Вероятность равна нулю (fb2)

- Вероятность равна нулю (пер. Юрий Михайлович Медведев) 482K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Димитр Пеев

Димитр Пеев
Вероятность равна нулю

Часть первая

I. ПОЛУНОЧНЫЕ ШИФРОГРАММЫ

13 июля, воскресенье

Ковачева разбудил телефонный звонок.

Он сразу же привычно посмотрел на часы. Было начало седьмого. Кому он понадобился в такую рань? Скорей всего, ошибка. Но, может, из управления? Как бы то ни было, придется откликаться на назойливое дребезжанье, не то проснется жена. Соскочив с кровати, он вышел в холл к телефону.

– Доброе утро, товарищ полковник! – зарокотал в трубке бас генерала Маркова. – Вроде бы не вовремя звоню, вы уж извините и за воскресенье, и за ранний час. Надеюсь, понимаете – по неотложному делу. Неотложному!

– Что случилось, товарищ генерал? – тихо спросил Ковачев.

Жена все-таки проснулась. Стояла в дверях спальни – сонная, с недоумевающим взглядом.

– Случилось то, что вам надо немедленно ехать в Варну. Вместе с Петевым и Дейновым. Они уже в курсе. Товарищу полковнику, как и положено, звоню последнему – чтоб он прихватил лишних пятнадцать минут сна…

– Благодарю. Подробности будут?

– Все подробности узнаете из шифровки. Ее передаст вам Петев. Самолет в восемь пятнадцать, машина будет у вас в семь тридцать. Времени хватит, верно? Минев знает о вашем прилете, будет ждать в управлении.

Пока Ковачев брился и стоял под душем, жена приготовила ему чемоданчик. К таким вызовам она давно привыкла.

Шифровка была лаконичной. Минувшей ночью (точнее, за минуту до полуночи) спецслужба перехватила странную радиограмму, переданную в эфир в районе между Золотыми песками и Балчиком, где-то возле Кранева. Те, кто засек передачу, по «почерку» предположили, что неизвестному радисту что-то мешало. Вероятнее всего, передатчик находился в автомашине – радист воспользовался ее аккумулятором.

Вот и весь текст шифровки. Остальное предстояло распутывать.

В Софийском аэропорту у них еще хватило времени выпить по чашечке кофе. А в Варне ждала машина, и они с места в карьер понеслись в город.

В кабинете, кроме начальника окружного управления генерала Минева, чинно сидел человек в очках, представившийся майором Симовым из отдела дешифровальной службы. Минев ознакомил Ковачева с материалами. По тону его трудно было понять, обижен ли он, что министерство скоропалительно передало дело софийской группе, или радуется, что в самый разгар курортного сезона не придется самому копаться в такой заурядной истории.

Впрочем, знакомство с материалами не затянулось. Действительно, в 23.59 седьмая станция перехвата засекла тайную передачу. Электронная автоматика не только записала сигналы, но мгновенно задействовала подстанции Б и В. Три луча пересеклись в квадрате Л-17, где зафиксировали стационарный радиоисточник. Туда немедленно выехали оперативники, но, когда через четверть часа группа оказалась на предполагаемом месте, вблизи не было ни души. Ни одного автомобиля в окрестностях, ни одного строения вокруг.

Пока оперативные машины безуспешно прочесывали окрестности, перехваченные сигналы были переданы в Софию. Дешифровальная машина в министерстве бесстрастно проглотила пятизначные группы цифр, «жевала» радиограмму несколько часов и наконец в восьмом режиме алгоритма ЕФ-3 выплюнула дешифровку. Оказалось, передача велась на английском языке. В переводе текст выглядел так:

«…ПЕСКИ ДВЕНАДЦАТЬ ОТЕЛЬ ИНТЕРНАЦИОНАЛЬ О'КЭЙ ЭКСТЕРЬЕРА УСЛОВИЯ ЖАЛКИЕ МЭРИ И ДИНГО ЧЕРЕЗ ТУРЦИЮ МАМАН».

Повертев листок с переведенным текстом, Ковачев положил его на стол.

– Гм… динго. Не о дикой ли австралийской собаке идет речь? И куда – «через Турцию»? К нам или от нас? Вроде и расшифровали, а поди разберись!

– То-то и оно, – сказал Минев. – Вероятно, она еще и закодирована. Однако пора выслушать соображения майора Симова.

– Действительно, в дешифровке сориентироваться трудно. Надо иметь в виду, что начало радиограммы отсутствует, мы располагаем текстом лишь с того момента, когда включился магнитофон. Передача шла с небольшим ускорением, не более двадцатипятикратного. Но «растягивание» сигналов до скорости, с которой работал неизвестный радист, показало, что специалист он отнюдь не классный. Скорее всего, недостаточно хорошо обученный любитель. Об этом можно судить не только по неравномерным интервалам между цифрами, но и по неровному радиопочерку. К тому же почерк немного вялый, замедленный…

– Но этот ваш «заурядный любитель», – перебил Ковачев, – располагает приставкой для предварительной записи сигналов, которая в нужную минуту «выстреливает» загадочную цифирь.

– И что самое интересное, – подхватил Симов, – приставка снабжена достаточно мощным передатчиком. Отсюда его услышат хоть в Новой Зеландии.

– Или в Австралии, – сказал Минев.

– К тому же радист располагал и аппаратурой для шифрования текста, для превращения букв в цифры – правда, в несколько ограниченных пределах. Такую аппаратуру, как и приставку для ускорения записи, в магазине «Тысяча мелочей» не купишь…

– Вы хотите сказать, радист хорошо подготовлен? – спросил Ковачев. – Специфические для его профессии средства – это вполне естественно.

– Я хочу обратить внимание на тот факт, что оснащен он как раз слабовато. Возможности для шифрования у него были ограниченные. Потому мы так легко и раскусили орешек.

– Простой шифр, говорите? – в задумчивости проговорил Минев.

– Да, очень.

– Странно. Будто нам хотели облегчить задачку по дешифровке… Но тогда едва ли можно верить этой шифрограмме.

– Хоть верь, хоть не верь – все равно будем разбираться, – сказал Ковачев. – Первая наша задача – найти Маман, раскрыть этот псевдоним. Надо установить наблюдение за всеми автомобилями, которые ночью останавливаются на шоссе с работающим двигателем. Понятно, такая слежка в чем-то бессмысленна, но другого выхода нет. Дейнов, твоя задача – поинтересоваться гостями, прибывшими в последние дни в гостиницу «Интернационалы». А Петев возьмет на себя наблюдение за машинами. Вдруг кто-нибудь еще раз выйдет в эфир? – Он перевел взгляд на Минева. – Товарищ генерал, одной нашей группе здесь не управиться. И для поисков машины с передатчиком, и для кое-чего другого потребуется ваша помощь. Нам нужны люди.

– Согласен, я уже думал об этом. Предлагаю капитана Крума Консулова. Этой весной его перевели к нам из Софии, но он наш, варненский. Обстановку знает отлично, инициативен. Порою даже сверх меры… Энергии у него – на троих.

В тоне, которым превозносились достоинства Консулова, чувствовалась скрытая ирония, и непонятно было, разыгрывают ли столичных гостей или хотят им капитана подсунуть. Поэтому Ковачев, зная о Консулове с чужих слов, не стал вступать в игру, а лишь спросил:

– И за эти несколько месяцев он так преуспел, что уже сработался с местными коллегами?

– Сработался, да еще как! Попробуйте парня. Если не подойдет, его всегда можно заменить.

Полковник Ковачев любил работать с так называемыми «трудными» людьми – знал, как затрагивать потаенные струны их сердец. А «трудные» отплачивали ему преданностью, предельным напряжением сил. И порою – даже дружбой…

В небольшом кабинете директора гостиницы Дейнов внимательно просматривал списки гостей. С первого числа «Интернациональ» принимала только иностранцев. Болгар не было. Но, как Дейнов ни старался, выйти на след не удавалось, тоненькая ниточка от Маман обрывалась в самом начале.

Эта кличка могла принадлежать и мужчине и женщине, и старому и молодому. Даже английский язык, на котором была составлена шифровка, не подсказывал, что радист – непременно англичанин (их здесь было достаточно) или американец (гостей из США значилось гораздо меньше). И все-таки Дейнов аккуратно записал подозрительные, на его взгляд, имена и отправился расспрашивать здешнего лифтера. Эти вроде бы неприметные служащие в гигантской машине «Балкантуриста» обыкновенно отличались наблюдательностью и могли быть чрезвычайно полезными, если заручиться их доверием или хотя бы симпатией.

Здравко оказался словоохотливым малым. Через несколько минут они уже беседовали как старые приятели. Дейнов представился летчиком-истребителем. Однако, судя по всему, парнишка не только не поверил этой версии, но тут же смекнул, что за «истребитель» вовлек его в разговор. Поглядывал со страхом и любопытством – словно искал, где у гостя пистолет предательски оттопыривает пиджак. Слава богу, хоть оружие сегодня не взял…

Может, потому, что обо всем догадался и хотел помочь, а может, из-за обыкновенной мальчишеской болтливости Здравко охотно делился наблюдениями, порою давая остроумные характеристики постояльцам.

– А вон еще один редкий тип.

Он кивнул в сторону вышедшего из лифта, немолодого господина, одетого с подчеркнуто английскими пристрастиями начала века (да, клетчатый костюм, очки в толстой роговой оправе, дымящаяся трубка). Господин был рыжий, весь усеянный веснушками и надменно важный – точь-в-точь Джон Буль на карикатурах.

– Мистер Халлиган тоже наш постоялец, – продолжал парень. – Приехал несколько дней назад вместе с женой. Коллекционирует окурки…

– Как это? – изумился Дейнов.

– А так. За оригинальный окурок готов выложить хоть целый лев. Вчера высыпали с верхнего этажа пепельницу. Он заметил и тут же попросил меня собрать все окурки на террасе. Там были и наши сигареты, и заграничные. Большинство – в помаде…

– Ну и что?

– Да ничего. Он их взял, а мне дал очередную купюру. Эх, были бы все постояльцы такие, как мистер Халлиган!

Ночью капитан Консулов патрулировал между Варной и Балчиком. Объезжая вместе с шофером свой сектор, они упорно молчали, что было крайне странно для обоих. Но этому была причина: шофер опоздал на две минуты, и Консулов выругал его. Теперь обиженный шофер дулся на капитана. Консулов же не считал нужным снизойти до беседы с подобным растяпой.

Машина медленно ехала по пустынной дороге – спешить было некуда.

Поднявшись на очередной холм, увидели впереди, возле перелеска внизу на равнине, автомашину с горящими задними огнями. Едва приблизились, огни погасли. Консулов скомандовал включить дальний свет, чтобы высветить чужой номер. Когда проезжали мимо, заметили за рулем мужчину с зажженной сигаретой в зубах.

Консулов докладывал по радиотелефону:

– На двадцать пятом километре, недалеко от развилки, замечен «вартбург-люкс» ПА 37–18…

– Работал у него мотор? – спросил дежурный по управлению.

– Да разобрать было нельзя… Ждите очередного выхода в эфир.

Когда оперативная машина отдалилась, мужчина в «вартбурге» внимательно огляделся. Шоссе было абсолютно пустым. Тогда он кивнул – и сразу же рядом с ним выпрямилась притаившаяся на соседнем сиденье спутница – женщина с коротко стриженными русыми волосами, – и они принялись целоваться.

14 июля, понедельник

В ведомственный дом отдыха Петев приехал, чтобы забрать Ковачева и отвезти его в окружное управление.

– Что новенького? – спросил полковник уже в машине.

– Ничего… не считая ночной ложной тревоги Консулова.

– А как Дейнов?

– Прикипел к Халлигану, целый день проторчал на пляже возле этого господина. Вообразил, что он и есть та самая Маман…

– По мне, так он больше смахивает на Папана. Боюсь, это ложный след. Странный какой-то мужик – окурки собирает…

– Может, сумасшедшего из себя разыгрывает?

– Едва ли. Какой ему смысл привлекать наше внимание своим идиотским хобби!

Войдя в кабинет, который ему отвели, Ковачев снял трубку, чтобы позвонить генералу Маркову. И тут же ее положил. Что нового мог он сообщить? Какую свежую идею подкинуть? Да, две машины патрулируют ночью по шоссе возле Золотых песков, но «они» могут снова выйти в эфир – хоть через неделю, хоть через месяц, могут и вообще не выйти. А этот Халлиган – единственная находка, – по всей вероятности, безобидный чудак, не более…

И все же Ковачев позвонил:

– Никаких новостей, товарищ генерал. Главное наше занятие – лежать пока что на песочке, доводить до кондиции загар.

– Что-то быстро вы выкатились на дорожку, по которой только отдыхающие слоняются.

– Не ради прогулок – единственно службы ради… Просто мы целыми днями должны быть на пляже, рядом с нашими подопечными. А что, если и вам сюда переправиться? И пободаете нас, и дадите какое-либо ценное, как всегда, указание.

– Не искушай меня без нужды. Коли дойдет до «цэу», я уж не упущу возможности. Продолжайте и докладывайте каждое утро.

В оперативном помещении часами, а то и днями царило абсолютное спокойствие. Приборы следили за официально разрешенными передачами, контролировали их согласно эталонам, и только мягкое свечение экранов и едва уловимый шум реле подсказывали, что аппаратура, хотя и дремлющая, задействована. А людям ничего другого не оставалось, как любоваться этим странным техническим пейзажем. Но появись в эфире незарегистрированный передатчик – и в тот же миг с внезапностью взрыва все оживет: и аппараты, и люди.

Ровно в полночь опять вышел в эфир тот же самый передатчик. Это никого не удивило. Сигналы на сей раз были записаны с самого начала. И едва пересеклись два луча, дежурный, не дожидаясь третьего, уже сообщил в управление:

– Внимание, та же самая станция. Наши машины движутся по направлению к Краневу.

К счастью, машины оказались по разные стороны от точки пересечения, но на том же шоссе, лишь в нескольких километрах от прежнего места. Спустя секунды они уже неслись на предельной скорости.

В той, что летела со стороны Балчика, Петев поддерживал постоянную связь по радиотелефону. Третий луч пеленгатора уже уточнил нужное место. И тут шифрованные сигналы вдруг прекратились.

– Жми на педаль! Газуй! – задыхаясь, подгонял Петев шофера. – Он уже вырубился, пойми! Еще немного! Эх, не упустить бы!

Шофер так газовал, что на каждом повороте они рисковали опрокинуться в кювет. Когда взлетели на очередной холм, Петев скомандовал:

– Теперь потише! Где-то здесь, близко.

Шофер сбросил газ. Вскоре они заметили вдали одну-единственную машину, которая стояла на обочине с зажженными задними огнями.

При их приближении шофер вдруг выехал поперек шоссе, словно вознамерился его перегородить. В свете фар был отчетливо виден мужчина за рулем. Впечатление, что им хотели преградить путь, вскоре рассеялось. Стало ясно, что шофер хотел всего лишь развернуться. Огромный американский автомобиль с австралийским номером, который Петев тотчас записал.

– Посигналь ему – дескать, мы нервничаем. Пусть думает, что мы спешим, а он перегородил дорогу.

Шофер несколько раз просигналил. В ответ мужчина помахал приветливо рукой, как бы пытаясь извиниться. Развернувшись, он поехал затем в сторону города. Петев начал доклад по радиотелефону.

15 июля, вторник

Рано утром Ковачев собрал в кабинете Петева, Дейнова и Консулова.

– Передатчик находился в автомобиле марки «плимут», австралийский номер «АУС фау эм 46–57», – начал он. – Шофера зовут Дэвид Маклоренс, австралийский гражданин, пересекший нашу границу на рассвете 12 июля со стороны Греции через погранпункт Кула. Заметьте, в тот самый день, когда засекли первую шифровку. Вместе с Маклоренсом в машине приехала и Эдлайн Мелвилл, тоже австралийская гражданка. Сегодня оба они разместились в отеле «Интернациональ», в двух соседних номерах: 1305 и 1307…

– А это именно та самая машина? – поинтересовался Дейнов.

– Мы прибыли к запеленгованному месту ровно через минуту после прекращения сигналов, – доложил Петев. – И по пути не встретили ни единой машины. Со стороны Варны двигался капитан Консулов – он тоже никого не видел. Стало быть, сомнений нет. К тому же, заметив нас, Маклоренс сразу же смылся с запеленгованного места. Повторяю, сомневаться здесь бессмысленно.

– А этот… Маклоренс, – спросил Ковачев, – он что из себя представляет?

– Ему тридцать пять лет. Крупный, атлетически сложенный господин с немного флегматичным, я бы даже сказал, туповатым видом, – впервые отозвался Консулов (он проследил Маклоренса до самой гостиницы и имел возможность разглядеть его вблизи).

– Да это же явно Маман! – с энтузиазмом воскликнул Дейнов.

– Ну как же! Собственной персоной, – усмехнулся Консулов. – Стало быть, Маман? Вы, значит, тешите себя такими догадками? А я все же задался бы вопросом, с чего это он на своем австралийском рыдване прикатил к нам. То ли пляжей у них нет, то ли соблазнился обслугой «Балкантуриста»? И почему притащился именно из Австралии, а?..

– Хочу ознакомить всех с текстом ночной радиограммы, – счел нужным вмешаться Ковачев. – Она тоже на английском. Шифр идентичен, по этой части наши коллеги не встретили затруднений. Итак:

«ДОН БОНИФАЦИО СТАРЫЙ НИКТО И KOKO С ЖЕЛЕЗНЫМ ВОЛКОМ УЖЕ В ОТЕЛЯХ У НАС ЖДУ ПАРОЛЯ МАМАН».

– Значит, еще четыре персоны пожаловали, а пароля ждут уже шестеро. Приличная компания! Что же их сюда привело?

Размышления Дейнова были прерваны возгласом Ковачева:

– Погоди-погоди! Откуда их вдруг шестеро набралось?

– Ну… эти… Маклоренс и его возлюбленная, что из Австралии, – двое, старый Бонифацио – трое, Никто, Коко и Железный Волк… Шестеро!

– Значит, и Никто зачисляется в компашку? – спросил Консулов.

– И Никто, и Железный Волк, и Коко – все это псевдонимы…

– Достаточно, Дейнов, я понял. А вы, Консулов, что скажете?

– Похоже на розыгрыш, товарищ полковник. Особенно если иметь в виду этот элементарнейший шифр. Текст уж больно несерьезный. А дон Бонифацио сильно смахивает на дона Базилио.

– А на что смахивает «жду пароля»?

– Тоже с гнильцой товар. Слишком ясно и категорично.

– Да, но все же зашифровано, – возразил Ковачев.

– Зашифровано, но так, чтоб мы сразу все поняли. И этот легко опознанный автомобиль с передатчиком, и сам радист – все это или какой-то идиотизм, полная глупость, розыгрыш, или… серьезнейшее дело…

– Продолжайте, Консулов.

– Дон Бонифацио старый – это, несомненно, адрес. Бонифацио-старший – отец Бонифацио-младшего. Такое на Западе практикуется. Для меня по-настоящему загадочны Коко и Никто. Железный Волк вызывает ассоциации с техникой. Может быть, речь идет о какой-либо аппаратуре, уже установленной Коко в нескольких номерах гостиничного комплекса.

– Я вас серьезно спрашиваю, – сказал Ковачев.

– Я вполне серьезен… Если допустить, разумеется, что текст – не розыгрыш. Железный Волк может означать подводную лодку; тогда «Никто» – название операции, а Коко – дата ее окончания. «В отелях у нас» – это соседние державы, а Пароль – некая красотка, которая вот-вот прибудет. И так далее, если есть желание пофантазировать.

II. ЧЕРНЫЙ ЧЕМОДАН

В тот же день, перед обедом

После раскрытия радиста и дешифровки радиограммы снова наступило полное затишье, и никто не мог предсказать, когда оно нарушится. Гораздо важнее было поразмышлять: действительное или кажущееся это спокойствие? Поэтому, едва закончилось утреннее совещание и коллеги его направились решать свои задачи, Ковачев отправился в дом отдыха министерства. Даже пошел на пляж. Но не прошло и часа, как там появилась угловатая фигура Консулова. Он был в плавках, с сумкой в руке. То и дело оборачиваясь, вглядываясь в полуголые тела, Консулов наверняка искал его, Ковачева. Не случилось ли чего?

– Здравствуйте! Ко мне или в объятия Нептуна? Ковачев уже распознал своеобразную манеру высказываний Консулова и решил ему подыгрывать.

– Какой там Нептун! Квод лицет Йови, нон лицет бови. – Он явно полагал, что Ковачев не силен в латыни, поэтому сразу перевел поговорку: – Что дозволено Юпитеру, то не дозволено быку. Бреду в жалкой роли почтальона. Хочу порадовать вас открыточкой.

– Интересно.

Консулов достал из сумки цветную открытку с видом Золотых песков. На обратной стороне значилось:

«Варна, Сиреневая улица, дом № 5. Петру Петкову, Дорогой Пешо, я на несколько дней приехал на Золотые пески. Гостиница „Метрополь“. Давай-ка повидаемся в пятницу, 19 июля, в десять тридцать. Твой друг Гошо».

– И что же? Чем замечательна эта открытка?

– Тем, что ее только что опустил в почтовый ящик гостиницы «Метрополь» Дэвид Маклоренс. Наблюдатель засек и с помощью администрации гостиницы заполучил открыточку.

– Гм! Интересно, – повторил Ковачев. – А не мог ли наблюдатель ошибиться?

– Нет. Во-первых, он видел, кто и как опускал открытку, во-вторых, в ящике она оказалась единственной.

– Возможно ли, что этот Маклоренс – болгарин? В Австралию много отбросов уплыло в свое время.

– Даже если и болгарин, то, скорее всего, второго издания: допустим, сын какого-нибудь нашего эмигранта. К тому же от англосаксонской мамаши, судя по комплекции.

– У вас было больше времени для размышлений. Что вы думаете об этой открытке? – спросил по пути к дому отдыха Ковачев.

– Адресат, разумеется, никакой не друг Маклоренсу. Сообщается место и время встречи агенту, каковым не обязательно должен быть Петр Петков. Во-первых, Маклоренс обитает не в «Метрополе», а в «Интернационале». Во-вторых, если они друзья, то Маклоренс может посетить дом друга. В-третьих, и это самое важное, пятница приходится не на девятнадцатое, а на восемнадцатое июля.

Ковачев мысленно сосчитал дни недели.

– Да, правильно… Что бы это могло означать? Не мог же он случайно ошибиться. Восемнадцатое… Девятнадцатое… В нашем деле такие ошибки маловероятны.

– Вероятно, это какая-то уловка, к которой мы еще вернемся. А открытка? Как поступить с ней? Все-таки надо послать по адресу, не правда ли?

– Обязательно. Иначе возникает опасность, что ничего не случится вообще. А этого допустить нельзя. Но время есть. Почта доставит открытку завтра, вероятно, после обеда. У нас в запасе чуть больше суток. Думать, думать, думать!

Ковачев быстро оделся. Уже сидя в машине, взял открытку у Консулова и снова пристально в нее вгляделся. И чем дольше он смотрел, тем больше убеждался, что эта открытка, случайно попавшая в их руки, – не маленький козырь. Это не просто условный знак для встречи, но нечто гораздо более значительное…

– Думаете, товарищ полковник? – спросил Консулов, будто телепатически уловив его состояние.

– Думаю, думаю, чем еще лучшим можно заняться?

– Тогда поразмышляйте вслух. Может, и я чем-нибудь помогу.

– Вырисовываются две версии. Или этот Дэвид Маклоренс болгарин, и тогда нет ничего удивительного, что он, подписываясь как Гошо (может, он действительно Гошо или под этим именем его знает Пешо), послал открытку, которую сам надписал здесь, у нас. Но интересней и, разумеется, перспективней другая версия. Что он не болгарин и не сам написал текст. Тогда следует логически, что открытку ему вручили «там» уже готовой, надписанной, и его задача – только опустить ее и повстречаться с Пешо или в пятницу, 18-го, или 19-го, в субботу, возле гостиницы «Метрополь».

– С ним или кем-то другим, которого Пешо знает как Гошо… Возникает законный вопрос: как Пешо узнает Маклоренса, который только что прибыл вон откуда – аж из Австралии?

– Знаете, когда я вас слушал, пришла в голову одна догадка в пользу версии, что открытка была надписана «там».

– Представьте себе, и меня осенила такая же догадка, – усмехнулся Консулов.

– Тогда поделитесь вашей. А после мы сравним…

– Почему встреча у гостиницы «Метрополь», а не у «Интернационаля», где расположился Маклоренс и где было бы естественно увидеться, допустим, в холле, а еще естественней – в номере, если они друзья? Не означает ли это, что открытка была написана еще до того, как Маклоренс поселился в гостинице «Интернациональ», причем написал ее человек, которого он знает и который жил в гостинице «Метрополь»? Такова ли была ваша догадка?

– Нет. Ваше предположение, быть может, и верно. Оно весьма логично и правдоподобно, но существует вероятность, что «Метрополь» указан для конспирации, чтобы знакомые случайно не засекли их встречу. А может, «Метрополь» означает вообще что-то иное.

– Не исключено.

– Представьте себе, что некто поручил вам, когда прибудете на Золотые пески, отправить открытку с таким содержанием. Независимо от того, болгарин вы или только перепишете текст по-болгарски. Как вы поступите?

– Куплю открытку, приклею марку, напишу условленный текст и опущу в почтовый ящик, – отвечал без размышлений Консулов, глядя на полковника с нескрываемым интересом.

– Именно это я и хотел от вас услышать! Прежде всего купите открытку! Что я и поручаю вам сделать. Я сейчас сойду и дальше доберусь автобусом к окружному управлению, а вы на машине постарайтесь решить единственную задачу: купить такую же открытку и доставить ее мне. Но помните: не какую-нибудь другую, а именно такую. Начните у киоска возле «Интернационаля», потом в других гостиницах комплекса, в «Дружбе», если понадобится, поищите и по городу на центральных улицах, но любою ценой найдите и привезите мне такую открытку.

– Но зачем вам? Да не решили ли вы…

– Ничего я не решал. Выполните задание, а после поговорим… в управлении… – отвечал Ковачев, вылезая из машины.

В кабинете его ожидал Петев. Оказывается, он звонил в дом отдыха, но уже после того, как Ковачев уехал.

– Ну, рассказывайте о вашем Дэвиде.

– Почему – о «моем»? Разве он не общий?

– Вы его открыли, значит, ваш. Что он теперь поделывает? Вижу, не случайно вы меня искали.

– Так называемый «мой Дэвид» чувствует себя отлично и держится превосходно. После открытки ничем себя не проявил. Но появился господин, который его усиленно ищет.

– Как так ищет?

– Ходит из гостиницы в гостиницу, ищет некоего Мортимера Харрисона, а когда ему отвечают, что такого не значится, спрашивает и о Дэвиде Маклоренсе.

– Болгарин?

– Нет, ирландец. Ларри О'Коннор, из Соединенных Штатов. Прибыл вчера вечером самолетом из Парижа, поселился в гостинице «Лебедь». С самого начала, как только мы его засекли, он, вместо того чтобы купаться и загорать, занимается одним и тем же: ходит, расспрашивает, высматривает…

– И кого же он высмотрел?

– Слава богу, гостиниц много, он еще не дошел до «Интернационаля». Как думаете, найдет он Маклоренса?

– Разумеется. Зачем нам мешать человеку? Ни в чем ему не препятствуйте, только наблюдайте.

Консулов появился лишь под вечер – усталый, голодный и раздраженный.

– Нет как нет проклятой открытки, – докладывал он. – Нигде ни единой. Я до отвращения насмотрелся на все эти разноцветные картинки, но точно такой не обнаружил. На всякий случай заглянул и в контору, что ведает распространением такого рода продукции. Там мне объяснили, что прошлым летом проходила одна такая партия открыток, но больше их не производили. Марочка тоже прошлогодняя. Эта серия быстро себя исчерпала еще в середине прошлого года.

– Вот видите, одна из наших догадок оказалась убедительной. Теперь уверенно можно полагать, что Маклоренс привез с собой открытку, купленную в прошлом году здесь, но надписанную «там».

Консулов положил открытку и несколько театрально откинулся на стуле. Ковачев, взяв ее, снова принялся разглядывать. После долгого молчания он усмехнулся и сказал:

– Не люблю, когда «он» меня не уважает. Тогда и я начинаю терять к нему всякое уважение.

– Кто же сей таинственный «он», товарищ полковник, и чем он соизволил провиниться перед вами?

– Не доверие, нет! Я – как старые кабатчики. Помнится, в былые времена везде в корчмах и бакалейных лавках красовались засиженные мухами плакаты: «Уважение – каждому, кредит – никому!» Так и я: доверие – никому, но уважать готов всякого. Опасно перестать уважать кого-либо. Так можно любое дело завалить. Если, конечно, «он» сам не потеряет к тебе уважения.

– И опять – «он»…

– Тот, кто послал сюда Маклоренса, кто распорядился купить, надписать и послать по почте открытку. Какой-нибудь тамошний полковник или, чтобы себе не льстить, только майор.

– Чем же заслужил «он» ваш гнев?

– Посмотрите на эту открытку. Гребешки морских волн, плохо покрашенная пластмассовая пальма, зарытая в песок вместе с жестяной посудиной, но жесть видна, ветер выдул песок. И бедный, несчастный верблюд, разукрашенный «по-восточному», в полном согласии с представлениями и этнографической культурой какого-то торгаша из «Балкантуриста». И восседающий на верблюде этот самодовольный розовый болван, закутанный в простыню из инвентаря гостиницы. А копьем размахивает так, будто сейчас проткнет нубийского льва. Пожалуйста, любуйтесь остатками рыжей его шевелюры, ухмыляющейся круглой физиономией, на которой и презрение к «туземцам», и самодовольство дурака, рассказавшего пошлый анекдот. «Созерцайте меня в дикой Болгарии, которая разыгрывает свою фальшивую экзотику, покуда я провожу свои денечки почти бесплатно!»

– И чем же этот коммерсант из Дюссельдорфа так раздосадовал вас?

– Пусть коммерсант остается на совести мазил, состряпавших открытку. Ошибся тот, кто купил одну из этих картинок – якобы поражающих взор, вроде бы эффектных, а значит, и запоминающихся – вместо того, чтобы избрать обыкновенную, скромную, безликую. Если иметь в виду стандарты и вкусы Запада на такого рода продукцию, надо было выбрать популярную серию, которая долгое время в ходу. Ведь поправка-то должна была быть на целый год вперед. Но нет, «он» и мысли не допускал, что здесь раскусят его картинный замысел. За слабоумных идиотов нас считает. А это нехорошо. Нехорошо его характеризует!

– Теоретически вы правы, но какое это имеет практическое значение? Не заметь мы, как Маклоренс опускает открытку, она дошла бы, какая бы картинка ее ни украшала. «Он» явно на это и рассчитывал. А когда Маклоренса уже засекли, то не все ли равно, что на открытке изображено? Хоть гостиница «Мимоза»…

– Нет, не все равно. Красуйся на открытке «Мимоза» – и поди узнай, что она куплена год назад, что надписана «там», что Маклоренс не болгарин и, самое важное, что «он» считает нас дураками.

Открытка пошла своим путем, и на следующий день почтальон доставил ее Петкову. Действительно, на улице Сиреневой в доме № 5 проживал Петр Господинов Петков или, как его ласково именовали все знакомые, Пешо. Ему было двадцать восемь лет, он давно осел в этих местах и последние три года работал шофером такси. В биографии его не было особенных шероховатостей, если не считать того, что, будучи матросом торгового флота, он попался на валютной махинации с контрабандой в придачу, после чего его уволили. Смущала и еще одна подробность: недавно он женился на служащей военно-морского флота, она работала в финансовом отделе какого-то подразделения.

Следить за таксистом особенно трудно – целый день он носится по улицам, доставляя десятки людей в разные концы, поди разберись, с кем он встречается, о. чем беседует! Но при больших неудобствах для слежки есть и некоторые преимущества – можно, к примеру, сесть в его машину и затеять нехитрый разговор, изучая собеседника. А если потребуется, не составит особого труда приспособить в незаметном местечке микрофон с передатчиком. Именно этими преимуществами и воспользовались.

18 июля, пятница

Ровно в девять Ковачев собрал две группы для последнего уточнения задач. В заключение он сказал:

– Хотя сегодня и восемнадцатое, но все же пятница, первая возможность для их встречи, так что будем начеку. Номер машины Петкова – ВН 13–30, серая «волга».

– Вы все же убеждены, что десять тридцать – это именно время встречи, а не что-либо другое? – спросил Петев.

– Я убежден, но, независимо от этого, надо проверить самую вероятную возможность. Если нет других вопросов, то по местам.

…Петев стоял рядом с шофером оперативной машины. Отсюда, где они припарковались среди других автомобилей, отлично просматривался вход в «Метрополь». Почти все обитатели гостиницы были на пляже, наслаждаясь знойным солнцем и тихим морем. Лишь изредка кто-либо входил или выходил. В 10.27 появился Маклоренс – успевший слегка загореть атлет в элегантном светло-синем костюме и пестрой рубашке с распахнутым воротником. В левой руке у него был средних размеров черный чемодан. Стоя неподалеку от входа, Маклоренс чего-то ждал, как обычно ждут машину, чтобы ехать на аэродром.

Петев немедленно сообщил по радиотелефону:

– Докладывает «Второй». Вышел с чемоданом, ждет у гостиницы.

– Скоро прибудет и другой, – ответил ему Ковачев. В 10.31 к «Метрополю» подкатило серое такси ВН 13–30. Не глуша мотор, водитель быстро вышел из «волги», взял чемодан и, пока Маклоренс устраивался на заднем сиденье, поставил в багажник. И тотчас же, не спросив, куда ехать, направился в город. Вслед на некотором расстоянии двинулась машина Петева. На пересечении одной из аллей он заметил оперативную машину, где рядом с шофером сидел Консулов. Петев слегка ему кивнул и взял трубку радиотелефона.

Даже на широком и сегодня почти безлюдном шоссе на Варну таксист не увеличивал скорость. Видимо, они не спешили. Пришлось Консулову и Петеву обогнать серую «волгу», так что позади осталась лишь третья оперативная машина – побитый, замызганный «запорожец» с тремя веселыми, беззаботными девицами. Вряд ли кто мог бы заподозрить, что «запорожец» оснащен мощным двигателем и радиопередатчиком.

Одна из девушек докладывала Ковачеву:

– Едут довольно медленно, может, и нам их обогнать?

– Нет. «Запорожцу» не положено нестись по шоссе. Но что они там поделывают в салоне, почему молчат?

– Сидят, как прежде, молча на своих местах.

– Уж не поврежден ли микрофон? Ни звука от них.

– Вовсе нет, товарищ полковник. Вы ведь слышите, должно быть, как играет музыка. Это шофер включил радио.

Все так же не спеша такси достигло города и вскоре остановилось перед вокзалом. Петков проворно выскочил, открыл багажник и протянул чемодан Маклоренсу, который небрежно сунул ему десять левов. Пешо согнулся подобострастно. Маклоренс приветливо ему махнул, и они расстались, так и не обменявшись ни единым словом.

Минут десять Маклоренс бродил по вокзалу, постоял у расписания поездов и пароходов, полюбовался на рекламные щиты «Балкантуриста», потолкался у буфета, но ничего не купил, а затем внезапно влился в поток прибывших с очередным поездом и оказался опять на стоянке такси. Наконец подошла его очередь. На сей раз «волга» была оранжевая, из Софии, под номером СА 81–19. Шофером, как быстро установили, оказался Иван Петров Биловарский, из командированных. Он отвез Маклоренса обратно, но не к «Метрополю», а к «Интернационалю», за что получил пять левов. Все повторилось в обратной последовательности. Однако чемодан был не в багажнике, а рядом с Маклоренсом.

Вскоре после того, как австралиец поднялся в свой номер, в кабинет Ковачева прибыли Петев и Консулов. Интересно было наблюдать за их поведением – возбужденный Консулов готов был немедленно поделиться своими соображениями, поспорить, даже на повышенных тонах. Петев же удрученно молчал, словно на нем лежала вина за то, что «его Дэвид» не выдал себя и тем самым «надул» его, Петева. Смущен был и Ковачев, хотя старался этого не показать.

– Ладно, ребятки, не вешайте носы! Было бы гораздо хуже, если бы Маклоренс бросил открытку не после, а до радиограммы.

– Увы, – сказал Консулов. – И специальная, надписанная «там» открытка, и загадочное путешествие черного чемодана, и получасовое сидение Маклоренса в холле «Метрополя» в ожидании Петкова – все это вовсе не водевиль, нет! Таксист знал, куда ехать. Все было оговорено заранее. А мы хоть и наблюдали за ними и извне и, как говорится, «изнутри» спектакля, не можем ответить сейчас на самые элементарные вопросы.

– Да, события протекали вроде бы совсем гладко, – отвечал спокойно Ковачев. – Но только на первый взгляд. Хотелось бы проанализировать отклонения от привычной картины вызова иностранцем такси на предмет поездки в город. Может, поговорим на эту тему, а? Авось что и придумаем.

– Прежде всего настораживает способ вызова, – заговорил с пересохшим горлом Петев. – Иностранцы обращаются обычно к администратору или ловят свободное такси…

– Не возбраняется вызывать и почтовой открыткой, – перебил его Ковачев. – А еще что?

– Бросается в глаза ошибка в дате, – зачастил Консулов. – Не верю, что это описка. Видимо, читать следует так: «18 июля, в пятницу, а если не сможешь, то 19-го, в субботу».

– Об этом мы говорили несколько раньше. Что еще?

– Поскольку они не обменялись ни словом, – сказал Петев, – для таксиста открытка означала: приезжай и отвези гостя на вокзал!

– Какого такого гостя? – спросил Консулов.

– Как это какого? С черным чемоданом в руке. Ковачев пожал плечами.

– Ага, значит, черный чемодан играл роль опознавательного знака. Допустим. А почему именно Пешо должен был везти Маклоренса, а не любой другой шофер? И почему именно на вокзал? Давайте думать и над этим. Разыгрывать среди бела дня спектакль с поездкой в город и обратно, ради чего? – почти шепотом закончил Ковачев.

А пока они пытались раскрыть загадку этой вроде бы бессмысленной встречи, все разрешилось само собой. Сделав еще несколько посадок, таксист Петков вывесил на переднем стекле табличку «В гараж» и заглянул ненадолго к себе домой. Там он оставил черный чемодан, абсолютно похожий на чемодан Маклоренса, только намного тяжелее, после чего приехал в гараж и передал машину сменщику.

Все это Ковачев узнал уже под вечер, когда бригада слежения за Петковым вручила свой рапорт.

III. КАТАСТРОФА

В тот же день, перед полуночью

Ковачев был из тех людей, что каждую ночь по нескольку раз видят сны. Сколько он помнил, видения его были всегда остросюжетны. Более того, почти каждую ночь, точнее около часу пополуночи, снился ему какой-нибудь кошмар. Или он ведет автомобиль, а шоссе начинает круто уходить вниз, настолько круто, что уже не затормозишь, и за мгновение до того, как рухнуть в пропасть, он просыпался. Или в каком-то огромном, почти незнакомом городе, похожем на Париж, или в новом районе его любимой Москвы он заблудился, пытаясь найти дорогу к аэродрому, и самолет улетает без него. Или ему предстоит выпускной экзамен, а он ничего не знает, абсолютно не готов, и лишь за долю секунды перед пробуждением от пережитого страха с облегчением осознает, что давно уже получил высшее образование…

Сегодня он стоял на краю небольшой, нависшей над водою деревянной пристани, а жена его с двумя детьми носилась в лодчонке без весел далеко в море и звала: «Асен! Асен!» Волны били в пристань, угрожающе раскачивали осклизлые доски. Будто прикованный к этим хлопающим доскам, он и шагу не мог ступить, чтобы прийти семье на помощь. И неслось над морем отчаянное: «Асен! Асен!»

Ковачев проснулся, но не сразу понял, что находится в гостиничном номере. Первое, что он почувствовал, – радость, ибо избавился от кошмара. Вслед за тем он не на шутку рассердился, когда понял, что его разбудили. Включив настольную лампу, с некоторым облегчением отметил, что было всего лишь половина двенадцатого. Телефон снова зазвонил. Дежурный окружного управления попросил спуститься вниз и подождать оперативную.

Через несколько минут Ковачев уже был внизу, перед входом в гостиницу. Ночь была прохладной, с моря поддувал ветерок, и он, закурив, с удовольствием застегнул плащ, который предусмотрительно взял с собою. Судя по всему, случилось нечто важное.

Не успел он докурить сигарету, как подкатила черная «волга», он сел рядом с шофером, а Петев немедленно доложил, наклонившись сзади к самому его уху:

– Только что сообщили: Маклоренс погиб в автомобильной катастрофе на шоссе, ведущем к Балчику. Его машина съехала с шоссе и разбилась где-то недалеко от пионерского лагеря.

– Кто доложил?

– Служба наблюдения.

– Маклоренс был один в машине? Кто-нибудь еще пострадал?

– Больше ничего не известно.

Шофер мчался с такой скоростью, что Ковачев всерьез начал думать об опасности последовать за Маклоренсом. Время от времени навстречу им проносились с шумом машины. Судя по тому, как они вписывались в повороты и не переключали дальний свет, можно было предположить, что большинство водителей предпочли бы в эту ночь не встречаться с автоинспекторами.

На одном из поворотов, где шины снова зловеще запищали, Ковачев увидел вдалеке, как кто-то вроде бы размахивает фонарем. Шофер сбавил скорость, они подъехали ближе. Крупный мужчина с электрическим фонарем в руке, а рядом стояла машина ГАИ, санитарная машина и темная «волга». Ковачев выскочил и сразу был ослеплен, но мужчина тут же перевел луч на землю и представился:

– Бай^[1] Драган, сторож пионерского лагеря. Вы, кажется, из милиции. Другие ваши внизу. Идемте за мной, я знаю дорогу между камнями.

Строителям шоссе пришлось здесь рассечь скалистый холм, и лишние камни так и остались на склоне. Тропинки не было, и в ночной тьме, хотя и рассекаемой фонарем бая Драгана, они все же с большим трудом сумели попасть на заросшую травой поляну, где теперь покоился «плимут».

Собравшиеся представились: врач курортной поликлиники Миладинов, установивший факт смерти, капитан Савов из ГАИ и два эксперта, которые закончили осмотр места происшествия, а также один работник службы наблюдения. Каждый из них дело свое уже сделал, теперь все ждали указаний «начальства из Софии».

Ковачев отозвал в сторону оперативника. Тот доложил:

– Точная картина не ясна. Мы следовали сзади метрах в трехстах-четырехстах. А он погиб именно на повороте, вне пределов видимости. Какой-то шум мы, правда, услышали, но не придали ему значения. А когда вылетели на открытое место и увидели, что он исчез, решили возвратиться. Отъехали почти на километр. И тут его обнаружили. По огням внизу и по… проломленному парапету.

Ковачев поинтересовался, кто сообщил о происшествии. Оказалось, первым все же позвонил в милицию не оперативник, а сторож пионерского лагеря. Сейчас и он ожидал своей очереди, смущенный вниманием, но гордый своей ролью бдительного помощника. Рядом с ним неразлучной тенью маячил сухонький старикашка.

– Вот кто видел происшествие, – представил старичка капитан Савов.

– Да ну… никто его не видел, товарищ капитан.

– Не видели, так хотя бы слышали, правда?

– А как же, слышали. Сидим мы как раз, стало быть, в кухне, в картишки перекидываемся, а тут что-то как заскрежещет. Загромыхало, значит, потом удар… и еще разок ударило.

– Когда это произошло?

– Да как вам сказать, товарищ капитан, не догадались мы на часы-то поглядеть. Однако времени достаточно прошло после вечерней поверки. За одиннадцать наверняка перевалило…

– А вы, доктор, не взглянули на часы, когда вас вызвали? – спросил Ковачев.

– Взглянул. Было двадцать три часа семь минут, когда мне позвонили.

– Благодарю. А теперь надо вытащить из машины тело. Прежде чем отвезут в морг, хотелось бы его осмотреть.

«Плимут», перевернувшись по откосу несколько раз, снова оказался на колесах. Но почти все стекла были разбиты, крылья разодраны, дверцы раздавлены. Лишь ломом удалось вскрыть шоферскую дверцу. Наконец вытащили Маклоренса. Даже побитое и окровавленное, лицо его сохраняло холодноватую англосаксонскую красоту. Должно быть, смертоносный удар пришелся от руля в грудную клетку, в сердце.

Из правого кармана Ковачев достал паспорт. Между страничками пестрели банкноты. Он пересчитал их: в одном месте девять купюр по сто долларов, в другом – сто двадцать левов пятерками и десятками. С первой страницы в свете фонаря ему улыбался Дэвид Маклоренс. Слева под мышкой у него обнаружился в элегантной кобуре увесистый блестящий пистолет. Ковачев стал его разглядывать. То была неизвестная американская модель, вероятно тридцать восьмого калибра или побольше. Он сунул пистолет обратно в кобуру.

После внимательного осмотра трупа Ковачев распорядился доставить его в морг на вскрытие. А сам полез в «плимут», чтобы окинуть взглядом все изнутри, порыться в карманчиках дверок и в ящике на панели.

– А вот и еще один!

– Что вы нашли? – спросил его доктор Миладинов, склоняясь за его спиной. После находки пистолета его интерес к происходящему значительно возрос.

– Это, доктор, не по вашей части, – ответил Ковачев, вылезая из машины. В руке он держал второй пистолет, на этот раз с гораздо более длинным и тонким дулом и с глушителем на конце.

Тело положили на носилки. Предстояло тащить его наверх, но уже не между камней. Бай Драган взялся показать им окольный путь по тропинке.

– Откройте багажник и вообще осмотрите машину. Самым внимательным образом, – распорядился Ковачев. – Мы с капитаном Савовым отправляемся к шоссе, поможем, если понадобится, нести…

Когда мертвого положили в санитарную машину, Ковачев взял у Савова фонарь и принялся внимательно разглядывать что-то на шоссе. Что он мог найти?

Оперативник ему рассказал, что в 19.30 Маклоренс и Эдлайн Мелвилл поехали в сторону Балчика. Двигались не торопясь, как на прогулке, нигде не останавливались, ни с кем не встречались. В Балчике заняли столик на террасе ресторана. Неподалеку расположился наблюдатель, потягивая пиво и закусывая.

Через полчаса, когда Маклоренс (к великому ужасу наблюдателя, тоже шофера-любителя) сумел справиться с двумя стограммовыми стопками водки без всякой закуски, к ним за столик подсела еще одна пара: мужчина лет пятидесяти пяти – шестидесяти, низенький, с лысиной, обрамленной седыми кудряшками, и большим крючковатым носом, сопровождал даму лет тридцати – непомерно загримированную броскую брюнетку в цветастых розово-синих хлопчатобумажных брюках. Подсела эта парочка как старые знакомые, заказали себе ужин, и все сразу начали оживленно переговариваться.

Этот спокойный момент и избрал оперативник, чтобы позвонить из кабинета директора ресторана и попросить подкрепления ввиду прибытия неизвестной пары. Но он так и не успел ничего о ней выяснить, поскольку его сослуживцы вскоре появились в ресторане.

К половине одиннадцатого Эдлайн Мелвилл заплатила по счету. Однако лысый и обе дамы направились не к «плимуту», а к другой иностранной машине, брюнетка села за руль, и они укатили. А Маклоренс допил водку (возможно, они на него за что-то рассердились) и уехал через четверть часа. Характерно, что если те трое пили лишь белое вино, то Дэвид успел влить в себя еще два стакана водки, что не помешало ему завести свою машину. Правда, сказалось опьянение: без всякой нужды он начал форсировать двигатель, будто любовался его мощностью, зажигать и гасить дальний свет, пока наконец не рванул с места на полной скорости.

Как и положено при транспортном происшествии, капитан Савов начал измерять на шоссе тормозной путь «плимута». Нет, не беззаботным ангелом вознесся Маклоренс на небеса. Надо отдать ему должное: хотя и сильно пьяный, он сделал все возможное, чтобы спастись.

Освещая фонарем дорогу и помогая Савову в замерах, Ковачев никак не мог отвязаться от навязчивого вопроса: катастрофа ли это пьяного водителя или нечто другое? Вроде бы все говорило в пользу обычного варианта – и водка, и ненужная перегазовка, и бешеная скорость даже на поворотах, у одного из которых он и нашел свою смерть. Но приходили на ум и другие доводы. Почему Мелвилл пересела в другую машину, оставив его одного? Почему катастрофа случилась в самом опасном месте на всем отрезке пути между Варной и Балчиком – на самом крутом повороте, у самой глубокой пропасти? Вторая случайность? Да, именно в этом месте его бешеная гонка, вероятней всего, могла закончиться смертью. Но почему именно здесь он потерял вдруг управление?

Когда они дошли до начала тормозного пути, Савов принялся записывать измерения в блокнот, а Ковачев продолжал освещать самым внимательным образом буквально каждую пядь предполагаемого последнего пути «плимута». В одном месте он остановился и долго вглядывался в световой круг.

– Товарищ капитан, взгляните-ка сюда.

Савов тоже навел свой фонарь, вгляделся и покачал удивленно головой.

– Надо аккуратно снять асфальтовое покрытие и отдать на экспертизу, – сказал Ковачев.

19 июля, суббота

В эту ночь полковник Ковачев смог лечь спать лишь на рассвете. И хотя славился тем, что засыпал, едва лишь коснется подушки, на этот раз он долго не смыкал глаз. Мучили его вопросы, порожденные этой катастрофой, да и процедура вскрытия, на которой он присутствовал, не давала успокоиться. И когда в предрассветных сумерках сон все-таки сморил его, выспаться всласть он так и не смог. Его разбудили, вызвав в окружное управление. Там уже был высокий гость. Узнав о катастрофе («все-таки труп есть труп!»), генерал Марков первым же самолетом прибыл в Варну и теперь хлопал Ковачева своею медвежьей лапой по плечу.

– Вот и я решил воспользоваться субботой и воскресеньем. И вас, думаю, повидаю, и воздухом морским надышусь. Эх, какая вокруг красота! Ну, рассказывай, чем порадуешь?

– После такого убийства радости мало…

– Значит, все-таки убийство!

– Да, это не случайная катастрофа. Слишком уж место для нее подходящее.

– Мне сообщили по телефону, что сломался привод рулевого управления.

– Да, сломан. Весь вопрос в том, почему он переломился в ситуации экстремальной, на самом опасном повороте. Допустим, реакция Маклоренса, хотя и пьяного, но опытного шофера, составляет полсекунды. Мы тщательно просмотрели тормозной след от его начала по всей пятнадцатиметровой длине.

– И что же?

– К приводу была прилеплена магнитная радиоуправляемая мина.

Генерал Марков даже присвистнул от удивления.

– Осколки мины торчали в асфальте между четырнадцатым и пятнадцатым метром. Примерно посередине. Обнаружены подобные осколки и в нижней части двигателя. То, что мина была магнитной, подтверждается и отсутствием следов ее крепления, и точностью взрыва перед катастрофой.

– Значит, тот, кто ее поставил и взорвал, находился где-нибудь вблизи, наблюдая за движением на дороге из автомобиля.

– Несомненно.

– Так, так… – Генерал почесал кончик носа. – Радиомина – бесспорное доказательство, что убийство задумано и даже предрешено там… где продают такие игрушки.

– Если их не берут с собою просто так, на всякий случай, а вдруг понадобятся. Достаточно вспомнить два пистолета Маклоренса.

– В таком случае компания их должна быть экипирована прилично.

– Нашли мы и передатчик, – продолжал Ковачев. – За обыкновенным приемником, в арматурном табло. Он настроен на ту же волну. Одна клавиша задействует его, другая включает частоту приема. Теперь частота известна. И постоянно прослушивается.

– Смею надеяться, прослушивается не только частота передатчика, но и приемника.

– Неужели у вас есть сомнения, что это тот самый, уже засеченный передатчик?

– Раз вы так уверены, могу ли я сомневаться. Но позвольте грешному вашему начальнику продолжить свои расспросы. С чего бы этому австралийскому красавцу приспичило мчаться аж в Болгарию, чтобы здесь отдать богу душу? Кто обделал это дельце – и зачем, зачем?

– Да, именно так. Экспертиза установила, что паспорт у него подложный, фото приклеено вместо другого. Приклеено ловко, но все же не без огреха. Паспорт действительно австралийский, визы показывают весь путь из Австралии. Но, поскольку, повторяю, документ оказался поддельным, вновь появились основания считать убитого болгарином.

– Теперь и вы туда же. И это после вашего же убедительного доказательства, что открытка куплена в прошлом году?

– Одно не исключает другого. Открытка может быть и прошлогодней, как условный знак с пейзажем, а надписана по приезде Маклоренсом. Кстати, и шофер его знает именно как Гошо.

– Нет… изучил я нашего брата. А этот… – Марков полистал дело, которое захватил с собой в управлении, и нашел снимок Маклоренса. – Этот с такой жеребячьей мордой – не болгарин, не наша кровь. Нисколько не похож.

– Или полуболгарин, если мать англосаксонка.

– Все может быть, какой смысл гадать. И без того столько загадок. Прежде всего – два пистолета.

– Есть и еще кое-что. Вы знаете, у него при себе было девятьсот долларов и сто двадцать левов. Это в паспорте. А в другом кармане были еще и чеки. Тогда зачем доллары в банкнотах? Спекулировать? Или для других целей?.. Допустим, долларов была тысяча, затем сотня из нее превратилась в левы.

– Да-а, ничего себе этот… Маман. Неплохо подзапасся. Хотя тот, кто снабдил его радиоминой, все-таки лучше предвидел финал… Не вызывает ли каких-либо ассоциаций этот его псевдоним?

– Маман – значит мать, товарищ генерал, а он никак не похож на чью-либо матушку.

– Допустим. А как насчет тех, кто похож? К примеру, мадам Мелвилл.

– Никакой реакции. До сих пор убитым она не поинтересовалась, будто вообще ничего не знает…

– Или именно потому, что знает!

– Вроде бы она его любовница, а…

– Или он ее любовник.

– Разве это не одно и то же?

– Пора уж разбираться в таких тонкостях, Ковачев. Когда ей за сорок, а он намного ее моложе, есть кой-какая разница.

– Разница, возможно, и есть, но стоит ли начинать по этому поводу дискуссию? Выделим главное. Во время катастрофы она была уже в своем номере. А знаете ли, с кем Мелвилл прибыла вчера вечером в гостиницу?

– Петев в управлении доложил: с каким-то пожилым господином. За рулем была его дочь. Они вместе ужинали в Балчике, – сказал Марков.

– Именно так. Сей господин – торговый представитель какой-то американской фирмы в Константинополе. А знаете ли, как зовется это милое семейство?

– Откуда я могу знать, если вы крутитесь вокруг да около, вместо того чтобы мне доложить. Надеюсь, не Рокфеллер и не Морган?

– Конечно, нет. Он всего-навсего Еремей Ноумен, а дочь его Мишель Ноумен.

– И что же из того?

– А то, что фамилия Ноумен в буквальном переводе с английского означает… никто!

– Да-а… Значит, это и есть господин Никто?

– Очевидно. Старый Никто с Коко, как значится в одной из шифрограмм. А наши простодушно перевели фамилию, вот и все.

– Браво, вот это переводчики!

– Существенно, что старый Никто и Коко, я имею в виду Еремея и его дочурку, прибыли к нам именно в понедельник, 14 июля, когда выпорхнуло в эфир второе послание.

– И они, разумеется, тоже имеют алиби?

– Вы проявляете удивительную догадливость! Ковачев позволял себе иногда подобные вольности, он знал о душевной слабости генерала по отношению к своим любимцам и хотя и редко, но пользовался этим.

– Во время катастрофы они как раз входили в свой номер, после того как распрощались с Мелвилл, – сказал полковник.

– А Ларри О'Коннор?

– Сидел в ночном баре гостиницы «Интернациональ» и потягивал коньяк «Поморие».

– Тогда остается парочка Халлиган…

– Должен вас разочаровать, товарищ генерал. После девяти вечера эта замечательная пара уснула сном праведников. Во сне мистер Халлиган отыскивал оригинальные окурки, а супруга ему помогала.

Генерал хмуро взглянул на Ковачева.

– У меня подозрение, что вы недоговариваете. Что вместо положенного доклада испытываете своего начальника на сообразительность. Да ладно, уж так и быть. Если все оказались в ауте, остается шофер Пешо. Не находилась ли мина в черном чемодане?

– В каком из двух? – Ковачев выждал небольшую паузу и, поскольку генерал ею не воспользовался, продолжал: – Версия, что Маклоренс собственными руками передал шоферу мину, которая и доставила его на тот свет, мне представляется, мягко говоря, несостоятельной. Но загвоздка в том, что у Пешо обеспечено алиби. С половины девятого он был со своею женой в гостях у одного дружка и домой возвратился, порядком нагрузившись, притом далеко за полночь.

– Гм… Значит, у всех алиби на момент катастрофы. В конце концов получится, что только я не запасся! Кто-то ведь должен оказаться без алиби! Какой же вывод должны мы сделать?.. Может, это вовсе и не убийство? Может, Маклоренс прилепил магнитную мину к тяге рулевого управления всего-навсего для украшения? И она случайно взорвалась в самом подходящем месте? Не так ли?

– Выходит, так. Если, разумеется, не предположить, что есть еще какая-то фигура, о которой мы даже не подозреваем.

IV. МАМАН

Спала ли этой ночью Эдлайн Мелвилл, в каком часу проснулась, делала ли свою утреннюю гимнастику, осталось неизвестным. Первые признаки жизни она подала около восьми утра, когда позвонила по телефону в номер Маклоренса. Поскольку никто не отвечал, она появилась у дверей соседнего номера и долго стучалась. Пришла горничная, открыла номер, и, когда Мелвилл выяснила, что ее любовника не просто нет, но он и не ночевал здесь, она явно встревожилась и вернулась к себе. Минут через пять она опять появилась в коридоре, за спешкою позабыв о тонкостях туалета и грима, и немедленно ринулась вниз к администратору с расспросами о Маклоренсе. Но никто ничего сказать ей не мог, кроме того, что ключ со вчерашнего вечера висит на положенном ему месте. Последнее известие взволновало Мелвилл, она упала в ближайшее кресло и нервно закурила. Она настолько погрузилась в какие-то неспокойные думы, что оперативник позволил себе приблизиться и взглянуть ей в лицо. Ему почему-то показалось, что вовсе не ревность исказила это лицо, не ревность и не тревога за судьбу ее дружка, а какой-то дикий, животный страх за собственную жизнь.

Докурив сигарету и погасив ее в пепельнице, немного успокоенная, Мелвилл встала. Она попросила женщину-администратора узнать в больнице или в полиции (она именно так выразилась), не случилось ли чего с ее приятелем Дэвидом Маклоренсом. И снова закурила в кресле.

Прошло десять минут, прежде чем администраторша выяснила в курортной поликлинике, что случилось. Сильно смущенная, она пересказала Мелвилл ужасную новость, вплоть до того, что в крови погибшего обнаружено много алкоголя, а машина его тяжко повреждена.

Мелвилл выслушала все это без единой слезинки, быстро вышла из гостиницы и принялась возбужденно расхаживать перед входом. Села на ближайшую скамейку, снова закурила, но после двух-трех затяжек отшвырнула сигарету. Опять началось хождение перед фасадом гостиницы. Наконец, будто выяснив для себя что-то или приняв какое-то решение, она направилась к почте.

Марков и Ковачев только что вышли прогуляться в парк возле дома отдыха, когда их почти бегом догнал возбужденный Петев.

– Товарищ генерал, я понял, кто Маман!

– Говорите!

– Это… Мелвилл. Только что она отправила телеграмму в Нью-Йорк. И подписалась «Маман». На английском… – И он протянул Ковачеву листок бумаги с латинскими буквами.

– «Нью-Йорк, Бронкс, Уэстчестер-авеню, 181, квартира 73. Джо Формика, – переводил Ковачев. – Морти погиб катастрофа машине быстрее жду Маман».

– Гм… Морти… – прошептал еле слышно Марков. – Мортимер… Напомните, как звали господина, которого ирландец искал по гостиницам?

– Мортимер Харрисон.

– Так, так… По паспорту погиб Дэвид Маклоренс…

– По фальшивому, товарищ генерал!

– А она сообщает, что погиб Морти. О'Коннор разыскивает Мортимера Харрисона или… в крайнем случае Дэвида Маклоренса. Видимо, это одно и то же лицо. Ибо, найдя Маклоренса, он прекратил поиски Харрисона. Вроде бы логично, а?

– Она и есть Маман! – не унимался Петев. Ковачев сердито потряс головой.

– Откуда такая уверенность! Можно писать и от чужого имени, как это делал Маклоренс. Хотя… скорее всего, вы правы. – Он ненадолго задумался. – Джо… Формика… На латыни «формика» означает вроде бы муравья. Джо Муравей!

– Может быть, так зовут этого… Бонифацио? – предположил Петев.

– Оставьте вы эти псевдонимы. Кто поручится, что Бонифацио – это не какой-нибудь полковник Лоуренс, а Муравей, к примеру, может оказаться и генералом.

Петев машинально поглядел на Маркова.

– Дались вам генералы, – усмехнулся Марков. – Пока что можно сделать лишь один вполне определенный вывод: у них нет на сегодня другого передатчика и приходится пользоваться официальным телеграфом.

– Значит… – Петев в раздумье почесал свою бородку. – Значит, Мелвилл не причастна к убийству.

– Ладно! – Марков махнул рукой. – Может, она сообщает, что возложенная на них задача успешно выполнена? Самое большое впечатление в этой телеграмме на меня лично произвела подпись. Точно такая же, как в шифрограммах: Маман. Профессионалы так не поступают. Нетрудно догадаться, что мы можем их засечь и расшифровать текст. Тем более что шифр-то элементарный…

– А что могут значить эти два словечка напоследок: «быстрее жду»? – размышлял вслух Ковачев. – Куда уж там спешить после катастрофы? И чего ждать?

– Или… кого? – продолжил генерал. – Как поступили с телеграммой? Отправили?

– Я поговорил с начальником почты, – сказал Петев. – Договорились немного ее подзадержать.

– И правильно. Когда ее там получат, то будут знать…

– Что Маклоренс – то есть Морти – уже… морто, мертв. И что передатчик уже в наших руках. Так что других шифрограмм больше не поступит. Заметьте следующее… – Ковачев заглянул в листок с текстом: – «Морти погиб катастрофа машине» можно понять и так: «Морти погиб. Точка. Катастрофа в машине». То есть катастрофа с передатчиком.

– А что все-таки передать начальнику почты? – спросил Петев. – Он не может надолго задержать телеграмму.

Марков курил, несколько раз торопливо затянулся.

– Действительно… А жаль! Смущает меня, что время идет, а мы все еще не знаем цели их прибытия сюда.

– Надо надеяться, скоро они покажут свои коготки, – сказал Петев.

– На что надеяться? Разве они уже не показали, на что способны, когда спровадили Маклоренса в пропасть? А завтра может произойти что-нибудь и похлеще!

19 июля, суббота. Вечером

Супруги Халлиган, как и положено достопочтенным англичанам, ровно в восемь явились к забронированному для них столику. Несколько минут спустя, когда еще ничего не было заказано, в зал вошел Ларри О'Коннор. Он оглядел зал, как бы кого-то ища, и, хотя свободных столиков было достаточно, приблизился к столу англичан и обменялся с ними несколькими ничего не значащими фразами, как водится между соотечественниками в чужой стране, после чего был настоятельно приглашен разделить компанию. Когда О'Коннор сел, беседа продолжалась.

Петев сидел недалеко. Цены здесь были не для командированных, а выдавать обеды и ужины в первоклассном заведении тоже за служебное задание Петеву было совестно, и потому он заказал пиво. Официант посмотрел на него подозрительно, но недовольства не выказал. Тем временем подоспел Дейнов и уселся напротив.

– Здравствуйте!

– Добрый вечер! Как видите, сидят и беседуют.

– Беседуют и закусывают. Скоро к ним присоединится и Мелвилл. Я проверил, О'Коннор прибыл самолетом прямо из Франкфурта.

– Что еще известно о нем?

– Ничего. Паспорт выдан в Нью-Йорке.

Между столиками в начале зала замаячила мадам Мелвилл. Заметив Халлиганов, она приветливо им помахала, и те энергично начали зазывать ее к себе. Она еще только усаживалась, а уж ей представили О'Коннора, и сразу же завязался оживленный разговор.

– Вот и собрались, – сказал Петев. – Этот О'Коннор искал Харрисона-Маклоренса, а нашел его любовницу.

– Как будто она была ему только любовница! Не кажется ли вам, что уже пора вызвать ее к нам да порасспрашивать о том о сем? – оживился Дейнов.

– О чем, например?

– Да хотя бы о том… – Дейнов задумался. – О том хотя бы, что ее дружок, с которым она прикатила к нашим берегам в одной машине, оказался убитым.

– В автомобильной катастрофе!

– А она прыгает, ручкой помахивает, точно ничего не случилось.

– Вы думали, что она облачится во все черное, да? Она узнала скорбную весть вполне официально, от администраторши. После обеда побывала в морге. Даже всплакнула. Но что поделаешь, дорожное происшествие, такие вещи случаются даже в Австралии.

– А про два пистолета и радиопередатчик что она станет плести?

– Помилуйте, скажет она, я ничего такого не знаю, не ведаю… И точка. Вы думаете, вам одному хочется перекинуться с нею парой словечек? Однако не забывайте, что перед вами Маман. Поглядите-ка на нее!

О'Коннор пригласил Мелвилл, и оба весело отплясывали.

20 июля, воскресенье

Странную пару представляли Ноумены. Огромный крючковатый нос, жалкие остатки рыжевато-седых кудряшек выдавали в Еремее выходца с Ближнего Востока. А вот дочь его походила скорее на испанку – или сицилианку, или француженку. Появлялась она везде одетой крайне экстравагантно, непомерно, даже вульгарно загримированной и почти всегда одна. С отцом ее видели целый вечер только тогда, в Балчике. Она редко пользовалась автомашиной, предпочитая пешие прогулки в одиночестве. Складывалось впечатление, что она кого-то разыскивает. Ее трудно было бы назвать красавицей, хотя на мужчин она производила впечатление. И только глаза ее, если в них вглядеться, говорили о какой-то душевной опустошенности и внушали страх.

После обеда – на сей раз в отдаленном ресторанчике – Мишель Ноумен снова отправилась на прогулку. Но то было не беспечное послеобеденное путешествие для облегчения пищеварения, а подобие неистового, утомительного кросса, словно возникла необходимость разом сбросить все калории, набранные за столом. Не впервые Мишель выматывала таким манером оперативников.

На этот раз очередная прихоть привела ее на пристань. Послеобеденная дремота одолела всех отдыхающих, так что свободных лодок, предназначенных для приятных прогулок, было хоть отбавляй.

Мишель внимательно оглядела их все, а главное, всех лодочников и остановилась возле небольшого суденышка с надписью «Гларус». В ней красовался в выразительной позе культуриста молоденький черноволосый паренек. После того как он перехватил ее взгляд, Мишель кокетливо улыбнулась. Видя столь явный к себе интерес, он поднялся, дерзко ухмыльнулся, даже подмигнул и прибегнул к жестам с полупоклонами – очевидно, по его представлению, венецианские гондольеры так зазывают молодых сеньорит в свои лодки.

– Не угодно ли, фройляйн, на прогулку? Шпацирен гевезен… променад. Чиба гарантирует полное обслуживание.

Без всяких колебаний Мишель вскочила в лодку, а Чиба ухватил ее за талию, делая это несколько энергичней, чем следует при посадке дамы. Оба рассмеялись при этом. Чиба немедленно завел мотор, и лодка понеслась от берега.

21 июля, понедельник. Утром

Генерал Марков собрал в управлении всю группу, как он выразился, на прощальный разговор, поскольку намеревался ближайшим самолетом вернуться в Софию. Кроме Ковачева, Петева и Дейнова, был здесь и Консулов как энергичный и полноправный участник общего дела.

– Что нового у наших господ? – спросил Марков.

– Дочь Ноумена почти целый час бесцельно носилась в лодке по морю, – ответил первым Петев.

– Кто лодочник?

– Христо Спиров Диамендиев, местный ухажер по кличке Чиба. Год назад изгнан из торгового флота за валютные спекуляции. Теперь вольный рыбак, а летом промышляет как лодочник, предлагая клиенткам «полное обслуживание»… Встретились они впервые в жизни.

– Какие страны посещал он в плаваньях, другие интересные подробности?

– Коллеги из Варны занялись и его биографией, и им самим.

– А в лодке?

– Ничего особенного не замечено, – закончил Петев.

– Как вы полагаете, полковник, – генерал обернулся к Ковачеву, – случайно ли Мишель Ноумен попала к Чибе, или был предварительный уговор?

– Не могу сказать ничего определенного… Как вы знаете из доклада, Еремей Ноумен внимательно наблюдал за мадам Мелвилл все то время, пока она была с О'Коннором в кафе-мороженом. Он следил целых два часа, пока они не расстались. И сразу же пошел к ней в номер. Там он находился примерно пятнадцать минут.

– Встречался он с О'Коннором наедине?

– Нет. Кроме усиленного ухаживания за Мелвилл, ничем другим О'Коннор не интересен. Слонялся бесцельно по пляжу, лежал на песке…

– По моей линии я видел его только вместе с Мелвилл, – продолжал Дейнов, – но в ее номер он пока не входил. Или мы его не засекли. Вчера многие посещали Мелвилл: оба Халлиганы, Ноумен, дочь его тоже показывалась на этаже. Но Ларри О'Коннор визит ей еще не нанес.

– А она бывала у него?

– Едва ли. Разве что ночью… Не знаю, – сказал Дейнов.

– Странно… столько людей собралось. – Марков начал загибать пальцы. – Один, два… пять… если считать и Железного Волка…

– Если он человек. А одно время их было даже шестеро, – вставил Ковачев.

– Да, с убитым. Собралось столько людей, а ничего не делают, – продолжал Марков. – Если прибавим парочку Халлиган, набирается восемь душ. Хотя Халлиганов можно и не считать.

– Ничего не делают! – изумился Петев. – Один убит, две шифровки…

– Убийство не в счет, это их внутренние дела. Едва ли такая компания прилетела сюда, чтобы убрать Морти. А радиограммы… Расшифровали мы их – ну и что? Что взамен?

– Да, прошла неделя после прилета первых ласточек, – сказал Ковачев. – Ясно, что это не агенты, которых внедряют надолго. Еще десять, от силы пятнадцать деньков – и они все упорхнут. Кто в Англию, кто в Штаты, а кто и еще дальше. А мы как засели на мели, так и сидим. Ни единой версии об их пребывании здесь.

– Насчет версий мы еще поговорим, но… – Генерал испытующе всех оглядел. – Но сначала ответьте на такой вопрос: регулярно ли читаете газеты?

Все молчали.

– Красноречивый ответ. А если бы регулярно читали, то знали бы, что вчера через Босфор в Черное море вошли два ракетоносных крейсера шестого американского флота.

– Вы думаете, есть связь?

– Не перебивайте, Петев!.. И если вы сделаете правильный вывод из моих слов и начнете читать газеты регулярно, то через два дня узнаете, что в Варну приходят с визитом дружбы советские военные корабли. А теперь подумаем, что было бы, если бы вся эта многолюдная компания собралась здесь…

В этот момент заверещал телефон, и Марков поднял трубку.

– Слушаю… Да, это я… Так… Понял. Ждите на месте и ничего не предпринимайте. Ничего. Сейчас прибудет полковник Ковачев. Ждите.

Генерал опустил трубку, подумал, посмотрел на всех внимательно и сказал:

– Докладывал наблюдающий за Мелвилл. Уже десять часов утра, а она не выходит из номера. О'Коннор дважды пытался дозвониться к ней по телефону, никто не отвечает. Ключ от номера вниз не передавался. Вы, полковник, отправляйтесь в гостиницу и выясняйте, что все это значит. А я… Возвращение в Софию на сегодня откладывается…

Ковачев взял с собою капитана Консулова. Последние дни он имел возможность часто работать с ним, и это доставляло ему все большее удовольствие. Не только потому, что капитан был исключительно энергичен, инициативен (иногда больше, чем нужно), пунктуален – с точностью до секунды на своих электронных часах. Эти качества в той или иной степени были присущи всем работникам управления. Их учитывали при приеме на службу, и, если оперативный работник начинал ими пренебрегать, долго на службе он не задерживался. То, что отличало Консулова от других, даже от безупречного во всех отношениях майора Петева, не говоря уж о добродушном и слегка наивном капитане Дейнове (чья наивность, правда, иногда смахивала на глупость), называлось остроумием. Да, он был остроумен, часто злоязычен и далеко не всегда почтителен и воспитан. Присущая ему резкость выражений, видимо, и породила всех его врагов и недоброжелателей. Но полковник Ковачев, хотя и сам попридерживал язык (или именно поэтому), ценил чужое остроумие и забавлялся оригинальными высказываниями Консулова.

На всякий случай они заглянули в курортную поликлинику и прихватили с собой доктора Миладинова. В гостинице они наткнулись на наблюдателя, но тот сделал вид, что их не заметил, пригласили администраторшу и поднялись на тринадцатый этаж. Возле номера 1305 остановились. В коридоре было тихо, только в самом конце его трудились две уборщицы. Консулов постучал, потом сильней, потом забарабанил кулаками в дверь.

– Постойте, Консулов, дверь снесете!

– Но это же не…

– Возьмите, пожалуйста, ключ у уборщицы, – обернулся Ковачев к администраторше.

Та принесла ключ и подала Ковачеву. Он медленно и осторожно вставил его в скважину. Дверь открылась легко. Но, прежде чем войти, Ковачев жестом остановил своих спутников:

– Вы подождите здесь!

Затем он достал носовой платок, наложил его на дверную ручку, вошел в номер и закрыл за собой дверь. Не прошло и минуты, как он возвратился, загораживая спиною проем, и сказал администраторше:

– Уборщицы пусть занимаются своим делом. А вы спускайтесь вниз и… как будто ничего не произошло.

– Как так ничего! Наверно, что-то все же случилось?

– Именно ничего! Потом поговорим. А вы, доктор, и вы, Консулов, следуйте за мной.

Осмотр занял более двух часов. Доктор Миладинов увез труп в морг на вскрытие, затем прибыли генерал Марков и Дейнов, и, когда все было описано, осмотрено, сфотографировано, Консулов вместе с экспертами ушел составлять протокол. В номере остались Марков, Ковачев, Дейнов.

Генерал уселся в кресле и нехотя взглянул на разобранную постель. На ней и нашли мадам Мелвилл, уже спящую вечным сном. По всей комнате, на стульях, на столе валялись предметы ее туалета. И только на тумбочке возле кровати сейчас было пусто. Эксперты забрали шприц и ампулы – Мелвилл оказалась наркоманкой.

– Картина вроде бы ясна, а? Очередное впрыскивание морфия, сердце не выдерживает и… инфаркт. Вывод?.. Если не хочешь в сорок два года скончаться от инфаркта, не злоупотребляй морфием! – Марков поискал глазами пепельницу, чтобы стряхнуть пепел с сигареты. – Эти молодцы и пепельницу увели… Дейнов, не предложите ли идейку?

– Я? Но по мне… дело представляется очень уж сомнительным. То приятель ее попадает в катастрофу, то вдруг сама она… от инфаркта…

– Я не о том, Дейнов. Не подскажете ли, куда стряхнуть пепел старшему по званию? Принесите, пожалуйста, пепельницу.

– Будет исполнено, товарищ генерал! – И он стрелой вылетел из номера.

– И вы, полковник, разделяете мнение Дейнова, что ситуация с гнильцой?

– Как вам известно, ключ от номера, тот, что находился у Мелвилл, был не до конца вставлен в замочную скважину, а лишь слегка всунут. Он стоял вертикально, так что я просто вытолкнул его своим ключом, даже не заметив.

– Вы – и не заметили?

– Товарищ генерал! Я был весь внимание, когда открывал.

– Да, тут можно сделать несколько выводов.

– У меня пока что один. Кто-то побывал в номере уже после смерти и, уходя, вставил ключ так, чтоб не мешал запереть дверь.

Вошел Дейнов с пепельницей и поставил на стол перед генералом. Марков пересыпал пепел с ладони.

– Спасибо, Дейнов… Постой, постой… Уже после смерти, говорите? Да, будь она жива, такой прием не прошел бы. Да и не было бы нужды… Это почерк убийцы!

– Похоже… если она убита! – сказал Ковачев. – А что, если так: случайный свидетель, допустим просто гость, присутствовал при инфаркте, перепугался и…

– И вспомнил про ключ от чужого номера в собственном кармане! – перебил его Марков. – Уборщицы сюда утром не заглядывали?

– Нет, до нас никто из персонала гостиницы не пытался открыть номер. Неизвестный с ключом побывал в номере после смерти. Вероятно, он причастен и к самой смерти.

– К инфаркту?

– Криминалистике известно множество средств для вызывания инфаркта, товарищ генерал, вплоть до уколов.

– Спасибо, я этого не знал, – улыбнулся Марков. – Посмотрим, что покажет вскрытие. Кто же это – ваш господин Икс?

– Вчера у нее был Ларри О'Коннор. Провожал после ужина. Они пошли в номер в двадцать один тридцать, но он ее покинул еще до полуночи. Свидание их длилось не более двух часов.

– А смерть наступила позднее, около часа ночи.

– Не только это. В самом начале первого Мелвилл позвонила администраторше, попросив разбудить ее в восемь. Собственно, потому та и подняла тревогу. Так что О'Коннор не без странностей. Едва проявит к кому-нибудь интерес – и хоп, всплывает мертвец. Так было с Маклоренсом, сегодня вот мадам Мелвилл. Но это еще не означает, что именно он убийца.

– Нет, но какая-то связь прослеживается. Может быть, убивает кто-то другой, но именно потому, что О'Коннор выступает как наводчик…

– Действительно, странно. Кто-то другой, говорите. Кто бы это мог быть? Кто-то из их знакомых.

– Или нам незнакомых…

– Кого она приняла около полуночи в своем номере…

– Или он сам его открыл.

– Ну ладно! – воскликнул сердито Марков. – Или, или… Сначала порассуждаем о знакомых. Во-первых, господин Никто и доченька его Мишель, которые любезно доставили ее сюда из Балчика.

– Или чудесная парочка Халлиган. Но она обитает в другой гостинице.

– Не забудем и Железного Волка. Если, разумеется, он существует в природе.

Зазвонил телефон. Администратор сообщала, что пришел О'Коннор и разыскивает мадам Мелвилл, а она не знает, как поступить.

– Конечно, пусть подымется сюда.

– Что бы это значило? – спросил Ковачев, узнав эту новость.

– Ничего сверхъестественного. Когда преступник соблюдает все правила игры, я всегда склоняюсь к мысли, что он просто умен… Прошу вас в очередной раз блеснуть вашим английским в разговоре с О'Коннором. Я тоже останусь… Мы из болгарской милиции, пардон, полиции. А вы, Дейнов, отправляйтесь в ванную. Трое – это уже перебор. Ждите там, когда позовут. И не курить!

Услышав стук в дверь, Ковачев открыл. При виде его О'Коннор отступил на шаг, посмотрел на табличку, полагая, что ошибся номером, а затем снова изумленно воззрился на незнакомого господина.

– Прошу прощения, но я ищу миссис Мелвилл.

– Прошу вас, заходите!

Поколебавшись, О'Коннор все же вошел. Ковачев закрыл дверь и приветливо указал на кресло. Гость оглядел комнату, раскланялся с Марковым, но продолжал стоять.

– Что все это значит? Где миссис Мелвилл?

– Госпожа Мелвилл ночью почувствовала себя дурно и сейчас находится в больнице.

– Что значит – дурно? Скажите, бога ради, что с ней? Я был у нее вчера вечером. И ничего такого не заметил.

– Очевидно, ее состояние ухудшилось после вашего ухода.

– Где можно ее видеть… поговорить с ней? А вы кто такие, почему оказались в номере?

Прежде чем ответить, Ковачев долго и внимательно рассматривал О'Коннора.

– Мы представители болгарской милиции.

– И что вы здесь потеряли? Уж не случилось ли что похуже…

– А что похуже могло случиться с миссис Мелвилл? Лично вас я попросил бы рассказать, где вы были вчера вечером и сегодня ночью.

– В какой больнице можно найти миссис Мелвилл?

– Не могли бы вы рассказать…

– Нет, не смог бы! Господа!

О'Коннор легко поклонился и вышел из номера.

– Стоило ли так уж напрямик приступать к допросу? – сказал Марков.

– Почему бы и не спросить человека напрямик, что он поделывал ночью?

– Но, как видите, он не пожелал отвечать.

– И это тоже ответ.

– Зачем вы его ввели в заблуждение? Сообщили только, что она в больнице, не уточнив, в каком именно отделении. А его вопрос – не случилось ли с ней что-нибудь похуже? – наводит на размышления. Как и то, что он не желает разговаривать.

– Бросьте, бросьте изворачиваться. Надо решить, что мы скажем о случившемся всей их компании… Эй, Дейнов, вылезайте!

V. МЕРТВЫЙ ПОСЫЛАЕТ ПИСЬМО

После того как шофер Петков распрощался с Дэвидом Маклоренсом на варненском вокзале, оперативники с неослабным вниманием следили за каждым его шагом. И это в условиях, когда такси моталось по городу и предместьям, так что наблюдателям приходилось не сладко. Однако и круглосуточная слежка успеха не имела. Пик курортного сезона давал Петкову неплохой заработок, а в свободное от работы время он сидел дома, шатался по магазинам или ходил с женой в гости.

Да, слежка была настолько безрезультатной, что наводила на решительную мысль оставить бесперспективный объект. Если бы не было черного чемодана!

После смерти Маклоренса при обыске в номере обнаружили черный чемодан. Но он оказался пустым. Если не считать одного-единственного рапана из тех отполированных и покрытых лаком ракушек, которыми бойко торгуют на всех перекрестках приморских городов. Вернулся ли Маклоренс в гостиницу с пустым чемоданом, или в нем было кое-что? Кто и зачем положил туда рапана? Ничего компрометирующего в вещах Маклоренса не нашли. Судя по всему, он следовал завету древних мудрецов и все свое носил с собою: два пистолета, а передатчик со всеми принадлежностями для шифрования – в своей машине.

Обсудили и версию, что в переданном Маклоренсом чемодане находились самые обыкновенные подарки, посланные Пешо его заграничным приятелем Гошо. Но версию тут же отклонили. Те, кто выступал против, даже возмущались ее изначальной несостоятельностью: ну кто в здравом уме вручает подарки, пользуясь явно шпионскими методами? Не согласились и с предложением сделать обыск в доме Петкова и разгадать тайну чемодана. Оставалась единственная возможность – негласное наблюдение, чего бы оно ни стоило. И слежка продолжалась, пока наконец не принесла первые плоды.

В понедельник, когда обнаружили, что мадам Мелвилл мертва, Петков подъехал ко входу «Интернационаля» ровно в 12.30 и простоял четверть часа, отказав нескольким клиентам. В 12.45 время назначенной встречи явно истекло, он великодушно взял подвернувшегося пассажира и укатил в город. Наверняка дожидался Маклоренса. Чему была бы посвящена их встреча, если бы она состоялась?

22 июля, вторник

В полдень Петков подвез двух мужчин к международному дому журналистов, а в 12.30 снова оказался у входа в «Интернациональ». И опять он был глух к просьбам клиентов. Выкурил несколько сигарет, открыл дверцу, вылез, посмотрел по сторонам.

В 12.45 (явно был уговор дожидаться ровно 15 минут) он смилостивился и отвез на вокзал болгарскую семью (мужа, жену, двух маленьких детей), обремененную тремя саквояжами, едва влезшими в багажник. Когда с ним расплатились, Петков тоже вышел и встал в очередь к почтовому киоску. Купил несколько марок для отправки корреспонденции в Америку и вскоре уже опускал в почтовый ящик синеватый конверт. Когда такси Петкова с очередным клиентом двинулось в путь, следом, как обычно, поехала оперативная машина. Сидящий в ней снял трубку радиотелефона:

– Докладывает «Альбатрос-семь». Письмо в Америку, по форме несколько суженное, синее, ящик номер 243 на железнодорожном вокзале.

– Принято, – сказал голос на другом конце. – Немедленно попросим прокурора дать разрешение и по его получении взглянем на письмо.

Взяв синий конверт и два листка с переводом, напечатанным на машинке, Марков прочитал вслух:

– «Уильям Монтег, седьмая Восточная улица, дом 89, Нью-Йорк, США.

Дорогой Билл! Пишу тебе с другого конца света, из некой Болгарии, куда нас послали. Но когда ты получишь это письмо, меня уже не будет в живых. Я попросил одного из здешних типов, с которым судьба свела меня случайно, опустить конверт, если со мною это случится. А поскольку письмо у тебя, то знай: это случилось. И хотя для меня это уже не имеет ровно никакого значения, как и все остальное на грешной земле, все-таки хочется наступить на мозоль этому негодяю Бонифацио. А на мозоль наступишь ему ты, если ты мне друг и если не запамятовал годы нашей совместной службы. Прошу тебя! Умоляю! Тебе это ничего не стоит. Позвони инспектору Бидли (из автомата, анонимно или пойди к нему как коллега – ты уж сам это решишь) и скажи, что Джузеппе Макаронину кокнули перед кинотеатром люди Бонифацио. По личному указанию Бонифацио. Пусть порасспрашивают Майка Длинного или Джо Гарднера – они расколются, если их поприжать. Так ему и скажи. И передай ему привет отсюда, с того света, если Бидли меня еще помнит. И еще кое-что скажи, это самое важное! Скажи, он страшно обрадуется. Бриллианты, представь себе, здесь, с нами. Это тоже дело рук Бонифацио. Пусть не вынюхивают их там, они здесь, здешние легавые не получают навара от таких делишек, и потому мы в безопасности. Все здесь. У Маман. А я ее охраняю. Потому и опасаюсь за свою жизнь. И не только потому: случайно знаю кое-что про некоторые вещи, о которых лучше и не знать. Между прочим, старый Никто тоже здесь, вместе с этим мерзким исчадием ада Коко. Вот так-то, дорогой Билл. Я всегда верил, что ты мой человек, уверен, что и теперь исполнишь последнюю просьбу твоего друга и бывшего коллеги… Морти. Кстати, у тебя есть резон выполнить мою просьбу. Если не понимаешь насчет резона, загляни в газеты ближайших дней – и сразу все поймешь. Твой друг Морти.

Постскриптум. До свидания в одном из котлов с кипящей серой».

Генерал замолчал, взгляд его скользил по письму, словно он удостоверялся в точности перевода.

– Ну, полковник, как вам это нравится?

– Да, вот это весточка. Дайте-ка и мне насладиться оригиналом!

Ковачев дважды прочитал письмо про себя, но, когда положил его на стол, ничего не сказал. Оба молчали, полные самых разнообразных догадок. Первым не выдержал генерал:

– Давайте, давайте, поразмышляйте вслух!

– Не знаю почему, но этот Морти чем-то мне симпатичен…

– Куда уж симпатичней! С двумя базуками! А письмо?

– Самое сильное место – про бриллианты.

– Да, бриллианты… Звучит как в «Тысяче и одной ночи». Но тогда где они? Если были у Маман – то почему мы их не нашли?

– Создается впечатление, что их компания – во всяком случае, Морти и Маман – из команды Бонифацио.

– И что он послал их сюда с какими-то бриллиантами!

– Которые, по всей вероятности, не перешли к Бонифацио по наследству от тетки. А инспектор Бидли явно из другой партии. С приятелем Биллом он, очевидно, в одной команде. По всей вероятности, и наш Морти подвизался раньше у них… «Если не запамятовал годы нашей совместной службы»…

– Возможно, речь идет о военной службе, – сказал Марков.

– Возможно. Но важнее другое. Морти, опасаясь, что погибнет от рук людей Бонифацио, действительно хочет наступить ему на мозоль и выдает полиции местонахождение бриллиантов.

– Совершенно согласен. Однако не забудем и другой пассаж. «Здешние легавые не получают навара от таких делишек, и потому мы в безопасности». Здесь Морти прекрасно нас охарактеризовал!

– Позвольте не согласиться, хотя навара и нет.

– Позволить можно все что угодно. Например, позволяю вам доложить, где находятся бриллианты!

– Если вопрос поставлен ребром, мне скрывать нечего. Но, прежде чем расколоться, хочу сказать об одной детали, бросившейся мне в глаза при обыске.

– Выкладывайте эту деталь!

– Деталь, извините, очень деликатная…

Ковачев извлек из досье конверт со снимками Эдлайн Мелвилл и, как фокусник, разбросал их по столу. Большинство фотографий запечатлели ее во весь рост – как она одна или с Маклоренсом фланируют по курорту, как сидят в ресторане, как нашли ее мертвой в постели, и последний снимок – тело на оцинкованном столе в морге.

– Посмотрите внимательно. Что больше всего производит впечатление?

Марков некоторое время придирчиво разглядывал фото – так ищут скрытые дефекты в картине, – но сказал только:

– Обворожительная мадам… была.

– Зачем, по-вашему, неизвестный проник в ее номер?

– Мы же договорились: чтобы убить.

– Только ли для этого?

– Разумеется, убийство могло быть не единственной целью. Он мог и взять что-либо. Прочтя письмо, вы думаете, что бриллианты.

– Это очевидно. Морти выразился вполне определенно: бриллианты у Маман, а он их охраняет. С двумя пистолетами. И если мы при тщательном обыске ничего не обнаружили, значит, неизвестный их забрал. Притом они были спрятаны – не по частям, а в одном месте.

– В каком же месте, скажите?

– Вы осматривали труп?

– Конечно.

– Но не в морге, верно? Там у Маман был достаточно скромный бюст. А взгляните на другие снимки. Любая красотка из порнографических журнальчиков ей позавидует!

– Так… так… – Марков задумался. – Ведь верно! Такие приспособления делают на Западе. Кто знает – может, и у нас… Постойте! Значит, для нас, профанов, она была просто… скажем, щедро одаренной от природы. Но люди, знавшие ее раньше, легко могли заметить внезапное изменение прекрасных форм. И сделать соответствующие выводы.

– Эти выводы могли сделать и те, кто имел возможность лицезреть ее не только на улице, но и в постели.

– Намекаете на Ларри?

Да, он имел в виду О'Коннора, который крутился около мадам Мелвилл и, вероятно, не упустил возможности лицезреть ее в постели. А поскольку с самого своего появления здесь он прилип к Маклоренсу и Мелвилл, которые владели бриллиантами Бонифацио, то это могло значить, что он достаточно осведомлен и сделал соответствующие выводы, а может быть, и действия предпринял… Все было и логично, и правдоподобно. Вопрос заключался в том, не слишком ли наивно поступила мадам, упрятав бриллианты в переменной геометрии бюста. Ведь сразу могло броситься в глаза, где собака зарыта, как любил выражаться генерал. А это означало: и тайник, и шифр были предназначены для легкого распознавания. Но кому предназначалась эта легкость? Зачем?

Ковачев не рискнул поделиться этими мыслями с генералом. В происходящем спектакле было нечто опереточное, как и во всех этих Морти, Коко, Макаронинах и прочих компаньонах дона Бонифацио. Опереточное, если бы не трупы…

– И на Ларри намекаю, – продолжал Ковачев. – И на всех, кто заметил разницу в параметрах бюста. Нам же остается констатировать, что в Болгарию были доставлены какие-то бриллианты…

– Стоп! – воскликнул Марков. – Не покоились ли бриллианты в черном чемодане Пешо, а Маман продолжала демонстрировать большой бюст просто для маскировки? А неизвестный убил ее, ничего не подозревая?

– Смысла не вижу, но и такое можно предположить. – Ковачев кивнул. – Бриллианты для меня еще нечто мифическое, а трупы вполне реальны. Можно строить версии, гадая, почему убита мадам Мелвилл, но как криминалисты мы должны разрабатывать более важный вопрос: кто убийца? Вы знаете результаты вскрытия: смерть наступила от коронастена – вещества, обладающего свойством при внутривенном вливании вызывать инфаркт со смертельным исходом. А вскрытая ампула, найденная в постели, из-под морфия. И в самом шприце остатки морфия, а не коронастена.

– Но мадам была морфинисткой. В ее чемодане найдены ампулы с морфием, на левой руке – следы уколов.

– Однако экспертиза показала, что в ее организм последние сутки перед смертью морфий не вводился. Инфаркт был вызван коронастеном.

– Ясно, ясно, все это я знаю. Убийца или сам впрыснул ей коронастен, или ловко подменил ампулу, чтобы Маман себя убила, а после смерти – новая подмена: появляются следы только морфия. Это для нас: морфинистка делает очередной укол, но сердце не выдерживает – она умирает. Убийца берет то, что ему нужно, ловко прилаживает ключ изнутри, а дверь запирает своим ключом.

– Все та же недооценка нас как профессионалов… – задумчиво протянул Ковачев. – Судя по всему, «там» нас считают недотепами. И Бонифацио, и даже Морти. «Здешние легавые» – это ведь мы с вами, товарищ генерал, – «не получают навара от таких делишек».

– Пускай недооценивают – лично мне это нравится. Но не будем забывать, что, в сущности, Морти прав. С тех пор как мы начали это дельце, никакой опасности для них не возникло.

– А нельзя ли допустить, что бриллианты – некая диверсия с их стороны, какой-то ход, чтобы ввести нас в заблуждение?

– Нет, нельзя. Перед смертью человек не склонен к такого рода диверсиям. Выходит, они заведомо знали, что мы засечем письмо. Какая уж там недооценка! Нет, слишком сложно, чтобы быть правдоподобным.

– И все-таки… он, Морти, ни о чем не говорил с шофером, и больше они не встречались. Как он объяснил Петкову, что письмо должно уйти после его смерти? И как Петков узнал о смерти? Означает ли это, что между ними был еще один канал связи? «Между прочим, старый Никто тоже здесь». В шифрограмме тоже говорится «старый Никто». Разве это непременно Ноумен?

– Он самый, больше некому. На лбу написано. А «мерзкое исчадие ада Коко»? Может, это Железный Волк?

– Все возможно в стране неограниченных возможностей! Хотя несомненно, что Коко – это прозвище Мишель Ноумен.

– Как может женщина быть «мерзким исчадием ада Коко»?

– Грамматически в английском здесь нет ошибки, так можно назвать и женщину, и мужчину. К тому же имя Коко следует сразу же за сочетанием «старый Никто», как имя Мишель после фамилии Ноумен… Как вы думаете, не нужно ли отправить письмо адресату?

– Вы что, вознамерились услужить коллеге Бидли? Он много чем нам услужил? Вот закончим, тогда, не исключено, и отправим. А пока это письменное свидетельство в деле. Бриллианты, алмазики надо найти. Лифчик с бриллиантами – это вам не шутка!

– И довольно внушительного размера лифчик, – засмеялся Ковачев. – Ага… вы, значит, поверили!

– Во что это я поверил?

– В то, что бриллианты привели сюда эту компанию, а не кое-что посерьезней – вроде шифрограмм и военных кораблей…

– Я от рождения ни во что не верю, даже в истории с бриллиантами. А вы, вместо того чтобы подначивать старого начальника, поведайте-ка лучше о результатах графологической экспертизы. Что показали дактилоскопы?

– Открытка, посланная Петкову Морти, и письмо написаны не одним и тем же лицом. Если допустим, что в письме почерк Морти…

– Почему бы не допустить?

– Я, как и вы, товарищ генерал, ни во что не верю.

– Есть ли другой текст, написанный достоверно Морти?

– Нет. Но письмо наверняка писал именно он. И на письме, и на конверте – его отпечатки. Как и на открытке. Да и содержание письма слишком впечатляюще…

– Значит, все-таки подтверждается версия, что кто-то написал эту открытку по-болгарски, а он опустил ее здесь. Кто это может быть?

– Кто угодно. Хотя бы «мерзкое исчадие ада Коко».

23 июля, среда

Дни супругов Халлиган шли как по расписанию: ровно в восемь завтрак в ресторане гостиницы, ровно в девять – жариться на пляж, ровно в двенадцать – возвращение с пляжа, ровно в час пополудни они усаживались за обеденный стол. В два часа они ложились отдыхать, как и положено англичанам в их возрасте. Программа выполнялась столь пунктуально, что еще ни разу раньше пяти вниз они не спускались, где пили в ближайшем заведении свой чай. Естественно, у любого наблюдателя возникла бы игривая мысль сочинять ежедневный доклад под копирку.

Но внезапно железный ход расписания был нарушен. Вместо пляжа супруги поднялись на тринадцатый этаж гостиницы «Интернациональ», разыскали горничную и принялись уговаривать ее с помощью немногих слов, а больше – жестов. Главным действующим лицом выступал мистер Халлиган. Подведя горничную к номеру 1305, он принялся убеждать ее, что им необходимо попасть внутрь. Горничная упорно отказывалась открыть дверь, жестикулируя еще энергичней и отвечая, как если бы они понимали по-болгарски:

– Не могу! Нельзя! Запрещено входить без хозяина в чужие номера!

Тогда мистер Халлиган сунул ей банкнот. Горничная возмущенно отмахнулась. Появилась еще одна купюра – горничная замахала руками, попыталась уйти. Но Халлиган задержал ее рукой и сунул сразу три купюры, заставив принять. Двери были открыты, и все трое вошли в номер.

Мистер Халлиган немедленно начал самым внимательным образом разглядывать обстановку, не прикасаясь ни к одному предмету. При этом он пользовался большой лупой. Одним словом, старый англичанин от начала до конца сыграл мизансцену «Шерлок Холмс осматривает место преступления». Особое его внимание привлекла пепельница с тремя окурками. После внимательного их изучения с помощью все той же лупы он бережно пересыпал пепел в один пакетик, а окурки – в другой. Больше ничего из номера они не вынесли, ни к чему другому так и не притронулись. После их ухода горничная опять закрыла дверь на ключ.

Сразу после этой акции семейства Халлиган генерал Марков собрал группу и ознакомил ее с докладом «горничной».

– Хорошо, что догадались поставить оперативного работника на этаж. Виолетта Радева из варненского управления – в роли горничной, – сказал он. – Только не будем попадаться на дешевые номера Халлигана. Он разыгрывает из себя чокнутого или, точнее, Шерлока Холмса. Поведение его может быть запланированным камуфляжем. Заметьте, эта невинная пожилая пара непрерывно участвует в нашей истории. Разглядывание в лупу, добыча окурков… Но может, цель посещения была совсем другая? Например, проверить, на месте ли какой-то знак. Или бог весть что еще. Этот тип все меньше мне нравится, слишком уж дерзко крутится он там, где ему не место.

После небольшой паузы заговорил Ковачев:

– Хочется мне поделиться кое-чем… Впрочем, это может ничего и не значить…

– Это мы решим сообща. Рассказывайте.

– Мадам Мелвилл не прикасалась к мылу, которое кладут в номере к приезду нового постояльца. Пользовалась своим, фирмы «Нина Ричи».

– И я бы не прикоснулся, если б имел знаменитое «Нина Ричи».

– Один начатый кусок в мыльнице над ванной и еще пять в чемодане – для двадцати дней запасец многоват, верно?

– Допустим.

– Согласитесь, шести увесистых кусков вполне достаточно даже для дамы, принимающей ванну два-три раза в день. К тому же у нее было пять-шесть видов шампуня…

– Красавицы чистоплотны, это известно.

– А в чемодане у нее обнаружился пакет, где еще шесть больших кусков мыла «Рексона». Вот я и спрашиваю: зачем так много мыла, притом двух различных марок, различного аромата?

– Исследовали мыло?

– Естественно. Ничего. Даже рентгеном проверили, ультразвуком просветили. Обыкновенное мыло, хотя, конечно, из самых дорогих.

– Обертки?

– Ничего. Ни шифра, ни тайнописи.

– А, черт ее знает. Может, она маньячка – мало ли на чем люди с ума сходят?

– Может быть. Но страсть сразу к двум маркам? Для коллекции – мало, для любимого мыла – много…

– Разрешите доложить, товарищ генерал, – сказал Консулов, – о положении на фронте господина Никто. Старый Ноумен ходил в гости к Халлиганам и оставался там больше часа. А доченька его, прибыв в гостиницу рано утром, не выходила из номера день и ночь. Вроде бы у нее там была любовная встреча. Есть подозрения, что молодой человек вошел к ней ночью – и до сих пор не вышел. Я хочу сказать, наши ребята не заметили, чтобы он выходил.

– И сейчас он еще у нее?

– Нет. В номере уже никого.

– Тогда, значит, они его упустили.

– Выходит, упустили. Но они клянутся, что этого не могло быть.

– Гм… А старик?

– Вышел от Халлиганов около часу ночи и сразу же отправился в свой номер. Нес сумку. Впрочем, с той же сумкой он пошел к англичанам.

– Нельзя ли поподробнее о молодце, посетившем дочку? – спросил Марков. – Об исчезнувшем. Это не Чиба?

– Нет. Чиба – повыше ростом, покрупней. А этого наши ребята раньше нигде не видели.

– Товарищ полковник, как вы думаете, – повернулся генерал к Ковачеву, – Ноумен и Халлиганы из одной команды?

– Знай я ответ на ваш вопрос, – товарищ генерал, сразу бы сказал, кто убийца.

VI. А-34

В тот же день

При очередной поездке на вокзал таксист Петков купил билет в купейный вагон до Софии. Как умудрился в курортной неразберихе и толчее раздобыть себе столь дефицитное место, так и осталось тайной. Сдав машину сменщику, он возвратился домой и больше нигде не показывался.

Времени на подготовку было достаточно, чтобы обеспечить наблюдателям удобное путешествие в столицу. Консулов не без оснований вызвался ехать, и просьба его была удовлетворена. А Марков сел в последний самолет на Софию – не зря задержался он на целых три дня, и теперь предстояло достойно встретить Петкова.

К сожалению, нельзя было узнать, кто окажется с Петковым в его двухместном купе. Вероятней всего, случайный попутчик. Но если учесть, сколь удобны для встреч наедине первоклассные спальные купе, то становилось досадно. Особенно когда за полчаса до отхода поезда Пешо вышел из дому с черным чемоданом в одной руке и с раздутым ученическим портфелем – в другой. Уж не задуман ли повторный обмен чемоданами? Или он просто оставит его попутчику? Или передаст ему содержимое, а чемодан прибережет для следующей операции? Так или иначе, пришло время черному чемодану снова появиться на сцене.

Ночь прошла вполне спокойно, если говорить о первом купе, где спали Петков и его попутчик. Зато из третьего купе несколько раз доносились возбужденные голоса и даже выкрики, сопровождаемые пощечинами. Там молодая пара выясняла отношения после курортного флирта. Однако каждый раз при появлении проводника, водворявшего тишину, скандал стихал.

24 июля, четверг

Поезд прибыл рано утром. Большинство пассажиров двинулись к трамвайным и автобусным остановкам, оптимисты вливались в длинную очередь на такси. Спутник Петкова с пухлой сумкой отбыл домой, где, вероятно, наслаждался кофе, прежде чем взять другую сумку и отправиться в судебную палату. Не составило особого труда выяснить, что это видный софийский адвокат, который после трудного уголовного дела в Варне хочет успокоить нервы несколькими заурядными бракоразводными процессами.

Медленно, нехотя, будто не выспавшись, одним из последних вывалился из вагона Петков с чемоданом и портфелем. Без всяких колебаний двинулся к багажному отделению, придирчиво осмотрел ячейки и столь же уверенно выбрал себе свободную. Поставил чемодан, набрал шифр, опустил монету, прислушался, как щелкнет замок. После этого он пошел в буфет подкрепиться булочками и кефиром.

Консулов, выкуривший за ночь почти пачку сигарет, тоже был голоден, но дежурил возле камеры хранения. Вещи, оставленные в ячейке, не давали покоя – не станет же Петков возвращаться с ними в Варну? Нет, что-то должно было произойти и, возможно, сейчас, сию минуту! Консулов был достаточно осторожен, чтобы наблюдать за подопечным издалека. Номер ячейки он не различал (не говоря уже о шифре), но расположение ее среди других запомнил точно. И когда Петков пошел в буфет, он мимоходом прочитал этот номер: А-34.

Скорее всего, через некоторое время покажется гражданин с точно таким же чемоданом – он знает или сейчас узнает у Петкова шифр, откроет ячейку и… Одним словом, повторится варненская история, но не в такси, а в автоматической камере хранения.

Второй вариант, хотя и менее вероятный, представлялся Консулову так: неизвестный появляется с пустыми руками, открывает камеру и спокойно забирает вещички. Один – или вместе с Петковым.

В это время появился еще один коллега-наблюдатель, и у Консулова появилась возможность позвонить генералу Маркову.

Позавтракав, Петков вышел на привокзальную площадь, достал сигарету, но не закурил – положил ее обратно в пачку и вскочил в трамвай. В городском агентстве попытался купить билет на самолет в Варну, но все билеты были давно проданы, а связей здесь у Петкова явно не было. Однако он не отчаялся и ближайшим автобусом поехал в аэропорт. Здесь потерся возле нескольких касс, нахально ввалился в служебное отделение, что-то там нагородил, ибо через некоторое время вышел с билетом. Вскоре Петков уже летел в самолете, а черный его чемодан так и покоился на вокзале.

Если для таксиста Пешо то был вполне счастливый день, то Консулову явно не повезло. Буквально через пять минут после того, как он передал сменщику свой «объект» и поехал домой побриться и постоять под душем, у ячейки А-34 появился невзрачный, среднего роста мужчина и, убедившись, что никто за ним не следит, уверенно набрал шифр. Так черный чемодан перекочевал на заднее сиденье темно-синих «жигулей» АГ 03–72. Владелец машины не стал петлять по городу, а сразу направился домой, на улицу Березовую, где под номером «девять» значилась дряхлая одноэтажная хибара с чердаком. Домишко этот оставили доживать свой век посреди дворика, заросшего бурьяном и огороженного с двух сторон высоким деревянным забором. С двух других сторон дворик ограждали глухие стены высоких кооперативных домов. Все сведения о мужчине, внесшем черный чемодан в свой собственный дом, вскоре оказались в деле. Неизвестного звали Георги Михайлов Петров, а жену его Ева.

VII. ФЛИРТ В ОДИНОКОЙ ЛОДКЕ

24 июля, четверг. Под вечер

Возле деревянных мостков на пляже под вечер обычно царит оживление. Отдыхающие используют последнюю возможность покататься по успокоившемуся, сонному морю, поэтому свободную лодку найти не так-то просто. Несколько пар фланировали по пристани, выбирая между морской прогулкой и пешей. В одной из лодок равнодушно восседал Чиба и курил. Кого-то заметив на пристани, он оживился. Подошла Мишель Ноумен, кокетливо ему помахала, потом спрыгнула в лодку. Но когда Чиба кинулся заводить мотор, гостья схватила его за руку и указала на весла. Парень послушно уселся на скамейку и начал энергично грести.

Вскоре лодка с Чибой и Мишель была далеко от берега. Подступающие сумерки и приличное расстояние не позволяли ясно видеть, что там происходит в лодке, но, судя по всему, парочка флиртовала. Мишель хотела сама погрести, Чиба ее дразнил, не давая весел и щекоча. Оба усиленно жестикулировали. Мишель раскрыла свою сумочку и что-то подала Чибе – видимо, деньги.

Бинокль у оперативника был всего лишь шестикратный, так что подробностей не выявлял. Второй наблюдатель докладывал обстановку по телефону. И тот и другой прятались в дюнах, в конце пляжа.

Весла были опущены на воду, Чиба и Мишель сидели рядышком, обнимаясь. И вдруг что-то случилось. Чиба грубо оттолкнул женщину. Она вроде бы попыталась его ударить, но лодочник откинулся, взмахнул веслами, суденышко рванулось вперед, а Мишель шлепнулась на кормовое сиденье. Чиба бешено греб, словно спасаясь от какой-то невероятной опасности. Он не сбавил хода вплоть до самой пристани, и, едва лодка ткнулась в песок, из нее выскочила Мишель. Обернувшись, она холодным взглядом зыркнула на Чибу и бросилась прочь.

В то же самое время, когда лодочный флирт оборвался столь внезапно, не далее как в километре разыгралась драма с гораздо большим внутренним смыслом для описываемых событий. И если ситуация в лодке сложилась вопреки желанию Чибы, то все же она обеспечила ему преимущество – абсолютное алиби…

Комната супругов Халлиган находилась на первом этаже небольшой гостиницы в предгорье. Покидая номер, они аккуратно запирали дверь и оставляли ключ дежурному. Но регулярно забывали прикрыть дверь на террасу. И вот когда почтенные курортники бродили по аллеям, влекомые слабою надеждой нагулять к ужину аппетит, неизвестный проник в их номер. Наблюдателю опять помешали сумерки: поскольку гость не включал света, трудно было уяснить цель его прихода. Видимо, что-то искал, ибо открывал гардероб и заглядывал под кровать.

Тут послышался возле террасы какой-то подозрительный шум. Неизвестный прислушался и юркнул за портьеру. А в комнату тем временем все через ту же незапертую дверь террасы прокрался Ларри О'Коннор. Он замер, сдерживая дыхание, осмотрелся и, убедившись, что один, начал спокойно обследовать помещение. Открывал и закрывал выдвижные ящики небольшого письменного стола, тщательно перетряхнул содержимое двух чемоданов, затем принялся за гардероб. Случайно бросив взгляд на портьеру (уже зажгли огни на аллеях, и робкий их свет проникал в номер), заметил под ней торчащие носки мужских ботинок. Ларри протянул руку, чтобы отдернуть портьеру. Но это было его последнее движение: страшный удар обрушился ему на голову.

Неизвестный перешагнул через безжизненное тело и через террасу выскользнул на темную аллею.

Не прошло и десяти минут, как явились Халлиганы. Они взяли ключ, ушли к себе, но вскоре мистер Халлиган сломя голову уже мчался по коридору и вопил:

– Господа! Господа! У нас в комнате труп! Убит мистер О'Коннор!

Следом за ним бежала вконец перепуганная миссис Халлиган.

VIII. «ЭТО УБИЙЦА!»

25 июля, пятница

Не слишком рано (как и положено хорошо воспитанным людям), но и не слишком поздно (когда Халлиган был уже на пляже) Ковачев послал к нему Петева с машиной, чтобы самым учтивым образом пригласить на конфиденциальный разговор. Надо было лично познакомиться с одним из действующих лиц и выяснить у него некоторые вопросы. А заодно представлялась прекрасная возможность поупражняться в английском.

Приведя Халлигана, Петев сразу же вышел.

– Прошу вас, мистер Халлиган, – Ковачев поклонился и указал гостю на кресло.

– Добрый день, сэр, – улыбнулся пожилой господин и начал поудобнее устраиваться в кресле, словно предстояла долгая дружеская беседа.

– Я пригласил вас, чтобы с вашей помощью выяснить некоторые вопросы.

– Очень рад. И я искал встречи с представителями болгарской полиции, но мне все время препятствовала супруга.

«У этой женщины здравый рассудок», – подумал Ковачев, а вслух сказал:

– Интересно. Надеюсь, вы сообщите, зачем хотели встретиться с нами… но сначала позвольте выяснить обстоятельства, связанные со вчерашним инцидентом в вашем номере.

– С величайшим удовольствием. Надеюсь, вы понимаете наше состояние, когда, войдя в номер, мы увидели на полу мистера О'Коннора, адвоката из Нью-Йорка, с которым нас недавно познакомила покойная миссис Мелвилл…

– Посещал вас раньше мистер О'Коннор?

– Да, раз-другой.

– А вчера вы условились о свидании с ним?

– Нет. Но потом уже я узнал у портье, что он разыскивал нас, пока мы гуляли.

– Вас мог разыскивать и кто-нибудь другой. Или вы все же назначали встречу?

– Это исключено! Если бы назначил, мы не отправились бы на прогулку.

– Резонно. Как тогда объяснить присутствие О'Коннора в вашем номере?

– Ну… вошел через дверь на террасу. Это не так уж и трудно – мы ведь на первом этаже…

– И все-таки странно. Без приглашения, через террасу… Согласитесь, это слишком смело даже для не очень хорошо воспитанного американца. Согласитесь также, что первый этаж не может служить оправданием для поступка О'Коннора. А что вы думаете о другом лице?

– О ком это?

– Надеюсь, вы не предполагаете, что О'Коннор сам себе раскроил голову? Значит…

– Значит… другой мужчина мог залезть тоже с террасы.

– Мог. И это выявляет единственную альтернативу!

– Или вошел в номер из коридора, – как бы машинально добавил Халлиган.

– До или после прихода О'Коннора?

– Что вы хотите этим сказать, сэр?

– Я объясняю суть альтернативы. Не верится, что они могли пожаловать к вам вдвоем.

– Исключено. Могу вас заверить, что мы застали в комнате только О'Коннора.

– И что вы ему сказали, когда застали?

– Что вы себе позволяете, сэр?! Разве с убитыми разговаривают?

– Вы абсолютно уверены, что О'Коннор убит?

– Но он лежал без признаков жизни. Неужели он жив…

– Позвольте вернуться к вопросу о присутствии О'Коннора в вашем номере. Зачем он проник к вам с террасы?

– Может быть, хотел нас подождать…

– В темноте? У нас, например, так поступать не принято, за исключением определенной среды, с которой мы чаще всего имеем дело. Неужели О'Коннор, нью-йоркский адвокат, из подобной среды?

– Нет, не допускаю. Впрочем, кто его знает, мы познакомились не так давно. Эти американцы…

– Стало быть, все же допускаете. Тогда скажите, с какой целью залез он в номер в ваше отсутствие?

– Не знаю, ей-богу не знаю. Или… спросите у него, если он жив. Зачем он влез, кто его ударил – не ведаю.

– Не думаете ли вы, что человек, ударивший О'Коннора, проник в ваш номер с той же целью?

– С какой?

– Надеюсь, вы сами ответите. С какой целью тайно проникают в дом?

– Украсть что-нибудь… Проверить что-либо… Или оставить.

– Логично. И что вы установили?

– Ничего не взято и не оставлено. Непонятно, что могло его интересовать.

– «Их», мистер Халлиган, «их», а не «его». Значит, проведенная вами тщательная проверка оказалась безрезультатной. Не так ли? А что, если то, за чем оба к вам явились, они не смогли украсть… поскольку не успели найти?

– Вы правы, выходит, так. Хотя ума не приложу, что их привело. Эти господа, вероятно, ошибочно полагали, что у нас что-то находится…

– Один из них мог и ошибиться, допускаю. Но оба? Нет, случайно на столь рискованные предприятия не решаются одновременно двое. Значит, вы утверждаете, что у вас нет ничего, что могло бы привлечь внимание этих господ?

– Не так уж мы и богаты. И ценностей с собой не возим.

– А почему вы думаете, что оба проникших в номер были мужчины?

– Я… когда я это говорил?

– Во-первых, вы сказали «другой мужчина мог залезть тоже с террасы». Во-вторых, «эти господа».

– Странно. Один О'Коннор. А другой… Хотя вряд ли женщина может нанести такой удар.

– Разные бывают женщины, мистер Халлиган. Но оставим эту тему. Поскольку у вас нет особых ценностей, возможно ли, чтобы эти господа искали у вас… ценности чужие?

– Чужие! Чьи – чужие?

– Надеюсь услышать это от вас. Эх, мистер Халлиган, не кажется ли вам, что вы больше задаете вопросы, чем отвечаете на мои. Сомневаюсь, что в Скотленд-Ярде чиновники столь же терпеливы, но мы не Скотленд-Ярд, поэтому я хочу облегчить вашу задачу и подскажу некоторые другие альтернативы…

– Я весь внимание, сэр…

– Ну, для начала вспомните миссис Мелвилл. Не передала ли она вам чего-либо перед смертью?

– Я вас не понимаю.

– А после ее смерти вы ничего не брали в ее номере? Халлиган вскочил, багровый от возмущения.

– Садитесь, мистер Халлиган, садитесь. Я вовсе не хочу вас обидеть. Просто перечисляю различные возможности… Но вы не станете отказываться, надеюсь, что проникали тайно в номер миссис Мелвилл после ее смерти?

– Входил. Но не тайно! И не воровать!

– С какой же целью?

Халлиган, который уже послушно сел, на этот раз заметно смутился.

– Вы знаете… Мне немного неудобно, но все-таки я скажу – как коллеге…

– Слушаю.

– Вы, кажется, не поняли меня. Я сказал: «как коллеге»!

– Значит ли это, что вы служите в Скотленд-Ярде?

– Боже упаси! Я детектив-любитель. Детектив по призванию.

– Теперь понял. Рад за вас, коллега. И что вы мне скажете?

– Миссис Мелвилл была убита!

– Она умерла от инфаркта.

– Она была убита. Как и ее приятель Маклоренс.

– Маклоренс погиб в автомобильной катастрофе. Вторая по распространенности причина смерти – после инфаркта… По крайней мере в Соединенных Штатах и Западной Европе.

– Да, я понимаю вас, даже сочувствую. Как представитель болгарской полиции, вы должны блюсти реноме ваших курортов. Тут нет акул, нет мафии и бандитов, человек может отдыхать спокойно.

– Хотите сказать, что мы в состоянии прикрыть два убийства только ради доброй славы наших курортов? Ошибаетесь, мистер Халлиган… Кстати, вы так и не ответили на мой вопрос. Какова была цель вашего прихода в номер миссис Мелвилл?

– Чтобы установить, кто ее убил.

– И удалось?

– Это уже ваша задача. Но кое-что я заметил…

– Тогда помогите нам. Всякая помощь, в том числе и коллеги-любителя, для нас благо.

– Вы мне льстите. Итак, убийца не болгарин. Один из отдыхающих здесь иностранцев. Он нервный, властный, я бы сказал – деспот. Вообще… крайне неприятный человек. Но глуп. И это хорошо, что он глуп. Это поможет вам в раскрытии преступления.

Ковачев слушал с неподдельным интересом. Как он уверенно описал убийцу! Кого же он подозревал?

– А не могли бы вы, мистер Халлиган, описать внешность убийцы, какие-то приметы для его опознания?

– Разумеется! – воскликнул тот без колебаний, окончательно войдя в роль Шерлока Холмса. – Он молод. Во всяком случае, ему за сорок. Вероятно, небольшого роста. Худой. Ищите его среди низкорослых мужчин с желтоватым, болезненного цвета лицом, которые любят английские сигареты…

Не намекал ли Халлиган на Ноумена, если столь точное описание наружности можно считать намеком? Эту версию следовало немедленно проверить.

– Поразительно! – сказал Ковачев. – А вы такого знаете?

– Разумеется, нет. Иначе я бы назвал его.

– А не подскажете ли, как этот неказистый глупый грубиян убил миссис Мелвилл?

– Этого я не знаю.

– И почему убил?

– Тоже не знаю.

– Так вы, коллега, не знаете самого главного!

– В любом убийстве самое главное – личность убийцы. Запомните мои слова! Поймаете его по моему описанию – а уж он выложит все остальное.

– Согласен. Вам осталось поделиться, как вы составили такой подробный словесный портрет.

Халлиган, похоже, колебался.

– В сущности, мне не следовало бы этого делать… Это моя личная профессиональная тайна. Но вам, как коллеге, и прежде всего во имя торжества правды… Да просто вы мне симпатичны!

– Сердечно благодарю за добрые чувства!

С таинственным видом Халлиган извлек пакет из кармана пиджака и помахал им перед глазами Ковачева.

– Вот! Вот где истинный портрет убийцы! Взгляните на него! Дайте лист, дайте чистый лист бумаги!

Ковачев вынул листок, положил на стол. Он уже понял, какой «портрет» сейчас увидит. А Халлиган жестом фокусника высыпал содержимое пакета – три окурка от сигарет без фильтра и немного пепла.

– Существуют два вида проявления личности человека, – начал он наставнически. – Один он постоянно контролирует, направляя усилиями ума, например речь. Другой вид – проявления малозначащие и потому ускользающие от нашего внимания, и здесь самый характерный и самый распространенный пример – курение. Поэтому я и специализируюсь исключительно на исследованиях окурков и пепла. Даже собираю материалы для небольшой монографии «Введение в окуркологию». С помощью этой, в сущности, созданной мною дисциплины я сумел воссоздать не только физический, но и моральный облик убийцы. Эти три окурка я обнаружил в комнате миссис Мелвилл. Именно за ними я и приходил туда.

Ковачев внимательно осмотрел окурки. «Арда», второго сорта, без фильтра…

– Хорошо, но откуда известно, что убийца иностранец? Сигареты-то болгарские.

– Вы наивны! – самодовольно рассмеялся Халлиган. – Он предвидел ваше умозаключение. Болгарские сигареты – значит, болгарин! К тому же из самых дешевых, без фильтра. Кто может маскироваться болгарскими сигаретами? Только иностранец. Но это не все. Он выкурил три сигареты одну за другой, и это в обстановке, когда я не советовал бы ему курить. Значит, это старый, заядлый курильщик.

– А моральный его облик?

– Внимательно рассмотрите окурки – и вы перестанете улыбаться. Там все написано. По тому, как грубо смяты сигареты губами, сразу видно, что это человек властный, бесцеремонный.

– Вы сказали, он низкого роста.

– Лишь низкорослые мужчины бывают бесцеремонными, деспотичными властителями.

– Допустим. А почему – глупый?

– Лишь глупец может рассчитывать на прикрытие с помощью болгарских сигарет, притом самых дешевых!

Эх, жаль, что не было рядом генерала Маркова, вот бы он посмеялся. На всю жизнь бы запомнил это описание. Конечно, Ковачев даст ему послушать магнитофонную запись, но это не то, совсем не то… Но сейчас, кажется, настала пора положить конец этому водевилю, а заодно и преподать небольшой урок доморощенному Шерлоку Холмсу.

– Знаете ли, мистер Халлиган, ваша искренность, ваше желание поделиться с коллегой личной профессиональной тайной обязывают меня ответить вам тем же. Вот почему я решаюсь вам признаться, что знаю человека, выкурившего эти три сигареты в номере миссис Мелвилл после ее смерти. Более того, я присутствовал там, когда он курил!

Халлиган впился в него взглядом с неподдельным изумлением: не разыгрывают ли его?

– Только хочу вас разочаровать. Он высокий, довольно полный. И, увы, болгарин. При всем при том незлобив – сущий добряк. И без всяких амбиций… Это мой начальник, мы вместе работаем уже пятнадцать лет.

Пока Халлиган не пришел в себя, следовало преподать еще один урок этому британскому детективу, любящему совать нос куда не следует.

– А теперь, дорогой коллега, должен вас предупредить. Ваше хобби не столь безопасно, оно не лишено риска.

– Что вы имеете в виду?

– А вот что. Кроме разъяснений, которые вы уже дали, мы пригласили вас сюда для того, чтобы сообщить: за преступление, которое вы совершили в нашей стране, вам придется отвечать перед судом.

– Мне?! – закричал Халлиган. – Какое преступление?

– Например, подкуп болгарского должностного лица, – продолжал все тем же официальным тоном Ковачев. – Подкуп горничной с целью склонить ее к нарушению своих обязанностей и пустить вас в чужой номер.

– Как вы смеете мне угрожать! – не унимался Халлиган. – Я пожалуюсь консулу ее величества! – В его взгляде чувствовалось безграничное презрение, будто канонерки ее величества уже бросили якоря на рейде Варненского залива.

Вызвав старшину, Ковачев попросил проводить Шерлока Холмса до выхода из управления.

IX. ЛАРРИ О'КОННОР

25 июля, пятница

Да, забавный тип. Вопрос был в том, безобидный ли это дурак или серьезный игрок. За его вроде бы невинным хобби могло скрываться и кое-что посерьезней. Не случайно же два человека рискнули забраться тогда в номер! Один остался неизвестным, другого увезли в больницу без сознания. К счастью, череп у Ларри оказался крепким – пострадавшего можно было уже выписывать. Ковачев использовал то обстоятельство, что О'Коннор все еще жаловался на головную боль, и попросил попридержать его в больнице на несколько часов. Наконец он отправил Дейнова доставить Ларри в управление, хотя и опасался, что тот откажется давать показания. Но, по всей вероятности, удар должен был смягчить его характер.

После обычных формальностей Ковачев начал допрос:

– Разрешите воспользоваться тем обстоятельством, что вы юрист, и сразу приступить к главному. Я попросил бы вас объяснить, что вы искали в номере супругов Халлиган в их отсутствие. Ваши законы столь же строго карают за нарушение неприкосновенности чужого жилища, как и наши. Поэтому, я надеюсь, вы не станете утверждать, что вы просто ожидали в номере, когда вернутся хозяева.

– Вы удивительно догадливы, – усмехнулся О'Коннор, – но я ожидал именно хозяев.

– Позвольте вам не поверить, господин адвокат.

– Сожалею, но ничем не могу вам помочь.

– Мне помогать не надо. Речь идет о вашей голове. Следующего удара она может и не вынести.

– У ирландцев головы крепкие.

– Я это смекнул.

– А как же иначе: в вашей профессии без смекалки никак нельзя.

– Послушайте, мистер О'Коннор, мы встретились не для того, чтобы состязаться в остроумии. Надо выяснить вашу роль в целой цепи преступлений.

– Каких именно, если не секрет?

– Едва вы проявите к кому-либо интерес, как предмет вашего любопытства, неизвестно почему, умирает. Судя по ситуации, теперь можно ожидать скоропостижной смерти господина Халлигана.

– Не понимаю.

– Тогда позвольте сообщить вам приятную новость. Ночью сюда прибыл тот самый ваш знакомый, кого вы так усиленно разыскивали. Мортимер Харрисон из Соединенных Штатов Америки.

– Значит… – О'Коннор бросил на Ковачева испытующий взгляд. – Вы за мной следили?

– Вы заблуждаетесь, полагая, что мы следим за всеми иностранцами. Но ваш интерес к покойному Дэвиду Маклоренсу и к покойной Эдлайн Мелвилл слишком уж бросался в глаза. Однако вернемся к Морти. Он наверняка ваш друг – может быть, даже коллега, хотя я и не знаю, в какой именно области. Поселился он также в гостинице «Интернациональ».

Ковачев замолчал. Но О'Коннор, глядя все так же внимательно, в беседу не вступал.

– Вижу, вы не настроены на разговор. Как и положено курортнику, прибывшему к нам отдохнуть, пожариться на солнышке и, разумеется, не имеющему ничего общего с преступлениями, случайно совершенными против граждан, к которым он проявил живой интерес. Даже и о Бонифацио вы ничего, конечно, не слышали. Но готов побиться об заклад, что, выписавшись из больницы, вы не броситесь разыскивать в гостинице «Интернациональ» своего доброго знакомого Мортимера Харрисона. Поскольку знаете, что он и Дэвид Маклоренс – одно и то же лицо… И что он мертв.

– Вот как?.. – сказал, поразмыслив, О'Коннор. – Предлагаете игру с открытыми картами?

– Если вы на это способны.

– А если я буду лгать?

– Ничего. Переживем. Нам не впервой.

– Что ж. Я готов сказать правду. Но… при одном условии.

– При каком же?

– Э, не торопитесь. Условие вопреки обыкновению я поставлю в конце.

– Не рискуете ли?

– Ведь мы играем честно. Хотя и… – О'Коннор дружелюбно усмехнулся и потрогал голову. – Хотя и без риска нельзя. И не воображайте, что вы меня растрогали. Жизнь научила меня не поддаваться эмоциям в отношениях с полицией. Да, и как только выдержала моя головушка такой удар… А вот если бы я все-таки увидел, кто стоит за портьерой в номере Халлиганов, головушка вряд ли бы выдержала. Хотя она и ирландская. Может, отсюда и начнем наш мужской разговор?

– Вы его уже начали. Продолжайте, пожалуйста.

– Начну тогда с цели моего пребывания здесь. Меня не прельщает ваше море. И пусть это вас не обижает. Я хочу получить сто тысяч долларов. Не пугайтесь, не от вас. От дирекции Американского музея естественной истории. Теперь вы понимаете меня?

Ковачев удивленно развел руками.

– Как?! Разве ваши газеты не писали?

– Допустите, что не писали. Рассказывайте так, будто я ничего не знаю.

– Но об этом знают все! Впрочем, ладно. Две недели назад, десятого июля, около полуночи, из музея похитили уникальную коллекцию бриллиантов. Один охранник был убит, один из банды тоже остался лежать на тротуаре. Ужасный скандал! Не только потому, что коллекция оценивается в десятки миллионов долларов. После этого дерзкого ограбления нация почувствовала, что задета ее честь! Объявили награду в десять тысяч каждому, кто наведет на след, и сто тысяч – кто укажет местонахождение бриллиантов.

– И вы готовы указать? – спросил Ковачев.

– Готов. Они здесь, у вас. Их доставили сюда Эдлайн Мелвилл и Дэвид Маклоренс, то есть Маман и Морти. Вероятно, вы спросите, как я узнал. Это было достаточно сложно и необыкновенно. Короче говоря, мне сообщил один мой клиент. Точнее, я получил от него письмо. Заметьте: получил после его смерти! Он-то и остался лежать на тротуаре перед зданием музея. Что поделаешь. Я всего лишь начинающий адвокат, ни один из концернов пока еще не предложил мне должности главного юрисконсульта… Если нет акул, приходится иметь дело и с мелкой рыбешкой. Было бы паблисити! Так и в этом случае. Я ему помог как-то развязаться с одним делом. И он в знак благодарности обещал, что выдаст мне тайну гангстеров, когда его уже не будет среди них. В письме сообщалось, что бриллианты на некоторое время спрячут в Болгарии, на курорте Золотые пески, что привезет их туда Мортимер Харрисон, который в Афинах для маскировки возьмет паспорт другого гангстера, Дэвида Маклоренса. Этот Маклоренс прибудет из Австралии на своей машине вместе с Маман, бывшей любовницей шефа моего клиента… Вот так. И я решил попытать счастья. Собрал всю свою наличность и прилетел к вам в гости. Сто тысяч долларов стоят того.

– Почему же вы не сообщили все эти сведения вашей полиции?

– Потому что десять тысяч долларов – это не сто тысяч долларов.

– И что же вы предприняли для получения ста тысяч?

– Во-первых, надо было найти Морти. Бриллианты, скорее всего, держала Маман, а он ее охранял. Мне нужен был надежный тыл, чтобы начать боевые действия. Я начал ходить по гостиницам, искать их. А Морти взял да и угодил в катастрофу.

– Почему и после этого вы не обратились в полицию?

– К вам?

– Ну… если не к нам, то в ваше посольство.

– Предпочитал более надежный путь. Маман ведь осталась одна.

– Одна?

– Так мне казалось.

– Как же вы поступили?

– Как может поступить мужчина со стареющей красавицей? Начал за ней ухаживать, и она… вопреки моим сомнениям… склонилась…

– А результат?

– Кто-то их забрал.

– Но кто?

– Может быть, я? – усмехнулся О'Коннор. – Зачем тогда мне было проникать в номер к супругам Халлиган?

– Для камуфляжа, например.

– И удар по голове для камуфляжа? Но если бриллианты у меня в чемодане, а вы об этом ничего не подозреваете, как тогда объяснить, почему я согласился посетить ваше учреждение и отвечать на вопросы?

– В самом деле, почему?

– Из-за страха. После смерти Маман я смекнул, что она здесь не одна, что есть и другие бандиты, а в одиночку мне с ними не справиться. Поэтому я решился рассказать все начистоту и попросить вашего содействия. Теперь настало время выдвинуть мое условие.

– Выдвигайте, пожалуйста.

– По завершении этого дела и поимки преступников помогите мне получить награду. Ей-богу, я ее заслужил. И сведениями, которые сообщаю, и риском, которому подвергаюсь. Обещаете?

– Что можно вам обещать? Это нас не касается. Могу лишь заверить вас, что мы не претендуем ни на какие вознаграждения. Меня интересуют лишь преступления, совершенные в Болгарии. И должен вам сказать – при всей к вам симпатии, – что вы были бы мне еще симпатичней, если бы не посещали комнату Эдлайн Мелвилл той ночью, когда она скончалась.

– Неужели после всего, что я здесь рассказал, я все еще под подозрением?

– Видите ли, и я немного умею считать. Какова стоимость бриллиантов?

– Не меньше двадцати миллионов долларов. Почему вы это спрашиваете?

– Потому, что эта сумма в двести раз больше ста тысяч.

– Ага… Но кто ударил меня по голове?

– Это скажете вы сами.

– Я повторяю: слава богу, что не успел увидеть. Не забывайте, Маман была не одна. Тут еще и супруги Халлиган, в чьей комнате…

– Вы еще не поделились со мною, что вы искали в их комнате.

– Бриллианты искал, разумеется!

– И… нашли их?

– Нашел… – О'Коннор снова потрогал голову. – Нашел вот это у Халлигана.

– Уж не намекаете ли вы, что за портьерой находился сам мистер Халлиган?

– А кто ж другой? Старый разбойник заметил, что я направляюсь в их номер, спрятался там за шторой и…

– Любезный мистер О'Коннор, должен вам сообщить, что в то самое время, когда вы рылись в номере супругов Халлиган, они наслаждались мороженым в молочном баре.

X. «ТОВАРИЩ» ПЕТРОВ

24 июля, четверг

Что произойдет, когда завтра утром он, Консулов, явится к генералу? Или его отзовут в Варну (вероятней всего), или оставят на старой службе (самое неприятное), или предпишут (уже здесь) заниматься все тем же черным чемоданом. А как хотелось продолжить работу с Марковым и Ковачевым. Нет, он не был поклонником знаменитостей, относясь к ним достаточно скептически. Но о Маркове ходили легенды, и, хотя перед легендарными личностями Консулов не склонялся (он ни перед кем не склонялся!), все же было любопытно, что осталось за 35 лет службы от прежних генеральских идеалов. Поговаривали, что остались прежними не только идеалы, но и мужество отстаивать их.

С Ковачевым положение было и яснее, и проще. Это высокообразованный, культурный и интеллигентный человек – три качества, которыми сам Консулов не обладал в достаточной мере, но которые ценил превыше прочих. Он не выносил подчиняться людям, если, на его взгляд, они не были совершенней его, особенно по интеллектуальным меркам. И не мог мириться с тем, что, как правило, его начальники волею судьбы оказывались именно такими – недостаток мозговых извилин старались компенсировать борьбой за должности и звания. Это создавало ему много неприятностей по службе. Но неприятностей такого рода он не опасался, поскольку свыкся с ними. Но где-то в глубинах подсознания теплилась надежда, что встретится в жизни начальник по его вкусу…

Он решил пойти в управление сегодня же, сразу после обеда.

Там пришлось немного подождать – генерал был в столовой. Наконец он появился – грузная фигура с большой головой и растрепанными седыми волосами. Дышал тяжело – наверняка был сердечником, хотя вопреки всему продолжал курить.

Ловкими, заученными движениями генерал наполнил кофеварку и включил в сеть. Затем сел на диван рядом с Консуловым, легко ударил его по колену и сказал:

– Вы, юноша, должны были явиться завтра утром. Откуда такая спешка? Может, размолвка с женой?

– Я не женат, товарищ генерал. Скучно ждать до завтра. Может, я еще сегодня понадоблюсь.

– Холостой, значит… Зачем, на ваш взгляд, вы можете понадобиться именно сегодня?

– Получить какое-нибудь распоряжение…

– Все только и ждут распоряжений. Вы что, хотите у меня остаться?

– Очень хотелось бы, товарищ генерал.

– Небось ищете себе добренького начальника, а? Ходят обо мне такие слухи, ходят.

– Справедливого ищу, а не добренького.

– Справедливого. Много таких теперь соискателей. И я, сколько себя помню, все правду-матку искал, вот на меня чаще всего и сыпались удары. Поиски этого дефицитного товара связаны, как правило, с неприятностями, поверьте мне.

Кофе вскипел. Марков разлил его по чашкам.

– Насчет поисков справедливости я придерживаюсь вашего мнения, – сказал Консулов.

– Уж не занимаетесь ли вы подхалимажем? Если так, вы на ложном пути. Я этого не люблю.

– Если б вы знали, как я этого не люблю, ни за что бы меня к себе не взяли, – твердо сказал Консулов.

– Не дерзите! – Марков несколько раз с наслаждением отхлебнул кофе. – Ладно, слушайте.

И Консулов не без удивления узнал об утреннем приключении с черным чемоданом, убедившись в своей невезучести.

– …Жена его, Евлампия Благовестова (девичья фамилия Босилкова), более известна в квартале как Ева. Домашний номер телефона 61-13-11. А работает товарищ Петров… сейчас взгляну… – Генерал раскрыл папку на столе. – Да, в ГДКБУМКП. Что это такое, не знают даже у нас в техническом отделе. Цех по ремонту точной аппаратуры, отделение точной механики. Все остальное узнаете сами. Свяжитесь с товарищами, ведущими оперативное наблюдение, но не мешайте им. Об их и ваших успехах докладывайте ежедневно.

Консулов был польщен. Как же: он не только оставлен работать под началом генерала Маркова, но и ежедневно лично будет докладывать генералу… Уж теперь он покажет, на что способен!

По пути к месту работы Петрова он никак не мог отделаться от навязчивого вопроса: как Петров узнал о черном чемодане? Как узнал номер ячейки и шифр?

Одно Консулов знал твердо: от самого выхода таксиста из дому и до приезда в Софию у него не было ни малейшей возможности сообщить какие-либо сведения. Невероятно, чтобы он попросил своего попутчика-адвоката позвонить Петрову домой. Невероятно, ибо действовать через третье лицо глупо и рискованно. Да и не успел бы Петров даже после звонка так быстро приехать к вокзалу из своего района Лозенец. Такая возможность решительно исключалась!

Оставался единственный вариант – они связались еще до отъезда Пешо, допустим, по междугородному телефону. Набирает код Софии, сообщает номер поезда и шифр ячейки. Стоп… не только шифр ячейки, но и ее номер. А откуда он знал у себя в Варне, что ячейка А-34 будет свободна? Конечно, возможен другой вариант: Петров ждет таксиста на вокзале, наблюдает со стороны за его действиями в камере хранения. Да, эта возможность – единственная, но ведь Консулов видел собственными глазами, что в камере хранения не было никого, кроме какого-то тамошнего работника, маячившего вдалеке.

И разумеется, оставался самый естественный вопрос: зачем надо было таксисту прятать чемодан в ячейку? Не проще ли подойти к Петрову, обменяться с ним несколькими малозначащими фразами, вручить чемодан и разойтись спокойно в разные стороны? Это самый удобный способ. Почему они так не поступили? Ответ мог быть только один: таксист и Петров не знали друг друга!

В отделе кадров он показал служебное удостоверение, попросив для наведения справки ознакомиться с личными делами. И поскольку он предпочел бы спокойную работу без свидетелей, а к миловидной заведующей то и дело заходили люди, она проводила его в комнату с большим сейфом. Там он быстро нашел дело Георги Михайлова Петрова и сделал необходимые выписки. Впрочем, выписывать было не так уж и много. Кроме автобиографии и характеристики с прежнего места работы в городе Видине, дело его было переполнено заявлениями об очередных отпусках и приказами о всевозможных поощрениях и наградах.

Консулов все еще не видел Петрова в лицо, и теперь он мог полюбоваться его снимком. Серьезный, добродушный, умный, можно было бы сказать, благородный человек смотрел с фотокарточки. Из тех, что мухи не обидят и готовы услужить в любом деле даже незнакомому человеку. Автобиография была не из приметных. Родился в городе Провадии 4 марта 1930 года. Отец был ремесленник (столяр), мать домохозяйка. Брат и сестра умерли в малолетнем возрасте. Родителей сейчас уже не было в живых. Учился в родном городе, затем окончил техникум в Русе. По прохождении военной службы начал работать электротехником в городе Ломе, переехал в Видин. Там женился на Пенке Сербезовой, продавщице бакалейного магазина. Детей не было. В 1972 году жена скончалась от рака печени. Он тяжело перенес эту утрату. Думал даже о самоубийстве. Да, он так и сообщил в автобиографии. И решил наконец оставить и дом, и город, где все напоминало о любимой супруге. Продал все, что было, и уехал в Софию. К тому времени он считался уже классным специалистом по точной механике, его ценили.

В Софии благодаря отличной (может быть, даже восторженной) характеристике из Видина и нехватке мастеров по ремонту научной аппаратуры он сразу же нашел работу. И в нем не ошиблись: руки у него были золотые, голова ясная. Начальство в нем души не чаяло, любой прибор он налаживал в два счета; наконец-то цех мог вздохнуть свободно, план теперь регулярно перевыполнялся. И посыпались на Петрова премиальные, благодарности, награды. Его регулярно выбирали в профком – то казначеем, то ответственным за культмассовую работу. И хотя он был беспартийный, намечали его продвинуть и в председатели профкома.

Эти подробности Консулов узнал позднее, уже от секретаря первичной партийной организации. Разумеется, он спросил о Петрове не сразу, а в последнюю очередь, ибо просмотрел еще несколько дел. Секретарь был человек многоопытный, из старой гвардии, наверняка в людях разбирался лучше, чем в тонкостях точной механики, и можно было верить, что он ни с кем, как обещал Консулову, не поделится содержанием их разговора.

– Это лучший специалист и один из лучших людей нашего предприятия, – сказал секретарь на прощанье. – Лучший. По всем параметрам.

Участковый тоже был склонен к похвалам. Оказывается, нрава Петров был тихого, добрый и отзывчивый необыкновенно. К тому же он дружинник и едва ли не единственный безропотно соглашается на вечерние дежурства.

О жене Петрова отзывы были умереннее. По мнению участкового, это весьма стеснительная и Молчаливая женщина. На людей смотрит подозрительно, соседей чуждается, а после смерти своего первого мужа вообще перестала с ними разговаривать. На общие собрания жильцов не ходит, чего не скажешь о самом Петрове. Но главное, что настроило участкового против Евы, была ее религиозность. Она принадлежала к секте адвентистов, из тех, что ожидают второго пришествия Христа и Страшного суда. Регулярно посещала по субботам их молельню. Резкая перемена, как говорили участковому соседки, произошла с ней после того, как попал под трамвай ее первый муж, отпетый алкоголик. Выйдя за Петрова, Ева стала чуть поприветливей, но все равно гордячка и молчунья.

Оперативное наблюдение показало удивительный порядок в жизни пожилых супругов. Утром муж выходил из дому в половине восьмого. С восьми до половины пятого неотлучно был на работе. Тем временем жена готовила, хлопотала по дому, но никогда никуда не ходила. Нужные покупки делал либо он до работы, либо она – уже после прихода мужа. Вечером они смотрели телевизор. И так – каждый рабочий день. В субботу, пока она была в молельне, он сидел дома или копался на своем небольшом, но удивительно аккуратном огородике. Иногда по воскресеньям он совершал загородные прогулки.

Когда началось наблюдение за домом Петрова, получили разрешение и на прослушивание его телефона. Никаких результатов: не только Петровы никому не звонили, но и в их доме не раздавалось звонков, разве что по ошибке. Непонятно было, зачем им вообще телефон. Впрочем, он остался как бы по наследству от первого мужа Евы – до сих пор в телефонном справочнике значилось его имя.

XI. БРИЛЛИАНТЫ

25 июля, пятница

Генерал Марков вновь прибыл в дом отдыха ближе к вечеру. На аэродроме его встречал Ковачев. Но ни в машине, ни за ужином они не касались дела. И лишь перед самым прощанием Марков пригласил полковника в свои так называемые генеральские апартаменты, чтобы вручить пакет.

– Здесь газеты. Подробное описание налета на музей. Я, сами понимаете, смог только фотографии просмотреть. Ознакомьтесь внимательно, а утром поговорим. Спокойной ночи!

26 июля, суббота

Поговорить можно было лишь после завтрака, и то не сразу, а когда все отдыхающие ушли на пляж. Наконец Марков и Ковачев облюбовали себе скамейку в тени развесистого ореха. – Прочитали? – спросил Марков.

– Прочитал, товарищ генерал. Вы уже наверняка знаете о показаниях О'Коннора. Они полностью подтверждаются всеми газетами. 10 июля около 22.00 в помещении охраны Американского музея естественной истории раздался сигнал тревоги. Сразу же началась перестрелка. Убиты полицейский и один из бандитов. Исчезла коллекция бриллиантов на сумму почти 18 миллионов долларов. Газеты полны самых немыслимых предположений относительно имен грабителей, а также упреков в адрес дирекции музея – за плохую охрану. И во всем остальном О'Коннор не солгал, включая суммы вознаграждений – десять и сто тысяч долларов. Если хотите, я переведу поподробней.

– Не надо. Но с чего вы расхваливаете этого вашего О'Коннора, всего лишь повторившего газетные сообщения? Великое чудо! О бриллиантах мы знали еще из письма Морти.

– Не-е-ет, товарищ генерал, ничего мы не знали. А Ларри нам открыл глаза.

– Не такие уж мы слепцы, чтобы нам глаза открывать! Однако он забыл указать, где находятся бриллианты…

– Почему он должен это знать?

– Заступаетесь за него, будто поверили ему до конца. Не забывайте, что он возможный убийца мадам Мелвилл.

– Убийца забрал бриллианты. Будь это Ларри, зачем ему было лезть к Халлиганам? Он бы улизнул. Нет, бриллианты не у него. Вероятней всего, они в черном чемодане.

Марков, углубившись в свои мысли, курил и молчал, точно не слышал последней фразы Ковачева.

– Вы не допускаете, что бриллианты уже в надежном месте в Софии? – спросил полковник.

– Ну вот! – оживился Марков. – Вы, стало быть, хороните вашу версию… о лифчике красавицы?

– Я не отказываюсь от нее. Но не исключено, что он служил всего лишь для усиления женских чар.

– А почему же тогда он исчез из ее номера? Зачем его было уносить?

– Это серьезный вопрос, согласен. Но не менее серьезна и проблема черного чемодана.

– Нет, этот чемодан из другой оперы, поверьте моему чутью. Да и логика. Шофер Пешо и мастер по приборам Петров – козырные тузы из другой колоды. Иначе выходит абсурд: что оба завербованы не кем иным, как доном Бонифацио. К тому же не вчера! Или вы предпочитаете версию, что музей ограбило ЦРУ?

Разговор вокруг преступления постепенно иссяк. Оба отлично понимали, что, сколь ни полезно вникать в подробности всех версий, спорить, анализировать, все равно однажды наступает момент логического пресыщения. Это значит, нужны не новые гипотезы, а новые факты…

Неожиданно генерал задал Ковачеву свой традиционный вопрос: «А не расскажете ли вы, полковник, что новенького в космосе?» То был сигнал сменить пластинку, а заодно просьба к старому товарищу поразмышлять на его любимую тему – звездное небо, Вселенная. Ковачев, как всегда, говорил с удовольствием, увлеченно, и они расхаживали по аллеям парка, словно юноши, унесенные воображением в просторы Вселенной…

Перед самым обедом появился Петев. Оказывается, Мишель Ноумен только что расплатилась в гостинице по всем счетам и предупредила администрацию, что завтра пополудни освободит номер, поскольку улетает.

– А ее отец? – спросил Марков.

– Неизвестно. Она расплатилась только за себя.

– Что бы это могло значить? – обернулся генерал к Ковачеву.

– Нельзя ее отпускать. С ней могут улететь и бриллианты.

– К черту бриллианты!.. Она, вероятно, замешана в убийствах – во всяком случае, в убийстве Мелвилл. Не отпускать, говоришь? Но как, на каком основании? А утром, глядишь, и старик даст тягу…

– В машине, на которой они сюда приехали? – Ковачев искоса взглянул на Петева. – О машине она ничего не вспоминала?

– Вроде бы нет. Поразмыслив, Марков сказал:

– Для ареста нет оснований. Но вызовем-ка мы ее на допрос – авось что-то да проклюнется…

Уже темнело, но фонари на шоссе еще не зажглись. Еремей Ноумен вывел машину со стоянки и неторопливо, как бы совершая прогулку, поехал в сторону города. На третьем километре возле одной из урн на обочине он притормозил, высунул руку из окна и опустил в урну газетный сверток. Длилось это какое-то мгновенье, после чего машина продолжала свой неторопливый бег. Затем, развернувшись, Ноумен возвратился в гостиницу.

Вскоре в сотне метров от урны остановилась машина с Марковым и Ковачевым, извещенными по радиотелефону.

Наблюдатель сообщал, что к урне никто пока не подходил. Повторялась ситуация с черным чемоданом в камере хранения – с той разницей, что прямо сейчас можно было проверить содержимое пакета. А если это хитрая ловушка Ноумена, заподозрившего о слежке? Может, в газету просто завернут камень, и теперь некто преспокойно наблюдает со стороны, клюнут ли на приманку. К тому же и место было подозрительное – между закусочной и будкой с газированной водой, рядом с редким лесочком, где легко затаиться. Впрочем, зачем затаиваться? Можно было незадолго до появления машины Ноумена усесться за столик перед закусочной, потягивать пиво и ждать удачи.

Ковачев с безразличным видом прошел мимо урны, свернул в узкую аллею, ведущую к маленькой даче с буйно разросшимся виноградником, и скрылся в кустах. Надо было что-то решать. Допустим, это капкан, поставленный Ноуменом. А если нет? Если он что-то задумал передать сообщнику? Стоит ли упускать шанс проверить содержимое пакета?..

Полковник обрадовался, когда в сторону урны прошествовала пожилая пара. Полускрытый ею, он наклонился, схватил пакет, сунул его под пиджак. Нет, это не кирпич!..

Удобнее всего было разглядеть содержимое в туалете возле закусочной. Ковачев так и поступил. Выходя оттуда, он был предельно осторожен, старался ни к кому не приближаться. Пакет он снова опустил в урну, опять же не заметив ничего подозрительного, и вскоре сидел в машине рядом с Марковым.

– В газете то, что украшало Маман, прежде чем исчезнуть из ее номера, – сказал полковник.

– Гляди-ка…

– Правда, лишь половина. Я не вспарывал, но на ощупь – это бриллианты. Правильно ли я поступил, не взяв их с собою?

– Разумеется. Посмотрим, кто за ними явится.

27 июля, воскресенье

Несмотря на выходной день, в окружном управлении было многолюдно и шумно. Марков с Ковачевым просматривали оперативные донесения.

Вскоре после того, как Еремей Ноумен столь легкомысленно оставил бриллианты в урне и возвратился к себе, его посетили мужчина и женщина. Он был темноволосый, кудрявый, плотно сбитый, с квадратной челюстью, смахивал на боксера. Она – светло-русая синеглазая красавица лет около тридцати.

– Еще одна красотка. На сей раз с гориллоподобным компаньоном? – спросил Марков, разглядывая их фотографии.

– Из той же самой мафии. По-моему, явились за сокровищами посланцы дона Бонифацио.

– Но сокровища были брошены в урну.

– Лишь половина, товарищ генерал!

– Пусть половина. Заметьте, Ноумен избавился от этой половины сокровищ перед самым приходом гостей. Видимо, опасался, чтобы их не нашли именно у него.

– Но почему он не спрятал бриллианты так, чтобы потом снова их забрать, почему выбросил?.. – Ковачев задумался. – Помнится, у Эдгара По есть рассказ, где один политикан прячет необычайно важное письмо на самом видном месте, прямо на письменном столе. Может, и Ноумен следовал подобной логике? А потом что-то ему помешало взять пакет. Или приход гостей его перепугал.

– Кто гости?

– Вирджиния Ли. Из Штатов. Прибыла вчера из Турции. В одной машине с Джеком Джексоном. Расположились в гостинице «Мимоза»… А не Динго ли это и Мэри… вспоминаете?

– Чего тут вспоминать. «Динго и Мэри через Турцию. Маман». Может, и они.

Ковачев открыл сейф, достал вчерашний пакет. Никто им ни вчера, ни сегодня утром не заинтересовался. Но когда уборщица ссыпала несколько урн в контейнер и уже подошел грузовик, чтобы отвезти его на свалку, пришлось двум оперативникам выскакивать из кустов, показывать удостоверения, рыться в контейнере, добывая пакет.

– Они были в полном замешательстве при виде грузовика, – сказал Ковачев. – Ищи-свищи потом сокровища на свалке. И по радио не с кем было посоветоваться…

– Правильно поступили, – отрезал Марков. – Показывайте ваши стеклышки.

– Пожалуйста, любуйтесь. – Ковачев высыпал на стол бриллианты. – Стекла здесь примерно на десять миллионов. Признаться, для служебного сейфа многовато…

– Вы правы. Надо вызвать представителя банка, кого-то из здешних ювелиров. Сделайте официальную опись ценностей и передайте их кому следует. – Генерал заглянул в записную книжицу. – Кстати, как вам нравится история с таинственным нападением?

…Вчера вечером один из оперативников, приставленных к Ноуменам, заметил, как из гостиницы вышел молодой человек с чемоданом. Оперативнику показалось, что это тот самый неизвестный, который несколько дней назад входил в номер Мишель. Но тогда не удалось установить, каким образом он оттуда исчез. Теперь представилась возможность познакомиться с ним поближе.

Любовник Мишель двинулся по аллее между небольшими корпусами. Было достаточно поздно, но кое-кто еще гулял. Держался он необычно: то сядет внезапно на скамейку, будто основательно нагрузился и ему плохо (хотя походка у него была как у трезвого), то скроется ненадолго в кустах. Оперативник не без оснований подумал, что парень хочет проверить, нет ли за ним слежки, и начал действовать с предельным вниманием. Так, пытаясь перехитрить друг друга, они крались по пустеющим аллеям. Преследуемый направился было к летнему ресторану, но у входа резко вильнул в сторону дощатого забора, за которым были свалены в кучу ящики из-под фруктов. Не раздумывая, оперативник тоже перемахнул через забор, огляделся. И в тот же миг его свалили на землю два сильных удара в живот и один в челюсть. И нападавший сбежал.

Сейчас этому оперативнику, лейтенанту Крыстеву, предстояло лично доложить о происшедшем самому генералу. Лейтенант вошел, отрапортовал и остался стоять возле двери, виновато опустив глаза. Марков оглядел его с ног до головы и, не здороваясь, спросил:

– Вы уверены, что это тот самый?

– Так точно, товарищ генерал, абсолютно уверен. Я и тогда дежурил. Он зашел в номер к Мишель после полуночи, любовник он ее… Он самый… Я хороший физиономист.

– Куда уж лучше. Мало того, что засветился сам, но еще и брюхо подставил под чужие кулаки.

– Виноват, товарищ генерал.

– Выпороть вас мало. Упустили его из-за вас! И где теперь искать? Правильно он вам врезал. Заслужили! Можете быть свободны.

Лейтенанта как ветром сдуло.

– Жалко, – сказал Ковачев. – Этот любовник, может быть, и убил Маман. А то и Морти… По описанию Крыстева я объявил всеобщий поиск. Но в такой суматохе где уж…

Генерал не успел ответить – зазвонил телефон.

– Что? Подождите… – Закрыв ладонью трубку, он сказал Ковачеву: – Наш Еремей заявил администрации, что исчезла его дочь. Он просит содействия болгарской милиции. Отправляйтесь туда.

XII. ЖЕЛЕЗНЫЙ ВОЛК

Без пятнадцати девять полковник Ковачев в сопровождении двух оперативников и эксперта технического отдела поднялся в номер к Ноумену.

– Спасибо, что вы так отзывчивы, – сказал старик после взаимного представления. – Я встревожен. Возможно, все обойдется, но… Одним словом, моя дочь вдруг исчезла… ночью. Ее зовут Мишель. Утром она мне не позвонила, как обычно, я зашел к ней в номер и понял, что там она не ночевала. Ее номер здесь, рядом.

– Но что вам дало повод для беспокойства? Может быть, она с компанией… или, извините, с каким-нибудь приятелем?

– Нет. Она обязательно позвонила бы, предупредила. Что-то с ней случилось.

– Какие у вас на сей счет предположения, догадки?

– Увы! – Ноумен пожал плечами. – Никаких.

– Хорошо. Мы сделаем все, что в наших силах. Но потребуется осмотреть ее номер.

– Разумеется. Я вас провожу.

После методичного осмотра гардероба, чемоданов, ванной Ковачев обнаружил комплекты мужского белья и несколько пар мужских носков.

– Вам знакомы эти вещи? – спросил он у Еремея.

– Да, конечно, это мои. – Он взял вещи. – Они попали сюда случайно.

– А сейчас, – сказал Ковачев, – вернемся в ваш номер. Вы, Петев, останетесь здесь.

– Но что вас может заинтересовать у меня? – спросил Ноумен. – Последнее время она ко мне даже не заходила…

– Уверяю вас, так положено. Прежде чем начать следствие, мы должны везде проверить, нет ли наводящих следов.

Ковачев занялся гардеробом. Внутри, в одном из выдвижных ящиков, обнаружилась большая коробка с мылом. Ноумен навис над Ковачевым и так следил за всеми его движениями, будто тот его обокрасть собирался. Тем временем дверь распахнулась, хотя никто не стучал. Ковачев задвинул ящик, захлопнул гардероб. Оказывается, к Ноумену опять пожаловали вчерашние гости – Вирджиния Ли и Джек Джексон. Они даже попятились при виде стольких людей.

– Это кто такие? – спросила Ли.

– Из болгарской полиции, – отвечал ей Ноумен. – Ночью исчезла Мишель.

Заслышав о «болгарской полиции», Джексон дернулся, словно хотел выхватить пистолет, но вовремя овладел собою и засунул руки в карманы.

– Исчезла?! – продолжала Ли, не обращая внимания на окружающих, точно их не существовало. – Что за комедия?

От помощников Ковачева не укрылось агрессивное поведение незваных гостей, особенно гориллоподобного Джексона, и они незаметно заняли удобную позицию на случай непредвиденных событий, став полукругом в центре комнаты. Джексон заметил маневр и весь сжался, как бы готовясь ринуться в атаку. Ковачев приблизился к женщине. Общее напряжение возросло.

На какую дерзость мог решиться горилла, притом без всякого повода с их стороны? Открыть пальбу? Ударить Ковачева? Неужто он позволил бы себе такое в своей стране, по отношению к своей полиции? Или он вообразил, что здесь сплошь молокососы?

– А вы, миссис, кто такая и что здесь ищете?

– Мы еще вернемся, – сказала красавица Ноумену, будто не слыша Ковачева. – Идем, Джек!

Ковачев приблизился к ней вплотную.

– Вас спрашивают!

Подскочил Джексон и ручищей грубо отстранил Ковачева.

– Занимайся своим делом!

Готовые вмешаться оперативники тоже приблизились, но полковник остановил их выразительным жестом. Ли и Джексон исчезли.

День прошел в страшной суете. Особенно Ковачев измучился с бриллиантами – не так-то просто найти ювелиров и банковских работников в такой прекрасный воскресный день. Вконец вымотанный дневной беготней, лишь вечером смог он явиться к Маркову. Тот командовал сразу по двум телефонам, и вид у него тоже был усталым.

– Как сквозь землю провалилась эта Мишель. Я буквально всех поднял на ноги, но пока что бесполезно. Хотя машина Ноуменов по-прежнему на стоянке. Хорошо, что старик официально обратился к нам, можно задержать его дочь на законном основании. Как на ваш взгляд, когда мы ее упустили?

– Ее упустил Крыстев, когда крался за любовником. Около десяти минут номер Мишель оставался без наблюдателя.

– Похоже. А вы чем похвалитесь?

Ковачев усмехнулся не без лукавства, достал из кармана белый мешочек, высыпал на стол множество бриллиантов.

– Все они фальшивые, – сказал Ковачев. – Все до одного. Искусная подделка из стекла с примесью олова. Так называемые дубликаты. На Западе такие в ходу.

– Значит, вот почему он столь легкомысленно бросил их в урну?.. А настоящие? Впрочем, их может и не быть. Ларри мог нарочно затеять с нами эту игру, чтобы отвлечь внимание.

– Не забывайте, что, кроме Ларри, есть еще и их газеты. Не могли же они специально в нашу честь поднять такую тревогу. А может, это агенты ЦРУ выкрали бриллианты, пытаясь ввести нас в заблуждение?

– Ладно, не острите. Но что им мешает воспользоваться действительным ограблением банка, маскируя операцию у нас? Там ведь тоже есть мыслящие граждане.

– А два трупа? И заметьте, это их трупы, не наши. Нет, товарищ генерал, наконец-то у меня возникли подозрения, где могут находиться бриллианты. Я имею в виду – настоящие.

– Выкладывайте!

– Э-э… разрешите, я еще поразмышляю. Хочу поставить один эксперимент…

– У вас завелись от меня секреты? Знаете, я не поклонник такого рода служебных игр.

– Знаю, знаю… И все же прошу отсрочку. Да, еще: я приготовил вам небольшой сюрприз. Знаете, как зовут директора гостиницы, где проживали Ноумены?

– Где уж мне знать такие тонкости! – угрюмо сказал генерал.

– Желязко Волков.

– Железный волк! И вы предполагаете…

– Нет, я узнал это случайно, когда мы были у Ноумена. Звезд с неба он, может, и не хватает, но наш человек, проверенный. Его имя навело меня на мысль, нет ли на курорте других «железных волков»…

– Браво, железная логика!

– Их оказалось два: мсье Луфер из Лиона и герр Айзенвольф из Гамбурга. Лу – это волк, фер – железо. И другой: Айзен – железо, вольф – волк.

– Какой же из них в нашей стае?

– Гамбургский. Я успел посмотреть на обоих. Французик весь как из оперетты: старый волокита, дамский угодник, несмотря на подагру и болезнь печени. А вот немец настоящий эсэсовец, из недобитых. Крикни ему: «Хайль Гитлер!» – он тут же вскочит и вытянется во фрунт.

– Внешний вид часто обманывает, особенно в нашей профессии.

– Вы правы, для меня это лишь косвенное доказательство. Но Айзенвольф появился здесь в один день с господином Ноуменом и его дочкой. В тот самый день, когда была послана телеграмма.

– Что удалось о нем узнать?

– Живет один в гостинице «Виктория». Номерной знак его «мерседеса» свидетельствует, что машина из Гамбурга. На время с восьми часов вчерашнего вечера и до двух ночи у него нет алиби.

– Подробнее, пожалуйста.

– В восемь он сел в свою машину и уехал неизвестно куда. Пока еще за ним не присматривают всерьез.

– Естественно. А во время катастрофы с Морти?

– Товарищ генерал, это выше моих возможностей. Слишком много воды утекло, чтобы кто-то мог такое припомнить. Хотя я интересовался…

– Значит, объявился Железный Волк, но пропала Мишель. Природа, как известно, восполняет потери… По-моему, самое время поговорить с лодочником, который прогуливал Мишель. Его зовут Чиба, кажется?

– Но что можно выжать из этого наемного ухажера?

– Что-нибудь можно. Ведь они были в одной лодке. Даже дважды. Мы ничем не рискуем. Скажите Петеву, пусть повидается с Чибой.

– Вам не кажется, что важнее было бы повидаться с Пешо, шофером такси? С ним можно побеседовать об очень интересных вещах.

– Ни в коем случае. До него очередь не дошла. Узнай о такой беседе нынешний владелец черного чемодана в Софии, он встревожится. А его тревожить нельзя. Вдруг он еще получит гостинцы.

XIII. НАЗОВЕМ ЕГО УСЛОВНО «КОКО»

27 июля, воскресенье. После обеда

Без лишних разговоров прыгнув с пристани в лодку Чибы, майор Петев уселся на корме, возле двигателя.

– Полчаса прогулки – десять левов, – равнодушно сказал Чиба, успев бросить подозрительный взгляд на гостя, не очень-то похожего на курортника.

– Обернемся и за пятнадцать минут.

– Пятнадцать минут – значит, пять левов.

– Двигай, двигай!

Чиба неохотно завел мотор, пристань начала отдаляться. Лодочника почему-то начали терзать дурные предчувствия.

– Как делишки? – дружелюбно спросил Петев. – Наживаем капиталец?

– Более-менее. Не жалуюсь.

– А по части прекрасных дам?

– Да ну, что мне от них?

– Но ты ж ведь такой богатырь!

– Слушай, а тебе какое до этого дело?

– Насчет этого дела мы и поговорим. – И майор показал служебное удостоверение.

– О чем вы хотите разузнать? – Голос Чибы дрогнул.

– Расскажи-ка мне все об одной твоей зазнобе, американочке.

– Что за американочка?

– Ладно, не разыгрывай дурачка. Недавно ты ее катал на лодке, притом дважды. Черноволосая.

– А, эта… будь она неладна! Какая к черту зазноба? Мужиком оказалась! Мужиком, не сойти мне с этого места!

28 июля, понедельник

Генерал Марков внимательно рассматривал фотографии, которыми был завален его стол, когда явился запыхавшийся Ковачев.

– Здравия желаю, товарищ генерал. У меня сенсационная новость. Милейшая дочь Ноумена оказалась мужчиной!

– Да что вы, товарищ полковник!

– Вы не верите? Мне?

– Как я могу вам не верить, когда сей мужчина уже найден!

– Найден?

– Да, и арестован. Как видите, я в отличие от некоторых не скрываю разные там эксперименты. Ночью в Софийском аэропорту наши узнали Мишель, несмотря на то что она была в мужской одежде. Оформляла билет в Вену. Паспорт был французский, на имя Жан-Жака Адомара. Поскольку, как и следовало ожидать, мсье Адомар закатил скандал, я попросил Консулова быстренько приехать в аэропорт. Он тут же ее узнал.

– Вы хотели сказать «его»…

– То, что Консулов узнал не ее, а его, установили уже при обыске. Под предлогом поисков наркотиков пришлось мсье Адомара раздеть. Нашли половину лифчика с бриллиантами. Но, увы, опять подделки. Остается решить, как поступить дальше с новоявленным мсье Адомаром.

– Минутку! – оживился Ковачев. – Если не госпожа Мишель и не господин Адомар, то, может быть, это… Коко?

– Ладно, согласен. Назовем его условно Коко. Вопрос в том, везти его сюда, в Варну, или самим отправляться в столицу.

– На мой взгляд, пусть он немного потомится под арестом в Софии, под надзором Консулова. Скоро, мне кажется, и всю эту свору мы перевезем в Софию.

– Правильно.

– Товарищ генерал, вся эта муть, а особенно расправа с мадам Мелвилл и половина сокровищ, обнаруженная у Адомара, дают нам законные основания задержать и Еремея Ноумена. А главное, сделать обыск в его номере.

– Этим и следует заняться. Берите разрешение у прокурора и действуйте.

Какими данными располагал полковник Ковачев, когда отправился к Еремею Ноумену? Возможно, этот господин был соучастником – притом наверняка косвенным – убийства Мелвилл. Для прямого обвинения оснований было маловато, да и тактически такой ход был сомнителен. Целесообразней было нажимать на загадочные переодевания этого Коко. Главная же цель сегодняшней операции состояла в том, что только при продолжительном и тщательном обыске можно было осуществить достаточно рискованный эксперимент, о котором безуспешно допытывался генерал.

После необходимых приготовлений вся группа подошла к номеру Ноумена: полковник Ковачев, эксперты, фотограф, лейтенант Радков с чемоданом.

Завидя гостей, хозяин удивился, но особого смущения не выказал.

– На предмет чего столь массовое посещение? – спросил он, когда все уже оказались в комнате.

– Ваша дочь найдена, – вместо ответа сказал Ковачев.

– Где же она? – В голосе Ноумена особенной радости не чувствовалось.

– В тюрьме. В Софии. Поймана при попытке пересечь границу с фальшивым паспортом. А главное, она пыталась контрабандой вывезти огромные ценности.

– Какой фальшивый паспорт? Какие ценности? – тем же тусклым голосом осведомился Ноумен.

– Я убежден, вы лучше нас информированы в этой области. Надеюсь на ваши правдивые показания. Но для этого еще будет время. А сейчас мы произведем тщательный обыск в обоих номерах.

– Но вы уже осматривали…

– Возникли новые отягчающие обстоятельства. Вот санкция прокурора и официальный перевод ее на английский.

Ноумен безразлично посмотрел на бумаги, которые ему протягивал Ковачев, но не взял их.

– Значит, арестована… а мне даже не позвонила, – бормотал Еремей. – И все же расскажите мне подробнее.

– Расскажу, если интересно. – Ковачев дал знак приступить к обыску. – Готов ответить на все вопросы, которые вы мне начнете сейчас задавать.

– Почему? Какие вопросы?

– Самые разнообразные. Ну, например, уверены ли мы, что арестовали именно вашу дочь. А может, вашего сына? Почему бы вам не спросить?

– Что за намеки?

– Не стесняйтесь, господин Ноумен. Все равно придется разговориться. Вот вы не пожелали прочесть текст санкции прокурора, а в нем разрешение не только на обыск, но и на ваш арест.

– Что?! – возмутился старик, но возмущение было явно показным, словно он даже чему-то обрадовался. – На каком основании? Уж не заподозрен ли я в убийстве?

– Кто здесь произнес слово «убийство»? Кое в чем мы вас подозреваем, это правда. Но зачем торопиться?

– Ладно, не буду спорить, – вроде бы смирился Ноумен. – Подчиняюсь насилию, но оставляю за собой право на протест.

XIV. МЫЛО, МЫЛО…

Да, в кусках мыла оказались бриллианты, притом такой величины и чистоты, что ювелиры не осмелились назвать цену даже приблизительно – впервые в жизни любовались они такими сокровищами.

Каждый камешек был взвешен и по всем правилам описан, прежде чем исчезнуть в бронированном банковском сейфе (у полковника Ковачева осталась всего лишь четвертая копия протокола). Пришла пора вызвать арестованного.

– Итак, вы Еремей Ноумен, торговый представитель американской фирмы «Крусибел стийл» в Константинополе, – начал допрос Ковачев. – Стало быть, торговец…

– Да, с вашего позволения, – бойко откликнулся Ноумен.

– А господа руководители фирмы знают, что только вы представляете их интересы на Ближнем Востоке?

– Спросите их сами.

– Обязательно спросим. Если, разумеется, такая фирма существует. А почему Никто? Почему вы не выбрали себе другое, нормальное имя?

– Надеюсь, господин, услышать более умные вопросы. Если их нет, потрудитесь меня освободить. Благое сделаете дело.

– Не думаю, чтобы освобождение стало для вас благом. Что касается более умных вопросов, то как вам нравится такой: зачем это ваша дочка вдруг превратилась в мужчину?

Ноумен молчал.

– Возможно, вы мне не верите? Извольте сами убедиться. Вот, взгляните. – Ковачев достал из папки снимки: – Мишель – женщина, и Мишель – мужчина.

Старик, посмотрев на снимки равнодушно, не счел нужным их прокомментировать.

– Вижу, фотографии вас не убеждают, – сказал полковник. – Что ж, если хотите, мы организуем очную ставку.

– Это двойник, – буркнул Ноумен.

– Интереснейшая мысль! С одинаковыми отпечатками пальцев?

– Мужчина или женщина – какое имеет значение? Допустим, он мой сын.

– Однако как вы держитесь за это родство! Верно, Коко необыкновенно вам дорог.

При имени «Коко» старик еле заметно вздрогнул.

– А я, например, не хотел бы иметь такого сынка, – продолжал Ковачев.

– В конце концов, я хочу знать, в чем меня обвиняют и на каких основаниях задержали? Иначе вообще перестану с вами говорить.

– Значит, хотите по-деловому, как и подобает бизнесменам? Хотите заключить сделку?

– Никакой вы не бизнесмен. О какой сделке с вами может идти речь?

– Да вот о такой, к примеру: вы рассказываете всю подноготную, а я вручаю вам половину лифчика с бриллиантами. Согласны?

– Почему половину?

– Не будьте таким жадным! Ах, господин Ноумен, джентльмены всегда договорятся. Нужно ли нам переходить в кинозал, чтобы посмотреть короткометражку, где из окна «бьюика» высовывается рука и бросает пакет в урну? Ваша рука. Из вашего «бьюика». На пакете остались отпечатки ваших пальцев. Хорошо, я вас понял. Скажите, кто взял половину лифчика Маман, и я вам вручу вторую половину. Разве это не предел щедрости?

Ноумен был озадачен, но не настолько, чтобы раскаяться в грехах. Несмотря на наводящие вопросы, он продолжал запираться. И тогда полковник сказал:

– Значит, сделка не состоится. Мы согласны и на это. Если и есть убитые, то все же иностранцы… А в наших руках как-никак бриллианты. Почему бы вас не отпустить? Пожалуй, денька через три-четыре отправим-ка мы вас в Турцию. Туда, откуда вы прибыли.

Удивительно, но Еремей Ноумен молчал.

– Понимаю: молчание – знак согласия, верно? Но вы забыли осведомиться, почему мы вышлем вас через три-четыре дня, а не сегодня. И напрасно забыли. Это небезынтересная деталь в игре. Но я не так молчалив, как вы. Охотно объясню. Сначала мы отправим телеграмму по адресу: Джо Формика, Уэстчестер-авеню, 181, квартира 73, Бронкс, Нью-Йорк. И уведомим получателя, когда вы появитесь на турецкой границе. Думаю, он возрадуется. А для надежности пошлем шифровку дону Бонифацио. Шифр нам известен. Адрес такой…

– Это подло! Это вымогательство! – закричал Ноумен. – Не имеете права!

– Почему?

– Они меня пришлепнут, даже если я сдам бриллианты!

– И я так думаю. Но вас мы вышлем без сокровищ, учтите.

– Ладно, я выложу все как на духу.

– Только без торгашеских уловок, ясно?

– Все выложу. Но при одном условии. Обещайте не выпускать меня отсюда.

– Можно и пообещать, если вы не переборщите со сроком. Боитесь?

– Еще как! Эти двое, дай им шанс, сразу меня прихлопнут…

– Динго и Мэри?

– Какие там Динго и Мэри! Вирджиния Ли, любовница Бонифацио, и этот зверюга, Джексон.

– Значит, не они Динго и Мэри?

– Нет. Ная и Джек Горилла, такие у них клички. Динго и Мэри остались в Афинах. А свои документы и автомобиль отдали Маман и Морти.

– Ясно. Далее?

– Мое настоящее имя Иеронимус Гольдштейн, я немецкий еврей, бежал от гитлеровцев в Соединенные Штаты. По образованию физик, но Эйнштейна из меня не получилось. Пришлось обосноваться в мафии дона Бонифацио. Что поделаешь, не всем преподавать в университетах. Лично я не совершал никаких преступлений, будучи гуманистом и поклонником Эразма Роттердамского. Известен вам этот философ?

– Представьте, да. Так как же вы, гуманист, оказались в своре дона Бонифацио?

– Научный консультант в его плановом отделе. Только консультант. Ранее вы спрашивали меня о двух смертных случаях…

– О двух убийствах, господин Гольдштейн! Пора называть вещи своими именами.

– Да, вы прекрасно осведомлены. Морти был убит Айзенвольфом. Это бывший эсэсовец, разыскивается польскими властями как военный преступник. Морти подорвался на магнитной мине с радиовзрывателем. Айзенвольф обожает технические сюрпризы.

– Кто убил Маман?

– Коко… я выдавал его за мою дочь. Чтобы подобраться к Маман и выманить у нее бриллианты. Коко – морфинист, садист, исполнитель приговоров Бонифацио.

– Симпатичная дочурка.

– Что делать, у меня не было выбора. Не думайте, что мне, поклоннику великого Эразма, доставляло удовольствие быть в одной связке с Коко. Но, увы, Эйнштейном я не родился…

– Не горюйте, Ноумен.

– Коко, убив Маман, взял бриллианты. Половину отвалил мне, чтоб я не проговорился. Но я философ, мне жизнь дороже любых сокровищ. И тут является Ная со своим телохранителем Джеком. Послал их дон Бонифацио. Но они опоздали – я уже выбросил свою добычу в урну.

– Не лучше ли было передать ее посланникам Бонифацио? Все-таки половина – больше, чем ничего.

– Ой, вы не знаете этих зверей! После появления Наи мне оставалось лишь одно: бежать как можно быстрее. Давать деру! Найди они у меня бриллианты – на месте бы прикончили.

– Видите, как хорошо: вы живы. Что можете сказать о мистере Халлигане?

– Безнадежный дурак. К нам не имеет никакого отношения… Послушайте, вы сами видите, что назад мне дороги нет. Я это смекнул сразу после убийства Маман. Если мы вернемся отсюда без бриллиантов – всех перещелкают по одному. Безо всяких разговоров. – Ноумен грустно усмехнулся. – Да, теперь мне нет иного выхода, кроме как стать подданным социалистической Болгарии.

– Так уж сразу и подданным! Но довольно продолжительное местопребывание здесь можно вам пообещать, можно… И еще один, последний вопрос на сегодня: почему выбрали именно Болгарию, заметая следы после ограбления музея?

– А, понимаю ваше любопытство. Мы всесторонне обсудили эту идею. В сущности, она принадлежит мне. Следовало выждать, когда утихнет шум, улягутся страсти. Но где выждать, в какой стране? Мне подумалось, что Болгария – идеальное место: не поддерживает связей с «Интерполом», принимает иностранцев без виз, далекая маленькая балканская страна по ту сторону «железного занавеса». И мы решили, что именно здесь, у вас, вероятность провала… равна нулю!

XV. ПРОСЬБА СТАРОГО НОУМЕНА

29 июля, вторник

Судя по всему, появление Наи с Джеком и последующие события растревожили Айзенвольфа. Выйдя из гостиницы, он внимательно осмотрелся и как-то весь сжался, точно ожидая нападения. Заставил себя выпрямиться. Потом сел в машину, завел мотор. Но никуда не поехал, если не считать нескольких бесцельных маневров на стоянке. Кого же он ждал и в то же время опасался? Конечно, Джека Гориллу. Наконец, заметив, как тот вышел и почти бегом направился к своей машине, Айзенвольф рванул с места, Горилла – за ним, будто они заключили пари и их ждал большой приз.

Захваченные погоней, они не обращали внимания на то, что их сопровождают ничем внешне не приметные автомобили, таившие под капотами сверхмощные двигатели. Оперативники исправно докладывали о ходе бешеной гонки по прибрежному шоссе.

Расстояние между машинами Айзенвольфа и Джексона по-прежнему не сокращалось. На резком повороте лимузин Айзенвольфа исторгнул на асфальт струю густой черной жидкости – лишнее доказательство пристрастия немца к техническим новинкам в духе Джеймса Бонда. Джексон заметил расползающееся масляное пятно, но слишком велика была скорость – колеса вляпались в масло, тормоза завизжали, машина соскользнула на обочину, едва не перевернулась на уклоне и пронеслась еще полсотни метров по свежевспаханному полю.

Одна из оперативных машин осторожно объехала пятно, следуя за Айзенвольфом, а другая дождалась, пока Горилла снова не выбрался на дорогу. Теперь уже оперативники не очень заботились о маскировке, поскольку гонка вполне могла закончиться кровавой расправой и гангстерам следовало решительно напомнить, что они не одни.

В село Каменный Берег Айзенвольф влетел все еще на скорости, но вдруг притормозил, видимо выбирая дальнейший маршрут. А затем решительно двинулся по еле приметному проселку в сторону моря. Он явно желал скрыться в прибрежных скалах. Трудно было предположить, что этот тип не понимает всех тонкостей создавшейся ситуации, в которой мог смело обратиться за помощью к представителям власти. Скорее всего, он надеялся воспользоваться своим положением преследуемого и, допустим, прикончить Джексона в состоянии законной самообороны.

Появился и Джексон. Он тоже свернул на проселок и вскоре заметил вдалеке покинутый хозяином «мерседес». Однако приближался осторожно, ожидая подвоха. И, лишь убедившись в безопасности, вспорол передние шины «мерседеса», а свою машину закрыл на ключ. Затем начал пробираться между скалами к морю, пока перед ним не открылась знаменитая Яйла – причудливые террасы, являвшие хаос из скал, пещер, зарослей кустарника и деревьев. Место для засады, можно сказать, идеальное, только почему это знал Айзенвольф?

Когда полковник Ковачев с капитаном и двумя старшинами из службы охраны оказались на косогоре перед Яйлой, здесь уже маячили Петев и Дейнов.

– Где они? Не ускользнут?

– Исключено, товарищ полковник, – ответил один из местных оперативников. – Из этого лабиринта нет выхода. Слева, вон там, скалы круто уходят в море, а правей страшенная круча, туда соваться бесполезно. Западня… Мы уже слышали оттуда два выстрела.

Последние слова были сопровождены сухим треском еще нескольких выстрелов, и какие-то тени мелькнули среди скал.

– Так они перестреляют друг друга, – сказал Ковачев. – Разделимся на три группы. Я с капитаном по центру, Дейнов левый фланг, Петев справа. Будьте внимательны: стрелки оба отменные.

Пока оперативники спускались по крутому откосу, выстрелы зачастили. Горилла, искусно маневрируя, сумел загнать Айзенвольфа почти к самой воде. Но здесь преследуемый в очередной раз перехитрил его, юркнув в пещеру. Там он мог преспокойно дожидаться, пока враг появится в светлом проеме и… Самое удивительное, что Джек короткими перебежками все же подбирался к пещере. «На верную смерть!» – подумал Петев и швырнул в кусты камень, чтобы отвлечь внимание. Этого мига хватило, чтобы капитан сделал очередную перебежку. Джек инстинктивно выстрелил, обозначив тем самым свое местонахождение, и ответные выстрелы оперативников высунуться ему не давали. Тем временем капитан ловко метнул в пещеру бомбочку со слезоточивым газом. Из пещеры вскоре повалил дым, послышался кашель, и наконец выполз ничего не соображающий Айзенвольф – прямо в объятия двух оперативников.

30 июля, среда

На следующий день в Софию доставили Еремея Ноумена, Айзенвольфа, Джексона. Отсутствовала лишь красотка Вирджиния – формально ее обвинить было не в чем, и она упорхнула к своему дону Бонифацио.

– А так называемый Железный Волк, – говорил Ковачеву генерал Марков, отхлебывая кофе из вместительной чашки, – оказался Гансом Шмольце, заурядным эсэсовским сержантом. Даже в фельдфебели не вышел. Установлено, что во время войны он был здесь, в Болгарии, служил в береговой охране. Отсюда и точное знание Яйлы. Но судить его будут сначала за преступления, которые он успел совершить у нас по делу об украденных бриллиантах. Здесь ему не фашистская Германия! Пусть-ка они с Гольдштейном топят друг дружку. Поразительно, как могло возникнуть это «содружество»: еврей и фашист…

– Айзенвольф убил Морти. Это ясно. А смерть Маман?

– Маман на совести «дочурки Коко». Вот бестия! Всех провел, флиртуя с лодочником. Прекрасно сыгранная роль.

– В равной мере к смерти Маман причастен и Ноумен. Не забудьте коробку с мылом. Бриллианты подменил все-таки Еремей. О них знали только он и Маман. Коко думал, что они в лифчике. Потому и убил. Очевидно, Маман знала, что настоящие бриллианты спрятаны в кусках мыла «Рексона». А то, что Ноумен привез другую, точно такую же коробку с мылом, достаточно красноречиво выдает его намерения. Он обдумал дельце еще «там».

– Да, этот иуда Еремей точно высчитал все, что предпримут Айзенвольф и Коко. Потирал руки, плетя свою сеть. И ни в чем им не мешал. Кроме главного эпизода: когда проник к Маман после ее смерти и незаметно подменил коробку. Нельзя забывать, что трудился он в плановом отделе дона Бонифацио и знал все обо всем. Вероятно, ему же принадлежит идея трюка с фальшивыми бриллиантами в лифчике и настоящими – в кусках мыла.

– Как же теперь распорядиться этими богатствами?

– О, да вас, кажется, не на шутку взволновала обещанная награда? Вернем мы, вернем бриллианты их законным музейным владельцам. Вот закончим следствие, и какой-нибудь товарищ из Министерства иностранных дел торжественно вручит их американскому посольству. Но это уже не наша епархия.

– Значит, Ларри получит кукиш с маслом?

– Не беспокойтесь за вашего Ларри. В сообщении для американских коллег мы специально упомянем, что он помогал нам в поисках бриллиантов. Мне он тоже симпатичен – хоть и не знаю почему. А выгорит ли у него с наградой, зависит уже не от нас. Если повезет, глядишь, и станет юрисконсультом концерна… Кстати, все ли выложил гуманист и почитатель Эразма Роттердамского?

– Делает вид, что предельно искренен. И еще больше разглагольствует на темы искренности, не забывая время от времени напоминать, чтобы мы сохранили все его вещи. Они-де ему весьма пригодятся, когда он выйдет на свободу.

– О мыле не вспоминал?

– Ни разу. Мыло явно входит в понятие «все вещи».

– Каков гусь, а? Значит, «вероятность равна нулю»? Да он до сих пор считает нас простаками!..

Часть вторая

I. ОПЕРАТИВНЫЕ ВЫВОДЫ

Прошла неделя. Две бригады – одна в Варне, другая в Софии – безуспешно вели круглосуточное наблюдение за шофером такси Пешо и наладчиком аппаратуры Петровым. Дело это было трудоемкое, хлопотное, да и казне влетало в копеечку, так что в конце концов терпение у начальства иссякло, и генералу Маркову задали вполне резонный вопрос: есть ли вообще нужда в слежке?

Поэтому однажды утром Марков собрал у себя в кабинете всех, кто был причастен к раскрытию бриллиантовой аферы, и начал убедительно развивать тезис, что черный чемодан был пуст.

– Прежде всего: кто привез чемодан в Болгарию? – рассуждал генерал. – Какой-то гангстер. На первоначальном этапе расследования, имея дело только с их шифрограммами, мы не без основания заподозрили нечто другое. В нас сработал инстинкт контрразведчиков. И по инерции мы ему доверились. А случай-то, может быть, из простейших. Допустим, некий Икс, невозвращенец, болгарин, приятель или родственник товарища Петрова, регулярно посылает ему черные чемоданы с обыкновенными вещичками: костюмы и рубашки, немного ношенные, магнитофон, духи для Евы… Случайно он знакомится с Морти, узнает, что тот собирается в Болгарию. Правда, не в Софию, а в Варну, но там обитает другой его знакомый, шофер Пешо, и он пишет шоферу письмо с необходимыми инструкциями. Дальнейшее вам известно. Узловой момент: почему они молчали в такси? Во-первых, Пешо не знает английского. Во-вторых, Морти мог ему показать листок бумаги с необходимым болгарским текстом. В Софии, не теряя времени, шофер преспокойно оставляет чемодан в указанной ячейке камеры хранения и возвращается в Варну. Петров забирает чемодан, костюмы и рубашки вешает в гардероб, а магнитофон заводит в свободное время. Мы же все наблюдаем, наблюдаем, анализируем, следим… Сколько недель или месяцев мы собираемся вести слежку? Зачем? Во имя чего? Вопросы нашего начальства вполне закономерны. Не пора ли пригласить сюда и Пешо, и Петрова для сердечной беседы? Уверен, эта «мистерия» на наших глазах обернется заурядным бытовым фарсом… Попрошу высказываться.

Этот хитрый трюк с отстаиванием идеи, в истинности которой генерал и сам основательно сомневался, был слишком хорошо знаком Ковачеву. И он решил не клевать на приманку. Петев и Дейнов, глядя на непосредственного начальника, тоже решили пока что помолчать. Однако Консулов, не знавший характера Маркова, страшно разволновался. Ему казалось невероятным, чтобы генерал поверил вдруг в невинность Пешо и Петрова, и капитан кинулся гасить пожар:

– Но как же мы, товарищи, собираемся объяснять подмену чемоданов? – начал он. – Версия о добром дяде-невозвращенце выглядела бы правдоподобной лишь при одном условии: если бы Маклоренс послал аналогичную открытку Петрову в Софию и тот лично забрал бы свой чемодан. Берет полный – возвращает пустой. Хотя, как известно, в Америку пустые чемоданы не возят.

– Почему пустой? В нем могли быть подарки для доброго дяди, – неожиданно сказал Ковачев, включаясь в игру на стороне генерала.

– Вы прекрасно осведомлены, товарищ полковник, что чемодан, который вернул Пешо, был пустой.

– Или он стал пустым к тому времени, когда мы смогли его осмотреть!

– В нем был один рапан. Вроде квитанции, условного знака о том, что посылка получена.

– Или рапан случайно был оставлен там Морти.

– А как объяснить, что Петров не пошел на контакт с Пешо? Ведь они были на вокзале почти в одно и то же время…

– Петров мог не планировать эту встречу, предполагая где-то задержаться утром, но внезапно, допустим, освободился, – продолжал спорить Ковачев, а генерал лишь усмехался самодовольно.

– Сам факт, что таксист поехал специально в Софию, чтобы оставить чемодан на вокзале, не получив за это ни гроша от Петрова, уже настораживает. Это не похоже на обыкновенную дружескую услугу… Более того, они, сдается мне, даже не знакомы.

Консулов мгновенно оценил, что переходит на слабую позицию, основанную на «бытовых» аргументах. К тому же он заметил, что его разыгрывают. Обычно он вскипал, если кто-то относился к его идеям или, упаси боже, к его личности со снисходительной иронией. И потому он незамедлительно ринулся в наступление:

– То обстоятельство, что Петров знал и номер ячейки, и шифр, красноречиво указывает на сговор между ними. Однако они не встретились. Причина? Таксист не должен был знать, кому везет чемодан. Для кого он предназначен?.. На мой взгляд, мы имеем дело с западной агентурой. Что ж тут необычного, если через десять дней после хитрой передачи чемодана ничего нового не проклюнулось. Или мы ничего не заметили. С каких это пор повелось, чтобы шпионы показывали рога через день-другой? Случай предельно ясен: нельзя ни прекращать наблюдения, ни тем более вызывать кого бы то ни было на допрос. А если кое-кто спешит поставить точку и отрапортовать, то я могу лишь сожалеть…

Последняя фраза прозвучала неприкрыто дерзко, да и Консулов после нее сразу прикусил язык, но генерал, будто и не расслышав дерзости, повернулся к Петеву и Дейнову и добродушно спросил:

– А ваше мнение, товарищи?

– Благодаря счастливой случайности мы, возможно, выйдем на иностранного агента. Самое важное сейчас – узнать содержимое чемодана и посмотреть на Петрова со всех сторон.

– Я согласен с товарищем майором, – коротко сказал Дейнов.

– Ну, полковник Ковачев, – усмехнулся генерал, – счет три—два, мы с вами в меньшинстве, пора сдаваться, а? – Немного помолчав, он перешел на серьезный тон: – Соглашаясь с доводами большинства, прошу понять, что все-таки дальше так продолжаться не может. Да, не исключено, что Петров еще сегодня предпримет нечто такое, что поможет его разоблачить. Если он спокоен. Но если нет, если он затаится на месяцы? Кому из нас или из начальства не надоест бесконечно долгое наблюдение? А все возрастающий риск, что слежка будет замечена? Однако до сих пор у нас нет в руках нити, чтобы распутать весь клубок. Настало время всерьез обмозговать ситуацию. Я бы выразился так: из пассивной позиции наблюдателей перейти в атаку.

– Задержать – и на обстоятельный допрос, – встрепенулся Дейнов. – И пусть сами объясняют и свое поведение, и все эти загадочные обстоятельства.

– Эта мысль и меня соблазняла, – ответил ему генерал. – Может быть, она не такая и бесплодная. Предположим, они проговорятся, саморазоблачатся, суд докажет их вину. Но достаточно ли этого? Или вы допускаете, товарищ Дейнов, что Петров всего лишь кустарь-одиночка, а таксист – единственный его помощник? Будь оно даже так, мы все равно не имеем права утешиться столь маловероятной гипотезой. Во всяком случае, пока она не доказана.

– Но должен же Петров распорядиться содержимым чемодана? – сказал Ковачев. – Не будет же пылиться в доме то, что ему послано. Значит, он вот-вот что-то предпримет.

– Кто знает, кто знает… – Генерал в задумчивости потер подбородок. – Там может быть радиостанция. Или деньги. Да мало ли что еще… Вы правы, товарищи, легких путей нет. Но нет и крепости без тайного хода. И поэтому мы поступим так. Пусть каждый подумает и скажет, нет ли чего-либо необыкновенного в этом деле. Какая-нибудь мелочь, деталь, странное обстоятельство – все что угодно, чтобы ухватить кончик нити…

– У меня из головы не выходит фокус с камерой хранения, – набрался храбрости Дейнов. – Как он узнал ячейку и шифр?..

– Вы меня не поняли, Дейнов, – прервал его генерал. – Это не мелочь, не деталь. Это продумано, это самый главный козырь в игре, тут они неуязвимы. Ищите незаметное, такое, что ушло от контроля.

– На меня произвело впечатление, что Петров – как бы это выразиться поточней? – идеален, – сказал Ковачев. – Все его хвалят, все его уважают, все любят. Отличный работник, безупречный сосед. Не кажется вам немного подозрительным такой идеальный гражданин?

– Подозревать человека, потому что он безупречен? – засмеялся Марков. – По этой давно уже забытой логике вы и меня в чем угодно заподозрите, поскольку и я немного «идеален»!

– Вы не идеальны, товарищ генерал, это подтвердят все ваши подчиненные. Когда вы на них голос повышаете – в соседних кабинетах слышно.

– Иногда хочется не только голос повысить, но и рукоприкладством заняться, – сказал генерал. – Я-то думал, вы по части курева меня прижмете. Честно скажу: хочется бросить, но не могу… Да, как видите, есть возможность догнать этого идеального Петрова. А кстати: неужели он не курит?

– Не курит, не пьет, с женщинами не якшается, в карты не играет, – отчеканил Консулов.

– Может, вы хоть что-нибудь интересное за ним приметили? – спросил генерал. – Дольше всех возитесь с ним вы.

– Приметил! Целых два обстоятельства.

– Что ж молчали?

– Да знаете, такими они показались мне незначительными… Скорее всего, случайности, хотя и настораживающие. Первая: его дом ни на секунду не остается пустым, там всегда или Петров, или его жена, или они вместе. Пока он на работе, жена даже во двор не выйдет. Хотя это самое удобное время для покупок. Дождется возвращения мужа и лишь тогда идет по своим делам. Сознаюсь, я обдумывал греховную возможность проникнуть в дом и потрясти чемоданчик. Но это исключено. По этому поводу и набрел на первую случайность.

– И никаких исключений?

– Никаких! Правило у них железное: в доме должен кто-то быть.

– Это интересно, – сказал Ковачев. – Стало быть, жена Петрова тоже в игре и соблюдает все правила.

– А второе обстоятельство? – спросил Марков.

– Другое – совсем уж странное, – продолжал Консулов. – Внимательно читая донесения наблюдателей (а читал я их многократно, все искал какую-нибудь зацепку), я подметил, что несколько раз Петров пользовался телефоном-автоматом на углу бульвара Евлоги Георгиева, возле остановки автобуса, которым он едет на работу. Но у Петрова и дома есть телефон, и в цехе, и в канцелярии, где оформляют заказы. Первый раз он позвонил спустя три минуты после выхода из дома. Я решил, что он что-то забыл сказать своей любимой Еве. Но он звонил не ей. Вечером того же дня, сойдя с автобуса, он опять воспользовался автоматом. Я подумал: а вдруг испортился домашний телефон? Проверил. Нет, исправен! Так повторялось несколько раз. Что это за ритуал – вести краткие разговоры до или после работы, явно предпочитая общественный телефон личному? И чем иным можно объяснить этот ритуал, кроме страха, что домашний телефон можно прослушать, а уличный – нет?

– Да, это идея! – сказал Марков. – Представляете, какой она может оказаться плодоносной? И отчего вы раньше не сигнализировали? Ведь мы упустили несколько его разговоров!

– О чем сигнализировать? Что он звонит по автомату недалеко от своего дома? С кем такое не случается?

– Автомат всегда один и тот же?

– Судя по донесениям, да.

– Так, так… – Марков потер руки. – Значит, господин Петров полагает, что если домашний его телефон прослушивается, то из будки телефона-автомата он может говорить с кем угодно и о чем угодно? Браво, идеалист Петров.

– Прикажете взять разрешение на прослушивание этого автомата? – спросил майор.

– Весь день слушать не надо. Но в тот момент, когда им воспользуется Петров, по радиосигналу наблюдателей и мы подключимся. Упустить такую возможность было бы грешно. Какой шанс! Какой шанс!..

II. АВТОМАТ 70-69

17 августа, воскресенье. После полудня

Марков лежал в больнице, в генеральской палате. Поскольку его никто не навещал (родители умерли, своей семьи он не создал, а братья и сестры жили в Казанлыке), послеобеденные часы он проводил в одиночестве.

У Маркова был приступ застарелой почечной болезни. Случались недели, как он выражался, «перемирия», некоего равновесия между болезнью и организмом, но время от времени боль набрасывалась, точно лютый зверь, и тогда этот огромный бесстрашный мужчина, кусая до крови губы, скреб ногтями стену возле кровати.

Очередной камешек повернулся у него в почке, когда началось наблюдение за уличным телефоном-автоматом № 70–69. Приступ свалил генерала рано утром в кабинете, и несколько дней боль была настолько острой, что лишь огромные дозы атропина и папаверина облегчали генеральские муки. Затем, когда состояние больного улучшилось, врачи разрешили посещения…

Когда дошла очередь до последних служебных новостей, генерал прежде всего поинтересовался, как дела с Петровым. Вместо ответа Ковачев достал из сумки диктофон и протянул его начальнику.

– Это наш общий подарок, товарищ генерал, по случаю вашего выздоровления. Нет, не диктофон – кассета.

– Уж не записи ли моей любимой Лили Ивановой?

– Кое-что еще более трогательное. Записи телефонных бесед товарища Петрова по автомату номер 70–69, снабженные информационными справками и нашими комментариями к оным. Идея, как и сценарий этой радиопьесы, принадлежит капитану Консулову. Он и ведущий. А исполнители – все мы, ваши подчиненные.

– Радиопьеса ради одного меня? – спросил явно польщенный Марков.

– Я-то думал заявиться к вам с папкой под мышкой. А Консулов говорит: генералу, дескать, пока что читать нельзя. Да и зачем читать, когда у нас на пленке живые голоса? Так и родилась радиопьеса. Слушайте на здоровье…

– Суббота, девятого августа, тринадцать часов сорок восемь минут, – услышал Марков отчетливый голос Консулова. После краткой паузы что-то щелкнуло (явно автомат включился), и другой голос сказал:

– Можно попросить товарища Пипеву?

– Одну минуту, – ответил звонкий девичий голосок. – Мам, тебя!

Последовала пауза.

– Жанет Пипева у телефона, – зазвучал низкий властный голос.

– Вас беспокоит Христакиев. Брат Кынчевой.

– Минутку.

Послышался скрип закрываемой двери и продолжение:

– Я закрыла дверь Гинки… Что нового?

– Глаубер может уезжать, – торопливо докладывал мужчина. – Сделка не состоится. Аппаратуру все-таки доставим из Союза. Так решил замминистра… Максимальная цена, которую мы предложим Монтанелли, составляет сорок семь долларов пятьдесят центов за штуку… Вурм может с наших три шкуры содрать, тут большой прорыв – без запчастей, которые он предлагает, через месяц с небольшим завод в Разграде остановится. Мы готовы дорого заплатить… А насчет переговоров со Свенсоном все оказалось блефом. На сегодня хватит.

– Благодарю, – сказала женщина. – И снова повторяю: никаких встреч, никаких личных контактов ни по какому поводу. На ваш счет будет переведено еще пятьсот долларов. В чем-нибудь нуждаетесь?

– Пока нет.

– Тогда – до очередного звонка. И снова голос Консулова:

– Справка. Справка. Жанет Минчева Пипева, тридцать восемь лет, разведена, проживает по улице Световой, дом номер семнадцать, третий этаж. Домашний телефон: сорок девять – восемнадцать – пятьдесят три, спаренный. Работает экономистом в «София-импорте», закончила факультет немецкой филологии в Софийском университете. Живет с дочерью, ученицей десятого класса.

– Товарищ генерал, – начал Ковачев свою роль в радиопьесе, – человек, который представился Христакиевым, разумеется, Петров. Дальше вы услышите – он постоянно меняет фамилию, хотя и в определенных фонетических границах. Немаловажен и размен информации: «Брат Кынчевой» – «Деверь Гинки». При каждом разговоре эти условные вопросы и ответы повторяются, как обмен позывными при радиосвязи. И, как вам потом станет ясно, отсутствие ожидаемого пароля – это сигнал, что разговор не состоится. Теперь продолжим…

– Воскресенье, десятого августа, тринадцать часов сорок семь минут, – объявил Консулов.

– Зара, ты?

– Я. Кто спрашивает?

– Христодоров, туз пик!

– Десятка треф. Слушаю вас.

– Сначала я вас послушаю.

– Мы познакомились. Состоялся первый сеанс. Ничего особенного. В азарт вошел, но он все еще полный профан. В любое время могу его проглотить, а пуговицы выплюнуть.

– Пока это не нужно. Оставим на потом. Переходите на валюту. Но разменивайте не ниже один к трем! И только когда он будет в выигрыше. Ухлопайте на него до пятисот долларов, они будут вам высланы незамедлительно. На сегодня все.

– Понятно. Конец?

– Конец. Позвоню на следующей неделе.

– Справка. Справка, – снова зазвучал голос Консулова. – Васил Бижев Заралиев, известный в определенной среде по кличке Зара, шестидесяти двух лет, живет на улице Революционеров, номер двенадцать, домашний телефон: двадцать семь – восемнадцать – сорок два, пенсионер, бывший бухгалтер «Продэкспорта», в молодости унаследовал мельницу, однако все наследство спустил в карты, чтобы ничего не оставлять народной власти. К сожалению, нет достаточных данных, чтобы установить лицо, о котором шла речь в разговоре.

– Комментарий. По всей вероятности, Зара получил задание втянуть кого-то в свои карточные аферы, но не обобрать, а для начала подманить долларами, чтобы у новичка только коготок увяз. Очевидно, после этого «птичка» должна оказаться в сетях Петрова. Неясно, как Петров даст Заре необходимые пятьсот долларов. Слово «высланы» наводит на мысль, что деньги не будут переданы из рук в руки. Но каким образом? Денежным переводом доллары не посылают, остается рискнуть – послать их в письме, в заказном. Необходимые меры на сей счет с нашей стороны приняты.

– Понедельник, одиннадцатого августа, семь часов тридцать пять минут.

– Да-а-а-а, кто это? – спросил сонный женский голос.

– Можно попросить товарища Ерменкова?

– Асен, тебя спрашивают…

– Да, слушаю.

– Христев вас беспокоит так рано. Это ваше объявление в «Вечерних новостях» насчет потерянной собаки?

– Нет, у нас только кошка.

– Получили искомую сумму?

– Да, благодарю.

– Через несколько дней пошлю вам столько же. До конца недели прибудет Блюменталь. Он предложит вам весьма выгодную сделку, которую надо реализовать. Непременно. С фирмой «Хелиге» можете больше не церемониться, продемонстрируйте им ваше нерасположение. Будьте твердым и принципиальным. От подарков отказывайтесь, мелкие передавайте в профком, соблюдайте инструкцию буквально. Вам ясно? Теперь слушаю вас.

– Бруно Шмидт должен проявить больше гибкости и отступить. А то меня упрекают в крайнем максимализме.

– Пусть это будет вашим недостатком. Шмидт поступил правильно. Конец.

– Конец…

– Справка. Справка. Асен Пенков Ерменков, улица Найдена Григорова, дом пять, домашний телефон: тридцать пять – тридцать восемь – шестьдесят один. По образованию юрист, заведует сектором в «Приборимпексе».

– Как говорится, комментарии излишни. Объект наблюдается всесторонне, – заключил голос Ковачева. – Проверкой установлено, что Ерменковы не давали объявления о потерянной собаке. Это пароль.

И снова голос Консулова.

– Вторник, двенадцатого августа, семнадцать часов тридцать восемь минут.

– «Промышленность», – сказал некто.

– Это говорит ваш сотрудник Христофоров. Можно позвать товарища Атанасова?

– Это редакция, товарищ, у нас такого сотрудника нет, – ответил сердитый мужской голос, и трубку положили.

– Справка. Справка. Это телефон еженедельника «Промышленность». Петров набрал его правильно, очевидно, он попал на нужного ему человека, но разговор не состоялся. Наверное, в комнате еще кто-то был, неудобно было говорить. Это подтверждается следующей записью, сделанной двадцатью минутами позже.

– Вторник, двенадцатого августа, семнадцать часов пятьдесят восемь минут.

– «Промышленность», – раздался тот же голос.

– Это говорит ваш сотрудник Христофоров. Можно позвать товарища Атанасова?

– Атанасов у телефона.

– Что скажете об эссе, которое я вам принес?

– Это никакое не эссе. Обыкновенная корреспонденция.

– Интересуются новым заводом, который строится близ села Павелско в Родопах. Плановый пуск и все остальное о нем, необходимое сырье и его обеспечение, комплектация оборудования, подробная характеристика продукции и особенно вторичной, редких металлов. Я подчеркиваю: самое важное – редкие металлы. Что скажете?

– Думаю, если вы позвоните через две недели, я смогу дать ответ.

– Желаю успеха. На этот раз наша благодарность будет гораздо больше, чем раньше. Конец.

– Конец…

– Справка. Справка. Атанас Петров Атанасов, редактор отдела технического развития еженедельника «Промышленность». Служебный телефон: сорок два – пятьдесят один – шестьдесят восемь; домашний: двадцать девять – тридцать четыре – пятьдесят один. Живет на улице Кукеров, дом номер одиннадцать. По образованию инженер-механик, на журналистской работе пять лет. Член партии. Женат, детей нет. Много путешествует по стране, хороший очеркист. Часто бывает за границей – каждый год в нескольких соцстранах и хотя бы раз на Западе. Одним словом, находочка, – не сдержался Консулов, потеряв на миг тон холодного, незаинтересованного комментатора событий.

– Небольшое пояснение, – зазвучал голос Ковачева. – Из всех засеченных агентов наибольшую опасность представляет журналист Атанасов. Как представитель авторитетного издания, пользующегося доверием и уважением у работников нашей промышленности, имеет доступ не только к официальной, открытой экономической и научно-технической информации, но и большей части информации секретной. Кто знает, какого рода откровения выслушивает он, сколько всего он и видит, и фотографирует, сколько знает того, чего вообще не печатают… Думаю, за успешную вербовку журналиста кто-то получил солидную награду.

Таковы факты, товарищ генерал. Желаем вам скорейшего выздоровления и творческого вдохновения – для стоящих перед нами задач…

III. РЕШЕНИЕ ГЕНЕРАЛА МАРКОВА

Тот же день

После третьего прослушивания ленты Марков немного успокоился, лег на спину, закрыл глаза, все еще воспроизводя в памяти только что умолкнувшие голоса.

Да, на этот раз повезло. Невероятная удача! Чтобы собрать столько полезной информации, засечь сразу четырех агентов одного резидента, обычно нужны месяцы, годы. А здесь – все вот в этой маленькой кассете… Отчего же мысль о везении не радует? Наоборот, она угнетает. Ибо за успех всегда приходится расплачиваться…

Марков не был склонен рассчитывать ни на удачу, ни на случайности. В жизненной практике такое может иногда произойти. Бывает, ищешь безуспешно преступника по всей стране – и вдруг видишь его покупающим простоквашу в магазине, что рядом с твоим домом. Дни и ночи пытаешься найти предателя, регулярно раскрывающего перед Западом тайны внешней торговли, – и вдруг случайно получаешь информацию, что на имя такого-то директора внесены десять тысяч долларов на его личный счет в одном из банков Лихтенштейна… Да, всякое бывает, но полагаться на случай, на удачу генерал считал преступным легкомыслием. И все-таки сейчас следовало честно признаться перед самим собою, что удача – налицо…

Тридцать пять лет своей жизни посвятил Марков борьбе со шпионами и не без основания полагал, что неплохо знает и характеры, и манеры этого сорта людей. А тут возникло нечто такое, что не вписывалось в традиционный шпионский пейзаж, – фамилия, под которой шпион выступал. Резиденту необходимо связываться с разными агентами, называясь по-разному: такова шпионская практика. Почему же Петров ее нарушил? С Пипевой он – Христакиев, с Зарой – Христодоров, с Ерменковым – Христев, с Атанасом – Христофоров. Все фамилии начинались с корня «христ», и это, разумеется, не случайность, здесь сокрыт глубокий смысл. Но какой? И распространяет ли Петров этот прием на других своих агентов, которые наверняка еще выплывут?

Любопытную, мягко говоря, фигуру представляет собой этот товарищ Петров. За неделю – четыре агента.

Притом как они все ему безоговорочно подчиняются, как четко докладывают о вынюханных секретах, как покорно выслушивают новые задания!.. Как удалось ему завербовать всех этих граждан народной республики, среди которых оказался даже член партии? Той партии, которой он, Крыстю Марков, посвятил всю жизнь. Партии, за идеалы которой погибли его любимая, его друзья… И какой же силой держал Петров в слепом подчинении своих приспешников? Неужели только шелестом купюр?

Теперь, немного успокоившись, Марков начал размышлять, зачем все-таки принес ему Ковачев эту радиопьесу, столь старательно сочиненную коллегами. Неужто лишь для того, чтобы удовлетворить любопытство начальника? Нет ли в этой любезности еще и скрытого смысла? Дескать, пока ты сладко почиваешь в генеральской палате, Петров действует. Он получает секретные сведения о внешнеторговых сделках – информацию, которая в любой день может уплыть за кордон. Если уже не уплыла… Он дает указание пронюхать все о стратегически важном заводе. Имеют ли они право в данной ситуации дожидаться, пока всплывут новые агенты? Ведь могут пострадать интересы всей страны. Имеет ли он право отлеживаться?..

Каждый день, каждый час приобретал теперь огромное значение. Он, генерал Марков, должен быть на посту, должен сам все решить. Он, а не его подчиненные!

Генерал позвал дежурную сестру и попросил принести обмундирование…

22 августа, пятница

На этот раз Петров нарушил свой традиционный маршрут и другим трамваем поехал на бульвар Витоши. Заглянул в рыбный магазин, кое-что купил, но поехал опять-таки не домой, а в противоположную сторону. Ехал долго, чуть не до конца маршрута, пока трамвай не оказался на улице Революционеров. Здесь Петров буквально заскочил в подъезд старого дома, где обитал Васил Заралиев, и тут же вышел. За считанные секунды он вряд ли успел бы даже убедиться, что Зары нет дома. Ибо Зара тем временем сидел за чашкой кофе в закусочной поблизости и вернулся домой два часа спустя.

Ковачев был убежден, что Петров не только не искал встречи с Зарой, но точно знал, что того нет дома. Видимо, он что-то оставил в почтовом ящике – скорее всего, деньги. Когда на другой день осмотрели почтовый ящик, сразу же увидели, что закрывается он на замок повышенной секретности, импортный, который вполне подошел бы и для сейфа.

25 августа, понедельник

Рано утром Атанасов вместе с молодым фоторепортером Станчо Славовым возвращался из Родоп в Софию. В машине сидели две прихваченные по пути распатланные девицы в синих джинсах и полупрозрачных кофточках. Узнав о возвращении журналиста, генерал вызвал к себе Ковачева, Петева и Консулова.

– Ну вот, товарищи, наш Атанасов переполнен впечатлениями от посещения завода и курорта Пампорово, где задержался на два дня. Скоро он вернется в любимую редакцию, – начал Марков оживленно. – Кто поручится, что вечером ему не позвонят? Где гарантия, что буквально следующей ночью информация не окажется за «железным занавесом»?

Все молчали. Слишком много оставалось нерешенных вопросов. И главный: сколько еще невыявленных петровских агентов?..

– Мы призваны охранять государственные секреты. – Как всегда, первым начал Петев. – Нельзя больше рисковать. Третьим звонком для нас должен стать телефонный разговор резидента с Атанасовым. После этого надо их всех брать – и Петрова, и журналиста, и всю эту шатию-братию…

– И таксиста? – спросил Марков.

– И таксиста.

– И Еву?

– Именно.

– А ее за что?

– За соучастие.

– О, какие мы лютые и кровожадные, – засмеялся генерал. – А я считал вас примером кротости.

– Вы можете шутить, товарищ генерал, но я вполне серьезно.

– А ваше мнение, Ковачев?

– Возможно, я максималист. Но я тоже не оставлял бы Еву на свободе. Кто знает, какие номера она еще отколет…

– Постойте, – перебил его Марков. – Я не спрашиваю о деталях. Убеждены ли вы, что пора бросить карты на стол?

– Как сказал бы товарищ Зара, – добавил дерзко Консулов.

– Зара, говорите? – продолжал в задумчивости генерал. – И с Зарой побеседуем, и со всеми прочими негодяями, обожающими внешнюю торговлю. Значит, позаботимся об ордерах на обыск и на арест. Прекрасно, так тому и быть. Чистая работа, никакого риска. Тогда ровно через час прошу еще раз меня посетить.

Ковачев и Петев уже поднялись, когда Консулов нервно заговорил. Голос его дрожал, казалось, он вот-вот расплачется.

– Да вы, товарищи, серьезно или театральный этюд разыгрываете?

– Что случилось, капитан Консулов? – спросил Марков. – У вас возникла сногсшибательная идея?

– Возникла. Задержать одного Петрова. А сеть его не трогать. Неужели мы упустим этот уникальный шанс? Ведь все мы убеждены, что в их системе нет обратной связи. Он – резидент, но с пассивными агентами. Никто из них не знает, когда он позвонит в следующий раз, какие задачи поставит, кто он такой в действительности, где живет, как выглядит. И соответственно, не узнают они и об аресте. Зачем же брать сразу всю компанию?

– А мы продолжим вместо него его дело, – засмеялся Ковачев.

– Но голос, голос-то его как имитировать? – спросил Петев.

– Скрытые, еще не известные агенты, – сказал Марков. – Допустим, что есть у Петрова и такие. Но как мы их раскроем без него? Кто их знает, кроме него?

– Постойте, постойте, – защищался Консулов. – Есть смысл продолжать с ними игру его голосом хотя бы для дезинформации. Какие могут быть проблемы с имитацией голоса? Снимем фонограмму, сравним с другими, неужели из сотен голосов не найдем подходящего? Да и агенты, я уверен, не так уж и запомнили голос резидента. Много ли он им звонил?.. А если не удастся, что мы теряем? Арестовать их можно всегда, куда денутся. Но если удастся… Представляете, какие откроются возможности?

– Представляю, – ответил Марков. – Но жену все же арестуем. Чтобы не подняла шума. Может, это входит в ее обязанности в их игре.

26 августа, вторник

Петров все же позвонил вечером следующего дня. А возле дома его уже ожидали трое крепких парней, среди которых был и майор Петев. Вскоре прибыл Ковачев с целой группой экспертов и оперативников.

За долгие годы службы полковник присутствовал при многих внезапных арестах – и закоренелых садистов, и заурядных блатных, и согрешивших по легкомыслию, и даже невиновных. Да, к сожалению, и такое подчас случается. Много раз наблюдал он поведение, реакцию задержанных и в момент ареста, и на первых допросах. Он давно знал, что эти реакции не всегда соответствуют естественному правилу, по которому виноватый угрюмо сознает свою вину и молчит, а невинный изумлен, потрясен и протестует против возведенного на него обвинения. Случалось (не так уж редко) и противоположное: закоренелый преступник выглядит этаким невинным ягненком, а человек действительно невиновный – то ли от испуга, то ли от смущения – как угрюмый злодей.

Но реакция этого образцового гражданина и добросовестного наладчика приборов поразила даже Ковачева и всех его видавших виды коллег. Разумеется, прежде чем войти в дом, они предъявили ордер на арест и на обыск. Хозяин реагировал так, как если бы Петев, его любимый и уважаемый кум, привел нескольких подвыпивших приятелей поздравить его с днем рождения. Любезный, улыбающийся, он приветливо пригласил всех в дом и объявил в самых почтительных выражениях, что он всецело к их услугам, что хорошо их понимает, просит не стесняться и со своей стороны готов сделать все от него зависящее, дабы они с успехом выполнили свои служебные обязанности.

Столь же учтиво, хотя и гораздо более сдержанно, держалась его супруга Евлампия, лишь изредка в ее глазах вспыхивала ненависть.

Петров даже не спросил, как водится, чему он обязан таким вниманием к своей скромной персоне. Всем своим поведением он как бы говорил: «Не хочу проявлять излишнее любопытство. Оставляю вам самим убедиться, что вы ошиблись. Когда сочтете возможным, сами скажете, что вас привело в наш дом».

Осмотр всех помещений – жилых комнат, чердака, гаража, сарая в углу двора, всего садика – продолжался несколько часов. Первые, хотя и поверхностные поиски оказались безрезультатными. Правда, Консулов нашел черный чемодан, запихнутый в гардероб. Однако чемодан был пуст.

К десяти часам вечера осмотрели буквально все, но ничего изобличающего не нашли. Неужели у Петрова не было никаких вещей, аппаратов, денег, необходимых для шпионской деятельности? А где содержимое черного чемодана? Невероятно, чтобы Морти и таксист возились с пустым чемоданом! Возможно, резидент скрывает вещественные улики где-то на стороне, у сообщника, а может, у себя на работе? Для начала генерал предпочитал объяснить отсутствие Петрова на работе его внезапной болезнью.

Ковачев распорядился отложить обыск на завтра, решив привлечь сюда научно-технический отдел. Понятых отпустили по домам, все двери опечатали, оставив двух часовых.

Петрова и жену препроводили в отдельные камеры. Негласное наблюдение показало, что Евлампия долго не могла успокоиться и задремала едва лишь перед рассветом. Петров же сразу уснул сном праведника. Или у этого человека были железные нервы, или… Нет, он не был невиновным. Но почему чувствовал себя таковым?..

Обыск продолжился на следующее утро, после того как эксперты привезли свою сложную и разнообразную аппаратуру. Каждую вещь разглядывали поштучно, книги перелистывались страница за страницей, мебель тщательно измеряли в поисках потайных мест. Стены прослушивали ультразвуковыми аппаратами, магнитометры ощупали каждый квадратный дециметр, в ход пошли специальные рентгеноскопы и гамма-детекторы.

Лишь к обеду удалось обнаружить первый тайник – в дымоходе камина. Обследовали другой камин – и там тайник. Место было выбрано достаточно традиционно, и, разумеется, при вчерашнем обыске оба камина осматривали: и газеты жгли – тяга была идеальной, и железную гирю со щеткой – главное орудие трубочистов – пускали в ход, но никаких препятствий не встретилось. Да, тайники располагались в традиционном месте. Но конкретное решение отличалось необычностью и точностью исполнения всех деталей.

В средней части дымохода была устроена параллельная выемка, где хранилось шесть пластмассовых контейнеров. Электромотор этого маленького лифта опускал контейнеры к нижнему отверстию камина, которое было не в комнате, а в подвале, где можно было спокойно открыть дверцу и распоряжаться контейнерами.

Ни единый мускул не дрогнул на лице Петрова, когда начали подробно записывать в протокол содержимое всех шести контейнеров. Один был заполнен купюрами по двадцать, сто и пятьсот долларов. Второй – болгарскими левами, но он был неполон. Из остальных извлекали приборы – многочисленные, разнообразные и подчас непонятные даже специалистам. То было в буквальном смысле последнее слово в области микропроцессорной электроники – аппараты для шифрования и дешифрования, аппараты, способные «сжать» шифрограмму и «выстрелить» ее за считанные доли секунды. Обнаружили и два радиопередатчика – один коротковолновый, для дальних связей, другой работал только на ультракоротких волнах, так что бессмысленно было подслушивать радиопеленгаторами, когда его задействуют для связи с некой дипломатической миссией в пределах Софии…

IV. КТО ТЫ, ГРАЖДАНИН ПЕТРОВ?

28 августа, четверг

Допросы начались на другой день после завершения всех формальностей с обыском. Петров до самого конца так и остался как бы любопытным наблюдателем. Все происходящее в его доме вроде и не касалось хозяина, хотя и было крайне интересно. И только под конец обыска он ввел в свою роль несколько стыдливых ноток деликатного раскаяния.

Первый допрос Ковачев и Консулов проводили вместе. Роли распределили так: Ковачев будет вести официальный допрос, а капитан, удобно расположившись в кожаном кресле возле стола, станет наблюдать за резидентом, вмешиваясь лишь в крайних случаях.

Когда старшина ввел Петрова, тот смиренно застыл в дверях, взглядом уперся в ковер, руки вытянул по швам, точно ему предстояло выслушать смертный приговор. Сел лишь после третьего, резкого приглашения Ковачева, да и то лишь на самый краешек стула.

На формальные вопросы по установлению личности отвечал четко, гораздо подробней, чем требуется для протокола. А когда Ковачев предложил ему рассказать о своей преступной деятельности, он опустил еще ниже голову, прошептав еле слышно: «Виновен!» Казалось, от отчаяния он готов биться головой о стену.

Столь скорое признание вины было, разумеется, обнадеживающим, но явный налет театральности не обещал ничего хорошего.

– Я знаю, слышал, читал в криминальных романах, – спокойно начал Петров, – что в данной ситуации положено обращаться к вам казенным словом «гражданин». И все же прошу вас от всего сердца, позвольте называть вас «товарищи». Поверьте, я искренне чувствую вас товарищами в испытании, которому меня подвергла судьба.

– Хорошо, хорошо, – поспешил его успокоить Ковачев. – Не возражаю. Чем же вы хотели бы поделиться с вашими новыми «товарищами»?

– Я человек чистосердечный. И сам не могу понять, почему ранее не пришел к вам с повинной. Но за ночь я все переосмыслил и понял, что единственный путь для меня – чистосердечное раскаяние.

– Похвальная идея, – уже серьезно сказал полковник. – Приступайте к чистосердечному раскаянию.

– Два месяца тому назад я случайно бродил по Русскому бульвару и возле магазина иностранной литературы познакомился с двумя иностранцами, похожими на супружескую пару. Я искал одну техническую книгу, они – альбом с красотами Рильского монастыря или с болгарскими иконами. Я постарался подобрать им подходящие издания. Они довольно сносно говорили по-болгарски. Когда мы вышли из магазина, я предложил им посидеть в кафе-мороженом при гостинице «Болгария». Говорили мы, как водится, о разных пустяках и условились встретиться на другой день. Встретились. Я предложил осмотреть на моей машине живописные окрестности Софии. Была, помню, суббота, и поездка удалась на славу. Обедали в мотеле «Белые березы». Расплачивались за обед они. По этому пункту я с ними чуть было не рассорился, но в конце концов уступил этим милым людям. Я рассказывал за обедом о Софии, они интересовались, чем я занимаюсь, с кем живу. Уверен, я был первым болгарином, с которым они разговаривали здесь. И я не видел оснований скрывать что-то о себе или о своем образе жизни…

Фатальный разговор состоялся на следующий день, в воскресенье. Ах, если б можно было вычеркнуть из моей жизни это воскресенье! Мы поднялись на Витошу и провели на горе весь день. Обедали в ресторане. Но на этот раз я настоял и платил сам. После обеда жена легла позагорать на солнышке, мы прогуливались поблизости. И тогда ее супруг начал совершенно особенный разговор – о пользе сотрудничества между народами, против ненависти, разъедающей нынче весь мир, и националистической, и расовой, и классовой. Он был убежден, что самые добрые, самые культурные, самые интеллигентные люди, где бы они ни жили, братья и должны служить гуманной идее предотвращения войны, идее мира и взаимопонимания. В общем, он предложил мне оказывать некоторые мелкие услуги одной державе, как он выразился, «дружески настроенной к судьбе многострадального болгарского народа». Великой державе, знаменосцу свободы и демократии во всем мире…

Петров, опустив голову, смиренно смотрел в одну точку, молитвенно сложив стиснутые руки.

– И я, можете ли вы поверить, я, глупец, я, простофиля, я, всю жизнь честно прослуживший моему народу, согласился. Ничтожество! Глупец! Преступник!

– Постойте-постойте! – пресек это самобичевание Ковачев. – Лучше скажите, откуда были эти иностранцы?

– Я не знаю. При начальном знакомстве они пробормотали имена, но я не запомнил, как водится. А друг друга они называли то «дорогой», то «дарлинг». Но давайте вернемся к вопросу, который не дает покоя моей душе. Я согласился не только во имя свободы и демократии. И вовсе не потому, что мне было предложено на выбор ежемесячно по сто долларов или триста левов за те мелкие услуги, которые я им должен был оказывать. Я и без того неплохо зарабатываю, к тому же мы с моей благоверной обходимся без излишеств. Нет, я решился, ибо меня уверили, что в моей услуге нет ничего, упаси боже, противозаконного. Единственное, что от меня просили, – соорудить в доме два тайника. В общем, все то, что вы открыли. Мне объяснили, где и как я должен их сделать. В тайники я должен был загрузить контейнеры с вещами, которые мне пришлют. И по особому указанию передать эти вещи лицам, которые явятся с паролем.

– Каков пароль?

– Мне сказали, что при необходимости сообщат его по телефону. Но позвольте мне продолжить исповедь. Мои знакомые отбыли в понедельник. Прошло пятнадцать дней – последние спокойные дни в моей жизни. И вот однажды голос с иностранным акцентом сообщил мне по телефону, что надо немедленно приехать на вокзал и из ячейки А-34 в камере хранения забрать черный чемодан. Шифр я помню – 1681. Что я и сделал. В чемодане были все необходимые приспособления и подробные указания для монтажа тайников. Там же, в чемодане, я обнаружил и деньги, что описаны в протоколе, и всю эту непонятную аппаратуру. В записке, которую я немедленно уничтожил, говорилось, что я должен взять себе тысячу левов – аванс за три месяца – и сто левов – в покрытие расходов на монтаж тайников. Что я и сделал. С тех пор никто мне не звонил и не появлялся. А доллары я даже в руки не брал… И последнее. Уверяю вас, моя жена тут ни при чем. Она ничего не знает, ничего!

– Очень интересно. Но как вы объясните, что такой честный, ничем не запятнанный гражданин, как вы, без колебаний согласился служить иностранной разведке?

– Какая разведка? Я просто хранил их вещи!

Тут уж смиренный Петров явно перебрал с наивностью. Переигрывает, подумал Консулов.

Картина окончательно прояснилась: резидент сообщал заранее вымышленную версию. Он явно не подозревал, что был под наблюдением, начиная со сцены на вокзале. Но тут-то и крылась загвоздка. Ковачева смущало, почему он рассказывает о чемодане, если они ничего о нем вроде бы не знают… Был ли это симптом разоружения или Петров поддался первой ассоциации? Известно ведь, что камера хранения удобна для негласной передачи вещей.

Поскольку на первом допросе Петров ни разу не упомянул о своих разговорах по автомату, Ковачев тоже решил не касаться пока этой темы. Он твердо придерживался формулы: «Стремись получить максимум информации при минимуме с твоей стороны». Это правило, на его взгляд, отражало древний закон биологии. Тиф обладает превосходной чувствительностью, чтобы обнаружить свою жертву, но даже он, всесильный, раскраской шкуры сливается с джунглями.

Дальнейшие допросы должен был вести Консулов, придерживаясь все той же линии: слушать, уточнять, вылавливать противоречия.

1 сентября, понедельник

– Как и вчера, ничего нового? – спросил Ковачев у капитана на утреннем докладе.

– Если и есть новое, то не в словах, а в контексте. Нет, даже не в контексте, а в целостной оценке всех проведенных допросов. Я основываюсь даже не столько на фактах, сколько, скажем… на интуиции, хотя и не привык полагаться на этот ненадежный реквизит парапсихологии.

Все в кабинете молчали, и Консулов, выждав, продолжал:

– Я уверен, агентура у Петрова не маленькая, руководил он ею активно. Вопрос в том, как она была завербована. Не могу представить, что вербовал лично он. Ведь, судя по всему, агенты ни разу не видели его в лицо. Значит, вербовал другой. Как? Когда? Кто? Все еще он в Болгарии? Или передал свою агентурную сеть Петрову? Я убежден: Петров принял агентов из рук в руки уже здесь, в Софии. Бессмысленно искать следы и в Провадии, и в Русе, и в Видине. А играет он с нами в кошки-мышки, не только чтобы прикрыть свое резидентство. Ставка у него покрупней.

– Что может быть покрупней его шпионской деятельности? – удивился полковник.

– Его личность. Три дня, проведенных в его компании, убедили меня, что перед нами вовсе не провинциальный электротехник, а человек с высшим образованием, с огромной эрудицией и богатым житейским опытом. Именно интуиция подсказывает: перед нами птица высокого полета. Сколько можно слушать его причитания о так называемом раскаянии? Не пора ли заняться биографией героя?

– Может быть, и пора, – протянул Ковачев. – Хотя бы для того, чтобы высветить все стороны его жизни. Даже если вы не правы.

– Я прав, – отвечал капитан с подчеркнутой уверенностью. – И для начала посвятил целый допрос уточнению его жизни в провинции и службе в армии. К сожалению, товарищи, урожай не богат. Он словно бубнит чужую автобиографию. До последней запятой вызубренную, однако чужую. На эти допросы я ухлопал целый день. А в воскресенье, когда вы отдыхали, я кое-что сочинил.

Консулов извлек из папки несколько исписанных страниц и протянул полковнику.

– Здесь все тонкости его биографии, все детали, которые позволяют установить личность. И план дома, где он обитал с покойной супругой, и план улицы, и расположение близлежащих магазинов, где он бывал сотни, тысячи раз. В общем, множество бытовых подробностей, могущих его изобличить. Потому что чужую биографию можно вызубрить до запятой, а бытовые подробности – это как сказать…

– Как же он реагирует на ваши дотошные расспросы о житье-бытье? Понимает ведь, что интерес не случаен?

– А никак. Как всегда, невозмутим. Не удивляется даже самым пустяковым вопросам. Хотя для меня это тоже сигнал.

– Вы что же, не допускаете, что Петров – это действительно Петров? – спросил Петев.

– Речь не о том. Дело проще. Достаточно иметь хотя бы одну его фотографию тех лет.

– Почему вы так уверены? Подмена – слишком рискованная игра, разоблачить при этом можно быстро и легко.

– Моя уверенность покоится на одном косвенном, но достаточно красноречивом доказательстве. Еще при обыске я заметил, что в доме нет ни одной фотографии хозяина до его переезда в Софию. Ни на стенах, ни в столе, ни в семейном альбоме. Чего не скажешь о тете Еве – ее жизнь представлена с младенчества… Лично я не знаю никого, кто не имел бы фотографий детства и юности. Допускаю, что Петров все свои фото однажды потерял. А если нет?

Консулов оказался прав.

Выяснить личность резидента поручили Дейнову, снабдив его сочинением капитана, нынешними снимками кающегося преступника и его паспортом. И Дейнов для начала полетел в Русе, где паспорт был выдан. В паспортном столе с фотографии в личном деле смотрел совсем другой человек. Разница была слишком очевидной. Настоящий Петров был с пухлыми щеками, курнос, с круглыми добродушными и чуть глуповатыми глазами под дуговидными бровями. Лицо же на паспорте было слегка удлиненным, напоминающим лица раннехристианских аскетов, брови прямые, взгляд острый, уверенный, нос тонкий и довольно длинный…

V. ТРИНАДЦАТЬ ЗАПОВЕДЕЙ СВЯТОГО ИГНАТИЯ

5 сентября, пятница

Утром Консулов явился на работу не просто чисто выбритым, в белоснежной рубашке, с черным галстуком, как он являлся всегда, но и подстриженным, благоухающим парфюмерией. Настроение его вполне соответствовало жениховскому обличью. Он таинственно молчал и многозначительно усмехался.

Ковачев вслух расписывал день для каждого, будто ничего не замечая, и лишь в самом конце спросил как бы между прочим:

– А вы, капитан Консулов, чем занимались вчера? Забыли заглянуть утром к своему непосредственному начальнику.

– Я был вчера в библиотеке. Весь день, – так и встрепенулся Консулов. – И вчера, и позавчера. Аж до самого вечера.

– Гляди-ка, – искренне удивился Петев. – До сих пор я знал, что некоторые научные работники под видом сидения в библиотеке шастают по магазинам. Но чтоб шастали представители нашего ведомства? Что-то не верится…

– В публичной библиотеке, дорогой Петев, сосредоточены мудрость и знания, которые человечество – заметь, мыслящее человечество! – копило тысячелетиями. Библиотека находится возле университета. Для тех, кто и этого не знает, поясняю: здание университета – на углу Русского бульвара и бульвара Толбухина…

– Достаточно, достаточно, – вмешался полковник в намечающуюся перепалку. – Расскажите, чем вы утоляли голод по тысячелетней мудрости, накопленной человечеством.

– Я читал и записывал в надежде, что вы оцените мои старания. – Консулов достал из кармана сложенный вчетверо листок, развернул, внимательно оглядел всех присутствующих и начал читать: – «Правила скромности.

Первое. Повсеместно выказывай скромность, даже смиренность. Второе. Не крути легкомысленно головой – поворачивай ее медленно, держи прямо, слегка наклонив вперед. Третье. Глаза должны быть потуплены: не следует смотреть без нужды в сторону или вверх. Четвертое. Когда разговариваешь, особенно с лицом, обладающим властью, смотри не в лицо, а чуть ниже его подбородка».

Тут Консулов сделал небольшую паузу, как бы давая коллегам возможность усвоить прочитанное. Ковачев, поначалу изумленный, после четвертого правила вдруг поймал себя на мысли, что вспомнил резидента… Это же его описание, слепок его своеобразного поведения, не иначе.

– «Пятое. Не морщи лоб и особенно нос. Лицо твое всегда должно быть беззаботным, отражающим внутреннее спокойствие. Шестое. Губы не стискивай, но и широко не раскрывай. Седьмое. На лице твоем должно быть выражение скорее веселости, нежели печали или некоего иного необыкновенного чувства. Восьмое. Твой внешний вид и одежда должны быть опрятными и приличными. Девятое. Руки держи спокойно. Десятое. Ходи спокойно, не торопясь, если нет особой необходимости. Но и при необходимости соблюдай приличия. Одиннадцатое. Все твои слова, жесты, движения должны быть всеобщим примером. Двенадцатое. Выходить наружу следует вдвоем-втроем, как предпишет начальство. Тринадцатое. При разговоре не забывай о скромности, как в словах, так и в манере поведения». – Консулов опустил бумагу и закончил тише обычного: – Таким вот образом, товарищи. Вызывают ли ассоциации эти тринадцать правил?

– Это, несомненно, описание манер нашего резидента, – сказал Ковачев.

– Но если бы вы знали чье! Словесный портрет нашего героя – всего лишь копия с оригинала. А оригинал жил больше четырехсот лет назад! Это небезызвестный Игнатий Лойола – основатель и первый генерал ордена иезуитов. Тринадцать заповедей Святого Игнатия обязательны для братьев иезуитов и доныне определяют их поведение.

Сообщение Консулова всех крайне удивило. Задуманный капитаном эффект, безусловно, удался. Первым нарушил молчание Петев.

– Что же, выходит… резидент наш еще и иезуит?

– Получается так. Если это не случайное совпадение между поведением его и тринадцатью правилами… Впрочем, я должен объяснить, как наткнулся на сию премудрость. С первого дня знакомства с этим субъектом что-то мне постоянно не давало покоя. Слишком уж особенным, слишком необыкновенным было его поведение – и вечное смирение, и постоянно потупленный взгляд, и размеренные, как бы сдерживаемые движения рук. Все свидетельствовало о том, что в человеке есть нечто чуждое нам – не болгарское, не социалистическое, если угодно. Он из другого теста. Но какого? И где оно замешено? Мейд ин Ю Эс Эй? Сделано в США? Или где-то еще? Тогда-то я и решил порыться в библиотеке. Сознаюсь, сначала пошел по ложному следу. Вы, верно, слышали такое выражение – протестантское лицемерие? Так вот, вбил я себе в голову, что он из породы протестантов, может быть, даже тайный пастор, работающий, допустим, не только на американскую церковь. Более того, как вы знаете, его благоверная, госпожа Евлампия, субботница, адвентистка, из клана фанатиков, чье главное в жизни занятие – ожидание Страшного суда. При такой подруге был резон предположить, что и он протестант. Но я ошибся, и ошибка эта стоила мне целого дня сидения в библиотеке. Однако тот день не прошел впустую. Не знаю, насколько вы знакомы с различными протестантскими течениями: лютеранством, кальвинизмом, цвинглианством и так далее. В одной только англиканской церкви несколько сект: баптисты, методисты, квакеры, пятидесятники, адвентисты вроде нашей Евлампии. Каково было разобраться всего лишь за два дня в этом религиозном хаосе, это знаю только я – хорошо бы за это получить надбавку за вредность. За вредность моральную… Залез я, значит, в протестантский лабиринт, долго плутал, но все же выбрался. Тогда-то меня и осенило божье провидение. Разве лицемер и иезуит – не синонимы? И пошло дело, пошло. Особенно помогло мне сочинение Алигьеро Тонди, бывшего иезуита, варившегося в котле святой конгрегации, вкусившего с лихвою иезуитской премудрости и сбежавшего от духовных своих собратьев, когда увидел всех изнутри. Кстати, труд его читается как увлекательный роман. В нем-то я и нашел тринадцать правил. Игнатий Лойола сочинил их еще в середине шестнадцатого века, а его последователи, божьи служители, вылепили нашего героя сообразно этим правилам. Для вящей славы господней, или, если перейдем на латынь: ад майорем деи глориам!

VI. «АД МАЙОРЕМ ДЕИ ГЛОРИАМ»

5 сентября, пятница

Завершив разбор странного открытия Консулова, полковник позвонил генералу Маркову и попросил немедленно его принять. Причем вместе с капитаном Консуловым – не только потому, что генерал, возможно, захочет услышать подробности из первоисточника, но и ради справедливости: Консулов заслужил похвалу и должен был получить ее лично от генерала.

На сей раз Консулов чуть приглушил свои сценические эффекты, но от первоначального сценария не отказался: и тринадцать правил прочел, и пространно все объяснил. Генерал слушал терпеливо, не перебивая, а в конце встал и по-отцовски обнял Консулова.

– Браво, капитан. Скоро вы станете майором. Нравитесь вы мне. Я тоже голову ломал над загадкой этой личности – лже-Петрова, но дальше душевных терзаний дело не пошло. А надо было, оказывается, посетить библиотеку. Еще раз поздравляю!.. А теперь, товарищи, давайте думать, как использовать открытие Консулова. Не пора ли сбросить маску и заставить этого иезуита играть в открытую?

Игра по телефону-автомату 70–69 все еще продолжалась, хотя и безрезультатно. Сравнив фонограммы голосов работников управления, установили, что самый подходящий голос у фотографа-эксперта Петра Маначева. В установленные часы он выходил на агентов Петрова, давал новые задания от имени резидента, выслушивал доклады, но практической пользы это не приносило. Ибо новых агентов не раскрыли.

– И все же он болгарин, – воспользовался наступившим молчанием капитан. – Я твердо уверен!

– И я уверен, – сказал Ковачев. – Но как он оказался в 1975 году в Софии? Вот вопрос. Мы установили, что он приехал из Видина. А до этого? Кем он был, прежде чем стать Георгием Петровым? Чем занимался? Пока мы это не установим, откровенничать с ним не стоит.

– Вопрос в том, когда он стал иезуитом. Сейчас ему под пятьдесят. В таком возрасте роль иезуита вызубрить невозможно. Он, видно, пропитался этим духом еще в юности, лет тридцать назад.

– Значит, где-то в начале пятидесятых годов, – подхватил полковник Марков. – Помню я эти времена, ох как помню. И процесс пасторов, и процесс кюре. Но иезуитов у нас в стране были считанные единицы. Кто же и зачем сделал из него иезуита?

– Именно сделал, вылепил, – сказал Ковачев. – Такое возможно лишь в молодости, когда психика еще не устоялась.

Марков жестом остановил полковника.

– Погодите, погодите! У нас же было целое гнездо иезуитов! Их французский коллеж в Пловдиве… Как же он назывался? Там еще раскрыли одного старого шпиона, Анри д'Ампера, небезызвестного в свое время пэра Озона… трудный был человек. Ученики дразнили его пэром Бизоном. До сих пор помню. Ах да, заведение называлось коллежем святого Августина, принадлежало оно конгрегации «Успение Богородицы»… Вот какие номера откалывает склероз: выплывают из памяти историйки, вроде бы уже канувшие в Лету. Этот коллеж ежегодно выпускал альбомы с фотографиями своих питомцев и абитуриентов. Возьмите эти альбомы в нашей библиотеке, поройтесь в них. Не удивлюсь, если и эта змея выползла из гнезда Озона…

Архив бывшего французского коллежа святого Августина действительно сохранился. Среди огромного количества книг отыскались и упомянутые генералом альбомы с фотографиями и краткими характеристиками. Дальнейшее было делом техники. Из пяти представивших интерес фотографий следовало найти одну. Эксперты зафиксировали 28 опорных точек на голове – анфас и профиль – и сравнили их с соответствующими точками на фото теперешнего Петрова. Измерения и вычисления показали, что это – Стефан Мирославов, окончивший коллеж в 1947 году.

Генерал распорядился проверить биографии и четырех остальных заподозренных. Двое жили в Пловдиве, один в Русе, четвертый умер два года назад, а пятый… Пятый безвестно канул еще в 1954 году, и с той поры никто о нем ничего не слышал. Несомненно, он-то и играл роль Петрова. Понадобилось всего несколько дней, чтобы навести нужные справки. Биография резидента была короткой, но содержательной.

Стефан Мирославов (все называли его Стив) родился в 1928 году. Он был единственным сыном Йозо Мирославова – богатого католика, владельца обширных земельных угодий, нескольких доходных домов на главной улице Пловдива, столь же обширных лесных массивов в Родопах и двух лесопилок. Религиозен был до фанатизма и вместе с супругой Марией регулярно посещал католический собор святого Людвига. Неудивительно, что их единственный сын оказался в коллеже иезуитов, который и закончил с золотой медалью.

В гимназическом архиве оказалось немало материалов о молодом Мирославове, характеризующих его с самой лучшей стороны. Как известно, отцы иезуиты обращали особое внимание на детей из высших слоев общества – благодаря своим родителям они могли занять со временем видное место в обществе. Особенно если, ко всему прочему, были трудолюбивы, интеллигентны и тщеславны. Всеми этими качествами как раз и обладал Стив. Почти все годы обучения он был не только лучшим учеником класса, но и усердно посещал богослужения в гимназической капелле и в соборе святого Людвига. Поэтому никто не удивился, когда на выпускных торжествах ему вручили «При д'экселанс» – «Награду достойнейшему». Помимо грамоты, получил он и роскошный альбом с цветными видами знаменитых замков Франции. Но гораздо важнее было другое: высокая награда обеспечивала Стиву не менее высокую стипендию во французском университете.

Да, до этого момента все развивалось самым прекрасным образом. Но только до этого момента! После 1947 года началось стремительное падение Мирославова. Во-первых, ему не разрешили поехать во Францию на учебу. Официальным мотивом отказа послужила необходимость отслужить в армии. И Стив оказался в казарме. Через два года его демобилизовали, но жизнь в стране к этому времени разительно переменилась. Все богатства его семьи были конфискованы или национализированы – начали действовать революционные законы народной власти. Родителям, владевшим дотоле многими домами, оставили одну комнату, где они и прозябали без каких-либо доходов. Отец вскоре скончался от инфаркта – судя по всему, не смог вынести столь решительной перемены в своем общественном положении.

Стив и его мать остались вдвоем. Жили они хоть и без прежнего довольства и блеска, но все же прилично, хотя и не работали. Возможно, помогал кто-нибудь из прежних друзей – но и все они тоже находились в незавидном положении. Скорее всего, у госпожи Марии Мирославовой была припрятана шкатулка с драгоценностями, которые она потихоньку сбывала. Так или иначе, но Стив поступил на юридический факультет Софийского университета. Скоро и здесь он оказался в числе первых студентов…

Второй сокрушительный удар в судьбе Мирославова последовал в 1952 году. При очередной чистке его исключили из университета как социально чуждый элемент, как сына «бывших». Исключили перед самой летней сессией, когда он готовился сдать (как всегда, с блеском) экзамены. Можно представить, какая буря разразилась в душе честолюбивого юноши, какой бурлил в нем вулкан ненависти к новой власти.

Начался новый этап в его жизни. То ли не найдя более подходящего занятия, то ли из-за оскорбленного самолюбия и всем назло, но многообещающий молодой юрист переквалифицировался в чернорабочего. Несколько месяцев работал возчиком, свозя кости из мясных лавок на фабрику, вырабатывающую клей. Затем довольно долго был землекопом – рыл песок и гравий на берегах Марицы.

При раскрытии шпионско-диверсионной организации католических кюре в июле 1952 года органы засекли встречи Стефана Мирославова с Павлом Джиджовым, священником, бывшим главой католическо-униатской семинарии при коллеже святого Августина. По архивам оказалось трудно установить, насколько эти связи были серьезны, противозаконны, во всяком случае, на процессе Стив не фигурировал. Либо следователь проявил небрежность, либо Мирославов тогда и впрямь не лез в политику.

Два года проходил он в чернорабочих, не предприняв ни одной попытки найти более подходящее занятие. Люди, знавшие его в те времена, вспоминали, что поначалу он был в страшном отчаянье и даже подумывал о самоубийстве, но постепенно успокоился – возможно, свыкся с новым своим положением. А возможно, злоба перевесила в нем все остальные чувства, и, стиснув зубы, парень замкнулся в себе, намеренно избрав работу потяжелей… Так прозябал он, живя вместе с матерью, без любимой и даже без случайных подруг, погруженный в одиночество и озлобленность, пока в мае 1954 года не исчез. В одно прекрасное утро, как всегда, ушел из дому на работу, но там не появился. И с тех пор будто в воду канул.

Пришлось порыться в архиве Пловдивского окружного управления. Там обнаружилось заявление Марии Мирославовой о том, что ее сын в среду, 7 мая, ушел из дому и не вернулся. Заявительница просила милицию установить, не случилось ли с ним несчастья. Как ни странно, заявление датировано 14 мая – неделю спустя после исчезновения человека! Почему озабоченная мать не подняла тревогу сразу на другой день? Такая забывчивость объяснялась легко: они с сыном сговорились, у парня была целая неделя для осуществления задуманного плана, и лишь затем – для оправдания матери – последовало заявление.

По данным архива госбезопасности и пограничных войск тоже нельзя было узнать что-то определенное. В первой половине мая 1954 года на границе было вроде бы спокойно, а имевшие место инциденты носили совершенно иной характер.

Так в биографии Стефана Мирославова образовался пропуск в целых 23 года. Невероятно, чтобы все эти годы он скрывался в Болгарии. Значит, сбежал за границу – допустим, во Францию, – чтобы с семилетним опозданием получить свою стипендию? Ясно, что вращался он за рубежом в эмигрантских кругах. Это давало следствию некоторые надежды…

Ковачев долго трудился над соответствующим запросом, сводя воедино все предположения и догадки, все фотографии резидента в разных позах и ракурсах, не только сегодняшние или из альбома коллежа, но и из семейного архива Мирославовых в Пловдиве, фотографии, которые предоставила следствию смущенная мать Стива…

Ответ на запрос наконец пришел. Назван он был справкой, что не соответствовало действительности. Толстый пакет с густо исписанными листками напоминал скорее научную монографию. Судя по всему, над «справкой» трудился не один человек и не одно дело в архиве было тщательно пересмотрено.

Вступительная глава, названная «Идентификация», была целиком посвящена отождествлению Георгия Михайлова Петрова с личностью Стефана Йозефа Мирославова и с разными фигурами, подвизавшимися в период 1954–1975 годов в болгарской эмиграции и среди шпионов. Оказывается, через два месяца после исчезновения Стив появился в Риме под собственной фамилией. И здесь навсегда с ней распрощался. Сначала он стал французом Анри Лекоком, затем итальянцем Филиппо Таламо, затем, оставаясь священником, это был отец Джузеппе Паван, отец Пьетро Коффи, а возможно, и известный эмиссар Ватикана отец Густаво де Реджис.

Анри Лекоком он стал в Венеции, в спецшколе иезуитов, где готовили шпионов-радистов и шифровальщиков. Его явно предназначали для Болгарии, но он, как и везде, оказался среди первых учеников, и наставники решили использовать его для других целей святого ордена.

Так Стив попал в стены новициата Иисусова общества в Галлоро, возле Ариччи, в 30 километрах от Рима. Сведения о его деятельности в этом иезуитском воспитательном учреждении отсутствовали: «святые братья» умело хранят свои тайны. Но известно, какова главная задача новициатов – полностью стереть, уничтожить личность новобранца и заменить ее новой, искусственной. Судя по всему, операция прошла блестяще. Когда в 1957 году Стив под личиной Филиппо Таламо покинул новициат, он был уже другим существом.

Затем последовали годы учебы в иезуитском университете в Риме, на улице Карло Каэтано. Здесь он, разумеется, тоже блистал знаниями. Здесь же, видимо, постригся в монахи и стал членом иезуитского ордена, поскольку на выпускной церемонии в 1961 году ректор коллегии отец Густаво Веттер вручал диплом не Стефану Мирославову, и не Анри Лекоку, и даже не Филиппо Таламо, а отцу Джузеппе Павану.

Далее явствовало, что он активно участвовал в деятельности комитета содействия беженцам из Болгарии. Затем следы исчезали. Было лишь известно, что он отбыл на тайную виллу иезуитского ордена в Альпах. Потом опять полная неизвестность. В начале семидесятых годов он подвизался под именем отца Пьетро Коффи на знаменитой вилле «Мальта» – известном гнезде иезуитских шпионов, опекаемом отцом Роберто Цюлигом…

Странным, необъяснимым выглядело то обстоятельство, что после двух с лишним десятилетий безоблачной жизни в Италии, когда Стиву было уже под пятьдесят, он решил вернуться в Болгарию, чтобы превратиться в техника Петрова. Если, разумеется, он руководствовался собственным желанием. Вышестоящие отцы иезуиты умели блюсти железную дисциплину ордена и заставляли платить старые долги.

Заброска Стива в Болгарию ставила ряд важных вопросов.

Во-первых, что случилось с настоящим Георгием Михайловым? Почему он согласился на «размен» с Мирославовым и отдал ему свой паспорт? И куда делся потом? Уехал на Запад? Или нашел свой конец в диких зарослях, в горах? Такие размены – один прибывает с иностранным паспортом и остается в Болгарии, а другой с этим же паспортом убывает на Запад, предварительно переклеив фото, – были известны. Но что могло склонить Георгия Михайлова к измене родине?..

Другую загадку представляла личность Евлампии Босилковой. Она, несомненно, знала о нелегальной деятельности мужа. Без нее он не смог бы соорудить в доме хитроумные тайники и пользоваться ими. Да и постоянное пребывание кого-либо из супругов в доме – не означало ли это, что Ева выполняла свою задачу на вверенном ей посту? Не следовало забывать, что индивидуальное строение, столь пригодное для шпионской деятельности, принадлежало Еве, что брак с нею дал возможность резиденту получить в столице и прописку, и работу. Что толкнуло женщину на этот брак? Только ли желание увядающей вдовушки раздобыть себе любою ценой супруга, пусть даже шпиона! Или же глубоко верующая, фанатичная сектантка получила соответствующее внушение – нет, приказ – от своего пастора?

Тогда возникал вопрос: зачем протестантский пастор заставил послушную овечку коренным образом изменить жизнь, заключив брак с указанным ей чужим человеком – католиком, иезуитом? Какая сила смогла принудить извечных заклятых врагов – католиков и протестантов – объединиться в общей борьбе против коммунизма?..

22 сентября, понедельник

Первый серьезный допрос был назначен на следующее утро. Под вечер, покончив с текущими делами, генерал Марков вызвал к себе для последних уточнений Ковачева и капитана Консулова. Было решено, что допрашивает полковник в присутствии капитана, а Марков будет слушать в своем кабинете.

– Ну, товарищи, как думаете начать поединок с этим типом? – спросил генерал. – Какую увертюру ему сыграете? Не забывайте, как он вышколен, как нас ненавидит. Дуэль придется вести по всем правилам единоборства, пуская в ход самые хитроумные приемы.

– Я предлагаю, – сказал полковник, – начать издалека, будто все остальное нам известно. С какой-либо незначительной, но любопытной детали. Ну, скажем… Возможно ли монаху, и не какому-нибудь, а монаху-иезуиту, допустим некоему Пьетро Коффи, жениться? К тому же на протестантке.

– Ха-ха! Полагаете, что сразу загоните его в угол? Тогда вы слабо знаете нравы «христова воинства», – оживился Консулов. – Нет такого злодеяния и коварства, на которые не решились бы иезуиты, но все же их главные отличительные черты – подлость и лицемерие. Не знаю, что резидент ответит на ваш вопрос, но уверен: он ничуть не смутится. Ибо непременно воспользуется одним хитрым иезуитским приемом, именуемым «мысленный уговор». Любой иезуит готов хулить даже господа бога, в то же время мысленно его восхваляя. Для них это не только допустимо, но и обязательно, ежели речь идет об интересах всего ордена. В данном случае он наверняка уже состряпал мысленный уговор, что на Еве женился Стефан Мирославов, а точнее, Георгий Петров и этот брак не имеет никакого касательства к духовному лицу – отцу Джузеппе Павану. Не забывайте также, что брак у них гражданский – сиречь не ниспосланный богом. Уверяю вас, я не напрасно провел время в библиотеке: успел кое-что вкусить от иезуитской морали.

– Хорошо, будь по-вашему, – усмехнулся Ковачев. – Тогда начнем с другого конца… Вот так: зачем вы, товарищ Петров, представляясь по телефону, называетесь фамилиями, которые начинаются с корня «христ»? Христакиев, Христодоров, Христев, Христофоров и так далее. Звоня вашим агентам, вы служите Иисусу Христу? Или призываете оного полюбоваться на деяния ваши? Неужели все это – во имя Христа, во исполнение вашего любимого лозунга: «Ад майорем деи глориам» – «Для вяшей славы господней»?..

Примечания

1

Бай – простонародное слово, означающее уважительное отношение к старшему. – Здесь и далее примечания переводчика.

(обратно)

Оглавление

Часть первая

  I. ПОЛУНОЧНЫЕ ШИФРОГРАММЫ

  II. ЧЕРНЫЙ ЧЕМОДАН

  III. КАТАСТРОФА

  IV. МАМАН

  V. МЕРТВЫЙ ПОСЫЛАЕТ ПИСЬМО

  VI. А-34

  VII. ФЛИРТ В ОДИНОКОЙ ЛОДКЕ

  VIII. «ЭТО УБИЙЦА!»

  IX. ЛАРРИ О'КОННОР

  X. «ТОВАРИЩ» ПЕТРОВ

  XI. БРИЛЛИАНТЫ

  XII. ЖЕЛЕЗНЫЙ ВОЛК

  XIII. НАЗОВЕМ ЕГО УСЛОВНО «КОКО»

  XIV. МЫЛО, МЫЛО…

  XV. ПРОСЬБА СТАРОГО НОУМЕНА

Часть вторая

  I. ОПЕРАТИВНЫЕ ВЫВОДЫ

  II. АВТОМАТ 70-69

  III. РЕШЕНИЕ ГЕНЕРАЛА МАРКОВА

  IV. КТО ТЫ, ГРАЖДАНИН ПЕТРОВ?

  V. ТРИНАДЦАТЬ ЗАПОВЕДЕЙ СВЯТОГО ИГНАТИЯ

  VI. «АД МАЙОРЕМ ДЕИ ГЛОРИАМ»