Автор: Татьяна Кигим
Мистер Герберт Эванс и мистер Адам Дуглас сидели на высокой террасе и наблюдали за ходом сражения. Служанка принесла прохладительные напитки, кокетливо глянула на симпатичного гостя, и на смазливой черномазой мордочке расплылась белозубая улыбка.
Эванс курил сигару, Дуглас предпочитал набивать видавшую виды трубку - говорил, что она прошла всю войну за независимость еще с его дедом. Оба только что вернулись с охоты на самого опасного зверя, который водится в окрестностях Миссисипи, - аболициониста, и теперь отмечали победу за партией в шахматы.
Дуглас двинул ладью на перехват ферзя, и высокая бронзовокожая фигура прошагала на три клетки. Эванс некоторое время раздумывал, дать сбежать черному визирю или подставить под удар, схапав ладью. Черный ферзь Эванса выхватил саблю и рубанул по ладье. Женская фигура картинно сложилась, распластавшись на мраморных плитах доски.
— Я думал, ты хочешь поразить нас шахматами из костяшек Ната Тернера… — хохотнул Адам. — Оказалось интересней. Почему никто до тебя не додумался?
— Потому что до меня никто не собрал такое количество близнецов, — спокойно ответил Эванс. — Две негритянки — черные ладьи, две мулатки — белые ладьи. На лицо не отличишь — думаешь, так просто найти, да еще чтобы друг другу и по росту, и по стати подходили? Ну и моя гордость… четыре четверни одного возраста. Пешки.
— Кстати, шах.
— Вижу. Эй, черномазые, ловите! — Эванс бросил им несколько веточек винограда и горсть десятицентовиков. Дети сбросили напускную вышколенность и шумя набросились на подачку. Взрослые степенно подошли к террасе, поклонились, и Эванс вручил им по доллару.
— Ну-ка, скажите мне, — обратился к фигурам Эванс, — в какую игру мы сейчас играли вами с мистером Дугласом?
— Шахматы, — стройно ответили цветные фигуры.
— А какую защиту я пытался построить?
— Сицилианскую.
— Ничего себе! Ты их защитам-этюдам выучил?
— Самым основным. Сказал — сицилианку строй, они и строят… меньше напрягаться…
Адам расхохотался.
— Ты просто идеал южной лени! Кстати, читал тот скандальный роман северной квакерши, или кто там она по исповеданию?
— А-а, купить раба за 1200 долларов и прикончить его? Ценная идея.
— Я могу предположить, что встречаются в природе изверги; взять хотя бы Чарльза Крэга, но и тот деньги считать умеет. Ты уже порол хоть одного из этих, из фигур?
— Бред. Зачем я буду бить свои шахматы? За каждого из близнецов я заплатил от полутора до трех тысяч! Вы еще скажите, чтобы я колотил китайский фарфор!
Дуглас откинулся на спинку плетеного стула, глянул в небо. Ленивые облака Луизианы нехотя ползли по раскаленному добела небу.
— Кстати, — спросил он, — негров ведь нельзя учить — а ты их шахматам…
— А ты что, не учишь жеребца ходить иноходью и брать барьеры? — удивился Эванс. — Кстати, покажи своего Эфиопа!
Дуглас расцвел — поразить такого эстета, как Герберт Эванс, дорогого стоило.
Мальчик, симпатичный мулат лет десяти, прихрамывая, подвел красавца-араба к крыльцу особняка.
— Зверь! — отрекомендовал Дуглас. — Трех рабов покалечил. Вот, видишь, Тим хромает.
— Хорош! — осматривая высокие бабки, красивую сухую голову, плавный изгиб шеи, сказал Эванс. — Даже зависти скрывать не буду! Хорош.
Дуглас вскочил на коня, маленький раб похромал к мулу.
— Кстати, хороший малец, — одобрительно заметил он. — Красиво смотрится со скакуном. Где брал? На аукционе?
— Да ты ж мне сам беременную рабыню продал — помнишь? Чем-то тебе не угодила. С редким именем Семирамида. А это ее и, подозреваю, твой, — ответил Дуглас.
С жеребцом мальчишка смотрелся очень хорошо, и Эванс испытал какую-то иррациональную гордость от того, что сам принял участие в создании этой красивой пары: будто вырезал из дерева фигурку цвета кофе с молоком. Мальчишка мог бы стать управляющим или сопровождать отца на конных прогулках; а впрочем, бог с ним.
* * *
Распрощавшись с Дугласом, Эванс прошел в гостиную. Там за роялем, у камина, над которым висел портрет знаменитого предка, сидела София, наигрывая что-то из Шопена.
Сердце Эванса сжалось. После смерти Мэри-Энн София осталась тем осколком семейного счастья, который всегда вызывал у Герберта чувство тоски и нежности. Он подошел к дочери, сел у ее ног, положил голову на колени…
— Папа, — обрадовалась София.
Эта пятнадцатилетняя девушка была из тех обычных юных южных Missus, которые добросердечно раздаривают платья горничным, несутся лечить заболевшего негритенка, легко напишут Тому или Дику «разрешение» на прогулку по городу, а вечерами музицируют, глядя на цветы акации.
Эвансу нравилось, что дочь дома не укладывает волосы, а оставляет их в длинной, до колен, тяжелой косе. Он любовался ее лилейным цветом лица и правильными чертами лица. Он был рыцарски, платонически и безнадежно влюблен в свою дочь, как это бывает порой среди романтичных мужчин.
— Играй, сердце мое, — сказал Герберт и прикрыл глаза.
Из сада тянуло ароматом цветущих апельсиновых деревьев, кусты магнолии лезли в распахнутую летнюю дверь. София играла так, что Герберта наполняло щемящее чувство щенячьей тоски.
2.
Мистер Эванс направлялся на встречу с человеком из тех, кого в благородных домах не считают близкими друзьями, но угощают и пользуются их услугами. Напевая любимую песенку «Рыцарский, рыцарский мы народ…», настоящий южанин Герберт Эванс направлялся к торгашу самой низкой гильдии — скупщику и продавцу живого товара.
Эванс принадлежал к тому типу американского жителя, который отличался храбростью, щедростью, отчаянностью, гостеприимством, понятием чести и благородной леностью, то есть неприятием тех махинаций и посягательств на труд, которые обогащали предприимчивых и вороватых янки. Он входил в те десять тысяч богатейших семей Юга, которые считали рабов десятками и сотнями. С шестнадцати лет служил в патрулях, в первый же месяц участвовал в поимке сбежавшего раба и самолично прострелил ниггеру ногу. Эванс гордился тем, что его отец воевал против мятежного Ната Тернера и повсюду носил с собой кошелек из кожи этого черномазого.
Герберт Эванс мало чем отличался бы от типичного южанина, если бы не его увлечение. Герберт Эванс был коллекционером. Вино, карты, лошади, охота и женщины — все это интересовало его постольку поскольку; истинная же страсть его проявлялась в коллекционировании человеческой породы. Он скупал удивительные образцы негритянских народов, рыскал в поисках интересных типов лица, скрещивал сам и покупал результаты скрещивания разных рас. Глядя на мулата или метиса, он точно мог определить, какая кровь течет в человеке, были ли в его роду индейцы или, того паче, китайцы; однажды он даже заказал с Карибских островов несколько полунегров, полуиндусов. Когда контрабандисты причаливали к берегу, он придирчиво осматривал изможденные трансатлантическим переходом тела и лица, придирчиво выбирая представителей малоизвестных племен. Особенно гордился он тем, что в его коллекции были потомки известнейших политических деятелей страны — генералов и публицистов, политиков и сенаторов, а также знатнейших семейств, ведущих свой род от европейских дворян…
Понятно, что благородному человеку с подобными увлечениями приходится иметь дело с низким сбродом. В то время, пользуясь возросшими ценами на рабов, многие желающие наживы закладывали все свое имущество, чтобы привезти в Джорджию и Луизиану партию-другую черномазых с верхнего Юга или Кентукки. В поисках уникальных экземпляров Эванс якшался с самыми последними представителями племени работорговцев; не брезговал и встречами с контрабандистами.
Именно контрабандистом и посчитал Герберт Эванс мистера Блейка, который предложил через объявление в газете весьма интересный товар: несколько молодых подростков-квартеронов, партию мулатов от одной матки, красивую прислугу из хорошего дома и прочее. Но когда Эванс познакомился с Блейком поближе, он понял, что тот готов предоставить ему куда более интересные товары. Следовало только платить золотом и помалкивать. Платить Эванс умел: как говорится, северянин умеет делать деньги, южанин — тратить. Со вкусом.
Постепенно Эванс убедился, что этот худосочный, большеголовый уродец с сероватой кожей — не простой контрабандист. Встретились две родственные души: профессией Блейка было спаривание и скрещивание человеческих пород для продажи богатым эстетам, игра на тонких струнах наследственности. Эванс выяснил, что в мире, помимо общеизвестных, существует множество человеческих пород: серокожих, как Блейк, зелено-, ало- и голубокожих, свиноподов и слонудодов, с крыльями, с хоботом и без… как жаль, что нельзя было все это купить и показать Новому Орлеану! Пробовал Эванс узнать у кузена, офицера морского флота, где такие острова и земли, но тот лишь отмахивался да бормотал что-то о белых пятнах на карте. Когда же Герберт заговорил о народе псоглавцев, кузен и вовсе покрутил у виска и посоветовал больше сидеть в тенечке.
— Господи, — спросил однажды Эванс, глядя на картину, где нечто толстое, серое и жабоообразное тискало в семи хоботах прекрасную женщину с ярко-розовым оттенком кожи.
— А, это хрррюмги, известные любители человеческих самок, — отмахнулся Блейк. — Крайне похотливые животные. Но платят много.
— И что рождается… от такого вот? — с отвращением спросил Герберт.
— Комок плоти с хоботами рождается, — ответил контрабандист. — Еще никому не удавалось получить жизнеспособную особь. Хотя работы ведутся.
Логово Блейка находилось на пустыре неплодовитой, истощенной и заброшенной земли. Издали оно напоминало грубо сколоченную лачугу бродяги, вырастающую прямо из холма. Когда Герберт подъехал к хижине, оттуда, воровато оглядываясь, как раз выходил раб полковника Морриса. «Интересно, — подумал Эванс, — а что это здесь понадобилось старому хрычу?».
3.
Акбар, ровно ступая копытами по пыльной дороге, старался не потревожить сгорбившегося всадника. Кони, как и собаки, прекрасно чувствуют настроение хозяина — а сегодня у Герберта Эванса настроение было ни к черту.
Вспомнив неприятность, Эванс со злостью ударил хлыстом проходившего по обочине негра с корзиной, так что тот присел, подскочил и бросился наутек от грозного белого господина.
…Как обычно, заклятые враги — Герберт Эванс и Чарльз Джонатан Крэг — встретились у помоста. Оба раздували ноздри, слово хищные звери, готовясь к короткому забегу и рывку. Стараясь не показывать своего нетерпения, оба ждали лот номер семнадцать.
Высокий, статный, Чарльз Крэг являл собой тип настоящего английского джентльмена. В движениях сквозила сила и властная уверенность. Но более всего в нем притягивал взгляд: у Крэга были тяжелые, нависшие надбровные дуги, так что глядел он постоянно исподлобья, будто бросая вызов. Тонкие губы всегда были стиснуты в нить под носом с благородной горбинкой. За это его прозвали Кречетом. Прозвище оказалось под стать характеру: Кречет налетал на добычу, будь то негр, по спине которого следовало пройтись кнутом, политический оппонент, которого стоило заклевать, или соперник на аукционе.
— Лот номер семнадцать! — объявил распорядитель. — Рабыня Эстер, двадцать два года. По свидетельству доктора Хаммера — девственна!
Толпа загудела, заулюлюкала, раздались смешки и скабрезности. На помост скользнула самая красивая женщина на всем побережье за последние двадцать лет. Эта мулатка обладала «хорошими», то есть европейскими чертами лица, небольшими, красиво очерченными губами, редким прямым носом абиссинских королей. Короткая курчавая стрижка подчеркивала легкую экзотичность черт. Ровный тон бронзовой кожи выдавал прекрасное здоровье, идеальная фигура «женщины-скрипки» и круглые груди, натягивавшие материю платья, говорили о хорошем физическом развитии. Дерзким матовым взглядом и бархатной шкуркой девушка напоминала пантеру, изготовившуюся к броску.
— Красотка, — цокая языками, говорили в толпе.
Битва началась, когда ставки перевалили за четыре тысячи долларов. Только тогда вступили в бой коллекционеры.
— Четыре сто, — сказал Крэг.
— Четыре двести, — откликнулся Эванс.
И очень удивился, когда ничего не произошло. Повисло молчание, после которого распорядитель, тоже, видимо, приготовившийся к длительному сражению, вопросительно произнес:
— Четыре двести раз?..
Несколькими минутами спустя счастливый обладатель лота номер семнадцать направился к распорядителю, на ходу доставая плотно набитый бумажник. Протискиваясь к помосту сквозь приветственные крики, он достал деньги…
Доллары оказались мелко нарезанной бумагой.
— Это что? — сам у себя спросил Герберт, и поднял растерянный взгляд на распорядителя.
Дорога домой была долгой, а настроение Герберта Эванса — мрачным.
* * *
Детство и первые годы отрочества Софии прошли на Верхнем Юге, где культуры, по мнению Герберта, было несколько больше, чем в молодой Луизиане. Некоторое время девочка ходила во французскую школу в Чарльстоне, откуда почерпнула склонность к европейской литературе и задумчивым размышлениям в тени листвы. Как все девушки ее круга, она читала Уильяма Симмса, этого сладкоголосого Лопе де Вегу южных штатов, и сэра Вальтера Скотта, глотая многотомные приключения доблестных героев, как удачные, так и весьма посредственные, ибо даже шотландский гений не всегда мог удержать своё перо на должной высоте.
При виде дочери сердце Эванса слегка оттаяло. Бог мой, думал он, ступая осторожно, что читает это невинное дитя, чей локон так невинно касается щеки… Он неслышно приблизился к Софии.
Книга, на удивление, не была сочинением сэра Вальтера. Не была книга и модно-патриотичной, но до боли сусальной «Хижиной тетушки Фелиции». Прищурившись, Эванс разобрал строки лирического, по всей видимости, стихотворения:
+++
Любовные помыслы, любовные соки, любовный запах, любовная жатва, любовные путы, опутывающие кровь,
Руки, объятья любви, губы любви, фаллический жезл любви, груди любви, животы, смыкающиеся в любви…
+++
Мистер Эванс поперхнулся, поднес руку к глазам, чтобы протереть, да так и застыл над перевернутой страницей:
+++
Молодой мужчина, просыпающийся среди ночи, горячей рукой старается подавить то, что овладевает им…
Пульс, биенье в ладонях и трепет сцепленных пальцев, молодой мужчина, весь распаленный, пылающий от стыда и досады…
+++
Всхрапнув, как раненый лось, от удивления и негодования, Герберт вырвал книгу из пальцев дочери, да так резко, что оставил на кисти царапину и сорвал кольцо с изумрудом, подаренное ей на тринадцатилетие.
— Что ты читаешь?!
— Это новый поэт, папа, — София, казалось, совсем не была обескуражена. — Он, говорят, наделал много шуму в Нью-Йорке. Был большой фурор…
— Большой фурор! Да уж, не сомневаюсь!
Эванс пораженно листал похабную книжонку, открывая все новые и новые непристойности.
— Кто дал тебе эту дрянь?!
— Мистер Блейк. Он сказал, что это модная и прогрессивная литература. Ах, папа, здесь такие стихи! О нашей родине, о нашей бескрайней Америке, о драгоценной дельте Луизианы, о наших родных краях… Давайте, я почитаю вам вслух…
— Спа-асибо! — отвел руку с книжкой Герберт. — Я вижу, тут не только о родине, но и о мужчинах этот поэт говорит, не стесняясь.
— Пчела видит мед, гласит старая монастырская пословица, — неожиданно твердо и строго сказала София, и Герберт понял, что упустил момент, когда его дочь из девочки распустилась в прекрасную, юную и гордую женщину. «Надо выдавать замуж», — подумал он.
— Книгу я заберу. И не смей искать, иначе я привезу сюда тетушку Констанцию из Вирджинии, и будешь с утра до ночи читать «Катехизис»!
Грозно насупив брови, он удалился, для пущего эффекта громко стуча сапогами.
— Ах, отец, я умру, как дочь полковника Морриса, и тогда вы увидите! — крикнула ему в спину София. — Умру, так и знайте!
Герберт дошел до своей комнаты и понял, что такого дрянного дня у него в жизни еще не бывало. Дрянной аукцион, дрянная дорога, и книжка эта… Он открыл томик на первых попавшихся строках: «С молотка продается женское тело! И она не одна — в ней плодовитая мать матерей…».
4.
На балу у Адамсов обещало собраться множество народу. Это был первый выход Софии; гордый отец ввел дочь в благороднейшее общество Нового Орлеана, чьи представители справедливо гордились корнями, уходящими в глубь веков, — к английским джентльменам, французским кавалерам и испанским донам.
Мисс Эванс пользовалась успехом; однако через некоторое время она почувствовала необходимость удалиться от шумного веселья. Возвращаясь к молодежи, она проходила мимо многочисленных комнат и, помимо желания, приостанавливала шаг, чтобы не подслушать, нет! — чтобы уловить обрывки фраз.
— Меня восхищает, насколько Юг напоминает старую благородную Европу! — восклицал какой-то француз, жестикулируя бокалом.
— Джеймс Хаммонд выступил на страницах «Де Боуз Ревью» — вы, верно, читали, господа?.. — размеренно говорил какой-то бородач. — Он верно заметил, что мы нанимаем рабов пожизненно и хорошо компенсируем их труд; они не голодают, не попрошайничают, не знают безработицы…
— Неужели лучше совращать белых женщин, как это делают северяне?! — возмущался другой. — Если у кого и родится черномазый ребенок, так он спокойно растет себе в доме, не зная нужд, — тогда как совращенные северянки плодят подкидышей…
София тихонько прокралась к веранде, где она заметила колыхание кринолинов.
София тихонько прокралась к веранде, где она заметила колыхание кринолинов. Это были типичные леди Юга: утонченные, со вкусом одетые, аристократичные.
— Бог простит нас, но наша система чудовищна, несправедлива и беззаконна, — говорила миссис Чеснат, приехавшая из Южной Каролины. — Подобно патриархам в старину, все наши мужчины живут в одном доме со своими женами и наложницами; мулаты, которых можно увидеть в каждой семье, похожи на белых детей. Любая леди готова рассказать вам, кто отец всех детей-мулатов в каждом доме, но ничего не скажет о собственном…
София задохнулась — таких слов она никогда не слышала, хотя и не раз задумывалась…
— Говорят, что на плантациях не больше падших женщин, чем в Лондоне… Скажите это магнату, который управляет отвратительным черным гаремом под той же самой крышей, где живут его жена и невинные дочки! И представьте себе такого человека, находящего свою дочь за чтением «Дон Жуана»… — раздались смешки и охи. — Да-да! «Вы, дочь моя, со столь безнравственной книгой!»...
Миссис Чеснат так ловко изобразила разгневанного отца, что София прикрыла рот ладонью, чтоб не засмеяться. Дамы вокруг миссис Чеснат заговорили:
— Ах, вам все это надо записать!.. Вам обязательно надо занести ваши мысли на бумагу!
— Возможно, я когда-нибудь сделаю это, — с достоинством ответила миссис Чеснат.
София еще послушала бы, что скажет эта немолодая, но статная и волевая женщина, но тут кто-то больно ухватил ее за локоть и потащил в залу.
— София, как ты можешь! — сокрушался Эванс. — Это твой первый выход в свет, а ты стоишь и слушаешь, что болтают старые кошелки! Немедленно танцевать! Кстати, у меня для тебя сюрприз.
С эти словами он загадочно улыбнулся и отошел — чтобы через пару танцев представить Софию мистеру Крэгу: несмотря на личную неприязнь, мужчины завели разговор о возможной помолвке. Эванс обещал отдать в приданое за Софией свои драгоценные шахматы. Герберту было важно счастье дочери: у Крэга и его сестры, бездетной миссис Кроуфильд, были богатейшие плантации к западу от Миссисипи.
София, правда, не разделяла представлений отца о собственном счастье. За время бала она наслушалась множество сплетен — в том числе и о том, что Чарльза Крэга и Еву Кроуфильд подозревают в ужасной кровосмесительной связи. Вдова Кроуфильд была та еще штучка: она жеманно играла на рояле и пела низким грудным голосом, а глаза ее постоянно окатывали морем обещаний столпившихся мужчин, которые млели от ее сладкоголосого карканья.
* * *
Возвращаясь домой, София насупленно закуталась в шаль.
— Мне не нравится миссис Кроуфильд, — сказала она.
— Почему?
— Она дала пощечину моей служанке.
— Это всего лишь твоя служанка.
— А Теодора говорит, что Клэр моя сестра!
Эванс едва удержался, чтобы не выругаться.
— Н-ну… если Теодора говорит… Иди, иди, поговорим об этом завтра.
Он слегка растерялся и если чему и радовался, так тому, что толстая Теодора наперечет знает, кто от кого родился на всех ближайших плантациях. Вот была бы незадача — обрюхатить Клэр по незнанию…
Когда София поднялась в дом, Герберт еще некоторое время постоял у крыльца, постукивая хлыстом по голенищу. Черт подери, куда девалась его тихая, спокойная, добрая, маленькая дочка?
5.
Радушная улыбка Блейка не повлияла на решительность Эванса. Сурово чеканя слова, он довел до сведения господина Блейка, что не желает, чтобы тот в дальнейшем подвергал опасности целомудрие его дочери.
— О чем это вы? — поднял невинные, как апрельское небо, глаза Блейк.
— О стихах некоего Уитмена, которые вы дали моей дочери!
— Ах, это…
Блейк, зажмурившись, со вкусом продекламировал:
+++
В вас отвожу я запертые реки мои,
В вас облекаю я будущие тысячелетия,
Вам прививаю я черенки того лучшего, что есть во мне и Америке,
Влага, которую я оставляю в вас, превратится в сильных и неукротимых девушек, новых художников, музыкантов и певцов,
Дети, которых я порождаю в вас, в свою очередь, породят своих детей…
+++
— Апофеоз моей работы, — сказал Блейк, широко открыв глаза. — В этих строках — ее смысл, цель и стремление. В них мои игры с наследственностью и результаты — то удручающие уродства, то восхищающие совершенством образцы человеческой природы… Не беспокойтесь, Эванс, Ваша София останется нетронутой, — слегка грустно сказал Блейк. — Поверьте, я прекрасно понимаю свое место в вашей иерархии. Разве я бы посмел? Не смешите.
Блейк пожал плечами, обрезая кончик сигары.
— Если я захочу удовлетворить похоть с Софией, будьте уверены, вы о том ничего не узнаете, — и, поняв, сколь это получилось двусмысленно, поправился. — Я имею в виду, если бы я хотел.
— Я запрещаю вам видеться с моей дочерью без моего присутствия.
— Разумеется. Мне жаль, что я доставил вам такие неприятности.
…Через некоторое время беседа мужчин вошла в спокойное, деловое русло, и Эванс даже поделился досадой по поводу аукциона.
— Вам так нужна эта рабыня? — спросил торговец
— О чем вы говорите, Блейк! — воскликнул Эванс. – Это самая прекрасная женщина последних пятнадцати, нет, двадцати лет! Это совершенство! Она могла бы стать лучшим экспонатом моей коллекции! Да я ради нее душу готов…
Герберт горестно махнул рукой. Блейк некоторое время о чем-то размышлял, прикидывал, и наконец сказал:
— Хорошо, принесите мне прядь ее волос.
6.
После того вечера, когда он отобрал у нее томик стихов проклятого Уитмена, София почти не разговаривала с Эвансом. Вот и сегодня нюхательные соли были торжественно внесены в спальню под предводительством Теодоры и в сопровождении почетного эскорта горничных, и дверь перед носом Герберта захлопнулась с приговором «мигрень».
Около одиннадцати, не в силах больше слоняться по дому, он выехал на верном Акбаре на улицы Нового Орлеана завезти бумаги полковнику Моррису. «Что чувствуют люди, потерявшие свое сокровище?» — думал Герберт, подъезжая к утонувшему в разросшейся зелени особняку. Колонны и ступени были по-прежнему величественны и белоснежны, но не было обычного для юга писка стаек негритят, облепивших клумбы и перила. Дом застыл в торжественной тишине.
Сюзанна была единственным ребенком полковника Морриса. Эванс помнил эту высокую черноволосую девушку, он дважды танцевал с ней на балах, но смерть ее от кори воспринял как нечто постороннее — лишь оплатил расход на траурный туалет Софии. Теперь же он видел то, что не замечал ранее, проезжая мимо особняка полковника, — что со смертью Сюзанны дом вымер, оглох, и даже птицы пели приглушенно, прячась в буйной растительности сада.
— Доложи, — Герберт решительно передал Акбара в руки чернокожего и поднялся по ступеням.
В доме оставалось небольшое количество самых необходимых слуг: кухарка, две или три горничных, прачка, конюх, грум. Остальных полковник раздал родственникам, и в первую очередь — всю стайку молодых девушек, служанок Сюзанны. Сам Моррис проводил большую часть времени в кабинете с наглухо задернутыми шторами, куда и ввел Эванса представительный мулат с бакенбардами.
Полковник сидел в кресле, положив больную ногу на банкетку — эту рану он получил во Флориде, в войне с сименолами в тридцать пятом. Герберт сел в кресло, а Бенджамен, налив ему вина и предложив сигару, встал за спиной хозяина. Этот пожилой мулат имел огромное влияние в доме полковника: он, насколько был осведомлен Герберт, приходился Моррису кузеном. С детства мальчишки воспитывались вместе, а потом Бенджамен стал для Морриса незаменимым камердинером, дворецким и личным секретарем.
Разговор шел по накатанной светской колее, пока Эванс в ответ на вопрос полковника не коснулся своих дальнейших планов на сегодня:
— После визита к вам, полковник, я намеревался заехать к торговцу Блейку…
— К этому проклятому выродку? — старик даже привстал с кресла. — Вот что я вам скажу, Эванс: держитесь от него подальше! Это дьявол во плоти! Тьфу!
— Вот как? Вы разве не вели с ним никаких дел? — удивился Эванс.
— Не вел и не желаю! — рявкнул полковник.
— Но я видел…
— Хозяин не считает нужным вести дела с этим проходимцем, — внятно проговорил Бенджамен.
Внезапно тягостный для обоих визит прервал чей-то горестный плач. Полковник вскочил с кресла, а Бенджамен быстро вышел за дверь. Эванс бросился вслед, но слуга оттолкнул его. Герберт даже не успел осознать эту неслыханную дерзость, как встал на лестнице, будто вкопанный.
Внизу, в холле, бродила и плакала Сюзанна.
* * *
— Однако… если бы я не видел сие собственными глазами… — бормотал Герберт.
— Это всё вуду, — тихо говорил Бенджамен. — Это колдуны йоруба. Они воскресили молодую хозяйку. Но не стоит в обществе говорить о подобном, иначе дом полковника станут огибать за десять миль. Подумайте только: молодая девушка вылезла из могилы… Она ничего не помнит, никого не узнаёт… Поскольку это может нанести ущерб репутации семьи, вы должны понимать, почему мы уезжаем… Мы не хотим огласки.
Пожилой мулат так и сказал «мы», говоря за семейство Моррисов. Его печальные глаза укоризненно глядели на незваного и непрошеного гостя, которого занесло в самый неподходящий момент. Где-то по дому ходила девушка-зомби с темно-синими глазами.
Герберт заглянул в эти глаза, когда схватил ее в холле за руку и убедился, что она не призрак. Но Сюзанна не узнала Эванса. Огромные синие глаза были полны слез, а девушка горестно всхлипывала…
— Мы уедем в Европу, — повторил Бенджамен, возвращая Герберта в настоящее.
Он разлил остатки вина по бокалам, и Эванс подумал, что, похоже, полковнику Моррису действительно повезло с Бенджаменом. Как подозревал Герберт после этого разговора, весь дом сейчас держался на пожилом мулате с выцветшими бакенбардами.
Самому же Эвансу не оставалось ничего иного, как пообещать сохранить тайну, поклониться и уйти.
7.
Утром, в начале седьмого, Герберт прошел на кухню, где любил выпить в тишине и патриархальной простоте чашку кофе, болтая с кухаркой Теодорой. Завидев хозяина, челядь бросилась врассыпную, оставив ворчащую Теодору:
— Ну вот, пока вы тут будете кофии распивать, я одна на все пироги — так и подгорит…
Она, правда, ухитрилась ухватить за вихры троих черномазых пацанят:
— Масса, пускай работают! Только не шумите, черти! На тебе нож, скобли стол… ты за орехи… только не трескать, а то поварешкой дам!
— Ну ты сурова, Теодора, — добродушно посмеивался Эванс.
Он был привязан к кухарке, как к родной. Теодора знала наперечет все его капризы. Теодора имела право называть его «масса», как в детстве. Теодора знала кучу сказок своего негритянского народа… Вот к этим сказкам он и решил сегодня обратиться.
— Теодора, не знаешь ли ты, часом, кто такие колдуны вуду?
— Какой же черный в Новом Орлеане этого не знает? — возмутилась кухарка. — За Французским кварталом постоянно собираются колдуны йоруба… Их королева Мари Лаво, истая католичка, однажды взяла три стручка перца, пошла в церковь…
— Постой-постой, так ты выльешь на меня ушат бесценных сведений… Скажи мне лучше, не говорили ли среди негров о том, что колдуны подняли из могилы дочку полковника Морриса?
— Нет, масса, — покачала головой кухарка. — Уж если кто осмелился поднять белого человека, мы бы знали… Нет, масса, зачем поднимать бедную девочку? Поднимать тело без души, упокой ее Господь?
И Герберт углубился в газету, сильно подозревая, что йоруба вряд ли причастны к воскрешению Сюзанны Моррис.
* * *
Позавтракав, Эванс велел подать к крыльцу Акбара. Велев не сопровождать, он выехал за город и неспешно направился к подземельям Блейка.
— Вы получали пакет? — вместо приветствия спросил Эванс.
— Пакет? Конечно.
— Локон достаточной длины? — внезапно вспыхнувшие подозрения облеклись в зримую форму. Неужели он убьет Эстер, купленную Крэгом, и сделает для Эванса зомби?!
— Мне хватило бы и пары волосков, — небрежно заметил Блейк. — Дело сделано. Вы, как обычно, заплатите золотом?
— Сумма, что вы запросили, слишком велика, поэтому я приобрел у ювелира перстень с самым большим бриллиантом Нового Орлеана.
Блейк скользнул взглядом по украшению, и Герберту показалось, будто из его глаза на секунду вырвался алый луч.
Блейк скользнул взглядом по украшению.
— Хороший камень.
Прошествовав по бесконечным коридорам, в очередной раз удивляясь, когда торгаш умудрился прорыть эти бесчисленные норы и ответвления с просторными комнатами, Эванс услышал:
— Ваш мальчишка прибыл вчера вечером. Представляю, чего вам стоило добыть локон. Столковались с кем-то из слуг? Впрочем, времени мне хватило… А у вас симпатичный сынишка.
— Сынишка?.. — недоуменно переспросил Герберт.
— Тот черномазенький, что приходил с пакетом.
Эванс нахмурился, припоминая, какого негритенка он посылал.
— Сэм? С чего вы взяли, что он мой сын?
— А что, разве не так?
— Да он черен, как ночь.
— Мать была мулаткой? Что ж, такое встречается — испанцы говорят «поверни назад». Очень интересная игра наследственности… Особенно часто так происходит, если оба родители — цветные. В таких семьях, бывает, часть детей совсем белые, а часть — угольки угольками… В моей практике встречались близнецы, мальчик и девочка — беленький и черненькая… Не желаете купить?
— Желаю, — автоматически кивнул Эванс. — Так с чего вы взяли, будто Сэм…
— Мне достаточно капли крови человека, чтобы точно сказать, кто его отец.
Эванс постарался припомнить мать Сэма. Если этот щенок его… А хоть бы и сын? Эванс пожал плечами. Повод кинуть пацаненку лишний десятицентовик на орехи, не более того.
— Давайте все же к делу, милейший…
— Да, да, конечно… Просто у вас очень интересная наследственность. В роду были индейцы?
— Да, индейская принцесса… наш род гордится этим, кровь индейских вождей благородна, но разве я вам это говорил?
Блейк улыбнулся:
— Мне хватит упавшего волоса, чтобы выяснить всю подноготную о человеке вплоть до праматери Евы.
Герберт поежился, но его размышления прервала невероятная картина. Когда Блейк открыл очередную дверь, Эванс увидел целую комнату красавиц-мулаток, и все они были как две капли воды похожи на Эстер. Герберт встал, как громом пораженный.
— Ну что же вы, Эванс? Выбирайте, одна из них ваша.
— Одну? — хрипло спросил он.
— Одну, — кивнул Блейк, и взгляд его стал очень серьезным. — Объяснить, что вы нашли сестру-близнеца Эстер, просто, а вот в существование тройни людям поверить будет уже сложнее.
— Но как вы… как…
— Да так же, как и ваши «шахматы», — небрежно заметил Блейк. — А вы думали, откуда у меня столько близнецовых пар?
— Вы сам дьявол, — прошептал Герберт.
— Я специалист. Когда-нибудь ваши янки изобретут такие же машины для спаривания, вынашивания потомства, для локального ускорения течения времени — надо же вырастить раба до определенного возраста… А в вашем случае — научить английской речи и вбить в голову хоть какую-нибудь «легенду» и правила поведения.
— Но зачем вам столько лже-Эстер?
— Милый друг, ну я же торгую рабами! — Блейк даже огорчился такому глупому вопросу. — Меня интересует наследственность. Я будто из мозаики складываю новые человеческие типы… Я уже отобрал здесь несколько образцов, которые прекрасно пойдут на аукционах… в иных землях.
— Так это вы оживили дочку Морриса?
— Да. Говорить научил, а вот память… как я верну ей память умершего человека?
— Значит, настоящая Сюзанна все-таки мертва?
— Я не волшебник.
Тут Эванс вспомнил еще кое-что, о чем хотел узнать.
— Ну а на кой черт вам понадобился локон миссис Кроуфильд, который вы выпросили на балу у Адамсов?
— Миссис Кроуфильд — прекрасный образец наследственности.
— Что?
Эванс замер с бокалом в руке.
— Но ведь она же белая женщина!
— И что? — меланхолично спросил Блейк.
Рыцарские чувства всколыхнулись в Эвансе со всей прямотой, а изрядная порция спиртного добавила колыханий.
— Вы собираетесь наделать из миссис Кроуфильд рабынь?! Продавать ее в гаремы?! Скрещивать со странными расами и полуживотными?!
— Будьте политкорректны, друг мой, — строго заметил Блейк. — «Полуживотные» следует произносить как «негуманоиды»…
— Бог мой, да вы наверняка расплодили и бедняжку Сюзанну! — Герберт вскочил, вино расплескалось на бриджи. Он потянулся за револьвером.
— Сядьте и успокойтесь, — спокойно и весомо ответил Блейк. — Во-первых, я не собираюсь драться. Во-вторых, если вы доложите властям, я выметусь отсюда прежде, чем вас дослушают до конца… А как дослушают, примут за тяжелого сумасшедшего.
— Вы трус!
— А вы рыцарь. Мда, как в поговорке: «Рыцарь не насилует — рыцарь улучшает генофонд побежденной нации». А если я скажу, что у Сюзанны Моррис негритянские корни, это изменит дело?
— Негритянские корни?
— Моррис всегда скрывал, что привез в Новый Орлеан девчонку от жены-квартеронки.
— Н-ну… ну, это меняет дело, — нерешительно проговорил Эванс, чей запал, в общем-то, уже прошел, уступив место любопытству.
— Вот видите, как все просто.
— Но миссис Кроуфильд! Как джентльмен, я не могу позволить…
— Мистер Эванс! Ежедневно в вашей благословенной Америке потомки родов куда более знатных, чем Кроуфильды, потомки сенаторов, генералов и президентов продаются наравне с мулами!
— Но…
— Не вы ли хвастались направо и налево, что у вас рабыня — чистая белая, то ли андалусийка, то ли сицилийка? Не вы ли рассказывали, как О’Мара, белая шваль, что не хочет отдавать свой вшивый кусок земли Адамсам, распродал половину своих ирландских щенят? Не вы ли делаете вид, будто не знаете, как только в одном Нью-Йорке ежегодно пропадают десятки малышей? И не вы ли мне давеча за чашкой грога говорили, как эта самая миссис Кроуфильд с вашим будущим зятем, чтобы получить земли старшего брата, подделали документы, купили свидетелей и объявили своего племянника, чистейшего англо-саксонского ребенка с пшеничными волосами, незаконным выродком от окторонки?
Эванс задумался. Ева Кроуфильд, конечно, та еще мегера. Что ж, было бы интересно посмотреть, как эта высокомерная стервь пойдет с молотка. От такой перспективы он пришел в веселое расположение духа и спросил:
— А она продается?
Блейк захохотал.
8.
Утром за кофе с неизменной «Де Боуз Ревью» Эванс с удовольствием перебирал события вчерашнего дня и ночи, проведенной у Блейка. Вытаращив глаза, он глядел на гордую и неприступную Еву Кроуфильд, униженно распростертую перед ним в каком-то подобии набедренной повязки. Вторая Ева была облачена в леопардовую шкуру. Третья, одетая в греческую хламиду так, что сквозь разрезы были видны длинные ноги, держала в руках чашу с вином…
— Да-а, — довольно потянулся Эванс. — Отодрал так отодрал!
Ну что ж, самое время утвердиться еще на одной высоте — рассказать всему миру историю «найденной» сестры-близняшки Эстер — Энн-Розали…
Шурша газетными листами, Герберт вспомнил, какой необычной формы было пятно на ягодицах Ев. Он понял, что стал хранителем важного секрета миссис Кроуфильд. И знает, что у нее под юбками, лучше, чем личная горничная.
* * *
«Дражайший мистер Эванс! Позвольте засвидетельствовать Вам свое почтение и известить о том, что некто видел позавчера вечером вашу дочь, мисс Эванс, принимающую в гостях некоего мистера Блейка весьма сомнительной репутации. Поистине странно видеть юную леди хорошего рода, прогуливающуюся под руку по саду с подобным человеком! Заметим также, что через четверть часа после отъезда мистера Блейка ваша дочь покинула дом и удалилась в неизвестном направлении. Мы, разумеется, не осмеливаемся предположить цель ее ухода. В заботе о ваших отцовских чувствах, мы предлагаем не позднее, нежели на следующей неделе выставить на аукцион вашу рабыню, мулатку Энн-Розали. Не пытайтесь нас обмануть и выставить на аукцион не ту рабыню. Это Вам дорого обойдется — Вам, Вашей репутации и доброму имени Вашей дочери.
Доброжелатель».
+++
Эванс закусил губу и несколько минут буравил взглядом поверхность наборного столика. Кто стоял за всем этим, догадаться не стоило труда. Ну Кречет! Каков подлец! Черт побери, и он еще смеет называть себя джентльменом?
А София… все-таки связалась с этой белой швалью! А Блейк!.. Бог мой, хозяин может позволить себе принять в доме работорговца или нищего фермера, сбывающего свой клочок земли, — но тот должен знать свое место! И кто из домашних, черт побери, шпионит и докладывает Крэгу?..
Эванс коснулся колокольчика и бросил появившемуся негритенку:
— Софию сюда.
Девушка спустилась через четверть часа: в такой поздний час она уже спала. Прежде чем она задала первый недоуменный вопрос, Эванс сурово спросил:
— Итак, дочь моя, как вам замужество с мистером Крэгом?
— Он злой и жестокий человек, — тихо ответила София. — Не отдавайте, прошу вас, меня в его дом. Мне будет там хуже, чем любой рабыне в вашем…
— С ним или с другим, — перебил Эванс, — ты должна в один прекрасный день составить достойную партию. А ты ведешь себя недопустимым образом! Какого черта ты шаталась с Блейком по саду?! Нашла себе пару!
— Мистер Блейк — порядочный человек, мы беседовали о литературе и иску…
— Беседовали?! А потом? Куда ты отправилась потом?!
— Отец, я не могу сказать… это не моя тайна…
— Ты ходила на свидание к этому мерзавцу! К работорговцу!
— Это неправда…
— Потаскуха! — он впечатал дочери пощечину, и София упала на пол, захлебываясь в немых рыданиях. — Не смей мне лгать! Отвечай, где была!
София коротко выдохнула и прошептала:
— Я ходила перевязывать раны беглому рабу миссис Кроуфильд.
— Кто тебе разрешал?
— Меня подвигло на это христианское человеколюбие.
Плача, она продолжала лежать у камина, и пышные юбки разметались по полу тропическим цветком. Вниз укоризненно глядел какой-то из Эвансов — то ли на прапраправнучку, то ли на праправнука.
— Ну, полно… — смягчился Герберт, прохаживаясь по гостиной. — София, пойми, я не деспот. Но ты скомпрометирована. На кону — наше честное имя!
София перестала рыдать и, глядя в пол, произнесла с плохо скрываемой ненавистью в голосе:
— Миссис Кроуфильд решила отыскать Гарри, чтобы добить. Он сбежал после порки, его скрыли в зарослях тростника, и я пыталась его вылечить. Потом мы увидели цепь людей с факелами и собаками.
— Ты наверняка ошибаешься, дитя, — как можно мягче сказал Герберт. — Красивые и вышколенные домашние рабы стоят дорого. Какой резон их травить собаками?
— У мести женщины нет внятных резонов, — ответила София, продолжая глядеть в пол. — Он был ее любовником.
— Побойся бога, что за выражения! — воскликнул Эванс.
— Он… обладал ею, — неожиданно четко и ясно произнесла София, глядя прямо в глаза отцу. — Все в доме знают, зачем миссис Кроуфильд красивые лакеи. Однажды она застукала его с девчонкой, горничной. После этого она выдрала Дженни ногти, а Гарри мучила целую неделю. Думаю, он уже умер, а если нет — наверняка мечтает об этом.
* * *
Страсть, заставляющая вскипать кровь владельцев чистокровных скакунов; страсть, побуждающая соревноваться в скорости капитанов чайных клиперов; страсть, подвигающая заключивших пари капитанов гнать колесные пароходы по Миссисипи вплоть до взрыва котлов, — такая всепоглощающая страсть к лидерству, присущая вожакам животного мира и вождям человеческого рода, свела у крыльца особняка Кроуфильдов двух коллекционеров красивейших образчиков человеческой плоти — Герберта Эванса и Чарльза Крэга. Мужчины стояли друг напротив друга, не бросив поводьев. Кречет был в бешенстве и не скрывал этого. На губах Герберта играла саркастическая улыбка.
В том, что последует дуэль, окружающие, может, еще сомневались, но этим двоим все было ясно. Воздух был накален так, что, казалось, рассыпал искры. Нужен был только повод, чтобы выпускники военной академии выхватили сабли и бросились друг на друга в порыве взаимной истребляющей ненависти.
Этим поводом неожиданно стала миссис Кроуфильд, вышедшая на крыльцо в сопровождении нескольких мужчин.
— Ах, господа, что же вы здесь стоите? Может быть, пройдем на веранду?
Тут Эванс очень не по-джентльменски обронил:
— Кречет, считай это перчаткой: по крайней мере, в пикантной коллекции обоих из нас есть темное родимое пятно в форме жемчужины барокко… проще говоря, в форме маленькой груши на алебастровой заднице…
Он вызывающе замолчал. Ева Кроуфильд замерла, потрясенно глядя на Эванса.
Состоял ли Кречет в противоестественной связи со своей сестрой или нет, но чье родимое пятно имеет в виду его заклятый противник, понял с полуслова. Без разговоров, резким движением он выхватил саблю и бросился на обидчика. Парируя удары, Эванс краем глаза видел, как в обмороке опустилась на ступени миссис Кроуфильд.
Кровь хлынула в голову Чарльзу Крэгу, он бил наотмашь, забыв о приемах фехтования. В Эвансе, наоборот, ярость обнажила холодный и трезвый рассудок. Он нанес несколько режущих ударов, пока Кречет гонялся за ним, рыча и проклиная. Наконец они сошлись в порыве мужской животной силы, клинок к клинку, расширенные от ненависти зрачки — к зрачкам.
Единственное, чему поразились наблюдавшие за дракой двух джентльменов — тому, насколько неджентльменски звучали их слова:
— Твоя дочка — ниггерская подстилка! — бросил между ударами Кречет. — Не жди, что я женюсь на этой шлюхе!
— Следи за задницей своей кобылки! — рявкнул Эванс.
Животный рык Кречета прорезал двор. Он ринулся за отскочившим в сторону Гербертом — и напоролся на саблю.
…София, стиснув в судорожных объятиях деревце акации, с ужасом наблюдала за схваткой. Бросив в пыль окровавленный клинок, Эванс подошел к дочери и обнял ее. Она все поняла без слов и благодарно ему улыбнулась.
— Тебе больше ничего не грозит, девочка, — сказал Герберт, поцеловав ее в лоб.
9.
Мистер Эванс сидел в кабинете, курил сигару и нервно постукивал костяшками по дубовому столу. Он то принимался перебирать бумаги, то переставлял безделушки из костей полевого командира ниггеров Ната Тернера, что хранились в каждом приличном доме.
Сегодня был день его триумфа. Всего через четверть часа дом оживет, джентльмены со всех ближайших плантаций, со всего города, даже специально прибывшие из Джорджии и Южной Каролины рассядутся за выпивкой в зале, где среди мерцания свечей будут плыть полуобнаженные, закутанные в слой муслина фигуры самых совершенных женщин мира…
София в целях сохранения нравственности была отправлена к тете Констанции и должна была вернуться не ранее, чем послезавтра.
Да, это была лучшая коллекция красивых рабов на всю Америку, а может, и на весь мир. Мимо разгоряченных мужчин скользили глянцево-черные, шоколадные, цвета кофе с молоком, золотистые, желтые, слоновой кости тела…
— За красоту! — поднял тост молодой француз, так восхищавшийся на балу у Адамсов южным образом жизни.
Джентльмены выбирали красоток, направлялись с ними в сад, гостевые спальни, договаривались об обмене с другими такими же джентльменами. Эванс позволил себе расслабиться. Развязывая галстук, он лениво ласкал тело новой, четырнадцатилетней рабыни. Квартеронка Эмилия была юна, грациозна и стеснительна до безобразия; это его забавляло. Матовый оттенок кожи подчеркивал жемчуг, обвивающий шею и бедра. Девочка смущалась и прятала юные груди от настойчивой мужской ласки.
* * *
Когда Эванс проснулся, стоял божий день. Похмелье было легким, поэтому он встал, почти не морщась, вылил на себя кувшин ледяной воды и спустился к обеду.
Дочь наигрывала в гостиной легкие мелодии. На камине Герберт заметил стопку новых книг и поморщился:
— Я же тебе говорил, чтобы ты не смела в мое отсутствие…
— Ты несправедлив, отец! Ты несправедлив к мистеру Блейку! — неожиданно вспылила София. — Он столько знает! И он так интересно говорит! Он заходил проститься, но ты послал всех к черту… Мистер Блейк сказал, что ему нравится мое музицирование… И попросил на прощание локон.
Что-то сдвинулось на небесных орбитах. Время остановилось.
— Что? — спросил Эванс, и поразился, как спокойно прозвучал его голос.
— Локон, он положил его в медальон и забрал с собой, на память. Это так романтично… А ты говорил, у янки не бывает возвышенных чувств…
— Ло… — из горла Герберта вырвался не то хрип, не то клекот. — Локон! Сэм Дик, черт побери! Седлать Акбара! Быстро! Немедленно!
Нещадно нахлестывая коня, мужчина мчался по пыльным дорогам.
* * *
Нещадно нахлестывая коня, мужчина мчался по пыльным дорогам мимо рабов, раскалывающих комья земли на девственных полях Луизианы, мимо апельсиновых рощиц, оставляя далеко за собой повозки негров и коляски белых семейств. Перед глазами, как наяву, стояли сцены: София в кандалах, и ее, как быка, тянет за цепи какая-то похотливая скотина… София в объятиях зеленокожего варвара… София рожает от серой твари с десятком хоботов… «Еще никому не удавалось получить жизнеспособную особь. Но работы ведутся», — говорит доктор, вытирая руки после родов. София играет в похабном спектакле на потеху толпе… Софию продают с торгов жирным свинолюдям и долговязым уродам с синюшными лицами… Вот Блейк, ухмыляясь, в своих чудовищных играх с наследственностью спаривает его Софию с десятками рас и народов…
— Мерзавец! Ублюдок! Торгаш! — рычал Герберт. — Мою Софию?! Ты посмел позариться на мою Софию?!
Акбар весь был в пене, холеные бока безбожно искромсаны шпорами. Иногда Эвансу казалось, что будет быстрей, если он вылетит из седла и сам побежит к чертовому мистеру Блейку. Вперед, успеть! Успеть вытрясти душу из этого мистера Блейка, пока не рухнул со своими чудесами и искусами прямо в преисподнюю.
«Дьявол, дьявол», — шептал про себя Герберт, загоняя коня. Тем милям до логова Блейка, что он обычно проделывал за несколько часов, сегодня, казалось, не будет конца. А Блейк действительно оказался дьяволом — кто еще мог так соблазнить, оставив на языке горечь дареного меда, а в руках, сквозь которые струилось золото, — ощущение прелой листвы?..
Интересно, а полковник Моррис тоже понял, какую цену он заплатил за воскресение дочери?
Добравшись до Адамсов, он слетел с загнанного жеребца ценой в двадцать тысяч гиней, и Акбар тут же рухнул в агонии. Не здороваясь, Эванс потребовал коня, и по его виду было ясно, что лучше не спорить.
— С ума сошел, — переглянулись Адамсы.
Можно ли догнать дьявола? Луизианская земля сама стлалась под копыта. Путь казался бесконечным, хлопковые плантации и апельсиновые рощи повторялись, как на карусели.
— Я все равно до тебя доберусь, — бормотал Герберт, стискивая рукоять сабли.
«Если я захочу удовлетворить похоть с Софией, будьте уверены, вы о том ничего не узнаете…»
И он, он, это мерзкое чудовище, будет изливать свои реки в мою Софию, в мои десятки? сотни? тысячи моих Софий, если того захочет?!
…На месте дома с подземельями была пустота. Посреди пустыря, заросшего пожухлой травой, зияла яма, нависая краями над собственной утробой, изрыгнувшей серебряное яйцо. Герберт Эванс стоял и смотрел, как белый хлопковый след поднимается от равнины и тает в раскаленных небесах легендарного Юга.
Журнальный вариант повести. Опубликован в журнале "Мир фантастики" (июнь 2008 года). Рисунки под катом - из журнала. 4-е место на МП-14. Входит в антологию "Визитная карточка" Мини-Прозы (лучшие рассказы конкурса, по мнению координатора).
Мистер Герберт Эванс и мистер Адам Дуглас сидели на высокой террасе и наблюдали за ходом сражения. Служанка принесла прохладительные напитки, кокетливо глянула на симпатичного гостя, и на смазливой черномазой мордочке расплылась белозубая улыбка.
Эванс курил сигару, Дуглас предпочитал набивать видавшую виды трубку - говорил, что она прошла всю войну за независимость еще с его дедом. Оба только что вернулись с охоты на самого опасного зверя, который водится в окрестностях Миссисипи, - аболициониста, и теперь отмечали победу за партией в шахматы.
Дуглас двинул ладью на перехват ферзя, и высокая бронзовокожая фигура прошагала на три клетки. Эванс некоторое время раздумывал, дать сбежать черному визирю или подставить под удар, схапав ладью. Черный ферзь Эванса выхватил саблю и рубанул по ладье. Женская фигура картинно сложилась, распластавшись на мраморных плитах доски.
— Я думал, ты хочешь поразить нас шахматами из костяшек Ната Тернера… — хохотнул Адам. — Оказалось интересней. Почему никто до тебя не додумался?
— Потому что до меня никто не собрал такое количество близнецов, — спокойно ответил Эванс. — Две негритянки — черные ладьи, две мулатки — белые ладьи. На лицо не отличишь — думаешь, так просто найти, да еще чтобы друг другу и по росту, и по стати подходили? Ну и моя гордость… четыре четверни одного возраста. Пешки.
— Кстати, шах.
— Вижу. Эй, черномазые, ловите! — Эванс бросил им несколько веточек винограда и горсть десятицентовиков. Дети сбросили напускную вышколенность и шумя набросились на подачку. Взрослые степенно подошли к террасе, поклонились, и Эванс вручил им по доллару.
— Ну-ка, скажите мне, — обратился к фигурам Эванс, — в какую игру мы сейчас играли вами с мистером Дугласом?
— Шахматы, — стройно ответили цветные фигуры.
— А какую защиту я пытался построить?
— Сицилианскую.
— Ничего себе! Ты их защитам-этюдам выучил?
— Самым основным. Сказал — сицилианку строй, они и строят… меньше напрягаться…
Адам расхохотался.
— Ты просто идеал южной лени! Кстати, читал тот скандальный роман северной квакерши, или кто там она по исповеданию?
— А-а, купить раба за 1200 долларов и прикончить его? Ценная идея.
— Я могу предположить, что встречаются в природе изверги; взять хотя бы Чарльза Крэга, но и тот деньги считать умеет. Ты уже порол хоть одного из этих, из фигур?
— Бред. Зачем я буду бить свои шахматы? За каждого из близнецов я заплатил от полутора до трех тысяч! Вы еще скажите, чтобы я колотил китайский фарфор!
Дуглас откинулся на спинку плетеного стула, глянул в небо. Ленивые облака Луизианы нехотя ползли по раскаленному добела небу.
— Кстати, — спросил он, — негров ведь нельзя учить — а ты их шахматам…
— А ты что, не учишь жеребца ходить иноходью и брать барьеры? — удивился Эванс. — Кстати, покажи своего Эфиопа!
Дуглас расцвел — поразить такого эстета, как Герберт Эванс, дорогого стоило.
Мальчик, симпатичный мулат лет десяти, прихрамывая, подвел красавца-араба к крыльцу особняка.
— Зверь! — отрекомендовал Дуглас. — Трех рабов покалечил. Вот, видишь, Тим хромает.
— Хорош! — осматривая высокие бабки, красивую сухую голову, плавный изгиб шеи, сказал Эванс. — Даже зависти скрывать не буду! Хорош.
Дуглас вскочил на коня, маленький раб похромал к мулу.
— Кстати, хороший малец, — одобрительно заметил он. — Красиво смотрится со скакуном. Где брал? На аукционе?
— Да ты ж мне сам беременную рабыню продал — помнишь? Чем-то тебе не угодила. С редким именем Семирамида. А это ее и, подозреваю, твой, — ответил Дуглас.
С жеребцом мальчишка смотрелся очень хорошо, и Эванс испытал какую-то иррациональную гордость от того, что сам принял участие в создании этой красивой пары: будто вырезал из дерева фигурку цвета кофе с молоком. Мальчишка мог бы стать управляющим или сопровождать отца на конных прогулках; а впрочем, бог с ним.
* * *
Распрощавшись с Дугласом, Эванс прошел в гостиную. Там за роялем, у камина, над которым висел портрет знаменитого предка, сидела София, наигрывая что-то из Шопена.
Сердце Эванса сжалось. После смерти Мэри-Энн София осталась тем осколком семейного счастья, который всегда вызывал у Герберта чувство тоски и нежности. Он подошел к дочери, сел у ее ног, положил голову на колени…
— Папа, — обрадовалась София.
Эта пятнадцатилетняя девушка была из тех обычных юных южных Missus, которые добросердечно раздаривают платья горничным, несутся лечить заболевшего негритенка, легко напишут Тому или Дику «разрешение» на прогулку по городу, а вечерами музицируют, глядя на цветы акации.
Эвансу нравилось, что дочь дома не укладывает волосы, а оставляет их в длинной, до колен, тяжелой косе. Он любовался ее лилейным цветом лица и правильными чертами лица. Он был рыцарски, платонически и безнадежно влюблен в свою дочь, как это бывает порой среди романтичных мужчин.
— Играй, сердце мое, — сказал Герберт и прикрыл глаза.
Из сада тянуло ароматом цветущих апельсиновых деревьев, кусты магнолии лезли в распахнутую летнюю дверь. София играла так, что Герберта наполняло щемящее чувство щенячьей тоски.
2.
Мистер Эванс направлялся на встречу с человеком из тех, кого в благородных домах не считают близкими друзьями, но угощают и пользуются их услугами. Напевая любимую песенку «Рыцарский, рыцарский мы народ…», настоящий южанин Герберт Эванс направлялся к торгашу самой низкой гильдии — скупщику и продавцу живого товара.
Эванс принадлежал к тому типу американского жителя, который отличался храбростью, щедростью, отчаянностью, гостеприимством, понятием чести и благородной леностью, то есть неприятием тех махинаций и посягательств на труд, которые обогащали предприимчивых и вороватых янки. Он входил в те десять тысяч богатейших семей Юга, которые считали рабов десятками и сотнями. С шестнадцати лет служил в патрулях, в первый же месяц участвовал в поимке сбежавшего раба и самолично прострелил ниггеру ногу. Эванс гордился тем, что его отец воевал против мятежного Ната Тернера и повсюду носил с собой кошелек из кожи этого черномазого.
Герберт Эванс мало чем отличался бы от типичного южанина, если бы не его увлечение. Герберт Эванс был коллекционером. Вино, карты, лошади, охота и женщины — все это интересовало его постольку поскольку; истинная же страсть его проявлялась в коллекционировании человеческой породы. Он скупал удивительные образцы негритянских народов, рыскал в поисках интересных типов лица, скрещивал сам и покупал результаты скрещивания разных рас. Глядя на мулата или метиса, он точно мог определить, какая кровь течет в человеке, были ли в его роду индейцы или, того паче, китайцы; однажды он даже заказал с Карибских островов несколько полунегров, полуиндусов. Когда контрабандисты причаливали к берегу, он придирчиво осматривал изможденные трансатлантическим переходом тела и лица, придирчиво выбирая представителей малоизвестных племен. Особенно гордился он тем, что в его коллекции были потомки известнейших политических деятелей страны — генералов и публицистов, политиков и сенаторов, а также знатнейших семейств, ведущих свой род от европейских дворян…
Понятно, что благородному человеку с подобными увлечениями приходится иметь дело с низким сбродом. В то время, пользуясь возросшими ценами на рабов, многие желающие наживы закладывали все свое имущество, чтобы привезти в Джорджию и Луизиану партию-другую черномазых с верхнего Юга или Кентукки. В поисках уникальных экземпляров Эванс якшался с самыми последними представителями племени работорговцев; не брезговал и встречами с контрабандистами.
Именно контрабандистом и посчитал Герберт Эванс мистера Блейка, который предложил через объявление в газете весьма интересный товар: несколько молодых подростков-квартеронов, партию мулатов от одной матки, красивую прислугу из хорошего дома и прочее. Но когда Эванс познакомился с Блейком поближе, он понял, что тот готов предоставить ему куда более интересные товары. Следовало только платить золотом и помалкивать. Платить Эванс умел: как говорится, северянин умеет делать деньги, южанин — тратить. Со вкусом.
Постепенно Эванс убедился, что этот худосочный, большеголовый уродец с сероватой кожей — не простой контрабандист. Встретились две родственные души: профессией Блейка было спаривание и скрещивание человеческих пород для продажи богатым эстетам, игра на тонких струнах наследственности. Эванс выяснил, что в мире, помимо общеизвестных, существует множество человеческих пород: серокожих, как Блейк, зелено-, ало- и голубокожих, свиноподов и слонудодов, с крыльями, с хоботом и без… как жаль, что нельзя было все это купить и показать Новому Орлеану! Пробовал Эванс узнать у кузена, офицера морского флота, где такие острова и земли, но тот лишь отмахивался да бормотал что-то о белых пятнах на карте. Когда же Герберт заговорил о народе псоглавцев, кузен и вовсе покрутил у виска и посоветовал больше сидеть в тенечке.
— Господи, — спросил однажды Эванс, глядя на картину, где нечто толстое, серое и жабоообразное тискало в семи хоботах прекрасную женщину с ярко-розовым оттенком кожи.
— А, это хрррюмги, известные любители человеческих самок, — отмахнулся Блейк. — Крайне похотливые животные. Но платят много.
— И что рождается… от такого вот? — с отвращением спросил Герберт.
— Комок плоти с хоботами рождается, — ответил контрабандист. — Еще никому не удавалось получить жизнеспособную особь. Хотя работы ведутся.
Логово Блейка находилось на пустыре неплодовитой, истощенной и заброшенной земли. Издали оно напоминало грубо сколоченную лачугу бродяги, вырастающую прямо из холма. Когда Герберт подъехал к хижине, оттуда, воровато оглядываясь, как раз выходил раб полковника Морриса. «Интересно, — подумал Эванс, — а что это здесь понадобилось старому хрычу?».
3.
Акбар, ровно ступая копытами по пыльной дороге, старался не потревожить сгорбившегося всадника. Кони, как и собаки, прекрасно чувствуют настроение хозяина — а сегодня у Герберта Эванса настроение было ни к черту.
Вспомнив неприятность, Эванс со злостью ударил хлыстом проходившего по обочине негра с корзиной, так что тот присел, подскочил и бросился наутек от грозного белого господина.
…Как обычно, заклятые враги — Герберт Эванс и Чарльз Джонатан Крэг — встретились у помоста. Оба раздували ноздри, слово хищные звери, готовясь к короткому забегу и рывку. Стараясь не показывать своего нетерпения, оба ждали лот номер семнадцать.
Высокий, статный, Чарльз Крэг являл собой тип настоящего английского джентльмена. В движениях сквозила сила и властная уверенность. Но более всего в нем притягивал взгляд: у Крэга были тяжелые, нависшие надбровные дуги, так что глядел он постоянно исподлобья, будто бросая вызов. Тонкие губы всегда были стиснуты в нить под носом с благородной горбинкой. За это его прозвали Кречетом. Прозвище оказалось под стать характеру: Кречет налетал на добычу, будь то негр, по спине которого следовало пройтись кнутом, политический оппонент, которого стоило заклевать, или соперник на аукционе.
— Лот номер семнадцать! — объявил распорядитель. — Рабыня Эстер, двадцать два года. По свидетельству доктора Хаммера — девственна!
Толпа загудела, заулюлюкала, раздались смешки и скабрезности. На помост скользнула самая красивая женщина на всем побережье за последние двадцать лет. Эта мулатка обладала «хорошими», то есть европейскими чертами лица, небольшими, красиво очерченными губами, редким прямым носом абиссинских королей. Короткая курчавая стрижка подчеркивала легкую экзотичность черт. Ровный тон бронзовой кожи выдавал прекрасное здоровье, идеальная фигура «женщины-скрипки» и круглые груди, натягивавшие материю платья, говорили о хорошем физическом развитии. Дерзким матовым взглядом и бархатной шкуркой девушка напоминала пантеру, изготовившуюся к броску.
— Красотка, — цокая языками, говорили в толпе.
Битва началась, когда ставки перевалили за четыре тысячи долларов. Только тогда вступили в бой коллекционеры.
— Четыре сто, — сказал Крэг.
— Четыре двести, — откликнулся Эванс.
И очень удивился, когда ничего не произошло. Повисло молчание, после которого распорядитель, тоже, видимо, приготовившийся к длительному сражению, вопросительно произнес:
— Четыре двести раз?..
Несколькими минутами спустя счастливый обладатель лота номер семнадцать направился к распорядителю, на ходу доставая плотно набитый бумажник. Протискиваясь к помосту сквозь приветственные крики, он достал деньги…
Доллары оказались мелко нарезанной бумагой.
— Это что? — сам у себя спросил Герберт, и поднял растерянный взгляд на распорядителя.
Дорога домой была долгой, а настроение Герберта Эванса — мрачным.
* * *
Детство и первые годы отрочества Софии прошли на Верхнем Юге, где культуры, по мнению Герберта, было несколько больше, чем в молодой Луизиане. Некоторое время девочка ходила во французскую школу в Чарльстоне, откуда почерпнула склонность к европейской литературе и задумчивым размышлениям в тени листвы. Как все девушки ее круга, она читала Уильяма Симмса, этого сладкоголосого Лопе де Вегу южных штатов, и сэра Вальтера Скотта, глотая многотомные приключения доблестных героев, как удачные, так и весьма посредственные, ибо даже шотландский гений не всегда мог удержать своё перо на должной высоте.
При виде дочери сердце Эванса слегка оттаяло. Бог мой, думал он, ступая осторожно, что читает это невинное дитя, чей локон так невинно касается щеки… Он неслышно приблизился к Софии.
Книга, на удивление, не была сочинением сэра Вальтера. Не была книга и модно-патриотичной, но до боли сусальной «Хижиной тетушки Фелиции». Прищурившись, Эванс разобрал строки лирического, по всей видимости, стихотворения:
+++
Любовные помыслы, любовные соки, любовный запах, любовная жатва, любовные путы, опутывающие кровь,
Руки, объятья любви, губы любви, фаллический жезл любви, груди любви, животы, смыкающиеся в любви…
+++
Мистер Эванс поперхнулся, поднес руку к глазам, чтобы протереть, да так и застыл над перевернутой страницей:
+++
Молодой мужчина, просыпающийся среди ночи, горячей рукой старается подавить то, что овладевает им…
Пульс, биенье в ладонях и трепет сцепленных пальцев, молодой мужчина, весь распаленный, пылающий от стыда и досады…
+++
Всхрапнув, как раненый лось, от удивления и негодования, Герберт вырвал книгу из пальцев дочери, да так резко, что оставил на кисти царапину и сорвал кольцо с изумрудом, подаренное ей на тринадцатилетие.
— Что ты читаешь?!
— Это новый поэт, папа, — София, казалось, совсем не была обескуражена. — Он, говорят, наделал много шуму в Нью-Йорке. Был большой фурор…
— Большой фурор! Да уж, не сомневаюсь!
Эванс пораженно листал похабную книжонку, открывая все новые и новые непристойности.
— Кто дал тебе эту дрянь?!
— Мистер Блейк. Он сказал, что это модная и прогрессивная литература. Ах, папа, здесь такие стихи! О нашей родине, о нашей бескрайней Америке, о драгоценной дельте Луизианы, о наших родных краях… Давайте, я почитаю вам вслух…
— Спа-асибо! — отвел руку с книжкой Герберт. — Я вижу, тут не только о родине, но и о мужчинах этот поэт говорит, не стесняясь.
— Пчела видит мед, гласит старая монастырская пословица, — неожиданно твердо и строго сказала София, и Герберт понял, что упустил момент, когда его дочь из девочки распустилась в прекрасную, юную и гордую женщину. «Надо выдавать замуж», — подумал он.
— Книгу я заберу. И не смей искать, иначе я привезу сюда тетушку Констанцию из Вирджинии, и будешь с утра до ночи читать «Катехизис»!
Грозно насупив брови, он удалился, для пущего эффекта громко стуча сапогами.
— Ах, отец, я умру, как дочь полковника Морриса, и тогда вы увидите! — крикнула ему в спину София. — Умру, так и знайте!
Герберт дошел до своей комнаты и понял, что такого дрянного дня у него в жизни еще не бывало. Дрянной аукцион, дрянная дорога, и книжка эта… Он открыл томик на первых попавшихся строках: «С молотка продается женское тело! И она не одна — в ней плодовитая мать матерей…».
4.
На балу у Адамсов обещало собраться множество народу. Это был первый выход Софии; гордый отец ввел дочь в благороднейшее общество Нового Орлеана, чьи представители справедливо гордились корнями, уходящими в глубь веков, — к английским джентльменам, французским кавалерам и испанским донам.
Мисс Эванс пользовалась успехом; однако через некоторое время она почувствовала необходимость удалиться от шумного веселья. Возвращаясь к молодежи, она проходила мимо многочисленных комнат и, помимо желания, приостанавливала шаг, чтобы не подслушать, нет! — чтобы уловить обрывки фраз.
— Меня восхищает, насколько Юг напоминает старую благородную Европу! — восклицал какой-то француз, жестикулируя бокалом.
— Джеймс Хаммонд выступил на страницах «Де Боуз Ревью» — вы, верно, читали, господа?.. — размеренно говорил какой-то бородач. — Он верно заметил, что мы нанимаем рабов пожизненно и хорошо компенсируем их труд; они не голодают, не попрошайничают, не знают безработицы…
— Неужели лучше совращать белых женщин, как это делают северяне?! — возмущался другой. — Если у кого и родится черномазый ребенок, так он спокойно растет себе в доме, не зная нужд, — тогда как совращенные северянки плодят подкидышей…
София тихонько прокралась к веранде, где она заметила колыхание кринолинов.
София тихонько прокралась к веранде, где она заметила колыхание кринолинов. Это были типичные леди Юга: утонченные, со вкусом одетые, аристократичные.
— Бог простит нас, но наша система чудовищна, несправедлива и беззаконна, — говорила миссис Чеснат, приехавшая из Южной Каролины. — Подобно патриархам в старину, все наши мужчины живут в одном доме со своими женами и наложницами; мулаты, которых можно увидеть в каждой семье, похожи на белых детей. Любая леди готова рассказать вам, кто отец всех детей-мулатов в каждом доме, но ничего не скажет о собственном…
София задохнулась — таких слов она никогда не слышала, хотя и не раз задумывалась…
— Говорят, что на плантациях не больше падших женщин, чем в Лондоне… Скажите это магнату, который управляет отвратительным черным гаремом под той же самой крышей, где живут его жена и невинные дочки! И представьте себе такого человека, находящего свою дочь за чтением «Дон Жуана»… — раздались смешки и охи. — Да-да! «Вы, дочь моя, со столь безнравственной книгой!»...
Миссис Чеснат так ловко изобразила разгневанного отца, что София прикрыла рот ладонью, чтоб не засмеяться. Дамы вокруг миссис Чеснат заговорили:
— Ах, вам все это надо записать!.. Вам обязательно надо занести ваши мысли на бумагу!
— Возможно, я когда-нибудь сделаю это, — с достоинством ответила миссис Чеснат.
София еще послушала бы, что скажет эта немолодая, но статная и волевая женщина, но тут кто-то больно ухватил ее за локоть и потащил в залу.
— София, как ты можешь! — сокрушался Эванс. — Это твой первый выход в свет, а ты стоишь и слушаешь, что болтают старые кошелки! Немедленно танцевать! Кстати, у меня для тебя сюрприз.
С эти словами он загадочно улыбнулся и отошел — чтобы через пару танцев представить Софию мистеру Крэгу: несмотря на личную неприязнь, мужчины завели разговор о возможной помолвке. Эванс обещал отдать в приданое за Софией свои драгоценные шахматы. Герберту было важно счастье дочери: у Крэга и его сестры, бездетной миссис Кроуфильд, были богатейшие плантации к западу от Миссисипи.
София, правда, не разделяла представлений отца о собственном счастье. За время бала она наслушалась множество сплетен — в том числе и о том, что Чарльза Крэга и Еву Кроуфильд подозревают в ужасной кровосмесительной связи. Вдова Кроуфильд была та еще штучка: она жеманно играла на рояле и пела низким грудным голосом, а глаза ее постоянно окатывали морем обещаний столпившихся мужчин, которые млели от ее сладкоголосого карканья.
* * *
Возвращаясь домой, София насупленно закуталась в шаль.
— Мне не нравится миссис Кроуфильд, — сказала она.
— Почему?
— Она дала пощечину моей служанке.
— Это всего лишь твоя служанка.
— А Теодора говорит, что Клэр моя сестра!
Эванс едва удержался, чтобы не выругаться.
— Н-ну… если Теодора говорит… Иди, иди, поговорим об этом завтра.
Он слегка растерялся и если чему и радовался, так тому, что толстая Теодора наперечет знает, кто от кого родился на всех ближайших плантациях. Вот была бы незадача — обрюхатить Клэр по незнанию…
Когда София поднялась в дом, Герберт еще некоторое время постоял у крыльца, постукивая хлыстом по голенищу. Черт подери, куда девалась его тихая, спокойная, добрая, маленькая дочка?
5.
Радушная улыбка Блейка не повлияла на решительность Эванса. Сурово чеканя слова, он довел до сведения господина Блейка, что не желает, чтобы тот в дальнейшем подвергал опасности целомудрие его дочери.
— О чем это вы? — поднял невинные, как апрельское небо, глаза Блейк.
— О стихах некоего Уитмена, которые вы дали моей дочери!
— Ах, это…
Блейк, зажмурившись, со вкусом продекламировал:
+++
В вас отвожу я запертые реки мои,
В вас облекаю я будущие тысячелетия,
Вам прививаю я черенки того лучшего, что есть во мне и Америке,
Влага, которую я оставляю в вас, превратится в сильных и неукротимых девушек, новых художников, музыкантов и певцов,
Дети, которых я порождаю в вас, в свою очередь, породят своих детей…
+++
— Апофеоз моей работы, — сказал Блейк, широко открыв глаза. — В этих строках — ее смысл, цель и стремление. В них мои игры с наследственностью и результаты — то удручающие уродства, то восхищающие совершенством образцы человеческой природы… Не беспокойтесь, Эванс, Ваша София останется нетронутой, — слегка грустно сказал Блейк. — Поверьте, я прекрасно понимаю свое место в вашей иерархии. Разве я бы посмел? Не смешите.
Блейк пожал плечами, обрезая кончик сигары.
— Если я захочу удовлетворить похоть с Софией, будьте уверены, вы о том ничего не узнаете, — и, поняв, сколь это получилось двусмысленно, поправился. — Я имею в виду, если бы я хотел.
— Я запрещаю вам видеться с моей дочерью без моего присутствия.
— Разумеется. Мне жаль, что я доставил вам такие неприятности.
…Через некоторое время беседа мужчин вошла в спокойное, деловое русло, и Эванс даже поделился досадой по поводу аукциона.
— Вам так нужна эта рабыня? — спросил торговец
— О чем вы говорите, Блейк! — воскликнул Эванс. – Это самая прекрасная женщина последних пятнадцати, нет, двадцати лет! Это совершенство! Она могла бы стать лучшим экспонатом моей коллекции! Да я ради нее душу готов…
Герберт горестно махнул рукой. Блейк некоторое время о чем-то размышлял, прикидывал, и наконец сказал:
— Хорошо, принесите мне прядь ее волос.
6.
После того вечера, когда он отобрал у нее томик стихов проклятого Уитмена, София почти не разговаривала с Эвансом. Вот и сегодня нюхательные соли были торжественно внесены в спальню под предводительством Теодоры и в сопровождении почетного эскорта горничных, и дверь перед носом Герберта захлопнулась с приговором «мигрень».
Около одиннадцати, не в силах больше слоняться по дому, он выехал на верном Акбаре на улицы Нового Орлеана завезти бумаги полковнику Моррису. «Что чувствуют люди, потерявшие свое сокровище?» — думал Герберт, подъезжая к утонувшему в разросшейся зелени особняку. Колонны и ступени были по-прежнему величественны и белоснежны, но не было обычного для юга писка стаек негритят, облепивших клумбы и перила. Дом застыл в торжественной тишине.
Сюзанна была единственным ребенком полковника Морриса. Эванс помнил эту высокую черноволосую девушку, он дважды танцевал с ней на балах, но смерть ее от кори воспринял как нечто постороннее — лишь оплатил расход на траурный туалет Софии. Теперь же он видел то, что не замечал ранее, проезжая мимо особняка полковника, — что со смертью Сюзанны дом вымер, оглох, и даже птицы пели приглушенно, прячась в буйной растительности сада.
— Доложи, — Герберт решительно передал Акбара в руки чернокожего и поднялся по ступеням.
В доме оставалось небольшое количество самых необходимых слуг: кухарка, две или три горничных, прачка, конюх, грум. Остальных полковник раздал родственникам, и в первую очередь — всю стайку молодых девушек, служанок Сюзанны. Сам Моррис проводил большую часть времени в кабинете с наглухо задернутыми шторами, куда и ввел Эванса представительный мулат с бакенбардами.
Полковник сидел в кресле, положив больную ногу на банкетку — эту рану он получил во Флориде, в войне с сименолами в тридцать пятом. Герберт сел в кресло, а Бенджамен, налив ему вина и предложив сигару, встал за спиной хозяина. Этот пожилой мулат имел огромное влияние в доме полковника: он, насколько был осведомлен Герберт, приходился Моррису кузеном. С детства мальчишки воспитывались вместе, а потом Бенджамен стал для Морриса незаменимым камердинером, дворецким и личным секретарем.
Разговор шел по накатанной светской колее, пока Эванс в ответ на вопрос полковника не коснулся своих дальнейших планов на сегодня:
— После визита к вам, полковник, я намеревался заехать к торговцу Блейку…
— К этому проклятому выродку? — старик даже привстал с кресла. — Вот что я вам скажу, Эванс: держитесь от него подальше! Это дьявол во плоти! Тьфу!
— Вот как? Вы разве не вели с ним никаких дел? — удивился Эванс.
— Не вел и не желаю! — рявкнул полковник.
— Но я видел…
— Хозяин не считает нужным вести дела с этим проходимцем, — внятно проговорил Бенджамен.
Внезапно тягостный для обоих визит прервал чей-то горестный плач. Полковник вскочил с кресла, а Бенджамен быстро вышел за дверь. Эванс бросился вслед, но слуга оттолкнул его. Герберт даже не успел осознать эту неслыханную дерзость, как встал на лестнице, будто вкопанный.
Внизу, в холле, бродила и плакала Сюзанна.
* * *
— Однако… если бы я не видел сие собственными глазами… — бормотал Герберт.
— Это всё вуду, — тихо говорил Бенджамен. — Это колдуны йоруба. Они воскресили молодую хозяйку. Но не стоит в обществе говорить о подобном, иначе дом полковника станут огибать за десять миль. Подумайте только: молодая девушка вылезла из могилы… Она ничего не помнит, никого не узнаёт… Поскольку это может нанести ущерб репутации семьи, вы должны понимать, почему мы уезжаем… Мы не хотим огласки.
Пожилой мулат так и сказал «мы», говоря за семейство Моррисов. Его печальные глаза укоризненно глядели на незваного и непрошеного гостя, которого занесло в самый неподходящий момент. Где-то по дому ходила девушка-зомби с темно-синими глазами.
Герберт заглянул в эти глаза, когда схватил ее в холле за руку и убедился, что она не призрак. Но Сюзанна не узнала Эванса. Огромные синие глаза были полны слез, а девушка горестно всхлипывала…
— Мы уедем в Европу, — повторил Бенджамен, возвращая Герберта в настоящее.
Он разлил остатки вина по бокалам, и Эванс подумал, что, похоже, полковнику Моррису действительно повезло с Бенджаменом. Как подозревал Герберт после этого разговора, весь дом сейчас держался на пожилом мулате с выцветшими бакенбардами.
Самому же Эвансу не оставалось ничего иного, как пообещать сохранить тайну, поклониться и уйти.
7.
Утром, в начале седьмого, Герберт прошел на кухню, где любил выпить в тишине и патриархальной простоте чашку кофе, болтая с кухаркой Теодорой. Завидев хозяина, челядь бросилась врассыпную, оставив ворчащую Теодору:
— Ну вот, пока вы тут будете кофии распивать, я одна на все пироги — так и подгорит…
Она, правда, ухитрилась ухватить за вихры троих черномазых пацанят:
— Масса, пускай работают! Только не шумите, черти! На тебе нож, скобли стол… ты за орехи… только не трескать, а то поварешкой дам!
— Ну ты сурова, Теодора, — добродушно посмеивался Эванс.
Он был привязан к кухарке, как к родной. Теодора знала наперечет все его капризы. Теодора имела право называть его «масса», как в детстве. Теодора знала кучу сказок своего негритянского народа… Вот к этим сказкам он и решил сегодня обратиться.
— Теодора, не знаешь ли ты, часом, кто такие колдуны вуду?
— Какой же черный в Новом Орлеане этого не знает? — возмутилась кухарка. — За Французским кварталом постоянно собираются колдуны йоруба… Их королева Мари Лаво, истая католичка, однажды взяла три стручка перца, пошла в церковь…
— Постой-постой, так ты выльешь на меня ушат бесценных сведений… Скажи мне лучше, не говорили ли среди негров о том, что колдуны подняли из могилы дочку полковника Морриса?
— Нет, масса, — покачала головой кухарка. — Уж если кто осмелился поднять белого человека, мы бы знали… Нет, масса, зачем поднимать бедную девочку? Поднимать тело без души, упокой ее Господь?
И Герберт углубился в газету, сильно подозревая, что йоруба вряд ли причастны к воскрешению Сюзанны Моррис.
* * *
Позавтракав, Эванс велел подать к крыльцу Акбара. Велев не сопровождать, он выехал за город и неспешно направился к подземельям Блейка.
— Вы получали пакет? — вместо приветствия спросил Эванс.
— Пакет? Конечно.
— Локон достаточной длины? — внезапно вспыхнувшие подозрения облеклись в зримую форму. Неужели он убьет Эстер, купленную Крэгом, и сделает для Эванса зомби?!
— Мне хватило бы и пары волосков, — небрежно заметил Блейк. — Дело сделано. Вы, как обычно, заплатите золотом?
— Сумма, что вы запросили, слишком велика, поэтому я приобрел у ювелира перстень с самым большим бриллиантом Нового Орлеана.
Блейк скользнул взглядом по украшению, и Герберту показалось, будто из его глаза на секунду вырвался алый луч.
Блейк скользнул взглядом по украшению.
— Хороший камень.
— Ваш мальчишка прибыл вчера вечером. Представляю, чего вам стоило добыть локон. Столковались с кем-то из слуг? Впрочем, времени мне хватило… А у вас симпатичный сынишка.
— Сынишка?.. — недоуменно переспросил Герберт.
— Тот черномазенький, что приходил с пакетом.
Эванс нахмурился, припоминая, какого негритенка он посылал.
— Сэм? С чего вы взяли, что он мой сын?
— А что, разве не так?
— Да он черен, как ночь.
— Мать была мулаткой? Что ж, такое встречается — испанцы говорят «поверни назад». Очень интересная игра наследственности… Особенно часто так происходит, если оба родители — цветные. В таких семьях, бывает, часть детей совсем белые, а часть — угольки угольками… В моей практике встречались близнецы, мальчик и девочка — беленький и черненькая… Не желаете купить?
— Желаю, — автоматически кивнул Эванс. — Так с чего вы взяли, будто Сэм…
— Мне достаточно капли крови человека, чтобы точно сказать, кто его отец.
Эванс постарался припомнить мать Сэма. Если этот щенок его… А хоть бы и сын? Эванс пожал плечами. Повод кинуть пацаненку лишний десятицентовик на орехи, не более того.
— Давайте все же к делу, милейший…
— Да, да, конечно… Просто у вас очень интересная наследственность. В роду были индейцы?
— Да, индейская принцесса… наш род гордится этим, кровь индейских вождей благородна, но разве я вам это говорил?
Блейк улыбнулся:
— Мне хватит упавшего волоса, чтобы выяснить всю подноготную о человеке вплоть до праматери Евы.
Герберт поежился, но его размышления прервала невероятная картина. Когда Блейк открыл очередную дверь, Эванс увидел целую комнату красавиц-мулаток, и все они были как две капли воды похожи на Эстер. Герберт встал, как громом пораженный.
— Ну что же вы, Эванс? Выбирайте, одна из них ваша.
— Одну? — хрипло спросил он.
— Одну, — кивнул Блейк, и взгляд его стал очень серьезным. — Объяснить, что вы нашли сестру-близнеца Эстер, просто, а вот в существование тройни людям поверить будет уже сложнее.
— Но как вы… как…
— Да так же, как и ваши «шахматы», — небрежно заметил Блейк. — А вы думали, откуда у меня столько близнецовых пар?
— Вы сам дьявол, — прошептал Герберт.
— Я специалист. Когда-нибудь ваши янки изобретут такие же машины для спаривания, вынашивания потомства, для локального ускорения течения времени — надо же вырастить раба до определенного возраста… А в вашем случае — научить английской речи и вбить в голову хоть какую-нибудь «легенду» и правила поведения.
— Но зачем вам столько лже-Эстер?
— Милый друг, ну я же торгую рабами! — Блейк даже огорчился такому глупому вопросу. — Меня интересует наследственность. Я будто из мозаики складываю новые человеческие типы… Я уже отобрал здесь несколько образцов, которые прекрасно пойдут на аукционах… в иных землях.
— Так это вы оживили дочку Морриса?
— Да. Говорить научил, а вот память… как я верну ей память умершего человека?
— Значит, настоящая Сюзанна все-таки мертва?
— Я не волшебник.
Тут Эванс вспомнил еще кое-что, о чем хотел узнать.
— Ну а на кой черт вам понадобился локон миссис Кроуфильд, который вы выпросили на балу у Адамсов?
— Миссис Кроуфильд — прекрасный образец наследственности.
— Что?
Эванс замер с бокалом в руке.
— Но ведь она же белая женщина!
— И что? — меланхолично спросил Блейк.
Рыцарские чувства всколыхнулись в Эвансе со всей прямотой, а изрядная порция спиртного добавила колыханий.
— Вы собираетесь наделать из миссис Кроуфильд рабынь?! Продавать ее в гаремы?! Скрещивать со странными расами и полуживотными?!
— Будьте политкорректны, друг мой, — строго заметил Блейк. — «Полуживотные» следует произносить как «негуманоиды»…
— Бог мой, да вы наверняка расплодили и бедняжку Сюзанну! — Герберт вскочил, вино расплескалось на бриджи. Он потянулся за револьвером.
— Сядьте и успокойтесь, — спокойно и весомо ответил Блейк. — Во-первых, я не собираюсь драться. Во-вторых, если вы доложите властям, я выметусь отсюда прежде, чем вас дослушают до конца… А как дослушают, примут за тяжелого сумасшедшего.
— Вы трус!
— А вы рыцарь. Мда, как в поговорке: «Рыцарь не насилует — рыцарь улучшает генофонд побежденной нации». А если я скажу, что у Сюзанны Моррис негритянские корни, это изменит дело?
— Негритянские корни?
— Моррис всегда скрывал, что привез в Новый Орлеан девчонку от жены-квартеронки.
— Н-ну… ну, это меняет дело, — нерешительно проговорил Эванс, чей запал, в общем-то, уже прошел, уступив место любопытству.
— Вот видите, как все просто.
— Но миссис Кроуфильд! Как джентльмен, я не могу позволить…
— Мистер Эванс! Ежедневно в вашей благословенной Америке потомки родов куда более знатных, чем Кроуфильды, потомки сенаторов, генералов и президентов продаются наравне с мулами!
— Но…
— Не вы ли хвастались направо и налево, что у вас рабыня — чистая белая, то ли андалусийка, то ли сицилийка? Не вы ли рассказывали, как О’Мара, белая шваль, что не хочет отдавать свой вшивый кусок земли Адамсам, распродал половину своих ирландских щенят? Не вы ли делаете вид, будто не знаете, как только в одном Нью-Йорке ежегодно пропадают десятки малышей? И не вы ли мне давеча за чашкой грога говорили, как эта самая миссис Кроуфильд с вашим будущим зятем, чтобы получить земли старшего брата, подделали документы, купили свидетелей и объявили своего племянника, чистейшего англо-саксонского ребенка с пшеничными волосами, незаконным выродком от окторонки?
Эванс задумался. Ева Кроуфильд, конечно, та еще мегера. Что ж, было бы интересно посмотреть, как эта высокомерная стервь пойдет с молотка. От такой перспективы он пришел в веселое расположение духа и спросил:
— А она продается?
Блейк захохотал.
8.
Утром за кофе с неизменной «Де Боуз Ревью» Эванс с удовольствием перебирал события вчерашнего дня и ночи, проведенной у Блейка. Вытаращив глаза, он глядел на гордую и неприступную Еву Кроуфильд, униженно распростертую перед ним в каком-то подобии набедренной повязки. Вторая Ева была облачена в леопардовую шкуру. Третья, одетая в греческую хламиду так, что сквозь разрезы были видны длинные ноги, держала в руках чашу с вином…
— Да-а, — довольно потянулся Эванс. — Отодрал так отодрал!
Ну что ж, самое время утвердиться еще на одной высоте — рассказать всему миру историю «найденной» сестры-близняшки Эстер — Энн-Розали…
Шурша газетными листами, Герберт вспомнил, какой необычной формы было пятно на ягодицах Ев. Он понял, что стал хранителем важного секрета миссис Кроуфильд. И знает, что у нее под юбками, лучше, чем личная горничная.
* * *
«Дражайший мистер Эванс! Позвольте засвидетельствовать Вам свое почтение и известить о том, что некто видел позавчера вечером вашу дочь, мисс Эванс, принимающую в гостях некоего мистера Блейка весьма сомнительной репутации. Поистине странно видеть юную леди хорошего рода, прогуливающуюся под руку по саду с подобным человеком! Заметим также, что через четверть часа после отъезда мистера Блейка ваша дочь покинула дом и удалилась в неизвестном направлении. Мы, разумеется, не осмеливаемся предположить цель ее ухода. В заботе о ваших отцовских чувствах, мы предлагаем не позднее, нежели на следующей неделе выставить на аукцион вашу рабыню, мулатку Энн-Розали. Не пытайтесь нас обмануть и выставить на аукцион не ту рабыню. Это Вам дорого обойдется — Вам, Вашей репутации и доброму имени Вашей дочери.
Доброжелатель».
+++
Эванс закусил губу и несколько минут буравил взглядом поверхность наборного столика. Кто стоял за всем этим, догадаться не стоило труда. Ну Кречет! Каков подлец! Черт побери, и он еще смеет называть себя джентльменом?
А София… все-таки связалась с этой белой швалью! А Блейк!.. Бог мой, хозяин может позволить себе принять в доме работорговца или нищего фермера, сбывающего свой клочок земли, — но тот должен знать свое место! И кто из домашних, черт побери, шпионит и докладывает Крэгу?..
Эванс коснулся колокольчика и бросил появившемуся негритенку:
— Софию сюда.
Девушка спустилась через четверть часа: в такой поздний час она уже спала. Прежде чем она задала первый недоуменный вопрос, Эванс сурово спросил:
— Итак, дочь моя, как вам замужество с мистером Крэгом?
— Он злой и жестокий человек, — тихо ответила София. — Не отдавайте, прошу вас, меня в его дом. Мне будет там хуже, чем любой рабыне в вашем…
— С ним или с другим, — перебил Эванс, — ты должна в один прекрасный день составить достойную партию. А ты ведешь себя недопустимым образом! Какого черта ты шаталась с Блейком по саду?! Нашла себе пару!
— Мистер Блейк — порядочный человек, мы беседовали о литературе и иску…
— Беседовали?! А потом? Куда ты отправилась потом?!
— Отец, я не могу сказать… это не моя тайна…
— Ты ходила на свидание к этому мерзавцу! К работорговцу!
— Это неправда…
— Потаскуха! — он впечатал дочери пощечину, и София упала на пол, захлебываясь в немых рыданиях. — Не смей мне лгать! Отвечай, где была!
София коротко выдохнула и прошептала:
— Я ходила перевязывать раны беглому рабу миссис Кроуфильд.
— Кто тебе разрешал?
— Меня подвигло на это христианское человеколюбие.
Плача, она продолжала лежать у камина, и пышные юбки разметались по полу тропическим цветком. Вниз укоризненно глядел какой-то из Эвансов — то ли на прапраправнучку, то ли на праправнука.
— Ну, полно… — смягчился Герберт, прохаживаясь по гостиной. — София, пойми, я не деспот. Но ты скомпрометирована. На кону — наше честное имя!
София перестала рыдать и, глядя в пол, произнесла с плохо скрываемой ненавистью в голосе:
— Миссис Кроуфильд решила отыскать Гарри, чтобы добить. Он сбежал после порки, его скрыли в зарослях тростника, и я пыталась его вылечить. Потом мы увидели цепь людей с факелами и собаками.
— Ты наверняка ошибаешься, дитя, — как можно мягче сказал Герберт. — Красивые и вышколенные домашние рабы стоят дорого. Какой резон их травить собаками?
— У мести женщины нет внятных резонов, — ответила София, продолжая глядеть в пол. — Он был ее любовником.
— Побойся бога, что за выражения! — воскликнул Эванс.
— Он… обладал ею, — неожиданно четко и ясно произнесла София, глядя прямо в глаза отцу. — Все в доме знают, зачем миссис Кроуфильд красивые лакеи. Однажды она застукала его с девчонкой, горничной. После этого она выдрала Дженни ногти, а Гарри мучила целую неделю. Думаю, он уже умер, а если нет — наверняка мечтает об этом.
* * *
Страсть, заставляющая вскипать кровь владельцев чистокровных скакунов; страсть, побуждающая соревноваться в скорости капитанов чайных клиперов; страсть, подвигающая заключивших пари капитанов гнать колесные пароходы по Миссисипи вплоть до взрыва котлов, — такая всепоглощающая страсть к лидерству, присущая вожакам животного мира и вождям человеческого рода, свела у крыльца особняка Кроуфильдов двух коллекционеров красивейших образчиков человеческой плоти — Герберта Эванса и Чарльза Крэга. Мужчины стояли друг напротив друга, не бросив поводьев. Кречет был в бешенстве и не скрывал этого. На губах Герберта играла саркастическая улыбка.
В том, что последует дуэль, окружающие, может, еще сомневались, но этим двоим все было ясно. Воздух был накален так, что, казалось, рассыпал искры. Нужен был только повод, чтобы выпускники военной академии выхватили сабли и бросились друг на друга в порыве взаимной истребляющей ненависти.
Этим поводом неожиданно стала миссис Кроуфильд, вышедшая на крыльцо в сопровождении нескольких мужчин.
— Ах, господа, что же вы здесь стоите? Может быть, пройдем на веранду?
Тут Эванс очень не по-джентльменски обронил:
— Кречет, считай это перчаткой: по крайней мере, в пикантной коллекции обоих из нас есть темное родимое пятно в форме жемчужины барокко… проще говоря, в форме маленькой груши на алебастровой заднице…
Он вызывающе замолчал. Ева Кроуфильд замерла, потрясенно глядя на Эванса.
Состоял ли Кречет в противоестественной связи со своей сестрой или нет, но чье родимое пятно имеет в виду его заклятый противник, понял с полуслова. Без разговоров, резким движением он выхватил саблю и бросился на обидчика. Парируя удары, Эванс краем глаза видел, как в обмороке опустилась на ступени миссис Кроуфильд.
Кровь хлынула в голову Чарльзу Крэгу, он бил наотмашь, забыв о приемах фехтования. В Эвансе, наоборот, ярость обнажила холодный и трезвый рассудок. Он нанес несколько режущих ударов, пока Кречет гонялся за ним, рыча и проклиная. Наконец они сошлись в порыве мужской животной силы, клинок к клинку, расширенные от ненависти зрачки — к зрачкам.
Единственное, чему поразились наблюдавшие за дракой двух джентльменов — тому, насколько неджентльменски звучали их слова:
— Твоя дочка — ниггерская подстилка! — бросил между ударами Кречет. — Не жди, что я женюсь на этой шлюхе!
— Следи за задницей своей кобылки! — рявкнул Эванс.
Животный рык Кречета прорезал двор. Он ринулся за отскочившим в сторону Гербертом — и напоролся на саблю.
…София, стиснув в судорожных объятиях деревце акации, с ужасом наблюдала за схваткой. Бросив в пыль окровавленный клинок, Эванс подошел к дочери и обнял ее. Она все поняла без слов и благодарно ему улыбнулась.
— Тебе больше ничего не грозит, девочка, — сказал Герберт, поцеловав ее в лоб.
9.
Мистер Эванс сидел в кабинете, курил сигару и нервно постукивал костяшками по дубовому столу. Он то принимался перебирать бумаги, то переставлял безделушки из костей полевого командира ниггеров Ната Тернера, что хранились в каждом приличном доме.
Сегодня был день его триумфа. Всего через четверть часа дом оживет, джентльмены со всех ближайших плантаций, со всего города, даже специально прибывшие из Джорджии и Южной Каролины рассядутся за выпивкой в зале, где среди мерцания свечей будут плыть полуобнаженные, закутанные в слой муслина фигуры самых совершенных женщин мира…
София в целях сохранения нравственности была отправлена к тете Констанции и должна была вернуться не ранее, чем послезавтра.
Да, это была лучшая коллекция красивых рабов на всю Америку, а может, и на весь мир. Мимо разгоряченных мужчин скользили глянцево-черные, шоколадные, цвета кофе с молоком, золотистые, желтые, слоновой кости тела…
— За красоту! — поднял тост молодой француз, так восхищавшийся на балу у Адамсов южным образом жизни.
Джентльмены выбирали красоток, направлялись с ними в сад, гостевые спальни, договаривались об обмене с другими такими же джентльменами. Эванс позволил себе расслабиться. Развязывая галстук, он лениво ласкал тело новой, четырнадцатилетней рабыни. Квартеронка Эмилия была юна, грациозна и стеснительна до безобразия; это его забавляло. Матовый оттенок кожи подчеркивал жемчуг, обвивающий шею и бедра. Девочка смущалась и прятала юные груди от настойчивой мужской ласки.
* * *
Когда Эванс проснулся, стоял божий день. Похмелье было легким, поэтому он встал, почти не морщась, вылил на себя кувшин ледяной воды и спустился к обеду.
Дочь наигрывала в гостиной легкие мелодии. На камине Герберт заметил стопку новых книг и поморщился:
— Я же тебе говорил, чтобы ты не смела в мое отсутствие…
— Ты несправедлив, отец! Ты несправедлив к мистеру Блейку! — неожиданно вспылила София. — Он столько знает! И он так интересно говорит! Он заходил проститься, но ты послал всех к черту… Мистер Блейк сказал, что ему нравится мое музицирование… И попросил на прощание локон.
Что-то сдвинулось на небесных орбитах. Время остановилось.
— Что? — спросил Эванс, и поразился, как спокойно прозвучал его голос.
— Локон, он положил его в медальон и забрал с собой, на память. Это так романтично… А ты говорил, у янки не бывает возвышенных чувств…
— Ло… — из горла Герберта вырвался не то хрип, не то клекот. — Локон! Сэм Дик, черт побери! Седлать Акбара! Быстро! Немедленно!
Нещадно нахлестывая коня, мужчина мчался по пыльным дорогам.
* * *
Нещадно нахлестывая коня, мужчина мчался по пыльным дорогам мимо рабов, раскалывающих комья земли на девственных полях Луизианы, мимо апельсиновых рощиц, оставляя далеко за собой повозки негров и коляски белых семейств. Перед глазами, как наяву, стояли сцены: София в кандалах, и ее, как быка, тянет за цепи какая-то похотливая скотина… София в объятиях зеленокожего варвара… София рожает от серой твари с десятком хоботов… «Еще никому не удавалось получить жизнеспособную особь. Но работы ведутся», — говорит доктор, вытирая руки после родов. София играет в похабном спектакле на потеху толпе… Софию продают с торгов жирным свинолюдям и долговязым уродам с синюшными лицами… Вот Блейк, ухмыляясь, в своих чудовищных играх с наследственностью спаривает его Софию с десятками рас и народов…
— Мерзавец! Ублюдок! Торгаш! — рычал Герберт. — Мою Софию?! Ты посмел позариться на мою Софию?!
Акбар весь был в пене, холеные бока безбожно искромсаны шпорами. Иногда Эвансу казалось, что будет быстрей, если он вылетит из седла и сам побежит к чертовому мистеру Блейку. Вперед, успеть! Успеть вытрясти душу из этого мистера Блейка, пока не рухнул со своими чудесами и искусами прямо в преисподнюю.
«Дьявол, дьявол», — шептал про себя Герберт, загоняя коня. Тем милям до логова Блейка, что он обычно проделывал за несколько часов, сегодня, казалось, не будет конца. А Блейк действительно оказался дьяволом — кто еще мог так соблазнить, оставив на языке горечь дареного меда, а в руках, сквозь которые струилось золото, — ощущение прелой листвы?..
Интересно, а полковник Моррис тоже понял, какую цену он заплатил за воскресение дочери?
Добравшись до Адамсов, он слетел с загнанного жеребца ценой в двадцать тысяч гиней, и Акбар тут же рухнул в агонии. Не здороваясь, Эванс потребовал коня, и по его виду было ясно, что лучше не спорить.
— С ума сошел, — переглянулись Адамсы.
Можно ли догнать дьявола? Луизианская земля сама стлалась под копыта. Путь казался бесконечным, хлопковые плантации и апельсиновые рощи повторялись, как на карусели.
— Я все равно до тебя доберусь, — бормотал Герберт, стискивая рукоять сабли.
«Если я захочу удовлетворить похоть с Софией, будьте уверены, вы о том ничего не узнаете…»
И он, он, это мерзкое чудовище, будет изливать свои реки в мою Софию, в мои десятки? сотни? тысячи моих Софий, если того захочет?!
…На месте дома с подземельями была пустота. Посреди пустыря, заросшего пожухлой травой, зияла яма, нависая краями над собственной утробой, изрыгнувшей серебряное яйцо. Герберт Эванс стоял и смотрел, как белый хлопковый след поднимается от равнины и тает в раскаленных небесах легендарного Юга.
Комментариев нет:
Отправить комментарий