль: почти всю ее занимала широченная кровать, покрытая бархатом, мехами и коврами, здесь же находилась ванна из лазурита и серебра, достаточно глубокая и широкая, чтобы в ней плавать.

Мирейн оглядел все это и рассмеялся легко и радостно как мальчик.

— Как, мой господин! Неужели вы — тайный сластолюбец?

— Это не я, ваше величество, а мой покойный отец. — Лорд Гарин снова обнажил свои острые зубы. — Лорд Гарин-старший был похитителем дамских сердец.

— Ну разумеется, — откликнулся Мирейн без малейшего смущения. — Это так очевидно. Я и сам не мог бы тут все устроить лучше.

Эти слова лишили Волка бдительности, и на миг в его взгляде вспыхнула искорка восхищения.

— Вы льстите моему отцу, ваше величество. Без сомнения, его холодные голые кости, все эти годы лежащие под виселицей, согреются от этих слов. — А! И кто же повесил его? — Это сделал я, ваше величество. Я, видите ли, человек порядочный.

* * *

Когда дверь была закрыта и заперта изнутри и перед ней встали люди Мирейна, он рассмеялся, и смеялся долго и раскатисто. Все еще продолжая смеяться, он простер руки.

— Ну ладно, друзья мои! Сейчас не время сидеть с кислыми минами.

— Да ну? — пробормотала Элиан. Но губы ее скривились, — Ты совсем спятил, знаешь ли.

— О, совершенно! Этот господин — сын своего отца в гораздо большей степени, чем пытался нам показать. Но этим-то он мне и нравится. Гарин мудр и коварен. И совершенно меня не боится. — Я тоже не боюсь, — выпалила Элиан. — Верно. Но ты мне не нравишься. — Глаза Мирейна озорно сверкнули. — Тебя я люблю.

Он привлек Элиан к себе, не обращая внимания на ее сопротивление, потащил мимо улыбающихся стражников, толкнул ногой дверь во внутреннюю комнату и кинул свою добычу на кровать.

Запутавшись в покрывалах и одеялах, Элиан беспомощно барахталась на широкой постели. А Мирейн уже разделся и направился к ванне.

Она плюхнулась туда вслед за ним. Вода оказалась чудесной, великолепной, настоящим наслаждением: теплая, сладко пахнущая, слегка бурлящая, она унесла прочь всю их усталость.

Элиан с изумлением обнаружила, что двери остались распахнутыми, и стража все видит. Женщины решили отделиться занавесом от мужчин, но и те и другие могли наблюдать, что происходит в бассейне. Белозубая улыбка Мирейна возникла рядом с Элиан. — Эй, стража! — позвал он. — Комната предназначена всем нам. Быстренько сюда, пока вода не остыла!

И все двадцать человек устремились в воду, не скрывая своей радости. Мужчины оказались застенчивее женщин, впрочем, на темной коже северян румянец не был заметен. Они смотрели куда угодно, но только не на то, о чем думали. Элиан смеялась и поддразнивала их до тех пор, пока они тоже не стали смеяться. Тогда Кутхан повел их в ответную атаку, увенчавшуюся брызгами славной победы.

Мирейн первым покинул это поле брани, он выпрыгнул из ванны и схватил полотенце, крикнув:

— О Аварьян! Ваши безрассудства убивают меня. Продолжайте, если хотите, дрызгаться в холодной воде, а я лучше отведаю доброго хозяйского вина.

Пока Элиан смотрела, как он неторопливо удаляется, перекинув через плечо полотенце, Кутхан оказался рядом с ней и произнес, наполовину весело, наполовину мрачно:

— Вот всегда он так — вечно выбирает, как бы получше умереть.

Он наклонился, взял полотенце и почтительно обернул его вокруг тела Элиан. Остальные тоже успокоились и разошлись, вытирая друг друга и разбирая перепутанную одежду.

Элиан подняла глаза. Ей пришлось слегка задрать голову. Лицо Кутхана было на удивление спокойным, он как никогда был похож на своего брата. Спокойно и медленно он проговорил:

— Я не умею колдовать, но у меня достаточно острый нюх, и мне не нравится, как здесь пахнет. Это ловушка с подвохом.

Элиан закуталась в полотенце, стараясь подавить дрожь.

— Да, но я нигде не могу обнаружить армию, о которой говорил Вадин. Если она ушла, то куда и почему? А если нет… Моя сила могущественна, Кутхан. Если маг способен спрятать от меня целую армию, значит, он слишком силен даже для Мирейна.

— В конце концов, может быть, здесь и нет никакой армии, — сказал Кутхан. — Может быть, лорд Гарин — лишь тот, кем кажется.

— Может быть… — Элиан уселась на краю бассейна, разглаживая пальцами свои волосы и стараясь распутать кудрявые пряди. — Это очень странное место. Я проникаю здесь в любой разум, но до определенного предела. А потом — пустота. Совсем ничего. Это опасно и жутко. Словно смотришь в толпу и понимаешь, что все эти люди нереальны: они просто маски, надетые на копья.

— И даже сам лорд?

— Он хуже всех. И тем не менее он не колдун. У него нет силы.

— Лорд, возможно, и не обладает магией, но он может прибегнуть к помощи мага. Их полным-полно на севере: дворцовые колдуны и заклинатели, да еще шаманы диких племен. Большинство из них — чужеземцы, маги из Девяти Городов или те, кто поклоняется богине или нескольким тысячам богов Асаниана.

Название Девяти Городов прозвучало в голове Элиан как удар гонга. У нее закружилась голова, дыхание застряло в горле. И ведь как раз в Ашане Изгнанница нашла ее и в дебрях Ашана затерялась. Если она здесь и если именно она воздвигла эти стены из ничего, тогда Элиан понадобится кое-что побольше, кроме страха. Ей понадобится вся ее сила и все ее сопротивление.

Она заставила себя взглянуть в лицо Кутхана и заговорила спокойно и холодно:

— Я слышала песни: «Мирейн и властелин Инш'у», «Солнцерожденный и колдун из Арримана», «Баллада об Ан-Ш'Эндоре и тридцати колдунах».

— Их было всего шесть, — с неожиданной строгостью сказал Кутхан, — а потом добавилось еще четыре. — Внезапно он улыбнулся, и это было еще удивительнее. — Но что такое песня, если она не совпадает с правдой? Сейчас я сочиняю новую. Очень хорошую, я не боюсь заявить об этом, — легенду о Солнцерожденном и леди Калириен.

Но Элиан впервые не смогла ответить ему с такой же легкостью. Ее сила увеличивалась сама по себе, рождала сама себя, без всякого понуждения. Страх тоже возрастал.

— Кутхан, — сказала она очень тихо, — эта неизвестность особенная. Она ограничивает мою силу. Я не могу никого позвать на помощь: мне мешают эти стены, и я не решаюсь преодолеть эти барьеры. Кто бы ни владел этой здешней силой («Только бы не Изгнанница, — взмолился ее внутренний голос. — О Аварьян, пусть это будет не она!»), он не должен знать, что будут делать наши братья. Это означает…

— Это означает, — сказал Кутхан, и она восхитилась быстроте его ума, — что мой господин не сможет подать сигнал к атаке. А наутро может быть слишком поздно.

— Утром будет слишком поздно, — прошептала Элиан.

Перед ее глазами все потемнело. И в этом мраке возникло мерцание, холодное и серое, как зимняя заря, и Мирейн, лежащий на холодном камне.

Теплые руки Кутхана подхватили ее. Она позволила ему вернуть себя в мир жизни, любви и надежды на победу.

— Я отправлюсь к ним, — сказал он, — так скоро, как смогу. И я приведу тебе армию.

Она улыбнулась. Это оказалось не так трудно: на улыбку Кутхана всегда было легко отвечать. — Мне, мой капитан? А не королю?

Он смутился и потупился, но тут же поднял глаза, полные надменной гордости. — Но ведь я твой капитан, моя госпожа. — Галантный рыцарь. — Элиан поднялась. — Иди. Будем готовиться к кровопролитию.

* * *

Вместе со сладким золотистым вином из Аншани-Ормала лорд Гарин прислал парадные платья. Одно из них было из белого асанианского шелка и предназначалось Мирейну; платье Элиан своим цветом напоминало пламя, к нему прилагалось золотистое покрывало. Платье точно соответствовало ее размеру. Покрывало она сначала отбросила, но затем передумала. Это была красивая вещь, мягкая словно облако, и такая же недолговечная. Если оно было задумано как оскорбление печально известной леди Калириен, то почему бы в таком случае не сделать его почетным знаком?

Элиан осторожно закуталась в мягкую ткань. Ей помогли проворные руки Игани, самой красивой женщины в ее страже. Эта воительница оказалась такой же ловкой, как служанка госпожи, но служанка никогда бы не осмелилась так цинично улыбаться или сказать, надевая золотую цепочку:

— Устройте-ка им настоящий ад, моя госпожа. Элиан поймала в зеркале свой взгляд и медленно улыбнулась. У нее не было ни красок, ни духов, одна цепочка — вот и все ее драгоценности, и тем не менее она была прекрасна. И даже более чем прекрасна. Короля она не опозорит.

Да и Мирейн был на высоте. Вопреки своим обещаниям, он выпил лишь глоток вина; глаза его блестели, он словно излучал сияние опасности, дерзости и королевского достоинства. Встретив его величественный взгляд, Элиан на мгновение ослепла.

Низко склонившись, он поцеловал кончики ее пальцев, кисти рук и трепещущие запястья. И каждый раз шептал: — Госпожа. Королева. Любимая… Она опустила взгляд на его склоненную голову, наклонилась сама и поцеловала его.

Мирейн выпрямился. Глаза Элиан обежали помещение. Стража собралась вокруг них, образовав живую защитную стену. За ними была распахнутая дверь, а в дверном проеме стоял лорд Гарин.

Правитель Гарина снял свой походный кожаный костюм, сменив его на простую коричневую одежду. Никаких украшений, никакого золота или серебра, только пояс с простой пряжкой и нож в ножнах, целиком выкованный из бронзы. Ни его, ни его замок, кроме этой башни, нельзя было назвать элегантными. Впрочем, возможно, он предпочитал именно простоту.

Гарин окинул короля и королеву осторожным испытующим взглядом и отвесил поклон, в котором не чувствовалось подобострастия. И тем не менее, хотя его разум был скрыт от Элиан, она ощутила какую-то суету. Напряжение, хорошо сдерживаемый страх и… восторг?

«Ликование волка перед тем, как прыгнуть на жертву. Но его жертва вооружена и готова, — мысленно сказал ей Мирейн. — Эта жертва не сдастся так быстро, как он надеется». Мирейн протянул руку, Элиан положила на нее свою ладонь. В одно мгновение без всякого шума стража расступилась. Король и королева прошествовали мимо. Стража следовала за ними. Лишь те, кто охранял покои, остались за их спинами.

* * *

Каким бы роскошным ни был зал во времена старшего Гарина, его сын давно избавился от всего этого. Серые стены длинного помещения не украшены — ни трофеями, ни гобеленами. Зал освещался факелами, вставленными в железные кольца на стенах. А в центре находился очаг, в котором ревело пламя и дымились угли.

Сразу за тяжелой дверью Элиан остановилась. Вдоль стен стояли, сидели на скамьях или ютились на циновках люди Асан-Гарина. Лица, глаза — их были десятки, сотни. Люди в коричневом, сером, желтом, пестро-зеленом.

Поизвав на помощь всю свою силу, Элиан справилась со своим лицом. Она чуть не закричала от возбуждающего душу ужаса, но и облегчения одновременно. Значит, все-таки армия. Значит, им предстоит встретиться с врагом лицом к лицу и, по воле бога, победить.

Словно по чьему-то приказу огонь в очаге взметнулся к потолку и вдруг потух. Позади него открылся помост, а на нем — высокий стол, за которым неподвижно сидели люди: мужчины и одна или две женщины в покрывалах. В глазах Элиан потемнело от дыма и внезапно померкшего света, и она видела все как сквозь пелену.

Впрочем, она и так узнала эти красивые смуглые, бронзовые лица, эти приветливые улыбки. Как того и следовало ожидать, принц-наследник Омиан стоял чуть впереди, а на почетном высоком кресле с балдахином — сам князь Ашана.

Но эти лица бледнели и меркли перед той, что сидела по правую руку от Луйана. Высокая, худая, закутанная в черные одежды женщина с глазами, похожими на треснувшие жемчужины. Ее спутник мурлыкал у нее на руках.

Четыре огненные царапины вспыхнули на щеке Элиан, но она едва ощутила эту боль. Пророчество жгло ее больнее, пророчество она слышала яснее всего. Оно сожгло ее страх, оставив спокойствие и почти удовлетворение. «Итак, — раздалось у нее в мозгу, — это все-таки случилось». И чем раньше все начнется, тем раньше и кончится, на благо или на беду.

За ее спиной гулко захлопнулись двери. Тут же послышались приглушенные крики: это возмущалась стража, а люди Гарина отпускали насмешки. Лишь одному из людей Мирейна и Элиан удалось опередить захлопнувшиеся двери: это был Кутхан, быстроглазый и сноровистый, стоявший ближе всех к своей госпоже.

Мирейн улыбался с прежней королевской величавостью. Когда Кутхан остановился за его спиной, он обратился к тому, кто привел его сюда:

— В этом не было необходимости, лорд Гарин. Я не намерен убегать.

Мирейн спокойно прошел вперед, Элиан шла рядом, а лорд из Янона укреплял их тыл; они прошли весь зал и обогнули потухший очаг. Король улыбался, как будто происходящее развлекало его.

— Князь Луйан, принц Омиан. Какое приятное общество! Вы наконец уладили эту проблему с Эриданом?

Князь пристально вгляделся в лицо Мирейна, словно перед ним стоял незнакомец. Элиан, наблюдая за ним, почувствовала головокружение. Луйана здесь не было. Его можно было видеть, слышать, можно было даже ощутить его запах — слабый и затхлый, какой бывает в старых комнатах, где уже давно никто не живет. Но вместо разума у него было ничто.

Сила Элиан расправила крылья. Внутри у нее все кричало: в этой толпе, где находились люди Луйана, воины Гарина и сторонники женщины по имени Кияли, ее разум натыкался лишь на пустоту. Даже Мирейн… даже он…

Гнев подавил панику Элиан. Изгнанница сидела словно королева магов и улыбалась. Она не обращалась к Элиан ни мысленно, ни словами. Она призывала ее. Приглашала. Она предлагала ей могущество, безграничное по сравнению с высокомерной слабостью Мирейна, и силу, которая не была связана ни со светом, ни с мраком. Элиан воздвигла все свои преграды и спряталась за ними. «Господи! Пусть эти барьеры выдержат, пусть они останутся нерушимыми!» Тем не менее стрелы соблазна ударили в ворота, и искушение запело свою сладкую песнь, призывая Элиан вдохнуть смертоносный воздух.

Луйан заговорил сухо и холодно. Она нашла себе убежище в его наглости.

— С Эриданом мы разберемся, когда придет время. А пока что у меня есть другие, более неотложные дела.

— У меня тоже. — Мирейн склонил голову набок, всем своим видом выражая интерес. — Ты проявил мудрость, князь. Я был склонен ожидать, что ты постараешься заманить меня в ловушку в Цейане или просто будешь ждать нашего появления в Эридане. Но здесь намного удобнее: обширная и крепкая тюрьма для моей армии, укрепленный замок для меня, нашлось место и для твоей армии, а лорд Гарин, по его же собственному признанию, образец верноподданности. Тебе даже удалось прибрать к рукам колдунью, которая смогла бы противостоять моему хваленому колдовству. Именно эту колдунью… Она не рассказывала тебе, почему ослепла?

Улыбка Изгнанницы подобно лезвию разрезала се губы.

— Рассказывала, король Янона. Я ему все рассказала. Однажды ты сумел застать меня врасплох, но больше тебе это не удастся.

— Да, — с готовностью ответил Мирейн, — я не смогу этого сделать. Ты стала намного сильнее с тех пор как предала мою мать.

— Я казнила ее согласно законам, установленным ее же порядком. Тем порядком, который провозглашаешь и ты, дитя жрицы, нечеловеческий сын. Ты высоко вознесся на крыльях лжи. Но любое притворство должно быть разоблачено, и чем больше ложь, тем ужаснее возмездие. Мирейн огляделся.

— А они тебе верят, как я погляжу. Твое искусство манипулировать умами впечатляет. Но, с другой стороны, ты стоишь на прочном фундаменте. Лорд Гарин, мой верноподданный; принц Омиан, которого я принудил к тесной и постоянной торговле с его родовым врагом; князь Ашана, превратившийся из первого и величайшего союзника в вассала с робким взглядом. Люди довольствовались своими войнами и мелким воровством, пока не появился я и не стал мешать им своей безумной уверенностью, что этот мир создан для того, чтобы я им правил.

— Ты сам себе выносишь приговор. — Ну конечно же, родственница, поскольку некоторые пороки представляют собой отличную замену добродетели. Тебе это отлично известно, тебе, убившей невесту Аварьяна. Я сожалею, что отомстил тебе именно таким образом. Мне следовало бы убить тебя сразу или просто отпустить на волю.

— У тебя не было такой силы. Ты был ребенком, необученным, несдержанным. Ребенком ты и остался, иначе не стоял бы здесь передо мной.

— Я мог бы и не стоять здесь. Мог бы проявить королевскую мудрость, если бы не время, которым ты располагала. Ты испортила мой народ; ты расколола мое королевство. Но ты не более чем досадная неприятность. Изгнанница тихо рассмеялась.

— Не буду отрицать. Мы, защитники истины, всегда доставляем неприятности.

— Разве ты можешь различить, где правда, а где ложь?

Мирейн поднялся на помост с той же неотразимой грацией, которая делала его столь опасным в битве. Князья Ашана отпрянули от него, их улыбки давно исчезли. Луйан, оказавшийся в плену своего трона-бастиона, остался на боевом посту, хотя Мирейн склонился над столом и уставился на него настойчивым сверкающим взглядом.

— Итак, князь. Я сделал тебе одолжение, я попал в твою паутину. Меня всегда восхищало искусство, будь то даже искусство предательства. Но одно я не могу простить: то, что ты так жестоко злоупотребил службой своего гонца. Цареубийство может иметь свои оправдания. Убийство больного невинного человека оправданий не имеет.

Князь спрятал глаза; лицо его не дрогнуло. — Лорд Касиен очень честный человек и очень глупый. А что до его болезни, то ведь вас даже в песнях наделяют великим могуществом врачевателя. Или песни лгут?

— Князь, — мягко возразил Мирейн, — двух истин быть не может. Если сказки обо мне — правда, тогда я действительно король, а ты — предатель. Если легенды лгут, то ты, возможно, не такой уж дурак, но зато достоин презрения: убийца своего собственного добросовестного слуги. — Мирейн слегка подался вперед, опираясь на руки. — Кем бы ты ни был, Луйан из Ашана, и кем бы ни был я, запомни вот что: ты получил меня, но мою империю ты не получишь. И она отомстит за меня.

— Да ну, король Янона? — прошептала ведьма. — Неужели тебя так сильно любят? Оружием и песнями ты покорил север. Сто Царств присоединились к тебе, став подарком человека, который был твоим названым отцом. Усыновил тебя, так будет точнее. Но без его силы тебе никогда бы не забраться так далеко. Никогда, при всей твоей гордыне и хваленом колдовстве, ты не смог бы объявить свои владения империей. Сердцем мира правит именно Орсан из Хан-Гилена, он всегда там правил, кто бы ни был его марионеткой. Мирейн выпрямился и расслабился. — Вполне возможно. Ты сама из рода Халенанов, и тебе отлично известна их великая гордость.

Но они никогда не были королями и никогда не будут. Они всего лишь князья, равные остальным князьям Ста Царств. Они не претендуют на более высокий титул, но и меньшее им не нужно. И они никогда не покорятся никакому королю, кроме того, которого сами выберут.

— Король-марионетка. Иллюзия силы, фальшивые королевские почести.

Слепые глаза широко распахнулись, уставившись на Мирейна, словно они действительно могли видеть. В затылок Элиан словно вонзились иглы. Сила собиралась в ней, словно грозовая туча, разрастаясь в дымном тусклом воздухе, заполняя пустоту там, где следовало быть чужим разумам.

— Марионетка, — прошептала Изгнанница тихо и холодно как ветер. — Маленький задиристый петушок, разодетый как король. Люди оказались рабами своих глаз и умно придуманных песен. Так пусть они увидят и услышат правду. Ты — ничто. Пустышка, фальшивка, оболочка из воздуха и тени. Я давным-давно знаю тебя и давно страдаю от этого знания. — Она подняла руку, которую заполнила тень, и вытянула ее перед собой. — На колени, лжец, порождение лжи, рожденный в притворстве. На колени, и знай своего хозяина.

Звук этого голоса пригвоздил Элиан к месту; низкий, дрожащий, пульсирующий и могущественный, он звучал у нее в ушах, в голове. Колени ее напряглись, иначе бы она упала. Глаза наполнились мраком.

И в самом сердце этого мрака качался Мирейн, окутанный тьмой, беспомощный, лишенный сил, потерянный. Словно получив удар, он упал на колени. Его величественное сияние померкло, он превратился в жалкого, маленького, некрасивого человека, разряженного в золото и шелка; лицо напряглось от сильной боли. Той маленькой силы, которой он обладал, было достаточно, чтобы ослепить простой народ, чтобы сделаться в их глазах похожим на короля. Но у него не было защиты от настоящей магии, у него не было силы, не было волшебства, не было божественного величия.

Голова Мирейна откинулась назад, как будто он уже не мог управлять своим телом. Кожа туго обтянула гордые скулы, ставшие бледно-серыми там, где они выдавались вперед, губы посинели. Его била дрожь. Обнажились белые и острые, какие-то дикие зубы.

Сделав усилие, такое отчаянное, что сами каменные стены зала чуть не дрогнули, он поднялся на ослабевшие ноги. Руки его судорожно сжимались, правая царапала поверхность стола. Свет вытекал из ладони медленно, как кровь. И тут пальцы его сжались.

Мрак дрогнул. Ведьма хрипло и пронзительно закричала.

Мозг Элиан чуть не взорвался от воплей внезапно проснувшихся разумов. Все щиты рухнули. Зал наполнился мыслями людей, трепетавших от изумления, дрожавших от враждебности. Спасение было только за спиной Элиан — сильная яростная вера и верность ее капитана, ее друга, сгорающего от гнева и любви к своему королю.

Мирейн стоял на помосте в ореоле света. Он высоко поднял голову, и его сильный голос заполнил весь обширный зал из конца в конец.

— Теперь мне понятно. Все понятно. Меня назвали марионеткой князя Орсана, а князь Луйан пляшет под твою дудку. Меня очень ловко обманули: зря я пытался увидеть что-то значительное там, где крылось самое заурядное предательство.

— Не все люди так слепы, чтобы не видеть правду, — произнесла Изгнанница.

Губы Мирейна вытянулись, обнажая зубы. Но это была не улыбка.

— Ах, как легко ты играешь словами! Правда, ложь… А что ты будешь делать теперь? Устроишь резню? Применишь изысканные пытки — одну или десяток?

— Ни то и ни другое, ответила Изгнанница. — Я не убийца и не мучитель. — Губы Мирейна изогнулись, она почувствовала это и добавила: — И не палач. Ты, который когда-то был полусумасшедшим ребенком, стал королем. Ты прославился своей честностью. И я хочу встретиться с тобой в честном бою. Сила против силы, магия против магии. Хочешь ли ты сразиться со мной?

Элиан не могла вымолвить ни слова, не могла двинуться. Но не ведьма удерживала ее, а Мирейн. Мирейн, который буквально загорелся от восторга.

— Хочу, — сказал он. — У меня есть желание сразиться и есть время. Я сражался с рабом тьмы, как человек с человеком, я бился в тайной схватке с властелинами демонов в северных краях. Но еще никогда мне не приходилось драться с кем-то, кто был бы равен мне в колдовстве, кто служил бы богине так, как я служу богу. Нам предстоит бой по древним законам: победителю достанется моя империя, побежденный умрет.

Изгнанница обратила к нему глаза, словно пыталась найти его лицо. — Ставки столь высоки?

— Ты поймала меня в ловушку. Я знаю, что не смогу убедить тебя отпустить меня и что ты никогда не станешь моим союзником. Я могу мучительно долго выпутываться, пока мой народ будет воевать, чтобы вернуть меня назад, или же могу поставить на карту все что имею. — Сверкнула его улыбка, широкая, белозубая, бесстрашная. — Никто никогда не называл меня расчетливым. Принц Омиан резко выскочил вперед. — Измена! — закричал он. — Я знаю песни. Ни одна темница не может удержать его. Он убаюкает нас своими лживыми условиями, спокойно пойдет к себе в комнату и улизнет в ночь, чтобы потом вериться и обрушить на нас все свои армии. Изгнанница безмятежно улыбнулась. — Успокойтесь, мой господин. Он не хуже меня знает, что не может выбраться из расставленных мною сетей. Только победив меня, он освободится, а значит, нам предстоит биться до смерти. — Изгнанница обратила свои слова к Мирейну: — Да будет так. Борьба истинной силы, по законам властелинов. Согласно их условиям, мы встречаемся на заре. Советую тебе хорошо подготовиться, король Янона.

Глава 25

Элиан сидела на кровати в отведенной им комнате, великолепие которой казалось теперь насмешкой, таким же горьким символом, как золотые цени. «Даже, — подумала она, — если не принимать в расчет то, что прежний владелец этой комнаты был повешен собственным сыном».

Мирейн находился во внешнем помещении, разделяя позднюю трапезу со стражниками. Каковы бы ни были намерения лорда Гарина по отношению к гостям, морить их голодом он не собирался. Еда оказалась простой, но обильной и, судя по явному удовольствию, написанному на лицах едоков, недурной на вкус.

Но у Элиан не было аппетита. Все вокруг нее сохраняли спокойствие, а Мирейн был спокойнее остальных. Он передавал по кругу эль и смеялся шуткам. Элиан тоже казалась спокойной, коли на то пошло, но это было спокойствие оцепенения. Тело ее стало неповоротливым, неуклюжим, совсем чужим.

Она потянулась, сняла покрывало и цепочку с головы и бросила их на пол. Руки ее сами собой легли на живот. Этой самой ночью жизнь, крепнущая в ней, стала старше на целый круг Ясной Луны. Не будь у Элиан ее силы, она начала бы сомневаться, действительно ли она беременна.

Пальцы ее напряглись. Она хотела все разорвать, сбросить, снова стать самой собой: Элиан, неистовой леди из Хан-Гилена, или Галаном, оруженосцем Солнцерожденного. Она хотела убаюкать эту новую жизнь, лелеять ее, как большая птица, разорвать любого, кто осмелился бы покуситься на ее дитя.

Она легла на живот, смеясь и задыхаясь, потому что, когда она начала полнеть, ей стало неудобно так лежать, и давясь слезами, и снова смеясь. Все истории о беременных повествуют о бесконечных перепадах настроения, а Элиан всегда была непостоянна и необузданна, как каприз погоды.

Легкая рука пробежала по ее спине. Она подняла голову. На краю постели сидел Мирейн, держа в руках кубок и чашу. — Вот, поешь, — сказал он.

В ее желудке все перевернулось, а потом внезапно успокоилось. Мирейн принес ей тушеного острого мяса, теплого хлеба, с которого капал густой мед, и крепкого темного эля. Неожиданно она поняла, что голодна. Он смотрел, как она ест, и одобрительно улыбался. Смахнув крошки с помятого платья, Элиан подтянула колени, вертя в руке тяжелый кубок с элем.

— Мирейн, — спросила она, немного помедлив, — тебе страшно?

Он разглядывал свои руки. Одна из них была в точности такая, как у любого другого мужчины, другая отбрасывала золотой свет на его лицо. — Да, страшно, — ответил он. — Я в ужасе. — Но ты сделаешь это? Его глаза вспыхнули. — Разве у меня есть выбор?

— А если бы он у тебя был, что изменилось бы? Мирейн провел кончиком пальца по ее щеке, легко и осторожно, словно хотел запомнить.

— Если я погибну, моему врагу достанется моя империя, и я хочу, чтобы ты вернула ее. Что бы ни случилось со мной, наш ребенок будет править. Он должен править. — Элиан хотела было возразить, но он помешал ей. — Изгнанница очень, очень сильна. Я тоже обладаю великой силой, но магия в отличие от человеческого тела становится сильнее с возрастом. К тому же, занятый делами королевства, объединением моей империи, я разленился и не совершенствовался в этом искусстве. А она провела долгие годы среди мастеров магии с единственной целью — научиться уничтожить меня. Я хочу победить ее, но очень, очень похоже на то, что мне это не удастся.

— Если ты умрешь, — спокойно произнесла Элиан, — я тоже умру.

Мирейн с внезапной яростью схватил ее за руки. Опустевший кубок покатился по полу.

— Ты не должна! То, что я тебе говорил перед тем как ты заставила меня жениться на тебе, — что если я погибну, то мир попросту избавится от меня, — было безумием и жестокостью. За спиной этой женщины стоит тьма. Она хочет получить мою империю и весь мой народ только для того, чтобы разорвать их в клочья. И ты должна противостоять ей. Ты должна будешь сделать то, что сделала она: спрятаться, вырастить нашего сына и совершенствовать свою силу, пока она не будет достаточно велика, чтобы низвергнуть Изгнанницу. Обещай мне, Элиан. Поклянись, что сделаешь это. Она выпятила подбородок.

— О нет, мой господин король. Тебе не удастся пойти таким легким путем и оставить мне для завершения то, что начал. Либо ты завтра победишь, либо твой род умрет вместе с тобой. — Он сильно встряхнул ее, но она рассмеялась ему в лицо. — Да, можешь злиться. И чем неистовее, тем лучше. Я предупреждала, что тебя ждет смерть, но ты направился прямо в ее объятия. Вадин предупреждал тебя о ловушке, но ты устремился в самое ее сердце. А теперь тебе предстоит выбор: либо ты побеждаешь и спасаешь все, за что боролся, либо теряешь все. Половинных ставок в этой игре нет. Глаза Мирейна вспыхнули, зубы сверкнули. — Я приказываю тебе.

— Серьезно? — Она почти игриво откинула с глаз волосы. — Мы, женщины, совсем другие, знаешь ли. Даже такие маленькие глупышки, как я, которые стараются забыть о том, кто они, и изображают из себя мальчишек. Троны и империи, великие государственные дела, войны людей и богов — им до этого нет дела. Я с радостью умерла бы ради тебя и, возможно, сделаю это, если ты способен допустить, чтобы тебя убили. Но я не желаю участвовать в твоих битвах вместо тебя. — Я сам могу сражаться в моих проклятых битвах! Быстро и проворно извернувшись, Элиан высвободила руки и охватила ладонями его горящее лицо.

— В таком случае, — проговорила она, — лучше бы тебе победить в этом бою.

Взгляд Мирейна был горячим как солнце и таким же яростным. Она спокойно встретила его. С подозрительным хладнокровием он сказал:

— Это обдуманный шаг. Ты просто провоцируешь меня, чтобы заставить бороться изо всех сил.

— Правильно, — согласилась она. — К тому же это правда. Твоя смерть — моя смерть. Если ты хочешь, чтобы твою империю унаследовал твой сын, то должен жить и увидеть его рождение. — Это…

— Убийство и самоубийство одновременно. Или твое спасение, а также спасение ребенка, меня и всей империи. По крайней мере, — добавила Элиан, — до следующего раза.

Мирейн взмахнул рукой. Она напряглась в ожидании удара, но он стукнул себя по бедру.

— Аварьян и Уверьен, о женщина! Может быть, ты позволишь мне для начала разобраться с этим разом?

Элиан улыбнулась.

— Разбирайся. Побеждай. Если тебе будет сопутствовать удача, твоя армия придет и встанет рядом с тобой. Я приказала Кутхану отправиться к ним с посланием. Он сумеет избежать опасности и со стороны людей, и со стороны волшебства. И я думаю, я почти уверена, что нашему врагу ничего не известно о Вадине. Она знает только то, что хочет знать. И это часть ее безумия. Но именно это и может нас спасти.

Мускул за мускулом, с мастерством, которому Мирейн обучался долгое время, он расслабил свое тело. Глаза его все еще сверкали, но лицо стало спокойным, а голос зазвучал ровно.

— Хорошо. Я рискну и сделаю ставку на это. — Отлично, — сказала Элиан. Ее руки оторвались от его лица и отправились в путешествие по его телу, замирая в складках одеяния, нащупывая застежки.

— У тебя повадки шлюхи, — хрипло сказал Мирейн.

Она рассмеялась и от того, что он сказал, и от того, как весьма красноречиво встопорщилась внизу его одежда. Мирейн попытался было остановить ее, но Элиан сдернула с него платье.

— Когда-то я подумывала, не заняться ли мне этим ремеслом. Может, подумать об этом снова? Я буду просто неподражаема: со всех концов земли начнут стекаться мужчины, чтобы лишь взглянуть мне в лицо. Соберу вокруг себя весь цвет империй и заставлю его истощиться. Весь мир падет к моим ногам. — Пока я правлю своей половиной, этому не бывать. Пальцы Элиан дотрагивались до самых чувственных мест его тела, пробуждая удовольствие, а глаза блуждали по суровому лицу супруга.

— И что ты сделаешь? Запрешь меня в своем гареме? Или прикажешь приковать к позорному столбу в обнаженном виде? Или будешь пороть меня три раза в день, чтобы усмирить?

— Если ты прикоснешься к какому-нибудь другому мужчине… если хотя бы посмотришь на него… Ее руки замерли. Глаза сузились. — Ты попытаешься остановить меня? Мирейн вскочил и повалил ее на постель. Элиан лежала неподвижно и тихонько смеялась, будто предостерегая его. Но он пренебрег осторожностью и заговорил снова:

— Ты моя жена. По закону ты принадлежишь мне, и я могу распоряжаться тобой, как считаю нужным. Я могу избавиться от тебя. Даже твоя жизнь принадлежит мне, у меня есть право отнять ее у тебя. — И ты осмелишься?

В глубине его темных глаз мерцала искорка. — А ты осмелишься проверять меня?

— Да.

Внезапно он раскатисто захохотал. — Я могу сделать и хуже. Я могу найти другую женщину.

— Не смей!

— Кроткую. Нежную. Послушную. Живущую только для того, чтобы доставлять мне удовольствие Думаю, она будет такой же темнокожей, как я. А ее волосы… — Я убью ее!

На этот раз смех его был теплым, глубоким и очень заразительным. Элиан попробовала бороться. Она отбивалась и гневно сверкала глазами. Губы ее кривились, но в конце концов ее радость прорвалась наружу. Она вскочила, сорвала с себя одежду и всем телом прильнула к Мирейну.

На самом краю страсти он замер. — А ты действительно осмелилась бы? Она прильнула к его губам и толкнула на подушки.

* * *

Он спал как дитя, глубоко и безмятежно. На его лице не осталось и следа забот или королевского величия. Это было частью легенды о нем самом: перед битвой он всегда спал крепко, и часто его приходилось будить, чтобы он появился вовремя на поле брани.

Элиан осторожно расплела ему косичку. Может быть, она и родилась безнравственной, но стать шлюхой ей мешал один роковой изъян: вся ее страсть была направлена только на одного мужчину. Началось это давно, и тогда она была еще слишком мала, чтобы понимать, что такое страсть и желание.

Легкая улыбка тронула ее губы. Теперь, став древней старухой, она окончательно пропала. Ради такого мужчины не жаль и пропасть: он настоящий безумец, вообразивший себя сыном бога. Его золотая рука покоилась меж ее грудей, полуобхватив одну из них. Рука горела, даже когда Мирейн спал, и ему никогда не избавиться от этой боли. Он утверждал, что Элиан облегчает его мучения. Все может быть. А возможно, ему просто необходимо было так думать.

Две вещи — эта боль и ее уменьшение в присутствии Элиан — помогали Мирейну познать предел своей гордыни. Его родословная не вызывала у него ликования, потому что всю жизнь он мучился из-за живой обжигающей боли в руке. Однако в мире тиранов он не получил бы власти, не сияй в его чувствительной ладони солнце. Он мог держать и меч, и скипетр, но только если обращался с ними осторожно. Единственное облегчение, которое дал ему бог, заключалось в возможности опереться на эту женщину-ребенка, на этот сводящий с ума клубок любви, сопротивления и огненного нрава.

Казалось, любовь поглотила сопротивление. Но характер, к несчастью, покоряться и не думал. Элиан по-прежнему желала, чтобы ей никогда не довелось услышать о Мирейне Ан-Ш’Эндоре, хотя сердце ее при этом грозило разорваться, а тело — растаять от любви. Она провела пальцем по завитку его уха, задержавшись там, где в изящной ямочке была проколота крошечная дырочка. Мирейн что-то пробормотал, улыбнулся и попытался уткнуться ей в бок. Она зарылась лицом в его густые курчавые волосы. «Аварьян, — сказала она мысленно, обрамляя каждое слово красно-золотым пламенем, — если ты действительно приходил к матери этого мужчины, если ты сыграл хотя бы малейшую роль в его рождении, выслушай меня. Ты нужен ему сейчас и будешь нужен завтра. Поддержи его. Сделай его сильным. Помоги сохранить ему жизнь».

Ответа не было. Ни голоса, ни вспышки света. И тем не менее, помолившись, Элиан почувствовала себя лучше. В конце концов ей удалось уснуть, и никакие сны не мучили ее.

* * *

Несмотря на всю свою бдительность, Элиан проснулась поздно. Выпутавшись из одеял, она обнаружила, что в комнате, кроме нее, никого нет. На мгновение ее сердце остановилось. Нет! О нет! Он не может так уйти!

Услышав голоса, Элиан вскочила на ноги, схватила первую попавшуюся одежду, которой оказался походный плащ Мирейна, просторный и почти сухой, и распахнула дверь.

В караульном помещении собрались все, кроме Кутхана, который куда-то исчез. Все были в полном снаряжении, и многие, по-видимому, вообще не сомкнули глаз в эту ночь. С бледными лицами, запавшими глазами и крепко сжатыми губами, они сидели вокруг Мирейна. Элиан могла и не спрашивать: армия не пришла. Им предстояло одним встретиться с врагом в бою. Победить или погибнуть.

Король выкупался и надел килт. Он был чисто выбрит, волосы его, еще влажные, казались гуще и непокорнее, чем когда-либо. Пока женщина из стражи трудилась над его спутанными волосами, он приказал одному из своих воинов развернуть продолговатый сверток.

Элиан проворно заняла место Игани. Она увидела, что сверток оказался куском кожи, такой же белой, как драгоценная слоновая кость, и выдубленной до мягкости шелка. В центре была вырезана дыра. У Элиан задрожали руки.

— Итак, — сказала она как можно спокойнее, — ты собираешься сделать это по старым правилам.

Мирейн мысленно приласкал ее, хотя ни один мускул на его теле не шевельнулся.

— Древнее этого способа нет. Щит-круг, упорядоченный бой.

Главное правило такого боя требовало, чтобы противники ничего при себе не имели. Ни узла или застежки, ни шва, ни тканого украшения, только длинное одеяние из кожи, без пояса и ниток, полы которого были бы открыты ветрам. Таким образом, никто не смог бы помочь себе чарами, спрятанными в одежде, или вплести заклинания себе в волосы. Победы можно было достичь лишь чистотой силы. Элиан неуверенно рассмеялась. — Если уж на то пошло, любовь моя, то тебе лучше подстричься покороче, как это делают странники в пустыне, иначе из-за твоих кудрей тебе не позволят сражаться.

— Я учту это, — сказал он легко и рассеянно. — Аварьян! Я голоден. Слишком долго я нежился в роскоши и потерял привычку поститься.

— Подумай о том, какой мы закатим праздник, когда все закончится.

Игани подняла длинное странное одеяние. Мирейн сбросил свой килт, помедлил, сделал глубокий вдох. Она продела его голову в дыру на кожаном полотне.

Оно ровно легло на тело Мирейна, оттенив темный блеск его кожи. Широкие полы свисали спереди и прикрывали спину. Элиан замерла, не в силах вздохнуть. Он собирается драться. Он собирается умереть.

Ей вспомнились слова ее матери, тихий нежный голос зазвучал в ее мозгу: «Пророчества могут материализоваться». Но в этом нет необходимости. Этого не может быть.

Все были слишком угрюмы, слишком подавлены и испуганы. Даже Мирейн. Кто-то принес его ожерелье жреца, оставшееся возле кровати. Некоторое время он сжимал его побелевшими пальцами, глядя в никуда широко открытыми глазами.

Элиан выхватила у него из рук ожерелье и одарила его самой ослепительной улыбкой.

— Да, Солнцерожденный, надень его. Покажи им, кто твой властелин.

— Я не… — Он осекся. — Ладно, надень его на меня.

Она не спеша сделала это. Ожерелье было из чистого золота, тусклого и тяжелого как свинец. В конце концов он всегда носил его, снимая лишь на время сна, а иногда не делая и этого; ожерелье было на нем с самых юношеских лет. Оно подчеркивало его королевское величие, и даже больше, чем золотая маска Асаниана или венец князя из Ста Царств. Величие и непосильное бремя.

«И мое служение богу». Он поцеловал ее руки. «Каждый жрец Аварьяна носит то же самое бремя. Не легче и нетяжелее».

«Но они — простые слуги Аварьяна, а ты — король». «Разве есть какая-то разница?» Элиан взглянула на него. Он слабо улыбался, опять став твердым и уверенным, какие бы страхи ни прятались в тайных уголках его сердца. — Ты делаешь меня сильнее, — тихо сказал он. Они были почти одного роста, и их глаза находились всего на расстоянии ладони. В едином порыве они качнулись вперед, стремясь коснуться друг друга.

Элиан прильнула к Мирейну с внезапной отчаянной силой, но ее желание было не сильнее, чем его: казалось, он хотел вдавить ее в свое тело, сделать частью себя. Они ничего не сказали друг другу, ни мысленно, ни вслух. Так много им надо было сказать — и так мало. Элиан отстранилась. Она пришла в себя и густо покраснела, заметив, что уронила плащ. Никто не отважился смотреть на нее. Собрав все свое достоинство, она подняла упавший плащ и удалилась в ванную комнату.

* * *

За королем явился лорд Гарин. Причем только за королем. Элиан, которая успела выкупаться и облачилась в плащ, штаны и сапоги, лишилась дара речи.

Волк заговорил с Мирейном спокойно и рассудительно:

— Вы должны пойти один, ваше величество. Клянусь честью, здесь нет никакого предательства.

Голос Элиан вырвался наконец из груди, хлестнув Гарина:

— Это незаконно! Каждому противнику позволено иметь свидетеля.

Он неторопливо оглядел ее с ног до головы. — Так и будет. Сопровождать короля буду я. — Ты!

Мирейн встал между ними.

— Закон дает право выбрать свидетелей. Я выбираю леди Элиан. И, — добавил он, — лорда Гарина.

Лорд замер. Его явно не предупредили о таком исходе. Но он улыбнулся и поклонился.

— Как будет угодно вашему величеству. Соблаговолите следовать за мной.

Легким шагом Мирейн направился за лордом Гарином. Если его и волновало, что свита остается за закрытыми дверями, он не показал этого. Его люди смотрели, как он уходит, и глаза их напоминали раны, открытые и кровоточащие. Элиан попыталась поймать их взгляды, помочь им, доверительно улыбнуться. Но она не была уверена, что они вообще видят ее.

* * *

В предрассветной тьме замок казался еще тише, угрюмее и мрачнее, чем прежде. Холод пробирал до костей. Даже в походном снаряжении Элиан дрожала. Мирейна, босоногого и почти обнаженного, следовало бы закутать в меха. Но ему никогда не бывало холодно: в его венах струилось солнечное пламя.

Лорд Гарин вел их через лабиринт коридоров. Вывел из башни, провел по лагерю, по извилистым, освещенным факелами улочкам. Даже там, где факелы потухли, он ни разу не оступился. Может быть, так же, как Халенаны или как волки, давшие, ему имя, он умел видеть в темноте.

Рука Мирейна нащупала ладонь Элиан. Пожатие его было легким, обжигающе горячим и совершенно уверенным. Она ощущала его силу, отдыхающую, застывшую в ожидании.

Проход сузился и стал извилистым. Элиан держалась позади Мирейна, который не ослаблял хватки. Путь скрывался во мраке даже для ее глаз, туника Мирейна казалась размытым бледным пятном. Сырой и спертый от многолетнего мрака воздух холодил ей лицо, как дыхание смерти.

Мирейн остановился так внезапно, что она чуть не наскочила на него. Металл заскрежетал о камень. Петли не хотели поддаваться. Наконец ржавые ворота неторопливо распахнулись.

Заря еще не занялась, это было самое темное время ночи. И тем не менее Элиан заморгала, полуослепленная. Грозовые тучи рассеялись. Серебряная Ясная Луна, только что набравшая полную силу, сияла на западе, низко нависая над землей. Огромный полумесяц Великой Луны катился по небу высоко над их головами, заливая небо бледным светом, а вокруг мерцали мириады звезд.

Старые легенды наделяли Великую Луну силами тьмы, а Ясную Луну — могуществом света, называли огромное бледно-голубое светило Троном Уверьен, а своего бога — ее возлюбленным и слагали песни о любви серебряной богини к ее господину Солнцу. Потом некоторые люди стали называть Ясную Луну именем Санелин, считая, что там нашла свой покой жрица, разделившая небеса с отцом своего сына.

Элиан заставила себя отвести глаза и разум от небесного свода. Все это миф. А здесь — живая легенда.

Она остановилась на сухой траве в глубокой впадине, окруженной стенами гор. В самом ее центре мерцало озеро, казавшееся в свете Великой Луны ледяным, а на озере виднелись темные очертания островка с какими-то каменными развалинами.

Лорд Гарин обвел их вокруг озера. Вода лениво плескалась у берега, который казался покинутым и печальным. На противоположной стороне чернела тень. Когда Элиан подошла ближе, тень эта в лунном свете приобрела более ясные формы. Когда-то здесь находилось строение, теперь оно было разрушено, и от него осталось лишь кольцо из обезглавленных колонн. Одни из них были высокими и прямыми, другие покосились и торчали, как гнилые зубы. Посреди этого круга был каменный пол.

Здесь-то и ждала их Изгнанница. Для глаз она казалась темнее мрака — одна из трех закутанных в плащи теней. Для Элиан и Мирейна, обладающих силой, она была видна с полной и ужасающей ясностью.

Стоило Мирейну ступить на отполированные камни, как сила его заволновалась и ожила. Бледное сияние побежало от его пяток к макушке и во все стороны по потрескавшемуся полу. Элиан громко ахнула. Камни казались вовсе не камнями, а небом в лучах пробуждавшейся зари, серебром, переходящим в розовое и бледно-золотое.

Прежде чем свет коснулся Изгнанницы, он внезапно остановился, словно отрезанный острым ножом. Тень по ту сторону казалась еще мрачнее в ликующем сиянии, словно безграничный мрак межзвездной пустоты. Мирейн улыбнулся чудесному свету. — Камень рассвета, — сказал он с изумлением и восторгом. — Моя башня в Яноне сделана из него. А это, наверное, камень ночи, который притягивает тьму так же, как камень рассвета притягивает первые утренние лучи? Я слышал о нем из старых легенд, но никогда прежде не видел.

— Да, это камень ночи, — подтвердила Изгнанница. — И это место древнее всяких легенд — храм тех, чьи труды уже стерлись с лица земли. Это место древнее Хан-Янона, древнее Пещеры Бога и даже древнее самих богов, но не тех, которым мы служим. Ты ощущаешь силу, наполняющую эти камни?

Она пульсировала в мозгу Элиан, могучая, дремлющая сила, которая напряглась, когда эти маленькие люди вторглись в ее святая святых.

— Место силы, — произнес Мирейн. — Я не знаю другого места, где она чувствовалась бы больше.

— Не только ты, но и любой другой человек. Разве что если ты попадешь в Сердце Мира, где лежат цепи, сковавшие богов. Но здесь нет цепей. Только сила. И она не поможет нам в нашей битве. Она будет стремиться помешать и даже уничтожить нас, если один из нас, разбудив ее, не сможет потом усмирить. Ты все еще намерен бросить мне вызов, сын жрицы?

— А как же! — Мирейн сделал шаг вперед. — Начнем?

Глава 26

Мирейн заговорил свободно, даже пылко, приветствуя все, что должно будет случиться. Изгнанница стояла неподвижно, сбросив плащ на землю. На ней было такое же одеяние, как и на Мирейне, и ее белые волосы свободно падали на плечи, облаченные в черную тунику. Спутник Изгнанницы исчез: улизнул, спрятался где-то, влился в ее силу. Потому что она была сильна. Она никогда не притворялась слабой, но теперь ее могущество стало больше, чем когда-либо прежде, оно наполняло ее и окутывало мерцанием сплетающихся мрака и света.

Свидетели отошли за пределы круга, ограниченного столбами. Тьма еще не успела поглотить их, а Элиан уже забыла об их существовании. Она тоже отступила, но остановилась на границе земли и камня.

Здесь лежали обломки колонны, полускрытые землей, травой и сухой виноградной лозой. Элиан опустилась на один из обломков, пальцы ног почти касались края камня рассвета. Его мерцание заворожило Элиан, его сила побуждала к действию ее собственную силу. В его бледной глубине она увидела круг, очерченный на расстоянии ее протянутой руки, и в нем два силуэта: один — возвышающийся в своем триумфе, другой — окончательно поверженный. Но, не успев стать отчетливым, это видение померкло; теперь белые волосы разметались по камню, ставшему черным как вороново крыло.

Элиан отвела глаза. Перед ней лежал большой круг, весь во власти утренней зари и самой глухой ночи. Над ним катились по небу луны. Ясная Луна опускалась к вершинам горных хребтов; Великая Луна уменьшилась и померкла. Чернота небес стала бледнеть. Над миром вставал Аварьян.

В кругу собиралась сила. Воздух загудел и запел. Маг в белом и маг в черном простерли руки. Голос Мирейна зазвенел, исполняя песни оков. Безымянная подхватила второй звук, издав высокий пронзительный вопль. Эти два звука образовали отчетливое и нестройное созвучие. Затем голоса стали легче и мягче, они зазвучали более согласно и соединились в ужасной гармонии.

Внезапно песня оборвалась. Ладони Мирейна медленно соединились. Изгнанница повторяла его движения. Когда она свела руки, круг вспыхнул. Белое пламя и черный огонь взметнулись к небу и одновременно померкли. Но осталось легкое мерцание — стена силы, а за ней — пустота. И пока один из них не будет повержен, никто не сможет проникнуть внутрь, будь то человек или маг, бог или демон. Они были совершенно одни.

Элиан покачнулась на своем холодном сиденье. Она тоже была одинока, оторвана от всего мира, измучена.

В ее распоряжении остались лишь глаза. И сила, которой было запрещено проникать за черту, но которая могла видеть то, что делается внутри круга.

Сначала видно было очень мало. Двое стояли без движения и смотрели друг на друга. Хотя сквозь стену не могли проникнуть ни разум, ни сила, в пустоте дул слабый ветерок. Он развевал их длинные туники, спутывал волосы Изгнанницы, швырял кудри Мирейна ему в лицо. Мирейн отбросил назад тяжелую массу волос, но без особого успеха; сделал это еще раз и наконец прекратил бесполезную борьбу.

Изгнанница подняла руки. Завиток тьмы распрямился, на ощупь потянулся к свету. Взметнулся сноп искр. Тьма отпрянула назад. Мирейн стоял без движения. Его лицо было закрыто спутанной гривой волос. Ветер крепчал, его игривые пальцы коснулись турники Мирейна, стремясь сорвать ее, закрутить вокруг тела, стягивая его все туже и туже.

Быстрыми руками Мирейн убрал неукротимые кудри со своего спокойного лица и завязал их узлом на затылке.

Налетел порыв ветра. Туника опять свободно ниспадала. Узел же, казавшийся таким непрочным, остался нетронутым.

Застывшие губы Элиан дрогнули, пытаясь улыбнуться. Кажется, первый круг борьбы остался за Мирейном.

Он не спешил закрепить преимущество. Отказавшись от жестокой неподвижности, он начал слегка перемещаться по своей половинке круга, ступая с кошачьей грацией. Вокруг себя, в сторону, назад, шаг, и еще шаг; и еще шаг с изяществом танцора.

Каждый его шаг рождал слабое сияние на поверхности камня ночи, и спутанные мотки бледного огня окружали ноги Изгнанницы, оплетали ее, соединялись, смыкались.

Ее скрюченные пальцы взметнулись, разрывая эту паутину.

Мирейн расхохотался и стремительно крутанулся, как танцующий дьявол, — точеное темное тело в кругу бледной кожи. Разорванная паутина облепила тощее тело Изгнанницы, сначала колени, потом бедра, грудь.

Она тряхнула головой. Мирейн закружился все быстрее и быстрее. Паутина расползалась и превращалась в лохмотья. Черная неясная масса с глухим шумом клубилась в глубине бледного размытого пятна.

С резким щелканьем, похожим на удар хлыста, Мирейн замер. Глаза его горели. Волосы снова оказались распущенными, как у истинного колдуна, туника превратилась в лохмотья. Он тяжело дышал. И тем не менее улыбался.

Паутина растаяла в ночной темноте. Изгнанница едва заметно наклонила голову.

— Да, в азах искусства ты преуспел, — признала она. — Ну что, и дальше будем играть? Или наконец начнем бой?

Мирейн нанес удар светом, пламенем и своим мягким голосом. Безымянная ответила волной мрака и стеной леденящей тишины. Против его молниеносного огненного меча она возвела щит ночи; против полотна его тихой мелодии выступила неподвижность, поглощавшая любой звук. Восходящая заря осветила его половину круга, но на другой половине царила глубокая ночь.

И впервые Элиан не поверила своим глазам. Половина Мирейна оказалась меньше. Нет, просто он передвинулся; глаза Элиан устали, усиливавшийся дневной свет обманывал ее, делая тусклым мерцание камня ночи.

Мирейн стоял так, как стоял в самом начале битвы, и линия мрака подползала к нему. Он качнулся, пропел три строчки из древнего песнопения. Тьма остановилась.

Руки Элиан сжались, дыхание застряло в горле. Темнота в круге отступила на локоть. Но лицо Мирейна блестело от пота, глаза были зажмурены, а тело напряглось. Вся его сила была направлена на то, чтобы удержать мрак на той же линии.

Однако темнота снова стала продвигаться вперед, медленно и непреклонно. Мирейн задрожал от страшного напряжения. Его противница застыла, словно каменное изваяние, с лицом, лишенным всякого выражения, кроме разве что тонких побелевших губ.

Черная линия, ведомая ее силой, подползла к ногам Мирейна. Он постепенно отступал. Шаг за шагом камень рассвета тускнел и темнел. Граница тьмы начала изгибаться. Перед Мирейном и по его бокам, на расстоянии вытянутой руки, свет еще держался. Но все остальное досталось ночи. Его спина коснулась колонны. Дальше пути не было: его не пускал невидимый щит. Все вокруг, кроме камня под его ногами, было погружено во мрак. Мирейн медленно опустился на одно колено, склонился, будто на плечи его легло тяжелое бремя. Свет вокруг него потерял свою яркость, он лишь слабо мерцал, становясь все бледнее, словно зимний туман.

Противница неторопливо подошла к Мирейну и остановилась над ним, устремив на него слепые глаза. Она победила, и она знала об этом. Дыхание с трудом вырывалось из груди Мирейна. Она подняла руку, взмахнула, и он беспомощно упал на землю.

А она повернулась к нему спиной. Она смотрела в другую сторону. Границы круга дрогнули и сжались. Около ног Элиан появилось маленькое пушистое создание из семейства кошачьих, которое завывало, исполняя свою гнусавую песню. В ней крылась сила Изгнанницы.

Элиан схватила кошку. Животное не сопротивлялось, словно ему было приятно оказаться у нее на руках. Элиан почувствовала его теплоту, силу и гибкость. Существо свернулось во впадинке у нее на плече. А она, отчаянно желавшая отпрыгнуть, поставить свою защиту и разлучить ведьму и ее спутника, не могла пошевелить ни единым мускулом тела. Кровь в шрамах на ее щеке запульсировала. Кошка перестала петь и принялась мурлыкать.

— Да, — сказала Изгнанница, — она тебя знает, моя быстрая, моя танцующая в травах. Мы родня, мы сестры в нашей силе.

Элиан почувствовала мучительную дрожь — глубокую, пульсирующую, черно-красную волну сопротивления. Ее охватил ужас, потому что она призвала всю свою волю, чтобы не признать этой правды.

Изгнанница махнула рукой назад без презрения и даже с некоторым уважением.

— Он был сильным, как и приличествует наследнику такого отца. Но у него не было моей силы. Он не имеет и частицы мрака. Он, который был рожден в обжигающий полдень, отрицает ночь и все, что в ней скрывается. А теперь смотри. Видишь? Подумай, что он сделал бы с миром.

Солнечный свет. Зелень. Водопады, и белые города, и поля с богатым урожаем.

Солнечный свет. Без ночей. Без благословенной ночной прохлады, без сияния звезд. Зелень увяла, поблекла, сгорела. Вода превратилась в пыль. Белые стены отражают ослепительное великолепие солнца, и повсюду разлилось зловоние падали. Белые обнаженные кости лежат под яростными пламенными стрелами, а сам край обнищал, обгорел, оказался разорен этими безжалостными лучами.

А через истощенные поля идут армии. По дороге они поют гимн Солнцу и раздают проклятия Тьме. В этой разрухе они видят красоту. Где-то в этих просторах движется неясный силуэт: человеческая фигура, худая, обожженная, шатается, протягивая руки в мольбе. Армия налетает на нее. Она пронзительно кричит, но вопль этот резко обрывается. Армия ушла. Пыль потемнела, увлажнившись от крови; но в единый миг солнце выпивает последние ее капли.

— Нет, — сказала Элиан, до самой глубины пораженная вспышкой страдания. Справившись с собой, она повторила: — Нет.

— Конечно, нет, — согласилась Изгнанница. — Он видел свет и белый город. Но он не понимал цены этого.

— Но только не наш ребенок. Не… — Ваш ребенок? — изумилась женщина. — Мы не забираем жизни тех, кто еще не родился. Это дело богов или людей, которые воображают себя богами. А цена твоего короля вполне земная. Это цена пламени, цена нарушения равновесия.

Боль медленно отхлынула. Элиан заставила себя подняться. Спутник Изгнанницы даже не переменил позы. Он был сильным, но почти невесомым. В этом маленьком теле таилось смертельное могущество. Элиан не могла заставить свои руки сбросить животное. Ее ладони невольно легли на живот.

— Ты не получишь нашего ребенка. Я умру, но не отдам его.

— Или ее, — сказала Изгнанница. — Или тебе невыносима мысль о дочери?

— Я с радостью жду того, кто появится, если, конечно, он доживет до своего рождения.

— С радостью? — Женщина подошла к краю круга. — Ты можешь призвать на помощь свою силу, чтобы восстать против меня. Ты достаточно сильна, чтобы приказать себе закрывать на все глаза. А можешь остаться со мной. Ведь в твоей утробе скрывается и оружие и лекарство, печать равновесия, печать владычества Солнца. Семя Мирейна будет в тысячу раз больше того, чем был твой брат и возлюбленный.

Элиан покачнулась. Острые как иголки когти заставили ее мгновенно выпрямиться. Кошка тихо мяукнула, предупреждая и придавая силы. Это было зло. Зло.

Это была кошка. Маленькая, быстрая, вспыльчивая, самовлюбленная. И тем не менее, когда она хотела, она умела даровать свою привязанность. Она не сожалела о своих отметках на лице Элиан, но не жалела и о своем избитом теле. Она была средоточием силы, и целью ее было просто существовать.

— И, — сказала родственница Элиан, — поддерживать изнуренные силы — тела или разума.

Глаза Элиан крепко зажмурились, чтобы прогнать видение. Но оно не покидало ее разум, оно неудержимо пылало в нем. Ловушки внутри ловушек. Опасность, и дерзость, и острый вкус предательства, чтобы приманить Мирейна. Приманить Мирейна, чтобы приманить его вечную тень — Элиан. Мирейн умрет. А ей предстоит либо смириться с этим, либо принять это. Дать соблазнить себя. Отдать свою душу не мраку, не свету, а тому, что зовется равновесием, — богу, доселе ей неизвестному.

Может быть, Мирейн и более могущественный волшебник. Но ее сила превосходит его. Потому что она — дочь мага, в ней течет королевская кровь, она дитя ночи и огня; она — женщина и носит ребенка. Этого ребенка. Рожденного Солнцем, рожденного в магии, правителя мира.

Если он останется жить. Глаза Элиан открылись, ослепленные этим видением, и встретились с ослепшими глазами, которые могли видеть то, что недоступно простому взгляду. Изгнанница любила ее, потому что они были одной крови. Ненавидела ее, завидовала ей, но и любила. И заберет ее жизнь без малейшего сомнения, если выбор Элиан будет неверным.

— У меня нет выбора, — процедила Элиан. — Есть лишь свет и тьма, а я была рождена среди света. Я не могу принять его врага.

Рука Изгнанницы взметнулась в протестующем жесте, начертав в воздухе знак, красно-золотой, мерцающий в наступающем утре.

— Они не враги. Они — единое целое. Останься со мной, сестра. Не допусти раскола.

Изгнанница, которая была так же горда, как сама Элиан, умоляла. Просила. Оплакивала мир, который лежал под молотом Солнца: войны, души, приговоренные к смерти, кровь, затопившую реки во имя Аварьяна. И во имя Мирейна.

Сердце Элиан сжалось от любви к нему. И все же… все же…

«Следуй зову сердца, — предлагали ей все. — Слушай свою силу. Они знают. Они видят то, чего не миновать».

Элиан чуть не рассмеялась. Она терзалась от боли за двоих любящих, каждый из которых был совершенством в своем роде. И она не знала природы этих терзаний.

Кошка устроилась у нее на руках. Элиан почесала ее мягкие уши. Кошка замурлыкала и прижалась к тому месту, где мерцала искра новой жизни — ребенок. Защищая. Придавая сил.

Пирамида ее понятий покачнулась, потеряла равновесие и обрушилась. Добро и зло, мрак и свет, друг и враг, ненависть и любовь, покой и возмущение — все слилось, все перепуталось, все потеряло смысл в безумном, изменчивом переплетении. Она не выдержит. Она потеряет остатки своего несчастного разума и умрет. Она… не…

Изгнанница подняла руку, предлагая и призывая. Рука Элиан сама собой начала подниматься. Кошка запела радостную песню.

Над головой тени, которой была Изгнанница, взметнулся белый огонь и обрушился на нее. Мир разлетелся вдребезги во взрыве огня.

* * *

Было очень тихо.

Элиан покачивалась в пустоте. Она все еще стояла на ногах и не понимала почему. Время шло, а она не могла понять, почему вообще осталась жива. Кошка исчезла. Может быть, Элиан все это приснилось?

Ее желудок с резкой и мучительной болью изверг свое содержимое. Она скрючилась, задыхаясь и икая от тошноты. Ее трясло, но это была просто истерика, смех, миновавший границу безумия, потому что длинные солнечные лучи светили прямо в ее слезящиеся глаза. Утреннее солнце. Аварьян наконец-то нашел свою тропу на короне горного хребта.

Одуревшая и полуслепая, Элиан ползла по шероховатой поверхности круга. Ее пальцы наткнулись на какое-то препятствие — длинную и костлявую руку; потом она нащупала плечо, обугленное лицо. Глаза исчезли. Теперь их хозяйка не могла видеть даже разумом, и пустые глазницы были направлены в ничто. В этом лице не было ни ужаса, ни удивления. Только покой и что-то очень похожее на торжество.

У Элиан захватило дух. Ее недавнее видение обрело форму: белые волосы разметались по белому камню.

А рядом что-то темнело. Мирейн лежал там, куда его отбросила последняя вспышка его силы. Он лежал раскинувшись, и золотая рука сверкала возле его лица, на котором не осталось ни следа от огня. Глаза были спокойно закрыты. Его туника отлетела куда-то вбок. Элиан осторожно расправила ее, прикрыв наготу. Коснувшись Мирейна, она отдернула руку, словно боясь отнять у него последние искры пламени. Солнечного пламени.

Он сделал выбор за нее. Или это сделала она, как всегда помедлив, пока все не произойдет само собой.

Элиан посмотрела на него. Она видела мужчину, которого любила и за которого с радостью умерла бы. Она видела…

Ее разум закрылся. Ее выбор был сделан, и она не могла изменить что-либо. Его правда, правда Изгнанницы… здесь и сейчас это было безразлично. Единственным, что имело значение, был Мирейн.

— Милосердные боги…

Элиан подняла глаза. До этого она ничего не слышала и ничего не видела. И тем не менее ее вовсе не удивил голос брата, как не удивило и то, что рядом с ним она видит лорда Вадина в полном вооружении, в шлеме и с двумя мечами. Она заметила, что мечам этим нашлась работа.

За их спинами толпились люди. Она увидела лорда Гарина между двумя хмурыми женщинами из ее стражи, и принца Омиана, бледного и шатающегося, и людей из Янона и Ста Царств. Впереди всех стоял Кутхан. Спутавшиеся косички падали ему на лицо, кровь текла по щекам, кровь капала с его обнаженного меча.

Элиан медленно поднялась. — Ты задержался, — сказала она. И тут же прокляла свой язык. Он ничего не ответил, пристально глядя на нее темными от страдания глазами. Она пыталась успокоить его, но ни единого слова утешения не нашлось у нее. Она могла лишь дотронуться до Кутхана. Рука его была напряжена, но он не отдернул ее, лишь отвел глаза.

Халенан опустился на колени возле Мирейна. В толпе кто-то громко закричал. Наследник Дшана вопил и вырывался и внезапно оказался на свободе. Взметнулась дюжина мечей. Брызнула кровь, Элиан обернулась и оказалась лицом к лицу с лордом Гарином. Стальной клинок поблескивал у самого его горла, не касаясь его. — Где твой князь? — спросила она его. В глазах Волка, спокойных и бесстрашных, играло удовольствие.

— Мертв, ваше величество, — ответил он. — Если подумать, то этого вполне достаточно. Его жизнь за королевскую жизнь. Она наклонила голову, разглядывая его. — Почему?

— Потому, ваше величество, что я верноподданный вассал.

— Ты верен лишь предательству! — Голос Кутхана срывался от ненависти. — Из-за него наш король и погиб. Вина лежит на Гарине. Он виноват в убийстве, В убийстве Солнцерожденного.

По рядам пронеслось глухое рычание, перешедшее в стон.

Элиан не обратила на это внимания, заметив отчаяние в глазах Кутхана.

— Но Мирейн не умер, — проговорила она. Надежда сделала его снова прекрасным. Он на глазах помолодел и оживился. Даже из своей оцепенелости Элиан сумела послать ему тень улыбки. Кутхан споткнулся, ослепленный слезами, но его голос прозвучал как никогда мощно. Сначала тихий, он наполнился затем чудесной радостью.

— Вы слышали? — Он заговорил еще громче, яснее и свободнее, и радость разливалась в утреннем воздухе. — Люди Солнца, вы слышали? Король не умер. Он жив. Ан-Ш’Эндор жив!

Глава 27

Мирейн был жив. Он дышал. Казалось, он спит. Но он не просыпался.

Элиан сидела возле огромной кровати в комнате Гарина-старшего. Сюда то и дело входили и выходили люди. Они старались не нарушать тишину в комнате больного, старались приглушить гулкий стук каблуков, понизить охрипшие в битвах голоса. Но для нее и для Мирейна не имело значения, кричат они или шепчут. Надо было заняться лечением раненых, охранять пленников, поставить часовых, и поэтому они вновь и вновь возвращались сюда. Ведь она была королевой, и эта комната была местом, откуда она правила.

Иногда с ней оставался брат. Чаще других ее навещал Вадин. Он не походил на остальных: он был тих и неназойлив. Иногда Элиан забывала о том, что он сидит рядом.

Халенан не мог так прекрасно владеть собой. Он был очень беспокоен и не переставая болтал.

— Я посадил его светлость под стражу, — сказал он.

Судя по запаху, без эля дело не обошлось. Халенан уселся на пол у ног Элиан. Но причиной этого была не усталость, а легкое ранение в бок, от чего тело его потеряло гибкость.

Элиан прикоснулась к ране рукой и исцелила ее. Халенан вздохнул.

— Ну вот, так гораздо лучше. — Он подавил зевок. — Лорд Гарин находится под стражей, но ему позволено идти куда угодно. Стража нужна скорее для его безопасности: люди не особенно жалуют лорда. — А Мирейну он даже нравился. Элиан положила руки на спокойный лоб короля. С помощью одной женщины из своей стражи она вымыла и одела Мирейна, расчесала его спутанные волосы. Косичка его была заплетена и лежала на плече.

Халенан откинулся назад, опираясь на колено Элиан, и зевнул.

— Я чувствую себя так, словно не спал целую фазу Великой Луны, а все из-за сидения в той адской пещере, из-за волнений за вас, находящихся в этом адском замке, и из-за всего того, что случилось потом. Для глаз силы ты стала невидимой, понимаешь? Вы въехали в ворота Гарина, и все пропало. Я немного забеспокоился. Даже больше чем немного. — Вадин слегка приподнял бровь, и Халенан скорчил гримасу. — По правде сказать, я здорово взбесился. Если бы этот дикарь не сел на меня верхом, я тотчас же послал бы весь отряд против Гарина.

«Подожди, — говорил он, словно убеждал сам себя, вздрагивая от каждой тени. — Дай им время». Я дал вам время, иначе он не отпустил бы меня.

Мы ждали до заката. Только до заката. Потом мы разделились. Половина осталась охранять пещеру и отряд лорда Касиена и встретить любое войско, которое появится в долине. Они приняли бравый вид со своими кострами, палатками и целой ордой спутанных сенелей… Остальные отправились в глубь горы.

Мы передохнули в пещере с глубоким водоемом, которая была чуть меньше внешнего зала. Люди Вадина загнали в нее своих сенелей и оставили там под охраной. А все остальные пошли дальше.

Двигались мы так медленно и осторожно, что я чуть не сошел с ума. Самое главное было не заблудиться, не попасть в тупик и не упасть в пропасть. Если где-то звякало оружие, мы прятались и ждали, пока все не затихнет.

Прошла целая вечность, и мы увидели свет. Остальные снова спрятались в укрытия, но я потерял всякую осторожность: забился в выемку стены и затаил дыхание. Свет двигался прямо на нас, кто-то приближался быстро и уверенно. Я уже слышал шум шагов. На этом человеке была обувь, но бежал он легко. Когда он миновал меня, я прыгнул. — Тут Халенан потер бок. — Я сам виноват в своих болячках. Этот парень оказался здоровым и злобным, как загнанная в угол кошка. Мы покатились по полу и колотили друг друга с каким-то рычанием, пытаясь добраться до горла противника.

Гут на нас налетел Вадин и сунул факел прямо нам в лица. Мы не сразу прекратили колошматить друг друга, но потом наконец остановились и захохотали. Вернее, взвыли. Мне досталось сильнее, чем Кутхану, но он помог мне встать, отряхнул меня, причем выглядел весьма виноватым.

«Вот уж кого не думал встретить, — сказал тогда Вадин. — Какие новости в Гарине?»

Кутхан помрачнел. Я и так уже знал, что все плохо, только мне было неизвестно, насколько плохо. Кутхан мог бы заблудиться, как и мы, но он поймал в Гарине крысу и привязал ее к своему мечу. Так он прошел первый лабиринт в горе, в котором, кстати, было полным-полно вооруженных людей. Мы слышали их перекличку благодаря особенностям туннелей. Нам повезло: нас не услышали, а может быть, приняли за своих.

Крыса Кутхана погибла в глубокой расселине, куда он и сам чуть не угодил. Дальше его вели только инстинкт и собственные силы, которых хватило на то, чтобы добраться до нас. Возьми мы чуть правее, и все наши люди погибли бы.

В общем, поход был ужасным, — вздохнул Халенан. — То тропа оказывалась круче некуда, то становилось адски темно. Я молился всем богам, которых знал, и Аварьяну больше всех, чтобы этой ведьме не пришло в голову послать хотя бы искру силы под землю, потому что мы с Вадином перестали доверять своим чувствам. Мы шли через лабиринт, и прийти нам надо было не куда-нибудь, а в замок. Время бежало, освещения не хватало, а вокруг нас теснились враги. — Халенана передернуло. — Да не допустит Аварьян, чтобы я еще раз оказался в таком логовище дьявола!

С первыми врагами нам пришлось столкнуться, когда мы оказались на подступах к замку. Нас не ждали. Мы захватили их врасплох, но они оказались не дураками и не сопливыми новичками. Лорд Гарин не предавался утехам в духе своего отца; нет, ему больше нравилось обучать свои войска бою в подземных коридорах.

Естественно, все родовое добро хранилось в горе, и собирало его не одно поколение, а дюжина по крайней мере. Вздумай мы утащить хотя бы половину, каждый из нас вышел бы оттуда богатым, как лорд. — Ты всегда был жадным, — сказала Элиан. Халенан шутливо зарычал. Она взъерошила ему волосы и попыталась улыбнуться.

— Впрочем, — улыбнулся он в ответ, — мы не обращали особого внимания на окружавшие нас сокровища. Мы были слишком заняты поисками выхода. Я был в отчаянии, я чувствовал приближение утра и знал, когда начался поединок. Думаю, я потерял остатки рассудка. И Вадин тоже. Мы опередили большую часть отряда и понеслись вперед, освещая себе путь, ведущий к замку.

Твои стражи были готовы к драке и разъярены не меньше нас. Мы потратили чертовски много времени на подъем в горе, у нас на пути стоял замок, набитый врагами, но они не устояли против нас.

Наконец мы нашли дверь и туннель, оказались на открытом воздухе и увидели вас. Бой уже кончился. Я подумал, — голос Халенана дрогнул, что было крайне не похоже на него, — я подумал, что Мирейн погиб. — Он… почти… погиб. Халенан схватил ее за руки. — Лиа! Сестренка! Теперь все позади. Элиан посмотрела на него. Она была очень спокойна в отличие от Халенана, которого била дрожь. — Не совсем, — сказала она. Халенан помотал головой и сжал ей руки. — Это всего лишь переутомление. Его силы были напряжены до предела. Он будет спать целые сутки, а когда проснется, то начнет ворчать и дуться, как весной медведь в берлоге.

— Он будет спать. — Взгляд Элиан устремился к кровати. — Знаешь, это из-за меня все так кончилось. Она почти забрала его, но слишком рано отпустила. Она преступила закон и сняла защиту, нарушив тем самым честный договор, чтобы обратиться ко мне. Она пыталась взять меня в союзницы. Может быть, разум ее разорвался. Может быть, она думала, что Мирейн слишком слаб, чтобы причинить ей неприятности, или слишком силен, чтобы выступить против нее одной. Может быть… может быть, она знала, что делает. С ним, со мной и с собой. У него еще оставались силы, и она не могла не чувствовать этого. Их было достаточно, чтобы разбудить силу, спящую в камне, и нацелить ее на врага. И это выпило его собственную силу до дна и бросило наземь, когда все кончилось. — Она высвободила руки из ладоней брата и взяла вялую руку Мирейна. — Если он проснется, если он даже захочет проснуться, от него ничего не останется. Ни силы, ни проблеска сознания. Знаешь, как бывает, когда тело истощает само себя… оно умирает. А если жизнь в нем и остается, то это лишь тень того, что было раньше. — Нет, — сказал Халенан. — Она говорила, что он опасен, — продолжала Элиан. — Опасен для всего мира. Она показала, что он может сделать с миром. Она хотела, чтобы я остановила Мирейна, потому что это в моих силах. И, может быть, я так и сделала. Ведь я слушала ее. Я так близко подошла к тому, чтобы предать его.

Элиан схватила Мирейна за руку и прильнула к ней. Рука была теплой, но безвольной. Искра жизни тихо мерцала в его теле.

Халенан вскочил на ноги, долговязый и медноволосый, он выглядел неуклюжим как мальчишка. Но все же это был мужчина, который коснулся рукоятки меча и убийственно тихим голосом произнес слова самой страшной клятвы из тех, какие ему были известны.

Его горе что-то пробудило в ней. То, что она старалась побороть. Знание. Понимание. Чувство.

До сих пор она не позволяла себе чувствовать. Не осмеливалась. Необходимо было казаться сильной, улыбаться, исполнять долг королевы. Они нуждались в ней, все эти люди, женщины, империя. И этот незнакомец в се чреве, который незаметно рос, невидимый, пока еще неощутимый и тем не менее ответственный за то, что должно произойти.

О, этот Мирейн был ловким до самого конца. Остановившись на пороге смерти, не переступая черту, но и не возвращаясь, он сковал Элиан ее же собственной плотью, ребенком, которого они зачали, и империей, которую он завоевал.

Элиан позволила ярости завладеть собой. Она смотрела на неподвижное и безжизненное лицо, на губы, искривленные в слабой улыбке. Он думает, что победил. Он думает, что может захлопнуть ее в ловушке, может окутать ее ритуалами, свалить на нее все заботы.

Нет, уж лучше гарем. Там по крайней мере видишь свои цепи, там стоят могучие стражники и охраняют запертые ворота.

Ее брат ушел. Бедный Хал. Он любил Мирейна почти так же сильно, как она сама. Но он может позволить себе уйти и поплакать, стучать кулаком в стены и требовать полного порядка в замке. Его не заботят ни империя, ни ее наследник.

Элиап подняла глаза и встретилась с другим взглядом, таким же темным, как у Мирейна, таким же глубоким и спокойным. Хозяин этих глаз не снисходил до ее осуждения.

Она заговорила с величайшей осторожностью: — Только однажды Мирейну удалось переубедить меня. Это было, когда он последовал зову своей судьбы и сбежал в Янон, а мне было достаточно хорошо известно, что моя судьба — в Хан-Гилене. А теперь у него нет и этой защиты.

Вадин снова сел на стул, немного маловатый для него. Он выглядел необычайно высоким, сутулым и худым. Раньше ей казалось, что он мощнее да и моложе Меж бронзовых бляшек, вплетенных в его бороду, блеснула серебряная прядка. Должно быть, нелегко ему пришлось: он покинул свои владения, жену и свой народ в страшной спешке, причем в трудную пору, когда зима смыкает свои челюсти на всем живом. И произошло это по приказу какой-то надменной девчонки, потому что ему предстояло узнать о смерти Мирейна, не важно победит он или нет.

Вадин изобразил улыбку, но она быстро исчезла. — Ты присматривала за Мирейном более чем тщательно, разве не так? А замуж за Мирейна я не говорил тебе выходить.

— Если бы ты сказал, я бы этого не сделала. Теперь Вадин по-настоящему рассмеялся. Но опять ненадолго. Мысль о Мирейне тяжким грузом лежала на их плечах — он был жив, он едва заметно дышал, но не более того.

Элиан заговорила с Мирейном, не беспокоясь о том, что Вадин все слышит.

— Зиад-Илариос любит меня по-прежнему. В свое время он станет императором и женится, как того требует его долг. Он возмужает и переменится, и перемена эта будет горькой, холодной и темной. А его золото станет седым.

Но я могу пойти к нему. Я могу сказать, что люблю его. Он поверит мне, потому что мечтает об этом, и это станет правдой. И тогда он не состарится в страданиях. Я не позволю. Я могу сделать это, Мирейн. Я даже могу заставить его принять твоего ребенка, ради меня. Твоя империя не сохранится, но я добьюсь того, чтобы твой отпрыск правил в Асаниане. И постель со мной разделит мужчина, а не бесчувственное тело.

Даже искорка сознания не пробежала по неподвижному лицу Мирейна.

— Твоя империя почти погибла. Отец постарается возродить ее; Вадин и Хал тоже хотят этого. И, быть может, я смогу помочь, если захочу. Если только, оказавшись в Асаниане, я не пойму, что противники мне не нужны. Скорее это жалость. Ведь мы так много собирались сделать вместе. Твой город, который должен был стать самым красивым городом мира. Твой трон в нем и башня над Эндросом, построенная при помощи песен и силы. Твой сан жреца — тебя больше не испугает это почетное место, и жрицы будут продолжать упорствовать в своей бесполезной верности богу, и орден потеряет свой блеск и распадется, и все обещания и пророчества превратятся в ничто. А у меня не будет своего войска, — не то что стражи, но даже и простого боевого отряда из женщин, принадлежащего только королеве, хотя вряд ли это сделает кого-то из нас свободнее. Ты никогда не прекратишь работорговлю в Асаниане, мы никогда не взберемся на Гору Аварьяна и не посмотрим на море. Значит, в конце концов, Изгнанница победила. Нам никогда не доказать, что видение огня и смерти, предложенное ею, было ложью. А все потому, что ты слишком слаб и труслив, чтобы снова посмотреть на мир. — Глаза ее наполнились слезами. Она смахнула их, но от этого они не перестали течь. — Будь ты проклят! Если ты не вернешься, я убью себя!

Но Мирейн оставался безучастным. Казалось, он ничего не слышит и ни о чем не заботится.

Элиан обхватила его тело и встряхнула. Его голова безвольно перекатилась по подушке, но веки даже не дрогнули. Вцепившись в Мирейна, она разрыдалась от ярости и отчаяния, выплакивая свое горе, ослепшая и обезумевшая.

Слепота медленно прошла. Но безумие выжидало поблизости. У Элиан болели глаза, в горле саднило. Она совсем заледенела.

Ее разум был ясен, сила оставалась яркой, острой и смертельной. Перед глазами ее силы сама Элиан была темным стеклом, полным молний, с жемчужиной из белого огня в его центре. Мирейн же был просто стеклом. Пустым. Жизнь без разума, без мысли, без воли. Трава в зимнем поле и то ярче, чем он.

Элиан построила защиту воли, очертив стеклом пылающее стекло. Сконцентрировала силу, окружила, наполняя пустоту. Он, который сиял, как солнце, в мире живого света…

Хватит горевать. Горе ослабляло ее защиту. Элиан укрепила свою волю, ставшую настоящей стражей, настоящим могуществом. Радость пробудила совершенно неожиданный чистый восторг. Она молода и лишь начала овладевать этим искусством, но зато она очень сильна. Время сделает ее еще сильнее, она станет великим магом и великой королевой, равной даже самому Солнцерожденному.

Время сомкнулось вокруг нее, отягощенное смертью. Ее тело опустилось рядом с раковиной Мирейна. Ее сила скользила свободно, словно яркая рыбка в море света. Внизу бурлило течение, великая взвихренная пустота, уводящая все ниже, ниже и ниже. Элиан парила над ней, поддерживаемая своей силой. Она медлила, собиралась, концентрировалась.

Кто-то еще парил рядом с Элиан — светлое пятно с искрами цвета темной меди. Она изогнула свое гибкое тело и обнажила зубы. Эту бурю должна преодолеть она одна. Только она. Кто смеет вмешиваться?

Но этот кто-то метнулся и соединился с ней. Крепко схватил ее, и у него оказались руки, лицо и человеческий голос. — Я иду с тобой. Я тебе нужен. Элиан сопротивлялась, но он настаивал. Он по-прежнему был самим собой, высоким могучим воином Янона, магом волей Мирейна, его братом, верной душой. Элиан обожгла его своей яростью, которую он отбросил прочь. И улыбнулся, будь он проклят!

— Я нужен тебе, — повторил он. — Нужен. А Мирейну нужны мы оба. — Ему никто не нужен, кроме меня! Элиан вырвалась. Снова превратилась в юркую рыбку, на миг застыла над бездной и устремилась вперед.

Темнота. Мрак без звука, без запаха, без границ. Бесконечная бездна, смерть без жизни, без света и воздуха, без силы. Лишь память, рассеянная в беззвучном вопле. «Вспомни! Вспомни!»

Элиан, дочь Орсана и Элени, невеста Мирейна. Элиан, которая всегда была собой, и только собой, свободная и независимая, принадлежащая лишь самой себе. Длинноногая, с огненными волосами, с огненным нравом, само воплощение противоречия. Элиан.

Она одиноко стояла в каком-то темном, коридоре, Пол, стены, потолок, черный камень без сияния, ровный, но не полированный. На ней была длинная темно-зеленая туника, похожая на ту, что Мирейн надел для боя. Волосы Элиан были распущены и тяжело стекали до самых колен потоком расплавленной бронзы.

* * *

Она ринулась вперед. Проход покато уходил вниз. Иногда он петлял, иногда в нем попадалась дверь, скрывавшая за собой тень. Элиан не сворачивала, потому что не могла этого сделать. Некая воля — ее ли, чужая ли? — влекла ее все дальше и дальше.

Перед ней выросла стена с дверью, которая открылась при первом же прикосновении. Свет за ней оказался еще более тусклым, чем сумерки в дождливый день. Перед Элиан простирался дикий край под низкими небесами. При свете солнца он был бы очень красивым: поле и лес, гора и зеленая долина, лежащая у подножия горного хребта. Таков, должно быть, Янон, где Мирейн впервые стал королем.

Тело Элиан изменилось. Она распростерла широкие зеленые крылья. Внезапный порыв ветра подхватил ее и поднял; она стрелой полетела вперед, разливая в воздухе звуки песни.

Под ней простирался серый край. Она обгоняла сам ветер, она обгоняла даже собственную песню. Вдали вырисовывались горы, словно стена мира. Элиан с пением понеслась к ним, взмахнула крыльями и воспарила над этими черными пиками, лишь слегка задев их перьями на своей огненной груди.

Она бросилась вниз, вдоль бесконечного воздушного склона в зеленую впадину, освещенную слабым светом зари: там было озеро и островок, разрушенный зал и каменный пол, наполовину освещенный рассветом, наполовину скрытый ночной тьмой.

Босые человеческие ноги коснулись травы. Их прикрывала зеленая туника. В кругу лежало одинокое тело, черные волосы разметались по светлому камню.

Элиан медленно приблизилась. Когда ее нога ступила на мощеный пол, он засветился ярким, но не обжигающим огнем. Из него поднялась чья-то тень. Женщина-ночь в платье, сотканном из рассвета, преградила путь.

Элиан застыла. Женщина была прекрасна, но не человеческой красотой. Она была слишком величественна, слишком холодна и ужасна. Голос ее, бескровный и чистый, звенел, как ледяной ветер, скользящий по льду, как струны арфы.

— Если ты обладаешь мудростью, не подходи ближе.

Элиан не чувствовала ни мудрости, ни страха. Она попыталась сделать шаг. Женщина не двинулась, но произнесла:

— Ты хочешь взять то, что принадлежит мне. Он разбудил меня, он обладал мною. А теперь он платит. Все, что принадлежало ему, я забрала себе. И все, что называлось его силой, я сделала своим достоянием.

— Но, — возразила Элиан, — он разбудил тебя, чтобы спасти меня. Просто верни его назад таким, каким он был, и ты сможешь получить меня взамен.

— Я не торгуюсь, — сказала дама ночи. Тело Элиан обмякло, но тотчас же снова напряглось. — Тогда отдай его мне. — Почему? — Потому что он мой. — Теперь он — мой.

Элиан проворно ступила в сторону. Казалось, женщина даже не шевельнулась, но оказалась рядом. В порыве отчаянной смелости Элиан ринулась на нее.

Но пошатнулась и упала на камни, встретив лишь воздух. Мирейн по-прежнему лежал без признаков жизни. Элиан обняла его, прижала к своей груди, принялась укачивать.

Над ней нависла тень — женщина-заря в платье, сотканном из ночи, Элиан смотрела на нее без удивления или благоговения, с бесконечной усталостью.

Красота этой женщины была величественной, ужасающей, но не холодной, голос ее звучал до боли чисто и даже тепло, как низкие звуки флейты. И тем не менее это была та же самая женщина. Рассвет и ночь были единым целым, двумя ликами одной силы.

Элиан отбросила эти мысли. Опять искушение. Здесь это означает только ее смерть, а следовательно, и смерть Мирейна. Руки Элиан крепче сжали тело любимого.

— Он мой, — сказала дама рассвета, — и останется моим. Если только… Элиан в мучительной надежде затаила дыхание. — Если только ты не заплатишь свою собственную цену.

— Все что угодно! — вскричала Элиан. — Не торопись, дитя земли. Я ведь не торгуюсь. Цены здесь назначаются богами, а не мною, и речь идет о цене спасения одной человеческой жизни. Если, конечно, ты заплатишь ее. — Только назови, и это будет твоим. Дама рассвета взглянула на нее с некоторой долей жалости.

— Название очень простое. Это ты сама. Элиан ошарашенно заморгала. — Вернее, твоя сущность. То, что делает тебя Элиан, единственным в своем роде творением земли. То, что заставляет тебя мечтать о свободе.

Ее сущность. Та самая сила, которая вырвала ее из лап безумия, заставила отказаться от надежной помощи Вадина и привела в это место. Ее сила, ее упрямство, ее безрассудный нрав. Ее я.

Мирейн лежал на руках у Элиан. Еще никогда он не был так близок к красоте и так далек от нее.

Она любила его. Ее сердце болело от этой любви, когда она представляла себе его, снова стоящего перед ней с редкой для мужчины грацией и теплой ослепительной улыбкой.

И все же… Цена так велика. Разве она уже не заплатила достаточно и даже более чем достаточно? Будь на ее месте другая, она давно позабыла бы о своей любви и ушла. Другая рожала бы детей, выполняла роль регента, правила вассалами и королевствами, пока наследники не вступят на престол. Она могла бы править империей Мирейна; она обладала могуществом, ее любил народ, а отец и брат помогали бы ей. Даже Вадин, даже он покорился бы ей ради ее ребенка.

Или же она могла просто убить себя, как и намеревалась, и покончить со всеми колебаниями.

Но ведь жизнь так прекрасна, и она едва началась! А любовь — самое сладкое, что есть в жизни, и не только влечение тел, а чудо слияния двоих в одно целое: свободные и непохожие, они соединяются, как золото сплетается с медью в цепочке королевы.

Если она заплатит, то потеряет все это. А Мирейн? Что с ним произойдет, когда он проснется и обнаружит ее такой, какая она сейчас? Или того хуже: проснется и поймет, что прежней Элиан нет. Она станет робкой и покорной, какой и должна быть женщина в этом мире, без собственной мысли и слова.

Может быть, ему это будет безразлично. Может быть, такой она понравится ему еще больше. Может быть, она и не узнает, что сделала с собой.

Элиан дрожала, сотрясаясь от боли, охватившей ее душу. Достоинства, которыми она обладала, были достоинствами воина: мужество, великодушие, гибельная честность и верность, которая ни в грош не ставила все остальное. Элиан не жалела ни имущества, ни силы — и того и другого у нее хватало в избытке. Но великая добродетель жрецов, которая по горькой иронии называлась самоотречением, совершенно у нее отсутствовала.

— Я солдат, — сказала она, — и королева. Мученицей я еще никогда не была. Дама рассвета молча стояла над ней. Элиан склонила голову над телом Мирейна. Она умрет. Он тоже умрет. Они умрут, а мир будет существовать по-прежнему. И, возможно, так лучше. Может быть, Изгнанница имела на это право и злом является не только полная тьма, но и постоянный свет. А спокойствие этого мира зиждется на их хрупком равновесии.

Рука Мирейна соскользнула с груди и упала ладонью вверх. Солнце застряло буднично, без дарованной богом силы. Оно казалось не более чем пустяком, глупостью щеголя, украшением, помещенным в самое невероятное место, неудобным, непрактичным и почти абсурдным. Элиан отвела глаза и задрала подбородок. — Я заплачу, — сказала она.

Глава 28

Дама рассвета склонила величавую голову. Этот жест был воплощением гордости, но в нем скрывалось и уважение. Каким бы искренним ни было самоотречение Элиан, терпению ее пришел конец.

— Ну, чего ты ждешь? Забирай мой разум. — Так не платят, — сказала дама рассвета. — Ты должна отдать это добровольно. — Но я не знаю как!

Кажется, это была улыбка. Дама рассвета подняла руку. — Смотри! Элиан взглянула, ожидая увидеть даму ночи или кого-то еще более чудесного, но увидела… — Ты! Вадин промолчал. Он и здесь был прежним Вадином — высоким, усталым, ненавистным, неизбежным. — Ну конечно, кому же еще быть? Как ты сюда попал? — Я всегда был здесь — Неправда! — вскричала уязвленная Элиан. — С Мирейном была только я. А тебя здесь вовсе не было. Не было!

— Ты просто не хотела замечать меня. Кровь прилила к щекам Элиан. Но здесь у нее не было ни щек, ни крови — вообще никакой плоти. Лишь видения ее разума, очертания, которые она придала действию своей силы. Элиан была лишь обнаженной волей в пустоте разума Мирейна, восставшей против могущества, дремавшего в горе. Вадин пересек границу, вторгся туда, где в нем не было надобности и где его не ждали, где ему не надо было быть. Он обнаружил в конце концов свою ревность к той, которая заняла его место в душе названого брата. Элиан хотела, чтобы Вадин исчез.

Но он стоял как ни в чем не бывало. Он был даже мощнее, чем когда-либо.

— Не будь глупой. Мирейн в ловушке, и увидеть хотя бы это у тебя хватит ума. Если ты хочешь видеть его свободным, тебе придется расстаться со своим упрямством. Разрушь эту иллюзию: погрузись в разум Мирейна, найди его и приведи обратно к свету.

Наконец-то Элиан поняла ужасную истину. Еще в юности она усвоила один урок: каждый разум имеет множество уровней. Чем могущественнее сила, тем глубже можно опуститься. И тем не менее даже величественнейший из магов, мастер и учитель, мудрый заклинатель песен, никогда не осмеливался погружаться в самую глубину. Потому что существовал некий уровень — Стена Сигана, как его называл отец, — из-за которого не было возврата. Там разум оказывался заключенным в черные глубины бессознательного, недоступные даже снам. И человек, безусловно, терял там свою личность. И это единственный выход…

Избавиться от Вадина невозможно. Не помогут ни ненависть, ни презрение, ни простой отказ признать его существование. Вадин сделал еще хуже: взгляд его оставался по-прежнему гордым, но он просил прощения. За то, что находился здесь, то есть даже глубже, чем когда-либо опускалась она. За то, что она могла пройти только через него и с ним. За то, что ей предстояло даже худшее, чем просто самопожертвование во имя спасения возлюбленного: она должна была принести эту жертву тому, который ей никогда не нравился, не говоря уже о любви.

Элиан обратилась к даме рассвета: — Другого выхода нет?

Ночная тень метнулась по сияющему лицу. В глубоких глазах стоял холод. — Нет, — ответила сила.

Элиан посмотрела на Мирейна, такого неподвижного на каменной поверхности. Посмотрела на Вадина, неотрывно глядящего на Солнцерожденного. Вадин встал на колени, коснулся безжизненного лба, отбросил с него прядь волос, словно Мирейн был одним из его детей.

Ненависть взметнулась в Элиан, зажглась огнем. И исчезла, оставив пустоту. Он плакал, этот высокомерный повелитель воинов. Плакал, но не собирался взывать к ее непримиримости.

Да, он был воротами, а она — ключом. И без него ей не пройти. А ему без нее не открыть проход.

Вадин поднял на нее полные слез глаза. Ее же глаза были сухими и горели.

— Он сказал мне, — начала она. — Мирейн сказал мне… что если какой-нибудь мужчина дотронется до меня… или…

— Когда это ты поступала так, как тебе велят? Она сделала нетвердый шаг вперед. У нее возникло неодолимое желание ударить Вадина. Захватчик, нарушитель! Она ненавидела его. Он делил с ней душу Мирейна, брат, родственник… да она скорее согласилась бы на это, будь на его месте Хал… если уж так надо…

Элиан коснулась его. Между ними дышал Мирейн, но он медленно, медленно направлялся навстречу смерти. У Элиан перехватило дыхание от боли. — Ради него, — произнесла она, — только ради него.

Вадин поднялся. Прежде чем он дотронулся до нее, она обхватила его руками. Тело к телу. Разум к разуму. Они склонялись, распрямлялись, изгибались, переплетались, сливаясь в единое целое. Он был светлым и сильным. Это был Мирейн, но и не Мирейн. Родственник по крови. Брат. Он обрел для нее форму: сильная рука, сжимающая ее ладони, сильная воля, поддерживающая ее волю. Она ощущала нечто похожее на радость, наслаждение мастера, который встретил равного ему по силе.

Испытывая эту радость вместе с Вадином, который одновременно стал ее оружием и воротами на ее пути, она наконец увидела высокую Стену Сигана. На самом деле это оказалась и не стена вовсе, а все возрастающее знание, мертвая зыбь страха. «Спиной, повернись спиной, а то пропадешь».

Страх неудержимо поднимался в ней и разбился вдребезги. Элиан упала в пустоту. Это была вечность, не знавшая счета годам. Свет.

Она подумала, что сошла с ума. Но нет, она не ошиблась: внизу был свет. Очень слабое сияние. Словно кто-то зажег свечу и ее бледно-золотой огонек светился далеко под ними. Он напоминал звезду в самом конце ночи и становился ярче по мере того, как Элиан приближалась к нему. Свет разрастался. Мерцал. Окутывал ее. И внезапно, словно оказавшись на последней грани всех пределов, она обрушилась в самое сердце этого свечения.

Земля. Трава. Она стояла на ней обнаженная, под небом, залитым ярким светом. Кто-то схватил ее за руку: Вадин. Но когда глаза ее обрели способность видеть, оказалось, что она — это он. Они составляли единое целое.

Они взглянули вниз. Мирейн, вольно раскинувшийся на траве, смотрел на них широко открытыми, но сонными глазами. Он звал их:

— Сюда. Отдохните. Вы как будто смертельно устали.

Элиан молчала, но Вадин не выдержал. — Ну конечно, мы устали! В хорошую же охоту ты нас втравил: через все эти уровни, все вниз и вниз, в глубины твоего разума, где мы должны отыскать что-то, хотя бы отдаленно напоминающее рассудок. Мне следовало бы знать, что здесь мы ничего не найдем.

— Да брось ты, — безразлично проговорил Мирейн. — Нечего на меня кричать. Может быть, вы в конце концов сядете? Здесь так приятно. — Приятно?

Элиан заглушила возмущенный возглас Вадина, приложив палец к его губам.

— Это ловушка, брат, — сказала она, осторожно применяя это слово; но, кажется, у Вадина было не то настроение, чтобы замечать подобные мелочи. — Это Мирейн, но это и не Мирейн. Глаза Вадина расширились, затем сузились. — Что ты говоришь?

— Это Мирейн, но только отчасти. Он окружен стенами своей трусости. Он хочет удержать нас здесь ради своего спокойствия, и прежде чем мы успеем что-либо понять, мы будем уже мертвы. Вадин вздрогнул и рассмеялся.

— Видимо, в моем преклонном возрасте я сошел с ума. Конечно же, это ловушка. Ведь я видел оборотную сторону смерти. И она была даже приятнее этого. Я не желал возвращаться назад. Но он вернул меня. Ты вернул меня, — сказал он Мирейну, который зевнул, потянулся как ленивый кот и снисходительно улыбнулся неистовству Вадина. — Ты вернул меня, будь ты проклят. И давно мне пора было вернуть тебе должок.

— Долг? — удивился Мирейн. — Ты мне ничего не должен. А я хочу задержаться здесь на время. Это нечто… — Его брови едва заметно приподнялись, словно в голове у него промелькнул обрывок каких-то воспоминаний. — Не важно. Здесь очень приятно, вам не кажется? И так всегда, что бы ни происходило во времени. Если что-то вообще будет происходить.

Вадин выпрямился во весь рост. И опять Элиан удержала его. Она хотела закричать, нанести удар, побежать, сделать все что угодно, только бы не видеть этого фальшивого лица Солнцерожденного.

— Это не Мирейн, — сказала она Вадину и самой себе. — Это не он.

Она высвободила свою руку, сознавая, что разум ее все еще движется вместе с разумом Вадина. Это ощущение было столь явственно, словно она чувствовала тепло тела Вадина рядом с собой. Она встала на колени в траве, обняла пустую улыбающуюся оболочку Мирейна и крепко прижала к себе.

— А теперь, — приказала она через плечо, поднимаясь на ноги, — наверх!

Мирейн взметнулся. Начал сопротивляться, гибкий и сильный как змея. Он был слишком велик для нее. И слишком силен.

Элиан не отпускала его. Она призвала на помощь все свои силы. Уцепилась за силу Вадина, присоединила ее к своей и сама стала ею. Он и она: могучее тело мужчины с огрубевшими руками, всю жизнь сжимавшими меч, пику и лук, и сила, отточенная до чрезвычайной остроты величайшим из мастеров, князем Орсаном, да и самим Мирейном. — Вперед! — крикнула Элиан. — К свету! Змея превратилась в огненное кольцо, оно растеклось потоком воды и рассыпалось в воздухе. Элиан захлестнула это кольцо арканом своей силы, опутала его, заключила в кристалл. Кольцо превратилось в острый клинок. Кристалл разбился вдребезги, и об нее стукались лишь осколки и сталь. Мучительная боль пронзила все ее тело. Но Элиан отбросила эту боль. И продолжала свой путь к свету.

Впереди вырастала стена. Элиан вскрикнула от отчаяния. Нет ворот. Нет прохода. Она ударится, упадет, погибнет.

— Нет, — раздался голос Вадина, сильный и спокойный, хотя и немного дрожащий.

Теперь он вел ее, волочил вперед и вверх, а в ее кровоточащих руках лежало то, что было Мирейном. Это существо корчилось, щелкало зубами, теряло свои очертания. Единственной его формой была борьба. А она прижимала его к груди.

Они наткнулись на стену. Заскользили. Мирейн вырвался, но она подхватила его.

— Помоги, — задыхаясь, проговорил Вадин. — Помоги…

Элиан рванулась вперед, увлекая их за собой. Тьма взорвалась и лопнула. Звезды запели своими холодными чистыми голосами. Мужчины плакали, женщины смеялись. Трава шептала.

Элиан открыла глаза. Весь мир был размытым пятном с какой-то тенью в центре. Она моргнула.

Они оба улыбались, глядя на нее сверху вниз. Вадин, щеки которого ввалились даже сильнее, чем у нее, но улыбка оставалась все такой же ослепительной, и Мирейн. Мирейн.

Она кинулась к нему. Теплый и надежный, он был обнажен, как в миг своего рождения.

Со страшным усилием Элиан разжала пальцы. На них не было ни царапины, ни отметины от зубов страшного существа.

— Я спала, — сказала она. — Я спала… — Нет, ты не спала.

Она уже забыла, как прекрасно звучит его голос. Он поцеловал ее в лоб, потом в губы. Элиан словно раздвоилась (сделать это было не труднее, чем вздохнуть) и взглянула в свое собственное смущенное лицо. И снова, глядя со стороны, она увидела себя и Мирейна вместе. На ней было не больше одежды, чем на нем. Как безнравственно и как красиво. Глаза, сверкавшие под черными бровями, действительно принадлежали Мирейну, он смеялся, подняв руку и проводя ею по телу незнакомки, в котором обитала она сама.

Элиан сделала резкий вдох, и живительный воздух наполнил ее легкие. Вадин был Вадином, Мирейн, без сомнения, снова стал самим собой. Никакой истомы, никакого безумия. Она сказала: — Все это совершенно сбивает с толку. Мирейн рассмеялся. Вадин отступил назад. Наконец-то она увидела, как поник его гордый взгляд, и та часть ее, которая была им, поняла, что он покраснел. Но почему? Ему незачем переживать сильнее, чем ей, раз уж приходится думать о последствиях. Возмещать ущерб теперь уже поздно, а ему вздумалось сожалеть о том, что он заставил ее сделать.

— Я сделала это ради себя. — Она схватила руку Вадина, хотя тот пытался уйти, и поцеловала ее. — Я была дурой, брат. Но не потому, что допустила то, что случилось. А потому, что позволила этому так затянуться. — Губы ее дрогнули в усмешке. — Хал будет страшно ревновать. В глазах Вадина появился легкий испуг. — Не смей!

— Да уж, — сказал Мирейн. — Достаточно и нас троих. Когда четверо сливаются воедино, это уже неуправляемо. Хотя, — добавил он, — я вряд ли заставлю себя пожалеть о том, что вы сделали.

Разум Элиан пронесся сквозь перепутанный яркий клубок их мыслей — ее, Мирейна, Вадина. Все сметалось. И это было очень красиво. Один клубок распутался.

— Но ведь я — по-прежнему я, — возразила она. — А яэто я, а онэто он, но все мы — одно. — Несмотря на безудержную радость, в его голосе зазвучали серьезные нотки. — Это совершенно не принято.

— Это просто ересь. — Вадин уже успокоился и стал похожим на того высокомерного князя, которого Элиан, как ей думалось, знала всегда. Он скорчил гримасу. — Хотя я могу себе представить, что это не совсем то слово, что употребили бы люди. «Аморально» — это выглядело бы более подходяще для сплетников. Но я, — продолжал он, — не собираюсь заходить так далеко. Некоторые вещи следует хранить в самых потаенных уголках души, где им и место.

Эти слова прозвучали почти чопорно. Элиан рассмеялась и снова поцеловала руку Вадина. Глаза Мирейна сверкнули, но не от гнева и даже не от ревности. Свободной рукой она коснулась руки Мирейна и поднесла ее к своей щеке. Ее глаза перебегали с давно любимого лица на другое, любить которое она только-только начинала учиться. Она улыбнулась обоим. И все же ее брови нахмурились. — Силы круга и все учения, о которых мне известно, говорили… что если я сделаю это, то все потеряю. Но потеряла я лишь свою глупость. А получила весь мир.

— Думаю, — проговорил Мирейн, — никто из учителей не знал, что может случиться. Ведь никто еще не пытался сделать это, никто не осмеливался. Только ты. — Его рука ласково пробежала по ее щеке. — Ты отдала лишь то, что должна была отдать. В то время как я… — Я ничего не отдала.

— Теперь ты никогда не будешь свободна от меня. Она сверкнула на него глазами. — А когда я была свободна от тебя? — Внезапно ее сотряс приступ смеха. — Едва появившись на свет, я решила, что ты принадлежишь мне, а я — тебе, хотя я никогда не желала признать это. — А как же Зиад-Илариос? — Мне что, припомнить всех твоих возлюбленных, о жрец Солнца? — Она так резко села, что у нее зазвенело в ушах. — Посмотри на меня, Мирейн.

Больше ему ничего и не оставалось. Взъерошенная, с затуманенными глазами, не знающая, улыбаться или плакать, она была самым прекрасным созданием в мире.

— За исключением Лиди, — шутливо уточнил Вадин.

На ее лице победила улыбка. И красота, судить о которой она не могла. Но Элиан знала собственную судьбу. Воин, волшебница и королева — это все была она. И даже больше… Они ждали.

— И даже больше, — сказала она. — Я сестра Вадина аль-Вадина, который вернулся назад с дороги смерти. И я возлюбленная Мирейна Ан-Ш’Эндора, которому стоит лишь поднять руку, чтобы к его ногам пал весь мир.

Она помолчала. Вадин улыбался своей белозубой улыбкой. Но Мирейн все еще ждал чего-то с высоко поднятой головой и горящими глазами. О, он был тщеславен, словно солнечная птица, и так же красив, и по-королевски горд.

— Но ни теперь и никогда больше, — озорно добавила она, чтобы сбить с него спесь, — мне не быть владычицей Хан-Гилена.

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28